Глава 36

Рейн потянулась и, зевнув, проговорила:

– Время ленча, Ева. А потом я немножко вздремну. Не представляю, как профессиональным монтажерам удается сохранять спокойствие. Эта работа выжимает из тебя все соки…

– Нам приходится сидеть часами, и, чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на мою отнюдь не хрупкую фигуру, – со смехом согласилась Ева. – Поешь и приляг. Я позвоню тебе часа через два. А пока схожу куда-нибудь перекусить, чтобы потом с новыми силами продолжить работу. Хочу посмотреть все три версии сцены прощания, чтобы мы могли выбрать лучший вариант.

– Спасибо. Тогда и поговорим.

Рейн повесила трубку, встала и потерла виски. Монтаж фильма, осуществляемый через компьютерную связь, проходил успешно, но эта работа требовала максимальной концентрации. Маркус оказался прав, настояв, чтобы Рейн следила за каждым шагом работы. Каким бы опытным специалистом своего дела ни была Ева Яньес, одному Богу известно, насколько важны в кино мельчайшие детали. Монтаж – ничто без деталей.

С тех пор как две недели назад приехали специалисты от Маркуса, установили аппаратуру и научили Рейни, как ею пользоваться, она корпела над проектом от зари до зари. Присутствие чужих людей в доме не раздражало Кензи. Он брал лошадь и уезжал в горы, чтобы не встречаться с ними.

Она подошла к окну и посмотрела на вершину холма. Лабиринт не был виден из дома, но она знала, что именно там работает Кензи. Он был увлечен своим делом не менее, чем она своим.

Как только компьютеры были установлены, он нашел в Интернете описание лабиринта и инструкцию, как его строить. Прежде всего следовало выровнять участок земли, затем с помощью толченого мела наметить концентрические круги будущего лабиринта. Теперь он был занят тем, что укладывал каждую плитку в основание из песка для большей прочности, представляя, как он будет ходить по этой тропе.

Они встречались только утром за завтраком и вечером за ужином. Он держался подчеркнуто вежливо, и со стороны они больше походили на чужих людей, чем на мужа и жену. Разговоры, если они вообще возникали, никогда не касались существенных тем. Она вела себя так, как советовал Маркус, изображая кошечку, тихую и нетребовательную, надеясь, что ее присутствие ему на пользу. Но постоянно ощущала глубокую печаль.

Может, он обрадуется, если она навестит его и принесет ему еду? Видимо, он так заработался, что забыл о ленче. Она собрала сумку с провизией и, выйдя из дома, начала подниматься на холм.

Стоя на коленях, Кензи укладывал плитку под внимательным взглядом Хэмбони. Оба подняли глаза, когда появилась Рейн.

– Привет! – воскликнула она, одаривая Кензи широкой улыбкой. – Я подумала, что тебе будет приятно перекусить на воздухе.

– Спасибо. Очень кстати. – Кензи встал, потянулся, расправляя затекшие мышцы. Он похудел, хотя у него никогда не было ни грамма лишнего жира, но сейчас он выглядел лучше, особенно когда глаза прятались за темными очками. Его кожа приобрела красивый загар, а борода отливала рыжиной и была светлее, чем волосы на голове, которые сильно отросли за это время. Еще немного – и он сможет играть жителя гор, не прибегая к гриму.

Она не поднималась сюда несколько дней и была удивлена, как много он успел сделать. Концентрические круги сходились к центру и были почти готовы.

– Ты быстро работаешь. Когда думаешь закончить?

– Или сегодня к вечеру, или завтра утром.

– А чем собираешься заняться потом?

– Нужно благоустроить территорию вокруг лабиринта. Передвинуть камни вокруг и посадить кусты, которые могли бы служить естественным ограждением. – Взяв полотенце, он вытер пот с лица. Его руки огрубели и потемнели от тяжелой работы, но их форма все равно оставалась прекрасной.

