После сокрушительного поражения, понесенного австрийскими армиями в Италии, директория использовала все средства, чтобы избавиться от Бонапарта. В Париже, где восторженные толпы готовы были носить его на руках, он становился слишком опасной фигурой.
      Поход в Египет и Сирию преследовал несколько целей. Вдалеке от африканских песков, что погребли не одно поколение завоевателей, казалось вполне достижимым одним дерзким ударом лишить Англию главных источников могущества. Если бы удалось нарушить ее жизненно важные связи, колонизировать Египет и хотя бы ослабить господство в Индии, задача могла бы считаться выполненной. Египет, находившийся под властью турецкого султана, и был избран в качестве передового форпоста для дальнейшего захвата английских колоний. Новые рынки для товаров французских мануфактур были совсем не лишними. Республика, порядком поиздержавшаяся на победоносных войнах, испытывала острый денежный дефицит. Смешно сказать, но для завоевания Востока Бонапарт получил всего пять дивизий — правда, снискавших бессмертную славу на италийском театре, — пятьдесят пять военных кораблей и необходимое количество транспортов для перевозки войск, артиллерии и провианта.
      Египетская экспедиция начиналась для него под счастливой звездой. Французской эскадре удалось незаметно выйти из Тулона и, обманув бдительность крейсировавших вдоль всего побережья кораблей контр-адмирала Нельсона , вырваться на открытый простор.
      Одна удача ведет за собой другую. Когда стало ясно, что преследования ожидать не приходится, избалованный победами первый консул решился на маленькую авантюру.
      — Почему бы по пути в Александрию нам не сделать небольшой крюк и не положить в карман Мальту? — спросил он вице-адмирала Брюэса , почтительно постучавшегося в каюту главнокомандующего.
      Брюэс знал, что такая операция, наряду с множеством других, на всякий случай планировалась в генеральном штабе, и даже имел соответствующие карты. Однако к предложению, которое в устах Наполеона было равнозначно приказу, отнесся с осторожностью.
      — Боюсь, осада с моря может слишком затянуться, мой генерал, и если подоспеют англичане…
      — Не говорите мне про англичан! — Бонапарт нетерпеливо отбросил упавшую на лоб прядь. — Начнем, а там посмотрим по обстоятельствам… Давайте выйдем на воздух.
      Привыкшему к походным шатрам полководцу было тесно в адмиральской каюте. Он любил размышлять на ходу, пусть хотя бы шагая из угла в угол каморки. Здесь же нельзя было сделать ни шагу, чтобы не споткнуться о какой-нибудь пуфик. Прихотливо выгнутые комодики из розового дерева, ковры, фламандские гобелены — к чему вся эта будуарная роскошь на боевом корабле? Даже читать и то было затруднительно: рассеивалось внимание. Давили низкие золоченые потолки, глаза слепило мелькание света, раздробленного в зеркалах и хрустальной разгранке, на бумагах и картах дрожали радужные пятна.
      Почтительно посторонившись, Брюэс с прижатой локтем треуголкой поднялся по трапу.
      Эскадра шла развернутым строем на всех парусах.
      — Горизонт чист, — доложил адмирал, складывая блеснувшую латунью трубу.
      Море, расчерченное квадратами вант, было на диво спокойным, словно версальские пруды. Легкий попутный ветер гудел в крыльях флагманского брига нервной бодрящей струной. Разливалась знакомая музыка вдохновенного нетерпения. Все было пронизано упоением взлета: всхлипы чаек, кружащих над кильватерной пеной, шелест и всплески взрезаемого форштевнем отвала. И сверкание соляной пудры на кнехтах и кабестанах. И упоительная горечь на воспаленных губах.
      Брюэс едва поспевал за Наполеоном, который в яростном порыве вымерял доски от бизани до грота.
      — Мальта — крепкий орешек, — напомнил адмирал, улучив подходящий момент. — Турки обломали на нем клыки.
      — Когда это было? — дерзко усмехнулся Наполеон. — Когда это было, я вас спрашиваю, мой друг? Мы создали совершенно новую армию, навязали миру невиданную стратегию боя, и он рушится в обломках и дыме у нас под ногами, Брюэс!
