Камера-обскура (9)

Весь день от фабрик искусственного удобрения несло чем-то отвратительным и всю ночь хижина была полна комаров, от которых впору было бежать и было это на Восточной отмели в Крисфилде. Будь у нас моторный баркас чтобы переплавлять их через залив мы могли бы возить наши помидоры и маис и ранние персики прямо в Нью-Йорк вместо того чтобы обогащать балтиморских перекупщиков; могли бы завести огородное хозяйство отправлять ранние овощи орошать удобрять обогащать истощенные табаком участки на Северной косе; будь у нас моторный баркас мы могли бы зимой перевозить на нем устриц разводить черепах для продажи.

А на товарных путях я разговорился с молодым парнем немного постарше меня он спал на одной из товарных платформ спал на самом припеке и вокруг стоял запах маисовой соломы и несло гниющей сельдью с фабрик искусственного удобрения. В его курчавых волосах торчали соломинки и в широко раскрытый ворот рубахи видно было до пояса бронзовое от загара тело. Парень был должно быть никчемный но он бродяжничал от самой Миннесоты и направлялся на юг и когда я сказал что впереди Чесапикский залив он нисколько не удивился и сказал Да, тут пожалуй не переплывешь Ну да я наймусь на рыбачье судно.

Большой Билл

Большой Билл Хейвуд

родился в 69-м в меблированных комнатах в Солт-Лейк-Сити.

Он вырос в штате Юта, учился в Офере, горняцком поселке, где в субботу вечером дулись в фаро, и виски лилось на игорные столы, усыпанные новенькими серебряными

долларами.

Когда ему было одиннадцать, мать отдала его на выучку к фермеру, но он сбежал когда фермер отлупил его кнутом. Это была его первая стачка.

Он окривел, стругая рогатку из дуба.

Он служил продавцом на складах, держал фруктовый ларек, работал капельдинером в театре Солт-Лейк-Сити, был рассыльным, коридорным в отеле «Континенталь».

Когда ему было пятнадцать

он отправился на рудники в округе Гумбольдт, Невада,

с ним была прозодежда, фуфайка, синяя блуза, рудничные сапоги, два одеяла, шахматы, перчатки для бокса и здоровенный ломоть сливового пирога, который мать припасла ему на дорогу.

Когда он женился, он отправился в Форт Мак-Дермитт, построенный некогда для зашиты против индейцев, теперь покинутый, потому что нет больше границы;

там жена родила ему первого ребенка без доктора и без повитухи. Билл сам перерезал пуповину, сам зарыл послед;

ребенок выжил. Билл добывал деньги как мог, работая землемером, косцом в Райской долине, объезжая жеребят, колеся по дикой гористой местности.

Они лишились участка, все пошло прахом, жена хворала, надо было содержать детей. Он отправился работать шахтером на серебряные разработки Силвер-Сити.

В Силвер-Сити, Айдахо, он вступил в Западную федерацию горняков и занял там первую выборную должность; он был делегатом от шахтеров Силвер-Сити на съезд ЗФГ, созванный в Солт-Лейк-Сити в 98-м.

С той поры он был организатором, пропагандистом, защитником, нужды шахтеров были его собственными нуждами; он вынес на своих плечах борьбу в Кер-д'Ален, Теллюрайд, Криппл-Крик,

вступил в Социалистическую партию, много писал и выступал по всему Айдахо, штатам Юта, Монтана, Колорадо на собраниях шахтеров, бастовавших за восьмичасовой рабочий день, сносные жизненные условия, долю в богатстве, которое они добывали из толщи холмов.

В Чикаго в январе 1905-го созвана была конференция в том же зале, где двадцать лет назад анархисты устраивали свои митинги.

Уильям Д. Хейвуд был бессменным председателем. Именно на этой конференции составлен был манифест, который положил начало ИРМ.

Когда он вернулся в Денвер он был схвачен и доставлен в Айдахо и судим вместе с Мойером и Петтибоном за убийство овцевода Штойенберга, бывшего губернатора Айдахо, разорванного бомбой в собственном доме.

