- Почему, позвольте спросить? Разве речь идет не о весьма значительной сумме? Таксиста на прошлой неделе из четырнадцатого парка по голове стукнули за меньшее. У него, судя по счетчику, тридцать шесть рубликов было.
      - Да знаю я, - устало отмахнулся Люсин. - И про то, как алкоголики из-за пятерки насмерть порезались, не в газете прочитал... И все же!
      - Ну, не мне вам советовать, Владимир Константинович. Тем паче, что с собачкой не погуляешь: остыл след. Мозгами ворочать надо. Разгадывайте свои иероглифы, раз уж возникла такая нужда. Прошу пардону, если осложнил вам с Натальей Андриановной.
      - Боюсь, что так. - Люсин озабоченно почесал макушку. - Пошлет она меня куда подальше и будет права.
      - Она-то? Уж это точно. Она может... Хотите, я у нее официально прощения попрошу? На любые унижения пойду, чтоб только простила?
      - Издеваетесь? - Люсин неодобрительно покосился на не в меру разговорившегося напарника. - Как-нибудь обойдемся без жертв.
      - Обиделись никак?
      - Напротив. Начинаю понимать, что с вами все-таки можно сосуществовать. Без последнего куска хлеба не оставите.
      - Уж не идея ли наклюнулась какая?
      - Может, и наклюнулась, только нипочем не скажу.
      - Да знаю я ваши милицейские штучки! Хотите на спор?
      - На пиво.
      - Что так дешево?
      - Проиграть боюсь.
      - Ну, пиво так пиво, хоть я его и в рот не беру... А думаете вы, милейший, что надо вдарить по темному элементу. Проверить, короче говоря, местную клиентуру. Станете отпираться?
      - Не стану, - Люсин задумчиво покачал головой. - Куда от вас денешься? Прямо рентген... Ориентировку мы, конечно, пошлем, хотя чует мое сердце, что пользы от нее будет, как от козла молока. Но на пиво вы заработали.
      - Ой хитрите, майор! - Гуров проницательно прищурился. - Другое у вас сейчас на уме.
      - Верно, другое. Жалею, что не завернули к Аглае Степановне. Придется позвонить. Хочу справиться, когда дождь кончится.
      - А она знает?
      - Уж будьте уверены!
      Глава девятая
      ___________________________________
      УЧЕНИК ТРУБАДУРА
      Авентира I*
      Вечер за вечером косматая комета - вестница бед, вставала над перетекающим горячими струями горизонтом. Горная чаша догорала воспаленными сполохами отуманенного заката, и над долиной расплывался зеленоватый болезненный сумрак. Жгуче отсвечивали в дымной полумгле красные точки. Словно и впрямь хвостатая звезда, напоминающая срезанную голову, изливала горячую кровь на истерзанную землю. Одинокими обелисками возвышались сквозящие дырами колокольни.
      _______________
      * Приключение, предприятие, связанное с опасностью, рыцарский
      подвиг. Лат. adventura, франц. aventure, нем. Aventiure - непременный
      компонент рыцарского романа.
      На железных столбах, опутанных цепями, черными от огня, сидели зловещие вороны. Сыто расклевывая развеянный ветрами прах мучеников, их черные стаи тянулись над разъезженной, еще римлянами мощенной дорогой, полого взбиравшейся на горный склон.
      Частокол копий неровно вставал в зареве. Конные рыцари и пешие латники далеко растянулись по дороге от Каркассона к Монсегюру, держа арбалеты на облитых кольчугой плечах. Флажки и хоругви тяжко покачивались над гремящей железом колонной. Корчились на ветру кровавые кресты плащей и летела над всем огненная королевская орифламма, обретая странное сходство с набирающей силу кометой.
      Под этим знаменем кончалась война, которую вот уже почти сорок лет вели, с благословения Рима, против собственного народа французские короли.
