— Нет, все ясно! — заявил Данелия. — Можно выполнять?

Люсин попрощался с товарищами и проводил их до дверей. Шуляк ушел вместе со всеми — ему нужно было кое-что собрать у себя на столе.

Зазвонил городской телефон.

— Люсин слушает!

— Товарищ Люсин, с вами говорит дежурный по городу. Здравствуйте.

— Здравствуйте, товарищ дежурный. Есть новости?

— У меня тут в журнале записано, что вы просили докладывать вам о странных происшествиях. Так?

— Так, так! Что-нибудь есть?

— Не знаю, как вы на это посмотрите, но, на мой взгляд, дело самое что ни на есть странное.

— Так, так! Слушаю…

— В цирке питона украли, товарищ Люсин! Понимаете?

— Да. Ну и что?

— Как «ну и что»? — обиделся дежурный. — Очень странное происшествие. Непонятно, кому этот питон мог понадобиться?..

— А он не сам, часом, уполз? — осторожно высказал предположение Люсин.

— В том-то и дело, что нет! Клетка взломана. Сейчас оперативная группа выезжает. Вы не заинтересуетесь?

«Только змей искать мне еще не хватало…»

— Спасибо, что сообщили, товарищ дежурный. Но это не то, что нас интересует. У нас по части икон, искусства, вообще древней истории. Понимаете?

— Ну как знаете!.. В случае чего будем держать в курсе.

— Большое вам спасибо. — Люсин положил трубку и рассмеялся.

— Чего это вы? — удивленно спросил вернувшийся Шуляк. На руке у него был плащ.

— Питона в цирке украли, — все еще смеясь, объяснил Люсин. — Представляете? Это ж надо уметь!

— Действительно… — покачал головой Шуляк. — Какие будут распоряжения?

— Мы сейчас с вами поедем в гости к одному художнику. — Люсин набрал по внутреннему номер гаража. — На Малую Бронную. Дело в том… Гараж? Минуточку, — он кивнул Шуляку, — Люсин говорит. Машину, пожалуйста. Сейчас… Пошли. По дороге все объясню. — Он быстро убрал все со стола. Запер ящик. Спрятал документы в сейф.

— Кто там? — робко спросил чей-то тоненький голосок, когда они позвонили в квартиру № 6.

— Отворите, пожалуйста. Мы к Виктору Михайловичу, — ответил Люсин.

— А его нет дома.

— Вот как? Когда же его можно будет застать?

— А кто его спрашивает?

— Да отворите же! — возмутился Шуляк. — Мы но важному делу. Нельзя же разговаривать через дверь!

— Ничего не знаю, — отозвались по ту сторону двери. — Виктора Михайловича нет дома.

— Когда он будет? — опять спросил Люсин.

— Не скоро, не скоро. Он уехал.

— Уехал? — озадаченно переспросил Люсин, а Шуляк состроил ему назидательную мину: «Вот тебе!»

За дверью послышались удаляющиеся шаги. Очевидно, невидимый собеседник счел свою миссию законченной.

Люсин решительно позвонил еще раз. Долго ничего не было слышно. Он выждал и вновь нажал кнопку.

— Вы перестанете хулиганить? Или, может быть, милицию вызвать? — возмущенно спросили по ту сторону обитой черным обшарпанным дерматином двери.

— Откройте, пожалуйста, — попросил Люсин. — Мы и есть милиция.

— Ах, милиция! Так я вам и поверил! А ну убирайтесь немедленно, пока вас не спустили с лестницы!

— Сказано вам: милиция! — стараясь не переполошить всю площадку, тихо и грозно сказал Шуляк. — Немедленно откройте!

— Всю жизнь мечтал! — издевательски отозвались из-за двери. — Почему же вы тогда не приведете дворника, если вы милиция? Почему соврали, что пришли по делу? Вот я сейчас покажу вам милицию!

«Милиция обычно приходит именно по делу», — усмехнулся Люсин и мигнул Шуляку. Тот понимающе кивнул и пошел по лестнице.

— Сейчас приведут дворника, — пообещал Люсин.

— Да? — удивились за дверью. — Ну-ну, посмотрим.

Получалось, что Люсин свалял дурака.

«Вот оно, гусарство… Конечно, мы его найдем! Но ведь время, время! И главное, как теперь объяснишь? Эх, если б знать наперед, как все оно сложится! А теперь он и дома следы замел, и сам неизвестно куда скрылся. Положеньице».

— Вы еще здесь? — тихо осведомились за дверью.

— Здесь, здесь! — успокоил Люсин. — Сейчас дворника приведут.

— А вы, правда… из милиции?

