* * *

Едва видимые в густом зимнем тумане, они взобрались на стену усадьбы. В окутанном белой призрачной пеленой ухоженном парке не было ни души, и никто не заметил, как двое незваных гостей спрыгнули на землю и двинулись вперед.

— Мама, ты хочешь, чтоб мы стянули отсюда курицу? — тихо спросил Ники.

Марта покачала головой:

— Нет, сынок. Тут у нас будет дело поважнее. Произнося эти слова, она надсадно закашлялась и наклонилась вперед, содрогаясь всем своим исхудалым телом. Ники коснулся ее руки. Он был встревожен не на шутку. В последние дни мама кашляла все сильнее и сильнее, да и как могло быть иначе — ведь спать им приходилось под живыми изгородями, окружающими фермы, и у них было совсем мало еды Он надеялся, что скоро они вернутся обратно в своп табор — там будут и пища, и тепло костра, и друзья, которые всегда помогут.

Марта выпрямилась. Лицо у нее было бледное, но решительное. Они снова двинулись вперед. Пестрая цыганская юбка Марты была единственным ярким пятном в оголенном зимнем парке.

Наконец деревья остались позади, и они вышли на лужайку, посреди которой стоял огромный каменный дом.

— Тут живет очень богатый лорд, да? — спросил ошеломленный Ники.

— Да, сынок. Гляди на этот дом внимательно, потому что придет день, когда он станет твоим.

Ники, охваченный разноречивыми чувствами, уставился на дом. Мальчик испытывал изумление, острый интерес, сомнение, но в конце концов верх взяло самое сильное чувство — презрение.

— Цыгане не живут в каменных домах, которые убивают небо, — сказал он.

— Но ведь тыдидикойс, цыганской крови в тебе только половина. Ты можешь жить в таком доме, как этот.

Потрясенный, он резко обернулся, глядя па мать широко раскрытыми глазами.

— Нет! Я тачо рат, настоящий цыган! Я не англ!

— В твоих жилах течет кровь и тех, и других, так что тебя можно назвать и настоящим цыганом, и настоящим англом. — Марта вздохнула, и се прекрасное лицо на миг исказилось. — И хотя ты воспитан как цыган, отныне тебе предстоит жить среди англов.

Ники собрался было возразить, но Марта сделала предостерегающий жест — где-то невдалеке послышался стук подков. Мать и сын отступили в кусты и, затаившись, наблюдали за двумя всадниками, которые легким галопом проскакали по подъездной дорожке и остановились перед парадной дверью дома. Тот из них, что был выше ростом, спешился и быстрым шагом поднялся по широким каменным ступеням крыльца, оставив лошадь на попечение своего спутника.

— Отличные лошади, — с завистью прошептал Ники.

— Да, — сказала Марта. — Должно быть, это и есть граф Эбердэр. Именно так мне его описывал Кенрик.

Они подождали, пока высокий англ не вошел в дом, а его грум не увел лошадей. Тогда Марта кивнула Ники, и они торопливо пересекли лужайку и поднялись к парадной двери. Сверкающий медный дверной молоток имел форму дракона. Ники хотелось дотронуться до него, но тот висел слишком высоко.

Вместо того чтобы постучать, Марта взялась за круглую дверную ручку. Та легко повернулась, и они вошли внутрь. Ники широко раскрыл глаза, увидев холл с блестящим мраморным полом, такой громадный, что в нем легко смог бы разместиться целый цыганский табор.

В холле не было никого, кроме лакея в затейливо изукрашенной ливрее. Взглянув па вошедших, он изумленно выдохнул:

«Ох! Цыгане…» Его длинное лошадиное лицо выражало такое потрясение, что Ники стало смешно. Потом лакей дернул шнурок звонка, вызывая па подмогу других слуг.

— Сейчас же выметайтесь! — завопил он. — Если вы через пять минут не уберетесь из усадьбы, вас посадят в тюрьму!

Марта взяла Ники за руку.

— Мы пришли, чтобы увидеться с графом. У меня кое-что есть. И это кое-что принадлежит ему.

— Хочешь сказать, что ты у него украла это самое «кое-что»? — спросил лакей с презрительной ухмылкой. — Так я тебе и поверил! Ты никак не могла подойти к его милости так близко, чтобы суметь что-нибудь у него стянуть. А ну, убирайся отсюда, и поживее!

— Нет! Мне надо с ним поговорить.

— Черта с два ты с ним поговоришь, — злобно прорычал слуга, направляясь к Марте и Ники.

Марта подождала, пока он не подошел совсем близко, а затем неожиданно отскочила в сторону.

Лакей, выругавшись, попытался схватить се, но Марта увернулась. Между тем на зов колокольчика явились еще трое слуг.

Марта прибегла к испытанному цыганскому трюку. Вперив в четверых лакеев свирепый взгляд, она угрожающе прошипела:

— Мне надо поговорить с графом! А того, кто попытается помешать мне, я прокляну таким проклятием, что он будет маяться до конца своих дней.

Слуги остановились как вкопанные. Глядя на их лица, Ники едва не расхохотался. Хотя его мать была всего лишь женщиной, она могла обвести вокруг пальца любого англа. Ники гордился ею. Кто, кроме цыганки, мог вот так, в два счета, добиться своего при помощи одних только слов?

Мать еще крепче сжала его руку, и они двинулись дальше. Прежде чем лакеи успели прийти в себя, чей-то громкий звучный голос произнес:

— Эй, вы! Что здесь происходит?

В холл, широко шагая, вошел граф, высокий и надменный.

— Цыгане, — брезгливо проговорил он. — Кто позволил этим грязным тварям проникнуть в мой дом? Марта без обиняков сказала:

— Я привела к вам сына Кенрика, лорд Эбердэр, вашего внука. Единственного внука, который у вас есть — другого уже никогда не будет.

В холле воцарилась гробовая тишина. Граф ошеломленно уставился на Ники.

— Если вы сомневаетесь в моих словах… — продолжала Марта.

— О нет, я готов поверить, что этот мерзкий щенок отродье Кенрика: он весьма похож на своего папашу, — справившись с потрясением, перебил ее граф.

Он смотрел на Марту тем хищным голодным взглядом, который Ники часто замечал у мужчин-англов, глазеющих па цыганских женщин.

— Я вполне понимаю, почему моему сыну хотелось спать с тобой, но мне без надобности его цыганский ублюдок.

— Мой сын не ублюдок. — Марта вытащила из-за корсажа два сложенных листка бумаги, грязных и засаленных. — Поскольку вы, англы, придаете большое значение всяким документам, я сохранила доказательства: мое брачное свидетельство и метрику Ники.

Лорд Эбердэр бросил раздраженный взгляд на бумаги, но тут смысл сказанного дошел до его сознания, и он окаменел от изумления.

— Ты хочешь сказать, что мой сын женился на тебе ?

— Да, женился, — гордо ответила Марта. — И по цыганским обычаям, и в вашей церкви. И ты должен радоваться этому, старик, потому что теперь у тебя есть законный наследник. Поскольку все твои сыновья умерли, другого у тебя уже никогда не будет.

— Что ж, ладно, — злобно глядя на нее, произнес граф. — Сколько ты хочешь получить за него? Пятьдесят фунтов будет довольно?

Ники увидел, как в глазах матери сверкнул гнев. Но это продолжалось всего лишь мгновение. Взгляд Марты вдруг стал хитрым.

— Сто золотых гиней, — сказала она. Граф вынул из жилетного кармана ключик и протянул его старшему из слуг.

— Возьми из денежного ящика сто гиней и принеси мне, — приказал он.

Ники не выдержал и рассмеялся, потом сказал по-цыгански:

— Это самая ловкая штука, которую я когда-либо видел, мама. Ты не только сумела убедить этого глупого старого англа, что я ему родня, но и выманила у него кучу денег! Теперь у нас целый год ни в чем не будет нужды. Где мы с тобой встретимся, когда я удеру отсюда нынче ночью? Может, у того старого дуба, с которого мы перелезли на стену усадьбы?

Марта покачала головой.

— Ты не должен убегать отсюда, Ники, сынок, — ответила она тоже по-цыгански. — Этот англ и вправду твой дедушка, и отныне здесь будет твой дом.

Ее пальцы ласково пробежали по волосам мальчика, и Ники подумал, что сейчас мать непременно скажет что-нибудь еще — ведь не могла же она наговорить все это всерьез.

Но тут лакей, которому граф отдал ключ от денежного ящика, вернулся и сунул в руку Марты позвякивающий кожаный кошелек. Она быстро и сноровисто пересчитала его содержимое, потом высоко задрала верхнюю юбку и положила кошелек в карман нижней. Ники был потрясен поступком матери. О чем думают эти англы, разве им невдомек, что, подняв юбку в их присутствии, она осквернила их всех, сделала мархим, нечистыми? Однако они, похоже, не понимали, какому ужасному оскорблению только что подверглись.

Марта в последний раз посмотрела на сына. Глаза у нес горели, в них застыло какое-то странное, немного шальное выражение.

— Обращайся с ним хорошо, старик, не то мое проклятие не оставит тебя и на том свете. Помереть мне нынче же ночью, если это не так!

Она решительно зашагала к выходу; многочисленные яркие юбки колыхались над отполированным до блеска полом. Лакей открыл перед нею дверь. Она обернулась, гордо, словно настоящая принцесса, кивнула всем присутствующим — и шагнула за порог.

Ники объял ужас: внезапно он понял, что мать не шутила. Она в самом деле решила оставить его у англов! Он бросился вслед за нею, крича: «Мама, мама!»

Но прежде чем он успел добежать до двери, она захлопнулась, и Ники оказался в западне, в доме, убивающем небо. Он вцепился в дверную ручку, но тут один из лакеев крепко ухватил его за талию. Ники ударил его коленом в живот и полоснул ногтями по бледному, как у всех англов, лицу. Лакей завопил от боли, и на помощь ему тотчас прибежал другой.

— Я цыган! — бешено молотя ногами и кулаками, закричал Ники. — Я не останусь в этом паршивом доме!

Граф нахмурился: столь необузданное проявление чувств было возмутительно. Надо будет выбить из щенка эту дурь, а заодно и все остальное, что свидетельствовало о его цыганской крови. Кенрик, тот тоже был необузданным, его испортила своей слепой любовью мать. Когда пришло известие о его смерти, с нею случился апоплексический удар, превративший графиню в то, чем она была сейчас, — в живой труп, неподвижный и бессловесный.

— Отведите мальчишку в детскую и вымойте, — резко и зло приказал граф. — Сожгите эти лохмотья и найдите для него что-нибудь более подобающее.

Мальчика с трудом удерживали двое слуг. Пока они тащили его на второй этаж, он продолжал отчаянно вырываться и истошно звал мать.

С лицом, искаженным злостью и досадой, граф снова взглянул на документы, доказывающие, что этот черномазый маленький язычник — единственный оставшийся у него наследник. Никлас Кенрик Дэйвис — это-имя записано в его метрике. В том, что в нем действительно течет кровь Дэйвисов, сомневаться не приходилось: не будь мальчишка так смугл, он был бы почти точной копией Кенрика в этом возрасте.

Но силы небесные, он же цыганенок! Чернявый цыганенок с черными глазами и чужой, смуглой кожей! Ему всего семь лет, но он несомненно уже весьма искусен в обмане и воровстве, зато понятия не имеет о благопристойной жизни. И тем не менее этот грязный оборванец — наследник поместья Эбердэр!

Некоторое время назад граф горячо молил Всевышнего даровать ему наследника, однако ему и в страшном сне не могло присниться, что его моление будет исполнено подобным образом. Теперь даже если графиня умрет и он женится вторично, его сыновья от второго брака не смогут наследовать ему. Все отойдет этому цыганскому отродью!..

По мере того как он размышлял над этим, его пальцы, державшие бумаги, стискивались все сильнее. Ничего, у него еще есть время. Возможно, если он когда-нибудь снова женится и у него родятся сыновья, ситуацию можно будет исправить А пока следует заняться этим мальчишкой и попробовать обтесать его. Преподобный Морган, местный методистский проповедник, мог бы научить Никласа чтению, письму, хорошим манерам и всему тому, что должен знать мальчик, которому предстоит отправиться в приличную школу. Граф повернулся на каблуках и, войдя в свой кабинет, с грохотом захлопнул дверь, чтобы больше не слышать жалобных воплей: «Мама! Мама!», разносящихся по пустым залам усадьбы Эбердэр.

Глава 1

Его называли графом-демоном и иногда — Старым Ником[1]. Шепотом рассказывали, что он совратил молодую жену своего родного деда, чем разбил ему сердце, а собственную жену вскоре после свадьбы довел до могилы.

Говорили, что он способен на все и всегда добивается своих целей.

Сейчас мысли Клер Морган занимало только одно из этих утверждений — последнее. Ее глаза неотрывно следили за всадником, который на своем жеребце мчался по долине таким бешеным галопом, словно за ним по пятам гнались все силы ада. Никлас Дэйвис, граф Эбердэр, сын цыганки, после четырех долгих лет отсутствия наконец-то возвратился домой. Возможно, он остановится в усадьбе, но вполне может быть, что уже завтра снова укатит прочь. Значит, медлить нельзя, надо действовать быстро.

Однако Клер еще немного помешкала, зная, что он не сможет увидеть се в купе деревьев, откуда она наблюдала за ним. Он скакал верхом без седла, словно выставляя напоказ свое поразительное умение управляться с лошадьми. Вся одежда на нем была черного цвета, только на шее повязан ярко-алый шарф. Издалека Клер не могла разглядеть его лицо. На мгновение у нее мелькнула мысль: интересно, изменился ли он? Однако потом девушка решила, что скорее ей следовало бы спросить себя, насколько он изменился, ибо каковы бы ни были те ужасающие события, что заставили его уехать четыре года назад, они наверняка наложили на него свой отпечаток.

Помнит ли он ее? Скорее всего нет. Ведь он видел ее лишь несколько раз, и то когда она была ребенком. Дело даже не в том, что в те времена Никлас уже носил титул виконта Трегара: просто он был старше ее на четыре года, а старшие дети редко удостаивают вниманием младших. А вот о младших этого не скажешь. Возвращаясь к себе домой, в деревушку Пенрит, Клер снова и снова мысленно повторяла слова, которыми изложит свою просьбу, и доводы, которые приведет, чтобы подкрепить ее. Она должна уговорить этого графа-демона помочь. Он один может это сделать.

На несколько коротких минут, пока его конь вихрем мчался по долине, Никлас забылся, опьяненный скоростью. Но когда скачка закончилась и он вновь очутился в доме, все опять вернулось на круги своя.

В те годы, что он провел за границей, он часто думал об Эбердэре, раздираемый противоречивыми чувствами: острой тоской по дому и страхом перед тем, что он там найдет. Сутки, прошедшие после возвращения, показали, что его опасения оказались не напрасны. Глупо было думать, будто четыре года, проведенных вдали от этих мест, могли стереть прошлое. Каждая комната дома, каждый акр долины будили воспоминания. Были среди них и счастливые, но их перекрывали другие, били и недавние, придававшие горький привкус всему тому, что он когда-то любил. Быть может, перед тем как умереть, старый граф к ярости проклял свою родную долину, чтобы презираемый им внук никогда не смог обрести здесь счастье…

Никлас подошел к окну своей спальни и окинул взглядом окрестности. Долина была так же прекрасна, как и прежде: островки дикой природы на вершинах холмов, а внизу — тщательно ухоженные сады и поля. Везде уже начала пробиваться нежная весенняя зелень. Еще немного, и расцветут нарциссы. В детстве он с удовольствием помогал садовникам высаживать их луковицы под деревьями, неизменно пачкаясь при этом землей. Дед считал это еще одним доказательством того, что в жилах Никласа течет неблагородная кровь.

Он поднял глаза и посмотрел па полуразрушенный замок, нависающий над долиной. Много веков его мощные стены были крепостью и домом рода Дэйвисов. Однако когда наступили более мирные времена, прапрадед Никласа решил, что одна из самых богатых семей Британии заслуживает более роскошного обиталища, и построил огромный новый особняк.

Помимо прочих удобств, в доме имелось множество спален, и вчера Никлас был этому рад. Он не собирался поселяться в парадных графских покоях, в которых некогда жил его дед, а когда вошел в собственные, у него внутри все перевернулось, потому что он не мог смотреть на свою старую кровать и не представлять себе лежащую на ней Кэролайн, обнаженную и призывно протягивающую к нему руки. Он сразу же вышел и перебрался в комнату для гостей, безликую и не тревожащую душу, похожую на номер в дорогом отеле.

Но даже здесь он спал плохо, его мучили дурные сны и еще худшие воспоминания. К утру он принял решение, трудное, но неизбежное: он должен порвать все узы, связывающие его с Эбердэром. Здесь ему никогда не удастся обрести душевный покой, тот покой, который он тщетно искал последние четыре года, беспрестанно переезжая из страны в страну.

Но возможно ли добиться отмены майората, чтобы продать поместье? Надо будет спросить об этом у адвоката, который ведет его дела. Мысль о продаже Эбердэра причиняла Никласу боль. Стоило подумать о том, что все это перейдет в чужие руки, — ив сердце его разверзалась пустота. Продать имение — это все равно что отрезать собственную руку, однако, он не видел другого выхода.

Впрочем, в продаже есть и свои плюсы. Приятно думать, что от такой вести его дед перевернется в гробу. Где бы ни был сейчас этот лицемерный старый ублюдок, его наверняка хватит еще один — на сей раз потусторонний — апоплексический удар.

Никлас резко повернулся, торопливо вышел из спальни и направился в библиотеку. Как прожить остаток жизни — это слишком унылая тема для размышлений, по вот что касается ближайших нескольких часов, то тут уж точно можно кое-что предпринять. Немного усилий, много бренди — и в памяти не останется от них ни малейшего следа.

Прежде Клер ни разу не доводилось бывать в графском доме. Как она и ожидала, особняк оказался громоздким и величественным. Но выглядел он угрюмым — может быть, потому, что с большей части мебели так и не сняли холщовых чехлов. На всем здесь лежала печать заброшенности, запустения, что, впрочем, было вполне понятно: ведь хозяин не заглядывал сюда уже четыре года. Дворецкий Уильямс, тоже хмурый и угрюмый, поначалу не хотел пускать Клер без доклада, но поскольку он был местный и вырос в деревне, ей в конце концов удалось его уговорить. Он провел ее по длинному коридору, затем отворил дверь библиотеки и объявил:

— К вам мисс Клер Морган, милорд. Она сказала, что у нее дело, не терпящее отлагательства.

Собрав в кулак все свое мужество. Клер быстро прошла мимо Уильямса в библиотеку, чтобы не дать графу возможности отказаться принять се. Если сегодня она потерпит поражение, другого случая ей уже не представится.

Граф стоял у окна, глядя на простирающуюся перед домом долину. Его камзол был переброшен через спинку стула; в рубашке он выглядел беспутным, бесшабашным повесой. Странно, что его прозвали Старым Ником: ведь ему еще нет и тридцати.

Когда дверь за Уильямсом закрылась, граф обернулся и устремил холодный взгляд па Клер. Хотя особенно высоким ростом Никлас не отличался, вся его фигура излучала силу. Клер помнила, что даже в подростковом возрасте, когда большинство мальчишек бывают нескладными и неуклюжими, он безупречно владел своим телом.

На первый взгляд, он почти не изменился, разве что стал еще красивее, чем четыре года назад, хотя трудно было себе представить, что такой красавец может похорошеть еще больше. И все же кое-какие перемены в нем произошли; Клер видела это по его глазам. Раньше в них играл смех, озорной, заразительный, теперь же они были непроницаемы, как отполированная водным потоком кремневая галька. Да, распутство, участие в громких скандальных историях, многочисленные дуэли оставили на нем очевидный след.

Пока Клер колебалась, не решаясь заговорить первой, он спросил:

— Не приходитесь ли вы родственницей преподобному Томасу Моргану?

— Я его дочь. Я работаю учительницей в школе Пенрита. Граф скользнул по ней скучающим взглядом.

— Да, в самом деле. Помню, иногда он приводил с собой маленькую чумазую девчонку.

— Вы всегда были по меньшей мере вдвое чумазее меня! — мгновенно отпарировала уязвленная Клер.

— Очень может быть, — согласился он, и в его взгляде мелькнула легкая усмешка. — Я был скверным мальчишкой, позором семьи. Во время уроков преподобный Морган часто приводил мне в пример свою дочь как образец ангельского благонравия, так что я заглазно вас возненавидел.

Сама не понимая почему, Клер почувствовала обиду, хотя эти слова, казалось бы, не должны были ее особо задеть.

— А мне он говорил, что вы — самый умный мальчик из всех, которых он когда-либо учил, и что, несмотря на вашу необузданность, у вас доброе сердце, — со всей возможной кротостью сказала она, надеясь, что ее ответ не вызовет у него раздражения.

— Как видно, ваш отец совсем не разбирался в людях, — холодно произнес граф. Его напускной веселости как не бывало. — Коль скоро вы дочь проповедника, вам, как я понимаю, требуются деньги для какого-то богоугодного дела, без сомнения, весьма скучного. Впредь обращайтесь со своими просьбами к моему управляющему вместо того, чтобы беспокоить меня. Прощайте, мисс Морган.

Давая понять, что аудиенция окончена, он хотел было повернуться к девушке спиной, но тут Клер выпалила:

— То дело, из-за которого я здесь, не может быть решено вашим управляющим.

Его подвижные губы слегка искривились.

— Но вы же чего-то хотите, не так ли? Все чего-то хотят. — Он не торопясь подошел к уставленному многочисленными графинами комоду и вновь наполнил бокал, который держал в руке. — В любом случае, что бы это ни было, от меня вы ничего не получите. Будьте любезны уйти, пока наша беседа не вышла за границы вежливости.

Клер стало не по себе: было ясно, что граф уже выпил изрядное количество спиртного и скоро совсем опьянеет. Ну да ничего; ей не впервой справляться с пьяными.

— Лорд Эбердэр, жители Пенрита страдают, и только вы один можете им помочь. Это будет стоить вам сущие пустяки и не отнимет много времени…

— Пустяки, не пустяки — какая разница? — резко бросил он. — Я не желаю иметь никаких дел с вашей деревней или ее обитателями! Вам это ясно? А теперь убирайтесь отсюда к черту!

В Клер взыграло упрямство.

— Я не прошу у вас помощи, милорд, я ее требую, — повысив голос, сказала она. — Объяснить вам существо дела сейчас или подождать, пока вы протрезвеете?

Граф с изумлением воззрился на нее.

— Если кто здесь и захмелел, то это явно не я, а вы, мисс. И не воображайте, что ваш пол помешает мне применить к вам силу: это глубокое заблуждение. Ну так как: вы уйдете сами или мне вас вынести? — И он решительно направился к ней. Расстегнутая у ворота белая рубашка графа подчеркивала устрашающую ширину его плеч.

Подавив невольное желание попятиться, Клер сунула руку в карман плаща и вытащила маленькую книжечку — свою единственную надежду. Открыв томик на странице, которую пересекали рукописные строки, она подняла его так, чтобы граф мог прочесть надпись.

— Вы помните, что это такое? Надпись была короткой и простой:

"Преподобному Моргану. Надеюсь, что когда-нибудь смогу отплатить вам за все, что вы для меня сделали.

С любовью, Никлас Дэйвис".

Увидев эти детские каракули, граф остановился, словно его кто-то ударил. Переведя ледяной взгляд с раскрытой книги на лицо Клер, он проговорил:

— Вы уверены, что выиграли, не так ли? Но вы ошибаетесь: у вас не та карта. Если я и чувствую себя обязанным, то только вашему отцу, а уж никак не вам. И если ему что-то нужно, он должен попросить меня об этом лично.

— Он не может, — коротко ответила Клер. — Он умер два года назад.

После нескольких секунд неловкого молчания граф тихо проговорил:

— Мне очень жаль, мисс Морган. Ваш отец был, пожалуй, единственным по-настоящему хорошим человеком, которого я когда-либо знал.

— Ваш дед тоже был хорошим человеком. Он многое сделал для жителей Пенрита. Основал фонд помощи бедным, построил часовню…

Но прежде чем Клер успела перечислить остальные благодеяния покойного графа, Никлас прервал ее:

— Избавьте меня от этою панегирика Я отлично знаю, что мой дед обожал служить моральным примером для низших классов, однако меня подобные деяния нисколько не привлекают.

— Как бы то ни было, он серьезно относился к своим обязанностям, — заметила Клер. — А вы, с тех пор как вступили в права наследства, ничего не сделали ни для поместья, ни для деревни.

— И намерен и дальше продолжать в том же духе. — Осушив бокал, он со стуком поставил его на стол. — Как видите, ни добрый пример вашего батюшки, ни благие дела и нравоучения моего деда не смогли превратить меня в джентльмена. Мне совершенно наплевать на всех и вся, и я ничуть об этом не жалею.

Клер была потрясена.

— Как вы можете говорить такое? Неужели вы настолько черствый человек?

— Ах, мисс Морган, ваша наивность меня просто умиляет! — Он прислонился к краю стола, скрестив руки на груди. Вид у него при этом был прямо-таки дьявольский, вполне под стать его прозвищу. — Право же, вам лучше удалиться, пока я не разбил еще каких-нибудь ваших иллюзий.

— Неужели вам безразлично, что ваши соседи страдают?

— Абсолютно. В Библии сказано, что бедняки всегда пребудут среди нас, и уж если Иисус не смог этого изменить, то я не смогу и подавно. — Он с насмешливой улыбкой посмотрел на Клер. — Мне ни разу не доводилось встречать филантропов, которые творили бы добрые дела без всякой задней мысли, за одним лишь исключением — я имею в виду вашего отца. Большинство из тех, кто выставляет напоказ свою щедрость, делают это лишь затем, чтобы слышать излияния благодарности низших по положению и самодовольно упиваться собственной праведностью Что касается меня, то я по крайней мере честный себялюбец, а не лицемер.

— Лицемер может творить добро, даже если его побуждения недостойны, и это делает его куда более ценным членом общества, чем вас с вашей хваленой честностью, — сухо сказала Клер. — Однако ваши мотивы меня не касаются. Если вы не верите в милосердие, то, вероятно, все же есть что-то такое, что вас интересует? Если вашему сердцу милы деньги…

Уверяю: занявшись Пенритом, вы можете получить неплохую прибыль.

Он покачал головой:

— Увы, мисс, деньги меня тоже не волнуют. У меня их больше, чем я мог бы потратить за десять жизней.

— Вам повезло, — чуть слышно пробормотала Клер. Ах, если бы она могла сейчас повернуться и уйти! Но уйти значило бы признать свое поражение, а такое всегда было не по ее части. Ведь должен же быть какой-то способ, который заставит его согласиться!

— Что может побудить вас передумать? — спросила она. — Мою помощь, мисс, нельзя купить ни за какую цену, которую бы вы захотели или смогли предложить.

— А вы попробуйте назвать цену, которая вас устроит, — и тогда посмотрим.

Граф устремил па Клер взгляд, в котором сквозило любопытство, и с оскорбительной откровенностью оглядел ее с головы до ног.

— Вы предлагаете мне себя, мисс Морган? Он хотел шокировать ее, и ему это вполне удалось: от унижения девушка залилась жаркой краской. Однако глаз не отвела.

— А если я скажу «да», это побудит вас помочь Пенриту? Граф изумленно уставился на нее.

— О Господи, неужели вы и впрямь позволили бы мне погубить вашу репутацию, лишь бы добиться осуществления ваших «великих» замыслов?

— Если бы я была уверена, что это поможет, то да, — с вызовом ответила Клер. — Моя добродетель и несколько минут страданий — это малая цена, если на другой чаше весов — голодающие семьи и те жизни, которые прервутся, когда шахта в Пенрите взорвется. В глазах Никласа Дэйвиса мелькнул интерес, и на мгновение Клер показалось, что сейчас он попросит ее рассказать обо всем поподробнее. Однако выражение его лица вновь стало непроницаемым.

— Хотя ваше предложение довольно любопытно, мне вовсе не улыбается лечь в постель с женщиной, которая будет вести себя, словно Жанна д'Арк на пути к месту казни.

Клер подняла брови.

— В самом деле? А я думала, что распутникам нравится совращать невинных простушек!

— Лично на меня невинность всегда нагоняла скуку. Я предпочитаю женщин с опытом.

Намеренно пропустив мимо ушей его последнюю фразу, Клер задумчиво проговорила:

— Я понимаю, что некрасивая женщина вас не прельщает, однако красивая, несомненно, смогла бы одолеть вашу скуку. В деревне есть несколько очень привлекательных девушек. Я могу навести справки: не согласится ли одна из них пожертвовать своей добродетелью ради благого дела?

Одним быстрым движением граф подступил к ней вплотную и обхватил ладонями ее лицо. От него разило бренди, а руки показались Клер неестественно горячими — их прикосновение почти обжигало. Она вздрогнула, но заставила себя стоять совершенно неподвижно, пока он исследовал ее лицо взглядом, способным, похоже, проникнуть в самые темные тайники ее души. Когда Клер почувствовала, что больше не в силах терпеть этот осмотр ни секунды, Никлас медленно произнес:

— Вы совсем не такая некрасивая, как пытаетесь меня уверить.

Когда он опустил руки, ее всю трясло. К великому облегчению Клер, он отошел, снова взял бокал и налил в него еще бренди.

— Мисс Морган, деньги мне не требуются, всех женщин, которые мне нужны, я легко могу получить без вашей неумелой помощи, и у меня нет ни малейшего желания разрушать свою заработанную тяжкими усилиями репутацию причастностью к каким бы то ни было благотворительным делам. Итак, повторяю: вы уйдете сами или мне придется применить к вам силу?

Клер почувствовала сильное искушение бросить все и сбежать, однако вместо этого упрямо сказала:

— Но вы так и не назвали цены за вашу помощь Пенриту. Думаю, она все-таки существует. Скажите мне, какова она, и я, быть может, сумею заплатить.

Он со вздохом опустился на диван и снова принялся разглядывать девушку, на сей раз с безопасного для нее расстояния. Клер Морган была небольшого роста и довольно хрупкого телосложения. Тем не менее от нее явно нелегко будет избавиться, с легким раздражением подумал граф. По всему видно, что эта молодая особа обладает твердым характером.

Хотя красавицей ее не назовешь, она отнюдь не лишена привлекательности, несмотря на все усилия придать своей внешности как можно более строгий вид. Простое платье подчеркивает стройные линии фигуры, а оттого, что ее темные волосы без всяких ухищрений зачесаны назад, ярко-голубые глаза дочери преподобного Моргана кажутся огромными. Белая кожа выглядит маняще гладкой, словно нагретый на солнце шелк; его пальцы все еще покалывало от ощущения биения крови в жилках на ее висках.

Пусть Клер Морган и не красавица, но ее будет трудно забыть. И не только из-за ее упрямства. Конечно, она чертовски надоедлива, однако нельзя не восхититься той смелостью, которую эта молодая леди проявила, придя сюда. Бог весть какие жуткие истории рассказывают про него в округе; но всей вероятности, местные жители полагают, что общение с ним грозит погибелью и телу, и душе. Однако она все же пришла в Эбердэр со своей страстной заботой о ближних и нахальными требованиями. Вот только время выбрала, мягко говоря, неудачно — ведь он уже решил, что должен уехать из этих мест, и в скором времени действительно уедет.

Жаль, что он не начал налегать на бренди раньше; если б напился заблаговременно, то к моменту визита этой нежеланной гостьи уже пребывал бы в состоянии спасительного забытья. А теперь если даже он выставит ее вон силой, она, надо полагать, все равно не оставит своих попыток заручиться его поддержкой, поскольку явно убеждена, что он — единственная надежда Пенрита. Никлас начал было гадать, чего же в конце концов она от него хочет, но тут же одернул себя, когда осознал, куда вдруг повернулись его мысли. Ну уж нет, ему совершенно ни к чему втягиваться в здешние дела! Лучше он озадачит свой затуманенный бренди мозг другим вопросом: как убедить эту особу, что все ее старания ни к чему не приведут?

Но что же можно поделать с женщиной, готовой ради достижения своих целей претерпеть ту участь, которая считается хуже смерти? Пожалуй, надо потребовать у нее что-то до того шокирующее, чтобы она наверняка отказалась. Но что?

И тут ему в голову пришел ответ, простой и безупречный. Она, как и ее отец, несомненно методистка, то есть принадлежит к тесно сплоченной общине умеренных, добродетельных, истово верующих людей. И ее положение целиком и полностью зависит от тою, кем считают се единоверцы.

С торжествующим видом он развалился на диване и приготовился наконец избавиться от Клер Морган.

— Я могу назначить цену, — сказал он, — но вы не захотите ее платить.

— И какова же она? — с опаской спросила Клер.

— Не беспокойтесь, ваша девственность, которую вы весьма неохотно мне предложили, не пострадает. Лишать вас невинности — занятие не по мне, слишком скучное, к тому же вы, чего доброго, с удовольствием принесете себя в жертву моей нечестивой похоти и будете упиваться мученическим венцом. Итак, ваше целомудрие мне ни к чему. Мне нужно другое — ваше доброе имя.

Глава 2

— Мое доброе имя? — недоуменно повторила Клер. — Что вы имеете в виду?

По лицу графа было видно, что он очень доволен собой.

— Если вы проживете со мной, скажем, три месяца, мисс Морган, — ответил он, — я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вашей деревне.

Сердце Клер сжалось от страха. Несмотря на свои смелые речи, она ни сном ни духом не предполагала, что он может ею заинтересоваться.

— Стало быть, невзирая на всю ту скуку, которую вам придется вытерпеть, — ехидно заметила она, перейдя от нападения к обороне, — вы все-таки хотите, чтобы я стала вашей любовницей?

— Только если вы пойдете на это по доброй воле, что вряд ли произойдет — вы кажетесь мне слишком чопорной, чтобы получать удовольствие от плотского греха. — Он снова окинул ее оценивающим взглядом. — Впрочем, если за эти три месяца вы перемените свои взгляды, я с готовностью предоставлю себя в ваше распоряжение. Среди моих пассий еще никогда не было добродетельной школьной учительницы-методистки. Интересно: если переспать с такой праведницей, это приблизит меня к раю?

— Ваши речи возмутительны!

— Спасибо. Я стараюсь. — Он глотнул еще коньяку. — Однако вернемся к предмету нашего разговора. Хотя вы и будете вести здесь такой образ жизни, что вас можно будет счесть моей любовницей, в действительности вам не придется спать со мной.

— Но тогда ради чего вы хотите затеять этот глупый фарс? — спросила Клер. Она чувствовала облегчение и вместе с тем была сбита с толку.

— Я хочу посмотреть, насколько далеко вы готовы зайти в стремлении добиться своего. Если вы примете мое предложение, ваша драгоценная деревня, вероятно, извлечет из этого немалую выгоду, однако сами вы уже никогда не сможете ходить по ней с гордо поднятой головой, поскольку ваша репутация будет погублена. Готовы ли вы заплатить за успех такую цену? Простят ли соседи ваше грехопадение, пусть даже оно принесет им пользу? Весьма интересный вопрос, однако на вашем месте я не стал бы слишком полагаться на их добрую волю.

Уразумев наконец, чего он хочет. Клер холодно сказала:

— Для вас это всего лишь бесцельная игра, не так ли?

— Игры не бывают бесцельными. И в них всегда есть правила. Какие же правила будут в нашей игре? — Он глубокомысленно сдвинул брови. — Дайте подумать… Итак, основное условие — это моя помощь деревне в обмен на ваше присутствие под моей крышей, и, как все будут думать, в моей постели. Еще у нас с вами будет что-то вроде пари. Оно, я уверен, завершится успешным соблазнением, которым мы оба насладимся. А чтобы дать мне возможность соблазнить вас, вы позволите мне целовать вас раз в день в том месте и в тот час, которые я выберу сам. Все остальные любовные ласки будут иметь место только с взаимного согласия.

После каждого поцелуя у вас будет право сказать «нет» — и тогда я уже не смогу дотронуться до вас вплоть до следующего дня. По прошествии трех месяцев вы вернетесь домой, а я буду продолжать свою помощь деревне так долго, как это будет необходимо. — Он нахмурился. — Для меня наша договоренность таит немалую опасность: ведь если я позволю вам втянуть меня в осуществление ваших планов, то, быть может, не смогу избавиться от этой долины до конца моей жизни. Однако это справедливо: ведь должен же я рискнуть чем-то, что имеет для меня значение, поскольку вы, приняв мое предложение, потеряете так много, не правда ли?

— Ваше предложение нелепо!

Он посмотрел на нее невинными глазами.

— А я, напротив, полагаю, что из него могло бы получиться нечто очень занятное, так что мне почти жаль, что вы ответите отказом. Ведь запрашиваемая мною цена оказалась чересчур высока, не так ли? Своей девственностью вы могли бы пожертвовать втайне, так что никто бы ничего не узнал, а вот доброе имя — дело другое. Этот товар всегда выставлен на всеобщее обозрение, его, легко утратить и невозможно вернуть назад. — Граф изящно взмахнул свободной рукой (вторая по-прежнему была занята бокалом с бренди), недвусмысленно указывая на дверь. — Теперь, когда я выяснил, насколько далеко вы готовы зайти в своем стремлении к мученичеству, я должен еще раз попросить вас удалиться. Полагаю, что больше вы меня не побеспокоите.

Сейчас у него был самодовольный вид цыганского барышника, который только что продал простаку-покупателю загнанного коня-доходягу да еще и умудрился взять за него в пять раз больше настоящей цены. От одного взгляда на его расплывшуюся в ехидной улыбке физиономию Клер захлестнула непреодолимая ярость. Он был так высокомерен, так равнодушен, так уверен в том, что одержал над нею верх…

— Отлично, милорд, я принимаю ваше предложение. Мое доброе имя в обмен на вашу помощь! — не думая о последствиях, вне себя от бешенства, рявкнула она.

На мгновение граф потерял дар речи. Затем вдруг сел совершенно прямо, будто аршин проглотил.

— Вы шутите! Ведь, приняв мое предложение, вы навлечете на себя презрение ваших друзей и соседей, наверняка потеряете свое место учительницы и вполне возможно, будете вынуждены покинуть Пенрит. Подумайте, стоит ли жертвовать всем, что вам дорого в жизни, ради мимолетного удовольствия утереть мне нос?

— Я соглашаюсь на ваше предложение вовсе не за этим, а потому, что хочу помочь моим друзьям, хотя не стану отрицать, что мне приятно будет немного сбить с вас спесь, — холодно произнесла Клер. — Скажу больше: репутацию, которая складывалась двадцать шесть лет, не так легко разрушить, как вы воображаете. Я откровенно расскажу своим друзьям, что я намерена делать и почему. Надеюсь, они поверят в мое достойное поведение. Если же мои надежды окажутся тщетными и игра, которую вы затеяли, и впрямь будет стоить мне всего того, чем я жила до сих пор… — Она мгновение помолчала, потом пожала плечами, одновременно плотно стиснув губы. — Что ж, значит, так тому и быть.

— Но что бы сказал ваш отец? — беспомощно пробормотал граф.

Теперь сила была на стороне Клер, и это было пьянящее чувство.

— Он бы повторил то, что говорил всегда; долг христианина состоит в том, чтобы служить другим, даже если за это приходится очень дорого платить, и что в своих поступках он подотчетен только Богу.

— Если вы и вправду сделаете то, что сказали, то вам придется об этом пожалеть, — убежденно сказал граф.

— Возможно, но если я этого не сделаю, то буду сожалеть еще больше — потому что струсила. — Ее глаза сузились. — Что это с вами? Неужели великий спортсмен вдруг испугался играть в игру, которую сам же и придумал?

Не успела Клер договорить, как граф вскочил с дивана и размашистым шагом направился к ней. Остановившись в ярде от девушки, он смерил ее пристальным взглядом. Его черные глаза сверкнули.

— Хорошо, мисс Морган. Впрочем, нет, отныне я должен называть вас Клер, ведь вы уже почти стали моей любовницей. Вы получите то, чего добивались. Посвятите остаток этого дня улаживанию своих дел в деревне, а завтра утром я жду вас здесь. — Он еще раз окинул се взглядом, на сей раз критическим. — И не трудитесь привозить с собою много одежды. Скоро мы с вами поедем в Лондон, где вас оденут должным образом.

— В Лондон? Но ведь ваши обязанности не в Лондоне — они здесь. — И хотя это казалось ей возмутительной фамильярностью, Клер заставила себя добавить: — Никлас.

— Не тревожьтесь, — коротко бросил он. — Я исполню свою часть договора.

— Но разве вам не хочется узнать, что именно нужно сделать?

— Времени для этого у меня будет достаточно и завтра, — Граф уже снова расслабился; он непринужденно подошел и встал к ней вплотную, так что их тела почти соприкасались.

Сердце Клер учащенно забилось: уж не намерен ли он получить свой первый поцелуй прямо сейчас? Его близость оказалась столь подавляющей, что ей стало не по себе, несмотря на тот яростный гнев, который поддерживал ее до сих пор. Смутившись, она поспешно сказала:

— Мне пора уходить. У меня еще много дел.

— Подождите. — Он улыбнулся ей, медленно и хищно. — На протяжении следующих трех месяцев мы будем много времени проводить вместе. Так не пора ли нам познакомиться поближе?

Он начал поднимать руки, и Клер чуть не выпрыгнула из собственной кожи. Помедлив, он тихо проговорил:

— Возможно, ваше доброе имя и переживет пребывание под моей крышей, однако сможете ли вы выдержать это сами?

Она непроизвольно облизнула мгновенно пересохшие губы и покраснела, заметив, что от него не укрылось ее волнение.

— Я смогу выдержать все, что велит мне долг, — стараясь говорить твердым тоном, произнесла Клер.

— Уверен, что так оно и есть, — согласился он. — А я постараюсь научить вас получать от этого удовольствие.

К удивлению девушки, он не сделал попытки поцеловать ее. Вместо этого Никлас сначала легко коснулся ее головы, а затем принялся вытаскивать шпильки из ее волос. Клер охватило непривычное тягостное чувство, острое ощущение животной мужской силы, от которого у нее в голове вдруг все смешалось. Умелые движения его пальцев, треугольник смуглой кожи и расстегнутом вороте рубашки… Кроме бренди, от него пахло еще и чем-то иным, и этот странный запах навевал ей мысли о сосновых лесах и крепком, свежем моржом ветре.

Клер стояла совершенно неподвижно, с бешено бьющимся сердцем. Она почувствовала, как се густые локоны тяжелым потоком скользнули вниз, закрыв спину и талию. Никлас приподнял одну шелковистую прядь и пропустил ее между пальцами, словно пух семян чертополоха.

— Вы никогда их не стригли, ведь правда? Она молча кивнула.

— Какая красота… — пробормотал он. — Темно-шоколадный цвет, но с оттенком рыжины. Быть может, и во всем остальном вы такая же. Клер: на поверхности — чопорность и скованность, а внутри — скрытый огонь?

Вконец растерявшись, девушка торопливо пролепетала:

— До завтра, милорд.

Когда она попыталась вырваться, граф сжал ее запястье и, прежде чем Клер окончательно охватила паника, вложил ей в руку все вынутые из ее волос шпильки, после чего отпустил.

— До завтра.

Обняв девушку за талию, граф повел ее к двери. Перед тем как отворить, он заглянул Клер в глаза, и она заметила, что его настроение стало иным: дразнящее заигрывание сменилось полнейшей серьезностью.

— Если вы решите отказаться от всей этой затеи, я не стану думать о вас хуже.

Он что, прочел ее мысли или же просто слишком хорошо знает человеческую натуру? Клер толкнула дверь и опрометью бросилась вон из комнаты. К счастью, Уильямса поблизости не оказалось, и он не мог увидеть ее распущенные волосы и горящие щеки. Будь дворецкий здесь, он наверняка бы подумал, что…

И тут у Клер перехватило дыхание. Ведь, приняв вызов графа, она должна жить здесь три месяца, и Уильямс будет видеть ее каждый день! Поверит ли он, если она объяснит ему, как в действительности обстоит дело, или же начнет презирать ее, сочтя лгуньей и блудницей?

Чувствуя, что еще немного, и ее самообладанию придет конец, Клер юркнула в первую же открытую дверь и очутилась в маленькой гостиной, где на всем лежал толстый слой пыли. Девушка бессильно опустилась на один из покрытых холщовыми чехлами стульев и закрыла лицо руками. Она едва знает Уильямса, однако оказалось, что его мнение о ней значит для нее очень много. Уже одно это с неумолимой ясностью говорило о том, как тяжело ей придется, если она ввяжется в эту безумную авантюру. Неодобрение Уильямса — ничто по сравнению с тем, что будет, когда все в Пенрите узнают, что она живет в доме отъявленного развратника.

Теперь, когда Клер до конца осознала все адское коварство игры, предложенной ей Никласом Дэйвисом, се ярость вспыхнула с новой силой. Граф знал, куда мстить: он рассчитывал, что страх перед общественным осуждением заставит ее пойти на попятный.

Эта мысль помогла Клер снова взять себя в руки. Приглаживая и закалывая волосы, она с досадой поняла, что приняла его нелепый вызов из-за собственного гнева и гордыни. Чувства не самые благочестивые, по ведь, по правде говоря, она никогда и не была по-настоящему благочестивой женщиной, хотя и очень к этому стремилась.

Когда ее прическа наконец опять приняла должный вид, Клер тихонько выскользнула из гостиной, незаметно вышла из дома и направилась к конюшням, где оставила своего пони и двуколку.

У нее еще было время передумать. Чтобы расписаться в своей трусости, ей даже не придется встречаться с графом лицом к лицу: достаточно просто-напросто не прийти к нему завтра утром, и тогда никто, кроме нее самой и Никласа, вовек не узнает, что произошло.

Но… Дело-то вовсе не в ней, не в ее гордости и даже не в графе с его упрямством и себялюбием! Главное — Пенрит. Когда дорога поднялась на пригорок и внизу как на ладони стала видна деревня, Клер вдруг остро осознала это. Она остановила лошадь и медленно обвела взглядом знакомые шиферные крыши. В Пенрите не было ничего необычного или выдающегося, он походил на сотни других валлийских деревень с их рядами каменных коттеджей, окруженных сочной зеленью долин, но это ничем не примечательное место было ее домом, и она любила его, любила в нем каждый камень. С его жителями ее связывали самые тесные узы, потому что вместе с ними она выросла и прожила всю свою жизнь. И если некоторых из них было труднее любить, чем других, — что ж, ничего не поделаешь, она все равно старалась изо всех сил.

Квадратная башня англиканской церкви виднелась издалека, более же скромная молельня методистов терялась среди коттеджей. А шахту, находящуюся еще дальше, отсюда рассмотреть невозможно. Эта шахта — самый крупный источник рабочих мест в округе и самая большая угроза для жителей деревни: она была так же непредсказуема и опасна, как те взрывчатые вещества, которые иногда использовались здесь для взрывных работ.

Эта мысль разом усмирила сумбур, воцарившийся в голове у Клер. Да, нынче она поступила плохо, поддавшись гневу и гордыне, но причины, заставившие ее отправиться к графу, были вескими, а намерения — благими. В борьбе за благополучие Пенрита нет и не может быть ничего дурного, но теперь сей предстоит испытание: она должна постараться уберечь свою душу от гибели.

Сердцем методистского братства были еженедельные собрания, и группа, к которой принадлежала Клер, встречалась сегодня вечером. Это очень кстати: можно будет, не откладывая, поговорить со своими самыми близкими друзьями и рассказать им все. Однако пока члены ее группы пели гимн, которым всегда открывалось их собрание, Клер снедало мучительное беспокойство.

Староста Оуэн Моррис первым начал общую молитву. Когда она окончится, для членов маленького кружка наступит время поведать остальным о тех духовных радостях или испытаниях, которые они пережили за предыдущие семь дней. На сей раз у всех выдалась спокойная неделя, и Клер не заметила, как настал ее черед говорить о своем. Она встала и по очереди взглянула в каждое из пяти мужских и шести женских лиц. Лучшие методистские кружки были образцами радостного и светлого христианского братства. Когда умер отец Клер, члены ее группы помогли ей в этом испытании точно так же, как прежде она помогала им в их невзгодах. Люди, собравшиеся сегодня в этой комнате, были ее духовной семьей, теми, чьим мнением она дорожила больше всего.

Помолившись в душе о том, чтобы ее вера в них не оказалась напрасной, она начала:

— Друзья мои… братья и сестры… Я собираюсь предпринять шаг, который, как я надеюсь, принесет пользу всем жителям Пенрита. Но мои действия выйдут далеко за рамки общепринятого поведения — более того, они будут скандальными — и многие меня осудят. Я прошу только об одном: пусть среди тех, кто станет презирать меня, не будет вас.

Жена Оуэна, Маргед, самая близкая подруга Клер, ободряюще улыбнулась.

— Расскажи нам, что ты собираешься сделать. Я ни за что не поверю, что ты можешь совершить поступок, который заслужил бы паше порицание.

— Надеюсь, что ты права. — Клер опустила глаза и посмотрела на свои крепко сцепленные руки. Ее отец был горячо любим всеми методистами Южного Уэльса, и немалая часть этой любви и благоговения, которые он вселил в их сердца, перешла по наследству к Клер. Будучи дочерью преподобного Моргана, она пользовалась в местном обществе куда большим уважением и влиянием, чем ей могли бы дать ее собственные заслуги… Снова подняв голову, она сказала:

— Граф Эбердэр вернулся в усадьбу. Сегодня я ходила туда с просьбой использовать его влияние для помощи деревне.

На лице Эдит Уикс, которая всегда и обо всем имела свое особое мнение, изобразился ужас.

— Как! Ты говорила с этим человеком?! Но, дорогая моя, разве это благоразумно?

— Наверное, нет, — ответила Клер и коротко изложила суть сделки, которую заключила с графом Эбердэром. Она не стала рассказывать, что сейчас чувствует и как при встрече с нею вел себя граф; умолчала девушка и о том, что по условиям их договора она должна будет позволять ему целовать себя один раз в день. И уж тем более не решилась Клер поведать духовным братьям и сестрам, как бурно откликнулась на прикосновения Никласа ее грешная плоть. Лишенный всех этих деталей, рассказ не занял много времени.

Закончив его, Клер увидела, что друзья смотрят на нее широко раскрытыми глазами и все взгляды — одни в большей, другие в меньшей степени — выражают негодование я беспокойство.

Первой заговорила Эдит Уикс. — Ты не можешь на это пойти! — решительно отрезала она. — Это непристойно. Это тебя погубит.

— Возможно. — Клер с мольбой простерла руки к своим старым друзьям. — Но вам ли не знать, как обстоят дела на шахте? Если существует хоть малейшая надежда, что граф Эбердэр может изменить положение к лучшему, я просто обязана попытаться склонить его оказать нам помощь.

— Но не за счет же твоего доброго имени! Незапятнанная репутация — это самое ценное, что есть у женщины.

— Только по мирским понятиям, — возразила Клер. — Основной принцип нашей веры гласит, что каждый человек должен поступать так, как велит ему совесть. И его не должен останавливать страх перед тем, что подумают о нем другие.

— Это верно, — с сомнением в голосе сказала Маргед. — Но убеждена ли ты, что Господь в самом деле призвал тебя сделать это? Ты спрашивала его об этом в молитве?

— Да, убеждена, — стараясь говорить как можно увереннее, ответила Клер. Эдит нахмурилась.

— А что, если Эбердэр погубит твое доброе имя, а потом возьмет и откажется от своих обещаний? У тебя ведь нет никаких гарантий — только его слово, а этот человек, будь он хоть трижды граф, наверняка такой же ловкий лгун, как все цыгане.

— Для него судьба нашей деревни — игра, а к играм он относится весьма серьезно, — сказала Клер. — Думаю, что по-своему он человек чести.

Эдит фыркнула.

— Ну уж нет, кому-кому, а ему доверять нельзя. В детстве он был сущим чертенком! Кроме того, все мы отлично знаем, что случилось в Эбердэре четыре года назад.

Джейми Харки, который до того, как потерять ногу, служил солдатом в королевской армии, заметил в своей обычной манере, спокойной и неторопливой:

— А вот и нет. В действительности мы вовсе не знаем, что тогда приключилось. Да, слухов ходило много, но никаких обвинений против молодого Никласа так и не выдвинули. Я помню его мальчишкой — он был неплохим пареньком. — Джейми покачал головой. — Но мне все равно не по душе, что нашей Клер придется жить в господском доме. Мы-то с вами знаем ее достаточно хорошо, чтобы не сомневаться: она не собьется с правильного пути. Но другие наверняка станут болтать про нее всякие гадости и порицать ее поведение. Думаю, тебе придется туго, девочка.

Маргед взглянула на своего мужа, который работал в шахте проходчиком. Ему повезло: у него была работа, но Маргед никогда не забывала, насколько эта работа трудна и опасна.

— Было бы просто чудесно, если бы Клер смогла убедить лорда Эбердэра улучшить условия труда в шахте.

— Это точно, — согласился Хью Ллойд, молодой парень, который тоже работал на шахте — Потому что и владельцу шахты, и его управляющему наплевать на нас к чертям собачьим… — Он осекся и покраснел. — Извините меня, сестры, за нечестивое слово. Я хотел сказать — им все равно, что случится с нами, угольщиками. Им дешевле набирать новых работников взамен погибших, чем ставить новое оборудование.

— Это чистая правда, — угрюмо промолвил Оуэн — Но скажи нам, Клер: ты действительно веришь в сердце своем, что поступаешь правильно? Готовность рискнуть своим добрым именем говорит о том, что ты мужественна и благородна, но никто не вправе требовать от женщины действий, столь оскорбляющих ее скромность.

Клер снова обвела друзей взглядом, пристально всматриваясь в каждое лицо. Считая, что недостойна быть старостой группы, она отказалась занять это место, и ей никогда не приходило в голову заняться чтением проповедей. Но она была учительницей и умела завладеть вниманием аудитории.

— В те дни, когда члены нашей общины подвергались преследованиям, мой отец не раз рисковал жизнью, чтобы проповедовать слово Божие. Дважды враждебные толпы чуть не растерзали его до смерти, и шрамы от этих нападений остались на его теле до самой кончины. Если он с готовностью подвергал опасности собственную жизнь, то как же я, его дочь, могу отказаться рискнуть вещью столь незначительной и суетной, как моя репутация?

Судя по выражениям их лиц, друзья были тронуты словами Клер, однако все еще сомневались Ей же была нужна их безусловная поддержка, поэтому она постаралась придать своей речи еще большую убедительность.

— Лорд Эбердэр не делал секрета из того, что его предложения продиктованы вовсе не похотью, а всего лишь желанием отделаться от меня. Собственно говоря, он сделал ставку на то, что я откажусь, и проиграл. — Она с усилием сглотнула, после чего решила подправить правду так радикально, чтобы от нее мало что осталось. — Мне думается, — твердо сказала она, — что когда я поселюсь под одной с ним крышей, он решит взвалить на меня работу экономки или же станет использовать в качестве своего секретаря.

На озабоченных лицах членов ее кружка отразилось обличение. В работе экономки не было ничего неподобающего. Одна только Эдит продолжала гнуть свое:

— Даже место экономки не спасет тебя, если лорд вдруг положит на тебя глаз. Недаром его прозвали графом-демоном.

Решительно подавив чувство вины — она не могла не корить себя за то, что внушила своим друзьям, надежду, которая скорее всего окажется ложной, — Клер сказала:

— С какой стати ему обращать взоры на меня? Ведь у него наверняка есть широкий выбор и среди безнравственных светских дам, и среди… — Она на мгновение замолчала, стараясь подобрать нужное слово — …среди тех, кого называют девицами вольного поведения.

— Клер, что за выражения! — воскликнула шокированная Эдит Уилкс.

Джейми Харки усмехнулся.

— Полно, Эдит. Всем нам известно, что такие женщины существуют. Некоторые из них даже нашли путь к Господу и стали хорошими методистками. Так почему же нельзя говорить о них откровенно?

Эдит бросила на старого солдата сердитый взгляд. Они и раньше нередко сталкивались; хотя членов методистского кружка связывала общая вера и взаимная симпатия, они происходили из разных слоев общества и далеко не всегда соглашались друг с другом по вопросам, касающимся чисто мирских дел.

— А как же быть со школой. Клер? Теперь у тебя не будет времени на преподавание; но даже если бы оно нашлось, большинство жителей деревни были бы крайне шокированы, вздумай ты учить их детей, живя в Эбердэре в качестве, столь неподобающем для порядочной женщины, — чопорно поджав губы, заявила Эдит.

— Я надеюсь, что Маргед сможет вести занятия по будним дням. — Клер взглянула на свою подругу. — Маргед, ты согласна?

Та широко раскрыла глаза. — Ты думаешь, я справлюсь? Ведь до сих пор я вела занятия только в воскресной школе, и кроме того, у меня нет твоего образования.

— Ты прекрасно справишься, — заверила ее Клер. — Уроки, которые тебе придется вести, мало чем отличаются от того, чему ты учила в воскресной школе: те же самые чтение, письмо, основы правописания, арифметика и домоводство. Основное различие состоит в том, что в моей школе теперь меньше времени отводится на изучение Писания. И еще у старших учеников больший объем знаний. Само собой разумеется, что пока ты будешь замещать меня, ты будешь получать учительское жалованье.

Как Клер и предполагала, упоминание о жалованье окончательно убедило Маргед. У нее было трое детей, и ей всегда хотелось иметь побольше денег, чтобы дать им все самое лучшее.

— Хорошо, Клер, я согласна. Буду стараться изо всех сил.

— Вот и прекрасно. Я уже составила планы уроков и написала заметки относительно каждого ученика, чтобы было ясно, кто на каком уровне находится. Если ты зайдешь ко мне после собрания, я дам тебе все, что может понадобиться. — Клер повернулась к Эдит. — Дорогая, в ближайшие три месяца у Маргед будет очень много дел. Я понимаю, что это прибавит тебе хлопот, но не могла бы ты заменить меня на это время в воскресной школе?

Почтенная матрона сначала изумилась такой просьбе, но потом обрадовалась.

— Ну конечно, дорогая, если тебе это необходимо. Другой член группы, Билл Джонс, сказал:

— Знаешь, поскольку мы с тобой живем по соседству, я. пожалуй, буду приглядывать за твоим домиком.

— А если кто-нибудь скажет о тебе хоть одно худое слово, я его так отбрею, что всю жизнь будет помнить, — решительно добавила его жена Гленда.

Растроганная Клер закусила губу.

— Огромное вам спасибо. Какое счастье, что Бог дал мне таких друзей!

Про себя она поклялась, что ни за что не обманет их доверия.

— А вот краткие заметки о том, что именно изучает сейчас каждый ученик. — И Клер вручила Маргед последнюю стопку бумаги из тех, которые она исписала после визита в Эбердэр.

Маргед просмотрела все листки, время от времени задавая вопросы. Закончив, она с беспокойством сказала:

— Трое из них знают почти столько же, сколько и я. В конце концов прошло не так уж много времени с тех пор, как я ходила в твой класс для взрослых.

— Не тревожься, Маргед. Как раз с наиболее развитыми учениками тебе будет легче всего. Во-первых, по большей части они занимаются сами, не прибегая к помощи учителя, а во-вторых, помогают учить малышей. Так что будь уверена: у тебя все получится как нельзя лучше. И помни: если возникнут какие-то вопросы или трудности, то я буду неподалеку — всего лишь в двух милях от тебя.

Маргед улыбнулась, но в ее улыбке все еще сквозила некоторая робость.

— Ты, как всегда, все устроила и все предусмотрела. А я все равно боюсь… Но знаешь, Клер, меня так воодушевляет твоя вера, твоя уверенность, что я справлюсь! Ведь пять лет назад я даже не умела читать. Кто бы мог представить себе, что когда-нибудь я сама стану учительницей?

— Вот именно. Больше всего меня волнует то, что, вернувшись в школу, я окажусь там совершенно ненужной. — Хотя Клер сказала это шутливо, на сердце у нее и впрямь было неспокойно: она понимала, что ее слова могут обернуться правдой.

Если Маргед наберется опыта, она станет прекрасной учительницей, в чем-то даже лучше, чем Клер. Ведь хотя Маргед менее образованна, у нее куда больше терпения…

Покончив с делами, Маргед откинулась на спинку своего стула и начала мелкими глотками пить чай, который приготовила Клер.

— А как он выглядит? Клер не поняла вопроса.

— Кто? — недоуменно спросила она.

— Трегар, или, вернее, граф Эбердэр, как его теперь называют. — Маргед лукаво покосилась на Клер. — Наш Никлас. Ему нечасто удавалось улизнуть от своих сторожей и прибежать в деревню, чтобы поиграть со здешними ребятишками, но я его не забыла — такого, как он, невозможно забыть. Ты тогда, конечно, была маленькая, младше меня, так что вряд ли хорошо его помнишь. Он был проказник и сорванец, но без малейшей вредности или чванства. И по-валлийски он говорил не хуже нашего. Не то что старый граф.

— А я и не подозревала, что он знает валлийский, — удивленно протянула Клер. Представители уэльской знати обычно говорили только по-английски, а в манерах и быте старались быть еще большими англичанами, чем сами англичане, так что Никлас Дэйвис волей-неволей вырос во мнении Клер. — Во время своего визита я беседовала с ним по-английски.

— Мне вспоминается то время, когда он только что вернулся из Оксфорда вместе со своими тремя друзьями, — задумчиво проговорила Маргед. — Кто-то рассказал мне, что в Лондоне их называли «Падшими ангелами». Никлас, такой же смуглый и красивый, как сам дьявол. Люсьен, белокурый и прекрасный, как Люцифер. Еще Рэйфиел, ставший теперь герцогом, и лорд Майкл, от которого потом пошли все беды Пенрита. Пожалуй, все они были немного шальные, но зато как хороши собой! Других таких красавцев я в жизни не видела. — Она усмехнулась. — Кроме моего Оуэна, конечно. Хорошо, что как раз в ту пору он за мною ухаживал, иначе я бы, пожалуй, могла и не устоять и сделаться падшей женщиной.

— Уверена, что ты преувеличиваешь.

— Ну разве что самую малость. — Маргед допила свой чай. — Стало быть, теперь Никлас стал графом и снова поселился дома, после того как столько лет мотался по всяким языческим странам. Интересно, он все так же красив, как и раньше?

— Да, — сухо произнесла Клер. Маргед с надеждой ждала новых подробностей и, не дождавшись, спросила:

— А ты видела в поместье каких-нибудь диковинных зверей? Говорят, что из своих путешествий нынешний граф прислал сюда каких-то странных тварей и они теперь бегают по усадьбе. Я едва удерживаю детей, которые все время рвутся проникнуть туда и разведать, что к чему.

— Я не видела в Эбердэре никого более экзотического, чем павлины, а они были там и раньше. — Сложив все бумаги в аккуратную стопку. Клер отдала ее подруге.

Поняв, что пора уходить, Маргед встала.

— Ты ведь будешь приходить на собрание нашей группы, правда?

— Конечно. — Сказав это, Клер вдруг заколебалась. — Во всяком случае, когда смогу. Лорд Эбердэр говорил, что собирается взять меня с собой в Лондон.

Брови ее подруги взлетели вверх.

— Правда? Экономку он бы с собой не взял, — шутливо заметила она.

— А личного секретаря мог бы и взять, — возразила Клер, чувствуя себя весьма неуютно, оттого что ответ ее не вполне правдив. — В общем, я еще не решила, чем буду заниматься.

— Ты все-таки будь поосторожнее со Старым Ником, Клер. Он человек опасный, — серьезно сказала Маргед.

— Не думаю. Лорд Эбердэр слишком высокого о себе мнения, чтобы взять женщину, которая этого не желает.

— Меня сей факт нисколько не беспокоит, — мрачно изрекла Маргед. — Опасность состоит как раз в том, что ты можешь этого пожелать.

Закончив разговор этим зловещим предсказанием, она ушла. Клер вздохнула с облегчением.

Она очень быстро собрала немногочисленные пожитки, которые собиралась взять с собою в Эбердэр. Других дел как будто не было, сон не приходил, и Клер принялась бесцельно бродить из комнаты в комнату, время от времени касаясь руками знакомых предметов Она родилась в этом скромном доме и никогда не жила под чужой крышей Самая маленькая комната в Эбердэре куда просторнее любой из здешних комнатушек, но ей все равно будет не хватать побеленных известью стен и прочной незатейливой мебели.

Клер легонько погладила кончиками пальцев потемневшую от времени крышку резного дубового сундука, с сожалением подумав о том, что вряд ли у нес когда-нибудь появится дочь, которой она смогла бы оставить в наследство этот сундук, передававшийся в семье из поколения в поколение от матери к дочери. На внутренней крышке сундука вырезана надпись: «Энгерхад, 1579 год». Иногда Клер думала об этой Энгерхад, чья кровь текла и в ней. Наверное, та давняя владелица сундука — дочь небогатых фермеров, которые трудились в поте лица, обрабатывая свой клочок земли. Но за кого она вышла замуж? Сколько у нее было детей? И даровал ли ей Господь счастье?..

Единственной роскошной вещью в доме был доверху набитый книгами шкаф, стоявший в углу гостиной. Томас Морган происходил из валлийского дворянского рода; закончив Оксфорд, он удостоился посвящения в сан пастора англиканской церкви. Однако, услышав однажды проповедь Джона Уэсли[2], преподобный Морган испытал глубокое духовное просветление и сам стал проповедником учения методистов. Хотя после этого его семья, строго придерживавшаяся традиционных церковных канонов, отреклась от него, он ни разу не пожалел о сделанном выборе. Отказавшись от своей прежней жизни, он женился на дочке мелкого фермера и поселился в Пенрите, проповедуя и разъясняя истину, которая осветила его собственную жизнь.

Он не утратил своей любви к знаниям и передал ее единственной дочери. Всякий раз, уезжая для чтения проповедей в других местах — а таких поездок было немало, — он старался купить там хотя бы одну недорогую подержанную книгу. Клер прочитала их все, причем многие — по нескольку раз.

Мать Клер умерла двенадцать лет назад, угаснув так же тихо, как и жила. После смерти жены преподобный Моргам предложил своей четырнадцатилетней дочери жить в других методистских семьях, пока он будет в разъездах, однако Клер наотрез отказалась покидать свой коттедж — единственный раз, когда она ослушалась отца. В конце концов преподобный Томас Морган уступил желанию дочери — при условии, что во время его отлучек члены общины будут присматривать за ней.

Когда Клер было всего шестнадцать, она организовала свой первый небольшой класс и начала учить грамоте взрослых женщин деревни. Четыре года спустя Эмили, вторая жена старого графа, пожертвовала Пенриту деньги на учреждение школы. Десятки жителей деревни вышли на работу, чтобы отремонтировать давно заброшенный сарай, в котором когда-то хранилась собранная десятина. Обыкновенно преподавателями бывали только мужчины, но поскольку Клер уже накопила достаточно опыта, новую школу доверили именно ей, и с тех пор она работала там учительницей. За это время в учениках у нее перебывала по меньшей мере половина жителей Пенрита. Клер зарабатывала двадцать фунтов стерлингов в год, этих денег было недостаточно, чтобы сделать ее богатой, но вполне хватало на пристойное существование.

Только Никласу Дэйвису удалось заставить ее покинуть отчий дом и отказаться от привычного упорядоченного образа жизни. Посмотрев на свой еще не засаженный огород. Клер вдруг задрожала, не в силах отогнать предчувствие, что она видит все это в последний раз. Может быть, и не в буквальном смысле слова, но… Как бы то ни было, девушка была уверена, что нынешняя фаза ее бытия подходит к концу. Что бы ни случилось в Эбердэре, это изменит ее навсегда. И хотя Клер сомневалась, что перемены будут к лучшему, ее решимость исполнить задуманное была непоколебима.

В конце концов, отчаявшись обрести душевный покой, Клер встала на колени и начала молиться, но молитвы ее остались без ответа. Ответа на них она не получала никогда.

Завтра ей придется сойтись лицом к лицу со сноси судьбой. Как всегда, в одиночку.

Глава 3

Никлас проснулся с тяжкой головной болью, вполне естественной после вчерашнего. Неподвижно лежа с закрытыми глазами, он попытался вспомнить все, что с ним произошло. По-видимому, вечером камердинер Барнес уложил его в постель, предварительно надев на него ночную рубашку. Обычно Никлас предпочитал спать нагишом, но при данных обстоятельствах он вряд ли имел право на какие-либо претензии.

Он начал было поворачивать голову, по тут же остановился, почувствовав, что еще чуть-чуть — и она, пожалуй, отвалится. Да, вчера она перепил как последний дурак, и вот неминуемая расплата. Но все-таки жаль, что количество бренди оказалось недостаточным Для того, чтобы полностью стереть из памяти события вчерашнего дня. Вспоминая ту задиристую девицу, которая явилась к нему и неожиданно приняла его сумасшедший вызов, Никлас не знал, плакать ему или смеяться. Однако предвидя, что как рыдания, так и смех будут иметь самые печальные последствия для его бедной головы, предусмотрительно воздержался и от того, и от другого. Он не понимал, как мог ляпнуть вчера такую несусветную глупость, однако отрицать, что он и впрямь нагородил массу нелепостей, было невозможно — он слишком ясно помнил вчерашнюю беседу. Ему еще повезло, что мисс Клер Морган пришла без оружия: после всего, что он ей наговорил, она вполне могла бы решить, что ее долг доброй методистки состоит в том, чтобы избавить мир от такого ужасного аристократического паразита. При этой мысли Никлас едва не улыбнулся. В общем-то перепалка с Клер даже пришлась ему по вкусу, хотя он искренне надеялся, что по зрелом размышлении девушка почтет за лучшее остаться дома и их вчерашняя сделка потеряет силу. Право же, такая особа, как мисс Морган, может любого мужчину напрочь лишить душевного спокойствия.

Дверь спальни распахнулась, и возле кровати послышались чьи-то осторожные шаги. Наверняка это Барнес пришел проверить, проснулся уже хозяин или нет. Предпочитая, чтобы его оставили в покос, Никлас продолжал лежать с закрытыми Глазами, и вскоре шаги стихли.

Но ненадолго. Не прошло и пяти секунд, как на голову Никласа хлынула струя ледяной воды.

— Черт возьми! — завопил он, рывком садясь на кровати. Сейчас он убьет этого урода Барнеса, прикончит его на месте!

Но это был не камердинер. Открыв затуманенные похмельем глаза, Никлас узрел в своей спальне Клер Морган, которая стояла на безопасном от него расстоянии, держа в руке пустой фарфоровый кувшин.

Поначалу он подумал, что ему, должно быть, снится кошмарный сои, правда, необычайно ясный для сновидения, но потом до пего дошло, что ему никак не могли пригрезиться ни эта сладко-высокомерная усмешка на маленьком личике Клер Морган, ни холодная вода, пропитавшая его ночную рубашку.

— Какого черта вы это сделали? — грубо спросил Никлас.

— Ваше «завтра утром» превратилось в «завтра днем», — спокойно ответила она. — Я нахожусь в доме уже три часа, ожидая вашего пробуждения. За это время я успела выпить чашку чая, составить список всего необходимого для Пенрита и произвести предварительный осмотр дома с целью определить, что нужно предпринять, чтобы сделать его пригодным для проживания. Оказалось, довольно многое, как вы, надо полагать, и сами заметили. А может, и не заметили — мужчины нередко способны совсем не замечать то, что их окружает. Потом, чтобы хоть как-то разогнать скуку, я решила вас разбудить. Насколько я могу судить, именно так порой поступают любовницы, вот я и старалась по мере сил как можно убедительнее сыграть роль, которую вы мне отвели.

Она говорила с чуть заметным мелодичным валлийским акцептом, и голос, глубокий, грудной и чуть хрипловатый, чем-то напоминал хорошо выдержанное виски. Услышать такой голос у чопорной старой девы!.. Черт побери, эффект получился потрясающе эротическим. Желая привести се в замешательство, он сказал:

— Любовницы всегда будят меня с помощью более интересных способов. Хотите, я опишу вам некоторые из них?

— Нет, не хочу. — Она взяла с умывальника полотенце и подала ему.

Никлас вытер, как мог, мокрые волосы и лицо и промокнул рубашку. После чего, почувствовав, что обрел более пристойный вид, бросил полотенце Клер..

— И часто вы так напиваетесь? — поинтересовалась она.

— Очень редко, — брюзгливо ответил он. — Теперь я вижу, какую ошибку совершил, напившись именно вчера. Если б я тогда был трезв, мне не пришлось бы терпеть ваше общество на протяжении ближайших трех месяцев.

— Если вы решите отказаться от всей этой затеи, я не стану думать о вас хуже, — ответила Клер с деланно-застенчивым видом, в котором, однако, сквозило нескрываемое злорадство.

Никлас Невольно моргнул, услышав, как она бросила ему в лицо его же собственные снисходительные слова.

— Ну и острый же у вас язык. — Он начал пристально разглядывать ее и, удостоверившись, что от этого разглядывания Клер стало явно не по себе, докончил: — Это как раз то, что мне всегда нравилось в женщинах.

К его восторгу, она покраснела. Оскорбления, похоже, нисколько ее не обескураживали; однако комплименты и знаки мужского внимания явно выбивали из колеи. Приободрившись, он сказал:

— Разыщите моего камердинера и велите ему явиться ко мне с горячей водой для бритья. Потом распорядитесь на кухне, чтобы мне приготовили большой кофейник с очень горячим кофе. Через полчаса я спущусь к столу. — С этими словами он откинул одеяло и сел на край кровати.

Отведя взгляд, Клер проговорила: «Хорошо, Никлас», — и поспешно удалилась.

Когда дверь за нею закрылась, он довольно фыркнул. Если сила ее страсти окажется под стать силе характера, то в постели она будет просто превосходна!

Ступив босыми ногами па холодный пол, он задумался: а удастся ли ему соблазнить ее? Весьма вероятно, что нет; можно предположить, что ее неумолимая добродетель продержится дольше, нежели его терпение.

Однако попробовать, безусловно, стоит: игра предстоит весьма увлекательная. Негромко насвистывая, Никлас стянул с себя насквозь промокшую ночную рубашку и принялся обдумывать, когда и где он сорвет свой первый поцелуй.

Когда ровно тридцать минут спустя лорд Эбердэр появился в утренней гостиной, все следы его вчерашних чрезмерных возлияний уже совершенно исчезли. Если не считать его необычно смуглой кожи и чересчур длинных волос, он был полнейшим воплощением щеголеватого лондонского джентльмена. Взглянув на него, Клер решила, что предпочла бы видеть Никласа в прежнем затрапезном обличье; при виде его нынешнего одеяния ей стало неуютно: уж слишком зримо оно подчеркивало огромное различие в их социальном положении — одной стороны сиятельный граф Эбердэр, а с другой — скромная деревенская учительница.

Но тут она вспомнила, как он выглядел в ночной сорочке, с полуобнаженной грудью и облепленными мокрой тканью мускулистыми плечами. Нет уж, избави ее Бог от такого откровенного неглиже!

Не произнеся ни слова, она встала и налила ему чашку горячего кофе. Он, так же не нарушая молчания, осушил ее в три глотка и снова протянул ей. Вторая чашка была выпита почти так же быстро, как и первая. Третью он налил себе сам, после чего сел на стул, стоящий напротив Клер.

— Итак, вы можете начать свое изложение несчастий Пенрита, а также тех мер по их ликвидации, которые я должен предпринять.

Его нарочитая деловитость несколько озадачила девушку.

— Проблемы носят экономический характер и вызваны несколькими причинами, — радуясь, что приготовилась заранее, начала Клер. — Положение стало ухудшаться пять лет назад, когда ваш дед добился, чтобы парламент принял новый закон об огораживании. После того как общинные земли огородили, чтобы граф Эбердэр мог пасти там своих овец, множеству мелких фермеров пришлось переселиться в деревню, потому что они больше не могли кормить свои семьи, обрабатывая землю.

Рабочих мест в Пенрите немного, и почти все они сосредоточены на шахте. При таком наплыве дешевой рабочей силы ее управляющий тут же снизил заработную плату; кроме того, теперь он не считает нужным покупать новое оборудование и платить даже за самые элементарные меры по охране труда.

Прежде чем она смогла приступить к деталям, граф поднял руку, прерывая ее:

— Сколько людей погибло в шахте?

— За последние четыре года различные аварии отняли жизнь у шестнадцати взрослых мужчин и четырех мальчиков.

— Это весьма печально, однако разве такое положение дел не является естественным? Количество жертв не кажется мне чрезмерным. Работа в шахте всегда считалась опасной, и шахтеры, которых мне доводилось знать, гордились тем, что их труд требует большой силы и мужества.

— О да, они гордятся, — согласилась Клер, — но гордость не затмила их разум и не сделала их слепыми дураками. Условия труда в шахте Пенрита намного, намного опаснее, чем в других рудниках: все, кто там работает, считают просто чудом то, что в шахте до сих пор не произошла катастрофа. Но раньше или позже полоса везения кончится, и тогда погибнут десятки, может быть, даже сотни людей. — Хотя она пыталась говорить бесстрастно, голос ее дрогнул.

Пока она пыталась снова взять себя в руки, граф тихо сказал:

— Полагаю, в этой шахте погибли ваши друзья?

— Не только друзья, — Клер вскинула голову, и лицо се застыло. — Именно там погиб мой отец. Никлас был потрясен.

— Но какого черта преподобный Морган делал в шахте?

— Он делал там то же, что всегда, — свою работу. В тот день в одном из забоев обрушилась порода. Два человека погибли сразу, а третьего, члена нашей общины, завалило камнями, раздавив нижнюю часть его тела. Но он был жив и оставался в сознании. Он попросил позвать к нему моего отца, и пока другие шахтеры пытались освободить его из-под завала, отец держал его за руку и молился вместе с ним. — С трудом переведя дыхание, Клер закончила: — Потом произошел еще один обвал. Мой отец, шахтер, которого пытались вызволить, и один из спасателей погибли.

— Ваш отец до конца был верен себе, — мягко сказал Никлас. — Находите ли вы утешение в том, что его смерть была такой же, как и его жизнь, — мужественной и самоотверженной?

— Если это и утешение, то очень слабое.

Какое-то время он не знал, что сказать, потом спросил:

— Но почему вы обратились за помощью ко мне? Хотя земля, на которой находится шахта, и является моей собственностью, она отдана в аренду горнорудной компании.

Изменить положение вещей могут только владелец компании и его управляющий.

Губы Клер плотно сжались.

— Управляющий, Джордж Мэйдок, и слушать ничего не хочет. Поскольку он получает процент с прибыли, ему доставляет удовольствие класть в свой карман каждый лишний пенс, даже если из-за этого гибнут люди.

— А как же лорд Майкл Кеньон? Ведь шахта все еще принадлежит ему? Насколько я его знаю, он не из тех, кто остается глух к разумным просьбам.

— Мы не раз пытались связаться с лордом Майклом, но он не отвечает на наши письма и петиции. А поговорить с ним лично никому из нас не удалось, так как за последние четыре года он так ни разу и не приехал в нашу долину.

— Четыре года, — повторил Никлас, и на лице его промелькнуло странное выражение. — Интересный срок. Однако если ни Мэйдок, ни лорд Майкл не желают ничего менять в шахте, то что, по-вашему, могу сделать я?

— Вы можете поговорить с лордом Майклом, — убежденно сказала Клер. — Ведь он же ваш друг. Если вам удастся уговорить его сделать шахту более безопасной, одного этого, наверное, уже будет довольно.

— Майкл был моим другом, но за последние четыре года я ни разу не видел его. Более того, сказать по правде… — Никлас вдруг умолк и начал рассеянно крошить ломтик поджаренного хлеба. — В общем, я не имею ни малейшего представления, где он сейчас находится, и не знаю, смогу ли я на него повлиять. Возможно, его вполне устраивает теперешнее положение дел.

— Это и мне приходило в голову. — Понимая, что именно теперь наступил решающий момент, когда она наконец точно узнает, насколько далеко готов зайти граф Эбердэр, чтобы исполнить свою часть договора, Клер нервно вытерла взмокшие ладони о свою серую шерстяную юбку и сказала: — Если окажется, что с шахтой ничего нельзя поделать, то выход один — создать другие рабочие места. И вы вполне можете сделать это, причем без особого труда.

— Я так и знал, что у вас уже есть наготове план, — пробормотал Никлас, и, небрежно развалившись на стуле, скрестил руки на груди. — Продолжайте, мисс Морган.

— Начнем с того, что именно вы, милорд, являетесь самым крупным землевладельцем в долине, однако вы ничего не делаете для того, чтобы поощрить внедрение более передовых методов ведения сельского хозяйства. Ваши арендаторы до сих пор работают так же, как и во времена Тюдоров[3]. А между тем новейшие достижения в области племенного животноводства и обработки почвы могли бы повысить благосостояние долины и создать много новых рабочих мест. — Она взяла со стола пачку бумаг и протянула ее Никласу. — Сама я не знаток сельского хозяйства, но внимательно изучала статьи по научной агрокультуре, применяемой в Англии, и отметила те методы, которые могли бы дать хорошие результаты в наших местах.

— Стало быть, на свете все же существует что-то, в чем вы не являетесь знатоком. — Бросив беглый взгляд на бумаги, граф опять положил их на стол. — Вывести местное сельское хозяйство из тьмы средневековья — тут работы хватит лет на десять или двадцать. У вас имеются еще какие-нибудь просьбы — на тот случай, если после всех этих трудов у меня все-таки останется немного свободного времени?

— Да, есть один крупный проект, который вы могли бы осуществить и который почти сразу же принес бы свои плоды, — пропустив его сарказм мимо ушей, спокойно ответила Клер.

— В самом деле? Продолжайте, мисс Морган. Я с нетерпением ловлю каждое ваше слово.

— Возможно, вы об этом запамятовали, по вам принадлежит старая шиферная каменоломня в дальнем конце долины. Хотя она уже много лет как заброшена, там вполне можно было бы опять начать добычу. — Она наклонилась вперед и постаралась придать своему голосу как можно большую убедительность. — Возобновление добычи шифера не только принесло бы вам прибыль, но и обеспечило бы работой тех, кто ее сейчас не имеет. В каменоломнях Пенрин, что в графстве Флинтшир, работает более пятисот человек, и их труд куда менее опасен, чем работа в шахтах. К тому же, если вы откроете каменоломню, Мэйдок вынужден будет улучшить условия труда в шахте Пенрита, чтобы не потерять своих лучших работников.

— Я хорошо помню эту каменоломню, — задумчиво проговорил Никлас. — Думаю, что добытым в пей шифером покрыта каждая крыша в долине. Однако достаточно ли шифера там еще осталось, чтобы разработки могли принести коммерческую выгоду?

— Все признаки указывают на то, что месторождение очень велико, а что до качества вашего шифера, то оно всегда было превосходным.

— Все признаки? — переспросил граф. — Полагаю, сие означает, что ради оценки запасов этого минерала вы незаконно вторгались в мои владения?

Клер неловко заерзала.

— Каменоломня находится очень близко от пролегающей через ваши земли общественной дороги.

— Надеюсь, вы не распугали моих овец. — Он в раздумье сдвинул брови. — Когда имеешь дело с шифером, самое главное — найти способ доставить его туда, где он нужен, не понеся при этом чрезмерных затрат. Если я возобновлю добычу, придется построить рельсовый путь от каменоломни до реки, чтобы можно было доставлять шифер до побережья на баржах.

— Рельсовый путь? А что это такое?

— Это такая дорога, состоящая из параллельных деревянных или стальных брусков, скрепленных друг с другом. Эти бруски называются рельсами, и лошади тянут по ним вагонетки с грузом. Строительство рельсовых путей обходится дорого, наверное, именно поэтому на пенритской шахте таких путей нет, однако по ним тяжелые грузы можно перевозить гораздо быстрее, чем по обычным дорогам. — Он снова задумался. — Вероятно, на побережье придется построить еще один причал.

— Но после того, как вы его построите, вы сможете доставлять ваш шифер куда угодно: и по каналу в Бристоль, и на север, в Мерсисайд. Возможно, вы даже сумеете возместить часть своих издержек, взимая плату с угледобывающей компании за использование вашего причала. Компания будет вынуждена ею использовать, потому что ее собственный причал слишком мал. Это предприятие может принести вам большую прибыль, лорд Эбердэр.

— Перестаньте использовать прибыль в качестве наживки, — раздраженно бросил граф. — Эта тема меня мало волнует. — Он побарабанил пальцами по столу красного дерева. — Кстати, вы представляете хотя бы приблизительно, сколько тысяч фунтов потребуется, чтобы вновь открыть каменоломню?

— Нет, — честно призналась она. — Я не умею оперировать подобными суммами. А что, расходы настолько велики, что вы не можете себе этого позволить?

— Этого я не говорил, — сказал он, вставая. — Вы умеете ездить верхом?

Сбитая с толку столь резкой переменой темы, Клер недоуменно заморгала.

— Немного умею, но в последней время мне не приходилось кататься — после смерти отца я продала его лошадь.

Она была старая и спокойная, так что мой опыт верховой езды весьма ограничен.

— В конюшнях наверняка найдете лошадь, которая вам подойдет. Наденьте амазонку и ждите меня там через пятнадцать минут. Мы поедем осматривать эту вашу каменоломню. — Он повернулся и с величавым видом удалился.

Клер сидела ошеломленная, как будто над нею только что прогремела сокрушительная гроза. По крайней мере одного она добилась — Никлас отнесся к ее идеям серьезно.

Однако он не дал ей времени сказать, что никакой амазонки у нее нет. Чуть заметно улыбаясь, она встала из-за стола и поднялась на второй этаж, в отведенную ей комнату. Что ж, придется скакать верхом в той одежде, в которой она каталась прежде. Возможно, ей даже удастся шокировать графа. Во всяком случае, она на это надеялась.

Войдя в конюшню, Клер обнаружила, что Никлас уже опередил ее и теперь поглощен разговором с одним из обитателей просторных дощатых стойл. Стук каблуков старых сапог Клер наставил его повернуться. Ее вид так поразил его, что он не сразу нашел что сказать.

— Неужели в Пенрите амазонкой называют мужские бриджи?

— Лишь очень немногие из жителей долины ездят верхом, а тех, кто может позволить себе иметь дорогостоящее платье, предназначенное только для конных прогулок, и того меньше, — твердо сказала Клер. — Мне очень жаль, если вы не одобряете мой наряд, но я всегда ездила верхом именно в нем, и другого у меня нет.

Никлас посмотрел на нес с ленивой плотоядной улыбкой.

— Разве я сказал, что не одобряю? Советую вам надеть эти бриджи, когда будете кататься верхом в Лондоне, и, возможно, вы станете родоначальницей новой моды. Или же спровоцируете общественные беспорядки.

Прежде Клер никогда не волновало отсутствие в ее верховом костюме юбки, однако она совершенно не ожидала, что почувствует себя такой… голой под тем изучающим взглядом, который граф устремил на ее ноги, обтянутые панталонами из оленьей кожи. Лицо ее вспыхнуло; и она с негодованием подумала о том, что за прошедшие с момента их встречи сутки ей приходилось краснеть чаще, чем за последние десять лет. Посмотрев в сторону стойла. Клер спросила:

— Здесь стоит та самая лошадь, которую вы для меня выбрали?

— Да. Ронда — чистокровный валлийский пони. — Его длинные изящные пальцы нежно гладили серую в яблоках морду Маленькой кобылке явно нравилась эта ласка: она издала довольное ржание. — Она спокойная, смирная и послушная. И намного умнее, чем большинство лошадей. Для меня она слишком низкоросла, но вам подойдет как нельзя лучше.

Пока он открывал дверцу стойла и выводил Ронду, из помещения, где хранилась сбруя, вышел конюх с дамским седлом в руках.

— Это нам не понадобится, — сказал граф. — Принеси мисс Морган обычное седло.

Бросив на Клер любопытный взгляд, конюх сделал, как ему было велено, и оседлал кобылу. Граф между тем вывел из другого стойла крупного вороного жеребца, того самого, на котором он скакал вчера, когда Клер наблюдала за ним.

Резвый конь горячился, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Клер опасливо попятилась, граф же смело шагнул вперед и дунул жеребцу в ноздри.

Конь сразу успокоился. Увидев изумление Клер, Никлас весело улыбнулся, сверкнув крепкими белыми зубами.

— Это старый цыганский способ успокоить лошадь. Особенно он бывает полезен, когда хочешь эту лошадь украсть.

— Не сомневаюсь, что в этом деле у вас был весьма богатый опыт, — сухо заметила Клер.

Седлая своего жеребца, он с видимым сожалением покачал головой.

— Увы, боюсь, что нет. Одно из печальных следствий богатства — это то, что воровство утрачивает для тебя всякий смысл. А между тем за всю свою жизнь я ни разу не ел ничего вкуснее, чем поджаренные на костре ворованные курица и картошка, которыми меня как-то угостили в детстве! Это было великолепно.

Понимая, что он нарочно дразнит ее. Клер повернулась к Ронде и сама проверила, хороню ли затянута седельная подпруга. Краешком глаза она заметила. что наблюдавший за нею граф одобрительно кивнул. Он направился было к ней, и она, чтобы уклониться от помощи, которую он явно намеревался ей предложить, сама забралась в седло.

Пока они отъезжали от конюшен, Клер нервничала, но Ронда действительно оказалась смирной и послушной лошадкой, и вскоре девушка успокоилась и даже начала испытывать от езды удовольствие, хотя знала, что потом у нее наверняка заболят мышцы, давно отвыкшие от подобных упражнений.

Никлас ехал впереди, направляясь к тропе, которая пролегала вдоль высокого края долины. Для ранней весны день выдался необычайно теплым, а воздух был так прозрачен, что Клер могла ясно разглядеть деревья, растущие на противоположной стороне долины.

До старой каменоломни было несколько миль; поначалу всадники ехали в полном молчании. Клер поймала себя на том, что ее взгляд то и дело невольно обращается к Никласу. Он двигался, как кентавр, настолько слитый со своим конем, что смотреть на него было истинным наслаждением. Но в очередной раз осознав, что восхищение ее уж чересчур сильно. Клер заставляла себя вновь направить внимание на окрестности.

На половине пути тропа расширилась настолько, что теперь они могли ехать рядом. Никлас прервал молчание:

— Вы ездите верхом куда лучше, чем я ожидал, если учесть тот факт, что вы учились на старой кляче вашего отца. Помню, она была ужасно тихоходной.

Клер улыбнулась:

— Если я кажусь вам хорошей наездницей, то это целиком и полностью заслуга Ронды. Очень приятно ехать на лошади, которая так послушна и идет таким ровным аллюром. Однако и у старика Уиллоу были свои достоинства. Путешествуя верхом, мой отец часто впадал в рассеянность, но он мог не беспокоиться, что предоставленный самому себе Уиллоу вдруг занервничает и понесет.

— Уж это точно. Скорее всего стоило вашему отцу ослабить внимание, как Уиллоу просто останавливался и начинал щипать траву. — Нисколько не изменив тона, он продолжал: — Мне было бы весьма любопытно узнать, какова моя репутация среди обитателей здешних мест. Что именно жители Пенрита говорят о тех мелодраматических событиях, которые произошли здесь четыре года назад?

Ронда остановилась и недовольно мотнула головой, когда Клер непроизвольным движением натянула поводья.

Заставив себя расслабиться, девушка невозмутимо сказала:

— В Пенрите считают, что после многолетних попыток разбить сердце вашего дедушки вы наконец добились своего, соблазнив его жену. Когда он застал вас с нею в постели, с ним случился апоплексический удар, который и убил его. Когда ваша собственная жена, леди Трегар, узнала о том, что случилось, ее охватил ужас. Испугавшись, что вы и ей причините вред, она спешно покинула Эбердэр. В ту ночь бушевала гроза, и она погибла, когда ее карета съехала со скользкой дороги и свалилась в реку.

Когда Клер замолчала, он непринужденно спросил:

— И это все?

— А вам что, мало? — язвительно спросила Клер. — Возможно, вам будет приятно узнать, что многие высказывали догадки, будто на самом деле ваш дед умер от цыганского яда, а смерть вашей жены была вовсе не такой уж случайной, какой казалась на первый взгляд. То, что сами вы в ту же ночь покинули Эбердэр и так и не вернулись, подлило еще больше масла в огонь. Тем не менее расследование, предпринятое мировым судьей, не обнаружило во всем этом деле никаких признаков преступления.

— Но разумеется, есть и такие, кто считает, будто Старый Ник вполне мог подкупить мирового судью, чтобы тот скрыл правду, — с иронией подхватил граф.

— Подобные догадки высказывались, однако мирового судью слишком уважали. Кроме того, кучер леди Трегар поклялся, что с нею и вправду произошел несчастный случай, в котором виновата была она сама, поскольку настаивала, чтобы он гнал быстрее, хотя он и предупреждал ее, что это опасно.

— А кучер случайно не говорил, куда это леди Кэролайн так ужасно спешила? Я иногда задавался этим вопросом. Клер на мгновение задумалась, потом покачала головой.

— Нет, во всяком случае, я ничего такого не слышала. А что, это имеет какое-то значение? Он пожал плечами:

— Возможно, и нет. Мне было просто любопытно. Ведь я, как вам известно, уехал в спешке, так и не узнав всех деталей. Однако… вы случайно не знаете, по-прежнему ли этот кучер живет в долине?

— Нет. Когда вы уехали из поместья, большинство слуг были уволены, и им пришлось переехать. — Не в силах сдержаться, она добавила: — По меньшей мере тридцать человек потеряли работу, когда господский дом был закрыт. Вы хоть раз подумали о том, что с ними будет, когда столь торопливо уезжали прочь?

— Честно говоря, нет, — после долгого молчания медленно проговорил Никлас.

Вглядевшись в его профиль, она заметила, что лицо его напряжено. Стало быть, вся его небрежность — не более чем маска? Клер хотелось пробудить в нем угрызения совести, однако теперь, когда ей это удалось, она почувствовала, что отнюдь не жаждет видеть у него на лице такое страдальческое выражение.

— Однако у вас были не только хулители, но и защитники, — сказала она. — Например, мой отец никогда не верил, что вы могли поступить столь дурно.

Как и преподобный Морган, Клер тоже не желала верить тому, что говорили. И сейчас она надеялась, что Никлас воспользуется случаем, чтобы опровергнуть вес обвинения в гнусной безнравственности и правдоподобно объяснит, что же произошло на самом деле.

Но вместо этого он только сухо сказал:

— Ваш отец был святой, я же — всего лишь грешник.

— И очень этим гордитесь, не так ли? — От разочарования голос ее прозвучал особенно едко.

— Ну разумеется. — Его подвижные брови взлетели вверх. — Должен же человек чем-нибудь гордиться.

— Но почему вы не можете гордиться такими качествами, как честность, милосердие или ученость? — с досадой воскликнула Клер. — Гордиться добродетелями взрослых мужчин, а не пороками, свойственными маленьким мальчикам?

На мгновение ей показалось, что он обескуражен, однако к нему тут же вернулась прежняя беззаботность.

— Когда я жил в Эбердэре, у добродетелей уже был хозяин — на каждую из них претендовал мой дед. Так что на мою долю остались одни только пороки.

Клер бросила на него сердитый взгляд.

— Старый граф умер четыре года назад, а вы давно уже взрослый. Подыщите себе лучшее оправдание или научитесь вести себя более достойно.

Граф нахмурился.

— Вы отчитываете меня скорее как жена, чем как любовница.

— Всего лишь как школьная учительница, — осознав, что зашла слишком далеко, мягко ответила Клер.

— Совершенно уверен, что все ваши уроки будут образцом благоразумия и возвышенности, — с серьезным видом изрек граф. — А как насчет тех, что вы получите от меня?

Хотя Клер и промолчала, она знала ответ на этот вопрос: все уроки, которые ей предстоит получить от Никласа, будут очень и очень опасны.

Глава 4

Последний раз Никлас приезжал в старую каменоломню много лет назад, по тогда ему было мало дела до того, что здесь происходило. Теперь же он внимательно осмотрел выходы породы и, соскочив с коня, сказал:

— Похоже, здесь кругом сплошной шифер, прикрытый только тонким слоем почвы.

— Один мой друг, который в этом хорошо разбирается, сказал, что на то, чтобы добыть весь имеющийся здесь шифер, потребуется несколько десятилетий. — Клер остановила своего пони и собралась было спешиться, однако тут же застыла в седле, увидев, что Никлас подошел, чтобы помочь ей.

Он взглянул в ее испуганное лицо и успокаивающе улыбнулся. В своем изрядно поношенном юношеском наряде Клер выглядела моложе и куда менее строгой, чем обычно, — сейчас она больше походила на прелестного сорванца-подростка, чем на чинную школьную учительницу.

— Вы должны стараться вести себя со мной более спокойно и непринужденно и не напоминать своим видом курицу. которую загнала в угол лиса. — Он помог ей сойти с лошади, потом задержал се руку в своей. — Любовнице должно правиться прикосновение ее возлюбленного.

Клер попыталась было высвободиться, потом рука ее замерла: она поняла, что он все равно не ослабит хватку.

— Вы забываете, что на самом деле я вам не любовница, — пролепетала девушка.

— Вы не обязаны делить со много постель, это верно, но во всем остальном я намерен обходиться с вами как с любовницей. А это означает, что следующие три месяца пройдут для вас куда приятнее, если вы позволите себе расслабиться и наслаждаться тем, что вам предстоит. — Он нежно погладил большим пальцем ее ладонь и топкие пальцы. — Мне нравится прикасаться к женщинам, ведь женская плоть так восхитительно отличается от мужской. Взять, к примеру, вашу руку. Она тонкокостная, изящная, однако как не похожа она на руку светской дамы, которая никогда в жизни не поднимала ничего тяжелее вилки! У вас очаровательно крепкая, умелая рука, Клер. Если бы вы использовали ее для любовных услад, она могла бы доставить мужчине истинное блаженство.

Ее глаза расширились, рука непроизвольно вздрогнула в его ладони. И Никлас почувствовал, что это не была дрожь отвращения: Клер тосковала по мужскому теплу, хотя вряд ли сознавала это. Надо будет использовать эту инстинктивную потребность и постепенно превратить ее в жгучее желание, которому Клер уже не сможет противиться, подумал граф. Но действовать придется медленно и осторожно, потому что она будет отчаянно сражаться до самого конца. Интересно, что же все-таки окажется сильнее: ее добродетель или его умение соблазнять? Он задавал себе этот вопрос уже не в первый раз и не мог дать на него уверенный ответ. Неясность исхода возбуждала его; пожалуй, за последние годы ни один их его романов не увлекал его так, как этот.

Отпустив наконец Клер, он привязал обеих лошадей, затем небрежно положил руку на талию своей спутницы и повел ее по траве к ближайшему месту, где выходил на поверхность шифер. Сквозь куртку и рубашку он почувствовал, как Клер сначала напряглась, а потом расслабилась. Упиваясь се гибкими движениями, Никлас мысленно улыбнулся. Близость — это сеть, сплетенная из множества нитей, и с каждой пусть и небольшой уступкой со стороны Клер он постепенно продвигался к цели…

Когда они подошли к скальному выступу, Никлас принялся внимательно разглядывать слоистую структуру темного, поглощающего свет камня.

— Я и не подозревал, что шифер может расслаиваться на такие ровные, плоские пласты.

— Они не всегда такие плоские, просто в этой жиле шифер особенно высокого качества. Но даже из пластов с большим содержанием глины получаются отличные шиферные плитки для крыш.

Ему в голову пришла неожиданная мысль.

— Отойдите немного.

Он поднял большой камень и изо всех сил обрушил его на шиферный выступ. Послышался оглушительный треск, во все стороны брызнули осколки камня, и объемистая глыба шифера отвалилась, обнажив несколько квадратных футов абсолютно гладкой поверхности.

Никлас провел по ней ладонью.

— Из этого могла бы получиться прекрасная столешница для бильярдного стола.

Клер недоуменно сдвинула брови.

— Но зачем нужно покрывать бильярдный стол шифером?

— Дерево часто коробится, особенно в местностях с влажным климатом, таких, как Уэльс, — объяснил он. — Можно сложить вместе несколько плит шифера, покрыть их зеленым сукном — и выйдет великолепный бильярдный стол.

— Такое использование хорошего, качественного шифера кажется мне легкомысленной причудой.

— Вот вам и первый урок, Клер: потакание причудам обычно бывает выгоднее, чем удовлетворение насущных нужд. — Он отряхнул с ладоней шиферную пыль. — Я велю своему плотнику сделать столешницу для бильярдного стола в Эбердэре. Если получится хорошо, у нас может появиться новый и весьма прибыльный рынок для наиболее качественного шифера. — Он непринужденно обвил рукой ее плечи. — А теперь покажите мне остальную часть месторождения.

Весь следующий час они провели, карабкаясь по склону холма, пытаясь оценить количество и качество выходящего на поверхность шифера и смеясь над потешными играми ягнят, которые резвились вокруг своих пасущихся матерей. Никлас вдруг понял, что работать с Клер так же интересно, как и спорить с ней: живой ум и необычная прямота делали ее совершенно непохожей на женщин, которых он знал до сих пор. Ко всему тому в этих своих облегающих сапогах и бриджах она еще и выглядела весьма аппетитно.

Они окончили осмотр только после того, как обследовали самый нижний выход породы. Никлас окинул взглядом подымающийся перед ними склон холма и показал рукой на шиферный гребень на юго-западе, который, изгибаясь, тянулся с вершины вниз.

— По-моему, рельсовый путь лучше всего начать строить вон с того места. Оттуда недалеко до реки, и вся близлежащая земля принадлежит мне.

— А скоро можно будет начать работу в каменоломне? Он на мгновение задумался.

— Вероятно, в середине июля. Вряд ли к тому времени удастся закончить рельсовую дорогу, но готовые шиферные плитки, перед тем как их вывезти, можно будет хранить и здесь.

Прежде чем начать добычу, мне необходимо будет съездить в Лондон, чтобы договориться о финансировании. Кроме того, ним придется посетить какой-нибудь крупный шиферный карьер, чтобы изучить методы работы и, возможно, нанять опытного управляющего. В довершение всего надо будет построить на побережье новый грузовой причал. Для этого потребуется найти подходящее место и подрядить хорошего инженера.

Он рассеянно осмотрел окрестности, думая обо всех этих деталях, которыми ему придется заняться; ведь, что ни говори, никакие деньги не заменят личного внимания.

— Вы улыбаетесь, — тихо сказала Клер. — Как будто вам не терпится поскорее испробовать свои силы в этом нелегком предприятии.

— На самом деле я испытываю сейчас смешанные чувства. Я ведь всерьез подумывал о том, чтобы продать Эбердэр, но то, что вы попросили меня сделать, привяжет меня к поместью по меньшей мере на год или два.

— Продать Эбердэр?! — воскликнула Клер. Эти слова потрясли ее не меньше, чем если бы он заявил, что собирается погрузить все поместье на корабли и вместе с овцами перевезти его в Китай. — Да что такое вы говорите? Вы же валлиец, и ваш дом, дом рода Дэйвисов, находится в этой долине уже много веков!

— Я не валлиец, — резко возразил он. — Наполовину я цыган, а что до второй половины, то хотя моему деду и нравилось объявлять себя потомком валлийских королей, истина все же состоит в том, что множество поколений Дэйвисов женились на английских наследницах и их кровь стала куда более английской, чем валлийской. Эбердэр представляет собой лишь малую часть моего состояния, и я бы ничего так не желал, как избавиться от него и ни когда больше сюда не возвращаться. — Заметив ошеломленное выражение ее лица, Никлас спросил: — Мое желание продать Эбердэр шокировало вас еще больше, чем все мои прежние черные дела?

— Уверена, что вы при всем желании не можете продать ваше родовое поместье, — овладев собой, ответила девушка. — Разве оно не является неотчуждаемым майоратом, так что вы, милорд, только пожизненный владелец Эбердэра, обязанный передать его своему наследнику?

Он покачал головой.

— Майоратное наследование необходимо учреждать заново в каждом поколении. Обычно это делается, когда наследнику имения исполняется двадцать один год или когда он женится. Однако все сыновья моего деда умерли, не вступив в права наследования, а поскольку старик так и не смог заставить себя окончательно примириться с тем, что единственный его наследник — я, он продолжал откладывать подтверждение майората в долгий ящик. Потом дед скоропостижно скончался, так и не подтвердив, что Эбердэр должен перейти ко мне. Полагаю, что при сложившихся обстоятельствах я смогу добиться отмены майората.

— Но вы же были его законным наследником и остались бы им, даже если бы его вторая жена родила ему еще одного сына, — сказала озадаченная Клер. — Почему же он не желал смириться с этим, на что надеялся? — Он молился о чуде, — сухо ответил Никлас. — Мой дед был очень набожным человеком. Он не сомневался, что Бог пошлет ему нечто лучшее, чем внук, кровь которого подпорчена тем, что его родила цыганка.

Насмешливый тон Никласа не обманул Клер.

— Так вот почему вы так его ненавидели? — спросила она.

— А это уже не ваше дело, моя дорогая, — опомнившись, сказал Никлас, сам не понимая, почему вдруг взял и выложил этой едва знакомой ему девице то, чего никогда не открыл бы даже самым близким друзьям. Взяв Клер под руку, он зашагал вверх по склону, туда, где остались их лошади. Добравшись до места, он снова повернулся к ней.

— Кстати, вам никогда не говорили, что вы чересчур умны?

— Говорили. Именно поэтому я и осталась старой девой. — Она вскочила в седло, потом, повернувшись к нему, серьезно сказала:

— Ваш дед слыл хорошим христианином и землевладельцем, который всегда добросовестно исполнял свой долг. Теперь я начинаю понимать, что столь лестная оценка не соответствовала действительности.

— Умная, умная Клер… — Никлас тоже сел на коня и повернул его в сторону Эбердэра. — Но почему, позвольте узнать, вас волнует столь давняя история?

— Разве любовница не должна заботиться о своем любовнике? — негромко проговорила она.

Их взгляды встретились, и Никлас почувствовал, как глубоко внутри у него что-то повернулось. Внезапно он ощутил себя странно уязвимым. Стоит забыть об осторожности, и эта женщина сможет сделать ему очень больно.

— О да, любовница должна заботиться о своем любовнике т — но только самую малость. В основе отношений такого рода лежит другое — деньги и страсть.

— Коль скоро я не хочу от вас ни того, ни другого, что же мне остается? — ничуть не смутившись, отпарировала Клер.

— Стать святой — покровительницей шиферного карьера, — тут же нашелся Никлас. — Возможно, я даже назову его «Великая Клер». — Увидев, что она поморщилась, он сменил тему: — Кстати, о других ваших проектах — я хочу побывать в угольной шахте Пенрита. Вы сможете мне это устроить через своих друзей?

— Уверена, что управляющий шахтой, Джордж Мэйдок, будет счастлив принять у себя самого крупного землевладельца в округе.

Он раздраженно махнул рукой.

— Я не собираюсь встречаться с Мэйдоком, во всяком случае, пока. Предпочитаю сначала спуститься в шахту в сопровождении опытного проводника, чтобы лично оценить те проблемы, о которых вы мне толковали.

Ему опять удалось се ошеломить. Она совершенно не предполагала, что Никлас Дэйвис так быстро возьмется за дело и выкажет такую решимость выполнять обязательства, предусмотренные их сделкой.

