ДЖЕКСОН, ШТАТ ВИРДЖИНИЯ

Дорога до поселка Джексон в штате Вирджиния на большом старомодном автомобиле миссис Хопкинс заняла немногим больше часа. Но Гилли казалось, будто они ехали сто лет. Раньше каждый переезд на новое место она считала короткой остановкой по дороге, теперь — это был конец пути. До этого она готова была вытерпеть что угодно, ведь она верила: скоро приедет Кортни и заберет ее домой. Теперь пришлось примириться с тем, что Кортни не приедет. Она прислала вместо себя другого человека. Может, Кортни никогда не приедет. Может, она и не хочет приезжать.

Тяжесть придавила Гилли. Почему она должна сидеть в этой старой машине, с этой странной женщиной, которой она ни капельки не нужна, которая взяла ее только из нелепого чувства долга — ведь она могла бы остаться дома с Троттер, Уильямом Эрнестом и мистером Рэндолфом, которым она была по-настоящему нужна, которые, она не смела признаться в этом даже самой себе, любили ее.

И она их любила. Черт побери. Всю жизнь, по крайней мере, с тех пор, как Диксоны уехали во Флориду и бросили ее, она не хотела привязываться ни к кому — кроме Кортни. Она поняла — глупо привязываться к чему-то, что может исчезнуть в любую минуту. Но в Томпсон-Парке она потеряла голову. Она полюбила этих дурацких людей.

— Хочешь, я включу радио?

— Не беспокойтесь.

— Я в современной музыке не разбираюсь, но если это не очень громко, я не против.

«Да отцепись же ты от меня, наконец!»

Некоторое время они ехали молча, потом женщина снова попыталась заговорить с ней.

— Мисс Эллис, кажется, хороший человек.

Гилли пожала плечами:

— Вроде ничего.

— Она думает, я несправедливо отношусь к дому, в который она отдала тебя.

Что-то мрачное и горячее забурлило у Гилли внутри.

— На прошлой неделе они все болели, — сказала она.

— Понимаю.

«Откуда, черт возьми, тебе понять?»

— Мисс Эллис уверяла, что несмотря ни на что, тебе нравилось в этом доме. Но судя по твоему письму…

«Опять это проклятое письмо!»

— Я часто вру, — натянуто сказала Гилли.

— А! — женщина быстро взглянула на нее и снова отвернулась к ветровому стеклу. Она была такая маленькая, казалось, чуть выше баранки руля. Гилли увидела, как маленькие руки вцепились в него.

— А я надеялась, ты так обрадуешься, что я забираю тебя. Жаль…

«Если тебе жаль, разверни эту старую рухлядь и отвези меня обратно».

Но женщина, конечно, этого не сделала.

Дом стоял на окраине поселка. Был он немного больше, чуть старее и заметно чище дома Троттер. Никаких лошадей для Уильяма Эрнеста. Честно говоря, она на это и не надеялась.

— Может, ты хочешь жить в комнате Кортни?

— Все равно. — Но, подойдя к открытой двери, Гилли отшатнулась. В комнате все вокруг было розовым. На кровати под балдахином расставлено множество кукол и игрушечных зверей. Она не могла заставить себя переступить порог этой комнаты.

— Не смущайся, дорогая, дом у нас просторный. Можешь выбирать.

Больше всего ей понравилась комната с койкой под коричневым вельветовым покрывалом, с моделями самолетов, свисавшими с потолка на тонкой проволоке. В металлической корзинке для мусора валялись перчатки для баскетбола и бейсбола; в бейсбольной перчатке был зажат грязный искореженный мяч. Не дожидаясь вопроса, бабушка тихо сказала, что это комната Чедвелла, старшего брата Кортни, летчика, погибшего в дымящихся джунглях Вьетнама. Но, несмотря на это, в комнате Чедвелла было меньше привидений, чем в комнате его сестры.

— Хочешь, я помогу тебе распаковаться?

«Не нужна мне ничья помощь!» — мысленно завопила Гилли. Но ради Троттер она сказала:

— Я справлюсь сама.

Они завтракали в столовой — серебряные приборы с монограммами, сервиз с позолотой, кружевные салфетки.

