Глава двадцать первая

За ним пришли в шесть. Заставили одеться в их присутствии. Яркий свет бил прямо в лицо, мешая застегиваться. Намеренное унижение. Все еще думая о сияющем Мессии, Моррис ничуть не удивился бы, если бы на него надели терновый венец. Лишь присев на койку зашнуровать ботинки, Моррис заметил, что второго обитателя камеры уже нет. Значит, ночью была такая же возня, как сейчас, а он продолжал безмятежно спать. Это радовало. Несмотря на конвоиров, спертый поутру воздух и пыльные бетонные стены, захотелось произнести вслух что-нибудь вроде: «Чистая совесть – крепкий сон». Но не успев открыть рот, Моррис тут же спохватился, что в данной ситуации пафос неуместен. Если подумают, что он скрывает страх и готов ухватиться за любую соломинку, это только их ожесточит. Наоборот, вести себя нужно так, чтобы показать оскорбленное достоинство, благородный гнев.

Поэтому, войдя в помещение со смехотворным плакатом на стенке: «Возьмемся за руки над миром во имя жизни на Земле» и усевшись напротив высокого человека в очках, он с ходу заявил:

– Надеюсь, вы понимаете всю нелепость ваших действий. Почему мне не позволили объясниться еще вчера и пойти домой?

Нападение – лучший вид обороны. Он всегда сам строил свою жизнь. Внутренний голос шепнул: «Мими!» И есть еще одно, что поможет преодолеть невзгоды. Он христианин и выполнит свой долг.

Полковнику было на вид не больше сорока. Лицо с длинным тонким носом выглядело очень бледным, как у первого ученика-зубрилы. Неторопливо сцепив пальцы рук, он искоса взглянул на Морриса. Блеснули стекла очков. Большие, казавшиеся бесцветными глаза вызывали беспокойство.

– Итак, синьор Дакфорс, – произнес он странным глухим голосом. – Никаких объяснений не нужно. Но прежде чем вы начнете говорить что-либо, не могли бы вы назвать свои имя и фамилию, дату и место рождения, где проживаете в настоящее время?

Они сидели за обычным столом со стопкой газет и громоздким старым магнитофоном. Комната для допросов не отличалась от любой канцелярской прихожей: белые стены, плакаты, на которых люди в форме ласкали детей и заботились о стариках. Лампы были люминесцентные.

– Полагаю, я имею право на адвоката при допросе?

– Разумеется, синьор Дакфорс. – Офицер не улыбнулся и не поднял глаз от бумаг. – Согласно статье двести двадцать третьей, раздел второй Уголовного кодекса, вы имеете право отвечать на любые вопросы следствия в присутствии адвоката. Однако ради этого нам с ним пришлось бы согласовать удобное для обеих сторон время встречи, а вам – оставаться здесь до момента, когда оно будет назначено. В этом случае нет смысла жаловаться на незаконное задержание.

Моррис наморщил лоб, сделав вид, что обдумывает слова полковника. На самом деле он просто сравнивал. Насколько же лучше было с Марангони! Там всегда присутствовал дух дружеской подначки, как если бы они с полицейским инспектором разыгрывали бытовую комедию, где плохой конец исключается по определению. Здесь настрой был совсем иным.

– Тогда спрашивайте. Мне нечего скрывать, – проговорил он.

– Начните со сведений о себе, – сказал полковник, по-прежнему не отрывая глаз от бумаг.

– Меня зовут, – начал Моррис обиженным тоном, – Моррис Альберт Дакворт, родился девятнадцатого декабря тысяча девятьсот шестидесятого года в Эктоне, Лондон, Великобритания. В настоящее время официально проживаю в Вероне, Монторио, Виа-деи-Джельсомини, шесть, хотя собираюсь переехать в дом своей жены в Квинцано, провинция Верона. Я ни в чем не виновен, не замешан ни в каком преступлении и готов ответить на любые разумные вопросы, которые мне будут заданы.

– Grazie. – С полминуты полковник молчал.