— Староста моей церковной группы работает в шахте проходчиком. Уверена, что он охотно возьмет вас с собой в шахту и объяснит все тамошние опасности.

— Это может стоить ему работы?

— Может, — ответила Клер. — Но если его уволят, вы могли бы взять его в шиферный карьер. Такие хорошие работники, как он, — большая редкость.

— Отлично. Устройте мне этот визит в шахту как можно быстрее и лучше всего тогда, когда поблизости не будет Мэйдока. Лишние неприятности мне ни к чему.

Оба замолчали. Время близилось к полудню, и было не по-мартовски тепло. Поскольку Никлас ехал с непокрытой головой, Клер решила, что и ей можно снять шляпу. После долгой холодной зимы было так чудесно ощущать на лице горячие солнечные лучи…

Никлас спешился, чтобы открыть ворота огороженного выгона, где паслось огромное стадо черного валлийского скота.

Зная, что будь Никлас сейчас один, то просто перемахнул бы через изгородь. Клер мысленно оценила его учтивость. Закрывая ворота за ее лошадью, он заметил:

— Вы были правы: здешние приемы ведения сельскою хозяйства надо менять. Из-за того, что лучшую часть валлийского скота каждый год гонят в Лондон, качество стада по всему Уэльсу катастрофически ухудшилось. Когда мы с вами будем в Лондоне, я куплю пару хороших племенных быков-производителей. И буду использовать их не только для улучшения собственного стада, но и давать фермерам для случки их коров.

Должно быть, озорная фривольность Никласа передавалась как зараза, потому что Клер неожиданно для себя ввернула:

— Я так и предполагала: первое, о чем станет думать завзятый распутник, обосновавшись на новом месте, это, конечно, организация случки.

Вместо того чтобы оскорбиться, он разразился хохотом.

— Если вы не поостережетесь, я, пожалуй, в конце концов могу подумать, что вы обладаете чувством юмора — и притом весьма едким.

Ронда замедлила шаг, и Клер поняла, что опять невольно натянула поводья. Боже милосердный, каким же обаятельным может быть Никлас… Пытаясь найти более безопасную тему для разговора, она спросила:

— Это правда, что вы привезли из ваших странствий несколько необычных животных? Он усмехнулся:

— Да, правда. Сейчас я их вам покажу.

Резко повернув коня, он направил его в сторону наиболее возвышенной и каменистой части поместья. Вскоре они подъехали к еще одним воротам, однако теперь перед ними была не обычная изгородь, а высокая, похоже, только что построенная стена. Когда она осталась позади, Никлас закрыл ворота, привязал своего жеребца на опушке платановой рощи, потом подошел к Клер, чтобы помочь ей спешиться.

— Дальше мы пойдем пешком.

Вновь положив руку ей на талию, он повел ее в рощу. И Клер вдруг со смущением подумала, что это очень приятно — чувствовать, что тебя оберегают и защищают. Чувствовать, что ты не одна.

Когда тишину разорвал резкий, пронзительный звук. Клер подскочила от удивления — однако вместе с тем почувствовала немалое облегчение. За первым истошным воплем последовали другие. Несколько разочарованная, девушка сказала:

— Это похоже на рев стада ослов. Никлас улыбнулся:

— Подождите.

Выйдя из рощи, они оказались на берегу небольшого озера с каменистыми берегами. Клер остановилась, как вкопанная, и заморгала, с трудом веря своим глазам.

— Что… что это такое?

Переваливаясь с боку на бок, по берегу озера бродили самые диковинные существа, которых она когда-либо видела. Ростом фута в два, эти черно-белые создания ходили прямо, как люди, однако у них совершенно не было видно ног. Их ковыляющая походка выглядела настолько комично, что Клер залилась смехом.

С ревом, похожим на ослиный, одно из странных существ сцепилось с другим. После недолгой потасовки второе животное, громко вопя, кинулось к озеру и, нырнув в него вниз головой, исчезло.

— Клер, познакомься с пингвинами. Пингвины, это Клер.

Взяв девушку за руку, Никлас помог ей пробраться между валунами и выйти на покрытый галькой пляж. Несколько пингвинов, пятясь, отступили в заросли высокой травы, но остальные не выказали ни малейшего беспокойства. Некоторые продолжали стоять, как изваяния, надменно подняв черные клювы, прочие, не обращая внимания на людей, носились по пляжу, выдирая то там, то сям пучки травы и складывая в кучи гальку.

Один, семеня, приблизился к Клер и с надеждой клюнул ее сапог. Потом, разгневанный, посмотрел на нес сначала одним блестящим круглым глазом, затем, склонив голову набок, — другим. Клер снова засмеялась.

— Я читала о пингвинах, но не представляла себе, что они настолько прелестны! Мои ученики с удовольствием пришли бы полюбоваться на них. Могу ли я привести сюда мой школьный класс?

Граф удивленно поднял одну бровь, и Клер тут же вспомнила, что школа больше не принадлежит ей — во всяком случае, на ближайшие три месяца. Однако Никлас сказал:

— Не вижу причины для отказа, если только ваши ученики не станут беспокоить пингвинов.

Клер нагнулась и коснулась лоснящейся головы пингвина, который все еще продолжал се изучать. Черные перья оказались короткими, жесткими и колючими.

— А я думала, что пингвины живут только там, где очень холодно. Разве в Британии не слишком тепло для этих птиц?

— Это черноногие пингвины с островов, расположенных недалеко от мыса Доброй Надежды, где климат больше похож на климат Уэльса. — Граф подбросил вверх камешек. Одни из пингвинов внимательно осмотрел его и счел годным для постройки гнезда. — Судя по всему, они чувствуют себя здесь превосходно, хотя мне было и нелегко доставить их сюда.

Мне пришлось наполнить корабельный трюм льдом, переложенным соломой, чтобы держать там пингвинов в самые жаркие недели плавания.

— Они на редкость неуклюжи, — заметила Клер.

— Только на суше. Они летают не в воздухе, а в воде, там они становятся такими же быстрыми и подвижными, как рыбы. Поглядите-ка вон на тех двоих, что направляются к озеру.

Клер посмотрела туда, куда он указывал, и увидела, как черно-белые тела, которые на суше были такими неповоротливыми, едва погрузившись в воду, стали юркими и проворными. Пингвины то надолго исчезали из вида, то взлетали над поверхностью озера, после чего мгновенно ныряли опять.

— Я могла бы наблюдать за ними часами, — сказала Клер. — Теперь я понимаю, почему вы не пожалели усилий, чтобы привезти их сюда.

Никлас окинул пингвинов задумчивым взглядом.

— Одно время я подумывал о том, чтобы устроить здесь зверинец, в котором были бы исключительно черно-белые животные и птицы.

— Не оттого ли, что сами вы всегда одеты в черно-белое, вам и хотелось создать такой уголок, где ваш наряд не нарушал бы цветовую гамму?

Он улыбнулся:

— Нет. Просто зебры нравятся мне почти так же сильно, как пингвины. Зебры — это африканские животные, которые выглядят точь-в-точь как пони, покрытые черными и белыми полосами. Они мчатся по саванне, держась так тесно, что между ними остается всего лишь несколько дюймов — совсем как атакующая кавалерия или дрессированные кони в цирке Эстди.

Заинтригованная, Клер попыталась представить себе эту картину.

— Судя по вашему описанию, они весьма интересны. Почему же вы передумали и не привезли их с собой?

— Зебры привыкли к жаркому солнцу Африки и ее бескрайним равнинам. Я боялся, что во влажном, дождливом климате Уэльса они зачахнут и умрут. Кстати, павлинам тоже не по душе здешняя погода, но моей вины тут нет, поскольку не я привез их сюда из Индии.

— Абсолютно все жалуются на валлийскую погоду. Это главный источник нашей национальной самобытности. Граф усмехнулся:

— Что верно, то верно. Но честное слово, пока меня тут не было, мне недоставало родного климата, когда ясные дни непрестанно сменяются хмурыми или дождливыми, что куда интереснее, чем бесконечные недели безоблачного неба и яркого солнца.

Еще несколько пингвинов нырнули в озеро.

— Лучше всего наблюдать за ними, когда они плавают под водой, возле самой поверхности, — сказал Никлас. — Это похоже на своего рода подводный балет. Они играют друг с другом, совсем как выдры. — На его лице вдруг промелькнуло лукавое выражение. — Сегодня тепло — самый что ни на есть подходящий день для купания. — Отойдя шагов на двенадцать по галечному пляжу, он скинул с себя сюртук, жилет и начал развязывать галстук.

Клер вмиг и думать забыла о пингвинах.

— Что вы делаете?! Не можете же вы просто так взять раздеться и прыгнуть в озеро?!

— Еще как могу! — Он бросил снятый галстук на остальную одежду. — Будь вы настоящей любовницей, вы бы тоже разделись. Правда, в этом случае мы с вами, вероятно, вряд ли дошли бы до воды.

— Не может быть, чтобы вы говорили серьезно, — нервно пробормотала Клер.

— Ах, Клер, как же плохо вы меня знаете! — Сев на камень, он стянул сапоги, затем встал и расстегнул ворот рубашки.

— Надеюсь, пингвинам не придет в голову использовать мою одежду для постройки гнезд — это привело бы моего камердинера в ярость.

Когда он снял с себя рубашку, обнажив мощный торс, Клер, запинаясь, проговорила:

— П-перестаньте. Это неприлично.

— Почему? Пингвины, зебры и все прочие земные твари довольствуются той шкурой, которую дал им Господь Бог. То, что люди всегда закрывают свое тело одеждой, — абсолютно противоестественно. Кстати, в более жарких частях земного шара они этого не делают. — И он со смехом швырнул рубашку на растущую груду сброшенной одежды.

Мускулатура на его груди и плечах была так же красива, как у греческих статуй; но в его теле пульсировала жизнь, отчего оно казалось куда более притягательным, чем самый совершенный античный мрамор. Клер стояла словно парализованная, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, и не могла оторвать взгляда от угольно-черных волос, которые росли у него на груди и мыском сужались на твердом, плоском животе, переходя в темную линию, исчезающую где-то за поясом панталон.

— Неужели вам не хочется присоединиться ко мне? Вода, конечно, холодновата, но ведь солнце греет вовсю, да и пингвиний балет — редкое зрелище, которое можно видеть далеко не каждый день. — Он принялся расстегивать панталоны.

Подхватив юбки. Клер бросилась наутек. На бегу она, задыхаясь и не смея оглянуться, крикнула:

— Я подожду вас возле лошадей! Его смех звенел в ее ушах, даже когда она вбежала в рощу.

Клер продолжала мчаться со всех ног, пока озеро не скрылось из вида, потом остановилась и с колотящимся сердцем прислонилась к стволу дерева. Пытаясь отдышаться, она вдруг сделала поистине ужасающее открытие.

Она хотела — очень хотела — остаться и увидеть его обнаженное тело.

Ее ногти впились в дерево так отчаянно, что из-под них посыпалась кора. Как, каким образом могла она ощутить желание столь аморальное, столь безнравственное? Как могла так быстро забыть двадцать шесть лет безупречного, безукоризненного поведения?

Ее взбудораженный ум начал лихорадочно искать какой-то рациональный предлог для того, чтобы вернуться на берег озера и посмотреть на Никласа. Может быть… может быть, если она посмотрит сейчас на него, то окутывающий его ореол некоей мужской загадочности исчезнет, и в будущем, когда он опять начнет вести себя столь возмутительно, она сможет воспринять это более спокойно?

Еще не додумав эту мысль до конца, Клер поняла, что обманывает саму себя. Надо признать, что ей просто-напросто не хватает силы воли для того, чтобы противостоять искушению; ее неудержимо влечет вернуться на берег. Терзаясь угрызениями совести, она повернула и с напряженным лицом и плотно сжатыми губами, осторожно ступая, пошла обратно. Дойдя до опушки рощи, Клер спряталась за кустом, зная, что если Никлас заметит ее, она умрет со стыда.

Он входил в воду, и яркий солнечный свет золотил ею смуглую кожу. Клер, точно завороженная, смотрела на ею крепкую спину, на тугие мышцы бедер и ягодиц, двигающиеся при каждом шаге. Этот восхитительный дикарь-язычник казался такой же естественной, неотъемлемой частью природы, как ветер и деревья.

У Клер вдруг перехватило дыхание и сердце заныло от сознания того, что она никогда не сможет стать Евой для этого Адама.

Когда вода дошла ему до середины бедер, мимо с громким плеском промчался пингвин. Никлас тут же нырнул и "исчез под водой. Он находился там так долго, что Клер начала беспокоиться. Наконец он вынырнул где-то на середине озера, со всех сторон окруженный пингвинами; он смеялся, его мокрые черные волосы, облепившие голову и шею, глянцево блестели на солнце.

Сколько женщин уже видели его таким и страстно желали этого красивого мужского тела?

Скольких женщин он походя соблазнил и потом забыл?

Эта мысль мгновенно отрезвила се. Никлас — распутник и нечестивец, который даже не пытается отрицать свои гнусные похождения. Она, Клер, вошла в его жизнь случайно и на короткий срок, и вместо того, чтобы вздыхать по нему, словно влюбленная коровница, должна подумать о том, как пережить предстоящие три месяца без ущерба для своего достоинства и репутации.

И все же… все же его вид будит в ней чувства, которых она никогда прежде не знала.

Клер машинально отступила в лес и нетвердым шагом направилась к лошадям. Чувствуя себя слабой и невыносимо одинокой, она обняла теплую шею Ронды и уткнулась в нее лицом. Стало быть, гибельные чары Никласа Дэйвиса действуют и на нее. Какой ужас! Когда Клер приняла его вызов, она считала себя слишком сильной и добродетельной, чтобы поддаться слабостям плоти. Но всего лишь несколько часов, проведенных в его обществе, поселили в ее душе сомнение в собственной неуязвимости. Похоже, его ухищрения могут одержать верх над ее принципами.

Если бы Клер действительно была такой женщиной, какой ее видели другие, у нее достало бы сил устоять перед искушением. Но в том-то и дело, что она совсем не та, за кого ее принимают.

Всю жизнь она старалась убедить окружающих в своей истовой набожности: образцовая методистка, неизменно помогающая немощным, больным, утешающая тех, кто оказался в беде. И притворство было успешным: никто ни разу не усомнился в ее вере.

Однако в глубине души Клер со стыдом сознавала, что она — не что иное как самозванка. Ей ни разу не довелось испытать духовного общения с Богом, которое составляло суть методистского вероучения. Ни разу не познала она экстаза божественной благодати, хотя нередко замечала его в других.

Она держала эту свою несостоятельность в глубокой тайне и не говорила о ней никому: ни своему отцу, который полагал, что ее душа так же открыта Богу, как и его собственная, ни старосте группы, своему духовному наставнику.

Но она искренне верила в то, что миром правит божественный промысел, что лучше быть добрым, чем злым, что главное в жизни — это служение людям. И она всегда верила — ей необходимо было в это верить — что поступки важнее слов. Может быть, когда она предстанет перед божьим судом, совершенные ею добрые дела перетянут на чаше весов се духовную слабость?..

Она с силой прижала кулак к губам, чтобы подавить рыдания. Это было чудовищно несправедливо: она отнюдь не простодушная язычница, способная поддаться обаянию Никласа, не чувствуя за собою никакой вины, и вместе с тем… ее игра недостаточно крепка, чтобы дать ей силу спокойно противостоять его чарам.

Одно Клер знала наверняка: в следующие три месяца она воочию убедится в том, что ад существует.

Глава 5

Один из пингвинов схватил клювом галстук Никласа и утащил его, однако на остальную одежду не покусился. Небрежно вытершись своим жилетом, Никлас оделся и, негромко насвистывая, двинулся к лошадям. Клер сидела под деревом, скрестив ноги по-турецки, лицо у нее было холодное и непроницаемое. От очаровательной стыдливости, которую она выказала, когда он начал раздеваться, не осталось и следа. А жаль.

Протянув ей руку, он сказал:

— Право же, вам следовало присоединиться ко мне. Пингвины были великолепны.

Клер сделала вид, что не замечает его руки, и встала сама.

— Уверена, что меня настолько ослепил бы ваш вид, что пингвинов я бы и не заметила, — язвительно ответила она.

— О, стало быть, я уже начинаю производить на вас впечатление.

Солнце заволокло облаками, стало холоднее. На обратном пути они не разговаривали. Поставив лошадей в конюшню, Никлас проводил Клер до дома и отворил перед нею дверь. Она больше не нервничала при его прикосновении, и это его радовало.

Однако стоило Никласу оказаться в жилище деда, как все его хорошее настроение улетучилось.

— Как вы находите этот дом, Клер? — спросил он, войдя со своей спутницей в главную гостиную.

— Он очень роскошный, — немного помолчав, тихо проговорила она.

Никлас оглядел комнату с видимым неудовольствием.

— Я хотел спросить о другом: нравится ли он вам? Клер пожала плечами.

— Как я могу ответить на этот вопрос? Я женщина простая, и вкусы у меня непритязательные. Я знаю, как оценить дубовый стул, побеленную известью стену или искусно сделанное лоскутное стеганое одеяло, но совсем не разбираюсь в дорогой мебели, живописи и аристократическом стиле вообще.

— Это вовсе не означает, что ваше мнение не имеет ценности. Скажите: вам здесь нравится или нет?

— Сказать по правде, этот дом производит на меня гнетущее впечатление. — Она окинула гостиную взглядом. — По-моему, здесь слишком много ненужных вещей. Всюду, куда ни взглянешь, либо гобелены, либо занавеси и портьеры, либо фарфоровые безделушки, каждая из которых стоит столько, что хватило бы прокормить какую-нибудь бедную семью в течение года. Не сомневаюсь, что все эти предметы очень изысканны, — она провела пальцами по картинной раме и, почувствовав, что ее покрывает слой пыли, нахмурилась, — однако присматривать за ними можно было бы и получше. Впрочем, как бы то ни было, я предпочитаю свой коттедж.

— Слишком много ненужных вещей, — повторил Никлас. — Я тоже так считаю. Цыгане вообще не любят находиться в четырех стенах, а в этом доме я и вовсе чувствовал себя так, словно мне не хватает воздуха.

— Так вы считаете себя цыганом?

— Да, когда меня это устраивает. — Он взял фарфоровую статуэтку, изображающую льва, который пожирает непослушного ребенка. Неудивительно, что она очень правилась его деду. Никласу же всегда хотелось расколотить ее вдребезги.

А собственно, почему бы и нет? Одним быстрым движением он швырнул статуэтку в камин, и она с легким звоном разлетелась на мелкие куски.

Довольный, Никлас повернулся к Клер. Она смотрела на него настороженным взглядом.

— Разрешаю вам произвести любые изменения, какие только пожелаете, — сказал он. — Уберите все лишнее, наймите еще горничных. Мытье, чистка, покраска, оклейка обоями — делайте все, что сочтете нужным. Поскольку именно вы виноваты в том, что мне придется провести в этом мавзолее куда больше времени, чем я планировал, можете хотя бы сделать его более пригодным для жилья. Купите все, что посчитаете необходимым, а счета пусть присылают мне. Это не только обеспечит приток денег в местное хозяйство, но и доставит великое удовольствие Уильямсу, моему дворецкому. По-моему, работа здесь кажется ему однообразной и скучной. Я скажу, чтобы он выполнял ваши распоряжения так же беспрекословно, как мои.

— Неужели в обязанности любовницы входит еще и обновление убранства в доме ее покровителя? — в смятении спросила Клер.

— Уверяю вас, что большинство любовниц были бы в восторге, если б им представилась такая возможность. Не желаете ли осмотреть чердак? Там полным-полно мебели, и, возможно, вы найдете вещи, больше соответствующие вашему вкусу.

— Думаю, я загляну туда попозже, — ответила изумленная Клер. — Прежде чем изменить что-либо в обстановке, мне надо будет осмотреть дом и все как следует обдумать.

— Вы мудрая женщина. — Он посмотрел на золоченые бронзовые часы, стоящие на каминной полке. — А теперь мне надо встретиться с моим управляющим, так что до вечера вы будете предоставлены сама себе. Обед в шесть. Если до того времени вам захочется принять ванну, позвоните из своей комнаты. Полагаю, прислуги здесь достаточно, чтобы приготовить и принести вам горячей воды. Итак, до обеда?

Он ушел, чувствуя, что теперь атмосфера дома уже не угнетает его так, как прежде. За три месяца Клер с ее непоколебимым здравомыслием сумеет совершенно изменить Эбердэр. И возможно, со временем он сможет забыть, что это был дом его деда…

Следующие несколько часов Клер провела за осмотром парадных комнат. Внутренняя планировка дома была хороша и пришлась ей по душе, однако того, кто выбирал мебель, роскошь явно привлекала гораздо больше, чем удобство. Кроме того, и самой мебели, и всех прочих предметов убранства было чересчур много.

Завершив осмотр, Клер направилась в отведенную ей спальню, которая была никак не меньше, чем весь первый этаж ее коттеджа, и, как и все остальные комнаты, тоже чересчур загромождена. Но голубые шторы на окнах и такой же голубой полог кровати производили приятное впечатление. Если убрать всю лишнюю мебель и два унылых натюрморта, изображающих убитую дичь, комната станет очень милой.

Чувствуя себя усталой и выдохшейся, Клер блаженно плюхнулась поперек кровати, положила руки под голову и стала думать о том, что произошло после се приезда в Эбердэр. Казалось, что с тех пор прошли не какие-то несколько часов, а целая неделя.

Ей все еще с трудом верилось, что граф в самом деле вручил ей бразды правления своим домом и разрешил тратить столько денег, сколько она пожелает, да еще сделал это так заметно, как бы между прочим. Теперь, когда первое удивление прошло, она с удовольствием думала о том, как преобразит этот пыльный неухоженный дом. Весь остаток дня Клер строила планы, составляла вопросы, на которые ей предстояло найти ответы. Но когда часы пробили пять, она отложила все записи в сторону. Пора было готовиться к первому обеду с Никласом.

Работа подействовала на нее успокаивающе, и она больше не чувствовала себя такой эмоционально уязвимой, как тогда, на озере. Однако достичь полной невозмутимости Клер так и не удалось — уж слишком неуютно было ей в таком огромном и богатом доме. Позвонив, чтобы принесли горячую воду для ванны, она ощутила еще большее смущение, поскольку в семье Томаса Моргана никогда не было слуг.

Однако, когда явившаяся на зов маленькая служаночка оказалась бывшей ученицей пенритской школы, все беспокойство Клер как рукой сняло. Дайлис была милая, приветливая девушка, всегда обожавшая свою наставницу, и присутствие мисс Морган в Эбердэре приняла как должное, словно гостить в доме графа было для школьной учительницы делом самым что ни на есть естественным и обычным.

Оказалось, что попросить Дайлис приготовить ванну совсем нетрудно — ничуть не труднее, чем попросить ученика прочитать наизусть таблицу умножения. Однако Клер не удержалась и бросилась помогать, когда Дайлис вошла в спальню, сгибаясь под тяжестью двух больших медных ведер, от которых шел густой нар. При этом у Клер мелькнула мысль, что если бы она была настоящей леди, то сейчас наверняка бы праздно стояла и смотрела, как Дайлис надрывается, ворочая тяжелые ведра.

Огромная ванна была великолепна: Клер впервые наслаждалась таким количеством горячей воды; она блаженствовала тик долго, что причесываться и одеваться ей пришлось в спешке.

Лишь одно из ее платьев могло сойти за вечернее, хотя оно было старым и совсем немодным. Однако дорогая синяя материя, из которой оно было сшито, очень шла к глазам Клер, а небольшой вырез открывал несколько дюймов нежной кожи вокруг горла.

Девушка опустила глаза, осматривая свой наряд, затем попыталась представить себе, как она могла бы выглядеть в модном платье с глубоким декольте. И с сожалением поняла, что даже при наличии такого платья и решимости его надеть результат получился бы ничем не примечательный.

Причесав щеткой волосы и заколов их на затылке в тяжелый блестящий узел, Клер критически оглядела себя в зеркале. От поднимавшегося над ванной горячего пара ее темные волосы легли волнами, что придало ей менее строгий вид, чем обычно. К счастью, цвет лица у Клер был отменный, бело-розовый, как у большинства валлиек.

Ее отражение в зеркале ясно показывало, кто она есть: скромная девушка со скромными средствами. Из гордости эта девушка постаралась выглядеть как можно лучше, по все равно она была слишком обыкновенной, чтобы возбудить и графе Эбердэре неукротимую похоть. Ну и слава Богу. И все же скверно, что он затеял эту игру, цель которой — соблазнить ее. Если сердце и чресла заставят его заняться этим всерьез, она, быть может, не сумеет перед ним устоять.

Вытерев внезапно вспотевшие ладони, Клер спустилась на первый этаж, в гостиную. День был на исходе, и ей не давала покоя мысль: когда же граф потребует свой законный поцелуй. И что еще важнее: как она отреагирует, когда он ее поцелует?

Никлас уже находился в семейной гостиной и наливал себе вина из графина. Одет он был так дорого и элегантно, словно собирался отобедать с принцем-регентом. Клер на мгновение замешкалась в дверях, в полной мере оценив всю абсурдность ситуации. Что она, скромная и невзрачная Клер Морган, делает в Эбердэре?

Услышав ее шаги, граф поднял взгляд, и его рука, державшая графин, застыла в воздухе, а на лице появилось восхищенное выражение.

— Вы очаровательно выглядите, Клер.

Его голос звучал так ласково, что Клер пробрала дрожь. Он не только богат и красив, но и умеет сделать так, чтобы женщина почувствовала себя красивой и желанной. Наверное, для записного повесы это очень важный талант, ведь женщина пойдет на многое, лишь бы увидеть восторг в глазах мужчины.

— Спасибо. — Она постаралась произнести это слово таким тоном, словно выслушивать комплименты было для нес привычным делом. — Не будет с моей стороны неуместным заметить, что сами вы, милорд, представляете собою зрелище, которое могло бы вмиг вскружить голову любой впечатлительной девице?

— А вы впечатлительны? — с надеждой спросил он.

— Ни в коей мере. — Она попыталась придать своему голосу строгость, но губы ее сами собой растянулись в улыбке.

— Жаль, — он протянул руку к другому графину. — Не желаете ли выпить бокал хереса?

Клер хотела были ответить «да», но вовремя опомнилась и отрицательно покачала головой.

— Нет, спасибо.

— Ну, разумеется, ведь методисты не пьют ничего такого, что можно было бы назвать крепким напитком. — Он поставил графин на стол и па мгновение задумался. — Но эль-то вы пьете, не так ли?

— Конечно. Эль пьют все. Он взял со стола бутылку.

— Тогда попробуйте это немецкое вино. Оно слабее, чем многие сорта эля. — Видя, что она все еще колеблется, он добавил: — Клянусь, что от него вы не опьянеете настолько, чтобы танцевать на столе. О чем я весьма сожалею. — И он испустил нарочито горестный вздох.

Клер усмехнулась:

— Ну что ж, тогда я, пожалуй, выпью. Но вы в любом случае можете не бояться за свой стол: я не умею танцевать.

— О Господи, я и забыл. — Он откупорил бутылку и налил ей бокал вина. — Итак, вы не пьете крепких напитков и не танцуете. Что же делают методисты, когда хотят поразвлечься?

— Молятся и поют, — не задумываясь, ответила Клер.

— И только? Я вижу, что мне придется многому вас научить. — Он протянул ей бокал с вином. — Давайте выпьем за то, чтобы наше с вами общение завершилось к обоюдному удовлетворению.

— Не возражаю. — Клер подняла свой бокал. — Я выпью за то, чтобы через три месяца угольная шахта стала более безопасной, а жители Пенрита — более здоровыми, более богатыми и более счастливыми. И еще я надеюсь, что к тому времени вы духовно прозреете и сделаетесь человеком здравомыслящим и благочестивым, а я возвращусь к себе домой без урона для моей репутации и карьеры.

Никлас чокнулся с ней, его черные глаза весело блестели.

— Мое определение «обоюдного удовлетворения» кое и чем отличается от вашего.

— В чем же?

Он улыбнулся:

— Лучше бы мне не отвечать на этот вопрос. Не то вы, чего доброго, выльете остаток вина на мою голову.

Клер вдруг с удивлением осознала, что без всякого стеснения обменивается шутками с мужчиной. И не только ведет игривый, полный двусмысленностей разговор, но и — кто бы мог подумать! — наслаждается им.

Но ощущение собственной искушенности и неуязвимости мигом испарилось, когда она взглянула в лицо Никласу. Она тут же поняла, что сделала ошибку, но было уже поздно. Его пристальный, изучающий взгляд словно излучал магнетическую силу, был осязаем, как прикосновение. Клер смотрела в его черные глаза, как завороженная, не в силах оторваться. По телу ее вдруг разлился непривычный жар. Сначала у нее начали гореть губы, потом — шея, как будто он ласкал их не глазами, а кончиками пальцев.

Когда он перевел взгляд на ее груди, у нее напряглись и заныли соски. Силы небесные, если он так действует на нес, находясь на расстоянии ярда, что же произойдет, когда он наконец до нес дотронется?

Ее спас звон колокольчика, возвестивший начало обеда. Никлас повернул голову и освободил Клер из-под колдовской власти своего взгляда.

— Итак, посмотрим, на что способен здешний повар. После возвращения в Эбердэр я ни разу по-настоящему не завтракал, не обедал и не ужинал и поэтому не имею ни малейшего понятия о его кулинарных талантах. Более того, я даже не знаю, мужчина это или женщина.

— Я говорила сегодня с Уильямсом: он приказал Глэдис, одной из горничных, временно взять на себя обязанности кухарки, — ответила Клер, надеясь, что голос ее звучит спокойно — Вам не нужна мнимая любовница — вам нужна экономка, которая навела бы порядок в хозяйстве.

— А вы не могли бы стать и тем, и другим? Он снова уверенно положил руку ей на талию. Клер вздрогнула; се платье и нижняя сорочка были куда тоньше, чем тот мужской костюм, в котором она ездила в каменоломню, и из-за этого прикосновение Никласа показалось ей таким же интимным, как если бы он положил ладонь на ее обнаженное тело. Граф, конечно же, не преминул заметить ее реакцию.

— А я-то думал, что вы уже перестали меня дичиться, — тихо промурлыкал он. — Вам незачем бояться меня, Клер.

Она бросила на него сердитый взгляд.

— Если бы у меня в голове была хоть капля здравого смысла, я бы не чувствовала сейчас ничего, кроме ужаса. Вы в два раза крупнее меня, по меньшей мере вчетверо сильнее, и я нахожусь в полной вашей власти. Поскольку я по доброй воле, без принуждения, поселилась под вашей крышей, вы преспокойно можете сделать со мною все что угодно, — если, конечно, дело не дойдет до убийства, — и большинство людей скажут, что так мне и надо за мое бесстыдство.

Его лицо помрачнело.

— Позвольте повторить вам, что меня не интересуют те женщины, которые меня не хотят. Несмотря на мою власть и физическую силу, хозяйкой положения будете вы, ибо у вас есть право сказать мне «нет». Ну вот, к примеру… — Он поднял руку и погладил ее щеку тыльной стороной пальцев.

Это медленное движение, сладкое и волнующее, обожгло ее кожу, и Клер вдруг почувствовала себя слабой и незащищенной: его прикосновение лишало ее остатков благоразумия и срывало покровы с желаний, в которых она никогда не признавалась даже самой себе.

— Мне продолжить? — прошептал он. «Да!» — кричало все ее существо; но вместо этого она резко сказала:

— Нет!

Его рука мгновенно опустилась.

— Вот видите, с какой легкостью вы можете меня остановить.

Стало быть, он полагает, что ей было легко это сделать?

Что ж, значит, он все-таки не всеведущ. Чувствуя, что нервы ее уже на пределе. Клер сказала:

— Почему бы вам не воспользоваться вашим правом на поцелуй прямо сейчас? Давайте покончим с этим — чем быстрее, тем лучше. Я едва ли смогу насладиться обедом, если буду чувствовать себя мышкой, которую подстерегает кот.

Он лениво улыбнулся.

— Теперь моя очередь сказать «нет». Приятное ожидание — это одно из удовольствий, которые дарит нам любовная связь. Поскольку по нашему уговору я имею безусловное право только на один поцелуй в день, мне хочется растянуть предвкушение настолько, насколько это возможно. — Он ввел ее в столовую. — Однако не бойтесь: обещаю, что не перепрыгну через стол, пока вы не подкрепите свои силы пищей.

Он наверняка прекрасно понимает; на самом деле она боится вовсе не того, что он не захочет остановиться, а того, что она сама не сможет сказать «нет». Эта мысль укрепила се решимость не поддаваться искушению. Да, он обладал силой и властью, и у него было во много раз больше опыта, чем у нее, но это отнюдь не значило, что она непременно проиграет сражение. Если она очень постарается, то сумеет одержать победу.

Сказав себе это. Клер начала расспрашивать графа о его путешествиях, стараясь избегать более личных тем.

К ее удивлению, оказалось, что Никлас побывал во многих странах континента. Когда он упомянул о своей поездке в Париж, Клер спросила:

— Как же вам удалось объездить чуть ли не всю Европу, несмотря на то что Наполеон закрыл континент для британских подданных?

— Я путешествовал со своей малоуважаемой цыганской родней. Даже армия Наполеона не в силах помешать цыганам ехать туда, куда им хочется. Стоило мне присоединиться к табору, и я превращался в еще одного цыганского барышника, до которого французам не было никакого дела. Никому и в голову не приходило, что я британец.

Отодвинув тарелку с пересоленным супом из лука-порея, он налил вина ей и себе.

Клер тоже отодвинула свой суп: он был на редкость плох.

— Будь вы шпионом, такое превращение в кочующего с места на место цыгана послужило бы вам отличной маскировкой.

Никлас поперхнулся вином и закашлялся. Отвечая на удивленный взгляд Клер, он с трудом выдавил из себя:

— Попало не в то горло.

Клер слегка наклонила голову набок.

— Неужели? А может быть, все дело в том, что это я попала, притом не в бровь, а в глаз, и вы действительно занимались сбором разведывательных данных?

— С вами надо держать ухо востро, Клер, уж слишком вы умны — Он с задумчивым видом отпил немного вина из своего бокала — Думаю, вреда не будет, если я скажу вам, что в разведке служит один мой старый друг и я иногда передавал ему кое-какие сведения, которые могли его заинтересовать. Кроме того, время от времени, когда это не мешало моим собственным планам, я играл роль связного между секретной службой и ее агентами на континенте. Однако я никогда не был настоящим шпионом, потому что серьезный шпионаж чересчур похож на работу, а работать — это не по мне.

Его явное нежелание признать, что он послужил своей стране, заинтриговало Клер. Возможно, он вовсе не тот никчемный прожигатель жизни, каким старается казаться? Или же все дело в том, что ему просто нравился риск и шпионские приключения?

В столовую вошли Уильямс и горничная Дайлис. Девушка, нервно поглядывая на графа, убрала со стола супницу и тарелки с супом Уильямс поставил перед хозяином и Клер по блюду с молодой бараниной, которая выглядела явно подгорелой, и водрузил па стол еще полдюжины кушаний. Отпустив его, Никлас принялся разрезать баранину.

— Если судить по супу, Глэдис явно не годится в кухарки, — заметил он. — Это жаркое тоже имеет не слишком-то аппетитный вид.

Попробовав жесткое, как подошва, мясо, Клер не могла не согласиться Никлас положил в рот кусок и поморщился.

— Положительно, еда никуда не годится. Надо что-то делать.

И он устремил на Клер задумчиво-вопросительный взгляд. Девушка нахмурилась.

— Да, я хорошо готовлю, но у меня не найдется времени, чтобы возиться на кухне. И не пытайтесь убедить меня, что любовница обязана еще и стряпать для своего покровителя.

— Я вовсе и не помышлял о том, чтобы вы тратили свое драгоценное время на кухне — Его губы тронула озорная усмешка. — Однако любовница может проделывать с пищей некоторые весьма занятные вещи. Сказать, какие?

— Нет!

— Ну что ж, тогда поговорим об этом как-нибудь и другой раз.

Он ткнул вилкой в вареную картофелину, и та сразу же развалилась, превратившись в бесформенную белую массу.

— Вы часом не слыхали о какой-нибудь приличной кухарке, которой нужна работа?

— В нашей долине таких нет. Возможно, вы смогли бы найти кухарку в Суонси, но, по-моему, вам лучше обратиться в одно из тех лондонских агентств, которые специализируются на французских поварах для аристократов.

— Французские повара, как правило, чересчур темпераментны, к тому же в Уэльсе большинство из них сошли бы с ума от скуки. Неужели в округе нет ни одной кухарки, умеющей готовить валлийские деревенские блюда?

Клер озадаченно сдвинула брови.

— Насколько я понимаю, такие кушанья слишком просты для джентльмена.

— Мне нравится деревенская еда, если она хорошо приготовлена. — Внимательно изучив подозрительного вида комок, он отодвинул его к краю тарелки.

— Даже пингвины отвернулись бы от такой рыбы. Ну так как же? Неужели вы не знаете какую-нибудь хорошую стряпуху, которая могла бы начать работу в Эбердэре в самое ближайшее время — а лучше всего завтра?

Его аристократическая нетерпеливость вызвала у нее улыбку.

— В Пенрите живет одна женщина, которая до замужества работала судомойкой в Эбердэре. Она не училась на кухарку, но всякий раз, когда я ела в ее доме, пища была превосходной. И ей нужна работа: ее муж погиб в шахте в прошлом году.

Никлас положил на тарелку нечто коричневое, сочащееся неизвестной жидкостью.

— А это что такое? Впрочем, нет, не отвечайте, я предпочитаю остаться в неведении. Если вы сумеете уговорить эту вдову наняться ко мне прямо завтра, я буду благодарен вам всю жизнь.

— Я постараюсь. — Клер посмотрела на серую, раскисшую брюссельскую капусту и брезгливо сморщила нос. — Как-никак, я тоже в этом заинтересована.

Вяло пожевав еще несколько минут, Никлас сказал:

— У вас было время поразмыслить над обновлением убранства Эбердэра. Вы уже решили, что будете делать?

— Осмотр первого этажа подтвердил мое первое впечатление: достаточно все хорошенько вымыть и вычистить, удалить лишние вещи, и дом преобразится. — Клер откусила кусочек яблочного пирога, который оказался довольно безвкусным, но съедобным. — Я не собираюсь осуществлять какие-нибудь слишком уж радикальные перемены — ведь когда вы снова женитесь, у вашей жены наверняка будут свои планы.

Никлас поставил свой бокал на стол так резко, что тот едва не разбился.

— Об этом можете не беспокоиться. Я больше никогда не женюсь.

В его голосе — впервые за два дня их знакомства — звучала злость, лицо стало мрачным, как грозовая туча. «Должно быть, он очень любил свою жену и до сих пор о ней горюет», — подумала Клер.

Покойная Кэролайн, виконтесса Трегар, была дочерью графа, имела титул «леди» и принесла своему мужу богатое приданое. В те несколько месяцев, которые она прожила в Эбердэре, ей редко случалось появляться в деревне, но однажды Клер все-таки видела ее, когда она каталась верхом. Жена Никласа была высокой, изящной, с чудными белокурыми полосами и лицом такой неимоверной красоты, что хотелось остановиться и глядеть на нее во все глаза. Неудивительно, что он до сих пор оплакивает ее потерю. И его горе, должно быть, усугубляется чувством вины из-за той роли, которую он сыграл в ее безвременной кончине.

Но что же все-таки произошло в ту роковую ночь, когда умерли старый граф и леди Трегар? Трудно поверить, что Никлас мог настолько обезуметь от похоти, что вопреки всем нормам морали лег в постель с женой своего деда. Правда, вторая графиня — ее звали Эмили — была старше внука своего мужа всего на несколько лет и к тому же весьма привлекательна, но никто и не взглянул бы на нее второй раз, если бы в той же комнате находилась Кэролайн.

Разве что… разве что Никлас так люто ненавидел своего деда, что захотел причинить ему самую жестокую боль, какую только можно вообразить.

Клер едва не замутило от мысли, что Никлас, возможно, соблазнил графиню, руководствуясь таким низменным мотивом. Перед ее мысленным взором промелькнула вереница ужасающих картин: Никлас и жена его деда предаются разврату; старый граф застает их на месте преступления и падает без чувств, сраженный смертельным апоплексическим ударом; на шум прибегает обеспокоенная Кэролайн, затем в истерике мчится прочь, — и погибает, спасаясь бегством от чудовища, за которое вышла замуж.

Если все так и случилось, то Никлас несет моральную ответственность за смерть своей жены и деда, пусть даже он не убил их собственными руками. Однако Клер не могла поверить, что он действительно вел себя так гнусно. Пусть он был горяч и необуздан, но она не видела в нем признаков настоящей порочности.

Тем не менее нельзя исключать и того, что он действовал, поддавшись порыву, без заранее обдуманного намерения. Если так оно и было, то у него все равно достаточно оснований для того, чтобы чувствовать себя виновным в смерти жены и деда.

Охваченная досадой и отвращением. Клер резко оттолкнула от себя тарелку.

— Полностью с вами согласен: за таким обедом лучше не засиживаться, — проговорил Никлас, не подозревая, какие мрачные мысли ее одолевают.

На мгновение Клер растерялась: как совместить жуткие картины, проносившиеся в ее мозгу, с образом того веселого, обаятельного мужчины, который сидит напротив нее? Да-а… Коль скоро придется целых три месяца провести в обществе этого человека, надо раз и навсегда выбросить из головы любые домыслы о его прошлом. Иначе она сойдет с ума. Никлас уже сейчас глядел на нее, озадаченно сдвинув брови, гадая, что с нею стряслось. Сделав над собой усилие, Клер спокойно сказала:

— Теперь вы будете пить портвейн, не так ли? Вероятно, мне следует удалиться.

Его нахмуренный лоб разгладился.

— На сей раз я обойдусь без портвейна, поскольку нахожу вас гораздо интереснее любого напитка — каковой и полагается быть любовнице.

— Как раз сейчас я вовсе не чувствую себя такой уж интересной, — ответила Клер, вставая. — Могу ли я пойти к себе? Или по условиям нашей сделки я обязана пробыть в вашей компании весь вечер? Он тоже поднялся.

— Думаю, несправедливо заставлять вас вес время терпеть мое общество — однако я был бы весьма рад, если б вы согласились остаться добровольно. Ведь еще довольно рано.

В его голосе ей послышалась печаль. Возможно, он чувствует себя одиноким. Что и немудрено: как-никак в Эбердэре у него нет ни семьи, ни друзей. Странно, что она не подумала об этом раньше; ей и в голову не приходило, что он может страдать от обычных душевных невзгод, таких, как одиночество.

Сочувствие пересилило в ней желание побыть одной.

— Интересно, как светские молодые люди развлекаются по вечерам? — задумчиво спросила Клер. — Нет, я не стану делать того, о чем вы думаете! — тут же поспешно проговорила она, увидев, что в его глазах вспыхнул знакомый озорной огонек.

Никлас усмехнулся.

— Вы не только умны. Клер, но и способны читать мои мысли. Поскольку мое первое предложение вы отвергли, давайте сыграем в бильярд.

— Неужели вы не знаете каких-нибудь других, более благопристойных занятий? — с сомнением в голосе спросила Клер. — Можно, например, прекрасно провести вечер за чтением в библиотеке.

— Как-нибудь в другой раз. Не тревожьтесь — в бильярде как таковом, нет ничего, безнравственного. Единственная причина, по которой порядочные люди обходят бильярдные заведения стороной, — это риск оказаться в дурной компании. — Уголки его губ дернулись вверх. — Но поскольку вы и так вынуждены проводить время в моем обществе, не думаю, что игра в бильярд может причинить вам еще больший вред.

С этими словами он взял канделябр с зажженными свечами и вместе с Клер вышел из столовой.

Глава 6

Бильярдная находилась в дальнем конце дома. Весенний вечер был сырым и прохладным, и пока Клер зажигала свечи в большой люстре, Никлас поджег сложенный в камине уголь и развел огонь. Затем он сдернул с бильярдного стола бархатный чехол. Поднялось облако пыли, и Клер чихнула.

— Извините. — Он осторожно сложил чехол и бросил его на пол в углу. — Еще один пример дурного ведения домашнего хозяйства.

— Я начинаю думать, что обязанности домоправительницы не оставят мне времени для того, чтобы играть роль любовницы.

— Ну уж нет! Лучше я примирюсь с пылью. Губы Клер тронула невольная, тотчас же подавленная улыбка, которую Никлас нашел обворожительной. Вызвать такую улыбку — это все равно что приманить к себе пугливого жеребенка, чтобы покормить его из рук; и там, и тут главное — терпение.

Он вынул из шкафчика набор шаров, выточенных из слоновой кости, и высыпал их на обитый сукном стол.

— Что вы предпочитаете: мазик или кий?

— А какая между ними разница?

Он вложил в ее руку мазик — шест, оканчивавшийся широкой, плоской шляпкой.

— Мазиком играли в бильярд в старину. Им толкают шар примерно так же, как в шаффлборде[4], если вам знакома эта игра. Игроку, который пользуется мазиком, не надо наклоняться.

Он приложил мазик к одному из шаров и ударил. Шар толкнул собою другой шар, и тот скатился в угловую лузу.

— А как пользуются кием?

Никлас снял фрак, чтобы тот не стеснял движений, потом наклонился, прицелился и ударил. Белый шар столкнул в лузу красный, после чего отскочил и рикошетом ударился о другой шар, который тоже угодил точно в лузу.

— Кием удобнее загонять шары в лузы, но вы, сдается мне, предпочтете мазик, поскольку он больше соответствует требованиям морали.

Темные брови Клер изумленно поднялись.

— Каким образом один кусок дерева может больше соответствовать требованиям морали, чем другой?

— Мазик избавляет даму от необходимости наклоняться, открывая свои лодыжки взорам растленных мужчин.

Полные губы Клер невольно дрогнули, и она плотно их сжала.

Это позабавило Никласа.

— Послушайте, почему бы вам не дать себе волю и не улыбнуться? Должно быть, это требует ужасного напряжения — находиться в моем обществе и не смеяться.

И тут его рассудительная, набожная школьная учительница захихикала. Он ни за что бы не поверил, что она на такое способна, если б не услышал этого звука своими собственными ушами.

— Вы правы, — с сожалением согласилась Клер. — В вас нет ни капли серьезности, и мне бывает очень трудно сохранять достоинство, когда вы начинаете шутить. Но я все равно буду стараться. — Она взяла в одну руку мазик, а и другую — кий. — Похоже, какой бы из этих двух инструментов я ни выбрала, это ничего не изменит, ибо я подозреваю что попала в лапы бильярдного шулера.

Он ударил кием по красному шару, пытаясь загнать его в лузу. Шар быстро покатился по зеленому сукну, но наткнулся на выпуклость и отклонился вправо.

— Этот стол так сильно покоробился, что на нем промажет и самый искусный игрок, — сказал Никлас. — Я с нетерпением жду того дня, когда можно будет опробовать бильярд со столешницей, сделанной из шифера.

— А каковы правила бильярда?

— Существует несколько различных способов игры, и игроки могут изобретать новые, свои собственные, если им так хочется. Мы начнем с одного из самых простых. — Он показал рукой на стол. — Как видите, здесь шесть красных шаров, шесть синих и один белый. Белый шар используется для того, чтобы загнать в лузы остальные, однако сам он должен оставаться на столе. Каждый из нас выбирает один цвет. Так, если вы возьмете себе красный, то будете получать очко за каждый красный шар, который загоните в лузу, и терять очко, если случайно загоните синий. Игрок продолжает играть до тех пор, пока не промажет.

Клер поставила на пол мазик, подошла к противоположной стороне стола и ударила по белому шару кием. Однако удар твердого деревянного кончика пришелся не по центру, и полированный костяной шар лениво откатился в сторону. Клер нахмурилась.

— Это труднее, чем кажется на первый взгляд.

— Все на свете оказывается труднее, чем кажется на первый взгляд. Это основной закон жизни. Он обошел стол и встал рядом с нею.

— Давайте, я покажу вам, как надо бить. Обещаю, что не буду смотреть на ваши лодыжки.

Губы Клер сами собой растянулись в улыбке.

— Лжец!..

— А вы мнительная девица.

Он поднял кий и принялся последовательно, шаг за шагом показывать ей приемы игры.

— Перенесите большую часть своего веса на правую ногу и согнитесь в бедрах — вот так. Пальцы левой руки поддерживают кий. Направьте взгляд вдоль кия и постарайтесь ударить им точно в центр шара. — Затем он продемонстрировал все приемы еще раз.

Когда Клер наклонилась, чтобы попробовать самой, он прислонился спиной к столу, скрестил руки на груди и стал, ничуть не скрываясь, рассматривать ее лодыжки. Однако она демонстративно его игнорировала.

Да, на ее лодыжки стоило посмотреть — впрочем, как и на все остальное. Клер не обладала эффектной фигурой, которая притягивала бы взгляды мужчин в переполненной бальной зале, да и надетое на ней платье было скромно и сшито так, чтобы скрывать ее формы, а вовсе не подчеркивать их. Однако тело у нее было стройное, ладное, а когда она расслаблялась, в ее движениях появлялась естественная грация, которой невозможно было не любоваться.

Ему захотелось поскорее увидеть, как она будет выглядеть в элегантной одежде. Более того, он бы с удовольствием посмотрел на нее вообще без всякой одежды…

После того как Клер усвоила основные правила, они приступили к игре. Никлас дал своей партнерше фору: они условились, что его шар будет засчитываться лишь в том случае, если перед тем, как упасть в лузу, он дважды отскочит от бортов стола. Благодаря этому ограничению и неровностям игрового поля они смогли соревноваться более или менее на равных.

К большому удовольствию Никласа, его благоразумная школьная учительница играла, как восторженный ребенок, сердясь при промахах и сияя, когда ее шар оказывался в лузе. Интересно, как часто она позволяла себе сделать что-нибудь ради чистого удовольствия? Надо думать, очень и очень редко. Весьма вероятно, что всю свою жизнь, с самого младенчества. Клер только и делала, что трудилась и совершала добрые дела.

Но сейчас она явно наслаждалась. Она уже загнала в лузы два красных шара подряд и теперь вытянулась над столом, целясь в третий. Несколько прядей, выбившихся из строгой прически, соблазнительно вились по краям ее лица. А поза, в которой она застыла, подчеркивала восхитительный изгиб ее зада. Никласа так и подмывало протянуть руку и погладить его.

Однако он с сожалением подавил в себе этот порыв, чтобы не разрушать идиллическую атмосферу. Когда Клер не ощетинивается, словно еж, с ней легко и приятно — она весьма неглупа, сдержанно остроумна и хорошо понимает людей, несмотря на то что ее жизненный опыт не так уж велик.

Она ударила кием по белому шару, однако удар получился неточный, и шар неторопливо откатился вбок.

— Проклятие! Еще один промах! Никлас усмехнулся.

— Что я слышу, Клариссима! Вы только что употребили бранное слово, — сказал он с деланным неодобрением. — Возможно, игра в бильярд и вправду пагубно действует на моральные устои.

Клер прикрыла рукой рот, чтобы спрятать улыбку.

— Подозреваю, что дело здесь не в игре, а в дурной компании.

Никлас бросил на нее восхищенный взгляд, затем наклонился над бильярдом и прицелился. Его движения были исполнены ленивой грации, белоснежная рубашка подчеркивала ширину плеч и тонкость талии. Вот уж поистине дурная компания: смуглый и дьявольски красивый, Никлас Дэйвис воплощал собою мечту всякой романтической девицы и кошмар всякого заботливого отца. Клер с трудом отвела от него глаза.

За те несколько часов, что они играли, Никлас приспособился к бугристой поверхности стола и даже, несмотря на то что при каждом ударе ему приходилось делать двойной карамболь, сумел послать в лузы четыре шара подряд и в очередной раз выиграть.

— Хорошо, что мы не делали ставок, — заметила Клер. — Вы бы выиграли у меня последний пенни. Победа располагала к великодушию, и он ответил:

— Для новичка вы делаете большие успехи. Клер, Вы сокращали разрыв в счете с каждой игрой. При должной тренировке вы и сами могли бы стать бильярдным шулером.

Клер почувствовала себя до нелепости польщенной, хотя комплимент был весьма сомнительный.

— Сыграем еще раз? — предложила она.

Часы на каминной полке начали бить. Она взглянула на них и изумленно произнесла:

— Уже одиннадцать часов…

День неумолимо подходил к концу. Сейчас Никлас потребует свой поцелуй! От этой мысли все веселье Клер вмиг испарилось.

— Пора идти спать, — немного помявшись, сказала Клер в тщетной надежде, что он, быть может, забыл о своем праве па поцелуй. — У меня завтра куча дел, — торопливо добавила она. — Надо пойти в Пенрит — нанять там кухарку, договориться с Оуэном, чтобы он тайком показал вам шахту, проверить, как моя подруга Маргед справляется с занятиями в школе. В общем, забот будет невпроворот.

Девушка закрепила кий на подставке и повернулась к двери. Однако Никлас сделал резкий выпад кием, и тот с грохотом уперся в стенку, преграждая Клер путь к выходу.

— А вы ничего по забыли? — нарочито медленно произнес он.

Клер вздрогнула.

— Нет, не забыла. Я надеялась, что забыли вы. Он не спускал с нее глаз — красивый, изящный хищник, предвкушающий поживу.

— Забыть? Как можно? Ведь я ждал этого поцелуя весь день.

Никлас сделал шаг вперед. Когда он поднял руку, Клер невольно попятилась, и тут же почувствовала себя дурой, увидев, что он всего-навсего ставит на место кий.

Затем он обратил на нес задумчивый взгляд.

— Неужели мой поцелуй кажется вам таким ужасным? Я еще ни разу не слышал подобных жалоб. Совсем наоборот.

Клер стояла, прижавшись спиной к стене. Дальше отступать было некуда.

— Что толку в этих рассуждениях? Делайте свое дело, и покончим с этим, — холодно сказала она.

В его глазах мелькнула внезапная догадка. Коснувшись рукой подбородка Клер, он приподнял его, так что теперь она смотрела прямо ему в лицо.

— Неужели вас никогда не целовал э-э… мужчина, которому вы нравились?

Клер была слишком честна, чтобы отрицать этот унизительный факт.

— Ни у одного мужчины не возникало такого желания, — ответила она безжизненным голосом.

— Ручаюсь вам, что есть немало мужчин, которые мечтали о том, чтобы поцеловать вас, но ваш неприступный вид внушил им такую робость, что они не посмели — Он начал поглаживать се губы большим пальцем. — Расслабьтесь, Клариссима. Моя цель — уговорить вас, а не запугать.

От этих ритмичных чувственных движений Клер пришла в еще большее смятение, чем вчера, когда он распустил ее волосы. Ее губы сами собой приоткрылись, и она инстинктивно коснулась его пальца языком. Ощутив чуть солоноватый, чисто мужской вкус, Клер тут же покраснела от смущения, осознавая всю непростительную развязность своего поведения.

Не показав виду, что заметил, как она напряглась и опять плотно сжала губы, он сказал:

— Поскольку это ваш первый поцелуй, я начну просто. В конце концов, у нас в запасе еще целых три месяца.

Он положил руки ей на плечи и нагнул голову.

Клер приготовилась во всеоружии встретить его атаку; лицо ее окаменело. Но вместо того, чтобы поцеловать ее в губы, он припал ртом к нежной ямке под ее горлом.

Клер судорожно вздохнула; от обольстительного прикосновения его губ кровь застучала у нее в висках. Она считала, что готова противостоять ему, но оказалась совершенно беззащитной перед этой лаской. По ее телу разлилась горячая волна, на коже выступила испарина, упоительные, расслабляющие ощущения пронизали ее и сковали волю, распространяясь все ниже и охватывая потаенные, стыдные места.

— У вас чудная кожа, — прошептал он, лаская губами чувствительный изгиб между ее шеей и плечом — Кельтский шелк, гладкий и манящий.

Клер чувствовала, что должна что-то сделать, но не имела понятия, что. Нерешительно, неуверенно она коснулась руками его талии и ощутила твердые мышцы под тонким батистом его рубашки.

Ом выдохнул теплый воздух в се ухо, потом слегка куснул мочку.

Когда он принялся массировать ее плечи и руки, глаза се сами собой закрылись, и она поплыла без руля и без ветрил по волнам чувственного моря. У нее было такое ощущение, словно она сделана из воска, которому Никлас может придать любую форму, какую пожелает.

Внезапно Клер почувствовала, как он легонько дергает сзади ворот ее платья, потом его горячая рука скользнула ниже и легла на ее обнаженную спину между лопатками. Ее будто окатили холодной водой: она поняла, что он только что расстегнул верхнюю пуговицу ее платья. Он начал было расстегивать вторую, но Клер резко отпрянула.

— Разве поцелуй может продолжаться как угодно долго? — спросила она, тщетно пытаясь говорить спокойно. — Уверена, что этот уже подошел к концу.

Никлас не сделал попытки удержать се. Пожалуй, дыхание его несколько участилось — но и только.

— У поцелуя нет раз и навсегда установленной продолжительности, — ответил он снисходительно. — Он заканчивается тогда, когда один из целующихся решает, что он закончен.

— Прекрасно. Тогда сегодняшний поцелуй закончен. Дрожащими руками она застегнула пуговицу на спине.

— Неужели все и впрямь было так скверно, как вы ожидали, Клариссима? Мне показалось, что вы не испытываете отвращения.

Девушка предпочла бы не отвечать, но честность заставила се еле слышно пролепетать:

— Нет, я… я не испытывала отвращения.

— Вы все еще боитесь меня?

Он коснулся одной из упавших ей на плечи прядей волос. Прикосновение было таким легким, как будто ее задела крылом пролетавшая мимо бабочка. Клер могла бы и не заметить этого легчайшего касания, но она замечала все, что он делал, вплоть до самых незначительных мелочей. На мгновение она закрыла глаза, потом открыла и твердо встретила его взгляд.

— Аристофан говорил, что мальчишки бросают камни в лягушек шутя, однако лягушки умирают всерьез. Вы собираетесь разбить мою жизнь вдребезги и, тут же позабыв от этом, пойти дальше. Да, милорд, вы внушаете мне ужас.

— Разбить вдребезги можно только то, что окостенело. Возможно, ваша жизнь такова, что ее следует разбить.

— Какая глубокая мысль! — Клер криво усмехнулась. — Ваша жизнь была разбита четыре года назад. И что же: стали вы от этого лучше или счастливее?

Его лицо окаменело.

— Уже поздно. Пора идти спать. Завтра я еду в Суонси, так что увидимся за обедом.

Он поднял пыльный бархатный чехол и набросил его на бильярд.

Клер взяла маленький подсвечник, стоявший на шкафчике, где хранились шары, и почти бегом покинула комнату. Остановилась она лишь после того, как очутилась в своей спальне. Она заперла дверь на ключ, поставила подсвечник, и, рухнув в кресло, прижала руки к вискам.

Миновал один день и один поцелуй. Как же ей пережить остальные девяносто?!

Она только что наслаждалась объятиями мужчины, который не был ее мужем и чьи намерения были бесчестны; хуже того, она жаждала завтрашних объятий! Ради спасения своей души ей надо покинуть Эбердэр и притом немедленно. Пусть деревня сама заботится о себе. Никто не просил ее жертвовать собою ради Пенрита, она сама возомнила, что это ее долг.

Мысль о том, чтобы уйти и все бросить, охладила разгоряченное сознание Клер. Граф готов предпринять действия, которые принесут пользу сотням людей, и было бы глупо отказаться от всего этого из-за разыгравшихся нервов. Все дело в том, что она не привыкла к объятиям и поцелуям, вот и прореагировала слишком бурно. Завтра его ухищрения уже не смогут подействовать на нее.

Переодевшись во фланелевую ночную рубашку и заплетя волосы в длинную косу, Клер забралась в огромную кровать и приказала себе заснуть. Завтра ей понадобятся все силы, чтобы противостоять графу-демону.

Никлас стоял перед камином и задумчиво смотрел на догорающие угли. Теперь, когда в доме была Клер, Эбердэр уже не казался таким унылым. Однако дом домом, а его самого ее присутствие выбивало из колеи. Наверное, из-за того, что он не привык иметь дело с девственницами. Сочетание се неопытности и хладнокровной практичности было на удивление подкупающим. И на мгновение, пока не вмешалось благоразумие, она с готовностью приняла его ласку, податливая, как ивовая лоза, разогретая солнцем.

Ему хотелось стать тем мужчиной, который научит ее, что желание — вовсе не грех. И, черт возьми, ему хотелось сделать это сегодня.

Мысленно кляня их уговор, который запрещал ему продолжать попытки соблазнения, пока не наступит следующий день, он нервно забарабанил пальцами по мраморной каминной полке. Воспоминания о Клер, ее широко раскрытых глазах и шелковистой коже не скоро дадут ему уснуть.

Внезапно он откинул голову назад и рассмеялся. Несмотря на то что сегодня ему не удалось добиться своего, он уже давно не чувствовал себя таким живым. И все благодаря этой упрямой методистке.

Клер тихо отворила дверь школы и вошла в простой, выбеленный известкой класс. Большинство учеников работали над заданиями, в то время как Маргед тихим голосом объясняла арифметику самым младшим.

Все головы повернулись к Клер, дети зашушукались, захихикали. Маргед тоже подняла взгляд и, улыбнувшись, сказала:

— Уже пора обедать. Поздоровайтесь с мисс Морган и идите по домам.

Дети столпились вокруг Клер, как будто ее не было не полтора дня, а по меньшей мере месяц. Выслушав их приветствия и похвалив за успехи («Так ты уже выучил вычитание, Энтоу. Молодец!»), она подошла к Маргед и обняла ее.

— Ну как? Справляешься?

Ее подруга, смеясь, уселась на краешек исцарапанного письменного стола.

— Вчера мне казалось, что у меня никогда ничего не получится. Если б ты была здесь, я бы стала на коленях умолять тебя вернуться. Но сегодня дела у меня пошли на лад. Думаю, еще недели две — и я совсем освоюсь. — Она накрутила на палец прядь светлых волос, подыскивая подходящие слова. — Знаешь, учить детей — это, конечно, трудно, но зато как бывает приятно, когда объясняешь что-нибудь и вдруг видишь, как лицо ребенка озаряется пониманием! Я не могу описать это чувство. — Она коротко рассмеялась. — Хотя что это я? Ты ведь и сама отлично знаешь, каково оно.

Клер ощутила легкую грусть. Хотя она страстно верила в пользу образования, ей уже много лет не доводилось получать от преподавания такого искреннего удовольствия.

Слишком часто упражнения и постоянное повторение одного и того же вызывали у нее скуку. Возможно, именно поэтому она с такой готовностью вступила в схватку с Никласом: ей нравилась перспектива помериться силами с хитрым, непредсказуемым взрослым, чей ум не уступал ее собственному.

Чувствуя себя немного виноватой за то, что ей в голову лезут такие мысли. Клер решила сменить тему.

— Лорд Эбердэр собирается спуститься в шахту, чтобы посмотреть, каковы там условия работы, однако ему не хочется прибегать к помощи Мэйдока. Оуэн согласится проводить его и показать, что к чему? — спросила она подругу.

Маргед закусила губу.

— Если Мэйдок узнает, Оуэна ждут неприятности.

— Я знаю, — согласилась Клер, — но если случится худшее и его уволят, лорд Эбердэр найдет ему другую работу. Ты пока никому об этом не говори, кроме Оуэна, но лорд Эбердэр сказал, что готов вновь начать разработку шиферного карьера.

— Значит, ты его уговорила! Клер, это просто замечательно!

— Ну, цыплят по осени считают, однако пока дела идут неплохо. Еще он собирается поговорить насчет шахты с лордом Майклом Кеньоном, но сначала ему хочется все увидеть собственными глазами. Думаю, он не хочет полагаться в таком важном вопросе на мнение женщины.

— Хорошо, если он сам спустится в шахту, — тот, кто там не был, не сможет попять, насколько там опасно. — Маргед на мгновение задумалась. — В середине дня Мэйдок всегда на два часа уходит домой, чтобы пообедать, так что Оуэн сможет показать его милости шахту хоть завтра. Я поговорю с ним нынче же вечером. Если возникнут проблемы, я пошлю в Эбердэр кого-нибудь с запиской, а если записки не будет, приводи Эбердэра сразу после полудня. Кстати, как ты ладишь с этим графом-демоном?

— Неплохо. — Клер взяла со стола тупое перо и принялась машинально затачивать его перочинным ножом. — Ему не очень-то понравилось, что я поймала его на слове и приняла его вызов, однако он ведет себя со мной довольно любезно.

— А какую работу ты будешь делать у него в доме? Перочинный ножик в руке Клер дернулся, и она чуть не порезала себе палец.

— Похоже, я буду полномочной домоправительницей. Он дал мне абсолютную свободу в найме слуг и попросил сделать так, чтобы дом стал более пригодным для жилья.

— А что об этом думает Рис Уильямс?

— Я говорила с ним нынче утром, до того как отправилась в Пенрит, и он был в полном восторге. Ему нелегко поддерживать этот огромный дом в порядке с помощью всего лишь двух горничных. — Она продолжала затачивать перо. — Я провела все утро в деревне, нанимая людей на временную работу, которая, возможно, станет постоянной, если граф решит остаться жить в поместье.

— Уверена, что найти желающих тебе было нетрудно. Клер кивнула.

— Все не только соглашались, но и сразу же по окончании разговора отправлялись в Эбердэр. Сейчас уже не меньше дюжины человек моют и чистят дом под началом Уильямса, а миссис Хауэлл распоряжается на кухне. В доме еще надо будет сменить убранство, но по крайней мере одно скоро будет сделано: из него вычистят всю грязь и пыль.

— Скажи, пожалуйста, а сделал ли лорд Эбердэр что-нибудь такое, э…э, ну, такое, чтобы поддержать свою репутацию распутного повесы? — глаза Маргед лукаво блеснули.

— Извини, я испортила твое перо. — Клер положила ножик на стол. — Мне он кажется, скорее одиноким, чем распутным. По-моему, он все еще горюет по своей жене. Похоже, он рад моему обществу — есть кого подразнить.

— Как интересно!

— Ах да, чуть не забыла. Я видела тех странных животных, о которых все толкуют. Это пингвины. Очень интересные существа! Лорд Эбердэр сказал, что дети могут прийти и посмотреть на них.

— Прекрасно! Пожалуй, через несколько недель, когда установится хорошая погода, мы сможем устроить школьный пикник и посмотреть на пингвинов. Думаю, нам не составит труда одолжить пару повозок.

После этого разговор целиком перешел на школьные дела. Ответив на все вопросы Маргед, Клер попрощалась и поехала обратно в Эбердэр.

Вестибюль и прилегающая к нему гостиная были похожи на муравейник. Везде кипела работа, и поскольку все работники были валлийцы, все они пели, стройно и с воодушевлением. Песня звучала так празднично, что на мгновение Клер смогла представить себе, как будет выглядеть Эбердэр, когда наконец утратит свой нынешний мрачный и запущенный вид.

Пока она ошеломленно осматривалась, Рис Уильямс, чистивший медный подсвечник, оглянулся. Клер еще никогда не видела на его длинном лице такого оживления и энтузиазма.

— Дом оживает, — сказал он с гордостью. — Я решил последовать вашему совету и сосредоточить усилия на вестибюле и гостиной, чтобы произвести на графа наибольшее впечатление.

— Пока что вы произвели впечатление — и какое! — на меня. — Войдя в гостиную, Клер изумленно покачала головой. — Просто удивительно, как преобразилась комната, когда из нее убрали наиболее безобразную мебель и безделушки. Но некоторые пустоты надо будет заполнить. Его милость говорил мне, что кое-какая мебель хранится на чердаке. Там есть что-нибудь подходящее?

— Да, там есть неплохие вещи. Сейчас я отведу вас наверх. — Дворецкий повесил на ручку двери тряпку, которой полировал подсвечник, взял у Клер шляпку и шаль и повел ее вверх по лестнице. — В последние годы, когда здесь было так тоскливо, я иногда представлял себе, что бы сделал с этим домом, если б он принадлежал мне. Сами по себе комнаты хороши, и вид из окон всюду превосходный, так что достаточно было приложить немного усилий, и Эбердэр стал бы просто великолепен. Но я ничего не мог сделать без приказа милорда.

Они остановились, чтобы зажечь лампы, затем продолжили путь по последней узкой лестнице, которая вела на чердак.

— Поскольку граф разрешил изменить убранство и обстановку комнат, расскажите мне о ваших идеях, Уильямс! Возможно, мы сможем их осуществить.

Дворецкий открыл дверь, и они очутились на чердаке. Везде стояла мебель, покрытая чехлами.

— Я бы вернул эти вещи в гостиную, где они стояли прежде. Эта мебель старая, середины прошлого века, но сделана она замечательно, в очень изящном стиле. — Он снял пыльный чехол с небольшого дивана. — Все это было отправлено на чердак из-за капризов современной моды. Леди Трегар заменила эти диваны на такие, как стоят внизу, с ножками в виде крокодильих лап. — Уильямс фыркнул — Вот вам наглядное доказательство того, что хорошее происхождение не всегда предполагает хороший вкус.

Клер улыбнулась. Ей повезло: Уильямс был готов подчиняться ее приказам и вместе с тем говорил с нею откровенно, поскольку они оба выросли в Пенрите. Зная, что не подобает обсуждать со слугами их хозяев. Клер тем не менее не смогла противостоять искушению.

— А что из себя представляла леди Трегар? — спросила она.

— Я ничего не могу о ней сказать, мисс Морган. Я тогда был помощником дворецкого и очень редко видел ее милость. Знаю только, что она была очень красива. Хотите посмотреть на ее портрет? — немного помолчав, добавил он.

— Да, конечно А я и не знала, что здесь есть ее портрет.

— Старый граф заказал его, когда она вышла замуж за его внука.

Уильямс повел Клер в другое, более просторное чердачное помещение. Возле одной из стен стояла деревянная стойка с прорезями. В большинстве из них стояли картины в чехлах.

— Я велел плотнику смастерить эту стойку, чтобы картины не испортились.

Он вытащил одно из полотен, снял с него чехол и поднял свою лампу. Клер увидела великолепно написанный портрет молодой женщины в костюме древнегреческой нимфы Она стояла на покрытой цветами лужайке, и ветер развевал ее золотистые волосы и складки белой туники, подчеркивающей роскошную фигуру.

Клер вглядывалась в безупречно красивое лицо, спокойные зеленые глаза и чуть заметную загадочную улыбку. Эта женщина вышла за Никласа замуж, делила с ним постель и до сих пор снилась ему в снах, полных горя и чувства вины.

— Однажды я видела леди Трегар издалека, но оказывается, она была еще красивее, чем я думала.

— Я больше никогда не встречал такой красавицы, — просто сказал Уильямс.

— А почему ее портрет здесь? Почему он не висит внизу?

— По-моему, вдова старого графа велела отнести его на чердак перед тем, как закрыла дом и переехала в Лондон.

«Вдова старого графа» — это та самая Эмили Дэйвис, его вторая жена. Наверное, она любила непокорного внука своего мужа и ревновала его к его красавице жене, поэтому, должно быть, и приказала вынести ее портрет на чердак.

Лицо Клер приняло решительное выражение. Этот дом знал слишком много темных страстей. Хватит, Пора выставить некоторые из них на солнечный свет.

— Этот портрет будет хорошо смотреться в гостиной, над одним из каминов. Велите отнести его вниз.

Уильямс хотел было возразить, но передумал.

— Хорошо, мисс Морган. — Мгновение помолчав, он предложил: — А как насчет вот этого портрета? Не хотите ли повесить его над вторым камином? Раньше он там висел. Вдова старого графа велела убрать его на чердак вместе с портретом леди Трегар.

Он вынул еще одну картину и снял с нее чехол. Это был портрет старого графа в полный рост. Судя по белым волосам, он был написан в самом конце его жизни, однако поза старика была исполнена энергии, а лицо — надменности. Импозантный мужчина, но Клер знала, что Никласу наверняка не захочется смотреть на него каждый день.

— Нет, оставьте его здесь. Я бы хотела посмотреть на остальные картины: может быть, среди них найдется что-нибудь подходящее?

Она нашла два прелестных пейзажа, которые вполне заслуживали того, чтобы украшать стены любой гостиной. Последняя картина оказалась еще одним портретом, и на сей раз лицо, глядящее на Клер с холста, принадлежало самому Никласу. Он позировал, держа в руке поводья лошади, а у его ног лежали охотничьи собаки. У Клер перехватило дыхание: столько беспечного обаяния было в этом красивом смеющемся юноше. Именно так выглядел Никлас, которого она видела в детстве и который ее очаровал.

Но тут она озадаченно сдвинула брови: одежда па портрете была слишком старомодной, а цвет кожи и волос — слишком светлым, не таким, как у Никласа.

— Кто это? Может быть, это отец его милости? Уильямс сел на корточки и прочитал надпись на маленькой металлической табличке, вделанной в раму: «Достопочтенный Кенрик Дэйвис». Дворецкий выпрямился.

— Он ушел из дома еще до того, как я начал здесь работать. Я видел этот портрет лишь однажды и решил тогда, что на нем изображен мастер Никлас.

— Повесьте его над тем камином, который ближе к вестибюлю, а портрет леди Трегар поместите над другим. — Клер вытерла пыльные руки о юбку. — Если все пойдет нормально, гостиная будет полностью готова к приезду лорда Эбердэра из Суонси.

Когда Никлас вернется, она будет ждать его в гостиной, чтобы увидеть реакцию на портрет его покойной жены.

Глава 7

Когда они закончили менять мебель в гостиной, в окно уже лились косые лучи вечернего солнца. Клер поблагодарила всех, кто принимал участие в работе, и отпустила их по домам.

Прежде чем подняться к себе в спальню, чтобы принять ванну, она еще раз окинула взглядом гостиную. Взыскательный критик мог бы заметить, что обои слишком выцвели, но в общем получилось очень мило. Надеясь, что Никлас будет доволен, Клер вышла в вестибюль и с удовольствием вдохнула воздух. Новая кухарка, миссис Хауэлл, трудилась весь день, и по дому разносились дразнящие ароматы жареного мяса и свежеиспеченного хлеба.

К смущению Клер, в эту самую минуту в дом вошел граф, без шляпы и со свернутым хлыстом в руке.

— Привет, Клер, — сказал он с улыбкой. — День прошел удачно?

Девушка сердито подумала о том, как несправедлива жизнь. Почему дорожная грязь, заляпавшая сапоги и сюртук Никласа, только придала ему более щегольской вид, меж тем как ее, Клер, пятна пыли на платье делали некрасивой и неопрятной? Жался, что он не приехал на полчаса позже, она ответила:

— Очень. А у вас?

— Я нашел инженера, который прокладывал рельсовый путь в Мертир-Тизфил, и еще обнаружил отличное место для морского причала. Я расскажу вам обо всем за обедом. — Он понюхал воздух. — Как вкусно пахнет! Стало быть, вы сумели нанять кухарку?

— Да, и это не единственный успех. Она поманила его за собой в гостиную, стараясь не показать, что нервничает.

Войдя, он тихо присвистнул:

— Бог ты мой, здесь так светло и уютно! Трудно поверить, что это Эбердэр. Как вам удалось столько всего сделать за такое короткое время?

— Это не моя заслуга. Идея принадлежит Уильямсу, а работу выполнили слуги, которых я наняла утром. Вам правится результат?

— Очень.

Никлас чарующе улыбнулся и принялся внимательно осматривать новое убранство комнаты. Дотронувшись до цветка в вазе, он удивленно взглянул на Клер.

— Где вы нашли цветы? Ведь весна еще только началась.

— Хотите верьте, хотите нет, но они из оранжереи Эбердэра. Все эти последние четыре года садовник продолжал выращивать там овощи и цветы, поскольку никто не приказывал ему прекратить работу.

Граф был ошеломлен.

— Старый Иоло с деревянной ногой? Когда Клер кивнула, он сказал:

— Я только сейчас сознаю, какую власть имел над Эбердэром, даже когда совершенно не думал о нем. Иоло, Уильямс, остальные слуги, которые трудились здесь все эти годы, — право же, я не заслуживаю такой преданности.

— Конечно, не заслуживаете, — не без ехидства согласилась Клер. — Но пусть вас утешает мысль о том, что они были преданы не вам лично, а скорее своему жалованью. К тому же Иоло продавал неиспользованные цветы и овощи из оранжереи на пенритском рынке, так что он еще и нажился на вашем отсутствии.

— И все же… — начал было Никлас, но тут же осекся, увидев портрет Кенрика Дэйвиса. После долгого молчания он тихо спросил:

— Мой отец?

— Так гласит табличка на раме. Портрет был на чердаке. А вы раньше никогда его не видели?

— Никогда. Наверное, дед велел унести его на чердак, когда лишил моего отца наследства. — Он внимательно вгляделся в лицо, изображенное на портрете. — Теперь я понимаю, почему дед не сомневался в том, что я действительно его внук.

— Вы помните своего отца?

— Немного. Помню, что он часто смеялся. Должно быть, жизнь, которую он вел среди цыган, была для него своего рода игрой. Она его привлекала, но думаю, что если бы он не умер от лихорадки, то в конце концов вернулся бы в свой мир.

Он повернулся и начал вышагивать по комнате.

— Вы хорошо расставили мебель. Гостиная стала гораздо уютнее.

Клер была довольна; расположение мебели было ее собственной идеей. Она шла за Никласом, наблюдая за его реакцией, чтобы выяснить, что ему понравится больше, а что меньше. Он легко провел ладонью по блестящей поверхности столика из атласного дерева, ткнул свернутым хлыстом в мягкое сиденье стула, носком сапога проверил длину ворса великолепного персидского ковра, который до сих пор хранился в свернутом виде на чердаке.

Взглянув на Клер, он открыл было рот, чтобы что-то сказать, и вдруг словно окаменел.

— А это еще откуда взялось, черт побери?! Этот взрыв ярости был настолько неожидан, что Клер на мгновение точно парализовало. Сообразив, что стоит под портретом леди Трегар, она, судорожно сглотнув, тихо ответила:

— Тоже с чердака.

Никлас поднял хлыст. Клер вскрикнула и инстинктивно прикрыла рукой лицо. Послышался тихий свист, потом — громкий щелчок. Клер ничего не почувствовала и на мгновение в замешательстве подумала, что удар все же достался ей и сейчас она ощутит боль.

Только когда Никлас дернул хлыст назад и ударил снова, до девушки дошло, что он целил совсем не в нее: кончик хлыста крест-накрест рассек нарисованное лицо его покойной жены.

— Уберите его! — рыкнул Никлас. — Сейчас же!

Он выскочил из комнаты, захлопнув за собой дверь с такой силой, что мелко затряслись и зазвенели стеклянные абажуры ламп.

Потрясенная, Клер без сил опустилась на стул. Она предполагала, что, увидев портрет, он почувствует удивление и, быть может, горе, и приготовила короткую речь о том, что следует смириться со своей потерей и жить дальше. Однако его ярость разрушила все ее планы. Такая ярость могла быть порождением горя и чувства вины — однако выражение на его лице куда больше походило на ненависть, чем на любовь.

Трясущимися руками Клер позвонила. Уильямс не замедлил явиться.

— Его милости не понравилось? — с опаской спросил он.

— Новое убранство гостиной ему понравилось, но не понравился портрет. — Она показала на испорченную картину. — Его необходимо убрать. Немедленно.

Глаза дворецкого изумленно расширились, когда он увидел крестообразный разрез на прекрасном лице леди Трегар. Он перевел взгляд на Клер, однако не задал ей ни единого вопроса.

— Я сниму портрет сейчас же. Вы повесите вместо него другую картину?

Клер попыталась собраться с мыслями.

— Повесьте здесь пейзаж со старинным замком на фоне заката. У него примерно такие же размеры.

Затем она прошла в спальню и приказала налить себе ванну. На сей раз Дайлис принесла горячую воду не одна — ей помогала другая служанка, и обе девушки весело болтали. Дом понемногу оживал.

Горячая вода успокоила тревогу Клер, и девушка решила держаться так, словно той странной вспышки не было. Сейчас она оденется, спустится к обеду и будет вести беседу как ни в чем не бывало — если, конечно, Никлас захочет с ней разговаривать после того, что произошло.

Вытеревшись, она уложила волосы в более строгую прическу, чем вчера. Платье пришлось надеть то же самое, синее, поскольку других подходящих для обеда у нес все равно не было. Когда она вошла в столовую, та была пуста, однако Никлас появился, как только часы начали бить шесть. Одет он был так же безукоризненно, как и в прошлый вечер.

— Итак, приступим к обеду? Мне не терпится проверить искусство новой кухарки.

Клер ощутила прилив благодарности. Как хорошо, что он делает вид, будто сцены в гостиной не было и в помине! Однако, взяв Никласа под руку, она почувствовала, как напряжены его мышцы под черным рукавом фрака. Гнев все еще не остыл, но, к счастью, он был направлен не на нее.

После того как Уильямс и один из вновь нанятых лакеев начали подавать обед, граф заметно успокоился. Когда слуги поставили всю еду на стол и собрались удалиться, Никлас сказал:

— Уильямс, насколько я знаю, вы внесли большой вклад в преображение гостиной. Отличная работа.

Дворецкий порозовел от удовольствия и бросил благодарный взгляд на Клер.

— Спасибо, милорд. Этот труд доставил мне истинное наслаждение.

— Опять жареная молодая баранина, — разрезая мясо, заметил Никлас. — Но на сей раз она приготовлена так, как надо. С румяной корочкой, а на гарнир — рябиновое желе, не так ли?

— Совершенно верно. Это одно из фирменных блюд миссис Хауэлл.

Жареная картошка была горячей и хрустящей, спаржа — нежной, зажаренная в небольшом количестве жира форель легко отделялась от костей. Клер уже несколько месяцев не пробовала ничего вкуснее. Никлас ел с явным наслаждением.

Отведав всех блюд во второй раз, он с блаженным вздохом отодвинул тарелку.

— Клер, удвойте жалованье миссис Хауэлл. Девушка чуть не выронила вилку.

— Но вы же не знаете, сколько она получает!

— Сколько бы ни получала миссис Хауэлл, она заслуживает большего.

— Как вам будет угодно, милорд. — Клер улыбнулась. — Вчерашняя незадачливая кухарка, Глэдис, назначена главной горничной. Уборка и чистка удаются ей куда лучше, чем стряпня.

Он усмехнулся, налил себе еще вина и начал говорить о том, что успел сделать в Суонси. Когда он закончил. Клер рассказала обо всем, что было сделано за день в доме, а потом сообщила о спуске в шахту, запланированном на следующий день. Беседа получалась какой-то на удивление семейной, домашней.

В то время как Клер и Никлас обсуждали дальнейшие планы, слуги молча убрали тарелки и принесли горячий кофе. Клер удивилась, когда часы пробили десять. Почувствовав внезапную усталость, она встала.

— У меня был трудный день. Я иду спать. Он тихо произнес:

— Идите сюда.

Усталость у Клер моментально прошла, и она вся подобралась в настороженном ожидании. Помня о том, что произошло, девушка была почти уверена, что сегодня он не станет ее целовать.

Никлас отодвинулся от стола, однако не встал. Когда Клер подошла достаточно близко, он вдруг схватил се за руку и притянул к себе. Его лицо оказалось несколькими дюймами ниже ее лица, и Клер увидела, какие у него длинные, до смешного длинные ресницы. Он был неправдоподобно красив.

— Куда мне поцеловать вас сегодня?

Ее нога была прижата к его твердому бедру, и это смущало Клер. Призвав на помощь свой излюбленный учительский тон, она сказала:

— Полагаю, вопрос чисто риторический, поскольку вы уже наверняка все решили сами. Никлас улыбнулся:

— Еще нет.

Его взгляд остановился на ее шее, которую он целовал накануне, и Клер тотчас почувствовала, как участились удары ее сердца. Когда взгляд Никласа переместился выше, на ее рот, она невольно коснулась языком нижней губы. Наверняка сегодня он поцелует ее в губы.

Однако он снова удивил Клер. Взяв руку девушки, он сначала просто выдохнул в ее ладонь, лаская ее своим теплым дыханием, потом, дразня, коснулся середины ладони языком.

— Женское тело — это симфония, — прошептал Никлас, — и каждая его часть есть инструмент, который жаждет, чтобы на нем поиграли.

Ее пальцы сами собой дотронулись до его щеки. Смуглая гладкая кожа и чуть заметное покалывание пробивающейся из-под нее щетины — в этом чисто мужском контрасте было что-то ошеломляюще эротическое.

Его твердые губы продвинулись выше, и он взял в рот ее мизинец. Ее дыхание участилось, тело охватила слабость. Словно загипнотизированная, Клер опустилась и села на его колено. Она смутно сознавала, что ведет себя возмутительно, но воли у нее было сейчас не больше, чем у листка, трепещущего па ветру.

Его губы и язык двинулись вверх, по белой, тонкой коже внутренней части ее запястья. Едва сознавая, что делает, она погладила его волосы. Они были такие густые, мягкие, живые… Клер снова охватило сладкое, расслабляющее чувство, ей казалось, будто она сделана из воска, который тает, тает… Как же ему удалось так быстро довести ее до такого состояния? Она знала, что должна остановить его, но пронизывающий ее размягчающий жар был так упоителен, что она не могла заставить себя оказать хоть какое-то сопротивление.

До той минуты, когда вдруг осознала, что его рука касается ее бедра и, медленно поглаживая его, продвигается все выше. На одно мгновение у нее мелькнула мысль: пусть продолжает, ведь между бедер у нее все горит и пульсирует. От его прикосновений станет легче…

Но здравый смысл оказался сильнее.

— Довольно!

Клер поспешно соскочила с его колен и пошатнулась. Когда он схватил ее за запястье, она чуть не закричала и лишь с запозданием поняла, что он сделал это, просто чтобы не дать ей упасть.

— Вовсе не довольно, но ничего — завтра будет новый день. — Когда Никлас отпустил ее запястье, он тоже учащенно дышал. — Доброй ночи, Клариссима.

Она посмотрела на него широко раскрытыми застывшими глазами, точь-в-точь как затравленный олень, потом так же, как прошлым вечером, схватила подсвечник и бросилась вон из комнаты.

Никлас взял со стола свою салфетку и принялся рассеянно складывать се. Клер была непохожа ни на одну из женщин, которых он знал; и, уж конечно, совершенно непохожа на Кэролайн…

Он совсем забыл о портрете, вернее, выбросил из головы мысль о его существовании. Сходство, черт бы его побрал, было разительным, и, внезапно увидев портрет, он испытал почти такой же шок, как если бы увидел саму Кэролайн.

Глупо было думать, что он сможет забыть ее, живя в этом доме.

Обнаружив, что бессознательно свил из салфетки петлю, Никлас с досадой швырнул ее на стол. Лучше думать о Клер и ее милой женственности, чем о прошлом. Когда они начали игру с поцелуями, он понимал, что ему, возможно, не удастся соблазнить ее, но теперь такой исход стал для него неприемлем. Эту игру он непременно должен выиграть. А сейчас он займется тем, что всегда давало ему утешение. Встав, он отправился в самую дальнюю часть дома.

Добравшись до своей спальни, Клер распахнула окно и глубоко вдохнула прохладный сырой воздух. На дворе шел весенний дождик, и его ровный шум помог ей успокоить нервы. Никто в Пенрите не узнал бы в ней сейчас ту спокойную, сдержанную учительницу, которой они доверяли своих детей, уныло подумала она.

Клер начинало казаться, что Никлас и впрямь сам дьявол; во всяком случае, он умел гениально искушать. Хуже всего то, что она реагирует на него не разумом, а чувствами. Это надо исправить, надо использовать разум и полагаться только на него. Тогда она сможет противостоять Никласу.

Легко так говорить, когда его нет рядом. Оставив окно открытым, Клер переоделась в ночную рубашку и легла в широкую кровать. Ей не сразу удалось расслабиться, но а конце концов успокаивающий шум дождя начал ее убаюкивать.

Но, когда она погрузилась в состояние полусна-полубодрствования, в ритм дождевых капель вплелась тихая-тихая музыка. Вначале Клер просто слушала ее и наслаждалась.

Потом осознание невероятности этих прозрачных, чистых звуков заставило ее очнуться. Откуда взяться музыке в середине ночи в почти пустом доме? Да еще такой музыке — нежной и прихотливой мелодии, похожей на песню эльфов?

Клер, хоть она и не верила в привидения, попыталась припомнить, нет ли в Эбердэре призраков.

Выскользнув из кровати, она подошла к раскрытому окну и насторожилась. Вначале девушка не услышала ничего, кроме шороха дождя и далекого блеяния овцы. Но затем до ее слуха долетела музыкальная фраза, и это была явно валлийская музыка, такая же валлийская, как каменистые холмы, что охраняли долину. Было очевидно, что играют где-то в доме.

Хотя завтра в Эбердэр переедет много молодых слуг и служанок, сегодня в доме спали только шесть человек. Может быть, это Уильямс? Но он вырос в деревне, и она никогда не слышала, чтобы он проявлял какую-то особую склонность к музыке.

Вздохнув, Клер зажгла свечу и надела туфли и свой старый шерстяной халат Любопытство вес равно не даст ей заснуть, так что имеет смысл попытаться найти источник этих звуков.

Держа в руке свечу, она отперла дверь и вышла в коридор. Пламя свечи колебалось под действием сквозняков; из-за пляшущих на стенах теней и барабанящего по крыше дождя.

Клер казалось, что она попала в сцену из готического романа. Может быть, разбудить Никласа? Нет, не стоит. Граф-демон, лежащий нагишом в постели, наверняка окажется куда опаснее любого призрака. И Клер, неслышно ступая, отправилась на поиски одна.

Эти поиски привели се в комнату, расположенную в самом дальнем угу первого этажа. Из-под закрытой двери сочился свет, и это успокаивало: ведь призраки не нуждаются в лампах.

Клер осторожно повернула дверную ручку — и, когда дверь наполовину открылась, застыла в изумлении. Обитатель комнаты не был привидением.

Но будь он самым настоящим призраком, она бы удивилась не меньше.

Глава 8

В тени виднелись очертания покрытого чехлом рояля, и Клер решила, что попала в музыкальную комнату. Здесь, возле вспыхивающего и опадающего в камине пламени сидел на стуле Никлас; на лице его застыло мечтательное выражение, а к левому плечу он прижимал маленькую валлийскую арфу. В противоположность неподвижному лицу его пальцы проворно перебирали металлические струны, выводя мелодию, звонкую, как пение колоколов.

Хотя Клер узнала бы его везде, выражение его лица было так необычно, что он казался незнакомцем. Перед ней был не легкомысленный аристократ, не грозный искуситель, а человек, чей дар и печали далеко превосходят таланты и печали обыкновенных людей, живое воплощение кельтского барда.

Внутренний голос шепнул Клер: «Смотри, какая уязвимость написана сейчас на его лице. Возможно, ты и он не так уж отличаетесь друг от друга». Но это была опасная мысль.

Никлас запел по-валлийски, и комнату наполнил его красивый звучный баритон.

Май, прекрасное время года,

Как сладко ноют птицы, как зелены рощи…

Но через две строки радостный напев оборвался, сменившись минорной жалобой.

Когда кукушки кукуют высоко в вершинах деревьев,

Еще горше становится мне.

Дым ест глаза, и не спрятать мне горя,

Ибо моих родичей больше нет.

Никлас тихо повторил последнюю строку, и в его голосе, казалось, звучала вся скорбь мира.

Хотя мелодия была ей незнакома, Клер узнала слова: это было стихотворение из средневековой «Черной книги Кэрмартена», одного из самых древних валлийских текстов. На глаза ей навернулись слезы, ибо знакомые слова никогда еще не трогали ее за душу так, как теперь.

Когда затихли последние ноты, она вздохнула, горюя обо всем том, что потеряно, и обо всем том, чего у нее никогда не будет.

Услышав этот звук, Никлас резко вскинул голову, и уязвимость на его лице мгновенно сменилась враждебностью.

— Вам давно пора спать, Клариссима.

— Вам тоже. — Она вошла в комнату и затворила за собою дверь. — А почему вы меня так называете?

— Клер значит ясная, яркая, прямая[5]. А Клариссима — это превосходная степень по-итальянски. Самая ясная, самая прямая. Это вам очень подходит.

— А я и не знала, что вы так хорошо играете и поете:

— Об этом мало кто знает, — сухо сказал он. — В старину валлийский дворянин должен был уметь искусно играть на арфе, лишь тогда он считался достойным своего звания, но в наше варварское время все изменилось. Теперь это можно считать моим тайным пороком.

— Музыка не порок, а одна из величайших радостей жизни, — весело сказала Клер. — Если таков образчик ваших пороков, то поневоле задумаешься: а вправду ли вы тот погибший человек, каким вас почитает свет.

— Все мои пороки носят публичный характер. И поскольку в игре на арфе есть что-то напоминающее об ангелах небесных, я держу это умение в секрете, чтобы не разрушить свою репутацию. — Он наиграл короткий разудалый мотивчик. — Мы с вами оба знаем, как важна для человека его репутация.

— Ваше объяснение довольно забавно, но тем не менее оно — чистый вздор. Кстати… Почему, заметив мое присутствие, вы бросили на меня такой испепеляющий взгляд? — задумчиво спросила Клер.

Тишина и уединенность ночи располагали к доверительности, и на сей раз вместо того, чтобы отделаться шуткой, он дал правдивый ответ:

— Джентльмен должен уметь наслаждаться музыкой, так же как живописью или архитектурой, но ему не подобает тратить время на музицирование. Если же он, упаси Боже, все-таки желает играть на каком-либо из музыкальных инструментов, то это должны быть непременно скрипка или рояль И уж конечно, истинный джентльмен ни в коем случае не должен уделять свое драгоценное внимание чему-то плебейскому, например валлийской арфе.

Перебирая пальцами струны, он заставил арфу запеть, как убитый горем эльф.

От этого мучительного звука Клер невольно вздрогнула.

— Насколько я понимаю, вы цитируете старого графа. Но мне трудно представить, что ему могла не нравиться ваша музыка. Вы замечательно играете и поете.

Продолжая держать арфу в руках, Никлас откинулся на спинку стула.

— Большинство простых валлийцев предпочтут пение еде. Цыгане готовы танцевать, пока не собьют в кровь ноги. Мой дед не одобрял подобных крайностей. Для него мое желание играть на арфе было еще одним доказательством того, что в моих жилах течет нечистая кровь простолюдинов. — Он рассеянно взял несколько печальных аккордов — Мое увлечение арфой стало одной из причин, по которым я выучил валлийский. Древний язык, язык, предназначенный для воинов и поэтов. Мне пришлось выучить его, чтобы было что петь под арфу.

— А где вы научились так хорошо играть?

— У пастуха по имени Тэм Тэлин.

— Томас Арфа, — перевела на английский Клер. — Однажды в детстве я слышала его игру. Говорили, что он — арфист Люэллина Великого, вернувшийся на землю, чтобы напоминать нам о древней славе Уэльса.

— Возможно, Тэм и в самом деле один из великих бардов прошлого, вернувшийся на землю, — в нем было что-то мистическое. Кстати, он сделал эту арфу собственными руками, сделал так, как делали в средние века. — Никлас любовно погладил резную раму. — И струны натянул из металлической проволоки, а не из кишок. Я смастерил одну арфу под его руководством, но у нее получилось не такое красивое звучание. Перед смертью Тэм отдал мне свою.

— Вы играете лучше любого арфиста из тех, кого я слышала на ежегодных состязаниях бардов. Вам следовало бы принять участие в одном из них.

— Ни за что, — уже без всякою намека на мечтательность отрезал Никлас. — Я играю только для себя.

— Должно быть, вам невыносима сама мысль о том, что люди будут вами восхищаться. Похоже, вас куда больше устраивает их презрение.

— Вот именно, моя дорогая Клер, — промурлыкал он. — У каждого человека должна быть в жизни цель, разумеется, она есть и у меня. быть бездушным чудовищем, чье возмутительное поведение оскорбляет всех порядочных, богобоязненных людей.

Клер улыбнулась.

— Я не верю, что человек, умеющий так играть и петь, как вы, может быть бездушным. Кроме того, мой отец никогда не стал бы хорошо отзываться о человеке, который по-настоящему плох.

Его пальцы снова пробежали по струнам, наигрывая меланхолическую мелодию.

— Если б не преподобный Морган, я бы убежал из Эбердэра. Не уверен, что, убедив меня остаться, он оказал мне такую уж большую услугу, но как бы то ни было, я не могу не восхищаться тем, как ему удалось приручить такого дикаря, каким был я.

— Как же он это сделал? Мой отец очень мало говорил о своей работе, поскольку считал, что он всего лишь орудие в руках Божьих.

— Вам известно, что моя мать продала меня моему деду за сто гиней?

Прежде чем Клер успела выразить ужас, который вызвали в ней эти небрежно брошенные слова, Никлас снова ударил по струнам. Раздался низкий вибрирующий похоронный звук.

— Когда я оказался в Эбердэре, мне было семь лет, и за всю свою жизнь я ни единого дня не провел под крышей дома. Я обезумел, как пойманная в силок птица, и начал отчаянно вырываться, пытаясь убежать. Чтобы я не удрал, меня заперли на ключ в детской, а в окна вставили решетки. Старый граф призвал па помощь вашего отца, чьи духовные подвиги он уважал. Возможно, он считал, что преподобный Морган сможет изгнать из меня бесов.

— Мой отец не занимался изгнанием бесов.

— Верно. Он просто вошел в детскую с корзинкой, полной еды, и сел на пол у стенки, так что его голова оказалась на одном уровне с моей. Затем вынул из корзинки пирог с бараниной и начал его есть. Я был начеку, но он казался таким безобидным. К тому же я сильно проголодался, так как не ел уже несколько дней. Каждый раз, когда лакей приносил мне еду, я швырял ее ему в голову.

Однако ваш отец не пытался меня к чему-нибудь принудить и не стал ругать меня, когда я стащил из его корзины пирог с бараниной. После того как я умял этот пирог, он предложил мне лепешку с изюмом, а потом дал салфетку, сказав, что мои лицо и руки станут лучше выглядеть, если я их вытру.

А затем он начал рассказывать мне истории. Про Иисуса Навина и иерихонскую трубу. Про Даниила во рву со львами. Про Самсона и Далилу — тут мне особенно понравилось место, где Самсон обрушил на головы филистимлян их храм, поскольку мне ужасно хотелось вот так же разрушить Эбердэр. — Никлас откинул голову на спинку стула, и огонь в камине бросил золотистый отблеск на его точеное лицо. — Ваш отец был первым человеком, который отнесся ко мне как к ребенку, а не как к дикому животному, которое требовалось усмирить. В конце концов я разрыдался у него на груди.

Представив себе несчастного, покинутого ребенка. Клер и сама едва не расплакалась. Проглотив комок в горле, она сказала:

— Мой отец был самым сострадательным человеком, которого я когда-либо знала. Никлас кивнул.

— Старый граф сделал хороший выбор — сомневаюсь, что кто-либо кроме преподобного Моргана сумел бы убедить меня смириться с ситуацией. Он сказал мне, что Эбердэр — мой дом и что если я буду слушаться своего деда, то в конце концов у меня будет столько свободы и столько денег, сколько и не снилось ни одному цыгану. И тогда я спустился к старому графу и предложил ему сделку. — Он состроил гримасу. — По-видимому, у меня врожденная склонность к странным сделкам. Я сказал деду, что буду изо всех сил стараться стать таким наследником, какого ему хочется иметь, — но только одиннадцать месяцев в году. Взамен он каждый год должен отпускать меня на месяц к цыганам. Как и следовало ожидать, граф был отнюдь не в восторге от этой идеи, однако преподобный Морган убедил его, что это единственный способ заставить меня вести себя подобающим образом. Так ваш отец стал моим наставником. В течение последовавших за тем двух или трех лет он приходил в Эбердэр почти каждый день — за исключением того времени, когда разъезжал с проповедями. Кроме обычных школьных предметов, он учил меня вести себя как англ. В конце концов я был подготовлен к поступлению в закрытую частную школу, где из меня уже можно было лепить нечто в достаточной мере похожее на английского джентльмена. — Он бросил на Клер взгляд, полный иронии. — Перед тем как уехать, я подарил вашему отцу ту книгу с благодарственной надписью, которую вы использовали для шантажа.

Эта фраза не задела Клер: она не чувствовала за собой никакой вины.

— Значит, вы сумели не забыть цыганские обычаи, потому что каждый год возвращались к пароду своей матери, — сказала она. — Для семилетнего ребенка вы мыслили весьма здраво.

— Недостаточно здраво. Я воображал, что смогу надеть личину англа, как костюм, а потом снять ее, ничуть не изменившись. Но все оказалось не так просто — если ты постоянно играешь какую-то роль, то в конце концов видимость становится сутью.

— Должно быть, трудно находиться между двумя мирами. Вам никогда не казалось, что вы ни то ни се, ни рыба ни мясо?

Он невесело рассмеялся:

— Очень точное сравнение.

— Чем больше я вас слушаю, тем понятнее мне становится, почему вы ненавидели своего деда.

Никлас наклонил голову и наиграл на арфе гамму: сначала вверх, потом вниз.

— Сказать, что я ненавидел его, это… было бы… слишком просто. Он был моим единственным родственником, и мне хотелось, во всяком случае, иногда, чтобы он был мною доволен. Я выучился хорошим манерам, усвоил нормы нравственности, греческий, историю, изучил основы ведения сельского хозяйства, но что бы я ни делал, это не могло удовлетворить деда. И знаете, в чем состояло мое непростительное преступление?

Клер покачала головой, и он сказал:

— Дайте мне вашу руку.

Когда она протянула ее, он поднес к ее руке свою. Рядом. с ее молочно-белой кельтской кожей его кожа по цвету походила на кофе со сливками.

— Все дело было в цвете моей кожи, то есть в том, чего я не мог бы изменить, даже если б захотел. Думаю, будь я посветлее, мой дед в конце концов сумел бы забыть, какая кровь во мне течет. Однако каждый раз, когда он смотрел на меня, он видел «проклятого черномазого цыгана», как он порой изящно выражался. — Никлас согнул и разогнул свои длинные гибкие пальцы, разглядывая их так, словно увидел в первый раз, потом с горечью проговорил: — Глупо и, уж конечно, совсем не по-христиански ненавидеть кого-то за цвет его кожи, однако такие вот мелочи могут совершенно изменить человеческую жизнь.

— Уверяю вас, что ваша внешность — само совершенство, — убежденно сказала Клер.

На его лице отобразилось изумление.

— Я не напрашивался на комплимент.

— Это был не комплимент, а объективное эстетическое суждение, — снисходительно изрекла она. — Хорошо воспитанная женщина никогда не стала бы говорить мужчине комплименты по поводу его внешности. Это было бы вульгарно.

Он лукаво улыбнулся.

— Стало быть, я занесен в ту же категорию, что греческие урны или картины эпохи Возрождения?

— Вы куда интереснее. — Она склонила голову набок. — Нам было легче жить, когда вы кочевали с цыганами?

— В общем, да. Моя мать была сиротой, близких родственников у нее не было, так что я присоединялся к любому ближайшему табору. Меня всегда брали, как берут приблудного щенка. — Он мгновение помедлил. — Я наслаждался этой жизнью, но со временем начал смотреть на своих соплеменников другими глазами. Хотя цыгане считают себя людьми совершенно свободными, на самом деле они рабы своих обычаев. Неграмотность, пренебрежительное отношение к женщине, возведенная в ранг достоинства бесчестность, причем в основном за счет бедняков, по которым она бьет больше всего, потому что они бедны, — в конце концов все это стало меня тяготить.

— Однако в Эбердэре вы специально отвели место для цыганского табора.

— Конечно. Как-никак они мои родственники. Любой цыганский табор может остановиться здесь и оставаться столько, сколько пожелает. Единственное, о чем я прошу, — это чтобы они не досаждали местным жителям.

— Стало быть, вот почему цыгане уже много лет не доставляют нам никаких хлопот, — догадалась Клер. — Когда я была маленькая, было не так. Помню, всякий раз, когда они приезжали в деревню, мама уводила меня в дом и запирала дверь на засов. Она говорила, что цыгане — воры и язычники и что они крадут детей.

Никлас усмехнулся.

— Насчет воров и язычников — пожалуй, но цыганам нет нужды красть детей: у них полно своих.

— Я иногда мечтала, что меня украдут цыгане, — призналась Клер. — Мне казалось, что это было бы здорово. Приятно осознавать, что ты настолько кому-то нужна.

Она тут же пожалела о своих неосторожных словах.

— Так вы чувствовали себя ненужной, Клариссима? Нежеланной? Я иногда думал о том, каково это — иметь преподобного Моргана своим отцом. Человека непоколебимой добродетели, сострадательного, готового уделить время каждому. кто в нем нуждается. — Он взял тихий, печальный аккорд. — Однако со святыми не всегда бывает легко жить.

Ее словно полоснули ножом. Да как посмел этот повеса увидеть то, чего до него не видел никто, то, в чем она не решалась признаться даже самой себе!

— Уже очень поздно, — проговорила Клер онемевшими губами, — Мне надо идти спать.

— А вы увильнули от ответа, — тихо заметил он. — Как видно, вы из тех людей, которые с удовольствием расспрашивают других, но не желают, чтобы кто-нибудь видел, что творится в их собственных душах.

— Меня не о чем расспрашивать. — Она встала. — Я простая женщина, и у меня была самая обыкновенная жизнь. Он рассмеялся.

— О нет, вас никак не назовешь простой! Все что угодно, но только не это. В вас бездна ума, загнанных вглубь и подавленных чувств… — Он наиграл быструю мелодию, которая отчего-то привела ей на ум кота, подстерегающего птичку. — Вы хотите чувствовать себя желанной, Клариссима? Ну так вот — я вас желаю. В вас есть букет — загадочный, топкий, сложный букет хорошего вина, напитка, который хочется смаковать снова и снова. И еще у вас прелестные ножки — я рад, что для игры на бильярде вы решили использовать кий.

Не удостоив сие замечание ответом, Клер плотнее запахпула свой бесформенный халат и направилась к двери. Каждый раз, когда она делала очередной шаг, Никлас щипал струны арфы.

Она зашагала быстрее — и арфа тоже заиграла быстрее.

Она остановилась — арфа смолкла.

Она резко обернулась.

— Перестаньте надо мной издеваться! Он поставил арфу на пол.

— Я не издеваюсь над вами, Клариссима, — я приглашаю вас на пир жизни, который включает в себя также и смех. — Он встал. — А еще он включает в себя желание. Страсть — это лучший способ забыть все жизненные невзгоды.

Клер пробрала дрожь.

— Теперь я понимаю, отчего вас называют графом-демоном. Ваши рассуждения — это теология дьявола.

— В процессе образования мне пришлось проглотить немало религиозных текстов, и я что-то не припомню, чтобы где-нибудь говорилось, будто удовольствие есть по самой своей сути зло. Зло — это когда причиняешь вред другим людям, страсть же — это источник обоюдной радости. — Он направился к пей. — Уже миновала полночь, и начался новый день. Могу ли я получить свой законный поцелуй?

— Нет! — Клер повернулась и со всех ног бросилась к двери.