Беря у Рейни высокий стакан свежего холодного лимонада, приготовленного Альмой, он исподлобья взглянул на нее.

– А как продвигается твоя работа?

– Очень хорошо. – Она постелила яркую вышитую скатерть на большом плоском камне высотой как раз с низкий стол. Затем разложила столовые приборы, поставила вместительную керамическую миску с салатом из бобов и пару сандвичей: пита с помидорами, зеленым салатом и куриным мясом, запеченным на гриле. – Компьютер – это настоящее чудо, он открывает грандиозные возможности. Мы запросто можем оперировать разными сценами, дублями, оптическими эффектами, но вместе с тем это ставит тебя перед поистине чудовищным выбором. Хорошо, что мне с самого начала было ясно, о чем я хочу снять этот фильм, иначе я сошла бы с ума, не в состоянии найти нужный вариант. Но и сейчас чертовски трудно добиться того, чтобы фильм соответствовал моей задумке.

– «История – это все», – любил повторять Тревор.

Она положила себе на тарелку немного салата из бобов.

– Что представлял собой Тревор, кроме того, что был хорошим учителем?

Лицо Кензи стало непроницаемым.

– Это был удивительный человек. Но к великому сожалению, он все время разрывался между представлением о прекрасном и пагубной страстью, преодолеть которую был не в силах.

Она метнула на него быстрый взгляд.

– Ты говорил, что у вас никогда не было физического контакта.

– Да, не было. – Он отвернулся, ясно показывая, что больше не хочет говорить об этом.

Она сменила тему:

– Когда ты идешь по лабиринту, то ощущаешь прилив энергии, приближаясь к центру?

– Я еще не ходил по нему. – Откусив сандвич, он задумчиво жевал, прежде чем продолжить. – Я подожду, пока не закончу.

– Почему? Когда на земле уже выложен контур, ты мог бы ходить хотя бы раз в день.

– Это… трудно объяснить… – сказал он задумчиво. – Надеюсь, что чем больше я оттягиваю этот момент, тем сильнее будет желаемый эффект, когда я закончу. О Господи, мне так необходим покой!

Она отложила сандвич, насторожившись.

– Кензи, я не уверена, что нам следует ограничиться лабиринтом. Может быть, стоит подумать о более сильных методах?

Он помрачнел.

– По всей вероятности, ты обсуждала это с Маркусом? Не засунуть ли меня в дорогую клинику, где высокооплачиваемые доктора станут пичкать меня транквилизаторами?

– Маркус как-то предложил нечто подобное, но я сказала, что только через мой труп. – Она жадно глотала лимонад, чувствуя, как внезапно пересохло в горле. – Никаких лекарств, никаких действий без твоего согласия. Но есть же нечто среднее между ничегонеделанием и лечением в дорогой психиатрической клинике?

Он бросил остаток сандвича Хэмбони, затем начал беспокойно ходить взад и вперед вдоль изогнутой тропы лабиринта. Она чувствовала, что он напряжен, как натянутая тетива.

– Бог свидетель, что я думал об этом, но не собираюсь делиться своими проблемами даже с самым что ни на есть знаменитым психиатром, Рейни. Я никому не смогу объяснить, что я чувствовал, будучи Джейми Маккензи. Воспоминания вырвались из моей памяти, как все зло мира из ящика Пандоры, опасные, как ядовитые змеи. И теперь не дают мне покоя… Я потерял сон, не могу даже думать о том, чтобы прикоснуться к тебе. Кончится ли это когда-нибудь?

Его голос был полон неподдельной муки. Она-то надеялась, что он преуспел в сражении со своими демонами, но, очевидно, пока он был не в силах избавиться от них.

И особенно ужасным казалось ей то, что прошлое лишило его способности к простому человеческому прикосновению, так необходимому для душевного комфорта. Они не спали вместе, хотя он был все время рядом. Да разве же это естественно? Она скучала по физической близости. В прошлом интимная жизнь была существенной частью их отношений, но, увы, не теперь.

