Глава 20

Заклинатель змей

У Центрального рынка Данелия встретил знакомого кахетинца. Они расцеловались, похлопали друг друга по животу. Георгий помог земляку вытащить из такси мешки с зеленью. Земляк снял синюю многогранную кепку и вытер платком разгоряченное лицо.

— Приходи, Гоги, ко мне в «Зарю», сорок девятый номер, — пригласил он. — Попьем кахетинского, споем, о жизни поговорим.

— Спасибо, Самсон, спасибо. Как будет свободное время, непременно зайду. — Он оторвал кружевной листик кинзы, растер пальцами, понюхал. — Совсем свежая.

— Свежая, — кивнул Самсон. — Цицмата тоже очень свежая. Давай я тебе заверну!

— Спасибо, Самсон. У меня есть. Вчера родственники привезли… Извини, дорогой, но мне на работу пора.

— Иди, Гоги, иди. Разве я не понимаю? Так придешь вечером?

— Спасибо, Самсон. Не смогу сегодня.

— Тогда завтра приходи!

— Завтра совсем другое дело. Завтра приду, если смогу, — пообещал Данелия, хотя твердо знал, что вся эта неделя у него прочно забита.

Он вдохнул аромат яблок, острых солений и трав, обвел взглядом прилавки с грудами помидоров, груш, персиков и ранних дынь. Пучки зелени перемежались насыпными горками мака, стручки сахарного горошка соседствовали с каштанами и арахисом, молодые медно-розовые гранаты сухо пламенели во влажной тени подернутых матовой пыльцой гроздей, и всюду были цветы.

Данелия подумал вдруг, что давно уже не был на родине. Дай Бог, если зимой ему дадут отпуск. Обязательно поедет тогда к родным на Новый год, обязательно! Всем семейством. У Теймуразика как раз будут каникулы. Каждый год ему присылали к празднику бутылки кизилового сиропа и свежий домашний козинак. Он угощал свою русскую жену, пробовал сам и, зажмурившись, долго цокал потом языком. «Надо будет поехать весной!» — говорил он жене, и она радостно соглашалась. Он тут же загорался и начинал рассказывать, как сказочно пахнет красная весенняя земля, как цветет белый миндаль и лиловый абрикос, а в дубовых лесах с неопавшей прошлогодней листвой желтым огнем тихо горит, не сгорая, кизил. Он объяснял, что настоящий шашлык из телячьей печенки жарят только на дубовых дровах и на кизиловых прутьях, а чачу пьют лишь по утрам, совсем немножко, заедая ее сочными огненными хинкали и овечьим сыром. Но приходила сырая московская весна, дул откуда-то теплый тревожный ветер, и солнце сверкало в студеных лужах, млело в жидкой антрацитовой грязи… Тогда почему-то вспоминалась багряная осень, сбор винограда, кислый, бродильный запах и сладковатый, удушливый дым кизяка. Дым отечества.

— О чем задумался, Гоги? — спросил земляк, заботливо опрыскав зелень водой.

— Домой хочется… Знаешь, я обязательно приеду на Новый год! Ты так и скажи нашим. Слышишь?

— Непременно передам, Гоги! Приезжай. Мы тебя знаешь, как встретим… И в «Зарю» ко мне приходи, у меня для тебя ма-аленькая посылка есть.

— Что за посылка, Самсон?

— Э! Пустяки! Бочонок «александрули», понимаешь… Двадцать литров.

Они обнялись по-мужски, небрежно и молчаливо хлопнули по рукам.

Данелия еще раз глубоко втянул гордыми и хищными ноздрями ароматы плодов земных, поправил образцовый двойной узел на парчовом галстуке, тронул такой же парчовый платочек в кармашке и решительно зашагал к выходу.

По пути он купил букет белых гладиолусов с длиннющими зелеными ножками.