— Вы очень разумны, Клариссима, — было бы жаль использовать свое право так рано. До свидания — до скорого свидания.

Последнее, что она услышала, был его негромкий смех…

Спеша по коридорам в свою тихую, безопасную спальню, Клер думала о том, что рассуждения Никласа больше не кажутся ей такими уж бессмысленными. Еще немного — и он чего доброго ее убедит! Воистину прав был человек, придумавший поговорку: «Тому, кто ужинает с дьяволом, нужна длинная ложка».

Она не только полным ходом катилась к погибели, но еще и ожидала ее чуть ли не с нетерпением…

Глава 9

Когда впереди показалась шахта, Никлас остановил коня, чтобы лучше рассмотреть ее. Зрелище было далеко не приятное. Самым высоким из сооружений была труба, изрыгавшая в пасмурное небо черный дым. Рядом с покрытыми угольной пылью зданиями высились отвалы пустой породы, и на сотни ярдов вокруг не было видно ни одного дерева.

— Главный шахтный ствол находится посреди этих зданий, — сказала Клер. — По нему в лаву идет воздух, спускаются люди и поднимается добытый уголь. — Она показала рукой налево. — Отсюда его не видно, но там есть еще один ствол, его называют Бичен. Сейчас он служит в основном для вентиляции, еще по нему иногда спускаются в южную оконечность выработки.

Хотя до шахты было больше четверти мили, до них ясно доносилось буханье парового двигателя.

— Это грохочет насос, который откачивает из шахты воду? — спросил Никлас.

— Да, он работает на старом двигателе Ньюкомена. Современные двигатели Уаттса гораздо мощнее.

Никлас пустил лошадь шагом, и они с Клер продолжили путь вверх по склону холма.

— Насос — это одна из проблем? Клер кивнула.

— Он слишком мал для такой большой шахты. К тому же ему уже почти сотня лет, и он часто ломается.

— Почему же его не заменили на новый? Когда Майкл Кеньон купил эту шахту, он собирался модернизировать оборудование, чтобы увеличить добычу.

— В первые несколько месяцев лорд Майкл осуществил кое-какую реконструкцию, но потом потерял интерес к делу и оставил управление шахтой в руках Джорджа Мэйдока, — пояснила Клер. — В шахте есть несколько старых штолен, по которым вода уходит из нижних выработок, — вот Мэйдок и решил, что не стоит тратить деньги на более совершенный насос. Кроме того, он считает, что для спуска и подъема достаточно старой лебедки на конной тяге. А ведь лебедка с современным паровым двигателем работала бы намного быстрее и была бы гораздо безопаснее.

— Какая близорукость! Новое оборудование действительно стоит дорого, однако оно быстро окупается. Я удивлен, что Майкл целиком передал управление шахтой в чужие руки, — ведь он и сам обладал недюжинной деловой хваткой.

Никлас взглянул на Клер.

— Как вам известно, раньше шахта принадлежала Дэйвисам, но мой дед решил, что от нее больше беспокойства, чем прибыли. Когда Майкл гостил у меня в Эбердэре, он заинтересовался ею. Он счел, что если шахтой хорошо управлять, она станет очень прибыльной, и предложил моему деду продать се. Дед был только счастлив избавиться от того, что доставляло ему столько хлопот, и продал шахту, но с условием, что земля, на которой она находится, останется в его собственности.

— Так вот почему шахта перешла к другому владельцу, — сухо сказала Клер. — Тем, кто в ней работал, никто не потрудился что-либо объяснить. Толковали, что лорду Майклу приглянулась наша долина и он приобрел здесь дом и дело, поддавшись минутному порыву.

— В этом утверждении есть доля правды — впервые приехав в Эбердэр, Майкл действительно влюбился в эти места. Будучи младшим сыном, он не мог унаследовать земли своей семьи, поэтому одновременно с шахтой купил и поместье Брин-Мэнор. — Тут Никласа осенила догадка. — Неужели вместе с шахтой он забросил и дом?

— Насколько мне известно, лорд Майкл уже несколько лет не появлялся в наших краях. Когда он закрыл Брин-Мэнор, это лишило местных жителей еще пятнадцати рабочих мест. — И Клер со значением посмотрела на графа.

Тот поморщился.

— Да, похоже, здешние землевладельцы не баловали до липу своим вниманием, не так ли?

— Дела наши идут неважно уже много лет и, как видите дошли до последней крайности, раз уж я обратилась за по мощью к такому нечестивцу, как вы.

Приметив озорной блеск в ее глазах, он не замедлил с ответом:

— Ну, но крайней мере с этой стороны все обстоит неплохо. Я даю вам великолепную возможность стать еще од ной христианской мученицей.

Их взгляды встретились, и оба расхохотались. Черт побери ему определенно нравилась эта женщина и се едкое чувство юмора. Вот уж кто никогда не полезет за словом в карман!

Доехав до окружающих шахту мрачных построек, Клер и Никлас перестали улыбаться.

— А что за жуткий шум доносится вон из того сарая?

— Сортируют уголь. Большинство тех, кто занят на наземных работах, трудятся именно там.

Никлас попытался стереть пятна, появившиеся на его белоснежных манжетах.

— Похоже, именно это место — источник угольной пыли которая покрывает здесь абсолютно все.

— Вам ли возражать — ведь вы так любите ходить в черном. — Она показала на небольшой сарай. — Лошадей мы можем оставить здесь.

Когда они спешились, к ним подошел плотный мускулистый человек.

— Лорд Эбердэр, это Оуэн Моррис, — представила его Клер.

— Оуэн, дружище! Клер не назвала мне имени нашего проводника! — повысив голос, чтобы перекричать шум, воскликнул Никлас и протянул шахтеру руку.

— Я не был уверен, что вы узнаете меня, — ведь прошло столько лет, — с улыбкой сказал Оуэн, отвечая крепким рукопожатием.

— Как я мог тебя забыть? Я и другим ребятам показывал, как ловить форель руками, но научиться этому смог только ты один. Здорова ли Маргед?

— Здорова. Теперь она даже красивее, чем когда мы поженились, — с нежностью сказал Оуэн. — Она будет рада, что вы ее помните.

— Разве можно не запомнить такую женщину? Конечно, в прежние времена я не решался даже поздороваться с ней, опасаясь, как бы ты не свернул мне шею.

Никлас вглядывался в лицо своего старого приятеля. Под слоем угольной пыли Оуэн был бледен, как и большинство тех, кто работает под землей, однако вид имел здоровый и счастливый. И явно сохранил то завидное внутреннее спокойствие, которое отличало его еще в детстве.

— Лучше переоденьтесь в шахтерское платье, — заметил Моррис, — не то испортите ваш нарядный лондонский костюм.

Никлас беспрекословно последовал за Оуэном в сарай, разделся и облачился в рубашку, свободную куртку и штаны из грубой фланели. Хотя все это было тщательно выстирано, ткань все равно пропитала застарелая угольная пыль. Надевая на голову шляпу с подкладкой из толстого слоя ваты, Никлас усмехнулся, представив, как прореагировал бы на этот наряд его лондонский портной. С ним наверняка случился бы приступ меланхолии.

— Привяжите их к петлице, — приказал Оуэн, протягивая Никласу две свечи. — У вас есть огниво?

Огниво у Никласа было, но если бы Оуэн не напомнил, он оставил бы его в кармане своего сюртука. Перекладывая трутницу в карман фланелевой куртки, он спросил:

— Что-нибудь еще?

Шахтер взял из деревянного ящика пригоршню мягкой глины и прилепил этот комок к нижним концам свечей.

— Возьмите. Когда нам придется ползти, глина понадобится, чтобы прикрепить свечу к шляпе.

Выйдя из сарая, они увидели, что Клер тоже переоделась в шахтерскую одежду. В мешковатых штанах и куртке она была похожа на подростка.

— Вы пойдете с нами? — удивленно спросил Никлас.

— Мне не впервой спускаться в шахту, — спокойно ответила девушка.

Никласа вдруг охватило сильнейшее желание защитить ее, оградить от опасности. Он хотел было запретить ей идти с ними, но у него хватило ума промолчать. Во-первых, он не имел никакого права приказывать Клер, а во-вторых, в отличие от него она уже бывала под землей. К тому же, судя по выражению ее лица, она, пожалуй, могла бы укусить его, если б он попытался ее остановить. Не то чтобы Никлас очень возражал — это было бы даже приятно, — но время и место для этого явно не те.

Чтобы подойти к устью шахты, им пришлось обогнуть огромный барабан, напоминающий положенное на бок водяное колесо. Вращаемый упряжкой лошадей, он крутил отчаянно визжащие лебедки, установленные над главным стволом.

Когда они приблизились к устью, оттуда показалась корзина с углем. Двое рабочих подтянули ее к себе и опрокинули содержимое в повозку. Пока уголь с грохотом высыпался, из будки вышел человек.

— Оуэн, это и есть твой гость?

— Да. Лорд Эбердэр, это мистер Дженкинс, здешний рукоятчик. Он отвечает за все, что спускают в шахту или поднимают наверх.

Никлас протянул Дженкинсу руку. На лице рабочего промелькнуло изумление, затем он взял протянутую руку и торопливо пожал ее, после чего вежливо приподнял край своей шляпы.

— Для меня это большая честь — посетить вашу шахту. Я постараюсь не путаться под ногами, — сказал Никлас и заглянул в устье шахты. — Как мы будем спускаться?

Дженкинс остановил одну из лебедок и издал хриплый смешок.

— Зажгите свечу от той, что в будке, милорд, и хватайтесь за веревку.

Приглядевшись, Никлас увидел, что к уходящему вниз канату на разных уровнях прикреплены петли.

— О Господи, так вот как шахтеры спускаются и поднимаются? А я думал, что для этого используется железная клеть.

— В современных шахтах так оно и есть, — ответила Клер.

Но пенритская шахта никак не подходила под эту категорию. Она была примитивной и опасной, и именно поэтому он, Никлас, находился здесь… Оуэн зажег свечу, затем поставил ногу в петлю и сел, небрежно держась за веревку одной рукой. Ни на минуту не забывая, что под ним пропасть глубиной в несколько сот футов, Никлас последовал его примеру. Он чувствовал, что Оуэн его проверяет. Никлас тихонько вздохнул. То, что он пэр Англии, не имеет ровно никакого значения, если у него не хватит мужества спуститься в шахту.

Забраться в петлю оказалось не так уж трудно, но смотреть, как садится Клер, — это было совсем другое дело! Когда девушка закачалась над бездной, Никлас опять с трудом подавил в себе желание остановить ее.

Лебедка заскрипела, и они стали быстро опускаться в темноту, болтаясь на канате, подобно связке лука; пламя их свечей бешено плясало в дымном воздухе. При спуске петли крутились то в одну, то в другую сторону, и Никлас подумал, что этак у шахтера, пожалуй, может закружиться голова. Возможно, здесь иногда случается так, что люди падают в шахту? Клер сидела чуть выше, и Никлас не спускал глаз с ее стройной спины. Если бы она закачалась, теряя равновесие, он немедля схватил бы ее за талию. Однако она была спокойна и невозмутима, как будто не болталась в петле над глубокой шахтой, а пила чай, сидя в кресле у камина. Вскоре он заметил, что по мере того, как круг света в устье шахты уменьшается, красная точка внизу растет. Действительно, Клер говорила ему, что в самом низу шахтного ствола постоянно горит костер — это нужно для вентиляции. Так вот почему воздух вокруг них такой дымный и горячий: практически, они спускаются по дымовой трубе!

Он снова посмотрел вниз и заметил, что огонь вдруг стал вполовину меньше — его заслонял какой-то огромный черный предмет, мчащийся на смертельной скорости вверх. Никлас инстинктивно напрягся, хотя что он мог сделать, чтобы предотвратить столкновение?

Обдав их мощной волной воздуха, черный предмет пронесся мимо, всего в нескольких дюймах от Оуэна. Шахтер и бровью не повел. Никлас с облегчением вздохнул, увидев, что это всего лишь корзина с углем. Однако если бы канат, на котором они висели, раскачивался с большей амплитудой, одного из них вполне могло бы задеть. Да, этой шахте явно требовались лебедка с паровым двигателем и железные клети для подъема и спуска шахтеров.

Минуты через две их движение замедлилось, и канат остановился на расстоянии нескольких футов от ревущего вентиляционного огня. Вылезая из петли, Никлас увидел, что они находятся в просторной галерее. В нескольких футах от них черные от угля фигуры загружали очередную корзину.

— Это место имеет явное сходство с геенной огненной, которую с таким воодушевлением описывал мне ваш отец, — заметил Никлас.

Губы Клер тронула легкая улыбка.

— Тогда вы должны чувствовать себя здесь как дома, Старый Ник.

Никлас улыбнулся в ответ, хотя, по правде говоря, вовсе не чувствовал себя здесь как дома. Цыганская половина его души всегда жаждала вольного воздуха и открытого пространства, а в шахте не было ни того, ни другого. Он закашлялся, заморгал слезящимися от дыма глазами и ясно вспомнил, что в детстве любопытство ни разу не толкнуло его спуститься в шахту.

— Мы пойдем в западную лаву, — сказал Оуэн. — В тех местах не так людно.

От главной галереи отходило полдюжины выработок. Направляясь к той, что вела на запад, они обошли несколько тележек, груженных углем Каждую из них толкали два подростка.

— В такой тележке — пять центнеров[6] угля, — сказал Оуэн. — Ребят, которые их толкают, называют откатчиками.

В больших шахтах тележки толкают по рельсам — это облегчает работу.

Они вошли в нужный штрек: впереди шел Оуэн, следом Клер, за нею Никлас. Потолок штрека был так низок, что Никласу приходилось двигаться согнувшись. Он шел, чувствуя сырой запах камня, так непохожий на аромат свежевспаханной земли.

— Одна из главных опасностей — это рудничные газы, — бросил через плечо Оуэн. — Удушливый газ скапливается в заброшенных выработках; он парализует дыхание и может стать смертельным. Гремучий газ еще хуже, потому что взрывается. Когда его становится слишком много, один из наших заползает в забой и поджигает его, а сам ложится плашмя, чтобы огонь прокатился над ним.

— Господи Иисусе, да это же чистое самоубийство! Оуэн повернул голову и укоризненно посмотрел на Никласа.

— Что верно, то верно, но это вовсе не значит, что вы можете поминать имя Господа всуе. Даже если вы и лорд, — добавил он с лукавым огоньком в глазах.

— Ты же знаешь, я всегда этим грешил. Ладно, впредь постараюсь следить за своим языком, — пообещал Никлас.

Ему пришло в голову, что Клер, возможно, чувствует то же, что и Оуэн. Пожалуй, в будущем стоит кое-какие фразы говорить по-цыгански. — Вообще-то я слышал о том, что гремучий газ можно выжигать, но думал, что от этого способа давно отказались, потому что он слишком опасен.

— В этой шахте все делают по старинке, милорд, — сухо ответил Оуэн.

— Если ты собираешься выговаривать мне за то, что я всуе поминаю Господа, придется тебе оставить «милорда» и снова называть меня Никласом — Он вытер потный лоб фланелевым рукавом. — Здесь действительно теплее, чем наверху, или мне это кажется?

— Вам это не кажется, — ответила Клер. — Чем глубже шахта, тем в ней жарче. — Она бросила взгляд через плечо. — Как-никак, чем глубже, тем ближе к геенне.

Никлас улыбнулся, но улыбка продержалась на его лице лишь до тех пор, пока он не наступил на какой-то мягкий предмет, который вдруг громко пискнул и бросился прочь, стуча когтями. Пытаясь удержать равновесие, Никлас ударился головой о потолок и тут же согнулся вдвое, ругаясь на чем свет стоит. Однако ругался он по-цыгански. Клер встревоженно обернулась.

— С вами все в порядке? Он осторожно ощупал голову.

— Если б не слой ваты в шляпе, я бы вышиб себе мозги. На что это я наступил?

Она коснулась его лба прохладной рукой.

— Наверное, на крысу. Их здесь тьма. Оуэн, который тоже остановился, добавил:

— И они очень наглые. Случается, вырывают еду прямо из рук.

Никлас снова зашагал вперед.

— Неужели никому не пришло в голову привести в шахту кошку?

— Кошек здесь несколько, и у них очень сытая жизнь, — ответила Клер. — Но крысы и мыши все равно не переводятся.

Послышался неясный металлический стук, затем впереди показался поворот. За ним оказалась металлическая дверь, перекрывающая путь. Оуэн крикнул:

— Хью, отвори дверь!

Дверь со скрипом открылась, и из-за нее высунулся мальчик. Маленький, лет шести.

— Мистер Моррис! — радостно воскликнул он. — Давно я вас не видел.

Оуэн остановился и ласково взъерошил мальчугану волосы.

— Я работал в восточной лаве. Ну, как жизнь? Как работа?

— Работа-то легкая, — грустно ответил Хью, — но уж больно одиноко сидеть весь день в темноте. И крысы, сэр. Они такие противные.

Оуэн взял одну из своих свечей, зажег се и протянул мальчику.

— Разве отец не даст тебе свечу? Хью покачал головой.

— Он говорит, что они слишком дорогие для парня, который зарабатывает только четыре пенса в день.

Никлас нахмурился. Этот ребенок работает в таком аду всего за четыре пенса в день? Ужасно…

Оуэн вынул из кармана леденец и протянул его Хью.

— Увидимся на обратном пути. Они вошли в дверь и двинулись дальше. Когда Хью уже не мог их слышать, Никлас спросил:

— Какого черта такой маленький ребенок делает в шахте?

— Его отцу нужны деньги, — зло сказала Клер. — Мать Хью умерла, а его отец, Най Уилкинс — жадная пьяная скотина, он привел мальчика в шахту, когда тому было всего пять лет.

— Половина здешних шахтеров ходит в молельню, а другая половина — в кабак, — добавил Оуэн. — Пять лет назад наша Клер встала в молельне и сказала, что дети должны ходить в школу, а не работать в шахте. Обсуждение было очень бурным, но в конце концов каждый мужчина в Сионской молельне обещал, что не пошлет своих детей на шахту, пока им не исполнится десять лет.

— Да, осадить ее посмеет только очень смелый мужчина, — заметил Никлас. — Жаль, что меня там не было. Вы молодец, Клер.

— Я делаю то, что могу, но этого слишком мало, — мрачно сказала она. — В шахте до сих пор работает по меньшей мере дюжина мальчиков такого же возраста, как Хью. Они целыми днями сидят в темноте у дверей, которые открывают и закрывают доступ воздуха в выработки.

Они прошли мимо штрека, вход в который был забит доской.

— Почему вход в эту выработку заколочен? — спросил Никлас.

Оуэн остановился.

— Там, в конце, порода внезапно меняется, и угольный пласт исчезает. — Он недоуменно сдвинул брови. — Но почему забили вход? В шахте полно таких выработок, и входы в них ничем не загорожены.

— Наверное, в этой слишком много удушливого газа, — предположила Клер.

— Скорее всего, — согласился Оуэн.

Они двинулись дальше, время от времени прижимаясь спинами к неровной стене, чтобы пропустить очередную тележку. В конце концов они добрались до западной оконечности выработки. Здесь в узком, неправильной формы забое около дюжины человек работали кайлами и совковыми лопатами. Бросив на вновь прибывших беглые равнодушные взгляды, они молча продолжали делать свое дело.

— Это забойщики, — объяснил Оуэн. — По мере того, как они рубят уголь, деревянные стойки передвигают вперед, чтобы потолок не обвалился.

Они молча смотрели на работу забойщиков. На стены с помощью мягкой глины были прилеплены свечи, так что руки шахтеров оставались свободными. Возле каждого из них стояла тележка, в которую они грузили уголь, поскольку забойщику платили сдельно, в зависимости от количества добытого. Никлас изумленно смотрел на их позы. Чтобы добраться до угля, один стоял на коленях, другой лежал на спине, третий согнулся в три погибели, врубаясь в нижнюю часть пласта.

Взгляд Никласа остановился на забойщике, который рубил уголь в самом конце выработки.

— У него же нет свечи, — тихо сказал он. — Как же он видит?

— А он и не видит, — ответила Клер. — Блитин слепой.

— Вы говорите серьезно? — Никлас едва верил своим ушам. — Но как может слепой работать в шахте? И потом, откуда ему знать, что он рубит: уголь или пустую породу?

— Он определяет это на ощупь и по стуку кайла, — ответил Оуэн. — Блитин знает здесь каждую выработку как свои пять пальцев. Однажды, когда вода погасила все свечи, он вывел шестерых из нас в безопасное место.

Один из забойщиков сказал:

— Пора закладывать новый заряд. Другой забойщик выпрямился и отер пот с лица.

— Да, пора. Бодвилл, твоя очередь.

Широкоплечий коренастый шахтер молча положил кайло, поднял большую ручную дрель и начал сверлить породу. Остальные сложили свои инструменты в тележки и покатили их прочь. Прижавшись к стене, чтобы пропустить их, Оуэн объяснил:

— Когда он просверлит достаточно глубокую дыру, то заложит в нес порох, а потом подожжет фитиль.

— А потолок от взрыва не обвалится?

— Не обвалится, если все будет сделано правильно, — ответила Клер.

В ее голосе звучало едва сдерживаемое напряжение. Казалось, что она и сама вот-вот взорвется. Никлас было удивился, но тут же догадался, в чем дело, и разозлился на себя за непонятливость. Он совсем было позабыл, что здесь погиб ее отец, но она об этом помнила: по ее окаменевшему профилю было ясно видно, чего ей стоит находиться в шахте. Никласу захотелось обнять девушку, сказать слова утешения, по он подавил этот порыв. Судя по выражению ее лица, она не нуждалась в сочувствии.

Последним свою тележку катил приземистый забойщик с массивными буграми мышц и физиономией забияки. Поравнявшись в Никласом, он вдруг остановился и прищурился.

— Эге, а я вас знаю! Вы ведь цыганский граф, так?

— Иногда меня так называют. Забойщик сплюнул.

— Скажите вашему дружку лорду Майклу, чтобы получше приглядывал за Мэйдоком, а то старина Джордж уж больно хорошо живет. Слишком хорошо для управляющего. И, повернувшись к своей тележке, покатил ее дальше. Когда забойщик скрылся из виду, Никлас спросил:

— Оуэн, как ты думаешь, Мэйдок ворует?

— Откуда мне знать? — сказал Оуэн. Он явно испытывал неловкость. — Нельзя обвинять человека без доказательств.

— Ты слишком добр, — сказала Клер. — Когда владелец беззаботен, а управляющий жаден, без воровства дело не обойдется.

— Если это правда, — заметил Никлас, — и Майкл об этом узнает, мне бы не хотелось оказаться на месте Мэйдока. У Майкла всегда был крутой нрав.

Бодвилл вытащил дрель из дыры и начал закладывать порох.

— Нам пора идти, — сказал Оуэн. — На обратном пути я хочу вам еще кое-что показать.

Немного пройдя, они свернули в выработку, которая привела их в просторную галерею, потолок которой поддерживали массивные каменные столбы. Подняв свечу, чтобы осветить побольше пространства, Оуэн пояснил:

— Эту лаву со столбами я и хотел вам показать. Если пласт угля широкий, его обычно разрабатывают именно таким способом Тут есть свои преимущества, но вполне возможно, что половина угля все же остается в столбах.

Заинтригованный, Никлас пригляделся к ближайшему столбу и увидел, что его шершавая поверхность черна и поблескивает в свете свечи. Это явно был уголь.

— Береги голову! — внезапно крикнул Оуэн и, схватив Никласа за руку, дернул его назад.

На то место, где только что стоял Никлас, рухнул кусок породы и, ударившись об пол, разлетелся на куски.

Потрясенный Никлас посмотрел на неровный потолок галереи.

— Спасибо, Оуэн. Как ты сумел вовремя его увидеть? Оуэн усмехнулся.

— Бог сотворил пещеры, и там с потолками все в порядке. А в шахтах, поскольку их создал человек, все то и дело рушится и обваливается. Если работаешь в шахте, поневоле научишься смотреть, что у тебя над головой. Чтобы быть шахтером, нужна сила и сноровка.

— Хорошо, что здесь работаешь ты, а не я. Цыган бы умер, если б его заставили работать в таком месте.

— Умереть нетрудно — особенно в этой шахте. — Оуэн повел свечой, освещая галерею. — Мэйдок хочет начать добывать уголь из этих столбов. Говорит, что оставлять их как есть невыгодно.

Никлас нахмурился.

— Но ведь тогда потолок галереи обвалится, не так ли?

— Очень может быть. — Оуэн махнул рукой в сторону деревянной стойки. — Если поставить достаточно таких вот стоек, потолок выдержит, но Мэйдок жалеет деньги на крепеж.

Никлас состроил гримасу.

— Я уже испытываю к мистеру Мэйдоку глубокую неприязнь, а ведь я с ним еще даже не знаком.

— Подождите, пока познакомитесь, — зло сказала Клер. — Тогда ваша неприязнь перейдет в отвращение.

— Так говорить нельзя, Клер, это не по-христиански, — мягко укорил ее Оуэн. — Пойдем, нам пора уходить.

Свернув вслед за ним в боковую выработку. Клер виновато сказала:

— Ты прав. Мне не следовало так говорить. Никлас был рад, что они возвращаются. Шагая вслед за Клер, он посматривал то на потолок, то на ее грациозно покачивающиеся бедра. Пора было подумать, как он использует право на сегодняшний поцелуй.

Когда они дошли до главной лавы и повернули к шахтному стволу, Оуэн вдруг наклонил голову и прислушался.

— Насос опять вышел из строя.

Прислушавшись, Никлас вдруг осознал, что далекое, мерное буханье парового двигателя смолкло и в шахте воцарилась мертвая тишина.

— И часто он ломается?

— Раз или два в неделю. Надеюсь, что его быстро починят. После всех этих весенних дождей шахту наверняка затопит, если насос не заработает через час или два.

Он двинулся дальше Никлас зашагал следом, по гулкий грохот заставил его остановиться. Этот грохот волной прокатился по выработкам и галереям, и порода под ногами Никласа, Оуэна и Клер задрожала.

— Взорвался заряд Бодвилла, — бросил через плечо Оуэн. Внезапно девушка резко обернулась.

— Что это? Послушайте!

Никлас проследил за ее взглядом. Видимость сзади была ограничена — футах в двухстах находился поворот, но воздух словно бы сжимался, и что-то неслось в их сторону со странным, все нарастающим звуком.

Прежде чем Никлас успел открыть рот, чтобы спросить, что происходит, из-за поворота показался водяной вал, доходящий до самого потолка, и с бешеной скоростью покатился к ним.

Глава 10

Едва увидев волну, Оуэн крикнул:

— Лезьте на стены и держитесь! Я попробую помочь Хью.

Он бросился вперед, и огонек его свечи погас. Клер схватила Никласа за руку и потащила его к ближайшей деревянной стойке.

— Быстрее! Надо подняться как можно ближе к потолку. Мгновенно оцепив ситуацию, Никлас бросил свечу, схватил Клер за талию и поднял ее так высоко, как только мог. Она влезла вверх по неровной стене, Никлас вскарабкался следом. Между стеной выработки и стойкой было всего несколько дюймов, и Никлас одной рукой обхватил деревянную подпорку, а другой — Клер.

Затем бешеный поток обрушился на них, потушив свечу на шляпе Клер и накрыв их с головой. Течение было очень бурным, и Никласу понадобилась вся его сила, чтобы удержаться. Что-то тяжелое ударило их и унеслось прочь, едва не выбив Клер из объятий Никласа.

Девушка крепко прижалась к нему; он повернул ее так, чтобы она спиной уперлась в стену, и заслонил своим телом. Что-то опять ударило его в ребра, вышибив из легких последние остатки воздуха, но в этот раз Клер не пострадала.

Время шло, а вода все не спадала. Когда жгучая боль в легких стала нестерпимой, Никлас подумал: «Неужели нам суждено утонуть здесь, вдали от солнца и ветра?» Он прижался лицом к волосам Клер и почувствовал, как шелковистые пряди обтекают его щеку. Какой бессмысленный конец двух жизней! А он считал, что им будет отпущено больше времени…

Руки Клер, державшиеся за него, начали разжиматься, но тут течение сделалось слабее. Чувствуя, что уровень воды падает, Никлас поднял лицо и с радостью заметил между потоком и потолком выработки тонкий слой воздуха.

С шумом втянув его в свои горящие легкие, он приподнял почти задохнувшуюся Клер. Когда ее голова показалась над поверхностью воды, девушка закашлялась, и по телу ее пробежала конвульсивная дрожь. В темноте Клер казалась такой слабой, такой хрупкой, что Никлас невольно обхватил ее еще крепче.

Несколько минут они просто прижимались друг к другу, наслаждаясь возможностью дышать. Уровень воды понизился еще на фут, после чего его падение прекратилось.

— Вы имеете какое-нибудь представление о том, что могло произойти? — спросил Никлас.

Клер опять закашлялась, потом, хватая ртом воздух, с трудом проговорила:

— Должно быть, от взрыва порохового заряда в лаву прорвался подземный ручей. Иногда такое случается, но обычно воды бывает меньше.

— А паровой насос сломался, — мрачно напомнил Никлас. — Надеюсь, его скоро починят.

Течение между тем не ослабевало; если бы он не держался за стойку, их бы унесло. Никлас пошарил левой ногой по стене и нашел выступ. Теперь у них появилась еще одна точка опоры. Сколько же времени это продлится? В конце концов холод и усталость возьмут свое…

— Если вода опять начнет подниматься, придется попробовать выплыть, но в темноте мы легко можем заблудиться. Думаю, пока лучше оставаться здесь и молиться, чтобы вода спала.

Пытаясь придать своему голосу шутливый тон, Клер сказала:

— Неужели вы сказали «молиться»? Должно быть, мне в уши попала вода.

Никлас издал короткий смешок.

— Прежде чем мой небезызвестный вам друг Майкл решил разбогатеть на угле, он был военным. Так вот, однажды он сказал, что на поле боя все становятся верующими.

Он почувствовал, что его слова позабавили Клер. Но когда она заговорила, в ее голосе не было смеха.

— Как вы думаете, Оуэну и Хью удалось спастись?

— Полагаю, что да, — ответил он, надеясь, что его оптимизм обоснован. — Оуэн был впереди, намного дальше нас и, я думаю, оттуда было уже рукой подать до той двери, которую открывает и закрывает мальчик. Возможно, они сейчас держатся за стойку, так же как мы, а если повезло, то успели проскочить в дверь и закрыть ее за собой. А это скорее всего замедлило скорость водяного потока и дало им время перебраться в более высокий свод.

— О Господи, надеюсь, что так оно и есть, — прошептала Клер. — Но могли погибнуть и другие шахтеры. Боюсь, что после закладки заряда Бодвилл не успел далеко уйти.

Она дрожала как в лихорадке, и Никласу показалось, что он догадался — почему.

— Ваш отец погиб где-то здесь? — спросил он.

— Нет. Это произошло в другом конце шахты. — Она надолго замолчала, потом вдруг выкрикнула:

— Я ненавижу это место! Господи помилуй, как же я его ненавижу! Если бы я могла завтра же закрыть эту шахту — я бы это сделала. Здесь погибло столько людей. Столько людей… — Ее голос пресекся, и она прижалась лицом к его плечу.

— Шахта отняла жизнь у кого-то еще, к кому вы чувствовали особую привязанность? — тихо спросил он.

Сначала она ничего не ответила, в тишине слышалось лишь журчание воды, потом, запинаясь, произнесла:

— Когда-то… в ранней юности… я встречалась с парнем. Мне было тогда всего пятнадцать, а Айвору — на год больше. Но мы испытывали друг к другу нежность, мне все время хотелось смотреть на него, а ему — на меня. Это была первая, робкая влюбленность. Иногда, выйдя после службы из молельни, мы разговаривали — на общие темы, боясь, что кто-нибудь догадается о наших чувствах… Увы, им не суждено было окрепнуть и стать более зрелыми: в шахте произошел взрыв газа. Айвор сгорел заживо, — содрогнувшись всем телом, с горечью закончила Клер.

Выросший в долине Никлас не раз наблюдал невинную страсть деревенских парней и девушек, которые нашли своих суженых. Какой-нибудь циник мог бы сказать, что в основе подобных отношений кроется простая животная похоть, но Никлас знал, что это не так. Достаточно было вспомнить, как Оуэн ухаживал за Маргед: с самого начала влюбленных окружал такой сияющий ореол немного нелепого, наивного, но искреннего взаимного обожания, что Никласу порой бывало больно видеть их вместе. Он завидовал, потому что сам никогда не был настолько невинным.

В пятнадцать Клер наверняка была такой же, какой была в этом возрасте Маргед, — с чистой душой и преданным сердцем. Был ли юный Айвор достоин этого дара — ее первой любви? Клер никогда этого не узнает, как не узнает, был ли он способен предать ее, — потому что он умер, когда их любовь еще только расцветала, тая в себе бесконечные возможности…

С той самой минуты, когда они подошли к шахте, Никласа одолевало желание немедленно защитить Клер от грозящих со всех сторон опасностей, но он подавлял в себе эти порывы. Теперь же он перестал бороться с собой и сделал единственное, что было сейчас в его силах, — попытался хоть как-то утолить ее печаль.

— Вы очень смелая, — прошептал он и, наклонив голову, провел губами по ее мокрой щеке.

Когда их губы встретились, Клер тихо, удивленно вздохнула, и ее голова опустилась на плечо Никласа. В отличие от прохладной щеки ее уста были волнующе горячи. Держать ее в воде было нетяжело, она казалась легкой и податливой. Там, где их тела прижимались друг к другу, мокрая одежда смялась и нагрелась, создавая ощущение, будто это соприкасается обнаженная плоть. Клер, похоже, не возражала, что его бедро очутилось между ее бедрами, а ее груди были крепко прижаты к его груди.

Вначале его поцелуй был простым — только прикосновение сомкнутых губ — и почти братским. Но в желании, которое она в нем возбуждала, не было ничего братского. Для пробы он слегка разжал губы — и тотчас ее губы тоже раскрылись, и их дыхание смешалось.

Ободренный, он коснулся ее губ языком. Клер вздрогнула, и на одно мучительное мгновение он испугался, что сейчас она скажет: «Довольно», — и окончит этот поцелуй. Но вместо этого ее язык робко коснулся его языка, а руки стали легко-легко поглаживать его спину.

Вкус у нее был сладкий, как у летнего вина. Он понимал, что это безумие — чувствовать такое жгучее, неукротимое желание сейчас, когда им грозила смерть, однако на один шалый миг он забыл обо всем: о воде, о непроглядной тьме, об опасности их положения. В этот миг для него существовала только Клер. Никлас приподнял колено выше, и она еще прочнее уселась на его бедре. Их ноги соприкасались по всей длине. Она отвечала на его поцелуй всем телом, такая же податливая, как вода, которая их окружала. В ее неумелой неуверенной пробе своих сил таился намек на пока еще дремлющую невинную сладострастность.

Клер предполагала, что когда Никлас наконец поцелует ее как полагается у любовников — в губы, это будет что-то вроде атаки на все ее чувства. Она совершенно не ожидала, что встретит такую чудесную нежность. Интуитивно девушка чувствовала, что эти объятия отличаются от вчерашних и позавчерашних, когда он просто спокойно проверял ее реакцию и намеренно обманывал ее ожидания, стремясь сбить с толку. Сегодняшний поцелуй был другим, обоюдным, потому что сейчас они уже не были противниками: опасность сделала их товарищами.

И эта опасность еще далеко не миновала. Клер нехотя отвернула лицо.

— Я… я думаю, что… хватит.

— Вы думаете? Но вы не уверены?

Прежде чем она успела ответить, его губы вновь встретились с ее, и под воздействием этих колдовских чар ее заговоривший было робкий здравый смысл снова умолк. Она прижалась к нему и задрожала, когда его рука медленно скользнула вверх и задела ее грудь. Это легкое прикосновение вызвало в ее теле целую бурю ощущений.

Но вместе с ними тотчас же явилось чувство вины и острого смущения от того, что его чресла бесстыдно трутся о ее лоно. Она отстранилась и твердо сказала:

— Я уверена.

Он затаил дыхание, потом медленно, с тяжелым вздохом сожаления отпустил ее.

— Какая жалость…

Рука, крепко обнимавшая ее, начала медленно-медленно разжиматься.

Клер соскользнула с его бедра, чтобы хоть немного уменьшить их чрезмерную близость. Однако трудно было сохранять видимость достоинства, когда их тела по-прежнему оставались сплетенными: ведь отделившись, она рисковала утонуть.

Эта мысль вновь всколыхнула в душе Клер тот ужас, который она испытала, когда ее едва не утянуло под воду. Это Никлас спас ее, спас от верной смерти. Если бы он не был таким сильным и упорным, она превратилась бы сейчас в еще одну жертву ненасытной шахты.

— Вы спасли мне жизнь, милорд. Спасибо.

— Я руководствовался чисто эгоистическими соображениями. Без вас в моем доме тотчас бы воцарился хаос.

Его поддразнивание разбудило в ней чувство юмора.

— Однако если бы я своим непрошеным вмешательством не осложнила вашу жизнь, — заметила Клер, — вы были бы вольны покинуть Эбердэр.

— А кто сказал, что жизнь должна быть проста? — И он уткнулся лицом в изгиб между ее плечом и шеей.

У Клер перехватило дыхание. В их соглашении говорилось только о поцелуях: в своей наивности она и не подозревала, какими разнообразными, ничуть не менее обольстительными, чем поцелуи, могут быть иные прикосновения мужчины.

Силясь хоть как-то отвлечься от их воздействия, она сказала:

— Вода спала еще на один фут или около того.

— Верно. Давайте посмотрим, смогу ли я встать во весь рост.

Никлас положил ее ладонь на рудничную стойку и отодвинулся. Почувствовав, что он больше не держит ее. Клер сдавленно вскрикнула, попыталась ухватиться за стойку, но течение уже успело отнести девушку в сторону, и ее руки нащупали только скользкий камень, за который невозможно было цепляться.

Он тотчас же подхватил ее и снова притянул к себе.

— Мне следовало сначала спросить, умеете ли вы плавать.

Клер покачала головой, потом, вспомнив, что он не видит ее в, темноте, сказала:

— Боюсь, что нет.

— Ну что ж, тогда мы будем действовать с большей осторожностью.

Теперь, прежде чем отпустить ее, Никлас положил на стойку обе ее ладони и удостоверился, что она крепко держится за деревянный столб.

— Я стою, — сказал он через минуту. — Вода доходит мне до подбородка, и течение не слишком сильное. Думаю, нам пора двигаться в путь. Вам, мисс Морган, придется сесть мне на спину. Мне совсем не хочется потерять вас в темноте.

— Полностью с вами согласна. Кстати, насчет темноты. У вас есть огниво? Может быть, нам удастся зажечь свечу.

— Как, у вас сохранились свечи? Я свои потерял, когда начался этот потоп. Надо было связать их вместе, как советовал Оуэн. Но огниво у меня есть. Подождите, проверю, как там моя трутница. — Немного поплескавшись, он отыскал коробочку с трутом и поднял со над поверхностью воды. — Увы, трут намок. Жаль, что я не настоящий Старый Ник, — тогда я смог бы зажечь свечу одним щелчком пальцев.

Когда он вновь приблизился, невидимый в темноте, в Клер плеснула небольшая волна.

— Вот и я, — сказал Никлас. — Залезайте на борт. Руками она обвила его шею, а ногами — талию; его мускулистое тело показалось ей куда более надежной опорой, чем деревянная стойка. Никлас обхватил левой рукой ее левую голень и зашагал вперед по глубокой воде, вытянув правую руку вперед, чтобы в темноте не уткнуться в стену.

— Если я отведу руку в сторону, то смогу все время нащупывать боковую стену выработки, — предложила Клер.

— Хорошая мысль: это поможет нам не сбиться с курса. Он двигался в воде с медленной грацией сильного, уверенного в себе мужчины, и Клер было сладко чувствовать, как при каждом шаге напрягаются его твердые мышцы, плотно прижимаясь к внутренней поверхности ее бедер. Внезапно ей вспомнился случайно подслушанный обрывок разговора двух старших женщин. Одна из них, вдова, сказала, что ей страсть как хочется опять почувствовать между ног хорошего, крепкого мужчину. Тогда Клер отвернулась, не желая слушать непристойности, но теперь она лучше поняла эти откровенные слова. Хотя вдова, конечно, имела в виду совсем другое, от движений Никласа где-то в самой глубине тела Клер зарождалось смутное удовольствие. Ей захотелось шевельнуть бедрами, чтобы смягчить странное ноющее ощущение, возникшее там, где сходились ее ноги.

Вместо этого она прильнула горящим лицом к его затылку. Как же после всей этой неприличной близости их тел они смогут возвратиться к обычным, безопасным отношениям? Впрочем, о какой безопасности может идти речь? Она не была в безопасности с тех самых пор, когда явилась в Эбердэр просить Никласа о помощи.

По мере того как эти мысли беспорядочно сменяли друг друга в голове Клер, пальцы ее правой руки ощупывали стену, касаясь неровного камня и — время от времени — деревянных стоек. Дважды они проходили мимо входов в другие выработки.

Затем она ощутила под рукой что-то иное. Холодное и скользкое, но мягкое и утыканное колкой щетиной. Клер повела рукой в сторону — и нащупала ткань. Тихонько взвизгнув, она отдернула руку.

— Что случилось? — тревожно спросил Никлас.

— Там… там утопленник, — дрожащим голосом ответила Клер.

Он остановился.

— Может быть, этот человек еще жив.

Вспомнив дряблую безжизненную кожу, девушка содрогнулась и затрясла головой.

— Нет, не думаю.

— Возможно, это бедняга Бодвилл. Когда нас только подхватил поток, я почувствовал, как об меня что-то стукнулось — наверное, это было его тело. Если он умер, то мы уже ничем ему не поможем. Нам надо идти дальше, Клер.

Его будничный тон помог ей взять себя в руки. Больше всего девушка испугалась того, что она, возможно, наткнулась на тело Оуэна, но лицо её друга было чисто выбрито, а этот несчастный зарос щетиной…

Никлас снова зашагал вперед. Когда они отошли от утопленника на почтительное расстояние. Клер опустила руку и вытерла ее о штаны — бессмысленный жест, ведь она была в воде по самую шею — после чего опять начала ощупывать стену.

Выработка казалась бесконечной, во всяком случае, гораздо более длинной, чем когда у них был свет; Клер уже начала спрашивать себя, не свернули ли они как-то в боковой штрек, когда Никлас вдруг остановился снова.

— Держитесь. Мы попали в тупик, — сказал он. — Нет, выработка идет дальше, но, начиная отсюда, ее потолок опускается ниже уровня воды, — поправился он через несколько мгновений.

Клер сдвинула брови, припоминая.

— Был один участок, где потолок нависал очень низко, — сказала она. — Но по-моему, это продолжалось недолго. Вам еще тогда пришлось пригнуть голову.

— Честно говоря, я как-то не обращал на такие вещи особого внимания. Единственно помню, что иногда я мог идти прямо, а иногда нет. — В его голосе звучала озабоченность. — Я не хочу утаскивать вас под воду, не зная, как далеко тянется этот участок. Вы можете подержаться за стойку, пока я разведаю путь?

Клер совершенно не улыбалось остаться в полузатопленной выработке наедине с плавающим где-то рядом мертвецом, но она спокойно сказала:

— Рудничная стойка есть сзади нас, футах в десяти. Я могу подержаться за нее.

Он начал пятиться, пока она не нащупала стойку.

— Можете как следует за нес ухватиться?

— Да, за нее как раз очень удобно держаться, — уверила она его.

Он торопливо поцеловал ее в лоб, потом сказал с легкой досадой:

— Извините, я забыл. Похоже, я использовал свой завтрашний поцелуй, да?

— Думаю, что при данных обстоятельствах я разрешу вам его не засчитывать, — с нарочитой серьезностью ответила Клер.

— В таком случае… — Он обнял ее и снова поцеловал, на сей раз в губы, и долго не отпускал.

От его объятий по всему ее телу, вплоть до заледеневших пальцев ног. разлилось блаженное тепло. Когда Никлас наконец отстранился, она попыталась, впрочем, без особого успеха, придать своему голосу строгость:

— Вы слишком много себе позволяете, лорд Эбердэр. Он издал короткий смешок.

— Что верно, то верно.

И, более не обремененный пассажиркой, быстро поплыл по направлению к тому участку, где потолок уходил под воду.

Клер прислушивалась, стараясь по звукам определить, что он делает. Никлас остановился, несколько раз глубоко вдохнул, чтобы набрать в легкие как можно больше воздуха, а затем с тихим плеском выдры, ныряющей с берега в ручей, ушел под воду.

Окружающая ее вода тотчас же показалась Клер на десять градусов холоднее. Она задрожала, живо представив в воображении самый ужасный исход. Если они заблудились, свернув из главной выработки куда-то вбок, то Никлас, ничего не подозревая, плывет сейчас навстречу своей гибели. «А ну, прекрати паниковать», — твердо сказала она себе. Граф-демон уже вполне доказал, что может позаботиться и о себе, и о ней.

И тем не менее Клер казалось, что она ждет Никласа целую вечность. Наконец, шумно хватая ртом воздух, он вынырнул на поверхность и, едва к нему вернулась способность говорить, поплыл к девушке.

— Этот участок забирает немного вверх, так что на другом его конце мельче, чем здесь. Думаю, мы можем его преодолеть, но будет нелегко — вам придется надолго задержать дыхание. Вы доверитесь мне?

— Конечно, ведь я нужна вам, чтобы пристойно вести хозяйство. — Когда он находился рядом, шутить было совсем нетрудно.

Никлас рассмеялся и донес ее по воде до того места, где потолок уходил под воду.

— Сделайте несколько глубоких вдохов и обеими руками возьмитесь за мою левую кисть. Когда будете готовы, сожмите ее два раза.

Она исполнила все в точности, схватилась пальцами обеих рук за его руку, потом дважды сжала ее в знак готовности, и он, нырнув, потащил се за собой. Он плыл на боку, мощно отталкиваясь ногами. Плыл Никлас быстро, однако Клер скоро поняла, что, предупреждая се, он нисколько не преувеличил: ей и в самом деле было ой как нелегко. Хотя она верила ему, вскоре, когда в ее легких кончился воздух, ее охватила паника. Клер отчаянно захотелось выскочить на поверхность и глотнуть воздуха. Но вместо этого, чувствуя, что ее сердце стучит, как барабан, она сделала медленный выдох в воду.

Клер казалось, что еще немного — и она не выдержит и вдохнет воду, но тут Никлас внезапно дернул ее вверх, и они вынырнули на поверхность. Она приникла к нему, тяжело дыша.

— Вы храбрая девушка, — пробормотал он, гладя ее по спине.

— Не храбрая, — с трудом выдохнула Клер, — и не девушка. А очень, очень сердитая старая дева.

Никлас рассмеялся и поцеловал ее еще раз. У нее было полное право остановить его — он уже давно превысил свой лимит, — но она этого не сделала. Его поцелуи придавали ей мужества, а оно было ей необходимо. О нравственности она подумает, когда они наконец выберутся из-под земли.

Ее сотрясало желание — да, желание, и только оно вливало силы в ее усталое измученное тело. Клер не сразу осознала, что это ритмичное пульсирование присутствует не только в ней самой, но и вовне. Все вокруг — и вода, и камень — вибрировало и сотрясалось. Клер вскинула голову и с облегчением сказала:

— Насос заработал.

Она попыталась достать ногами пол и с радостью обнаружила, что может стоять, держа лицо над водой — хотя и не без труда.

— Аллилуйя! В честь этого надо поцеловаться, — воскликнул Никлас. И, снова заключив ее в объятия, начал искать губами ее рот. Она, смеясь, оттолкнула его.

— Вы когда-нибудь думаете о чем-либо, кроме поцелуев? — Временами, — признался он, — но не по доброй воле. — Он обхватил ее руками за талию и поднял так, что их губы оказались на одном уровне.

С каждым разом Клер становилось все легче отдаваться его поцелуям. И вот сейчас у нес тоже было такое чувство, будто она плывет, плывет в пьянящей смеси воды и желания. Рай в угольной шахте…

Призвав на помощь здравый смысл, она отклонилась назад и проговорила сдавленным голосом:

— Если мы тотчас же не прекратим, вода вокруг нас закипит.

— Клариссима! — воскликнул он с видимым удовольствием. — Это самые приятные слива, которые я от вас слышал!

Хорошо, что Никлас не попытался поцеловать ее опять, — ее воля к сопротивлению была уже на исходе. Потом он поставил девушку на ноги, обвил рукой ее плечи, и они двинулись дальше.

В скором времени они наткнулись на стену, которая издала при этом металлический лязг. Никлас ощупал ее свободной рукой.

— По-моему, это та дверь, которую охранял Хью.

Слава Богу, поблизости не было видно плавающего маленького мертвого тела… Никлас пригнулся, и, обхватив Клер за талию, проплыл вместе с ней через затопленную доверху дверь.

Вынырнув с другой стороны двери и поморгав, он ощутил огромное облегчение: впереди блестели огоньки свечей. Человек шесть шахтеров приближались к нему по воде, которая доходила им только до пояса, и первым среди них шел Оуэн.

Он закричал:

— Клер, Никлас, это вы?

— Да, мы, и с нами все в порядке, — крикнул в ответ Никлас, помогая Клер встать на ноги. — А ты сумел выручить Хью?

— Да, но еще немного — и ему пришел бы конец. Когда мы доплыли до верхнего горизонта, мне пришлось поднять малыша из шахты наверх. Бедняга так перепугался, что ни за что не хотел оставаться под землей.

— Там, в выработке, плавает утопленник, — угрюмо сказала Клер. — Еще жертвы есть?

— Это, должно быть, Бодвилл, упокой Господи его душу, — Оказал Оуэн. — Но больше никто не погиб и особо не пострадал. Нам крупно повезло.

— Мы пошли за Бодвиллом, — сказал одни из шахтеров.

— Он неподалеку от того участка, где низкий потолок. — пояснил Никлас.

Шахтер кивнул и вместе с тремя другими направился к металлической двери. Вода быстро спадала, и теперь по ту сторону двери уже можно было идти с зажженными свечами.

Когда Клер и остальные побрели к главной галерее, Оуэн сказал:

— Простите, что мы так долго не приходили вам на помощь. Там впереди есть один участок, который никак невозможно было преодолеть, пока не заработал насос.

— С нами ничего не произошло, хотя, не скрою, мне случалось проводить время с куда большей приятностью, — сухо ответил Никлас. — Тут что, каждый день бывают такие истории, или этот потоп был устроен специально в мою честь?

Оуэн вздохнул.

— Хотел бы я сказать, что сегодня выдался необычный день, да жаль, не могу.

"Нет худа без добра, — подумала Клер, устало бредя по пояс в воде. По крайней мере теперь, когда Никлас узнал, что к чему, на собственной шкуре, в шахте наверняка многое изменится, и очень скоро.

Глава 11

Зная, как Клер обессилена, Никлас крепко обхватил се рукой, когда скрипящая лебедка стала поднимать их на поверхность. После того как он протащил девушку на закорках по полузатопленной шахте, ему вовсе не хотелось потерять ее теперь, на последнем этапе пути. Она устало прислонилась к нему, явно довольная, что он ее держит.

Наверху он спрыгнул на землю, потом помог ей вылезти из подъемной петли. От пронзительного ветра их насквозь промокшая одежда мгновенно стала холодной, как лед.

Хью стоял возле устья шахты, глядя на возвращающихся во все глаза. Когда он увидел Оуэна, поднявшегося на поверхность вместе с Никласом и Клер, лицо его осветилось счастливой улыбкой.

— Ох, и рад же я, что вы живы, мистер Моррис! Эта шахта — проклятое место.

Оуэн похлопал мальчика по плечу.

— В работе шахтера нет ничего дурного, Хью, хотя она и не каждому по душе.

— Клянусь перед Господом Иисусом, что никогда больше туда не спущусь, — проговорил мальчик таким серьезным голосом, что стало ясно: это не богохульство, а обет. Пока он произносил эти слова, лебедка подняла на поверхность еще нескольких шахтеров. Один из них, тощий верзила с красным лицом, заорал:

— Я слыхал, что ты тут сказал, малец, и чтоб больше я от тебя такой ерунды не слышал! А чтобы отучить тебя от нытья, я сейчас спущу тебя обратно в шахту.

Маленькое личико Хью побелело. Дрожа, но явно не собираясь отступать от своих слов, он промолвил:

— Нн… нет, я туда больше не пойду.

— Я твой отец, и ты будешь делать то, что я говорю, — рявкнул краснолицый и, шагнув к Хью, протянул длинную руку, чтобы схватить его за запястье.

Мальчик истошно закричал и юркнул за спину Оуэна.

— Пожалуйста, мистер Моррис, не позволяйте ему забрать меня! Пожалуйста!..

— Послушай, Уилкинс, — мягко сказал Оуэн, — твой парень чуть было не утонул. Его надо покормить и уложить спать, а уж никак не спускать обратно в шахту.

— Не лезь не в свое дело, Моррис. — Уилкинс снова попытался поймать сына и едва не упал.

Выражение лица Оуэна стало жестким.

— Да ты пьян! Оставь ребенка в покос, пока не протрезвеешь.

Шахтер взорвался, как порох и, тряся костлявым кулаком, заревел:

— Не смей меня учить, что мне делать с собственным сыном, ты, сюсюкающий методистский ублюдок!

Оуэн ловко уклонился от тумака, после чего с видимым удовлетворением сшиб своего противника с ног метким ударом в челюсть. Пока оглушенный Уилкинс без чувств лежал на земле, Оуэн повернулся к мальчику и опустился рядом с ним на колени.

— Пойдем-ка лучше ко мне, Хью, и попьем чаю, — ласково проговорил он. — Твой отец нынче не в духе.

Увидев искаженное страхом и обидой личико Хью, Никлас поморщился, как от боли — все это слишком живо напомнило ему собственное детство. А то, как говорил с ребенком Оуэн… Перед глазами Никласа мгновенно возникло доброе и честное лицо преподобного Моргана.

Желая отделаться от этих горьких воспоминаний, он отвернулся — и как раз вовремя: Уилкинс, шатаясь, встал на ноги, поднял с земли свое кайло и с гримасой ярости размахнулся, чтобы ударить им Оуэна в затылок.

Под дружный крик «Берегись!» Никлас рванулся вперед и с такой силой вырвал кайло из рук Уилкинса, что тот свалился на землю. Однако, свирепо взревев, тут же попытался подняться вновь.

Никлас пнул его носком сапога в живот, и пьяный шахтер снова нелепо растянулся на спине.

Тогда Никлас опустил кайло и упер его стальное острие прямо в горло Уилкинса. От того тяжело разило дешевым виски. Да тут все ясно, как день: такому вечно пьяному мерзавцу нельзя доверить и собаку, не то что ребенка!

— У меня к тебе есть предложение, Уилкинс, — спокойно сказал Никлас. — Работа в шахте пришлась твоему сыну не по душе, а он парнишка упрямый. Так что сам видишь — тебе от него не будет никакого толку. Хочешь, я заберу его у тебя? Ну… скажем, за двадцать гиней? Это никак не меньше того, что Хью может заработать за много лет, открывая и закрывая дверь в шахте, к тому же тебе не придется тратиться ни на его питание, ни на одежду.

— А ты еще кто такой? — озадаченно заморгав, спросил Уилкинс.

— Я Эбердэр.

Физиономия пьяницы искривилась. Забыв об опасности своего положения, он насмешливо прохрипел:

— Ах, вот оно что! Цыганский граф неравнодушен к мальчикам! Так вот почему твоя жена тебя на дух не переносила, а?

Никлас судорожно стиснул рукоятку кайла, борясь с желанием всадить его в мягкое горло краснорожего верзилы.

— Ты так и не ответил, согласен ли отдать своего сына, — выговорил он, овладев собой. — Двадцать гиней, Уилкинс. Подумай, сколько виски можно купить на такие деньги.

Упоминание о деньгах и тем более о виски моментально направило мысли Уилкинса в другое русло.

— Ладно, — буркнул он наконец. — Давай двадцать пять гиней, и можешь забирать щенка со всеми потрохами. Бог мне свидетель, проку от него ни на грош. Только и делает, что ноет и хнычет, да клянчит еду.

Никлас посмотрел на шахтеров, которые молча наблюдали эту сцену.

— Вы согласны быть свидетелями того, что мистер Уилкинс добровольно отказывается от всех прав на своею сына в обмен на сумму в двадцать пять гиней?

Большинство зрителей кивнули: на их лицах было написано отвращение к человеку, который готов продать собственного сына.

Никлас отвел острие кайла от горла Уилкинса, и тот тяжело поднялся на ноги.

— Дай мне свой адрес, и сегодня вечером тебе доставят деньги. Мой управляющий потребует у тебя расписку, удостоверяющую, что тебе заплачено за мальчика сполна.

После того как Уилкинс кивнул в знак согласия, Никлас отбросил в сторону кайло и вкрадчиво проговорил:

— Ну вот, теперь, когда мы с тобой оба стоим на ногах, может, ты откроешь свой грязный рот и возведешь на меня еще какой-нибудь поклеп? Не бойся, я не вооружен, так что мы сможем обсудить твои заявления и разобраться между собой как мужчина с мужчиной.

Хотя шахтер был тяжелее по меньшей мере фунтов на тридцать, он отвел глаза и тихо, так, чтобы его смог расслышать лишь только Никлас, пробормотал:

— Да делай ты, что тебе нравится, цыганский ублюдок, мне-то что?

Чувствуя, что Уилкинс уже надоел ему до самой последней крайности, Никлас отвернулся от его багровой физиономии и обратился к Моррису.

— Оуэн, если я возьму на себя все расходы на содержание Хью, ты согласен забрать его к себе и растить вместе с твоими собственными детьми? Или, если это по какой-то причине невозможно, не знаешь ли ты какую-нибудь другую подходящую семью?

— Мы с Маргед возьмем его, — Оуэн обнял мальчика за плечи. — Хочешь всегда жить со мной, Хью? Только имей в виду: тогда тебе придется ходить в школу.

Глаза Хью наполнились слезами. Он кивнул и молча уткнулся лицом в шею Оуэна. Пока тот гладил малыша по спине, Никлас вместо того, чтобы растрогаться, цинично размышлял о великой силе денег. За каких-то двадцать пять гиней можно было дать ребенку совершенно новую жизнь! Естественно, благородная кровь стоила больше: сам Никлас обошелся старому графу вчетверо дороже. И можно не сомневаться, что тот заплатил бы и более высокую цену, если б в жилах его внука не было низкой примеси цыганской крови.

Лицо Никласа напряглось и застыло; он отвернулся.

Отныне малыш Хью будет жить в доброй, порядочной семье — это единственное, что действительно имело сейчас значение…

На протяжении всей этой сцены Клер молча наблюдала за Никласом, и ее проницательные голубые глаза подмечали все. Когда он взглянул на нее, девушка сказала:

— Теперь я вижу, что вы, милорд, небезнадежны.

— Если вы воображаете, будто я сделал это из человеколюбия, то глубоко заблуждаетесь, — резко возразил он. — Всему виной мое своенравие и упрямство.

Она улыбнулась.

— Упаси Бог упомянуть ваше имя в связи с каким-нибудь добрым делом! Ведь тогда вас, чего доброго, с позором исключат из Общества Развратников и Плутов.

— Меня не могут исключить, так как я — один из его членов-учредителей, — отпарировал Никлас. — Между прочим, вам давно пора переодеться в сухое, иначе вы замерзнете до смерти. И необходимо принять ванну — на вас столько угольной пыли, что вы выглядите как трубочист.

— Вы тоже, милорд. — Продолжая улыбаться, она вошла в сарай, где перед спуском в шахту оставила свою одежду. Никлас, Оуэн и Хью воспользовались другим сараем. Обычно Оуэн трудился до более позднего часа, но так как наводнение нарушило весь распорядок работы шахты, он решил вместе с Хью отправиться домой пораньше.

Переодеваясь, Никлас тихо спросил Морриса:

— Ты уверен, что Маргед не станет возражать, если ты приведешь в дом чужого ребенка?

— Не станет, — убежденно ответил Оуэн. — Хью — умный, славный малыш, и Маргед часто говорила мне, что хотела бы, чтобы он был нашим сыном. Поскольку Уилкинс не пускал его в воскресную школу, она сама при случае учила его и буквам, и счету. Да и кормила тоже. Бедняга все время ходил голодный.

Пока они разговаривали, Хью стащил с себя свою мокрую рваную рубашку, обнажив костлявую спину, исполосованную вздувшимися рубцами от ремня. Никлас нахмурился.

— Меня так и подмывает выйти и оторвать Уилкинсу голову. Или ты предпочитаешь проделать это собственноручно?

— Не искушай меня, — с сожалением вздохнул Оуэн. — Теперь, когда Уилкинс согласился отдать мальчика, лучше оставить все как есть. Он несколько лет прослужил в армии и теперь рад любому предлогу, чтобы подраться. Ради чего делать из него еще большего врага, чем сейчас? А кроме того, — заключил он, вспомнив о благочестии, — наш Господь Иисус Христос был против насилия. Никлас усмехнулся, надевая сюртук.

— Что я слышу? Разве не ты только что уложил Уилкинса не хуже, чем любой профессиональный боксер?

— Иногда приходится быть твердым с коснеющими в грехе нечестивцами, — с лукавым огоньком в глазах ответствовал Оуэн. — Даже Иисус как-то вышел из себя и бичом изгнал менял из храма.

Хью подошел к Оуэну и доверчиво взял его за руку. Никласу тут же снова вспомнился преподобный Морган. Хорошо, что он поддался доброму порыву и выкупил мальчика у этого зверя, его отца.

Когда они закончили переодеваться и вышли из сарая, Никлас увидел, что тело Бодвилла уже подняли из шахты и теперь укладывают на землю возле будки рукоятчика. За этой процедурой наблюдал массивный человек, по-шахтерски мускулистый, однако одетый в дорогой костюм и явно привыкший командовать.

— Это Мэйдок, — пробормотал Оуэн.

Никлас так и подумал. Хотя ему и хотелось встретиться с управляющим пенритской шахтой, он предпочел бы, чтобы это произошло при других обстоятельствах. Оглянувшись в поисках Клер, он увидел, что она выходит из другого сарая, одетая в мужской верховой костюм. Слава Богу, что вокруг толпится много народа — будет нетрудно забрать ее и лошадей и незаметно скрыться. Однако на сей раз удача им изменила. Мэйдок отвернулся от утопленника, поднял голову, и его взгляд упал на Клер.

— Что ты здесь делаешь?! — рявкнул он. — Опять явилась мутить воду? Я же тебе ясно сказал, чтобы ты со всей своей благочестивой чушью не смела и носа сюда казать!

Этот тип не меньше Уилкинса заслуживал того, чтобы оторвать ему голову, однако Никлас приехал на шахту изучить положение дел и не собирался начинать никому не нужную войну. Прежде чем Клер успела раскрыть рот для ответа, он выступил вперед и примирительно сказал:

— Если вы рассержены, вините во всем меня. Это я попросил мисс Морган привести меня сюда. Мэйдок повернулся к нему.

— А ты еще кто такой?

— Я граф Эбердэр.

Управляющий на мгновение смутился, однако тут же вновь преисполнился апломба.

— Вы нарушили границы чужих владений, лорд Эбердэр, — грозно прорычал он. — Убирайтесь с территории шахты и впредь держитесь от нее подальше!

— Угольная компания арендует эту землю у семьи Дэйвисов, — с обманчивым спокойствием ответил Никлас. — Не забывайте, что хотя земля арендована, она по-прежнему принадлежит мне. Возможно, вам следовало бы беседовать со мною в несколько ином тоне.

Мэйдок с видимым усилием обуздал свой гнев.

— Извините за то, что говорил с вами резко, но у нас только что произошел несчастный случай со смертельным исходом, так что сейчас не самое лучшее время для посещений. — Внезапно его осенила догадка; глаза его злобно сузились. — Вы что, уже спускались в шахту?

— Да. Это было незабываемо. Мэйдок развернулся и с яростью уставился на толпящихся возле тела Бодвилла рабочих.

— Кто из вас помог Эбердэру спуститься? Догадываясь, что любой, кто сознается в этом непростительном деянии, будет немедленно уволен, Никлас бросил Оуэну предостерегающий взгляд и сказал:

— Это опять целиком моя вина. Насколько мне помнится, я дал вашим подчиненным понять, что действую с полного вашего одобрения. И они очень мне помогли.

Мэйдок побагровел так густо, чти казалось, его вот-вот хватит апоплексический удар.

— Плевать мне на то, что вы граф и собственник этой земли! — прогремел он. — У вас нет никакого права шнырять тут за моей спиной и кормить баснями моих рабочих! Вот возьму да и пожалуюсь на вас мировому судье.

— Прошу вас, не стесняйтесь, — радостно произнес Никлас. — В последнее время мне не доводилось видеть тюрьму изнутри, так давайте же это исправим! Вот только одно меня смущает. Ведь владельцем этой шахты все еще является мой старый друг, лорд Майкл Кеньон, не так ли? Теперь, вернувшись в родные пенаты, я как раз собирался нанести ему визит. И сдастся мне, он не одобрит, что на территории принадлежащей ему шахты с его другом обошлись так неучтиво.

Эти слова явно обеспокоили управляющего, и, чтобы скрыть тревогу, он ответил нарочито грубо:

— Жалуйтесь сколько хотите. Его милость полностью передал мне управление шахтой, и еще не было случая, чтобы он не одобрил моих действий.

— Я уверен, что для него очень отрадно иметь столь добросовестного управляющего. — с иронией ответил Никлас и обратил взгляд на Клер, которая тем временем без помех вывела из сарая обеих лошадей. — Не пора ли нам в путь, мисс Морган? Я увидел все, что хотел.

Клер кивнула, и они вскочили в седла. Отъезжая, Никлас явственно ощущал взгляд Мэйдока, сверлящий его спину. Если бы взгляды могли убивать, он наверняка был бы уже покойником.

Когда они отъехали от шахты достаточно далеко, Никлас заговорил:

— Я уже нажил сегодня двух врагов, а ведь еще не настало даже время вечернего чая. Не правда ли, неплохая работенка для одного дня?

— Это не шутки, — резко ответила Клер. — Най Уилкинс вполне способен как-нибудь вечером накачаться виски и решить поджечь ваши конюшни, чтобы расквитаться за свое сегодняшнее унижение.

— А Мэйдок и того хуже. Теперь я понимаю, почему просить его улучшить условия труда шахтеров было пустой тратой времени. Он очень опасный субъект. Она посмотрела на него с удивлением.

— Мне всегда тоже так казалось, но я считала свое мнение предвзятым, продиктованным ненавистью, которую я испытываю к шахте вообще.

— Мэйдок по натуре задира и самодур, который не остановится ни перед чем, лишь бы удержать в руках власть. Если он почувствует, что его нынешнее положение под угрозой, от него можно ждать любых пакостей, — задумчиво проговорил Никлас. — Я уже знавал подобных людей. По правде сказать, меня немало удивляет то, что Майкл нанял подобного типа в управляющие и к тому же удовлетворен его работой. Меня начинает тревожить вопрос: а чем, собственно, был занят мой друг все эти последние годы? Умереть он не мог — я бы наверняка об этом услышал, — но он сделался поразительно невнимателен к тем вещам, которые прежде всегда почитал очень важными.

— Возможно, теперь он больше не считает их важными, — предположила Клер. — За четыре года человек может сильно измениться.

— Верно. Но не настолько. Майкл никогда не был равнодушным человеком. Наоборот, очень часто он все принимал слишком близко к сердцу. — Никлас рассеянно потрепал копя по шее, целиком поглощенный мыслями о прошлом. — Когда буду в Лондоне, то спрошу нашего общего друга Люсьена, где сейчас Майкл и что он делает. Люсьен знает все обо всех.

Вспомнив, что Никлас как-то уже упоминал это имя. Клер спросила:

— Люсьен, кажется, еще один из тех ваших друзей, которые именуют себя «Падшими ангелами»?

Никлас бросил на нее ошеломленный взгляд.

— Боже правый, неужто это наше старое прозвище добралось даже до Уэльса?

— Боюсь, что да. А как, собственно говоря, оно возникло?

— Мы четверо: Люсьен, Рэйфиел, Майкл и я подружились еще в Итоне, — объяснил он. — В Лондоне нас часто видели вместе. В высшем свете любят давать прозвища, и какая-то хозяйка модного салона окрестила нас «Падшими ангелами», потому что мы были молоды, немного необузданны, что в Молодых людях не редкость, и в довершение всего двое из нас носили имена архангелов[7]. Вот, собственно, и все.

— В истории, которую поведали мне, говорилось, что вы были красивы, как ангелы, и порочны, как демоны, — с наигранной скромностью заметила Клер.

Он усмехнулся.

— Сплетни — отличная вещь, ведь они куда интереснее, чем правда. Мы, разумеется, не были святыми, однако не нарушали никаких важных законов, не доводили до разорения свои семьи и не губили жизней юных барышень. — Он на мгновение задумался. — По крайней мере до тех пор, пока не получили это прозвище. Однако за то, что мои друзья делали в последние четыре года, я поручиться не могу. Услышав в его голосе сожаление, она сказала:

— Наверное, вам не терпится вновь увидеться с ними.

— Еще бы! Правда, Майкл как в воду канул, зато Люсьен служит в Уайтхолле[8], а Рэйф активно выступает в палате лордов, так что оба они почти наверняка находятся сейчас в Лондоне. — Тут он искоса посмотрел на нес. — Мы отправимся туда послезавтра.

Клер застыла, пораженная.

— Вы в самом деле собираетесь ваять меня с собою в Лондон?!

— Разумеется! Я же вам прямо об этом сказал в тот самый день, когда вы явились ко мне в Эбердэр с целью шантажа.

— Но… но вы же тогда были пьяны! Я думала, что вы забудете или передумаете.

— Где, как не в Лондоне, можно приобрести для вас подходящий гардероб? Хотя должен признаться, эта старая рубашка облегает вас самым соблазнительным образом. Интересно, под нею что-нибудь надето?

Клер невольно натянула поводья, и пони замедлил шаг. Поскольку Никлас и впредь будет постоянно вгонять ее в смущение, надо научиться держать свои эмоции в узде и не позволять им влиять на то, как она правит лошадью, с досадой подумала девушка.

— Я не могла заставить себя надеть сухую одежду на мокрое белье, — сухо ответила она.

— Недурное решение, достойное одобрения по причинам как практическим, так и эстетическим, однако у него есть один изъян — вы промерзнете до костей. — Он снял с себя сюртук и набросил ей на плечи. — Хотя убеждать женщину облачиться вместо того, чтобы разоблачиться, и идет вразрез с моими принципами, все же лучше наденьте вот это.

Она попыталась отдать ему сюртук обратно.

— Без него вас продует.

— Я в своей жизни провел столько ночей под открытым небом, что холод нисколько меня не беспокоит.

Клер, примирившись с неизбежным, запахнула на себе сюртук. Его ткань хранила тепло тела Никласа и слабый, едва уловимый мужской запах, который она смогла бы узнать повсюду. Надеть его сюртук — это было почти то же самое, что оказаться в его объятиях, только куда безопаснее…

Клер очень хотелось своими глазами увидеть Лондон, но этот визит наверняка оборвет ту странную близость, которая возникла между ними. В Лондоне у него друзья и, возможно, давние любовницы, которые заполнят его досуг. Там он едва ли будет помнить о существовании Клер. И ее жизнь станет намного легче.

Так что она должна быть благодарной ему за эту поездку.

Остаток дня прошел как обычно — в точном соответствии с тем порядком, к которому Клер уже начала привыкать. Сначала она приняла ванну и смыла с тела и волос грязь и вонь шахты. Затем — хотя ей все еще было изрядно не по себе после того, как она едва не утонула, — поговорила с Уильямсом о дальнейшем обновлении внутреннего убранства дома. Сегодня слуги сосредоточили внимание на уборке столовой и замене там мебели, и результат получился великолепный. Клер и Уильямс вместе решили, какими комнатами нужно будет заняться в ее отсутствие, составили список обоев и тканей, которые она купит в Лондоне.

После еще одного из превосходных обедов миссис Хауэлл Клер и Никлас поднялись в библиотеку. Там он сразу же занялся изучением корреспонденции и хозяйственными расчетами, работая с усердием, которое явно не вязалось с его репутацией беспутного мота.

Клер обрадовалась возможности просмотреть книги в библиотеке, качество и разнообразие которых превзошли самые смелые ее ожидания. Если они с Никласом станут друзьями, то когда три месяца истекут, он, возможно, позволит ей иногда одалживать у него книги.

Она принялась тайком рассматривать его профиль; он не замечал ее взгляда, поглощенный изучением какого-то документа. Как и всегда, его вид поразил ее: он был невероятно, потрясающе красив, аристократ и цыган одновременно, совершенно непредсказуемый и дьявольски умный. Они так же несхожи меж собой, как небо и земля, и было просто невозможно представить себе такое будущее, в котором они могли бы стать друзьями. Скорее всего этот их нелепый трехмесячный поединок закончится полной катастрофой, и пострадает в ней отнюдь не граф.

Сурово напомнив себе, что никто не принуждал ее являться в Эбердэр, Клер вновь сосредоточила внимание на книжных полках. Тома были расставлены не как Бог на душу положит, а в строгом порядке; здесь имелась литература на шести языках, причем все книги, написанные на каком-то одном языке, стояли вместе. На одной из полок Клер нашла несколько книг даже на валлийском.

Другие разделы библиотечного собрания были посвящены таким предметам, как история, география и даже естественная философия. Отец Клер иногда брал у старого графа книги по теологии; хотя тот почитал своим долгом оставаться в лоне англиканской церкви, он имел явную склонность к взглядам диссинтеров[9]. Возможно, именно поэтому он и выбрал методистского проповедника в наставники своему внуку.

Клер бросилась в глаза большая Библия в кожаном переплете, богато украшенном тиснением и позолотой. Догадавшись, что это и есть семейная Библия Дэйвисов, девушка достала тяжелый том с полки и положила его на стол. Потом открыла и начала рассеянно листать, время от времени перечитывая свои самые любимые стихи.

На первой странице было изображено генеалогическое древо, и Клер невольно умилилась, увидев записи рождений, браков и смертей, тщательно сделанные разными чернилами и различными почерками. Одна дата смерти была слегка размыта — быть может, на нее капали чьи-то слезы? Выцветшая, столетней давности запись сообщала о рождении некоего Гуайлима Ллюэллина Дэйвиса; рядом была радостная приписка: «Наконец-то сын!» Младенец, чье рождение вызвало такой восторг, вырос и стал прадедом Никласа. Изучив схему до конца, Клер поняла, почему старый граф так беспокоился, о наследнике. Род Дэйвисов был немногочислен, и Никлас совсем не имел близких родственников, во всяком случае, по мужской линии. Если он исполнит свое намерение никогда больше не жениться, графский титул Эбердэр, судя по всему, умрет вместе с ним.

Клер перевернула страницу, чтобы взглянуть на самые последние записи. Сообщения о двух браках старого графа и рождении его трех сыновей были сделаны его собственной твердой рукой. Хотя все сыновья были женаты, упоминаний о рождении детей у двух старших Клер не нашла.

Губы девушки непроизвольно сжались, когда се взгляд упал на запись рядом с именем младшего сына, Кенрика. В отличие от всех остальных, сделанных чернилами, сообщение о женитьбе Кенрика на «Марте, фамилия неизвестна» и о рождении «Никласа Кснрика Дэйвиса» было нацарапано карандашом — еще одно доказательство того, насколько неохотно старый граф принимал существование своего наследника. Если бы он дал Никласу хотя бы десятую долю того тепла, с которым Оуэн принял Хью, ребенка, чужого ему по крови!

С этой печальной мыслью о бессмысленной враждебности старика к собственному внуку Клер перевернула еще одну страницу, и из книги выпало несколько сложенных листков бумаги. Она бросила на них беглый взгляд, потом, всмотревшись внимательнее, пробормотала:

— Как странно…

Ей вовсе не хотелось отрывать Никласа от работы, однако он услышал ее слова и, откинувшись на спинку стула, лениво потянулся.

— Что вы находите странным, Клариссима?

— Ничего особенного. И все же… — Она подошла к его письменному столу и положила документы в круг света под горящей масляной лампой. — Эти две бумаги — нотариально заверенные копии записей в церковных книгах о браке ваших родителей и вашем рождении. Обе они истрепаны и испачканы, как будто их слишком долго носили в кармане.

Она показала на остальные два документа.

— Эти документы — тоже копии, однако очень плохие. Странно то, что они не заверены нотариусом, и потому не имеют юридической силы, однако при этом оба они сложены, истрепаны и испачканы совсем так же, как и нотариально заверенные. Наверное, эти копии сделал ваш дедушка, но я совершенно не понимаю, зачем они ему понадобились и отчего бумага так истрепалась.

Никлас поднял к свету одну из незаверенных копий, и тотчас же все жилы па его руке вздулись.

Клер взглянула на его лицо: Никлас смотрел на бумагу с той же испепеляющей яростью, которая исказила его черты, когда он хлестал бичом портрет своей жены. Клер затаила дыхание. В чем же тут дело? Что вызвало этот внезапный приступ бешенства?

Он схватил вторую копию и остервенело смял оба листка в кулаке. Потом вскочил со стула, прошел через всю комнату и швырнул бумаги в горящий камин. Пламя вспыхнуло и медленно опало.

— Никлас, — спросила она, — в чем дело? Что произошло?

Он неотрывно смотрел на огонь, превращающий бумаги в серый пепел.

— Ничего такого, что имело бы отношение к вам.

— Возможно, причина, заставившая вас так разъяриться, меня и не касается, но сам ваш гнев касается наверняка, — спокойно ответила она, — Разве хорошей любовнице не полагается делать все, чтобы вы облегчили душу, сказав, что именно вас тревожит?

— Вероятно, любовница и должна задать такой вопрос, но это вовсе не означает, что я обязан дать на него ответ, — огрызнулся он. Потом, по-видимому, пожалев о своей резкости, более мягко добавил: — Я ценю ваши добрые намерения.

Клер решила, что уж лучше его капризы, чем такая вот глухая стена. Подавив вздох, она положила две оставшиеся бумаги обратно в Библию и поставила ее на полку. Никлас продолжал игнорировать девушку, с каменным лицом помешивая угли в камине.

— Завтра воскресенье, и я с утра пойду в молельню, так что мне уже пора спать. Спокойной ночи. — Клер произнесла эти слова только из вежливости, вовсе не рассчитывая на ответ, однако Никлас поднял голову и посмотрел на нее.

— Жаль, что на сегодня я уже выбрал свою квоту поцелуев, — сказал он с невеселой усмешкой. — С моей стороны было весьма недальновидно исчерпать ее, когда мы были в шахте.

Его ярость прошла, оставив после себя что-то опасно близкое к полному отчаянию. Одному Богу было известно, отчего вид тех бумаг так на него подействовал, но сейчас Клер не могла вынести этого выражения безысходного горя на его лице. С дерзостью, о которой всего четыре дня назад она не смогла бы и помыслить, она прошла через всю библиотеку, положила руки ему на плечи и робко сказала:

— Свой поцелуй вы уже использовали, но ведь я могу поцеловать вас сама, не так ли?

Никлас заглянул ей в глаза; взгляд у него был затравленный.

— Вы можете поцеловать меня, когда пожелаете, Клариссима, — хрипло вымолвил он.

Она почувствовала, как напряглись его мышцы, однако он не двигался, ожидая, чтобы она взяла на себя инициативу. Клер встала на цыпочки и прикоснулась губами к его губам.

Его руки тут же жадно сомкнулись вокруг нее.

— О Господи, как же хорошо вас обнимать!

Их уста слились в глубоком пылком лобзании. Тот спокойный, невинный поцелуй, которого желала Клер, перешел в нечто гораздо большее.

Когда они целовались в шахте, ей не надо было смотреть ему в глаза — по крайней мере от этого потрясения она была избавлена. Смущенная его пристальным взглядом, девушка опустила веки — и тотчас же обнаружила, что все остальные чувства необычайно усилились. Стук дождя по оконному стеклу, бархат-нос прикосновение его языка к ее языку. Острый аромат, в котором слились дым, хвойное мыло и запах кожи Никласа; его тяжелое жаркое дыхание — или это ее дыхание стало таким же?.. Треск угольков, выпадающих из камина на плиты пола; легкое трение ладоней о ткань, когда он гладит ее по спине. Звук открывающейся двери!..

Мигом вернувшись к реальности, она оборвала поцелуй и посмотрела поверх плеча Никласа. На пороге стояла одна из новых служанок, Тегвен Илайес. Эта девушка принадлежала к пенритской методистской общине, придерживалась самых строгих правил, и что было у нее на уме, то неизменно оказывалось и на языке.

Две женщины онемело уставились друг на друга; лицо Тегвен выражало потрясение и ужас.

Это зрелище заставило Клер опомниться и осознать всю греховность своего поведения. То, что она делала, было неправильно, порочно, и ее ничто не могло оправдать.

Служанка между тем вышла из остолбенения, торопливо повернулась и закрыла за собою дверь.

Поскольку все внимание Никласа было сосредоточено на Клер, эта немая сцена прошла для него незамеченной.

— Если вы уже перевели дух, — промурлыкал он, нежно проводя рукой по се бедру, — то не согласитесь ли начать все сызнова?

Клер подняла па него взгляд, разрываемая жестоким контрастом между тем. что она чувствовала в его объятиях, и тем, что увидела в глазах Тегвен.

— Нет, — сказала она срывающимся голосом. — Нет. Мне надо идти.

Он поднял руку, словно для того, чтобы удержать ее, но она поспешно проскользнула мимо и вышла из комнаты, едва видя то, что ее окружает.

Ах, если бы она ушла на десять минут раньше!

Без Клер комната сразу стала пустой. Никлас смотрел на огонь и думал о том, что же нужно сделать, чтобы ее разум наконец прекратил бороться с телом. Это случалось каждый раз, когда они оказывались вместе. Поначалу она робела и сомневалась. Потом начинала мало-помалу отвечать на его ласку, раскрываясь, как раскрывается цветок на рассвете. И наконец с сокрушительной внезапностью вспоминала, что ей не позволено наслаждаться тем, что так нормально и естественно.

Он с досадой ударил кулаком по каминной полке. Когда она наконец преодолеет свое глупое религиозное педантство, из нее получится великолепная любовница: пылкая, умная, чуткая. Конечно, ее страсть к благотворительности временами бывает утомительной, но это ничто по сравнению с блаженством иметь ее в своей постели.

Он не сомневался, что, став его любовницей, Клер согласится остаться с ним и после того, как истекут три месяца. Во-первых, она сама этого захочет, а во-вторых., для нее станет совершенно невозможно возвратиться к своей прежней жизни в Пенрите. Главное — это все-таки заманить ее в кровать.

Он уже чертовски устал от того, что всякий раз, когда Клер начинает испытывать угрызения совести, она скрывается от него, как кролик в норе.

Глава 12

Этой ночью Клер спала плохо. Когда она подпадала под чары Никласа, ей было легко оправдать свое поведение. Ведь поцелуй — это всего-навсего поцелуй, штука щекотливая, но не греховная. Однако увидев себя глазами Тегвен, девушка была вынуждена взглянуть на свое поведение в ином, правдивом свете. Она не могла больше отрицать свою слабость и свое похотливое плотское желание.

Лежа без сна, она услыхала манящие, зовущие звуки арфы Никласа. Больше всего на свете ей хотелось броситься туда, откуда доносилась эта песня сирены, и забыть свою боль в тепле его объятий. Но тогда она уподобилась бы мотыльку, который, чтобы излечиться от тяги к свету, бросается прямо в пламя свечи…

Надевая свое строгое серое воскресное платье. Клер начала было гадать, будет ли на богослужении Тегвен и расскажет ли она другим о том, что видела. Однако гадать не имело смысла — вопрос состоял только в том, когда Тегвен раззвонит скандальную новость всем и вся. Она обожала быть центром внимания, а история о том, как школьная учительница целовала графа-демона, не имела себе равных. Если все еще не узнали об этом, то очень скоро узнают. По пути в Пенрит Клер догнала миссис Хауэлл, которая тоже направлялась в молельню. Когда Клер предложила подвезти ее, она с радостью согласилась и всю дорогу только и делала, что благодарила девушку за то, что та нашла ей работу в Эбердэрс. По всей видимости, до нее еще не дошла весть, ставящая под сомнение нравственность ее благодетельницы.

Они вошли в молельню, когда прихожане только что начали рассаживаться. Будь все как прежде. Клер обрела бы успокоение, увидев знакомые скамьи, выбеленные известью стены и любовно натертые воском деревянные полы. Но сегодня ее занимало другое: она пыталась определить, не бросает ли на нее кто-нибудь из прихожан странные взгляды.

Тегвен нигде не было видно. Когда Клер села на свое место рядом с Маргед, ее подруга тепло улыбнулась и кивнула в сторону Хью, который сидел между Оуэном и Тревором, старшим из сыновей Моррисов. Узкое личико Хью излучало счастье, а его маленькое тело согревала теплая, на совесть сшитая одежда, из которой вырос один из его приемных братьев. Когда Клер подумала о том, что этот мальчик, у которого впервые за его короткую жизнь появился настоящий дом, пережил в шахте и что вытерпел от своего жестокого отца, се собственные проблемы показались ей менее важными. Дьякон на амвоне объявил название сегодняшнего религиозного гимна, и все запели. Музыка была неотъемлемой частью методистского богослужения, и Клер всегда чувствовала, что пение приближает ее к Богу больше, чем молитва. Когда она запела, напряжение в ее душе начало понемногу спадать.

Но ее спокойствие продлилось лишь до того момента, когда в молельню вошел кто-то из припозднившихся прихожан. Среди последовавшего затем шушуканья Клер уловила свое имя. Охваченная мучительной тревогой, она закрыла глаза и приготовилась к тому, что должно было произойти.

В Сионской молельне не было постоянного проповедника, поэтому богослужения проводились либо разъездными священниками, либо самими прихожанами. Сегодня проповедь читал священник по имени Маркросс, приехавший из соседней долины. Когда шушуканье достигло его ушей, он оборвал проповедь и громовым голосом спросил:

— И что же, позвольте узнать, может быть более важным, чем слово Божие?

Снова последовало перешептывание, затем скрипнуло дерево — кто-то поднялся со скамьи. И наконец на всю молельню прозвучал пронзительный женский голос:

— Сегодня среди нас присутствует порок. Женщина, которой мы доверили наших детей, — грешница и лицемерка. И она еще имеет наглость сидеть вместе с нами здесь, в доме Господа!

Клер непроизвольно стиснула губы — она узнала этот голос, он принадлежал матери Тегвен. Гвенда Илайес всегда считала, что место женщины — дома, и никогда не одобряла ни того, что Клер работает учительницей, ни ее поведения вообще. И теперь у миссис Илайес было оружие, чтобы наконец наказать Клер за все их многочисленные споры.

Маркросс нахмурился.

— Это тяжкие обвинения, сестра. У вас есть доказательства их истинности? Если нет, то сядьте и замолчите. Дом Господа — не место для досужих сплетен.

Головы всех прихожан повернулись к миссис Илайес. Это была высокая, грузная женщина с лицом, каждая складка которого выражала праведность и добродетель. Воздев руку, она трубно возгласила:

— Клер Морган, дочь нашего любимого проповедника и учителя наших детей, упокой Господи его душу, предалась порочному сладострастию. Три дня назад она переехала в дом лорда Эбердэра, того самого, которого называют графом-демоном. Она заявила, что будет у него экономкой. Однако вчера вечером моя дочь Тегвен, которая работает в Эбердэре, застала эту бесстыжую потаскуху в объятиях графа. Она была полуголой и вела себя с величайшей непристойностью. Слава Богу, что мое невинное дитя не застало ее в момент прелюбодеяния!

Взгляды всей паствы обратились к Клер. Друзья, соседи, бывшие ученики смотрели на нее с изумлением и ужасом.

Хотя некоторые явно не поверили обвинениям миссис Илайес, на других лицах — слишком многих — было написано, что Клер уже осуждена.

— Что вы можете сказать в свое оправдание, мисс Морган? — испытывая очевидную неловкость от того, что его втянули в местную распрю, спросил Маркросс. — Прелюбодеяние — это всегда грех, но он особенно отвратителен, если его совершает человек вроде вас, облеченный доверием общины.

Послышался ропот одобрения.

Вся кровь отлила от лица Клер, на мгновение ей стало дурно. Она и раньше знала, что ей будет трудно, но действительность оказалась намного мучительнее, чем она могла себе представить. В это мгновение Маргед взяла ее руку и крепко сжала. Подняв глаза, Клер увидела на лице своей подруги тревогу, но вместе с тем — веру и любовь.

Ее поддержка придала Клер сил. Она встала, сжала спинку передней скамьи и так спокойно, как только могла, сказала:

— Тегвен была одной из моих учениц и всегда отличалась излишне богатым воображением. Не могу отрицать, что вчера вечером она действительно видела поцелуй… Я чувствовала… благодарность к лорду Эбердэру — и за то, что он вчера спас мне жизнь, и за те его добрые дела, которые принесут Пенриту большую пользу. — Она на миг закрыла глаза, подыскивая слова, которые были бы честными и вместе с тем не слишком бы ее компрометировали. — Вероятно, то, что я сделала, нельзя назвать правильным и благоразумным, но поцелуй вряд ли является прелюбодеянием, а что до моей одежды, то клянусь: в тот момент я была одета так же прилично, как и сейчас.

Тонкий детский голосок спросил:

— А что такое прелюбодеяние? Все женщины с малолетними детьми и незамужними дочерьми разом встали и поспешно повели своих отпрысков вон из молельни. Многие при этом с сожалением оглядывались, однако не могло быть и речи о том, чтобы позволять детям присутствовать при обсуждении столь щекотливого предмета. Собирая свой выводок, Маргед одарила Клер сочувственной улыбкой. Затем она тоже повернулась и вместе со всеми детьми удалилась.

Когда все незамужние девицы и невинные младенцы покинули зал, миссис Илайсс возобновила свою атаку.

— Вы не можете отрицать ни то, что живете с лордом Эбердэром, ни то, что ваше поведение непристойно.

— Ваша дочь тоже живет под крышей лорда Эбердэра, — заметила Клер. — Отчего же вы не беспокоитесь за ее добродетель?

— Моя Тегвен живет вместе с остальными слугами и почти не видит графа, а вот вы общаетесь с ним постоянно. И не вздумайте это отрицать! Даже если вы и не солгали насчет того, что все еще не его любовница, — насмешка в голосе миссис Илайсс ясно говорила о том, что лично она этому не верит, — то это всего лишь вопрос времени. Не пройдет и нескольких дней, как вы без боя отдадите ему свою невинность. Все мы знаем, что за фрукт этот самый граф-демон, как он соблазнил жену своего деда и стал виновником смерти старого графа и своей супруги.

Ее голос задрожал от искреннего чувства.

— Я была горничной у леди Трегар, и она сама говорила мне об изменах своего мужа, и ее прекрасные глаза были полны слез. Своей неверностью он разбил ее сердце. А потом, когда его порочность была разоблачена перед всеми, он испугал ее так сильно, что она сбежала и по дороге встретила свою смерть. — Тут в тоне миссис Илайес зазвучала неподдельная злоба. — Вы такая самодовольная, так уверены в своей добродетели, что вообразили, будто можете якшаться с сатаной и не развратиться. Стыд и срам. Клер Морган, стыд и срам! Будучи дочкой преподобного Томаса Моргана, вы всегда считали себя лучше других. Но теперь я вам вот что скажу: если вы останетесь в доме этого дьявола, то очень скоро будете носить в своем чреве его ублюдка! Гнев придал Клер сил.

— Кого, собственно говоря, вам больше хочется обличить: меня или лорда Эбердэра? — резко скачала она. — Я знаю, что вы любили свою хозяйку и до сих пор оплакиваете ее. Однако никто, кроме самого графа, не знает, что произошло между ним и его женой, и нам не подобает их судить. Да, у его милости дурная слава, но я успела убедиться, что он совсем не так черен, как его малюют. Скажите мне, кто-нибудь из вас, здесь присутствующих, лично знает о каком-нибудь предосудительном поступке графа? Что до меня, то я никогда ни о чем подобном не слышала. Разве он соблазнил кого-нибудь из деревенских девушек? Нет. Ни одна женщина в Пенрите никогда не объявляла его отцом своего ребенка. — Она замолчала немедленно обвела взглядом всех прихожан. — И клянусь перед лицом Господа, что я не стану первой.

Воцарившаяся вслед за этим тишина продолжалась недолго. Гвенда Илайес рявкнула:

— Ага, теперь вы уже защищаете его! Для меня это явное доказательство того, что вы готовы поддаться его чарам. Хорошо же, идите к этому дьяволу, но не смейте брать с собой наших детей и не просите, чтобы мы вас простили после того, как вы станете падшей женщиной!

Один из мужчин пробормотал:

— Она созналась в неприличном поведении. Любопытно было бы узнать и то, в чем она не созналась.

Клер с такой силой стиснула спинку передней скамьи, что ее пальцы побелели. Возможно, смирение и покаяние были бы более к лицу христианке, но та часть ее натуры, существование которой она никогда не желала признавать, настойчиво требовала, чтобы она немедля дала отпор. Глядя на мужчину, чьи слова достигли ее ушей, девушка звенящим от возмущения голосом спросила:

— Мистер Клан, когда умирала ваша мать, я сидела с ней каждый день в течение педели. Вы и тогда считали меня лгуньей?

Она уставилась в еще одно обвиняющее лицо.

— Миссис Беньон, скажите, когда я помогала вам убирать и чистить ваш коттедж после того, как его залило в наводнение, и шила новые занавески для ваших окон, вы считали меня безнравственной?

Ее ледяной взгляд переместился дальше.

— Мистер Льюис, когда ваша жена была больна, а сами вы лишились работы, я ходила по домам и собирала еду и одежду для ваших детей. Тогда вы тоже считали меня развратной?

Все те, к кому обратилась Клер, отвели взгляды: они не могли смотреть ей в глаза.

В наступившей тишине встал Оуэн Моррис. Как дьякон молельни и староста кружка, он был одним из самых уважаемых людей общины.

— Судить может один лишь Господь, миссис Илайес. Это не наше дело — прощать или осуждать. — Его спокойный, серьезный взгляд обратился к Клер. — Среди прихожан нашей молельни нет ни одного, кто служил бы своим ближним больше, чем Клер Морган. Когда граф потребовал, чтобы в обмен на его помощь деревне она поступила к нему на работу, она добровольно оставила свое место в школе, чтобы никакое злословие не коснулось наших детей. Ее репутация всегда была безупречной. И если теперь она клянется, что невинна, разве мы не должны поверить ей?

По залу пронесся ропот одобрения, но он был далеко не единодушен.

— Говорите что хотите, а я не стану молиться под одной крышей с женщиной, которая путается с лордом Эбердэром, — снова злобно выкрикнула миссис Илайес.

Она повернулась и прошествовала к двери. В следующее мгновение и некоторые другие, как мужчины, так и женщины, тоже встали и двинулись к выходу.

На один недолгий миг девушка оцепенела от ужаса: се община находилась на пороге раскола, и причиной этому была она, Клер! Если не предпринять что-нибудь немедленно, все прихожане молельни разделятся на две фракции: защитников Клер Морган и ее обвинителей. А результатом этого станет ненависть, а не любовь, которая была целью существования их содружества.

— Подождите! — крикнула девушка. Исход приостановился, все, кто шел к дверям, повернулись к Клер.

— Я признаю, что мои поступки не были безупречны. Чтобы не допустить раскола среди прихожан Сионской молельни, которых так любил мой отец, будет лучше, если уйду я одна. — Она испустила глубокий вздох, похожий на всхлип, — Я обещаю, что не вернусь до тех пор, пока надо мной не перестанет тяготеть подозрение.

Оуэн попытался было возразить, но замолчал, когда Клер покачала головой. Стараясь высоко держать голову, она пошла к двери. Чей-то голос, — она не узнала чей — восхищенно сказал:

— Это самый прекрасный пример христианского великодушия, который я когда-либо надеялся увидеть в жизни.

Другой голос прошипел:

— Она правильно делает, что уходит сама, не дожидаясь, чтобы ее вышвырнули. Какой бы ученой она ни была и как бы ни заносилась, мы-то знаем, чего она стоит.

Клер пришлось пройти мимо двух членов своего кружка. Эдит Уикс смотрела на нее хмуро: в ее взгляде не было прямого осуждения, но читалось явное неодобрение. А Джейми Харки, бывший солдат, протянул руку, чтобы дотронуться до ее руки, и ободряюще улыбнулся. От его искреннего сочувствия у нес из глаз чуть не полились слезы. Она кивнула ему, потом отворила дверь и вышла навстречу прохладному весеннему утру.

Дети играли и резвились, а большинство их матерей стояли у окон, прислушиваясь к тому, что происходило внутри и одновременно держа чересчур любопытных незамужних девиц на безопасном расстоянии. Вышедшая из молельни Маргед крепко обняла Клер.

— О Клер, дорогая, — прошептала она, — прошу тебя, будь осторожна. Я поддразнивала тебя насчет графа, но теперь вижу, что тут не до смеха.

— Что верно, то верно, — согласилась Клер и попыталась улыбнуться. — Не беспокойся, Маргед, я же тебе обещала, что не позволю ему меня погубить.

Чувствуя, что у нее не достанет сил поговорить с кем-нибудь еще, Клер села в свою повозку и поехала прочь. Это было ужасно — знать, что не пройдет и дня, как все в Пенрите будут судачить о ней и многие из ее ближних вынесут ей приговор.

Но еще хуже было другое — знать, что сомневающиеся в ее невиновности были правы: ведь она в самом деле вела себя распущенно и поддавалась дьявольским искушениям Никласа. И несмотря на храброе заверение в том, что она сохранит свою добродетель, Клер точно знала, что если ей не удастся в ближайшее же время покинуть Эбердэр, то — как это ни чудовищно — вполне вероятно, что она сама встанет на путь, ведущий к погибели.

Зная, что Клер отправилась в свою молельню, Никлас выехал из дома рано, чтобы навестить пастуха, который пас стада на высоких холмах Эбердэра, на тех самых пастбищах, где некогда пастушествовал Тэм Тэлин.

На обратном пути он увидел какое-то движение на дороге, которая вела к развалинам средневекового замка, самого первого дома семейства Эбердэров. Приставив руку козырьком ко лбу, Никлас прищурился, вглядываясь в дальний край долины, и, к своему удивлению, увидел, что по крутому склону холма медленно поднимается запряженная пони повозка Клер.

Он смотрел на нее, пока она не достигла того места, где дорога становилась слишком крутой. Здесь Клер сошла на землю, привязала пони и стала взбираться дальше пешком.

Солнце выглянуло из-за плотной пелены облаков, так что девушка, по всей видимости, направлялась к замку, чтобы полюбоваться открывающимся оттуда видом, лучшим во всей долине. Решив присоединиться к ней, Никлас проскакал через долину и пустил коня вверх по дороге. В отличие от слабосильного пони его жеребец мог без труда одолеть крутой подъем, ведущий к замку. Оставив коня там, где его разгоряченные бока не обдувало бы холодным ветром, Никлас отправился на поиски Клер.

Он нашел ее на самой высокой части зубчатой стены; ветер развевал се платье и шаль и румянил щеки. Не замечая Никласа, Клер неотрывно смотрела на расстилающуюся внизу долину. Отсюда, с высоты, Пенрит казался кучкой игрушечных домиков, а шахта с ее коптящей паровой машиной — всего лишь тоненькой струйкой дыма. В лощинах на южных склонах холмов цвели золотисто-желтые нарциссы. Тихо, чтобы не испугать ее, он сказал: — Великолепный вид, правда? В детстве это было мое самое любимое место. Высота и мощные каменные стены создают здесь иллюзию безопасности. — Но безопасность и есть всего лишь иллюзия. — Она повернула к нему окаменевшее лицо. — Отпустите меня, Никлас. Вы уже получили свое развлечение. Теперь я хочу вернуться домой. Его пронзил внезапный страх.

— Вы просите, чтобы я освободил вас от обязательств по нашей сделке?

— Теперь, когда вы едете в Лондон, вам больше не понадобится мое общество. Она устало подняла руку и поправила темные пряди, выбившиеся из-под чепца. — Вы сами увидели, что надо сделать, чтобы помочь деревне, так что для этого я вам тоже не нужна.

— Нет! — запальчиво бросил он. — Я не сделаю для Пенрита ничего, если вы не выполните своей части договора.

— Но почему? — в замешательстве спросила она. — Ведь другие люди вам небезразличны — об этом говорит и то, как вы вели себя в шахте, и то, что вы сделали для Хью. Уверена, что теперь вам хочется помочь жителям деревни ради них самих, а не из-за нашей нелепой сделки.

— Вы переоцениваете мой альтруизм, — резко сказал Никлас. — В тот день, когда вы переедете обратно в Пенрит, я покину Эбердэр. А ваша деревня и ваша шахта могут идти ко всем чертям.

Ее глаза потрясенно расширились.

— Как вы можете быть таким эгоистичным, когда оказать людям помощь для вас так просто, так легко?

— Такая уж у меня натура, мое милое, невинное дитя, — с сарказмом ответил он. Об этом хорошо, очень хорошо позаботились близкие и дорогие мне люди. Эгоизм сослужил мне куда лучшую службу, чем доверчивость или великодушие, и я не собираюсь от него отрекаться. Если вы желаете, чтобы я сыграл роль спасителя Пенрита, вам придется заплатить оговоренную цену, заплатить сполна и без уверток.

— Но ведь эта цена моя жизнь! — воскликнула Клер, и в глазах ее заблестели слезы. — Нынче утром в молельне меня публично заклеймили позором те самые люди, чье уважение, как мне казалось, я заслужила. Даже мои преданные друзья беспокоятся из-за того, что я делаю. Хватило всего четырех дней, чтобы подорвать то, что я построила за двадцать шесть лет добродетельной жизни. Из-за вашего каприза я теряю своих друзей, свою работу, все, что придает смысл моему существованию!

Ему было мучительно больно видеть страдание на лице Клер, но уступить значило потерять ее.

— О том, что цена будет высокой, вы знали с самого начала, — холодно проговорил он, — и сказали: Пусть будет так. Легко быть храброй, когда от тебя ничего не требуется, но теперь, когда вам встретилась первая трудность, вы показали, из какого теста сделаны. Вы трусиха, Клер Морган!

Она надменно выпрямилась. Слезы разом высохли в ее глазах.

— И вы смеете говорить мне о трусости? Вы, человек, который, когда в его жизни случился кризис, просто взял и сбежал из дома и отсутствовал целых четыре года?!

— Речь идет не о моих недостатках, а о ваших, — отпарировал он. — Если вы хотите уйти, уходите. Сохраните вашу драгоценную добродетель, раз уж она для вас превыше всего. Но знайте: я не такой дурак, чтобы тратить свое время и деньги на дорогие вашему сердцу проекты, не получая взамен ничего, кроме разве что снисходительной улыбки. Если вы уедете до истечения трехмесячного срока, шиферный карьер не откроется, я и пальцем не пошевелю, чтобы улучшить условия в шахте, а Эбердэр будет стоять пустым, без прислуги, покуда я не найду какого-нибудь способа продать его.

Ее глаза сузились от ярости.

— Вы считаете, что если я буду вашей узницей, это скорее склонит меня лечь в вашу постель?

В самом начале именно гнев побудил ее принять его вызов, подумал Никлас, и теперь, если не быть осторожным, гнев же заставит ее и уйти.

— Но вы ведь вовсе не узница, Клер, а я не ваш тюремщик, — смягчив тон, примирительно проговорил он. — Решение будете принимать вы, и только вы. Я знаю, это должно быть страшно больно, когда вас порицают близкие вам люди. Однако, насколько мне известно, по методистскому учению истинно важным считается одно — чтобы совесть верующего была чиста перед Богом. Положа руку на сердце: неужели вы стыдитесь того, что произошло между нами?

Она нервно рассмеялась.

— Должно быть, именно так змий говорил с Евой.

— Весьма вероятно, — согласился он, — поскольку знание, которое этот змий предлагал, было знанием плотским Адам и Ева съели яблоко, осознали, что они наги — то есть узнали о существовании различия полов, — и были изгнаны из Эдема. Лично я всегда полагал, что Эдем наверняка был скучнейшим местом — совершенство всегда скучно. Если нельзя творить зло, то нет и возможности творить добро. В нашем с вами мире жить труднее, чем в Эдеме, но зато он намного интереснее, и одно из его великих преимуществ — это плотская страсть.

— По-видимому, в юности вы получили достаточное знание религии, чтобы научиться извращать ее, — резко возразила Клер, — но один урок вы точно пропустили урок, в котором говорилось о милосердии. В мире полно красивых, опытных женщин, готовых с радостью принять знаки вашего внимания. Почему же вы так настойчиво удерживаете рядом с собою меня, удерживаете против моего желания?

— Потому что хотя на свете и существуют женщины более красивые, чем вы, я хочу именно вас. — Он сделал шаг и положил ладони на ее руки выше локтей. — Можете ли вы чистосердечно сказать, что вам неприятно мое внимание?

Она холодно посмотрела на него:

— Речь вовсе не о том, приятно оно мне или нет.

— Ой ли? — Никлас поцеловал ее, и ее замерзшие губы тотчас потеплели от прикосновения его губ. — Он прошептал: — Разве это противоречит вашему желанию?

Из ее груди вырвался хриплый, страстный звук:

— Нет, будьте вы прокляты, не противоречит! Вот потому-то я вас и боюсь.

В ее ответе звучало отчаяние, и он понял, что в его объятиях она чувствует одновременно успокоение и угрозу, причем и того и другого поровну. Если он сумеет привязать ее к себе сейчас, она станет его навсегда.

Не разжимая объятий, Никлас отвел Клер на несколько шагов в сторону, под защиту стены. Чувствуя, как ветер полощет ее юбки вокруг его ног, он развязал тесемки ее безобразного чепчика и сдернул его освободив из плена скрученные в узел блестящие темные волосы. Потом его рука проникла под ее шаль, легла на ее грудь и начала легко массировать тугой холмик плоти в то время, как большой палец поглаживал сосок, пока тот не затвердел. Клер громко вздохнула, и тело ее непроизвольно выгнулось назад.

Малейший ее отклик на его ласку мгновенно воспламенял Никласа. Он сделал еще шаг и прижал ее бедрами к неровной каменной стене. Клер беспокойно шевельнулась, однако это не была попытка вырваться казалось что она инстинктивно стремится как можно лучше приладить свое тело к его.

Погружаясь в горячие, влажные глубины ее рта, он передвинул ладонь ей на спину и нащупал крючки, на которые был застегнут корсаж се строгого закрытого платья. Первый крючок расстегнулся легко и второй тоже. Никлас погладил атласную кожу ее спины потом осторожно потянул платье и нижнюю рубашку вниз, обнажая ее белые плечи.

От нее пахло лавандой и тимьяном — скромный аромат, такой же скромный, как сама Клер, и вместе с тем нежный и пряный. Он принялся покрывать легчайшими поцелуями ее шею, потом плечо. Она в лихорадочном возбуждении шевельнула бедрами прижимаясь к нему.