Когда их оправдали в Бойсе (и защитником был Дэрроу), Большой Билл Хейвуд уже был известен как вождь рабочих от побережья до побережья.

Теперь нужды всех рабочих были его нуждами, он был представителем Запада, пастухов и лесорубов, батраков и шахтеров.

(Паровой бурав оставил без работы тысячи шахтеров; паровой бурав запугал шахтеров Запада.)

ЗФГ становилась консервативной. Хэйвуд работал с ИРМ «строя новое общество в скорлупе старого», в 1908 году вел кампанию за кандидатуру Дебса в президенты. Он принимал участие по всех крупных стачках Востока, где нарастала революционная волна, в Лоренсе, Паттерсоне, в Миннесоте, когда там бастовали металлисты.

Американский экспедиционный корпус отплывал за море спасать займы Моргана, спасать Вильсонову демократию, и они стояли у гробницы Наполеона и грезили об империи, пили коктейли из шампанского в баре «Ритц» и спали на Монмартре с русскими графинями и грезили об империи по всей стране, на всех постах Американского легиона и на всех банкетах бизнесменов; стоило немалых денег заставить орла клекотать;

линчевали пацифистов и германофилов и уоббли и красных и большевиков.

Билл Хейвуд был привлечен по делу Ста одного в Чикаго где судья Лендис царь бейсбола

без лишних формальностей неуместных в этом продажном суде

щедро оделял приговорами к двадцати годам заключения и к штрафу в тридцать тысяч долларов.

После двух лет в Ливенуорсе Большого Билла отпустили на поруки (ему было пятьдесят, грузный надломленный человек) Война кончилась но в Зеркальном зале Версаля они учились строить империю;

суд отказал в пересмотре дела.

Хейвуду предстояло или бежать, нарушив поруки, или возвращаться в тюрьму на двадцать лет.

Он был болен сахарной болезнью, он прожил трудную жизнь; тюрьма сломила его здоровье. В России рабочая республика; он поехал в Россию и несколько лет жил в Москве и умер там и большой остов надломленного грузного тела сожгли и пепел похоронили у Кремлевской стены.

Камера-обскура (10)

Старый майор часто водил меня в Капитолий во время сессий сената и палаты представителей. Он был очень стар. Я никак не мог запомнить сколько ему лет он служил еще в интендантстве армии конфедератов и держал себя с большим достоинством.

Все служители кланялись старому майору кроме рассыльных но они были еще маленькие мальчики немногим старше брата он сам был когда-то рассыльным в сенате и случалось что какой-нибудь депутат или сенатор удостаивал его взглядом полуприщуренных глаз. А вдруг это кто-нибудь из стоящих… и поклонятся или радушно пожмут руку или хотя бы кивнут.

Старый майор всегда был одет в щегольскую визитку и носил баки котлетками тусклым солнечным утром мы медленно шли в Ботанический сад и смотрели на маленькие ярлычки на деревьях и кустарниках и видели как жирные воробьи и скворцы прыгают по тускло-зеленой траве и поднимались по ступеням лестницы и в тусклой полутьме галереи проходили мимо мертвых статуй разной величины и по залу сената тускло-красному и комнате президиума и палате тускло-зеленой и снова по комнатам президиума и по залу Верховного суда, я уже забыл теперь какого цвета Верховный суд и комнаты президиума, и шепот за дверями галереи посетителей и мертвый воздух и голос глухо отдается под стеклянным фонарем потолка и стук пюпитров и длинные коридоры где воздух мертвый и ноги у нас гудят от усталости и я вспоминаю о скворцах на тускло-зеленой траве и о длинных улицах где воздух мертвый и ноги у меня гудят от усталости и ломит переносицу и старики раскланиваются остро поглядывая полуприщуренными глазами.

А вдруг это кто-нибудь из стоящих… и большие сжатые недобрые рты и пыльные фетровые шляпы и запах гардероба и мертвый воздух и любопытно о чем думал старый майор

а я может быть думал о той большой картине в галерее Коркоран на которой много колонн и лестниц и заговорщиков и распростертый тусклый Цезарь в пурпуре ее называли Мертвый Цезарь.

