Стапнук. Ваша, конечно! Образование, ведь оно…

Следователь. Образование тут ни при чем. Я показал вам все слабости вашей версии. Теперь попробуем обменяться местами. Попытайтесь-ка опровергнуть мою, докажите мне, что мои обвинения несостоятельны.

Стапнук. Э, гражданин следователь, так не пойдет! Я слыхал, что советский человек не обязан доказывать свою невиновность. Это вы должны мне доказать, что я виноват… Уж простите, если что не так сказал.

Следователь. Вот видите, Сидор Федорович, а вы говорите: образование! Оказывается, вы у нас юрист, законник… Только вы малость ошибаетесь. Презумпция невиновности больше суда касается, а это у вас еще впереди. У меня же задача иная. Я не обвиняю и не оправдываю вас. Но отмечаю, что ваши показания не выдерживают никакой критики. Естественно, я вынужден давать иное истолкование известных нам событий. Вы его, как я вижу, не принимаете — дело ваше. Но хочу указать вам, что защитить вашу позицию едва ли удастся.

Стапнук. Так я знаю. Разве же я не вижу? Вижу, в том-то и дело, что вижу. Да толку-то что? Вот у вас все, конечно, гладко получается, куда Стапчуку до вас! Но только ведь и вы, гражданин следователь, доказать ничего не можете. Рассуждения всякие, логика — это красиво, не спорю, только фактов-то у вас нет. А куды же без них? Верно, стрелял я в вашего сотоварища, тут и наука свое слово сказала, и сам я своей вины не отрицаю, а что до остального, так это пшик, так себе, мыльный пузырь… Где факты, я вас спрашиваю, где наука? Я ведь и на суде так скажу. Где, скажу, граждане судьи, факты? Докажите мне, скажу, что я виновен, а так я — чист!

Следователь. Ну, побойтесь бога, Сидор Федорович, так ли уж чисты?

Стапнук. А это уж как поглядеть… Непредумышленное убийство совершил и готов понести наказание. В остальном — чист! Пусть докажут, если не так! Неправильно я говорю?

Следователь. В основном правильно. Вижу, что одними логическими построениями нам не обойтись. Что ж, попробуем обратиться к фактам, если они, конечно, у нас есть.

Стапнук. Во-во!

Следователь. На полу вашей комнаты обнаружены следы крови. Что вы можете сказать по этому поводу?

Стапнук. Где кровь? Какая кровь? Ничего не знаю.

Следователь. Есть такой метод, который позволяет выявить пятна крови, даже если они были вытерты.

Стапнук. А я-то тут при чем?

Следователь. Вот этим самым методом и было установлено, между прочим, в присутствии понятых, что в вашей комнате недавно была пролита кровь.

Стапнук. Ах, это!.. Я совсем забыл. Волнение, знаете ли… Я поросеночка резал как раз на Троицу!

Следователь. В комнате, не в кухне?

Стапнук. Да. Кухонька-то у меня маленькая, сами, небось, видели. Повернуться негде.

Следователь. Кровь человеческая.

Стапчук. Значит, это моя. Я палец недавно порезал. Капусту шинковал и рубанул нечаянно. Кажется, даже заметно еще, хотя кожа у меня очень грубая. Физический труд все же! И под открытым небом.

Следователь. Какая у вас группа крови?

Стапчук. А я почем знаю? Я ведь не доктор.

Следователь. Такие вещи, Сидор Федорович, знать надо. Может пригодиться. На всякий случай запомните, что по современной классификации у вас кровь группы AB.

Стапчук. Неужели? Спасибо. Буду теперь знать… А вы, простите, откуда это знаете: мне ведь анализов в тюрьме не делали…

Следователь. Запамятовали вы, Сидор Федорович, запамятовали… Засучите-ка рукав… Что у вас над локтевым сгибом наколото? Это же группа крови!.. Когда и где вы поступили в СС?