В ответ он застонал, все его тело напряглось. Сквозь разделяющие их слои одежды она почувствовала дрожь в твердой выпуклости, которая упиралась ей в живот.

— Клер, ты меня околдовала, — хрипло произнес он.

Ах, как бы ей хотелось и впрямь быть колдуньей тогда ей не пришлось бы думать о том страшном выборе, который она должна сделать, выборе, который может разрушить всю ее жизнь! Впрочем, коль скоро она остается в его объятиях, возможно, она уже выбрала.

Кружась в вихре пьянящих ощущений, Клер не сразу осознала, что ее левой ноге стало холодно — оттого, что Никлас медленно, дюйм за дюймом поднимает ее юбки выше колена. Его теплая рука скользнула по ее подвязке, и пальцы начали легко ласкать обнаженную кожу внутренней части бедра. Ее дыхание пресеклось, и все существо пронизала опасная сладкая дрожь.

Спас ее не стыд за собственную порочность, а внезапное осознание того, что потаенные части ее тела, становятся горячими и влажными. Не понимая, чем это вызвано, но чувствуя неясное смущение, Клер собрала все свои силы и, задыхаясь, вымолвила:

— Хватит.

— Если ты хочешь положить конец всем своим сомнениям, позволь мне продолжить. Клянусь — ты об этом не пожалеешь, — голосом, хриплым от нестерпимо обострившегося желания, проговорил он.

— Вы не можете мне этого гарантировать. Гораздо вероятнее другое — что потом я никогда себя не прощу. — Клер отстранила Никласа, и из глаз ее снова брызнули слезы. — Почему, почему вы так упорно стремитесь погубить меня?

Никлас медленно, неровно выдохнул задержанный в легких воздух.

— Не плачьте, пожалуйста, Клер, не плачьте! — Он разжал обнимавшие ее руки, потом повернулся и, прислонясь спиной к каменной стене, сел на землю. Затем, нежно обхватив запястье девушки, он потянул ее вниз, посадил к себе на колени и снова обнял, так что ее голова прижалась к его плечу. Пока Клер боролась с сотрясающими се рыданиями, он нежно гладил ее по спине, словно испуганного ребенка.

Когда горячка, захватившая се тело, пошла на убыль, она заставила себя вернуться к мыслям о выборе. У нее еще оставалась возможность покинуть Эбердэр и Никласа и вернуться к привычной жизни в деревне. Избежать злословия и пересудов не удастся, но в конце концов они затихнут. Уйти — это был простой, безопасный и нравственный выход.

Однако если она выберет его, то потом всю жизнь станет корить себя за трусость. Никлас может изменить к лучшему сотни жизней, и если она сейчас откажется от их договора и бросит все, это будет проявлением не только трусости, но и эгоизма.

Пожертвовать своим добрым именем и образом жизни оказалось делом куда более тяжким и болезненным, чем предполагала Клер. Но при всем том она сумела бы перенести это без особых страданий, если б испытывала отвращение от того, что он заставлял ее делать; ощущая себя несчастной мученицей, она считала бы, что совесть ее чиста. Какая жестокая ирония — весь этот круговорот горьких сомнений и чувства вины был порожден тем, что Никлас дарил ей величайшее блаженство, которое она когда-либо знала в жизни!

Он был распутником и прелюбодеем, человеком, который открыто объявлял, что его жизненное кредо — эгоизм, человеком, использующим свое богатство и власть только для удовлетворения собственных желаний.

Однако он глубоко волновал Клер, пробуждая в ней совершенно новые, неведомые ей ранее чувства. И, как ни странно, хотя их взгляды на жизнь были диаметрально противоположны, более того, даже враждебны, он понимал ее, как никто другой.

Порывистый весенний ветер трепал ее юбки и ерошил волосы. В затененном углу замковой стены стоял пронизывающий холод, но Никлас был островком тепла и покоя. Она вздохнула, и се пальцы сами собой стиснули его твердую, сильную руку. Вопреки всем предписаниям морали и голосу рассудка она чувствовала себя с ним в безопасности.

Он тихо проговорил:

— Щеки как розы — это избитое сравнение использовал каждый влюбленный, воспевавший свою возлюбленную в плохих стихах. Однако невозможно придумать ничего лучшего, чтобы описать чудесный цвет вашего лица. Валлийские розы, цветущие на безупречной кельтской коже. — Он легко провел по ее щеке тыльной стороной руки. — Не оставляйте меня, Клер.

Даже если бы она уже твердо решила возвратиться в Пенрит, от нежности, которая прозвучала в его голосе, вся ее решимость рассыпалась бы в прах. Удивительно, но Никлас, казалось, искренне желал, чтобы она осталась с ним: значит, она стала для него чем-то большим, чем праздный каприз. Когда они сжимали друг друга в объятиях, Клер была слишком ослеплена страстью, чтобы осознать этот непреложный факт, но теперь ей ясно вспомнилось, как он дрожал, когда ее тело отвечало на его ласки.

Однако то, что ее близость действовала на него так сильно, отнюдь не гарантировало ей безопасности; куда более вероятен был другой исход — что они оба просто сгорят в пламени страсти. Размышляя вслух, она печально сказала:

— Если я сейчас уеду, мне еще удастся кое-как восстановить свою подмоченную репутацию. Если же останусь, то навсегда утрачу возможность жить прежней жизнью. И безвозвратно себя погублю.

— Я никак не могу согласиться с тем, что страсть всегда пагубна. Если физическая близость дарит блаженство и никто от этого не страдает, то что же здесь дурного?

— Подозреваю, что мужчины говорят эти слова невинным девушкам со времен грехопадения Адама и Евы, — сухо сказала Клер. — И женщинам, которые достаточно глупы, чтобы им верить, приходится потом рожать своих детей на улице и воспитывать их в работных домах. И вы еще говорите, что никто не страдает?

— Зачинать детей, не заботясь о последствиях, нельзя, это преступление как против ребенка, так и против его матери, — согласился он. — Но беременность — вовсе не обязательный исход страсти. Существуют довольно надежные способы предотвратить ее.

— Допустим, то, что вы говорите, правда, — заметила Клер. — Но даже при таком положении вещей случайная беззаботная половая связь — это все равно дурно.

Он покачал головой.

— Знаете, что я думаю? Будь способы, предотвращающие зачатие детей, широко известны, понятия о том, что хорошо и что дурно, претерпели бы значительные изменения. Наши нынешние моральные предписания, касающиеся отношений между полами, предназначены для того, чтобы защитить женщин, детей и общество в целом от опасных последствий беспечных связей.

Если б таких последствий не было и мужчины и женщины, руководствуясь желанием, а не моралью, могли свободно решать, отдаваться им друг другу или нет, — то мир, в котором мы живем, стал бы совершенно другим.

— Возможно. Но выиграют от этого только мужчины: удовлетворив свою похоть, они могли бы потом уходить со спокойной душой и необремененной совестью. А женщины… Не думаю, что они отнесутся к этому так легко.

— Некоторые из них способны на это, Клер, — в его голосе послышалась горечь. — Поверьте мне, на свете есть женщины такие же беззаботные и бессердечные, как мужчины.

— О, я уверена, что вы знали множество особ подобного сорта. — Она с грустью вздохнула. — Какой же вы нечестивец, Никлас! Аморальный, сладкоречивый дьявол, умеющий расписать грех так, что он покажется прекрасным! Вы полагаете, что если я буду вынуждена проводить время в вашем обществе, то в конце концов не устою перед вашими языческими чарами?

Он легко поцеловал ее в лоб.

— Такова моя заветная, но несбыточная мечта.

Клер засмеялась, но в ее смехе звучали нотки гнева и досады. Он делал все, чтобы ей пришлось очень туго.

Пора было наконец решить, что делать дальше. Играя с одной из его пуговиц, она постаралась собраться с мыслями.

Одно было ясно: ради людей, которые получат от графа обещанную помощь, она должна остаться. Чувство долга не позволит ей сделать иной выбор. А раз так, то нужно постараться пережить ближайшие три месяца с минимальным для себя ущербом. Надо окончательно примириться с тем, что остаться — значит стать виновной во множестве нарушений норм нравственности. Она будет горячо молиться, чтобы ей зачлось то, что она удержится от наихудших грехов.

Внезапно ей в голову пришла необычная мысль. Необычная и искусительная. Никлас — светский человек, который привык к тому, что все его желания неизменно исполняются. Вне всякого сомнения, очень скоро его перестанут удовлетворять простые поцелуи. Если она достаточно изведет его своим упрямым отказом вступить с ним в плотскую связь, то он, возможно, сам попросит ее уехать, но при этом будет считать себя морально обязанным выполнить свою часть их сделки.

Заинтригованная этой идеей. Клер принялась обдумывать ее со всех сторон. Чтобы добиться успеха, ей придется научиться разжигать в нем желание, сохраняя при этом достаточно хладнокровия, чтобы упорно говорить «нет». Чувственность — опасная вещь, и он в ней куда искушеннее, чем она, Но возможно, тот факт, что мужская страсть сильнее женской, сможет перевесить это преимущество… Приняв окончательное решение, Клер медленно произнесла:

— Совесть не позволяет мне уехать, коль скоро, оставшись, я могу принести столько пользы. Но предупреждаю: ваша цель — соблазнить меня, а моя — заставить вас решить, что я не стою ваших усилий.

Он испустил вздох облегчения, потом посмотрел на нее с глубокой нежностью.

— Я очень рад, что вы остаетесь. Буду с большим интересом наблюдать, что вы станете делать, чтобы допечь меня, по не думаю, что вы преуспеете.

— Поживем — увидим, милорд. — И глядя в его темные глаза, она почувствовала, как в ней шевельнулось какое-то злорадство. Она больше не была беспомощной жертвой его опыта и силы, которые так далеко превосходили ее собственные. Ее власть над ним была ограниченна, но, Господь ей свидетель, в меру своих способностей она использует ее.

Глава 13

Клер выглянула из окна кареты, и при виде погруженного в вечерние сумерки Лондона глаза ее округлились.

— Я даже не представляла, что на свете есть так много людей, — выдохнула она.

Никлас фыркнул. Он сидел рядом с нею, небрежно развалясь на мягком сиденье и скрестив руки на груди.

— Деревенская мышка прибыла в большой город. Клер насупилась с наигранной досадой.

— Уверена, что когда вы впервые приехали в Лондон, то вели себя совершенно бесстрастно.

— Вовсе нет, — весело сказал он. — Мне тогда было семнадцать лет, и меня так заворожило открывшееся зрелище, что я едва не выпал из окна кареты. Лондон можно любить или ненавидеть, но он никого не оставляет равнодушным. Я сделаю все, чтобы во время нашего пребывания здесь вы увидели как можно больше.

Экипаж свернул в сторону, и кучер проезжающей мимо повозки осыпал их кучера потоком грязных ругательств. Клер прислушалась, морща лоб.

— Этот возчик говорит на каком-то иностранном языке? — спросила она. — Я его не понимаю.

— Он разговаривает на особенно омерзительной разновидности кокни, просторечного диалекта восточной части Лондона, да к тому же использует слова, которые воспитанной молодой леди вообще не следует знать, — сдержанно ответил Никлас.

Она бросила на него лукавый взгляд.

— А вы можете объяснить мне, что именно он сказал? Его брови поползли вверх.

— Хотя мне и очень хочется совратить вас, я не собираюсь использовать ради этого сквернословие.

Она улыбнулась и снова выглянула из окна. Далекое путешествие из Уэльса в Лондон было чересчур быстрым и весьма утомительным, но ей оно понравилось. После того, как мучительная сцена в замке заставила Клер примириться со своим положением, она стала вести себя с Никласом более непринужденно, и теперь в их отношениях появилось много веселого, шаловливого поддразнивания.

— Она научилась также наслаждаться его ласками, не теряя при атом головы. Оговоренный их согласием один поцелуй в день превратился в упоительные объятия, которые продолжались до тех пор, пока руки Никласа не начинали посягать на запретные места. Когда это случалось. Клер говорила: «Хватит». Он всегда незамедлительно подчинялся, и она чувствовала, что он, как и она, тоже слегка сдерживает свои порывы, наслаждаясь поцелуями, но не позволяя себе целиком отдаться желанию.

Но сколько это могло продолжаться? Клер прекрасно понимала, что рано или поздно Никлас даст полную волю своей чувственности и приложит все усилия, чтобы соблазнить ее. Клер думалось, что когда это время придет, у нее достанет сил, чтобы устоять, потому что с каждым днем она чувствовала себя все сильнее, во всяком случае, в тех узких рамках, которыми ограничивались их отношения.

А до той поры, когда он наконец атакует ее всерьез, она будет упиваться красотами и соблазнами Лондона…

Постепенно улицы стали чище и тише; наконец экипаж остановился. Кучер отворил дверцу, опустил ступени, и Никлас помог Клер сойти. Было уже почти темно, и единственным, что она смогла разглядеть, оказался широкий классический фасад Эбердэр-Хауса.

— Этому дому тоже срочно требуется домоправительница? — невинным тоном спросила девушка.

— Несколько дней назад я сообщил своему лондонскому агенту о нашем приезде, так что в доме чисто прибрано и имеется временный штат слуг. — Он предложил ей руку. — Разумеется, как хозяйка дома вы сможете внести любые изменения, какие сочтете нужным.

Клер с иронией подумала: «Вот еще один, весьма тонкий способ обольщения». Конечно, это кружит голову — чувствовать, что с тобою обращаются как с настоящей светской дамой и с твоим мнением считаются Но нет, она должна твердо помнить о зыбкости своего положения — это поможет ей не занестись.

Поднимаясь рука об руку с Никласом по мраморным ступеням, Клер вдруг почувствовала, что ее уверенность в себе начинает рушиться, как карточный домик. До сих пор ее общество развлекало его. Но в Лондоне наверняка есть множество других куда более интересных развлечений, и она вполне может наскучить ему, и он отошлет ее домой еще до конца недели.

И тогда она победит, не так ли?

Величественные покои и роскошная обстановка Эбердэр-Хауса оказались в хорошем состоянии, хотя за те годы, что дом стоял пустой, приобрели безликий вид гостиничных апартаментов. Никлас непринужденно представил Клер небольшому штату слуг как свою кузину, как делал это па протяжении всей их поездки из Уэльса в Лондон, снимая разные номера в придорожных гостиницах.

Поначалу слуги никак не моли взять в толк, кем же действительно приходится Клер их господину. Девушка догадывалась, что слишком плохо одета, чтобы и впрямь сойти за родственницу-аристократку, но на роль любовницы она, с е бедным и строгим гардеробом, не годилась и вовсе. Впрочем, все слуги были лондонцы, а жителей столицы трудно чем-либо шокировать, посему они попросту пожали плечами и сочли за лучшее беспрекословно подчиняться всем распоряжениям Клер — чего не сделаешь за такое щедрое жалование! Она же поняла, что их мнение о ней совершенно ей безразлично; в некотором смысле жить среди чужих людей гораздо легче, чем среди тех, кто знал тебя всю жизнь.

В свое первое утро в Лондоне Клер проснулась, переполненная радостным волнением. Когда она спустилась на первый этаж, Никлас уже сидел в утренней гостиной, прихлебывая кофе и читая «Морнинг пост». Увидев Клер, он вежливо встал.

— Доброе утро, моя дорогая. Вам хорошо спалось?

— Честно говоря, нет. Оказывается, в Мэйфере[10] почти так же шумно, как в окрестностях пенритской шахты. Но я надеюсь привыкнуть. — Клер бросила беглый взгляд па «Морнинг пост». — Подумать только, здесь можно прочесть газету в тот же день, когда она напечатана, а не несколько недель спустя. Какая роскошь!

Он, улыбаясь, налил ей чашку дымящегося кофе.

— Лондон — это центр мира, Клер. Изрядная часть новостей создается прямо здесь.

После того как она выбрала себе на завтрак несколько кушаний, разложенных па выставленных па буфете подогретых блюдах, они оба сели за стол.

— Я просматривал колонки светской хроники, — сказал Никлас. — Нигде нет упоминания о Майкле Кеньоне или графе Стрэтморе, однако герцог Кандоувер находится сейчас в городе.

Клер ощутила легкое беспокойство.

— Герцог? — переспросила она. Правильно истолковав выражение ее лица, Никлас пояснил:

— Это Рэйф. Не тревожьтесь: несмотря на то что он герцог и богат как Крез, он никогда не бывает несносным. Рэйф искренне верит в то, что должен неукоснительно следовать правилам поведения истинного джентльмена.

— Мне всегда было очень любопытно, что же делает человека джентльменом — помимо денег и богатых и родовитых предков.

— По мнению Рэнфа, английский джентльмен никогда не бывает груб, кроме тех особых случаев, когда он делает это намеренно.

— Не очень-то успокоительное определение, — заметила Клер. — А граф Стрэтмор — это, я полагаю, ваш друг Люсьен.

— Совершенно верно. Не беспокойтесь: хотя мои друзья и занимают высокое положение в свете, люди они терпимые — иначе они просто не смогли бы иметь дело со мной. — Он задумчиво улыбнулся. — Я познакомился с Люсьеном в Итоне, когда четверо мальчишек решили, что такого смуглого, похожего на иностранца типа, как я, непременно следует вздуть. Люсьен рассудил, что четверо на одного — это нечестно, и вмешался в драку, приняв мою сторону. Это стоило нам обоим подбитых глаз, однако мы умудрились прогнать наших четырех противников с поля боя, и с тех пор стали друзьями.

— Граф Стрэтмор мне нравится, — сказала Клер, доедая яичницу с колбасой. Яичница была не так хороша, как у миссис Хауэлл, но в общем вполне приемлема. — Интересно, кто-нибудь из «Падших ангелов» женат или же вступление в брак противоречит Кодексу Распутников?

— Насколько мне известно, все они холосты, хотя меня не было в Англии так долго, что за это время могло случиться все что угодно. — Он сунул руку в карман, вытащил оттуда несколько банковских билетов и вручил их Клер. — Вот, возьмите. Лондон — дорогой город, а вам наверняка понадобятся деньги на мелкие расходы.

Клер ошеломленно улыбнулась и пересчитала банкноты:

— Двадцать фунтов стерлингов. Ровно столько же, сколько я получаю за год, преподавая в школе.

— Если этим вы хотите сказать, что мир несправедлив, то я не стану спорить. Возможно, пенритскому школьному фонду следует повысить ваше жалованье.

— Двадцать фунтов — это щедрое жалованье. В Уэльсе есть учителя, зарабатывающие всего пять фунтов в год — правда, у них обычно есть и другая работа. К тому же, кроме жалованья, я имею и еще кое-что — многие ученики или их семьи приносят мне кое-что из еды и оказывают разные услуги. Не знаю, смогу ли я чувствовать себя удобно в том мире, где двадцать фунтов — это деньги на мелкие расходы. — И она пододвинула банкноты обратно к нему.

— Вы сможете чувствовать себя удобно везде, где пожелаете, — отчеканил Никлас. — Если двадцать фунтов кажутся вам слишком большой суммой, отложите их на свой побег. Они пригодятся вам для того, чтобы вернуться в Пенрит, если я вдруг начну вести себя невыносимо, каковую возможность нельзя полностью исключить.

Как всегда, когда он начинал говорить абсурдные вещи, она сбилась с мысли.

— Ну хорошо, хотя мне кажется странным брать деньги от вас.

В его глазах вспыхнули лукавые огоньки.

— Если бы я платил вам, рассчитывая получить взамен услуги безнравственного сорта, то это, конечно же, была бы пустая трата денег. Однако я ставлю себе иную цель — возместить вам ущерб от того, что я привез вас в Лондон против вашей воли.

Она окончательно сдалась и положила банкноты в карман.

— Я вижу, вас не переспоришь.

— Никогда не ввязывайтесь в спор с цыганом. Клер, потому что если вас ограничивает логика и чувство собственного достоинства, то нас не сдерживает ничто. — Он встал и с наслаждением потянулся. — Когда вы покончите с завтраком, мы займемся вашим гардеробом.

Клер быстро опустила глаза. В том, как он потягивался, было что-то ужасно непристойное, его чувственная кошачья грация могла отвлечь от подобающих мыслей самую разумную женщину.

Когда-то и Клер считала себя именно таковой, но вспоминать об этом становилось все труднее и труднее…

Небольшая вывеска, висящая над дверью модной швейной мастерской, имела самый скромный и сдержанный вид; на ней было написано всего одно слово — «Дениза». Однако в самой Денизе не оказалось ровно ничего скромного или сдержанного; стоило им войти в салон, как эта хорошенькая пышногрудая блондинка с визгом бросилась Никласу на шею.

— Где ты пропадал, цыганский плутишка? — воскликнула она. — Ей-богу, разлука с тобой разбила мне сердце.

Он поднял ее в воздух, крепко поцеловал, потом, поставив на пол, погладил по обширному заду.

— Не сомневаюсь, что ты говоришь это всем мужчинам подряд, Дениза.

— Да, — чистосердечно созналась она, — но тебе я говорю это серьезно. — Она расплылась в улыбке, продемонстрировав ямочки на щеках. — Во всяком случае, так серьезно, как могу.

Клер наблюдала за этой сценой молча, чувствуя себя совершенно посторонней, никому не нужной, почти невидимой и ощущая смутное желание убить Денизу. Хотя она и раньше знала, что Никлас весьма легко раздаст поцелуи, увидеть это собственными глазами было до ужаса неприятно, особенно когда объектом его галантного внимания оказалась такая толстомясая и краснощекая бабенка.

Прежде чем обстановка успела опасно накалиться, Никлас сказал:

— Дениза, это мисс Морган, мой друг. Ей нужен новый гардероб, который должен включать в себя абсолютно все, начиная с нижних сорочек.

Модистка кивнула и принялась описывать круги вокруг Клер, оглядывая новую клиентку со всех сторон. Завершив свой осмотр, она объявила:

— Сочные цвета, простые линии, что-то соблазнительное, но не вульгарное.

— Я тоже так думаю, — согласился Никлас. — Итак, начнем?

Дениза провела их в примерочную, устланную мягким дорогим ковром. Здесь к ним присоединились швея и молоденькая ученица. Клер попросили встать на возвышение в центре комнаты и с этого момента стали обращаться с нею как с неодушевленным манекеном.

Никлас и Дениза драпировали ее то в одну, то в другую ткань, оживленно обсуждая между собой покрой, цвета и качество материи.

Веселье Денизы изливалось в равной мере как на Никласа, так и на новую клиентку, и очень скоро первоначальное раздражение Клер прошло. Она даже нашла, что это довольно забавно — быть предметом безраздельного внимания двух людей, заинтересованных в обновлении ее гардероба куда больше, нежели она сама; к тому же туалеты, которые они так живо обсуждали, чрезвычайно отличались от тех, что считались приличными в Уэльсе. Если бы Клер пришлось выбирать наряды самой, она бы наверняка вскоре сдалась и бросила это занятие. совершенно запутавшись из-за чрезмерного богатства выбора.

Желая занять чем-нибудь свои мысли, девушка начала думать о том, что бы ей хотелось увидеть и сделать во время пребывания в Лондоне. Только один раз неумолимая мода прервала ее размышления — когда Дениза, накинув ей на плечи синий шелк, сказала:

— Цвет такой, что лучше не надо, правда?

— Твой вкус, как всегда, безупречен, — согласился Никлас. — Из этой материи получится великолепное вечернее платье.

Когда они принялись обсуждать возможные фасоны, к возвышению, на котором стояла Клер, подошла ученица, чтобы смотать шелк обратно в рулон. Но, посмотрев на мягкие складки ткани, обвитой вокруг ее шеи, Клер вдруг невольно удержала ее рукой, словно не желая с нею расставаться. Это была самая красивая ткань, которую она видела в жизни, переливающаяся всеми оттенками синего, гладкая, легкая, как облачко. Она прижалась к шелку щекой и потерлась об него, как кошка, но заметив, что Никлас наблюдает за нею, в смущении уронила материю на пол.

— В наслаждении красивыми вещами нет ничего дурного, — с мягкой усмешкой проговорил он.

— Носить такой шелк — суетно и расточительно, — сурово изрекла Клер, хотя ее кожа все еще словно пела там, где ее ласкала удивительная ткань. — Вы могли бы найти этим деньгам гораздо лучшее применение.

— Возможно, — согласился он, забавляясь все больше и больше, — но сшитое из него платье очень подойдет к вашим голубым глазам. И когда вы его наденете, то будете чудесно себя чувствовать.

Клер хотела возразить, сказать, что обладание таким красивым, но бесполезным платьем не доставит ей никакого удовольствия, но не смогла; ее неверное сердце страстно жаждало иметь этот синий шелк. Она знала, что, приняв вызов Никласа, подвергнет испытанию свою добродетель, и теперь ее угнетало сознание того, как склонна она к жадности, тщеславию и суетности. Клер прочла про себя все отрывки из Писания, предостерегающие против тщеславия, какие только смогла вспомнить. Но это не помогло — она по-прежнему хотела, чтобы чудесный синий шелк принадлежал ей…

После того как фасоны и ткани были выбраны, Никлас спросил, нет ли в продаже каких-нибудь готовых вещей, которые пришлись бы впору Клер. Дениза тут же принесла три платья, язвительно заметив, что поскольку заказавшая их дама не соизволила заплатить за предыдущую партию нарядов, то ей придется очень долго ждать следующие.

Чтобы примерить новое платье, Клер отошла за ширму. Сначала с помощью швеи, которую звали Мари, она надела нижнюю сорочку из тончайшей, почти прозрачной кисеи. Затем швея стала зашнуровывать на ней короткий, легкий корсет. Клер приготовилась к худшему, поскольку прежде она почти никогда не носила корсетов, однако оказалось, что он совсем не так неудобен, как она предполагала.

Мари прошептала:

— У мадемуазель такая тонкая талия, что корсет в общем-то и не нужен, однако с ним платье все-таки будет лучше сидеть.

После этого швея сняла с Клер мерки для заказанных туалетов и наконец надела па нее через голову платье из розового шалли[11]. Застежка на спине оказалась сложной, и Клер начала понимать, для чего светским дамам нужны камеристки. Прежде чем разрешить своей подопечной взглянуть на себя в висящее на стене большое зеркало, Мари достала откуда-то веточку кремовых шелковых роз и воткнула се в темные волосы Клер.

— Trеs biеn[12]. Нужны еще кое-какие аксессуары и другая прическа, но в целом Mоnsiеur lе cоmрtе[13] будет доволен.

Когда Клер было наконец позволено посмотреть на свое отражение, она заморгала от удивления. Розовое шалли придало ее щекам какой-то особенный румянец, а глаза казались теперь огромными. Она выглядела как леди — как привлекательная леди. И даже, помоги ей Боже, довольно эффектная! Но вот вырез платья… от его вида она чувствовала себя неуютно. И дело здесь было не только в том, что он оказался чересчур глубок, — в придачу корсет еще и слишком высоко поднял ее грудь. Хотя Клер знала, что в этом отношении природа одарила ее не так уж щедро, в том модном платье, которое было на ней сейчас, она казалась… хм, весьма полногрудой.

Подавив желание прикрыть оголенную грудь руками, она робко вышла из-за ширмы. Никлас и Дениза прервали свой разговор и устремили на девушку пристальные взгляды. Модистка удовлетворенно кивнула, Никлас же обошел вокруг Клер, внимательно се оглядывая, и глаза его довольно блеснули.

— Я знал, что это платье будет вам к лицу, но все равно потрясен. Здесь требуется внести только одно изменение. — Ребром ладони он провел горизонтальную линию по переду корсажа. — Углубите декольте вот до этого места.

Клер ахнула: как потому, что он касался ее грудей — прилюдно! — так и потому, что декольте, на котором он настаивал, было шокирующе низким. — Я не стану надевать такое неприличное платье!

— То, что я предлагаю, является весьма умеренным. — Он провел еще одну линию поперек ее грудей, на сей раз лишь чуть повыше сосков. — Вот это и впрямь было бы неприлично.

Клер в ужасе посмотрела на Денизу.

— Он, конечно же, шутит?

— Вовсе нет, — бодро ответила модистка. — У меня есть клиентки, которые ни за что не купят платье, если вырез недостаточно глубок, — непременно подавай им такое, чтобы груди чуть не выскакивали наружу. Они говорят, что это создаст у джентльменов постоянный интерес.

— Еще бы, — пробормотала Клер, полная решимости не уступать. — Но это не для меня.

— Когда вы сердитесь, то выглядите много лучше, чем любая другая известная мне женщина. — Никлас улыбнулся своей дьявольской улыбкой. — Декольте, которое предлагаю я, более смело, чем хотели бы вы, и более консервативно, чем предпочел бы я. Разве это не справедливое решение?

Клер не выдержала и рассмеялась. Напомнив себе, что она никогда не будет носить ни одного из этих платьев в присутствии тех, кого знает, она сказала:

— Хорошо, я согласна. Но если я подхвачу воспаление легких, это будет на вашей совести.

— Я вас согрею, — ответил он, и в глазах его сверкнул опасный огонек.

Клер торопливо удалилась за ширму, говоря себе, что не имеет никакого значения, если эти чужие ей женщины подумают, будто она любовница Никласа.

Следующим было дневное платье; его вырез выглядел более пристойно, хотя и был все же достаточно глубок для того, чтобы в Пенрите при виде его все подняли брови.

Улучив мгновение, когда никто их не слышал, Клер тихо спросила Никласа:

— Какого рода клиентура одевается у Денизы? У меня создалось впечатление, что пользующиеся ее услугами дамы не очень-то респектабельны.

— Вы весьма наблюдательны, — ответил он. — Дамы, что приходят сюда, ставят себе целью выглядеть обольстительно, настолько обольстительно, насколько это возможно. Многие из тех, кто одевается у Денизы, — женщины из общества, но среди ее клиенток есть также немало актрис и куртизанок. — Он наклонил голову набок. — Это вас оскорбляет?

— Полагаю, что должно бы оскорблять, — призналась Клер, — но ведь в салоне, где одеваются одни только светские дамы, я бы чувствовала себя еще более неуютно. К тому же Дениза мне в общем-то нравится.

Их беседа оборвалась, когда юная ученица внесла в примерочную поднос с чаем и пирожными, чтобы клиенты подкрепились. Никлас и Дениза начали энергичный и подробный разговор о чулках, туфлях, плащах и о том, что не принято обсуждать в приличном обществе, — нижнем белье. Слушать их было до крайности утомительно.

Однако Никлас явно ничуть не устал, более того — чувствовал себя превосходно. Когда спустя три часа они наконец вышли из мастерской, он с воодушевлением воскликнул:

— А теперь, моя дорогая, я собираюсь приобщить вас к самому чувственному приключению в вашей жизни!

— О нет, — ответила Клер в смятении. — Я стараюсь вести себя как подобает хорошей любовнице, но, по-моему, с вашей стороны было бы нечестно еще и унижать меня.

— Разве я что-нибудь говорил об унижении? — Он помог ей сесть в двухколесный экипаж, запряженный парой лошадей, потом взял у грума вожжи, а тот забрался на запятки.

Когда они влились в оживленный поток экипажей, запрудивших лондонские улицы, девушка опасливо спросила:

— Вы везете меня на какую-то… оргию?

— Полноте, Клер, о чем вы толкуете? — он бросил на нес недоуменный взгляд. — Право же, вы просто шокируете меня. Позвольте спросить — что вы знаете об оргиях?

— Немного, хотя, насколько я могу судить, они омерзительны и сладострастны, и в них участвуют множество людей, которые ведут себя как животные на скотном дворе, — едко ответила она.

— Неплохое определение. Оргии, конечно, бывают всякие, но, по-моему, в любой из них как минимум трое участников. И, разумеется, не все из них обязательно должны быть людьми.

Клер так смутилась, что у нес перехватило дыхание. В эту минуту из боковой улицы выехала ломовая подвода и чуть было не налетела на их экипаж. Никлас умело остановил двуколку и избежал столкновения, но грязного возчика кокни это не удовлетворило. Не вынимая изо рта давно потухшей сигары, он принялся ругать проклятых щеголей, которые воображают, будто им принадлежат все дороги.

— Какой неприятный субъект, — заметил Никлас. — Надо преподать ему урок хороших манер.

Он щелкнул кнутом, и изо рта возчика мигом исчезла сигара. Грубиян остался с зазубренным обломком в зубах; на его физиономии застыло крайнее изумление.

Потрясенная Клер с трудом вымолвила:

— Силы небесные, если бы вы хоть немного промахнулись, то выбили бы ему глаз.

— Я никогда не промахиваюсь, — спокойно ответил Никлас.

Он снова поднял кнут — и через мгновение возчик оказался без шапки. Она пролетела по воздуху и шлепнулась на колени Клер. Та услышала только легкий свист, но само движение кнута было так молниеносно, что девушка не успела его уловить.

Пока Клер, как завороженная, онемело глядела на смятую шапку, Никлас сказал:

— Хотя говорят, что человек, искусно владеющий бичом, может сбить муху с уха одной из передних лошадей своей упряжки, в действительности это могут проделать очень немногие — Кнут щелкнул опять, и шапка, пронесшись по воздуху, снова оказалась на голове совершенно опешившего возчика. — Однако я как раз принадлежу к тем, кто может.

Закончив представление, Никлас продолжил путь сквозь тесный поток экипажей.

— Вернемся к животрепещущей теме оргий, — весело произнес он. — Весьма распространенная мужская фантазия состоит в том, чтобы позабавиться в постели с двумя женщинами одновременно. Впрочем, слово «постель» здесь не очень-то уместно — для такой утехи требуется столько места, что в конце концов можно оказаться на полу. Будучи по натуре человеком любознательным, я как-то раз решил осуществить сию фантазию на практике. Думаю, результат вполне можно поименовать оргией. — Он повернул двуколку на более широкую улицу. — Знаете, каким оказалось самое яркое впечатление, вынесенное мною из этой оргии?

Клер с пылающим лицом закрыла руками уши.

— Я не хочу больше про это слышать!

Не обращая ни малейшего внимания на ее протест, Никлас с увлечением продолжал:

— Потертости от ковра на коленях — вот что ярче всего запечатлелось в моей памяти. Чтобы ни одна из дам не заскучала, мне пришлось постоянно переползать от одной к другой и обратно, и потом я неделю хромал. — Он сделал паузу, придав лицу выражение глубокомысленной меланхолии. — Это научило меня тому, что некоторые фантазии лучше не воплощать в реальность.

Клер ничего не оставалось, как разразиться смехом.

— Вы невозможны, — проговорила она, отдышавшись, и подумала, что только Никлас способен превратить такую безнадежно непотребную историю в изящный, уморительный анекдот. В конце концов, возможно, его предложение испытать самое чувственное приключение окажется не таким уж страшным.

Когда Никлас остановил двуколку перед огромной готической церковью, это оказалось для пес полной неожиданностью. Узнав здание, которое видела на гравюре. Клер ошеломленно проговорила:

— Господи, да ведь это же Вестминстерское аббатство! Никлас бросил вожжи груму, потом помог Клер сойти.

— Вы совершенно правы.

Какое-то время они стояли молча, пока она зачарованно разглядывала фасад. Ни одна гравюра не могла в полной мере передать величину и мощь этого сооружения. Каждая линия аббатства и обе его одинаковые башни стремились к небу — безмолвное свидетельство глубокой веры тех, кто его построил.

Никлас взял Клер за локоть, и они вместе двинулись к входу. Если бы он не поддерживал ее, она бы, наверное, упала, потому что не могла оторвать глаз от величественного здания Внутри оно оказалось еще великолепнее, чем снаружи. Хотя вокруг было немало других посетителей и молящихся, из-за головокружительно высокой крыши все эти люди казались крошечными и незначительными, и создавалось парадоксальное чувство, будто ты здесь один. Темные тени, яркие, как драгоценные камни, витражи; стрельчатые арки; лес высоченных колонн. Клер была так ошеломлена всем этим разнообразием, что с трудом воспринимала аббатство как единое целое.

Держа Никласа под руку, она прошла по одному из боковых проходов.

— Это здание предназначено для того, чтобы потрясать человеческое воображение могуществом и величием Бога, — благоговейно прошептала Клер.

— Таковы все большие храмы, — тихо ответил Никлас. — Я был в церквях, в мечетях, в синагогах и индуистских святилищах, и все они обладали способностью внушить человеку мысль, что в религии что-то есть. Но Mirе довелось бывать также и в совсем маленьких храмах, меньших, чем Сионская молельня в Пенрите, и некоторые из них показались мне самыми святыми из всех.

Она рассеянно кивнула, слишком потрясенная, чтобы более или менее разумно обсуждать вопросы религиозной архитектуры. Вдоль стен аббатства стояли памятники великим британцам. Трудно себе представить, что под се ногами покоятся кости стольких великих людей: Эдуарда I по прозвищу Длинноногий[14] и Генриха VIII, королевы-девственницы Елизаветы и ее кузины и противницы Марии Стюарт. Джеффри Чосер[15], Исаак Ньютон и оба Уильяма Питта, Старший и Младший[16], — все они были погребены здесь. Когда Клер и Никлас дошли до часовни Эдуарда Исповедника[17]. Клер тихонько спросила:

— В аббатстве похоронены все значительные личности английской истории, да?

Никлас приглушенно рассмеялся.

— Нет, хотя на первый взгляд кажется именно так. Сочетание эффектной архитектуры и истории воистину поражает воображение.

Он вынул из кармана часы и, взглянув на них, повернулся и повел Клер обратно по южному проходу.

Они успели пройти совсем немного, когда тишину вдруг взорвал поток музыки. У Клер перехватило дыхание, и по спине побежали мурашки. Это был орган; ни один другой инструмент не смог бы столь мощно заполнить звуками такой огромный собор.

К звучанию органа присоединился хор ангелов. Нет, конечно, это не могли быть ангелы, хотя голоса были поистине ангельски хороши. Скрытые где-то на хорах певчие выводили ликующее песнопение. Звуки отражались от стен, отдаваясь эхом и концентрируясь с такой ошеломляющей силой, какую, наверное, нелегко было бы сыскать и в раю. Никлас с восторгом выдохнул:

— Они репетируют пасхальную музыку.

Он взял Клер за руку и отступил в нишу, которую частично заслоняла какая-то вычурная мемориальная скульптура.

Прислонившись к стене, Никлас закрыл глаза и целиком отдался мелодии, вбирая ее в себя, как цветок вбирает солнечные лучи. Клер и раньше знала, что он любит музыку, это было ясно из его игры на арфе, но то, какое у него было сейчас лицо, заставило, ее осознать, что в данном случае «любовь» — недостаточно сильное слово. На его лице застыло выражение, какое могло бы быть у низвергнутого ангела, который увидел возможность искупить свой грех и вернуться на небеса.

Медленно, незаметно Клер приблизилась к нему, пока не коснулась спиной его белой полотняной рубашки. Он обнял ее одной рукой за талию и прижал к себе. В его объятии не было ничего плотского, скорее этим жестом он разделял с нею переживание, слишком глубокое, чтобы выразить его словами. Клер тоже закрыла глаза и позволила себе забыть обо всем и просто наслаждаться мгновением. Божественной красотой музыки. Силой и теплом, которые исходили от Никласа, Ею владело только одно чувство — радость.

Заиграли «Хор аллилуйя» Генделя, произведение потрясающей силы, которое невозможно было не узнать. «Ибо Господь Бог всемогущий властвует над всем…» Клер задрожала от чувств, поднимающихся из самых глубин ее души.

«Царь всех царей и владыка всех владык….» Горячая вера и страсть, красота и любовь, сладострастие и нежность, божественное и земное — все слилось в се сердце в одно неразделимое целое, и на глазах выступили мечтательные слезы. «Всегда, всегда, во веки веков…»

Возможно, смешение столь различных, столь противоположных эмоций было богохульством, но она не могла разделить их, так же как не могла сейчас сказать, где кончалась она и начинался Никлас. Она просто существовала, чувствуя, что ей больше нечего желать от жизни, ибо у нее есть все.

Когда хор закончил петь, орган заиграл соло, такое громовое, что казалось, еще немного — и древние камни аббатства расшатаются и посыплются вниз. Клер медленно вышла из транса. Открыв глаза, она заметила, что две проходящие мимо дамы посмотрели на нее с возмущением. Этот взгляд напомнил девушке, что Никлас все еще обнимает ее за талию, и она нехотя высвободилась. Потом подняла голову и не смогла отвести от него глаз.

— Я всегда думал, что ад — это, должно быть, такое место, где никогда не звучит музыка, — тихо проговорил Никлас.

Клер почувствовала, что между ними возникла некая почти осязаемая близость, какая-то не существовавшая доселе связь. И в самом деле, в нем что-то изменилось, и через несколько мгновений она поняла — что. Впервые за то время, что она его знала, выражение его лица было полностью открытым. Обыкновенно хорошо подвешенный язык и выразительная физиономия служили ему для того, чтобы скрывать свои подлинные чувства, но теперь вес барьеры пали, и в его глазах Клер явственно видела: он уязвим. Интересно, много ли времени протекло с тех пор, когда он в последний раз позволял другому человеку так глубоко заглянуть в его душу? Или такого с ним не случалось никогда?

Тут ей в голову пришла другая мысль: а что он видит сейчас в ее глазах? Подумав об этом, Клер в смущении отвела взгляд и связующая их тонкая нить тотчас оборвалась… Прежде чем заговорить. Клер пришлось перевести дыхание и откашляться.

— Прекрасная музыка! И вы были правы — это и впрямь было самое чувственное переживание в моей жизни.

— И абсолютно приличное. — Никлас предложил ей руку.

Все еще чувствуя тепло его объятия на своей талии, Клер просунула ладонь в его согнутую в локте руку, и они молча вышли из аббатства. У них пропало всякое желание дальше осматривать памятники — после ангельского пения хора все казалось будничным и скучным.

Снаружи свежий ветер проворно гнал по небу обрывки облаков, складывая их в постоянно меняющиеся узоры. Никлас подозвал своего грума с двуколкой, и вскоре они уже прокладывали себе путь по запруженным экипажами улицам Вестминстера[18]. В Мэйфере улицы были куда тише, и Клер с нетерпением ждала, когда же они наконец доберутся до Эбердэр-Хауса. После пережитых в швейном салоне и аббатстве волнений она была не прочь немного поспать, однако Никлас оказался неистощим на сюрпризы. Когда они проезжали по тихой фешенебельной жилой улице, он вдруг натянул вожжи и остановил лошадей.

— Судя по положению дверного кольца, семья находится в городе.

Передав груму вожжи, он легко спрыгнул на мостовую и подал руку Клер, чтобы помочь ей сойти.

— Кто в городе? — спросила она, ступая на землю. Весело блеснув глазами, он провел ее вверх по ступенькам и постучал в дверь тяжелым бронзовым кольцом, украшенным головой льва.

— Кто? Моя любимая старая бабушка.

Бабушка? Но ведь мать его отца умерла много лет назад, а мать его матери-цыганки, если и была жива, то никак не могла жить в мэйферском особняке.

Только когда дверь начала отворяться. Клер с ужасом поняла, о ком он говорит: о молодой вдове своего деда, об Эмили, вдовствующей графине Эбердэр — женщине, которую все в долине считали любовницей Никласа и которая четыре года назад оказалась в самом центре скандала, унесшего две человеческие жизни.

Глава 11

Входя в дом вместе в Никласом, Клер чувствовала весьма нехристианское желание свернуть ему шею. Все в Пенрите знали, что в ту ночь, когда умер старый граф и погибла Кэролайн, слуги нашли Никласа в спальне графини. Несмотря на столь вескую косвенную улику, Клер не спешила присоединиться к общему мнению и сделать напрашивающийся сам собою вывод. Хотя в то время она считала, что смотрит на вещи непредвзято, ибо не в се правилах осуждать кого-то, не зная всех обстоятельств дела, теперь ей пришло в голову, что тогда она просто-напросто не захотела поверить, что Никлас способен на такую гнусность. Однако теперь, когда эти двое встретятся, ей, похоже, придется узнать правду — и она вдруг осознала, что вовсе не хочет знать, что же в действительности произошло четыре года назад.

Исполненный достоинства дворецкий впустил посетителей в дом и попросил их назвать себя, но неожиданно через вестибюль с громким визгом промчался маленький голый ребенок, и весь эффект от торжественной величавости дворецкого пошел насмарку. Вдогонку за малышом, тяжело дыша, неслась его нянька, а через несколько секунд вслед за нею появилась смеющаяся дама лет тридцати пяти.

Она взглянула на вновь прибывших, и выражение ее лица вмиг переменилось.

— Никлас! — воскликнула она, протягивая к нему руки; — Почему ты не сообщил мне, что вернулся в Англию? Он взял ее за руки и расцеловал в обе щеки.

— Я прибыл в Лондон только вчера, Эмили. Клер смотрела на эту сцену молча, с застывшим лицом, думая о том, что сегодня Никлас у нес на глазах целовал слишком много женщин. Вдовствующая графиня излучала здоровье, сияла счастьем и казалась на десяток лет моложе, чем тогда, когда она жила в Эбердэре. И, судя, по очевидной привязанности, которую она и Никлас питали друг к другу, было нетрудно поверить, что четыре года назад они и в самом деле были любовниками.

Никлас повернулся к Клер и подвел ее к графине.

— Возможно, ты помнишь мою спутницу.

После длившегося всего мгновение замешательства графиня сказала:

— Вы ведь мисс Морган, учительница пенритской школы, не так ли? Мы с вами встречались, когда Никлас создавал школьный фонд.

Теперь в замешательство пришла Клер.

— Как? Значит, это Никлас пожертвовал деньги на школу? А я думала, что это сделали вы.

— Поскольку мой муж не одобрял прогрессивных идей Никласа, мы решили, что публичные функции возьму на себя я, — пояснила графиня. — Надеюсь, дела в школе идут хорошо. Вы по-прежнему работаете там учительницей?

— Большую часть времени, — вмешался Никлас. — Сейчас она взяла трехмесячный отпуск, дабы просвещать меня.

Графиня с любопытством посмотрела сначала на Клер, потом на Никласа, затем опять на Клер, однако, прежде чем она успела что-либо сказать, молодая нянька вернулась, неся на руках своего гукающего голозадого подопечного.

— Простите, мадам, — сказала она извиняющимся тоном. — Не представляю, как это мастер Уильям умудрился улизнуть из-под моего присмотра.

Графиня наклонилась и поцеловала сына в щеку.

— Он невероятно изобретателен, не правда ли? — гордо сказала она.

— Тателен, тателен, тателен, — подражая ей, залепетал малыш.

— Стало быть, вот он, мой крестник. — Никлас, смеясь. взял ребенка у няньки. — Поскольку он, как видно, терпеть не может ходить одетым, в будущем тебе не придется особо тратиться на его костюмы. Возможно, ему присуща цыганская любовь к свободе.

Клер не могла удержаться от поисков сходства между Уильямом и Никласом. Если таковое и имелось, то она его не заметила: малыш был светловолос и голубоглаз, типичный английский ребенок. К тому же он был слишком мал, чтобы быть плодом связи, которая имела место четыре года назад.

Мягкий голос графини прервал ее размышления.

— Простите мне мою неучтивость, мисс Морган. Как видите, здесь у нас вес вверх дном, но не согласитесь ли вы выпить со мною чашку чая? Нам с Никласом надо о многом поговорить.

Никлас фыркнул от смеха и отдал Уильяма обратно няньке.

— Понятно, чем ты занималась последние несколько лет. Графиня, покраснев, как школьница, ввела гостей в гостиную и позвонила, чтобы принесли чай и пирожные. Клер прихлебывала чай и без аппетита жевала пирожные, в то время как Никлас и Эмили обменивались новостями. Может быть, он за этим и привез ее в Лондон — понаблюдать, как он очаровывает других женщин? Эта мысль ужасно ее разозлила.

Проговорив около получаса, Никлас вынул из кармана какой-то круглый ярко раскрашенный деревянный предмет на нитке.

— Я привез Уильяму подарок. Эта штука из Индии, там ее называют йо-йо.

Он соорудил из шелковой нити петлю, надел ее себе на палец и неуловимым движением сделал так, что игрушка запрыгала вверх-вниз, издавая тихий певучий звук.

— У моего брата была такая же, когда мы были детьми, но она называлась не йо-йо, а бангалор, — сказала графиня. — Посмотрим, помню ли я, как заставить ее прыгать вверх-вниз. — Попытки Эмили не увенчались успехом.

Когда игрушка в ее руке в третий раз вяло повисла на нитке, она отдала ее обратно Никласу.

— Боюсь, что я утратила навык — слишком долго не практиковалась.

— Если ты не возражаешь, я отнесу игрушку в детскую и продемонстрирую ее Уильяму.

— Он будет в восторге. — Графиня вызвала звонком дворецкого и попросила его проводить Никласа в детскую.

Клер ощутила неловкость при мысли о том, что ей придется остаться наедине с графиней, однако это чувство тотчас же прошло, когда та обратила к ней взгляд своих светло-карих глаз.

— Пожалуйста, простите Никласа и меня за нашу неучтивость: четыре года — долгий срок, а этот шалопай почти совсем мне не писал.

— Уверена, вы рады, что он возвратился домой, леди Эбердэр, — безразличным тоном сказала Клер.

— Да, рада, хотя это и напоминает мне о том ужасном времени. — Графиня взяла с блюда пирожное. — Между прочим, я больше не называю себя этим титулом, мисс Морган. Теперь я обыкновенная скромная миссис Роберт Холкрофт. А для друга Никласа — просто Эмили.

— Вы отказались от титула? Но это почти неслыханно! Я полагала, что женщины в вашем положении, как правило, сохраняют свой титул, когда выходят замуж за людей, не принадлежащих к сословию пэров.

— Я никогда не хотела быть графиней. Роберт — мой муж — и я вместе выросли и всегда знали, что хотим пожениться. Но он был младшим сыном сквайра, которому не на что было рассчитывать, а я была дочерью виконта. Когда лорд Эбердэр сделал свое чрезвычайно лестное предложение, мои родители настояли, чтобы я приняла его, несмотря на то, что он был на сорок лет старше меня.

— Простите, — смущенно сказала Клер. — Я ничего об этом не знала. Вы казались такой спокойной и довольной. Никто в Пенрите не догадывался, что этот брак вам в тягость.

— Лорду Эбердэру нужна была молодая племенная кобыла, чтобы она нарожала ему еще детей. — Эмили начала крошить пирожное между пальцами. — Он был весьма… усерден в исполнении своих супружеских обязанностей, но я его разочаровала. Это было трудное время. Никлас стал для меня… большим утешением. — Пирожное превратилось в горку золотистых крошек.

Для Клер это прозвучало как косвенное признание в том, что Эмили и Никлас все же состояли в любовной связи, однако это не было случайной похотливой интрижкой. По крайней мере со стороны Эмили. Хотя Клер никогда не оправдывала супружеской измены, она сердцем понимала, что глубоко несчастная в браке женщина могла завести роман с красивым, обаятельным внуком своего мужа, молодым человеком, который был близок ей по возрасту. Не зная, что еще сказать, девушка заметила:

— Уильям — живое доказательство того, что ваш первый брак был бездетным не по вашей вине.

— О, не думайте, что я не испытываю удовлетворения от этой мысли, — сухо ответила Эмили. — Где бы ни был сейчас четвертый граф Эбердэр — а я подозреваю, что он пребывает в очень жарком месте, — надеюсь, что теперь он знает: я не бесплодна. — Она дотронулась до своего живота. — А осенью у Уильяма появится брат или сестра.

— Это прекрасно. Примите мои поздравления. — Не в силах и дальше сдерживать свое изумление. Клер спросила: — Но почему вы рассказываете все это мне, человеку, которого совершенно не знаете?

— Потому что с вами легко говорить. Потому что вас привел сюда Никлас. Потому что вы из Пенрита. Думаю, последняя причина самая важная. Коль скоро вы живете в долине, вы должны знать, какой скандал разразился вокруг смерти моего мужа и гибели жены Никласа. Бог весть какие сплетни ходили на этот счет, хотя едва ли они могли быть хуже, чем правда. Я уехала из Уэльса сразу же после того, как похоронила мужа. От всех свалившихся на меня страшных событий я тогда словно окаменела, и мне было все равно, что думают люди; но сейчас, с вашим приездом, у меня появилась возможность кое-что объяснить.

Клер подумала: «Интересно, как относился к их связи Никлас? Любил ли он Эмили? Может быть, он и сейчас ее любит?» Но конечно, она не могла спросить об этом прямо.

— В то время высказывалось много всяких догадок по поводу случившегося, но теперь этот скандал уже наполовину забыт, — сказала девушка. — Поскольку и вы, и Никлас уехали из долины, а больше никто не знал, что же произошло на самом деле, у любителей перемывать чужие косточки оказалось очень мало материала для сочинения сплетен.

— Вот и прекрасно. — Темные брови Эмили сдвинулись. — Роберт помог мне забыть то страшное время, а вот Никласу, как мне кажется, повезло меньше. Быть может, вы сумеете сделать для него то, что Роберт сделал для меня.

Клер растерялась.

— Право же, это очень странный разговор.

— Полагаю, что да. — Эмили улыбнулась. — Я не знаю, какие отношения существуют между вами и Никласом, но он не привез бы вас сюда, будь вы ему безразличны. Ему нужен кто-то, кому он тоже был бы небезразличен. Кто-то, кому он мог бы доверять.

Прежде чем Клер успела объяснить, что дело обстоит совсем не так, как представляет себе Эмили, из детской вернулся Никлас. Когда он присоединился к разговору, Клер решила, что это к лучшему: хорошо, что у нее не оказалось времени на ответ, потому что она не знала, ни что говорить, ни что думать. Она воспитывалась в среде, где все вещи были либо хорошими, либо плохими, либо белыми, либо черными. К сожалению, для Никласа эти мерки не подходили, потому что все с ним связанное было окрашено в полутона, притом самых различных оттенков.

Несколько минут спустя, когда Клер и Никлас уже начали прощаться, пришел муж Эмили, Роберт Холкрофт — невысокий коренастый блондин с заразительной улыбкой. Когда жена представила его Никласу, он пожал тому руку и сказал, что ждал этого знакомства с нетерпением. Если Холкрофт и знает, что когда-то Никлас и Эмили были любовниками, то по нему это незаметно, подумала Клер…

— Я рада была узнать, что теперь леди Эбердэр живет счастливо, — сказала девушка, когда их двуколка тронулась с места. — После того, как четыре года назад она, едва похоронив мужа, уехала из долины, о ней не было никаких вестей; казалось, будто леди Эмили просто исчезла с лица земли. Никто в Пенрите не имел ни малейшего представления о том, что с нею сталось.

— Она хотела забыть о годах, проведенных в Уэльсе, и едва ли можно ее за это винить, — сдержанно проговорил Никлас. — Эмили вышла замуж за Холкрофта ровно через год после смерти моего деда. По образованию Роберт адвокат, но с недавних пор он — восходящая звезда в парламенте и когда-нибудь наверняка войдет в кабинет министров.

— А какое графство он представляет?

— Лестершир. — Никлас сбавил скорость, потом свернул налево и поехал по более тихой улице. — В палате общин избирательный округ этого графства контролирую я, и когда Эмили написала мне, что Холкрофт хочет посвятить себя политике, я предоставил ему место. Насколько я слышал, из него получился хороший парламентарий — судя по всему, он и умнее, и принципиальнее своего предшественника.

Клер опешила.

— Как?! Вы контролируете избирательный округ в Лестершире?

— А также несколько других. Благодаря нашей прогнившей политической системе я осуществляю эффективный контроль над местами в парламенте от трех различных графств. Хотя титул графа Эбердэра имеет валлийские корни, сейчас большая часть нашего семейного состояния находится за пределами Уэльса.

Клер была потрясена. Как же мало, оказывается, она знает о Никласе и о том, каким богатством и влиянием обладает человек, занимающий такое положение!

— Тогда неудивительно, что мистер Холкрофт был счастлив с вами познакомиться, — ведь вы как-никак его политический патрон. А стать крестным отцом Уильяма вас попросили по той же причине?

— Я предпочитаю думать, что здесь сыграли свою роль не соображения политической выгоды, а просто дружеские чувства. В Эбердэре Эмили была единственным островком — здравомыслия и человеческого тепла.

Никлас явно не производил впечатления человека, страдающего из-за разбитого сердца. Было очевидно, что он привязан к Эмили, однако Клер — вопреки всякой логике — чувствовала удовлетворение от сознания того, что бывшая графиня Эбердэр отнюдь не была великой любовью его жизни.

— Коль скоро вы сумели провести Холкрофта в парламент, значит, будучи за границей, продолжали весьма внимательно следить за своими делами в Англии?

— Приблизительно раз в полгода я получал сундучок с юридическими документами, изучал их, после чего посылал своему поверенному в делах подробные инструкции. — Он бросил на нее иронический взгляд. — Как видите, я не так безответствен, как обо мне говорят.

— Еще бы, — колко сказала Клер. — Настолько безответственным не может быть никто. Таких людей просто не бывает.

Никлас расхохотался.

— Вы идеальная валлийская роза, Клер: нежная, благоухающая и со множеством преострых шипов. — Он легко погладил ее подбородок тыльной стороной руки в перчатке. — И именно шипы делают вас интересной.

Пожалуй, это был не самый лестный комплимент, но Клер все же порадовалась ему. Да и то сказать: колких шипов у нее и впрямь куда больше, чем традиционного женского очарования.

Клер тщательно прицелилась и ударила кием по бильярдному шару. Кий скользнул но отполированной слоновой кости, и белый шар, уйдя в сторону, не попал по цветному шару-мишени, который девушка намеревалась загнать в лузу.

— Ах, будь он неладен! Опять промазала! — Она подняла кий и сердито посмотрела на его кончик. — Вся беда в том, что дерево чересчур гладкое и твердое. Не будет ли это против правил, если покрыть конец кия каким-то другим материалом — чем-нибудь таким, что не скользило бы так, как голое дерево?

— Думаю, что это не противоречило бы правилам, но ни один истинный ценитель бильярда не одобрил бы такого новшества. Вся прелесть как раз и состоит в том, чтобы играть хорошо, несмотря на все недостатки игровых принадлежностей, а не благодаря их достоинствам.

Никлас наклонился над бильярдом, и его мышцы слегка напряглись под белым батистом рубашки. Удар — и цветной шар угодил точно в лузу.

— Хорошо еще, что у этого бильярда ровная поверхность, не то что в Эбердэре. У того столешница была как вспаханное поле в середине зимы.

— К тому времени, когда мы вернемся, наверняка уже будет готова новая, из шифера. Будет интересно посмотреть, как вы на ней играете.

Поскольку первый день ее пребывания в Лондоне оказался слишком переполнен событиями, Клер было приятно провести вечер в спокойном общении с Никласом. К тому же ее ранг новичка в бильярде имел некоторые преимущества: большую часть времени она могла стоять и смотреть, как играет Никлас. Двигаясь вокруг бильярдного стола с непринужденной, естественной грацией пантеры, он представлял собою зрелище, которое доставило бы удовольствие любой женщине. Упиваясь смутным сладким чувством, Клер гадала, когда же Никлас наконец захочет воспользоваться своим правом на поцелуй. Если сие не произойдет в самое ближайшее время, она, может быть, поцелует его сама. Ему явно нравится, когда она это делает.

Никлас снова прицелился и ударил. Белый шар, эффектно отскочив от трех бортов, толкнул шар-мишень, и тот скатился в лузу. Не успела Клер высказать приготовленный комплимент, как раздавшийся со стороны двери незнакомый мужской голос произнес, лениво растягивая слова:

— Умение хорошо играть в бильярд есть отличительная черта джентльмена, но играть слишком хорошо — это прискорбный признак юности, растраченной впустую.

— Люсьен! — Никлас бросил кий на стол и, подойдя к вошедшему, с жаром стиснул его в объятиях. — Я вижу, ты получил мою записку. Рад, что ты смог зайти ко мне уже нынче вечером.

Люсьен пробормотал:

— Ты ничуть не изменился: все так же невоздержан в проявлении чувств.

Но Клер заметила, что его объятия тоже выражают самую горячую приязнь.

Пока мужчины обменивались приветствиями, она с интересом разглядывала гостя. Почти такой же красивый, как Никлас, Люсьен, однако, обладал другой, безупречно английской красотой: белокурые волосы, белокожее лицо. Надо полагать, среди пресловутой четверки «Падших ангелов» он был Люцифером — Утренней звездой, — самым прекрасным из всех остальных обитателей рая, который, восстав против Всевышнего, был изгнан из обители блаженных. Двигался Люсьен бесшумно, как кот: ни Клер, ни Никлас не услышали, как он вошел.

Разомкнув наконец объятия, Никлас представил Клер и Люсьена друг другу.

— Клер, вы уже, разумеется, поняли, что это лорд Стрэтмор. Люсьен познакомься, это мой друг мисс Морган.

Значит, они с Никласом — друзья? Пожалуй, это весьма неполное определение.

— Рада познакомиться с вами, милорд, — с улыбкой сказала Клер. — Никлас часто говорил о вас.

— Клевета, все клевета, — мгновенно ответил тот. — Ему ни разу не удалось ничего доказать.

Пока Клер смеялась, Люсьен грациозно склонился над ее рукой. Когда он выпрямился, она увидела, что глаза у него необычного золотисто-зеленого цвета; это снова навело ей на мысль о его сходстве с котом. Он смотрел на девушку с любопытством, словно пытаясь определить по ее наружности, какое положение она занимает среди домочадцев Никласа. Ни одна добродетельная старая дева не пошла бы на то, чтобы провести вечер наедине с мужчиной в принадлежащем ему доме. С другой стороны, даже новые платья не могли сделать Клер похожей на женщину того сорта, с которой Никлас позволил бы себе выйти за рамки приличий.

— Мисс Морган, вы валлийка? — спросил лорд Стрэтмор.

— Вы догадались? А я-то воображала, что мой английский безупречен.

— Легкий валлийский акцент придаст голосу мелодичность. Его улыбка доказывала, что он может соперничать с Никласом не только в красоте, но и в обаянии.

— Клер, вы не возражаете, если мы завершим нашу игру позже? — сказал Никлас. Она улыбнулась.

— Я согласна — ведь у меня нет шансов на победу.

— В таком случае… — Никлас протянул кий своему другу. — Ну что, сумеешь загнать последние два шара в лузы?

Люсьен нагнулся над столом и ударил. Белый шар быстро покатился, толкнув сначала один из цветных шаров, потом другой, и оба они свалились в лузы.

— У меня тоже была юность, растраченная впустую. Когда все отсмеялись, Клер сказала:

— Я пойду спать. Уверена, что вам хочется о многом поговорить друг с другом.

Никлас положил руку ей на плечо.

— Не уходите, Клер. Я хочу спросить Люсьена о Майкле Кеньоне, а ответ на этот вопрос касается вас так же, как и меня.

Лорд Стрэтмор нахмурился, однако ничего не сказал, пока все трое не расположились в библиотеке, где мужчины принялись за бренди, а Клер стала медленно потягивать херес из крошечной рюмки. Она и Никлас сидели в поставленных бок о бок креслах с подголовниками, а Стрэтмор развалился на стоящем напротив диване.

Большую часть комнаты освещал камин, в котором горел уголь; от него исходил теплый, покойный свет.

Коротко описав положение, создавшееся на пенритской шахте. Никлас сказал:

— Майкл, как видно, совершенно забросил дело, хотя это на него и не похоже. Ты не знаешь, где он теперь? Я потерял с ним связь после того, как уехал из Англии, по мне бы хотелось увидеть его как можно скорее.

Люсьен удивленно поднял брови.

— Выходит, ты не знал, что он опять поступил на военную службу?

— Боже правый, вот бы никогда не подумал! Когда он продал свой офицерский патент, то поклялся, что навоевался и наслужился на всю оставшуюся жизнь и никогда больше не наденет мундира.

— Не сомневаюсь, что тогда он именно так и думал, однако факт остается фактом: вскоре после того, как ты уехал за границу, он снова купил себе офицерский патент.

Никлас нахмурился, и Клер увидели промелькнувшую в его глазах тревогу.

— Но ты же, надеюсь, не собираешься сообщить мне, что этот несчастный болван довоевался до того, что его убили?

— Об этом не беспокойся. Майкла ничто не берет. Большую часть последних четырех лет он провоевал в Испании и Португалии. Теперь он майор и слывет героем.

Никлас улыбнулся.

— Вот это в его духе. Пусть уж лучше обрушивает свой бешеный нрав на врагов, чем на друзей.

Люсьен посмотрел в свой бокал и крутанул его так, что бренди в нем закружилось, как в водовороте.

— Кстати, о его бешеном нраве. Скажи: вы с Майклом потеряли связь не оттого, что между вами случилась какая-то ссора?

— Нет. По правде говоря, в течение нескольких месяцев до моего отъезда из страны я почти не видел Майкла, хотя изрядную часть этого времени он провел в Пенрите. Он был очень увлечен планами переоборудования шахты — потому-то меня и удивляет то, что потом он совершенно забросил все тамошние дела. — Никлас рассеянно протянул руку к Клер и накрыл ладонью ее пальцы. — Где он теперь — во Франции вместе с армией?

— Нет, тут тебе повезло. Этой зимой он подхватил в лагере лихорадку и по личному распоряжению Веллингтона[19] был отправлен домой. Сейчас Майкл в Лондоне и уже вполне поправился, хотя все еще продолжает находиться в отпуске по болезни.

Люсьен замолчал и снова задумчиво поглядел на свой бокал с бренди.

— Ах, вот оно что — ты его видел, и его состояние внушает тебе беспокойство, — догадался Никлас. — В чем дело? Что с ним стряслось?

— По-моему, вся штука в том, что он хватил войны через край, — медленно проговорил Люсьен. — Как-то утром я встретил его в парке во время прогулки верхом. Он был тощ, как волк зимой, и в нем чувствовалась какая-то взвинченность, готовность взорваться от любого пустяка. А может быть, то было отчаяние. Страна, возможно, выиграла от его службы в армии, но ему это точно не пошло на пользу.

— Он остановился в Эшбертон-Хаусс? Я хочу с ним повидаться.

— Нет, он снял какие-то меблированные комнаты, по адреса его я не знаю. — Люсьен криво усмехнулся. — Хотя он, похоже, был рад меня увидеть, но о том, где сейчас живет и что делает, даже и по заикнулся. Он напоминал мне лису, которая затаилась в норе, спасаясь от гончих. Хотя наш Майкл вот уже несколько месяцев как прибыл в Лондон, он не очень-то рвался повидать своих старых друзей.

— Но ты ведь можешь выяснить, где он остановился, — ты же всегда все обо всех знаешь.

— Однако говорить то, что мне известно, не в моих правилах, и делаю я это очень редко. — Люсьен поднял взгляд, и его золотистые глаза блеснули, отражая свет камина. — Послушай, Никлас, мне кажется, будет лучше, если ты воздержишься от попыток встретиться с ним. Когда мы с Майклом говорили о том о сем, я вскользь упомянул твое имя, и хотя в буквальном смысле он не ощерил зубы, как разозленный волк, впечатление было примерно такое же.

Пальцы Никласа сжали руку Клер.

— Конечно, очень досадно, что на него напал приступ сварливости, но мне совершенно необходимо переговорить с ним о положении на пенритской шахте. Если Майкл не желает управлять ею как должно, он может продать мне свое право аренды обратно, потому что это моя земля и мои люди, и я не позволю, чтобы дела и дальше шли так же отвратительно, как сейчас.

— Ты упрям не меньше, чем Майкл, — сказал Люсьен. и в голосе его прозвучала нотка раздражения. — Коль скоро ваше свидание грозит перерасти в скандал, пожалуй, лучше вам будет встретиться не один на один, а в общественном месте — может быть, тогда все как-нибудь обойдется. На следующей неделе Рэйф дает бал, и Майкл сказал, что он там будет. Конечно, как только Рэйф узнает, что ты вернулся, он пригласит и тебя.

— Отлично. — Никлас расслабился и улыбнулся Клер. — Балы Рэйфа славятся на весь Лондон. У него вам не придется скучать.

Люсьен нахмурился.

— Я совсем не уверен, что увеселение такого сорта подходит для мисс Морган.

— В самом деле? — Во взгляде Никласа вспыхнул вызов. — Особо ярые ревнители светских условностей, возможно, и не одобряют увеселения, которые устраивает в своем доме Рэйф, но он никогда не допустит у себя ничего по-настоящему вульгарного. Думаю, мисс Морган там понравится.

— И все же этот бал — не место для респектабельной незамужней дамы.

— А я не респектабельная, — безмятежно сказала Клер. вставая с кресла. — Если вас интересует, в чем тут дело, Никлас может вам все рассказать. Очень рада была с вами познакомиться, лорд Стрэтмор. До завтра, Никлас.

Никлас тоже встал.

— Я сейчас вернусь, Люс.

Он вышел вслед за ней в вестибюль и закрыл за собою дверь библиотеки.

— Вы думали, что сможете улизнуть, лишив меня моего законного сегодняшнего поцелуя? Она фыркнула.

— Я надеялась, что вы о нем не забудете. Она сама шагнула в его объятия и подняла лицо. Как всегда, его поцелуй опьянил ее и зажег во всем теле сладкое, острое возбуждение. Его рука скользнула вниз, и обхватив ее ягодицу, он крепко прижал Клер к себе. Она хотела было вырваться, но тут некий шаловливый бесенок шепнул ей, что Никласу волей-неволей придется скоро возвратиться к своему другу и потому можно, не опасаясь за последствия, подразнить его таким манером, на какой при иных обстоятельствах она бы никогда не отважилась.

Она легонько куснула его за нижнюю губу. Не ожидавший этого Никлас шумно втянул в себя воздух, и его руки принялись судорожно мять ее тело, словно он пытался вобрать се в себя. Поражаясь своему нахальству, Клер протиснула руку между их телами и опустила се вниз, пока ее пальцы не коснулись завораживающей и пугающей выпуклости его мужской плоти, которая мгновенно отвердела, а все тело Никласа напряглось.

— Люс может отправиться домой, а мы продолжим это в спальне, — вымолвил он, тяжко дыша.

Слегка смущенная тем, что ее трюк возымел столь разительный эффект, Клер высвободилась из его объятий.

— Нельзя быть таким неучтивым с другом, которого вы не видели столько лет, — проговорила она, задыхаясь.

Когда она ступила на лестницу, ведущую наверх, где находились спальни, он схватил ее за руку и повернул к себе. Тихим, вкрадчивым, околдовывающим голосом он спросил:

— Можно я приду к вам немного позднее и покажу, что происходит дальше?

Ее пробрала дрожь — частью от страха, частью от волнения. Она дразнила тигра, и если впредь не будет действовать осторожно, то этот тигр быстренько превратит се в свой обед. Высвободив руку. Клер непринужденно ответила:

— После такого утомительного дня мне нужно проспать всю ночь от начала до конца, иначе я не отдохну.

— Скоро вы скажете мне «да». — Его черные глаза неотрывно смотрели в ее лицо, требуя и обещая. — Клянусь, что так и будет.

— Не рассчитывайте на это, Никлас. Помните: ваша цель — соблазнить меня, а моя — донять вас так, чтобы вы отступились.

Он громко расхохотался.

— А вы бедовая. Клер. Но это состязание я собираюсь непременно выиграть.

Она одарила его нежнейшей из своих улыбок.

— Лучше заранее приготовьтесь к проигрышу, милорд. И она пустилась бежать вверх по лестнице, чувствуя, как пьяняще бурлит в ее жилах кровь.

Но это ее воодушевление продолжалось лишь до той минуты, когда она вошла к себе. Заперев за собою дверь, Клер прислонилась к ней, и ее взгляд скользнул по роскошному убранству спальни. На потолке резвились позолоченные херувимы, изукрашенная великолепной резьбой кровать была увенчана балдахином с занавесями из золотистого бархата, а под ногами расстилался китайский ковер, который, весьма вероятно, стоил больше, чем она заработает за всю оставшуюся жизнь. Ее охватило смятение. Милостивый Боже, что она, некрасивая, рассудительная Клер Морган из Пенрита, делает в таком месте?!

Поначалу ее привели к Никласу благие намерения, однако предложенную сделку она приняла, побуждаемая не ими, а нечестивым, греховным гневом. И с тех пор оба они кружили один возле другого в прихотливом танце, то прижимаясь друг к другу, то отступая, по неуклонно сходясь все ближе и ближе. А в центре круга, который день ото дня сужался, лежала погибель, как общественная, так и духовная. И все же она продолжала танцевать, потому что до этих пор никогда еще не чувствовала себя такой живой. Если все грехи так сладки и увлекательны, то неудивительно, что род человеческий все время грешит.

На мгновение Клер представила себе, что здесь, перед нею, стоит отец и смотрит на нее. В его глазах не было гнева — лишь глубокое разочарование, но это расстроило ее гораздо сильнее. Она знала, что живет не так, как хотел бы он. Она никогда не могла жить так, а с того дня, как встретилась с Никласом, ее постоянно обуревали гордыня, гнев и любострастие.

Клер захлестнула волна отчаяния, тяжкого и безысходного, и впервые после отъезда из Пенрита она встала на колени и попыталась прочесть молитву.

«Отче наш, иже еси на небесех…»

Но далекий, незримый небесный Отец никак не помогал ей в ее противоборстве с близким, зримым Никласом, чье тепло она ощущала каждый день. Он хотел се, она была ему нужна. Возможно, желание его было мимолетно и порождено стремлением одержать верх в игре и удовлетворить свою похоть, однако оно было подлинным и пылким. Никто никогда еще не желал ее так сильно.

А ведь это так важно — чувствовать себя нужной и желанной.

Противостоять чарам Никласа было бы намного легче, будь он злым и порочным. Но на дьявола он походил ничуть не больше, чем на святого. Пожалуй, для определения его сущности лучше всего подходили два слова: «язычник» и «аморальный». Однако с нею он был добр, и порой Клер чувствовала, что в душе он так же одинок, как и она. А одиночество — теперь она начинала это понимать — было еще более неодолимой движущей силой, чем плотское желание…

Девушка снова наставила свой разум обратиться к молитве, но опять застряла на словах: «И не введи нас во искушение»

Было уже поздно, слишком поздно, ибо искушение окружало ее со всех сторон. И она подозревала, что не поддалась Никласу по сию пору главным образом потому, что из духа соперничества желала победить его в его собственной излюбленной игре. Если бы она была честна сама с собой, то признала бы, что в ее упорном сопротивлении его домогательствам добродетель играла отнюдь не главную роль.

Если она сумеет сохранить свою девственность, то сможет с чистой совестью вернуться в Пенрит и заставить сплетников замолчать. Но что ее ожидает, если она все-таки уступит? Клер не могла себе представить, каким образом вернется к своей прежней жизни, если станет падшей женщиной. С Никласом у нее не было будущего, ведь он хотел завлечь ее к себе в постель большей частью для того, чтобы доказать, что это ему под силу. О браке с ним не могло быть и речи, а оставаться его любовницей она бы не смогла, даже если бы он продолжал желать ее и дальше.

Оставив попытки прочесть «Отче наш», Клер мысленно воззвала к Богу из глубин своего сердца. «Господи, прошу тебя, помоги мне найти в себе силы отказаться от этого опасного танца, прежде чем я погублю себя».

Клер повторяла эти слова снова и снова, и это было самое отчаянное моление, которое она воссылала к Богу за всю свою жизнь. Но хотя она стояла на коленях молча и изо всех сил напрягала слух, не было никаких признаков того, что кто-то ее услышал. Она не ощущала ни незримого божественного присутствия, ни внутренней уверенности относительно того, какой путь ей следует избрать. Она по-прежнему была одинока, и некому было подсказать ей, что делать. Реальным в ее жизни было только одно — искусительный танец, который, кружа, тянул ее вниз, навстречу тьме, опасности и желанию.

Клер закрыла лицо руками и заплакала, чувствуя себя такой одинокой и сиротливой, как никогда прежде.

Когда Никлас вернулся в библиотеку, Люсьен доливал бренди в их наполовину осушенные бокалы.

— Мисс Морган сказала, что она не респектабельна и что если меня интересует, в чем тут дело, ты можешь мне все объяснить. — Он отхлебнул бренди. — Ну так вот, подробности меня интересуют, и даже очень.

В нескольких лаконичных фразах Никлас изложил суть договора, который заключил с Клер: ее пребывание в его доме в обмен на содействие в улучшении участи обитателей Пенрита.

Хотя Никлас намеренно опустил все детали, когда он закончил говорить, Люсьен тихо выругался.

— Чтоб тебе провалиться! Какой бес в тебя вселился?! За тобой числится немало безумных похождений, но я ни разу не слыхал, что ты погубил наивную девушку.

— Клер вовсе не наивна, — возразил Никлас. — Ей двадцать шесть лет, она настолько хорошо образованна, что может с полным правом именоваться синим чулком, и у нее уйма практичности и здравого смысла. Она согласилась жить под моей крышей по своей воле.

— В самом деле? — В глазах Люсьена зажглись зеленые огоньки — верный признак того, что он не позволит перевести разговор в другое русло. — Знаешь, если ты чувствуешь непреодолимое желание жестоко поквитаться со всем женским родом, то найди какую-нибудь стерву, которая этого заслуживает. Не губи хорошую, порядочную женщину, используя в качестве оружия ее совесть и неравнодушное сердце. Никлас с грохотом поставил свой бокал на стол.

— Черт побери, Люс, я никогда не давал тебе права читать мне нотации! Именно поэтому я всегда действовал в качестве шпиона-любителя вместо того, чтобы стать официальным членом твоей хитрой конторы.

Люсьен вскинул руку.

— Мир, Никлас, мир. Я не люблю лезть в чужие дела, но данная ситуация меня беспокоит, и мне кажется, что, кроме меня, высказаться в защиту мисс Морган попросту некому.

— Я вовсе не собираюсь причинять ей зло.

— Но ты его уже причинил! Ты же наверняка более или менее представляешь, каково это — стать предметом пересудов в небольшой деревне. Ей будет очень трудно возвратиться к своей прежней жизни.

Никлас встал и начал нервно ходить взад и вперед.

— Вот и хорошо. Она может остаться со мной.

— Как? Ты сделаешь ее своей постоянной любовницей? — потрясенно проговорил Люсьен.

— А почему бы и нет? Я мог сделать и кое-что похуже, и частенько делал.

— Если эта девушка тебе нравится, женись на ней.

— Никогда, — сказал Никлас без всякого выражения в голосе. — Я уже был женат, и одного раза хватит с меня до конца жизни.

После долгого молчания Люсьен тихо спросил:

— Знаешь, все эти годы я часто задавался вопросом: что же все-таки произошло между тобой и прекрасной Кэролайн?

Никлас резко повернулся и впился в друга свирепым взглядом. Лицо его так напряглось, что казалось, еще чуть-чуть — и по нему пойдут трещины.

— Послушай, Люс, дружба двух людей может быть долговечной. только если есть некие границы, которые никогда не переступаются. Если ты дорожишь нашей дружбой, не пытайся заниматься тем, что тебя не касается.

— Как видно, дело обстояло еще хуже, чем я предполагал. Поверь, Никлас, я очень сожалею, что все так вышло.

— Не сожалей. По крайней мере у нее хватило такта умереть. — Никлас взял со стола свой бокал и с шутовской торжественностью поднял его.

— За Кэролайн, которая преподала мне столько полезных уроков жизни и любви. — И он залпом осушил бокал.

Люсьен молча смотрел на своего друга. Раньше он полагал, что четыре года — достаточно долгий срок, чтобы Никлас мог оправиться от последствий той катастрофы, которая разбила его жизнь и заставила так скоропалительно покинуть Англию. Но оказалось, что он ошибался. Люсьен встревожился — с Никласом было что-то глубоко неладно — так же, как и с Майклом.

Однако за несколько последних нелегких лет он тоже усвоил кое-какие уроки. И один из них состоял в том, что человек мало что может сделать для друга… кроме разве что одного — при любых обстоятельствах оставаться его другом.

Глава 15

Клер спала очень мало, но в темных закоулках ночи ей удалось найти своего рода покой — печальный, но все-таки покой. Хороший христианин-методист должен поступать так, как подсказывает ему внутреннее знание, идущее из сердца, а ее сердце знало одно: она хочет быть с Никласом так долго, как только возможно. Не как его любовница, нет; едва ли она смогла бы простить себе такое глубокое нравственное падение.

Но когда Клер вспоминала проведенные с ним дни, все сцены вставали перед нею, расцвеченные яркими, сочными красками. Рядом с ними вся ее предыдущая жизнь казалась блеклой и серой. Это было самое лучшее время в ее жизни, и она чувствовала, что когда три месяца истекут, ничто и никто уже не сможет взволновать ее душу так глубоко, как взволновал Никлас. А раз так и раз теперь она, несомненно, попадет в ад, то лучше всего провести остаток времени весело — вместо того, чтобы постоянно бранить себя за проявленную порочность. Для раскаяния в ее распоряжении будут все оставшиеся годы…

Клер тщательно оделась, хотя полагала, что Никлас встанет поздно, так как скорее всего просидел с лордом Стрэтмором далеко за полночь. Она весьма удивилась, когда, спускаясь по лестнице, увидела, как он выходит из дверей утренней гостиной.

Никлас направился ей навстречу, и когда девушка достигла нижней ступеньки, преградил ей путь. Потом, не говоря ни слова, обнял ее и поцеловал. Поскольку она стояла немного выше, их лица оказались примерно на одном уровне, и это было восхитительно удобным. Его объятия были полны нежности, и еще в них чувствовалась тоска по ласке и теплу. Обвивая руки вокруг его шеи, Клер подумала: может быть, этой ночью он тоже чувствовал себя одиноким?

Когда поцелуй окончился, они остались в объятиях друг друга. Клер, нимало не робея, сказала:

— Нынче вы воспользовались своим правом на поцелуй очень рано.

— Мне нравится удивлять вас. Возможно, вам захочется получить сегодня еще один? Тогда придется проявить инициативу самой. А я, если буду в настроении, вам отвечу. — Хотя говорил он шутливо, глаза его пристально вглядывались в ее лицо, — Большую часть сегодняшнего дня я буду занят делами, но к ужину вернусь. Есть ли что-нибудь такое, чем вы особенно хотели бы заняться вечером?

— Втайне я всегда мечтала побывать в цирке Эйнсли, — призналась она. — Это возможно?

В его глазах появился веселый блеск.

— Вам нравятся клоуны и цирковые наездники? Нет ничего легче — сегодня там как раз дают представление. Подумайте, что еще вам хотелось бы увидеть в Лондоне. В библиотеке наверняка есть путеводитель.

Он обнял ее за талию, и они в полном согласии пошли завтракать.

Этот день задал тон всей неделе. Часть времени Никлас занимался делами, а остальное проводил с Клер. Было похоже, что осмотр достопримечательностей Лондона доставляет ему столько же удовольствия, сколько и ей.

По утрам они вместе катались верхом в парке, а во второй половине дня осматривали все, от драгоценностей короны, выставленных в Тауэре, до музея египетских древностей и механического музея, где посетителям демонстрировали ужасающего заводного тарантула. В музей восковых фигур мадам Тюссо Клер ехать отказалась, потому что была уверена, что изображения жертв Французской революции, выполненные в натуральную величину, вызовут у нес ночные кошмары. Никлас возил ее в самые интересные и неожиданные места — даже в мебельные мастерские краснодеревщиков и магазины тканей, чтобы она могла заказать для Эбердэра новую мебель и убранство.

Несколько раз у них обедал Люсьен, чей спокойный интерес к происходящему резко контрастировал с кипучим энтузиазмом Никласа.

Люсьен относился к Клер изысканно учтиво и чуть покровительственно, словно он был ее старшим братом. И хотя она находила его скрытность немного пугающей, в общем он ей очень нравился.

Чтобы не потерять головы. Клер старалась целоваться с Никласом легко и игриво. Никлас тоже не торопил события, правда, его руки забирались все дальше, осваивая новые территории, и Клер совсем не хотелось его останавливать.

В общем и целом вся неделя была сущей идиллией, но девушка подозревала, что это затишье перед надвигающейся бурей. Какова будет эта буря, она, однако, не представляла и потому решила не тратить силы на беспокойство, рассудив, что самое лучшее — это не терять ни единой капли удовольствия, которое она получала от часов, проведенных с Никласом.

Клер наклонилась над бильярдным столом, прицелилась и ударила. Как только кончик кия толкнул шар, она поняла, что удар пришелся не в самую его середину, однако на сей раз кий не соскользнул. Белый шар покатился вперед и загнал цветной шар в лузу.

— Аллилуйя! — с ликованием вскричала она. Лондонский дом не требовал особого присмотра, здесь все и так шло как по маслу, и поскольку Клер не привыкла к праздности, она делила свой досуг между библиотекой и бильярдной. Она поставила себе цель — научиться играть так, чтобы нанести поражение Никласу. Однако она двигалась вперед медленно, пока сапожник с соседней улицы не сделал по ее заказу маленькую кожаную шишечку, которую приклеил к кончику кия. Сегодня Клер использовала этот модифицированный кий в первый раз, и результаты были превосходны.

Она ударила снова, потом еще, и оба раза загнала шары в лузы. Подняв кий, она с удовлетворением поглядела на его кончик. Кожа смягчала удар, уменьшая количество промахов и заметно увеличивая меткость. Улыбнувшись, она принялась упражняться дальше. В следующий раз Никласа ждет большой сюрприз.

— Еще минуточку, мисс. — Горничная Полли воткнула в волосы Клер последнюю шпильку. — Вот так. Теперь все смотрится идеально.

Клер взглянула на свое отражение в зеркале и осталась довольна. Полли умудрилась уложить ее длинные волосы в изящную прическу с локонами, которая выглядела элегантно и без малейшего намека на вычурность.

— Ты все сделала замечательно, Полли. А я-то боялась, что ты соорудишь из моих волос что-нибудь чересчур замысловатое и я буду чувствовать себя так, словно на голове у меня нагромождены птичьи гнезда.

— Прошло не так уж много лет с тех пор, как дамы действительно, носили в прическах птичьи гнезда, не говоря уже о моделях кораблей и вазах со свежими цветами, — сказала Полли. — Моя бабушка тоже служила личной горничной и часто рассказывала мне истории про эти старинные парики. — Она уложила один из локонов немного по-другому. — Но у вас, мисс, чудные волосы. Они такие густые и блестящие! Для того, чтобы подчеркнуть их красоту, лучше всего подходит простая прическа.

— Ну а теперь… — Клер встала, подняла руки, и Полли надела на нее через голову синее шелковое платье. Оно было доставлено нынче днем, как раз к сегодняшнему балу у герцога Кандоувера.

Пока Полли застегивала сзади крючки и завязывала ленты, Клер гладила руками юбку, наслаждаясь, прикосновением мягкой роскошной ткани. Наверное, сегодня вечером она появится в этом наряде в первый и последний раз, поскольку в будущем ей едва ли предстоит много балов.

Когда Поли закончила, Клер повернулась. Это было первое в ее жизни вечернее платье, и она была ошеломлена своим отражением в большом во весь рост зеркале. Женщина, которую она там увидела, была незнакомкой — соблазнительной искушенной незнакомкой.

Заметив выражение лица Клер, Полли ободряюще воскликнула:

— Мисс, вы выглядите просто великолепно!

— Я не узнаю сама себя, — прошептала Клер. Блестящий, переливающийся разными оттенками синий шелк подчеркивал нежный румянец ее щек, а глаза сверкали, как два огромных сапфира.

Клер оглядела обтянутую шелком тонюсенькую талию и пышные складки на бедрах. Потом посмотрела на свою обнаженную глубоким вырезом грудь и недоуменно сдвинула брови.

— Не понимаю, каким образом платье и корсет могут превратить совершенно обыкновенную фигуру в такую, которую принято называть роскошной.

— У вас как раз самый лучший тип фигуры мисс. Иные назовет вашу комплекцию средней, но вы достаточно округлы, чтобы смотреться пышной в таких платьях, как это, и у вас достаточно тонкая талия, чтобы вы казались стройной в других вещах. Вы можете выглядеть и так, и этак, как захотите.

Клер с сомнением покачала головой:

— Я не уверена, хватит ли у меня духу появиться в таком виде на людях.

— На балу у лорда Кандоувера будет множество леди с куда более низкими декольте.

— Весь вопрос в том, действительно ли они леди, — мрачно ответствовала Клер.

— Это вам поможет. Это прислал его милость — Полли взяла со столика обитую бархатом коробочку и открыла ее.

У Клер округлились глаза, когда она увидела содержимое футляра — тройную нитку жемчуга. Никлас подарил ей драгоценности, словно она и вправду была его любовницей, и это несмотря на то, что он по-прежнему ничего не получал за свои деньги.

Полли вынула ожерелье и застегнула его на шее Клер. Прохладные жемчужины ласкали кожу, а их мягкая белизна перекликалась с белизной шелковых цветов, которые были вплетены в ее волосы. В дополнение ко всему прочему, три ряда жемчужин помогали ей чувствовать себя не такой оголенной.

— Спасибо, Полли, ты постаралась на славу и умудрилась точно по поговорке из свиного уха сшить шелковый кошелек. Горничная фыркнула:

— Я только подала в выгодном свете то, что у вас уже есть, мисс. Я знаю немало дам, которые многое бы отдали, лишь бы иметь такой цвет лица, как у вас, — а он ведь у вас природный, без единой крошки пудры или румян.

Показав рукою на свое отражение Клер сказала:

— Но я не узнаю себя в этой женщине. Я не знаю кто она такая.

— Это вы мисс, хотя может, и не та вы, которая вам хорошо знакома — Полли сдвинула брови — Должно быть, можно сказать это по-другому, как-нибудь получше, да только я не знаю, как.

Часы пробили девять. Пора было идти к Никласу. Клер накинула на плечи богатую кашемировую шаль и направилась по коридору к парадной лестнице.

Он ждал ее внизу в вестибюле, такой же дьявольски красивый, как всегда. Нет, еще красивее. По своему обыкновению он был одет в черный фрак, оттененный белой рубашкой и белым жилетом с белой же вышивкой. Услышав ее шаги, он посмотрел вверх и улыбнулся.

— Разве вам никто не объяснял, что светские дамы никогда не бывают пунктуальными?

— Я и не светская, и не дама.

Никлас хотел было что-то ответить, но тут Клер вошла в круг света под лампой, и у него перехватило дыхание.

— Никто, увидев вас такой, какая вы сейчас, ни за что бы не поверил, что перед ним прежняя Клер Морган.

Откровенное желание в его глазах смутило ее. А еще оно заставило ее почувствовать себя глубоко, восхитительно женственной, однако у Клер все равно вырвалось:

— Но вы же не станете произносить заведомую ложь, говоря, что я прекрасна.

Когда она сошла с последней ступеньки лестницы, он ответил:

— Прекрасна? Пожалуй, нет.

Ее сердце сжалось: как видно, она все-таки хотела, чтобы он солгал.

— Лучше всего здесь подойдет другое слово — «обворожительная». — Никлас взялся за край кашемировой шали и обошел кругом, так что шаль соскользнула с плеч на пол и легла вокруг туфелек Клер. — Неотразимая.

Никлас наклонился, и его теплые твердые губы коснулись того места, где кончалась ее шея и начинался подбородок.

— Сильнодействующая смесь невинности и чувственности.

Странное, опьяняющее чувство пронзило Клер, чувство, порожденное как восхищением Никласа, так и его поцелуем. Внезапно Клер ощутила, что она в самом деле та незнакомка в зеркале, притягательная, обольстительная, способная играть в любовные игры так же искусно, как и Никлас. Это было похоже на то, как если бы его овладел дух другой женщины — притом женщины далеко не респектабельной.

— Я рада, что вы остались довольны. — Она подняла руку и провела кончиками пальцев по его лбу, щекам, подбородку, постаравшись, однако, не потревожить складок крахмального галстука.

— Говорила ли я вам в последнее время, что вы, вне всякого сомнения, самый красивый мужчина в Великобритании, если не во всей Европе?

Он фыркнул от смеха и попытался обнять ее.

— Может быть, продолжим этот обмен комплиментами наверху, в спальне?

Она грациозно ускользнула от него, зная, что от этого движения его обдаст запахом ее духов, западающим в память ароматом дикой розы, который порекомендовала ей Полли.

— Нам пора ехать. Нельзя упустить случай разыскать лорда Майкла, — с улыбкой промолвила Клер.

— Вы, как я вижу, учитесь быть опасной, Клариссима, — тихо сказал он; лицо его выражало разом удивление и желание.

Никлас рассмеялся, затем поднял с пола шаль и вновь обвил ею плечи Клер. От легкого прикосновения его рук по ее жилам пробежал огонь. Ничего не говоря, она взяла его под руку; они вышли из дома и сели в поджидающую у крыльца карету.

— А почему лорд Стрэтмор сказал, что этот бал неподходящее для меня развлечение? Герцог что, закатывает оргии? — спросила Клер, она положила свою руку на его и погладила ладонь большим пальцем.

— Нет, ничего подобного там не бывает, хотя что правда, то правда: немногие семьи разрешили бы своим незамужним дочерям посещать его балы. Увеселения, которые дает Рэйф, считаются фривольными — мужчина может явиться туда с любовницей и, возможно, встретит там собственную жену, которая тоже пришла в сопровождении любовника. — Никлас сплел пальцы с пальцами Клер и положил их руки себе на колено. — Большинство женщин, приглашенных на этот бал, — из высшего света, однако среди них будут попадаться и дорогие куртизанки.

— А как их можно различить?

— Светские дамы поведут себя более вызывающе, — объяснил он, — а куртизанки — чуть скромнее.

Она улыбнулась. В уютной темноте кареты было легко флиртовать. Полли оказалась права: соблазнительная, кокетливая женщина в зеркале — абсолютная реальность, это была та опасная часть ее самой, в существовании которой Клер доселе никогда себе не сознавалась. Однако, как бы случайно касаясь колена Никласа своим, она ничуть не сожалела о происшедшем с ней превращении. Это она сделает позже.

В темноте губы Никласа нашли ее рот, и они слились в долгом, неспешном поцелуе, который стал более пылким, когда его рука проникла под шаль и начала ласкать обнаженную спину Клер. Еще тридцать секунд таких ласк — и она растает, как воск, и позволит ему делать с собою все, что он захочет.

Вспомнив, что лучшим способом обороны является нападение, Клер положила руку на колено Никласа и стиснула его. По его телу пробежала дрожь.

— Вы действительно опасны, — произнес он нетвердым голосом. Его рука скользнула к ее груди. — Хотите узнать, как далеко можно продвинуться, едучи в карете?

Клер залилась смехом.

— Вы же сказали, что дом герцога совсем близко.

— Я совсем не это имел в виду, и вы меня отлично поняли, беспутная вы кокетка.

Ее сосок отвердел, когда он начал поглаживать его сквозь шелк большим пальцем. Если они и дальше будут продолжать в таком же духе, то она действительно узнает, как далеко можно продвинуться, едучи в карете.

— Думаю, нам пора остановиться, — сделав глубокий вдох, сказала Клер.

Его рука переместилась с ее груди на более безопасную территорию — талию.

— Этот запрет распространяется на весь остаток вечера? Она на мгновение задумалась.

— Нет, не на весь, а только на то время, пока мы едем. Еще слишком рано, чтобы наложить табу на прикосновения на весь остаток вечера.

Переводя дыхание. Клер с особой ясностью поняла, что эта безумная игра стала возможной лишь потому, что она доверяет Никласу. Всякий раз, когда она требовала остановиться, он немедля подчинялся, и именно его выдержка позволяла ей безнаказанно играть роль сирены. Она улыбнулась в темноте и подумала: «Интересно, какой будет следующая фаза игры?»

Глава 16

Стоя вместе с Никласом в короткой цепочке почетных гостей, которых хозяин дома приветствовал первыми. Клер спросила:

— Вы уже виделись с герцогом после приезда в Лондон?

— Я нанес ему визит, но его не было дома, и я оставил свою карточку. — Никлас улыбнулся. — После этого Рэйф послал мне записку с приглашением на этот бал и угрозой притащить меня сюда за шкирку, если я не явлюсь добровольно.

— Очень может быть, что здесь вы успеете только поздороваться, а побеседовать будет уже невозможно, — заметила Клер. — Все говорят, что по-настоящему модный лондонский бал должен быть очень многолюдным.

— Рэйф не следует моде, он ее устанавливает. Поскольку он не любит шумных толп, на его приемах не бывает чересчур больших сборищ. Так оно удобнее, к тому же можно чувство-рать себя одним из избранных.

Клер бросила на пего лукавый взгляд.

— Раз незамужних девиц не пускают на его балы, он, наверное, даже не даст себе труда рассылать им приглашения?

— Благовоспитанные девственницы Рэйфа не интересуют, — сухо ответил Никлас и, показав рукой на женщину, стоящую рядом с хозяином дома, добавил: — Это леди Уэлкот, его нынешняя любовница, во всяком случае, так утверждает Люсьен.

— Замужняя женщина?

Никлас кивнул.

— Рэйфа интересуют только те женщины, которые замужем. Они знают правила и не влюбляются в него, а стало быть, и не доставляют неприятностей.

— Значит, в светском обществе прелюбодеяние является чем-то само собой разумеющимся, так сказать, образом жизни? — тоном истой дочери проповедника спросила Клер. Никлас пожал плечами.

— Поскольку многие аристократические браки заключаются ради увеличения состояний и приобретения выгодных родственных связей, едва ли следует удивляться, что супруги ищут утех в чужих постелях.

Значит, вот почему Никлас изменял своей жене? Но даже ее сегодняшнее великолепное платье не смогло придать Клер достаточно храбрости, чтобы задать ему такой вопрос. Вместо этого она сказала:

— Но ведь герцог занимает такое положение, что вполне мог бы жениться на той, кого выбрал бы он сам.

— Однажды он чуть было это не сделал — только-только закончив Оксфорд, по уши влюбился в какую-то девицу. Я ее никогда не видел, поскольку в ту пору еще учился в университете, но он писал мне о ней всякий бессвязный вздор: что она, дескать, богиня, сошедшая на землю, и они официально объявят о своей помолвке, когда закончится светский сезон[20]. На моей памяти это был единственный раз, когда Рэйф проявил неуравновешенность.

— И что же случилось? Эта девушка умерла, и потом он так и не встретил никого, кто мог бы с ней сравниться? — с сочувствием спросила Клер.

— Нет, она предала его. Разве не к этому сводится любовь? — с жестким блеском в глазах ответил Никлас.

Клер почувствовала себя так, словно ее внезапно ударили в солнечное сплетение, вышибив из легких весь воздух. Овладев собой, она возмущенно воскликнула:

— Это самое циничное суждение, которое я когда-либо слышала в жизни!

— Да? А меня опыт научил, что оно содержит чистую правду. Каждый, кто уверял, что любит меня… — тут он осекся.

Поняв, что Никлас только что случайно посвятил ее в одну из тех горестных тайн, которые сделали его тем, чем он стал, она взяла его напряженную руку в свою.

— Я думаю, некоторые говорят, что любят, когда на самом деле ими движет вовсе не любовь, а нужда или желание управлять другим человеком, или какой-либо иной столь же эгоистический мотив, — сказала она задумчиво. — Однако есть и такие люди, как Оуэн и Маргед Моррис или Эмили и Роберт Холкрофт. Разве вы считаете, что их любовь сводится к предательству?

Его рука медленно сжала ее пальцы.

— Пожалуй, нет. Возможно, честная любовь — это талант или же попросту везение, удача, которая у одних есть, а у других нет.

— Иногда и мне так кажется, — с сожалением согласилась Клер. — Но если вы не верите в любовь, то во что же вы верите?

Немного помолчав, он ответил:

— Наверное, в дружбу.

— Однако глубокая дружба — это тоже род любви.

— Возможно, что и так. — Он иронично улыбнулся. — Но поскольку в этом случае ставки намного ниже, предательство становится менее вероятным, что делает дружбу намного безопаснее.

Достигнув головы вереницы почетных гостей, Клер наконец смогла разглядеть герцога Кандоувера, пока он разговаривал с парой, которая стояла впереди. Герцог оказался высоким, красивым и почти таким же смуглым, как Никлас; его аристократические манеры показались Клер столь же естественными для него, как дыхание. Вежливый, любезный, сдержанный — олицетворение истинного английского джентльмена.

Гости, стоявшие впереди, прошли дальше, и герцог повернулся к Никласу и Клер. Его лицо вмиг озарилось улыбкой.

— Никлас! Рад, что ты смог прийти. — Его рукопожатие было исполнено неподдельного энтузиазма. — Возможно, сегодня у нас не будет времени поговорить, так что надеюсь, ты согласишься позавтракать со мною завтра в «Уайтс-клубе».

Как и Люсьен, герцог понравился Клер сразу же. Первый завоевал ее симпатию тем, что, не раздумывая, вступился за незнакомого мальчика в неравной школьной драке, а второй — тем, что был нескрываемо рад встрече со старым другом. Хотя Никлас имел низкое мнение о любви, он явно обладал даром заводить друзей.

— Рейф, это мой друг мисс Морган, — сказал он. Последний разговор с Никласом дал ей повое представление о том, что это значит для него — представить ее как друга.

— Очень рада с вами познакомиться, ваша светлость, — улыбнувшись, проговорила Клер.

Он ответил ей изящным поклоном.

— И я тоже, мисс Морган.

В отличие от Никласа у него были типично английские серые глаза, и в их спокойной глубине Клер увидела одновременно любопытство и мужское одобрение. Завершая церемонию представления, он сказал:

— Леди Уэлкот, позвольте представить вам графа Эбердэра и мисс Морган.

Любовница герцога была несколько старше его и выглядела лет на сорок. То была импозантная белокурая дама; лицо ее говорило о практическом складе ума. Такая не воспылает безумной любовью, тем более к мужчине, который не имеет охоты до чувствований, нарушающих его покойную, упорядоченную жизнь. Клер подумала о «богине, сошедшей на землю», которая сделала Рэйфа таким, и подавила вздох. Так много людей жаждут любви, но ее, похоже, никогда на всех не хватает…

Леди Уэлкот небрежно кивнула Клер, но, увидев Никласа, просияла.

— Лорд Эбердэр, — сердечно сказала она, протягивая ему руку для поцелуя, — возможно, вы меня не помните, однако мы с вами встречались… По-моему, это было в Блекхеймс.

Он склонился к ее руке.

— Разумеется, я вас помню. Я никогда не забываю привлекательных женщин.

Леди Уэлкот имела слишком большой опыт в светских беседах, чтобы тут же расплыться в самодовольной улыбке, однако, по мнению Клер, — правда, наверняка предвзятому — была весьма к этому близка. Грациозно помахивая веером, се милость сказала:

— Теперь, когда вы вновь в Британии, я надеюсь, мы будем часто видеть вас в Лондоне.

— Весьма вероятно. — Его улыбка была полна очарования; впрочем, таковы были все его улыбки.

Герцога этот разговор, похоже, слегка забавлял, Клер же с трудом подавляла желание хорошенько лягнуть в щиколотку одного из собеседников: то ли Никласа, то ли леди Уэлкот. Никлас искоса бросил на нее насмешливый взгляд, и Клер подумала, что он наверняка прочитал ее мысли. Обращаясь к герцогу, он невозмутимо сказал:

— Мы непременно поговорим с тобою, Рэйф. Если нам те удастся сделать это сегодня, мы встретимся завтра в «Уайтс-клубе».

Взяв Клер под руку, он провел ее в огромных размеров коридор, потом повернул налево, к бальной зале.

— Чтобы иметь успех в обществе, Клер, вам надо научиться контролировать выражение своего лица. Я боялся, что вы вот-вот укусите леди Уэлкот.

— Я не стремлюсь к успеху в обществе, — едко ответила Клер. — А что до этой стареющей дамы, леди Уэлкот, то с ее стороны было весьма невежливо столь откровенно выражать свой горячий интерес к вам в моем присутствии.

Он ухмыльнулся.

— Что это? Кажется, я улавливаю признаки ревности? А я-то думал, что это один из семи смертных грехов.

— Ревности среди смертных грехов нет, но есть зависть, а также жадность, похоть, гнев, обжорство, гордыня и лень.

— Я знаю этот перечень назубок. — В его глазах плясали веселые огоньки. — Ведь каждому нужны какие-то идеалы, чтобы было к чему стремиться.

Клер не могла не рассмеяться.

— Вы просто невозможны!

— Я стараюсь, — скромно ответил Никлас. Они прошли под аркой из алых цветов и очутились в большой бальной зале, полной великолепно одетых мужчин и женщин, которые неторопливо прохаживались, поскольку один танец кончился, а следующий еще не начался. Однако хотя для Клер этот бал был первым выходом в свет, се привлекли не люди, а убранство залы, поистине достойное удивления. И стены, и высокий потолок были выкрашены в черный цвет; они поглощали значительную часть света люстр и создавали таинственную призрачную атмосферу, а кроме того, служили весьма эффектным фоном для хорошо освещенных мраморных статуй, которые стояли на пьедесталах по краям залы. Все скульптуры были выполнены в натуральную величину и изображали женщин в легких классических одеяниях, оставляющих открытыми обширные участки тела.

— Эти древние греки и римляне не отличались строгостью в вопросах морали, не так ли? — заметила Клер. Никлас усмехнулся.

— Понаблюдайте за этими статуями. Клер последовала его совету и изумленно ахнула, когда одна из белых фигур переменила позу.

— Силы небесные, да ведь они живые!

— Рэйф любит, чтобы его балы запоминались надолго. — Никлас показал на другую «скульптуру»: прислонившийся к се пьедесталу томный господин о чем-то говорил с возвышающейся над ним обольстительной женской фигурой. — Должно быть, это особы вольного поведения, которым щедро заплатили, чтобы они покрыли себя с головы до ног свинцовыми белилами и пудрой и неподвижно простояли весь вечер. Полагаю, тот субъект пытается сейчас договориться о приватной встрече со своей любимой нимфой.

— И герцог не будет возражать?

— Ну, ему бы не понравилось, если б одна из его «статуй» вдруг спустилась с пьедестала и удалилась в укромный уголок с этим вот типом, однако думаю, что по окончании бала они могут поступать как им угодно.

Клер заметила, что фальшивая скульптура медленно опустила набеленное веко, подмигивая джентльмену, который поглаживал ее босые ноги. Чрезвычайная скудость одеяния не оставляла сомнений в том, что ее великолепные формы имеют чисто природное происхождение и никакие ухищрения модисток здесь ни при чем.

— Я начинаю понимать, почему люди отказываются приводить сюда своих невинных дочерей, — еле слышно пробормотала Клер.

В эту минуту с галереи грянула музыка; дамы и кавалеры сразу же начали строиться в два ряда, напротив друг друга Клер вдруг осознала, что постукивает ногой по полу в такт мелодии.

— Хотите потанцевать? — спросил Никлас.

— Я не умею, — ответила она с плохо скрытым сожалением.

— Ах да, я и забыл, что методистские каноны не допускают танцев. — Он опустил взгляд на ее ритмично постукивающую туфельку, а когда Клер поспешно спрятала ногу под подол, сказал:

— Это довольно простой контрданс[21]. Посмотрев на него один раз, вы сможете принять участие, когда заиграют следующий, если, конечно, вам позволит совесть.