Мак

Только что Мак слез с поезда в Голдфилде, как к нему подошел верзила в хаки и обмотках армейского образца.

— А скажи-ка, браток, по какому ты сюда делу?

— Распространяю книги.

— А можно узнать, какие книги?

— Учебники и другие издания общества «Искатель истины и К°», Чикаго.

Мак выпалил все это одним духом, и на того это, видимо, произвело впечатление.

— Ну значит, все в порядке, — сказал он. — Остановитесь в «Золотом орле»?

Мак кивнул головой.

— Ну так вас подвезет Плегг, вон он стоит у повозки… А мы, знаете, поджидаем проклятых агитаторов, тех, знаете: им работать мука.

У дверей гостиницы «Золотой орел» стояло на посту еще два солдата, низкорослые, бандитоподобные, в надвинутых на глаза шляпах. Когда Мак вошел в бар, все у стойки обернулись и осмотрели его. Он буркнул им: «Добрый вечер, господа», — и подошел к хозяину спра-104 виться о комнате. Предстояло разрешить трудную задачу: у кого, черт возьми, осмелится он спросить, где помешается редакция «Невада уоркмен».

— Да койка, пожалуй, найдется. Коммивояжер?

— Да, — ответил Мак, — по книгам.

У другого конца стойки стоял рослый мужчина с морновыми подусниками и разглагольствовал пьяным хныкающим голосом:

— Дали бы мне волю, я б живо выкурил из города этих паршивцев, в рот им всем дышло. Слишком много путается в это дело проклятых законников. Вышвырнуть вон сукиных детей — и дело с концом. Будут упираться, пристрелить их — вот что я говорю начальнику, но тут сейчас же закопошится все это дерьмо собачье — сукины дети адвокаты и законники со своими судебными приказами, хабеас корпус и бесконечными доводами. Черта ли мне этот хабеас корпус.

Ладно, ладно, Джо, ты так им и скажи, — успокаивал его хозяин.

Мак купил сигару и вышел на улицу с непринужденным видом. Не успел он прикрыть дверь, как пьяный снова заревел:

— Черта ли мне этот хабеас корпус!

Уже почти стемнело. Ледяной ветер гулял по ветхим фанерным постройкам. Ноги вязли в грязи глубоких промоин. Мак обошел несколько кварталов, поглядывая на неосвещенные окна. Он прошел по всему городу — нигде ни следа газетной редакции. Наконец, заметив, что третий раз проходит мимо той же китайской лавчонки, он убавил ходу и в нерешимости остановился на перекрестке.

В конце улицы над городом нависал большой холм, весь изрезанный глубокими складками. На другой стороне улицы какой-то молодой человек, с головой ушедший в поднятый воротник короткого просторного пальто, торчал у потушенной витрины скобяной лавки. Маку он показался надежным малым, и он перешел к

нему на другой тротуар.

— Слушай, друг, не знаешь, где редакция газеты «Невада уоркмен»?

— А на кой те она?

Они поглядели друг другу в глаза.

— Хочу видеть Фреда Хоффа… Я из Сан-Франциско, помогать по печатной части.

— Красная карточка есть?

Мак вытащил членский билет ИРМ.

— Есть и профсоюзный, если надо.

— На кой… Ну это все ладно, но только как же это ты так? Будь я, как говорится, легавым, не миновать бы тебе закона.

— Чтобы пробраться в город, я им наплел, что я коммивояжер по книжной части. Последние деньги Истра тил на сигару, чтобы только держать буржуйский тон.

Парень засмеялся.

— Ну ладно, товарищ. Я тебя проведу.

— Да что у вас тут, военное положение, что ли? — спросил Мак, идя за ним по проулку меж двух заросших лопухом лачуг.

Они согнали к нам в город солдатню со всего штата Невада… Чертовски тебе повезет, если не погонят тебя из города, как говорится, штыком в задницу.

