«Каждый раз они стремятся втиснуть в салон новый ряд кресел. — Люсин с неодобрением помянул “Аэрофлот”, стараясь просунуть ногу под переднее кресло. — Повернуться негде! Конечно, они добавили еще ряд или два, иначе я бы не сидел между двух иллюминаторов. Ведь иллюминатор должен быть возле каждого кресла. Недаром говорят: где начинается авиация, там кончается порядок. Особенно верно это для “Аэрофлота”, где так уж стремятся побольше выкачать из порочного принципа максимальной загрузки».

Как и многие моряки, Люсин недолюбливал авиацию.

И надо сказать, у него были на это причины. Кресло перед ним неожиданно опустилось и основательно стукнуло его по колену.

«О черт! Хоть бы предупредили, оглянулись бы, что ли…» Он еле вытянул ногу обратно.

— Воды не желаете? — Девушка в голубом форменном жакете чуть наклонила в его сторону поднос с пластмассовыми стаканчиками, в которых пузырились золотистая фруктовочка и бесцветная минералка.

— Нет! — сказал он, не поворачивая головы, и, морщась, потер ушибленное колено. — Спасибо, — подумав, покосился он на бортпроводницу, но она уже прошла дальше, и Люсин увидел только, как напряглись полные икры, туго обтянутые ажурными чулками пепельно-жемчужного цвета.

Он поймал себя на том, что потерял какую-то важную мысль.

«Нет, нет, как будто все правильно! — поспешил он успокоить себя. — Очень хорошо, что я позвонил Михайлову именно в самый последний момент. По-моему, он это правильно воспринял…»

Он действительно, вернувшись в номер из буфета, чтобы забрать портфель, позвонил Михайлову.

— Виктор Михайлович! Я не хотел излишне нервировать Женевьеву Александровну, но почти все, что я сказал вам раньше, остается в силе. Мне нужно, чтобы вы вернулись домой. Но сделайте это по собственной инициативе, пусть это исходит от вас. Понимаете?

— Понимаю, — сразу же согласился он. — Вы правы, так будет лучше. Спасибо… Ехать сейчас?

— Нет. Завтра после обеда. Я попрошу, чтобы вам оставили в аэропорту билет. Хорошо? Как только прилетите, сразу же, никуда не заходя, приезжайте ко мне. Ладно?

Потом он позвонил Женевьеве. Попрощался. Просил передать привет мадам Локар. И как бы между прочим сказал, что посторонним совсем необязательно знать о том, как у них — надо было понимать: у него и у нее с Виктором — идут дела. Женевьева вроде бы все поняла как надо.

— Само собой, я никому ничего не скажу, — пообещала она. — И мадам Локар тоже.

Он продумал теперь каждое слово и в целом остался доволен. Можно было, конечно, избежать некоторых сложностей. Едва ли проявленная им деликатность выглядела искренней. Скорее, напротив. Но это, честно говоря, его не очень пугало. Сам-то он знал, что действовал отнюдь не по четко разработанной линии, а скорее, сообразно с обстоятельствами. Но Михайлов и Женевьева никак не должны были почувствовать это, иначе он терял важное преимущество. Отсюда и сложность, пожалуй, даже с эдаким оттенком иезуитства. Она должна была замаскировать некоторые его противоречия. Как будто бы это удалось…

Бортпроводница обходила пассажиров с подносом, полным театральных конфеток. Световое табло, запрещавшее курить и приказывающее надеть привязные ремни, горело. Самолет шел на посадку.

Люсин мог теперь разглядеть девушку, что он и сделал, потому как делать было совершенно нечего, а на душе стало спокойнее.

— Не может быть! — вскрикнул он, рванулся из кресла, но ремень бросил его назад.

Она удивленно взглянула на него. А он, потеряв уже уверенность, с которой непроизвольно только что окликнул ее, и все больше смущаясь, перевел взгляд с золотых, рассыпающихся по плечам волос и полного, чуть нахмуренного лица на форменную птичку на кармашке и белое кружево блузки. Здесь уверенность, что он знает ее, покинула Люсина, и он жалко пролепетал:

— По-моему, мы с вами где-то встречались…

— В самом деле? — Она насмешливо склонила голову набок, продолжая при этом раздавать конфеты.

— Вроде бы… — виновато и вместе с тем обезоруживающе улыбнулся Люсин. — Помните, у Березовского? Вы еще были тогда с Геной Бурминым…

Прищурившись, она пристально посмотрела на Люсина, словно только что впервые увидела его, и он чем-то ее заинтересовал.