— Правда. Это вы с нами изволите шутки шутить.

— Но я же не знал! Я же не мог знать, так ведь? И вообще, я человек совершенно посторонний. Вы же к нему, а не ко мне?

— А кто вы?

— Сосед. Всего лишь сосед, старый, больной человек.

Внизу гулко хлопнула дверь. Люсин узнал низкий голос Шуляка. Он что-то втолковывал человеку, который то и дело кашлял и чертыхался.

— Ну вот и дворник! — проинформировал Люсин невидимого собеседника.

Тот ответил на сообщение тем, что отодвинул какой-то засов. Дальше, однако, разоружаться не стал. Выжидал.

— Это дворник? — спросил Люсин, когда Шуляк в сопровождении кашляющего человека появился на площадке.

— Дворник. Прокоп Васильевич, — кивнул Шуляк.

— Хе-хх! — задохнулся в кашле Прокоп Васильевич. — Дворник! Дворник, будь оно неладно! Хех-х-га-кх! Ой! — Он покачал головой и тыльной стороной ладони отер выступившие слезы. — Прохватило меня вчерась, товарищи! Во!

— Это ты, Прокоп? — осведомились с той стороны.

— Я, Лев Минеевич, я! Прохватило меня, слышь? Открывай, не опасайся! Гха-кх-ка-ка!

Лев Минеевич, очевидно, Прокопа признал, потому что ответом на кашель был лязг открываемых замков. Однако, оставив все же дверь на цепочке, он осторожно приоткрыл ее, чтобы удостовериться, так сказать, лично. Своими очами.

— Добро пожаловать! — приветливо высунулся в щель сухонький старичок.

— Здравствуйте, здравствуйте, — кивнул ему Шуляк.

— Проходите, пожалуйста, милости просим. — Лев Минеевич сбросил цепочку и широко распахнул дверь.

— Спасибо вам, Прокоп Васильевич, — входя в квартиру, обернулся Люсин к шедшему сзади дворнику.

— Так что могу быть свободным? — затоптался тот на месте, мешая пройти Шуляку.

— Иди отдыхай, отец, — Шуляк похлопал дворника по спине и вошел следом за Люсиным.

Дворник сейчас же закашлялся и сказал, что он простыл.

— Холодное пиво? — понимающе усмехнулся Люсин.

— Кх, какое там пиво? — Дворник вытянул руки и раскрыл ладони, словно показывал, что у него ничего там нет. — Какое пиво? Не пью, язва потому как. Вчерась на дачном участке сено косил. По росе, босиком. И все! И простыл. Дела?

— Дела! — согласился Люсин и помахал на прощанье рукой.

— Спасибо тебе, Прокоп, — кивнул ему Лев Минеевич. — Иди теперь, отдыхай.

И запер дверь.

«Занятно», — подумал Люсин.

— Значит, вы сосед Михайлова, Лев Минеевич? — спросил он, осматривая прихожую.

Ржавая лампочка под непривычно высоким потолком бросала тусклые блики на помятые днища тазов, заваленный бумагами шкаф и подвешенный возле самой двери старый велосипед.

— Лев Минеевич, с вашего позволения… Да, я сосед! — Старичок гордо вскинул голову. — Угодно пройти? — Жестом уличного регулировщика он указал на свою дверь.

— Простите, Лев Минеевич! — Люсин протянул ему свое удостоверение. — Мы, Лев Минеевич, действительно из милиции.

— Нет! — Старик картинно выбросил вперед руки, словно ему предлагали не удостоверение, а незаслуженные миллионы. — Не надо. Я вам и так верю.

— Гм… — хмыкнул Шуляк.

— Верите так верите, — согласился Люсин. — Очень хорошо.

Лев Минеевич забежал вперед и с поклоном отворил дверь.

— Э, да у вас тут целый музей! — заметил Шуляк, и было непонятно, то ли он восхищается, то ли, напротив, самым решительным образом осуждает.

«Действительно, самый настоящий музей, — подумал Люсин, оглядев увешанные картинами стены. — Везет мне на этих искусствоведов-коллекционеров, как утопленнику».

Он с удивлением поймал себя на том, что проникся к старичку недоверием и неприязнью.

«За что? Из-за картин, что ли? С каких это пор я так реагирую на искусство? А с тех самых, Люсин, как пришлось тебе взять это непонятное дело…»

— Завидное у вас собрание, — одобрил Люсин.