В конце проулка было маленькое, похожее на картонку строение с ярко освещенными окнами. Молодые парни в шахтерских костюмах или комбинезонах заполняли весь конец проулка, сидя на трех выщербленных ступенях.

— Тут что у вас идет, картеж, что ли? — спросил Мак.

— Это редакция «Невада уоркмен»… Слышь, меня зовут Бен Эванс, я тебя сейчас представлю всей братии… Слушай, вы, ребята, это вот товарищ Мак-Крири… Он к нам из Фриско, наладить печатню.

— Действуй, Мак, — сказал детина футов шести росту, с виду лесоруб-швед, и так пожал руку, что у Мака кости затрещали.

Фред Хофф в зеленом козырьке сидел за конторкой, заваленной гранками. Он встал и протянул руку:

— Ну, парень, как раз вовремя. В самое пекло. Они засадили у нас печатника, а надо выпускать вот эту листовку.

Мак снял пальто и пошел знакомиться с типографией. Он возился у наборной кассы, когда к нему вошел Фред Хофф и отвел его в угол:

Видишь, Мак, надо тебе прежде всего объяснить, что здесь у нас происходит… Курьезное, скажу тебе, положение… ЗФГ, как водится, труса празднует. И такая тут заварилась каша. На днях приезжал сюда сам Сэйнт, а этот бездельник Меллени прострелил ему обе руки, и теперь тот отлеживается в госпитале. Для них мы все равно что болячка на шее, потому что мы, понимаешь, внедряем идею революционной солидарности. Мы уже сняли с работы всю ресторанную прислугу и завербовали кое-кого из ребят на рудниках… Так вот теперь АФТ спохватилась, и они снарядили сюда самого прожженного скеба шушукаться с шахтовладельцами в Монтесума-клубе…

— Стой, Фред, не все сразу, — взмолился Мак.

— Ну и на днях у нас маленько постреляли перед баром, за железнодорожной линией, и самому хозяину порядком попало, а двоих ребят засадили за это в тюрьму.

— Да, дела…

— И на той неделе приезжает и выступит у нас Большой Билл Хейвуд… Ну сам видишь, Мак, какие у нас тут дела… Мне вот во что бы то ни стало надо состряпать статью… Ты у нас главный печатник и будешь, как и все мы, получать по семнадцати пятьдесят. Ты, случаем, статей не писал?

— Нет.

— Вот когда приходится жалеть, что не корпел над тетрадями в школе. Черт, кабы мне да складно писать.

— Знаешь что, будет свободная минута, дайка и я размахнусь на статью — а вдруг выйдет.

— Ну что же, Билл — тот нам, наверно, чего-нибудь напишет… Он это умеет…

Маку поставили койку тут же, позади машины. Прошла неделя, прежде чем он смог вырваться в гостиницу за своим чемоданом. Над редакцией и типографией был длинный чердак с временной печкой — там и спало большинство ребят. У кого были одеяла, те завертывались в одеяла; у кого их не было — укутывались с головой в пиджаки, а беспиджачные — те спали как придется. В конце комнаты висел длинный лист бумаги, на котором крупным затейливым шрифтом отпечатан был устав.

На беленой стене редакции кто-то нарисовал карикатуру: рабочего, помеченного буквами ИРМ, который давал пинка в зад жирному человеку в трубообразном цилиндре, с надписью: «Шахтовладелец». Над рисунком ребята стали выводить слово «солидарность», но готово было только «солида».

Однажды ноябрьским вечером Билл Хейвуд выступал в Союзе горняков. Мак и Фред Хофф пошли, чтобы дать отчет о его выступлении в газете. Среди широкой долины город казался заброшенной, старой свалкой, насквозь продуваемой воющим ветром и хлещущей вьюгой.

В зале было жарко и душно от испарений больших тел, табачной жвачки и грубого сукна, которое годами впитывало запах лачуг, керосиновую копоть, печную гарь, сальный чад и крепкий дух виски. В начале митинга народ беспокойно ерзал, шаркая ногами и отхаркиваясь. Маку тоже было не по себе. В кармане у него лежало письмо Мейси. Он знал его наизусть:

Большой Билл говорил о солидарности и сплоченности перед лицом правящего класса, и Мак в это время думал, как поступил бы сам Большой Билл, окажись у него в такой беде любимая девушка. Большой Билл сказал, что пришло время строить новый мир в скорлупе старого и что рабочие должны быть готовы взять в свои руки промышленность, которую они создавали своим потом и кровью.