Не без некоторого волнения остановился он у служебного входа. С детских лет жило в нем преклонение перед артистами — людьми совершенно особой, блистательной жизни. Цирковой же артист — волшебник и фокусник, проделывающий под куполом, в мерцающем, звездном костюме, ошеломительные трюки — представлялся, вообще, существом нездешним.

Робко поднялся по обшарпанным каменным ступенькам Данелия, осторожно отворил липкую от свежей олифы дверь, прижимая к груди шелестящий в целлофане букет.

Разве не мог Георгий Данелия, человек умный и опытный, хорошо понимающий, как и с кем себя надо вести, пригласить циркового артиста Минаева в свой кабинет? И разве не прибежал бы к нему этот самый Минаев, потерявший из-за пропавшего питона чуть не половину выходов?

Но что такое заклинатель змей в стандартной комнате учреждения, среди конторских столов и канцелярских шкафов, заставленных папками с номерами на корешках? Как будет выглядеть он, сидя на инвентаризованном стуле в обычном, не очень опрятном, потому как, говорят, запивает и буйствует, костюмчике? В том-то и дело, что не хотел Данелия, сохранивший в душе наивный восторг перед циркачами и благодарный им за это, развенчивать мага, ради себя самого не хотел, поскольку понимал, что магу это, как говорится, до лампочки: маг ничего не заметит — ему бы только Володьку найти.

Какой-то сморщенный старичок с вензелем «ГЦ» на сердце — не то швейцар, не то гардеробщик — указал Данелии узенькую бетонную лесенку.

— Подыметесь на второй этаж, пройдете прямо по коридору до самой лестницы с пожарными кранами, по ней и спуститесь в самый низ… — обстоятельно и дружелюбно объяснил он и вдруг добавил с ехидным смешком: — А там спросите, где, значит, артист Минаев… Шут его знает, где он может быть! — Он зажмурил глаз, сморщился и, склонив голову набок, неожиданно чихнул.

— Будьте здоровы! — пожелал Данелия и, кивнув на черневшую в пыльном сумраке дверь, спросил: — Значит, эта лестница?

— Эта, эта, — закивал старичок в перерывах между жиденькими залпами. — Потом прямо по коридору.

В гулкой тишине пустых коридоров смутно мерещилась волнующая музыка марша. Очевидно, на арене шло дневное представление, а может, просто была репетиция. Но музыка просачивалась откуда-то сверху, отраженная куполом, и Данелия машинально стал прицокивать языком.

Он дошел до пожарной лестницы, где на закрашенных белилами стеклянных дверцах были жирно намалеваны красные «ПК», и, оглядевшись, нет ли еще где такой лестницы, стал спускаться. В нос ударил резкий запах мокрых опилок и звериной мочи. Данелия недовольно зашевелил ноздрями и, нагнувшись к боковому карману, понюхал надушенный «Шипром» платочек.

Внизу было совсем темно. Воспаленная нить пыльной лампочки, казалось, только сгущала сумрак. Неровный пол из красной метлахской плитки был слегка припорошен опилками. Где-то вдали слышался приглушенный говор, какое-то кухонное звяканье и жуткое шипение, как от бьющей перегретым паром кишки.

«Неужели змеи так шипят?» — усомнился Данелия, остановившись на скрещении трех коридоров, словно витязь на распутье. Самое время было кого-нибудь спросить.

Потоптавшись немного на месте и спрятав явно неуместный в такой обстановке букет за спину, он боком, как прячущий до времени мулету матадор, скользнул по направлению кухонного звона. И не ошибся. Вскоре во тьме блеснул свет, и в яркой щели непритворенной двери мелькнул белый кафель стены и не слишком белое полотно халата. Данелия осторожно раздвинул щель и заглянул в помещение. Это и вправду была кухонька и примыкающий к ней буфет на дюжину пластмассовых столиков. Буфетчица мыла в струе кипятка посуду, стройная дама в черном облегающем трико церемонно ела свекольный винегрет, а змеиное шипение издавал исполинский титан, выпускающий время от времени со струей пара избыточное давление. Как сказал поэт, было все очень просто, было все очень мило.