– Время все лечит, – не очень уверенно проговорила она, – но, возможно, маленькие осторожные шажки смогут ускорить процесс?

Она поднялась и остановила его, положив руку на его запястье. Он замер, мускулы напряглись под ее ладонью.

– Это просто прикосновение, Кензи, ничего больше, – мягко промолвила она. – В этом нет никакого секса. Просто два человека, между которыми существует полное доверие и которые давно знакомы, касаются друг друга.

Постепенно его рука расслабилась. Исчезло напряжение. Хотя она догадалась, что скорее это акт воли, чем естественная реакция. Но и это уже прогресс.

– Спасибо тебе за понимание, Рейни.

Отметив про себя, что для одного дня достаточно, она стала убирать с импровизированного стола.

– Я оставлю лимонад в контейнере со льдом. Ты будешь к обеду? Альма собралась в город и обещала привезти ребрышки для барбекю, – сказала она и ушла, размышляя, нельзя ли как-нибудь закрыть ящик Пандоры. Навсегда.

Он положил последнюю плитку в углубление и отметил, что его руки почти перестали дрожать. Господи, может быть, и правда, что время принесет желанный покой? Он живет со своими демонами два десятилетия, когда-нибудь должен же он избавиться от них? Но неприятные воспоминания с каждым днем становились все отчетливее. Он не мог бы даже определить эмоции, которые кипели в нем, словно раскаленная лава.

Его мысли о сексе были связаны с болью, страхом и собственным падением настолько остро, что мешали ему вспомнить ту радость и нежность, которая сопровождала их близость с Рейни. Ужасы детских лет осквернили то, что, возможно, было самой существенной частью его жизни. И он в отчаянии спрашивал себя, а сможет ли он вообще когда-нибудь заниматься сексом.

Вот почему он строил лабиринт. Тропинка шириной в три плитки. Достаточно, чтобы несколько людей могли ходить одновременно, не сталкиваясь друг с другом, хотя он сомневался, что этот лабиринт примет когда-нибудь больше одного или двух человек. Это из области фантастики, как и его попытка обрести покой через физический труд.

Работа под раскаленным полуденным солнцем приносила ему странное чувство удовлетворения, сродни покаянию. Это абсурд – чувствовать себя грешником, когда его не по своей воле заставляли нарушить законы общества, но сознание не всегда следует логике.

Он подготовил место для следующего ряда, вспоминая, как Рейн взяла его за запястье. Его словно пронзило током, и он едва сдержался, чтобы не вырвать руку. Действительно, странная ситуация – он противится физической близости, хотя испытывает чувство благодарности за то, что Рейн рядом с ним. Она, как якорь, удерживает его на этой земле.

Хорошо, что он не один.

Полная тревожных мыслей, Рейн вернулась домой. Если бы ей хоть немножко оптимизма, свойственного ее подруге Кейт Корси! Ее отношения с бывшим мужем, за которого она умудрилась выйти замуж вторично, могли послужить примером. Если Кейт удалось наладить очень непростые отношения, может, и Рейн сумеет?

К счастью, Кейт оказалась на месте. Она и ее муж были совладельцами известной фирмы по демонтажу зданий, и ей приходилось сидеть в офисе и корпеть над бумагами, вместо того чтобы применять свои знания на практике. Это постоянно вызывало у нее раздражение.

Услышать знакомое «хэлло» оказалось достаточно, чтобы Рейн почувствовала себя лучше.

– Привет, Кейт, это я. Ты можешь поговорить?

– Конечно, ты хоть на некоторое время избавишь меня от надоедливых звонков, – заверила ее Кейт. – Вэл рассказала мне, что вы с Кензи совсем заработались. Ты еще не пришла в себя после натурных съемок?

Это было официальное объяснение ее пребывания в Нью-Мексико, но Рейн была слишком издерганна, чтобы открывать истинные причины.