Хозяйка заметила, что Гилли рассматривает, как накрыт стол.

— Надеюсь, ты не против, если мы немного отпразднуем твой приезд, — сказала она, как бы оправдываясь. — С тех пор как я осталась одна, я обычно обедаю на кухне.

Слово «одна» застряло у Гилли в голове. Она-то знала, что это такое. Но только в Томпсон-Парке она поняла, что значит найти людей и потом потерять их. Она смотрела на застенчиво улыбающуюся женщину, которая потеряла мужа, сына, дочь. Это и есть одиночество.

Во время еды женщина неожиданно разговорилась, будто преодолела робость или заставила себя сделать это.

— Наверно, глупо просить человека рассказать о себе, но мне хотелось, чтоб ты рассказала. Хочу поближе узнать тебя.

«Разве так узнают человека? Неужели ты не понимаешь? Разговор мало чем поможет, надо жить вместе, одной жизнью, общим горем и радостью. Скоро ты узнаешь меня. Узнаешь только то, что я захочу».

— Мисс Эллис говорит, ты очень способная.

— Может быть.

— Ты сразу пойдешь в школу или хочешь сначала как следует устроиться?

— Не знаю. Все равно.

— Боюсь, тебе будет скучно сидеть со мной целый день. Тебе надо подружиться со своими сверстниками. Поблизости здесь наверняка живут хорошие девочки.

"Среди моих друзей никогда не было «хороших девочек».

— Ты чем увлекаешься?

«Да заткнись ты, сделай милость. Твоя доброта доконает меня».

— Не знаю. Чем угодно.

— Если любишь читать, у меня сохранились книги Чедвелла и Кортни. В сарае, кажется, стоит велосипед. Поглядеть, можно ли еще на нем кататься? Хочешь велосипед? Если захочешь, мы найдем деньги и купим тебе новый.

«Да замолчи же ты наконец. Тошнит».

После обеда они перемыли посуду. Гилли вытирала ее, а бабушка продолжала задавать свои бесконечные вопросы. Казалось, не обязательно было отвечать ей. Она продолжала спрашивать, не дожидаясь ответов. Что случилось с этой тихой маленькой леди? Будто кто-то открыл давно бездействующий кран. Надо придумать, как закрыть его. Гилли громко зевнула и потянулась.

— Ты устала, дорогая?

Гилли кивнула.

— В последние дни я не высыпалась. Почти все время на ногах — все болели.

— Прости, дорогая, тебе бы надо отдохнуть, а я так разболталась.

— Не беспокойтесь, все в порядке. Но, если вы не против, я пойду наверх и лягу.

— Конечно, дорогая. Я и сама иногда люблю немного полежать днем.

В тишине комнаты Чедвелла Гилли лежала на койке и смотрела в окно на голубой простор неба. Стоило приподняться — и за окном появлялись поля, убегающие вдаль за холмы, а за холмами — горы, темные, могучие. Она почувствовала облегчение. Интересно, скучал ли Чедвелл по этим родным краям, когда сбрасывал бомбы в джунглях? Почему надо было оставить мирную жизнь и отправиться на войну? Может, его заставили? Может, у него не было выбора? Но ведь у Кортни был выбор. Почему же она ушла? Мать не бросают только потому, что она болтает без умолку. Почему Кортни ушла и даже не оглянулась — и вот только теперь?..

И все-таки она немного беспокоилась обо мне. Написала своей матери, чтобы та приехала и забрала меня. Разве это не значит, что я ей не безразлична?

Гилли поднялась с койки и вынула из-под маек фотографию Кортни.

Что за бред! Теперь она в доме Кортни. Нечего прятать ее в ящике. Она поставила фотографию на комод возле лампы. Может, бабушка позволит купить для нее рамку? Гилли села на койке и посмотрела на снимок. Прелестная улыбающаяся Кортни с безукоризненными зубами и прекрасными волосами.

Но что-то было не так. Лицо Кортни было чужим в этом доме, как и во всех других домах. О, Кортни, почему ты ушла и бросила свою мать? Почему ушла и бросила меня? Гилли вскочила и снова запихнула фотографию под майки, лицом вниз.