      — Понимаю, мой генерал, однако специфика морских сражений…
      — Вы правы, — холодно остановил его первый консул. — Перемены не должны ограничиться полевым театром, пора заняться морем. Уверяю вас, что я займусь этим, закончив египетскую кампанию. У меня будет новый военный флот и, конечно, адмиралы, с которыми я найду общий язык.
      — Вам достаточно приказать, и я тотчас велю проложить курс на Мальту, — дрогнув подбородком, поджал губы Брюэс. — Просто я считал своим долгом предостеречь…
      — Прекрасно, прекрасно, адмирал, я своевременно оповещу вас о принятом решении.
      Наполеон отдавал себе отчет в сопряженных с осадой трудностях. Они усугублялись еще и тем, что штурм мальтийской крепости, если до этого дойдет, должен осуществиться малыми силами и с минимальным для французов уроном, иначе под угрозой окажется главное — предстоящий поход. Кроме всего, вознесенный революцией артиллерийский капитан не чуждался истории и помнил о преподанном туркам уроке и прочих победах рыцарского флота.
      Но, вопреки пересудам иных недальновидных современников, Мальта отнюдь не явилась для него случайной прихотью, минутным капризом. Рыцари держали в руках ключи ко всем средиземноморским коммуникациям. В случае успешного овладения североафриканским плацдармом Мальтийские острова могли стать одним из главных оплотов грядущей мировой империи. Наконец, никак нельзя было сбросить со счетов и чисто политические факторы.
      Феодальные реликты, в виде суверенного военно-монашеского ордена, бросали вызов новому миропорядку, который устанавливался повсюду под грохот орудий и свист пуль. Римскому папе, который и без того был напуган до смерти, следовало обрубить когтистую лапу. Религия не должна вмешиваться в политику, тем более такими активными средствами, как армия и флот. Как говорится, богу богово, а кесарю кесарево.
      Существовал еще один аспект, притом крайне серьезный. Зная об интересе, проявленном русским императором к мальтийским делам и предпринятым в этой связи дипломатическим акциям, Наполеон лелеял надежду разбить англо-русский комплот.
      Для успешного проведения в жизнь намеченного им и Талейраном порядка действий требовалось перво-наперво заполучить Мальту. Этого было вполне достаточно, чтобы дать лишку в несколько сотен морских миль. Только Нельсон мог разрушить далеко идущие и тесно увязанные друг с другом планы первого консула. По счастью, он проглядел проскочившие в утреннем тумане парусники.
      Вопрос, таким образом, был решен еще загодя.
      Получив соответствующее указание, Брюэс дал капитану «Орьяна» новый курс и распорядился просигналить на другие суда.
      Тринадцать линейных кораблей и четыре фрегата послушно уклонились к западу. Остальные продолжали держаться прежнего румба.
      Располагая десятитысячным войском и тысячью с небольшим артиллерийских стволов, Наполеон не мог, конечно, не думать о поражении, которое потерпела куда более крупная армия Блистательной Порты. Но недаром в ответ на напоминание он коротко бросил: «Когда это было?» Ветры грядущего века бились в складках трехцветных знамен, а мальтийский крест уже давно принадлежал истории. Его место было среди музейного хлама.
      И в самом деле, семь столетий слишком долгий срок, чтобы не состариться, не проржаветь, не превратиться в окаменевший реликт.
      Когда были потеряны последние надежды удержать святую землю, рыцари переселились на Кипр, где создали сильное централизованное государство с лучшим по тем временам флотом. Не прошло, однако, и двадцати лет, как оно из-за внутренних распрей распалось, и госпитальеры вынуждены были перебраться на остров Родос, после чего их стали называть «родосскими братьями». Турки, ставшие в пятнадцатом столетии властителями Средиземноморья, атаковали остров, и вновь рыцари, оставшись без крова, отправились по миру в поисках приюта. Они побывали на Крите, попробовали бросить якорь в Мессине, Втербо, пока, наконец, не осели на Мальте. Получив из рук императора Карла Пятого Мальту вместе с прилегающими островами Гоцо и Комино, братство трансформировалось в Мальтийский орден святого Иоанна Иерусалимского.
