Жизнь замечательных людей (№255) - Александр Невский

Нарушался весь порядок мира сего: князь не воевал, владыка не молился, пахарь отказывался пахать.

Стараясь сладить с горожанами, бояре поставили нового тысяцкого и направили послов в Переяславль. «Приходи к нам, — заявили послы, — поборы отмени, судей по волости тебе не слать; на всей воле пашей и на всех грамотах Ярославлих — ты наш князь; или — ты собе, а мы собе». Ярослав отказался принять эти условия. Тем самым была решена и судьба его сыновей.

Тайно, ночью 20 февраля 1229 года, дядька и тиун, забрав княжичей, бежали из Новгорода во Владимир, где находился тогда отец. Александр впервые стал жертвой своеволия бояр, которое так гневно осуждалось в придворных кругах его княжества. Поражала и ловкость, с которой враждебные бояре использовали недовольство городской бедноты — «черных» людей.

Утром бояре оповестили вече о бегстве княжичей и провели на нем такое решение: «Кто злое замыслил против святой Софии, тот и бежал, а мы их не гнали, а наказывали своих собратьев; а князю мы не причинили никакого зла; и пусть им будет бог и крест честной, а мы себе князя промыслим».

Бояре имели в виду черниговского князя Михаила Всеволодовича. В ту пору Чернигов, один из крупнейших городов, был главным соперником владимиро-суздальских князей в борьбе и за новгородский и за киевский столы. Михаил поспешил в Новгород и принял власть «на всей воле новгородской». Народное недовольство было в разгаре, а крестьяне и беднота, спасаясь от поборов, целыми семьями бежали из пределов республики: «...и полны были чужие города и страны нашими братьями и сестрами», — читаем в летописи. Нужно было срочно что-то предпринять. Князь освободил на 5 лет от даней беглых крестьян, которые вернутся в родные места, и подтвердил прежние уставы об уплате дани теми, кто сёл не покидал.

Гнев недовольных был ловко обращен на суздальских приверженцев из бояр и купцов. С них, и особенно с жителей Городища, взыскали немало денег, пустив их на строительство моста через Волхов, который вскоре и заложили. Разумеется, был поставлен новый посадник.

Наконец восставшие сместили и владыку: у Антония от всего пережитого случился удар — он внезапно онемел и сидел «ничтоже глаголя». Его удалили в Хутынский монастырь уже навсегда. Мнения веча об его преемнике разошлись, и тогда по жребию избрали дьякона Юрьевского монастыря Спиридона, который после поездки в Киев на утверждение к митрополиту на целые двадцать лет стал «пастухом говорящих овец Новгорода и всей волости».

...Между тем великий князь Юрий на совете князей, собранном в 1229 году в Суздале, сумел укрепить их единство против Чернигова. Было решено от Новгорода не отступаться.

Вскоре князь Ярослав своими войсками занял Волок-Ламский. Как вассал Юрия Всеволодовича он имел большие силы и перерезал торговые пути Новгорода на Смоленск, Чернигов и Понизье. Блокада не замедлила сказаться на% политической жизни республики. Сторонники Ярослава вновь оживились.

Угроза вооруженного выступления владимиро-суздаль-ского князя понудила Михаила уступить. В придворной летописи великого князя Юрия под 1230 годом записано, что «прибыл преосвященный митрополит всея Руси из Киева во Владимир» к великому князю Юрию и к брату его Ярославу, и другим князьям с посольством, «прося мира Михаилу с Ярославом: нарушил Михаил крестное целование (договор) Ярославу и собирался Ярослав итти на Михаила войной».

Переговоры привели к миру. Юрий и Ярослав поднесли дары именитым духовным послам и, конечно, устроили торжественную трапезу. На таких встречах обычно присутствовали и жены и дети князей. Находясь при дворе, Александр мог узнать, каким образом Михаил проиграл свою борьбу за Новгород.