ОНА ПОЯВИТСЯ КАК КОРОЛЕВА

(Когда она приедет)

Ее мать на самом деле должна была приехать. Во всяком случае, Нонни, которая говорила с ней по телефону, когда Гилли была в школе, верила в это. Она должна была прилететь в аэропорт Даллас двадцать третьего декабря в 11 утра. Ждать еще целую неделю. Гилли казалось, она умрет от нетерпения. Чтоб немного отвлечься, она стала помогать Нонни убирать в доме.

Нонни оказалась совсем неплохой. Она все еще могла заговорить Гилли до полусмерти, но она хотела ей добра. И всякий раз, когда у Гилли лопалось терпение, она вспоминала, как Нонни впервые привела ее в джексоновскую начальную школу.

Они вошли в кабинет директора, и Нонни сказала:

— Маргарет, я привела к тебе мою внучку, Галадриэль Хопкинс.

Директриса подняла брови. Наверно, они были знакомы с Нонни много лет, но она впервые услышала от нее о внучке.

— Твою внучку? — переспросила она, разглядывая новую кофту и новый сарафан Гилли, — ты говоришь, Хопкинс?

Но она имела дело со старой Нонни. Бабуля и глазом не моргнула.

— Вот именно, Хопкинс. Дочь Кортни.

— Понятно, — сказала директриса, и в ее ханжеской башке завертелись какие-то колесики. — Будем знать. Хопкинс. А как пишется ее имя, — она подчеркнула слово «имя». Но бабушка и бровью не повела.

Она продиктовала по буквам имя «Галадриэль», терпеливо, каждую букву отдельно, как Гилли сделала бы это для Уильяма Эрнеста.

— Ее школьные документы тебе перешлют. Она училась в Мэриленде.

— В Мэриленде? — переспросила директриса тем же тоном.

Эта сцена с вариациями первое время повторялась в школе не раз.

— Хопкинс? — спрашивали они. — Галадриэль? Как пишется это имя? Говорите, училась в Мэриленде?

Гилли давно научилась смотреть свысока на все эти насмешки, но такая вот Нонни вряд ли могла пропускать их мимо ушей. Однако держалась она молодцом, и в конце концов все эти выпады прекратились, по крайней мере, люди перестали усмехаться прямо ей в лицо. Нонни оказалась крепче, чем можно было подумать.

Но теперь приезжает Кортни, и все будет нормально.

— Глупо волноваться, — сказала Нонни. — Ведь Кортни — моя родная дочь. Наверно, все потому, что прошло так много времени. И тогда она почти не разговаривала ни с отцом, ни со мной. Что мы скажем друг другу?

«Ох, Нонни. Если бы я знала, что говорят друг другу дочь и мать, неужели я бы тебе не сказала. Но откуда же мне знать?»

— Она подумает, что я совсем состарилась. Когда она уезжала, волосы у меня были еще совсем темные.

— Правда? — Гилли попыталась представить волосы Кортни на голове у Нонни. Невероятно.

— А может, мне покраситься. Не глупо?

— Покраситься?

— Да. Немного убрать седину.

Нонни с крашеной головой.

— А почему бы и нет?

— Давай так и сделаем.

И пока Нонни красила голову и делала прическу, Гилли подстриглась.

— Тебе очень идет эта стрижка, дорогая.

Нонни была сама на себя не похожа, но ведь Гилли никогда не видела ее с темными волосами. Может, Кортни будет в восторге?

— Вам тоже очень к лицу такая прическа, — соврала она.

Денег у них было не в обрез, как у Троттер, но и не так много, как она пыталась представить в письмах к Уильяму Эрнесту. И несмотря на это, Нонни, кажется, решила устроить Кортни королевский прием. Они купили елку до самого потолка — пришлось даже нанимать соседского мальчишку, чтобы тот вытащил елку из машины и помог поставить в гостиной.