– Мы устали не только от съемок, Кейт. – Она колебалась, спрашивая себя, может ли сказать больше, не предавая мужа. – Во время нашего пребывания в Англии всплыли некоторые… неприятные подробности детских лет Кензи. Он ужасно переживает.

– Мне очень жаль, дорогая, может быть, я могу чем-то помочь?

– Разве что ты и Денован поделитесь секретом, как избавиться от прошлого и примириться с настоящим.

– В этом нет ничего таинственного – просто мы о многом беседовали, и годы между нашим разводом и тем временем, когда мы встретились снова, не прошли даром, – пояснила Кейт. – И сейчас я благодарна судьбе за все – и за взлеты, и за падения во время нашего первого брака… Мы узнали себя за это время так, как не узнали бы никогда. Теперь мы ценим друг друга куда больше, чем прежде. В наш второй медовый месяц мы выработали новые правила, их суть в том, что семья всегда на первом месте. И еще: никогда не следует из-за мелочей отравлять себе жизнь.

Это звучало как чудо, но вряд ли могло помочь Кензи.

– Английские мужчины не любят говорить о своих чувствах, так что это не поможет. – Рейн хотела сказать это с юмором, но ее голос предательски дрогнул.

– Кажется, дело серьезное. Почему бы тебе не съездить к Тому? Он в часе езды от тебя, и мне кажется, ты могла бы воспользоваться его братской помощью.

Том Корси, брат Кейт, часто заменял сестру, будучи той жилеткой, в которую плакались все ее подруги. Он был добрейший, умнейший из всех людей, которых Рейн когда-либо знала.

– Я и не подозревала, что его монастырь так близко. А он может принимать гостей?

– Да, хотя тебе придется подождать, если у них одна из семи ежедневных служб, которые так обожают бенедиктинцы. Правда, Рейни, почему бы тебе не поехать? Это чудесное путешествие.

– Может быть… Где находится монастырь? – Рейн записала объяснения Кейт и повесила трубку, так как ее подруга должна была ответить на срочный звонок из Саудовской Аравии.

Мысль уехать из Сиболы была соблазнительна, но Рейн колебалась. Целый день уйдет на то, чтобы добраться до монастыря Богоматери, поговорить с Томом и вернуться обратно. Ей придется потратить на эту поездку время, которое она должна отдать «Центуриону».

Кино подождет. Она работала семь дней в неделю, и так несколько месяцев. И неужели не заслужила полдня отдыха?

Оставив на автоответчике сообщение для Евы, Рейн написала записку Кензи и прикрепила ее магнитом к стенке холодильника. Надела длинную юбку из синего хлопка и подходящий тонкий свитер с длинными рукавами, а голову повязала платком. Пожалуй, в таком виде можно заявиться в монастырь.

Ища ключи от джипа, она заглянула в комнату Кензи. Никаких признаков его присутствия…

Ключи от машины лежали на комоде, к ним не прикасались недели. Когда она убирала их в карман, то заметила фото, на котором были Чарлз, Тревор Скотт-Уоллис и Кензи. Видимо, это Чарлз оставил ему.

Взяв фотографию, она внимательно всматривалась в лица. Познакомившись с Чарлзом, она не могла не заметить присущие ему ироничность и чувство юмора. Кензи… был… Кензи: красивый юноша со странным, несколько затравленным взглядом глаз. В его глазах сейчас она прочла больше, чем когда рассматривала эту фотографию впервые.

Профессор словесности Тревор Скотт-Уоллис выглядел увереннее. Но эта затравленность сквозила и в его взоре. Из того, что она читала о педофилии, ей удалось понять, что это безальтернативное сексуальное влечение. Как ужасно иметь такие наклонности, зная, что они глубоко порочны.

Она поставила фото на место и пошла к машине.