— Простите, пожалуйста, — подал голос Данелия, — где я могу найти артиста Минаева?

— Направо по коридору, — откликнулась буфетчица, грохоча окутанными паром тарелками.

Данелия последовал ее указанию и вскоре с неудовольствием убедился, что идет навстречу тому самому звериному запаху, который не понравился ему уже на лестнице. Где-то далеко впереди — где именно, разглядеть было нельзя, так как коридоры закруглялись, — слышались какие-то стоны и горестные всхлипывания, кто-то тяжело и шумно вздыхал. Можно было подумать, что Данелия блуждал не по цирковым коридорам, а по меньшей мере вдоль первых ярусов Дантова ада.

Он миновал дверь, за которой слышалось гулкое падение капель и свист спускаемой воды. Впереди по-прежнему горько стенали и еще что-то шлепало, словно на каменный пол швыряли мокрую тряпку.

«Наверное, уборка у них, — подумал Данелия. — А дышит это слон…» И опять ощутил легкое, бодрящее волнение. К запаху он уже притерпелся.

Узкой световой полосой обозначилась какая-то дверь. Данелия решил на всякий случай еще раз спросить и постучался.

— Войдите!

— Могу я видеть артиста Минаева? — приоткрыл дверь Данелия.

Он оказался в маленькой комнатке с диваном, застекленным канцелярским шкафом, столом и двумя стульями. Из подвального окошка сочился рассеянный свет, в котором свинцово поблескивали приколоченные к мебели инвентарные номерки. На диване сидел угрюмый человек в олимпийском костюме и пил рижское пиво.

— Я Минаев! — неожиданно откликнулся он, вытряхивая в полный стакан последние капли пены, и поднял голову.

Был он слегка небрит, лысоват, в беспощадном дневном свете невесело вырисовывались мешки под глазами.

— Очень рад! — вдруг залебезил Данелия и, переступив через порог, проделал элегантный маневр с букетом. — Позвольте от чистого сердца, так сказать…

— Благодарю, — кивнул Минаев, но с дивана не поднялся и руки к цветам не протянул. — Садитесь. Чем могу?..

— Я, собственно, к вам не за этим. — Данелия покосился на букет и положил его на черную, в неясных пятнах клеенку стола. Потом, взяв стул, подвинул его к дивану. — Я, видите ли, Онуфрий Павлович, по поводу питона.

— A! — оживился Минаев. — Пиво будете? — Он зубами откупорил бутылку и, нетерпеливо облизнув губы, наполнил стакан. Пена вздыбилась и поползла через край, но он не дал ей ускользнуть, озабоченно нахмурился, сделал губы трубочкой и шумно всосал. — Свежее! — Он облегченно вздохнул.

Видимо, его очень мучила жажда.

— Благодарю. — Данелия энергично тряхнул пышными кудрями. — Я пива не пью.

— Что же вы пьете? — удивился артист и, словно опасаясь, что будет неверно понят, уточнил: — Когда освежиться хотите? Жажда если?

— Жажда бывает из-за жажды вчерашней, — тонко улыбнулся Данелия, обожавший «Швейка». — Я же предпочитаю сухое вино или боржоми.

— Да? — Минаев допил и вновь наполнил стакан. В зеленой бутылке осталась только хитроумная конструкция из мыльных пузырей. — Так что же с Володькой? Нашли?

— Пока нет, — деликатно ответил Данелия. — Именно в этой связи мне бы и хотелось с вами побеседовать. Я имею в виду обстоятельства пропажи.

— Так я же все рассказал! — Минаев наклонился к собеседнику и прижал растопыренную ладонь к груди. — И заявление написал.

— Кому вы рассказали?

— Как это — кому? Да милиции же! Вы-то разве не из милиции?

— Из милиции, из милиции, — успокоил его Данелия. — Но мне вы ничего не рассказывали. Мы видимся с вами в первый раз. Разве не так? — Он стал разговаривать с заклинателем змей, как с капризным ребенком.

