Из-за такого неожиданного воздействия своего таланта Казанова считается второстепенным литератором. Но тем не менее его «Воспоминания» сильно выделяются на общем фоне своей емкостью и отбором событий на манер сказок или басен, где с безупречным искусством показаны все основные вехи жизни автора. Невольно восхищаешься живостью повествования «почти ни о чем», которое неспешно разворачивается и ведет нас прямо к цели, при этом ни на минуту не ослабляя напора ветра, что несет нас и заставляет двигаться вперед с поистине удивительной легкостью. При этом мы «вдыхаем» написанные строки полными легкими. Попробуйте прочесть «Воспоминания» вслух! Вы тут же ощутите, как вас охватило некое странное и приятное чувство; следуя за повествованием, вы не только зашагаете вровень с Казановой, но и обретете общее с ним дыхание. Вы почувствуете, что запятые всегда находятся в том месте, где этого требует голос. И если сравнивать его книгу с деревом, то каждый новый параграф забрасывает вас точно на нужную ветку, не слишком высоко и не слишком низко, на которую вы, как белка, мягко приземляетесь с невесть откуда взявшейся ловкостью.
 
      Действие моего рассказа происходит в последний год жизни Джакомо, в мае и июне 1797 года. Из-за этого выбора мне пришлось подарить два дополнительных года жизни Жанне-Мари де Фонсколомб, которая, думаю, не рассердилась бы на меня за это, тем более что я так поступил исключительно для того, чтобы она смогла встретиться с Казановой в старости. Я постарался как можно деликатнее изобразить, каким стал ее возлюбленный, сделав ее почти слепой и тем самым помешав ей разглядеть следы, оставленные временем на лице Джакомо.
      И поскольку, заняв временно место Бога, я простер свою власть романиста до того, что вернул жизнь Генриетте, я без малейших колебаний вернул Жаку цветение его двадцати лет, вновь возродив в нем желание и – почему бы и нет? – мужскую силу.
      Болезнь мочевого пузыря, которой он страдал в течение нескольких последних лет, хотя и не смогла уничтожить страсть к прекрасному полу, вопреки его желанию, вернула Казанове благоразумие. Тем не менее любовные отношения продолжали занимать его вплоть до последних дней, хотя они и поддерживались теперь лишь при помощи переписки.
      Рахиль Франк, она же «Ева», фигурирует среди множества его эпистолярных любовниц. Вероятнее всего, кроме этого у нее была совершенно определенная связь со своим «учителем по надувательству», но их интимные свидания навряд ли могли продлиться вплоть до 1797 года.
      Зачем же, спросят меня, я поместил свое повествование в 1797 год, из-за которого мне пришлось дважды пренебречь биографической точностью?
      И здесь я призову себе на помощь историю. Я имею в виду Историю с большой буквы, а именно – события, потрясшие в то время Европу. Итак, весной войска Бонапарта вошли в Венецию, в результате чего она навсегда потеряла свою независимость. Нам известно, какое значение эта новость имела для венецианца Казановы, а также для Казановы – авантюриста, гражданина мира, который знал, что у каждого есть своя родина, но не признавал ни наций, ни границ. Ведь в связи с этими событиями перестала существовать не только Венеция: ее падение привело к неизбежному крушению старого режима во всей Европе.
      Джакомо с отвращением и презрением отзывался о «санкюлотах» Бонапарта, без церемоний обосновавшихся в бывшем «Великом городе». Для него это означало повторное и трагическое наступление Средневековья. История до конца не опровергнет его мнения, поскольку с ужасных Наполеоновских войн начнется новая эра – эра национальной розни, которая и теперь, пятьдесят лет спустя после Хиросимы и Холокоста, возможно, еще не окончилась.
      По крайней мере, в данный момент Казанова олицетворяет для меня некую своеобразную тоску по старому режиму. Этой ностальгией я, конечно, больше обязан его таланту личности и писателя, и я охотно готов признать – кто сможет их вполне оценить? – достоинства, присущие эпохам нашей и его. Как понять, когда люди были более счастливы, тогда или теперь? Я, например, отнюдь не убежден, что теперь. Сегодняшнее счастье кажется мне малопривлекательным со своей идеей «тотального развития», этим искусным обманом, изобретенным торжествующим капитализмом, который твердой рукой ведет нас ко «всеобщему благополучию» и порабощает иллюзией прогресса и справедливости.
      Заметили ли вы, что Казанова, ловко умевший обращаться с деньгами, постоянно смешивал монеты всех стран, в которых побывал? Это значит, что флорины, дукаты, гинеи, цехины и так далее были в ходу повсюду, поскольку золото везде было золотом. Этот простой урок должен заставить нас задуматься и стать скромнее, поскольку мы только вводим в Европе единую денежную систему, то есть попросту пытаемся восстановить существовавшую прежде.
      Вечно влюбленный, профессиональный сердцеед, шарлатан высокого полета, Казанова прославляет свой век удивительной любовью к жизни, при этом, как мог бы написать Дидро, всегда стараясь быть «непохожим на самого себя». Ибо Джакомо был также философом, причем одним из самых глубоких, толковым читателем Спинозы и критиком своих современников (Гельвеция, Гольбаха и других, не говоря о Вольтере).
      Но в то же время он не был «философом» в том смысле, который подразумевает наша история литературы. Не был он и обычным мошенником вроде Сен-Жермена. В общем, он был не «таким» и не «эдаким». И однако он был и таким, и эдаким, великолепно олицетворяя собой всю пестроту, фантазию и удивительную свободу того времени, которое делали плодородным его собственные противоречия.
      Казанова еще не закончил с нами говорить, задавать вопросы о нас самих и нашем веке, не перестал расспрашивать о наших убеждениях и амбициях.
      Сегодня мы подвергаемся нашествию новой завоевательной силы, всемогущего «либерализма», имеющего в основном протестантское и англо-саксонское происхождение и являющегося последним перевоплощением прагматических философий Гоббса и Локка, имевших огромное влияние уже в эпоху Просвещения.
      Совсем как солдаты Кортеса, которые грабили и убивали, размахивая крестом, новые конкистадоры продвигаются вперед под знаменем Прав Человека, действуя, как они уверяют, во благо личности. О каком «человеке» мы здесь говорим? На что похоже «я», которое не существует отдельно от должности, которую оно исполняет, которую использует и которой дорожит? «Я», которое вскоре сможет общаться лишь по мобильному телефону или через Интернет и которое трудится до седьмого пота, чтобы достичь некоего абстрактного среднестатистического уровня существования, вне которого оно неминуемо погибнет?
      Казанова позволил мне провести какое-то время вдалеке от этого мира. Он осудил Революцию Робеспьеров, Сен-Жюстов и Бонапартов. Я, в свою очередь, оплакиваю мир, в котором мы живем теперь и который, без сомнения, является прямым следствием происходивших тогда событий. Таким образом, я ощущаю абсолютное братство с героем «Воспоминаний». Он стал для меня чем-то гораздо большим, чем просто главным героем повествования.
      Внезапно мне пришла в голову грустная мысль: несмотря на свои ловкость, энергию и отвагу, Казанова не смог бы сегодня осуществить побег из венецианских Пломб. По крайней мере в этом смысле наш век имеет неоспоримое преимущество перед всем прошлым человечеством: решетки современных тюрем способны выдержать любое испытание. Особенно те, которые скрыты от людских глаз.
      Но дадим Джакомо возможность… не слишком торопиться завершая свой рассказ. В любом случае, дадим слово нашему обольстителю, если оно еще может хоть что-нибудь добавить к сказанному…

ПОПУГАЙ-МСТИТЕЛЬ