"Ба-рум, ба-рум, ба-рум, ба-ри-пи-ти, ба-ри-пи-ти, ба-ри-пи-ти". Так. Отец заводит пикап. Вот уже вроде уехал. Теперь можно вставать. Джесс выскользнул из постели прямо в комбинезон. Рубашку он презрел — едва начав бегать, он распарится, как шкварки на сковородке, даже если утро будет прохладным; презрел и обувь, потому что подошвы ног стали твёрдые, как ношеные кеды.
      — Куда ты, Джесс? — Мэй Белл приподнялась спросонья на двуспальной кровати, где спала вместе с Джойс Энн.
      — Ш-ш-ш-ш, — он поднял палец к губам. Стены были тонкие. Мать будет злиться, как увязшая в меду муха, если они разбудят её в такое время.
      Он потрепал Мэй Белл по головке и подтянул сползшее одеяло к её маленькому подбородку.
      — Я только на коровий выгон, — шепнул он.
      Мэй Белл улыбнулась и зарылась под одеяло.
      — Бегать будешь?
      — Может быть.
      Само собой, он будет бегать. Всё лето, каждый день, он вставал спозаранку именно для того, чтобы бегать. Он рассчитал, что если упорно тренироваться, — а Бог свидетель, что он тренируется! — можно уже в начале учебного года бегать быстрее всех в классе. Он просто обязан стать самым быстрым — не просто быстрым и не "очень-очень", а первым, лучшим из лучших.
      Он на цыпочках вышел из дома. Половицы рассохлись и хрипловато взвизгивали, едва поставишь ногу, но Джесс обнаружил, что, если ходить на цыпочках, они только стонут, и обычно выходил во двор, не разбудив ни матери, ни Элли с Брендой, ни Джойс Энн. Мэй Белл — другое дело. Ей шёл седьмой год, и она его боготворила, а это иногда и неплохо. Когда ты — единственный мальчишка среди четырёх девчонок и две старших тебя запрезирали с тех пор, как ты не разрешаешь себя наряжать и катать в ржавой кукольной коляске, а самая маленькая плачет, чуть на неё зыркнешь, приятно сознавать, что кто-то тебя боготворит. Но иногда — и неловко.
      Он припустил рысцой через двор. Изо рта выходили облачка пара, для августа было прохладно. Правда, ещё рано. К полудню, когда он потребуется маме по хозяйству, будет ничего.
      Мисс Бесси сонно пялилась на то, как он перебирается через кучу мусора, прыгает через изгородь и выбегает на выгон. "Му-у-у", — сказала она, сонными карими глазищами напоминая Мэй Белл.
      — Привет, Мисс Бесси, — успокоил её Джесс. — Спи, чего встала.
      Мисс Бесси передвинулась туда, где трава свежее, — почти всё поле было бурым и сухим — и выщипнула клок травы.
      — Молодец. Ты знай себе завтракай. На меня не гляди.
      Джес всегда начинал с северо-западного угла, принимая низкий старт, как бегуны, которых он видел по каналу "Широкий мир спорта".
      — Марш, — сказал он и сорвался в полёт вокруг коровьего выгона. Мисс Бесси перешла к центру, следя за ним вялым взором и неторопливо жуя. Даже для коровы она не казалась сообразительной, но посторониться с дороги ума у неё хватало.
      Соломенно-жёлтая шляпа больно билась об лоб, руки и ноги летели кто куда. Он никогда не брал уроков бега, но для десяти лет был долговяз, и упорства ему хватало.
      А вот начальной школе в Ларк Крик не хватало почти всего, особенно спортивной амуниции, так что все мячи на большой перемене доставались старшим классам. Даже если пятиклассник появлялся с мячом, можно было поспорить, что через полчаса тот окажется у шестиклассника или семиклассника. На сухом центре верхнего поля старшие мальчики всегда играли в мяч, а девочки занимали небольшой сектор для классиков, скакалок и светской болтовни. Так что ребятам из младших классов оставалось только бегать. Они выстраивались в ряд на дальнем конце нижнего поля, а там или одна грязь, или глубокие твёрдые выбоины. Эрли Уотсон, который бегал плохо, но орал хорошо, командовал: "Марш!", и все пускались наперегонки до черты, протоптанной ими же на другом конце.