В новгородской летописи, которую в те годы вел пономарь Тимофей, об этом известий нет. Зато в ней собраны все недобрые предзнаменования тяжелого будущего, а их было немало. Средневековые люди были во власти веры и суеверий, и часто возлагали на бога и на судьбу решения, которые надлежало принимать им самим. Решительность в ту пору была качеством редким. Даже на суде при разборе запутанных дел подозреваемых испытывали водой (всплывет или утонет?) и каленым железом (какова степень ожога?). Знаменья и приметы, сулившие радость и горе, победы и поражения, запоминались и заносились в летописи. Некоторые из недобрых примет записал и пономарь.

Весной 1230 года вдруг «трясеся земля в обед, а иные уже и отобедали -¦ то, братие, не на добро, на зло». Землетрясение было тогда и во Владимире, где люди сильно изумлялись, думая, что у них кружится голова — «мняхутся так, яко голова обишла коего их». Его очевидец Серапион рассуждал по этому поводу: «Земля от начала утверждена и неподвижнма, повеленьем божиим ныне движется, грехами нашими нашего носити не может».

Потом случилось другое чудо: > гром вдруг пищ^кло солнце и «стало словно месяц, и потом опять плп<>шилось, и рады были мы небоги», записал Тимофей. Затмение солнца пугало суеверных современников Александра: в Киеве «людем всем отчаявшимся своего житья, мпяше уж кончину сущю, целующе друг друга, прощенье имаху, плачюще, горько возопиша к богови со слезами».

Описав явления небесные, пономарь Тимофей перешел к делам земным. Заколебалась власть черниговских приспешников в Новгороде. Началось с пустяка. Давний суздальский сторонник Степан Твердиславич столкнулся с посадником и при поддержке веча разгромил его двор. Тот, в свой черед, поднял на ноги весь город против суз-дальцев. На вече посадник обвинил одного из них в поджоге. Зажигальнику по «Правде» положена смерть, и виновного тут же на вече и убили; другого посадник сам убил и сбросил с моста в Волхов. Много дворов тогда разграбили...

Тимофей думает, что эта смута, в которую втянулся город, стала причиной более суровых невзгод голодных лет. Но вернее обратное: дороговизна и надвигающийся голод усугубили «братоненавидение и непокорение друг другу». Голод стал реальностью, когда мороз уничтожил урожай. Для бедноты это означало смерть.

На Руси голод не в диковину — летописи упоминают о голоде раз в восемь лет. Наиболее затяжные голодные годы совпадали с общеевропейскими. Засухи, ливни, половодья, сырые зимы, ранние морозы, налеты саранчи, бабочки-поденки, набеги грызунов — против всех этих бед люди были бессильны. Но похуже засух и ливней — войны и распри, которые особенно сказывались на Новгородской земле. Запасы продовольствия были невелики, а их поступления извне зависели от боярской политики.

Голод 1228—1230 годов был особенно тяжелым: люди умирали сотнями, и некому было их погребать. Архиепископ Спиридон распорядился превратить в общую могилу «скудельницу» — огромную яму близ церкви Двенадцати апостолов, что между Чудинцевой и Прусской улицами, и поручил смиренному мужу Станиле СВОЗИТР. туда тела мертвецов. Сумрачная повозка новгородского Харона целыми днями передвигалась по улицам, доверху нагруженная страшной поклажей. Так не могло долее продолжаться, надо было мириться с Низовской землей. И в Новгороде произошел переворот.

Стараниями того же Степана Твердиславича городской и сельский голодный люд был поднят на разгром дворов и имений теперь уже черниговских сторонников. Став посадником, Степан Твердиславич и новый тысяцкий поделили их имущество по сотням, городским и сельским. Противники бежали в Чернигов.

Вновь настало время Ярослава, время, которого он ждал. В Переяславль прибыли послы и попросили его занять новгородский стол. Это означало новый поворот и в судьбе Александра. Не мешкая, Ярослав вместе с сыновьями Федором и Александром приехал в Новгород и, собрав вече, принес присягу «на всех грамотах Яро-славлих». Псков тоже признал князя и принял его наместника. Только две недели пробыл среди новгородцев Ярослав, потом уехал в Переяславль, прихватив с собой некоторых именитых «молодших мужей».