— Ах, это вы, Мегрэ! — вдруг узнала она и засмеялась, так что стали видны и великолепные зубы ее, и дальние боковые коронки. Но тут же спохватилась и сконфуженно оглянулась вокруг.

— Ага, я! — кивнул Люсин и даже достал в доказательство свою знаменитую трубку — традиционный атрибут насмешек и дружеских шуток. — Здравствуйте, Маша.

— Здравствуйте! Одну минуту.

Он сидел почти в самом конце, и она, быстро обеспечив конфетками оставшихся пассажиров, возвратилась к нему. Он сделал попытку встать, но она ласково его удержала и склонилась над ним. Волосы ее тяжело упали вниз и затенили лицо. Глаза поэтому сделались темными и большими.

— Вот уж никак не ожидал встретить вас здесь! — сказал он.

— Это почему же?

— Но вы же… кажется, врач?

— Ну и что?

— Как — ну и что?

— А вот так: «ну и что?»! — передразнила она, по-детски кривя полные яркие губы. — Я же не простой врач, а аэрофлотский. Понятно?

— Ах вот как! А я не знал… Да, но почему вы… — Он сделал вид, будто в руках у него поднос.

— Ну, это!.. — опять рассмеялась она. — Я часы налетываю! Чего же мне в кабине сложа руки сидеть?

Самолет тряхнуло, и Люсин ощутил, как что-то внутри него отжалось книзу.

— Ну вот, на посадку идем, — сказала она и распрямилась. — Минут через десять сядем. Мне пора идти объявлять… В Москве, знаете ли, непогода. Дождь. До свидания. Увидимся!

— Обязательно! — крикнул он вдогонку, а уши уже заложило, и потрескивало в барабанных перепонках.

…Утро следующего дня началось с докладов временно прикомандированных к Люсину сотрудников. Первым сообщение сделал Данелия:

— Понимаешь, парикмахер сразу же его опознал! Только глянул на фотографию — так и опознал! «Знаю, говорит — брил я его, как сейчас помню, во вторник вечером». — «Во сколько, говорю, это было? Точно можете указать?» — «Точно, говорит, не помню. Часов, наверное, в семь или восемь». Я тут же…

— Погоди, Гоги, не горячись. — остановил его Люсин. — Какую карточку он опознал?

«Надо же, такая удача, и тут же досадное невезение! Легко сказать “семь-восемь”! Ну почему не “пять-шесть”? Или “восемь-девять”? Так нет же: “семь-восемь”! Это же пограничная зона! Тут нельзя “семь-восемь”! Или семь, или восемь! От этого многое зависит. Семь — один вариант, восемь — другой…»

— Вот эту! — сказал Данелия, отыскав нужный снимок. — Без усов и без бороды. Понимаешь? Без усов и без бороды! Усы фальшивые, значит. Улавливаешь? И знаешь, зачем он приклеивал себе усы?

— Чтобы на тебя походить, — буркнул Люсин.

— Э-э! — покачал головой Данелия. — Чтобы на меня походить! Как же, держи карман шире! Шрам у него на верхней губе. Понял? Большой, уродливый шрам изогнутой формы начинается сразу под носом и спускается к уголкам рта. А ты говоришь, чтобы на меня походить! — Он ткнул себя в грудь большим пальцем. — Но все же ты молодец! Предвидел, что усы у него могут оказаться фальшивыми. Шрама только не предвидел.

— Это парикмахер про шрам рассказал?

— Кто же еще? Конечно, парикмахер! Такой боевой лысый старик. Все помнит: и как одет был, и как от одеколона отказался.

«Еще бы не отказаться! “Полетом”, что ли, ему освежаться или “Шипром”!»

— Все помнит, а время точно сказать не может.

— Не может! — вздохнул Данелия. — Никак не может, говорит, что уже вечер был, но светло еще, часов семь-восемь.

— Где эта парикмахерская, Гоги?

— Тридцать шестой километр, дорогой! Там от шоссе поворот идет к таким воротам. Сразу за ними длинный такой трехэтажный дом из кирпича. Овощной магазин, почтовое отделение «Ватутинки-один», парикмахерская — все в одном доме! Очень удобно. Я на радостях, знаешь, бо-ольшой арбуз купил! Вот такой. — Он изобразил руками окружность. — Но зеленый оказался, как трава… Шесть парикмахерских обошел, эта седьмая была. Ватутинки. Тридцать шестой километр.