Глава 37

Рейн беспокоилась, что монастырская жизнь изменила Тома Корси до неузнаваемости и ей трудно будет общаться с ним. Но стоило ей взглянуть на него, и она поняла, что ее опасения напрасны. Его темные волосы были все так же растрепаны, а белозубая улыбка осталась все той же, несмотря на строгую сутану. Он был терпелив со своей младшей сестрой и ее друзьями. И всегда выглядел привлекательно при высоком росте и обаятельной внешности. А сейчас к этому прибавились загар и некоторая загадочность.

– Я могу обнять тебя? – спросила она.

– Конечно, ты ведь член нашей семьи. – И он тут же заключил ее в братские объятия. Благодарная за простое человеческое участие, она почувствовала, как напряжение потихоньку оставляет ее.

Когда они отошли друг от друга, он с улыбкой проговорил:

– Ты приехала, чтобы напитаться здешней атмосферой для роли монахини? Судя по твоей одежде, ты пытаешься обрести духовность.

Она опустила платок пониже на лоб.

– Однажды один священник на полном серьезе заявил, что цвет моих волос манит к греху, а я вовсе не хочу быть причиной неприятностей.

– Местные монахи не склонны обвинять дам в их женственности, – заверил он ее. – Но платок пригодится, когда мы пойдем на прогулку. Солнце сегодня жжет нещадно.

– Прогулка? Это было бы замечательно. – Рейн пыталась не отставать от Тома, когда он быстрым шагом следовал через монастырские постройки, окружавшие церковь. – Кейт сказала, что я могу поговорить с тобой. И даже если ты не сможешь ответить На мои вопросы, я все равно рада повидать тебя.

Он открыл деревянные ворота, пропуская ее вперед. Они пошли по тропинке, ведущей в горы.

– Это светская форма исповеди, позволительная для нас обоих, так как я еще не священник, а ты не католичка.

Она улыбнулась:

– Что-то вроде этого…

Они начали свою прогулку. Земли монастыря находились посреди федеральной территории, и пейзаж был поистине захватывающий. Когда они поднялись достаточно высоко в горы и оказались как раз над монастырем, она воскликнула:

– Какой потрясающий каньон! Здесь так красиво и все дышит первозданностью. Хорошее место для поисков Бога. Ты счастлив здесь, Том?

– Да, счастлив.

Склонив голову набок, она внимательно посмотрела на него:

– Не слышу уверенности в голосе.

– Я люблю эту землю, нашу общину, простоту и духовность здешней жизни, – неторопливо говорил он. – Но я не убежден, достаточно ли того, что я чувствую, для избранного пути.

– Мне помнится, будто Кейт говорила, что ты уже принес присягу?

– Только начальные клятвы. Они обновляются ежегодно в течение девяти лет. – Он улыбнулся. – Если я и тогда не смогу решить, правильный ли это выбор, то заслужу одного – меня просто выгонят отсюда.

Рейни вспотела, пока они поднимались наверх. Ветер, принесший аромат шалфея, трепал подол ее юбки. Том указал на ровный плоский камень в тени высоких сосен:

– Это излюбленное место для размышлений. Как ты смотришь на то, чтобы передохнуть здесь, и ты расскажешь, что тебя беспокоит?

Она села на камень и, подтянув одно колено, обхватила его руками. Что именно сказать? И насколько откровенной она может быть с Томом?

– Меня очень тревожит состояние моего мужа Кензи.

Она замолчала, и Том негромко спросил:

– А в чем дело?

– Забудь то, что ты видел на экране. В реальной жизни он тихий, исключительно талантливый человек, добрый и очень замкнутый. Когда мы снимали наш фильм в Англии, неожиданно всплыли некоторые факты из его прошлого. Детские годы Кензи настолько ужасны, что даже представить трудно. Теперь эти воспоминания превратились в настоящее наваждение, лишая его возможности вести нормальную жизнь. Ему ненавистна мысль о том, чтобы обратиться к психотерапевту. Он, как от чумы, шарахается от лекарств, даже самых безобидных. Собственно, здесь я могу его понять, вспоминая свою мать. Он просто в агонии, Том, и я не знаю, что делать. Что делать? – повторила она, пряча лицо в ладонях.