У каждого украшения была своя семейная история, и Гилли вполуха слушала рассказы Нонни о каждой елочной игрушке. Слишком она была взволнованна и никак не могла как следует сосредоточиться, но до нее дошло, что кривобокую картонную звезду соорудил сам Чедвелл, когда ему было шесть лет. Почти вся позолота с нее давным-давно облупилась. Был среди украшений и тряпичный снеговик, которого своими руками смастерила Кортни. Он посерел и расползался по швам. Было и множество разорванных бумажных цепей.

— Вы в самом деле собираетесь повесить их на елку? — спросила Гилли у Нонни.

— Конечно, на елке обязательно должны быть цепи. Мы всегда их вешали.

Тогда Гилли старательно подклеила обрывки цепей и повесила их на елку. Смотреть противно — старое рванье. Но потом, когда она опутала елку нитями серебряного дождя — извела целых три коробки, — елка покрылась словно серебряной вуалью. В темной комнате, где освещена была только елка, она смотрелась совсем неплохо. Пусть не как в витрине большого универсального магазина, но совсем неплохо.

Нонни то снимала, то надевала очки — старалась получше разглядеть елку, наконец, махнула на очки рукой, и они повисли на шнурке у нее на шее, а сама захлопала в ладоши, совсем как девочка.

— В жизни у нас не было такой замечательной елки, — сказала она.

«И у меня не было», — подумала Гилли.

«Бабах! — Вот что она думает. — Знай наших!»

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Самолет опаздывал. Казалось, все, чего ждешь с таким нетерпением, всегда приходит с опозданием. От волнения и беспокойства у нее переворачивалось все внутри. В огромном прохладном зале ожидания ей было жарко, взмокла под мышками ее новая кофта. Как бы не испортилась…

И вдруг, когда она почти уже и не глядела в ту сторону, дверь распахнулась и в зал повалил народ — разного цвета кожи, разного роста, и все куда-то спешили. Высматривали родных, друзей и, увидав их, с радостными криками бросались друг к другу в объятия. Усталые, капризные младенцы, дети, повисшие на своих матерях. Деловые люди, головы опущены, размахивают кожаными «дипломатами». Дедушки и бабушки с полными сумками рождественских подарков. Но Кортни нет и в помине.

Гилли оцепенела. Значит, все вранье. Кортни никогда не приедет. Дверь перед ее глазами расплывалась. Бежать куда угодно. Только бы не разреветься при всех в этом дурацком аэропорту. И вдруг она услышала дрожащий голос Нонни:

— Кортни!

— Привет, Нонни!

Да какая же это Кортни? Не может быть. Кортни — высокая, изящная, ослепительная. А эта женщина не выше Нонни и такая же полная, сразу видно, хотя пелерина и скрывала ее фигуру. Волосы длинные, тусклые, неухоженные, как у Агнес Стоукс, которую всегда хотелось отмыть. Увядший цветок. Гилли сразу же отогнала от себя эту горькую мысль.

Нонни попыталась неуклюже обнять дочь, но мешала висевшая на плече Кортни большая вышитая сумка.

— А это Галадриэль.

На миг лицо Кортни осветила улыбка, которую так боготворила Гилли. Зубы были безукоризненные. Да, это она, Кортни Рутерфорд Хопкинс. Никаких сомнений.

— Привет.

Слова застревали в горле. Она не знала, что делать. Поцеловать Кортни или еще что-нибудь.

Но тут Кортни сама обняла ее. Огромная сумка надавила ей на грудь и на живот.

— Да она почти с меня ростом, — бросила Кортни через плечо, обращаясь к Нонни, как будто Гилли здесь и не было.

— Она прекрасная девочка, — сказала Нонни.

— Ну, конечно, — Кортни отступила и улыбнулась своей обворожительной улыбкой. — Это же моя дочь, правда?

В ответ Нонни улыбнулась, но не так ослепительно.

— Может, надо получить твой багаж?

— Багаж весь при мне, — сказала Кортни и похлопала по своей сумке. — Вот он.

У Нонни был такой вид, будто ее ударили по лицу.

— Но… — начала она.

— Сколько одежды может понадобиться человеку на два дня?

На два дня? Значит, Кортни все-таки приехала за ней.

— Я же сказала тебе, что приеду на Рождество, посмотрю на ребенка.