Когда он сказал: «Мы стоим за единый большой союз», все уоббли в зале закричали и захлопали. Фред Хофф, хлопая, толкнул Мака:

Валяй, Мак, чтоб небу стало жарко.

Эксплуатирующие классы будут бессильны перед солидарностью всего рабочего класса. Солдаты — те же рабочие. Поймут они историческую роль солидарности — и правящий класс не сможет заставить их расстреливать своих братьев. Рабочие должны понять, что каждая мелкая схватка за повышение заработка, за свободу слова, за сносные жизненные условия имеет смысл только как часть большого боя за революцию и кооперативное государство.

Мак забыл о Мейси. К тому времени как Большой Билл кончил говорить, мысли Мака уже забежали вперед, и, собственно, он не слышал конца речи, но он весь пылал и кричал до изнеможения. Он и Фред Хофф кричали, коренастый, скверно пахнувший шахтер-чех рядом с ними хлопал, одноглазый поляк сзади них хлопал, и орава итальянцев хлопала, маленький японец, официант из Монтесума-клуба, хлопал, и саженного роста фермер, который пришел в надежде поглазеть на побоище, тоже хлопал.

— Вот чешет, сукин сын, так чешет, — повторял он. — Штат Юта, говорю я вам, — вот где водятся настоящие мужчины. Я сам родом из Огдена, чуешь?…

После митинга Большой Билл пошел в редакцию, шутил со всеми и, присев за стол, тут же написал статью для газеты. Потом вытащил фляжку, и все выпили, кроме Фреда Хоффа, которому не нравилось, что Большой Билл пьет и что пьют другие; а потом, спустив очередной номер в машину, все они улеглись спать, усталые, возбужденные и довольные.

Проснувшись на другое утро, Мак вспомнил о Мейси и снова прочел ее письмо и долго сидел на краю койки, пока не поднялись товарищи. Он окунул голову в ведро ледяной воды из колодца, которая так замерзла за ночь, что ему пришлось плеснуть котелок кипятку, чтобы растопить толстую корку; но он так и не избавился от неприятного ощущения, что голову ему сжимает точно обручем… Когда они вместе с Фредом Хоффом пошли завтракать в китайскую закусочную, он заикнулся было, что собирается вернуться в Сан-Франциско и жениться.

— Мак, ты не сделаешь этого, ты нам нужен здесь.

— Но я же вернусь, Фред, честное слово, вернусь.

У рабочего на первом месте его долг перед классом, — сказал Фред Хофф.

— Но как только ребенок родится и она сможет устроиться на работу, я вернусь. Ты ведь понимаешь, Фред. Не могу я оплатить больничные расходы из своих семнадцати с половиной долларов в неделю.

— Нужно было быть осторожней.

— Но черт возьми, Фред, я ведь тоже человек, как и все прочие. Что ты хочешь, сделать из нас преподобных истуканов, что ли?

— У уоббли не должно быть ни жены, ни детей, пока не победит революция.

— Но ведь я не складываю оружия, Фред… Я не продамся, клянусь Богом, не продамся.

Фред Хофф весь побледнел. Кусая губы, он встал из-за стола и вышел из ресторана. Мак с тяжелым сердцем долго сидел на месте. Потом он пошел в редакцию «Уоркмен». Фред Хофф, согнувшись за столом, что-то усердно писал.

— Слушай, Фред, — сказал Мак, — я останусь еще на месяц. Сегодня же напишу об этом Мейси.

— Я знал, что ты останешься, Мак, ты не из дезертиров.

— Но только, старина, ты слишком многого от людей требуешь.

— Слишком многого — и то чертовски мало, Мак, — сказал Фред Хофф.