Стапчук. Не отрицаю, гражданин следователь, было… Думал, что позабудут люди, сам почти что позабыл, да, видно, от судьбы не уйдешь… Хочу сделать признание! Официально заявляю, что хочу сделать чистосердечное признание. Имею право?

Следователь. Несомненно.

Стапчук. Вот и я так думаю! Вы еще увидите, гражданин следователь, Стапчук не совсем потерян для матери-Родины. Сейчас вы узнаете, что он…

Следователь. Кто он? Стапчук? Вы то есть?

Стапчук. Да. А что?

Следователь. Ничего, продолжайте.

Стапчук. Так вот, гражданин следователь, про то пятно крови… Не моя это кровь и не поросенка. Это кровь, можно сказать, злейшего врага Советской власти, матерого империалистического шпиона и даже диверсанта. Это он превратил тяжело раненного бойца Рабоче-Крестьянской Красной Армии Стапчука — вон она, моя искалеченная фашистским снарядом ноженька, товарищ следователь! — в подлого наймита! В бессознательном состоянии находился Сидор Стапчук, когда сделали ему эту проклятую наколку, пометили, как бычка какого-то… А все зачем? А затем, чтоб сломить человека, склонить его к измене матери-Родине! Мол, все теперь, парень, пути назад отрезаны. Куда ты денешься с эсэсовской своей наколкой и кто тебе поверит? Но Стапчук был тверд, он не пошел на измену…

Следователь. Вы говорите почему-то все в третьем лице, словно рассказываете не про себя, а про кого-то другого. Это от скромности?

Стапчук. Нет, гражданин следователь, не от скромности. От стыда за Сидора Стапчука, за себя то есть, вовлеченного волею обстоятельств… Позволите продолжать?

Следователь. Продолжайте.

Стапчук. Значит, когда очнулся я в лагере для военнопленных советских солдат, эта наколка уже была на мне…

Следователь. До сих пор принято было думать, что в СС вступали добровольно. Более того, не всякого предателя немцы удостаивали этой чести, ее надо было заслужить.

Стапчук. В том-то и был их дьявольский план, гражданин следователь! Они вовсе и не приняли меня к себе! Вот в чем закавыка. Только наколку сделали в провокационных целях. Понимаете? Чтоб завербовать меня! Видно, понимали гады, что так я нипочем к ним не перейду.

Следователь. После наколки, значит, все же перешли?

Стапчук. Не! Где там… Для виду больше. Притом все время я лелеял одну только мысль — быть полезным нашим. Сведения собирал, облегчал участь попавших в фашистские лапы героических советских людей, собирался перебежать к партизанам…

Следователь. Не стоит столь пространно распространяться о ваших намерениях, Сидор Федорович, тем более что они так и не воплотились в реальность. Вернемся лучше к недавним событиям. Вы, кажется, говорили о каком-то шпионе и даже диверсанте.

Стапчук. Именно! Это он и сгубил меня. Он работал тогда в гестапо.

Следователь. У вас еще будет время предаться воспоминаниям, Сидор Федорович. Где он теперь? Как его имя, фамилия?

Стапчук. Насчет имени и фамилии этого изверга рода человеческого ничего сказать не могу. Он работал в немецкой контрразведке и фамилию свою менял чуть не каждый день, как портянки все равно… Мы его фамилию не знали. Зато насчет того, где он сейчас пребывает, могу сказать с полной уверенностью: в могиле.

Следователь. В могиле?

Стапчук. Да, товарищ… простите, гражданин следователь, в могиле! Это я своими руками совершил над ним справедливый приговор. Нет, нет, я все понимаю. Конечно, мне следовало задержать врага и передать его в руки наших замечательных органов. Но поймите меня, гражданин следователь, что я пережил, когда вдруг увидел его… Да у меня в глазах потемнело, когда он вошел в мою хату…

Следователь. Когда это было?

Стапчук. В начале прошлого месяца.