Наместниками опять остались Федор и Александр, первому было одиннадцать, второму десять лет.

Эта новая встреча Александра с Новгородом была куда тяжелее прежних. Александр, еще ребенок, стал свидетелем страшного стихийного и социального бедствия, увидел нужду и гнев народа и то, как даже эта беспредельная нужда используется умелыми политиками, держащимися за кормило власти. Свирепствовал голод. Народ громил дома бояр и купцов, которые наживались на продаже зерна: «Бедный люд начал добрых людей домы зажигати, где могла быть рожь, и тако разграбливахуть именье их...» Голодные бедняки, доведенные до отчаяния, ели мертвечину и даже «резаху люди живыя и ядаху», хотя уличенные в этом кончали жизнь на костре, виселице и от меча.

Страшные стояли дни, когда «сусед суседу не улам-ляше хлеба», когда мерли дети бедняков и «бяше горе и печаль на улице, скорбь друг с другом дома, зряще детей плачющих хлеба, а других умирающих». Люди съели всех коней, собак, кошек, ели мох, сосну, липовую кору и листья вяза и все, «кто что замысля». По улицам, на торговой площади, на Великом мосту лежали трупы новгородцев. Цена буханки хлеба возросла до одной гривны. Бедняки отдавали богатым купцам — гостям в рабство «ис хлеба» — за хлеб своих детей, чтобы хоть так спасти им жизнь. Поджогн вызвали общий пожар, который опустошил Славенский конец, пламя так бушевало, что казалось, горит сам Волхов. И вот в 1231 году немецкие купцы, чуя богатую наживу, подвезли сюда зерно и муку. И едва поспели: «Уже бяше при конци город сей».

...В сознании современников и потомков этот канун татаро-монгольского нашествия сольется в черное предзнаменование — лихолетье землетрясений, солнечного затмения, голода.

Однако и в голод духовная жизнь не замирала. Как раз в это время была завершена работ? над одним евангелием, на 160-м листе которого есть запись: «...в голодное лето написах евангелие и апостол обое одном лете. Домка, поп святого Лазаря». Книги писались на очень дорогом материале, пергамене, изготовленном из тонко выделанной телячьей кожи. Русь производила его: восточные купцы продавали «телятин» в далеком Хорезме.

Александр с братом стали свидетелями еще одной крамолы, которая вспыхнула в связи с последней отчаянной попыткой черниговских князей посадить здесь и во Пскове своих союзников. Близкие им бояре со своими дружинами ворвались во Псков, захватили княжого наместника, избили его и посадили в оковы. Александр и Федор, должно быть, натерпелись страху, когда и в Новгороде начался «мятеж велик».

Был срочно вызван из Переяславля отец. Он первым делом велел взять под стражу бывших в Новгороде псковских бояр и купцов; княжичи видели, как их доставили на Городище и заключили в покое для дружины. Восстановив порядок в Новгороде, Ярослав направил гонца к псковичам. Княжеский гонец передал Пскову требование освободить наместника, но псковская господа поддержала черниговских смутьянов. Ярослав не привык отступать от задуманного и прибегнул к испытанному средству — торговой блокаде: он запретил купцам из Новгорода выезд во Псков. Там сразу подскочила цена на соль.

Соляных промыслов — «рассольных мест» — в Северной Руси было немало: в Старой Русе, Городце, Переяс-лавле, Юрьеве, Суздале, Соли Галицкой, Вологде, в По-двинье, на Белом море. Но Псков своей соли не имел и должен был смириться.

Зимой пришли псковские послы и, заявив: «Ты наш князь», попросили наместника. Крамольные бояре ушли за рубеж в Орден. Александру это был хороший урок дальновидной политики.