— Моя совесть уже несколько недель как онемела от слишком частых потрясений. Хуже ей уже не будет, даже если я пущусь в пляс, — по некотором размышлении промолвила Клер.

За первым контрдансом последовал второй, и Клер с Никласом присоединились к танцующим. Это было чудесно! Поскольку чувство вины было ею решительно подавлено, Клер ощущала себя на верху блаженства. Она споткнулась только один раз, к счастью, именно тогда, когда Никлас был рядом и смог ее подхватить…

Оркестр заиграл вальс, и они отошли к стене залы.

— Ну и как вам пресловутый «безнравственный» вальс? — спросил Никлас. — Неужели он и впрямь способен привести к падению западной цивилизации?

— Пожалуй, нет. — Ее глаза следили за плавно скользящими парами. — Мне кажется, что его очень приятно танцевать с тем, кто тебе сильно нравится, и довольно противно с человеком, который тебе не по душе.

— Если хотите, я могу пригласить учителя, чтобы он научил вас вальсировать. Освоить этот танец самой довольно сложно.

Предложение было соблазнительным, но в душе Клер шевельнулось сомнение — очевидно, в ее совести еще теплилась жизнь.

— Благодарю вас, но думаю, в будущем мне вряд ли доведется танцевать вальс.

— Поживем — увидим, — загадочно ответил он. Внезапно к Никласу со всех ног устремилась какая-то пышная, грудастая рыжая особа. Не обращая никакого внимания на Клер, она бросилась ему на шею и заверещала:

— Старина Ник, душка, ты вернулся! Ты должен непременно заглянуть ко мне. Адрес — Хилл-стрит, 12. Мой нынешний покровитель возражать не будет.

Никлас невозмутимо отлепил ее от себя.

— В прошлый раз ты говорила то же самое, Илсана, и дело кончилось дуэлью. К счастью, тогдашний твой содержатель оказался чертовски плохим стрелком, хотя в той истории прав был он, а не я: вряд ли я мог отрицать справедливость его обвинений.

— Генри ничего не умел делать хорошо — потому-то я и пригласила тебя в тот раз. — Не проявляя ни малейших признаков раскаяния, она похлопала его по запястью сложенным веером из слоновой кости. — Так когда ты сможешь прийти?

— Извини, но я занят другими делами. — Он взглянул на застывшее лицо Клер. — Кроме того, я никогда не совершаю одну и ту же ошибку дважды.

Кокетливая улыбка исчезла с лица рыжей; она надула губы.

— Да я пригласила тебя просто из вежливости, ради нашей прежней дружбы. — Раскрыв веер, она принялась быстро-быстро им обмахиваться. — На самом деле ты мне вовсе не нужен. Рост моего нынешнего покровителя шесть футов четыре дюйма[22], и все что надо у него вполне этому соответствует. Вместо того чтобы оскорбиться, Никлас расхохотался.

— Ты совершенно права, Илсана! Зачем тебе тратить время на такого жалкого типа, как я?

Накрашенные губы рыжей невольно снова растянулись в улыбке, и она впервые посмотрела на Клер.

— Наслаждайся, пока можешь, голубка. Лучше Старины Ника никого нет — и в постели, и вообще.

Когда Илсана, покачивая широкими бедрами, отошла, Клер желчно спросила:

— Здесь что, все женщины делятся на две категории: тех, с которыми вы переспали в прошлом, и тех, которые надеются переспать с вами в будущем?

Уголки губ Никласа дрогнули.

— По-видимому, убеждать вас не портить себе кровь по пустякам — напрасный труд. Однако заметьте — я ведь не принял ее предложения. Хоть я и виновен в стремлении соблазнить вас, в том, что погубил вашу репутацию и во множестве других, более мелких прегрешений, но одного я не сделаю никогда — не стану унижать вас перед другими.

Никлас положил руку на ее затылок и стал медленно массировать. Клер с сожалением подумала, что он видит ее насквозь. Хотя в большинстве семи смертных грехов она была неповинна, один грех числился за нею несомненно — грех гордыни, и для нее было бы невыносимо, если бы Никлас прилюдно предпочел ей эту вульгарную рыжую шлюху.

— По-моему, вы сказали, что куртизанки будут вести себя скромнее, нежели светские дамы.

— Из каждого правила есть исключения.

— Добрый вечер, Никлас, добрый вечер, мисс Морган, — послышался знакомый голос. Легким неторопливым шагом к ним приближался лорд Стрэтмор. — Послушай, Никласу мне кажется, я только что видел Майкла, направлявшегося в комнату для игры в карты. Правда, я не вполне уверен, что это был он, — между нами было слишком большое расстояние.

— Отлично. Надеюсь, теперь мне наконец-то удастся его поймать, — ответил Никлас. — Ты побудешь с Клер до моего возвращения?

— Разумеется.

Глядя, как Никлас прокладывает себе путь сквозь толпу, Стрэтмор задумчиво сказал:

— Вот вам наглядный пример пользы межпородного скрещивания.

— Что вы имеете в виду? — переспросила огорошенная Клер.

Стрэтмор кивнул в сторону удаляющегося Никласа.

— Сравните его со всеми этими аристократами с жиденькой голубой кровью.

Клер рассмеялась, мгновенно поняв, что он хотел сказать: во всей бальной зале не было ни единого мужчины, в котором чувствовалась бы такая же гипнотическая жизненная сила, как в Никласе.

— Совершенно с вами согласна: рядом с ним все остальные кажутся живыми только наполовину. — Она бросила на своего собеседника лукавый взгляд. — А в ваших жилах тоже течет жиденькая голубая кровь?

— Безусловно. Основателем благородного рода Стрэтморов был дюжий барон-разбойник, который грабил путников, проезжавших по его владениям, и захватывал заложников, чтобы получить с них выкуп, но за прошедшие с тех пор века наша кровь сильно разжижилась. Одна-две женитьбы на цыганках могли бы заметно улучшить породу. — Он одарил ее ангельской улыбкой. — Поскольку я известен тем, что, никогда не даю воли своим страстям, Никлас знал, что оставляя вас на мое попечение, он ничем не рискует.

— По-моему, для распутного повесы недостаток страсти является большим изъяном.

— Отнюдь не могу отнести себя к данной категории: просто я вращаюсь в их среде. — Он снова улыбнулся. — Однако все считают меня человеком, в жизни которого есть странные тайны, покрытые мраком.

Клер беспечно сказала:

— Ах, значит вот оно что — вы не беспутный ловелас, а хранящий страшные секреты глава шпионской сети?

Беззаботная улыбка вмиг исчезла с лица лорда Стрэтмора.

— Никлас рассказал вам о… — резко начал он, потом осекся и скорчил досадливую гримасу. — Похоже, я только что сболтнул лишнее.

Хотя реплика Клер была — по большей части — шутливым поддразниванием, реакция Стрэтмора позволила ей мгновенно сделать вывод относительно рода его занятий.

— Никлас как-то раз говорил мне, что, путешествуя по континенту, он иногда занимался сбором сведений и доставкой секретных данных для одного своего старого друга. Поскольку вы служите в Уайтхолле, надо полагать, что он имел в виду вас.

— Да у вас у самой мышление секретного агента, — сказал Люсьен с улыбкой, которая сразу сделала его моложе и частично стерла выражение пресыщенности с его лица. — Что ж, вынужден признать, что я не так бесполезен, как стараюсь это показать, однако буду весьма благодарен, если вы станете держать свои умозаключения при себе.

— Последняя часть нашей беседы была настолько туманна, что я, пожалуй, просто не смогла бы кому-либо ее пересказать, лорд Стрэтмор.

— Вы не только умны, но и тактичны. — Он изобразил горестный вздох. — Ну почему мне никогда не попадаются женщины вроде вас? Придется удовольствоваться малым: прошу вас отныне звать меня Люсьеном, как делают все мои друзья. Тогда я, в свою очередь, смогу называть вас Клер, если вы не возражаете.

— Я буду только рада, Люсьен.

Он предложил ей согнутую в локте руку.

— Теперь, когда мы официально стали друзьями, не выпить ли нам по бокалу холодного пунша? По-моему, здесь довольно жарко.

Клер с улыбкой взяла его под руку, и они прошли через бальную залу к нише в стене, где из кувшина, который держала в руке обнаженная русалка, в небольшой бассейн изливалась струя винного пунша. На сей раз статуя была настоящей, хотя Клер не сомневалась, что, будь на свете живые русалки, герцог непременно нанял бы одну из них.

Стрэтмор подставил под струю пунша бокал, передал его Клер, потом налил и себе.

— Вам нравится ваш первый бал?

— Да, и надеюсь, всем не очень заметно, что мне здесь не место.

— Вы кажетесь спокойной и уверенной в себе, — ответил Люсьен. — Никто бы не смог догадаться, что вы школьная учительница из Уэльса, которую против ее воли затащили в чужое для нее общество.

Он проводил ее обратно в бальную залу, и они стали смотреть на танцующих.

— За то, что он делает с вами, Никлас заслуживает хорошей трепки, однако я могу понять его порыв.

— Надеюсь, что это комплимент.

— Конечно. А что же еще? — Он вдруг оставил свой легкомысленный тон. — Мне нет нужды говорить вам, что Никлас — человек куда более сложный, чем он пытается показать. Он всегда был таким, а после тех трагических событий, что случились четыре года назад, одному только Богу известно, что происходит в тайниках его причудливой цыганской души. Ему нужно что-то или нужен кто-то… Похоже, что лучше всего на эту роль подходите вы. Хотя у вас имеются все основания негодовать по поводу того, как он поступает с вашей жизнью, я очень надеюсь, что вы будете с ним терпеливы.

— По правде говоря, в создании нынешней ситуации мое участие было не меньшим, чем его. Во-первых, я сама обратилась к нему за помощью, а во-вторых, меня никто не заставлял принимать его сумасбродный вызов. — Подумав немного над остальными словами Люсьена, Клер добавила: — Однако я вовсе не занимаю какого-то особого места в его жизни, моя роль ограничивается лишь тем, что я вовлекла его в дела Пенрита. — Она усмехнулась. — Иногда мне кажется, что Никлас сам не знает, как ко мне относиться: как к любовнице или как к любимому щенку.

Люсьен понимающе улыбнулся, но покачал головой:

— Вы значите для него куда больше и играете в его жизни роль намного более важную, чем любая из тех двух, что вы назвали. Хотя сам он едва ли это осознает.

Суждения Люсьена были не лишены интереса, но Клер им не верила. Потягивая свой пунш, она пришла к выводу, что подчеркнуто хладнокровный, сетующий на свою якобы слишком жидкую голубую кровь лорд Стрэтмор в глубине души романтик.

Поверить в это было легче, чем в то, что она и впрямь много значит для графа Эбердэра.

Глава 17

Никласа останавливали буквально каждую минуту, чтобы поздравить с возвращением. Кроме множества сердечных приветствий, он получил также три откровенных предложения вступить в амурную связь и выслушав пять недвусмысленных намеков на ту же тему, хорошо, что он оставил Клер с Люсьеном. Не то чтобы ему не нравилась ее ревность — напротив, он находил ее очень милой С каждым днем Клер все больше становилась истинной женщиной, и в ней все меньше и меньше оставалось от прежней сухой и добродетельной школьной учительницы.

К тому времени, когда Никлас добрался до комнаты для игры в карты, Майкла Кеньона в ней давно уже и след простыл, если он вообще когда-либо там появлялся. Никлас спросил у нескольких игроков, видели ли они лорда Майкла, но ни один из них не мог с уверенностью подтвердить сей факт. В конце концов поняв, что ничего путного он от них не добьется, Никлас отправился обратно к Люсьену и Клер.

Проходя через вестибюль, Никлас увидел какого-то человека, с ног до головы покрытого дорожной пылью; после того, как его впустили, он тотчас же поспешил к герцогу Кандоуверу, который все еще встречал запоздавших гостей. Услыхав весть, которую сообщил ему вновь прибывший, Рэйф вдруг издал ликующий вопль, потом повернулся и ринулся вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Никлас попробовал было угадать, что за известие могло вызвать столь бурную реакцию у человека, чья легендарная невозмутимость ничуть не уступала хладнокровию Люсьена, однако воображение ничего ему не подсказало. И он, недоуменно пожав плечами, вошел в бальную залу, где в это время танцевали кадриль.

Для того чтобы найти в толпе Клер, Никласу понадобилось несколько минут. Он разыскивал бы ее еще дольше, если бы высокий рост и ярко-золотая шевелюра Люсьена не были такими хорошими ориентирами, видными издалека Когда Никлас наконец приблизился к ним, музыка вдруг оборвалась в середине такта, и на всю залу загремел звучный голос Рэйфа:

— Друзья мои, у меня есть для вас чудесная новость. — Никлас посмотрел вверх и увидел, что герцог стоит на галерее, где располагался маленький оркестр. Звенящим от волнения голосом Рэйф объявил: — Я только что получил известие о том, что Наполеон отрекся от престола. Война окончена!

Вначале в зале воцарилось ошеломленное молчание, затем чей-то голос дико завопил: «Ура!» Еще мгновение — и радостные крики слились в громогласный рев, потрясший дубовые стропила Кандоувер-Хауса.

Добавив к общему оглушительному хору собственный восторженный вопль, Никлас стал проталкиваться к Клер; поцеловать ее казалось ему наилучшим способом отпраздновать победу. Однако, к его величайшему неудовольствию, его опередил Люсьен: переполненный чувствами, он заключил ее в объятия и поднял в воздух.

После того как Люсьен поставил Клер па пол, Никлас наконец смог обнять ее сам, заметив при этом своему другу:

— Полагаю, с моей стороны было бы нелюбезно вырезать твою печень цыганским ножом, но в следующий раз будь добр, найди себе какую-нибудь другую девушку для подобных проявлений восторга.

Ничуть не испугавшись этой угрозы, Люсьен широко улыбнулся и хлопнул Никласа по спине:

— Подумать только, война, начавшаяся, когда мы еще были детьми, окончилась! Клянусь всем, что есть на свете великого и прекрасного, мы сделали это, мы положили ей конец!

Совершенно забыв о благонравии. Клер бросилась Никласу на шею и с жаром поцеловала его в губы. Потом, переведя дух, сказала с благоговением:

— Хотя весь последний год войска Наполеона только оборонялись, все равно трудно поверить, что все и вправду закончилось. Наконец-то, наконец-то у нас будет мир!

Никлас вспомнил те опустошенные войной города и деревни, которые он видел в континентальной Европе, и еще крепче обнял Клер.

— Слава Богу, что боевые действия не велись здесь, в Британии. Наши потери еще невелики по сравнению с теми, которые понесло население большинства европейских стран, — проговорил он.

— Если повезет, я больше никогда в жизни не сделаю ничего полезного, — все еще улыбаясь во весь рот, заметил Люсьен.

Никлас рассмеялся.

— После всего, что ты сделал для своей страны за последние несколько лет, ты имеешь полное право провести остаток дней лежа, как тыква на грядке.

Вокруг происходили похожие сцены — все целовались и обнимались; ликование было всеобщим. Неподалеку стоял мужчина средних лет в гвардейском мундире; вместо одной руки у него болтался пустой рукав. Уцелевшей рукой он обнимал жену, и оба, не стыдясь, плакали. Даже «статуи», позабыв о своих ролях, соскочили на пол и присоединились к всеобщему торжеству. Грянуло дружное «ура» в честь Веллингтона, потом в честь британских войск.

Никлас снова посмотрел вверх, на оркестровую галерею, и вдруг весь напрягся.

— Кто там разговаривает с Рэйфом? По-моему, это Майкл. Люсьен прищурился.

— Да, это он. Наверное, захотел выяснить, не знает ли Рэйф каких-нибудь деталей. Видит Бог, если судить по его жуткому виду, Майклу эта война обошлась гораздо дороже, чем большинству других.

— Будем надеяться, что объявление о победе привело его в хорошее расположение духа.

Взяв Клер за руку, Никлас начал пробираться сквозь ликующую толпу; Люсьен двигался вслед за ними. Чтобы не отстать. Клер вынуждена была почти бежать. Они поднялись по парадной лестнице, начинающейся в вестибюле, потом свернули налево, в длинный, тускло освещенный коридор, который, по всей видимости, шел параллельно верхней части стены двухэтажной бальной залы.

В дальнем конце коридора отворилась дверь, ведущая на галерею для музыкантов, и показался герцог Кандоувер в сопровождении высокого и поджарого мужчины. Оркестр заиграл триумфальный марш, но когда герцог закрыл за собою дверь, звуки музыки сразу стали глуше.

Рэйф и его спутник двинулись вперед по коридору; Клер пристально смотрела на лорда Кеньона. Люсьен говорил, что тот исхудал и похож на голодного волка; так оно и было — после недавней болезни Майкл выглядел почти изможденным. Но несмотря на это, он все же был красив грубоватой мужественной красотой и двигался с непринужденной уверенностью тренированного атлета. Клер подумала, что он достойное дополнение к тройке уже известных ей «Падших ангелов». Особенно потому, решила она, посмеиваясь про себя, что его блестящие каштановые волосы смотрятся на редкость уместно между двумя очень светлыми и одной аспидно-черной шевелюрой остальных членов сего блистательного сообщества.

Увидев друга, которого он давно разыскивал, Никлас замедлил шаг.

— Поздравляю тебя, Майкл. Как один из тех, кто сражался за эту победу, ты имеешь гораздо больше оснований праздновать ее, чем мы, не участвовавшие в боях, — проникновенно сказал он.

Лорд Майкл повернул голову и словно окаменел. Воодушевление, освещавшее его лицо, вмиг погасло. Клер показалось, что его темно-зеленые глаза приняли какое-то дикое и затравленное выражение.

— В этом ты весь, Эбердэр, — испоганил мне такой счастливый момент, — грубо сказал он. — Сегодня я воздержусь от того, что поклялся сделать, если снова тебя увижу, — обстоятельства не располагают но убирайся с глаз моих сию же секунду, пока я не передумал.

Никлас все еще держал Клер за руку, и она почувствовала, как похолодели его пальцы. Ее пронзила острая жалость: она поняла, что, несмотря на предупреждение Люсьена, Никлас так и не смог до конца поверить, что его старый друг превратился во врага.

Должно быть, он не верил этому до конца даже сейчас, потому что в ответ на грубость спокойно сказал:

— Весьма странное приветствие после стольких лет разлуки. Может, попробуем еще раз? — Сделав шаг вперед, Никлас протянул руку. — Мы слишком долго не виделись, Майкл. Я очень рад, что ты выжил.

Майкл Кеньон отшатнулся, словно увидел гадюку.

— Ты думаешь, я шучу? Не знал, что ты так туго соображаешь, — процедил он.

— Если вам есть что обсудить, — резко вмешался герцог, — то для такого разговора мой кабинет подходит куда больше, чем этот коридор.

С этими словами он чуть ли не силой провел всех в находящуюся рядом комнату.

— Сегодня очень подходящий день для того, чтобы перековать мечи на орала, — заметил Рэйф, зажигая лампы. — Майкл, если все эти годы между тобой и Никласом тлела какая-то ссора, то сейчас самое время помириться.

В комнате возникла такая накаленная атмосфера, что Клер поняла: для этих четверых мужчин она сейчас стала почти что невидимкой. Они познакомились в суровых условиях закрытой частной школы и выросли вместе. Как и все компании давних друзей, их наверняка объединяло множество незримых переплетающихся нитей — общие воспоминания о пережитых вместе радостях и печалях, спорах и взаимной поддержке. А теперь один из них грозил разорвать эти узы.

Майор встал за письменный стол герцога, и его свирепый взгляд напомнил Клер хищника, загнанного сворой псов.

— Это не твое дело, Рэйф, и не твое, Люсьен. Когда я услышал о твоем отъезде за границу, то подумал, что тебе хватит порядочности не возвращаться, — обращаясь к Никласу, проговорил он с искренним, как показалось Клер, сожалением.

Голосом, напряженным, как туго натянутая тетива, Никлас спросил:

— Может быть, ты все-таки скажешь мне, что дурного я, по-твоему, сделал?

— Не разыгрывай из себя невинную овечку, Эбердэр. Остальные, может, и верят тебе, но я — нет.

Рэйф начал было что-то говорить, но Никлас, вскинув руку, остановил его.

— Майкл, забудь на время о якобы совершенных мною прегрешениях. Мне необходимо поговорить с тобой на одну сугубо деловую тему. Управление твоей шахтой в Пенрите ведется из рук вон плохо. Мэйдок не только подвергает крайней опасности жизнь рабочих, но поговаривают, что он ко всему прочему еще и прикарманивает часть прибыли. Если у тебя нет времени или желания заниматься шахтой самому, продай компанию обратно мне, чтобы я мог поправить дело.

На лице майора выказалось недоверие, потом он разразился смехом, от которого по спине Клер побежали мурашки.

— Если Мэйдок раздражает тебя, мне следует повысить ему жалованье.

Клер чувствовала, что Никлас рассержен не меньше нее, но, когда он заговорил, голос его звучал на удивление ровно.

— Не превращай шахту в орудие для сведения счетов со мной, Майкл. Те люди, жизни которых грозит опасность, неповинны в том, в чем ты обвиняешь меня, — что бы это ни было.

— Ты превратился в бабу, Эбердэр, — холодно проронил майор. — Работа в шахте во все времена была опасной и останется такой всегда. Шахтеры знают это и не ропщут.

— Между храбростью и безрассудством есть большая разница, — возразил Никлас. — За последние две недели я навел справки об авариях и жертвах на аналогичных шахтах. Пенритская в пять раз опаснее, чем другие, и там существуют все условия для катастрофы, в которой может погибнуть очень много людей. Я знаю, о чем говорю, потому что видел все собственными глазами.

— Ты был в моей шахте? — Зеленые глаза Майкла Кеньона сузились. — Впредь не суй туда свой нос, понял? Если я услышу, что ты нарушил границы моих владений, я велю Мэйдоку привлечь тебя к суду.

— Я начинаю понимать, почему ты оставил дело в его руках, — ты говоришь совершенно так же, как он, — сухо сказал Никлас. — Не веришь моим словам — съезди в Пенрит и сам во всем убедись. Если ты не из тех офицеров, которым нравилось смотреть, как убивают их солдат, то ручаюсь: ты признаешь, что шахта нуждается в срочной реконструкции. Пойми, ты единственный человек, который может быстро произвести необходимые изменения, так что вспомни о своей ответственности, черт бы тебя побрал, и возьмись за дело!

Лицо Майкла искривилось.

— Будь я проклят, если сделаю хоть что-то, что было бы тебе приятно.

— Вспомни, что земля, на которой находится шахта, принадлежит мне, и если ты откажешься улучшить условия труда шахтеров, я найду способ расторгнуть договор об аренде. Я бы предпочел не обращаться с этим делом в суд, так как пока будет продолжаться судебная волокита, под землей может погибнуть немало людей, но если ты меня вынудишь, я не остановлюсь перед тем, чтобы затеять процесс. — Голос Никласа стал жестким. — И клянусь Богом, если за то время, пока ты будешь на меня дуться, в Пенрите погибнут еще несколько человек, я обвиню в этом тебя.

— Зачем же дожидаться кризиса?

Майкл вынул из кармана пару смятых перчаток, вышел из-за стола и, прежде чем кто-либо догадался, что он задумал, с силой хлестнул ими Никласа по лицу.

— Это для тебя достаточно ясно? Назови своих секундантов, Эбердэр.

В наступившем вслед за этим потрясенном молчании стали явственно слышны звуки бурного веселья, которое продолжалось в бальной зале. Клер оцепенела, как в ночном кошмаре. Просто не верилось, что все это происходит на самом деле, — лорд Майкл не мог желать смертельного поединка с человеком, которого не видел несколько лет, с человеком, который прежде был его близким другом! Щека Никласа покраснела от пощечины, однако он не ответил ударом на удар. Вместо этого он устремил на Майкла Кеньона изучающий взгляд, как будто видел его в первый раз.

— Война может свести человека с ума — очевидно, это с тобой и случилось. — Он повернулся к Клер, и она увидела боль в его глазах. — Я не стану драться с сумасшедшим. Пойдем, Клер. Нам пора.

Никлас взял ее под руку и повел к двери. Когда он взялся за дверную ручку, злобный голос лорда Майкла рявкнул у него за спиной:

— Трус!

Тишину рассек свистящий звук, и в дверь как раз между Никласом и Клер, коротко тенькнув, вонзилось острие ножа. Клер онемело уставилась на покачивающуюся рукоятку, с ужасом подумав о том, насколько близко от Никласа пролетело смертоносное лезвие.

— Не беспокойтесь. Клер. Если бы он хотел попасть в меня, то попал бы непременно, — спокойно сказал Никлас и, выдернув нож из двери, повернулся к лорду Кеньону.

— Я не стану драться с тобою, Майкл, — повторил он. — Если ты жаждешь прикончить меня, то тебе просто придется совершить хладнокровное убийство; однако я не могу поверить, что ты настолько изменился.

Глаза майора горели яростью.

— Напрасно ты этому не веришь, — произнес он, — но что правда, то правда: я действительно предпочел бы убить тебя в честном бою. Дерись же, черт бы тебя подрал!

Никлас покачал головой.

— Нет. Хочешь считать меня трусом — пожалуйста. Мне нет дела до твоих заблуждений. — Он снова взял Клер под руку.

Майкл нервно забарабанил пальцами левой руки по краю стола.

— Интересно, твоя маленькая шлюшка знает, что ты убил своего деда и жену?

Движением таким быстрым, что глаза Клер не успели уловить его, Никлас вскинул руку и метнул нож, который воткнулся в красное дерево стола не более чем в четверти дюйма от пальцев Майкла.

— Клер — леди, чего ты, очевидно, не в силах уразуметь сразу, — проговорил Никлас голосом, утратившим прежнюю бесстрастность. — Что ж, хорошо, если тебе хочется драться, то будь по-твоему. Но поскольку вызов бросил ты, выбор оружия будет за мной.

Люсьен начал было что-то говорить, но Майкл перебил его.

— В любое время, в любом месте, любым оружием, — сказал он злорадно.

— Время — сейчас, — решительно ответил Никлас, — место — здесь. А оружие — кучерские кнуты. Лицо майора побагровело.

— Кучерские кнуты? Ты насмехаешься надо мною, Эбердэр? На дуэлях дерутся либо на пистолетах, либо на шпагах. Ты можешь выбрать даже схватку на ножах, если тебе придет охота, но такую плебейскую вещь, как кучерские кнуты, — нет.

— Таковы мои условия. Если ты принимаешь их — дуэль состоится, если не принимаешь — нет. — На губах Никласа заиграла ледяная улыбка. — Подумай, как приятно было бы отхлестать меня кнутом — если, конечно, ты сумеешь это сделать, в чем я весьма сомневаюсь.

— Уж будь покоен, — я сдеру с тебя шкуру, как ты того и заслуживаешь, — прорычал Майкл. — Ладно, я принимаю твои условия, так что начнем.

Рэйф не выдержал.

— Это зашло слишком далеко! — вскричал он. — Вы оба явно рехнулись. Я не позволю, чтобы такое творилось в моем доме.

— Коль скоро Майкл твердо намерен драться, будет лучше, если это произойдет здесь, в присутствии нас обоих, — спокойно заметил Люсьен и пристально посмотрел на Рэйфа.

— Вероятно, ты прав. — с явной неохотой наконец проговорил герцог.

— Ты будешь моим секундантом, Люс? — спросил Никлас.

— Конечно.

Майор тут же обратил весь свой гнев на лорда Стрэтмора.

— У арабов есть поговорка: друг моего врага — мой враг. Пусть он найдет себе другого секунданта!

На лице Люсьена появилось упрямое выражение.

— Я считаю своими друзьями вас обоих, а важнейшая обязанность секунданта состоит в том, чтобы попытаться решить спор без кровопролития. Для начала можешь сказать мне, какие у тебя претензии к Никласу, ведь он даже не имеет возможности ответить на твои обвинения.

Майкл покачал головой.

— Я не стану говорить о том, что произошло. Никлас прекрасно знает, о чем речь, хоть и отрицает это. Будешь упорствовать и пойдешь к нему в секунданты — мы с тобой больше не друзья.

— Если это случится, то по твоему желанию, а не по моему, — мрачно ответил Люсьен.

— Ты будешь моим секундантом или тоже примешь сторону этого лживого цыгана? — обратился Майкл к герцогу.

— Это черт знает что, это против всех правил, когда одному из участников поединка неизвестно, из-за чего его вызвали! — бросив на него сердитый взгляд, воскликнул Рэйф.

— Ты будешь моим секундантом? — повторил майор.

— Да, — вздохнув, согласился Рэйф. — И уже в качестве твоего секунданта задам тебе вопрос: может ли Никлас сделать что-либо, дабы разрешить ваш спор, — скажем, извиниться или как-то загладить твою обиду?

Губы Майкла растянулись в холодной улыбке.

— Нет. То, что он сделал, исправить невозможно. Рэйф и Люсьен переглянулись. Затем герцог сказал:

— Ну что ж. Думаю, часть сада за искусственными руинами вполне подойдет, к тому же сейчас уже достаточно прохладно, так что, надо полагать, гостей там уже нет. Я буду ждать вас и велю принести два одинаковых кнута.

Вслед за Рэйфом мужчины вышли из кабинета и направились по коридору в заднюю часть дома. Когда за ними последовала и Клер, Люсьен нахмурился.

— Вам туда нельзя. Женщине не место на дуэли. Клер ответила таким же хмурым взглядом.

— Поскольку эта абсурдная дуэль весьма далека от правил и норм, мое присутствие вряд ли может что-либо ухудшить.

Стрэтмор колебался, но Никлас разрешил его сомнения. — Не трать попусту время, Люс. Клер способна поддерживать железный порядок среди двух десятков ребятишек, так что справиться с любым из нас для нее просто плевое дело.

Клер подумала, что он гораздо меньше обеспокоен предстоящим поединком, чем все остальные, — по крайней мере внешне. Она видела искусство Никласа в обращении с кнутом и знала, что он сумеет постоять за себя, однако поведение лорда Майкла сильно ее встревожило Он явно был одержимым, и если ему не удастся убить Никласа на дуэли, один Бог знает, что он способен сделать, чтобы добиться своего.

Они спустились по узкой задней лестнице и вышли в сад Клер вздохнула, почувствовав прохладу апрельской ночи Никлас снял фрак и накинул его ей на плечи.

— Вот, наденьте его. Мне он не понадобится.

Клер кивнула и плотно закуталась в теплую шерстяную ткань. Даже представить невозможно, что всего каких-нибудь полчаса назад она беззаботно веселилась, получая искреннее удовольствие от чудесного бала, грустно подумала девушка.

Для лондонского особняка сад был огромен, и в его дальнем конце звуки бала были почти не слышны. За искусственными руинами находился дворик, предназначенный для летних танцев на открытом воздухе. Вокруг дворика стояли подставки для факелов, и Рэйф с Люсьеном, захватившие из конюшен целую охапку, принялись зажигать их и устанавливать в гнезда. Ветер развевал языки пламени, отчего по саду бешено плясали тени.

Теперь, когда до поединка оставались считанные минуты, майор казался несколько спокойнее. Как и Никлас, он снял с себя фрак и галстук. Никлас пошел еще дальше, сбросив жилет, башмаки и чулки и оставшись босиком.

Рэйф и Люсьен со всей тщательностью осмотрели принесенные ими кучерские кнуты и пришли к выводу, что те равноценны. Когда сие оружие было предложено дуэлянтам, Никлас взял кнут, который был к нему ближе, щелкнул им для пробы затем кивнул. Майкл сделал то же самое, его глаза сверкали от радостного предвкушения.

— Для дуэли на кнутах не существует писаных правил, поэтому мы установим их сейчас, — сказал герцог — Встаньте спина к спине, по моей команде сделайте по восемь шагов, а затем повернитесь друг к другу. Я брошу носовой платок. Как только он упадет на землю, можете хлестать друг друга куда угодно. — Он сурово посмотрел на участников дуэли, и его взгляд задержался на майоре — Поединок закончится тогда, когда лорд Стрэтмор и я согласимся, что он закончен. Если один из вас не остановится, когда я скажу, то, клянусь Богом, мы сами вас остановим. Вам все ясно?

— Предельно ясно, — сказал Никлас. Его противник не снизошел до ответа.

Люсьен направился к Клер и отвел ее назад, к краю дворика.

— Вам лучше постоять здесь, — тихо сказал он. — Кучерский кнут длинный и достает далеко.

Она молча кивнула, стараясь не думать о том, что может произойти. Хотя кнут и не был смертоносным оружием, его удар мог в один миг уничтожить человеческий глаз. Клер сомневалась, что Никлас способен намеренно изувечить своего противника, однако Майкл вполне мог решить, что ослепление врага явится достойным возмездием за нанесенную обиду.

Дуэлянты проделали все, что предписал герцог стали спина к спине, затем — после того как он закричал «Время!» — начали расходиться.

Когда они повернулись лицом друг к другу, Рэйф поднял вверх носовой платок, а потом бросил его. Клер, словно загипнотизированная, смотрела, как легкий муслиновый квадратик летит вниз. Платок почти коснулся земли, но тут порыв ветра вдруг подхватил его и понес над каменными плитами, которыми был вымощен двор.

Не заметив, что платок еще не упал на землю, или же просто не желая дольше ждать, лорд Майкл взмахнул кнутом. Застигнутый врасплох Никлас вскинул левую руку, чтобы защитить лицо. С отвратительным хлопком кнут обвился вокруг его предплечья, разорвав ткань рубашки и кожу под ней. На рукаве Никласа появилось алое пятно.

— Вот и первая кровь, — злорадно возгласил майор.

— В следующий раз, когда мне придется драться таким же образом, я тоже буду помнить, что начинать надо раньше.

С этими словами Никлас взмахнул кнутом. Раздался свист — и щеку и подбородок лорда Майкла пересекла ярко-красная полоса. Майор охнул от боли, но тут же попытался нанести удар снова — на этот раз по ногам противника. Однако Никлас подпрыгнул, как танцор, и кожаный кнут прошел под ним. Еще до того, как ноги Никласа коснулись земли, его собственный кнут снова щелкнул, и на рубашке Майкла появилась длинная прореха с рваными краями, которые тут же окрасились кровью. Это не остановило майора — он тотчас же хлестнул опять. Никлас резко повернулся, удар пришелся ему по плечу. Клер прижала кулак ко рту, чтобы не закричать. Ей доводилось видеть драки между школьниками и один раз между пьяными шахтерами, но в том, что она наблюдала сейчас, чувствовалась та первобытная ярость, которая проявляется только па войне.

— Я столько лет ждал этого, ублюдок! — прорычал Майкл.

Никлас сделал легкое движение запястьем, и его кнут остановил кнут противника. Когда кожаные ремни сплелись воедино, он бросил:

— Тогда тебе придется подождать еще.

Пытаясь обезоружить майора, он резко дернул кнут на себя. От этого рывка Майкл упал на колени, однако своего оружия не выпустил. Почти минуту дуэлянты старались одолеть друг друга, изо всех сил напрягая мышцы. Затем ременные концы внезапно разъединились, и оба противника едва не упали назад.

Вместо того чтобы сразу же нанести новый удар, Никлас слегка присел, как делают борцы, и стал двигаться боком, держа кнут наготове. Майкл сделал то же самое, и они, сохраняя на лицах свирепую сосредоточенность, принялись ходить по кругу, один напротив другого, плавно и осторожно.

Даже в неверном свете факелов их невозможно было спутать. Цыган Никлас, легконогий и проворный, все время па шаг опережающий стремительные удары противника, и воин Майкл, агрессивный и полный решимости любой ценой уничтожить врага. Было тихо; безмолвие нарушал лишь скрип сапог майора на каменных плитах дворика.

Когда Никлас успешно увернулся от очередного удара, Майкл, задыхаясь, прохрипел:

— Ты хорошо умеешь убегать, грязный цыган.

— Я не стыжусь своего происхождения, Майкл. — Ловко шевельнув запястьем, он проделал еще одну дыру в рубашке майора. — Интересно, можешь ли ты то же самое сказать о себе?

Его насмешка оказалась искрой, которая заставила майора взорваться. Майкл бросился в атаку и, непрерывно взмахивая кнутом, обрушил на Никласа град ударов. Клер хотелось выть от отчаяния. Почему Никлас не уворачивается, как раньше, почему терпит это истязание, всего-навсего подняв руку, чтобы защитить голову? Почему?

Она поняла это, только когда Майкл шагнул вперед и для большего замаха перенес основную часть своего веса па одну ногу. Видимо, Никлас и выжидал именно такого случая. Он тут же молниеносно взмахнул кнутом, и тот, свистнув в воздухе, обвился точно вокруг затянутой в сапог щиколотки Майкла.

Такой удар сам по себе едва ли мог нанести майору чувствительный урон, но тут Никлас обеими руками резко дернул кнут на себя, и его противник, которому принятая поза мешала удержать равновесие, тяжело рухнул на спину; при этом голова его гулко стукнулась о каменную плиту.

Так, внезапно, все закончилось. Майкл лежал неподвижно, словно мертвый; в гробовой тишине слышалось только тяжелое дыхание Никласа.

Кратко возблагодарив Бога за то, что Никлас победил, Клер со всех ног бросилась через дворик и опустилась на колени возле лорда Майкла, осторожно ощупывая его окровавленную голову. В школе ей часто приходилось заниматься разбитыми носами, коленками и головами, и теперь этот опыт сослужил ей хорошую службу.

Никлас присел рядом. Его рубашка была изорвана в клочья, из дюжины рубцов сочилась кровь, но Клер было достаточно беглого взгляда, чтобы убедиться, что все эти шрамы неглубокие. Сам он, казалось, не замечал их, все его внимание было приковано к лежащему в беспамятстве Майклу.

— Он серьезно ранен? — дрожащим голосом спросил Никлас.

Клер ответила лишь после того, как внимательно осмотрела голову Майкла и проверила его пульс и дыхание.

— Не думаю. У него, конечно, контузия, но, по-моему, череп цел. Раны на голове всегда обильно кровоточат, поэтому и выглядят так скверно. У кого-нибудь из вас есть носовой платок?

Ей тут же был подан платок с изящно вышитой на нем буквой "К", и Клер крепко прижала сложенную ткань к ране.

— Слава Богу, что все не кончилось хуже, — пробормотал Никлас. — Я вовсе не хотел убивать Майкла — в мои намерения входило всего лишь обезвредить его.

— Тебе не в чем себя винить, — спокойно сказал Люсьен. — Он сам навязал эту ссору. Если б ты выбрал шпаги или пистолеты, то сейчас один из вас лежал бы мертвый.

— С моей стороны вообще было непростительной глупостью позволить втянуть себя в драку, — произнес Никлас, явно недовольный собой. — Вы все были свидетелями весьма буйного поведения Майкла. Как вы думаете, я дал ему достаточное удовлетворение? Он успокоится на этом? Ответом Никласу было красноречивое молчание. Когда первый платок пропитался кровью, Клер попросила следующий — на сей раз он принадлежал герцогу Стрэтмору, и на нем была вышита буква "С". К счастью, кровотечение уже почти прекратилось. Никлас снял свой галстук, и Клер использовала его в качестве повязки, удерживающей на месте тампон, сделанный из платка.

— Его следует тревожить как можно меньше. Он может остаться у вас, ваша светлость? — подняв голову, спросила она.

— Само собой. — С насмешливым восхищением в глазах герцог добавил: — Поскольку вы так хорошо вписались в нашу разбойничью шайку, лучше называйте меня Рэйфом.

— Не знаю, смогу ли я обращаться к герцогу по имени.

— А вы думайте обо мне не как о герцоге, а как о том недотепе, который, несмотря на все старания Никласа, так и не смог научиться ловить форель руками.

Клер улыбнулась, понимая, что его юмор — это признак облегчения от того, что не случилось ничего непоправимого.

— Хорошо, я согласна, Рэйф. Герцог между тем продолжал:

— Как ты думаешь, Люс, мы вдвоем сможем втащить его в дом? Я бы не хотел вмешивать в это дело слуг.

— Справимся, — коротко ответил лорд Стрэтмор. — Он весит по крайней мере на тридцать фунтов меньше, чем следовало бы при его росте и сложении.

Когда двое мужчин осторожно подняли Майкла с каменных плит дворика, его изорванная рубашка распахнулась и стала видна жуткая мозаика шрамов, покрывающая тело от талии до левого плеча. Все потрясенно уставились на них, а Никлас тихо выругался.

— Его ранило шрапнелью в битве при Саламанке, — мрачно заметил Рэйф — Как видно, ему досталось куда крепче, чем он говорил.

Сознание частично вернулось к Майклу, так что когда Рэйф и Люсьен положили его руки себе на плечи, он не повис на них мертвым грузом, а смог слегка опереться на ноги.

Никлас надел чулки и башмаки, затем поднял с земли кнуты. Когда он и Клер направились вслед за остальными к дому, она мысленно поблагодарила Бога за то, что дуэль не закончилась ничьей смертью. Однако большого облегчения она не испытывала, ибо опасалась, что Рэйф и Люсьен правы: сегодняшний поединок не охладит ярости лорда Майкла.

Глава 18

Никлас отказался от предложенных повязок и мазей, однако согласился взять у Рэйфа свободный плащ, так как о том, чтобы вновь облачиться в сшитый точно по фигуре фрак, не могло быть и речи. Через несколько минут он и Клер уже ехали в карете домой. Собравшиеся на балу гости все еще были так заняты празднованием победы над Наполеоном, что никто и не посмотрел в их сторону, когда они выходили из особняка.

Пока карета громыхала по улицам Мэйфера, они не разговаривали. Никлас сидел на противоположной от Клер стороне, на краю сиденья, чтобы не прислоняться к его спинке. Помогая девушке сойти у дверей Эбердэр-Хауса, он двигался скованно и неловко.

— Прежде чем вы ляжете в постель, я хочу промыть и перевязать ваши раны, — сказала Клер, когда они вошли в дом, и посмотрела на Никласа строгим учительским взглядом. — Я знаю, что вы любите играть роль стоика, но всему есть предел.

Он криво усмехнулся.

— Согласен, я действительно на пределе. Где вы хотите устроить врачебный кабинет?

— Думаю, лучше всего подойдет ваша комната. Я переоденусь и приду, когда Полли принесет бинты и необходимые снадобья.

Клер отправилась в свою комнату, где нашла прикорнувшую в кресле горничную. Та немедленно проснулась, помогла Клер раздеться и пошла за лекарствами и бинтами.

Синее шелковое платье оказалось безнадежно испорчено — оно было перепачкано землей и покрыто пятнами крови Майкла Клер надела свою практичную фланелевую ночную рубашку и красивый красный бархатный халат, сшитый для нее в Лондоне. Расчесав волосы щеткой и заплетя их в нетугую косу, она стала ждать возвращения Полли.

Нервное напряжение, которое помогало девушке держаться во время дуэли и потом, во время поездки домой, спало, и она вдруг почувствовала себя совершенно обессилевшей. Клер откинулась на спинку кресла с подголовником и прижала руки к вискам. Ее сотрясала дрожь, разом навалились воспоминания обо всем, пережитом этой ночью. Наверное, ни один удар кнута, нанесенный во время дуэли, никогда не изгладится из се памяти. А если бы лорд Майкл настоял на своем и они с Никласом дрались бы на шпагах или пистолетах?.. Клер еще раз содрогнулась и попыталась повернуть свои мысли в другое русло.

Хотя вначале, когда Майкл у нее на глазах напал на Никласа, она готова была убить его, теперь, когда дуэль закончилась, ей стало до боли жаль майора. Пусть его нелепые обвинения в адрес Никласа, упоминание о якобы нанесенном ему, Майклу, страшном оскорблении — всего лишь плод больного ума, сам он, очевидно, искренне в них верил, ибо мука, написанная на его лице, была неподдельной. Клер вздохнула. Майкл был не первым солдатом, рассудок которого повредила война, и — увы — не последним.

Возможно, со временем его помутившийся разум прояснится, во всяком случае, она на это сильно надеялась.

Но до того, как сие случится, Майкл остается очень опасным. Хотя Никлас не считал своего старого друга способным на хладнокровное убийство, Клер не была в этом так уверена. Пожалуй, пора бы уже им возвращаться домой, в Уэльс. В одной из своих язвительных реплик Майкл намекнул, что не стал бы специально разыскивать Никласа; если повезет, то все получится точно по поговорке: с глаз долой — из сердца вон.

Когда Полли вернулась с подносом, на котором лежали бинты, лекарства и стояла миска с теплой водой. Клер с трудом заставила себя подняться с кресла. Взяв у Полли поднос, она отослала служанку спать, а сама отправилась по коридору к спальне Никласа. Дверь была слегка приоткрыта, поэтому девушка без стука отворила ее и вошла.

Никлас стоял на коленях возле камина и подбрасывал в огонь уголь. Увидев его. Клер едва не выронила поднос — ей показалось, что он совершенно голый. Но, присмотревшись, она заметила на нем что-то вроде набедренной повязки из полотенца — абсолютный минимум, требуемый приличиями, но явно недостаточный для ее душевного равновесия.

Видеть вблизи это красивое мускулистое тело, которым она, стыдясь, исподтишка любовалась, когда он плавал вместе с пингвинами, — от этого ей стало не по себе. Но еще больше Клер обеспокоил вид кровавых следов от кнута. Несколько запоздало она поняла, что Никлас разделся лишь для того, чтобы она могла обработать его раны. Эта мысль придала ей спокойствия: она здесь в качестве сиделки, а не любовницы.

Граф закончил подкладывать уголь в огонь, поставил каминный экран на место, поднялся и взял со стола бокал.

— Не желаете ли бренди? Сейчас, пожалуй, самый подходящий момент для того, чтобы на время отодвинуть я сторону ваши возражения против крепких напитков.

— Наш методистский принцип состоит в том, что человек должен принимать решения в соответствии с велениями своего сердца, а мое сердце говорит, что хорошо бы выпить чего-нибудь успокаивающего, — после короткого раздумья ответила Клер.

Он налил немного бренди и протянул ей бокал.

— Пейте осторожно. Это намного крепче хереса.

— Разве вам не полагается склонять меня к неумеренному потреблению спиртного? Я считала, что довести женщину до опьянения — стандартный прием соблазнителя.

— Я об этом думал, но поступить подобным образом было бы неспортивно, — сказал он с насмешкой — Нет уж, я соблазню вас честно.

— Нет, не соблазните, ни честно, ни бесчестно, — тут же отпарировала Клер. Хотя от жгучего вкуса бренди она поперхнулась, напиток действительно несколько успокоил ее расходившиеся нервы.

Потягивая бренди, она следила глазами за Никласом, который, держа в руке бокал, беспокойно мерил шагами комнату. Пытаясь подавить невольное смятение, охватившее се при виде его полуобнаженного тела, Клер приказала себе смотреть на Никласа только бесстрастным взглядом врача. Она заметила, что багровые полосы от кнута покрывают лишь его руки и верхнюю часть груди и спины, ноги же ничуть не пострадали.

«Клинический взгляд, Клер! Помни: надо сохранять чисто клинический взгляд». Поставив бокал на стол, она решительно сказала:

— Пора приниматься за дело. Сядьте, пожалуйста, на эту табуретку.

Он. молча подчинился. Клер осторожно промыла теплой водой раны, в которые попала грязь и волокна одежды. Никлас сидел, уставясь на противоположную стену и время от времени отхлебывая бренди. Клер сделала над собою усилие, чтобы не обращать внимания на игру его тугих мускулов, когда он менял позу. Но все ее плотские мысли вмиг исчезли, когда Никлас слегка застонал и невольно поморщился — очевидно, боль стала нестерпимой даже для его стоицизма.

— На вид эти раны ужасны и, должно быть, адски болят, но они неглубоки и ни одна из них больше не кровоточит, — тихо сказала Клер, присыпая следы от ударов кнута порошком базилика. — Я думала, что будет хуже.

— Наибольший ущерб кнут причиняет в том случае, когда жертва не может увернуться от удара, как, например, солдат, которого порют, привязав к столбу, — рассеянно заметил Никлас. — Движущаяся мишень несет куда меньший урон.

Клер перенесла внимание на его левую руку, на которой было несколько ссадин и кровоподтеков. Его пальцы крепко стиснули бокал, когда она начала вычищать засохшую кровь из раны на запястье.

— Странно, что пострадала только верхняя часть вашего тела. У лорда Майкла нет никакой фантазии — он продолжал наносить удары по одному и тому же участку.

Никлас взял графин и налил себе еще бренди.

— Все объясняется очень просто: он пытался сломать мне шею. Если бы Майкл сумел затянуть кнут на моем горле, а потом резко дернуть, то есть сделать с моей шеей то, что я проделал с его лодыжкой, — у него была бы неплохая возможность отправить меня на тот свет.

Клер замерла, потрясенная.

— Вы хотите сказать, что он намеревался с помощью этого трюка убить пас? Никлас поднял брови.

— Ну, разумеется. Ведь Майкл сказал, что хочет моей смерти, а он никогда не бросал слов на ветер.

У Клер затряслись руки. Бросив взгляд на ее лицо, Никлас тут же встал и проводил девушку к ближайшему креслу. Она закрыла лицо ладонями, не в силах прогнать из своего воображения ужасную картину того, что случилось бы, если б майору удалось захлестнуть кнут на шее Никласа.

— Простите: мне не следовало вам об этом говорить, — сказал Никлас, вновь садясь на свой табурет. — К тому же у него не было ни единого шанса на победу. Пару раз я наблюдал подобные схватки среди цыган, так что мне известны основные приемы боя на кнутах.

С трудом подавив подступающую истерику. Клер подняла взгляд.

— Вы были нравы, когда сказали, что он сумасшедший. Но почему он обратил свое безумие именно против вас, а не против кого-то другого? У вас есть предположения на этот счет?

— Я бы на вашем месте задал другой вопрос: прав ли был Майкл, когда обвинил меня в убийстве моей жены и деда?

Клер сделала нетерпеливое движение рукой.

— Я думаю, он просто хотел сказать что-нибудь шокирующее и факт их внезапной смерти подошел как нельзя лучше. К тому же, вряд ли лорда Майкла интересовала моя реакция на его слова. Он преследовал иную цель — как можно больше разозлить вас и вбить клин между вами и вашими друзьями.

Никлас встал и снова начал ходить из угла в угол.

— Вы такая невозмутимая… И все же вам наверняка приходило в голову, что я могу быть убийцей.

— Разумеется, когда четыре года назад умер ваш дед и погибла жена, я рассматривала такую возможность. — Она сложила руки на коленях и сплела пальцы, стараясь соответствовать образцу невозмутимости, каковым он ее считал. — Однако, хотя по временам вы и вспыхиваете как порох, я не думаю, что вы способны на насилие подобного рода.

Он накрутил шнур от звонка на столбик спинки кровати.

— Так вы считаете, что насилие бывает разных видов?

— Безусловно, — ответила она. — На мой взгляд, очевидно, что лорд Майкл вполне способен на умышленное убийство. Думаю, Люсьен, окажись он в крайних обстоятельствах, тоже на него пойдет — в случае необходимости он наверняка может быть безжалостным. Что же касается вас, то хотя вы и бываете иногда весьма опасны, что и доказали нынче вечером, вы бы предпочли обратить неприятную ситуацию в шутку или же просто как-то обойти ее. Я не могу себе представить, как вы убиваете человека, — разве что только защищая свою жизнь, да и то если этого совсем уж невозможно избежать.

Его губы искривились в усмешке.

— Сегодня вечером я чуть было не убил Майкла.

— Это был несчастный случай, — с жаром возразила Клер. — Вы думали, я не заметила, как вы его щадили? Он умеет ловко обращаться с кнутом, но вы куда проворнее. Вы могли бы изрезать Майкла на лоскутки, если бы захотели. Но вместо этого, выжидая случая вывести его из строя, позволили ему исполосовать вас куда сильнее, чем было необходимо.

— Вы многое замечаете. — Он подошел к ореховому туалетному столику и принялся складывать на нем столбики монет по размерам. — Пожалуй, даже слишком многое.

«Я замечаю все, что связано с тобой, Никлас». Она еще крепче сцепила пальцы.

— Характер работы моего отца был таков, что к нам домой приходили люди самого разного рода, так что я просто не могла не узнать кое-что о человеческой природе.

— Вы очень точно проанализировали характеры Майкла, Люсьена и мой — в том, что касается нашей склонности к насилию, — заметил Никлас, не отрывая взгляда от монет. — А что вы думаете о Рэйфе?

Клер на мгновение задумалась.

— Я его почти не знаю, но полагаю, что он похож на вас — не станет зря лезть в драку, но если ее не избежать, то сумеет за себя постоять.

— Вы даже опаснее, чем я считал, — сказал Никлас, слегка улыбнувшись. — Вы были совершенно правы, когда сказали, что я предпочитаю обходить неприятные ситуации, — полагаю, таков врожденный инстинкт всех цыган. Нас всегда гнали и преследовали, и, чтобы выжить, моему народу пришлось научиться сворачивать шатры и тихонько уходить прочь вместо того, чтобы оставаться на месте и ждать, когда их перережут. — Никлас, видимо, потеряв интерес к монетам, начал вертеть в руках серебряную коробочку для карт. — Вы спрашивали, почему Майкл обратил свое безумие против меня. Единственный ответ на этот вопрос, который приходит мне в голову, состоит в том, что Майкл, должно быть, зол на меня из-за старого графа. Хотя со своим собственным отцом, герцогом Эшбертоном, он был в довольно холодных отношениях, с моим дедом Майкл почему-то подружился. Старый граф, ничуть не стесняясь, говаривал, что предпочел бы иметь наследником Майкла, а не меня.

Никлас вынул из коробочки игральные карты и расположил их веером между большим и указательным пальцами.

— Мой дед был здоровым, крепким мужчиной вплоть до той ночи, когда скоропостижно умер. Возможно, Майкл действительно верит, что я угробил старика с помощью какого-то хитрого цыганского яда или колдовского наговора.

Отметив про себя, что Никлас подчеркнуто бесстрастно говорит о том, что в свое время должно было глубоко его ранить, Клер спросила:

— Вы завидовали Майклу из-за того, что он так хорошо ладил с вашим дедом?

Он со щелчком сложил карты в колоду и положил их обратно в коробочку.

— Будь я помоложе, меня это, возможно, и задевало бы, но к тому времени, когда Майкл поселился в Пенрите, мне уже было все равно. Если им обоим нравилось играть в деда и внука, что ж, пожалуйста, меня это нисколько не волновало. Большую часть своего времени я проводил в других местах.

Интересно, подумала Клер, старый граф нарочно противопоставлял Майкла Никласу, чтобы причинить боль своему внуку? Неужели покойный граф Эбердэр был так коварен и так жесток? Если да, то на том свете ему есть за что ответить. И так же как Эмили, Клер понадеялась, что он отвечает за свои грехи в очень жарком месте.

Решив, что пора закончить врачевание и наконец пойти к себе и повалиться на кровать. Клер взяла баночку мази из трав, прижала Никласа к туалетному столику и начала накладывать снадобье на самые легкие раны, где кожа была повреждена, но не кровоточила.

Он с шумом втянул в себя воздух, когда она коснулась особенно болезненного места на спине, но не шевельнулся.

— А как насчет вашей собственной способности к насилию, Клер? Ни за что не поверю, что вы тихая, безропотная мисс, которая и мухи не обидит.

— Что ж… Я считаю, что мир лучше войны и что если тебя ударили по щеке, подставить другую — гораздо лучше, нежели разбить голову. — Она намазала полосу содранной кожи, тянущуюся от его ключицы до ребер. — Однако — хотя я не особенно горжусь этим признанием — подозреваю, что я могла бы быть очень свирепой, защищая тех, кого люблю. К примеру, если бы какой-нибудь негодяй вломился в школу и угрожал моим детям.

«Или если бы кто-нибудь угрожал Никласу». Она вновь подошла к подносу, чтобы взять бинт.

— Я собираюсь перевязать самые глубокие раны. Она наложила повязку на его запястье, затем принялась бинтовать полоской муслина его грудь.

— А как целуется Люсьен? — вдруг небрежно спросил Никлас.

— Что?

Она была так ошеломлена, что чуть не выронила бинт.

— Ах, вот вы о чем. Да, он поцеловал меня, когда объявили, что Наполеон отрекся от престола. Полагаю, его поцелуй был довольно мил — впрочем, я как-то не обратила на это внимания. — Она продела бинт у Никласа под мышкой и завязала аккуратный узел на плече. Муслин казался очень белым на фоне его смуглой кожи. — Ведь он — не вы.

— В следующий раз, когда мне понадобится слегка сбить с Люсьена спесь, я расскажу ему, как низко вы оценили его умение.

— Вы не можете… — начала она, заискивающе глядя на него, и, заметив легкую улыбку на его лице, неуверенно улыбнулась в ответ. — Ну конечно же, вы шутите.

— Разумеется, шучу. Причуды — это как раз по моей части. — Никлас отступил в сторону и повел плечами, чтобы проверить, насколько сильно они болят. — А почему вы сказали, что Люсьен может быть безжалостным? Вы совершенно правы, но удивительно, что вам удалось понять это, встретившись с ним всего несколько раз, да и то когда он вел себя наилучшим образом.

Клер начала складывать свои снадобья обратно на поднос.

— Я просто почувствовала это, вот и все. Хотя он превосходно играет роль обычного светского щеголя, в нем есть нечто такое, что приводит на ум мысль о холодном стальном клинке. — Она улыбнулась. — Я испугала его своей догадкой о том, что его служба в Уайтхолле связана с разведкой и что вы работали на него.

— Боже праведный, так вы об этом догадались? Пожалуй, вам самой следовало бы поступить на службу в разведку.

Сказав это, Никлас допил бренди, после чего в раздумье посмотрел на графин.

— Примите настойку опия, — посоветовала Клер. — Это лучше, чем пытаться заглушить боль с помощью бренди.

— Я не нуждаюсь ни в том, ни в другом. — Он сжал зубы и поставил пустой бокал рядом с графином. — Спасибо за то, что подлатали меня. Мне жаль, что ваш первый бал окончился таким образом.

— Во всяком случае, это было незабываемо. — Она взяла поднос и направилась к двери.

— Клер, подождите, — проговорил Никлас, и в голосе его послышалась напряженная нотка. Она обернулась.

— Да?

Он стоял, глядя в окно на безмолвную улицу, дыхание его было учащенным, а правая рука то сжимала, то отпускала край занавески. Не дождавшись ответа. Клер сказала:

— Вы хотите меня о чем-то попросить?

— Клер, вы не могли бы остаться со мной до конца ночи? — с трудом, запинаясь, словно каждое слово вытягивали из него раскаленными щипцами, проговорил Никлас.

— Вы хотите, чтобы я спала с вами? — тупо переспросила она, удивившись этой просьбе еще больше, чем его странному вопросу о том, как целуется Люсьен.

Никлас отвернулся от окна; в комнате слышалось его тяжелое, хриплое дыхание. Клер внезапно осознала, что сейчас он впервые после встречи с лордом Майклом смотрит ей прямо в лицо, и ее поразила та ничем не прикрытая мука, которую она увидела в его глазах. И тут ей вдруг стало совершенно ясно, что все его бесстрастие было не более чем маской. Как же она раньше не сообразила? Как могла быть такой дурой? Хотя все кругом твердили ей о ее проницательности, она как последняя идиотка так и не смогла понять, почему Никлас то и дело вскакивает с места и шагает из угла в угол (чего раньше за ним не водилось) и к тому же избегает смотреть ей в глаза.

Но теперь вся его тщательно сконструированная личина рассыпалась, обнажив, что таилось под ней. У Клер защемило сердце: хотя она и раньше догадывалась, что человеку, свято верящему в дружбу, должно быть очень больно, когда от него отворачивается близкий друг, действительность превзошла самые худшие се опасения.

Неверно истолковав выражение, появившееся на ее лице, он, запинаясь, сказал:

— Не как любовница, а… как друг. — Он снова судорожно стиснул занавеску, и жилы на тыльной стороне его руки выступили так, что стали похожи на канаты.

От жалости у Клер слезы навернулись на глаза. Но она не заплакала, а поставила поднос и спокойно сказала:

— Конечно, я останусь, раз вы этого хотите. Он стремительно прошел через всю комнату и изо всех сил сжал ее в объятиях.

— Вы же ранены! Вам, наверное, больно, — попыталась она урезонить его.

— Вовсе нет, — сдавленно ответил Никлас. Клер ему не поверила, но было очевидно, что его нужда в ее близости куда острее, чем испытываемое им физическое страдание. Она явственно ощущала, как сильно ему хочется теплоты, дружеского участия — чего-то такого, что могло бы облегчить боль от предательства, которое он пережил этим вечером.

Осторожно, стараясь не касаться его ран и кровоподтеков, Клер обвила руками его талию и прислонилась лбом к щеке. Они простояли так долго. Потом, когда его дыхание стало более ровным, Никлас отпустил ее и сказал:

— Вы дрожите. Ложитесь в постель и согрейтесь, я присоединюсь к вам через минуту.

Он вышел в гардеробную; Клер потушила лампы, сняла халат, положила его на стул и, освещаемая только огнем в камине, легла в его постель. Она чувствовала робость, но все же ни секунды не сомневалась, что поступает правильно, потому что считала сострадание важнее, чем соблюдение приличий.

Вскоре Никлас вернулся, одетый в ночную рубашку. Клер улыбнулась, догадываясь, что он напялил это одеяние из уважения к ее девической стыдливости, поскольку рубашка выглядела так, словно до сих пор ее никогда не надевали.

Так как бинты были теперь скрыты, вид у Никласа снова стал нормальным, если не считать выражения безысходного страдания на его лице.

Он лег слева от Клер, повернувшись к ней той стороной тела, которая меньше пострадала от ударов Майкла. Легко коснувшись губами ее губ, Никлас положил голову Клер на свое плечо и начал перебирать пальцами ее волосы.

— Я так не хотел оставаться один, — прошептал он.

— Я тоже рада, что не осталась одна нынче ночью, — честно призналась она, прижавшись к его боку. Клер знала: ему нужно, чтобы она была рядом — ничто другое не могло сейчас облегчить его боль, и физическую, и душевную. А ей было необходимо, чтобы рядом был он. Он заговорил еще только раз, сказав с тоской:

— Он всегда называл меня Никласом.

А теперь Майкл обращался к нему холодно и безлично:

«Эбердэр». Клер мысленно поклялась: что бы ни произошло в будущем, она никогда не станет одной из тех, кто предал дружбу Никласа.

Глава 19

Хотя Никлас думал, что не сможет заснуть, нежное тепло.

Клер успокоило его боль и горе, и он погрузился в сон. Проснувшись на рассвете, Никлас продолжал лежать неподвижно, не желая будить женщину, которая спала в его объятиях. Худшее было уже позади: он пережил другие предательства, переживет и это. Но вчера ему пришлось бы намного тяжелее, если б рядом не было Клер.

Прошлой ночью он, как ему казалось, довольно хорошо скрывал свои чувства — но только до того момента, когда Клер собралась уйти. Тогда на него вдруг нахлынула волна безысходного отчаяния. В то мгновение он готов был встать на колени и умолять ее остаться.

Конечно, лучше бы ему тогда сдержаться и дать волю своим эмоциям только после ее ухода, потому что показать свою слабость — это всегда ошибка. Но не в его правилах было терзаться из-за того, чего нельзя изменить, и сейчас он тоже не стал этого делать.

И уж само собой разумеется, он нисколько не сожалел о том, что Клер очутилась в его постели. От нее все еще исходил слабый запах экзотических духов, и это живо напомнило ему, как ослепительно она выглядела вчера. Да и нынче утром, в своей монашески простой ночной рубашке, с растрепавшейся косой она была прелестна и куда более соблазнительна, чем самая дорогая куртизанка.

Он представил себе, что они уже любовники и что скоро он разбудит ее поцелуем, который станет первым шагом к их полной близости. Его взгляд переместился на ее губы. Даже когда она сердито поджимала их, как и подобает строгой школьной учительнице, ей все равно не удавалось скрыть, насколько они полные и красивые. В рассеянном утреннем свете они так притягивали и манили, что Никлас едва сдержал желание попробовать их на вкус.

Он начал перебирать в уме самые памятные из их поцелуев. Перечень получился длинным, потому что Клер оказалась способной ученицей и быстро перенимала искусство чувственности. Это не удивляло его, ибо он уже давно убедился, что именно умные женщины наиболее хороши в постели. Когда Клер наконец станет его любовницей, ей не будет равных.

Но поскольку это еще не произошло, он должен обуздывать свои желания. Никлас не думал, что это будет так трудно — до того момента, когда осознал, что уже ласкает ее стройное тело. Он приказал себе немедленно прекратить, но его рука, замерев на ее левой груди, наотрез отказалась повиноваться. Через скромную плотную фланель он чувствовал, как бьется сердце Клер.

«Все, хватит, пора убрать руку», — строго-настрого сказал себе Никлас, и его рука приподнялась на пару дюймов — как раз настолько, чтобы кончики пальцев коснулись соска Клер и начали гладить его, пока он не стал восхитительно твердым.

Никласу захотелось одновременно и рассмеяться, и выругаться: его тело отказывается подчиниться разуму, и это забавно. Но и весьма опасно.

Клер блаженно вздохнула, и еще теснее прижалась к нему; ее рука скользнула вниз по его торсу. На мгновение желание пересилило в нем все доводы рассудка, и он наклонился над ней. Сейчас он поцелует ее глубоким, страстным поцелуем, чтобы к тому моменту, когда она проснется, ее тело было уже полностью возбуждено. Никласу не терпелось спять наконец фланелевую броню и обнажить шелковистую кожу Клер. Когда он будет целовать ее груди, она наверняка издаст тот пленительный сдавленный горловой звук, который ему уже доводилось слышать. Потом ее глаза медленно закроются и сгорающее от желания тело постепенно одержит верх над слишком деятельным для женщины умом. Эта фантазия представилась Никласу столь живо и ярко, что он чуть было не поддался ей.

Но разумеется, желаемое так и не стало действительным. На миг Никлас почувствовал себя парализованным, зажатым, как в тисках, между плотским вожделением и велениями совести. Пытаясь вырваться из этого оцепенения, он заставил себя подумать о самом худшем событии в своей жизни, событии до того омерзительном, что при одном воспоминании о нем обуревавшее его желание угасло — правда, не совсем, но вполне достаточно для того, чтобы Никлас овладел собой и смог пошевелиться.

Стараясь не потревожить Клер, он бережно вытащил свою правую руку из-под ее головы и тут же сморщился, почувствовав боль от многочисленных ран и кровоподтеков, которые доселе не давали о себе знать. Но несмотря на всю его осторожность, Клер проснулась.

Ее длинные темные ресницы взметнулись вверх, и глубокие синие глаза взглянули прямо ему в лицо. Никлас увидел в них робость, но не уловил и тени сожаления.

— Вы смогли уснуть? — спросила она.

— Да, смог и спал лучше, чем ожидал. Она села, скрестив ноги и завернувшись в одеяло, и устремила па него взгляд, полный сонного любопытства.

— Вы все время твердили, что собираетесь соблазнить меня, а сами между тем пропускаете такой великолепный случай! Конечно, я очень ценю вашу сдержанность, но по правде сказать, она кажется мне странной.

Он криво усмехнулся.

— Я попросил вас остаться со мною на ночь в качестве друга, то есть выразил свое желание в такой форме, что отказать мне вам было бы нелегко. Посему воспользоваться вашим положением в подобной ситуации я посчитал бесчестным. Клер издала короткий горловой смешок.

— Мужской кодекс чести непонятен и непоследователен.

— Несомненно, вы правы.

Взгляд Никласа уперся в ворот сорочки Клер, где виднелся крошечный треугольник обнаженной кожи. Поскольку это была единственная видимая глазу часть ее тела, вид этого треугольника вдруг показался Никласу настолько эротичным, что он мысленно возблагодарил Бога за то, что одет в просторную ночную рубашку, полностью скрывающую степень готовности его мужского естества. Силясь повернуть свои мысли к иным, более возвышенным, темам, он объяснил:

— Честь, как и вера методиста, — нечто весьма и весьма личное. Так, я могу, нисколько не терзаясь угрызениями совести, соблазнить вас и погубить вашу репутацию, однако я ни в коем случае не стану добиваться этой цели обманным путем.

— И какой же из вас после этого цыган? — полушутливо спросила Клер. — А я-то думала, что хитрость и уловки составляют самую суть жизни народа вашей матери.

Никлас улыбнулся.

— Так оно и есть, по меня, увы, не обошла своим тлетворным влиянием традиционная британская мораль.

Клер прикусила полную нижнюю губку — и ему нестерпимо захотелось тоже почувствовать ее вкус. Желание было так сильно, что Никлас едва расслышал вопрос Клер о том, скоро ли они отправятся домой.

— В Лондоне было чудесно, но нам надо столько всего сделать в Пенрите, — пояснила она.

— Вы пытаетесь увести меня подальше от линии огня, не так ли?

— Да, — призналась Клер. — Не думаю, что лорду Майклу понравился исход вашего вчерашнего поединка.

— Согласен, но уверяю вас, он не станет стрелять мне в спину, — попытался успокоить ее Никлас. — А навязать мне новую дуэль ему не удастся. Я этого просто не допущу.

На лице Клер отразились сомнение — слова Никласа явно ее не убедили.

— Надеюсь, вы правы, и все же мне хотелось бы поскорее вернуться в Уэльс. Достопримечательностями Лондона я уже сыта по горло — дальше некуда.

— Большую часть моих дел я завершу в ближайшие несколько дней, и после этого мы сразу же уедем, — ответил он.

— Отлично.

Вмиг повеселев, Клер выскочила из постели.

— Теперь мне надо побыстрее добраться до собственной спальни, — с озабоченным видом проговорила она. — К счастью, сейчас еще очень рано, так что никто из слуг не узнает, где я провела ночь.

— Разве так важно, что они подумают? Надевая поверх рубашки бархатный халат, Клер с грустной улыбкой посмотрела на Никласа.

— Может быть, для кого-то это и не имеет значения, но поскольку я не получила аристократического воспитания, я не обладаю вашим возвышенным безразличием к мнению других людей.

Когда она взялась за ручку двери, Никласу, как и накануне, показалось, будто от пего с кровью отрывают что-то очень родное и дорогое, — правда, сейчас это чувство было слабее, по суть его осталась прежней. Сознавая, что ведет себя как набитый дурак, он сказал:

— Я хотел бы получить свой сегодняшний поцелуй. Клер повернулась к нему лицом, сразу насторожившись.

— А не лучше ли отложить его на более позднее время?

— Все в ваших руках: если хотите, потом я поцелую вас еще.

Он в два шага преодолел разделявшее их расстояние и сжал ее в объятиях. У Клер перехватило дыхание, когда сквозь ткань своей и его ночной рубашки она почувствовала, как выпирает его мужская плоть; но она не отстранилась.

Никлас медленно, с наслаждением прикусил зубами ее нижнюю губу, которая отчего-то так притягивала его несколько минут назад. Ее рот раскрылся, и неровное теплое дыхание ласково обдало его щеку. Когда их губы слились и его язык проник в горячую трепещущую глубину, ее язык с готовностью ответил, сперва легким прикосновением, а затем, словно дразня, метнулся в сторону.

Поцелуй длился и длился, от него занималось дыхание и сердце начинало колотиться все чаще и чаще. Никлас смутно осознал, что притиснул Клер к двери и что их чресла трутся друг о друга в глубоко эротической имитации полового акта. Он легко поднял ее ночную рубашку и халат, жадно обхватил ладонью обнаженную ягодицу и еще крепче прижал тело девушки к своей разгоряченной плоти.

— Клер… — проговорил он хрипло. — Ты такая красивая. Такая желанная.

Ему не следовало произносить это вслух; звук его голоса заставил Клер открыть ошалевшие глаза.

— Хватит… Перестаньте… — сдавленным голосом сказала она.

Никлас уже настолько распалился, что почти забыл об их уговоре. А вспомнив, простонал:

— Вчера я не получил своего очередного законного поцелуя. Можно, я получу его сейчас? — И, не дожидаясь ответа, припал губами к ее горлу.

Клер задохнулась от острого наслаждения, но взяла себя в руки.

— Нет! Вчерашний день прошел, и вы не имеете права получать поцелуи задним числом. И потом… Пусть даже вы и пропустили один — ведь было множество внедоговорных.

Первобытный самец в нем все никак не желал сдаваться. Никлас сжал ее гладкую тугую ягодицу.

— А как насчет завтрашнего поцелуя? Можно я получу его?

Клер нервно засмеялась.

— Если бы мы начали отсчет поцелуев, причитающихся вам в будущем, то дошли бы уже до 1836 года. Хватит, Никлас, хватит.

Хватит. Он хрипло, с шумом выдохнул воздух. Сейчас же убери руку, хотя ей тягостно будет ощутить пустоту. Пусть халат снова закроет красивые голые ноги Клер. Обопрись ладонями о дверь и оттолкнись подальше — и от двери, и от нее. Отведи взгляд и не смотри на ее влажные пухлые губы и в се затуманенные страстью глаза.

Честь. Помни о чести.

А теперь открой дверь, чтобы Клер могла уйти, пока, черт побери, еще не поздно.

Никлас чувствовал, что перед этим надо непременно сказать ей кое-что.

— Клер, — он с трудом сглотнул и отодвинулся от нес на безопасное расстояние. — Спасибо, что остались со мной ночью.

— А как же иначе? Ведь я ваш друг. — Она одарила его лучезарной улыбкой и беззвучно выскользнула из комнаты.

А он еще долго смотрел на закрытую дверь; и тело, и душу его обуревали желания; некоторые из них были просты, другие же — нет.

Кто бы мог подумать, что чинная школьная учительница окажется такой чувственной?

И кто бы осмелился предсказать, что несносная женщина, явившаяся в Эбердэр, чтобы досаждать ему, станет его другом?

Важный привратник «Уайтс-клуба» поздоровался с Никласом так, словно последний раз тот заглядывал сюда не далее как вчера. Знаменитый клуб для избранных выглядел точно так же, как и четыре года назад, что было совсем неудивительно. Странным показалось бы другое — если б здесь случились хоть какие-то перемены.

Поскольку Рэйф еще не появился, Никлас лениво прошел в читальню и взял со стола последний номер «Таймс». Как и следовало ожидать, большая часть газеты была посвящена отречению Наполеона, а также предположениям по поводу будущего устройства мира и хвалебным статьям о триумфе британского мужества и британской мудрости.

Услышав знакомый голос, Никлас поднял взгляд и увидел направлявшегося к нему Рэйфа, по тут герцогу преградил дорогу какой-то переполненный энтузиазмом юнец.

— Ваша светлость, вы еще не слышали последнюю новость? — взволнованно залопотал он. — Говорят, что династия, основанная Наполеоном, будет отстранена от наследования и престол Франции вновь займут Бурбоны!

Пригвоздив юнца к месту ледяным взглядом, Рэйф холод но обронил:

— В самом деле?

Молодой человек покраснел, как рак, и, пятясь, ретировался, бормоча бессвязные извинения.

Никлас наблюдал за этой сценой с сардонической усмешкой. Когда Рэйф подошел, он заметил:

— Теперь ты еще лучше отбриваешь нахалов, чем четыре года назад.

— Надеюсь, что так, — ответил Рэйф с ленивой улыбкой. — У меня была большая практика.

Никлас расхохотался.

— Хотел бы я знать, скольким жителям подлунного мира дозволено видеть тебя таким, какой ты есть на самом деле?

— О, мое высокомерие абсолютно подлинное, в нем нет наигрыша. Поскольку в тебе высокомерия нет, ты с трудом различаешь его в натуре других людей, — заметил Рэйф. — Но если ты хочешь спросить, в обществе скольких людей я полностью расслабляюсь, то таких наберется не больше шести.

С этими словами он дружески положил руку па плечо Никласа — что было редкостью, потому что герцог Кандоувер нечасто столь открыто выказывал кому-либо свою приязнь. Не ожидавший этого прикосновения, Никлас вздрогнул от боли.

— О черт! — Рэйф торопливо убрал руку. — Прости, дело в том, что выглядишь ты совсем как обычно, вот я и забыл, что спина у тебя разрисована, как шахматная доска. Тебе очень скверно?

Никлас пожал плечами, хотя это простое движение далось ему с трудом.

— Ничего особенного.

Рэйфа этот ответ, похоже, не убедил, однако он не стал задавать новых вопросов.

— Ты не против, если мы сразу же перейдем в столовую? Вчера я был до того занят, исполняя роль хозяина дома, что не смог толком поужинать, а нынче утром пропустил завтрак.

— Хорошо, идем. Знаешь, после того, что случилось прошлой ночью, я не был уверен, что ты придешь в «Уайтс-клуб», как мы договаривались, — ведь Майкл решит, что ты общаешься с его врагом.

— Полно говорить глупости — я не собираюсь отказываться от одного из своих друзей только потому, что другой мой друг временно спятил. — Рэйф улыбнулся уголками губ. — К тому же он ни о чем не узнает.

В столовой на расположенных вдоль стен буфетах стояли блюда с холодным мясом разных видов и другими кушаньями. В этот ранний час большинство столиков было свободно, так что, выбрав себе еду, они без труда нашли уединённый уголок, где можно было поговорить без помех. Увидев герцога, официант тотчас, не дожидаясь просьбы, принес ему бутылку белого рейнвейна, после чего удалился. Когда они остались одни, Никлас спросил:

— Как чувствует себя Майкл?

Рэйф разрезал пополам маринованную луковицу и съел ее с куском говядины.

— Физически он в порядке, если не считать чертовской головной боли. Доктор, осматривавший его, подтвердил диагноз Клер. — Он бросил на Никласа испытующий взгляд. — Кстати, она мне очень понравилась. У нее явно есть голова на плечах. — Мгновение помолчав, он добавил: — Да и сами плечи весьма недурны.

— Согласен и с первым, и со вторым, — невозмутимо ответил Никлас, которому нисколько не хотелось обсуждать свои более чем странные отношения с Клер. — Я рад, что он серьезно не пострадал, но как насчет состояния его рассудка?

— Я навестил его сегодня утром. Он вел себя вежливо, но чрезвычайно замкнуто, как будто мы с ним едва знакомы. О вчерашней дуэли не упомянул вовсе. — Рэйф заколебался, словно решая, стоит ли рассказывать остальное. — Когда я произнес твое имя, он тут же спрятался в свою скорлупу. Даже не намекнул, почему он вдруг так взорвался вчера вечером, и не сказал, собирается ли вызвать тебя снова.

— Если он даже и попытается, я не позволю ему навязать мне еще одну дуэль.

— Даже если он нанесет оскорбление мисс Морган? Рот Никласа сжался в тонкую линию, однако он ответил:

— Даже в этом случае. У меня достаточно терпения, чтобы выдержать все его инсинуации. И мне совершенно наплевать на его угрозы ославить меня трусом — моя гордость не такого сорта, чтобы она могла от этого пострадать.

— Ты, возможно, и не станешь с ним драться, но это вовсе не значит; что он не станет драться с тобой. Никлас бросил на герцога острый взгляд.

— Как бы ни был разъярен Майкл, он никогда не попытается убить меня иначе, как в честном бою. Лицо Рэйфа выразило беспокойство.

— Мне бы твою уверенность, — сказал он. Никлас фыркнул.

— Полно, Рэйф, ты же хорошо знаешь Майкла. Он может быть упрямым идиотом, но он не способен повести себя бесчестно.

— Четыре года на войне могут изменить любого. Кстати, это его собственные слова.

Поскольку предостережение исходило от Рэйфа, Никлас задумался. Он знал Майкла Кеньона больше двадцати лет, и в хорошие времена, и в плохие. Майкл всегда был очень вспыльчив — но также очень щепетилен в вопросах чести. Он может быть опасным, это правда. Но не вероломным.

— Нет, он не мог настолько измениться. Только не Майкл!

— Наверняка ты прав, а я беспокоюсь без нужды, — сказал Рэйф, доверху наполняя их бокалы рейнвейном. — Собственно говоря, в ближайшее время Майкл будет слишком занят, чтобы заниматься мщением. Нынче утром он сообщил мне, что не вернется в армию и продаст свой офицерский патент.

— Вот и отлично. В отсутствие битв его безумию нечем будет питаться, и со временем он снова станет самим собой.

— Я искренне на это надеюсь. — Рэйф переменил тему и нарочито бодрым тоном спросил: — А ты действительно вспомнил, как вы встречались с Джейн Уэлкот в Блекхейме, или же просто сказал ей это из вежливости?

— В самом деле вспомнил, хотя обстоятельства этой встречи были таковы, что джентльмен не может о них рассказывать. — Никлас усмехнулся. — Даже я не могу.

— И не надо — у меня богатая фантазия. — Рэйф отрезал кусочек зайца, тушенного в горшочке. — Между прочим, я и означенная леди собираемся вскоре расстаться. В последнее время она начала меня утомлять.

Поскольку человеку благовоспитанному не полагалось отвечать па замечания подобного рода, Никлас продолжал усердно жевать свой пирог со свининой. Легкие, ни к чему не обязывающие любовные связи Рэйфа редко длились более полугода, и леди Уэлкот явно была не той женщиной, которая могла бы это изменить.

Никлас подумал о Клер с ее упрямством, с ее несносными моральными принципами, с ее честностью и душевной теплотой. Хотя у его маленькой валлийской розы было полным-полно шипов, он бы не променял неделю с ней на год, проведенный в обществе любой из лощеных светских дам Рэйфа.

Никлас откусил еще один кусок пирога. Недели пролетали одна за другой, а он так и не сумел сделать Клер своей любовницей. Сейчас самое время. Надо умно использовать предстоящие несколько дней, ведь нетрудно догадаться, что она скорее уступит ему в безличном, чужом для нее Лондоне, чем в долине, где все напоминает о ее прежней жизни.

Он допил свой рейнвейн. Она должна принадлежать ему душой и телом до того, как истекут злосчастные три месяца. Никакой другой исход неприемлем, потому что он ни за что не выпустит ее из рук.

Отодвинув пустую тарелку, Никлас спросил:

— А чем ты занимался, пока я был за границей? Интересно, твой великолепный чалый с рыжим жеребчик все еще участвует в скачках?

— Нет, но от него родился такой же великолепный жеребенок, — ответил Рэйф. Потом разговор плавно перешел с лошадей на политику, а с нее па другие темы. Никлас чувствовал себя на верху блаженства. С Рэйфом, как и с Люсьеном, можно было легко заговорить о чем угодно, сколько бы времени ни прошло с их последней встречи.

Когда-то так было и с Майклом.

Сердито отогнав эту непрошеную мысль, Никлас встал из-за стола.

— У меня назначена встреча с моим стряпчим, так что мне пора. Через несколько дней я опять уеду в Уэльс, но надеюсь в скором времени вернуться в Лондон.

— Рад это слышать. Может, погостишь летом несколько недель у меня в замке Бури?

— Если мои дела в Пенрите уладятся, то с удовольствием. А если я не смогу уехать, то помни: в Эбердэре ты всегда желанный гость.

Когда они пожимали на прощание друг другу руки, Рэйф серьезно сказал:

— Я знаю, ты не беспокоишься из-за того, что может выкинуть Майкл, но… пожалуйста, окажи мне услугу: будь осторожен.

На этой отрезвляющей ноте они и расстались.

Клер была до смерти рада, что Никлас провел весь день вне дома: ей требовалось время, чтобы прийти в себя после их утренних объятий. Проведенная с ним ночь сделала ее чрезвычайно податливой, и утром она чуть было не уступила его домогательствам. Странно, что она вообще сумела сказать «хватит» — это в се-то тогдашнем состоянии полнейшего одурения!

Слава Богу, что он уже использовал свой сегодняшний поцелуй — потому что она до сих пор чувствовала себя опасно беззащитной и уязвимой. Может быть, стоит засчитать ему тот поцелуй в шею, который он сорвал без спроса, пока пытался выпросить у нее еще один — в губы? Тогда она будет избавлена от его домогательств — таких манящих! — и весь завтрашний день.

К ужину, когда Никлас вернулся в Эбердэр-Хаус, Клер удалось подавить в себе плотские инстинкты. Если только ей не придется провести с ним еще одну ночь, ее добродетель будет в безопасности.

— Вы пойдете со мной в библиотеку? — спросил Никлас, когда ужин закончился. — Я хотел бы показать вам договор об аренде пенритской шахты. Кто знает, возможно, вы сумеете увидеть в нем что-нибудь такое, чего не заметили мы с моим стряпчим.

— Вы пытаетесь найти способ разорвать этот договор, чтобы самому управлять шахтой?

— Совершенно верно. — Он недовольно скривился. — Мой стряпчий утверждает, что в общем-то в суд можно обращаться с чем угодно, однако именно этот конкретный договор составлен так просто, что в нем очень трудно найти слабое место. Длинный и сложный документ было бы легче оспаривать.

Хотя они часто говорили о делах, сейчас Никлас впервые попросил Клер помочь ему, и она почувствовала себя польщенной. Более того, направляясь в библиотеку, она вдруг осознала, что сегодня вечером он держится с нею не так, как раньше. Ее осенила чудесная мысль: теперь, когда они стали друзьями, возможно, он оставит свои попытки совратить ее.

Их отношения всегда представляли из себя странную смесь: наполовину сопернические, наполовину товарищеские; но после прошедшей ночи все изменилось: то, что связывало их теперь, не было простым плотским влечением. Никлас знает, что если он совратит Клер, вся жизнь ее будет разрушена, но она его друг. а раз так, то вряд ли он захочет погубить, ее репутацию и поставить под удар ее дальнейшую судьбу.

Чем больше девушка об этом думала, тем больше уверялась, что отныне ей не придется бояться его домогательств. В пользу этой теории говорил и тот факт, что после возвращения домой он ни разу не дотронулся до нес, что было весьма необычно.

Хотя ей будет недоставать его поцелуев — ужасно недоставать! — она с радостью бросит ту опасную игру, которую они затеяли На протяжении нескольких недель Клер приходилось балансировать на самом краю утеса. Один неверный шаг — и она могла полететь в пропасть. Будет куда безопаснее и приятнее провести с Никласом оставшийся до истечения трех месяцев срок как брат и сестра. А потом она сможет вернуться в Пенрит, и все в се жизни станет как раньше.

Клер понимала — не понимать это было бы глупо, — что Никлас не сделается монахом. Распростившись с надеждой заполучить в свою постель ее, он очень скоро найдет более сговорчивую женщину. Эта мысль отнюдь не вызывала у Клер восторга, сказать по правде, она была ей отвратительна. Но если не знать подробностей, то можно это выдержать. Лучше быть его другом, чем одной из нескончаемой вереницы любовниц…

Когда они вошли в библиотеку, Никлас дал ей копию арендного договора, и Клер села, чтобы внимательно изучить его. Пока она читала, он взял свою арфу и начал негромко играть.

Прочитав договор три раза. Клер положила его на стол.

— Я понимаю, что вы имели в виду, когда сетовали на простоту этого документа. Здесь говорится только одно, что лорд Майкл Кеньон или его представители имеют право добывать уголь на таком-то и таком-то участке в течение двадцати одного года. Будь арендная плата установлена в виде процента от прибыли, вы могли бы выиграть дело, если бы доказали, что Майкл ворует, но поскольку арендная плата представляет собой фиксированную сумму, с этой стороны под договор не подкопаешься.

— И к сожалению, эти пятьсот фунтов выплачиваются исправно, день в день, — заметил Никлас. — Я проверял, в надежде, что компания хоть раз просрочила платеж, но — увы! — они всегда платили вовремя.

— А не могло ли случиться так, что шахтные выработки вышли за пределы арендуемого участка земли? Он вскинул брови.

— Это неплохая мысль. Участок, который мой дед отдал в аренду, весьма обширен, и вполне может статься, что шахтные выработки не вышли за его границы, но я непременно велю изучить этот вопрос. А какие-нибудь другие идеи у вас есть?

— Увы, ничего другого я придумать не могу. Он улыбнулся.

— Ваша идея куда лучше, чем предложение моего стряпчего. Он посоветовал мне подать иск в суд — на том основании, что Майкл, дескать, злоупотребил своим влиянием на моего деда, чтобы получить в аренду пенритскую шахту, и тем самым лишил меня законной части моего наследства. Это был бы слабый ход: во-первых, пятьсот фунтов стерлингов в год — вполне приемлемая арендная плата, а во-вторых, подписывая арендный договор, мой дед находился в здравом уме и твердой памяти. Но как бы там ни было, мы еще подумаем над тем, как оспорить договор в судебном порядке.

Он снова заиграл на арфе и запел по-валлийски. Клер сбросила туфли и, поджав ноги, уселась на диван. Никлас уговорил ее спеть вместе с ним. У Клер был ничем не примечательный голос, но многолетнее исполнение религиозных гимнов придало ему силу и гибкость, к тому же, как все валлийцы, она любила петь.

Они переходили от песни к песне, то валлийской, то английской. Клер вторила Никласу, когда знала слова, а когда не знала, с удовольствием слушала. Это был чисто дружеский вечер, и она наслаждалась каждой его минутой и каждой нотой песен. Правда, Никлас, склонившийся над арфой и вдохновенно музицирующий, выглядел невероятно романтично, но тут уж ничего нельзя было поделать. Главное — это то, что они могли наслаждаться обществом друг друга, не чувствуя напряжения и скованности.

Она продолжала так думать до того момента, пока Никлас не начал любовные песни. Теперь каждый его брошенный на нее взгляд был почти осязаемой лаской, каждая душещипательная фраза была обращена к ней, и прежде чем осознать грозящую ей опасность. Клер уже оказалась на полпути к гибели. Без единого прикосновения Никлас размягчал се сопротивление и готовил для своей постели.

Мечтательное довольство Клер вмиг испарилось. Настороженно выпрямившись, она гневно воскликнула:

— Вы опять пытаетесь меня соблазнить!

Он закончил песню, которую пел, после чего улыбнулся ей невинной улыбкой.

— О чем это вы? Да я с самого утра ни разу до вас даже не дотронулся.

Она нахмурилась.

— Но песни, которые вы посте, способны вскружить голову любой женщине.

Его улыбка стала шире.

— Дай-то Бог.

Все ее надежды рухнули; она поняла, что ничего не изменилось.

— А я-то подумала, что вы решили отказаться от попыток соблазнить меня, — с горечью сказала Клер: — Если мы друзья, то как вы можете стремиться разрушить мою жизнь?

— Все дело в том, что я совершено искренне не считаю страсть чем-то разрушительным. — Его пальцы пробежали по струнам. — Я считаю ее освобождением. Полной реализацией личности. Недаром, когда мы заключали наш договор, я сказал, что если выиграю, то выиграем мы оба.

— А если выиграю я, то вы проиграете, — отрезала Клер. — Я предпочитаю именно такой исход.

Она встала с дивана, надела туфли и направилась к двери. Клер понимала: в данной ситуации неразумно чувствовать, что тебя предали, — ведь уверенность в том, что Никлас отказался от борьбы, была порождена лишь ее собственным воображением, — и все же девушку жгла обида. Когда он нуждался в ней вчера ночью, она тут же отмела прочь все свои страхи и сомнения, чтобы помочь ему, но Никлас не захотел отплатить добром за добро.

Она была уже почти у самой двери, когда он снова запел. Клер узнала песню — ее сочинил в двенадцатом веке принц-поэт по имени Хайвел ап Оуэн Гвинедд. Она слышала этот напев не раз, но никогда прежде он не звучал так волшебно, как сейчас, когда его пел Никлас.

Мой выбор пал на стройную, как тростника, деву,

Прекрасную и высокую, и пурпурном плаще.

Завороженная музыкой. Клер остановилась, потом медленно повернулась к нему. Темный огонь, горящий в его глазах, растопил ее гнев и волю к сопротивлению, а его бархатный голос все пел и пел — о мужчине, который страстно желает женщину.

Я выбрал тебя — но мил ли я тебе?

Отчего ты молчишь, такая прекрасная в своем молчании?

Вопреки своей воле она медленно, шаг за шагом прошла через всю комнату и приблизилась к нему. Его глаза вспыхнули, и он с еще большим воодушевлением допел последние слова песни:

Я выбрал леву и не жалею о том,

Ибо моя избранница нежна и прекрасна.

Когда замер последний звук, Никлас поманил Клер рукой и тихо проговорил:

— Этот поцелуй ты должна подарить мне сама.

Так сильны были чары, что она подняла руку, чтобы коснуться его руки. Цыганское колдовство. Магия волшебной музыки.

Старый Ник со всей его адской силой.

Она ощутила отвращение к самой себе, осознав, как близко подошла к тому, чтобы уступить ему. Ее протянутая рука опустилась.

— Вы как паук, сплетающий паутину из звуков, чтобы поймать в нес глупую муху. Но в этот раз у вас ничего не выйдет.

Он мечтательно улыбнулся.

— Стать частью другого существа — это и есть полное слияние. Именно к этому состоянию стремятся мужчины и женщины, когда совокупляются, но даже в лучшей случае им удается достичь его лишь ненадолго. — Пальцы Никласа извлекали из струн арфы звучные, меланхоличные аккорды, вплетающиеся в его речь.

— Уверены ли вы, что муха не находит наслаждение в этом соитии, которое кладет конец одиночеству?

Разозленная его способностью всему придавать романтический ореол, Клер едко ответила:

— Эта метафора, конечно, красива, но не надо забывать, что в действительности муха становится для паука не чем иным, как обедом. Муха умирает, а паук живет себе дальше, пожирая других глупышек. — Она повернулась и решительно направилась к двери. — Поищите себе иную жертву.

Она услышала, как он поставил арфу на пол и двинулся за ней.

— Клер.

Она нехотя обернулась.

— Вы не имеете права останавливать меня — вы уже получили и свой сегодняшний поцелуй, и завтрашний тоже.

— Вы думаете, я этого не знаю? — с сожалением промолвил Никлас.

Он стоял так близко, что тепло его тела ласкало ее, — однако они не касались друг друга.

— Я не могу поцеловать вас, но зато это можете сделать вы. — Он улыбнулся ей своей чарующей цыганской улыбкой. — Если вам так больше правится, я даже буду сопротивляться.

Клер рассвирепела.

— Это не шутка, черт бы вас побрал!

— Не понимаю, почему вы так раскипятились, — спокойно заметил он.

Она удержала подступившие к глазам слезы.

— Вы заявляете, будто верите в дружбу. Но дружить с вами, оказывается, можно только на ваших условиях. Вы эгоист и себялюбец, Никлас, как и все остальные мужчины, которых я встречала.

Он отшатнулся назад, и она с удовольствием увидела, что ее слова задели его. Немного помолчав, он сказал:

— Возможно, настоящая дружба между мужчиной и женщиной потому и встречается так редко, что они по-разному понимают ее. За примером ходить недалеко. Вы, Клер, считаете. что наши отношения должны оставаться платоническими, я же полагаю, что дружба может усилить страсть. — Его пальцы прошлись по ее волосам — легко-легко, как осенняя паутинка. — Да, я хочу заниматься с вами любовью, и в этом желании есть что-то эгоистичное. Но если б я просто хотел удовлетворить свою похоть, я мог бы очень легко сделать это в объятиях другой женщины. Нет, когда я говорю вам о страсти, речь идет о куда большем, чем обыкновенное вожделение.

Нежность, звучавшая в его голосе, едва не заставила Клер снова потерять голову, и, чтобы окончательно не попасть под чары Никласа, она опять прибегла к гневу — так было безопаснее.

— С вашим умением уговаривать вы могли бы продавать песок в пустыне, но на меня сладкие речи не действуют. Как бы вы это ни подавали, в какие бы красивые слова ни рядили, суть не изменится: собственные драгоценные желания стоят для вас на первом месте, а мои — на далеком-предалеком втором.

Клер знала, что ведет себя неразумно, и не удивилась бы, если б Никлас вспылил, но ответ ею прозвучал спокойно.

— Вы сами говорили, что жители Пенрита и шахты значат для вас больше, чем личное благополучие, — сказал он. — Я делаю все, что в моих силах, чтобы добиться для них безопасности и процветания — того, чего вы хотели. Моя цель в этой сделке — разделить с вами любовную страсть, и я всего-навсего пытаюсь сделать так, чтобы и вы этого пожелали. И я достиг своей цели, не так ли? Вот почему вы недовольны.

— Да, вы правы, — честно призналась Клер, — но это нисколько не уменьшает моей ярости. Спокойной ночи, Никлас.

Она вышла и захлопнула за собою дверь. Он пытается заморочить ей голову и заставить забыть о том, что ей действительно нужно, но Бог свидетель, она поразит Никласа его же собственным оружием. Он хочет ее? Прекрасно! Она использует это, чтобы заставить его мучиться так же, как мучается она.

Правда, сегодня последнее слово все-таки осталось за ним: уже лежа в постели, она услышала, как он играет на арфе зажигательную мелодию «Пестрых цыган». В ее мозгу тут же заплясали слова этой старинной баллады: в ней говорилось о знатной даме, которая отказалась от шелков и злата, бросила своего новобрачного мужа-лорда и убежала с молодым цыганом.

Дама из баллады была безнравственной бабенкой, которая явно тронулась рассудком, если предпочла холодное поле своей пышной мягкой постели. Но если цыган, который уговорил ее сбежать, походил на Никласа, Клер не могла ее винить…

Глава 20

Наутро гнев Клер несколько поутих, однако решимость преподать Никласу хороший урок не поколебалась Но какую выбрать месть?

Потолок ее спальни был украшен росписью, изображающей козлоногих сатиров, которые преследовали жеманно хихикающих нимф, и, глядя на их эротические ужимки, она нашла ответ. Преследование и бегство — вот что лежит в основе отношений самцов и самок и повторяется из века в век. Опасливая самка убегает, желая сохранить себя для самого лучшего в стаде самца; самец же пускается в погоню, мучимый жаждой завладеть еще одной самкой. Именно это — преследование и бегство — и составляет суть се отношений с Никласом.

А если так, то вот и подходящая месть: коли он сатир, то она сыграет роль нимфы. Она будет дразнить его, как самая прожженная шлюха, пока он не обезумеет от страсти. Тогда она повернется и преспокойно уйдет, оставив его страдать от неутоленного желания.

Разумеется, стремление мстить не пристало доброй христианке. Однако, решила Клер, за месяц жизни с Никласом на ее душе появилось уже столько пятен, что еще одно отступление от нравственных норм мало что изменит.

Куда больше ее беспокоило другое — что подобный замысел скорее свойствен незрелой девчонке, чем серьезной, взрослой женщине. Она еще никогда в жизни не прибегала к столь недостойной комедии. И прискорбнее всего было то, что ей не терпелось поскорее взяться за дело, вот как низко она пала!

Нельзя было забывать и о другом осложняющем моменте: она рискует сама потерять голову от страсти и дать Никласу то, чего он домогался.

Если это произойдет, то так ей и надо, и все же она полагала, что сумеет устоять В конце концов, нашла же она в себе силы сказать «нет» после ночи, проведенной в его объятиях, проявив волю, которой сама не переставала удивляться до сих пор.

Но самая большая опасность состояла в том, что если Никлас чересчур сильно распалится, то ему уже не удастся остановиться, когда она скажет «хватит». Если это случится, то ей опять-таки некого будет винить, кроме самой себя. Однако Клер была уверена в его выдержке, ведь он демонстрировал ее уже много раз. Он не был ошалевшим от похоти двадцатилетним юнцом, да и она отнюдь не Прекрасная Елена, из-за которой разразилась Троянская война…

Клер улыбнулась, предвкушая сладкую месть, и заложила руки за голову. Теперь, когда вопрос о способе возмездия был решен, оставалось только выбрать время и место.

Никлас почувствовал облегчение, увидев, что за ночь ярость Клер прошла. Девушка была молчалива, но не дулась. Он же, со своей стороны, не заговаривал о новых поцелуях, по решил, что непременно должен найти способ соблазнить эту строптивицу. Трудность состояла в том, что Клер была непохожа ни на одну из тех женщин, что он знал прежде. Большинство его пассий таяли, стоило подарить им роскошные наряды и дорогие украшения — Клер же соглашалась носить их по большей части лишь затем, чтобы выполнить условия их сделки. Большинство женщин смягчались и переставали сопротивляться, когда мужчины прибегали к помощи поэзии и любовных песен, — что же до Клер, то хотя все это на нее и действовало, но стихов и песен было недостаточно, чтобы заставить эту упрямую особу забыть о ее треклятых нравственных устоях.

Никлас еще мог бы понять ее сопротивление, если б Клер была по-настоящему религиозна, но он пребывал в совершенной уверенности, что ее набожность поверхностна и несерьезна. Под тонким налетом благочестия в ней чувствовалась языческая страстность; Никлас сам видел, как это прорывалось наружу. Весьма возможно, что Клер так отчаянно цепляется за свою девственность только из чистого упрямства. Она, должно быть, поклялась, что ему ни за что по соблазнить ее, и сдержит эту клятву, даже если это убьет их обоих. Вот упрямая ослица!

Но как бы велико ни было се упрямство, он ее переупрямит.

Назавтра после дня, который прошел без поцелуев, Клер, явившись к ужину, выглядела особенно прелестно. Никлас в восхищении смотрел, как она идет к нему через гостиную: розовое платье каким-то непонятным образом казалось разом и скромным, и соблазнительным, волосы уложены в новую прическу, изящное сооружение из локонов и воли, в которое ему сразу же захотелось запустить пальцы… Сегодня Клер меньше всего походила на учительницу из деревенской школы: перед Никласом стояла умудренная опытом светская дама, в которой к тому же явно чувствовалась какая-то чертовщинка.

— Нынче вечером вы выглядите особенно красивой. — Он предложил ей руку. — Ваша горничная согласна поехать вместе с нами в Уэльс?

— Полли великолепна, но мне не нужна горничная. — слегка удивившись, ответила Клер. — Я прекрасно обходилась без горничной всю жизнь.

— Большую часть ваших новых модных платьев нельзя надеть без посторонней помощи. Кроме того, Полли умеет очень хорошо укладывать волосы.

— Ну что ж, будь по-вашему, — любезно ответила Клер. — Я спрошу Полли, не согласился ли она привести в Уэльсе два месяца — до тех пор, пока я не вернусь домой.

Никласу было невыносимо слушать, как она говорит о том, что покинет его, однако он промолчал; если он расскажет о своих далеко идущих планах па се счет, это только удесятерит упрямство Клер. Выдвигая для нес стул, он объявил:

— Я уже уладил все наиболее срочные дела, так что послезавтра мы можем отправиться обратно в Эбердэр. Ее лицо просияло.

— Отлично. Я буду готова.

— Перед тем как начать добычу шифера, мне бы хотелось съездить в Пенрит, чтобы па месте ознакомиться с принципами управления и работы большого шиферного карьера. — Он сел за стол. — Если бы мы поехали туда верхом, через центральные районы Уэльса, то дорога заняла бы два-три дня туда и столько же обратно. Вы смогли бы так много времени провести в седле?

— Смогла бы, если мы поедем не слишком быстро. Думаю, проехаться весной по валлийскому нагорью было бы очень приятно.

— Превосходно. Тогда готовьтесь отправиться в путь через неделю после нашего возвращения в Эбердэр.

Ужин затянулся — из-за того, что они много и непринужденно беседовали. Когда они наконец допили свой кофе, было уже так поздно, что Никлас ничуть не удивился бы, если б Клер воспользовалась этим предлогом и заявила, что она идет спать. Однако вместо этого девушка посмотрела на него так мило и невинно, что он немедленно насторожился.

— Не желаете ли сыграть в бильярд? — спросила она. — В последнее время я много упражнялась одна, и мне хотелось бы сыграть с сильным противником.

Никлас согласился, и они перешли в бильярдную. Клер взяла свой кий и лениво провела по нему пальцами.

— Может быть, сыграем не па интерес, как раньше, а на ставки?

— Как видно, вы упражнялись весьма старательно. — Ее предложение позабавило его. Опуская пониже люстру, которая висела над бильярдным столом, он спросил: — И какие же ставки вы предлагаете?

Ее глаза блеснули.

— Если я выиграю, вы не станете меня больше целовать.

— Не согласен, — тут же ответил он, — разве что в случае моего выигрыша вы не станете больше говорить мне «нет».

— Не согласна. Есть какие-нибудь другие варианты? Зажигая восковые свечи, Никлас обдумывал, что бы такое предложить.

— Мы можем сыграть в бильярд с раздеванием: проигравший очередную партию будет снимать с себя какой-нибудь предмет одежды, — наконец спокойно проговорил он.

— Но это же неслыханно!

— Не совсем так. Мне доводилось играть в карты с раздеванием — так почему же нельзя применить эту методику к бильярду? Проигравшим будет считаться тот, кто первый разденется догола. — Он усмехнулся и, немного приподняв люстру над столом, закрепил удерживающую ее веревку.

— Вы готовы?

Клер задумалась.

— Ну хорошо, я согласна, однако если мне придется раздеться до нижней рубашки, я предпочту отказаться от дальнейшей игры, но ни за что не стану ее снимать.

— Могу вас понять. Итак, мы должны начать игру, имея одинаковое количество предметов одежды. — Он сделал мысленный подсчет. — Если я сниму фрак, то на мне будет надето десять предметов. Думаю, на вас столько же, разве что под этим прелестным платьем имеются дополнительные нижние юбки.

Слегка покраснев, она тоже мысленно пересчитала предметы своего туалета.

— В самом деле, десять. Итак, начнем?

— Начнем. Право ударить первой, конечно же, принадлежит вам.

Пока Никлас укладывал на столе шары, Клер наклонилась, готовясь к первому удару. Вся ее напускная беззаботность мигом улетучилась, когда она сосредоточилась, чтобы прицелиться в шар.

Женщина, играющая на бильярде, представляет собою пленительное зрелище: стройные лодыжки, соблазнительно округлый зад. манящая грудь, выглядывающая из глубокого декольте. Пока Никлас любовался этим видом, его партнерша не теряла времени даром: точным ударом она загнала в лузы все шесть шаров и выиграла партию, так и не дав ему возможности ударить.

— Теперь я вижу — вы действительно много упражнялись, — рассмеявшись, сказал Никлас.

Стянув начищенный сапог, он поставил его возле стены, затем приготовил шары для следующей партии. Послав в лузы пять своих красных шаров, он потерпел неудачу с шестым — тот ударился о вмятину в борте и покатился мимо.

Теперь опять была очередь Клер, и она благополучно уложила в лузы все шесть шаров. Сняв второй сапог и поставив его рядом с первым, Никлас сказал:

— Дайте мне взглянуть на ваш кий.

Она протянула ему кий, и он посмотрел на его кончик.

— Эта шишечка сделана из кожи? Когда она кивнула, он спросил:

— Можно, я попробую его пару раз? Получив разрешение, Никлас сделал два удара, и результаты ошеломили его. Возвращая ей кий, Никлас сказал:

— Клариссима, мне кажется, вы только что произвели революцию в бильярде. Я еще никогда не держал в руках более удобного кия.

— Я и сама была поражена его возможностями. — Она закусила нижнюю губу. — Вот что: поскольку мой кий лучше вашего, несправедливо, чтобы вы давали мне фору. Вы при каждом ударе должны делать карамболь, а я нет. Повторяю: это несправедливо. Мы должны играть на равных. — Она шаловливо улыбнулась. — Я не хочу пользоваться слабостью, которую вы сами придумали.

