Люсин, чье обычно безотказное удостоверение оказалось малодейственным в сложившейся обстановке, был вынужден чуть ли не клясться, что он не к ректору и вообще не по приему.
      Взлетев по широкой старинной лестнице на третий этаж, он быстро нашел дверь с табличкой «Кафедра биоорганической химии». На другой, привинченной чуть пониже, перечислялись академические титулы Г. М. Солитова. Отчужденно, как с надгробной плиты, блестели амальгамированные буквы.
      Наталья Андриановна приняла Владимира Константиновича в кабинете шефа.
      — Есть какие-нибудь известия? — Ее зеленоватые глаза тревожно расширились. — О Георгии Мартыновиче?
      — К сожалению, ничего нового. — Люсин словно бы ненароком окинул темные резные шкафы и старые кожаные кресла. Пожалуй, ничто в этой сумрачной комнате, сберегавшей канцелярский стиль минувших эпох, не выдавало эксцентричных пристрастий владельца. И прежде всего корешки за стеклянными дверцами: пузатые справочники на русском, немецком и английском языках, химические журналы, учебники. Никакого золотого тиснения. Сплошь сиротский коленкор отчетов и диссертаций.
      — У нас дважды было полное переоборудование. — Она по-своему истолковала его ищущий взгляд. — Но Георгий Мартынович попросил ничего не трогать… Садитесь сюда, тут вам будет удобнее.
      — Я рад, что наконец смог увидеться с вами. — Люсин сначала присел на вытертый до блеска краешек кресла, а потом осторожно продвинулся вглубь. Его кресло и впрямь оказалось в лучшем состоянии, чем соседнее, готовое в любой миг опрокинуться. Лишь аристократическая привычка сидеть абсолютно прямо, слегка сдвинув вбок стройные, плотно сомкнутые ноги, помогла Наталье Андриановне сохранить равновесие. — Вам передавали, что я звонил?
      — Да, мне говорили… Я ведь ничего не знала. Только вчера вернулась в Москву, и на тебе… Кошмар какой-то! До сих пор в себя не приду. Как по вашему мнению, есть хоть какая-нибудь надежда?
      — Надежда на что, Наталья Андриановна? — спросил он с печальной прямотой.
      — Найти Георгия Мартыновича, — затрудненно сглотнув, пролепетала она.
      — Найти, — вздохнул Люсин, включив портативный магнитофон. — Ничего, если я запишу наш разговор? Ведь никогда не знаешь заранее, какая мелочь может неожиданно пригодиться…
      — Пожалуйста, — с несколько нарочитой небрежностью разрешила Наталья Андриановна. — Есть хоть какие-нибудь шансы на то, что он… еще жив?
      — Вы сами верите в это? Ведь сколько времени прошло…
      — Вы правы, конечно. — Наталья Андриановна развела и тотчас вновь соединила кончики пальцев. — Но старики иногда уходят из дома. Вы понимаете? Мой покойный отец однажды пропадал целых два дня… Впрочем, что я болтаю? Простите.
      — Разве у Георгия Мартыновича наблюдались старческие явления? — заинтересованно подался вперед
      Люсин.
      — Нет. — Она взволнованно поежилась. — Конечно же, нет.
      — Вы уже знаете подробности? Я имею в виду взрыв и все прочее?
      — Да, от коллег.
      — Как бы вы прокомментировали подобное происшествие? Забывчивость? Рассеянность? Ведь он ушел, не отключив нагреватель. Значит, случилось нечто экстраординарное: его куда-то спешно вызвали или он сам вдруг о чем-то вспомнил…
      — Забывчивость? — она медленно покачала головой. — Только не в таком деле. Он же вообще не должен был ничего отключать.
      — То есть как? — настороженно удивился Люсин.
      — Экстракция, дистилляция, перегонка — все эти процессы он вел обычно беспрерывно, много дней. Собственно, лишь по этой причине работы выполнялись на дому, в каникулярное время. В учебном институте, согласитесь, не так просто наладить, как у нас говорят, непрерывный цикл.
      — У меня нет слов, Наталья Андриановна. Сами того не зная, вы ответили на один из главных моих вопросов.
      — Нет, я знала, что вы об этом спросите, — с живостью возразила она. — Как же иначе?
      — Знали? Но почему?