      Впервые орифламма, что буквально означает "златопламенная", была развернута в сражении с соплеменниками - с мирными обывателями, населявшими щедрые лангедокские земли, дающие здешним лозам их удивительный солнечный аромат. Суверенное графство, где все, от мала до велика, начиная с самого Раймунда Седьмого и кончая последним школяром, дали увлечь себя на путь опаснейшей ереси, простиралось от Аквитании до Прованса и от Пиренеев до Керси. Династия Раймундов, графов Тулузских, была настолько славна, а сами они так могущественны и богаты, что их называли "королями Юга". Но если на Севере ревностно исповедовали обряды апостольской римско-католической церкви, то в наследственных владениях графов Раймундов все шире распространялась опасная ересь, таинственными путями проникшая во Францию из далекой Азии.
      Альби, Тулуза, Фуа, Каркассон - повсюду множилось число тех, кого назвали потом катарами*, или альбигойцами, поскольку впервые они заявили о себе именно в Альби. "Нет одного бога, есть два, которые оспаривают господство над миром. Это Бог Добра и Бог Зла. Бессмертный дух человеческий устремлен к Богу Добра, но бренная его оболочка тянется к Темному Богу", - учили катарские проповедники. В остроконечных колпаках халдейских звездочетов, в черных, подпоясанных веревкой одеждах пошли они по пыльным дорогам Прованса, проповедуя повсюду свое вероучение. Они называли себя Совершенными и свято блюли тяжкие обеты аскетизма.
      _______________
      * От греческого "чистый".
      Простые обыватели жили обычной жизнью, веселой и шумной, грешили, как все люди, и радовались преходящим земным радостям, что ничуть не мешало прилежно соблюдать те немногие заповеди, которым научили их Совершенные. Главная гласила: "Не проливай крови".
      Шпионы великого понтифика не могли даже ответить на самые простые вопросы владыки: каковы обряды альбигойцев? Где они совершают свои богослужения и совершают ли их вообще?
      Нет, ничего достоверного узнать о катарах не удалось. Может быть, виной тому был мудрый и весьма человечный принцип: "Клянись и лжесвидетельствуй, но не раскрывай тайны!" Однако чем менее известно было о новой ереси, тем злокозненнее она казалась.
      "Катары - гнусные еретики! - проповедовали католические епископы. Надо огнем выжечь их, да так, чтобы семени не осталось..."
      Папа Иннокентий Третий послал в Лангедок доверенного соглядатая испанского монаха Доминика Гусмана*, причисленного впоследствии к лику святых. Доминик попытался противопоставить аскетизму Совершенных еще более суровую аскезу католических фанатиков с самобичеванием и умерщвлением плоти, но у жизнерадостных южан подобные процедуры вызывали только смех. Тогда он попытался одолеть еретических проповедников силой своего красноречия и мрачной глубиной веры, но люди больше не уповали на спасительную силу пролитой на Голгофе святой крови.
      _______________
      * Доминик Гусман считается основателем ордена доминиканцев.
      Фра Доминик покинул Тулузу, глубоко убежденный, что страшную ересь можно сломить только военной силой. Вторжение стало решенным делом. Его начали втайне готовить со всем характерным для папства тщанием и обстоятельностью.
      Личной буллой великий понтифик подчинил недавно учрежденную святую инквизицию попечению ордена доминиканцев - псов господних.
      После убийства папского легата Пьера де Кастелно в 1209 году римский первосвященник провозгласил крестовый поход, и христианнейший король Филипп Второй Август двинул к границам Лангедока закованных в сталь баронов и армию в пятьдесят тысяч копий под командованием графа Симона де Монфора Старшего. Карательная экспедиция приобретала затяжной характер. Невзирая на превосходящую военную силу и творимые крестоносцами зверства, с "умиротворением" графства дело подвигалось туго.
      Умер Иннокентий, и конклав кардиналов избрал нового папу; три короля сменились один за другим на французском престоле, а в Лангедоке все еще полыхало пламя восстаний. Покоренные и униженные жители вновь и вновь брались за оружие во имя бессмертных заповедей Совершенных. Только через десятки лет головорезам, вроде Монфора, удалось как будто бы утихомирить опустевшую, измордованную страну.