«Тридцать шестой километр!» — мысленно повторил Люсин.

— Милиция в тот раз, что, эту парикмахерскую пропустила? — спросил он.

— Зачем пропустила? Просто этот замечательный парикмахер в другую смену работал. Понимаешь?

«Действительно, все очень просто. Куда только деться нам от этой простоты!»

— Значит, они просто опросили парикмахеров, не удосужившись даже поинтересоваться, кто именно работал в тот день?

«И из-за таких вот штучек проваливаются порой большие операции! Ну что ты будешь делать…»

— Чего не знаю, того не знаю! Да и что толку? В тот раз ведь у них только одно фото было — с усами. Могли и не опознать… Хотя, я думаю, мой парикмахер все равно бы его узнал, даже с усами. Он так и сказал мне.

— О чем говорил с парикмахером клиент?

— Молчал, к сожалению. Велел побрить, освежиться не захотел, дал рубль на чай и ушел. Вот и все сведения.

— Все равно богатые сведения, Георгий. Спасибо тебе… Придется взять эти Ватутинки на заметку, как ты думаешь?

Данелия улыбнулся и молча развел руками.

Все было ясно… Потом докладывал Светловидов.

— Посетил комиссионные магазины, где продаются украшения и предметы искусства. Был на Арбате, улице Горького, Комсомольском проспекте и на Беговой. Встретился со всеми продавцами, которые работали в прошлый вторник. Ни один из них не опознал.

— А ведь он был и на Горького, и на Арбате! Причем именно во вторник.

— Знаю, — кивнул Светловидов. — Но не опознали. Народу, говорят, много проходит, каждого не упомнишь.

— Верно, конечно, — вздохнул Люсин.

— Ага, верно. — подтвердил Светловидов. — Еще у нас ведь, знаете, продавец и не смотрит на покупателя. Не замечает. Будто никто перед прилавком и не стоит. Ждешь иногда, ждешь, да так и уходишь… Разве их дозовешься?

— Точное наблюдение, — вежливо прервал обычно молчаливого Светловидова Люсин. — Значит, не опознали…

— Я не докончил, простите… Посетил я еще магазин старой мебели у Бородинского моста. Там старший продавец, товарищ Васильев H. H., опознал вот эту фотографию. — Светловидов побарабанил указательным пальцем по глянцевитой поверхности снимка, на котором был запечатлен вариант «без бороды, но с усами» — дежурный, так сказать, облик. Везение продолжалось. — Иностранец — продавец Васильев принял его за русского — проявил интерес к старинным сундукам. Просил подобрать ему за неделю — он сказался иногородним, из Баку, — сундук под черное дерево, все равно какой, лишь бы побольше да постарее.

«На кой ляд ему этот сундук? Или у них мода теперь такая пошла?.. Кто-то говорил мне, что в Европе очень ценятся крестьянские лапти, деревянные прялки всевозможные… Отчего бы и не сундук?»

— …дал ему десятку в виде аванса, — все так же монотонно и обстоятельно тянул Светловидов, — обещал как следует отблагодарить.

— Ну и как? Подобрал ему товарищ Васильев H. H. сундук?

— Пока еще нет. Не часто встречается. Я интересовался.

— Когда он был у них?

— Кто, сундук?

— Иностранец.

— В понедельник вечером и во вторник после перерыва.

«Ого, какая прыть! Видно, очень нужен ему это сундук… Значит, во вторник днем он был в мебельном…»

— Видать, очень нужен ему этот сундук! — телепатически воспринял Светловидов. — Во вторник он опять Васильеву про него втолковывал, торопил очень, поскольку, значит, приезжий… Большой магарыч сулил.

— Это все?

— Других сведений у меня нет.

— И на том спасибо, товарищ Светловидов. Очень вы мне помогли.

Шуляк, получивший задание опекать Льва Минеевича, естественно, не мог похвастаться особыми новостями. Он только сообщил, что Михайлов на квартире не появлялся, а старик-сосед ходил в гастроном за кефиром, после чего посетил старуху пенсионерку, которая жила в доме неподалеку, на улице Алексея Толстого. Лев Минеевич пробыл там часа полтора, погулял немного и возвратился домой. Судя по всему, эти действия в прямой причинной связи с Михайловым не состояли…

Сам же Михайлов должен был вскоре приземлиться в аэропорту Шереметьево. Салюта наций и почетного караула по этому поводу, понятно, не предвиделось.