Летом 1233 года княжич Александр пережил новое испытание. Старший брат его Федор, лишь недавно достигший совершеннолетия и уже успевший принять участие в мордовском походе суздальских князей, внезапно умер накануне своей свадьбы. Это дало повод летописцу заметить: «>..И кто не пожалеет о сем, — свадьба при строена, меды нзварены, невеста приведена, князи позваны — и бысть в веселия место плач и сетование...» Смерть Федора расстроила с немалым трудом достигнутое сближение с Черниговом. Его невестой была Евфросинья, дочь Михаила Всеволодовича.

В эту пору церковная проповедь затворничества женщин еще не отгораживала их от мира сего, как позднее, в татарское время. Женщины играли видную роль в духовной жизни общества. Тому пример и черниговская княжна Евфросинья.

Ее образованность хорошо характеризует духовный уровень той среды, в которой росли Александр и Федор. Евфросинья была, как записано в ее «Житии», поклонницей античной культуры: «Она познала все книги Вир-глийскы и витийски, была сведуща в книгах Аскилопо-вых и Галиновых, Аристотелевых и Омировых и Платоновых». В этом перечне и поэты — Вергилий, Гомер, и философы — Аристотель, Платон, и медики — Гален. Аскилоп (Эскулап). Постригшись в монастырь после внезапной смерти жениха, Евфросинья стала игуменьей. Под впечатлением смерти своего суженого она впоследствии много занималась врачеванием недужных в монастырской больнице.

Федора погребли в новгородском Юрьевском монастыре. Вскоре удрученный смертью брата, Александр присутствовал при закладке во владычном дворе каменной церкви Федора. Так владыка выразил свое сочувствие князю.

Смерть старшего брата круто изменила жизнь Александра. Она побудила Ярослава ускорить подготовку сына к трудному делу на поприще политики. Дальновидный Ярослав п сам, и с помощью советников должен был помочь сыну уяснить политическую географию тогдашнего мира и главные направления владимиро-суздальской политики. Александр знакомился с договорами, которые заключались на Руси с великими и вассальными князьями, с епископами и вольными городами. Ему следовало изучить и грамоты, определявшие отношения Руси с иноземными державами — Волжской Булгарией, Половецкой степью, со. Швецией, Данией, Ригой, Орденом, городами польского и немецкого Поморья. Ученье требовало и времени и способностей. Юный князь, можно думать, знал латинский и немецкий языки, к которым судьба добавила и татарский.

С востока доходили тревожные вести о новом вторжении татаро-монголов в Закавказье, об их продвижении и к Волге.

После победы на Калке монгольские ханы не оставили своих планов продвинуться в Европу. Чингисхан умер в 1227 году. Вместе с ним в могилу отправили сорок красивейших девушек. Сам он стал гением — хранителем всего монгольского рода, которому завещал покорить мир. Совещаясь на курултае в 1229 году в столице империи Каракоруме, монгольская знать обсуждала вопрос о походе. Завоевание Закавказья и перенесение ставки Батыя, внука Чингисхана, в низовья Яика приближали день наступления на Европу. Никто на Руси не мог предугадать, где остановятся татары. Их посольства уже не раз приходили во Владимир, предлагая союз против половцев. Их послы через Владимир неоднократно проезжали в Венгрию, где короля Белу IV также склоняли к борьбе с половцами. Но с половецкой степью Владимиро-Суздальская Русь уже сжилась, да и в памяти вставал страшный 1223 год, — тогда тоже все началось с разговоров о половцах, а кончилось Калкой... Тревога все больше охватывала княжеский двор во Владимире.

Поэтому Ярослав спешил с походом на Орден, считая, что нужно хоть на ближайшее смутное время обеспечить безопасность северо-западных границ. Видимо, и Юрий был того же мнения. Он отпустил с братом «полков множество», к ним присоединились новгородские рати со всей области.. Это не был поход в глубь орденских владений, сопряженный с большими потерями (полки надо было беречь!). Цель была другая — пригрозить Ордену. В этом походе должен был участвовать и Александр.