      В одном лишь Безье, согнав жителей в церковь святого Назария, каратели перебили несколько тысяч.
      Безье горел три дня; древний Каркассон, у стен которого катары дали последний бой, был наполовину разрушен. Уцелевшие Совершенные с остатками разбитой армии отступили в горы и заперлись в пятиугольных стенах замка Монсегюр. Это была не только последняя цитадель альбигойцев, но и главное их святилище. Стены и амбразуры Монсегюра, строго сориентированные по странам света, позволяли, подобно Стоунхенджу друидов, вычислять дни солнцестояния.
      Среди защитников крепости, возведенной на вершине горы, было всего около сотни военных. Остальные не имели права держать оружие, ибо в глазах Совершенных оно являлось носителем зла. Но и сотня воинов целый год противостояла десяти тысячам осаждавших крепость крестоносцев. Все же силы были слишком неравны. Объединившись вокруг своего престарелого епископа Бертрана д'Ан Марти, Совершенные и следующие их заповедям миряне философы, врачи, астрономы, поэты - готовились принять мученическую смерть.
      Монфор Младший следил за осадой с холма. Его иссеченный шрамами лик в овале кольчужного шлема казался навеки закаменевшим, словно у рыцарей, что спали вечным сном в кафедральном соборе. Тяжело опираясь на двуручный меч, он и сам был похож на гранитный кладбищенский памятник. Клиновидный щит с фамильным гербом лежал у ног. Тощий доминиканец в рясе, со свежевыбритой тонзурой и подпоясанный вервием, тенью замер у него за спиной. Это был Арно де Амори, папский легат.
      - Завтра на рассвете я возьму Монсегюр, - сказал Монфор, ощущая чужое назойливое присутствие,
      - Да будет так, - отозвался доминиканец. - Слишком много времени ушло на осаду этого капища еретиков. Его святейшество папа даже выразил удивление.
      Монфор раздраженно дернул изуродованной в сражении щекой.
      - Эта земля обещана мне, и она будет моей навеки. Положитесь на слово Моцфора: я очищу графство от нечестивцев.
      Легат благостно вздохнул.
      - Не думай о бренных богатствах, сын мой... Чем больше твердости проявишь ты в борьбе с врагами истинной веры, тем скорее достигнешь цели. Само небо возложило на тебя священную миссию.
      Монфор с иронической улыбкой покосился на монаха.
      - Ты говоришь о бренных благах? В подвалах катаров, я слышал, хранится немало бесценных сокровищ. Наш славный король и его святейшество папа давно точат на них зубы. Да и ты, отец мой, не останешься, наверное, обделенным?.. Недаром же, не щадя сил своих, торопишь моих людей. Так ли уж угодно богу избиение христиан? Даже если они придерживаются иных взглядов на святую троицу?
      - Это ты так еретиков называешь?
      - Э, святой отец, - вновь страшно усмехнулся Монфор. - Позволь уж мне говорить все, что я думаю. Почему не пошутить напоследок? Ведь моя преданность церкви слишком хорошо известна. Завтра мы совместными усилиями отправим Детей Света в вечную тьму.
      - Amen! - глухо отозвался монах. - In nomine Iesus domini omnipotentis*.
      _______________
      * Аминь! Во имя Иисуса - господа всемогущего (лат.).
      - А все же разреши мои сомнения, святой отец. - Холодное лицо Монфора исказила саркастическая гримаса. - За пятиугольной стеной укрылось много мирных жителей. Среди них - старики, женщины, невинные младенцы. Возможно, не все они заражены скверной. Не подскажешь ли, как вернее всего отличить еретиков от добрых католиков?
      - Убивай всех, сын мой, - кротко улыбнулся монах. - Бог узнает своих...
      Когда Юг и Кламен выбрались из подземного лабиринта, все было кончено. На поле мучеников остыл пепел, хотя в самой крепости еще бушевал огонь. Сквозь проломы в стенах, то угасая, то вновь вспыхивая под вздохами ночного ветра, розовело зарево.