      В прошлом году Джесс однажды выиграл — не только первый забег, но и всё соревнование. Всего однажды. Но во рту у него остался привкус победы. С того самого дня, когда он пошёл в первый класс, он всегда был "этим психом, который вечно выкомаривается". Но вот — это случилось двадцать второго апреля, в понедельник, — он их всех опередил, хотя красная глина проникала в его дырявые кроссовки.
      Весь остаток дня и назавтра до самого обеда он был "самым быстрым мальчиком в третьем, четвёртом и пятом классах", а учился всего в четвёртом. Во вторник опять, как всегда, выиграл Уэйн Петтис. Но в этом году тот перейдёт в шестой. До самого Рождества он будет играть в футбол, а потом, до июня — в бейсбол с большими мальчиками. Так что шанс опять есть, и Мисс Бесси подтвердит, что в этом году победит Джесси Оливер Эронс.
      Джесс сильнее сжал кулаки и, наклонив голову, нацелился на дальнюю изгородь. Он уже слышал, как третьеклассники криками подбадривают его. Они будут лебезить перед ним, как перед рок-звездой, а Мэй Белл лопнет от гордости. Самый быстрый, самый лучший — её брат. Первоклашкам будет о чём подумать.
      Даже отец будет им гордиться. Джесс вписался в поворот. Ему пришлось снизить темп, но он ещё немного пробежал по инерции, так накапливают силы. Мэй Белл скажет отцу, и никто вякнуть не посмеет, что это он сам нахвастался. Может быть, отец будет так горд сыном, что забудет, как устал после долгой дороги в Вашингтон и обратно, как целый день вкалывал. Он опустится прямо на пол, и они будут бороться, как раньше. Ей-богу, старик удивится, каким сильным стал сын за последние года два.
      Тело молило остановиться, но Джесс понукал его. Он должен показать своей слабой дыхалке, кто из них хозяин.
      — Джесс! — это из-за мусорной кучи завопила Мэй Белл. — Мама говорит, иди покушай. Подоить сможешь позже.
      А, чёрт! Выходит, он забегался. Теперь все узнают, что он уходил, и примутся его отчитывать.
      — Иду! — Он на бегу развернулся и взял курс на мусорную кучу. Не сбиваясь с ритма, он перепрыгнул изгородь, перемахнул через кучу, отвесил Мэй Белл подзатыльник ("У-у-у-у-у-у!") и припустил к дому.
      — Да-а-а уж, погляди-ка на этого олимпийца, — сказала Элли, ставя на стол две чашки с таким стуком, что выплеснула крепкий чёрный кофе. — Вспотел, как мул колченогий.
      Джесс откинул с лица волосы и плюхнулся на деревянную скамейку. Он вывалил в свою чашку две ложки сахара и отхлебнул, чтобы не ошпарить рот.
      — О-о-о-о, мамочки, а воняет-то как! — Бренда зажала нос изящно изогнутым мизинчиком и большим пальцем. — Загони его помыться.
      — Иди сюда, к мойке, и хорошенько вымойся, — сказала мать, не поднимая глаз от плиты. — Давай, шевелись. Овсянка подгорает.
      — Мамуль! — захныкала Бренда. — Не на-адо!
      Боже мой, как он устал. Буквально все мускулы ныли.
      — Ты слышал, что мама сказала? — завопила Элли у него за спиной.
      — Мамуль, я не могу-у! — ныла Бренда. — Скажи ему, чтобы он сюда не садился.
      Джесс лёг щекой на нетёсаное дерево столешницы.
      — Джесс-си-и! — Теперь уже мать смотрела на него. — И рубашку надень.
      — Да, ма, — он поплёлся к мойке. Вода, которой он побрызгал подмышки и лицо, кололась, как лёд. По горячей коже поползли мурашки.
      Мэй Белл стояла у кухонной двери и глядела на него.
      — Подай-ка мне футболку, Мэй Белл.
      Вроде бы она изготовилась сказать "Фиг тебе", но проговорила: "По голове бить не надо", и покорно пошла за футболкой. Добрая старая Мэй Белл. Джойс Энн до сих пор бы вопила от такого лёгкого тычка. От этих малявок одно горе.
      — У меня сегодня утром забот полон рот, — объявила мать, когда они съели овсянку с мясной подливкой. Его мать была родом из Джорджии и готовила так, как там принято.