— Вы можете пользоваться моей слабостью в любое время, — медленно проговорил он, плотоядно глядя на нее.

Никлас ожидал, что в ответ на его двусмысленную реплику Клер бросит на него испепеляющий взгляд, но вместо этого, кокетливо взмахнув длинными темными ресницами, она сказала:

— Возможно, я сделаю это позже. Но сейчас давайте поиграем на бильярде. Я тоже буду делать карамболи.

— Тогда мы будем играть более или менее на равных. Когда Клер начала следующую партию, Никлас прислонился к столу и попытался осмыслить те изменения, которые в ней неожиданно произошли этим вечером. Как ни хотелось ему поверить, что она решила наконец прекратись сопротивление и насладиться неизбежной капитуляцией, он не мог убедить себя в этом. Маленькая хитрая ведьма, возможно, просто хочет поставить его на место, победив в игре на бильярде. И с ее усовершенствованным кием и обретенным с помощью упражнений умением она вполне могла бы достичь этой цели, если бы врожденное чувство справедливости не заставило ее играть с карамболями, как играл он.

Он не мог оторвать от нее глаз — столько утонченного изысканного эротизма было в ее движениях. Когда Клер загнала в лузу второй шар, Никлас вдруг осознал, что сегодня она выглядит как дорогая куртизанка, как женщина, полностью уверенная в своей неотразимости, своей власти над мужчинами. Хотя он был полностью убежден, что параллельно с игрой в бильярд Клер отнюдь не занималась изучением искусства обольщать мужчин, сегодня она, несомненно, демонстрировала свою природную чувственность так явно, как никогда прежде.

Он был насколько погружен в свои мысли, что Клер пришлось повысить голос и повторить:

— Никлас, ваша очередь.

Наконец услышав се, он наклонился над столом и прицелился. Игрок он был отменный, однако дух соперничества был ему чужд, и потому с годами он стал играть без особенного рвения. Но неожиданные успехи Клер заставили его призвать на помощь все свое искусство. Он быстро и умело положил в лузы все шары, и наступил черед Клер что-то снять с себя. Она тут же сбросила одну из своих лайковых туфелек, на миг показав ему обе лодыжки. Затем, поставив ногу в чулке на ковер, сказала:

— М-м, как приятно стоять на этом ковре.

Пальцы ее ноги чувственно подогнулись, зарываясь в богатый, густой ворс.

Никласу захотелось самому лечь па пол, чтобы она могла пройтись по нему, так же подгибая пальцы… Он снова разложил шары и мысленно дал себе слово играть так хорошо, как только сможет, чтобы увидеть как можно больше из того, что скрыто под ее одеждой.

Разговор между ними мало-помалу сошел на нет, а напряжение все росло — они отдавали игре все внимание, как завзятые бильярдисты, которые зарабатывают на жизнь, обыгрывая простаков. Поскольку по умению они были теперь более или менее равны, исход большинства партий определялся неровностями на поверхности бильярдного стола и неудачными отскоками шаров от бортов.

Вскоре в придачу к сапогам Никлас снял еще и галстук, потом Клер скинула с ноги вторую туфельку. Потерпев поражение и в следующей партии, она села на стул и приподняла юбку до самого колена.

Никлас, словно загипнотизированный, смотрел, как она вытягивает свою стройную левую ногу и аккуратно снижает чулок. Осторожно скатывая его, она сняла светлый шелк сначала с икры, потом с лодыжки, с пальцев и при этом деланно-застенчиво пояснила:

— Подвязка без чулка не спадет, а вот чулок без подвязки не удержался бы, поэтому я решила, что вначале следует снять не подвязку, а чулок.

— Вполне логично, — проговорил Никлас, чувствуя, что у пего внезапно пересохло во рту. Хотя она тотчас же опять скромно прикрыла лодыжки, он промахнулся по следующему шару. Клер же, лукаво улыбаясь, шестью точными ударами загнала в лузы все свои шары.

Сняв серый бархатный жилет, Никлас встал на колени у камина и разжег в нем огонь, поскольку ночь была прохладная, а они оба быстро избавлялись от одежды. Он улыбнулся, подкладывая в камин уголь; ему пришла в голову мысль, что одно преимущество перед нею у него все-таки есть: если он останется голым, это смутит его куда меньше, чем Клер.

Свой правый чулок она сняла так же картинно, как и левый. Никлас опять любовался этим зрелищем, но умудрился не утратить ясность мыслей и начал игру неплохо. Однако, загнав в лузы первые три шара, он споткнулся на четвертом — отскок от борта вышел не таким, как он хотел, и Клер получила шанс выиграть партию.

Никлас снял первый чулок, а спустя несколько минут ему пришлось расстаться и со вторым. Клер была права — стоять босиком па пушистом ковре оказалось очень приятно.

Предвкушение того момента, когда Клер снимет с себя следующую принадлежность своего наряда, помогло ему сконцентрироваться, и новую партию выиграл он. Клер снова подняла юбку — на этот раз достаточно высоко, чтобы он смог увидеть ее подвязку, охватывавшую ногу чуть выше колена. К его восторгу, ленточка оказалась украшена маленькой изящной атласной розой. Клер, нисколько не торопясь, сняла подвязку, и, поставив ногу па пол, задумчиво посмотрела на атласную ленту. Затем она вдруг вскинула взгляд и с шаловливой улыбкой бросила подвязку Никласу.

Он поймал ленту одной рукой и почувствовал, что атлас все еще сохраняет тепло се тела и издает едва уловимый аромат ее духов. Когда Клер начала следующую партию, он обвил ленту вокруг пальцев и не снимал до тех пор, пока она не охладилась до комнатной температуры и не утратила запаха духов.

Тогда он закрепил подвязку на своем запястье, после чего наклонился над столом и ловко загнал в лузы четыре шара. Пятый неудачно отскочил от борта, и опять наступила очередь Клер. Девушка подошла и встала рядом с ним так близко, что, когда она нагнулась, ее юбки коснулись его босых ступней. Никлас мог бы, конечно, отодвинуться в сторону, но он этого не сделал.

Пока Клер прицеливалась, он любовался очаровательным изгибом ее зада. Однако когда его рука поднялась, чтобы погладить эту обольстительную округлость, он поспешно отступил в сторону, избавляя себя от искушения совершить столь ужасающую бестактность, — ведь истинный джентльмен никогда не мешает противнику сделать удар.

Клер уложила шар в лузу, затем переменила позицию, готовясь к новому удару. Хотя внимание девушки, судя по всему, было сосредоточено на шарах, ее босые пальцы как бы ненароком коснулись его обнаженной ступни. Никлас тут же перевел взгляд на ее ноги и уже не смог отвести его. Клер приподняла левую ногу и, стоя на правой, ударила по шару. Раньше он никогда не замечал, какие изящные у нее ступни.

— Никлас, — проговорила Клер. Он моргнул и поднял глаза.

— Вам нора что-нибудь сиять, — промурлыкала она.

Решив отплатить Клер ее же монетой, он с нарочитой непринужденностью расстегнул пуговицы ворота своей рубашки, затем, вытащив подол из брюк, стянул ее через голову, постаравшись при этом как можно эффектнее поиграть мускулами. Вынырнув из складок белого батиста, он увидел, что Клер смотрит на него широко раскрытыми глазами. Правда, на нем была еще и нижняя сорочка, но она не имела рукавов, а вырез у нес был очень низкий, обнажающий изрядную часть его бронзовой кожи.

Клер с трудом сглотнула и, сделав над собою усилие, перевела взгляд на бильярдный стол, однако ей стало не до игры, и она так и не сумела загнать в лузу ни одного шара.

Охваченный блаженным предвкушением, он в два счета очистил стол от шаров. — Теперь, я полагаю, настал черед второй подвязки?

Она посмотрела на него с дразнящей улыбкой.

— Именно так.

Сев на краешек стула, она подняла юбку, чтобы повторить предыдущее представление, однако — вот незадача! — подвязка все не развязывалась. Повозившись с минуту, Клер подняла взгляд и, сдвинув брови, поглядела на Никласа.

— На ленте узел, и я никак не могу его распутать. Вы не могли бы мне помочь?

Никлас почувствовал себя форелью, которую ловит руками опытный рыбак. В любую минуту он мог оказаться на берегу, отчаянно хватая воздух открытым ртом, однако ему было все равно. Встав на колени перед ее стулом, он поставил ее босую ступню на свое бедро. Потом медленно провел руками по ее ноге, пока не добрался до подвязки.

Лента и впрямь стянулась в крепкий узел, и Никлас принялся распутывать его, чувствуя, какими неловкими и непослушными стали вдруг его пальцы. Внутренняя часть бедра Клер была теплой и гладкой, как шелк; когда он касался ее белой кожи, она вздрагивала. Его тоже начала бить дрожь.

К тому времени, когда он наконец ухитрился развязать узел, се юбки задрались до середины бедра; оба они тяжело дышали. Он снял атласную ленту с ноги Клер и протянул ей.

— Вот, держите.

— Позвольте, я завяжу ее рядом с первой, — хрипло проговорила она.

Он поднял руку, и Клер обвила вокруг его запястья вторую подвязку.

Их взгляды встретились. Вид у нее был восхитительно томный и доступный, и Никлас подумал: может, сейчас самое время потребовать свой сегодняшний поцелуй?

Она избавила его от необходимости решать, когда сама наклонилась, припала к его рту своими раскрытыми горячими губами. Ее уста были сладостны, как дикий мед.

Он сидел, опустившись на пятки, по когда она поцеловала его, выпрямился и вдруг оказался между ее ногами. Ее юбки, шурша, смялись, когда он обнял ее за талию. Клер начала гладить его волосы, все больше и больше склоняясь вперед, пока внезапно не соскочила с края стула и не соскользнула на пол. Так они оказались на ковре, в объятиях друг друга, и оба засмеялись над своим более чем щекотливым положением.

Когда смех стих, Никлас почувствовал жар ее тела, прижатого к его чреслам. Он уже собрался поцеловать се опять, по Клер вдруг подняла взор и сказала:

— Вы готовы к следующей партии? Его руки стиснули ее плечи.

— Я готов к совсем другой игре.

— Как, неужели вы не хотите узнать, чем закончится эта? — лукаво проговорила Клер, сопровождая свой вопрос обольстительной улыбкой, подобной той, которой Ева, должно быть, совращала Адама.

Он натянуто засмеялся и с трудом оторвался от нее. Мало того, что Клер наконец-то дала волю своей природной чувственности, оказалось, она еще и инстинктивно понимает, что, если оттянуть утоление страсти, это придаст конечному наслаждению еще большую остроту! Никлас восхищался тем, что она явила в этом деле столько ума, — однако он был бы совсем не против, если бы в определенные моменты этого самого ума у нее было поменьше. Поднявшись на ноги, он помог встать и ей.

— Я готов, если вы еще помните, чья сейчас очередь. Она залилась смехом.

— По-моему, моя.

Игрок, начинающий партию, чаще всего и выигрывает ее, что подтвердилось и в этот раз. Клер выиграла, и Никласу пришлось лишиться, исподней сорочки.

Когда он стащил се с себя через голову, пальцы Клер судорожно стиснули кий. Не отрывая глаз от его обнаженной груди, она сказала:

— Мы не сможем долго продолжать эту игру — на нас обоих осталось слишком мало одежды.

— Скоро и вовсе ничего не останется, — весело согласился он.

Теперь была его очередь начинать партию. Неудачный отскок шара от борта — и инициатива перешла к Клер, однако ей тоже не сопутствовала удача.

Она искоса бросила на Никласа дразнящий взгляд.

— Мне снова понадобится ваше содействие. Как вы говорили, такие платья, как мое, невозможно снять без посторонней помощи.

— Я окажу ее вам с величайшим удовольствием, — сказал он, ничуть не покривив душой.

На спине ее платье застегивалось при помощи хитроумного приспособления, состоящего из крючков и завязок. Хорошо, что у него имелся опыт в раздевании светских дам, иначе остаток ночи ему, пожалуй, пришлось бы потратить, ломая голову над тем, как же все это расстегивается.

Когда Никлас осторожно стянул платье с ее плеч вниз, розовая материя мягкими складками опустилась до локтей Клер, открыв молочно-белые плечи. Не в силах противиться искушению, Никлас наклонился и поцеловал Клер в шею, чувствуя на губах шелковистые пряди ее темных волос.

Она вздрогнула, дыхание ее стало неровным; тогда он оторвался от ее шеи и припал губами сначала к чувствительному краю ее уха, потом к шее, потом к гладкому, круглому плечу. Одновременно он продолжал стягивать ее платье все ниже — ниже талии, затем ниже бедер, пока оно не упало па пол, расстелившись вокруг ее босых ступней.

Клер повернулась к нему лицом, одетая только в нижнюю юбку, корсет и сорочку. Зрачки ее были так расширены, что глаза казались почти черными. Никлас подумал, что сейчас Клер упадет в его объятия, но она лишь провела кончиком языка по нижней губе и сказала:

— Теперь моя очередь бить первой.

Поскольку ее волосы уже частично распустились, он, не спросив разрешения, вынул из прически оставшиеся шпильки. Блестящие локоны упали ей на плечи, потом заструились по спине и заколыхались вокруг бедер. Взяв кий. Клер ловко загнала в лузы пять шаров подряд, но при последнем — весьма простом — ударе промахнулась из-за того, что рассыпавшиеся волосы упали ей на глаза.

Никлас сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, и принялся за свои шесть шаров. Скорее благодаря везению, чем искусству, он благополучно закончил партию.

— Вам нужна моя помощь, чтобы снять нижнюю юбку? — с надеждой в голосе спросил он.

Она рассмеялась и покачала головой.

— Нет, но если вы выиграете еще одну партию, мне придется попросить вас помочь расшнуровать корсет.

Она развязала ленту, удерживавшую нижнюю юбку на талии, затем стянула ее через голову, слегка качнув при этом бедрами. Отделанная кружевами юбка красиво легла к ее ногам.

Под нижней юбкой на ней были надеты только короткая, до колен, слегка просвечивающая нижняя сорочка и короткий корсет. Никлас с усилием перевел взгляд с нее на бильярдный стол. У него вдруг мелькнула мысль, что в прошлом, когда он оставался наедине с женщиной в столь скудном наряде, дело всегда кончалось тем, что они занимались любовью. Он горячо надеялся, что и на сей раз результат будет тем же.

Первый шар он загнал в лузу, хотя и не без труда. А когда собрался ударить по второму, Клер сложила руки на противоположном борту бильярда и, наклонившись вперед, оперлась на них. Ее груди были так же круглы и белы, как костяные бильярдные шары, и, казалось, еще немного — и он выскочат из корсета прямо на стол. Не в силах оторвать взгляд от столь прельстительного зрелища, Никлас неловко ткнул кием в зеленое сукно и вообще не попал по шару.

— Ах вы, маленькая ведьма, — со смехом проговорил он. — Право же, это был ловкий трюк.

Не выказав ни малейшего раскаяния, она ответила:

— Я бы не промахнулась по своему последнему шару, если бы вы не распустили мои волосы.

Улыбаясь, как кошка, перед которой поставили миску с сливками, Клер загнала в лузы все свои шары, после чего выпрямилась и, уставившись на него, стала ждать, когда он снимет бриджи.

Глядя ей прямо в глаза, Никлас расстегнул ряд пуговиц снял последнюю существенную часть своего наряда, оставшись в одних только полотняных подштанниках, доходящих до колен. Игра была почти окончена. Но будь он проклят если позволит себе проиграть, прежде чем Клер разденется до нижней сорочки!

Следующую партию начала она и загнала в лузы три синих шара-мишени, однако на четвертом ударе рабочий белый шар наткнулся на потертый участок сукна и ушел сторону.

Теперь право играть опять перешло к Никласу, и он твердо решил не упустить свой шанс. Сосредоточившись так, как сосредоточивался до того всего несколько раз в жизни, он загнал в лузу первый шар, потом второй. В третий раз его удар бы не совсем точен, однако рабочий белый шар все же толкнул красный шар-мишень достаточно сильно, чтобы тот скатился лузу.

Оставалось еще три шара. Он вытер вспотевшие ладони своей снятой рубашкой и послал в лузу четвертый шар. А затем, уже бравируя своей ловкостью, загнал последние два шара одним ударом.

Едва сдерживая нетерпение, он торопливо закатил в лузы ее синие шары.

— Пришло время расстаться с корсетом, Клариссима.

Плавно поводя бедрами, она подошла к Никласу, потом повернулась спиной, чтобы он мог распустить шнуровку се корсета. Поскольку для ее стройной фигуры не требовался длинный корсет, охватывающий и талию, и бедра. Клер носила более удобный короткий, доходящий только до талии. Сделанный из белого стеганого канифаса[23], он плотно облегал ее торс, обеспечивая ровную твердую поверхность, на которой так хорошо сидели платья, и соблазнительно приподнимал и без того высокие груди.

Хотя Никлас за свою жизнь расшнуровал уже немало корсетов, сейчас его пальцы вытягивали шнурки из петель неуклюже, будто в первый раз. Больше всего ему мешало то, что сорочка была очень тонкой и он мог явственно видеть контуры ее ног и бедер.

Когда шнуровка корсета была наконец распущена, он стянул с ее плеч узкие бретельки, потом просунул руки у нее под мышками и обхватил ладонями ее груди. Ее соски под тончайшей тканью сорочки тут же напряглись. Когда он погладил их подушечками больших пальцев, Клер втянула ртом воздух и затаила дыхание. А потом, ни мгновения не колеблясь, слегка подвинулась назад, так что все изгибы ее тела оказались прижатыми к его телу.

B тут все его самообладание рассыпалось в прах. Схватив Клер за талию, Никлас повернул се, поднял и посадил на край бильярда так, что их лица оказались па одном уровне. Он поцеловал ее с пожирающей страстью, и она ответила ему с не меньшим пылом. Опьяненный желанием, он втиснулся между ее ног и начал ласкать ее бедра, задирая подол ее нижней сорочки все выше.

Вдруг, к его несказанному изумлению, рука Клер скользнула вниз по его груди и животу. Когда ее пальцы неуверенно сомкнулись вокруг его разгоряченной плоти, он едва не взорвался. Уже совершенно не владея собой, он опрокинул ее на спину, так что она оказалась лежащей навзничь па бильярдном столе. Ложась на нее, он не думал ни о чем, кроме того, что надо поскорее снять все еще разделяющую их одежду.

— Хватит, Никлас! — внезапно сказала она. И, повысив голос, добавила: — Сейчас же перестань.

Он замер и попытался сосредоточить свой затуманенный вожделением взгляд на ее лице.

— Господи, Клариссима, только не сейчас, — хрипло проговорил он — Дай мне показать тебе…

На лице ее отразилось смятение чувств, однако в голосе не было сомнения:

— Хватит! Сегодняшний поцелуй окончен. Его точно парализовало: он не мог ни завершить начатое, ни отодвинуться от нее. В напряженной тишине с особой ясностью послышался бой часов, стоящих в гостиной. Один, два, три…

Двенадцать. Ликуя, он сказал:

— Полночь. Начался новый день, Клариссима. Время для следующего поцелуя.

И, наклонившись, жадными губами прильнул к ее груди.

Глава 21

Клер пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы приказать Никласу остановиться, но на большее ее уже не хватило. Остатки ее сопротивления окончательно рухнули, когда его горячие губы припали к ее груди, перенеся се в иной, волшебный мир. Она молча выгнула спину, прижимаясь к нему еще теснее и уже не помня, отчего она хотела положить этому конец, потому что теперь у нее не было иной воли, кроме желания.

Никлас стянул бретельку сорочки с се плеча и начал целовать вторую грудь; теперь его губы касались уже ее обнаженной плоти, а не тонкой материи сорочки. Клер лихорадочно гладила его обнаженную спину, сжимая и разжимая перекатывающиеся под кожей мышцы. Его руки проложили огненную дорожку вниз, к потаенному месту между ее бедрами. Когда он коснулся его. Клер застонала и замотала головой, потому что у нее не было слов, чтобы выразить все неистовство сжигающей ее страсти.

Его искусные пальцы начали ласкать влажные складки ее сокровенной плоти, раздвигая их и проникая все дальше. Затем она ощутила, как в нее входит что-то твердое и тупое, входит медленно, по настойчиво. Инстинктивно она поняла, что Никлас предлагает ей то утоление, которого жаждало ее тело, и подалась вперед, с нетерпением ожидая его.

И тут ее пронзила такая острая боль, что от желания не осталось и следа. Чувствуя себя так. словно ее раздирают надвое, она с силой уперлась руками в его плечи.

— Перестань!

Он оцепенел, нависнув над ней, и глядя на нес с перекошенным лицом. Проникшее в ее плоть твердое орудие угрожающе подрагивало, словно готовое само собой ринуться вперед. Охваченная болью и паникой, не помышляющая больше ни о морали, ни о мести. Клер взмолилась:

— Пожалуйста, перестань.

Мгновение все висело на волоске. Затем он рывком поднялся, шепча ругательства; жилы на его руках напряглись и вздулись.

Облегчение, которое почувствовала Клер, когда он отделился от ее тела, тут же сменилось полным смятением. Боже милостивый, как же она могла допустить такое? Ее охватил жгучий, мучительный стыд. Поистине: посей ветер и пожнешь бурю…

Едва удерживаясь от истерики, она с трудом села и потянула вниз подол своей сорочки, пытаясь прикрыть как можно больше обнаженного тела. Никлас сидел на полу, низко опустив голову, так что не было видно лица, обхватив пальцами запястья и дрожа так же сильно, как дрожала она.

Она отвела от него взгляд: чувство вины, такое же острое, как недавняя боль, обожгло ее. Даже в самом неистовом гневе она никогда не замышляла ничего подобного. Она хотела преподать ему урок, но у нее и в мыслях не было так жестоко наказать их обоих.

Сделав глубокий вдох, Никлас сказал с горькой насмешкой:

— Набожную школьную учительницу вы тоже сыграли неплохо, но роль суки, любящей подразнить и помучить, вышла у вас намного убедительнее.

Слезы, которые Клер пыталась сдержать, прорвались наружу, и она заплакала навзрыд. В эту минуту она ненавидела себя всей душой.

— Можете не останавливаться на этом, — проговорила она, всхлипывая. — Я не только сука, но еще и обманщица, лицемерка. Несколько мгновений мне хотелось стать падшей женщиной, но даже это получилось у меня плохо. — Она закрыла лицо руками. — О Господи, лучше б мне никогда не рождаться.

После долгого молчания он сухо сказал:

— Ну, это, пожалуй, слишком крайнее суждение. Что делал бы без вас ваш отец?

— Мой отец едва замечал, что я существую. — У нее перехватило горло, словно в отместку за то, что она высказала вслух то, в чем никогда не сознавалась себе самой.

Никлас, черт бы его побрал, тут же ухватил смысл ее мучительного признания. Уже более ровным голосом он спросил:

— Так вы никогда не чувствовали, что он вас любит?

— О, он любил меня, — печально сказала она. — Он был святой — он любил всех. У него хватало внимания, сочувствия и мудрости на всех, кто у него этого просил. Но я не могла его попросить, поэтому мне никогда ничего не доставалось. — Она говорила, не поднимая головы, не в силах взглянуть в лицо Никласа. — Вы — единственный, кто спросил меня, каково это — жить со святым, и я отвечу вам правду — это был сущий ад. Первое, что внушила мне моя мать, — это то, что служение Господу для проповедника важнее, чем его семья, и потому мы должны всегда сначала думать об этом служении и только потом о себе. Я изо вех сил старалась быть такой, какой меня хотел видеть отец: благочестивой, безмятежной и великодушной, такой же хорошей христианкой, как он и моя мать. Наверное, в глубине души я надеялась, что если я сделаю все, чтобы облегчить отцу жизнь, в конце концов он станет уделять мне больше времени. Но я этого так и не дождалась.

Ее губы горько скривились.

— Когда вы рассказали мне, как он помог вам в начале вашей жизни в Эбердэре, я почувствовала ревность из-за того, что на вашу долю досталось куда больше его времени и внимания, чем на мою. Не очень-то великодушно с моей стороны, не так ли?

— Для человека вполне естественно желать родительской любви. Возможно, ее отсутствие ранит нас на всю жизнь.

— Не знаю, зачем я вам все это говорю, — сказала она, так сильно сжав руки в кулаки, что ногти впились в ладони. — Ваша семья была намного хуже моей. Мой отец, по крайней мере не продавал меня и не говорил, что хочет, чтобы его дочерью была другая девочка. И иногда — когда ему случалось вспомнить о моих трудах, он очень вежливо благодарил меня за то, что я так хорошо о нем забочусь.

— Очень просто ненавидеть того, кто предал тебя открыто, — заметил Никлас. — Наверное, гораздо тяжелее и мучительнее таить обиду на самоотверженного святого, который предавал тебя менее очевидным образом, — и особенно в том случае, когда все вокруг считают, что ты тоже должна быть самоотверженной и чуть ли не святой.

Он понял ее слишком хорошо. Она сердито вытерла льющиеся из глаз слезы.

— Но я не святая. Хотя мне нетрудно отдавать, мне хотелось получить от отца что-то взамен, и мне всегда было горько от того, что я этого не получала. Я себялюбивая и корыстная, и меня заслуженно изгнали из нашей молельни.

— А почему вы считаете себя обманщицей и лицемеркой?

Она посмотрела на свои сплетенные руки.

— Суть моей религии состоит в непосредственном познании Бога. Когда методизм только зарождался, Джон Уэсли лично беседовал с теми, кто хотел вступить в общину, чтобы убедиться, что их вера искренна и что они в самом деле ощущали духовную связь с Господом. Если бы он поговорил со мной, то я бы не прошла проверку, потому что я никогда — ни единого раза — не испытала чувства божественного присутствия. Я видела, как его испытывают другие, — иногда, когда я разговаривала с отцом, он вдруг переставал слушать и устремлял взгляд в пространство, и лицо его сияло, ибо в эти мгновения с ним пребывал Святой Дух. Ее голос прервался.

— Я этому завидовала. Когда я была моложе, я каждый день часами молилась, прося Бога, чтобы он дал мне почувствовать, хотя бы на мгновение, духовную связь с собою. Но все было напрасно: разум мой верил, а сердце по-прежнему оставалось пустым.

Ужасная ирония состояла в том, что окружающие, узнав о том, сколько я молюсь, сочли это свидетельством моей глубокой набожности. А когда мне предложили руководить молельней, а я отказалась, все решили, что я очень скромна. Наверное, следовало сказать правду, но мне было легче продолжать притворяться такой, какой меня считали другие. Я поступала самоотверженно и праведно, и это помогало мне казаться себе самой и остальным цельной и настоящей. Но после того, как я встретила вас, все мои фальшивые претензии на праведность развеялись одна за другой, и теперь от них ничего не осталось. Я больше не знаю, кто я. Я уже не чувствую себя настоящей — я чувствую себя обманщицей, подделкой.

Она и не подозревала, что он встал и подошел к ней, пока его рука не погладила се спутанные волосы.

— Для меня вы очень даже настоящая, Клер, хотя вы и не такая, какой себя считали. — Его пальцы начали массировать ее судорожно напряженную шею. — Вам понадобится время, чтобы узнать, какая вы на самом деле. Старое должно умереть, чтобы дать место новому, а это болезненный процесс. Хотя в конце концов вы будете счастливы, я сожалею о своей роли в том, что с вами произошло. Я знаю, это звучит противоречиво, но поверьте: желая погубить вашу репутацию, я тем не менее никогда не хотел причинить вам боли.

Она прижалась щекой к его руке, думая о том, как странен этот разговор. Оказывается, оба они перестали чувствовать гнев и пришли к одному и тому же — печальному смирению.

— Вы ни в чем не виноваты, Никлас. То, что сделали мне вы, бледнеет перед тем, что сделала с собою я сама. И мне ужасно стыдно за то, что я пыталась сделать с вами. — Она сделала попытку улыбнуться. — теперь я понимаю, почему Господь сказал: «Мне отмщение, и аз воздам». Когда мщение берет на себя простой смертный, все очень легко может пойти не так.

— Между мужчинами и женщинами часто все идет не так, — сказал он с легкой иронией в голосе. — Удивительно, как это род человеческий до сих пор не вымер. У животных спаривание не встречается с такими трудностями — ведь в отличие от людей животные не думают.

Быть может, в этом и состоит ее проблема — она чересчур много думает. Она вздохнула.

— Не знаю, с какой стати я взяла и выболтала вам о себе все самое плохое. Должно быть, для того, чтобы хоть как-то искупить свое непростительное поведение.

Он сжал ее руку.

— Я весьма польщен, что вы выбрали меня в наперсники. Перестаньте казнить себя, Клер — ваши прегрешения незначительны. Они порождены растерянностью, а не злым умыслом.

— В моем возрасте женщина не должна настолько терять здравый смысл.

Он на мгновение отошел от нее, затем вернулся и набросил ей на плечи свой фрак.

— Идите спать. Я здесь все приберу. Никто не узнает о том, что… почти случилось.

Даже теперь это было для нее важно — что никто не узнает. Она по-прежнему не могла заставить себя поднять голову и посмотреть ему в лицо, однако почувствовала облегчение, увидев, что он опять надел свои бриджи. Чем больше барьеров будет между ними, тем лучше.

Она выскользнула за дверь и босиком побрела по коридорам спящего дома. Свеча ей была не нужна — почти полная луна достаточно ясно освещала путь.

Только добравшись до своей комнаты, Клер вдруг обнаружила на внутренней стороне бедер кровь. Из ее горла вырвался истерический смешок. Значит ли это, что она уже не девственница? Можно ли быть девственницей частично? Никлас наверняка знает ответ на этот вопрос, но она и представить себе не могла, как заговорит с ним на столь интимную тему, хотя именно из-за него она была теперь девственницей только наполовину.

Клер сделала полотняную прокладку, чтобы та впитала в себя кровь. Надо же, какая ирония судьбы — возможно, теперь ее уже на законных основаниях можно считать падшей женщиной, а между тем она даже не получила от своего падения того наслаждения, о котором толкуют. Она завернулась в одеяло и свернулась калачиком на сиденье, устроенном под окном. Ложиться в постель ей не хотелось, она чувствовала себя слишком взвинченной.

Нехотя, как бывает, когда пробуешь языком больной зуб, она мысленно вернулась к тем безумным мгновениям, когда для нес перестало существовать все, кроме страсти. И задрожала, когда ее снова захлестнула волна желания.

Впервые в жизни она поняла, как страсть может заставить человека забыть о чести, приличиях и здравом смысле. Ведь когда это случилось с ней, ей даже не пришло в голову, как это нелепо и как вульгарно — лишиться девственности па бильярдном столе. Если бы не внезапная, неожиданная боль, она и Никлас были бы сейчас любовниками.

Хотя замужние женщины иногда туманно намекали при ней, что потеря невинности сопровождается болью, Клер всегда предполагала, что эта боль незначительна и быстро проходит. По-видимому, в этом отношении женщины отличаются друг от друга: одним бывает больнее, чем другим. Должна ли она радоваться тому, что ей было очень больно, так как это спасло ее от последней, непоправимой глупости? А может, надо не радоваться, а сожалеть? Возможно, она была бы сейчас куда счастливее, если бы окончательно свернула со стези добродетели; во всяком случае, она наверняка не чувствовала бы себя такой потерянной.

Теперь, когда страсть в ней остыла, а боль уменьшилась, Клер подумала: а не планировала ли она свою месть в тайной надежде на то, что опьяняющая мужская привлекательность Никласа заставит-таки ее потерять голову и сдаться? Если бы он добился своего, то сейчас она спала бы в его постели, в его объятиях, чувствуя себя согретой и защищенной. Она была бы грешницей, но грешницей счастливой.

Она посмотрела на ясный лик лупы, бесстрастно плывущей над огромным, вечно неспокойным людским муравейником — Лондоном. И в греческой, и в римской мифологии луна всегда представлялась женщиной; и Диана, богиня луны, ревностно защищала свою девственность. Интересно, как бы поступила богиня, встреть она Никласа? Клер печально улыбнулась. Вполне возможно, что Диана забросила бы подальше свой лук и колчан со стрелами и увлекла бы его за собою, на мягкий лесной мох.

Клер плотнее завернулась в одеяло и с тоской подумала о том, как не хватает ей той уверенности в себе, которая была у нее раньше. Хотя и тогда ее иногда посещали тайные сомнения, ей по большей части удавалось не обращать на них внимания. Потом она связалась с Никласом, и вся ее твердость развеялась, как дым, сменившись непрестанными мучительными раздумьями.

Но, хотя Клер наконец и призналась самой себе в том, что она плохая, фальшивая христианка, она не могла окончательно отречься от внушенных ей с детства норм морали. В глубине души девушка по-прежнему была убеждена, что стать любовницей Никласа было бы безнравственно и дурно. Если она отдастся ему просто ради утоления своей похоти, то начнет презирать себя сразу же после того, как ее желание будет удовлетворено. Да и с чисто житейской точки зрения с ее стороны было бы глупо доверить свою судьбу человеку, который никогда ее не полюбит и никогда на ней не женится.

Быть может, теперь вопрос о том, станет ли она любовницей Никласа, отпадет сам собой. После сегодняшнего фиаско он был к ней на удивление добр, но едва ли ему захочется, чтобы она и дальше жила под его крышей. Так что, возможно, она добилась одной из своих прежних целей: вынудить его отослать ее прочь.

Однако это не сделало ее счастливее. Клер со вздохом встала со своего устроенного под окном сиденья и легла в кровать. Она не могла изменить того, что случилось, и прошло еще слишком мало времени, чтобы понять, какой она будет теперь, когда личины, за которой она скрывалась прежде, больше не существовало. Вместо того чтобы попусту думать обо всем этом, она должна напрячь свои усталый ум и решить, как она завтра утром будет разговаривать с Никласом.

Никласу потребовалось рано уехать по делам; чему он был весьма рад. Трудно поверить, что миновало так мало времени с тех пор, как в его жизнь ворвалась Клер; за прошедшие с того дня недели между ними возникло столько осложнений, словно они пробыли вместе годы. Вчера ночью их отношения изменились, и он понятия не имел, что же произойдет дальше. Никлас желал ее еще сильнее, чем раньше, хотя едва не состоявшаяся капитуляция Клер была для него так же мучительна, как и для нее.

Покончив с делами, он подумал было заехать в одно очень дорогое место, где хороню умели держать язык за зубами и где девушки были красивы, пылки и податливы. Но Никлас тут же отбросил эту мысль — совокупление с незнакомой девицей не избавит его от желания, которое он испытывает к Клер; он не получит удовлетворения и лишь почувствует себя еще более одиноким.

Эбердэр-Хаус находился рядом с Гайд-парком, а Клер часто гуляла там в этот час, поэтому Никлас решил проехать к дому через парк. Вокруг было довольно безлюдно, поскольку день выдался сырой, и вскоре он заметил Клер и сопровождающую ее служанку.

Никлас передал вожжи груму и приказал ему ехать домой, после чего сделал служанке знак удалиться. Клер не удивилась, когда он неожиданно появился рядом. Сегодня она была одета и самый скромный из своих нарядов, под глазами легли тени, однако ей, похоже, удалось обрести свое обычное спокойствие.

— У вас необыкновенный талант неслышно появляться и так же неслышно исчезать, — заметила она. — Прямо как у кота.

Он положил ее ладонь на свою согнутую в локте руку, и они зашагали по дорожке в сторону небольшого озера, которое называлось Серпентин.

— Я рад, что вы снизошли до разговора со мной, — сказал Никлас.

Клер вздохнула и отвела взгляд.

— У меня нет причин сердиться на вас. Во всем, что произошло, виновато мое собственное упрямство и легкомыслие.

— Хоть вы и считаете себя не очень-то хорошей христианкой, каяться вы, безусловно, умеете.

Клер тут же повернулась и устремила на него возмущенный взгляд.

— По-моему, умение покаяться — это намного лучше, чем полное отсутствие совести, свойственное иным людям, которых я могла бы назвать.

Он одобрительно похлопал ее по руке.

— Превосходно. Мне гораздо больше нравится, когда вы огрызаетесь, а не каетесь. Это выглядит более нормально. Клер неохотно улыбнулась.

— Если уж говорить о нормальном поведении, то мне до того хочется надавать вам пощечин, что просто руки чешутся.

— Вот вам первое правило из тех, которыми руководствуются в драке цыгане: никогда не давай пощечин тому, кто выше тебя на восемь дюймов.

— Я буду иметь это в виду.

Они дошли до берега озера, где громко крякали утки и два маленьких мальчика пускали кораблики под бдительным присмотром няньки. Когда Никлас и Клер ступили на огибающую озеро дорожку, он кивнул в сторону игрушечных корабликов и заметил:

— Люсьен сказал мне, что в июне планируется устроить здесь торжества по случаю победы. Возможно, принц-регент захочет разыграть тут, на Серпентине, имитацию Трафальгарской битвы[24].

— Вы, наверное, шутите?

— Нет, говорю чистую правду, — заверил, он ее. — Еще будет фейерверк, парады, а для простонародья — веселая вульгарная ярмарка. Если желаете взглянуть на это зрелище, я привезу вас в Лондон в июне.

— Разве я могу загадывать на два месяца вперед? Ведь я не представляю себе даже то, как проживу следующий день. — Клер посмотрела на него своими глубокими синими глазами; взгляд у нее был затравленный. — мы не можем продолжать вести себя как раньше. Уверена, что вы меня понимаете.

Никлас сжал губы.

— Почему не можем?

— Мы играли в опасную игру: вы пытались меня обольстить, а я вас нарочно дразнила, и каждый из нас все ближе и ближе подходил к краю пропасти, — без обиняков ответила Клер. — Если мы не остановимся, нам будет очень плохо.

— Возможно, вы правы, — с неохотой признался он. — Но что вы предлагаете взамен?

— По-моему, самый простой выход для нас обоих — это мое возвращение домой, в Пенрит.

Сердце Никласа тревожно сжалось.

— То, что я говорил вам прежде, остается в силе, — резко сказал он. — Если вы уедете до того, как истекут три месяца, я не стану ничего делать для жителей долины.

Она удивленно воззрилась на него.

— Мне совершенно непонятно, почему вы придаете такое значение моему присутствию или отсутствию в вашем доме. Я думала, что теперь вы просто захотите продолжить начатое в Пенрите уже хотя бы для того, чтобы досадить лорду Майклу.

Никлас и сам не понимал себя, но одно он знал абсолютно точно: ему не хочется, чтобы она уезжала. Он поднял было руку, инстинктивно желая убедить Клер с помощью дружеского прикосновения. Она вся сжалась и только что не отпрянула в сторону.

Никлас почувствовал, как у него засосало под ложечкой, и тут же опустил руку. Если Клер начнет бояться его, он этого не вынесет. Что же делать? Он смог найти только одно приемлемое решение, хотя сама мысль о нем была ему ненавистна.

— Я откажусь от своего права на ежедневные поцелуи. Это позволит нам и дальше быть вместе, не теряя при этом рассудка. Ведь целомудренное воздержание — как раз та ставка, которую вы назначали вчера вечером, когда мы начали игру в бильярд, разве не так?

Она недоуменно сдвинула брови.

— Теперь я понимаю вас еще меньше. Вчера вечером вы наотрез отказались пожертвовать своими поцелуями — и вдруг такая перемена.

— Вчера было так, а сегодня — иначе. — Никлас взял ее под руку и повел дальше. Теперь он расслабился, потому что понял, что сможет уговорить ее остаться. — По-моему, совершено очевидно, что ваше общество доставляет мне удовольствие. Когда мы возвратимся в Эбердэр, я, может быть, захочу купить себе собаку, чтобы было с кем коротать время, но до тех пор придется довольствоваться вами. Она перестала хмуриться и улыбнулась.

— Коль скоро вы выразили свое желание столь лестным для меня образом, как я могу отказаться?

Никлас был рад видеть ее улыбку, но когда они шли к Эбердэр-Хаусу, он уныло думал о том, что у него в запасе только два месяца для того, чтобы уговорить Клер остаться с ним, а отныне он уже не сможет использовать такой действенный метод убеждения, как страсть.

Вернувшись домой, герцог Кандоувер обнаружил, что живший у него последние дни гость собирается в путь. Стараясь ничем не показать своего беспокойства, Рэйф спросил:

— Почему ты хочешь уехать, Майкл? Может быть, я уделял тебе слишком мало внимания? Лицо его друга было бесстрастно.

— Вовсе нет, — сказал он. — Однако я не могу и дальше терять время, лежа в постели, как какой-нибудь инвалид. Со мной все в порядке — мне случалось ударяться головой и посильнее, просто входя в слишком низкую дверь. — Вспомнив о хороших манерах, он добавил: — Спасибо за то, что приютил меня.

— Почему бы тебе не съехать из своих меблированных комнат и не поселиться здесь? — предложил Рэйф. — Этот сарай чересчур велик для меня одного, и я был бы очень рад твоему обществу.

— Я покидаю Лондон. Я слишком долго пренебрегал своими делами, и мне давно пора заняться ими лично.

Рэйф почувствовал, как но спине его побежали мурашки.

— Твои дела включают и пенритскую шахту? Майкл взял из рук дворецкого свою шляпу и надел ее, сильно надвинув на глаза.

— Да, включают, — отрывисто бросил он. Герцогу захотелось выругаться.

— Одна война только что завершилась. Я надеюсь, ты не собираешься начать другую.

— Никто не любит мир больше, чем удалившийся на покой солдат, — сказал Майкл, лицо его по-прежнему было спокойно и непроницаемо. — Когда я вернусь в Лондон, то дам тебе знать.

Он подошел к парадной двери и, не оглядываясь, вышел.

Глава 22

Для Моррисов воскресенье было днем, посвящаемым не только Богу, но и семье. Обычно это заключалось в общей послеобеденной прогулке. Иногда в ней участвовала и Mаргед, но чаще она оставалась дома, откровенно заявляя, что ей хочется побыть и тишине и покое. Оуэн же с удовольствием проводил время наедине с детьми: ведь если мужчина не уделяет достаточного внимания своим отпрыскам, то можно и не заметить, как они вырастут, и пропустить самые интересные годы, когда они развиваются, мужают, а ты от души помогаешь им в этом…

День выдался типично валлийский: проливной дождь сменяли прояснения, а порой на небе ярко светило солнце. По просьбе Тревора, старшего сына Оуэна и Маргед, Моррисы отправились сегодня на холмы не по тому пути, которым пользовались обычно, а по другому. Этой дорогой ходили редко, потому что она пролегала рядом с Брин-Мэнор, имением лорда Майкла Кеньона, а там посетителей встречали неприветливо. Окруженное каменной стеной имение лорда Майкла было прямой противоположностью Эбердэру, вдоль и поперек пересеченному тропами, по которым ходили все кому не лень. Однако Оуэн знал, что если он с детьми не станет переходить границу владений Кеньона, то все обойдется, а путь, предложенный Тревором, и впрямь был хорош и живописен, особенно когда небеса прояснялись и начинало светить весеннее солнце.

Дочь Оуэна Меган, чинно, как маленькая леди, шла рядом с отцом, а мальчики, словно стайка неугомонных щенков, все время бегали взад и вперед. У Оуэна сердце радовалось, когда он видел, как маленький Хью резвится вместе с его собственными сыновьями. После того как малыша забрали из шахты, он вырос на целых три дюйма, поправился и приобрел здоровый цвет лица. По словам Маргед, Хью был способным учеником и проглатывал каждый новый урок с такой же жадностью, с какой ел, когда семья садилась в кухне за стол.

Тропа стала забирать вверх.

— Скоро будет твой день рождения. Что бы ты хотела получить в подарок? — спросил Оуэн у Меган. Она искоса посмотрела на отца.

— Котенка.

Оуэн поднял брови.

— Да ведь у нас уже есть кот.

— Но я хочу котенка, — объяснила Меган. — Моего собственного.

Оуэн спрятал улыбку.

— Но имей в виду: котята превращаются во взрослых котов, — предупредил он дочку, — и если тебе подарят котенка, ты должна будешь заботиться о нем сама. Впрочем, тебе исполняется уже десять лет, так что ты станешь почти взрослой. Ты уверена, что хочешь именно котенка? Тогда я поговорю с твоей мамой. Но если она будет возражать…

Меган перебила его радостным воплем, который никак не подобал чинной маленькой леди.

— Не будет! Мама велела мне поговорить с тобой, и если ты не против, то и она согласна. У кошки Этельвин только что родились котята. Через две недели одного из них мы уже сможем забрать.

Оуэн усмехнулся. Он никогда ни в чем не мог отказать малышке Меган, потому что она была очень похожа на свою мать.

Однако от его довольства не осталось и следа, когда из леса вдруг пулей вылетел Тревор.

— Папа, иди скорее сюда, что-то случилось с Хью! — закричал он, задыхаясь. — Он отошел в сторону, чтобы нарвать нарциссов для мамы, а потом вдруг прибежал обратно с таким видом, будто за ним гнался сам дьявол. Я спросил его, что стряслось, но он ничего не говорит, только плачет.

Оуэн ускорил шаг и, пройдя несколько минут по лесу, подошел к детям. Хью судорожно рыдал, все еще прижимая к груди нарциссы. Дэвид, младший сын Оуэна, гладил его по плечу в тщетной попытке успокоить. Когда он увидел отца, на его лице отразилось облегчение. Оуэн поднял Хью на руки и начал его утешать. Хотя за последнее время мальчик сильно вытянулся, он все же был совсем крохой, и его легко было испугать. Когда рыдания Хью немного поутихли, Оуэн спросил:

— Что с тобой случилось, малыш? Хью вытер глаза грязным кулачком.

— Я… я видел врата ада, дядя Оуэн. Никакими терпеливыми расспросами Оуэну не удалось добиться от него большего. Наконец он сказал.

— Тревор, отведи Дэвида и Меган домой. Хью покажет мне, что он видел.

Тревор послушно повел своих младших брата и сестру по тропинке. Хью явно не испытывал большой охоты возвращаться на то место, где его что-то так сильно напугало, но когда Оуэн взял его за руку, мальчик, не споря, направился в глубь леса. Они шли, пока не уперлись в полуразрушенную каменную стену. Здесь Хью отпустил руку Оуэна и пролез в дыру в стене.

Оуэн нахмурился.

— Это частная земля, имение Кеньона. Тебе не следовало туда заходить.

— Я увидел нарциссы и захотел нарвать немного, чтобы отнести тете Маргед, — виновато сказал Хью. — Пойдем. Отсюда уже недалеко.

Подумав, что Хью надо хорошенько рассмотреть то, что его так напугало, иначе потом его будут мучить кошмары, Оуэн протиснулся в узкий проем в стене. На другой ее стороне оказался пригорок, на вершине которого цвело множество ярко-желтых нарциссов. Хотя склон пригорка густо порос деревьями, они еще не покрылись листвой и можно было различить столб дыма, поднимающийся с противоположной стороны.

Хью с тревожным выражением на лице обернулся через плечо и прижал палец к губам. Потом нагнулся и крадучись полез вверх, к гребню пригорка, который, как оказалось, нависал над небольшой ложбинкой. Присев на корточки за кустами, из-за которых их было не видно, Оуэн обнял Хью одной рукой и посмотрел вниз, чтобы разглядеть то, что так напугало мальчика.

«Врата ада» оказались убогой хижиной, построенной на склоне пригорка. Солнечные лучи, проходившие сквозь идущий из трубы дым, почему-то придавали ему красное адское свечение, что и объясняло испуг Хью.

— Видишь, парень, как солнечный свет проходит через этот дым? — сказал Оуэн. — Чего же тут страшного? Это всего-навсего хижина дровосека.

Хотя Хью не ответил, он немного расслабился. Однако Оуэн, вместо того чтобы уйти, продолжал рассматривать хижину со все возрастающим любопытством. Странно, очень странно, что кто-то развел в очаге такой сильный огонь в теплый весенний день…

Пока они наблюдали, струя дыма становилась все тоньше и наконец исчезла совсем. Спустя несколько минут дверь хижины отворилась, и оттуда вышли двое мужчин, одетых в темное. Хью уткнулся лицом в грудь Оуэна.

— Демоны, — прошептал он.

Узнав Джорджа Мэйдока и отца Хью, Ная Уилкинса, Оуэн насторожился. Чем они здесь занимаются?

Мэйдок закрыл и запер дверь хижины и вместе с Уилкинсом направился в сторону, противоположную той, где прятались Оуэн и Хью. Ожидая, пока они скроются из вида, Оуэн раздумывал над тем, что только что увидел. Как управляющий лорда Майкла Кеньона Мэйдок имел полное право находиться в его владениях; дом Мэйдока стоял на земле Кеньона, невдалеке от деревни. Однако его присутствие в этой жалкой укрытой от посторонних глаз лачуге представлялось странным. И почему вместе с ним находился Най Уилкинс? На шахте он числился у Мэйдока в любимчиках, но сегодня было воскресенье, день нерабочий. Едва ли эти двое стали бы встречаться в порядке дружеского общения, ведь Мэйдок очень чванился тем, что по своему положению стоит намного выше простых шахтеров.

Когда Мэйдок и Уилкинс исчезли за деревьями, Оуэн сказал Хью:

— Подожди меня здесь, малыш. Я хочу осмотреть эту хибару.

Тихонько подойдя к хижине, он заглянул в одно из ее маленьких окошек. Первое, что бросилось ему в глаза, была огромная печь, напомнившая ему печь для обжига гончарных изделий, которую он однажды видел неподалеку от Суонси. Но представить себе, что Джордж Мэйдок вдруг решил заняться гончарным ремеслом, было никак невозможно. И Оуэн принялся внимательно разглядывать инструменты и принадлежности, разложенные на грубо сколоченном неструганом столе. Назначение некоторых из них он знал, о других же не имел ни малейшего представления.

Пока они с Хью шли обратно в деревню, он продолжал размышлять над увиденным. Возможно, у него просто разыгралось воображение, и в хижине не происходило ничего особенного, но тем не менее Оуэн решил, что когда Никлас-Дэйвис вернется из Лондона, он пойдет и расскажет ему о таинственном лесном домишке.

Очень скоро Клер убедилась, что обходиться без ежедневных поцелуев намного проще и удобнее, чем постоянно чувствовать себя на краю пропасти. Но — увы! — без поцелуев Никласа жизнь стала менее приятной — однообразной и пресной. Клер не хватало не только самих его прикосновений, по и той фамильярной непринужденности в их отношениях, которая раньше была, а теперь исчезла. В последнее время Никлас дотрагивался до нее только тогда, когда этого требовали нормы вежливости: например, помогая ей сесть в экипаж или выйти из пего. Хотя они по-прежнему вели непринужденные беседы, она чувствовала, что какая-то часть его отгораживается от нее и не принимает участия в разговоре. На обратном пути в Эбердэр не скакал верхом вместо того, чтобы ехать в экипаже вместе с нею и Полли. Это уменьшало напряжение, которое Клер ощущала от его близости, однако дорога из Лондона в Эбердэр показалась ей намного длиннее, чем путь из Эбердэра в Лондон.

Возвращаясь в родную долину. Клер испытывала противоречивые чувства. Здесь был ее дом, самое знакомое место на земле. Однако ей казалось, что вернулась она в этот дом другой женщиной, не той, что уехала отсюда в Лондон. Она изменилась, и долина уже никогда не будет для нее такой, как прежде…

По приезде в Эбердэр Клер сразу же встретилась с Рисом Уильямсом. Описав дворецкому все, что она заказала для особняка, и сообщив, когда прибудут из Лондона эти покупки, Клер напрямую спросила:

— Кто-нибудь из служанок уволился, сказав, что не желает оставаться в одном доме с распутной, безнравственной женщиной?

Мгновение поколебавшись, дворецкий ответил с такою же прямотой:

— Двое: Тегвен Илайес и Бронвин Джонс. Бронвин не хотела увольняться, но настояла ее мать.

Могло быть и хуже: нравственность почиталась в долине очень высоко. Клер спросила:

— Как, по-вашему, у нас будут еще проблемы?

— Вряд ли. Я бы без труда мог нанять двух других служанок, но подумал, что вы предпочтете сделать это сами, когда вернетесь. — Он насмешливо улыбнулся. — Здесь не так-то легко найти работу, и весьма немногие захотят уйти с хорошего места из-за каких-то сплетен. Я бы, например, ни за что не ушел.

Итак, прагматики на ее стороне. Клер хотела было спросить Уильямса, каково его личное мнение о ее нравственных устоях — или отсутствии таковых, — однако решила, что лучше ей об этом не знать.

Следующий день после возвращения она начала с осмотра того, что было сделано в доме в ее отсутствие. Рис Уильямс и остальные слуги славно потрудились над столовыми и гостиными: теперь эти комнаты стали чистыми и светлыми, и их больше не загромождала уродливая вычурная мебель. После того как доставят обои, краску и декоративные ткани, которые она заказала в Лондоне, дом очень скоро вновь обретет былую красоту.

Хотя работа шла превосходно, по мере того, как день клонился к вечеру, тревога Клер нарастала. Сегодня собиралась ее группа, и девушка не знала, как ее примут. За ужином Никлас заметил настроение Клер и спросил, в чем дело. Когда она объяснила, он заметил:

— Я бы пошел с вами, но уверен, что это только усугубило бы ваши проблемы. Полагаю, вам даже в голову, не пришло, что можно не явиться на собрание.

Она покачала головой.

— Это было бы трусостью. И даже хуже того — если я не пойду, то может показаться, будто теперь, сведя компанию со знатью, я начала воротить нос от своих прежних друзей. — Ее лицо напряглось. — Если они попросят меня уйти… Что ж, по крайней мере я буду знать, что обо мне здесь думают.

После ужина Клер поднялась к себе и облачилась в одно из своих прежних «долондонских» платьев, которое можно было надеть без посторонней помощи. Члены кружка были ее самыми близкими друзьями, людьми, которые скорее всего поверят в нее. Однако в глубине души Клер чувствовала, что заслуживает их порицания и даже того, чтобы ее выгнали. Хотя с чисто формальной точки зрения она, быть может, все еще оставалась девственницей, но, вне всяких сомнений, виновна в безнравственном поведении. И хуже всего было то, что Клер в этом не раскаивалась. Она была растерянна и несчастна, однако по-настоящему нисколько не сожалела о случившемся.

Клер остановила свою повозку возле дома Моррисов перед самым началом собрания. Когда она вошла, в комнате мгновенно воцарилась тишина, и одиннадцать пар глаз разом уставились на нее. Молчание нарушила Маргед — она подошла к подруге, обняла ее и сказала:

— Клер, как же я рада видеть тебя! Ты сможешь где-то на этих днях пойти со мной в школу? Дети скучают по тебе. — Она улыбнулась. — И еще им ужасно хочется поскорее увидеть пингвинов лорда Эбердэра.

Клер была рада, что лучшая подруга поддержала ее, по это вовсе не значило, что и остальные непременно последуют примеру Маргед. Клер с неуверенной улыбкой оглядела комнату. Несколько членов кружка улыбнулись в ответ, а юный Хью Ллойд даже подмигнул. Остановив взгляд на Эдит Уикс, которая по складу своего характера была, пожалуй, наиболее расположена ее осудить. Клер спросила:

— Меня еще рады здесь видеть или уже нет? Эдит хмыкнула.

— Ты очень неразумно вела себя, дитя мое. Половина людей, живущих в долине, убеждена, что ты шлюха.

— Я не любовница лорда Эбердэра, — ответила Клер, мысленно благодаря Бога за то, что может сказать это с чистой совестью.

— Надеюсь, что нет, — деловито проговорила Эдит. — Но есть в наших краях и такие, которые предпочитают думать о людях плохо, — такие, как миссис Илайес. — Эдит фыркнула. — Когда в Судный день Господь станет отделять овец от козлищ, он найдет на ней мало хорошей шерсти. Она заявила, что теперь, когда ты работаешь в большом доме, ты не снизойдешь до посещения собрания нашего кружка, но я-то знала, что это ерунда.

Чувствуя, что от великого облегчения ей хочется петь, Клер наклонилась и обняла Эдит.

— Да благословит тебя Бог за то, что веришь в меня. Не могу сказать, что мое поведение всегда было безупречно, но я не совершила ничего ужасного. Кстати, как идет учеба в воскресной школе?

Оуэн как староста кружка заметил с мягким укором:

— Дамы, поговорить вы можете потом, а сейчас пора начинать собрание. Давайте споем гимн Господу.

Клер с благодарностью расслабилась, отдавшись знакомому ритуалу, состоящему из пения общей молитвы и обсуждения. Когда подошла ее очередь говорить, она коротко сказала, что в Лондоне было много интересного и много искушений и что она рада вернуться домой.

Когда собрание завершилось, все остались, чтобы попить чаю с пирожными и послушать, как Клер рассказывает о своей поездке в Лондон. Попотчевав их рассказами о Тауэрс, механических монстрах и посещении первой молельни Джона Уэсли, она с сожалением встала.

— Мне пора идти.

Группа начала расходиться, и тут Оуэн вдруг сказал:

— Я провожу тебя в Эбердэр, Клер. Не хочу, чтобы ты так далеко ехала одна.

Клер посмотрела на него с легким удивлением — ведь в долине всегда было очень спокойно и безопасно, однако сразу же согласилась. Пока они ехали обратно в Эбердэр в ее повозке, он объяснил, что его главная цель — переговорить с Никласом. Нет, то что он собирается сказать, не представляет собой ничего важного, но может быть, лорду будет интересно это узнать.

Услышав, как открылась парадная дверь, Никлас вышел из библиотеки в вестибюль, как будто только и ждал возвращения Клер. Увидев Оуэна, он широко улыбнулся н крепко пожал ему руку.

— Какое удачное совпадение! У меня как раз возникло несколько вопросов, на которые я надеюсь найти у тебя ответ.

— У меня тоже имеется несколько вопросов, — сказал Оуэн.

— Мне уйти или остаться? — поинтересовалась Клер.

— Остаться, — ответил Никлас, ведя их обоих в библиотеку. — Оуэн, первая очередь твоя.

— Возможно, все это пустяки, но несколько дней назад я видел здесь неподалеку кое-что странное, — начал Оуэн, усевшись в одно из удобных, обитых кожей кресел.

И он рассказал про хижину, которую вместе с Хью видел в имении Кеньона.

— Интересно… — задумчиво произнес Никлас, когда Оуэн закончил. — У тебя есть какое-нибудь мнение насчет того, что все это может значить?

— Сдается мне, что хижину используют для переработки высококачественной металлической руды, — медленно проговорил Оуэн. — Может быть, содержащей золото, но скорее всего серебро.

— Разве это возможно? — изумленно спросил Никлас. — Я знаю, что время от времени в Уэльсе находят золото и серебро, но всегда понемногу и к тому же не в наших краях.

— Иногда очень чистое серебро находят в виде комков, которые называются проволочным серебром, — объяснил Оуэн. — Как-то раз я видел образчик, найденный неподалеку от долины Эббоу. Удивительная это была штука — не руда, а металл, да такой чистый. Для того чтобы делать из него слитки, достаточно было бы одной очень жаркой печи вроде той, которую я видел в хижине в лесу. Не думаю, что серебро встречается в угольных пластах, но помнишь тот заброшенный штрек, о котором я тебе говорил, что угольный пласт там сходит на нет и затем начинается другая порода? Не исключено, что в этой породе есть и серебро. Никлас сдвинул брови, задумавшись.

— Наверное, Уилкинс наткнулся на серебро и сообщил о нем только одному человеку — Мэйдоку. Если металл встречается в виде небольших самородков и очень чист, то его можно выносить с шахты так, что остальные шахтеры ничего не заметят. А земля Кеньона — идеальное место для того, чтобы тайно его выплавить, потому что лорд Майкл не живет там, а надзор за имением осуществляет Мэйдок.

— Но почему Уилкинс пошел к Мэйдоку, вместо того чтобы оставить такую цепную находку себе? — спросила Клер.

— Най Уилкинс недостаточно умен для того, чтобы плавить и продавать серебро в одиночку, без опытного компаньона, каким и является Мэйдок, — ответил Оуэн. — Если наши догадки верны, эти двое кладут себе в карман неплохие деньги.

— Это как раз то, что мы искали! — От возбуждения Клер чуть не вскочила со стула. — Договор аренды разрешает арендатору добывать из земли только уголь, но не передает ему права на добычу других минералов. Если Мэйдок и Уилкинс выносят из шахты серебряную или какую-то иную ценную руду, то у вас есть все основания расторгнуть договор. Даже если лорд Майкл не знает о том, что делают его работники, все равно его компания наверняка несет юридическую ответственность за присвоение ими того, что принадлежит вам.

На мгновение в комнате воцарилась тишина, затем Никлас издал торжествующий вопль, вскочил со стула и сгреб Клер в охапку, чтобы поцеловать. Однако он вовремя вспомнил, что поцелуй этот должен быть коротким и невинным.

— Я встречался с лордом Майклом Кеньоном в Лондоне, — повернувшись к Оуэну, сказал Никлас. — Он был в армии, воевал на Пиренейском полуострове, поэтому и не занимался делами шахты. Поскольку в нашем разговоре он наотрез отказался предпринять какие-то меры, чтобы изменить ситуацию к лучшему, мы с Клер ломали голову над тем, как отобрать у него право на аренду. И теперь, слава Богу, у нас есть для этого повод — благодаря тебе и Хью. Оуэн улыбнулся.

— Вот именно — слава Богу. Ты должен благодарить его, а не меня. Трудно поверить, что Хью отыскал дорогу к хижине и привел туда меня всего лишь по воле случая.

Не желая отклоняться от темы и углубляться в теологию, Никлас сказал:

— Но пока что все это только догадки — а нам нужны свидетельства очевидцев. Ты не мог бы еще раз взять меня с собой в шахту? Если мы двое сможем под присягой дать показания, что видели, как там незаконно добывается что-то помимо угля, я обращусь в суд, расторгну договор аренды с Майклом Кеньоном и стану управлять шахтой сам.

Оуэн нахмурился.

— Спустить тебя в шахту будет непросто. После того как Мэйдок запретил тебе появляться на территории шахты, он приказал немедленно сообщить ему, если тебя там заметят. Рукоятчик, который работает возле устья главного ствола шахты, — человек порядочный, но он никогда не пойдет против Мэйдока.

— А как насчет того, чтобы спуститься ночью? Когда мы окажемся под землей, нам будет уже все равно, который час.

— После твоего первого посещения Мэйдок велел обнести территорию шахты забором, и по ночам се охраняет сторож да еще и сторожевая собака: Мимо них мы, может, и пробрались бы, по нам все равно не удастся незаметно запустить лебедку — это невозможно. Все шахтеры считают, что Мэйдок малость помешался, раз тратит столько усилий, чтобы не пускать тебя на шахту. — Оуэн пожал плечами. — Правда, мы и без этого всегда считали его слегка помешанным.

— Раз дело обстоит так, что главный шахтный ствол для вас действительно недоступен, — сказала Клер, — то как насчет старого ствола Бичен? Того, который теперь используется главным образом для вентиляции?

Оуэн обрадовался.

— Ну и память у тебя, девушка! Я и забыл про этот ствол.

— А по нему можно будет спуститься? — спросил Никлас.

— Думаю, да, — задумчиво ответил Оуэн. — Ствол Бичен очень узкий, но там есть бадья, в которой можно поднимать и опускать одного человека. Да, вот еще что — этот ствол проходит недалеко от того закрытого штрека, о котором я тебе говорил, так что под землей тебе не придется далеко ходить и не будет риска, что тебя заметят. Пожалуй, мы сможем это сделать.

— Мы могли бы спуститься через четыре дня, если ты не против. Это даст время моему стряпчему в Суонси изучить юридическую сторону дела, — сказал Никлас. — И еще. До того как мы спустимся в шахту, я хочу побывать в этой хижине, чтобы осмотреть се более тщательно. Если там плавят серебро, то от него должны остаться следы вокруг печи и на оборудовании. Это тоже улики.

Оуэн кивнул:

— Хорошо, через четыре дня. За это время я как раз проверю, в хорошем ли состоянии веревка и бадья. — Его лицо омрачилось. — Надо что-то делать, и чем быстрее, тем лучше. В последние две недели рудничного газа с каждым днем становится все больше, и в трех штреках были обвалы из-за недостатка стоек. С тех пор как ты спускался в шахту, никто больше не погиб, но я нутром чую — скоро случится большая беда.

— Через неделю шахта перейдет в мои руки, и я смогу сделать ее более безопасной, — с уверенностью сказал Никлас.

Его цыганский инстинкт говорил ему, что они нашли верное средство для того, чтобы отнять право владения у лорда Майкла. Майклу это, конечно, не понравится, но он сам виноват.

Глава 23

У Джорджа Мэйдока не было времени для того, чтобы подготовиться к визиту своего патрона: лорд Майкл Кеньон просто-напросто вошел прямиком в контору; клерк даже не успел объявить о его появлении.

Мэйдок ни за что не узнал бы в этом изможденном незнакомце с жестким взглядом того щеголеватого молодого джентльмена, который нанял его четыре года назад. Но когда тот заговорил, Мэйдок сразу узнал его низкий глубокий голос.

— Извините, что являюсь к вам без предупреждения.

Мэйдок, но желание приехать в Пенрит возникло у меня внезапно.

Мэйдок поспешно вскочил на ноги и пожал протянутую руку.

— Лорд Майкл, ваш визит так неожидан, — запинаясь, пробормотал он. — Я и не подозревал, что вы вернулись из-за границы.

— Пару месяцев назад меня отправили в отпуск — восстановить здоровье. Теперь, когда война закончилась, я собираюсь продать офицерский патент и принять более деятельное участие в управлении моими делами. — Не дожидаясь приглашения, лорд Майкл сел. — Для начала я хочу просмотреть бухгалтерские книги за последние четыре года.

— Вы недовольны тем, как я веду ваши дела? — натянуто спросил Мэйдок, пытаясь показать своим тоном, что он скорее возмущён, чем обеспокоен.

— Вовсе нет — вы обеспечивали мне весьма приличную прибыль. Я просто хочу снова войти в курс дела. — Губы лорда Майкла тронула едва заметная невеселая улыбка. — После стольких лет, проведенных в армии, мне надо заново учиться жить штатской жизнью.

— Разумеется, — быстро согласился Мэйдок. — Более ранние гроссбухи хранятся у меня дома. Я возьму их и перешлю вам незамедлительно. Вы остановились в гостинице?

— Нет, я буду жить в Брин-Мэнор и как раз направляюсь туда, но решил сначала повидаться с вами.

— Вы вернулись насовсем? Кеньон пожал плечами.

— Я не знаю, сколько времени пробуду в имении. Но спешить с отъездом не буду — в Уэльсе хорошо весной.

— Не желаете ли выпить чаю или чего-нибудь покрепче?

— Нет, не хочу. — Лорд Майкл встал и принялся нервно мерить шагами просторный кабинет Мэйдока. — Скажите, лорд Эбердэр доставлял вам неприятности?

— Да, было дело, — ответил изумленный Мэйдок. — Но как вы об этом узнали?

— Я виделся с ним в Лондоне, и он прочел мне лекцию о технике безопасности в шахте, — сухо сказал Кеньон. — Мы не сошлись во мнениях, и спор вышел весьма ожесточенный.

Мэйдок фыркнул.

— Граф, похоже, не понимает, что горное дело всегда было опасным.

— Именно это я ему и сказал. — Лорд Майкл повернулся к Мэйдоку, лицо его стало жестким и злым. — Он нарушал границы моих владений?

— Один раз. Я велел ему удалиться и по ночам стал выставлять на шахте охрану. Больше он не появлялся.

— Отлично. Если Эбердэр явится опять, примите все необходимые меры, чтобы не пускать его на шахту.

В голове Мэйдока забрезжила мысль, прежде его не посещавшая.

— Откровенно говоря, хотя он мне и досаждал, я немного сомневался, правильно ли я сделал, что закрыл графу доступ на шахту, — ведь он ваш друг.

— Был им. Теперь я больше не считаю его своим другом, — ледяным голосом сказал лорд Майкл. — Эбердэр сотворил много зла, но я не допущу, чтобы он в придачу ко всему остальному еще и сорвал работу моей шахты. Известите меня немедленно, если он опять попытается затеять какую-нибудь пакость.

— Непременно, сэр. Бухгалтерские книги я пришлю вам завтра утром.

Лорд Майкл сухо кивнул и вышел из конторы, затворив за собой дверь.

Мэйдок рухнул на стул, затем вынул из ящика своего письменного стола фляжку виски и трясущимися руками налил себе изрядную порцию. Лорд Майкл, черт бы его побрал, всегда был не в меру проницателен, а сейчас, похоже, сделался еще опаснее. И почему этого ублюдка не прикончили на войне!

Мэйдок порадовался своей дальновидности: хорошо, что у него хватило ума все эти четыре года вести фальшивые бухгалтерские книги. Надо будет проверить все записи нынче вечером, но вряд ли там найдется хоть что-нибудь, что могло бы насторожить этого проклятого лорда. В конце концов, он получал от шахты очень даже недурную прибыль. Конечно, не такую, какой она была на самом деле, но из бухгалтерских книг патрон никогда не узнает, какую ее часть положил в свой карман Мэйдок.

И тем не менее возвращение лорда Майкла было катастрофой. Когда он только что взял шахту в аренду и с воодушевлением занимался делами, у него была препротивная привычка появляться там, где его меньше всего ожидали, и замечал он слишком многое. Он вполне может обратить внимание на расхождение между затратами на крепежный лес, которые проходят по бухгалтерским книгам, и действительным количеством деревянных стоек в штреках. А еще он может невзначай наткнуться па то побочное дельце, от которого Мэйдок уже привык получать весьма порядочный доход. Что ж, придется па время прикрыть лавочку.

Когда под воздействием выпитого виски у него наконец перестали трястись руки, Джордж Мэйдок откинулся на спинку стула и злобно нахмурился. Сын лавочника из Суонси, он все, что имел, заработал тяжелым трудом. Целых четыре года он управлял шахтой с таким рвением, как если бы она была его собственной, и теперь, черт побери, не станет беспрекословно выполнять приказы какого-то изнеженного аристократишки.

К сожалению, этот изнеженный аристократишка — хозяин компании, и какое-то время Мэйдоку волей-неволей придется исполнять роль послушного слуги. Но ничего, если повезет, Кеньону скоро станет скучно, и тогда он уедет из долины, и все опять пойдет по-старому. Но если он останется…

Мэйдок не стал додумывать эту мысль до конца: вновь наполнив стакан, он принялся размышлять о том, что можно сделать, чтобы улучшить свое положение. Первая его идея имела одно несомненное достоинство — она была до крайности проста, однако не давала стопроцентной гарантии успеха. Если она не сработает, то он испробует более сложную комбинацию, для осуществления которой придется нанять еще несколько человек. Это, конечно, было рискованно, но он знал, где найти подонков, которые сделают все, что он им прикажет, а потом будут немы, как могила.

Мэйдок допил виски, и на лице его заиграла хищная улыбка. Хотя первой его реакцией на возвращение лорда Майкла была ярость, чем больше он размышлял, тем яснее ему становилось, что это возвращение дает ему как раз тот шанс, которого он заслуживает. Он, Мэйдок, умнее, чем Эбердэр или Кеньон. и в отличие от них трудился, не покладая рук. Поскольку эти двое — всего лишь слабые глупцы, пришло его время, время Джорджа Мэйдока. Он станет самым могущественным человеком в долине.

Когда маленькая Олвин Ллойд бросилась в погоню за пингвином, Клер схватила девчушку за руку.

— Не пугай бедное животное, Олвин. Подумай, как ему и его товарищам должно быть неприятно оттого, что к ним вдруг явилось столько людей, которых они никогда прежде не видели.

По правде сказать, пингвины реагировали на вторжение достаточно спокойно. Когда пингвин, за которым хотела погнаться Олвин, увидел, что девочка остановилась, он тоже перестал торопливо ковылять прочь и как ни в чем не бывало начал щипать траву. Олвин наклонилась и подобрала с земли белое перо, потом посмотрела на пингвина оценивающим взглядом.

— Я не буду его обижать, мисс Морган. — пообещала она.

Заметив, что Олвин уже сжимает в кулачке горсть черных и белых перьев. Клер спросила:

— Ты хочешь отнести их домой, чтобы показать твоему младшему братику?

— Если я соберу достаточно перьев, то, может быть, сделаю своего собственного пингвинчика, — важно ответила девочка.

Клер улыбнулась.

— У тебя может получиться кукла-пингвин, но настоящего птенчика-пингвина могут сделать только его папа и мама. Олвин фыркнула и сказала:

— Посмотрим.

Поглядев вслед малышке, отправившейся на поиски новых перьев. Клер рассмеялась и с удовлетворением стала наблюдать за толпой резвящихся ребятишек. Пикник с пингвинами прошел очень успешно.

На следующий день после собрания кружка Клер договорилась с Маргед, чтобы та привезла детей посмотреть на удивительных черно-белых существ. Ее подруга сказала, что уже почти май — самое лучшее время для пикника.

Организовать прогулку оказалось совсем нетрудно, чему Клер была весьма рада, поскольку для подготовки у них оставалось всего два дня. Три повозки из усадьбы Эбердэр, доверху наполненные соломой, подкатили к школе, и в них погрузили улыбающихся от радостного предвкушения детей, которых сопровождали несколько мамаш, чья миссия состояла в том, чтобы не дать чересчур расшалившимся ребятишкам свалиться на землю. Затем повозки, громыхая, проехали через все поместье Эбердэр и покатили по дороге, ведущей к пруду.

Даже славящаяся своей переменчивостью валлийская погода на сей раз не подкачала, и день выдался солнечный и теплый. Правда, если бы шел дождь, прогулку бы все равно не отложили: валлийцы — выносливый народ, все, даже дети. Однако голубое небо и теплый ветерок были, конечно, предпочтительнее, чем тучи и дождь.

Клер не захотела ехать в повозке и вместо этого села на Ронду, кроткого валлийского пони. Никлас тоже ехал верхом. Ома удивилась, когда он добровольно вызвался отправиться с нею, но Никлас, глядя па пес веселыми глазами, сказал, что хочет защитить пингвинов, а то детишки, чего доброго, заласкают их до смерти.

Каковы бы ни были его побуждения, он явно наслаждался прогулкой не меньше детей. Наблюдая за ним, Клер вдруг осознала, что он способен жить мгновением, как ее юные подопечные. Эта черта редко встречается среди взрослых. Она позавидовала Никласу, ведь сама она не помнила, когда в последний раз испытывала то безграничное удовольствие, которое было написано на его лице, когда он кормил пингвинов рыбой из привезенного им бочонка.

Но она познала другого рода радость, ту, которую чувствовала в его объятиях…

Она увидела, как он ловко выудил из пруда насквозь промокшего малыша, и отвернулась, чувствуя, что у нес горят щеки. Хотя теперь они жили как брат с сестрой, ее непослушная память не давала ей забыть, как все было раньше.

«Так лучше», — сказала она себе и, прежде чем се разум успел возразить, присоединилась к остальным женщинам — они раздавали детям пироги с бараниной и изюмом, которые испекла кухарка Эбердэра. Хорошо, что пирогов было много, потому что изрядную их долю получили пингвины.

Небо начали затягивать тучи, и когда все поели, было решено ехать обратно.

Никлас стал брать младших детей на руки и сажать их в повозки, где большинство из них вскоре свернулись калачиком и заснули, как сытые щенята. Когда все погрузились, повозки тронулись в путь.

Никлас и Клер ехали последними. Поскольку черный жеребец Никласа был слишком горяч, чтобы без риска находиться рядом с детьми, сегодня граф Эбердэр велел оседлать для себя спокойного гнедого гунтера[25]. — Получилось очень весело, — сказал Никлас. — Надо будет это повторить.

Клер улыбнулась, пуская Ронду вслед за повозками.

— Я рада, что вы так думаете, потому что вам так или иначе придется это сделать. Когда дети вернутся домой и расскажут обо всем в своих семьях, все захотят непременно увидеть пингвинов, и вам не останется ничего иного, как устроить здесь еще один пикник, на который явится вся деревня. Лучше всего для этого подойдет суббота.

Никлас рассмеялся.

— Согласен. Как насчет Иванова дня[26]? Если придет вся деревня, то пикник, пожалуй, лучше будет провести на другой поляне, той, что подальше от берега, и водить гостей к пингвинам меньшими группами. Я не хочу, чтобы эти обжоры приучились есть пироги с изюмом и отказывались бы потом от рыбы.

Какое-то время они ехали молча. Впереди Маргед звонко запела песню, вскоре се подхватили чистые голоса тех детей, которые еще не заснули. Клер ехала и радовалась; жизнь была так прекрасна…

Они проделали уже около трети пути вниз по склону холма, когда Никлас заговорил снова.

— Возможно, Вы еще об этом не слышали, — небрежно сказал он, — но вчера в долину возвратился Майкл Кеньон. Говорят, он поселился в Брин-Мэнор и изучает положение дел на шахте.

Клер резко повернулась к Никласу:

— Что? Он здесь?

— Так говорят. — Губы Никласа тронула улыбка. — Чему вы ужасаетесь, Клариссима! Брин-Мэнор — единственный дом, который есть у Майкла, и вполне естественно, что он приехал и стал в нем жить.

— Нет ничего естественного в том, что он решил последовать за вами, чтобы продолжить ссору. — Она с беспокойством оглядела окрестные холмы. — Он опасный человек, Никлас.

— Да, опасный, но также и умный. Едва ли он решится убить меня, не дав мне возможности защищаться: ведь подозрение сразу же падет на пего, — спокойно заметил Никлас. — Так что я думаю, он приехал сюда не за этим. Полагаю, что, остыв после нашей дуэли, он вспомнил, что я говорил ему про шахту, и решил все проверить сам.

— Надеюсь, вы правы, — с сомнением пробормотала Клер. Впереди па несколько секунд воцарилась тишина: одна песня закончилась, и певцы выбирали следующую.

Теперь уже все небо было серым, и где-то вдали рокотал гром. Мгновение спустя он загремел опять, уже гораздо ближе. Пони Клер испуганно шарахнулся в сторону, а гунтер Никласа с жалобным ржанием встал на дыбы.

Никлас сердито выругался, стараясь удержаться в седле.

Успокоив своего копя, он наклонился и хлопнул Ронду по крупу.

— Скачите к повороту! — скомандовал он. — Скорее! Пони помчался во всю прыть, за ним поскакал гунтер. Клер чуть не упала, но все-таки умудрилась усидеть в седле. Они неслись вниз по склону холма, а потом, когда за скальным выступом дорога резко повернула, Никлас закричал:

— Теперь можно сбавить ход! Здесь нам уже ничто не грозит.

Клер натянула поводья и оглянулась на Никласа. Она хотела было спросить его, зачем они скакали так быстро, но вдруг заметила, что по шее его коня стекает струйка крови.

— Боже мой, да ведь это был не гром, а ружейный выстрел, — изумленно произнесла Клер. — С вами ничего не случилось?

— Нет, в меня не попали, а вот Цезаря пуля задела. — Он наклонился, чтобы осмотреть рану гнедого. — Это всего лишь царапина. Останется шрам, но в общем ничего страшного.

— Ничего страшного! — воскликнула Клер. — Да ведь вас чуть не убили!

— Это какой-то браконьер. Иногда они промахиваются и случайно попадают не в оленей, а в людей. Нам повезло. — Никлас погладил потную шею гнедого, неразборчиво бормоча ему в ухо успокоительные слова.

Клер захотелось ударить его за бестолковость.

— Неужели вы в самом деле думаете, что это простое совпадение: лорд Майкл возвращается в Пенрит, и на следующий же день вас пытаются застрелить?

На лице Никласа не отразилось и тени беспокойства.

— Разумеется, это совпадение. Клер. Откуда Майклу было знать, где я буду сегодня?

— Все в долине знали о сегодняшней поездке, — негодуя на его непонятливость, ответила девушка.

Молчаливо признав, что в этом она права, Никлас заметил:

— И все же, если б Майкл захотел пристрелить меня, он бы не стал делать этого в таком месте, где шальная пуля может угодить в женщину или в повозку с детьми. — Никлас прижал к шее гнедого носовой платок, чтобы остановить кровотечение, и, немного помолчав, добавил. — И он бы не промахнулся.

Понимая, что истерикой она от него ничего не добьется, Клер сделала над собой усилие и спокойно сказала:

— Не лучше ли все же предположить — в целях безопасности, — что из ружья стрелял именно лорд Майкл? Несколько простых предосторожностей могли бы спасти нам жизнь.

— И что же вы мне посоветуете? — Никлас пустил своего коня шагом. — Кто бы ни был стрелявший, он уже давно убрался подальше от этого места. Если я пойду к мировому судье и обвиню Майкла в покушении на мою жизнь, меня тут же выставят вон, поскольку я не имею никаких доказательств. И если даже та пуля действительно предназначалась мне, я не собираюсь провести остаток жизни, прячась в четырех стенах и не подходя к окнам из страха, что меня подстрелят. Уж лучше умереть.

Он искоса посмотрел на нее.

— Я говорю все это вовсе не для того, чтобы успокоить вас, Клер, я в самом деле считаю, что это был случайный выстрел браконьера. Если Майкл попытается прикончить меня, то только в честном поединке, лицом к лицу.

— И долго вы собираетесь придумывать для него оправдания? Хотя я и восхищаюсь вашей преданностью, но совершенно не могу понять, почему вы настолько уверены насчет того, на что Майкл способен, а на что нет. Вы не виделись с ним довольно долго, а за эти годы он сильно изменился.

Некоторое время Никлас ехал молча. Наконец он сказал:

— Людей, чьи поступки всегда можно было бы предвидеть, просто не существует, однако один человек может знать другого достаточно хорошо, чтобы понимать, на что тот способен, а на что нет. Майкл как раз из той горстки людей, которых я знаю именно в такой степени. Меня не удивляет, что он одержим злобой и жаждой разрушения — семена этого были а нем всегда. Но в то же время он прежде всего человек чести; чувство чести — это такая же неотъемлемая часть его существа, как кости и кровь. Да, он опасен. Но я никогда не поверю, что он подлец.

— Вчера вы побывали в хижине, которая стоит на земле Кеньона, и обнаружили свидетельства того, что там выплавлялось серебро, — сказала Клер. — Завтра вы и Оуэн собираетесь спуститься в шахту за доказательствами незаконной добычи этого металла. Неужели вы думаете, что когда вы их найдете, лорд Майкл будет стоять в стороне и ничего не предпримет, чтобы помешать вам уничтожить его компанию?

— Я не испытываю большого желания уничтожить его компанию. Чтобы сохранить ее, ему достаточно сделать шахту более безопасной. Но поскольку он уперся и не желает ничего слушать, что ж… — Никлас пожал плечами, — мне придется пойти против него.

Клер продолжала гнуть свое.

— Я вовсе не прошу вас провести остаток жизни, прячась в четырех стенах, но не могли бы вы по крайней мере вести себя впредь более осторожно?

— Не беспокойтесь: пока мы были в Лондоне, я изменил свое завещание. Если со мною что-нибудь случится, вы станете руководительницей фонда, которому я отписал достаточно денег, чтобы обеспечить благоденствие вашего дорогого Пенрита. А вы будете получать щедрое жалованье, которое вознаградит вас за потраченное время и усилия. — Он иронически улыбнулся. — Так что вам надо молиться, чтобы Майклу удалось отправить меня на тот свет, — ведь и вы, и ваша деревня получите выгоду от моей смерти.

На сей раз Клер не выдержала и ударила его, вернее, попыталась ударить, целясь ладонью в щеку.

Никлас легко перехватил ее руку и, крепко держа ее, остановил своего копя. Когда ее пони тоже остановился, он спросил:

— За что вы хотели дать мне пощечину?

— Как вы смеете говорить мне, чтобы я молилась о вашей смерти! — По ее лицу текли слезы. — Есть вещи, над которыми нельзя шутить.

— Жизнь — это шутка, Клариссима. — Он коснулся губами кончиков пальцев Клер и отпустил ее запястье. — И прожить ее можно, только смеясь. Не тратьте время на беспокойство обо мне.

— У меня нет выбора, — прошептала она. — И вы это знаете.

Его лицо окаменело, он отвернулся и, отпустив поводья, двинулся дальше.

Дальше они ехали молча. Клер знала, что Никлас понял, о чем говорил ему ее взгляд. Но он, как и она, не желал этого признавать.

Глава 24

Проснувшись, Никлас обнаружил, что пейзаж за окном окутан плотной пеленой тумана. Он удовлетворенно улыбнулся: такая погода была просто идеальной для тайного посещения шахты.

Облачившись в поношенною шахтерскую робу, он спустился на первый этаж и пошел в столовую, чтобы позавтракать на скорую руку. Клер уже была на ногах.

Встав из-за стола, чтобы налить Никласу кофе, она устремила на него серьезный взгляд.

— Пожалуйста, будьте осторожны.

— Конечно, — Никлас глотнул обжигающего кофе и намазал ломтик хлеба джемом. — Вечером победа уже будет в наших руках. — Жуя хлеб, он вышел из дома и зашагал к конюшне.

Из-за причудливо клубящегося тумана дорога до Пенрита выглядела еще красивее, чем обычно. Пробираясь сквозь влажную дымку, Никлас чуть не пел от приятного возбуждения. Чего он так артачился, когда Клер впервые предложила ему заняться делами деревни? Ведь это оказалось чертовски увлекательно — он уже много лет не чувствовал такой энергии и интереса к жизни. Вот если бы еще удалось соблазнить Клер…

Эта мысль несколько испортила ему настроение. С каждым днем Никласу становилось все труднее жить с него как брат с сестрой. Образ Клер преследовал его и днем, и ночью.

Наверное, теперь он никогда уже не сможет спокойно смотреть па бильярдный стол.

Когда он подумал об этом, вся его веселость мгновенно улетучилась. Нынешняя ситуация была почти невыносимой, а дальше станет еще хуже — ведь Клер твердо намерена оставить его, как только истечет оговоренный в их сделке трехмесячный срок. Несомненно, из этого положения есть какой-то выход, но как его найти?

Никлас почувствовал облегчение, когда наконец подъехал к месту встречи — купе деревьев, растущих невдалеке от шахты. Оуэн уже ждал его вместе с незнакомым стариком на деревянной ноге. Когда Никлас спешился, Оуэн представил ему своего спутника.

— Это Джеймс Харки. Он будет управлять спуском и подъемом бадьи.

Они молча направились к устью ствола Бичен. Густой туман приглушал и немного искажал шум, доносящийся с главной территории шахты. Они находились в самой низкой части долины, где туман был особенно плотен, так что приходилось идти медленно, чтобы не заблудиться. Никлас только радовался такой погоде — главный ствол шахты расположен довольно близко, и в ясный день оттуда могли бы заметить подозрительную возню около устья ствола Бичен, по сегодня все было скрыто завесой тумана.

Когда они приблизились к устью, Никлас привязал своего копя к колесу лебедки, с помощью которой опускалась и поднималась бадья. Для этой работы он выбрал в конюшне сильного и спокойного гнедого мерина. Оуэн еще раз осмотрел лебедку и канат, на котором была подвешена бадья, ч одобрительно кивнул.

— Я спущусь первым; Джейми, мы будем подавать тебе сигнал к подъему, дергая за вот эту веревку, которая прикреплена к колокольчику.

Продемонстрировав старику сигнал, он залез в бадью. Харки повел гнедого мерина в поводу по кругу, колесо лебедки, скрипя, закрутилось, и Оуэн исчез в узком черном провале. Когда зазвенел сигнальный колокольчик, Джейми Харки повернул мерина, и колесо завертелось в обратную сторону, вытягивая бадью па поверхность.

Настала очередь Никласа. Свою свечу он зажег заранее и теперь молча ступил в бадью и кивнул Джейми. Спускаясь, Никлас подумал, что бадья — это несколько лучше, чем веревочная петля, сидя в которой, он спускался в шахту в первый раз. Однако ствол Бичен был так узок, что у Никласа вскоре появилось неприятное чувство, будто он упал в кроличью нору. Воздух свистел у Никласа в ушах, бадья с грохотом ударялась о стены шахты. За несколько мгновений до того, как она достигла дна, свеча Никласа погасла. К счастью, к его услугам была горящая свеча Оуэна.

Никлас вылез из бадьи и снова зажег огонь.

— Куда идти?

— Сюда. — И Оуэн двинулся направо. — До того места, о котором я говорил, отсюда недалеко, но я пойду кружным путем, так больше шансов, что нас не заметят.

Они находились в одной из самых старых частей шахты, где крепежных стоек было совсем мало. Идя вслед за Оуэном, Никлас вспомнил свое первое посещение шахты, и те восхитительные минуты, которые он провел с Клер во время наводнения. В тот день она сделала заметные успехи в искусстве целоваться.

Никлас тут же поспешно отогнал эти мысли: он уже убедился на собственном опыте, что в шахте нельзя отвлекаться и надо постоянно смотреть в оба.

Они прошли мимо одной из штолен, по которым из шахты выкачивалась вода, затем спрятались в выработанном забое, чтобы их не заметили шестеро подростков, которые катили по главной галерее тележки. Когда громыхание колес затихло, Никлас и Оуэн продолжили путь.

Вскоре они миновали вход в штрек, откуда доносился металлический стук кайл; Оуэн нахмурился.

— Это туда ребята катили тележки. Некоторые парни решили рубить здесь уголь. Мне это не нравится — в той части шахты слишком много рудничного газа, поэтому здесь не работали уже много лет. Но в том штреке залегает хороший пласт, вот некоторые и захотели рискнуть. Особенно после того, как Мэйдок недавно срезал расценки, так что теперь надо нарубить больше угля, чтобы заработать те же деньги.

Через несколько минут они дошли до выработки, вход в которую был перегорожен рудничной стойкой, горизонтально приколоченной гвоздями.

Оуэн встал на четвереньки и прополз над ней, Никлас последовал за ним. При этом он с интересом отметил про себя, что следов в пыли па полу выработки очень много и они явно свежие.

Когда Никлас с Оуэном добрались до конца штрека, цвет породы, из которой состояли его стены, изменился. Оуэн начал ощупывать стены, проводя но ним ладонями.

— Если мы найдем то, о чем я думаю… Никлас тоже начал ощупывать стены.

— А что мы ищем? — спросил он.

— Рубя породу, мы время от времени натыкаемся на воздушные карманы. Они бывают разной величины: от грецкого ореха до большой комнаты. Вот в таких местах и встречается проволочное серебро. Когда в этой лаве еще работали, среди забойщиков был и Уилкинс. Думаю, тогда он и нашел крупный карман, а когда понял, что в нем есть серебро, скрыл свою находку. Поскольку угольный пласт вскоре сошел на нет и работы в забое прекратились, никто ничего не заметил.

Рука Никласа внезапно провалилась в дыру, находящуюся примерно на уровне его колен. Он нагнулся и увидел, что в стене есть лаз высотой примерно два фута.

— Кажется, я нашел, — тихо сказал он. Оуэн подошел к нему и встал на колени. Никлас лег на живот и заполз в лаз.

— Давай посмотрим, что там есть. Лаз повернул влево, потом вывел их в более просторную пещеру. Никлас поднял свечу и охнул от удивления, когда ее свет отразился от тысячи заискрившихся поверхностей Пещера была неправильной формы, приблизительно восемь футов в длину и в ширину и шесть футов в высоту. Необычной ее делали выступы из сверкающих кристаллов кварца, которые усеивали стены и потолок. Двигаясь очень осторожно, чтобы не разбить голову об один из таких выступов, Никлас поднялся и крикнул:

— Ползи сюда! Здесь невероятно красиво. Через несколько мгновений Оуэн тоже присоединился к нему. Встав на ноги, он потрясение оглядел пещеру.

— Хрустальный грот. В старину люди считали такие пещеры волшебными и, может быть, они были правы. Я и раньше видел хрустальные гроты, но такого большого никогда.

Никлас показал на разбитую гроздь кристаллов.

— Это и есть то, что мы ищем?

Оуэн стряхнул с кварца осколки и поднес к нему свою свечу. В середине кварцевого образования сверкнула тонкая серебряная ниточка.

— Именно! — торжествуя, подтвердил Оуэн. — Это остатки отбитого куска той породы, которую мы называем проволочным серебром. Давай посмотрим, много ли таких кусков здесь было отбито.

Они исследовали стены и потолок пещеры и обнаружили почти сорок мест, где кварц был разбит. В некоторых из них виднелись серебряные прожилки. Еще они отыскали второй лаз. Оуэн сказал:

— Наверное, добыв все серебро из этой пещеры, Уилкинс решил проверить, нет ли по соседству еще одной такой же.

Они один за другим нырнули в лаз и оказались в меньшей по размерам пещере, стены которой также были усеяны кристалликами кварца. Должно быта, ее открыли недавно, так как мест, где куски кварца были отбиты, здесь оказалось немного.

Когда Никлас поднял свечу, чтобы оглядеть потолок, ее свет упал на острый выступ кварца, словно бы обернутый многочисленными серебряными нитями.

— Эврика, — тихо произнес он. — Вот мы и нашли нетронутый кусок проволочного серебра.

Оуэн подошел и тоже посмотрел па сверкающие кристаллы.

— Красивая штука. Даже жалко ее ломать, правда?

— Правда, по мы должны взять се с собой в качестве образца. Мы покажем это мировому судье, который наверняка никогда не видел проволочного серебра. Отличное доказательство в пашу пользу!

Оуэн принес с собой несколько небольших инструментов. Вынув их из кармана, он начал осторожно отбивать кварцевый выступ от потолка пещеры.

— Это непростая работа и требует времени, — заметил он. — К тому же проволочное серебро, наверное, нередко скрывается в середине такого вот пучка кристаллов, а не снаружи, как в нашем случае, и его не так-то легко заметить. Думаю, Уилкинс работает здесь уже не один месяц, каждый раз выкраивая для этого всего по нескольку часов, чтобы никто не заподозрил, чем он занимается.

Наконец Оуэн выломал кусок проволочного серебра вместе с кристаллами кварца и протянул его Никласу.

— Это принадлежит тебе.

Сверкающий обломок был размером с яблоко, только значительно тяжелее. Чтобы хрупкие кварцево-серебряные шипы не обломились, Никлас завернул его в носовой платок и только потом засунул в один из глубоких карманов своей куртки.

— После того, как мы выберемся отсюда, ты поедешь со мной в Суонси, и мы оба пойдем к судье и дадим письменные показания под присягой. У моего стряпчего уже все готово, чтобы потребовать судебного предписания о расторжении договора об аренде. К завтрашнему утру шахта уже будет закрыта.

Оуэн наморщил лоб.

— Погоди. Я не для того тебе помогал, чтобы все шахтеры остались без средств к существованию.

— Конечно, — успокоил его Никлас. — Я сразу же найму их всех за ту же плату. Они смогут работать и в шиферном карьере, и на прокладке рельсового пути. Без работы никто не останется.

Оуэн кивнул, потом лег и молча заполз обратно в лаз. Никлас автоматически последовал за ним, поглощенный мыслями о своих проектах. Вскоре они уже добрались до главной галереи и двинулись в обратный путь. Проходя мимо входа в штрек, который вел в новый забой, они услышали приближающиеся шаги — по штреку шла группа шахтеров.

— Я всегда хорошо чуял рудничный газ, — заметил Оуэн, — и сейчас могу точно сказать: в воздухе его стало больше, чем когда мы только что спустились. Еще немного — и нам пришлось бы гасить свечи и пробираться к выходу в темноте. Должно быть, кто-то из ребят почуял неладное и уговорил остальных уйти из забоя.

— Может, и так. А может, кто-то из ребят попросил остальных выйти, чтобы применить старый шахтерский способ — зажечь газ, а самому лечь на землю, чтобы огонь прошел над ним.

— Иногда так делают, но надеюсь, что у парней хватит ума не применять этого способа здесь. Из-за жадности Мэйдока рудничных стоек тут раз-два и обчелся — большую их часть убрали, чтобы использовать в новых лавах. Совсем немного надо, чтобы потолок здесь обрушился. Да еще угольная пыль может изорваться.

Никлас сказал себе, чти опытные шахтеры, конечно же, не станут рисковать в таком опасном месте, однако невольно зашагал быстрее. Он знал по собственному опыту, что дураки есть везде. И когда они с Оуэном наконец дошли до дна шахтного ствола, где их ожидала бадья, вздохнул с облегчением.

В это мгновение где-то в штреках за их спинами прогремел взрыв. Они оцепенели. И тут до их олуха донесся истошный вопль, а затем по штрекам прокатился ужасающий гул. Потом землю под их ногами потряс еще один взрыв. Смертельно побледневший Оуэн воскликнул:

— Господи, помоги нам! Это обвал!

Никлас посмотрел на бадью и попытался найти способ, как подняться на ней вдвоем. Однако уже через секунду понял, что это невозможно. Схватив Оуэна за руку, он подтолкнул его к бадье.

— Сначала ты, ведь у тебя есть семья. Оуэн, мгновение поколебавшись, вырвал руку.

— Нет!

Никлас хотел сказать, что взрывы, может быть, до них и не дойдут, но не успел. Не теряя времени на разговоры, Оуэн взмахнул своим мощным шахтерским кулаком и ударил Никласа в челюсть.

Этот неожиданный удар застал того врасплох. Хотя Никлас и не лишился чувств, в глазах у него потемнело, а колени подогнулись. Он попытался было протестовать, когда Оуэн впихнул его в бадью и сжал его пальцы вокруг каната, по все было тщетно.

Погрузив Никласа в бадью, Оуэн дернул за сигнальную веревку. Сверху донесся неясный звон колокольчика, и Никлас стал подниматься, отчаянно ругаясь от чувства собственного бессилия. Снизу слышались взрывы, они гремели все ближе и ближе. Что-то очень похожее на сильный порыв ветра обрушилось на бадью, и она заплясала, ударяясь о стены шахты.

Едва оказавшись на поверхности, Никлас соскочил на землю, крича:

— Быстро спускай эту штуку обратно! Там был взрыв! Надо достать оттуда Оуэна.

Джейми тут же бросился выполнять приказ. Чтобы ускорить спуск, Никлас подбежал к гнедому мерину и использовал все приемы из своего цыганского арсенала, чтобы тот двигался быстрее. Но было уже слишком поздно. Из глубины шахты донесся оглушительный грохот, и повалил удушливый черный дым.

Силой взрыва бадью выбросило из шахты, она взмыла в воздух и, оторвавшись от канатов, на которых была подвешена, рухнула на землю в пятидесяти футах от устья шахты. Тотчас же Никлас с ужасом увидел, как стены шахты обвалились и дым перестал идти.

Катастрофа, о которой говорили Оуэн и Клер, наконец произошла.

Глава 25

Взрыв был слышен во всех уголках долины, и мужчины со всей округи устремились к шахте, чтобы помочь в спасательных работах. Поскольку спуститься туда по стволу Бичен было теперь невозможно, Никлас бросился бежать к главной территории шахты и присоединился к первой же группе спасателей. Хотя два или три человека, знавших, кто он такой, встретили его удивленными взглядами, никто ничего не сказал. Сейчас он был для них не графом Дэйвисом, а просто-напросто обладателем еще одной пары сильных рук, которые требовались для разборки завалов.

Много часов Никлас работал как одержимый, поднимая и перетаскивая обломки породы, пока не содрал кожу на руках и не почувствовал, что у него дрожат все мышцы. Один раз он заполз в дыру в грозящем вот-вот обрушиться нагромождении камней и вытащил оттуда паренька, который еще дышал. Но чаще всего откопанные из-под завалов шахтеры были уже мертвы.

В конце концов кто-то из новой партии спасателей взял Никласа за руку и увел к подъемному устройству, сказав, что ему нужен отдых, потому что в его нынешнем состоянии от него будет больше вреда, чем пользы. Поднявшись из шахты на поверхность, Никлас увидел, что от тумана не осталось и следа и солнце уже заходит, заливая долину кроваво-красным светом. Где-то неподалеку чей-то повелительный голос громко отдавал приказы, но Никлас так устал, что не обратил внимания ни на голос, ни на слова.

Он стоял, щурясь от солнечных лучей, когда еще один добрый самаритянин подвел его к с юлу с бутербродами и чаем. При мысли о еде Никласа затошнило, однако он принял кружку, которую кто-то сунул ему в руки. Чай был обжигающе горячим и очень сладким, и когда он выпил его, в голове у него немного прояснилось. Несмотря на все свои многочисленные ссадины и синяки, он совершенно не чувствовал боли. Он вообще ничего не чувствовал. На территории шахты толпилось множество людей. Были среди них и недавно прибывшие спасатели, направляющиеся к устью шахты, но большинство составляли члены семей пропавших под землей шахтеров, надеющиеся узнать что-нибудь о своих близких. Некоторые плакали, другие просто молча ждали, смирившись с судьбой. Никлас знал, что до конца жизни не забудет их лиц.

Он не удивился, когда увидел Клер — островок спокойной силы в море хаоса. Похоже, именно она руководила приготовлением пищи для тех, кто участвовал в спасательных работах. Хотя их разделяло по меньшей мере пятьдесят футов, она, должно быть, почувствовала на себе его взгляд, потому что внезапно подняла голову и посмотрела на него. На мгновение их глаза встретились, но, увидев на ее лице боль и сострадание, Никлас тут же отвернулся. Если он будет смотреть на нее и ощущать ее сочувствие, то утратит остатки самообладания, а этого нельзя допускать.

Ноги сами собой понесли его к тому месту, где лежали те, кого извлекли из-под обломков, — два ряда мертвых тел, покрытых пустыми мешками из-под угля. Он начал считать их и насчитал двадцать восемь. Пока он стоял возле трупов, поднесли еще один и положили в конец ряда. Тело было сильно обожжено, по какая-то обезумевшая женщина бросилась около него на колени, посмотрела на тускло блестевшее на мертвой руке кольцо и горестно завыла. Когда тело накрыли мешком, стоявший рядом с женщиной старик помог ей подняться на ноги и повел прочь. По его лицу тоже текли слезы.

Не в силах больше смотреть, Никлас отвернулся и прямо перед собой увидел Маргед Моррис. В шестнадцать лет она считалась самой хорошенькой девушкой в долине, а теперь, повзрослев, стала красивой молодой женщиной. Но сейчас, с изможденным лицом и ввалившимися глазами, Маргед казалась вдвое старше своих лет.

— Оуэн пропал, — прошептала она. — Есть… есть ли возможность, что он выжил?

Почему он сам не погиб в шахте? Тогда ему не пришлось бы отвечать на ее вопрос. Но он должен ответить, потому что только он знает, где находился Оуэн во время взрыва.

— Едва ли, Маргед, — выдавил он из себя. — Ствол Бичен обвалился. Должно быть, тогда же обрушились и прилегающие к нему выработки. — У него перехватило горло, он с трудом сглотнул и закончил: — Инженер считает, что в той части шахты не выжил никто.

Мгновение она просто смотрела на него широко раскрытыми глазами, и Никлас засомневался, поняла ли она его слова. Но тут же заметил, что Маргед дрожит всем телом, словно в сильном ознобе.

Не в силах видеть выражение, застывшее в глазах женщины, он крепко обнял ее, пытаясь хоть как-то утешить и ее, и себя самого. Маргед прижалась к нему, как утопающая к своему спасителю, и разрыдалась.

Чувствуя, что и его глаза полны слез, он хрипло произнес:

— Ни ты, ни дети никогда ни в чем не будете нуждаться, Маргед. В этом я клянусь.

Но произнося эти слова, он знал — никакие деньги не заменят ей мужа, а ее детям — отца.

Увидев приближающуюся Клер, он устремил на нее взгляд, отчаянно молящий о помощи. Она поняла.

— Маргед, если будут хорошие вести, тебе сразу же сообщат, — подойдя к подруге, ласково сказала девушка. — Но сейчас позволь мне отвести тебя домой. Ты нужна детям.

Маргед медленно выпрямилась и провела тыльной стороной руки по глазам, вытирая слезы.

— Да, я должна пойти к детям… и с-сказать матери Оуэна, — промолвила она безжизненным голосом. На мгновение лицо се исказила ярость. — Я никогда не позволю моим сыновьям работать в шахте, никогда! — Клер взяла ее под руку, и они, повернувшись, побрели прочь.

Никлас смотрел вслед удаляющимся женщинам, пока они не исчезли в толпе.

Уже почти стемнело, и вокруг зажигали все новые факелы. В их мерцающем свете территория шахты стала похожа на средневековую фреску, изображающую ад.

Со свинцовой тяжестью на сердце Никлас вновь направился к устью шахтного ствола и присоединился к группе других спасателей, которые возвращались в шахту после небольшого отдыха. Покрытые слоем угольной пыли, они были почти неотличимы друг от друга. Никлас знал, что сам выглядит точно так же.

Он ждал своей очереди спускаться в шахту, когда знакомый голос вдруг рявкнул:

— Какого черта ты тут делаешь, Эбердэр? Убирайся с моей земли.

Никлас повернулся и увидел решительно шагающего в его сторону Майкла Кеньона. Так вот чей голос отдавал приказы! Стало быть, это Майкл командовал спасательными работами, и, кажется, у него это хорошо получилось.

— Побереги свое раздражение до лучших времен, — устало промолвил Никлас. — Сейчас тебе нужна каждая пара рук, кому бы она ни принадлежала.

Увидев, что Майкл открыл рот, чтобы возразить, Никлас вскинул руку.

— Заткнись, Майкл, — быстро сказал он. — Право же, заткнись.

На щеках Майкла Кеньона вспыхнули пятна гневного румянца, но он не стал больше спорить. Сжав губы в тонкую линию, он развернулся и ушел.

А Никлас снова спустился в шахту.

После того, как Клер увела Маргед с шахты, она не видела Никласа двое суток. На исходе второго дня, прошедшего после взрыва, возчик Льюис привез графа Эбердэра домой. Когда дворецкий Рис Уильямс позвал Клер. она ужаснулась, увидев лежащего в повозке Никласа. Он был без сознания и вдобавок в грязи и угольной пыли, на его руках и разорванной одежде виднелась кровь.

Льюис стал ее успокаивать.

— Он не ранен, мисс Морган, а просто здорово вымотался. — И возчик одобрительно кивнул. — Наш граф, хоть он и наполовину цыган, славный парень, это точно. Не боится испачкать руки. Говорят, он не спал два дня. Но рано или поздно каждому человеку требуется отдых.

Уильямс и один из лакеев вытащили Никласа из выстланной соломой повозки. Поглядев на Клер, дворецкий сказал:

— Да не беспокоитесь вы так, мисс. Мы о нем позаботимся.

Понимая, что она будет только зря путаться у них под ногами. Клер вернулась к возчику.

— Мистер Льюис, уже есть окончательный список потерь?

Лицо Льюиса искривилось.

— Да, мисс Морган. Тридцать два погибших, несколько десятков раненых, пятеро пропавших без вести. В деревне едва ли найдется хоть одна семья, где никто не погиб или не пострадал. Считают, что из тех, кого еще не нашли, никто не выжил. Поиски тел будут продолжаться, но завтра в тех частях шахты, которые не обвалились, опять начнут рубить уголь.

Ну конечно, жизнь должна продолжаться, со злостью подумала Клер. Лорд Майкл и Мэйдок не хотят терять свою драгоценную прибыль, мешкая с возобновлением работ.

— Спасибо за то, что привезли лорда Эбердэра домой, мистер Льюис. — Клер в нерешительности замолчала. Может, он ждет, чтобы ему заплатили?