Мак пустил в машину новый рулон бумаги: Неделями, каждый раз как приходили от Мейси письма, он клал их не читая в карман. В своих письмах он ободрял ее, писал, что приедет сейчас же, как только найдут кого-нибудь ему на смену.

Под Рождество он прочитал все письма Мейси сразу. Все они были об одном — они довели его до слез. Он не хотел жениться, но адски трудно было прожить всю зиму в Неваде одному — а девок с него довольно. Он не хотел, чтобы свои ребята видели его таким угрюмым, и пошел в пивную, куда обычно сходилась ресторанная прислуга. В дверях его обдал ревущий столб пара и пьяного пения. У входа он наткнулся на Бена Эванса.

— Здорово, Бен, куда это тебя несет?

— Иду, как говорится, выпить.

— Вот и я тоже.

— В чем дело?

— Тошно чего-то до черта.

Бен Эванс захохотал:

Вот как? Ну и мне тоже… а тут еще Рождество.

Они пропустили три рюмки, но в баре было тесно и не чувствовалось праздника. Тогда они взяли пинту — на большее не хватило денег — и отправились к Бену.

Бен Эванс был смуглый, плотный, черноглазый брюнет, родом из Луисвилла, Кентукки. Он кое-чему учился и был автомехаником. В комнате стоял ледяной холод. Они присели на койку, закутавшись в одеяла.

— Да, вот и мы Рождество встретили, — сказал Бен.

— Скажи и за то спасибо, что нас не накрыл Фред Хофф, — усмехнулся Мак.

Фред на редкость хороший малый, честный, как стеклышко, и все такое, а только не дает парню погулять.

— А я думаю, что, будь у нас побольше таких, как Хофф, скорее бы чего-нибудь добились…

— Это конечно… Но, черт побери… Слушай, Мак, претит мне вся эта история, эта стрельба и все эти молодчики из ЗФГ, что шляются в Монтесума-клуб и обхаживают проклятого вашингтонского скеба.

— Да, но ведь никто из уоббли на это не пошел.

— Так-то оно так, да слишком нас мало…

— Тебе надо выпить, Бен, вот что.

— Взять хоть эту проклятую посудину — будь в ней, как говорится, вдоволь, и были бы мы готовы, так нет, мало… Вот и там, будь у нас достаточно таких, как Фред Хофф, была б у нас и революция, так нет, таких мало.

Оба хлебнули из бутылки, и Мак сказал:

— Слушай, Бен, случалось тебе обрюхатить девушку? Девушку, которую ты по-настоящему любил?

— Само собой, и не раз.

— И это тебя не заботило?

— Бог мой, Мак, да не будь девка последней шлюхой, разве она тебе позволит?

— Нет, я на это по-другому смотрю, Бен… Но, черт, сам не знаю, что мне делать… Очень, понимаешь, хорошая девушка, вот что…

— Не верю я ни одной… Был у меня приятель, женился он на такой вот. Водила его за нос и повсюду трезвонила, что от него беременна. Ну, он женился на ней, честь честью, а она оказалась чертовой шлюхой, и он еще от нее сифон заполучил. Уж мне можешь верить… Любить их и менять их — это для нашего брата самое подходящее дело.

Они прикончили пинту. Мак вернулся в редакцию и завалился спать, и виски обжигало все внутренности. Ему приснилось, что жарким летним днем он гуляет по полю с девушкой. Виски сладко жгло ему рот, пчелой жужжало у него в ушах. Он не был уверен — Мейси ли с ним или чертова шлюха, но только он чувствовал прилив теплоты и нежности; а она говорила ему тоненьким, сладко обжигающим голоском: возьми меня, милый, и он видел ее тело сквозь прозрачное газовое платье, и он склонился над ней, а она все лепетала: возьми меня, милый, сладко обжигающим жужжаньем.

— Эй, Мак, да проснешься ты когда-нибудь?

Над ним, растирая лицо и шею полотенцем, стоял Фред Хофф.

— Надо прибраться, прежде чем привалит сюда народ. Мак присел на койке.

— А в чем дело?