      — Ой, мамуленька! — хором запищали Элли с Брендой. Эти девчонки умели отлынивать от работы быстрее, чем кузнечик проскочит между пальцами.
      — Мамуль, ты обещала, что разрешишь нам съездить в Миллсбург за школьными покупками.
      — Да у вас денег нет!
      — Мамуль! Мы только посмотреть. — (Ой, Господи, только бы Бренда перестала так скулить!) — А как же Рождество? Ты же не хочешь, чтобы мы остались без никаких развлечений!
      — Совсем без развлечений, — поправила её Элли.
      — Ох, заткнись ты!
      На Элли это не подействовало.
      — Мисс Тиммонс за нами заедет. Я сказала Лолли, что ты не против. Теперь мне что ж, звонить ей, что ты передумала?!
      — Ну ладно. Но у меня для вас нет никаких денег.
      "Совсем нет денег", — прошептал кто-то в голове у Джесса.
      — Я знаю, мамуленька. Мы только возьмём ту пятёрку, которую нам обещал папа.
      — Какую ещё пятёрку?!
      — Ой, мамуль, ты же помнишь! — голос у Элли был слаще батончика "Марс". — Папа на прошлой неделе говорил, что девочкам надо что-то купить для школы.
      — А ну вас, берите, — сердито сказала мать, достала с полки над плитой старый виниловый бумажник и отсчитала пять сморщенных бумажек.
      — Маму-уль! — опять завелась Бренда. — А можно ещё один? Чтобы у каждой было по три?
      — Нет!
      — За два пятьдесят ничего не купишь. Одну пачечку тетрадок, которые пойдут на...
      — Нет!
      Элли шумно встала и начала убирать со стола.
      — Твоя очередь мыть посуду, Бренда, — громко сказала она.
      — О-о-о-о!
      Элли огрела сестру ложкой. Джесс перехватил её взгляд. Бренда перестала выть полунакрашенным ртом. Она была глупее Элли, но всё-таки знала, что маминым терпением злоупотреблять не стоит.
      Значит, мыть посуду опять придётся ему. Мать никогда не заставляла работать малявок, хотя если исхитриться, можно перевалить что-то на Мэй. Он снова привалился щекой к столу. Утренний бег доконал его. Каким-то вторым слухом он слышал рёв старого бьюика ("Маслица требует", — сказал бы отец) и весёлое жужжание по ту сторону двери. Это Элли с Брендой болтали с семью Тиммонсами.
      — Ладно, Джесс. Встань, не ленись. У Мисс Бесси вымя, наверное, уже землю скребёт. А тебе ещё собирать бобы.
      "Не ленись"! Это он-то ленится? Он позволил своей голове ещё минутку полежать мёртвым грузом.
      — Джес-с-си-и!
      — Да, мам. Иду, иду.
 
      Именно Мэй Белл пришла к нему на бобовую грядку сообщить, что в бывший дом Перкинсов на соседней ферме вселяются какие-то люди. Да, у самой двери там стоял контейнер, из этих двойных, огромных. У новых жильцов вещей хватает! Но долго они не задержатся. Перкинсов дом — один из тех старых, ветхих деревенских домов, в которые въезжают, когда некуда деться, и выселяются поскорее. Позже он думал, как странно получилось, что это было важнейшее событие в его жизни, а он на него чихать хотел, будто ничего не произошло.
      Вокруг его потного лица и потных плеч вились мухи. Он кидал бобы в корзину и молотил их обеими руками. "Кинь мне футболку, Мэй Белл". Мухи — это тебе не какой-то контейнер.
      Мэй Белл поскакала в конец грядки, подобрала его футболку с того места, куда он её положил, и вернулась, держа её вытянутой рукой.
      — О-о-о-о, как воняет! — сказала она Брендиным голосом.
      — Да заткнись ты, — сказал он и вырвал у неё футболку.

      Элли с Брендой к семи не вернулись. Джесс управился с бобами и помогал матери их консервировать. Она никогда этим не занималась, кроме тех случаев, когда от жары совсем уж нельзя было стряпать. Настроение у неё, само собой, было жуткое, она весь день орала на Джесса и так устала, что не могла даже приготовить ужин.