— Так вроде… Хотя ваше лицо мне вроде бы знакомо. Вы, случайно, не родственник Читашвили?

— Нет. Не родственник.

— А похожи.

— Первый раз слышу.

— Как?! — удивился Минаев. — Вы не знаете Дика Читашвили? Это же з-замечательный фокусник! — Он поднял над головой палец и кому-то погрозил. — Экстра-класс!.. Вы почти такой же красивый, как и он.

— Благодарю. Польщен, — слегка наклонил голову Данелия. — Но вернемся к нашим баранам, то есть к питонам… При каких обстоятельствах исчез питон? Кстати, какой он породы?

— Сетчатый.

— Ага! Прекрасно! Значит, ретикулатус.

— Вот как по-латыни будет, не поручусь. Забыл. Вроде бы как вы сказали… А по-нашему — сетчатый. Это точно.

— Он и есть ретикулатус, — заверил Данелия. — Так расскажите же мне все, как было. И не стесняйтесь подробностей. Они бывают очень нужны.

— Значит, так… — Минаев покосился на последнюю бутылку, но взять не решился. — Это было во вторник, на прошлой неделе. Приходит ко мне администратор и говорит: «Не согласишься ли, Оня (я то есть), принять участие в выездной программе?» Я отвечаю: «Всегда, мол, готов, лишняя двадцатка не помешает. Только чтобы не очень далеко. Далеко не поеду. Завтра выступать, говорю, дальняя поездка себе дороже обойдется. Володька тряски не переносит. Целый день потом шипит и на хвост вставать не желает…»

— Простите мое невежество, — робко прервал артиста Данелия. — Но мне бы хотелось знать, с какой целью питон на хвост у вас становится?

— Но позвольте… Это же номер такой! Вы что, в цирке не бывали? — Минаев посмотрел на следователя так, словно перед ним сидел живой марсианин или по меньшей мере бушмен из пустыни Калахари.

— Бывал, бывал! — Данелия обиженно поморщился. — Ну, конечно же, бывал!.. И вас сколько раз вместе с Володей видел, восхищался всегда… Но сейчас, видите ли, особый случай. Я как бы — вы должны меня понять — официальное лицо. Так забудьте на миг, что перед вами сидит ваш горячий поклонник, и не удивляйтесь кажущейся наивности моих вопросов. Это нужно для пользы дела.

— Да? — скептически прищурил глаза Минаев. — Тогда ладно… Спрашивайте, что хотите.

— Благодарю. Вот вы и расскажите мне суть вашего знаменитого номера.

— Номер действительно знаменитый… — Минаев глубоко вздохнул, и стало видно, как под олимпийским костюмом горделиво налились могучие мышцы.

«Здоровый парень все-таки! — уважительно подумал Данелия. — Невзирая на возраст. Иначе разве с удавом совладаешь?»

— Номер, вы это правильно заметили, мировой! Никто такого с шестиметровым питоном не достигал!

— Шесть метров?!

— Именно… Где я теперь другого достану? В Индии, между прочим, питоны стоят по сорок рупий за ярд. Да пока выучишь, сколько времени пройдет! А есть-пить мне надо? Детей кормить?

— Не волнуйтесь, Онуфрий Павлович. Мы приложим все усилия, чтобы отыскать его. Никуда он не денется. Не волнуйтесь. Питон, знаете ли, не иголка и не человек. Его найти легче.

— Вы уж постарайтесь. — Минаев просительно втянул голову в плечи. — С песчаным удавчиком или там полозом уральским не та работа. Не тот коленкор! И на зрителя меньшее впечатление производит. Знаете, сколько я ежедневно теряю?

— Не волнуйтесь! — Данелия едва только не скомандовал, но тут же, чтобы отвлечь артиста от горестных подсчетов, мягко переключил разговор на более оптимистическую тему: — Выдающееся достижение советского цирка обязывает нас как можно быстрее найти замечательного питона.