Догадавшись, о чем она думает. Льюис сказал:

— Не надо, мисс Морган. Лорд Майкл Кеньон уже обо всем позаботился. Он человек крутой, но, скажу я вам, справедливый. Он несколько раз самолично спускался в шахту. — Тут Льюис доверительно понизил голос: — Шахтеры надеются, что теперь он сам будет управлять шахтой. Джордж Мэйдок никогда бы не стал тратить столько времени на спасательные работы.

Выходит, у лорда Майкла все-таки есть кое-какие хорошие качества. Попрощавшись с возчиком, Клер вошла в дом и в нерешительности остановилась в холле. Помимо организации питания спасателей и ухода за ранеными, она в эти дни еще и обошла дома своих друзей, чтобы предложить помощь и утешить тех, у кого погиб кто-то из близких.

В конце концов сегодня ее одолела страшная усталость, и она заснула как убитая. Поспав три часа. Клер встала и собиралась вернуться обратно в деревню, но, судя по тому, что сообщил мистер Льюис, нужда в ее помощи уже не была такой острой, тем более что от сильного утомления она едва держалась на ногах и не могла ясно мыслить.

Клер вздохнула и вернулась в свою спальню, где тут же заснула опять.

Когда она проснулась, было уже темно. Хотя Клер чувствовала себя совершенно вымотанной, мысли у нее больше не путались, и она с мучительной ясностью осознала, что никогда больше не увидит Оуэна. Острое чувство потери пронзило ее, усугубив душевную боль, которую она переживала из-за Маргед и ее осиротевших детей.

Ночь была под стать се настроению — начиналась гроза, вокруг дома свистел ветер и стучал ветками по оконным стеклам. Музыка так органично сливалась с шумом ветра и с ее горестными мыслями, что Клер не сразу сообразила, что эта печальная мелодия звучит не в ее голове. Все было почти так же, как в ее первую ночь в Эбердэре, только на сей раз она знала, откуда взялись в ночи звуки арфы. Никлас проснулся и играл погребальную песнь.

Одиночество вдруг показалось ей невыносимым. Клер встала, надела домашние туфли и умылась холодной водой. На ней все еще было помятое дневное платье, потому что она легла спать не раздеваясь. Клер не стала собирать волосы в пучок, а просто стянула их сзади ленточкой и пошла искать Никласа. Стояла глубокая ночь, и все остальные обитатели дома наверняка уже давно спали.

Она нашла его в тускло освещенной библиотеке. Вымывшийся и одетый в свой обычный черно-белый костюм, он выглядел почти так же, как всегда, только на подбородке темнел кровоподтек, и ободранные пальцы оставляли кровавые следы на металлических струнах арфы. Когда Клер вошла, он поднял голову, взглянул на нее ничего не выражающими глазами и снова склонился над арфой. Хотя слова и мелодия были валлийскими, в его игре и пении слышалась надрывающая душу тоска, свойственная цыганским напевам.

Клер молча прошла через комнату и подбросила угля в камин. Затем села в кресло с подголовником и откинула голову назад, слушая музыку. Ей стало легче оттого, что теперь он рядом.

Прозвучал и замер последний аккорд. В наступившей тишине послышался далекий раскат грома. И, словно расценив это как некий сигнал, Никлас сказал сдавленным голосом:

— Я должен был сделать больше. Вы рассказали мне, насколько опасна работа в этой шахте, но я не принял ваших предостережений всерьез. Для меня все это дело было лишь еще одной игрой.

Удивленная этим самобичеванием, Клер сказала:

— Но вы же поговорили с лордом Майклом, объяснили ему, насколько опасна работа в шахте, находящейся в столь плачевном состоянии; и вы предприняли попытку найти возможность расторгнуть заключенный с ним договор аренды. Что еще вы могли сделать без решения суда?

— Я мог бы сделать больше, — повторил Никлас. Он поставил арфу на пол, поднялся и начал беспокойно ходить взад и вперед по комнате, погруженной в полумрак. — Это я виноват в том, что Оуэн погиб.

— Не казните себя, — тихо сказала Клер. — Все, кто работал в той лаве, погибли.

— Но Оуэн там не работал, он пришел туда со мной, потому что я его об этом попросил. Если бы не я, он был бы сейчас жив. — Остановившись у окна, Никлас раздвинул шторы и поднял раму. затем сделал глубокий вдох, будто желая вобрать в себя грозу. — Мы с ним уже стояли на дне ствола Бичен, готовые подняться на поверхность, когда раздался первый взрыв и штреки начали обваливаться. В бадье мог подняться только один человек. — Его пальцы стиснули подоконник. — Из-за того, что у него была семья, а у меня нет, я велел ему подниматься первым. Он не стал спорить, а просто съездил мне кулаком в челюсть и запихнул меня в бадью. Еще одна или две минуты — и Оуэн бы спасся, но этих самых минут как раз и не хватило. Не хватило времени… — Его голос замер, и тут же первые капли дождя забарабанили по стеклу и влетели в открытое окно.

Никлас вдруг резко повернулся; лицо его было искажено такой же дикой яростью, как и в тот день, когда он рассек кнутом портрет, своей покойной жены. Только теперь все было еще хуже, потому что па сей раз эта ярость была направлена против него самого.

— Если моя жизнь стоила сто золотых гиней, то жизнь Оуэна была бесценна! — в неистовстве прокричал он. — Оуэн умел строить, петь, смеяться. Он любил и был любим. Господи, Боже мой, почему погиб он, а не я?

Ногти Клер впились в подлокотники кресла. На месте Никласа она чувствовала бы себя точно так же; собственная смерть и для нее была бы куда легче, чем жизнь за счет гибели друга. Желая облегчить его страдания, она сказала:

— Если он пожертвовал собою ради вас, то это потому, что один вы можете осуществить на шахте необходимые перемены. Благодаря вам в будущем могут быть спасены многие жизни.

— Этого мало!

Внезапно Никлас схватил свою арфу и с силой отшвырнул ее. Изящный инструмент с жалобным вскриком ударился о стену и упал на пол, рассыпавшись на куски. Разрезавшая ночное небо молния на миг ярко озарила Никласа и его сломанную арфу.

— Перестаньте себя винить! — крикнула Клер, перекрывая раздавшийся вслед за вспышкой молнии гром. — Вы же не Господь Бог!

— Насколько я знаю, Бог плохо играет свою роль, — горько бросил Никлас. — Я читал книгу Иова и не сказал бы, что там Вседержитель производит благоприятное впечатление.

Клер знала, что должна немедленно отчитать его за богохульство, но слова не шли у нее с языка; когда погибает столько хороших людей, трудно верить в божественную справедливость.

Никлас перестал метаться по комнате и остановился у камина; опершись руками на каминную полку, он посмотрел на пылающие угли.

— Если бы я начал действовать раньше, если бы о безопасности шахтеров я думал столько же времени, сколько о том, как заполучить вас к себе в постель, всего этого не случилось бы. Оуэн остался бы жив и другие тоже. — Он судорожно вздохнул. — Двое из погибших были дети — не старше маленького Хью Уилкинса.

— За все это надо судить прежде всего Мэйдока, уж он-то точно виноват! Или лорда Майкла, в чьей власти было сделать шахту более современной, однако он передал эту власть в руки жадного дурака.

Но Никласа невозможно было переубедить.

— Игра окончена, Клер. — Он повернулся к ней; лицо его было неумолимо. — Я освобождаю вас от всех обязательств по нашей сделке. Возвращайтесь домой, в Пенрит. Свою часть договора я выполню и сделаю для долины все, чего вы хотели. Но сделаю это один, не причиняя вам дальнейшего вреда.

Клер смотрела на него, бледнея, не в силах поверить, что он прогоняет ее.

— Вы слышали меня — убирайтесь! — крикнул он. — Вам больше никогда не придется терпеть мое общество, общество эгоиста и скота!

Она поняла: он хочет наказать себя, чтобы хоть как-то искупить терзающую его вину. Вот и отсылает ее прочь как раз тогда, когда она нужна ему как воздух.

Клер не знала, что сделать, что сказать. Перед тем, что творилось сейчас в его душе, она была так же бессильна, как и перед бушевавшей за окнами грозой.

В небе снова сверкнула молния, и в то мгновение, когда яркий свет ослепил ее, Клер вдруг почувствовала, что все изменилось: все ее страхи и сомнения вдруг исчезли, рассыпались в прах. И девушка с абсолютной ясностью поняла: она любит Никласа, она любила его всегда.

И сейчас она должна остаться.

Не раздумывая больше ни секунды, Клер подошла к нему и взяла его исцарапанные руки в свои.

— С самого начала ты говорил мне, что тебя интересуют только те женщины, которые согласны тебе отдаться, помнишь, Никлас? — Она поцеловала его окровавленные пальцы, прижала его руки к своей груди и, глядя ему в лицо, тихо сказала: — Ну так вот: теперь я согласна.

Он весь сжался.

— Жалость — не причина для того, чтобы лечь ко мне в постель. Клер.

— А я и не предлагаю тебе жалость. — Не отрывая взгляда от его глаз, она отпустила его руки и начала медленно расстегивать его рубашку. Закончив, Клер приподняла тонкую белую ткань и стала нежно массировать напряженные мышцы его плеч. — Я предлагаю дружбу.

Он закрыл глаза и испустил судорожный вздох.

— Я знаю, что должен отказаться, но не могу. — Его глаза снова открылись, голос понизился до хриплого шепота: — Господи, помоги мне, не могу!

Клер встала на цыпочки и прильнула губами к его губам, всем сердцем желая вобрать в себя его боль и исцелить ее силой своей любви. На этот раз она уже не повернет назад.

Застонав, он обнял ее и прижал к себе так крепко, что она едва могла дышать. Его руки лихорадочно блуждали по се телу.

Затем, опустившись на колени, он прижал лицо к ее груди, обдав ее своим горячим, неровным дыханием. Клер гладила его спутанные шелковистые волосы, чувствуя, как его ладони опускаются все ниже по ее телу, ласкают ее бедра Потом он прянул ее вниз, и она тоже опустилась па колени на пушистый восточный ковер и ощутила па своем левом боку жар от огня, горящего в камине. Снаружи дождь полил еще сильнее; он барабанил в окна с такой яростью, будто хотел разрушить их уединенный приют.

Никлас целовал ее так жадно и пылко, как никогда прежде. Его ловкие пальцы проворно расстегнули пуговицу и развязали ленту на спинке ее платья, потом проникли внутрь и распустили завязки нижней рубашки. Затем он стянул вниз сразу и рубашку, и платье и коснулся ладонями ее обнаженных грудей.

У нее перехватило дыхание; от прикосновения его твердых ладоней по всему ее телу словно пробежала струйка огня. Несколько недель каждодневных дразнящих поцелуев и чувственных игр сделали се более восприимчивой к любовным ласкам и заложили основу той бурс страсти, которая бушевала в ней псе сильнее.

Желая осязать его обнаженную плоть, она вытащила его рубашку из бриджей и приподняла тонкий батист. Ее пальцы легко прошлись по темным волосам на его груди. Когда она коснулась соска, ее осенило: Клер подняла его рубашку, потом нагнулась и поцеловала мягкий бугорок, который тут же затвердел от прикосновения ее языка.

Он шумно втянул в себя воздух, голова его откинулась па-зад, и Клер увидела, как неистово бьется пульс па его горле.

Она слегка прикусила зубами другой сосок.

Никлас сдавленно вскрикнул, затем торопливо стянул через голову рубашку и отшвырнул ее в сторону. Клер увидела, как красноватые отблески огня, пылающего в камине, заплясали на его мускулистом торсе; потом он взял ее за плечи и уложил на спину на ковер.

Вихрь ощущений закружил ее, спутав все мысли. Его поцелуй, требовательный и страстный, его твердые мышцы, прижимающиеся к ее соскам; ощущение покалывания от ворсинок ковра и сухой жар огня в камине… Затем обжигающее прикосновение его жадных губ к ее обнаженной груди. Она судорожно впилась пальцами в его плечи; ей хотелось чувствовать его силу и тепло сразу везде, но больше всего — в глубине своего тела, где все ныло от нарастающего желания.

Он поднял обе ее юбки и начал ласкать внутреннюю часть се бедер; его уверенные руки забирались все выше, пока не коснулись влажных складок ее потаенной плоти, и она вскрикнула от невероятного наслаждения, пронизавшего ее, как молния, наподобие той, которая расколола небо.

Ее тело словно зажило своей собственной жизнью, оно само собой извивалось и терлось о его руку. Когда он вдруг остановился, Клер едва не заплакала. По полу со стуком запрыгала пуговица, которую он оторвал в нетерпении, расстегивая бриджи.

Никлас лег на нее, и Клер напряглась, ожидая боли и готовясь вытерпеть ее так, чтобы он ничего не заметил. Однако па сей раз боли не было, только мимолетное неудобство, а потом он быстро и мощно вошел в нее, заполнив не только ее тело, но и пустоту в се сердце.

Опираясь руками о пол по обе стороны от ее головы, он резко вторгался в нее снова и снова в ритме, который она тотчас узнала, хотя раньше не ведала о нем ничего.

Это была голая страсть, лишенная всяких ухищрений. Буря за окнами с остервенелой яростью атаковала дом, ветер хлестал в стены, стучал в окна и всюду — вокруг Клер и внутри нее — звучали раскаты грома. Она больше не знала, где кончается она и начинается Никлас, потому что теперь они были единым целым, которое было сильнее, чем каждый из них мог быть в одиночку.

Он вошел в нес еще один раз, последний, и вскрикнул, затрепетав внутри ее лона. Огромная молния сверкнула прямо над домом, залив библиотеку ярким светом. На мгновение Клер увидела его лицо — немыслимо, нестерпимо красивое, и кем бы он ни был: демоном или падшим ангелом, князем света или князем тьмы, ей это было безразлично. Важно лишь то, что ома любит его и что слияние их душ и тел было самым правильным. Было счастьем.

Глава 26

Утолив страсть, они тихо лежали перед камином, обнимая друг друга. Гроза уже проходила, раскаты грома доносились издалека, с другого конца долины.

Странно, что именно грешная плотская любовь излечила ее духовную слабость. А может быть, в этом и не было ничего странного. Так и не почувствовав любви своего земного отца, Клер не смогла принять и любви отца небесного. И в душе ее царила пустота.

Но когда она призналась себе самой в том, что любит Никласа, ее сердце открылось. Если быть до конца честной, в глубине души Клер всегда знала, что отец любил ее как умел. А страдала она оттого, что нуждалась в том, чего он не был способен ей дать. Но теперь она наконец могла принять своего отца таким, какой он был, и любить его без горьких воспоминаний и обид.

Она чувствовала себя так, словно родилась заново. Пытаясь утолить боль Никласа, она преобразилась сама. От переполнявшей ее сердце радости ей хотелось смеяться.

О том, что будет с нею дальше, Клер думала без тревоги. То, что она любила его, вовсе не значило, что он когда-нибудь ответит на ее любовь. Ее рука, гладившая его, остановилась. Что же, когда они расстанутся, ей будет сильно его недоставать. Но она это переживет, потому что теперь в ее сердце больше нет пустоты.

Огонь в камине почти погас, в открытое окно порывами дул студеный ветер. Даже Никлас не мог ее согреть, и Клер начала дрожать от холода. Он, вздохнув, сел и посмотрел на нес. Хотя лицо его было мрачным и несколько отрешенным, его больше не искажало отчаяние.

Клер открыла рот, чтобы заговорить, но он прижал палец к ее губам. Потом натянул ей на плечи нижнюю рубашку и платье, опустил поднятую юбку и, встав на ноги, привел в порядок свою собственную одежду.

Быстро и без лишних движений он закрыл окно, задернул занавески, погасил оплывающие свечи в единственной на всю комнату лампе и поднял с пола свою смятую рубашку. Затем встал на колени, взял Клер на руки и унес ее из библиотеки, не оставив на ковре ни единого следа того, что произошло между ними.

Она положила голову ему на плечо и сонно молчала, пока он нес ее в ее спальню. Уложив Клер на кровать, он раздел ее и укрыл одеялом. Хотя после того, что произошло в библиотеке, смущаться было глупо, она порадовалась, что их окружает почти полная темнота.

Клер ожидала, что теперь Никлас уйдет, но, к своему удивлению, услышала скрежет поворачиваемого в замке ключа и шуршание снимаемой одежды. Потом он лег рядом с нею в постель и притянул ее к себе. И тут она поняла, что смущается, только когда он смотрит на ее наготу, однако не чувствует ни малейшего стыда, прижимаясь к его обнаженному телу.

С чистой совестью н миром в душе она заснула.

Клер проснулась оттого, что кто-то безуспешно пытался открыть дверь снаружи. Было раннее утро, как раз в это время Полли приносила ей утренний чай, и несколько мгновений Клер не могла сообразить, отчего дверь заперта. Потом на нее нахлынули воспоминания о прошедшей ночи.

Полли, смышленая девушка, оставила попытки открыть дверь и удалилась. Слава Богу, что она не местная. И умеет держать язык за зубами: если она догадалась, что Клер спала не одна, то не станет об этом болтать. Клер вытянула руку и обнаружила, что Никласа рядом нет. Но если он ушел, то почему же заперта дверь? Клер села и огляделась.

Никлас стоял у окна, скрестив руки на груди, и смотрел на долину. Он был восхитительно наг, и в бледном свете зари его кожа блестела, как теплая бронза.

Услышав, что она проснулась, он обернулся, и их взгляды встретились. На его лице было выражение, какого Клер никогда не видела у него прежде: то не были отчаяние и чувство вины, которые терзали его вчера ночью, то не была безумная ярость, в которую он подчас впадал. И, конечно, на его лице сейчас не было той игривой открытости, которая так ей нравилась. Что же это? Решимость? Покорность судьбе? Сейчас он казался ей почти незнакомцем, и в нем ощущалось что-то слегка пугающее.

Она нерешительно спросила:

— Как ты себя чувствуешь нынче утром? Он пожал плечами.

— Таким же виноватым, как вчера, но сейчас я по крайней мере больше не схожу с ума. — Его взгляд скользнул по ней. — А вот ты кажешься удивительно спокойной для дочери проповедника, репутация которой только что погибла.

Вспомнив, что на ней нет ни лоскутка и ее наготу прикрывают только распущенные длинные волосы, Клер поспешно натянула простыню на грудь.

— По-моему, для стыдливости уже несколько поздновато, — заметил Никлас.

В ответ Клер с вызовом опустила простыню, оголив себя до пояса, и откинула волосы за спину.

Это несколько поколебало спокойствие Никласа; дыхание его заметно участилось. С видимым усилием он оторвал взгляд от груди Клер и посмотрел ей в глаза.

— Как ты и сама понимаешь, теперь нам придется пожениться, и чем раньше, тем лучше. Я сегодня же пошлю в Лондон за специальным разрешением[27].

Клер в изумлении разинула рот.

— Пожениться? О чем это ты толкуешь?

— По-моему, это очевидно, — невозмутимо ответил он. — Я толкую о законном браке. О том, чтобы стать мужем и женой. Как говорится, пока не разлучит нас смерть!

— Ч-что? — заикаясь, проговорила Клер. — Ты же поклялся, что никогда больше не женишься! С какой же стати ты вдруг вздумал взять в жены меня?

— По очень веской причине — возможно, ты зачала моего ребенка.

Она решительно подавила радость, которая вспыхнула в ее душе при мысли о том, что у нее может родиться от него ребенок.

— Но ты же говорил мне, что есть способы предотвратить зачатие.

— Такие способы есть, но этой ночью я о них не думал, — сухо сказал он.

— Возможно, я и зачала, — согласилась Клер, — но скорее всего этого не случилось. Вполне очевидно, что разумнее было бы подождать и посмотреть, вместо того чтобы совершать опрометчивый поступок, о котором ты вскоре пожалеешь.

— Пока узнаешь наверняка, может пройти несколько недель. Неужели тебе хочется произвести на свет «семимесячного младенца», чтобы все в Пенрите узнали, что ты была вынуждена выйти замуж? Будучи девственницей, ты жила с чистой совестью, и это давало тебе силы спокойно смотреть в глаза своим друзьям и сносить несправедливые упреки тех, кто верил молве. Но теперь все изменилось — из-за меня ты стала уязвимой. И есть только один способ исправить дело.

Клер молчала. Хотя она не чувствовала стыда от того, что утешила его своим телом, ей стало не по себе, когда она представила, как сплетники будут перемывать ей кости и называть безнравственной и распутной.

— А почему раньше ты был так решительно настроен против брака? — прервав наконец молчание, спросила Клер.

Он сжал губы и повернулся к окну, так что стал виден только его темный профиль.

— Мой дед был одержим стремлением не дать роду Эбердэров угаснуть. Я же хотел утереть ему нос и потому отказывался зачать законного наследника. Поскольку он давно уже в могиле и ему все равно, появится ли на свет шестой граф Эбердэр или нет, моя месть была глупой и ребяческой — но ничем иным я ему отомстить не мог.

Никлас снова повернулся к ней. Клер не могла разглядеть выражение его лица, так как он стоял против света.

— Однако моя ответственность перед тобой куда важнее, чем бессмысленная месть деду. Собираясь погубить твою репутацию и лишить тебя невинности, я нисколько не мучился угрызениями совести, но походя сделать тебе ребенка — это было бы непростительно! Поэтому мы должны пожениться.

Стать женой Никласа! Это было пределом мечтаний Клер, но до сегодняшнего утра ей и в голову не приходило, что такое возможно. Может быть, он решил жениться на ней только для того, чтобы искупить свою воображаемую вину в смерти Оуэна?

— С тех пор как мы заключили нашу сделку, ты прилагал все силы, чтобы соблазнить меня, — сказала Клер, — Я что-то никак не пойму, отчего, добившись успеха, ты вдруг в корне изменил свои планы относительно меня?

В его взгляде блеснула усмешка.

— Я не соблазнял тебя — все было как раз наоборот. Ее лицо вспыхнуло.

— Но я вовсе не пыталась подстроить тебе ловушку, чтобы заставить жениться на мне.

— Я знаю, Клер, — тихо сказал он. — Ты преподнесла мне великий дар и сделала это из самых благородных побуждений. Но когда я принял его, это наложило на меня определенные обязательства, а отказываться от каких-либо обязательств — не в моих правилах.

Клер подавила невольную дрожь.

— Слишком холодная основа для брака…

— А она не единственная. — В его глазах вспыхнули знакомые искры. — Теперь, когда я наконец добился своей аморальной цели, я собираюсь повторять это снова и снова. Очень часто. — Она мешкала с ответом, колеблясь, и Никлас добавил:

— Я вижу, тебе требуется дополнительное убеждение.

В два прыжка он очутился возле кровати, бросился на нее. и через секунду Клер уже лежала на синие, а он целовал ее в губы, одной рукой зарывшись в ее волосы, а другой лаская ее грудь.

Посчитав ее хриплый вздох признанием капитуляции, он приподнял голову и прошептал:

— У тебя есть какие-нибудь особые пожелания насчет нашей свадьбы? Лучше всего, чтобы брачная церемония прошла в узком кругу, но, безусловно, все должно быть устроено надлежащим образом.

Клер попыталась собраться с мыслями, что было весьма нелегко, когда Никлас так восхитительно ласкал ее охваченное страстью тело.

— Но я… я не говорила, что выйду за тебя замуж. Его лицо было всего в нескольких дюймах от ее лица, и она ясно увидела, как потемнели его глаза.

— Почему? — спросил он резко и настойчиво. — У меня создалось впечатление, что тебе отнюдь не противно заниматься со мной любовью. Хотя, конечно, некоторые женщины с удовольствием спят с мужчинами, которым они никогда не позволили бы явиться в их дом со светским визитом.

— Перестань нести вздор, — сухо сказала Клер. — Ты все перевернул с ног на голову. Графы не женятся на сельских учительницах.

— Так же, как графские сыновья не женятся на цыганках? Твой отец был викарием, образованным человеком, дворянином, а твоя мать происходила из почтенного фермерского семейства. Уверяю тебя, многие бы сочли, что твоя родословная предпочтительнее моей. — Его омрачившееся было лицо снова повеселело. — Право же. Клер, ты должна выйти за меня замуж. Ты не можешь оставить нашего нерожденного ребенка без имени.

Клер не сдержалась и фыркнула.

— Я вовсе не уверена, что этот ребенок действительно существует.

— И напрасно. — Он легко провел ладонью по ее животу, и начал играть с мягкими завитками между ее бедер. — Потому что сейчас мы с тобой удвоим вероятность его зачатия.

— Перестань! — Она шлепнула его по руке. — Когда ты это делаешь, я не могу думать. Но он не перестал.

— Тебе нет нужды много думать, чтобы сказать «да». Клер схватила его за руку и остановила ее.

— Я могу смириться с тем, — заговорила она серьезно, — что ты женишься на мне без любви, но не с тем, что потом ты, возможно, возненавидишь меня за то, что я вынудила тебя к браку, которого ты не желал.

— Я никогда не возненавижу тебя. Клер, — сказал он с той же серьезностью, что и она. — Я знаю, что делаю, и никогда не стану упрекать тебя в том, за что несу ответственность я сам.

Клер колебалась, не решаясь задать вопрос, который вертелся у нес на языке, — уж очень он был неприятен.

— Есть… есть еще кое-что, — начала она и опять замолчала.

Он вопросительно поднял брови. Клер смущенно отвела глаза.

— Говорили, что своей первой жене ты изменял. Это правда?

Его лицо стало непроницаемым.

— Правда.

— Я знаю, что аристократы относятся к таким вещам иначе, но я не аристократка, — с усилием вымолвила она. — Я бы не вынесла, если бы у тебя были другие женщины.

Никлас долго не отвечал, и лицо его оставалось по-прежнему напряженным. Когда он наконец заговорил, голос его звучал спокойно и бесстрастно.

— Я предлагаю тебе новую сделку. Клер. Я буду верен тебе, пока ты будешь верна мне. Но если ты когда-нибудь ляжешь в постель к другому мужчине, обещаю тебе, что тоже начну развлекаться на стороне.

Клер почувствовала несказанное облегчение.

— Если мы заключим эту сделку, то вас, милорд, ждет скучная и однообразная жизнь, потому что я никогда не посмотрю на другого мужчину.

— Скучная? Это с тобой-то? Ну это вряд ли. — Выражение его лица смягчилось. — Стало быть, ты принимаешь мое предложение?

Она закрыла глаза, чтобы прислушаться к своему внутреннему голосу. И снова, как и прошедшей ночью, ее охватила уверенность, глубокая, абсолютная: то. что она делала, было правильно, именно для этого она и родилась. Никласу едва ли понравится, если она признается ему в любви. Поэтому, открыв глаза, Клер просто сказала:

— Да, Никлас. Принимаю всем сердцем и всей душой. Он стремительно встал с кровати, подошел к ее письменному столу и начал рыться в одном из ящиков. Когда он вернулся, она увидела, что он держит в руке ее перочинный нож. Под удивленным взглядом Клер он поднял другую руку и узким острым лезвием надрезал себе запястье. На смуглой коже выступила темно-вишневая капля, за ней тотчас же последовала вторая. Затем он взял руку Клер.

Догадавшись, что он собирается сделать, она умудрилась не поморщиться, когда он сделал такой же надрез на ее запястье. Прижав ее запястье к своему, так что их кровь смешалась, он тихо сказал:

— Кровь к крови. Дело сделано, жена.

Она смотрела на их прижатые друг к другу руки, чувствуя, что теперь они соединены неразрывными узами. Кровь к крови, пока не разлучит их смерть.

— Это цыганский обряд, да?

— Один из многих. У цыган уйма таких брачных обрядов. — Он улыбнулся. — Обычно свадьба начинается с притворного похищения. Считается неприличным, если невеста чересчур явно показывает, что рада оставить свою семью. Поскольку я вынудил тебя поселиться в Эбердэре, мы можем считать это похищением. — Он поднес ее запястье к своим губам и слизнул кровь. От прикосновения его языка боль в ранке почти прошла. — А теперь пора приступить к исполнению супружеских обязанностей, не так ли? Она раскрыла ему объятия.

— С радостью, муж мой.

Когда Никлас поцеловал ее, у него на мгновение мелькнула мысль: как же непредсказуема жизнь! Три дня назад шахта работала как обычно, Оуэн Моррис был жив, а сам он и не помышлял о женитьбе. Теперь же все изменилось, под прошлым была подведена жирная черта, а будущее стало таким, каким он никогда его не представлял. Он навсегда связал себя с женщиной, которую сейчас держит в своих объятиях. Его прежней жизни с се безграничной свободой и постоянными скитаниями пришел конец. Теперь он станет жить как все, у него будет дом и семья, и, с упоением целуя Клер в губы, он нисколько не жалел о такой перспективе.

Они лежали, обнявшись, чувствуя пряный запах, который оставила на их телах страсть. Когда дыхание Клер наконец выровнялось, она прошептала:

— Кажется, мне теперь понятно, почему церковь не очень-то одобряет половые сношения между мужчиной и женщиной. Некоторых это, пожалуй, может заставить забыть о Боге, ведь трудно себе представить, что в раю можно ощутить большее блаженство.

Никлас издал короткий смешок.

— По-моему, это явное богохульство.

— Наверное, так оно и есть. — Ее пальцы ласково обхватили его затылок. — Я начинаю понимать, почему тебе так хотелось соблазнить меня. Страсть в самом деле прекрасна, ты согласен?

— Да, хотя она не всегда так прекрасна, как была сейчас. — Он положил руку ей на живот, думая и том, не расцветает ли там в эту минуту новая жизнь. — Еще когда ты в первый раз появилась в Эбердэре, я сразу понял, что из тебя выйдет необыкновенно страстная возлюбленная.

Теперь настала ее очередь смеяться.

— А я-то думала, что тебе не терпелось избавиться от моего присутствия.

— Не без того, — согласился он. Она подняла его руку и поцеловала крошечный надрез от перочинного ножа.

— Знаешь, хотя в церкви мы еще не обвенчаны, я уже чувствую себя искушенной замужней женщиной.

— Вот и отлично, потому что отныне я твердо намерен спать с тобой каждую ночь. — Вспомнив о несовершенстве мира, он со вздохом сел и добавил: — Однако ради сохранения остатков твоей репутации я буду приходить и уходить так, чтобы меня никто не видел. Сейчас еще достаточно рано, так что мы скорее всего привлекли внимание только моего камердинера и твоей горничной, а им за то и платят, чтобы они не распускали языки.

Клер невесело улыбнулась.

— Спасибо. Конечно, и с моей стороны малодушно придавать значение пересудам, но — увы — я ничего не могу с собой поделать.

— Поскольку мы будем жить в долине до конца наших дней, осторожность не помешает. — Он наклонился и поцеловал се. — Я нынче же утром пошлю письмо Люсьену в Лондон и попрошу его съездить в коллегию по гражданским делам за специальным разрешением на брак. Он умеет быстро проворачивать такие дела, так что мы сможем обвенчаться в церкви уже примерно через неделю.

Клер кивнула, наблюдая, как Никлас натягивает на себя одежду и тихонько выскальзывает из комнаты. Все случилось так неожиданно, что она до сих нор не вполне верила в реальность происходящего. Никлас предложил ей стать его женой без особой охоты, однако при этом он вовсе не выглядел несчастным. И она поклялась себе, что он не пожалеет о своем решении.

Поскольку в том, что касалось земных благ, все у нее теперь было в порядке. Клер решила, что пора заняться делами духовными. Она встала с кровати, надела халат, потом опустилась на колени в широкой полосе солнечного света, который лился из окна, и, сложив руки, очистила сознание от всех посторонних мыслей.

И тотчас, словно струя ослепительного огня, сердце ее наполнила вера. Это были те самые ощущения божественной радости и покоя, дарованные ее отцу, которые он испытывал ежедневно и стремился разделить с другими. Сосредоточившись в себе еще глубже, Клер вдруг смутно почувствовала, что душа отца где-то рядом. И с изумлением поняла, что он знал о ее слабости и молился о ее спасении. А теперь явился, чтобы разделить с ней духовное пробуждение…

Клер чуть заметно улыбнулась. Даже покинув этот свет, ее отец не перестал усердно помогать тем, кому повезло меньше его, но теперь она больше не обижалась на него за это.

Глаза ее защипало от слез благоговения и смирения. Теперь, когда в ней наконец зажегся огонь, он уже никогда не погаснет — она была в этом уверена. И именно любовь указала ей путь.

Глава 27

Клер так глубоко погрузилась в свои мысли, что для нее стало полной неожиданностью, когда она вдруг заметила принесенный Полли чайник и дымящийся кувшин с горячей водой. Вспомнив, сколько всего ей необходимо сделать, она быстро вымылась и оделась, затем спустилась к завтраку. Перед этим Клер все же зашла в библиотеку.

Устояв перед искушением посмотреть на ковер, на котором они занимались любовью. Клер опустилась на колени перед обломками арфы Никласа. Когда он вошел в библиотеку, девушка подняла взгляд и нерешительно сказала:

— Многие колки сломаны, и рама разошлась, но, похоже, вес можно восстановить.

Никлас поднял с пола обломки.

— Ты права, — согласился он, оглядев их. — Нет ничего такого, чего нельзя было бы починить. — Он погладил гладкое, как атлас, дерево. — Я рад. Тэм был великий мастер — пытаться уничтожить его произведение было кощунством.

— К счастью, арфа была сработана очень прочно. Она даже сделала порядочную вмятину в стене. — Клер опустилась на пятки. — Прошлой ночью, когда ты отшвырнул ее, мне показалось, что ты пытаешься уничтожить не только арфу, но и музыку в твоей душе. Надеюсь, что это тебе не удалось. — Последняя фраза прозвучала скорее как вопрос, чем как утверждение.

— Полагаю, именно таково и было мое намерение, хотя тогда я так не думал. — Он щипнул единственную уцелевшую струну, и раздался меланхоличный звук. — Наверное, мне следует написать песню о взрыве на шахте. Ведь это древняя кельтская традиция — увековечивать в балладах наших благородных мертвых.

Она накрыла его руку своей ладонью.

— Да, сочини такую песню и спой ее на ежегодном состязании бардов долины. Этим ты сделаешь большое дело для каждого жителя Пенрита.

Лицо Никласа напряглось, и она догадалась, о чем он подумал: о том, что сделал бы для них куда больше, если бы смог вовремя изменить условия труда в шахте и предотвратить взрыв. Хотя теперь он уже мог сдерживать снос горе и чувство вины, они все же не отпустили его. Наверное, полностью он от них никогда не освободится.

Тягостную тишину нарушило внезапное появление Уильямса. Вместе с ним в библиотеку вбежал запыхавшийся мальчик. Узнав в нем Тревора, старшего сына Маргед, Клер вскочила па ноги.

— Я нужна твоей маме, Тревор? — спросила она. — Сейчас пойду. Я как раз собиралась в деревню. Мальчик покачал головой:

— Нет, мисс Морган, это не то, о чем вы подумали. У меня очень хорошие новости — мой папа жив! Его нашли сегодня утром. Мама послала меня сказать вам об этом, как только его принесли домой.

— Слава Богу! — проговорила Клер, но ее тихое восклицание было заглушено ликующим криком Никласа:

— Аллилуйя!

То, что сообщил Тревор, было невероятно, но его счастливое личико было красноречивее любых доказательств, На лице Никласа сияла радость, и Клер поняла: весть о том, что Оуэн жив, исцелит его, как ничто другое.

— Уильямс, вели приготовить двуколку, — приказал Никлас. — Тревор расскажет нам все по дороге в деревню.

Через пять минут, они уже мчались к Пенриту на такой скорости, что Клер испугалась бы, если б лошадьми правил менее искусный возница, чем Никлас. Сидящий между ними Трсвор объяснял:

— Взрывом папу отбросило в один из старых штреков. Папа долго лежал без сознания, потому что сломал ногу и сильно ударился, а когда очнулся, то вспомнил, что неподалеку находится одна из старых штолен, через которые откачивается вода. Он прорубился через завал, добрался до нее и увидел, что из-за взрыва уровень воды в ней упал, так что вверху был воздух. Ночью он выбрался наружу, и нынче утром его нашел пастух.

— Это просто чудо, — тихо сказала Клер.

— Вот и моя мама так говорит.

Некоторое время вес трос молчали. Потом Никлас спросил:

— А на что будут жить семьи тех, кто погиб?

— У шахтеров есть два общества взаимопомощи, куда они каждую неделю делают небольшие взносы, — ответила Клер. — Так что сейчас имеется немного средств, чтобы помочь тем, кто остался без кормильца.

— Погибших так много, что эти деньги скоро кончатся, — заметил Никлас. — Как ты думаешь, валлийские упрямство и гордость не помешают этим обществам принять взнос и пожертвования и от меня?

— Я уверена, что никто не станет возражать. Дверь коттеджа Моррисов открыла Маргед. Под глазами у нес были темные круги, но лицо освещала счастливая улыбка. Подруги крепко обнялись и расплакались. Когда они снова обрели способность связно разговаривать, Маргед пригласила гостей пойти и сказала, что они должны непременно выпить чаю и попробовать ее булочек с изюмом.

Тихо, чтобы не разбудить Оуэна, Маргед повторила то, что уже успел рассказать Тревор.

— Но это не все, — добавила она. — Есть и другая добрая весть — нашли еще двух живых шахтеров, они не задохнулись, потому что попали в воздушный карман. — Она назвала имена спасенных. Клер знала обоих, так как учила в школе их детей.

— Говорят, на шахте грядут большие перемены, — продолжала Маргед. — Лорду Майклу Кеньону не понравилось, как велись дела, и теперь он решил управлять шахтой сам.

— А как насчет Майдока? — спросил Никлас. Маргед довольно улыбнулась:

— На людях его милость не сказал против Мэйдока ни слова, но все равно всем ясно — у бывшего управляющего больше нет власти, теперь он всего лишь мастер, чье дело выполнять приказы хозяина. Говорят, Мэйдок в бешенстве, но жаловаться не смеет, потому что боится потерять место.

Проглотив кусочек булочки с изюмом, она добавила:

— Лорд Майкл велел всем шахтерам заняться укреплением уцелевших выработок и не жалеет денег на рудничные стойки. Говорят, он приказал установить на шахте новый паровой насос Уатта и подъемный механизм с клетью, так что шахтерам больше не придется спускаться и подыматься на этом ужасном канате, подобно грозди винограда.

— Слава Создателю! — с жаром воскликнула Клер. — Похоже, теперь все необходимые меры наконец будут приняты и в шахте больше не произойдет подобных катастроф.

— Да, кажется, Майкл снова всерьез занялся делами, которые оставил четыре года назад, — согласился Никлас; потом он повернулся к хозяйке дома. — Маргед, можно я поговорю с Оуэном, когда он проснется?

— Пойду посмотрю, может, он уже и не спит. Возвратившись, Маргед с улыбкой сообщила:

— Он проснулся и хочет видеть вас, милорд.

— Думаю, это будет уже слишком, если к нему приду еще и я, — сказала Клер. — Маргед, давай вместе помолимся и поблагодарим Бога за спасение Оуэна.

Они встали на колени. Но прежде чем начать молитву, Маргед удивленно посмотрела на подругу.

— Я всегда считала, что ты непохожа на своего отца, но только что на мгновение ты стала… ну просто вылитый он. Спасибо, что напомнила мне о молитве, а то с тех пор, как принесли Оуэна, у меня голова идет кругом…

Никлас поднялся на второй этаж в крошечную спальню Оуэна и Маргед, где едва умещалась их обширная кровать. Оуэн был бледен, левая нога в лубке, но лицо его выражало покой. Увидев Никласа, он молча поднял руку.

Никлас крепко пожал ее и опустился на колени возле кровати.

— Слава Богу, что ты остался жив! — с жаром воскликнул он. — Просто представить невозможно, как тебе удалось уцелеть при таком страшном взрыве, а потом так долго находиться под землей.

— Думаю, мое время еще не пришло, — хрипло проговорил Оуэн. — Чудо, что меня не убило сразу, а то, что я оказался достаточно близко от дренажной штольни и смог пробить ход наружу — еще большее чудо.

— Ну, надо сказать, ты и сам не оплошал, — заметил Никлас. — Найти дорогу в лабиринте штреков, в полной темноте, да еще со сломанной ногой — это настоящий подвиг.

— Мне было за что бороться. Никлас посмотрел Оуэну в лицо.

— Почему ты заставил меня подняться первым? Ведь у тебя есть семья, значит, ты кому-то нужен, не то что я. Губы Оуэна тронула слабая улыбка.

— Я знал, что если умру, то попаду прямиком в рай, а вот насчет тебя у меня были сильные сомнения.

На мгновение Никлас подумал, что шахтер шутит, а когда понял, что Оуэн совершенно серьезен, расхохотался, прислонившись лбом к дубовому краю кровати. Но даже заливаясь смехом, Никлас, как ни странно, чувствовал, что стал свидетелем ошеломляющего проявления веры и это повлияет на многое в его жизни…

Но он не мог сказать о своих ощущениях Оуэну и ограничился коротким ответом:

— Ты был совершенно прав. Если рай и ад существуют, то я бы сейчас жарился, как яичница на сковородке.

— Очень может быть, — согласился Оуэн с лукавым блеском в газах. — Но теперь у тебя будет время изменить свою грешную жизнь. Нельзя сказать, что Никлас Дайвис Эбердэр такой уж плохой человек, но вряд ли он когда-нибудь задумывался о том, в каком состоянии пребывает его душа.

— И снова ты прав, приятель. Но Клер наверняка окажет на меня благотворное влияние. — Сделав короткую паузу, Никлас добавил: — Через неделю мы с ней поженимся. Ты первый, кому я об этом говорю.

— Подумать только — наша Клер станет графиней, — с видимым удовольствием произнес Оуэн. — Ты не смог бы сделать лучшего выбора, тебе нужна именно такая жена — женщина, твердо стоящая на земле обеими ногами.

Заметив, что Оуэна уже утомил разговор, Никлас встал.

— Если и ты к тому времени встанешь на ноги, может, будешь на свадьбе посаженым отцом Клер? Думаю, ей это понравится.

— Это как же? На костылях? — с сомнением в голосе спросил Оуэн.

— Мы с удовольствием доставим тебя туда в кресле на колесиках.

Чувствуя себя так, словно с сердца у него свалился огромный камень, Никлас спустился обратно на первый этаж. Проведать Оуэна пришли еще несколько человек; Никлас и Клер попрощались с Маргед, чтобы освободить место для других посетителей.

Когда они возвращались в Эбердэр, Клер сказала:

— Если б ты знал, что Оуэн остался жив, то избежал бы того, что произошло прошлой ночью и теперь тебе не грозила бы перспектива провести остаток жизни в браке.

Он пожал плечами.

— Возможно, это судьба. Как бы там ни было, дело сделано и во всяких если бы да кабы уже нет смысла. — Уголки его губ приподнялись в улыбке. — Как ты уже, наверное, и сама догадалась, цыгане — большие фаталисты.

— Мы можем не обсуждать эту тему, если ты… доволен. Он бросил на нее быстрый взгляд, гадая, не жалеет ли она о том, что выходит за него замуж, но лицо ее было спокойно.

— Думаю, Майкл серьезно воспринял то, что я сообщил ему в Лондоне. Теперь, когда он сам увидел, каково было положение дел на шахте, и предпринял шаги, чтобы его исправить, больше нет необходимости расторгать договор об аренде.

— Должна признать, что майор меня приятно удивил, — заметила Клер. — Похоже, когда он решает держать свой поров в узде, из него получается вполне здравомыслящий, разумный человек. Теперь, после того как дело с шахтой улажено, у тебя будет больше времени для шиферного карьера.

— Как насчет того, чтобы провести наш медовый месяц в Пенрите, на тамошних карьерах? Только мы вдвоем, горы, нарциссы, романтические ночи под звездами.

Клер подняла брови.

— А если пойдет дождь?

— Тогда нас ждут удобные, хотя и не такие романтические ночлеги в горных хижинах для путников.

— Звучит заманчиво. — И она улыбнулась ему так, что Никласу захотелось привязать лошадей и затащить ее в кусты. Немного подумав, он так и сделал.

Всю следующую неделю Клер была занята выше головы. Организация свадьбы не требовала больших усилий, поскольку решили ограничиться скромной церемонией в Эбердэре. Однако надо было многое сделать для семей шахтеров, погибших от взрыва. Клер приняла участие в дюжине похорон, держала в объятиях множество рыдающих женщин и помогла многим вдовам построить планы па будущее. Когда слухи о помолвке Клер с Никласом распространились, нашлись такие, кто стал смотреть на нее с неодобрением и неприязнью, однако в целом новость о ее предстоящей свадьбе казалась людям не такой уж важной по сравнению с тем, что случилось в шахте. Вот уж поистине ирония судьбы — трагедия на шахте в Пенрите сделала ее собственное положение значительно легче.

Но больше всего Клер беспокоило не отношение к ней жителей деревни, а изменившееся поведение Никласа. Он был очень внимателен и, занимаясь с ней любовью, явно испытывал наслаждение. Но она чувствовала, что теперь, сделавшись любовниками, они стали менее близки друг к другу, чем тогда, когда были противниками, словно бы Никлас компенсировал возникшую физическую близость некоторым эмоциональным, отчуждением. Хотя эта его отстраненность и не поколебала уверенности Клер в том, что, выходя за него замуж, она поступает правильно, ей было очень горько от того, что он вдруг отдалился от нее. Правда, она надеялась, что когда они станут мужем и женой, отчуждение Никласа постепенно пройдет.

На пятый день после их помолвки Клер вернулась в Эбердэр ближе к вечеру и была встречена Уильямсом. — Граф Стрэтмор ждет вас в гостиной, мисс. Он прибыл два часа назад, — доложил дворецкий.

— О Господи, — уныло вздохнула Клер, снимая шляпу. — А Никлас еще не вернулся из Суонси?

— Нет, мисс.

Войдя в гостиную, она увидела, что граф успел вполне освоиться: он с увлечением читал книгу и попивал чай.

— Люсьен, вот это сюрприз! Никлас не говорил мне, что ждет твоего визита.

Люсьен встал, взял обе руки Клер в свои и легонько поцеловал ее в щеку.

— Верно, Никлас меня не ждал, но ему следовало бы догадаться, что я ни за что не соглашусь пропустить эту свадьбу.

Каждому жениху просто необходимо, чтобы во время церемонии рядом с ним был друг. Рэйф, к его величайшему сожалению, не сможет приехать. Он слишком занят в палате лордов — какой-то билль, над которым он работал, вот-вот будет поставлен па голосование. Однако он приказал мне непременно поцеловать невесту от его имени. — И Люсьен чмокнул ее в другую щеку.

— Но я еще не невеста.

— Тогда мне придется поцеловать тебя еще раз, в день свадьбы, — невозмутимо ответствовал Люсьен. — И притом дважды, если не последует возражений со стороны Никласа.

— Извини, что тебе пришлось так долго ждать в гостиной.

— Именно этого и заслуживает непрошеный гость.

— Не хочешь ли прогуляться по саду? — предложила Клер. — Сегодня такой чудесный, действительно майский вечер.

— Если мои воспоминания об Уэльсе верны, то нам лучше выйти как можно скорее, потому что пока мы доберемся до сада, вполне может пойти дождь.

Клер скорчила гримасу.

— Суждение невеселое, но не лишено истины. Когда они вышли в вымощенный каменными плитами внутренний дворик, солнце все еще продолжало сиять. Важно ступая, к ним подошел павлин, распустил веером хвост, и солнечные лучи заиграли в волшебных сине-зеленых узорах, украшающих перья.

— Прелестные существа, — заметил Люсьен, — но поразительно глупые. Вот наглядный пример того, что красота и ум несовместимы.

Клер рассмеялась.

— Но ты и другие «Падшие ангелы», твои друзья, очень красивы, при этом глупыми вас никак не назовешь.

Люсьен взял ее руку, положил на сгиб своего локтя. В его золотисто-зеленых глазах плясали веселые искорки.

— Верно, но если хочешь знать, сблизились мы не только по этой причине. Видишь ли, обычно группы мальчиков по большей части состоят из лидера и нескольких его подчиненных, — задумчиво продолжал он. — Возможно, мы четверо подружились потому, что ни один из нас не любил подчиняться.

— Полагаю, что все вы были прирожденными лидерами. Каждый из вас мог бы управлять кружком преданных подхалимов.

— Но мы к этому не стремились. Рэйф презирает подлипал, а будучи наследником герцогства, он привлекает их, как лошадь оводов. Никласа ты и сама хорошо знаешь: заставить его сделать что-нибудь, чего он не хочет, — это все равно что пытаться приказать ветру дуть в другую сторону, однако он отнюдь не жаждет повелевать другими людьми. Должно быть, это в нем говорит цыганская кровь. А Майкл, по-моему, предпочитает мериться силами с равными, вместо того чтобы, не встречая достойного сопротивления, подчинять себе слабых и трусливых.

— А что ты скажешь о себе? — спросила Клер, заинтересованная его анализом.

— О себе? Как и Никлас, я не люблю подчиняться чужим приказам, но мне не по душе и роль лидера, потому что лидеры волей-неволей всегда оказываются на виду.

— Иными словами, ты создан для того, чтобы быть тайным руководителем шпионской сети.

— Боюсь, что да. — И Люсьен подчеркнуто подозрительно поглядел на павлина, важно расхаживающего перед павой, которая, похоже, не желала его замечать. — Говори, пожалуйста, тише. Кто знает, может быть, эти павлины — французские агенты.

Клер рассмеялась; они спустились но ступенькам к усыпанной гравием дорожке.

— Хотя Никласа и невозможно принудить к тому, чего он не хочет, — заметила девушка, — но чувство ответственности может заставить его сделать нечто такое, чего он предпочел бы избежать.

Люсьен бросил на нес проницательный взгляд.

— Ты боишься, что он женится на тебе только из чувства ответственности?

— Да, есть немного. — Не в силах устоять перед возможностью поделиться с кем-то своими сомнениями, она осторожно начала:

— Когда мы с Никласом заключили сделку, я была для него чужой, и он довольно легко относился к тому, что моя репутация будет безвозвратно погублена. Но узнав меня ближе, он, я думаю, почувствовал себя виноватым, и в результате предложил мне стать его женой. Между тем раньше он не раз говорил мне, что твердо решил никогда больше не жениться.

— Хотя чувство долга и в самом деле развито у него весьма и весьма сильно, одно только чувство ответственности ни за что не склонило бы его пойти к алтарю, если бы он сам этого не хотел, — возразил Люсьен. — Нет, я ни разу не слышал, чтобы Никлас сделал хоть что-нибудь против своего желания. Старому графу пришлось убедиться в этом на собственном горьком опыте. Из-за того, что Никлас никогда не допускал, чтобы им командовали, они с дедом большую часть времени пребывали в состоянии ссоры.

Клер нагнулась и сорвала алый тюльпан.

— А что за человек был старый граф?

— В двух словах не объяснишь. Характер? Безусловно, очень нелегкий, чтобы не сказать скверный и неприятный. Что до его отношения к Никласу, то оно еще сложнее, но вот чего в нем точно никогда не было, так это тепла. Думаю, они бы лучше ладили, если б Никлас ходил перед стариком на задних лапках. Но раболепство не в его натуре. Никлас неизменно проявлял учтивость к старому графу, но была в нем при этом некая отрешенность, отстраненность, что ли… Понимаешь? Как будто он здесь и в то же время отсутствует.

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — сказала Клер, подумав о том, каким был Никлас в последние несколько дней. — Эта его манера просто бесит.

— А как она бесила его деда!

Гуляя, они дошли до сада с декоративными каменными горками и когда неспешно двинулись по извилистой дорожке, с ближайшего дерева вдруг пронзительно закричала самка павлина.

— Павлины хоть и украшают сад, но вот когда я слышу их вопли, меня так и подмывает приказать кухарке сделать из них фрикасе, — кровожадно заметила Клер. — До того, как я познакомилась с ними поближе, я всегда считала, что павлины — птицы элегантные и аристократичные, но теперь вижу, что это всего-навсего крикливые фазаны в ярких перьях. Это стало для меня большим разочарованием.

— То же самое можно было бы сказать об аристократии с ее мишурным блеском. — Люсьен улыбнулся. — Кстати, разговор о павлинах почему-то заставил меня вспомнить первую жену Никласа.

Клер повертела в руках свой тюльпан.

— И что же ты о ней думаешь?

— Полагаю, мне не следовало бы о ней говорить, но я все-таки скажу. Второй жене всегда полезно узнать, что представляла из себя ее предшественница. — Он на мгновение задумался. — Леди Кэролайн была очень красива и никогда об этом не забывала. Очень живая и веселая, она тем не менее никогда не вызывала во мне приязни. В основе ее натуры чувствовалась холодность, это-то меня и отталкивало. — Он искоса взглянул на Клер. — Но имей в виду, я выражаю мнение меньшинства. Несравненной Кэролайн стоило только пожелать — и большинство мужчин с радостью бросились бы перед нею ниц, чтобы она могла пройти по ним, как по ковру.

— Вряд ли мне понравилось бы ходить по ковру из человеческих тел, — сухо заметила Клер. — По-моему, это очень неудобно.

— Вот поэтому-то ты и Никлас прекрасно уживетесь друг с другом. Хоть он и восхищался несомненными прелестями своей первой супруги, но совершенно не подходил на роль ковра.

«Интересно, — подумала Клер, — не в этом ли причина того, что их брак не удался?»

— Однако достаточно любил ее, чтобы сделать своей женой, — напомнила она.

— О любви здесь даже речи не шло — это был брак по расчету. — Люсьен наморщил лоб. — Очевидно, ты просто не знала. Все это, конечно, затеял старый граф — ему, видите ли, непременно хотелось еще при жизни лицезреть правнука, который унаследует его титул. Никлас не знал, хочется ему жениться или нет, но согласился встретиться с леди Кэролайн и был приятно удивлен. Он-то боялся, что дед предложит ему в жены какую-нибудь породистую, уродину с лошадиным лицом и полным отсутствием ума. Однако старый граф был достаточно проницателен и понимал, что если девица, которую он выберет, окажется непривлекательной, Никлас ни за что не возьмет ее замуж. В общем, в конце концов Никлас не только согласился связать себя узами брака, по даже сделал это весьма охотно.

— И сразу же начались проблемы?

— Нет. Для брака, заключенного не по любви, а по расчету, поначалу все шло довольно гладко. Никлас, похоже, был доволен сделкой. Но через несколько месяцев… — Люсьен пожал плечами. — Между ними что-то произошло, хотя я понятия не имею, что именно. Никлас отослал Кэролайн в Эбердэр, а сам остался в Лондоне один.

— И бросился в пучину разврата, — подсказала своему собеседнику Клер, видя, что тот не очень-то склонен распространяться дальше.

— Боюсь, что да, — согласился Люсьен. — Честно говоря, я ничего не имею против разврата, но Никлас, судя по всему, не получал от него большого удовольствия. В те годы я время от времени виделся с ним в Лондоне, но он явно был не склонен изливать мне душу. Потом здесь, в Эбердэре, произошла эта ужасная история, и он уехал за границу. О том, что случилось, когда он вернулся, ты, вероятно, знаешь больше, чем я.

— Спасибо, что рассказал мне все так откровенно. Я хочу попять Никласа как можно лучше. — Она сорвала белый тюльпан и добавила его к алому. — Иногда мне начинает казаться, что он — что-то вроде пьесы, на которую я явилась к началу второго акта и теперь должна понять, что происходило в первом.

Люсьен улыбнулся.

— Так бывает и тогда, когда завязываешь новую дружбу. Думаю, именно поэтому дружить так интересно.

— Кстати, о дружбе. Тебе известно, что лорд Майкл Кеньон живет теперь в своем доме, на другом краю долины?

Люсьен резко обернулся и посмотрел на нее с нескрываемой тревогой.

— Я этого не знал. Он причинил Никласу какой-нибудь вред?

Клер вспомнила, что под видимой беззаботностью Люсьена скрываются острый ум и железная воля; ей сразу же передалось его беспокойство.

— На следующий день после того, как лорд Майкл вернулся в Пенрит, в Никласа стреляли, когда он ехал верхом, — пуля чуть не попала в цель. Я предположила, что это дело рук Майкла, но Никлас уверил меня, что стрелял браконьер.

— А больше ничего подобного не случалось?

— Насколько я знаю, нет. Лорд Майкл был слишком занят. — И Клер рассказала Люсьену о взрыве и о тех мерах, которые майор принимал, чтобы улучшить положение на шахте.

— Похоже, Майкл наконец снова стал самим собой, — с просветленным лицом заметил Люсьен. — Теперь ясно, что его привели сюда сугубо деловые интересы, а не какая-то дурацкая, ни на чем не основанная враждебность к Никласу.

— Надеюсь, ты прав. Мне не очень-то нравится гадать, подстрелит он Никласа или нет. — Она прикусила нижнюю губу. — Поскольку я и так уже задала тебе сегодня достаточно нескромных вопросов, позволь еще один: обладает ли этот лорд Майкл достоинствами и в чем они состоят? Ведь что-то хорошее в нем наверняка есть, иначе у него не было бы таких замечательных друзей.

— Смелость, ум и честность, — не задумываясь, перечислил Люсьен. — Мы всегда точно знаем, чего от него можно ждать. Когда Майкл находился в прекрасном расположении духа, — а чаще всего он и пребывал в подобном настроении, — то трудно было найти более интересного собеседника. Общение с ним доставляло удовольствие, и он всегда был всецело предан своим друзьям.

— Но только не Никласу, — заметила Клер.

— Да, верно; и хотелось бы мне наконец узнать, почему, — вздохнул Люсьен. — Однако, судя по твоему рассказу, состояние его рассудка постепенно улучшается.

— Надеюсь, что это и в самом деле так — ведь мы с ним будем соседями. Ты заедешь к нему, пока гостишь в — Думаю, да. Вполне возможно, он уже простил меня за то, что во время той дуэли я был секундантом Никласа. — Люсьен улыбнулся. — Кстати, о Никласе — вот и он сам, собственной персоной.

Пока мужчины пожимали друг другу руки, Клер вспомнила появление лорда Майкла на балу у герцога Кандоувера.

Вполне возможно, что сейчас лорд Кеньон образумился и больше не представляет опасности для Никласа. Но как бы Клер ни хотелось верить в это, ей было очень трудно убедить себя в том. что такая бешеная враждебность к Никласу, какую продемонстрировал па балу Майкл, могла столь быстро исчезнуть из души и сердца этого человека. Дай-то Бог, чтобы она оказалась не нрава.

Этой ночью Никлас пришел в спальню Клер очень поздно; подумав, что сегодня они с Люсьеном засидятся за разговором до самого рассвета, она спокойно заснула, по тут же пробудилась, почувствовав рядом Никласа.

— Кто это? — подразнивая его, сонно пробормотала она и услышала, как он судорожно втянул ртом воздух и словно окаменел.

— А кого, черт побери, ты ждала? — ледяным тоном осведомился Никлас через мгновение.

Клер сразу же полностью пришла в себя.

— Это была шутка, Никлас. И наверное, неудачная.

— Очень неудачная.

Клер наклонилась и обвила руками его напряженные плечи. Потом тихо сказала:

— Не надо быть гением, чтобы догадаться, что Кэролайн тебе изменяла. Подозреваю, что именно это и стало причиной твоих собственных измен. Но я совершенно не похожа на нее, пусть даже мои шутки и не всегда уместны. Сама мысль о том, чтобы заниматься любовью с другим мужчиной, кажется мне нелепой. — Чувствуя, что он смягчился, Клер добавила: — Между прочим, если принять во внимание, каких титанических усилий тебе стоило завлечь меня в постель… Неужели ты думаешь, что это легко удастся другому?

Он накрыл ее руку своей.

— Только глубоко наивный человек способен высказать столь абсурдное суждение, но поскольку в том, что касается глупых шуток, я и сам не без греха, то не мне бросать в тебя камни. — Его голос вдруг стал жестким. — Твоя догадка была совершенно верпа — моя высокородная первая супруга была отъявленной шлюхой. Но мне бы не хотелось долго распространяться на эту тему.

— В самом деле, неудачный предмет. Есть другой, гораздо более интересный. — И ее рука легко скользнула по его торсу, потом ниже, пока не нашла то, что искала.

— Право же, ты изумительно способная ученица — удивительно быстро все схватываешь. По-моему, нам пора покончить с уроками для новичков и перейти прямо к занятиям для совершенствующихся.

И не теряя времени, он стремительно, словно кот, прыгающий на мышь, опрокинул Клер на спину и начал делать с пей такое, чего она не представляла даже в самых смелых своих фантазиях. На этот раз Никлас занимался любовью с таким ревностным неистовством собственника, словно хотел поставить на теле Клер тавро, говорящее: «Эта женщина — моя». Клер принимала это с радостью, ей и самой хотелось поскорее стереть все воспоминания о своей необдуманной реплике. На несколько мгновений его отчужденность исчезла, сгорев в пламени страсти, и они полностью слились — и телом, и душой.

Позже это прекрасное чувство прошло, но если оно возникло один раз, то может явиться снова. Клер уснула в его объятиях такая счастливая, как никогда в жизни. Но перед тем, как погрузиться в глубины сна, она всем сердцем понадеялась, что если адский огонь действительно существует, то в нем горит и Кэролайн Дэйвис, дочь герцога и неверная жена.

Майкл Кеньон работал в своем кабинете, когда его камердинер, взявший на себя также и обязанности дворецкого, вошел и объявил, что к его милости пришел с визитом граф Стрэтмор. Майкл заколебался, охваченный острым желанием увидеть старого друга. Более того, он почувствовал, что жаждет, чтобы жизнь снова стала такой же простой, как и раньше, когда он и Люс, и Райф, и Никлас заходили в комнаты друг друга без всяких церемоний, как будто были братьями…

Но для него жизнь уже много лет как перестала быть простой, к тому же и Лондоне Люсьен принял сторону этого мерзавца Эбердэра.

— Скажи лорду Стрэтмору, что я не принимаю.

Во взгляде слуги мелькнула тень неодобрения, однако он поклонился и, тихо сказав: «Слушаюсь, милорд», — вышел из кабинета.

Майкл попытался вернуться к работе, но не смог снова сосредоточиться на бухгалтерских книгах. Раздосадованный, он отпихнул гроссбух в сторону и, подойдя к окну, стал с тоской смотреть на долину. Когда он увидел скачущего прочь Люсьена, губы его крепко сжались. Должно быть, Люс приехал на свадьбу Эбердэра, новость о которой уже распространилась по всей долине. Стало быть, Эбердэр решил жениться на своей любовнице, той маленькой женщине, которая была с ним в Лондоне. Майкл помнил, что она довольно привлекательна и, судя по всему, не лишена здравого смысла — если, конечно, не считать ее глупого желания делить постель с Эбердэром, — но своей предшественнице она не годилась и в подметки.

У Майкла засосало под ложечкой, и взгляд его невольно устремился на шахту, которая смутно виднелась вдали.

Он приехал в Пенрит с четкой целью, но из-за катастрофы на шахте так и не приблизился к ее осуществлению ни на йоту. Каждая минута его времени, не занятая сном, была отдана шахте: сначала он руководил спасательными работами, потом составлял планы переоборудования, которое следовало произвести еще много лет назад. Было чрезвычайно досадно признать, что Эбердэр, когда они встретились в Лондоне, сказал о шахте чистую правду.

Возможно, граф не ошибся и тогда, когда предположил, что Мэйдок ворует, однако доказательств этого Майкл пока не нашел. Цифры в бухгалтерских книгах сходились, хоть за всем этим и чувствовался некий скрытый подвох. Впрочем, как бы то ни было, в настоящий момент он не собирался припирать управляющего к стенке: даже если Мэйдок чрезмерно алчен, так ведь это именно он, Майкл, приставил его к кормушке. К тому же этот тип мог оказаться весьма полезным.

Кроме того, мысли Майкла занимали вещи куда более важные, чем разборки с управляющим: работа на шахте не могла служить оправданием его нерешительности. Очень скоро он должен будет поставить окончательную точку в том страшном деле, которое привело его в Пенрит. И каким бы мучительным ни был для него исход, он должен добиться, чтобы справедливость наконец восторжествовала.

Глава 28

Брачная церемония прошла без сучка и задоринки, и Клер стала графиней Эбердэр. В элегантном кремовом платье, с букетом весенних цветов в руке она выглядела очаровательно.

Подружкой на свадьбе была Маргед, а посаженым отцом — Оуэн, явившийся в церковь на костылях. Клер пригласила также всех членов своего религиозного кружка, и те пришли все до единого, переполненные добрыми пожеланиями и любопытством. Никлас призвал на помощь все свое обаяние, и даже Эдит Уикс в конце концов сделала вывод, что он порвал со своей прежней порочной жизнью ради любви к хорошей женщине и доброй христианке.

Клер не разволновал ни брачный обряд, ни последовавший за ним свадебный завтрак. Возможно, потому, что уже несколько дней чувствовала себя замужней женщиной — это ощущение пришло к ней еще тогда, когда ее кровь смешалась с кровью Никласа. На свадебной пирушке даже методисты в изобилии поглощали шампанское — после того как Никлас убедил их, что оно опьяняет ничуть не больше, чем обыкновенный эль, — и, как следствие, громогласные приветствия неслись со всех сторон.

Люсьен должен был вернуться в Лондон и потому уехал сразу после свадебного завтрака. Клер сердечно обняла его на прощание; она была благодарна ему за то, что он не поленился потратить время и силы на долгое путешествие в Уэльс. Наверняка одной из причин, по которым Люсьен решил присутствовать на свадьбе, было желание показать, что знатные друзья Никласа одобряют его брак, который большая часть светского общества сочла бы прискорбным мезальянсом.

Когда ушли и остальные гости, громко распевая своими мелодичными валлийскими голосами, Никлас взял Клер за руку и с лукавым блеском в глазах потащил ее в глубь дома.

— Я хочу тебе кое-что показать. Эта штука была установлена вчера, когда тебя не было. — И он гордо ввел ее в бильярдную.

Глаза Клер округлились.

— Стол с шиферной столешницей?! — Она провела руками по зеленой поверхности и не заметила ни единой неровности, ни одного бугорка. — Он гладкий, словно крытое сукном зеркало! Это могло бы положить начало новой моде.

— Я рассчитываю продать для этой цели уйму шифера и притом по самой высокой цене. — Никлас уперся обеими руками в край стола, но не сдвинул его ни на волосок. — Bот и еще одно преимущество, о котором я раньше не думал, — этот бильярд такой тяжелый, что для того, чтобы сдвинуть его с места, понадобится сила десяти взрослых мужчин. С таким столом никакие случайные толчки не испортят удара. Кстати, столяру пришлось дополнительно укрепить его ножки и раму, чтобы они могли выдержать вес шиферной плиты.

— Может, обновим этот стол, сыграв на нем свадебную бильярдную партию? — Клер усмехнулась. — Сегодня ты наверняка выиграешь, поскольку я выпила целых два бокала шампанского, и даже мой кий с кожаной шишечкой на конце не поможет мне наносить точные удары.

Никлас хитро улыбнулся.

— Я тоже подумал о том, что нам с тобой неплохо бы сыграть — но только не в бильярд.

— Никлас, ведь сейчас середина дня! — Тщетно пытаясь сохранить на лице серьезное выражение, она обежала стол и встала с другой его стороны. — А что, если сюда кто-нибудь войдет?

— Все слуги напиваются шампанским у себя в людской. — И он решительно направился в се сторону. — И какое нам дело до того, что сейчас день? Разве ты забыла, что когда мы ехали из Пенрита, то это тоже было днем? И три дня назад, на сеновале. И…

— Но тогда это просто получалось само собой, а не было задумано заранее, как сейчас. — Голос се звучал чопорно и строго, но поза… Клер, наклонясь, положила сдвинутые локти на бортик стола так, чтобы он мог лицезреть все то, что открывал глубокий вырез ее платья.

Он вскинул черные брови, конечно, копируя Мефистофеля.

— Как? Ты утверждаешь, что в тех двух случаях действовала без заранее обдуманного плана? Тогда зачем ты по приставной лестнице залезла вслед за мною на сеновал и схватила меня рукой за… э… хм?

Она, смеясь, перебила его:

— Умоляю вас, милорд, неужели вам обязательно нужно напоминать о моей прискорбной женской слабости?

— Я предпочитаю думать о том, какая ты покорная, услужливая жена, моя прелесть. — И он стал медленно обходить стол, как кот, выслеживающий мышь. — Мне просто необходимо стереть из памяти ту последнюю партию, что мы сыграли в Лондоне, иначе я никогда больше не смогу подойти к бильярдному столу.

Глаза Клер засверкали. Возможно, все дело было в том, что она выпила не два бокала шампанского, а три или четыре?

— Ну что же, в таком случае, — промурлыкала она, — мы должны воспроизвести все обстоятельства той игры, по, разумеется, кое-что изменить.

Грациозно присев на край стула, она приподняла подол своего свадебного платья и сбросила с ноги одну лайковую туфельку. Затем подняла ногу и неторопливо стянула с нее чулок, нарочно показав ему на мгновение внутреннюю часть бедра. Это было очень похоже на то, что она проделывала в Лондоне, только на сей раз игра окончится совсем по-иному. При мысли об этом ее медленно объял жар желания. Она кинула снятый чулок Никласу.

— Теперь ваша очередь, милорд муж.

Он поймал одной рукой тончайший шелковый чулок и вдохнул его аромат.

— Пьянящее благоухание сирени и тела моей Клер. — Не спуская с нес своего завораживающего взгляда, он стянул с себя фрак, поведя мускулистыми плечами.

Они поочередно снимали с себя один предмет одежды за другим, не притрагиваясь друг к другу и только обмениваясь страстными взглядами. Это походило на некий экзотический танец, чувственный и безумно эротичный.

Когда очередь дошла до ее корсета. Клер медленно подошла к Никласу и повернулась спиной, чтобы он распустил шнуровку. Для человека, чьи движения всегда были точными и уверенными, он возился с этим простым делом очень долго и неуклюже, и его руки как бы сами собой касались изгибов, весьма далеких от шнурков и петель.

В конце концов корсет упал на пол, и Никлас притянул Клер к себе, с наслаждением лаская ее грудь. Блаженно вздохнув, она прислонилась спиной к его груди, нежась в его крепких объятиях. Упершийся в ее ягодицы твердый выступ плоти яснее ясного говорил о том, что он уже полностью возбужден, как и она сама. Но Клер взяла себя в руки, призвав па помощь все свое учительское самообладание, и ловко выскользнула из его объятий, зная, что промедление только еще больше раздует пламя страсти.

Никлас снял с себя все, обнажив свое готовое к бою мужское естество. Теперь из всей их одежды оставалась только ее нижняя сорочка. Продолжая тянуть время. Клер неспешно развязала тесьму, стягивающую ее ворот и, соблазнительно навиваясь всем телом, медленно стянула рубашку через голову.

Никлас нетерпеливо бросился к ней, но Клер вытянула руку, делая ему знак остановиться, после чего подтянулась и села на край стола, непринужденно скрестив ноги. Затем выдернула из волос шпильки и тряхнула освободившейся копной, так что та, струясь, упала на ее спину и грудь, словно полотнище блестящего темного шелка.

На Никласа это подействовало как разорвавшаяся бомба. Он вихрем бросился к ней, повалил спиной на зеленое сукно, и они завершили то, от чего с такой мукой отказались тогда, в Лондоне. За последнюю неделю их тела до мелочей подстроились друг к другу, и теперь их слияние было нежным, игривым и неистовым.

Потом, когда они, утолив свою страсть, лежали в объятиях друг друга, он прошептал:

— Все-таки близкие отношения лучше начинать до брака. Это делает день свадьбы гораздо приятнее.

— Это опасная идея, подрывающая общественные устои. А мужчина, ее высказывающий, рискует прослыть прожженным развратником. — Клер тихо рассмеялась. — Знаешь, тогда, в самом начале, ты был прав, когда сказал, что если я проиграю, то мы выиграем оба.

Он зарылся пальцами в ее спутанные волосы.

— А по-моему, у нас с тобой получилась ничья благодаря твоему здравому руководству. Мы оба выиграли, и никто не остался в проигрыше.

Кроме Никласа, который потерял свою холостяцкую свободу, но раз уж его самого это, похоже, не удручает, она не станет напоминать ему об утрате.

— Игровая поверхность у нового стола замечательная, — лениво протянула Клер. — Но думаю, что его надо сделать тяжелее — от нашей возни он наверняка отъедет фута на два. — Она снова перешла на тон строгой школьной учительницы. — И еще: сукно не может скрыть того, что шифер гораздо сильнее холодит тело, чем дерево.

Он легко, как перышко, поднял ее и посадил верхом на себя.

— Ну как, теперь тебе достаточно тепло?

— Ммм… да.

Когда они занялись любовью, между ними вдруг снова возникла та высшая степень близости, что и в ту ночь, когда приехал Люсьен, а сердце Клер так переполнилось, что она не смогла больше молчать. Глядя в черные глаза Никласа, она проговорила с чуть заметной грустью:

— Ты не рассердишься, если я скажу, что люблю тебя? Думаю, я полюбила тебя сразу, как только увидела в первый раз. Мне тогда было то ли пять, то ли шесть лет. Была весна, и ты явился в наш коттедж в поисках моего отца. Ты приехал на оседланном пегом пони и показался мне самым прекрасным существом па свете. В тот раз ты даже не заметил моего присутствия.

Он словно окаменел, впившись в нее взглядом.

— В самом деле?

— Да. Я наблюдала за тобой при всяком удобном случае, запоминала каждое слово, которое ты говорил мне.

— Некоторые из них, вероятно, были грубыми.

— Верно. Хочешь, я повторю их тебе?

— Нет уж, лучше не надо. — Он обвил руками талию Клер, продолжая испытующе смотреть на нее. — Если ты была влюблена в меня, то очень успешно это скрыла, когда пришла в мой дом, чтобы заставить заняться твоими проектами.

— Я никогда не думала, что мое чувство к тебе — это любовь. Разве могло что-то быть между наследником графского титула и земель и нищей дочерью методистского проповедника? Это все равно, что пожелать луну с неба. Но ты всегда был со мной, в моих мыслях. И в моем сердце, хотя я никогда себе в этом не признавалась.

Никлас молчал, нервно поглаживая и разминая ее ягодицы и поясницу. И Клер почувствовала, что в мыслях он опять отстранился, и поняла, что для него ее любовь — тяжелый груз, который он не желает нести.

Она положила руку ему на плечо, и ее волосы упали на его грудь.

— Прости, — сказала она, скрывая боль. — Мне не следовало тебе это говорить. Послушать меня, так можно подумать, что я с самого начала действовала с дальним прицелом. Но поверь мне, это не так.

— Ты права, тебе не следовало этого говорить. — Тон его был мрачен. — Я не доверяю людям, которые говорят, что любят меня. Эти слова всегда используются как оружие. Те, кому я верю больше всего, никогда не выставляли напоказ своих чувств.

Должно быть, он имел в виду своих друзей, таких, как Люсьен и Рэйф. Но кто же те, другие, что клялись ему в своей любви? Иными словами, те, кто его предал? Мать? Дед? Жена?

— Забудь мои слова, — промолвила она беззаботно. — Я вышла за тебя замуж, чтобы дать фамилию нашему будущему ребенку, чтобы иметь партнера для игры в бильярд и еще потому, что муж — это очень удобная штука, весьма полезная во время ненастной валлийской зимы. А что касается доверия, то его я от тебя не требую.

Он улыбнулся — одними губами.

— Не знаю, многого ли стоит мое доверие, но тебе я доверяю настолько, насколько вообще способен кому-либо доверять.

Охватив лицо Клер обеими руками, Никлас поцеловал ее с каким-то странным, непонятным ей томлением, как будто одновременно и хотел, и страшился ее любви. Но когда он заговорил снова, слова его были будничными:

— Надеюсь, что завтра, когда мы поедем в Пенрит, погода будет такой же хорошей, как и нынче.

Да, погода — прекрасная тема для разговора. Безопасная.

Холодные глаза пристально следили в полевой бинокль, как граф Эбердэр и его новоиспеченная графиня выехали верхом из ворот имения. Одеты просто, седельные сумки туго набиты. Наблюдатель улыбнулся с мрачным удовлетворением. После того как он составил свой план, все играло ему на руку. Эбердэр не стал делать секрета ни из своего намерения отправиться в северо-восточную часть Уэльса, ни из того, по какой дороге он поедет. Несколько слов, случайно оброненных слугами, — и вскоре вся долина уже точно знала, куда, когда и зачем направится чета Эбердэр.

Осуществить задуманное в окрестностях Пенрита было бы куда труднее, но как только путники окажутся среди пустынных холмов, устроить засаду будет парой пустяков: все приготовления уже закончены; план разработан до мелочей, маршрут жертвы известен, люди наняты. Через сорок восемь часов все его проблемы будут решены — и притом к вящей славе правосудия.

Первая ночь их медового месяца выдалась погожей и ясной, и они, как и обещал Никлас, заснули прямо под звездным небом. После любовных утех Клер уютно примостилась в объятиях мужа, а он принялся показывать ей различные созвездия и рассказывать цыганские предания о том, как каждое из них попало па небо.

Когда она наконец заснула, он еще раз подивился, как это ему, Никласу Дэйвису, привалила такая удача. В Клер было все, чего никогда не было в Кэролайн. Она была добра, остроумна, практична и верна; но главное — она заполнила ту пустоту в его жизни, которая образовалась, когда он был еще ребенком, и которую до нее не смог заполнить никто. Правда, Клер оказалась чересчур проницательной; Никлас не понимал, сколь многое уже открылось ей, пока она не выложила ему свою тревожаще точную догадку насчет Кэролайн. Слава Богу, что самую худшую часть этой истории никто никогда не узнает.

Наверное, для такой женщины, как Клер, любовь и верность неразделимы. Он мог стерпеть сознание того, что она любит, пока Клер об этом не заговорила. О любви надо молчать, ее не нужно ожидать, тогда меньше опасности обмануться.

Он повернулся на бок, теснее прижал Клер к себе и укрыл одеялом до подбородка. Ночь была полна шумом ветра и тихими шорохами — настоящая цыганская спальня. «Когда-нибудь надо будет взять Клер с собой в табор и познакомить с народом моей матери», — подумал Никлас. Он усмехнулся — интересно, как далеко зайдет его жена, пытаясь реформировать цыганский образ жизни или научить цыганских ребятишек читать! Да-а… Такое даже Клер не под силу. Но по крайней мере неудача научит эту дерзкую девчонку смирению.

С покоем в сердце он заснул.

Клер заранее знала, что предстоящая поездка доставит ей огромное удовольствие — хотя бы просто потому, что Никлас все время будет рядом. И никаких дел и забот — только ехать верхом и наслаждаться друг другом. Но действительность превзошла се ожидания: Клер не думала, что ей будет настолько хорошо. За те полтора дня, что они провели в пути, Никлас стал откровеннее, естественнее и спокойнее — до такой степени, что это изумляло ее: прежде она никогда не видела его таким. Должно быть, путешествие по безлюдным открытым просторам пробудило цыганскую часть его натуры.

Бросив на мужа влюбленный взгляд. Клер вдруг заметила, что из-под его привязанного поверх седельных сумок дорожного плаща выглядывает свернутый кольцами черный кожаный кнут.

— Зачем ты взял с собою кучерский кнут, ведь у нас нет экипажа?

— Очевидно, в силу неистребимой цыганской привычки. — Он вытащил кнут из-под плаща и звонко щелкнул им. Кончик мгновенно обернулся вокруг нависшей над их головами высокой ветки. Когда Никлас потянул кнутовище вниз, ветка наклонилась, так что теперь он мог достать ее рукой.

— Если бы на ней были спелые яблоки, мы могли бы устроить пир.

Клер рассмеялась.

— Никогда об этом не думала, но теперь вижу, что, прежде чем стать бывалым путешественником, требуется освоить целый свод наук.

Никлас вновь свернул кнут и положил его на прежнее место, потом показал жене на птицу, сидящую на ближайшем дереве.

— Здесь неподалеку есть цыгане.

Клер с сомнением оглядела черно-белую птичку.

— По-моему, это просто обыкновенная трясогузка. И при чем тут…

— Ее еще называют цыганской птицей, — сказал Никлас. — Если ты увидел такую, значит, поблизости есть цыгане.

Клер осмотрелась, но они находились высоко на холмистом нагорье, и единственным следом пребывания здесь человека была узкая дорога, по которой они ехали.

— Эти твои цыгане, похоже, хорошо замаскировались.

— Смотри в оба, и мы их увидим.

Примерно через полмили он указал на одно из деревьев.

— Видишь ту серую тряпицу, привязанную вон к той ветке? — Когда она кивнула, он объяснил: — Этот знак говорит идущим следом таборам, что один табор здесь уже прошел. Такой знак называется «патриц», что значит «лист», и он может иметь различные формы: кучи прутьев или камней, или прикрепленная к ветке тряпка, как этот. Видишь, он привязан выше уровня глаз обычного всадника? Если не знаешь, где его искать, то легко пропустишь.

— Значит, таким образом ваши родичи передают друг другу сообщения? — спросила заинтригованная Клер. — Очень умно. Кстати, ты знаешь людей, которые оставили это послание?

— Очень может быть, ведь я побывал в каждом таборе, которые регулярно кочуют в Уэльсе. — Он внимательно поглядел на серую тряпку. — Собственно говоря, я могу с уверенностью сказать, что эта тряпица оставлена одним из пяти знакомых мне таборов. Между прочим, в нескольких милях отсюда есть становище, где часто разбивают лагерь цыгане. Хочешь их посетить?

— О да, с удовольствием.

Но погода им не благоприятствовала. Все утро то и дело накрапывал дождь, а после полудня начался затяжной ливень. Клер не жаловалась — живя в Уэльсе, нельзя не привыкнуть к сырости, но день тем не менее утратил для нее свою приятность.

Когда она зябко запахнулась в плащ, Никлас сказал:

— Здесь поблизости есть хижина для путников. Хочешь, мы там переночуем?

— С радостью! — с жаром ответила Клер. Дощатая хижина была расположена неподалеку от дороги, в роще высоких деревьев. Это была крепкая двухэтажная постройка, и рядом с нею даже имелся отдельный сарай для лошадей. Когда они спешились, Никлас сказал:

— Иди в дом и согрейся. Мне совсем не хочется, чтобы ты простудилась во время нашего медового месяца. — Он игриво улыбнулся. — Уж если тебе и придется соблюдать постельный режим, то пусть это будет по другой, более приятной причине.

Клер рассмеялась и вошла в хижину, всю обстановку которой составляли только стол и несколько стульев. Через пару минут Никлас внес внутрь седельные сумки и охапку сухого хвороста, который хранился в сарае. Затем снова вышел под дождь, чтобы устроить в сарае лошадей. «Как же хорошо он обо мне заботится, — с нежностью подумала Клер. — Какое же это удовольствие — когда тебя балуют…»

Когда в очаге затрещал огонь, она пошла осматривать дом. Много времени это не заняло, поскольку второй этаж, как оказалось, состоял из одной-единственной большой комнаты, точно такой же, как на первом этаже, только совсем без мебели. На всем здесь лежал тонкий слой пыли, но в целом комната была довольно чистой. Клер спускалась вниз, когда в дом зашел Никлас.

— Я не ожидала ничего подобного, — заметила она. — И что же, в горах много подобных хижин?

— Таких, как эта, больше нет. — Он сбросил с себя намокшую шляпу и плащ. — В середине прошлого века богатый торговец шерстью был застигнут здесь бураном и непременно бы погиб, если б его не приютил местный пастух. В знак благодарности торговец учредил фонд при ближайшем церковном приходе с тем, чтобы на эти деньги построили, а затем содержали в порядке приют для путников. Будучи человеком деликатным, он оговорил, что в этом доме должна быть и вторая комната, — на тот случай, если непогода приведет сюда не только грубых мужчин, но и дам.

— Но лично мне очень даже нравится оказаться наедине с грубым мужчиной.

— Не у всех женщин столько здравого смысла, — он с усилием стянул с ног сапоги для верховой езды. — Вот так была построена эта хижина для путников, и каждую весну из прихода присылают сюда работника, чтобы он починил то, что сломалось от зимних ветров. Больше ничего исправлять не надо, поскольку люди, которые знают об этом приюте, пользуются им очень бережно и аккуратно. Например, утром, перед тем как уехать, я должен буду собрать достаточное количество хвороста, чтобы заменить тот, который мы сожгли.

— Захватывающая история; хотя пастух, который спас того торговца, наверное, предпочел бы строительству этого приюта кругленькую сумму, ну, скажем, десять фунтов. — Клер встала на колени и подбросила в огонь еще дров. — А цыгане здесь останавливаются?

— О Господи, конечно, нет. Ни один уважающий себя цыган не станет спать под крышей, если может переночевать под открытым небом. — Никлас задумчиво посмотрел на Клер. — Будет лучше, если ты поскорее избавишься от этой мокрой одежды. — Он направился к ней. — Давай я помогу тебе раздеться.

Клер очень хорошо представляла, к чему в конце концов приведет такая помощь, и, к своему величайшему удовольствию, оказалась права.

Потом они лениво подремали возле очага перед тем, как встать и надеть сухую одежду. Клер приготовила простой ужин из ветчины, картошки и лука; Никлас добавил к нему бутылку дорогого кларета, чтобы отметить начало их медового месяца. Вечер они провели, лежа у очага, болтая и попивая чаи.

— Давай будем приезжать сюда каждую весну, — сказала Клер. — Только ты и я. Больше никого.

— С удовольствием. — Он легко поцеловал ее в щеку. — Никогда не превращайся в заправскую графиню, Клер. Ты нравишься мне в точности такой, какая ты сейчас.

Она улыбнулась, глядя ему в глаза.

— Если ты, как называют тебя в долине, цыганский граф, то теперь я, стало быть, цыганская графиня?

— Пожалуй, что так. Это значит «рони», то есть «великая госпожа». Впрочем, ты всегда ею была. — Он нежно прижал ее к груди. — Крепкого тебе сна, Клариссима.

Члены маленького отряда начали ворчать, жалуясь на непрекращающийся дождь, но вожак велел им заткнуться, напомнив о том, как щедро заплатят им за ту работенку, которую они провернут этой ночью. Тем не менее он и сам был изрядно раздосадован, поскольку не ожидал, что его жертвы проведут эту ночь в доме.

Пока его сообщники в ожидании рассвета передавали из рук в руки бутылку виски, чтобы согреться, он обдумывал, как лучше обтяпать это дело. Проще всего было бы вломиться в хижину, но не исключено, что наружная дверь заперта на щеколду, так что выломать ее сразу не удастся, и нападающие утратят преимущество неожиданности. К тому же весьма вероятно, что у Эбердэра есть пистолет, а судя по виду, он человек опасный.

Оставив своих людей, вожак обследовал окрестности хижины. Постройка была крепкая, окошки маленькие и расположены слишком высоко от земли, так что залезть в них было нелегко. Решив заглянуть в сарай, он медленно и осторожно открыл дверь. Одна из лошадей заржала, но недостаточно громко, чтобы разбудить людей, спящих в доме. Возле стены хижины виднелась какая-то темная масса, которая при ближайшем рассмотрении оказалась большой кучей сухого хвороста. Вожак хищно усмехнулся — теперь он знал, как выманить свои жертвы наружу. Он их выкурит!

Глава 29

Никлас пробудился ото сна внезапно и полностью. Какое-то мгновение он лежал неподвижно, пытаясь понять, что же насторожило ту часть его сознания, которая никогда не дремала.

Дым. Его было слишком много для такого маленького огня, да еще прикрытого на ночь толстыми поленьями, чтобы горел медленно. Никлас сел на кровати, оглядел комнату и, бросив взгляд в окно, расположенное напротив очага, увидел неясный мерцающий красный свет. Дождь прекратился, и в тишине до его слуха донеслось тихое угрожающее потрескивание.

Рядом с ним спокойно спала Клер. Он потряс ее за плечо.

— Просыпайся, снаружи пожар!

Когда она открыла глаза, Никлас встал и быстро надел бриджи, сапоги и рубашку. Большой тревоги он не испытывал: до входной двери было всего несколько футов, так что они могли легко выбраться наружу.

Клер поднялась на ноги, сонно моргая. Не обращая, против обыкновения, ни малейшего внимания на ее восхитительную наготу, он бросил ей рубашку, которую она поленилась надеть.

— Набрось это, чтобы можно было выйти и посмотреть, что там горит. Надеюсь, мы легко потушим огонь, но в любом случае лучше не рисковать.

Она кивнула и, надев ночную рубашку, а также сапоги и плащ, направилась к двери. Никлас поднял с пола седельные сумки, в которых хранилось все ценное, что могло понадобиться им в пути, и последовал за ней.

Однако он никак не мог избавиться от неотвязного чувства, что что-то здесь не так. Конечно, искры, летящие из дымохода, могли вызвать лесной пожар, но это было бы чертовски странно — ведь лес промок от долгого дождя. И почему пламя вспыхнуло с той стороны хижины, где стоял сарай? Ведь там, кажется, не было ничего горючего.

Когда Клер подняла щеколду и начала открывать дверь, Никлас вдруг осознал, что потрескивание огня доносится с обеих сторон хижины. В голове у него зазвучал сигнал тревоги. Если это горит сарай, то почему не слышно отчаянного ржания лошадей? И каким образом пожар мог случайно возникнуть в двух разных местах?

Глядя поверх плеча Клер, он уловил быстрое движение в двадцати или тридцати футах от двери. Там вскинулся и неподвижно застыл какой-то прямой длинный предмет.

Ружейный ствол.

Никласа пронизал ужас. Бросив седельные сумки, он схватил Клер за талию и повалил на пол. В ту же секунду раздался выстрел. Пуля, просвистев над их головами, вошла в противоположную стену. Инстинктивно Никлас обхватил руками Клер и вместе с ней откатился от открытой двери. Когда они оказались вне линии огня, он протянул руку и быстро захлопнул дверь. Не прошло и нескольких секунд, как в толстое дерево ударили еще три пули.

— О Господи, — охнула Клер. — Что здесь происходит?

— Кто-то хочет нас убить, — зло бросил Никлас. — А вернее, хочет убить меня, а на то, что при этом можешь погибнуть и ты, ему наплевать.

Он вскочил на ноги и снова закрыл дверь на щеколду, хотя все равно толку от этого было мало. Порывшись в багаже, он вытащил прихваченный на всякий случай пистолет, зарядил его, потом осторожно посмотрел в окно в передней части хижины. Все вокруг было освещено языками пламени, пляшущими по обе стороны дома. Судя по количеству красного света и дыма, сарай пылал вовсю, и скоро от него ничего не останется.

По периметру освещенного пространства стояли пять вооруженных мужчин, а за их спинами Никлас увидел двух лошадей, должно быть, тех, которых они вывели из сарая, прежде чем поджечь его. Один из мужчин сдвинулся с места и с ружьем наизготовку крадучись направился к двери.

Стволом пистолета Никлас разбил стекло окна и выстрелил. Неизвестный пронзительно вскрикнул, развернулся и рухнул на землю, Никлас быстро перезарядил оружие и выстрелил еще раз, но остальные были слишком далеко, чтобы попасть в них из пистолета, и он не причинил им вреда.

Чей-то грубый зычный голос выкрикнул приказ, и один из нападавших начал обходить дом. Никлас тихо выругался: если раньше у них и был шанс выбраться через заднее окно, то теперь он упущен.

Напряженным, но на удивление спокойным голосом Клер спросила:

— Мы горим, да?

— Да, и за дверью поджидают по меньшей мере четверо вооруженных людей, готовых пристрелить нас, едва мы выйдем. — Он быстро обдумал ситуацию. — Слушай, поскольку им скорее всего нужен я, они, возможно, позволят тебе уйти, если я им сдамся.

— Нет. — Дым быстро густел, разъедая глаза и обжигая легкие. От волнения Клер вдохнула его слишком много и закашлялась. Снова обретя дар речи, она сказала; — Они ни за что не оставят в живых свидетельницу убийства. Если ты сейчас сдашься, они все равно убьют меня, а перед этим скорее всего изнасилуют.

— Лично я предпочитаю вообще не умирать. — В его мозгу мелькнула спасительная мысль. Он поставил пистолет на предохранитель, заткнул его за пояс бриджей, затем схватил свой кнут.

— Наверх, Клер! Скорее!

— Погоди.

Она вытащила из багажа свою нижнюю сорочку, разорвала се надвое и обмакнула обе половинки в котелок с водой, приготовленной для утреннего умывания.

— Обвяжи это вокруг рта.

Пригибаясь пониже, чтобы вдыхать поменьше дыма, они бросились вверх по ступенькам. Чем выше они поднимались, тем гуще был дым, на втором этаже они просто задохнулись бы. Жар уже становился нестерпимым; еще несколько минут — и вся постройка будет объята пламенем.

— Здесь нет пути к спасению, — спокойно промолвила Клер. — Наш с тобой брак был недолгим, но счастливым. За все время ни единой ссоры. — Она закашлялась, потом бессильно села на пол возле стены; ее лицо смутно белело в сгущающемся дыме. Улыбка неземной доброты тронула ее губы, и она тихо проговорила:

— Прости, что снова говорю это, Никлас, но я люблю тебя. Я сожалею только об одном — что нам было дано слишком мало времени.

Ее слова вонзались в его сердце, словно ножи. Нет, их жизнь не может окончиться так нелепо и страшно — он этого не допустит!

Никлас украдкой посмотрел в одно из крайних окон, но не увидел того вооруженного человека, который обошел дом сзади. Прекрасно: значит, этот молодчик, возможно, тоже не заметит его. Открыв задвижку, Никлас бесшумно распахнул окно. Пламя лизало наружную стену всего в нескольких футах под ним, и он закашлялся, вдохнув очередную порцию дыма.

Быстро прикинув расстояние и решив, что спасение возможно, Никлас поманил рукой Клер.

— Хватайся за задний край крыши и лезь наверх. Не бойся — я не дам тебе упасть.

Она молча кивнула, вмиг сообразив, что он собирается сделать. Никлас наполовину вылез из окна и сел верхом на раму, изо всех сил стараясь не потерять сознание из-за дыма и жара. Клер перелезла через его колени и встала ногами на раму, так что все ее тело оказалось на наружной стороне окна. Пока Никлас крепко держал ее, она встала на цыпочки, вытянула вверх руки, ухватилась за край крыши и, подталкиваемая снизу, благополучно взобралась наверх.

Молясь о том, чтобы дым скрыл их передвижение от любопытных глаз, Никлас обернул свой кучерский кнут вокруг талии и, тоже ухватившись за край крыши, подтянулся; неожиданно его пальцы заскользили по мокрому шиферу.

Еще мгновение — и он упал бы в пылающий внизу огонь, но тут рука Клер схватила его запястье. Качнувшись всем телом, как акробат, Никлас ухитрился закинуть левую ногу на край крыши; взобраться на наклонную поверхность было уже делом техники.

Присмотревшись, Никлас увидел, что одной рукой Клер крепко держится за коньковый брус: иначе она не смогла бы помочь ему подняться. «Слава Богу, мне досталась женщина с мозгами», — подумал Никлас.

Пока что клубы дыма и нарастающий шум пожара не позволяли нападавшим заметить Никласа и Клер, но опасность грозила и с другой стороны. Первый этаж хижины был уже охвачен пламенем, вот-вот готовым распространиться на остальную часть дома.

Все так же пригнувшись, Никлас помог Клер перебраться на другой скат крыши, не забывая держаться рукой за коньковый брус на тот случай если кто-нибудь из них поскользнется.

Осторожно спускаясь по скользкому шиферу, Никлас горячо молился про себя, чтобы ближайшее к краю крыши дерево подошло для того, что он задумал. Им повезло: на расстоянии взмаха кнута, не больше и не меньше, рос высокий толстый вяз.

Следующая часть плана была самой опасной, потому что для осуществления ее Никласу требовалось выпрямиться во весь рост. Если его заметят, он станет легкой мишенью для стрелков из ружей. Но делать было нечего. Он снял кнут с пояса и для равновесия уперся одной ногой в коньковый брус. Затем взмахнул кнутом в сторону ближайшей смутно видной в темноте ветки вяза, которая была достаточно толста, чтобы выдержать вес его и Клер.

Ременный кнут аккуратно обвился вокруг ветки; Никлас подергал его, и ему показалось, что тот держится некрепко. Подавив яростное нетерпение, он освободил кончик кнута и рванул его назад. Возможно, у него просто разыгралось воображение, по ему казалось, что шифер становится все горячее.

Сколько времени прошло с тех пор, как он проснулся? Пять минут? Три?

Важно было другое — сколько времени у них осталось в запасе. Вытянувшись всем телом, Никлас снова взмахнул кнутом. На этот раз, подергав, он убедился, что тот держится крепко. Хорошо, если он не ошибся, — ведь на третий бросок уже нет времени. Он протянул свободную руку Клер.

— Иди сюда.

Она подползла к нему и встала. Он на миг прижался губами к ее губам в поцелуе, который должен был выразить то, чего он никогда бы не смог передать словами. Потом обнял ее рукой за талию.

— Держись за меня изо всех сил, дорогая.

Ее руки, тонкие, но сильные, обвились вокруг его тела. Мгновение спустя они летели в пустоту, поддерживаемые только темными гибкими кожаными ремнями. Никласу вдруг показалось, что конец кнута, обвивший сук, вот-вот соскользнет. Если они свалятся на землю, это их не убьет, но нападавшие сбегутся на шум падения уже через несколько секунд.

Описав круг, они сильно ударились о ствол дерева. Клер едва не задохнулась, когда от этого удара из легких ее словно вылетел весь воздух. Правда, Никлас, согнув ноги в коленях, пытался смягчить силу столкновения, но все равно приложился так, что чуть не уронил Клер. Какое-то мгновение они просто висели, и вес их оттягивал до боли напряженную правую руку Никласа.

Наконец под их тяжестью ремень начал соскальзывать с ветки, и они непременно бы упали, но Никлас выбросил в сторону ногу и зацепился ступней за другой сук. Не так уж много, но все же достаточно, чтобы удержаться, и через мгновение Никлас и Клер стояли на соседней толстой ветке.

Никлас проделал несколько движений кнутовищем и освободил кончик кнута. Когда он снова свернул его, крыша с ужасающим грохотом провалилась. В небо поднялся столб пламени и искр; Никласа и Клер окатила волна обжигающего жара. В багровом зареве Никлас увидел человека, который поджидал с ружьем наизготовку — на тот случай, если кто-нибудь попытается выпрыгнуть из заднего окна. Хотя его отделяло от Никласа и Клер не более тридцати футов, человек не мог различить их в темноте и дыму. Вскоре он ушел, исчезнув за пылающей хижиной, из которой уже никто не смог бы выбраться живым.

Никлас и Клер находились достаточно высоко; отсюда хорошо были видны силуэты четырех мужчин, стоящих напротив фасада хижины. К тому же их освещало пламя пожара. Фигура одного из них, высокая и длинноногая, показалась Никласу смутно знакомой. Его губы сжались в жесткую линию. Взглянув на Клер, он увидел, что она смотрит туда же, куда и он, и на лице ее застыла холодная ярость.

Когда они спустились, Никлас заткнул свернутый кнут за пояс и повел Клер в глубь леса, прочь от горящего дома и проезжей дороги. Земля напиталась влагой недавно прошедшего дождя, воздух был сырым и промозглым. Хорошо, что Клер успела захватить свой плащ.

Когда Никлас решил, что злополучная хижина уже находится по крайней мере на милю позади, они остановились для короткого отдыха.

Клер дрожала всем телом, и Никлас догадался, что не только от холода.

— Здесь мы в безопасности, — успокаивающе прошептал он. — Даже если эти сволочи достаточно добросовестно относятся к делу, чтобы подождать, пока огонь потухнет и поискать в золе обгоревшие тела, то это произойдет только на рассвете.

Прижавшись лицом к его плечу, она глухо сказала:

— Ты ведь его видел, правда?

Никлас не стал спрашивать, кого она имеет в виду.

— Да, я видел высокого мужчину, похожего на Майкла Кеньона, и я не знаю никого другого, кому хотелось бы меня убить, — резко проговорил он. — Но с этим мы разберемся позднее. А сейчас нам надо поскорее добраться туда, где нас не найдут.

— Здесь поблизости есть коттеджи?

— Нет, по есть кое-что получше. Он обнял ее рукой за плечи и двинулся вперед, словно по наитию.

— Мы с тобой пойдем к цыганам.

Много часов они брели по лесу, спотыкаясь на неровной земле, насквозь промокшие от воды, которая капала с деревьев. Клер была несказанно рада, что, прежде чем вырваться из горящего дома, оба они надели сапоги, а то сейчас им бы пришлось ох как несладко. Но и в сапогах она скоро вконец обессилела и свалилась бы под ближайшим деревом, если бы ее не поддерживал Никлас. Он как будто точно знал, куда они направляются, хотя Клер все мокрые деревья казались совершенно одинаковыми. И не очень-то приятными, особенно если на них натыкаешься в темноте.

Небо уже начало светлеть, когда до путников донесся слабый запах дыма.

— Отлично. Становище занято табором, — с удовлетворением констатировал Никлас.

Только теперь Клер поняла: он не был уверен, что они обязательно найдут пристанище и получат помощь.

Внезапно послышался многоголосый лай, и к Никласу и Клер бросились с полдюжины смутно виднеющихся в темноте собак. Клер оцепенела, не зная, что лучше делать: удирать со всех ног или залезть на дерево. Но когда свирепо лающая свора приблизилась, Никлас вдруг размахнулся и сделал вид, будто что-то бросает. Хотя в руке у него ничего не было, аффект получился магический: собаки мгновенно замолчали и, толпясь вокруг, проводили их в лагерь.

Здесь было достаточно света, чтобы разглядеть, что табор состоит из трех кибиток. Темные предметы под ними оказались кроватями — должно быть, дождь заставил цыган укрыться там от дождя. Разбуженные шумом, несколько мужчин скатились со своих лежанок, вскочили на ноги и с настороженным видом начали приближаться к новоприбывшим. Один из них держал в руке свернутый кнут.

Никлас покровительственным жестом обнял Клер за плечи и вгляделся в ближайшего из тех, кто к ним подходил.

— Кор, это ты?

На мгновение воцарилось ошеломленное молчание. Затем низкий баритон загудел:

— Ники!

Внезапно их обступил тесный круг людей, быстро тараторящих по-цыгански. Не переставая крепко обнимать Клер, Никлас что-то коротко объяснил на том же языке.

К Клер подошла женщина с молодым приятным лицом.

— Иди с Ани, дорогая, она тебе поможет, — сказал Никлас. — Я приду к вам попозже.

К атому времени Клер была уже вполне готова безропотно и благодарно вверить себя заботам какой-нибудь сердобольной женщины. Дни отвела ее в одну из кибиток с выпуклым верхом и усадила на что-то, напоминающее скамью. Когда дверь отворилась. Клер увидела, что из-под пухового стеганого одеяла высунулся ряд головок с черными глазенками, горящими любопытством. «Такие же глаза, как у Никласа», — подумала она. Дети начали наперебой задавать вопросы, но Ани быстро их утихомирила.

Ближайший к ним конец кибитки был застлан тюфяком.

— Будешь спать здесь, — сказала по-английски с легким акцентом Ани.

Клер сняла свой мокрый плащ, затем, не обращая внимания на испачканный грязью подол, легла. Ани накрыла ее еще одним стеганым пуховым одеялом, и не прошло и трех минут, как Клер крепко заснула.

Ближе к утру Клер проснулась, почувствовав на своей талии руку Никласа. Как и на ней, па нем была та же одежда, в которой он спасся из горящего дома: бриджи и рубашка с расстегнутым воротом. Он спал, и лицо его было молодо и невероятно красиво. Повернувшись на бок, она легко поцеловала его в лоб.

Никлас открыл глаза.

— Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, прекрасно. Правда, есть несколько синяков от столкновений с деревьями, а так ничего серьезного. — Она сдержала дрожь. — Да, тебя очень полезно иметь рядом в момент опасности.

Его лицо напряглось.

— Если б не я, твоей жизни вообще не грозила бы опасность.

— Этого мы не знаем. — Она беззаботно улыбнулась. — Право же, какое великолепное приключение! Многие ли могут похвастаться таким медовым месяцем?

Хотя Никлас и улыбнулся в ответ. Клер почувствовала, что настроен он мрачно. Впрочем, как бы она сама чувствовала себя, если бы кто-нибудь из ее давних друзей — например, Маргед — попытался убить се? Эта мысль вызвала в душе Клер острую боль, и она поспешно отбросила ее. Если уж ей стало горько всего лишь оттого, что она представила себе такое, то как же тяжело должно быть Никласу, который так верит в дружбу!

— Куда мы направимся теперь? — спросила она, желая отвлечь и себя, и его от грустных мыслей.

— Табор двигался на север, но они готовы повернуть и отвезти нас обратно в Эбердэр. Если путешествовать в кибитках, дорога займет три дня.

Клер подумала о своем пони и вздохнула.

— Надеюсь, что тот, к кому попала Ронда, кем бы он ни был, хорошо о ней заботится.

— Когда мы вернемся домой, я пошлю сюда пару человек, чтобы разузнали, что к чему. Если кто-нибудь станет продавать лошадей, возможно, я смогу их выкупить. Кроме того, это позволит также узнать, кто на нас напал.

Клер кивнула.

— Что я должна знать, чтобы жить среди цыган? Он мгновение подумал.

— Прежде всего постарайся соблюдать определенного рода опрятность. Поясню конкретнее. На территории, где располагается табор, воду из реки или ручья берут в нескольких местах. Вода с верхнего и самого «чистого» места предназначена только для питья и стряпни. Вода для стирки и мытья берется с нижнего участка течения. Перед едой обязательно мой руки проточной водой и никогда не клади посуду в нечистую воду, потому что тогда она станет «мархим», то есть оскверненной, и ее придется выбросить. — Он искоса посмотрел на нее. — То, что я скажу сейчас, тебе совсем уж не понравится — женщины среди цыган тоже считаются нечистыми. Никогда не задевай своими юбками никакого другого мужчину, кроме меня, никогда не иди впереди мужчины или между двумя мужчинами или перед лошадьми.

Клер нахмурилась.

— Ты прав. Мне это не нравится.

— Если живешь в тесноте, эти правила имеют смысл, — объяснил Никлас. — Они в какой-то мере. ограждают и защищают женщин, что без таких обычаев было бы невозможно, а также снижают напряжение между полами. Хотя цыганские женщины и славятся своей привлекательностью для мужчин, среди цыган почти никогда не встретишь половой распущенности.

— Понятно: постараюсь не оскорблять ничьих чувств.

Привлеченная звуком голосов, в фургон заглянула Ани.

— Завтрак. Ты иди, Ники. Я принесу одежду для твоей жены.

Никлас покорно встал и вылез из кибитки, потом помог Ани влезть внутрь. Цыганка была в свободной блузе с большим вырезом и нескольких юбках, надетых друг на друга, пышных, ярких. Серьги из золотых монет, висящие у нес в ушах, дополняли позвякивающее ожерелье из таких же монет, а волосы покрывала разноцветная косынка.

Клер облачили в весьма похожий костюм, только без золотых украшений. Посмотрев на глубочайший вырез своей блузы, она заметила:

— Никласу это понравится.