      — Разве можно без помощи специалиста разобраться в том, чем занимался Георгий Мартынович, и что, в конце концов, послужило причиной взрыва? Для меня никаких неясностей тут нет. Узнав подробности, я сразу же восстановила полную картину.
      — Вы очень обяжете меня, если поделитесь своими соображениями.
      — Это мой долг. Что вас в первую очередь интересует?
      — Меня интересует все. И разговор у нас, если позволите, будет долгим. — Люсин доверчиво улыбнулся.—
      Начнем поэтому с главного. Вы сказали, что Солитов не должен был отключать нагреватель. Ведь так? Она согласно закивала.
      — И. тем не менее он вышел из дома, оставив свои колбы благополучно кипеть?
      — Не иначе, рассчитывал скоро вернуться.
      — Во всяком случае, до того, как выкипит водяная баня?
      — Но почему-то не возвратился. — Гротто задумчиво сложила руки на коленях.
      — Это «почему-то» и есть главное, Наталья Андриановна. — Люсин припечатал ладонью кожаный валик. — А теперь расскажите про вашего шефа. Мне необходимо понять, что он за человек.
      — Редкий, прекрасный, каких теперь не бывает. — Она медленно отвела потемневшие глаза.
      — Продолжайте, пожалуйста, — тихо попросил Люсин. — Я не умею так… Слишком много всего, разного…
      Это ведь жизнь, большой отрезок жизни. Всего и не перескажешь. Вы лучше спрашивайте.
      — Пусть будет так. — Люсин сосредоточенно сдвинул брови. — Почему Георгий Мартынович, человек весьма пожилой и не очень здоровый, вел столь оригинальный образ жизни? Вместо того чтобы отдыхать, вкушая сельские прелести, он работает. И как работает! Даже ест у себя в кабинете. Невзирая на отпуск, днем и ночью что-то варит, анализирует. Добро бы еще выращивал на грядках всякие сорняки — мало ли бывает увлечений? — но он кипятит какие-то корешки, разлагает, смешивает, и все такое… Подвижник, которого заклинило на моноидее? Экстравагантный фанатик? Вдохновенный творец, нащупавший золотую жилу?..
      — Трудно ответить определенно, — сдерживая волнение, она никак не находила нужных слов. — Его образ не вмещается ни в одно из ваших определений. Все значительно проще, чем вам кажется, и вместе с тем намного сложнее. Георгий Мартынович действительно очень увлеченный человек, и ему удалось многое сделать в науке, но как бы это сказать?.. Он всегда стоял чуточку выше. Выше себя самого, своих увлечений и, тем паче, заслуг. Вы понимаете, что я имею в виду?
      Он воспринимал жизнь немножечко иронично. Вдохновение, творчество, о фанатизме я и не говорю — это не из его лексикона. Он стеснялся высокого «штиля». К нему, пожалуй, больше подходит слово любопытство. Он отличался удивительной, обаятельной любознательностью и плюс к тому — редкой работоспособностью. Вообще в нем неуловимо сочетались самые противоположные качества: умудренная зрелость и детская наивность, неутомимость и резкие перепады настроения… Не знаю, поняли ли вы меня, но то, что в другом человеке могло показаться чуть ли не экстравагантным, было для него органичным, естественным.
      Люсин не сомневался в искренности Натальи Андриановны, но между образом, который она рисовала, волнуясь и трогательно выискивая слова, и тем, что непроизвольно соткался в его воображении там, на даче, зиял провал. Они не совмещались, едва намеченные, еще не облеченные плотью контурные эскизы, разделялись полосой непроглядного мрака. Самоирония, постоянная готовность взглянуть с высоты — словом, все то, о чем говорила Гротто, лежало по одну сторону, а «вертоград» с его ядовитыми саженцами и укромной теплицей, где вызревали под пленкой неведомые плоды тропиков, — по другую. Тут не детской любознательностью попахивало, а сверхчеловеческим, маниакальным упорством. Она многие годы знала и, возможно, любила по-своему одного человека, а он увидел совсем другого и никак не мог расстаться с первоначальным наброском. Пусть он знал Георгия Мартыновича лишь по фотографиям из личного дела, что были спешно размножены и разосланы по соответствующим каналам. Однако за плоским черно-белым изображением взрывались стекла и кружились поднятые на воздух листки, утонченно орнаментированные латинской скорописью. Они немало значили, эти разрозненные фрагменты. Пусть не Фауст, выращивающий в Колбе гомункула, но углубленный в забытые тайны искатель — вот какой портрет мозаично слагался из острозубых осколков, затуманенных темной накипью. Отсюда, от печки, переделанной под алхимический горн, и нужно было начинать осторожный танец.