      Джесс смастерил себе и младшим сестрам сэндвичи с кокосовым маслом, и, поскольку на кухне было всё ещё жарко и она до тошноты пропахла бобами, они втроём пошли есть во двор.
      Контейнер всё ещё стоял у дома Перкинсов, но вокруг никого не было видно, и Джесс решил, что разгрузку кончили.
      — Надеюсь, у них есть такая девочка, как я, — сказала Мэй Белл. — А то мне играть не с кем.
      — А Джойс Энн?
      — Ну, прям! Она малявка, вот она кто.
      У Джойс Энн задрожали губы. Потом её коротенькое тельце дёрнулось, и она истошно заорала.
      — Кто там дразнит ребёнка? — взвыла мать из-за двери.
      Джесс тяжело вздохнул и сунул свой последний сэндвич прямо в раскрытый рот Джойс Энн. Она широко раскрыла глаза, но рот закрыла, чтобы не потерять неожиданный дар. Может, теперь он получит хотя бы минуту покоя.
      Он вошёл в дом, прикрыв за собой дверь, и проскользнул за спиной матери, которая покачивалась в качалке перед телевизором. В комнате, которую Джесс делил с младшими, он порылся под матрасом и вытащил блокнот и карандаши. Потом лёг на живот и стал рисовать.
      Рисовал он так, как иные пьют. Рисунок начинался в мозгу и впитывался в усталое, напряжённое тело. Ох, как он любил рисовать! Чаще всего — животных, и не просто животных — например, Мисс Бесси, — а дурацких каких-то, ненормальных. Почему-то ему нравилось ставить своих зверей в немыслимые ситуации. Вот гиппопотам только что сорвался со скалы и летит кувырком — это можно понять по клубящимся линиям — прямо в море, из которого торчат пучеглазые, удивлённые рыбы. Над гиппопотамом — не над головой, она внизу, над задницей — плавает пузырь, а на нём написано: "Ой, я очки забыл!"
      Джесс заулыбался. Если он решит показать это Мэй Белл, придётся объяснить, в чём шутка, но уж тогда она будет ржать, как публика в телешоу.
      Он бы не прочь показать рисунки отцу, но вряд ли осмелится. Ещё в первом классе он сказал, что когда вырастет, будет художником. Ему казалось, что отец обрадуется, ан нет — он удивился. "Чему вас только учат в этой школе! Старые метёлки делают из моего сына какого-то..." Он не сказал, кого именно, но Джесс понял, о чём речь. Это и через четыре года не забудешь.
      А хуже всего, что его рисунки не нравились учителям. Застукав его за "этой мазнёй" , они начинали вопить, что он зря расходует время, бумагу, талант. Вопили все, кроме учительницы музыки, мисс Эдмундс. Только ей он осмеливался что-то показать, хотя она преподавала в школе всего год и только по пятницам.
      Мисс Эдмундс была одной из его тайн. Он был в неё влюблён. Не так глупо, как Элли с Брендой, когда хихикают по телефону или долго молчат в трубку, а по-настоящему, слишком глубоко, чтобы об этом говорить и даже думать. У неё длинные чёрные волосы и синие-синие глаза. На гитаре она играет, как самая настоящая рок-звезда, а голос у неё мягкий, нежный, просто дух захватывает. Ой, Господи, какая красивая! И хорошо к нему относится.
      Однажды прошлой зимой он показал ей один рисунок. Сунул в руку после уроков и убежал. В следующую пятницу она попросила его остаться на минутку, а потом сказала, что у него "недюжинный талант", и понадеялась, что он его не растратит. Это значило, подумал Джесс, что она считает его просто замечательным. Нет, не из тех, кого хвалят в школе или дома, а другим, особенным. Эти мысли он спрятал глубоко внутри, словно пиратское сокровище. Он был богат, очень богат, но пока никому не дано знать об этом, кроме той, кто, как и он, вне закона — Джулии Эдмундс.
      — Она что, хиппи? — сказала мать, когда Бренда, в прошлом году ещё семиклассница, описала ей мисс Эдмундс.