Ярослав направил в 1235 году свое войско к Дерпту; когда оно через неделю с лишним (около 300 километров по прямой) подошло к городу, князь пустил его воевать «в зажитие», забирая продовольствие, особенно зерно — жито, с наибольшим уроном для жителей. Немецкие засады выступили из Дерпта и из Оденпе, и вскоре столкнулись с русскими дозорами. Стычки продолжались до подхода главных русских сил.

Александр впервые увидел в деле ражих немецких рыцарей, закованных в латы, с латинскими шлемами на головах. Русские опрокинули немецкое войско, убили «лучыних немец» — рыцарей — «неколико», остальных загнали на лед реки Эмайыги, и «тут обломился лед, потонуло их много, а иные израненные укрылись», бежали в Дерпт, другие — в Оденпе. Битва была так удачна, что из новгородцев не погиб никто, а суздальцы потеряли лишь несколько воинов. Сильно тогда русские разорили владения дерптского епископа и нивы опустошили.

Вскоре по возвращении из похода Ярослав в присутствии Александра принимал немецких послов, которых принудил подписать мир «на всей Правде своей». Условий договора мы не знаем, но Новгород и Псков продолжали собирать дань в части Эстонии и Латвии — значит, можно было надеяться на более длительный мир.

Западная граница — это не только христиане-немцы, это еще и языческая Литва.

«И Двина болотом течет оным грозным полочаном под кликом поганых» — так писал автор «Слова о полку Игореве».

«Поганые» — язычники — это литовцы. А еще недавно они считались данниками Киевской Руси. Об этом сказано и в «Повести временных лет». Да и в былине пелось, что сам Илья Муромец собирал с «хороброй Литвы» дани — выходы для князя Владимира. А теперь из-за их набегов полноводная Западная Двина, по которой издревле плыли к морю жители Полоцкой земли, стала для русских непроходимой, словно болото.

Приходилось постоянно быть «доспешными» — в доспехах, наготове против вторжений литовских дружин, всегда внезапных, смелых и разорительных. Поле их набегов на «чертеже» — карте новгородско-псковских и смоленских земель обозначалось по городам и укреплениям: Псков — Шелонь — Селигер — Торжок — Торопец — Старая Руса, где стояла засада, охранявшая новгородские владения от литовских добытчиков. Не зря этот город называли оплечьем (оплотом) Новгорода.

Именно к Русе вскоре после окончания немецкого исхода и прорвался, проникнув сквозь полоцкие земли, литовский отряд.

Литовцы неожиданно влетели на посад, прямо на торговую площадь. Рушане — народ бывалый. Огнищане — горожане, гридьба — дворяне княжеские и кто был из купцов и гостей смело выбили их из посада и настигли в поле. Бой был невелик, и погибло всего четыре человека, считая вместе с попом Петрилой, но язычники успели разграбить монастырь святого Спаса: содрали все украшения со стен церкви, престола и икон; кроме того, убили четырех монахов. С добычей литовцы ушли в сторону Клина.

Уменье перехватывать подобного рода набеги — непременное качество уважающего себя новгородского князя. И, надо думать, Александр учился здесь тактике отражения литовских набегов и был с Ярославом, когда тот в судах-насадах и на конях с двором своим и новгородской ратью пустился по реке Ловати наперерез литовцам. Правда, ладейщиков вскоре отпустили: у них не хватило хлеба, но конникам удалось настичь литовцев в 120 километрах от Старой Русы, у Дубровны; с боем отобрали у них 300 груженных добром коней. Литовцы поспешно скрылись, побросав щиты и короткие копья-сулицы. В схватке погибло десять русских воинов.

Ярослав Всеволодович пробыл в Новгороде до 1236 года, пока не пришло время ехать в Киев. Уходя, он собрал вече. Торжественно облобызав сына, вручил ему меч — символ наместника; так он «в Новегради посади сына своего Олександра».

Шестнадцатилетний Александр стал князем-наместником Новгорода. Кончилась тревожная юность под отцовским присмотром. Отец окоротал руки новгородским и псковским боярам и провел семь походов в Прибалтику. Александр пробыл с отцом в Новгороде с перерывами немало лет. Теперь он знал, кем правит. Для Александра начиналась самостоятельная политическая жизнь.