      — Вы так хорошо сказали об увлеченности, — Люсин сделал первый шаг. — Но каков сам предмет увлечений? Георгий Мартынович держал вас в курсе своих исканий?
      — Не только я, вся кафедра, весь институт знал. Не в подробностях, само собой разумеется, в общих чертах. Сначала над ним подтрунивали, затем перестали. Так ведь всегда бывает в жизни. Человек должен отвоевать право остаться самим собой.
      — Нужны определенные бойцовские качества, — нащупывая почву, подал реплику Люсин.
      — Вот этого я бы как раз и не сказала. По своему складу он типичный ученый-одиночка. В глазах большинства доказательством правоты является не столько вера, сколько успех. От репутации законченного чудака шефа спасала удача. Он умел добиваться успеха в самый критический момент, когда все складывалось против него и вообще обстоятельства загоняли в угол. Только поэтому его оставили в покое. И что вы думаете? После того как препараты пошли в серию, погода молниеносно переменилась. Вчерашние насмешники начали буквально осаждать просьбами. Кто для себя, кто для родственников, а кто в расчете на ответную благодарность — для влиятельных друзей.
      — Вы имеете в виду… — наклонился к ней Люсин, заговорщически понизив голос.
      — Ну, конечно, лекарства, — подтвердила она. — Сейчас вообще распространилась мода на народную медицину: травы, иглоукалывание, экстрасенсы опять же всякие… Георгию Мартыновичу житья не стало от просьб. Как-то он даже пожаловался, что превращается в знахаря. Вы не представляете себе, как он страдал от столь неожиданной популярности. Она мешала ему работать и жить не меньше, чем интриги завистников и тайных врагов. Но что можно поделать? Ведь у каждого свои недуги. Шеф понимал и жалел людей. Отказывать он не умел. Любой, лишенный ощущения деликатности человек мог вить из него веревки.
      — Как вы хорошо сказали: «ощущение деликатности», — проникновенно оценил Люсин. — Ну, а если вернуться к интригам, тайным, опять же по вашему определению, врагам?
      — Уголовщина — не наш стиль, — поняла она с полуслова. — В научных кругах приняты несколько иные методы, я бы сказала, более результативные…
      — Приблизительно догадываюсь. — Он понимающе опустил веки. — Мне приходилось сталкиваться однажды… Но ведь лишняя информация не повредит? Кто, по-вашему, мог быть заинтересован в… устранении, скажем так, Георгия Мартыновича?
      — Увольте меня от подобных вопросов, — Наталья Андриановна упрямо покачала головой. — Недоставало только, чтобы я начала перемывать косточки коллегам! За кого вы меня принимаете?
      — Простите, но когда перед тобой полная неизвестность, невольно хватаешься за соломинку.
      — Такая соломинка вас не вывезет. Поищите лучше в другом направлении, в других сферах.
      — Пусть будет по-вашему, — с готовностью согласился Люсин, досадуя на свою оплошность.
      Разве не знал он, что там, где требуется вживание во внутренний мир человека, профессиональный опыт подчас не только не помогает, но даже становится досадной помехой. Привычка хороша, когда работаешь на конвейере. Виртуозная партия требует самозабвения. Каждый раз, как впервые, — высшее напряжение. Слепой полет в неизведанном микрокосме чужой души.
      — Вы же сразу схватили главное, — в ее голосе прозвучала нотка упрека. — Нужно прежде всего понять, что заставило Георгия Мартыновича оставить дом. Ненадолго, потому что он наверняка предполагал вскоре вернуться. Чем дольше я над этим думаю, тем большей проникаюсь уверенностью.
      — Ну и как по-вашему?
      — Не нахожу однозначного ответа.
      — И не обязательно. Дайте несколько вариантов.
      — Кто-то мог позвонить, — неуверенно, словно вступая на неокрепший лед, предположила она. — Вызвать куда-то… Или прийти без предупреждения, а затем увести с собой. Как вы считаете?
      — Вполне здраво, — одобрил Люсин. — Однако с той же степенью достоверности можно предположить и заранее обусловленную встречу. Сейчас не это важно. Все три варианта сводятся к одному: «кто-то». Оттуда, куда эта неведомая для нас фигура увлекла Солитова, он не вернулся. Итак: кто? Вам легче вычислить, чем мне.