Его не мутило, но чувствовал он себя плохо, и это сразу было видно.

— Надрызгался-таки вчера вечером?

— Был грех, Фред… Пропустили малость, но ведь…

— Слышал, слышал, как ты, укладываясь спать, топтался тут, словно соглашатель.

— Слушай, Фред, что ты мне нянька, что ли? Сам не маленький.

— Вам всем нянька нужна, вот что… Хоть бы потерпели, покуда мы выиграем стачку, и тогда уже начинали вашу пьянку и возню с девками.

Мак сидел на краю койки, зашнуровывая ботинки.

Да какого черта мы все тут торчим? Для поправления здоровья, что ли?

Вот и я не знаю, какого черта торчит тут большинство из вас, — сказал Фред Хофф и вышел, хлопнув дверью.

Через несколько дней подвернулся еще один парень, знакомый с линотипом, и Мак уехал из Голдфилда. Он продал за пять долларов чемодан и праздничный костюм и вскочил на состав платформ, груженных рудой, который доставил его в Ладлоу. В Ладлоу он прополоскал рот от марганцевой пыли, пообедал и немного почистился. Он страшно торопился скорее доехать до Фриско: все время его преследовала мысль, что Мейси может покончить с собой. Он страстно хотел ее видеть, быть подле нее, ощутить, как бывало, ее пальцы, поглаживавшие его руку, в то время как они болтали, прижавшись друг к другу… После всех этих студеных, пыльных месяцев в Голдфилде он нуждался в женской ласке. Билет до Фриско стоил одиннадцать долларов десять центов, а у него в кармане было четыре доллара да несколько медяшек. Он попробовал поставить доллар в игорной какого-то кабачка, но тут же проиграл, весь похолодел от испуга и ушел.

Новости Дня VIII

Профессор Феррер бывший директор Современной школы в Барселоне которого судили как главного вдохновителя недавней революционной вспышки приговорен к смертной казни и будет расстрелян в среду если приговор не будет отменен.

Кук все еще возлагает надежды на эскимосов говорят что внутренняя часть острова Лусона самое красивое место во всем мире ЧУДАКИ СНОВА ТОЛКУЮТ О ПОЛЮСЕ.

Соратники Джипе и атакуют твердыню греха.

Великие люди нации в ожидании летнего отдыха на воде Женский клуб города Энглвуда предпринял поход за очищение драмы Евангельские силы тысячными дружинами прорвались в толпу заполнившую набережные при обыске найдено 3018 долларов он арестован ЖЕРТВУЕТ МИЛЛИОН НА БОРЬБУ С ЖУЧКОМ Джипси Смит созывает ангелов-хранителей в торжественное шествие по кварталу греха.

Кесарево сечение спасло жизнь ребенка после самоубийства матери

с мужеством вызвавшим слезы на глазах у 12-ти солдат наряженных для расстрела Франсиско Феррер дошел сегодня утром до ямы готовой поглотить его тело после рокового залпа.

Смертельный прыжок. Автомобиль в реке.

Камера-обскура (11)

Пеннипеккеры ходили в пресвитерианскую церковь и девочки Пеннипеккер пели ледяными, резкими сопрано в хоре и все кланялись друг другу при входе в церковь и снаружи летние листья деревьев зеленые желтые голубые кивали в окна и все мы гуськом пробирались к своим скамьям и я спросил мистера Пеннипеккера он был церковным старостой Кто такие Молли Магуайры?

Белка цокала на дубу но девочки Пеннипеккер и все молодые девушки в праздничных шляпках пели псалом Кто такие Молли Магуайры? Древние жуткие ирландские предания, простреленные стены амбара заброшенные шахты черные силуэты копров заросшие травою отвалы Кто такие Молли Магуайры?

Но было слишком поздно нельзя разговаривать в церкви и все молодые девушки их праздничные шляпки и нарядные розовые зеленые желтые голубые платья и цоканье белки Кто такие Молли Магуайры? и не успел я опомниться как началось причастие и я хотел сказать что я не был крещен но у всех были закрыты глаза когда я начал шептать священнику.