Следователь. Точнее.

Стапчук. Числа не помню… А день знаю — вторник. Первый вторник, точно знаю, у нас пленум кооператива в этот день был… Да, вошел он это и говорит: «Здравствуй, Стапчук, не узнаешь старого друга?» Но я его узнал! Кровь в голову так и бросилась. Тут уж я себя не помню. Что было дальше, сказать не могу. Не хочу врать. А уж когда я опять в сознание вернулся, он уж лежал на полу с пробитой головой, истекал поганой своей кровью. Каюсь, не по закону я поступил… Но честно говорю: не жалею. Рад даже, что поквитался с фашистским гадом.

Следователь. И чем это вы его?

Стапчук. Молотком. Сапожным молотком, гражданин следователь, я как раз косячки на сапогах прибивал, когда он вошел… Так что чем попало… Да, что было в руках, то и… Одним словом, себя не помнил. Но не жалею!

Следователь. Почему не заявили потом?

Стапчук. Известно почему, гражданин следователь, — боялся. За собственную шкуру боялся, не хотел, чтоб опять стали в прошлом копаться… Разве непонятно?

Следователь. Куда дели труп?

Стапчук. В бочку, гражданин следователь. Положил его туда, цементом присыпал и водой залил, а когда цемент схватило, бочку в реку скатил.

Следователь. Место показать сможете?

Стапчук. Еще как смогу! Это недалеко, возле моста, там еще ива над омутом свисает… В этот омуток я и скатил его. Так что место найду хоть днем, хоть ночью, смотря какое будет на то ваше указание.

Следователь. Значит, вы его убили сразу же, как он только вошел?

Стапчук. Так точно.

Следователь. И даже водки вместе с ним не выпили?

Стапчук. Чтоб я стал с этой нечистью пить? Нет, гражданин следователь, видно, вы не знаете Стапчука…

Следователь. На бутылках отпечатки его пальцев.

Стапчук. Правильно. Он принес, его пальцы и остались. Видно, думал меня за водку купить, катюга! Только я…

Следователь. Но бутылки пустые. Он что, после смерти их выпил?

Стапчук. Зачем так? Я и выпил. Не пропадать же добру!

Следователь. Почему же ваших следов на стекле не осталось?

Стапчук. Так я, гражданин следователь, те бутылки полотенцем брал, рушничком, чтоб руки не испачкать после него. Брезговал притронуться даже, раз его руки касались.

Следователь. А пить не брезговали?

Стапчук. Так ведь внутрь он не лазил! Водка-то, она чистая…

Следователь. Понятно, Сидор Федорович, теперь все понятно… Но объясните мне тогда, почему и на квартире престарелой гражданки Чарской вы проявили ту же щепетильность? Я допускаю, что вы брезговали браться за бутылку, но почему отпечатки ваших пальцев не остались, например на рюмке, из которой вы пили? Как это понять? Или рюмку вы тоже брали полотенцем?

Стапчук. Зачем полотенцем? Я медицинские перчатки надел, такие резиновые…

Следователь. С какой целью, интересно?

Стапчук. А все для того, чтоб бутылки этой поганой не касаться. Вам странно, я понимаю. Но это уж мания у меня такая. У нас в роду все брезгливые: и отец и дедушка… Но в гостях-то не будешь полотенцем орудовать, вот я и надумал перчатки в аптеке купить, чтоб старуха не заметила чего. А то ведь пойдут расспросы: отчего да почему?

Следователь. Ну, теперь все совершенно ясно, Сидор Федорович. Вы действительно проделали большую и тонкую работу, чтобы не осквернить себя прикосновением к этим нечистым бутылкам. Индийским брахманам ваш опыт был бы чрезвычайно полезен.

Стапчук. Кому-кому?

Следователь. Брахманам, Сидор Федорович, брахманам. Это, знаете ли, высшая каста жрецов, но разговор, конечно, не о них. Расскажите мне лучше, в чем смысл всей этой комедии с питоном и старым сундуком? В чем тут дело?