      — К сожалению, не знаю.
      — Вот и получается, Наталья Андриановна, что мы от чего ушли, к тому и пришли. Прямо, в лоб, такие задачки, как правило, не решаются. Неизбежно приходится отталкиваться от каких-то личностных особенностей, особенностей среды. Поэтому вновь взываю к вам: помогите. Мы должны воссоздать обстановку.
      — Понимаю.
      — Тогда продолжим. — Заметив, что кассета кончается, Люсин перевернул ее на другую сторону. — Сформулируйте, пожалуйста, поточнее, — попросил он, поразмыслив под тихий шелест впустую прокручиваемой пленки, — какой научной проблемой занимался Солитов, какие опыты ставил, что надеялся получить?..
      — Проблема у всех нас одна: получение новых биологически активных веществ. Разумеется, каждый в меру сил и способностей ковыряется на своем участке, — уставившись отрешенным взглядом в окно, за которым скучно темнели жестяные крыши и трубы соседних домов, объяснила Наталья Андриановна. — Георгий Мартынович предпочитал свободный поиск. Владея несколькими языками, в том числе обязательной для фармаколога латынью, он вполне, я считаю, естественно обратился к изучению старинной рецептуры. Поразительное чутье исследователя плюс возможности современной аналитической техники позволили ему довольно скоро выделить препарат, эффективно снимающий экстрасистолию…
      — Простите, как?
      — Восстанавливающий сердечный ритм, одним словом.
      — Ясно. А почему он все-таки занялся историческими, так сказать, изысканиями, не знаете?
      — В значительной мере собственные недуги. Дело в том, что он прожил очень нелегкую жизнь. Во всех отношениях. Не берусь судить, как все это могло сказаться на состоянии здоровья, но оно, можете поверить, оставляло желать лучшего.
      — Желчно-каменная болезнь, почки, немного печень? — слабо улыбнувшись, уточнил Люсин.
      — Так вы знаете! — протянула она то ли разочарованно, то ли удивленно, — Значит, уже навели справки. Зачем?
      — Пожилой человек ушел и не вернулся. Что прежде всего приходит на ум? Внезапный приступ, и далее в том же роде. Нужно было изучить такую возможность?
      — Вы совершенно правы. Я ведь просто так спросила, чтобы понять логику ваших поисков. К. вашему сведению, Владимир Константинович, он начал с того, что вылечился. Знаете мудрую заповедь? «Врачуя, исцелися сам». Георгий Мартынович исцелился. И знаете чем?
      — Если я верно догадываюсь…
      — Абсолютно верно: травами.
      — Не без помощи Аглаи Степановны, надо полагать? — повинуясь внезапному наитию, спросил Люсин.
      — Не без помощи?.. Она-то его и вытащила! Теперь вы знаете, что послужило отправной точкой. Получив неопровержимое доказательство могущества фитотерапии — большего, как вы понимаете, и желать было нечего, — шеф занялся этим делом всерьез, с присущими ему целеустремленностью и глубиной. Отсюда его интерес к герметическим дисциплинам вроде алхимии и, как следствие, уникальные в наше время познания. Он задался грандиозной задачей: проверить древнее забытое знание методами современной науки. Не берусь судить, где тут кончается сугубо научный интерес и начинается нетерпеливая охота коллекционера, но за несколько лет ему удалось собрать уникальную библиотеку манускриптов, гравюр.
      — Насколько я мог убедиться, это в основном фотокопии и перепечатки?
      — О, есть и подлинники. И какие! Настоящие раритеты.
      — На квартире, наверное?
      — Да, он очень ими дорожит, буквально трясется над каждым листком и редко кому показывает.
      — Вам, например?
      — Раньше, когда я еще бывала у них на Чкаловской… Он часами мог, хвастая, как ребенок, демонстрировать свои сокровища. Мне даже скучно делалось, но я, конечно, не показывала и вида.
      — И правильно делали. Увлеченные люди обычно легко ранимы.
      — Так оно и есть.
      — Вы сказали «раньше», Наталья Андриановна, — попытался как можно бережнее уточнить Люсин. — Это случайная оговорка или за ней скрывается какая-то существенная перемена?
      — Оговорка, — устало кивнула она, — на которой не стоит задерживаться. Вы не бойтесь: ничего из того, что действительно может иметь для вас интерес, я не утаю.