      Может, и хиппи, кто её знает, но Джесс видел в ней прекрасное дикое создание, запертое на время в ржавой и грязной клетке школы — возможно, по ошибке, — и надеялся, даже молился, чтобы она оттуда не улетела. Он умудрялся вытерпеть целую школьную неделю ради получаса в пятницу, после обеда, когда они усаживались на потёртый соломенный мат, покрывавший пол в учительской (больше негде было разместить инструменты), и пели всякие песни — "О, мой воздушный шарик!", "Эта страна — твоя страна", "Я — это я, а ты — это ты", "Только ветер знает ответ" и, по настоянию директора мистера Тёрнера, "Боже, благослови Америку".
      Мисс Эдмундс играла на гитаре, а детям разрешала играть на треугольнике, цимбалах, тамбуринах и барабане. Все учителя поголовно ненавидели пятницы, а многие ученики пытались им подражать.
      Но Джесс-то знал, какие они гады. Фыркая "хиппи" и "борец за мир", хотя вьетнамская война давно кончилась и хотеть мира опять хорошо, дети смеялись над ненакрашенными губами мисс Эдмундс и её джинсами. Она, конечно, была единственной учительницей в школе, носившей брюки. В Вашингтоне и его модных пригородах, даже в Миллсбурге это в порядке вещей, но здесь — какие-то задворки моды. Здесь годами не могут принять то, что в любом другом месте, сверившись с ТВ, охотно взяли на вооружение.
      И вот ученики начальной школы просиживали за партами всю пятницу, с трепетом предвкушения слушая радостный шум, доносящийся из учительской, а потом проводили свои полчаса с мисс Эдмундс, очарованные её дикой красотой, заворожённые её пылом, и наконец шли домой, делая вид, что им наплевать на какую-то там хиппушку в обтягивающих джинсах, но без помады.
      Джесс молчал. Защищать мисс Эдмундс от несправедливых и лицемерных нападок не имело смысла. Кроме того, она была выше их глупостей, они её не трогали. Но едва представлялась возможность, он выкрадывал по пятницам несколько минут, чтобы просто постоять рядом с ней и послушать мягкий голос, заверяющий его, что он молодец.
      Мы похожи, говорил себе Джесс, я и мисс Эдмундс, прекрасная Джулия. Слова прокатывались в его сознании, как перезвон гитарных аккордов. "Мы с ней — не отсюда". Она как-то сказала ему: "Ты — как алмаз из поговорки, неотшлифованный алмаз", — и прикоснулась к кончику его носа своим намагниченным пальцем. А на самом деле это она — алмаз, нет, бриллиант на пустыре, среди мусора.
      — Джес-си!
      Он сунул блокнот и карандаши под матрас и лёг ничком. Сердце его колотилось о покрывало.
      В дверях стояла мать.
      — Ты подоил уже?
      Он спрыгнул с кровати:
      — Как раз собираюсь.
      Он пронёсся мимо неё и, прежде чем она успела спросить его, чем он занимался, схватил ведро у мойки, скамеечку у двери и выскочил во двор.
      Со всех трёх этажей старого Перкинсова дома ему подмигивали огни. Стемнело. Вымя у Мисс Бесси набухло, и она нервничала. Надо было подоить её два часа назад. Он сел на скамеечку и стал доить. Внизу, по шоссе, пронёсся случайный грузовик с включёнными фарами. Скоро вернётся и отец, и эти девки, как-то умудрявшиеся развлекаться, оставляя на него с матерью все хлопоты по дому. Интересно, что они накупили. Чего бы он не отдал за новый блокнот настоящей рисовальной бумаги и набор фломастеров! Цвет ложится на лист быстрее, чем ты к нему прикоснёшься. Куда там школьным карандашам, на которые надо нажимать, пока кто-то не скажет: "Ой, сейчас сломаешь!"
      Машина сворачивала к дому. Это Тиммонсы. Девицы опередили отца, вернулись первыми. Джесс слышал их счастливые крики, стук закрываемой дверцы. Для них будет готов ужин, и когда он, Джесс, вернётся с бидоном молока, то увидит, как они резвятся и болтают, а мать даже забыла, что устала и намучилась. Ему одному приходится выдерживать её настроения. Порой он чувствовал себя среди всех этих женщин совсем одиноким — единственный петух, и тот не вынес, а другого ещё не завели. Отца с рассвета до самой ночи нет дома, и никто не знает, как он там. Выходные ничем не лучше. Отец за неделю так уставал, что, если не работал по дому, дремал перед телевизором.
      — Эй, Джесс!