— Спасибо вам! — растрогался артист. — Спасибо! Я ведь правду говорю, что никто в мире не может сейчас показать пляшущего питона. Я же знаю! Каждый сезон на гастроли за рубеж ездим… Да, только Колька Ванашный мог поставить большого питона на хвост.

— Как вы сказали? Ванашный? Кто он?

— Не слыхали? — удивился артист. — Впрочем, его мало кто теперь помнит. А до войны очень известен был.

Правда, только среди своих, среди нас, артистов, значит. Публика его только-только стала принимать, а тут война. Не довелось ему славы настоящей изведать. Вот и не помнят его потому… А ведь выдающийся дрессировщик был. Это я вам говорю!.. Только, хоть о мертвых плохо не говорят, мерзавец тоже… Ох, какой мерзавец! Как он зверей избивал! Душа кровью обливалась глядеть на его безобразия. И к людям такой же беспощадный был, к жене даже. Глаза белые-белые, и зубы друг о друга от бешенства клацают мелко-мелко. Да… Номер с пляшущим питоном я у него перенял. Его разработка. Только я с Володькой по-человечески обращался, ласково, а он своего питона, по кличке Наг, полосовал за милую душу. Вы представляете, до чего надо змею довести, чтобы она при одном виде укротителя, что твоя струна, дрожала?! Он и на хвост-то Нага этого битьем поднял. От боли ведь не то, что на хвосте — на голове извиваться станешь…

— Вы говорите, он умер, этот Ванашный?

— Без вести пропал в первые месяцы войны… Был слух, что к немцам перебежал, только никто толком ничего не знал. Одним словом, не вернулся с войны человек, и все… Я-то всю войну прошел аж до самого Будапешта… Между прочим, в доме отдыха этом самом — будь он трижды неладен! — однополчанина встретил. Он не то горняк, не то металлург с Горловки. Отдыхать приехал с женой. Вместо руки черный протез…

— В этом доме отдыха и пропал ваш питон?

— Именно. Только не пропал он. Украли его.

— Почему вы так думаете?

— Сам он от меня никуда не уйдет! Это точно. Только шаги заслышит — так уже свистит от радости. Я же его молоком из соски кормил! Сам цыплят ему жарил!

— Любит жареных цыплят?

— Еще как!

— А кроликов или, может, кошек?

— Ест и кроликов, но неохотно, а как насчет кошек — не знаю…

— Кто же мог насильно унести из клетки такую могучую и, главное, столь привязанную к вам змею?

— Ума не приложу… Он, вообще-то, у меня смирный и к человеку очень ласковый. Зла-то он в жизни немного видел. Понимаете? Пойман был еще молодым и сразу в хорошие руки попал.

— К вам?

— Нет, сперва к Осипу Осиповичу, учителю моему… Какой души человек был! Вот он-то настоящий заклинатель! Я только дрессировщик, а он всамделишный заклинатель змей. В Индии специальную школу прошел, в Персии у дервишей учился. Еще до революции, конечно. Уж он-то змей понимал! И они его понимали. Королевскую кобру на шею вешал, с зеленой мамбой мячиком жонглировал! Да, это человек был!.. Володька мне от него достался, по завещанию… За неделю до смерти отказал, как чувствовал…

— От чего же он умер?

— От чего все заклинатели умирают! От змеи. Каждый знает, что рано или поздно встретится ему та самая змея…

— Та самая?

— Да. Которая предназначена… Тут ни опыт не поможет, ни сноровка, никакие травки тайные и секреты индийские от этой змеи не спасут.

— И даже сыворотка «антигюрза»?

— Какая там «антигюрза»! — усмехнулся Минаев. — Против минутки любая сыворотка бессильна. Даже бразильская из Буатанана.

— Что же это за минутка такая? — невольно полюбопытствовал Данелия, хотя совсем не стремился придать беседе столь узкопрофессиональный характер. Кроме питона Володьки, никакие другие змеи его не интересовали. Но кто удержится от любопытства, услышав о змее-минутке?