      — Кто может знать, какому пустяку уготовано сыграть ключевую роль?.. Вернемся, однако, к сокровищам. — Люсин помедлил, многозначительно акцентируя каждое слово. — Сокровищам духа и сокровищам в денежном, так сказать, сугубо приземленном эквиваленте… Есть действительно ценные книги?
      — И книги со знаком Альда Мануция, и розенкрейцерские тетради , и клочки подлинных египетских папирусов, и тибетские ксилографы — словом, чего только нет.
      — Я успел навести кое-какие справки. Даже в наших букинистических магазинах какой-нибудь травник восемнадцатого века стоит огромных денег. Как минимум, моя годовая зарплата. Кстати, и ваша тоже, досточтимый товарищ доцент.
      — Вот как? — Наталья Андриановна озарилась мгновенной улыбкой. — И какое это может иметь для нас с вами значение?
      — Мало ли, — неопределенно двинул плечом Люсин. — А вы случайно не знаете, где именно доставал Георгий Мартынович столь редкие вещи?
      — Точно сказать не могу. По-видимому, покупал у кого-то, менялся… Как это обычно делается?
      — Так и бывает, — подтвердил Люсин. — Поэтому и хочется знать точно: у кого именно и с кем? Может, Аглае Степановне известно? Что она за человек, на ваш взгляд, разумеется?
      — Да мне-то откуда знать, Владимир Константинович? Видела ее раза два-три, контакта не получилось… Вам вполне достаточно, что Георгий Мартынович в ней души не чаял. Я-то тут при чем?
      — Я просто так спросил, по инерции, — почувствовав, что для нее эта тема чем-то неприятна, он поспешил вернуться на более проторенную дорогу. — Может быть, вы знаете кого-то из коллекционеров, одержимых той же страстью, что Солитов, букинистов?
      — О коллекционерах, признаться, даже не слышала, а вот каких-то книжников он как-то поминал, было…
      — А когда, при каких обстоятельствах?
      — Давно, знаете ли. И не по специальному поводу, а так, между делом.
      — Конкретных имен не называлось? Адресов букинистических магазинов?
      — Едва ли ятрохимические трактаты попадают в букинистические магазины, — она снисходительно улыбнулась. — По-видимому, вы даже не представляете себе, какая это редкость.
      — Всякое бывает, Наталья Андриановна, уж вы мне поверьте… Кстати, что это значит — ятрохимические? Первый раз слышу.
      — Лечебная химия, от греческого «ятрос» — врач.
      — Теофраст Бомбаст фон Гогенхейм? — доверительно подмигнул Люсин.
      — Подумать только! — Наталья Андриановна даже руками всплеснула. — Примите мои поздравления, товарищ милиционер!
      — Случайно в памяти застряло, — смущенно признался Люсин.
      — Уж не проходил ли он у вас по какому-то делу? — пошутила она. — Я бы не удивилась.
      — Очень может быть, Наталья Андриановна, — уронил он с усталой небрежностью, поймав себя на том, что ему приятно выглядеть в ее глазах в выгодном для себя свете. — Why not? Сейчас я припоминаю, что именно Парацельсу приписывали открытие эликсира бессмертия. Так?
      — Если б ему одному! А Василию Валентину? А Луллию? Амбруазу Парэ , наконец, Макропулосу? Но вообще-то Парацельс был по-настоящему великим ученым. Хотя и не без заблуждений, свойственных эпохе.
      «Ятрохимик есмь, — говаривал он о себе, — ибо равно ведаю химию и врачевание».
      — Химию или алхимию? — с тонкой улыбкой поинтересовался Люсин, немало почерпнувший из солитовских записей.
      — Ятрохимию, — внесла необходимое уточнение Наталья Андриановна. — От иллюзий златоделания он решительно отказался, но полностью с алхимией не порвал. Да и чего вы хотите? Каждый человек — сын своего века. Стоя одной ногой в уже новом времени, Парацельс оставался, однако, в плену магических представлений о всеобщей симпатической связи… «Никто не докажет мне, что минералы безжизненны, ибо их соли, колчеданы и квинтэссенции жизнь человеческую поддерживают. Утверждаю решительно, что металлы и камни наделены жизнью, как и корни, травы и плоды», — звучно прочитала она своим низким волнующим голосом. — Между прочим, любимая цитата Георгия Мартыновича.