      Оно по-прежнему оставалось своего рода Духовно-рыцарским суверенным государством во главе с гроссмейстером, которого титуловали «ваше преимущественное величество», но стали иными цели и политические амбиции. Ни о призрении страждущих, ни о гробе господнем не было больше речи. Рыцари, объявив себя форпостом христианства против Турецкой империи, обязались защищать Средиземное море от султана и корсаров Магриба. Сражались они самоотверженно, оказав бесценные услуги и Карлу, и Филиппу Второму. Орден достиг апогея славы, победоносно выдержав четырехмесячную осаду и заставив уйти восвояси многочисленный турецкий флот и сорокатысячную армию. Рыцарским гарнизоном в девять тысяч человек командовал гроссмейстер Жан-Паризо де Ла Валет, чье имя было присвоено затем столице островного государства. Как это часто случается, высший взлет явился началом падения. Железная дисциплина ослабла, вспыхнули межнациональные распри, рыцари, погрязнув в пороках, начали обогащаться за счет местного населения. На фоне всеобщего разложения, коррупции и упадка проявилась полнейшая неспособность гроссмейстеров справиться с положением. «Преимущественные величества» теряли реальную власть, чем ловко воспользовались иезуиты и святейшая инквизиция.
      По мере ослабления Порты деятельность ордена приобретала более мирный характер. Восстание задавленного рыцарством местного населения — потомков арабов и финикийцев — вынудило великого магистра принца Рогана провести хотя бы минимальные реформы. Были сделаны попытки реорганизовать государственное управление, судопроизводство, наладить экономику, что, в свою очередь, побудило шире взглянуть на окружающий мир и попытаться найти поддержку.
      Естественным союзником мальтийских воителей оказалась Россия…
      Возведенные еще Ла Валетом укрепления хорошо были видны с моря. Весь город, построенный из белого, чуть теплого в утренних лучах камня вырисовывался с поразительной четкостью. Окруженный стеной с округлыми выступами фортов, он был защищен по всем правилам инженерного искусства и господствовал сразу над двумя бухтами. Но по другую сторону стен его военный характер никак не ощущался. Домики из ракушечника, что так тесно лепились друг к другу, дышали мудрым покоем. Сменялись поколения, а кров оставался неизменным и вечным, как имя рода. Улицами здесь были лестницы, круто сбегавшие к морю. Глухие стены, утопающие в тени, обвивали старые лозы, и низки рыбы сушились под каждым окном, неуловимо напоминая Корсику.
      Не отрываясь от трубы, Бонапарт долго рассматривал монументальный дворец великих магистров, затем, скользя по черепичным крышам, эркерам и балкончикам, нацелился на сверкающий купол кафедрального собора Сен-Жан. Такого великолепия не знала его нищая, прозябающая в полудиком оцепенении родина. Спроектированный Франческо Лапарелли, учеником гениального Микеланджело, город очаровывал душу щемящей грустью и неземной чистотой. Многочисленные мраморные распятия, обрамленные подковами колоннад, делали его похожим на некрополь. Очевидно, это как-то отвечало суровому, аскетическому духу ордена.
      Рыцари в багряных одеяниях стояли на стенах с оружием в руках.
      — Жаль портить такую красоту, — сказал первый консул, хлестнув по колену перчаткой. — Предупредительный залп!
      Борт, унизанный тремя ярусами орудийных жерл, заволокло дымом. Стоявшие на стенах увидели белые облачка разрывов. Затем докатился дробный, лающий грохот.
      — Иисус Мария! — перекрестился байли Турин-Фризари. — Неужели они собираются нас атаковать?
      — Почему бы нет? — стараясь быть спокойным, пожал плечами богатый адвокат Мускат, как и все, облаченный в боевой огненный плащ с белоснежным крестом. — Разве вы не видите, что это французы? Они уже проглотили пол-Европы и не остановятся, пока не проглотят весь мир. Как вы думаете, мы сумеем защититься?