На роковом рубеже

Александр занял новгородский стол в предгрозовое время.

В 1235 году монгольская знать приняла решение о походе на Европу. Было собрано огромное войско, в которое входили отряды от всех улусов. Во главе войска был поставлен Батый (Бату). В тот год, когда Александр стал княжить в Новгороде, татаро-монголы вышли на Каму. Вел их известный воевода Бурундай.

Нужно было думать о защите Руси. Но не было единства среди ее князей. Поэтому великий князь Юрий Всеволодович недолго был сюзереном столиц южной и северной Руси. В отличие от Новгорода в Киеве сила была на стороне черниговских, а не суздальских князей. Михаил Всеволодович вытеснил Ярослава и сам занял Киев в 1237 году, а сына своего Ростислава утвердил в Галиче. Это была вершина успехов черниговского князя.

Но и ему княжить в Киеве пришлось недолго. Тата ры уже разоряли Поволжье.

Все происходившее не оставляло у Александра сомнений, что даже в разгар татарского вторжения великие князья не столько готовились к обороне Руси, сколько продолжали соперничать из-за господства в ней.

Во Владимире надеялись, что татары пойдут на половцев и за Дунай, а вместо этого они вторглись в Волжскую Булгарию, которую полностью разорили.

Наступал черед Руси, а между тем в суздальской придворной летописи — потом не раз перечитывал ее Александр — писалось об обыденных делах: в Суздале вымощена красным мрамором церковь святой богородицы... В Юрьеве при князе Святославе Всеволодовиче завершена постройка и украшена церковь святого Георгия. Епископ Митрофан с поощрения Юрия ставит новый, убранный золотом и серебром» кивот и велит расписать притвор в Успенском соборе святой богородицы... И вдруг...

На Городище к Александру примчался из Низу гонец-рязанец. «На зиму придоша от восточьные страны на Рязаньскую землю лесом безбожнии татари и почаша воевати Рязаньскую землю», — начал он. Они стали станом на Онузе, расположились на Воронеже; их разъезды появились у стен Пронска. Отсюда они направили своих послов к рязанским князьям — какую-то женщину-»ча-родейку» и с ней двоих мужей. Послы потребовали у рязанцев десятую часть всего, чем те владели: «и в людях, и в князях, и в коних, — во всяком десятое». Они хотели подчинения и дани, а Федору, сыну Юрия, Батый даже велел выдать ему Евпраксию, которая была очень хороша собою — «лепотою-телом красна бе зело», — «дай мне, княже, видети жены твоей красоту».

Рязанские князья во главе с великим князем Юрием Игоревичем, муромские и пронские князья, посоветовавшись, решили не подпускать послов к городам и, встретив их на Воронеже, велели передать Бурундаю: «Аще нас всех не будет, то все ваше будет». Своих послов они отправили к Юрию Всеволодовичу во Владимир, прося помощи, и к Михаилу Всеволодовичу в Чернигов. Но ни тот, ни другой не помогли рязанцам.

Татаро-монгольских войск пришло несчетное множество, и рязанцам нечего было и думать о полевом сражении: они — как издавна повелось — укрылись в своих крепостях. Рязань пять дней выдерживала осаду, а на шестой (21 декабря 1237 года) город был взят. Жителей перебили или сожгли. Погибли все воины и воеводы во главе с князем Юрием: «Вси равно умроша...»

Следом пали Пронск и другие города, а их немало — Ростиславль, Борисов-Глебов, Переяславль-Рязанский, Ожск, Белгород, Ижеславец, Исады, Зарайск. Княгиня же Евпраксия с сыном Иваном, чтобы не попасть в руки Батыя, бросилась, говорят, с высокого храма и разбилась.

Рязанскую землю совершенно опустошили: «...град и земля Резанская изменися и отиде слава ея, и не было в ней ничто благо видети — токмо дым и пепел», — закончил свой рассказ очевидец.