      Как ночью вошли, так и вылезли ночью. Но спускались, выполняя последнюю волю Наставника Совершенных, вчетвером, а теперь их осталось двое.
      На узкой тропе уже перед самым гротом их заметили вражеские лазутчики. Выдал гремучий сорвавшийся камень, когда у кого-то случайно подвернулась нога. Два брата, Экар и Эмвель, обнажив мечи и стилеты, остались у входа. Пока Юг и Кламен, сгибаясь под тяжестью ноши, волокли заветный ковчег к секретному лазу, который издавна прозывался Обителью слез, братья приняли неравный бой.
      Узкое пространство не позволяло Христовым воинам атаковать развернутым строем. Пришлось, отбросив копья с флажками, на которых серебрился крест семейства Монфоров, нападать попарно. Самоотверженно отбив три или даже четыре таких наскока, катарские юноши пали, порубанные кривыми дамасскими мечами, вывезенными из сарацинских пустынь.
      Так и остались лежать в вековой мягкой, как паутина, пыли, напитав ее холодеющей кровью.
      Но тех последних, неимоверно растянувшихся минут, отданных схватке, оказалось достаточно, чтобы Кламен с Югом затерялись в кромешной тьме. Сколько потом ни искала королевская стража, последний след их оборвался в сталактитовом зале "Орган Ахерона", где отверзались зевы бесчисленных галерей. Никто не решился продолжить преследование. Только кучу факелов напрасно пожгли. Даже самые смелые крестоносцы вернулись обратно, не сделав и сотни боязливых шагов. Ходы петляли, раздваивались, сверху капала вода, и многократное эхо пугающе шумело в ушах, мешаясь с отголоском подземных потоков. Соваться, не зная точного плана, было равносильно самоубийству. По всему выходило, что ускользнули альбигойские сокровища из Монфоровых загребущих лап. Богатейшее Тулузское графство присвоил король, сундуки с золотом катары предусмотрительно переправили в замок у испанской границы, и вот теперь стонущий Аид поглотил таинственный ковчег с вырезанной из цельного смарагда волшебной чашей.
      Словно проклятие какое тяготело над коленом Симона де Монфора Старшего.
      Не токи родственной крови,
      А волю звезд - небесных судей
      В игре той строгой улови
      И разгадай наследство судеб...
      Скверное наследство, дурная кровь. Грубо сколоченным эшафотом обернется однажды трон, на который посягнут потомки неукротимого крестоносца. В месиве истерзанного крючьями мяса, в лютом безумии "квалифицированной казни", принятой при английском дворе, сбудутся пророчества.
      Когда Юг и Кламен, спрятав в потайных штольнях свой бесценный груз, вылезли из пещер, то не узнали родимой земли, пропахшей гарью и мертвечиной. Над руинами Монсегюра плыла, качаясь в дымных волнах, беспощадная алебастровая луна. Седой иней опушил колючий бурьян, пустые глазницы смерти слепо таращились из проломов и обрушений. Странная больная мечта о вечной искре, что, меняя бренную оболочку, теряет память о ней, но все же никогда не угасает совсем, уже не витала над грудами закопченных камней. Сама надежда на возрождение была похоронена под исковерканными стенами Солнечного храма. Словно усталая парка, перерезав тончайшую нить, уронила клубок.
      Так думал черный от жирной пещерной копоти паж, мечтающий стать трубадуром.
      - Все кончено. - Глядя вверх, на озаренную луной и пожарищем крепость, он скорбно преклонил колени. - Мы выполнили обет, брат Кламен, но все кончено для нас и потомков наших. Кроме полынной тоски, отравленной горечью пепелища, нам нечего им передать.
      - Ничто не исчезает навечно в подлунном мире, - отрицательно покачал головой мудрый Кламен, искуснейший исцелитель недугов. - Солнце, которое ежедневно всходило тысячи лет, не может погаснуть. Пусть не при нас, пусть через века, но настанет миг нового золотого восхода для отдаленных потомков.
      - Они и не вспомнят о нас, - вздохнул златовласый паж, отирая сажу со лба.