      Великий магистр Мальтийского ордена Гомпеш, наблюдавший за действиями неприятельской эскадры с дворцового балкона, молитвенно возвел очи. Менее всего он был готов к войне. Дерзкий рейд застал его, а вместе с ним и весь капитул, совершенно врасплох.
      — Нам следует как-то ответить, байли Феррата? — он с робостью взглянул на стоявшего рядом флотоводца.
      — Весь вопрос — как, ваше преимущественное величество. Пока мы сумеем мобилизоваться для отражения атаки, здесь не останется камня на камне. Вы только посмотрите, сколько пушек! Да нас разнесут на мелкие части!
      — И все же артиллерия должна прореагировать, — Гомпеш чувствовал устремленные на него взгляды.
      — Но только холостыми, заклинаю вас, только холостыми! — взмолился Феррата. — Ведь они тоже пока воздерживаются от бомб.
      По знаку Гомпеша форты рявкнули нестройным залпом.
      — Шрапнелью, — приказал Наполеон, — и тремя снарядами по дворцу.
      Комендоры кинулись забивать заряды. Тугая волна от разорвавшихся на дворцовой площади ядер ударила в окна. Посыпались стекла, хрустальные подвески с люстр, куски расписной штукатурки. Залы наполнились едкой гарью.
      Феррата поспешно увел великого магистра во внутренние покои. Пока Гомпеш прочищал горло и тер глаза, следующим залпом, продырявившим крышу испанского дворца «Кастилья и Леон», разворотило фонтан Нептуна.
      — Нет, это невозможно, — слабым голосом пожаловался великий магистр. — Заставьте их прекратить эту варварскую бомбардировку.
      — Каким способом? — развел руками Феррата. — Наши ответные меры лишь распалили их ярость. — Я не удивлюсь, если они расколошматят Сен-Жан!
      — О! — Гомпеш схватился за сердце и опустился на кушетку.
      — Вы изволили что-то сказать? — чутко подставил ухо Феррата.
      Но великий магистр лишь слабо пошевелил пальцами.
      — Необходимо созвать капитул, — по-своему понял его байли и срочно куда-то заторопился.
      Поскольку крепость больше не отвечала на огонь, Наполеон приказал войти в гавань. Пока суда совершали сложные маневры, в зале, украшенном портретом великого магистра Дель-Монте, собрался капитул. Всего пять человек: байли Турин-Фризари, байли Феррата, командор Буаредон де Ненсус, адвокат Мускат и советник Бонаньи. В последнюю минуту подошёл рыцарь Филиппе Амата, испанский агент при ордене.
      — Где великий магистр? — спросил он, удивленно оглядывая пустующие кресла по обе стороны длинного, покрытого красно-белой геральдической скатертью стола.
      — Ему нездоровится, — поспешно ответил Феррата. — Пострадал при обстреле… Однако не будем терять времени. Его у нас просто-напросто нет. Кто пришел, тот пришел, и слава богу… Байли Турин-Фризари, благоволите открыть собрание.
      За всю семивековую историю ордена это была самая короткая встреча. Капитул достиг единогласия еще до того, как французские корабли вошли в бухту, защищенную волнорезом из каменных валунов.
      — Они капитулировали, Брюэс, — удовлетворенно кивнул Наполеон, когда полотнище флага на крепостном флагштоке медленно поползло вниз.
      Катер первого консула и следующий за ним адмиральский направились к главному причалу. Гавань и лестница, ведущая к гроссмейстерскому дворцу, были оцеплены стражей. За плащами и широкополыми шляпами рыцарей толпились горожане и местные рыбаки. Над ковром, где должна была состояться встреча сторон, спешно натягивали шелковый тент.