– Если он не может рассказать никому то, что его мучает… – Том терпеливо ждал, пока она возьмет себя в руки, потом продолжил: – Он может завести своеобразную тетрадь, где опишет свои страдания в хронологическом порядке.

– Дневник? – Она уставилась на него. – Но разве это поможет?

– Исследования показали, что многие люди с успехом пользовались этим средством, – объяснил Том. – Сам акт написания прокладывает дистанцию между автором-Мучеником и инцидентом, который не дает ему покоя.

– У Кензи дислексия, и ему не так-то просто вести подобный дневник.

– Это тот род письма, который не требует соблюдения правил орфографии и доступен любому. Те вопросы, которые погребены в глубинах души, нужно по возможности вытащить на свет божий и описать со всей честностью. – Он нахмурился и постарался объяснить: – Слова – способ установить контроль над прошлым. Некоторые люди потом сжигают написанное. Это еще одно средство освободиться от боли, очень хорошо помогает.

– Ты когда-нибудь прибегал к этому методу?

Он кивнул.

– Я был страшно зол, когда мой отец выгнал меня из дома и сказал мне, что я больше ему не сын. Пройдя психологический семинар в Сан-Франциско, я решил, что стоит попробовать этот метод. К моему удивлению, это помогло. Я нашел в себе силы посочувствовать отцу, который разрывался между своими понятиями о воспитании и любовью к единственному сыну. И главное, я смог освободиться от злости и продолжить жить.

– Другими словами, искреннее признание полезно для души, даже если оно изложено на бумаге? Пожалуй, это можно предложить Кензи. Вероятно, он сумеет написать то, что не в силах сказать вслух.

– Как он проводит время? – поинтересовался Том. – Если он пребывает в депрессии и не в состоянии делать ничего, кроме как размышлять, это может иметь нежелательные последствия.

– Он строит лабиринт, надеясь, что это отвлечет его от неприятных мыслей. – Она старалась вспомнить, что он говорил. – Это классический лабиринт, состоящий из одиннадцати кругов, точно такой же, как на полу того собора, куда водила меня Кейт.

– Лабиринт? Интересно. Он инстинктивно выбрал правильное занятие, – задумчиво отвечал Том. – В средние века верующие, которые не могли совершить паломничество в Святую Землю, на коленях проползали по лабиринту, расположенному в соборе. За нашей церковью в саду тоже есть лабиринт. Он обладает сильным медитативным эффектом. Путь к Богу и к душевному здоровью.

– Но сначала необходимо выявить эту боль.

– Лабиринт может помочь и с этим. Хождение по нему по направлению к центру – это путь внутрь себя. Нужно вытащить на свет божий всю ту муть, что не дает человеку покоя. Центр приносит очищение, а само путешествие символизирует интеграцию. Люди, которые проходили этот путь, пребывая в сильном стрессе, рассказывали о невероятной эмоциональной встряске.

– Кензи надеется, что лабиринт принесет ему облегчение, как было в Англии.

– Может быть, и принесет. Но стоит попробовать и дневник. Мне кажется, это тот метод, который как нельзя лучше подойдет ему. – Он посмотрел на нее. – Будь рядом с ним, Рейни. Сильные методы воздействия освобождают опасные эмоции. Некоторые доктора двадцать четыре часа носят специальный прибор, чтобы пациент, который делает записи, мог обратиться за помощью в любое время, если изложение мучительных переживаний вызовет нежелательную реакцию.

– Другими словами – «не оставляйте детей одних дома». – Она встала, чувствуя себя лучше от сознания, что может предложить Кензи конкретную помощь. – Спасибо тебе, Том. Я дам знать, если у Кензи получится.

Том тоже встал, защищая ее своим телом от ветра.

– Он и впредь намерен оставаться твоим мужем?