— Ну что вы! — Старичок был заметно польщен, но гордость за свои сокровища боролась в нем с недоверием. — Все русские-с художники. Начало двадцатого века. — Это был определенно голос гордости, но если учесть очевидную, конечно, некомпетентность слушателей, то можно сказать, что в нем звучала опаска. — Всю жизнь собирал…

— Прекрасное дело сделали, Лев Минеевич. Хорошее дело. Но мы к вам, извините, совершенно за другим. Где находится сейчас сосед ваш Михайлов?

— В отъезде он со вчерашнего дня, — с готовностью ответил Лев Минеевич. — Отбыл в Питер, то есть в город Ленинград.

— Надолго?

— Сказывал, на несколько дней.

— А по какому делу, случайно, не знаете?

— Так он, Витюсенька, Виктор Михайлович то есть, к своей барышне поехал, — заулыбался старик. — Дело молодое, понятное. Она у него постоянно в разъездах, а он что? Свободный художник — сел и поехал! Он частенько к ней ездит. То в Ереван, то в Баку, а в Питер уж который раз!

— А как девушку зовут, не знаете?

— Нет. — Старик сокрушенно покачал головой. — Запамятовал. Их у него, извините, много перебывало. Всех не упомнишь. Дело-то его молодое…

— Жаль. Очень жаль, что запамятовали. А он что, просто так взял и уехал, ни с того ни с сего?

— Да к барышне же, говорю, уехал! Не впервой, чай.

— Это он сам вам сказал?

— Он скажет, дождешься! Слышал я. — Старичок нетерпеливо хлопнул себя по колену. — Была она у него тут на неделе. Они в кухне кофеек себе варили, а я по соседству был и все слышал.

— Что же вы слышали?

— А то, что уговаривались они в Ленинграде встретиться. Вот что. Она, вишь, раньше должна была уехать, а он обещался в воскресенье вечерним рейсом прилететь. Впоследствии перед самым отъездом я у него и спросил: куда, мол?

— А он?

— «Не твое дело, — говорит. — Вернусь через несколько дней. Газеты да письма складывай в кухне». Вот и весь разговор. «Так, спрашиваю, и знакомым вашим отвечать?» — «Так и отвечай», — говорит.

— Девушка-то его как выглядит? Не разглядели?

— Почему же не разглядел? Разглядел! Сколько раз дверь им отворял. Ведь он то ключ дома забудет, то просто отпереть поленится. Так что я разглядел, разглядел… Очень, можно сказать, красивая барышня. Белокурая такая, томная вся. Но из этих, нынешних. Юбка до пупа, извините, и курит, как мужик.

— Вот видите, Лев Минеевич, все вы разглядели, все знаете, а самого главного — имени девушки не запомнили, — покачал головой Люсин, стараясь заглушить в себе преждевременную догадку, потому что она наверняка могла оказаться ошибочной.

— Не запомнил, — развел руками Лев Минеевич.

— А как вы думаете, что у нее за работа такая, что все время ездить приходится?

— Работа? Ну, тут думать нечего. Это я доподлинно знаю. Гид она, в «Интуристе» работает, иностранцев в разные города возит.

«Так и есть — Женевьева! Она как раз теперь в Ленинграде. А как икона эта ее взволновала! Значит, субъект этот был прекрасно информирован обо всем. Играл с открытыми картишками, так сказать. А кто первый поднял тревогу? Опять же Женевьева! Сутки еще не прошли, как пропал человек, а она уже всех на ноги подняла. Да, плохо пришлось иностранцу, хоть гад он и шкура, силы были явно не равны. Что же им от него было надо? Деньги? Или нечто большее: очень большие деньги?.. И все же не верится! Не такое впечатление она производит… Ах уж эти сантименты! Впечатление! При чем тут впечатление? Совпадение! Вот чего нужно опасаться. Мало ли кто работает в „Интуристе“? Мало ли иностранных групп находится сейчас в великом городе Ленинграде? Вот на чем можно споткнуться, если действовать сгоряча, вот где легко очутиться в дураках! Очень уж это неосторожно — встретиться в Ленинграде! Им вообще, по всем канонам, противопоказано сейчас встречаться. Наоборот! Разойтись, затаиться, выждать, пока уляжется кутерьма… И все же они — если, конечно, это они — безмятежно гуляют в эту минуту по Невскому или, скажем, по Литейному, где продаются отличные краски. Бездумно и гибельно летят, как летучие рыбы на огни парохода. Почему? Считают, что разработанный ими план удался? Уверены поэтому в собственной безопасности? Ах, как это самонадеянно и неумно!.. Или просто надеются, что никому и в голову не придет предусмотреть этот чертовски глупый ход? А в самом деле, что я знал бы сейчас о них, не будь этого старика? Как бы вообще я сопоставил его с ней? Соединил их имена. Соединил их поступки. Но старик-то существует на свете, и было бы наивно полагать, что я не войду с ним в контакт. Раз я вышел на иконщика, на квартиру его номер шесть, то и знакомство мое с милейшим Львом Минеевичем было раз и навсегда предопределено, жестко детерминировано. Думать иначе непростительно. Но знакомство знакомством, а разговор о Женевьеве мог бы и не завязаться. Собственно, почему? Глаза старика ее видели, уши слышали милый ее голосок. Куда все это денется, пока он, дай Бог ему здоровья, жив? Никуда! К тому же старик словоохотлив, благодушен и трусоват. И нечего надеяться, что из всей богатейшей информации, которой вольно или невольно располагает старик, так-таки ни крошки не перепадет следователю. А ведь порой и крошки достаточно. Выходит, гражданин Михайлов, что вы просто не имели права лететь сейчас в Ленинград. А вы, Женевьева? В чем же дело? Почему они так поступили? Наивны и неопытны? Настолько беспечны, что позволили себе необдуманные действия? Излишне самоуверенны? Чересчур хитры и поэтому переиграли? А может, невинны и непричастны, и все это роковое стечение обстоятельств разлетится как дым? Не исключено, наконец, что они вовсе не знакомы друг с другом и все есть чистейшее совпадение, игра случая. Бывает ведь и такое…»