Глубокая печаль охватила княжеский двор в Новгороде: мать Александра потеряла сразу почти всю родню. Александр был бессилен найти слова утешения. В сознании почему-то упрямо повторялась давно слышанная от матери поговорка:

У нас в Рязани Грибы с глазами. Их едят, А они глядят. Нет больше Рязани...

С этой поры Александр жил ожиданием — от гонца до гонца.

Не успели в Новгороде опомниться от страшных сообщений о разорении Булгарии и Рязанской земли, как новые посланцы привезли еще более горькие вести.

Татаро-монголы, оказывается, не ушли Е причерноморскую степь, а продвигались на север, в земли, где никогда не ступали кони кочевников. От разоренной Коломны в начале 1238 года они подступили к Москве. Александр знал московскую крепость Долгорукого.

По краю холма, обращенному к реке Неглинной, тянулся земляной вал, укрепленный по склону дубовыми бревнами. Но что значили эти укрепления, если, говорят, татар не счесть. Москвичи стойко оборонялись со своим воеводой Филиппом Нянка, но были побеждены и перебиты, «и мужи, и жены, и дети», — «от старца и до сущего младенца».

Следующий вестник был из Владимира и знал только, что когда конные полчища направились к Владимиру и татарские послы предложили великому князю Юрию лицемерный мир, он счел, что «брань славна лучше мира стыдна», и решил попытать счастья в полевом сражении. Выйдя из города с дружиной, он направился к новгородскому пограничью и расположился станом на реке Сити, где поджидал своих братьев — Ярослава с переяславскими полками и юрьевского князя Святослава с дружиною.

Потом долго не было известий ни из Владимира, ни с Сити. Наконец из ситьского стана прибыл гонец. Он и поведал о гибели родного края.

Во Владимире затворились Всеволод и Мстислав, сыновья великого князя, его жена Агафья Всеволодовна, сестра черниговского Михаила, епископ Митрофан, боярство. Земляные валы и стены Владимира протянулись почти на семь километров, на треть больше, чем в самом Киеве. Эти стены и валы 20-метровой ширины и 7-метровой высоты служили защитой 40 тысячам горожан. Стена каменная и высокая, но слабовата — толщиной менее метра. Разве выдержит она удар камнемета? И что могли несколько тысяч воинов против стоявших бору подобно кочевников? 3 февраля татарские разъезды были уже у Золотых ворот. Они прокричали горожанам: Где князья рязанские? Где ваш князь? Все они нами смерти преданы!

В ответ посыпались стрелы...

Пока одни рати окружали город тыном и осадными машинами, подготавливая штурм, другие рассеялись по всему княжеству.

С боями, пожарами опустошили враги в течение — месяца и Боголюбово, и Суздаль, и Переяславль, и Ростов, и Ярославль, и Тверь... Пятнадцать лучших городов, не считая сел и весей. Немало жителей перебили, а остальных, и женщин, и детей «вели босых и беспокровных, издыхающих от мороза» в свои страны.

Владимир пал в отчаянной борьбе, продолжал свой рассказ гонец. По примету из наваленных деревьев и хвороста враги ворвались в его западную, княжескую, часть у Золотых ворот, со стороны реки Лыбеди — к Орининым и Медяным воротам и от Клязьмы — к Волжским воротам. Так взяли они Новый город. Тогда защитники отступили за валы старого Печерного города, у стен которого в последней схватке с врагами погибли сыновья Юрия, а их мать, бояре, духовенство и горожане укрылись в Успенском храме богородицы. Но храм был подожжен, «и тако огнем без милости запалены быша»; татары, «силою отвориша двери церковные», перебили ВСРХ еще уцелевших от огня, «оружием до конца смерти предаша». Столица Владимиро-Суздальской Руси с ее замечательными памятниками архитектуры и живописи, o ремесла и письменности подверглась разграблению.