      В лазурной, пронизанной танцующими лучами воде лениво покачивались похожие на гондолы лодки. Их длинные, задранные кверху носы пробуждали смутную память о неведомых людях моря, канувших в вечную бездну. Под размеренные взмахи гребцов приближалась набережная, охваченная нагромождением стен и башен. Вознесенные над крышами колокольни с крестами, фигуры святых в узких нишах, врезанных в скошенные углы, и лестницы, лестницы, зажатые с обеих сторон фасадами. Выщербленные, стертые до блеска ступени знали ловких кормщиков Карфагена и тяжелую поступь римских солдат. Здесь побывали вестготы, нубийцы, арабы. За три тысячи лет до Христа курился жертвенный дым над циклопическими блоками Ходжар Квима. И вот теперь мистический остров, грезящий об удивительных временах Атлантиды, покорно распростерся у ног грядущего властителя мира.
      Это была сладостная минута, прелюдия к Александрии, интродукция к симфонической мистерии пирамид. Впрочем, едва ли Наполеон переживал ее столь глубоко и символически обобщенно. В узкие русла сиюминутных выгод и политических альтернатив никак не укладывался загнанный в глубокие норы бред тысячелетий. Не углядеть, не расслышать, не попробовать на ощупь. Это словно туман над каналами спящей Венеции. Заволакивает глаза, пронизывает могильной сыростью, сжимает сердце глухой угрозой.
      Бонапарт принял осыпанную бриллиантами шпагу и тут же любезно возвратил ее грузному усачу Турин— Фризари.
      Гомпеш в сдаче острова не участвовал. Пытался, насколько возможно, сохранить достоинство. Да разве сохранишь? Великие магистры не сдаются. Великие магистры умирают и спят в свинцовых гробах под резными плитами Сен-Жана, не ведая, что сапоги чужеземцев топчут их овеянные славой гербы.
      В беседе с Гомпешом Наполеон проявил себя на редкость покладистым человеком. Пообещав подобрать какое-нибудь герцогство в Германии с доходом не менее шестисот тысяч ливров, он от имени Директории гарантировал великому магистру сохранение за ним всех орденских отличий и привилегий. Не поскупился первый консул и на словесные заверения в адрес прочих высо :копоставленных рыцарей. Последующие события показали, что все это были лишь пустые обещания.
      Едва Наполеон отбыл к себе на корабль, дабы продолжить поход в страну фараонов, Гомпешу подсказали, что в нынешних обстоятельствах его дальнейшее пребывание на Мальте не слишком желательно.
      Великий магистр перебрался в Триест, поближе к обещанному герцогству. Посоветовавшись с достойными доверия людьми, он пришел к заключению, что корона светского государя ему, пожалуй, не светит, и спешно собрался в Рим отстаивать свое «преимущественное величество».
      Только у папы были на этот счет другие идеи. На зеленом столе дипломатии делались миллионные ставки на дальнейшее вовлечение России в мальтийскую канитель. Поэтому его святейшество не только не признал за Гомпешом права на гроссмейстерский жезл, но даже видеть не пожелал оскандалившегося героя. Римскому первосвященнику, а еще пуще Наполеону, позарез был нужен вакантный престол. Подготовка к низложению Гомпеша шла, таким образом, полным ходом. Заодно предполагалось разжаловать и членов капитула, виновных в сдаче острова без боя. Последним обстоятельством больше всего возмущались во Франции, где, казалось бы, должны были приветствовать бескровное разрешение операции. Однако наиболее рьяными ревнителями рыцарской чести выказали себя байли и командоры российских приорств, сплошь тайные иезуиты. В Петербурге распространялись петиции о лишении рыцарского достоинства всех без исключения членов ордена, которые находились на Мальте в черный для нее день — 12 июня 1798 года.
      Гомпеш остался в Риме как частное лицо, предавшись одиноким воспоминаниям о былом величии. Единственной его отрадой стала Чекина, пышнотелая вдова сборщика податей. Устроившись при опальном магистре на должность домоправительницы, она помыкала им как хотела. Но все ж ей льстила послушливая привязанность всегда печального господина. В угоду ему она даже заучила несколько мальтийских слов: skuzi — «извините», bongu — «добрый день» и grazzi — «спасибо». Для итальянки это было, право, нетрудно. Зато ни с чем не сообразное jekk joghgbok — «пожалуйста» — оказалось выше ее сил.