      - Разве сами мы помним о прожитых жизнях?.. И все ж предначертанное свершится в урочный час.
      - Ты так веришь в это, Кламен!
      - Веришь... Это не то слово, малыш. Я стремлюсь укрепить дух, чтобы достойно исполнить долг. Долг живых перед мертвыми.
      - И это все?
      - Ах, это немало, немало... Мне назначено идти на Запад, к барону д'Юссону, приютившему наш караван. Быть может, мы никогда не увидимся, но я не забуду тебя.
      - И я тебя никогда не забуду! Мой путь лежит к Пейре Карденалю, певцу Донны Любви.
      - Тогда расстанемся, - Кламен заключил маленького Юга в объятия. Они постояли, молча припав друг к другу, и ушли не оглядываясь, каждый своим путем.
      Кламена ожидали заботы, связанные с захоронением монсегюрского клада, и полная опасностей жизнь, а красавца пажа - не менее рискованное ученичество на поприще "Веселой науки".
      За далью веков нелегко понять, как презрение к мирским соблазнам могло сочетаться с куртуазным служением избранной даме, как ухитрились расцвести и ужиться на одной и той же благодатно удобренной клумбе чертополох аскетизма и благоуханная роза любви. И все же так было. При дворе графа Раймунда благосклонно внимали поучениям чернецов, обличавших чревоугодие, роскошь, и умели наслаждаться изысканными дарами южной кухни, заморскими тканями и золотой чеканной посудой. Совершенные учили смирению, а разодетые в шелк миряне тешили гордыню. Повсюду процветало утонченное искусство танцев, нежно звенели щекочущие чувственность струны. В моду входили привезенные с Востока пряности, кофе, игральные карты. Общество забавлялось соколиной охотой и шахматными представлениями, в которых роль фигур играли живые люди. Сочная земная краса стала объектом всеобщего поклонения. Это о ней слагали свои сладострастные альбы - песни рассвета подвижники-трубадуры. И пусть прозрачные покровы полунамеков лишь разжигали любовный жар, певцы с неподражаемым тактом умели хранить молчание. Только знойные соловьиные ночи смели поведать о тайных радостях разделенного чувства, и лишь посвященным поверяли свои секреты изощренные наставники "Веселой науки".
      Служа возвышенному идеалу Детей Света, Юг оставался мирянином. Готовый умереть по приказу Совершенных с оружием в руках, он во всем остальном предпочитал идти собственным путем, ибо уже в двенадцать лет почувствовал в себе божественный дар трубадура. Сквозь дым и кровавое месиво ему сияли лучезарные очи Донны. Самоотверженный паж до конца исполнил свой долг и, когда пришел черед выбирать, предпочел бледной мистической лилии пунцовую розу. Не объятый пламенем эшафот, но сердце, сжигаемое в любовном огне. Его властно звала усыпанная терниями дорога.
      Думал ли маленький Юг, какой ему выпадет жребий, пробираясь тайными тропами в замок графа де Фуа, где в укромной каморке нашел приют гонимый Пейре де Карденаль. Отравленный лицезрением смерти, король трубадуров порвал нежные струны и ударил в колокол.
      Близился к концу сверкающий карнавал. Покинув освещенные залы, вереницы гостей исчезали о темных аллеях сада. За позолоченной маской ритуальной символики возник задумчивый лик странника-трубадура, проскользнувшего через ворота в очарованный замок.
      Юный паж, кого ласково и игриво поманила когда-то Любовь, внезапно увидел свое отражение в зеркале пруда и понял, что стал совершенно седым.
      Будущий наставник Юга, чувствуя за спиной жар инквизиционного костра, ни под одной крышей не задерживался долее чем на неделю. Едва где-нибудь мелькала доминиканская сутана, как он снимался с места, все дальше уходя от родимого края. Он ничуть не заблуждался на свой счет, нисколько не преувеличивал опасность. Папские соглядатаи преследовали его по пятам.