      Это Мэй Белл. Да уж, дитя бессловесное! Подумать, и то не даст.
      — Чего тебе надо?
      Она на глазах уменьшилась вдвое и потупилась.
      — Да так, кое-что сказать.
      — Тебе давно пора быть в постели, — сказал он, злясь на себя за то, что её отшил.
      — Элли с Брендой припёрлись.
      — Вернулись. Приехали.
      Почему он всегда к ней цепляется? Но её новости были слишком хороши, чтобы это заметить.
      — Элли купила себе блузку, через которую всё видно, и мамуля делает ей втык.
      "Неплохо", — подумал он, а вслух сказал:
      — А что тут весёлого?
      "Ба-ри-пи-ти, ба-ри-пи-ти, ба-ри-пи-ти".
      — Папуля! — ликующе воскликнула Мэй Белл и понеслась к шоссе. Джесс глядел, как отец останавливает пикап и наклоняется, чтоб открыть дверцу для Мэй Белл. Он отвернулся. Везёт же людям! Ей можно бегать за отцом, обнимать его, целовать.
      У Джесса просто сердце болело, когда отец поднимал малышню и сажал себе на плечи или, нагнувшись, обнимал их. Ему казалось, что его считают слишком большим с самого рождения.
      Когда бидон наполнился, он похлопал Мисс Бесси по боку, чтобы она ушла. Сунув скамеечку под мышку, он бережно, чтоб не расплескать ни капли, понёс тяжёлый бидон домой.
      — Поздновато подоил корову, сынок? — вот всё, что сказал ему отец за целый вечер.
 
      На следующее утро его не подняли даже звуки разогреваемого пикапа. Не совсем проснувшись, он уже чувствовал, как страшно устал. Мэй Белл, опершись на локоть, подтрунивала над ним из кровати.
      — Ну что, побежишь сегодня? — спросила она.
      — Нет, — ответил он, откинув одеяло. — Полечу.
      Дело в том, что устал он больше, чем обычно. Он представил, что впереди Уэйн Петтис и отстать нельзя. Ноги несли его по неровной почве, он всё сильнее молотил руками по воздуху. "Берегись, Уэйн Петтис, — выдавил он сквозь зубы. — Я тебя достану. Тебе меня не побить".
      — Если ты так боишься коровы, — раздался голос, — почему бы не залезть на изгородь?
      Он застыл в воздухе, как стоп-кадр в телеке, обернулся, едва не потеряв равновесие, чтобы увидеть, кто же говорит. Существо это сидело на изгороди у самого дома Перкинсов и качало голыми загорелыми ногами. У него были короткие волосы. Или у неё? Он бы не смог точно сказать, мальчик это или девочка.
      — Привет, — сказало существо, кивнув головой на дом Перкинсов. — Мы только что сюда въехали.
      Джесс стоял как вкопанный. Существо, соскользнув с изгороди, подошло к нему.
      — Я думаю, мы могли бы дружить, — продолжало оно. — Тут никого больше нету.
      "Девочка", — решил он. Несомненно, девочка, хотя Бог его знает, почему он так решил. Она была примерно его роста — нет, чуть ниже, что он с удовлетворением отметил, когда она подошла.
      — Меня зовут Лесли Бёрк.
      Вот, даже имя — из тех, что годится обоим полам! Но теперь он был уверен в своей догадке.
      — В чём дело?
      — А?
      — Что-то не так?
      — Да. Нет. — Он ткнул большим пальцем в сторону своего дома, потом смахнул со лба волосы. — Меня зовут Джесс Эронс.
      Жаль, эта девчонка не того возраста, что Мэй Белл.
      — Так, так...
      Он кивнул ей.
      — Пока.
      Он свернул к дому. Бегать сегодня не стоит. Лучше подоить Мисс Бесси, и дело с концом.
      — Эй! — Лесли стояла посреди выгона, закинув голову, подбоченясь. — Куда ты?
      — Работать надо, — ответил он через плечо. Когда он вышел снова с бидоном и скамеечкой, её уже не было.

      Больше Джесс не видел Лесли Бёрк, разве что издали, до первого дня учебного года, выпавшего на следующий вторник, когда мистер Тёрнер привёл её к миссис Майерс в пятый класс начальной школы.