Стапчук. Какая ж тут комедия? Никакой комедии нет. Вера Фабиановна — человек верующий, и я тоже, должен сказать вам, не отрицаю существование высших потусторонних сил. На этой почве мы с ней и сошлись, подружились.

Следователь. При чем же здесь питон?

Стапчук. Просто захотелось развлечь старушку. Много ли у нее в жизни радостей? Вот и показал ей живого питона… А старушка-то, гражданин следователь, жива?

Следователь. А вы как думаете, Сидор Федорович? Разве вы не оставили ее в состоянии глубокого шока, вызванного испугом?

Стапчук. Ах так?.. Ну, царство ей небесное…

Следователь. Радуетесь, что одним свидетелем меньше? Не спешите радоваться: Вера Фабиановна дала показания. И, между прочим, опознала вас по фотографии.

Стапчук. А я и не отрицаю! Был у нее и фокус с питоном показывал. Но пужать ее не хотел, просто развлечь немного, думал удивить.

Следователь. И сундук заодно похитить.

Стапчук. Сундук? На кой мне эта рухлядь? Она сама его отдала.

Следователь. Зачем?

Стапчук. Как — зачем? Питона возить. В мешке-то, чай, тяжело. Он пудов шесть тянет…

Следователь. Ах вот как! А питон — раз уж разговор опять о нем зашел — как к вам попал?

Стапчук. Обыкновенно попал — приполз, и все.

Следователь. Откуда? Из леса?

Стапчук. Чего не знаю, того не знаю. Приполз, и все.

Следователь. Видите ли, Сидор Федорович, факты свидетельствуют о том, что вы украли питона после представления, которое артисты цирка дали в доме отдыха. Подпоив здешнего культурника, вы взяли у него ключ от зала, а клетку и ящик раскрыли с помощью подручных средств. Ломик, кстати, найден в той самой комнате в доме номер семь во Втором Зачатьевском переулке, в которой вы скрывались последнее время. Все говорит, таким образом, что питон попал к вам совсем не случайно. Вы хотели с помощью этого питона выманить у гражданки Чарской ее сундук, что, собственно, и сделали. Она это подтверждает.

Стапчук. Оговор! Оговор, гражданин следователь, оговор! Теперь все будут валить на Стапчука. Но пусть говорят что хотят — я остаюсь при своем. Ломик тут ни при чем. Это не мой. Стапчук в жизни еще ничего не украл. Спросите по месту работы. Вам там скажут, что честнее Стапчука человека нет. Вы же были у меня в хате. Видели. Жизнь-то прожил, а гроша ломаного не нажил. Могу только сожалеть, что моя глупая шутка с питоном привела к таким последствиям. Я вижу, что на меня брошена тень, но я невиновен.

Следователь. Зачем вы покрасили питона светящимся составом?

Стапчук. Для большего эффекта…

Следователь. Где взяли краску?

Стапчук. Купил случайно у одного маляра.

Следователь. Фамилия этого маляра?

Стапчук. Не знаю. Он у нас прошлое лето в кооперативе подрабатывал. С тех пор я его не видел.

Следователь. Зачем ужей окрасили?

Стапчук. Для опыта. Вроде научного эксперимента. Хотел посмотреть, что из этого получится.

Следователь. Откуда у вас эта синяя фаянсовая фигура, изображающая древнеегипетского бога?

Стапчук. Эта?

Следователь. Да, да.

Стапчук. Ах, эта! Ее, понимаете ли, тот гад, ну, тот самый эсэсовец, которого я порешил, выронил. Я ее потом на полу нашел.

Следователь. Выходит, что их было две? Одна лежала в гостинице, в которой ваш, так сказать, старый недруг остановился, а другую он носил с собой?