— Вот такая крохотулька! — Артист по-рыбацки отмерил руками средней величины плотву. — В мизинец толщиной. Если укусит, пиши пропало — жизни тебе осталось всего минута. Потому и зовут ее так.

— Где же подстерегла она Осипа Осиповича? Он что, номер с ней готовил?

— Как же — номер!.. Публике что минутка, что желтопузик — издали не видно. В Ташкент он ездил, в серпентарий, за кобрами. Туда как раз новая партия змей поступила из-за границы. А минутка эта вроде бы контрабандой прибыла. Одним словом, случайно она заползла и притаилась себе тихонько в одном из ящиков. Тут уж ничего не попишешь, если это твоя змея. Она тебя всегда найдет. В палец укусила она Осипа Осиповича…

— И вы верите в такое предназначение? Разве на месте Осипа Осиповича не мог быть кто-нибудь другой?

— Мог. Для обычного человека ведь своей змеи нет. В это никто не верит. Зато каждому заклинателю такая змея судьбой предназначена. Это как профессиональная болезнь, что ли… Все ведь, кого я знал, от укуса умерли.

— И немудрено!.. Они же постоянно общались со змеями! Разве можно застраховаться от оплошности? Вот и выходит, что рано или поздно… Просто по теории вероятности.

— А я вам о чем толкую? На каждого заклинателя — своя змея!

— Ах, если в этом смысле…

— В каком же еще? Так что я Володьку от Осипа Осиповича унаследовал. Ядовитых змей он другим отказал, я только с удавами работаю. Боюсь потому как. Нет у меня чутья на ядовитых. Не понимаю я их.

— И слава Богу! Дольше проживете! — Данелия похлопал артиста по колену. — Вы, значит, уверены, что питона украли. Кто именно, по-вашему, мог это сделать?

— Если б я знал!

— А все же! Может быть, вы подозреваете кого-то из знакомых? Или чье-нибудь поведение во время концерта в доме отдыха показалось вам не совсем обычным?

— Нет, — вздохнул артист и развел руками. — Ничего такого сказать не могу. Из наших никто себе такого не позволит, а выступление прошло как обычно… Ну, аплодировали, дамочки вскрикивали, конечно, потом вопросы задавали… Как всегда.

— Не были ли чьи-то вопросы особенно навязчивыми, не показались ли они вам странными?

— Нет! Как обычно. «Не страшно ли мне?», «Может он задушить человека или нет?», «Чем питается?», «Трудно ли дрессировать змей?..» Что всегда спрашивают…

— Когда вы хватились питона?

— Наутро. Мы остались ночевать, с тем чтобы сразу же уехать после завтрака. Часть артистов, конечно, в тот же вечер разъехались, а я остался, чтобы питону дать отдых. Ну, со мной еще иллюзионист наш остался, Кирилл Петрович, Вова-клоун и акробаты два-Буш-два.

— Где находилась клетка со змеей?

— Там же осталась, в зале то есть. Сразу же после представления я запер Володьку сначала в клетку, а потом и в ящик.

— Не совсем понимаю…

— Значит так… Есть ящик такой деревянный, для перевозки, в него на пружинах клетка подвешивается, а уж в клетке…

— Ага! Все понял. Ящик тоже запирается?

— Конечно.

— И ключи все время оставались у вас? Больше ни у кого таких ключей не было?

— Верно.

— А зал заперли?

— При мне культурник и запер. Как все разошлись, так и запер. Утром же я сам к нему постучался, чтобы он зал открыл.

— И что же?

— А что? Зал-то он открыл, да только Володьки там уже не было.

— Запоры были взломаны?

— Взломаны.

— Фомкой?

— Почем я знаю? Милиция осматривала замки. Чегой-то там крутились, смотрели.

— Как фамилия культурника, не помните?

— Не знаю… Колей вроде бы его зовут.