      — И он разделял мнение доктора обеих медицин — хирургии и терапевтики? — подпустив нужную дозу иронии, спросил отличавшийся завидной памятью Люсин.
      — С вами приятно беседовать, Владимир Константинович, — оценила Гротто, одарив собеседника заинтересованным взглядом.
      — Так да или нет? — Он поблагодарил церемонным наклоном головы.
      — Разумеется, нет, потому что все мы — дети своего века… Но кое-какие рекомендации ятрохимиков ему пригодились.
      — В смысле эликсира бессмертия?
      — К счастью, нет, потому что никаких точных указаний на сей счет история нам не оставила. Иначе бы Георгий Мартынович не замедлил произвести проверку… Даже я, невзирая на стопроцентный скепсис, не устояла бы перед таким соблазном.
      — А это н.е страшно — бессмертие?
      — Бессмертие — крайность, недостижимая мечта. Но продлить человеческую жизнь или хотя бы отодвинуть рубеж старости…
      — Солитов тоже так считал?
      — Как вы жестко выдерживаете курс, — протянула
      Наталья Андриановна то ли в одобрение, то ли, наоборот, осуждая. — Всякий раз возвращаетесь к одному… Да и сама я только про это думаю. — Легким движением она смахнула упавшую на лоб прядь. — Нет, заведомыми сказками Георгий Мартынович не увлекался, хотя и скрупулезно записывал всю ту ересь, которой обставляли свои опыты всяческие адепты спагерического искусства. Он старался не пропустить ничего: ни лунных фаз, ни заклинаний. Как и вы, кстати, он считал, что может пригодиться любая мелочь.
      — Даже заклинание?
      — А вот представьте себе! Георгий Мартынович был глубоко убежден в том, что всякие таинственные формулы служили алхимикам для отсчета времени в темной лаборатории. Затем, вероятно, чтобы не пропустить нужный момент при дистилляции растительных соков, активность которых иногда быстро пропадает. Если требовалось, он выучивал наизусть какую-нибудь абракадабру и потом замерял длительность звучания по секундомеру.
      — А вы случайно не знаете, какие конкретно исследования вел Георгий Мартынович в самое последнее время?
      — Собираясь в отпуск, он говорил, что хочет продолжить свою работу над галлюциногенами-анальгетиками.
      — Обезболивание?
      — Совершенно верно. Последние два года он, со свойственным ему терпением, занимался анализами всевозможных бальзамов. По старинным прописям, разумеется: западноевропейским, славянским, тибетским, даже южноамериканским. Это вам не эликсир бессмертия, тут действительно можно сделать потрясающие находки. Я почти не сомневаюсь в том, что именно этим он и занимался до самой последней минуты…
      — Среди осколков колбы мы обнаружили фрагменты какого-то корневища. Не знаете, что это могло быть? Наши аналитики, к сожалению, не пришли к единому мнению. Вы нам не поможете?
      — Надо посмотреть, — не слишком уверенно пообещала Наталья Андриановна. — Но боюсь, мне это не по зубам. Не лучше ли обратиться к ботаникам?
      — Ботаники как раз и спасовали. Даже гистология не помогла. Трудный корешок попался, неизвестный для них.
      — А по записям в лабораторном журнале установить нельзя? Георгий Мартынович все самым тщательным образом регистрировал.
      — Журнал-то мы просмотрели, — Люсин по старой, до конца не изжитой привычке почесал макушку, — да уж больно темное дело, Наталья Андриановна, эти лунные фазы, латинские сокращения и прочая алхимическая заумь. Не потяну.
      — Я попробую облегчить ваши поиски, но мне нужно подумать, проконсультироваться.
      — Такое название, как Unguentum malaferum, вам ничего не говорит?
      — Что-то очень знакомое, — она словно бы прислушалась к себе. — Нет, извините, не могу вспомнить. Я не знаю латыни.
      — «Мазь ведьм», — подсказал Люсин. — Или ведьмовская мазь.
      — Ах, это! — Она просияла на миг. — Помню, помню… Георгий Мартынович что-то такое рассказывал. Даже обещал дать немного на пробу, если, конечно, получится. Мы еще смеялись по этому поводу.
      — Смеялись?
      — Ну конечно! Коллектив как-никак на девяносто процентов женский, — она растроганно вздохнула. — Всем хочется…
      — Это в ведьмы-то? — непритворно поразился Люсин.