      Детство и юность Карденаля опалили альбигойские войны, приведшие к опустошению Прованса. Певцы Любви, паладины "Веселой Науки" стали яростными обличителями католицизма и застрельщиками народного возмущения. Трубадуров и альбигойцев соединило общее горе, спаяла ненависть. Они пели одни песни, бились спина к спине и горели в одном костре.
      Юга, знавщего тайные знаки и пароли катаров, он встретил радушно, хотя и не скрыл своего удивления молодостью посланца Монсегюрского видама.
      - Позвольте узнать, сколько вам лет? - спросил Карденаль, ответив на церемонный поклон с характерным для испанского этикета излишеством движений.
      - Пятнадцать, мессир, - скромно потупясь, ответил Юг.
      - Что ж, самое время надеть золотые шпоры.
      - Теперь это едва ли возможно. Моего сеньора заковали в цепи и увезли в Париж. Да я и не стремлюсь стать рыцарем. Я жажду совсем иного посвящения. - Юг с любопытством оглядел полукруглую комнатку, размещавшуюся под кровлей воротной башни. Кроме голубого ковра с изображением райских птичек, привезенного, очевидно, с Востока, и тяжелого венецианского кубка, здесь не на чем было остановить взор. Хотя в полоскательнице плавали лепестки роз, король поэтов спал на соломенной подстилке. - А у вас хорошо! Пахнет душицей и мятой. Это запах дальних дорог. Он волнует душу.
      - Неужели ты хочешь приобщиться к бродячему племени трубадуров? догадался Карденаль.
      - Я мечтал об этом с самого детства, но не смел нарушить волю отца... Он погиб на второй день осады. Видам не позволил мне занять его место, мессир, и взял к себе во дворец.
      - Называй меня просто Пейре, мужественный юноша. Разве ты не знаешь, что все трубадуры братья?
      - Ты оказываешь мне честь, Пейре, которой я пока не достоин. Как тут тихо. - Юг обеспокоенно прислушался, но сложенные из валунов стены поглощали все звуки. - Мои уши привыкли к грохоту разбиваемых стен и треску огня. Вот уж не думал, что даже тишина может внушать тревогу.
      Карденаль распахнул свинцовую раму, сплошь составленную из неровных разноцветных осколков. В узкую прорезь оконца, смотрящего на барбикан*, ворвался посвист ветра и стон голубей.
      _______________
      * Укрепление перед воротами замка.
      - Так лучше? Свободолюбивое сердце не верит безмолвию.
      - Да благословит тебя небо, Пейре!
      - Ты, наверное, голоден?
      - Ничуть! Господин мажордом, прежде чем допустить меня к тебе, учинил настоящий допрос. По счастью, я сумел удовлетворительно ответить на все его вопросы. Под конец он до того расчувствовался, что даже велел меня накормить. Очевидно, в награду. Мне дали чудесную баранью ногу, шпигованную чесноком, и добрый кубок мальвазии.
      - Я вижу, ты не постоишь за словом и многое знаешь для своих лет... Наверное, у тебя есть ко мне какое-то поручение?
      - Поручение? - Юг смущенно развел руками. - Я бы не рискнул говорить так определенно, хотя действительно готов вручить тебе свою душу. Меня послал д'Ан Марти. - Он верноподданно поцеловал Карденаля в плечо. - Ты понимаешь, что это значит.
      - Он мертв?
      - Его святая душа улетела вместе с искрами в небо. Я выполнил его волю и остался совсем один.
      - Чего же ты ждешь от меня, отважный юноша? Я такой же беглец, как и ты. Сухой листок, отлетевший от материнской ветки. Лечу туда, куда гонит ветер. Ты уверен, что такая жизнь придется тебе по вкусу? По-моему, ты слишком хорош собой, чтобы стать бездомным бродягой. Твое место при дворе владетельного сеньора.
      - Возьми меня в ученики, божественный мастер, и я с радостью последую за тобой.
      - Поэтом нужно родиться. Ты либо поэт, либо здравомыслящий человек, у которого рано или поздно заведутся денежки. Третьего не дано.