      Лесли, как и тогда, была в обрезанных выцветших джинсах и синей майке. На ногах у неё были кеды без носков. Класс чуть не лопнул от удивления. Все были в лёгких воскресных костюмах. Даже Джесс надел единственный пиджак и отутюженную рубашку.
      Её не беспокоило, как это примут. Она стояла перед классом, разинувшим рты, а глаза её говорили: "Ну вот, друзья мои, и я". Миссис Майерс тем временем гадала, куда же всунуть лишнюю парту. Класс был маленький, располагался в полуподвале, и пять рядов по шесть парт заполняли его до отказа.
      — Тридцать одна, — бормотала миссис Майерс, тряся двойным подбородком, — тридцать одна. А во всех других классах не больше двадцати девяти. — Наконец она додумалась поставить парту к боковой стене, спереди.
      — Пока пусть стоит здесь... э-э... Лесли. Этот класс ужасно переполнен, — и она бросила многозначительный взгляд на мистера Тёрнера.
      Лесли тихо ждала, пока семиклассник сходил за лишней партой и поставил её к радиатору, под первым окном. Не поднимая шума, она отодвинула её на несколько дюймов от радиатора и только тогда села. А потом обернулась ещё раз, чтобы поглядеть на новых соучеников.
      Тридцать пар глаз вдруг упёрлись в свои парты. Джесс обвёл указательным пальцем сердце с двумя парами инициалов — БР+СК — пытаясь разгадать, чью парту он унаследовал. Наверное, Салли Кох. Девочки в пятом классе вырезали больше сердечек, чем мальчики. Хотя БР — это, скорее всего, Билли Радд, а все знали, что прошлой весной он отдавал предпочтение Мирне Хаузер. Конечно, эти инициалы могли вырезать раньше, а тогда...
      — Джесси Эронс, Бобби Грегс, раздайте всем учебники арифметики... пожалуйста.
      С последним словом миссис Майерс одарила всех своей знаменитой первосентябрьской улыбкой. В старших классах говорили, что она улыбается только в первый и в последний день учебного года.
      Джесс нехотя поднялся и вышел к доске. Когда он проходил мимо Леслиной парты, она улыбнулась и пошевелила пальцами наподобие волны. Он кивнул. Как-никак, было жаль её. Наверное, очень неловко сидеть впереди всех, когда ты одета иначе, чем другие, да ещё в первый день учебного года, да ещё в новой школе.
      Он стал раздавать книги, как велела миссис Майерс. Когда он проходил мимо, Фалчер схватил его за руку: "Побежишь сегодня?" Джесс кивнул. Гарри хрюкнул. "Он думает, кретин, что сможет меня обскакать! " При этой мысли что-то ёкнуло у Джесса внутри. Он знал, что он в лучшей форме, чем весной. Чёрт с ним, пусть думает, что победит, раз уж Петтис в шестом, а он, Джесс, преподнесёт Фалчеру ма-а-ленький сюрпризец. Чувство было такое, как будто он проглотил стаю кузнечиков. Быстрее бы! Сколько можно ждать?
      Миссис Майерс следила за раздачей учебников с таким видом, словно она — президент Соединённых Штатов, только и занимающийся бессмысленными подписаниями и церемониями. Джесс вдруг догадался, что и ей не меньше их хотелось отсрочить подальше учебный год. Раздав учебники, он достал лист бумаги. Ему хотелось сделать целый альбом рисунков. Надо выдумать главного героя и сочинить про него историю. Попробуем взять всяких животных и придумать им имена. Хороший заголовок-ужеполдела. "Гиппопотам-гипнотизёр"? Ничего, звучит. "Кровавый крокодил"? Ещё лучше. Или так: "Дело дородного дракона". Неплохо.
      — Что ты рисуешь? — Гарри Фалчер наклонился над его партой.
      Джесс прикрыл лист рукой.
      — Ничего.
      — Ну, не будь жилой. Дай глянуть.
      Джесс покачал головой. Гарри попытался оторвать его руку от бумаги.
      — "Дело дородного..." Ну, дай, Джесс! — шептал он. — Я ничего не испорчу, — он нажал Джессу на большой палец.
      Джесс прикрыл лист обеими руками и наступил Фалчеру на ногу.
      — У-яяяя!