Успенский собор... Александр хорошо помнил его. Он был воздвигнут Андреем Боголюбским, который велел украсить церковь «дивно многоразличными иконами и драгим каменьем без числа, и сосуды церковными и верх ея позлати». Он высился над Владимиром и был виден на добрый десяток километров из-за Клязьмы. Соперничая с Киевом, Андрей соорудил храм выше киевской Софии. Это был самый высокий храм на Руси и тоже, как София, с двенадцатиоконной главой. Строители, резчики, керамисты, художники возвели архитектурное чудо. Собор убран парными скульптурными изваяниями львов. Лев — символ власти суздальских князей. И вот теперь главная святыня города и торжественная усыпальница русских князей и епископов разорена и разграблена.

...4 марта 1238 года на берегу реки Сити владимирские полки были окружены огромным вражеским войском и честно сложили головы свои, защищая Русь.

Страшная угроза надвигалась на Новгород. Одна из татарских ратей вдруг вторглась в Новгородскую волость и осадила небольшой Торжок. Долго, целых две недели, защищались горожане; против них были двинуты осадные машины и в конце концов «изнемогошася люди во граде». Александр не был в силах помочь Торжку: слухи о злодеяниях татаро-монголов, об их мощи вызывали ужас и панику. Люди были «в недоумении и страхе», — записал новгородский летописец.

С горечью убеждался князь, что тяжело, с поражений и вражеских осад, начинается его воинский путь. Новгородское вече приняло решение запереться, молиться и ждать, а уж если жребий выпадет — обороняться. Торжок пал 5 марта, а жителей его «исекоша вся от мужска полу и до женьска», все «изъобнажено и поругано».

Новгород и его князь Александр пережили дни лихорадочной тревоги, когда татары от Торжка направились селигерским путем на север, походя «все люди секуще акы траву». Батый не пошел на Новгород более коротким путем, через Валдай — Крестцы — Бронницы, опасаясь при весеннем разливе переправ через Мету и Волхов. Он, видимо, избрал дорогу от Селигера по Березовскому плесу с выходом в бассейн Ильменя. Но весной и эта озерно-лесистая местность была труднопроходима.

Население укрывалось в лесах. Часть жителей северной Руси искала спасения даже в Норвегии, в Малан-ген-фьорде.

Однако татары и так зашли уж слишком далеко на север. К тому же начиналась весна — опасно было так отрываться от степных кормовых баз.

Наконец дозоры принесли Александру первую отрадную весть: дойдя до Игнача креста, что в ста с лишним километрах от Новгорода, татары вдруг повернули обратно. Новгород был спасен. Летописец отметил: «Новгород же заступи бог, и святая великая и соборная апостольская церковь, святая Софья...» Не исключено, что новгородские бояре применили дипломатию и свое сильнейшее ^оружие — деньги. Возможное предложение владыки об откупе могло быть охотно принято забредшими в селигерские болота завоевателями.

Александр в эти месяцы, дни и часы смертельной опасности еще ничего не знал о судьбах переяславских полков своего отца. Но вскоре пришли гонцы и поведали, что Ярослав жив, что татары его не настигли.

Легко понять, какие чувства испытывал Александр, когда в том же 1238 году через сожженный Торжок, опустошенные Тверь и Переяславль прибыл он в выжженный, разоренный и опоганенный Владимир, чтобы присутствовать на княжеском съезде по случаю вступления его отца Ярослава на великокняжеский стол!

Красой города были Золотые ворота. Торжественная высокая арка, крытые позолоченной медью тяжелые дубовые створы, а сверху надвратный храм положения риз богородицы. Культ богородицы привился здесь с той поры, как Андрей перенес в город из киевского Вышгорода знаменитую византийскую икону высокого образца «Умиления». ...Теперь с Золотых ворот содрана золоченая медь, рядом зияет пролом в стене крепости, окна в домах вместо стекол затянуты бычьим пузырем, забиты деревом, в храмах все кое-как залеплено, забито, замазано, подперто, подновлено и наспех после всех осквернений освящено, чтобы хоть было где отпевать павших.