      - Меня переполняют слова, как потревоженные птицы, они без устали кружатся в голове.
      - Ты влюблен?
      - Только в любовь, Пейре, но горький комок стоит у меня в горле, не давая излиться словам. Я бы мог умереть, но боюсь, что этот смертельный грех обречет меня на вечные муки.
      - Все муки кончаются здесь, под этим безмятежным небом, напитанным грозами и сладостным дыханием цветов. Спой сочиненную тобой альбу.
      - Уже рассвет, рыцарь, - Юг, не задумываясь ни на миг, привел каноническую строку. - И ветер сдувает серебряный пепел с ее обожженных костей.
      - Ты в самом деле видел это?
      - Видел, Пейре.
      - Они сожгли твою возлюбленную?
      - Они сожгли сотни прекрасных девушек, и каждая из них могла дарить мне свои ласки в ночном саду... Я никогда больше не стану корпеть над альбой. Смерть растоптала любовь. Я овладею таинством сирвантеса*, чтобы воспеть Донну Ненависть.
      _______________
      * Песня, написанная в сатирическом, обличительном жанре.
      - Силу ненавидеть тоже дает любовь. Похоже, ты потерял ее непременных наперсниц: надежду и веру.
      - Паписты обложили хворостом крест, на котором кровоточило мое распятое сердце, а якорь я выбросил сам. Куда мне плыть, Пейре, к каким причалам? На что уповать? Схоронив тайну, мы уничтожили план. Теперь никто не отыщет наши святыни. Пославшие меня Совершенные стали золой, а сам я уже никогда не найду заветного места. Мы вышли наружу совсем не там, где спустились. Так было задумано, ведь пытка развязывает язык.
      - Ты можешь быть спокоен. Я хорошо знаю епископа д'Ан Марти. Он предусмотрел все, уверяю тебя. Кто-то наверняка знает дорогу и в урочный час отыщет все до самой последней мелочи. Но ты прав, нам лучше вовсе не знать об этом и даже не думать, ибо нет меж землей и небом ничего сильнее, чем мысль... Я беру тебя в ученики, Юг. Но прежде чем приняться за сирвантес, ты перельешь в строки свою печаль. Понятная лишь посвященным, она разбудит когда-нибудь чье-то чуткое сердце.
      - Пусть это будет канцона. Я назову ее "Роза и Лилия", божественный мастер.
      Глава десятая
      ___________________________________
      ЗЕЛЕЙНЫЕ ТРАВЫ
      Вопреки опасениям Наталья Андриановна встретила Люсина довольно приветливо. На сей раз она провела его в свою лабораторию, где в этот час было относительно тихо. Они специально условились встретиться в обеденный перерыв.
      - Богато живете, - одобрил Владимир Константинович, озирая сложные пространственные композиции из всевозможных колб, шариковых холодильников и причудливо ветвящихся переходных трубок. Прозрачные конструкции сверкали радугой бурлящих растворов, многократно отражаясь в хромированных плоскостях автоклавов, калориметров и прочих тонких приборов. - Это что за штуковина? - не удержался он от вопроса, увидев медленно вращающуюся печь, прорезанную узким каналом смотрового отверстия. - Первый раз вижу такую.
      - Термостат для измерения растворимости. О методе запаянных ампул имеете представление? - Гротто передала ему толстостенную стеклянную трубочку, заполненную бесцветной жидкостью. - Видите поверхность раздела?
      Владимир Константинович повернулся к окну. В капиллярном канале блестел кусочек сероватого металла. Стоило перевернуть трубочку, и он неторопливо падал на дно, навстречу поднимающемуся пузырьку воздуха и бледно-янтарной капельке какого-то вещества.
      - Видеть, Наталья Андриановна, вижу, но пока ничего не понимаю, честно признался Люсин.
      - И немудрено - вы же не химик.
      - Но химией очень интересуюсь, - поспешил он внести уточнение, испытывая давно позабытое чувство почтительной робости. - Разумеется, в узком плане криминалистической аналитики. Растворимость у нас в НТО, к сожалению, не измеряют. Объясните в порядке ликбеза?