Стапчук. Может, и так. Я лично ничего об этом не знаю. Просто увидел красивую штучку и подобрал, а что она собой представляет, понятия не имею.

Следователь. Вера Фабиановна Чарская утверждает, что вы предъявили ей фигурку в качестве своего рода пароля?

Стапчук. Пароля? Ничего не знаю. Может, старушка на этого гада работала? Вы бы выяснили, гражданин следователь. Я-то ведь просто так ей штучку-то эту показал. Вижу: у нее все вещи старинные, ну и решил похвастаться — показал. Случайно совершенно…

Следователь. Случайно? Понимаю.

Стапчук. Ну вот, вы опять мне не верите! Я же все по доброй воле рассказываю. Разве не я вам про шпиона этого чистосердечное признание сделал? Что было, то было, а чего не было, того, уж извините, на себя взять не могу. Ничего я про старуху не знаю. Могу только сказать, что это очень подозрительная особа… Позвольте рассказать лучше, как дальше было дело.

Следователь. Что значит «дальше»?

Стапчук. Ну, после того, как я, поддавшись справедливому гневу, покарал гестаповского агента.

Следователь. Слушаю вас, Сидор Федорович.

Стапчук. Одним словом, схоронил я его и стал ждать…

Следователь. Чего?

Стапчук. Второго визита. Я-то их методу знаю, изучил, слава Богу. Они если возьмут на прицел человека, то уж не отцепятся. Вот и стал я поджидать нового гостя. Для этого — откроюсь вам, что уж теперь скрывать! — и отлил я пулю. Думаю, порешу и второго на месте, ежели он ко мне, конечно, пожалует. И стал я с тех пор дежурить с заряженным ружьем, ожидать, значит. Вот тут-то со мной эта беда и приключилась. Не за того я следователя вашего принял, не за того! Сердце-вещун обмануло. Гляжу это я однажды — как раз в тот день кирпич привезли, — бродит один, на участок глазом косит. Я подождал, подождал, а он не уходит. Даже с другого бока зашел. «Так и есть, думаю, второй пожаловал». Ну, я и вжарил ему жаканом… Эх, да разве мог я думать, что это наш, советский человек! Вот какая беда со мной, гражданин следователь, приключилась. Обманулся я, жестоко обманулся…

Следователь. И решили скрыться?

Стапчук. Конечно. Убийство есть убийство. Найдут тело, пойдут клубок разматывать, до прошлого моего проклятого обязательно докопаются. Ну, теперь, слава Богу, я чист перед вами. Все как есть выложил, и даже легче на душе стало. Теперь за мной ничего нет. Вот он я — весь перед вами, судите меня по всей строгости наших законов.

Следователь. Расскажите мне о подробностях убийства, совершенного вами в Парке культуры и отдыха имени Горького.

Стапчук. Какого убийства? Ничего не знаю! Стапчук, выходит, все убийства должен на себя взять? Интересно получается…

Следователь. Михайлова Виктора Михайловича вы ведь тоже ударили сапожным молотком? Не так ли?

Стапчук. Какого Михайлова?! Не знаю никакого Михайлова!

Следователь. Знаете, Сидор Федорович, знаете… Он еще привозил вам флуоресцентную краску. Припомните-ка получше.

Стапчук. Ах, этот?!

Следователь. Да-да, именно этот.