— Картинками любуетесь? — заискивающе улыбаясь, спросил Лев Минеевич. Но в глазах тревога стояла. Тревога и напряженность.

— А? — Люсин с трудом отвел от картины глаза: в минуты острой сосредоточенности взгляд его казался угрюмым и даже несколько злым. — Да-да, прелестные вещицы! — Он, собственно, их даже не успел разглядеть. — Особенно эта, зелененькая, — показал на первую попавшуюся.

— Эта? — благоговейно прошептал Лев Минеевич, ласково погладив золоченый багет скромненького пейзажика из синих, зеленых и красных пятен. — Вы, я вижу, знаток! Это ранний Кандинский. Кандинский, так сказать, реалист. Ей цены нет!

Шуляк, который стоял лицом к окну, перестал барабанить пальцами по стеклу и обернулся.

— Это какой же? — с интересом спросил он. — Этой? — Он подошел к картине, нагнулся над ней, даже потрогал ногтем засохшую колбаску щедро выдавленной из туба краски. — А что в ней такого особенного?

— Василий Кандинский — основатель абстракционизма! — блеснул эрудицией Люсин. — Тут одна подпись тысячи стоит. Правда?

— Совершенно справедливо, — подтвердил Лев Минеевич. — Пабло Пикассо недавно понадобился особой конструкции комод. Он набросал эскиз и вызвал к себе самого знаменитого парижского мебельщика. «Сможете сделать такой из розового дерева с инкрустациями?» — спросил Пикассо. «Очень даже свободно», — ответил ему краснодеревщик. «А сколько это будет стоить?» — «Вам, маэстро, ни одной копеечки, сантима то есть, подпишите только эскиз». Вот что значит подпись… А недавно Пикассо, — Лев Минеевич оживился и обнаружил незаурядную осведомленность об интимных сторонах жизни великого художника, — пришел в знаменитый парижский ресторан Максима босиком и в белых индийских брюках вроде наших кальсон, а все встали и устроили ему овацию.

— Занятно, — недоверчиво покачал головой Шуляк.

— Да-с! Святое искусство! — Старик назидательно поднял палец. — А скажите, молодые люди, если, конечно, не секрет, чего такого мог натворить мой сосед? Парень он, знаете ли, неплохой, только непутевый. Гульлив очень!

— Ничего он не натворил! — пренебрежительно махнул рукой Люсин. — Просто он срочно понадобился нам в качестве свидетеля. Вот это как раз секрет! Так что никому… Ясно?

Лев Минеевич понимающе прикрыл глаза и прижал руку к сердцу.

— Ключи от его комнаты у вас? — спросил Шуляк.

— Мы друг другу ключей не оставляем.

— А Виктор Михайлович кому-нибудь свои ключи доверяет? — задал вопрос Люсин.

— Ни разу не видел, чтобы его апартаменты кто-то другой открывал.

— И хорошо. Если даже кто придет от имени Виктора Михайловича, так вы не впускайте, — посоветовал Люсин. — Скажите, чтобы дожидались возвращения хозяина.

— Что я — дурак?

Люсин вспомнил недавний диалог сквозь запертые двери и улыбнулся.

— Скажите, — Лев Минеевич деликатно потянул его за рукав, — есть тревожные симптомы?

— Вы о чем? — не понял Люсин.