Ани усмехнулась, ослепительно блеснули ее белоснежные зубы.

— Хорошо, что Ники женился. Вы давно женаты?

Клер мысленно подсчитала.

— Три дня.

— Так мало!

Она взяла Клер за руку, посмотрела на запястье и одобрительно кивнула, увидев маленький, почти заживший порез.

— Это хорошо. Мы устроим пир, чтобы отпраздновать вашу свадьбу. Но сейчас, — добавила она, — тебе надо поесть.

Они вылезли из кибитки, которая была сколочена из дерева и украшена орнаментом и резьбой. Дождь прекратился; небо стало свежим и чистым. Мужчины собрались в отдалении, рядом со стреноженными лошадьми. Чуть ближе по становищу грациозно ходили занятые своими делами женщины и бегала стайка полуголых, весело орущих детей. Крошечная старушка с лицом, похожим па грецкий орех, пристально посмотрела па Клер, затем кивнула и снова принялась курить свою трубку.

Неподалеку от кибитки находился очаг, где готовилась еда. Над огнем висел оловянный котелок, а рядом, на горячих углях, грелся котел побольше. Когда Клер вдохнула аппетитный запах стряпни, Ани сказала:

— Сначала вымой руки.

Ани взяла металлический ковшик и знаками показала, что руки нужно помыть в ручье. Исполняя это приказание, Клер порадовалась осмотрительности Никласа, который успел дать ей короткий урок цыганских обычаев.

Ани вручила Клер кружку крепкого сладкого кофе и тарелку с жареным луком и колбасой. И кофе, и еда были восхитительны. Поедая колбасу с луком, Клер заметила, что женщины пакуют вещи для переезда, однако без особой спешки.

Никлас вернулся вместе с тремя другими мужчинами. Все четверо были увлечены разговором. Он добавил к своему костюму свободный кожаный жилет и красный шейный платок и выглядел сущим цыганом. «Сейчас в нем трудно признать высокородного британского пэра», — подумала Клер.

Увидев жену, Никлас бросился было к ней, по тут же попятился, заметив старуху с трубкой.

— Кеджа! — воскликнул он.

Старуха улыбнулась Никласу щербатым ртом, и они заговорили по-цыгански.

Когда Клер допивала кофе, в лагерь со всех ног влетел мальчишка.

— Сюда идут, — запыхавшись, выпалил он. — И у них ружья!

У Клер сжалось сердце. Возможно, люди, которых видел цыганенок, были просто охотниками, по скорее всего это те, кто напал на них прошлой ночью, и сейчас они ищут ее и Никласа.

— Сюда, — крикнула Ани, махая в сторону кибитки. Клер и Никлас быстро залезли внутрь.

— Ложись, — сказал он, и лег сам.

Когда Клер опустилась па пол кибитки, Ани принесла большую охапку пуховых стеганых одеял, которые проветривались снаружи, и одно за другим набросала на Клер и Никласа, пока их полностью не накрыла высокая стопка. После этого на одеяла опустилась какая-то тяжесть. Тяжесть, которая невероятно ерзала.

Почувствовав, как Клер вздрогнула, Никлас, сжал ее руку теплой рукой.

— Ани посадила сверху своего четырехлетнего сынишку. Если даже нас кто-то и будет искать, они не станут смотреть под маленьким Йоджо. Очень уж он чумазый.

Хотя Клер чувствовала, что ей не хватает воздуха, она заставила себя лежать неподвижно, сжимая руку Никласа. Через несколько минут за стеной кибитки послышался голос, говорящий по-английски:

— Вы не видели мужчину и женщину, идущих пешком? У них… у них лихорадка, они в бреду и отошли от нашего лагеря.

Один из цыган ответил:

— Нынче к нам не заходил ни один англ, только вы, господа.

— Хочешь, погадаю, благородный сэр, — сказала одна из женщин. — В будущем тебя ждет красавица, с руками грациозными, как лебединые крылья. Только позолоти мне ручку…

Ее перебил звонкий голос Ани:

— Нет, благородный сэр, не слушайте се. Первая гадалка здесь — я. У меня настоящий дар цыганского ясновидения. Потом заныл писклявый детский голосок:

— Подайте пенни, благородные господа! Раздался пронзительный хор ребячьих голосов:

— Один пенни, сэр, или полпенни! Один пенни, пожалуйста! Подайте пенни, благородный господин!

— О силы небесные, — заорал посетитель, — да от них спасу нет! А ну убирайтесь от меня, щенки!

Дверь кибитки со скрипом отворилась, и Клер так сильно стиснула пальцы Никласа, что в них, должно быть, остановился ток крови. Какое-то сверхъестественное чувство опасности подсказало ей, что один из вошедших смотрит в дальний конец кибитки, как раз туда, где они лежат.

Сидящий на них ребенок запрыгал.

— Дай пенни! Дай пенни! — завопил он.

Еще один голос, говорящий по-английски без цыганского акцента, спросил:

— Ну что, есть там что-нибудь?

— Только еще один грязный цыганский щенок, — с отвращением ответил первый голос. — Должно быть, умение клянчить деньги у них врожденное.

Дверь захлопнулась, и голоса удалились. Затаившая дыхание Клер наконец-то смогла вздохнуть полной грудью. Да, Никлас знал, что делал, когда попросил приют у своих родичей-цыган.

Им пришлось еще долго ждать, притаившись в духоте под перинами. Йоджо вскоре оставил свой пост и убежал в поисках занятий, более соответствующих его натуре, но Клер и Никлас оставались на месте, пока мужской голос не сказал:

— Можешь выходить, Ники. Англы ушли. Может, будет лучше, если вы с женой еще немного посидите в кибитке, но лично я думаю, что вам уже ничто не грозит.

Никлас и Клер выбрались из-под горы одеял, и оба сели и вздохнули с облегчением. Неподалеку от них на выступающей части кибитки сидел Кор, видный коренастый мужчина, который, как оказалось, был мужем Ани и вожаком табора. Никлас спросил:

— Среди англов был тот зеленоглазый, которого я тебе описал?

Кор покачал головой.

— Их было четверо, но того, о котором ты говорил, я не видел. — Он поднял глиняный кувшин. — Ребята сходили туда и обшарили всю землю вокруг пожарища. Но нашли они немного. Все твои вещи сгорели, а лошадей увели. Невдалеке валялся только пустой кувшин из-под виски и еще вот это.

Он протянул Никласу плоскую серебряную коробочку.

Сердце Клер болезненно сжалось, когда она разглядела, что это футляр для визитных карточек. Никлас с непроницаемым лицом открыл крышку. Карточки в футляре были влажными от дождя, но надпись на них была вполне разборчива:

«Лорд Майкл Кеньон».

Увидев выражение лица Никласа, Кор тактично отвернулся и выпрыгнул из кибитки.

— Мне очень жаль, Никлас, — прошептала Клер. Его рука сжалась в кулак, и футляр захлопнулся.

— Но ведь это же бессмысленно! — воскликнул Никлас с неприкрытой болью в голосе. — Даже если предположить, что Майкл сошел с ума и задумал выследить меня и прикончить, то с какой стати делать это в горах? Зачем нанимать в помощь людей, когда он вполне способен убить меня собственноручно? И еще: если бы меня искал действительно Майкл… уж он-то знает, что цыганский табор следует обыскивать куда более тщательно.

— Но ведь Майкла не было с этими людьми — вероятно, он хотел сделать все возможное, чтобы отвести от себя подозрения, — тихо сказала Клер. — На таком отдаленном расстоянии гибель при пожаре могли счесть просто несчастным случаем. И даже начав расследование, во всем обвинили бы бандитов, когда стало бы известно, что в деле участвовали несколько человек. — Она мгновение поколебалась и добавила: — Может быть, я не права, но мне кажется, что если Майкл и вправду не совсем в своем уме, то не настолько.

Да, все говорило за то, что убийцами руководил лорд Майкл Кеньон. Но, нежно взяв Никласа за руку, Клер всем сердцем пожелала, чтобы это было не так.

Глава 30

Хотя Эбердэр находился в тридцати милях от становища, путешествие с цыганами показалось Клер чем-то вроде поездки за границу. Многие из их обычаев оказались похожими на британские, и почти все в таборе хотя бы немного говорили по-английски и по-валлийски. Однако во всем остальном эти люди были совершенно чужды тому, что окружало Клер с детства. Будучи женой Никласа, она могла видеть цыган такими, какими их видели лишь очень немногие англы, поскольку они приняли ее в свой круг очень естественно, как если бы она была котенком, случайно забредшим в табор. Хотя многое ей здесь не нравилось, она не могла не поддаться обаянию цыган, их удивительной жизнестойкости.

Наблюдение за цыганами помогло ей лучше понять Никласа. Их способность жить настоящим моментом, как будто впереди нет будущего, а позади — прошлого. Их веселый фатализм, грациозная свобода их движений — все эти черты были свойственны также и ее мужу, он унаследовал их от матери-цыганки. И все же, хотя Никлас легко вписался в табор и был там весьма популярен, постепенно Клер поняла, что он не может по-настоящему слиться с цыганами: в его душе и разуме было нечто такое, что далеко переросло их ограниченный мирок. Интересно, был бы он счастлив, если бы в детстве его не вырвали из этого круга? Возможно, когда-нибудь она задаст ему этот вопрос, но не теперь. Когда они возвратятся в Эбердэр, надо будет что-то делать с Майклом, и мысль об этом больно терзала Клер уже сейчас.

В их последнюю ночь в таборе устроили обещанный брачный пир с обилием еды, хмельного питья и громкого смеха. Главным блюдом был молочный поросенок, начиненный яблоками и поджаренный на вертеле на открытом огне. Закапчивая свою порцию и аккуратно обкусывая мясо с косточки, которую она держала в руках, Клер заметила:

— Надеюсь, что этот поросенок был приобретен честным путем, по прямо спросить боюсь.

Никлас ухмыльнулся. Сегодня вечером он глубоки похоронил все свои заботы и наслаждался жизнью как истый цыган.

— Поросенок имеет вполне законное происхождение. По счастью, оказалось, что в кармане моих бриджей завалялась гинея. Я дал ее Кору в качестве нашего взноса в общие расходы и видел сам, как он честно заплатил за этот кусок поросятины.

К бревну, на котором они сидели, подошла Ани.

— Поскольку пир дается в честь вашей свадьбы, мы устроим вам маленький обряд, ладно? Нет, не будет никакого похищения и никакого плача невесты, а просто кое-какая малость, чтобы скрепить ваш союз.

— Но ведь я не знаю ваших обычаев, — неуверенно сказала Клер.

— О, это будет очень просто, — деловито ответила Ани. — Тебе не придется и пальцем пошевелить. Я попрошу Милоша сыграть нам па скрипке, а потом Ники поиграет нам па арфе.

Когда Ани заспешила прочь. Клер удивленно переспросила:

— Плач невесты?

— Обычно невеста поет песню, обращенную к своей матери, в которой горько сетует на то, что се продали мужу, и призывает к себе смерть, — объяснил Никлас.

У Клер округлились глаза.

— Не очень-то веселая песенка.

— Она считается очень трогательной. Плач невесты и ритуальное похищение составляют одну из самых интересных картинок цыганской истории.

Клер слизнула с пальцев остатки жира.

— А откуда произошли цыгане?

Прежде чем ответить, Никлас глотнул вина из кувшина, причем сделал это в чисто цыганской манере — поставив кувшин на плечо и придерживая его пальцем за ручку, присоединенную к горлышку. Произведенный эффект был великолепен.

— Поскольку цыгане не имеют письменности, никто точно не знает, где их родина. Один оксфордский лингвист, который изучал их язык, сказал мне, что имеется предположение, будто цыгане начали свои скитания где-то в Азии. Возможно, в Северной Индии.

Вспомнив то, что она читала об Индии, Клер оглядела окружающих ее темнолицых людей и решила, что теория оксфордского лингвиста похожа на правду.

— А есть устные предания по истории цыган?

— Да, и довольно много, но все они противоречат друг другу. — Он усмехнулся. — Существует старая поговорка: задай двадцати цыганам один и тот же вопрос, и ты получишь двадцать разных ответов. С другой стороны, если одному цыгану двадцать раз задать один и тот же вопрос, то получишь двадцать разных ответов.

Клер рассмеялась.

— Стало быть, цыгане не считают последовательность добродетелью.

— И все они от мала до велика умеют очень ловко и красиво врать. В случае нужды. — Никлас сделал еще один глоток из кувшина и передал его дальше по кругу. — Но они врут также и от избытка фантазии и сочинительского дара или просто для того, чтобы позабавиться. Валлийцы восхищаются честным человеком, а цыгане — хитрым.

На противоположной стороне становища Милош заиграл на скрипке, а еще один цыган — на тамбурине. Разговоры стихли, и все начали ритмично хлопать в ладоши в такт старинной мелодии. Ани подошла к Клер и протянула ей малиновый шарф.

— Ты и Ники станцуете вместе, держась за его концы, — объяснила она. — Чтобы показать всем, что ваши тела и души соединены.

Хотя Клер почти не умела танцевать, она была готова попробовать. Когда она встала, Никлас посоветовал:

— Распусти волосы.

Клер послушно сняла с головы косынку и расчесала пальцами густые темные локоны, так что они упали на се плечи и спину блестящей волной. Затем она и Никлас взялись за противоположные концы шарфа и вошли в центр круга.

— Держись как кокетливая девица, — сказал Никлас с коварной улыбкой, достойной графа-демона. — Как та дразнящая до безумия, но не дающаяся в руки девчонка, которую я знаю.

Клер думала о его словах, когда они начали медленно ходить по кругу, натягивая шарф. Итак, что же она чувствовала, когда подпадала под чары Никласа? Она боялась его сексуальной притягательности и в то же время совершенно не могла ей противостоять. Глядя глубоко в его глаза. Клер позволила этим незабываемым воспоминаниям влиться в ее душу и тело.

Она начала с того, что опустила глаза, изображая смущение, затем, обернувшись, вызывающе спустила свою глубоко декольтированную блузку с левого плеча. Никлас, сильный и гибкий, ответил на это как самец, преследующий самку, и дернул за свой конец шарфа, чтобы она подошла поближе.

Клер приблизилась, но едва он протянул к ней руку, отстранилась. Когда Никлас последовал за ней, она нырнула ему под руку и хлестнула его волосами по лицу, обороняясь и обольщая одновременно.. Он позволил ей отступить, затем опять притянул ближе. Она скромно прикрыла лицо свободной рукой а затем отпрыгнула, крутнувшись так, что ее юбки соблазнительно взметнулись вверх. Он последовал за нею, как гордый жеребец, молча обещая скорое завоевание и удовлетворение. Музыка играла все быстрее и быстрее, и они, как одержимые, все быстрее мчались по кругу; их движения были огненной прелюдией к тому неизбежному концу, которым должен был завершиться танец.

На последнем бешеном аккорде скрипка оборвала свой зажигательный напев, наступило напряженное молчание. Никлас заключил Клер в объятия и перегнул ее назад через руку.

Откинувшись, Клер вдруг ощутила легкую панику, которая мгновенно прошла, потому что каждой частичкой своего тела Клер чувствовала, что Никлас ни за что не даст ей упасть. Когда ее волосы смешались с травой, он поцеловал ее в губы поцелуем, который показывал всем, что эта женщина принадлежит ему. Цыгане одобрительно заревели и затопали ногами.

Тогда он бережно поднял ее, лаская взглядом.

— Теперь последний обряд, Клариссима. Мы должны перескочить через ветвь цветущего ракитника, которую Ани только что положила на землю.

Держась за руки, они пробежали по лужайке и перепрыгнули через ветку ракиты. Под шум аплодисментов Клер прошептала на ухо Никласу:

— Прыжок через ракитовую ветку — это старая валлийская деревенская традиция, которая соблюдается, наверное, со времен друидов.

Он рассмеялся.

— Вкусы цыган очень эклектичны. Они готовы усвоить любой обычай, который им понравится.

Скрипка снова начала наяривать, и на сей раз в пляске приняли участие все, включая старую Кеджу и детей, которые уже могли ходить. Танцоры сходились в круги, потом разбивались на более мелкие группы. Музыканты играли по очереди, чтобы никто не пропустил случая потанцевать. Для Клер все происходящее стало истинным откровением — этот танец не был ни простой забавой, ни греховным искушением; он был дыханием самой жизни.

И Никлас — самый неистовый, самый горячий танцор из всех. Когда он схватил Клер за руки и завертел в бешеной пляске, она почувствовала, как его энергия перетекает в пес, словно огненная река. И ответила ему со всей страстью, которая так недавно расцвела в ней. Прежде она танцевала как дева, ждущая своего жениха, теперь же плясала как искусительница, как женщина, гордящаяся своей женственностью и до конца уверенная в способности ублажить своего мужчину.

Позже, когда усталые дети были уложены спать и даже взрослые слишком утомилась, чтобы продолжить танцы, Кор принес маленькую валлийскую арфу и вручил ее Никласу.

Тот осторожно провел по струнам, настраивая инструмент и решая, что играть. В конце концов он запел старинную цыганскую балладу, казалось, сотканную из радостей и печалей древнего кочевого народа. Клер сидела рядом с ним, закрыв глаза, завороженная красотой его глубокого звучного голоса. Под конец он спел один куплет по-английски, должно быть, переведя его специально для нес.

Земные богатства захватывают и разрушают тебя,

Любовь должна быть свободной, как веющий ветер,

Если ты запрешь ветер в четырех стенах, он умрет,

Открытые шатры, открытые сердца,

Пусть вест ветер.

Эти слона тронули ее сердце. Хотя Клер сомневалась, что они были обращены к ней, она ясно почувствовала: единственный способ удержать Никласа рядом — никогда не пытаться это сделать. «Любовь должна быть свободной, как веющий ветер…»

Потом они улеглись на постель, которую устроили поодаль от остальных. Лежа на одном толстом пуховом одеяле и укрывшись другим, под крышей из ночного неба, усыпанного звездами, он занимался с нею любовью с неистовством мужчины, желающего показать женщине, что она принадлежит ему и только ему. Желание, разожженное их дразнящей пляской, достигло сейчас лихорадочной остроты из-за того, что их неистовое соитие происходило в полном молчании.

Всем сердцем сожалея, что слова любви ей заказаны, Клер говорила их только языком своего тела. Позже, когда Никлас заснул, положив голову ей на грудь, она гладила его густые черные волосы и чувствовала удивление и восхищение, думая о человеке, за которого вышла замуж. Цыган и валлиец, аристократ и бард — он был и тем, и другим, и третьим, и четвертым, и еще многими-многими другими. И она знала, что будет любить его до конца своих дней.

Наутро Клер чувствовала себя не самым лучшим образом. Накануне она позволила себе некоторые излишества: слишком много съела, выпила чересчур много вина, очень долго танцевала и завершила все это неумеренно страстными любовными ласками. И притом не один раз. По правде говоря, Джон Уэсли вряд ли одобрил бы подобную неумеренность. Однако теперь, когда Клер могла руководствоваться своим внутренним чувством, она напрямую задала вопрос Богу и поняла, что он вовсе не возражает, поскольку источником, питающим ее плотскую страсть, является любовь. Тем не менее легкая головная боль была полезным напоминанием о том, что умеренность все же лучше невоздержанности.

Когда табор собрался тронуться в путь, старая Кеджа подошла к Клер.

— Мне надо с тобой поговорить, — непререкаемым тоном заявила она. — Нынче утром ты поедешь в моей кибитке.

Клер с удовольствием приняла приглашение. Она редко разговаривала с Кеджой, но часто чувствовала, что старуха пристально глядит на нее. Войдя в кибитку Кеджи, Клер обнаружила, что, кроме них двоих, здесь никого нет: видимо, Кеджа использовала все свое влияние, чтобы избавиться от лишних ушей.

Долгое время она просто смотрела на Клер, попыхивая своей трубкой. Потом вдруг сказала:

— Я прихожусь двоюродной сестрой отцу Марты, матери Ники.

Клер стало еще интереснее. Выходит, Кеджа — самая близкая родня Никласа. Не желая упускать случая узнать правду, она сразу взяла быка за рога:

— Почему Марта продала своего сына? Воспоминание об этом всегда было незаживающей раной в его сердце.

— В то время Марта уже умирала от чахотки, — с той же прямотой ответила Кеджа. — Ей следовало бы оставить сына среди нас, но она поклялась своему мужу, что сделает все, лишь бы Ники узнал жизнь англов. — Лицо старухи сморщилось. — Чтобы исполнить волю Кенрика и потому, что она знала, что скоро уже не сможет заботиться о Ники, Марта отвезла мальчика к деду и бабке, которые были самыми близкими его кровными родственниками.

— Но она продала сына старому графу за сто гиней! Зная это, я как-то не могу поверить, что Марта и впрямь действовала бескорыстно, — жестко возразила Клер. — Да и как вообще женщина может продать свое дитя?

— Старый англ предложил ей деньги по доброй воле, никто его за язык не тянул, — с презрением сказала Кеджа. — Когда Марта услышала его слова, она чуть не плюнула ему в лицо, но она была цыганкой и решила — если англ хочет выставить себя дураком, то не стоит ему мешать.

Вспомнив все то, что успела узнать о цыганах, Клер неуверенно сказала:

— Иными словами, эти две сделки не имели между собой ничего общего — Марта отвела Никласа к деду, потому что так хотел Кенрик, а деньги, как она это понимала, были чем-то отдельным, не имеющим к ее Ники никакого отношения.

Кеджа улыбнулась щербатым ртом и закивала.

— Для дочери англов у тебя достаточно острый ум. Сейчас я докажу тебе, что Марта не продала своего сына за золотые гинеи.

Кеджа открыла сундучок и, порывшись в нем, вытащила оттуда тяжелый кожаный кошель. Передавая его Клер, она сказала:

— Марта оставила это мне на хранение, чтобы я отдала золото Ники, когда приспеет время.

Клер открыла кошель и ахнула при виде наполняющих его до краев золотых монет.

— Оно все здесь, — прошамкала Кеджа, — кроме разве что одной или двух гиней, которые Марта потратила, чтобы купить еду, когда возвращалась обратно к своему народу. Мой табор первым встретился на ее пути, и она осталась с нами.

— А что с ней случилось потом? Кеджа глубоко затянулась своей трубкой, и голову ее, точно пышный венок, окутал густой ореол дыма.

— Марта умерла на исходе зимы, у меня на руках. И все эти годы я хранила ее золото для Ники. Клер была ошеломлена.

— Почему же никто так никогда и не рассказал ему, что мать отдала его лишь потому, что умирала? Это изменило бы для него очень многое. И почему ты не отдала ему это золото раньше? Ведь за прошедшие с тех пор годы ты виделась с ним не раз.

— Марта заставила меня дать клятву, что я расскажу обо всем только жене, которую Ники приведет на свое ложе, потому что только женщина поймет, что мать всегда сделает так, как лучше для ребенка, — тихо ответила Ксджа.

— Но до меня у Никласа уже была жена. На лице Кеджи появилось такое выражение, что казалось, будь они на улице — она бы плюнула на землю.

— Ха! С той, что была до тебя, он спал, но она не была его истинной женой. Та жена, которую предсказала для него Марта, — это ты. У Марты был дар видеть будущее, и она говорила мне, что когда-нибудь придет женщина, которая исцелит сердце ее Ники.

Клер смотрела па блестящие золотые монеты, и в глазах ее стояли жгучие слезы. Неужели Марта действительно все предвидела? Она была так молода, когда умерла, пожалуй, даже моложе, чем сейчас Клер.

Оставила бы Марта Никласа с его дедом, если бы знала, каким холодным и жестокосердным был старый граф? Возможно, она предполагала, что о Никласе позаботится бабушка, мать Кенрика. Но жена старика к тому времени уже впала в сумеречное состояние, в котором пробыла много лет, и была неспособна полюбить своего внука.

— Бедная Марта! — с глубоким сочувствием воскликнула Клер. — Наверное, ей было очень трудно выбирать между своим пародом, и обещанием, данным покойному мужу. И еще труднее — отдать своего родного сына чужаку. Надеюсь, что душа ее обрела покой.

— Да, — буднично сказала Кеджа. — Она воссоединилась с Кенриком. Теперь, когда ты будешь заботиться о Ники, она больше не будет изнывать от тревоги за своего сына.

Клер почувствовала, что волосы у нес па затылке зашевелились. Как добрая христианка, она верила, что человеческая душа бессмертна. Знала она также и о том, что изредка встречаются люди, обладающие даром знать сокрытое для других. Говорили даже, что мать и сестры самого Джорджа Уэсли были наделены этим даром. И все же было немного жутко слышать, как кто-то говорит о сверхъестественном так просто и спокойно. Да, пожалуй, она узнала от цыган куда больше, чем ожидала.

— Я люблю Никласа и всегда буду всеми силами стараться, чтобы он был счастлив, — тихо сказала Клер. Вспомнив старую цыганскую клятву, она добавила: — Да зажгут свечи за упокой моей души, если я этого не сделаю.

— «Баюр», — важно ответила Кеджа. — Да будет так. Кибитка с грохотом остановилась, и Никлас крикнул:

— Клер, мы вернулись домой!

Клер затянула шнурком кожаный кошель и положила его во внутренний карман. Поскольку у Никласа сейчас хватает более срочных дел, она не станет сразу рассказывать ему историю Марты. Но и слишком долго тоже тянуть не стоит: хотя Никласу наверняка будет больно бередить старые раны, Клер надеялась, что в конечном счете ее рассказ избавит его от губительной уверенности в предательстве матери.

Она поцеловала свою старую спутницу в морщнистую щеку.

— Спасибо, Кеджа, что доверилась мне. С этими словами Клер вылезла из кибитки. Табор остановился напротив парадного крыльца Эбердэра. На ступеньках стоял Уильямс. По-видимому, он вышел для того, чтобы прогнать цыган, но застыл в изумлении, увидев, что из пестрой кибитки появился его хозяин.

Затем последовало долгое прощание. Особенно крепко Клер обняла Ани.

— Ты еще приедешь? Ани коротко рассмеялась.

— О да. Мы как ветер: приходим, уходим и возвращаемся обратно.

Помахав цыганам, Клер и Никлас, обнявшись, поднялись по ступенькам крыльца в дом. Уильямс, как всегда, безупречно учтивый, открыл перед ними дверь. Клер вдруг почувствовала, что вырез ее блузы чересчур низок, а юбки непозволительно коротки. Но голову она держала высоко и прошествовала мимо дворецкого так невозмутимо, словно на ней был самый строгий ее туалет.

Не сговариваясь, они отправились в свою общую спальню. Клер сбросила сапоги и с наслаждением пошевелила пальцами.

— Сейчас позвоню, чтобы принесли ванну. Хотя мне очень поправились твои родственники, в их жизни есть один прискорбный изъян — в таборе совершенно невозможно достать горячей воды.

Никлас улыбнулся, но взгляд у него был отсутствующий. Оставив свой беспечный тон. Клер спросила:

— Что ты намерен предпринять относительно лорда Майкла?

Он вздохнул.

— Вероятно, представлю доказательства мировому судье. И если Кеньон не сможет чертовски убедительно объяснить, каким образом у сожженной хижины оказалась коробочка с его визитными карточками, его ждут большие неприятности.

— Он человек богатый и влиятельный. Это сможет защитить его от закона?

Глаза Никласа сузились.

— Я — граф Эбердэр, и богатства и влияния у меня побольше, чем у него. Если за покушением на нашу жизнь стоит Майкл, ему не уйти от справедливого возмездия.

Сейчас Клер впервые увидела в Никласе сходство с его грозным дедом. Почувствовав облегчение при мысли о том, что ее муж готов использовать свое влияние, чтобы защитить себя, она сказала:

— Я рада, что ты хочешь обратиться к представителям закона, вместо того чтобы вершить правосудие самому.

— Я считаю дуэли совершенно глупой и бесполезной вещью. По-моему, они просто варварский пережиток средних веков. — Он снял свой цыганский жилет и шейный платок. — Сегодня собрание твоего кружка. Ты пойдешь?

Надо же, а она об этом забыла!

— Да, пойду, если, конечно, ты не предпочтешь, чтобы этот вечер я провела с тобой.

— Нет, иди на свое собрание. А я хочу начать работать над балладой о взрыве на шахте. За последние дни у меня появилось несколько идей. Но раз уж вечер нам суждено провести врозь, я монополизирую твое время на остаток дня. — Он обвел ее откровенно чувственным взглядом. — Позвони, чтобы принесли ванну. В ванне с горячей водой можно найти весьма интересное занятие.

Клер, покраснев, позвонила в колокольчик, а Никлас вышел в гардеробную. Но вместо того чтобы раздеться, он тихо выскользнул из второй двери, прошел к своему письменному столу в библиотеке и торопливо нацарапал короткую записку, которую отдал явившемуся на зов звонка Уильямсу.

— Вели отнести это лорду Майклу Кеньону. Скорее всего он сейчас на шахте, а если его там не окажется, то пусть посыльный разыщет его и непременно дождется ответа. И никому ничего не говори — особенно леди Эбердэр.

Покончив с этим делом, Никлас возвратился в гардеробную. Он не сможет действовать еще несколько часов, и надо использовать это время наилучшим образом.

Глава 31

Узнав печать на сургуче, которым была запечатана записка, Майкл Кеньон сжал зубы и, взяв нож для разрезания бумаги, вскрыл ее.

Послание было кратким и ясным: «Майкл, я должен поговорить с тобой наедине. Предлагаю встретиться сегодня в семь часов вечера. Развалины возле Кэрбаха подойдут как нельзя лучше, но я готов встретиться с тобой в любом месте и в любое время, лишь бы поскорее. Эбердэр».

— Черт побери! — взревел Майкл, пробежав глазами строчки, написанные знакомым почерком. Смяв записку в кулаке, он в ярости швырнул ее через весь кабинет.

— Проклятый Эбердэр! Посыльный вежливо осведомился:

— Это ваш ответ, милорд? Гнев Майкла мгновенно угас.

Окунув перо в чернильницу, он написал: «Сегодня в семь вечера, возле Кэрбаха. Встречаемся один на один. Кеньон».

Посыпав послание песком и запечатав его, он передал бумагу посыльному. Тот поклонился и вышел.

Майкл неподвижно смотрел в противоположную стену конторы, чувствуя внутреннее напряжение, которое всегда охватывало его перед битвой. День расплаты наконец-то настал. В глубине души Майкл всегда знал, что не сможет избежать этого поединка, хотя, видит Бог, пытался.

Он посмотрел на стопку нерассмотренных бумаг на письменном столе и отодвинул се прочь. Сейчас невозможно было думать о сроках, датах поставки нового оборудования, которое он заказал для шахты. Остановившись возле стола Майдока, стоящего в соседнем кабинете, он сказал:

— Я ухожу и сегодня уже не вернусь. У вас нет ничего такого, что нам надо обсудить?

Мэйдок откинулся на спинку своего массивного стула и сцепил пальцы на животе.

— Нет, все в порядке.

С легким кивком, выражающим облегчение, Кеньон удалился.

Мэйдок сделал вид, что продолжает работать, однако на самом деле из головы его не выходил визит посыльного от Эбердэра. Весьма любопытный эпизод! Он проследил за тем, как Кеньон сел на своего коня и уехал, выждал для верности еще десять минут, после чего проник в кабинет хозяина — кабинет, который был его собственным на протяжении четырех лет. Поскольку других конторских служащих поблизости не было, Мэйдок не трудился придавать лицу невозмутимое выражение и не скрывал бушующей в нем злобы.

Многие нужные для работы документы хранились в кабинете Кеньона, поэтому никто бы не обратил особого внимания на то, что там находится Мэйдок. Этот факт уже сослужил свою службу — и не раз.

Вспомнив, что, после того как лорд Майкл громко рявкнул «Черт побери!», из его кабинета послышался шелест сминаемой бумаги, а потом бумажный шарик был с силой брошен в стену, Мэйдок обшарил пол и нашел в углу смятую записку. Разгладив листок, он прочитал написанное, потом перечитал, не в силах поверить, что ему привалила такая удача. Это было идеально, просто идеально! Бог явно был на его стороне.

Никлас, как обычно, оказался прав: купание в ванне можно было совместить с весьма интересным занятием. По окончании процесса Клер была чиста, как только что вымытый младенец, и мурлыкала от удовольствия. Потом они с Никласом немного подремали, а затем, проснувшись, съели легкий полдник. Доев свою порцию, она чмокнула мужа в щеку.

— Увидимся после собрания кружка. Кстати, ты случайно не из тех художников, которые отказываются продемонстрировать свои творения, пока они еще не окончены? Или же сегодня вечером я все-таки смогу услышать первые результаты твоих композиторских трудов?

— Я бы предпочел подождать, пока не закончу хотя бы вчерне. — Он посмотрел ей прямо в глаза, потом легонько шлепнул по заду. — Поспеши, а то опоздаешь.

Надев шляпу, Клер вышла из боковой двери и направилась к конюшням, где ее ждал запряженный в коляску пони. Но, объехав дом спереди, она внезапно вспомнила, что собиралась отвезти Оуэну какие-то книги: пройдет еще несколько недель, прежде чем он сможет вернуться на работу, и ему хотелось провести это время с пользой. Хотя они и послали ему домой книги в день своей свадьбы, не исключено, что Оуэн уже прочитал их и ему нужны новые.

Она остановила коляску перед парадным крыльцом и обмотала вожжи вокруг одной из гранитных ваз. Потом, вприпрыжку взбежав по ступенькам, заспешила в библиотеку. Никласа там не было, должно быть, он удалился в свою комнату для музицирования.

Выбрав книги. Клер двинулась к выходу, но тут ее внимание привлек яркий отблеск света на письменном столе мужа.

Побуждаемая любопытством, она подошла ближе и увидела, что лучи солнца отражаются от куска кварца, перевитого серебряными прожилками. Она подняла обломок породы и повертела его в руках. Так вот он, пресловутый образец проволочного серебра, добытый ценой такого смертельного риска и в конце концов так и не понадобившийся! За последние две недели столько всего случилось, что она до сих пор ни разу его не видела. Ну что ж, по крайней мере из него выйдет очень неплохое пресс-папье.

Клер уже собиралась положить обломок руды па место, когда вдруг заметила лежавшую под ним записку. Освободившись от давления, сложенная бумага развернулась, и Клер увидела сделанную черными чернилами размашистую надпись: «Сегодня в семь вечера, возле Кэрбаха. Встречаемся один на один. Кеньон».

Ее парализовал ужас. Нет… Господи, только не это…

Бросив книги на стол. Клер схватила записку. Когда она прочла текст еще раз, ее охватило бешеное негодование. Черт бы побрал Никласа! Едва уверив ее, что не сделает никакой глупости, отправляется прямо в львиное логово! Дуэль, проведенная по всем правилам, займет всего лишь несколько секунд, так что Никлас, возможно, хочет только поговорить с Кеньоном, но как он может доверять лорду Майклу после всего, что случилось? И как она сама могла быть настолько наивной, чтобы так глупо попасться на удочку?

Еще вчера вечером Никлас говорил ей, что при необходимости цыгане умеют ловко врать, — как видно, он отнюдь не утратил этот навык. Должно быть, он послал лорду Майклу записку перед тем, как заняться с ней любовью, а ответ получил перед тем, как пообедать. Чертов осел, упрямый, коварный…

Мысленно осыпая Никласа самыми яростными ругательствами, Клер вихрем пронеслась через весь дом и опять вернулась на конюшни. Увидев главного конюха, она, задыхаясь, спросила:

— Лорд Эбердэр уже выехал?

— Примерно пять минут назад, миледи.

— Оседлай мне лошадь, — приказала она, и, вспомнив, что Ронды у нее больше нет, добавила: — Смирную и послушную. И надень на нее не дамское седло, а мужское.

Главный конюх с сомнением посмотрел на ее скромное опрятное дневное платье, но ничего не сказал и покорно пошел исполнять приказание. Внутренне кипя. Клер мерила шагами площадку перед конюшней; еще никогда в жизни она не испытывала подобного бешенства. Страсть, которую разбудил в ней Никлас, оказывается, могла принимать самые неожиданные обличья. И, конечно, никогда прежде она не испытывала подобного страха. Ей вспомнились все детали их сегодняшних любовных утех, и она вдруг осознала, что в этот раз Никлас был особенно неистов; может быть, таким образом он прощался с ней — на тот случай, если будет убит? При мысли об этом у Клер похолодели руки.

Может взять с собой грума? Но, немного поразмыслив, она решила: нет, не стоит. Это противостояние было не из тех, которые могут разрешить вооруженные вассалы вроде отрядов средневековых рыцарей. В этом случае вмешательство одной-единственной женщины может оказаться куда более действенным и предотвратить насилие. Оба участника дуэли были воспитаны как истые английские джентльмены, и уж она-то не постесняется использовать это обстоятельство в полной мере.

Конюх подвел гнедую кобылу, и Клер вскочила в седло. Ее юбка задралась до колен, обнажив икры, но сейчас приличия заботили се меньше всего. Однако она не забыла о своем впряженном в коляску пони и, взяв в руки поводья, сказала:

— Пожалуйста, уберите мою коляску от парадного входа.

Она мне не понадобится.

Затем Клер галопом выехала с конного двора. Слава Богу, что последние несколько недель она так много ездила верхом, и спасибо Никласу за то, что у него такие хорошо выезженные лошади!

…Кэрбах был маленькой полуразрушенной крепостью, которая стояла на общинном пастбище на полпути между Эбердэром и Брин-Мэнор. Когда-то она была форпостом главного замка Эбердэр, так что путь до нее займет немного времени.

Сколько минут пройдет, прежде чем Клер подъедет достаточно близко, чтобы услышать пистолетный выстрел?

Она скакала по дороге и молилась так горячо, как никогда в жизни.

Кэрбах стоял на вершине холма, и когда-то отсюда открывался вид на всю долину. Но за века, прошедшие с тех пор, как он был форпостом Эбердэра, на Кэрбах надвинулись леса, из его стен то и дело брали тесаный камень для других построек, так что в конце концов от крепости остались только россыпи камней и небольшие участки стены, возвышающиеся в середине солнечной лужайки. Для детей это место было прекрасной площадкой для игр в прятки, а для влюбленных — уединенным уголком, где их свиданиям ничто не помешает.

Проезжая по лесу, Никлас все время настороженно смотрел на деревья, однако нисколько не удивился, увидев, что Майкл уже ждет его на лужайке, прислонившись к низкому обломку стены и спокойно сложив руки па груди. Однако его непринужденная поза совсем не вязалась с его напряженным лицом.

Когда Никлас спешился, Майкл проворчал:

— Ты опоздал.

— Я вижу, часы у тебя так же спешат, как и прежде, — Никлас стреножил своего коня, чтобы тот пасся неподалеку от развалин крепости. — Тебе всегда претила мысль, что ты можешь опоздать куда-нибудь хоть па минуту.

— Я здесь не для того, чтобы ты тратил мое время на пустые воспоминания. Говори: какого черта ты позвал меня сюда?

Никлас не спеша прошел между валяющимися повсюду камнями; свернутый кольцами кнут тихо хлопал его по бедру под полой сюртука. Хотя он решил не брать на встречу с Майклом пистолет, ему все же не хотелось чувствовать себя совершенно беззащитным. Остановившись па расстоянии пятнадцати футов от Майкла, он пояснил:

— У меня были для этого две причины. Главная — это узнать, почему ты вдруг решил меня возненавидеть. Раз ты не затеял вражды с Рэйфом или Люсьеном, я полагаю, в моей личности должно быть что-то особенное.

— Ты полагаешь верно, — поджав губы, ответил Майкл. Поскольку никаких объяснений за сим ответом не последовало, Никлас сказал:

— Единственный мотив, который приходит мне на ум, — это обыкновенное неумение проигрывать. Молодые люди любят соперничать, чтобы показать, что они лучше всех, и мы с тобой часто мерились силами. Когда я проигрывал, то не очень-то горевал, однако для тебя поражение было форменной катастрофой. Наверное, именно в этом и состоит проблема — в том, что я слишком часто побеждал и воспоминания о твоих поражениях травили тебе душу все эти годы?

— Не будь дураком, — огрызнулся Майкл. — Школьное соперничество здесь ни при чем.

Никлас постарался сдержать раздражение; вытащить из Майкла ответ на вопрос всегда было делом нелегким.

— Но что же такого ужасного я сделал, что ты даже не можешь об этом сказать?

На скуле Майкла задергался желвак.

— Если скажу, считай, что жребий брошен: у меня… у меня тогда не будет иного выбора, кроме как убить тебя.

И тут до Никласа дошло, что Майкл Кеньон вовсе не хочет его убивать! Очень интересно…

— Я пришел сюда не затем, чтобы умереть, хотя если ты вынудишь меня, я стану драться. — Никлас откинул назад полу сюртука, чтобы продемонстрировать свернутый кнут па тот случай, если Майкл его не заметил. — Но прежде я должен узнать, ты ли виновен в недавних покушениях на мою жизнь. — Никлас почувствовал короткую вспышку гнева, который так старательно обуздывал. — Невозможно простить то, что опасность каждый раз грозила также и Клер. И я засомневался, действительно ли это твоих рук дело. Неужели ты в самом деле настолько лишился рассудка, что готов убить невинную женщину, лишь бы добраться до меня?

— Я понятия не имею, о чем ты толкуешь.

— Через день после того, как ты вернулся в Пенрит, я ехал по лесу вместе с Клер и кучей ребятишек, когда мою лошадь вдруг зацепила пуля. Клер была уверена, что в меня стрелял ты, но я решил, что это браконьер. Ты слишком хороший стрелок, чтобы промахнуться.

— Ты прав — если бы я захотел выстрелить тебе в спину, я бы не промахнулся. — Майкл нахмурил брови. — Это не мой выстрел. Должно быть, в тебя метил кто-то из других твоих врагов.

— Я не могу припомнить никого, кто мог бы иметь желание убить меня, так что покамест остановлюсь на гипотезе о браконьере. — Голос Никласа стал другим, жестким. — Однако я никак не могу объяснить, почему пять вооруженных человек устроили засаду на меня и Клер возле хижины путника в горах. В полночь они подожгли ее, а потом стали ждать снаружи с ружьями наизготовку и стреляли в нас, когда мы пытались выбраться.

Майкл широко раскрыл глаза, казалось, он был искренне удивлен.

— Но вы оба выбрались оттуда невредимыми?

— Да, но не благодаря тебе.

Никлас сунул руку в карман, чтобы достать серебряную коробочку с визитными карточками, и швырнул се Майклу. Тот сразу же инстинктивно сунул руку под полу сюртука — это движение подтвердило подозрение Никласа, что его прежний друг пришел на встречу вооруженным.

Увидев, что предмет, который бросил ему Никлас, не опасен, Майкл быстро поймал его одной рукой. Узнав плоскую серебряную коробочку, он крикнул:

— Откуда у тебя мой футляр для визитных карточек?! — Он поднял голову, и глаза его вспыхнули от гнева. — Ты опять вторгался в границы моих владений?

— Эта коробочка была найдена рядом с сожженной хижиной, где нас поджидали убийцы, — резко ответил Никлас. — Если бы я предъявил ее в суде, этого было бы достаточно, чтобы тебя повесили. Однако несмотря на столь явную улику, мне все же не верится, что ты способен вести себя так трусливо или что ты нанял бы бандитов, чтобы убрать меня. — Воспоминания о той пуле, которая едва не убила Клер, и о полном опасностей бегстве из горящего дома заставили Никласа потерять самообладание. — Ну так как же? Что ты можешь сказать в свое оправдание?

— Я не обязан давать тебе отчет, Эбердэр, но так и быть, скажу, что ты рассудил верно. Я приложил все силы, чтобы переломить тебе шею в Лондоне, и собирался послать тебе вызов здесь, но чтобы на этот раз дуэль была настоящей. Но ни к каким покушениям и засадам я отношения не имею. — Майкл помахал в воздухе футляром для визитных карточек. — Эту штуку я потерял уже несколько дней назад. Где и когда это произошло, я точно не знаю, потому что часто вообще забываю взять ее с собой. — Он положил коробочку в карман. — Вот чего стоит твоя улика, якобы доказывающая мое коварство. По-видимому, у тебя больше врагов, чем ты думал.

Поняв, что Майкл так и не уловил сути дела, Никлас раздраженно сказал:

— Неужели же ты, чертов ты болван, не можешь уразуметь, что все это значит? Если ты говоришь правду, то в таком случае кто-то пытается убить меня, а вину свалить на тебя. Этот факт не вызывает у тебя беспокойства? А зря.

Майкл был явно потрясен.

— Что за чушь…

— А ты можешь предложить лучшую версию? Тишину нарушил стук лошадиных подков. Никлас обернулся и увидел скачущую среди деревьев Клер; волосы и юбки ее развевались, лицо было искажено страхом. Увидев, что он цел и невредим, она немного успокоилась, но когда взглянула на Майкла, в глазах ее снова отразилась тревога. Оценив юмор ситуации, Никлас обратился к Майклу:

— Надеюсь, ты помнишь, что уже встречался с Клер в Лондоне.

Майкл зло нахмурился.

— Неужели ты не можешь держать свою жену в узде, Эбердэр?

— Из твоих слов с очевидностью следует, что ты никогда не был женат, — сухо заметил Никлас. — Но знаешь, Клер, он прав. Твое вмешательство не нужно и нежелательно.

Сердито глядя на двух мужчин, словно они были непослушными школьниками. Клер соскочила на землю, показав при этом такую часть не прикрытой юбками ноги, что Никласу захотелось немедленно завернуть ее в свой сюртук.

— Мужчины всегда говорят нечто подобное, когда собираются совершить глупость. Надеюсь, что пока я здесь, вы не поубиваете друг друга.

— Не думаю, что смертоубийство неизбежно, — сказал Никлас. — Сейчас главный вопрос состоит в том, кто пытался избавиться от нас с тобой. Майкл отрицает всякую причастность и к выстрелу в лесу, и к нападению на нас в хижине.

— И ты ему веришь? — Она скептически подняла бровь. — Но если это был не лорд Майкл, тогда кто?

— Сейчас вы все узнаете, леди Эбердэр, — послышался голос с противоположного края лужайки.

Все трое обернулись и увидели вышедшего из-за стены Джорджа Мэйдока; глаза его были холодны как лед, а в руках он держал нацеленное на них ружье. Бросив взгляд на Клер, он злобно процедил:

— Я и не рассчитывал, что здесь окажетесь и вы, но не могу сказать, что мне неприятно будет добавить ваш труп к этим двум. Вы всегда были для меня шилом в заднице.

Майкл сделал резкое движение, и Мэйдок тут же повернул ствол ружья в его сторону.

— Не дергайся, Кеньон, а то я пристрелю тебя на месте. Когда Майкл встал неподвижно, Мэйдок удовлетворенно кивнул.

— Мне нравится наблюдать, как ты подчиняешься приказам вместо того, чтобы отдавать их. А теперь руки вверх, все трое. Кстати, известно ли вам, что в армии Най Уилкинс был снайпером? И очень метким. И он не терял связи с некоторыми из своих старых товарищей. Я здорово удивился, когда узнал, что тебе удалось улизнуть от них, Эбердэр, — ты умнее, чем я думал. Ну, конечно, цыгане ведь славятся своей хитростью.

Когда Клер, Никлас и Майкл подняли руки, из укрытия выступил Уилкинс и нацелил свое ружье в Никласа. Сложением шахтер походил на лорда Майкла — он был так же высок и длинноног, и Клер подумала, что, должно быть, именно его они видели возле хижины в ночь, когда их пытались убить.

Глаза Майкла сузились так, что стали похожи на щелки. — Полагаю, именно вы украли футляр для визитных карточек из моего кабинета.

— Да, и там же я нашел сегодня записочку Эбердэра. — В глазах Мэйдока светилось злорадство. — Вы ведь никогда не воспринимали меня всерьез, верно? Я для вас был всего лишь наймит, вышедший из низов. Вы, возможно, воображаете, что я даже не умею пользоваться этим ружьем, но вы не правы — я чертовски хороший стрелок. Я упражнялся, стреляя дичь на вашей земле, пока вы в дальних краях постреливали во французишек. Я чуть не попал в Эбердэра — с такого дальнего расстояния, с какого и армейский снайпер мог бы сплоховать. — Он утробно хохотнул. — Я умнее тебя, Кеньон, и сильнее тебя, и теперь я наконец приберу к рука то, что должно быть моим.

— И что же это? — холодно поинтересовался лорд Майкл.

— Шахта, милорд, шахта. Я вкалывал и потел на пей долгие годы, и она должна принадлежать мне. — Его глаза зло вспыхнули при мысли о совершенной по отношению к нему несправедливости. — Именно я сделал ее такой прибыльной. До того прибыльной, что даже после отсылки тебе приличных сумм, чтобы ты не заподозрил неладное, мне еще оставалось предостаточно. А ты был слишком туп, чтобы заметить, что я тебя обкрадываю.

— Вовсе нет. — Майкл смотрел на управляющего, ни на миг не отводя глаз, словно тигр, изготовившийся к прыжку. — Я знал, что ты воруешь, просто меня не интересовали детали. Я собирался узнать их потом, после того, как решу другие проблемы, вызванные твоим дурным управлением.

На лице Мэйдока мелькнуло выражение злобы. Клер напряглась: может быть, Майкл говорит все это нарочно, пытаясь спровоцировать его?

По-видимому, эта же мысль пришла в голову и Никласу. До сих пор молчавший, он вдруг спокойно сказал:

— Все это очень интересно, но при чем здесь я? У нас с вами была одна короткая ссора, когда я наведался на шахту, но, по-моему, этого недостаточно для того, чтобы хладнокровно убивать меня и мою жену.

— Я презираю вас обоих. Хотя ваша кровь и подпорчена цыганской примесью, но вы все же граф. А кто такая эта набожная сучка, как не вышедшая из грязи деревенская девчонка? Ни у вас, ни у нее нет моего ума, моего честолюбия, однако вы оба, не приложив к этому никаких усилий, купаетесь в богатстве. — Мэйдок глумливо ухмыльнулся. — Но в одном вы правы — вас я ненавижу не так сильно, как Кеньона. Вот поэтому-то я и решил подарить вам легкую смерть, оставив неопровержимые улики, доказывающие, что в ней повинен Кеньон.

Он снова нагло осклабился.

— Ох, как же мне хотелось увидеть, как благородный лорд Майкл Кеньон предстанет перед судом и будет казнен за убийство! Говорят, что повешение — мучительная казнь, но уверен, что публичное унижение было бы вдвое мучительнее. Ты так старался показать, что ты здесь хозяин, и где бы все это закончилось? На эшафоте!

Увидев, как исказилось лицо Майкла, Клер подумала, что Мэйдок очень хорошо понимает натуру своей жертвы, однако когда Майкл ответил, в голосе его прозвучала ирония:

— Как жаль, что вы лишились такого прекрасного развлечения.

Мэйдок пожал плечами.

— Одна из составляющих ума — это гибкость. Поскольку мне не удалось убить Эбердэра и свалить вину на тебя, Кеньон, теперь я просто-напросто пристрелю вас обоих. Твоя ненависть к Эбердэру широко известна, так что все подумают, что вы застрелили друг друга, а эта настырная леди угодила в перекрестный огонь. Жаль, конечно, станут говорить в Пенрите, что все так вышло, но чего еще ждать от цыгана и полоумного военного, свихнувшегося на полях сражений?

Лицо Мэйдока приняло еще более издевательское выражение.

— А когда осядет пыль, вдруг откуда ни возьмись отыщется ловко подделанное дополнение к вашему завещанно. Из него будет следовать, что в награду за верную службу вы отписываете мне ваше шахтное дело, Брин-Мэнор и еще пять тысяч фунтов стерлингов. Я достаточно умен, чтобы не пытаться завладеть всем вашим состоянием — это вызвало бы подозрения у вашей семьи. Нет, я удовольствуюсь шахтой, поместьем и небольшой суммой наличными. Когда вы оба умрете, я стану самым могущественным человеком в долине.

Он чрезвычайно кичился своим умом, и Клер подумала: а нельзя ли использовать эту его слабость против него? Потребность в похвальбе уже заставила его излишне затянуть всю эту жуткую сцену; любой здравомыслящий человек на его месте пристрелил бы их всех без лишних слов. К тому же он совершал ту же самую ошибку, в которой только что обвинил Майкла, — недооценивал своих противников.

Но тут Клер бросила взгляд на Уилкинса, и ее забрезжившая было надежда разом угасла. Уилкинс совсем не походил на человека, которого можно отвлечь от его смертоносной задачи. Клер почувствовала, что еще немного — и ее охватит панический ужас. Она верила в загробную жизнь и считала, что ее душа сейчас готова предстать перед Создателем. Однако, хотя смерть и не страшила ее, она еще не хотела умирать; лишь бы не теперь, когда они с Никласом только что нашли друг друга!..

— Спасибо за то, что ответили на мои вопросы, — сказал Никлас с подчеркнутой вежливостью. — Мне было бы очень неприятно отправляться на тот свет в неведении. — Он устремил на Майкла пристальный взгляд. — Тебе следовало действовать быстрее, Майкл. Теперь ты упустил свой шанс убить меня собственноручно.

Возможно, Клер это только почудилось, но похоже, Никлас и Майкл что-то говорили друг другу глазами. Сердце у нее екнуло; хотя и Никлас, и Майкл умели драться, они были не вооружены. Что могли они сделать голыми руками против двух нацеленных на них ружей?

Внезапно она с леденящей душу ясностью поняла: нет смысла смиренно ждать, когда их всех перестреляют. Никлас и Майкл наверняка думают то же самое. В любой момент они могут броситься на вооруженных головорезов и, возможно, погибнуть, потому что слабая надежда все-таки лучше, чем никакой, а умереть в бою достойнее, чем покорно ждать, когда тебя убьют.

Клер лихорадочно обдумывала ситуацию. Их, мишеней, трое, а ружей всего два, и оба однозарядные. Если оба ружья выстрелят, то начнется рукопашная схватка, а в таком состязании она уж точно сделала бы ставку на «Падших ангелов».

Поскольку Клер была женщиной, Мэйдок и Уилкинс не обращали на нее особого внимания. Ближе всего к ней был Уилкинс; если она бросится на него, то ему придется повернуть ствол ружья в ее сторону, и это даст Никласу и Майклу те решающие секунды, которые им так нужны.

Злорадный голос Мэйдока прервал стремительный ход ее мыслей.

— Читайте молитвы, если верите, что от них есть толк. Уилкинс, возьми на себя Эбердера и его жену. Кеньона я прикончу сам, он мой.

Прежде чем Клер успела осуществить свой нелепый план, Никлас сказал:

— Подождите. Уверен, вы сочтете меня сентиментальным дураком, но перед смертью мне бы хотелось поцеловать жену — на прощание.

Мэйдок с проснувшимся интересом оглядел Клер, как будто увидел ее в первый раз.

— А знаешь, ты превратилась в весьма аппетитную бабенку. Говорят, что в глубине души все дочки проповедников — шлюхи. Уж ты-то точно такая, иначе не развела бы ноги перед цыганом. Уилкинс, погоди убивать се. Мы сможем с ней малость позабавиться, после того, как прикончим мужчин. — Он кивнул Никласу. — Ладно, давай целуй ее. И постарайся получше, чтобы как следует разогреть се для нас.

В глазах Никласа вспыхнула убийственная ярость. У Клер замерло сердце: если он сейчас кинется на Мэйдока, он обречен. Она закусила губу, чтобы не закричать, взглядом умоляя мужа сдержаться.

Никлас, скрипнув зубами, умудрился обуздать свой гнев, и вплотную подошел к Клер. Когда он заговорил, голос его звучал тихо, но от этого в словах было не меньше силы:

— Я люблю тебя, Клер. Жаль, что я не сказал тебе этого раньше.

Она была так потрясена, что чуть было не прослушала то, что он прошептал, когда наклонился, чтобы поцеловать ее:

— Когда я толкну тебя на землю, откатись вон за ту стену, а потом беги со всех ног.

Стало быть, подумала она, они оба мыслили в одинаковом направлении: подойдя, чтобы поцеловать Клер, Никлас тем самым приблизился к Уилкинсу, и теперь их объятия могли отвлечь головореза так же, как отвлекла бы ее безумная атака. Зная, что одно неверное движение может расстроить его план. Клер только кивнула в знак согласия, хотя не имела ни малейшего намерения и впрямь убегать со всех ног. Вслух она сказала:

— Я люблю тебя, Никлас. И если тебе не дано попасть в рай, я пойду с тобой туда, куда пойдешь ты. Клянусь, я говорю правду.

В его глазах она увидела нестерпимую боль и поняла, что такая же боль отражается в ее взгляде. Каков бы ни был его замысел, все шансы против них, и этот поцелуй мог стать последним в их жизни.

Их губы слились… Клер казалось невозможным, что через минуту она уже может быть мертва и ее окровавленное тело… А Никлас… Никлас…

Ее пальцы непроизвольно впились в его плечи, но она заставила себя ослабить хватку, чтобы ему было удобно и, главное, быстро толкнуть ее на землю.

Даже сквозь охватившую ее отчаянную жажду спасения Клер чувствовала на себе жадные взгляды убийц. Именно такого случая — ослабления их бдительности — и ждал Майкл. Внезапно он бросился в сторону от направленного на него ружья Мэйдока.

В то же мгновение с криком «Давай!» Никлас оттолкнул от себя Клер. Пока она падала, он прыгнул в противоположную сторону, прямо на Ная Уилкинса. Застигнутый врасплох, головорез потерял несколько драгоценных секунд, пытаясь прицелиться в свою жертву. Но прежде чем он успел это сделать, кнут Никласа словно по волшебству оказался у него в руке и развернулся в воздухе, как длинная черная змея. Смело атакуя, Никлас приблизился к убийце настолько, что кончик его излюбленного оружия мог обвиться вокруг ружья Уилкинса. Кнут дернул ствол ружья вниз, не давая шахтеру целиться. Уилкинс тут же яростно рванул оружие на себя, стараясь освободить его, чтобы выстрелить.

Тут Клер увидела, что Майкл вовсе не безоружен: у него оказался пистолет. Они с Мэйдоком прицелились друг в друга, и два выстрела одновременно разорвали тишину леса.

Крик Мэйдока перешел в отвратительное бульканье, когда пуля прошила ему горло. Майкл упал на траву. Клер была уверена, что он тоже ранен и, возможно, смертельно. Но сейчас ей было недосуг заниматься Майклом, поскольку как раз в это время между Никласом и Уилкинсом происходило нечто, похожее на яростное перетягивание каната. Никлас пытался вырвать ружье у негодяя, а тот держался за него изо всех сил. Недолго думая. Клер вскочила на ноги и бросилась к ним.

Кнут, обвивавший гладкий ствол ружья, вдруг соскользнул, и Никлас потерял равновесие. Он покачнулся и упал на колено. Уилкинс попятился, оказавшись вне пределов досягаемости кнута, и прицелился; его маленькие глазки дьявольски блеснули. Никлас попытался увернуться, но неудобное положение не позволяло ему действовать достаточно быстро, чтобы уклониться от выстрела Уилкинса.

Подгоняемая паникой, Клер ринулась вперед в отчаянной попытке остановить пулю. Ее ладонь ударила по стволу в то самое мгновение, когда ружье оглушительно выстрелило. От страшного удара вся левая часть ее тела онемела, ее развернуло и с силой бросило на траву. Упав, Клер лежала неподвижно, слишком оглушенная, чтобы пошевелиться.

— Клер! — закричал Никлас. С обезумевшим лицом он бросился рядом с ней на колени и приподнял ее голову. — Клер!

Она посмотрела поверх его плеча и увидела, что Уилкинс с невероятной быстротой перезаряжает ружье.

Когда убийца вскинул оружие. Клер попыталась предупредить Никласа, но не смогла вымолвить ни слова.

Грянул еще один выстрел; на сей раз он прозвучал тише и резче, чем выстрел из ружья. На груди Уилкинса расплылось алое пятно, и он рухнул на землю.

Его ружье, крутясь, описало дугу и тоже рухнуло на землю. Клер повернула голову и увидела Майкла — он лежал на животе, сжав руками пистолет, из ствола которого поднималась тонкая струйка дыма. Стало быть, он не только остался жив, но еще и спас жизнь Никласу. Вот чудеса! В самом деле, неисповедимы пути Господни…

На Клер нашло какое-то оцепенение, она все еще не вполне уразумела, что схватка, длившаяся всего несколько секунд, закончилась смертью двух людей. Майкл, похоже, не пострадал — он легко поднялся на ноги; у самой же Клер тело так онемело, что она до сих пор не могла понять, ранена она или же просто оглушена.

Когда Никлас разорвал ее левый рукав, руку ей пронзила острая боль, и Клер застонала. Быстро осмотрев рану, он с облегчением сказал:

— Пуля прошла через мягкие ткани руки над предплечьем. Тебе, должно быть, ужасно больно, но кость, слава Богу, не задета. Ты скоро поправишься, Клер. Даже сейчас рана не очень кровоточит. — Он сдернул с шеи галстук и туго перевязал ее руку.

Онемение постепенно начало проходить. Никлас оказался прав — рука ужасно болела; всякий, кто снисходительно говорил: «Ерунда, задеты только мягкие ткани», — сам, наверное, никогда не страдал от подобной раны. Однако, надо признаться, эта боль была все же не сильнее, чем та, когда Клер сломала лодыжку.

Никлас оттащил жену на несколько футов в сторону, чтобы она могла сесть, прислонясь к стене. После того как Клер была удобно устроена, он свирепо заорал:

— Какого черта ты сделала такую глупость?! Ведь тебя же могли убить!

Она ответила ему слабой улыбкой.

— А почему ты ничего не предпринял, чтобы помешать Уилкинсу перезарядить ружье?

— Я знал, что Майкл возьмет его на себя. А когда до меня дошло, что ты ранена… — Его голос пресекся.

— Ты рисковал своей жизнью из-за меня, любимый. Разве я не могла сделать то же самое для тебя? — проговорила Клер с нежной улыбкой.

Лицо Никласа подергивалось от невысказанных чувств, но прежде чем он обрел дар речи, послышался голос Майкла:

— Леди Эбердэр не очень пострадала? Никлас сделал глубокий вдох, и лицо его наконец разгладилось.

— Да, с ней все в порядке благодаря тебе. — И он прикоснулся к волосам Клер все еще дрожащими пальцами.

— Тогда встань, Эбердэр, и отойди от своей жены, — сурово произнес Майкл. — Пришло время уладить то дело, которое привело нас сюда, и я не хочу, чтобы она пострадала.

Тон Майкла был таков, что, даже несмотря на всецело овладевшее им беспокойство за Клер, Никлас ясно понял: он не шутит. Мгновенно насторожившись, он встал. Силуэт Майкла четко вырисовывался на фоне заходящего солнца; в руке он держал пистолет.

И пистолет этот был нацелен прямо Никласу в сердце.

Глава 32

Ее спуская глаз с наведенного на него оружия, Никлас встал и отошел от Клер.

— Значит, мы вернулись к тому, с чего начали, — непринужденно сказал он. — Между прочим, ты так и не сказал, почему хочешь убить меня.

Лорд Кеньон подошел поближе. Теперь, когда солнце уже не светило прямо Майклу в спину, Никлас ясно увидел, что его зеленые глаза полны безысходного отчаяния. Как видно, безумие, дремавшее в нем до этих пор, было разбужено, вспышкой насилия, которое чуть было не поглотило их всех.

Бледная как мел. Клер с трудом поднялась на ноги и прислонилась к каменной стене.

— Если вы убьете Никласа, то вам придется убить и меня, лорд Майкл, — свирепо сказала она. — Неужели вы думаете, что я буду молчать, если вы убьете моего мужа?

— Конечно, нет. Вы увидите, как меня повесят в полном соответствии с законом. Но все это не имеет значения. — Он подошел к валяющемуся на земле кнуту и отбросил его далеко в сторону. — Возможно, я даже избавлю палача от труда повесить меня, потому что не могу представить, как буду жить после того, что сейчас сделаю.

— Тогда не делайте этого! — вскричала Клер. — Что такого совершил Никлас, что оправдывало бы его смерть от вашей руки?

— Я поклялся, что правосудие свершится, не думая, что когда-нибудь мне придется исполнить эту клятву, — печально сказал Майкл. — Когда настало время действовать, я струсил. Я провел четыре года в армии, надеясь, что пуля избавит меня от необходимости сделать это. Однако судьба меня пощадила и в конце концов привела сюда. — Его лицо исказила боль. — Я больше не могу бороться с судьбой.

— Кому ты дал эту клятву? — спросил Никлас. — Моему деду? Он ненавидел меня и делал все, чтобы отвратить от меня моих друзей, но я никогда не думал, что он попытается убить меня чужими руками.

— Я клялся не твоему деду, а Кэролайн.

На мгновение Никлас оцепенел. Затем взорвался бешеной яростью.

— Господи Боже, так, значит, ты был одним из ее любовников! Как же я раньше не догадался?! Ведь доказательства были налицо, но я никак не хотел им верить… — Его голос прервался. — Я просто не мог поверить в такое — про тебя.

— Мы полюбили друг друга с нашей первой встречи на твоей свадьбе, когда было уже слишком поздно, — сказал Майкл, на лице его явственно проступило чувство вины. — Поскольку ты был моим другом, я пытался подавить свое чувство, и она тоже. Но… мы не могли не видеться.

— Ах вот как! Оказывается, ты тоже стал одной из жертв ее лжи, — с яростным отвращением выкрикнул Никлас.

— Не смей так говорить о ней! — Майкл стиснул рукоять пистолета так, что пальцы побелели — Она бы ни за что не изменила тебе, если б ты не обращался с нею так жестоко. — Его слова полились быстрее, как гной, прорвавшийся из раны. — Она все мне о тебе рассказала — о твоей жестокости, о тех омерзительных вещах, которые ты заставлял ее делать. Поначалу мне трудно было в это поверить. Но если вдуматься, много ли человек знает о том, как его друзья обращаются со своими женами?..

— И много ли муж знает о том, как его жена обращается с другими мужчинами? — едко отпарировал Никлас. Майкл не обратил внимания на его реплику.

— Но после того, как я увидел синяки на ее теле и она разрыдалась в моих объятиях, я поверил, — продолжал он. — Кэролайн боялась тебя. Она сказала мне, что если умрет загадочной смертью, то виноват в этом будешь ты и что я должен буду отомстить за нее. Я дал ей слово, совсем не догадываясь, что мне предстоит сдержать его. Несмотря на то что ты обходился с нею чудовищно, я никогда не верил, что ты способен на убийство.

— Если ты и обнаружил синяки на теле Кэролайн, причиной было то, что ей нравился грубый секс, — как ее любовник ты должен был это заметить, — резко бросил Никлас. — А погибла она из-за перевернувшейся кареты, потому что велела кучеру слишком быстро гнать лошадей. Я здесь был ни при чем.

— Возможно, это несчастье подстроил ты, возможно, нет. Для меня это не имеет значения. Если бы она не боялась тебя, она бы не умчалась из Эбердэра сломя голову, когда тебя застали в постели с женой твоего деда! Ты так же виновен в ее смерти, как если бы выстрелил ей прямо в сердце! — Майкл дрожащей рукой вытер пот со лба. — А ты знал, что когда Кэролайн умирала, она была беременна? Это был мой ребенок, и она убегала ко мне. Я умолял ее оставить тебя раньше, но она отказывалась из ложно понимаемого чувства чести.

— Кэролайн вообще не понимала значение слова «честь». — Рот Никласа скривился. — Но возможно, ты и В самом деле был отцом ее ребенка. В любом случае им был не я — к тому времени я не притрагивался к Кэролайн уже несколько месяцев. Однако позволь заметить, что ты был по единственным кандидатом на отцовство.

— Не смей клеветать на женщину, которая не может защитить себя!

Истеричная нотка в голосе Майкла заставила Никласа обуздать свой гнев Хотя до сих пор он никогда по-настоящему не верил, что его старый друг хочет убить его, участие в этом деле Кэролайн меняло все. Сейчас Майкл держал в руке пистолет с взведенным курком, и если он сорвется, то Никлас станет покойником.

Значит, придется выложить всю эту мерзкую историю до конца — другого выхода у него просто нет. И будучи уже не в силах сдерживаться, с неукротимой злостью Никлас выпалил:

— Кэролайн была любовницей моего деда!

На мгновение все онемели, потом он услышал, как Клер тихо ахнула.

— Ты лжешь! — закричал Майкл. Увидев, что Кеньон готов нажать на спусковой крючок, Клер в отчаянии взмолилась:

— Нет! Прошу вас, не делайте этого! Ее дрожащий голос заставил Майкла заколебаться; лицо его отразило борьбу, которая кипела в его душе. Никлас быстро заговорил:

— Черт возьми, Майкл, мы же знаем друг друга двадцать лет, и большую часть этого времени мы были с тобой ближе, чем братья. Неужели после всего этого ты меня даже не выслушаешь?

Глаза Майкла стали чуть менее безумными, но он не опустил пистолет.

— Хорошо, говори, но не рассчитывай, что я передумаю. Никлас сделал глубокий вдох, зная, что сейчас, как никогда, он должен говорить спокойно и убедительно.

— Как тебе известно, мой дед устроил этот брак, чтобы обеспечить продолжение рода Эбердэров. Когда я увидел Кэролайн, то охотно согласился жениться на ней. Но наш брак с самого начала оказался сплошным нагромождением лжи. Когда я сделал ей предложение, она со слезами на глазах призналась мне, что уже потеряла невинность — один человек, намного старше ее, друг их семьи, соблазнил ее, когда ей было всего пятнадцать лет. Плакала она прелестно, а рассказывала так убедительно, что, честное слово, я бы вызвал на дуэль этого гнусного совратителя, если бы она не сообщила мне, что он уже умер. Я был готов закрыть глаза на то, что с нею случилось, однако после того, как мы поженились, я начал сомневаться, а сказала ли она мне правду, — уж очень она оказалась опытной для девушки, которая, по ее словам, была почти что девственницей. Судя по ее искушенности, до брака у нес уже был по меньшей мере один серьезный роман. Мне не понравилось, что Кэролайн мне солгала, но в конце концов у женщин ведь никогда не было такой свободы грешить, как у нас, мужчин. Я рассудил, что Кэролайн, должно быть, подумала, что обязана скрыть от меня правду, чтобы вступить в честный, благопристойный брак.

Когда Никлас вспомнил о своем легковерии, все черты его лица напряглись, на скулах заходили желваки. — Я хотел найти и находил для нее оправдания. Она говорила, что любит меня, и была так горяча, так податлива, что я легко ей верил. И я… я не знаю, любил ли я ее, но мне очень — хотелось ее любить. — Никлас явно хотел добавить к этому что-то еще, но сдержался; он предпочитал скорее погибнуть от пули Майкла, чем слишком уж обнажить свою душу.

Возвратившись к более безопасной теме разговора — поведению покойной жены, он продолжил:

— В общем, я считал, что у нас хороший брак, пока однажды ночью не пришел к ней в постель и не обнаружил на ее груди следы от любовных покусываний. Кэролайн даже не пыталась отрицать, что была мне неверна. Вместо этого она рассмеялась и сказала, что не ожидает супружеской верности и от меня и что я не должен требовать верности от нее. Еще она заявила, что знает, как предотвратить зачатие, и дала мне слово, что не зачнет ребенка, который не будет моим.

И снова Никлас почувствовал то омерзение, которое охватило его, когда он вдруг осознал, что супружество, к которому он прикипел душой, было одной сплошной насмешкой.

— Я наотрез отказался принять это условие. Считая, что в ее власти заставить меня передумать, она попыталась соблазнить меня. Когда я отказался лечь с нею в постель, она пришла в ярость, сказав, что ни один мужчина еще не бросал ее, и поклялась, что заставит меня горько об этом пожалеть. И, Бог свидетель, она сдержала свою клятву. — Он посмотрел Майклу прямо в глаза. — Эта милая сцена произошла где-то в апреле 1809 года. Прав ли я буду, если предположу, что ее любовь к тебе преодолела ее нравственное отвращение к адюльтеру примерно через несколько недель после этой ночи?

Посеревшее лицо Майкла было достаточным ответом. Прежде чем продолжить, Никлас незаметно придвинулся к Майклу поближе.

— Я отправил ее в Эбердэр, а сам остался в Лондоне. Теперь я понимаю, что мне следовало насторожиться, когда она так покорно согласилась уехать, но тогда я был не в состоянии ясно мыслить. Какое-то время я пытался отыскать смысл жизни в будуарах и бутылках, но потом решил, что пора поехать в Эбердэр и все-таки поговорить с Кэролайн. Я надеялся, что ее взгляды могли поменяться и мы сможем попробовать хоть как-то подлатать наш расползающийся брак.

Но вместо сцены примирения получился классический театральный фарс: глупый муж неожиданно возвращается домой и застает жену в постели с другим мужчиной. И этим другим мужчиной оказался мой дед.

Такое предательство было хуже самых жутких кошмаров; даже теперь при воспоминании о той сцене у Никласа свело живот от отвращения и ужаса.

— Они оба весело смеялись надо мной, а старый граф при этом самодовольно объяснил, как умно он все обстряпал. Совсем так же, как только что нечто похожее делал твой управляющий Мэйдок. Дед всегда презирал мою цыганскую кровь и искал какой-нибудь способ избавить от нее род Эбердэров. Сначала ему мешала долгая болезнь первой жены, но едва бедняга скончалась, он женился вторично. Однако Эмили так и не смогла зачать ему наследника, хотя он очень старался.

— Ты лжешь, — сдавленно выговорил Майкл. — Зачем твоему деду было идти на все эти ухищрения, если ты и так должен был унаследовать все его состояние?

— Ты недооцениваешь его изобретательность, — сухо ответил Никлас. — Он приготовил несколько явно сфабрикованных документов о браке моих родителей и о моем рождении. Если бы ему удалось родить еще одного сына, он уничтожил бы настоящие бумаги, а фальшивые отнес бы адвокату и с прискорбием сообщил бы ему, что желание иметь наследника заставило его поверить, что мое происхождение законное, однако теперь он больше не в силах обманывать себя. Я был бы лишен наследства и выброшен за ворота, как мусор, каковым он всегда меня считал.

Клер тихо воскликнула:

— Я видела эти фальшивки, копии настоящих документов! Помнишь, я нашла их в семейной Библии, и ты их сжег. Он посмотрел на нее.

— Теперь ты понимаешь, почему я был тогда так зол?! — Снова повернувшись к Майклу, он продолжил свой рассказ:

— Итак, Эмили не смогла родить моему деду ребенка, и ему пришлось искать другой способ оставить меня с носом. Он всегда был похотливым старым козлом, хотя старался, чтобы о его делишках не знали, — как же, ведь это могло пошатнуть его репутацию ревнителя благочестия. Поскольку Кэролайн уже тогда была его любовницей, ему пришла в голову мысль выдать ее замуж за меня. Она согласилась — думаю, из-за того, что возможность поучаствовать в столь утонченном разврате приятно щекотала ее нервы. Черт побери, да она могла даже предложить весь этот план сама!

— Причина, по которой мой любящий дед объяснил мне все это столь охотно, была проста: Кэролайп только что сообщила ему, что ждет ребенка. Дед ликовал, потому что был абсолютно уверен, что этот ребенок от него и что это мальчик, так что отныне род Дэйвисов будет избавлен от моей грязной цыганской крови. Хотя он не сможет помешать мне самому наследовать титул, зато когда я умру, наследником станет сын моего деда. Прелестная комбинация, не так ли? — Голос Никласа зазвучал еще более едко. — А потом он сказал, какая замечательная умница Кэролайн и как ловко она предохранялась, чтобы ни в коем случае не забеременеть от меня. Лично я думаю, что поскольку он, как ни старался, так и не мог сделать ребенка Эмили, ребенок Кэролайн был скорее всего от тебя, Майкл, хотя теперь это уже и не важно.

Как же мне хотелось убить их обоих! Но я не дотронулся до них и пальцем. Вместо этого я сказал, что сейчас же увезу Эмили в Лондон, и там мы с ней начнем два самых безобразных бракоразводных процесса в истории Британии, с тем чтобы мой дед и Кэролайн предстали перед всеми в своем истинном свете. Я унаследовал кое-какие деньги от своей бабушки, так что у меня были средства на судебные расходы.

Его руки судорожно сжались в кулаки.

— Пожалуй, меня можно обвинить в том, что я довел деда до смерти. Прелюбодеяние, предательство и инцест нисколько его не волновали, но вероятность того, что все это откроется, как видно, потрясла его, и с ним случился удар, едва только я вышел из его комнаты, чтобы отправиться к Эмили. Он скончался в своей собственной спальне, а Кэролайн, я полагаю, сделала все, чтобы уничтожить следы их преступных любовных утех. Затем она прихватила с собой драгоценности и, несмотря на бушевавшую грозу, бросилась к тебе, поскольку укрыться под твоим крылом явно казалось ей наилучшим выходом.

И даже когда Кэролайн умирала, ей сопутствовала удача: камердинер моего деда явился в спальню Эмили, чтобы сообщить ей, что ее супругу плохо, и застал нас вместе, причем Эмили была в ночной сорочке. Поэтому обвинение в адюльтере пало на нее и на меня, а Кэролайн умерла с репутацией праведницы, жестоко преследуемой бессердечным мужем.

— Ты лжешь, — снова сказал Майкл, лицо его было мертвенно-бледным. — Ты придумал все это, чтобы замаскировать свои собственные гнусные дела. В это мгновение заговорила Клер.

— Лорд Майкл, теперь жена Никласа — я, — тихо проговорила она. — Наши отношения до свадьбы нельзя было назвать безоблачными, и думаю, на месте Никласа многие мужчины не выдержали бы и прибегли к силе. Но только не Никлас. Я, знающая его лучше, чем кто-либо другой, клянусь вам, что он просто не способен дурно обращаться с женщиной, так что жалобы Кэролайн были явной ложью.

Пока Майкл колебался, Никлас начал медленно, шаг за шагом приближаться к нему.

— Послушай, Майкл, за все те годы, что мы знали друг друга, я сказал тебе хоть единое слово лжи? — Он остановился и затаил дыхание, увидев, что в зеленых глазах Майкла опять блеснуло что-то безумное.

— Нет, мне ты не лгал, — хрипло сказал Майкл, — но я видел, как ты лгал другим. Ты без зазрения совести выдумывал невероятные истории о том, что ты наследник индийского магараджи или турецкий воин, или Бог знает кто еще. Потом мы покатывались со смеху, вспоминая, с каким убедительным видом ты выдавал все это вранье. У тебя был такой дар убеждения, что одна из самых алчных куртизанок Лондона легла с тобой в постель бесплатно, потому что была уверена, что ты — член королевской семьи. Так почему же я должен тебе верить?

— То, о чем ты говоришь, было лишь невинной игрой. Но я никогда не лгу своим друзьям. — Никлас снова медленно двинулся вперед. — Господи Иисусе, да если бы я сейчас лгал, неужели бы я придумал историю, столь для меня унизительную? Историю о том, как мне наставил рога мой собственный дед? Да ведь сама мысль о таком вызывает тошноту, к тому же сам я в этом фарсе выгляжу слабовольным болваном. Нет уж, я предпочитал, чтобы меня считали монстром, который своим низменным себялюбием погубил собственную семью.

Сделав последний шаг, он встал лицом к лицу с Майклом.

— Уезжая за границу, я не думал, что когда-нибудь вернусь. Но бегство не избавило меня от моей боли, так же как возвращение в действующую армию не уменьшило твоей. Убийство тоже не принесет тебе облегчения. — Он протянул руку. — Дай мне пистолет.

Майкл попятился назад, и пистолет опустился дулом к земле. Лицо лорда Кеньона было бледно, как у мертвеца, он дрожал всем телом.

Никлас молча взял пистолет из его безвольно повисшей руки, и, разрядив оружие, отбросил его в сторону.

Майкл вдруг бессильно упал на землю и закрыл лицо руками.

— Я знал: то, что я делаю, было неправильно, дурно, — с мукой в голосе проговорил он. — Но я не мог оторваться от нее, несмотря на то что это означало предательство по отношению ко всему, во что я верил.

Клер подошла и встала рядом с ним на колени.

— Любить и быть любимым — это самая могучая из человеческих потребностей, — сказала она с глубоким состраданием. — То, что Кэролайн оказалась недостойна вашей любви, было трагедией, но не преступлением. — Она мягко взяла его руки в свои. — Я понимаю, это было ужасно — разрываться между двумя близкими людьми, по сейчас все это уже в прошлом. Не мучьте себя больше.

— То, что я сделал, непростительно, — безжизненным голосом сказал он.

— Нет ничего непростительного, если человек искренне раскаялся.

В голосе Клер звучала сила, напомнившая Никласу ее отца. Ее доброта и теплая уверенность проливали бальзам па его душу, и он вдруг почувствовал, что его собственная горечь начала куда-то уходить. Что сделано, то сделано; он не должен позволить своему гневу отравить свою нынешнюю жизнь, жизнь с Клер.

Майклу было еще труднее, чем ему. Он поднял голову, по его худым щекам текли слезы.

— В Лондоне я назвал вас шлюхой и чуть было не убил вашего мужа. Вы можете простить такое? Я бы не смог.

— Но вы все же не убили Никласа, — Клер откинула волосы со лба Майкла, как будто он был одним из ее маленьких учеников, — Важны не слова, а поступки. Как вы ни пытались, вы не могли заставить себя окончательно и непоправимо предать вашу дружбу. — Она бросила умоляющий взгляд на Никласа, молчаливо прося его о помощи.

Никлас сжал кулаки. Это чертовски больно — узнать, что один из его ближайших друзей был любовником Кэролайн. Легче принять безумие Майкла, чем его предательство. Но вглядываясь в измученное лицо своего старого друга, он вдруг ощутил неожиданную жалость. Хотя самого его Кэролайн заставила пройти через ад, Никласу никогда не доводилось терзаться невыносимыми угрызениями совести, как сейчас Майклу.

Он вздохнул и опустился на колени рядом с другом.

— Знаешь, Кэролайн была самой искусной лгуньей из всех, кого я когда-либо знал, и она одурачила нас обоих. Я никогда не любил ее, как ты, но все равно она едва не уничтожила меня. И она сделала все, чтобы разрушить нашу с тобой дружбу, — именно потому, что знала, как много это для меня значит. Неужели ты позволишь Кэролайн даже после ее смерти достичь своей цели?

Клер все еще держала Майкла за руку, так что Никлас накрыл своей ладонью обе их руки.

— Мне недоставало тебя, Майкл. Нам всем тебя недоставало Пора тебе вернуться домой.

Майкл издал горлом какой-то сдавленный звук и с отчаянной силой сжал руку Никласа…

Они долго сидели так. Никлас мысленно перенесся в далекое прошлое, туда, где не было предательства и насилия, и постарался вспомнить все самое лучшее из их многолетней дружбы с Майклом. В чопорном мире Итона ему, чужаку, полуцыгану, друзья нужны были как воздух. И Майкл стал для него словно скала в трясине — на него можно было положиться всегда и во всем…

По мере того, как их окутывали вечерние сумерки, теплота этих воспоминаний постепенно растопила гнев Никласа, и он надеялся, что часть этой теплоты, пришедшей из их общего прошлого, коснулась и его несчастного друга.

Наконец Майкл глубоко вздохнул и поднял голову.

— Никлас, ты можешь простить то, что я совершил? — смиренно спросил он. — Если бы мы с тобой поменялись ролями и это у тебя была бы связь с моей женой… Не знаю, смог бы я простить такое.

— Хоть ты и намеревался убить меня, но все-таки не убил. Вместо этого ты спас мою жизнь и жизнь Клер. За это я могу простить все, что угодно. — Никлас протянул руку. — Ну что, мир?

Мгновение поколебавшись, Майкл пожал ее, и пожатие его было таким крепким, как будто он ухватился за конец спасительной веревки, сброшенной в бездну ада. — Да, мир. И… спасибо тебе, Никлас. Ты очень хороший человек — лучше, чем я.

— В этом я сомневаюсь, но одно знаю точно — прощать становится легче, когда в сердце у тебя есть любовь. — И его взгляд обратился к Клер.

Неловко двигаясь, Майкл поднялся на ноги и, пытаясь призвать на помощь свое чуть живое чувство юмора, сказал:

— Что обычно делает человек после того, как выставил себя последним дураком?

Никлас встал и помог подняться Клер.

— Он просто продолжает жить, вот и все. Покажите мне того, кто никогда не выставлял себя идиотом, и это наверняка окажется самый скучный тип, какого только можно представить.

— Ну, в таком случае, я — самый интересный человек на всех Британских островах, — устало сказал Майкл.

Поскольку вечер становился все холоднее, Никлас снял сюртук и накинул его на плечи жены. Она с благодарностью запахнулась в него, хотя и поморщилась, когда тяжелая материя коснулась ее раненой руки.

— Поедемте с нами в Эбердэр, чтобы не скучать в одиночестве, — взглянув на Майкла, предложила она. Лорд Кеньон, немного помявшись, покачал головой.

— Благодарю вас, леди Эбердэр, но сейчас некоторая доза одиночества пойдет мне на пользу.

— Зовите меня просто Клер — ведь мы уже давно покончили со всеми формальностями. — Сдвинув брови, она вгляделась в его лицо. — Так вы отобедаете у нас завтра? Я бы хотела встретиться с вами в нормальных условиях, а не на подмостках, где дается мелодрама.

— Пожалуйста, приезжай, — видя, что Майкл не знает, что ответить, поддержал жену Никлас. — Теперь это счастливый дом. — И он легко опустил руку на плечо Клер.

— Ну, если вы уверены, — Майкл устало потер висок. — Вы сейчас поезжайте домой, а я уведомлю власти и позабочусь о мертвецах, ведь у меня немалый опыт очистки поля битвы от трупов. — При мысли о некоем полезном деле его голос заметно окреп. — Полагаю, мировой судья захочет поговорить с вами обоими, но это произойдет только завтра.

— Ты не мог бы позаботиться о лошади Клер? — сказал Никлас. — Я хочу, чтобы она ехала в одном седле со мной.

Майкл кивнул.

— Разумеется. Я приведу ее к вам завтра, Никлас помог Клер взобраться на своего коня, затем вскочил на него сзади, и они направились к дому. Он подозревал, что ей было бы удобнее ехать одной, но испытывал насущную потребность чувствовать ее близко-близко и думал, что она должна ощущать то же самое. Теплая, податливая тяжесть се тела помогала ему рассеять воспоминания о том ужасе, который он пережил, когда подумал, что потеряет ее.

— Теперь ты знаешь всю эту гнусную историю, — глухо проговорил Никлас, когда они были уже почти у самого дома. Она кивнула, прижимаясь головой к его плечу.

— Какая ирония! Как бы ни гордился твой дед своими благородными предками, ты оказался умнее, цивилизованнее и великодушнее, чем все они, вместе взятые. Как жаль, что он не смог разглядеть, какой ты необыкновенный человек.

— Не знаю, необыкновенный я или нет, но одно верно — он никогда и не пытался меня разглядеть. Для него я был печальной необходимостью, средоточием всех худших качеств моего своевольного отца и моей невозможно цыганской матери. Я уже однажды говорил: он считал, что как наследник я все-таки лучше, чем ничего, но не намного.

— Как же ты выжил, окруженный такой ненавистью?

Никлас пожал плечами.

— Когда я понял, что его презрение не имеет никакого отношения лично ко мне, Никласу Дэйвису, реальному человеку, я перестал на это реагировать. Большую часть времени я умудрялся чувствовать себя счастливым, несмотря ни на что.

Она обняла мужа еще крепче.

— Майкла легче понять, чем тебя, — он должен был верить Кэролайн, у него просто не имелось другого выхода. Предать друга — уже одно это ужасно, а узнать, что ты сделал это из-за женщины совершенно недостойной, и вовсе невыносимо.

— Хотя в то время он бы и высмеял такое предположение, — сказал Никлас, — но именно тогда ему очень нужна была любовь, и это сделало его легкой добычей Кэролайн с ее уловками. Бедняга… Просто чудо, что он выжил после всех ее козней.

— Он сильный человек, — заметила Клер, — и когда-нибудь снова будет счастлив. Но кого я совсем не могу понять, так это Кэролайн. — Ее пальцы ласково погладили его поясницу. — Как женщина вообще может желать иных любовников, если у нее есть ты?

Он рассмеялся.

— Ты — великое утешение. Клер. — Он посмотрел на темную головку, уютно примостившуюся у него на плече. — Знаешь, за последние две недели ты изменилась. Стала более безмятежной. Мне бы хотелось думать, что это результат моего неотразимого обаяния, но я подозреваю, что здесь кроется нечто большее.

— Ты прав. — Она замолчала, колеблясь. — Видишь ли, это трудно объяснить, но когда я призналась самой себе, что люблю тебя, моя духовная слабость исчезла. Я наконец почувствовала ту внутреннюю связь с Богом, к которой стремилась. Оказалось, что ключом к ней была любовь.

— Я так рад, — тихо проговорил он. — Когда-нибудь ты расскажешь мне об этом подробнее.

Но не сейчас, потому что они уже подъехали к Эбердэру. Оставив лошадь на попечение конюха, Никлас внес Клер в дом и направился в их комнату. Она запротестовала:

— Я не так уж сильно ранена.

— Все равно. Я не собираюсь рисковать. Уложив Клер на кровать, он промыл ее рапу бренди, потом приложил к ней припарку из трав.

— Цыганское снадобье, — пояснил он. — Я храню под рукой уйму этих зелий — на всякий случай. Это, например, предотвратит заражение раны, а один из компонентов к тому же еще и утоляет боль. Завтра мы привезем сюда доктора, чтобы он тебя осмотрел.

— Оказывается, ты знаешь множество полезных вещей. — Она отметила про себя, что попозже надо будет записать все его рецепты. — Кстати, теперь болит меньше.

— Тебе пора немного отдохнуть.

— Нет, еще не пора. Коль скоро сегодня — день раскрытия старых секретов, то и у меня есть для тебя еще один.

Она села, взяла его за руку и повторила поведанную Кеджой историю Марты — почему та отдала своего сына в чужие руки.

Когда она начала свой рассказ, Никлас замер, и его выразительное лицо стало непроницаемым, так что Клер ничего не могла по нему прочесть. Закончив говорить, она подошла к своему туалетному столику и вынула из ящичка тот кожаный кошель, который дала ей Кеджа. Затем снова подошла к кровати и встала перед Никласом.

— Твой дед и Кэролайн предали тебя, но Марта не предавала, — тихо сказала Клер. — По словам Кеджи, Марта пожелала, чтобы все это объяснила тебе я, потому что только женщина сможет понять, что мать готова на все ради своего ребенка. Марта любила тебя и оставила тебе все, что у нее было ценного. — Клер открыла кошель и высыпала его содержимое на постель.

Вместе с гинеями по пододеяльнику покатилось и изысканно украшенное золотое кольцо. Никлас поднял его и повертел в пальцах.

— Обручальное кольцо моей матери. — Его рука стиснула колечко. — О Господи, как же мне жаль, что я не знал о ее болезни!

— А разве ты позволил бы ей уйти, если бы знал? Он мгновение подумал, потом покачал головой.

— Нет, не позволил бы. Мы были очень близки; именно поэтому я испытывал такую ужасную боль, думая, что она продала меня деду. Но если мать тогда умирала, мой долг был остаться рядом с ней.

— Может быть, она боялась заразить тебя своей болезнью. А кроме того, разве цыгане отдали бы тебя семье твоего отца, если б ты был с Мартой в момент ее смерти?

На этот раз в его ответе не было и тени сомнения.

— Ни за что. Они бы сочли это непристойным — отдать англам цыганского мальчика, даже такого полукровку, как я.

— Значит, чтобы сдержать обещание, данное твоему отцу, она должна была поступить так, как поступила. Другого выхода у нее не было.

Он попытался улыбнуться.

— Моя мать была права, когда сказала, что другая женщина ее поймет. Вернее, что ее поймешь ты и сможешь объяснить мне. — Никлас закрыл глаза, на его шее запульсировала жилка. Клер обняла его и положила его голову себе на грудь. Какое-то время он молчал и наконец проговорил:

— Странно… Раньше, когда я думал о матери, мне становилось больно. Теперь тоже больно, но совсем по-другому.

— Тебе стало лучше или хуже? Он вздохнул.

— Пожалуй, лучше. Хотя мне и тяжело сознавать, что ее больше нет на свете, но я снова верю в то, что мое детство не было омрачено обманом.

Она погладила его волосы.

— Ты сожалеешь, что она не оставила тебя среди цыган? Он долго молчал, потом медленно сказал:

— Возможно, тогда я был бы счастливее. Моя жизнь наверняка была бы проще. Но это все равно что задавать вопрос Адаму, съевшему яблоко, — после того, как познал широкий мир, нельзя себе и представить, что вернешься обратно. — Он поднял голову и посмотрел ей в глаза. — И потом, если бы я остался с цыганами, я бы никогда не встретил тебя.

Внезапно смутившись, Клер спросила:

— Ты говорил правду? Ну… тогда, перед тем как поцеловал меня? Или это была только уловка, чтобы отвлечь внимание Мэйдока?

Его лицо озарилось улыбкой.

— Я говорил чистую правду. — Он потянул ее за руку вниз, так что она села рядом с ним на кровать. — Удивительно, как близость смерти проясняет ум. Почти сразу же после того, как ты явилась в Эбердэр, я твердо решил, что не дам тебе уехать. Вот почему я угрожал, что прекращу всякое содействие Пенриту, едва только ты заговаривала о том, чтобы уехать, — это был мой единственный способ уговорить тебя остаться. Мое стремление во что бы то ни стало воспрепятствовать желанию деда было так сильно, что самый очевидный и верный способ навсегда сделать тебя своей так ни разу и не пришел мне в голову.

— Ты имеешь в виду брак? Он вынул шпильки из се волос и погрузил пальцы в распустившиеся локоны.

— Вот именно. Но ты заметила, как быстро я настоял на свадьбе после того, как мы с тобой стали любовниками? Я не решался откладывать, потому что, если бы мы узнали, что ты не ждешь ребенка, у меня бы уже не было основательного предлога для того, чтобы жениться. Как видно, мой изощренный ум уже давно заключил, что ты никогда не станешь моей любовницей, поэтому мне требовался повод для того, чтобы, не теряя чувства собственного достоинства, отказаться от клятвы никогда не жениться.

Эти слова наполнили ее ликованием, и она рассмеялась.

— По-моему, ты воспринял мысль о женитьбе очень легко.

— Мысль не о женитьбе, а о тебе. — Он приподнял ее лицо и посмотрел в него глазами, такими же темными и мягкими, как черный бархат. — Думаю, я всегда знал, что если мне удастся завоевать тебя, ты меня не предашь. И я оказался прав, верно? Сегодня ты рисковала своей жизнью, чтобы спасти мою. Но никогда, слышишь, никогда больше не делай этого. Если бы пуля Уилкинса попала на пару дюймов ниже… — Он содрогнулся.

— Но не попала же… — Она коснулась его щеки. — Вообще-то у тебя сегодня был весьма удачный день. Мы с тобой остались живы, ты наконец освободился от своего деда и Кэролайн и вновь обрел Майкла и свою мать.

На его лице отразилось изумление.

— Когда ты так говоришь, я и в самом деле начинаю осознавать, что это был замечательный день.

— Думаю, мы могли бы сделать его еще лучше. — Клер окинула его задумчивым взором. — Моя рука почти не болит. Он расхохотался.

— Я, кажется, знаю, о чем именно ты подумала, бесстыдница.

— Да, — подтвердила она, нисколько не раскаиваясь. — Я хочу чувствовать тебя в себе, любимый. После того, как мы были так близки к смерти, я хочу праздника жизни.

Он наклонился и нежно поцеловал ее в губы.

— Я люблю тебя, моя милая учительница. И по правде говоря, с удовольствием провел бы еще один урок любви с тобой прямо сейчас. Ты уверена, что у тебя не болит рука?

Клер, смеясь, откинулась на подушки и потянула его за собой.

— Если ты поцелуешь меня еще раз, боль окончательно исчезнет.

Он занялся с нею любовью — так нежно,словно она была самым драгоценным существом на свете. Раньше он околдовывал ее чувства, теперь же — саму се душу, потому что отныне ни у него, ни у нее больше не было друг от друга тайн. Душа к душе и плоть к плоти, вместе они познали то единение, о котором мечтали, и действительность затмила все ее надежды, как лучи солнца затмевают пламя свечи.

«Падший ангел» вернулся домой.

Эпилог

Это было самое великолепное празднество в истории пенритской шахты, вернее, самое значительное празднование, которое когда-либо видела любая шахта вообще. Пока Клер и Никлас вместе с дюжиной других гостей спускались в новой, работающей от парового привода клети, снизу доносились звуки музыки, заглушающие шум нового уаттовского насоса.

Это был замысел Майкла — устроите в честь переоборудования шахты торжественный прием под землей, на который пригласили всех жителей долины. Просторная галерея, проходящая под шахтным стволом с клетью, была освещена множеством свечей и украшена цветами, а все окрестные штреки заполнены празднично одетой толпой.

Едоки уже окружили столы с закусками, стайки детей теснились возле тех мест, где были выложены сладости.

Когда музыканты заиграли контрданс, парочки пустились в пляс. Клер заметила, что некоторые из них — методисты; должно быть, танцы в угольной шахте им трудно было посчитать грехом. Другие гости, как и следовало ожидать, громко запели. Эхо, отражающееся от каменных стен, напомнило Клер хор, который она слушала в Вестминстерском аббатстве, и в этом заочном состязании пенис се земляков валлийцев было вполне на высоте.

Когда Клер и Никлас выходили из клети, их встретил улыбающийся Майкл. Он поправился и выглядел здоровым и спокойным; в нем трудно было узнать того мучимого угрызениями совести человека, которым он был три месяца назад.

— Что вы думаете о нынешнем состоянии шахты? — гордо спросил Майкл.

— Все выглядит потрясающе цивилизованно, — ответил Никлас. — Но чем ты будешь теперь заниматься, когда все здесь идет как по маслу?

— Не беспокойся — что-нибудь придумаю.

— А Рэйф и Люсьен уже приехали? — спросила Клер.

— Они прибыли в Брин-Мэнор вчера поздно вечером, — со смешком ответил Майкл. — А сегодня Люсьена пришлось силой удерживать от того, чтобы он не разобрал на части паровой насос, дабы понять, как тот работает.

Клер усмехнулась. За те три месяца, что прошли после того, как Майкл перестал враждовать с Никласом, она сполна оценила все очарование и силу характера лорда Кеньона, которые завоевали ему таких прекрасных друзей. Клер понимала, что четыре года военного ада наверняка оставили в его душе немало шрамов, но он был полон решимости заново построить свою жизнь. И еще Клер чувствовала, что его дружбу с Никласом долгое и тяжелое испытание только закалило и она стала еще крепче, чем была в прошлом.

Она окинула взглядом зал и увидела Люсьена, увлеченного беседой с механиком шахты. Чуть ближе Рэйф внимательно слушал говорящую о чем-то пятилетнюю девчушку.

— А вот и Рэйф — уж он-то непременно отыщет в толпе самую хорошенькую блондинку. — Никлас взглянул на Клер. — Поздороваешься с ним?

— Через минуту. Сначала я хочу поговорить с Маргед.

— Не уходи слишком далеко, — приказал он. Она одарила его притворно-скромной улыбкой.

— Слушаюсь, мой господин и повелитель. Он тихонько, чтобы никто не заметил, погладил ее по заду и пошел к своим друзьям. Клер нашла Маргед за работой: та безмятежно убирала за маленьким Хью, которого стошнило, так как он съел слишком много марципана.

Вытерев руки, Маргед выпрямилась и заключила Клер в объятия.

— Кто бы мог поверить, что в нашей старой шахте может быть так весело? Но имей в виду, я рада, что Оуэн принял предложение Никласа стать десятником на шиферном карьере. Там все же не так опасно. — Маргед повернула голову и посмотрела туда, где рядом стояли Никлас, Майкл, Люсьен и Рэйф. — Они по-прежнему самые красивые мужчины, которых я когда-либо видела, — задумчиво сказала она. — Если, конечно, не считать Оуэна.

Они поговорили несколько минут, пока подбежавшая стайка детей не утянула Маргед прочь. Клер смотрела им вслед с легкой грустью. Порой она скучала по тем временам, когда была школьной учительницей, но и теперь ей не приходилось ломать голову над тем, чем себя занять. В ее распоряжении был толстый кошелек Никласа, и она вовсю помогала людям. Сегодня в Пенрите больше не было голодных детей, и долина быстро превращалась в тот процветающий, счастливый край, о котором мечтала Клер.

Она направилась через весь зал к Никласу, останавливаясь по пути, чтобы перекинуться парой слов с друзьями. Если кто-то когда-то и чувствовал к ней неприязнь из-за то сейчас благодаря замужеству она слишком высоко вознеслась и теперь вся эта неприязнь явно исчезла, поскольку и она и муж не жалели усилий, чтобы стать частью общины.

Несмотря на то что Клер подошла к Никласу сзади, он все равно почувствовал ее приближение. Даже не оглянувшись, он протянул руку назад, поставил жену впереди себя и обнял руками ее талию. Она блаженно прислонилась к нему, чувствуя себя так, словно вернулась домой. Нынче вечером, подумала Клер, она обязательно скажет Никласу, что почти уверена: скоро на свет появится еще один цыганский граф.

Люсьен и Рэйф тепло поздоровались с Клер, после чего вернулись к своему более чем причудливому обмену своими мнениями.

Рэйф с пафосом заявил:

— Каждый человек должен во что-то верить. Я, например, меру, верю, что поскольку жизнь неизбежно кончается смертью, прожить ее надо с шиком.

Люсьен сказал:

— Хоть я и питаю величайшее уважение к чести, но одновременно я верю и в то, что лживость — это весьма недооцененный талант.

— А я верю в честь, — подхватил Майкл, — и верю что хорошая сигара помогает быстро расслабиться. Глаза Клер вспыхнули:

— А я верю, что женщины равны мужчинам. Лица «Падших ангелов» омрачила тревога.

— Она опасна, Никлас, — сказал Рэйф. — Для нашего общего блага ты уж постарайся, чтобы она была счастлива. Никлас засмеялся.

— Именно это я и намерен сделать. Что же касается того, во что верю я, то… — он мгновение подумал, — я верю в пингвинов…

— В них трудно верить, даже если видел этих тварей собственными глазами, — ввернул Люсьен. Никлас улыбнулся.

— …и в дружбу, — добавил он. Его руки еще теснее сжали талию Клер. — А больше всего я верю в любовь.

Примечание автора

Первый бильярдный стол со столешницей из шифера был изготовлен Джоном Терстоном в Лондоне в 1826 году. На протяжении многих десятков лет шифер из Южного Уэльса считался в этом деле лучшим. Несомненно, Терстон позаимствовал свою идею у Клер и Никласа.

Бильярдный кий с кожаной нашлепкой на кончике был изобретен французским капитаном по имени Минго где-то между 1807 и 1820 годами. В то время капитан находился в тюрьме, что давало ему массу времени для упражнений. Более того, когда срок его приговора истек, он попросил оставить его в тюрьме еще на месяц, чтобы он мог усовершенствовать свое мастерство. Разрешение на это он получил (некоторые готовы на все, лишь бы столоваться за чужой счет). По освобождении Минго быстро сделался профессиональным бильярдистом и был первым игроком, который выступал публично, ошеломляя публику своим искусством.

В те годы, когда развивались события, описываемые в «Розах любви», британская угольная промышленность стояла на пороге крупнейшего расширения, которое дало начало знаменитым валлийским шахтерским сообществам. В 1815 году была изобретена лампа Дэйви; она защитила шахтеров от взрывов, постоянно вызываемых рудничным газом, который представляет собой смесь воздуха с метаном. Методистские общины, с их духовным рвением и заботой о тех слоях населения, на которые официальная англиканская церковь махнула рукой, пользовались среди угольщиков огромным моральным авторитетом.

Самые странные и невероятные части шахтерских преданий, использованные в книге, вполне реальны: существовали и слепые шахтеры, и проволочное серебро, и тот шахтер, который пожертвовал своей жизнью, потому что знал, что непременно попадет в рай, но беспокоился о душе своего товарища (это произошло в Корнуолле, и тот шахтер чудом спасся и смог объяснить причину своего поступка).

А что до пингвинов — почему бы и нет?

1

Старый Ник — распространенное на Британских островах прозвище дьявола.

2

Джон Уэсли (1703-1791) — британский религиозный деятель, основатель методизма.

3

Тюдоры — королевская династия в Англии в 1485-1603 гг

4

Игра с передвижением деревянных кружочков по размеченной доске. — Примеч. пер.

5

По-французски

6

Английский центнер = 50, 8 кг

7

Майкл по-английски Михаил, а Рэйфиел — Рафаил.

8

Уайтхолл — улица в Лондоне, на которой расположены правительственные учреждения; как следствие — название английского правительства вообще

9

Диссинтеры — протестантские секты, отделившиеся от англиканской церкви в ХVI-ХIХ вв. (в том числе методисты).

10

Мэйфер — фешенебельный район Лондона

11

Плательная ткань

12

Очень хорошо

13

Господин граф

14

Эдуард 1, прозванный Длинноногим (1239-1307) — английский король с 1272 г. При нем был присоединен Уэльс, велись захватнические войны против Шотландии, окончательно сложилась практика созыва парламента

15

Чосер, Джеффри (1340?-1400) — выдающийся английский поэт, автор знаменитых «Кентерберийских рассказов», одного из первых произведений на общеанглийском литературном языке

16

Питт Уильям Старший (1708-1778) — министр иностранных дел в 1756-1761 гг. и премьер-министр Великобритании в 1766 — 1768 гг.; выдающийся государственный деятель. Питт, Уильям Младший (1759-1806) — премьер-министр Великобритании в 1783 — 1801 и в 1804-1806 гг. Сын Питта Старшего. Один из главных организаторов коалиции европейских государств против революционной Франции.

17

Эдуард Исповедник (ок.1003-1066) — король Англии с 1042 г. За исключительную набожность и постройку Вестминстерского аббатства был причислен к лику святых.

18

Квартал в центре Лондона

19

Веллингтон, Артур Уэсли (1769-1852), с 1814 г. герцог Веллингтон — выдающийся английский полководец. В войне против наполеоновской Франции командовал союзными войсками в победоносной для них кампании на Пиренейском полуострове (1808-1813) и англо-голландской армией в битве при Ватерлоо (1815).

20

Лондонский светский сезон длится с мая по июнь.

21

Английский народный танец, возникший в ХVII в.; позднее — групповой бальный танец.

22

Примерно 193 см.

23

Плотная хлопчатобумажная ткань

24

Трафальгарская битва (21 октября 1805 г.) произошла у мыса Трафальгар около г. Кадис (Испания) во время наполеоновских войн. Английский флот под командованием адмирала Нельсона, который был убит в этом бою, разгромил франко-испанский флот, что обеспечило господство английского флота на море и устранило угрозу вторжения в Англию.

25

Охотничья лошадь

26

24 июня

27

Специальное разрешение на заключение брака требуется в том случае, когда брачный обряд совершается без предварительного оглашения имен вступающих в брак в церкви или в ненадлежащее время, или в ненадлежащем месте