      - Зачем это вам? - Наталья Андриановна на всякий случай взяла у него ампулу. - Полагаю, вы вовсе не за этим явились?
      - Совершенно верно, но никогда не знаешь, что может пригодиться.
      - Здесь особо чистая вода, - не прибегая к упрощениям, объяснила хозяйка лаборатории, - и капелька масла, выделенного из тропической плумерии. В обычных условиях они почти не смешиваются. Видите желтый мениск сверху? При вращении термостата кусочек титановой проволоки многократно разбивает поверхность раздела между жидкостями. Когда температура повысится, граница исчезнет. Это и будет означать, что достигнута полная растворимость. Понятно?
      - В общих чертах, - улыбнулся Люсин, следя за неторопливо плывущей по шкале стрелкой. - Значит, вы фиксируете температуру исчезновения фазового раздела?
      - Потрясающе! Теперь я вижу, что вы действительно кое в чем разбираетесь, - засмеялась Гротто. - И все же зачем вам понадобился столь коварный обходной маневр? Небось физхимию пролистали, готовясь к беседе?
      - Если бы вы знали, как вам идет хорошее настроение! - Он сделал попытку увильнуть от прямого ответа. - Если я скажу, что немножко боялся, вы ведь мне все равно не поверите?
      - Знаете что? - Наталья Андриановна мимолетно глянула на часы. - Я предлагаю прямо перейти к делу. Времени у нас в обрез. Скоро вернутся мои коллеги и тогда спокойно не побеседуешь. Вы же понимаете, как взволнованы люди.
      - Понимаю и вообще чувствую себя кругом виноватым. Мало того что вы из-за меня останетесь голодной, так я еще...
      - Давайте без комплексов. - Нежно очерченные крылья ее породистого тонкого носа нетерпеливо дрогнули. - И по возможности короче.
      - Да не могу я короче, Наталья Андриановна! - Люсин выдал точно отмеренную дозу благородного негодования. - Я же не студент, не аспирант, который за консультацией к вам пришел по поводу каких-нибудь нейропептидов.
      - В самом деле? - Она насмешливо раздвинула длинные ярко окрашенные губы, ощущая, как все чаще задерживается на них его неосознанный взгляд. Аспиранту с такой темой я бы уделила значительно больше времени... Постарайтесь понять, что мне нелегко даются ваши расспросы.
      - И мне тоже, - жестко отрезал Люсин, болезненно ощутив ее потаенную горечь. - Ведь я не робот. Невольно мучая человека, бередя его раны, нельзя остаться равнодушным, уж вы поверьте... Я не нуждаюсь в формальном внимании, Наталья Андриановна. Я жду от вас значительно большего. Полного соучастия, самоотверженного погружения, если хотите.
      - Не совсем понимаю вас, - ответила твердо она на его ищущий отклика взгляд.
      - Сейчас объясню. - Люсин сбился с мысли. Его поразила неуловимая изменчивость всего ее облика. И прежде всего глаз, потерявших свою холодную зелень. - Мне есть что сказать вам сегодня, Наталья Андриановна.
      Он решился начать с эпизода в сберкассе. Сначала сухо, даже косноязычно, затем все более раскованно и ярко попытался передать странное ощущение раздвоенности, когда, наблюдая за следственным экспериментом сквозь щелку двери, он явственно ощутил, что кто-то встал у него за спиной, дохнув промозглой сыростью. В кратком внутреннем проблеске он успел увидеть себя самого, застывшего в темном тамбуре, и того, кто таился в тени. Нет, не таился, а сам был тенью, исторгнутой из черной слизи на керамических плитках пола, затоптанного сотнями торопливых подошв. А может, из воздуха, просквоженного дождем. Или из потной теплоты напряженно стерегущего тела, расточившейся в бездне пространства. Пусть одна лишь молекула, но ведь что-то осталось, затерявшись в тесном тамбуре между хлопающими дверьми, и было как-то уловлено тончайшими рецепторами мозга.