      — Счастья хочется, красоты, молодости… Непонятно? Помните, как несчастная Катлина натерла волшебной мазью Неле и Тиля Уленшпигеля? Уже из одного описания можно судить, что в состав снадобья входили галлюциногены и другие наркотические вещества, вызывающие частичную анестезию.
      — И у него была такая мазь?
      — Насчет мази сильно сомневаюсь, а вот рецептов более чем достаточно, хоть отбавляй. Что не книга, то дюжина новых рецептов. Вас это в самом деле интересует?
      — Самым живейшим образом. Дадите?
      — Вам с молочаем, папоротником или предпочитаете белену?
      — Если бы я мог хоть на минуту поверить! — невесело пошутил Люсин.
      — Во что? — не поняла его Наталья Андриановна.
      — Да в это, в вашу волшебную мазь. Ведь прелесть! Намажься с ног до головы и лети себе за тридевять земель… Смех, а такая версия многое объясняет. Вы не находите?
      — Могу предложить другую, не менее интересную, — она не приняла шутки. — Маг-чернокнижник забыл заклинание и был унесен дьяволом. Как вам понравится? По-моему, здорово. Сюда и взрыв укладывается, и разбитое окно.
      — Вы сердитесь, Наталья Андриановна? Я вас чем-то обидел?
      — Просто мне сейчас не до юмора. Не то настроение.
      — Я понимаю. Еще раз простите великодушно, если меня занесло.
      — При чем тут это? — Она красноречиво глянула на часы. — Я понимаю: случай сложный, не за что ухватиться, вы озабочены, растеряны даже, но зачем же дурака-то валять? Какое вам дело до корешков, мазей и прочей, извините, ерунды? Разве в этом дело? Или вы надеетесь таким путем напасть на след?
      — Вы правы, надеюсь. — Люсин выключил магнитофон и встал с осточертевшего ему кресла.
      Наталья Андриановна тоже не замедлила подняться.
      — Тогда не смею вам мешать, — с видимым удовольствием она повела занемевшими плечами. — Там, — указала на комодик с алфавитными ящичками, — полная картотека растений, с которыми работал Георгий Мартынович. Остается лишь угадать, на какой карточке значится интересующий вас корешок. Желаю успеха, а мне, извините, пора — люди ждут.
      Оставшись переживать в одиночестве — он так и не понял, чем вызвана столь неожиданная реакция, — Владимир Константинович рассеянно выдвинул первый попавшийся ящик: Ива, Имбирь, Ирис, Иссоп… Сотня, если не больше, растений, и на каждое — десятки отдельных карточек. «Что ж, если нет другого выхода, можно попробовать, — рассудил он, — методом исключения. Не квинкефолиум, не кервель, не крестовник… Может, калган? Надо искать клубень, крупное корневище».
      Переписав названия, на что ушло около часа, он бережно задвинул последний ящик. Затем, чтобы получить более полное представление о столь необычном хранилище, достал — разумеется, наугад — картонку, озаглавленную «Репейник»:
 
Кроме того, что трава за обилие славится качеств,
Пьется растертой, живот избавляя от боли жестокой.
Если же телу нежданно железо враждебное раны
Вдруг причинило, тогда на себе испытать подобает
Помощь ее, приложив растолченную к месту больному
Ветку травы, — и тотчас же вернем мы прежнее здравие
Этим искусством, к припарке добавив кусающий уксус.
 
      На обороте карточки значилось следующее:

      «Валафрид Страбон (809—849) . Из поэмы «О культуре садов», или «Садик» («De cultura hortorum», или «Hortulus»). Источники: Квинт Серен Самоник, Вергилий, Плиний Старший, Диоскорид, Псевдо-Апулей, «Капитулярий» Карла Великого» .

      Куда как права была Наташа Гротто: утонуть тут ничего не стоило, пропасть на веки вечные.
      Выдвинув наугад несколько ящичков, Владимир Константинович случайно наткнулся на карточку, где типографским способом были оттиснуты выходные данные книги Гордея Леоновича Бариновича «Феномен средневековой культуры».
      Перед тем как уйти, он еще раз оглядел застекленные полки, бегло перелистал блокнотики-семидневки. Адреса, телефоны, фамилии, часы встреч, аббревиатуры учреждений. И цитаты, и формулы, и даже рожицы.

Глава пятая
РУИНЫ МОНСЕГЮРА