— О нашей квартире! О чем же еще? Кто-то подбирается к Витюсиной коллекции? Или… — Не решаясь произнести роковые слова, чтобы не накликать невзначай беду, Лев Минеевич мотнул головой в сторону своих шедевров.

— Нет, знаете ли, дыма без огня. — Люсин едва сдержал улыбку. — Будьте осторожны — это никогда не мешает. Так ведь?

Старик отчаянно закивал. Глаза его расширились, в них промелькнула покорная, какая-то обезьянья скорбь. Люсину стало его очень жалко.

— Вы не волнуйтесь, папаша, — сказал он. — Мы постараемся не дать вас в обиду.

— Имейте в виду! — Лев Минеевич сразу ожил и даже погрозил Люсину пальцем. — В сохранности моего собрания должно быть заинтересовано все государство… Я ведь одинок. — Голос его упал. — И верно, недолго проживу. Все это… — вялым жестом обвел он стены комнаты, — достанется им. — Он кивнул на окно, за которым была тихая летняя улица. — Наследников у меня нет.

— Вы бы заявили об этом официально, — посоветовал Шуляк. — Вам бы помощь оказали, жилплощадь улучшили.

— А мне ничего не надо, — горько усмехнулся старик. — Ни помощи, ни жилплощади. Все у меня есть, всем доволен. Человек смертен, но жить, знаете ли, нужно без этих мыслей, иначе все ненужным становится. Умру — пусть делают с этим что хотят. Но пока я жив — это мое. Иначе — зачем все? Для чего? Чем-то же должен жить человек? Не хлебом же единым?

Шуляк снова безразлично забарабанил по стеклу.

— Одним словом, не беспокойтесь, Лев Минеевич, — поднимаясь с колченогого венского стула, сказал Люсин. — В случае чего тут же мне позвоните. — Он вырвал из блокнота листок и записал на нем номера своих телефонов. — Это прямой, а если меня не будет, позвоните по другому. Мне передадут.

— Спасибо! — с чувством сказал старик, бережно складывая бумажку.

— О нашем разговоре — молчок! — Люсин приложил палец к губам.

Лев Минеевич кивнул.

— И сообщите, как только вернется Михайлов, — добавил Шуляк.

— Нет уж, увольте! — обнаружил неожиданное несогласие Лев Минеевич. — В чужие дела не вмешиваюсь. Он вам нужен — вы его и караульте. Я на себя поручений сомнительных и даже неблаговидных принять не могу-с.

— Ладно. Не волнуйтесь, — успокоил его Люсин. — Все будет в порядке.

Попрощавшись с хозяином за ручку, они удалились.

— Зловредный старикашка. Себе на уме, — прокомментировал Шуляк, когда они вышли из подъезда.

— Не, — покачал головой Люсин, — не зловредный. Несчастный, скорее. Обломок старого мира.

— Это верно. Собственник. Куркуль!

— Я не про то… Попрошу вас, товарищ Шуляк, установить наблюдение, чтобы возвращение Михайлова не застало нас врасплох.

— А с этим как? — показал глазами вверх Шуляк. — Если он его захочет предупредить?

— Такое возможно, — согласился Люсин. — Это, конечно, надо предусмотреть. Но, пожалуйста, осторожно…

— Понятно, — кивнул Шуляк.

— Машину я пока у вас забираю. Отсюда я прямо в аэропорт. Вернусь завтра, часов в одиннадцать. Вы остаетесь за меня.

— Слушаюсь. Вы в Ленинград?

Люсин развел руками: «Что делать, мол? Надо! Приходится».

Шуляк понимающе улыбнулся, и они пошли к машине.

Шуляк сел на переднее сиденье и сразу же снял трубку. Все, как положено, доложил, отдал необходимые распоряжения, обо всем с кем надо договорился.

— Ну, ни пуха вам ни пера! — пожелал он, вылезая на тротуар.

— К дьяволу! — благодарно кивнул Люсин. — В Шереметьево, пожалуйста, — сказал он шоферу.

Прежде чем сесть в самолет, Люсин проверил регистрационные списки за вчерашний день. Он обнаружил в них целых шесть Михайловых. Инициалы в билетах, к сожалению, не записывались. Вечерними рейсами в 20.55 и 22.05 улетели два Михайлова. Но это, увы, ровно ничего не говорило. Если бы этой распространенной фамилии не оказалось вовсе, можно было бы сделать два вывода: первый — Михайлов взял билет на чужое имя, второй — он вообще не улетал в Ленинград. Но примечательная фамилия была дважды упомянута в регистрационных ведомостях вечерних рейсов. Поэтому никаких выводов сделать было нельзя…