      — Мальчики! — с лица миссис Майерс сошла улыбка, напоминавшая пирог с лимонным вареньем.
      — Он наступил мне на ногу.
      — Сядь на своё место, Гарри.
      — Да он же...
      — Сядь! Джесс Эронс, ещё один писк с твоей парты, и ты проведёшь перемену в классе. Переписывая словарь.
      Лицо у Джесса горело от стыда. Рисовальная бумага соскользнула под парту, а он скорбно поник главой. Вот так теперь целый год. Вот так ещё восемь лет. Вряд ли он это выдержит.
 
      Свой ленч дети ели за партами. Графство уже двадцать лет обещало школе столовую, но каждый раз не хватало денег. Джесс так старался не пропустить переменку, что жевал свой сэндвич с колбасой, плотно сжав губы и глядя на сердечко с инициалами. Вокруг него жужжали сплетни. Вообще-то за ленчем разговаривать не разрешалось, но это был первый день, и даже Майерс Драконья Глотка изрыгала меньше пламени, чем обычно.
      — Она простоквашу ест! — через парту от него не покладая языка трудилась Мери Лу Пиплз, занимавшая среди пятиклассников второе место по стервозности.
      — Дура ты, это йогурт! Ты что, телек не смотришь? — возражала Ванда Кэй Мур, сидевшая прямо перед Джессом.
      — Ну!
      Господи, почему они не могут оставить людей в покое? Почему Лесли Бёрк не может лопать то, что ей нравится?
      Он забыл, что старается есть аккуратно, и громко отхлебнул молока. Ванда Мур обернулась, скорчив рожу:
      — Джесси Эронс! Какой отвратительный звук!
      Он тяжело на неё взглянул и отхлебнул ещё раз.
      — И сам от-вра-ти-тель-ный!
      Д-р-р-р-дзинь! Звонок на перемену. Мальчики, громко вопя, кинулись к дверям.
      — Все мальчики немедленно садятся.
      О, Господи!
      — Девочки строятся и идут на игровую площадку. Пропускаем вперёд дам.
      Мальчики затрепетали на краешках парт, как мотыльки, пытающиеся высвободиться из кокона. Неужели она никогда не разрешит им выйти?
      — Хорошо. Теперь, если вы, мальчики... — они не дали ей переменить решение. Она ещё не окончила фразы, а они уже были на полпути к концу поля.
      Пара, прибежавшая первой, чертила носками кроссовок финишную линию. Почва размокла после прошедших дождей, но под засухой позднего лета зачерствела, так что ничего не вышло, черту провели палкой. Пятиклассники, раздувшись от сознания своей значительности, гоняли ребят из четвёртого то туда, то сюда, тогда как малышня пыталась включиться в игру просто так, без спроса.
      — Сколько нас побежит, ребята? — спросил Фалчер.
      — Я! Я! Я! — завопил каждый.
      — Это слишком много. Первые, вторые, третьи классы не бегут, кроме обоих Батчеров и Тимми Воэна. Так что не путайтесь под ногами.
      Младшие классы пригорюнились, но послушно отступили.
      — Так. Остаётся двадцать шесть, двадцать семь — стойте прямо — двадцать восемь. Насчитал двадцать восемь, Грег? — спросил Фалчер у своей тени, Грега Уильямса.
      — Ровно двадцать восемь. Теперь вот что. У нас, как всегда, будут четвертьфиналы. Рассчитайтесь по четыре. Сперва бежит одна четверка, потом — другая...
      — Знаем, знаем! — нетерпеливо орали ребята, перебивая Гарри, возомнившего себя Уэйном Петтисом этого года.
      Джесс попал в четвёртую четвёрку, что ему вполне подходило. Он очень хотел сорваться с места, но неплохо и посмотреть, как берут старт другие. Среди первых, конечно, был Фалчер, он всегда лез вперёд. Джесс ухмыльнулся ему в спину, сунул руки в карманы и пошевелил указательным пальцем в обнаружившейся там дырке.
      Фалчер легко победил в первом забеге, и у него вполне хватало сил на то, чтобы верховодить, готовя второй. Кое-кто из младших отчалил на склон между нижним и верхним полем, чтобы поиграть в "царя горы". Увидев краем глаза, что кто-то по склону спускается, Джесс отвернулся и сделал вид, что слушает визгливые команды Гарри.