— Ну что ж, Онуфрий Павлович, спасибо вам за разъяснения. Приложим все силы… Скажите мне только вот еще что… Чужой человек мог бы заставить вашего питона плясать на хвосте?

— Не мог. Никак не мог!

— Почему?

— Прием такой знать надо, чтоб он послушался, а так нипочем на хвосте плясать не станет.

— И другой укротитель тоже не сможет от него этого добиться?

— Дрессировщик?

— Ну да, дрессировщик.

— Это смотря какой дрессировщик! Если со змеями работал, то, думаю, сможет…

— Значит, опытный змеиный дрессировщик сможет, а простой человек — вроде меня, скажем, — нет. Правильно я вас понял?

— Правильно, — кивнул Минаев. — Простой человек с Володькой не справится.

— Еще раз спасибо. Это все, что я хотел знать. Как только будут новости, сразу же вас известим… Теперь скажите, как мне проще выбраться из ваших лабиринтов…

Глава 21

Выстрел из-за забора

Светловидов сошел с автобуса на тридцать шестом километре. День выдался тусклый и тихий. Листья на деревьях поникли. Небо заволокло. Поднятая грузовиками пыль желтоватой дымкой висела в неподвижном воздухе. Бюро прогнозов уже третьи сутки обещало дождь. Но выпадали только обильные росы. Поэтому придорожные деревья и указательные знаки покрылись грязным, мышиным налетом. Было тяжело дышать. Природа давила на людей физически и морально. В переполненном автобусе вспыхивали перебранки, достигавшие особой напряженности на остановках. Такое уж выдалось оно — это грозовое лето…

Светловидов еле протиснулся к выходу и насилу пробился сквозь хлынувший навстречу поток. У него создалось впечатление, что из автобуса никто никогда не выходил, — все только влезали. Несколько помятый и разгоряченный — дался ему этот автобус, как будто нельзя было поехать машиной! — он привел себя в порядок, вытер вспотевшую шею. Потом, сняв пиджак и перебросив его через локоть, безмятежно сорвал одуванчик и дунул. Но в мертвом, влажном воздухе крохотные «парашютисты» летели совсем недолго… До высокой арки из гнутых, выкрашенных серебрянкой трубок было рукой подать. На ней почему-то висел рисованный плакат, иллюстрировавший рост производства хлопка-сырца, хотя хлопок, как, впрочем, и лен-долгунец, в Ватутинках, кажется, не произрастал. Слева от арки прилепилась зеленая будка часовой мастерской, справа производили заливку резиновой обуви и принимали стеклотару. Рядом на заборе висели различные объявления. Одно из них оповещало, что в местном клубе сегодня вечером будут танцы и заграничный кинофильм «Затмение».

Отдышавшись и прочитав афишки о найме рабсилы, Светловидов вразвалочку направился к арке. Он не любил и, главное, не умел торопиться. Всякое дело начинал от самых истоков. Взяв, к примеру, книгу, обязательно прочитывал все предисловие. Доведись ему посвятить себя, скажем, новой истории, — он бы начал ее изучать с «Происхождения видов» Чарлза Дарвина. Именно поэтому он и поехал сюда городским транспортом. Особой необходимости в том, конечно, не было, но в принципе он поступил совершенно правильно. Одно дело, когда человек приехал на машине. Совсем другое, когда вылез из переполненного автобуса.

Асфальтированная дорожка вела мимо райисполкома, почтового отделения «Ватутинки-1», продуктового магазина и овощной лавки. Солдаты с черными погонами стройбата копали траншеи под газовые трубы. В зеленых двориках между стандартными пятиэтажными домами возились дети. На веревках висело разноцветное белье. Рыжий, веснушчатый парень гонял турманов, но они летали неохотно. Сделав круг, норовили усесться на голубятню.

Все было такое неприметное, обыденное и мирное, и так не хотелось верить, что где-то здесь спрятаны концы недавнего убийства.