— Но когда я посылала тебе деньги…

Лицо Кортни стало жестким, между бровями прорезались морщины.

— Послушай, я же приехала… Верно? Перестань пилить меня, я же только что с самолета. Господи, прошло уже тринадцать лет, а ты все еще хочешь командовать мной. — Она перекинула сумку назад. — Пошли отсюда.

Нонни с болью посмотрела на Гилли.

— Кортни…

Значит, она приехала не по своей воле. Приехала потому, что Нонни заплатила ей. Она и не собиралась оставаться здесь и не думает забрать Гилли с собой. «Я всегда буду любить тебя», — вранье. Всю свою жизнь Гилли погубила из-за этого поганого вранья.

— Мне нужно в уборную, — сказала Гилли, обращаясь к Нонни. Она молила судьбу, чтобы никто не увязался за ней. Потому что она хотела сначала, чтобы ее стошнило, а потом бежать куда глаза глядят.

Но ее не вырвало. Когда она опускала монеты в телефон-автомат возле туалета и набирала номер, ее все еще мутило. Раздалось четыре длинных гудка.

— Алло!

— Троттер, это я, Гилли!

«Боже, помоги мне не разреветься».

— Гилли, детка, ты откуда?

— Ниоткуда. Не все ли равно. Я еду домой.

Она слышала тяжелое дыхание Троттер на другом конце провода.

— Что случилось, детка? Мама не приехала?

— Нет, приехала.

— Бедная ты моя крошка.

Гилли расплакалась. Не могла она больше сдерживаться.

— Троттер, ничего не вышло… Ничего не получилось, как я хотела.

— Что значит «как я хотела»? Жизнь, она не такая, как хочешь. Жизнь, она трудная.

— Но я думала, когда приедет мама…

— Дорогая моя детка, неужели тебе никто не говорил? Я думала, ты сама это поняла.

— Что «это»?

— А то, что все это вранье — про счастливые концы. В этом мире конец один — смерть. Хорошо это, плохо ли — судить не нам. А только ты ведь помирать не собираешься, верно?

— Троттер, я не про смерть говорю. Я домой еду, вот я про что.

Но Троттер, кажется, пропускала мимо ушей ее слова.

— Бывает, в жизни все получается легко, и тогда говоришь: «Слава Богу, все кончилось как надо. Так и должно быть». Будто жизнь — праздник.

— Троттер…

— А все одно, детка, много есть в жизни хорошего. Вот ведь приехала ты к нам осенью. Очень нам повезло — и мне, и Уильяму Эрнесту. Но нельзя ждать от жизни одного хорошего. Не бывает так. Никто тебе ничего не должен.

— Но если жизнь такая плохая, почему же ты такая счастливая?

— Разве я сказала «плохая»? Я сказала «трудная». Когда хорошо сделаешь трудное дело, вот тогда и радуешься.

— Троттер, перестань читать мне проповедь. Я хочу домой.

— Но ты уже дома, детка. Твоя бабушка — это твой дом.

— Я хочу жить с тобой, с Уильямом Эрнестом и с мистером Рэндолфом.

— И оставить бабушку совсем одну? Неужели ты так можешь?

— Катись к чертям, Троттер, не делай из меня вонючую христианку.

— Ничего я не собираюсь из тебя делать. — На другом конце провода стало тихо. — И я, и Уильям Эрнест, и мистер Рэндолф, мы любим тебя такую, какая ты есть.

— Убирайся к чертям, Троттер, — мягко сказала Гилли.

Вздох.

— Не знаю. У меня другие планы, детка. Скоро я надеюсь надолго переселиться в другое место.

— Троттер… — Гилли старалась сдерживаться, чтобы голос не выдал ее. — Я люблю тебя.

— Знаю, детка. Я тоже тебя люблю.

Гилли осторожно повесила трубку и пошла в туалет. Высморкалась в бумажное полотенце и умыла лицо.

Когда Гилли вернулась к нетерпеливой Кортни и сраженной горем Нонни, она уже овладела собой.

— Простите, что я так задержала вас, — сказала она. — Теперь я готова вернуться домой.

Пусть не в «ореоле славы», но Троттер может ею гордиться.