– Надеюсь.

Только надежда и осталась на дне ящика Пандоры.

Кензи выложил каменной плиткой последнюю дугу, закручивающуюся в розетку в центре лабиринта. Его посетила странная мысль, что земля принимает камень, потому что то, что он сотворил в пустыне, – пример естественной гармонии.

Каждый мускул его тела испытывал напряжение после нескольких часов стояния на коленях. Кензи встал, растирая затекшие мышцы, мысленно готовя себя к проверке своего создания.

Он встал у входа в лабиринт, окидывая взглядом творение своих рук. Одиннадцать кругов закручивались в тугую спираль. Как в жизни порой кажется, что еще немного – и ты близок к цели, так и здесь – тропа, казалось, приближалась к центру, а на самом деле делала следующий виток. Этот путь требует внимания и сосредоточенности.

Глубоко вздохнув, он расправил мышцы и сделал первый шаг по тропинке, которую выложил своим трудом и потом. Три шага – и тропа резко сворачивала влево.

Он никогда не верил в Бога. Его детство не включало религиозного воспитания, а позже он решил, что если бы Бог существовал, вряд ли он допустил бы все то зло, что каждый день происходит в мире. Если верить, что Бог сотворил мир, то затем он, видимо, покинул человечество для более интересных дел.

Лабиринт преследует земные цели. Кто не знает, что наши мысли способны перепрыгивать с предмета на предмет? Движение по спирали лабиринта способно поглощать беспокойную энергию, позволяя сознанию прийти в медитативное состояние.

Но вместо спокойствия его эмоции становились все интенсивнее. Слова Теннисона эхом раздавались в голове:

Хотя его язык не мог выговорить их, эмоции полыхали пламенем, притупляя реальность. Отчаяние. Горе. И больше всего гнев. Ярость к тому сутенеру, который сотворил такое с несчастной Мэгги Маккензи и потом втянул в порок ее сына. Гнев к незнакомым мужчинам, которые, развлекаясь с ним, утешали себя ложью – верой, будто ребенок по собственному желанию торгует своим телом. Ненависть к тем, кто понимал, как обстоит дело в действительности, и все-таки наслаждался, видя детскую боль.

Он упрекал свою мать, которая любила его, но не нашла сил позаботиться о нем. Он проклинал Тревора, который спас ему жизнь, но погубил его душу. Он хотел вычеркнуть из памяти мужчин, которые насиловали его, объяснить им, что значит быть униженным и одиноким, но, увы, его наказание не могло достичь ни одного из них.

Больше всего он ненавидел себя, презирал собственную слабость. Ведь стоило ему подойти к любой доброй женщине на улице и попросить о помощи, и его жизнь была бы спасена! Но, однажды поверив, что он не заслуживает ничего, кроме боли и унижения, он превратился в безмолвную жертву.

Он покачнулся, но заставил себя продолжить путь. Рано или поздно, но ему придется докопаться до самого дна, и тогда волна боли начнет потихоньку ослабевать.

Но это не произошло. Волна продолжала расти, пока рыдания Джейми Маккензи эхом не откликнулись в его ушах. Страх Джейми парализовал его, и его незадачливая жизнь предстала перед ним во всей своей неприглядной правде.

В отчаянии он брел к центру лабиринта, каждый шаг давался ему с трудом. Кензи стал Джейми, а Джейми стал Кензи. И он не мог больше отделить одного от другого.

Полуденное солнце жгло словно адский огонь, когда он тяжело ступал на только что положенные каменные плиты. Он е подобным упорством строил свою жизнь, но ничто из того, чего он достиг – ни успех, ни деньги, ни слава, – не могло залечить незаживающие раны в его душе.

«Ибо прах ты и в прах возвратишься…»

Уже смеркалось, когда Рейни вернулась на ранчо, но Кензи нигде не было. Может быть, он хотел во что бы то ни стало закончить лабиринт и решил работать до упора?