Он прошел до конца улицы, где асфальт переходил в засыпанную мелким шлаком площадку. Вокруг были деревянные домики с огородами. За покосившимися заборами росли яблони, скромно цвела сирень, и колючие акации усыпали землю сорванными грозой пищиками. В одном дворике был накрыт столик с пыхтящим самоваром. Старик в линялой гимнастерке, блаженствуя, попивал чаек, а бабка в белом платке выдергивала с грядки морковь. Под окнами с выкрашенными наличниками и кружевными занавесочками тихо и мирно росли золотые шары.

Грустное умиротворение снизошло вдруг на Светловидова. Он вспомнил детство в Тамбове, бабку и мать, которая умерла в войну. И ярко увидел в памяти своей, как сиротливо и мило льнули к потемневшим бревнам родной избы золотые шары.

Он загляделся на этот двор, вдохнул дым сосновых шишек и, заметив высунувшуюся из заборной щели беловатую и твердую еще малинку, машинально протянул руку, но тут же обстрекался крапивой. Глухо чертыхнувшись, лизнул обожженную ладонь и стал спускаться. Дорога в этом месте круто пошла вниз, петляя в зарослях лебеды и чертополоха. По обеим сторонам цвела картошка, над которой лениво порхали бабочки-белянки и еще какие-то серенькие с голубым мотыльки.

Внизу, за канавой, превращенной в помойку, начиналась большая поляна. Травка местами была совершенно вытоптана. Четверо школьников в серых курточках гоняли проколотый резиновый мячик. Невдалеке паслась большая черная коза, весело бодались друг с другом грязноватые козлятки и терлись лбами о стволы. Видимо, у них чесались подрастающие рожки.

Поляну пересекала извилистая тропинка, терявшаяся среди мелкого подлеска, за которым в лесной зелени белели березы. Тут дышалось свободнее. Гнилостной свежестью тянуло из каких-то невидимых лесных луж. Сонно вился столбик мошкары. Светловидов погладил меловую, отвившуюся от ствола бересту, сорвал листик с ольхи и чуть надгрыз его горьковатый черешок.

Люсин, кажется, не ошибался: ольхи здесь было хоть отбавляй. Именно той, обычной серой ольхи с остренькими, в зазубринках листочками, которая казалась такой красивой в цветном атласе подмосковной флоры.

«Что ж, возможно, именно в этом леске и подцепил иностранец, неведомо для себя, прошлогодний листик… Но это, конечно, мелочь».

Куда серьезнее в глазах Светловидова выглядела история с похищением питона. Вот это, по его мнению, был настоящий след. Данелия сразу же предложил взять за бока культурника и дознаться, кому он давал ключ от зала. Но Люсин не согласился. И скорее всего, правильно сделал. Можно было спугнуть главного виновника. И вообще клубок надо разматывать постепенно, а не выхватывать случайный конец из середины — так ведь и запутаться недолго. Листик ольхи — пустяк, косвенная примета, не более, но разведать обстановку, перед тем как начать действовать, не мешает. Это уж точно…

Наезженная, в затвердевших колеях дорога свернула налево. Появились рябины и кусты лакированного краснотала; буйная, обвитая повиликой крапива указывала на близость жилья. Среди прошлогодней листвы попадались ржавые жестянки, конфетные бумажки, окурки. На полянках чернели пятна костров. Нудно гудел шмель.

И тут в затененных, сумрачных травах что-то вдруг засветилось. Светловидов присел на корточки. На трухлявом, поросшем ложной опенкой пне нежилась змейка. Она светилась неярким зеленым огнем, как елочная игрушка. Светловидов осторожно положил пиджак на траву и, подавшись вперед, оперся на локти. Он и сам не слышал произведенного им шороха, но змейка подняла крохотную головку, распрямилась и скользнула в траву. Споткнувшись о корневище, Светловидов кинулся за ней. На какой-то миг увидел он, как пропало на светлом участке колдовское свечение и огненная змейка превратилась в обыкновенного ужа. Но вот она вновь загорелась на миг под каким-то кустом и совсем пропала.