Стапчук. Думал, что про него вы не знаете. Вы уж простите меня, гражданин следователь, но даже мышь, и та жить хочет. Мне веры, понятно, нет никакой, хотя я добросовестно заблуждался. Думал, что врагов уничтожаю. Да, собственно, первый и был враг. Это я уж на следователе накололся, не за того его принял… А мальчишка этот стиляжный, ну, художник, который — вы вот сказали, Михайлов его фамилия, а я и не знал, — так он, тут уж я не ошибаюсь, тоже враг. Он сподручный того эсэсовца… Я уж вам теперь всю правду выложу. Их тут цельная компания. Художник этот, сама старуха и еще какой-то старикашка-краснодеревщик по кличке Дормидонтыч. Я его никогда не видел и ничего про него не знаю. Эсэсовец про него обмолвился. Честно говоря, я не сразу эсэсовца-то порешил, думал разузнать побольше, чтобы всех их на чистую воду-то вывести. Одним словом, дважды ко мне эсэсовец приезжал. Я хотел в первый же раз его убить, но он сказал, что задание есть. Вот и решил я разузнать все про это самое задание, чтоб пользу, конечно, принести, и прикинулся дурачком, согласным, мол, исполнить любое приказание. Тут эсэсовец мне про старуху и поведал. Сказал, значит, что есть в Москве такая старуха, у которой хранится сундук с важными документами. Он даже внешность и все привычки ее описал. Как я понял позднее, за старухой по заданию эсэсовца все время следил этот самый неизвестный мне Дормидонтыч. Поэтому эсэсовец действовал не вслепую, а наверняка. Он мне и сказал, что старуху лучше всего взять на живого дьявола, показать ей, значит, призрак такой. Тут я и вспомнил, что в дом отдыха цирк приезжает, и предложил эсэсовцу вместо дьявола живой змеей воспользоваться. Он обрадовался и сказал, что фосфором змею надо покрасить. «Где его, этот самый фосфор, взять? — говорю. — У нас это дефицит». Он тут же пообещал достать светящуюся краску, и правда: через день художник этот стиляжный мне две банки приволок. Сказал, что просили его доставить по такому-то адресу, и адрес как раз мой. Больше он ничего не сказал, но адрес свой на всякий случай оставил. А потом было все, как я уже показал, я ведь ничего не выдумал, просто не все рассказывать хотелось: мышь ведь, и та жить хочет… Когда эсэсовец второй раз приехал, я его, как уже вам докладывал, сапожным молотком порешил и стал дожидаться следующего… А он, следующий-то, все не идет и не идет. Но я-то ведь знаю, что их много. Вот нервы и не выдержали. Я написал художнику и от имени эсэсовца назначил встречу в парке… Там я его и порешил. Сапожным молотком, как вы справедливо указали. Понимаю, конечно, неправильно я поступил — надо было заявить на него. Но нервы, знаете ли… Я ведь так натерпелся от этих гадов!.. Контужен опять же, и нога у меня искалечена. Каюсь, затмение нашло на меня. Но что было, то было… Одним словом, порешил я его, художничка этого. Вот и все! Как я следователя убил, вы уже знаете. Ошибка вышла… Как вы думаете: мне вышку дадут или учтут честные мои намерения и чистосердечное признание? За признание ведь скидка полагается?

Следователь. Ничего обещать вам не могу. Все решит суд.

Стапчук. Это я понимаю, понимаю… Разве я без понятия? Мне ваше мнение знать драгоценно как человека опытного, заглянувшего, можно сказать, в глубины моей души. Могу я надеяться, гражданин следователь?

Следователь. Надеяться?.. Слушайте-ка, Стапчук, — в последний раз называю вас так — тут у меня лежит досье на Ванашного Николая Трофимовича… Так вот, попейте водички и расскажите мне все, что вы знаете про этого человека. Все, что только знаете… В том числе и о том, как Ванашный присвоил себе документы убитого в нацистском концлагере рядового Советской Армии Стапчука Сидора Федоровича. Вы понимаете меня? Все и без утайки, а потом мы уточним с вами некоторые детали дела с сундуком и питоном. Заодно вы расскажете, куда спрятали валюту убитого вами Свиньина.

Стапчук. А потом?

Следователь. Тогда разговор о чистосердечном признании не будет таким беспредметным. Вы поняли?

Стапчук. Да, гражданин следователь, понял. Все сделаю, как вы велели. Все! Только можно, я дам свои показания в письменном виде? А то мысли как-то расползаются…

Следователь. Хорошо. Пишите.