Пора было идти на доклад к начальству.

— Есть новости? — сразу же, как только Люсин вошел, спросил генерал.

— Так точно. — Люсин подошел к столу и, став сбоку от генерала, раскрыл перед ним папку. — Это донесение Данелии, товарищ генерал. Оно полностью подтверждает первоначальные выводы относительно Старокалужской дороги. Месье Свиньин за короткое время пребывания в Москве был в том районе минимум два раза. Сейчас удалось точно локализовать место: тридцать шестой километр, Ватутинки.

— Секретных объектов там ведь, кажется, нет?

— Так точно, нет.

— Значит, здесь другое…

— По всей видимости, товарищ генерал. Очевидно, визиты на тридцать шестой связаны с какими-то розысками. Я вам об этом уже докладывал.

— Да, я знаю… Что еще?

— Еще один любопытный штрих. Удалось подтвердить предположения, которые возникли после химэкспертизы. Он действительно прибегал к маскировке. Усы фальшивые. Ватутинский парикмахер, опознавший Свиньина по фотографии, подтвердил, что тот приходил к нему без усов. Кстати, на верхней губе у него большой шрам.

— Шрам? Это любопытно. Тогда усы могут нести еще одну нагрузку — косметическую. Естественно, отправляясь к парикмахеру, он должен был их снять. Глаз профессионала сразу ведь различит, что они фальшивые… Очень интересно! Молодцы, ребята! Хвалю… Что еще?

— Пока все. Остальное еще требует проверки. Но антикварная версия как будто бы подтверждается по всем пунктам… Пока. Особый интерес он проявил к мебельному магазину. Ему зачем-то нужен старый деревянный сундук. Возможно, что по этому поводу он обращался и к частным лицам.

— А там, в Ватутинках этих, случайно, нет какого-нибудь старого сундучника или кого-то в этом роде?

— Очень возможно. Выясняется… Страсти улеглись? — Люсин кивнул на раскрытое досье с газетными вырезками. — Заметок вроде сегодня поменьше?

— За-аметок! — передразнил его генерал. — Это у нас в стенгазете заметки… Ну конечно! — Он усмехнулся. — Вы же у нас редактор.

— Заместитель, — уточнил Люсин.

— Нет, товарищ Люсин, страсти не улеглись. Просто кратковременное затишье… Правительственный официоз дал несколько строк по поводу личности этого «туриста». Это вода на нашу с вами мельницу. Серьезные органы после этого вряд ли станут раздувать пламя, им шумиха теперь не к лицу. Зато ультра подымут вой, что в России тайно арестован сын белоэмигранта, сотрудничавший с немцами.

— Этому многие поверят. Звучит-то правдоподобно.

— Ничего. К такому мы уже давно привыкли. Не испугаешь. Главное, что провокационная кампания в прессе явно сорвалась. Тут надо отдать должное этой заметке. — Генерал щелкнул пальцем по вырезке из официоза.

— Заметке? — с невинным видом переспросил Люсин.

— А? — Генерал озадаченно посмотрел на него и вдруг рассмеялся. — Ладно, один-один… Между прочим, у меня был утром сотрудник консульского отдела. Вы, кажется, с ним знакомы?

— Да. Он присутствовал при осмотре вещей в гостинице.

— Знаю, — кивнул генерал. — Он производит хорошее впечатление. Прекрасно понимает, что за тип этот Свиньин, но дело есть дело… Теперь, после раскрытия этого маскарада с усами, они вряд ли станут нас особенно торопить. Совершенно ясно же, что тут нечисто… Так вот, он осведомился о вашем здоровье, тепло отзывался о вас и просил передать, что тот аметистовый перстень епископский, безусловно, не принадлежит Свиньину — у того пальцы, толще. Откуда этому очаровательному дипломату известно, что вы заинтересовались колечком?

— Не так-то он прост, — буркнул Люсин. — Его поведение при осмотре заставило меня насторожиться. Боюсь, что все его очарование, великосветские манеры, так сказать, только маска. Под его доброжелательной незаинтересованностью и внешним безразличием на самом деле скрывается пристальное внимание… Возможно, он тоже, пусть косвенно, участвует в этой игре.

— Вот как?.. Хорошо. У вас все, товарищ Люсин?

— Все. Разрешите идти?

— Пожалуйста. — Генерал привстал и протянул ему руку. — Вы хорошо поработали. Продолжайте в том же духе. У нас с вами ничего не меняется. Дело нужно кончать.