Моррис с удовлетворением заметил у него две довольно противных бородавки под левым ухом, похожим на бледную поганку. Злокачественные, что ли? Если нет, так любой приличный человек давно бы уже их удалил. Он сам недавно ходил прижигать бородавку на руке. Безболезненно и недорого.

– На самом деле никаких особых вопросов у меня к вам нет, синьор Дакфорс. Все, что от вас нужно, – это заявление, подтверждающее либо опровергающее факты в том виде, в каком они у нас имеются. То есть расскажите, когда и как вы убили синьора – Позенато.

Моррис остолбенел. Марангони ни разу так с ним не разговаривал, даже когда дела действительно были хуже некуда. В этом нестаром человеке с мертвенно бледным лицом, в бородавках и очках, ничто как будто не предвещало беды, но в его тевтонских интонациях было нечто пугающее. И почему он корежит его фамилию на намецкий лад?.. – Моррис решил не давать никаких показаний, пока не разберется, сколько известно полковнику. Голословными обвинениями его не проймешь – это детские игры. Может быть, они любого, кто сюда попал, обвиняют в самых ужасных преступлениях, чтобы только посмотреть, какова будет реакция. Никогда не угадаешь, где твоя удача. Спокойно, точно человек, не понимающий, как его угораздило оказаться в таком положении, Моррис спросил:

– Вы ведь родом не из здешних мест? – Карабинер хмуро вперился в бумаги на столе. – У вас необычное произношение, – дружелюбно заметил Моррис.

– Из Южного Тироля, – негромко ответил полковник, перевернув страницу.

– О да, конечно, Альто-Адидже. А как вас зовут?

Полковник наконец удосужился посмотреть на Морриса. Тот испытал мимолетное чувство победы. Теперь он мог обрабатывать противника глазами – такими открытыми и честными, безукоризненно чистой голубизны.

– Синьор Дакфорс, я не вижу необходимости…

– О, как вам будет угодно. Просто мне кажется, не мешало бы поставить человека в известность, с кем он говорит. Но если, конечно, это следственная тайна…

– Моя фамилия Фендштейг, – невозмутимо ответил карабинер.

– Да-да, Тироль, – Моррис примирительно улыбнулся. – Фендштейг… Звучит почти так же неважно, как Дакворт, правда? Вам не приходилось замечать, что людям с такими фамилиями, как наши, трудно почувствовать себя в Италии своими? Вечно какой-то барьер между нами и остальными.

Но полковник, вместо того чтобы проникнуться симпатией после этих слов, неожиданно смерил его ледяным взглядом. Моррис поспешно продолжал:

– Вы никогда не интересовались вопросом, влияет ли имя человека на его характер и судьбу? Помнится, когда я был моложе…

– Синьор Дакфорс, – бесцеремонно перебил Фендштейг; его речь на глазах приобретала все больше немецких обертонов. – Я не собираюсь вести светские беседы с задержанным, который, как я убежден, совершил убийство. Сейчас я ознакомлю вас с фактами, которыми мы располагаем. Эти факты вы либо подтвердите, либо опровергнете в доказательной форме, либо вообще не станете комментировать. Как пожелаете, на ваше усмотрение. При этом можете добавлять любые детали, которые, по вашему мнению, заслуживают внимания. После этого наш разговор будет закончен. Вам ясно?

– Разумеется, полковник, – покорно согласился Моррис. И тут же, не дав следователю открыть рот, добавил: – Основной факт, как мне кажется, состоит в том, что некоторым бывает трудно так запросто взять и наплевать на общественные приличия и условности.

Но бледнолицый Фендшейг уже приступил к чтению протоколов. Его ничто как будто не трогало – ни собственная совесть, ни чужое обаяние. Голос его звучал все более монотонно, размеренно и бесцветно, точно текст, записанный на пленку.

– В среду, двадцать восьмого февраля, в семь часов тридцать минут утра вы вышли из дому и поехали на работу, как всегда…

Моррис отодвинулся от стола, скрестил ноги, правым локтем уперся в колено и прикусил согнутый указательный палец. Теперь нахмуриться и готово – он весь внимание. Еще обхватить левой рукой правую ногу; такую позу он когда-то подсмотрел на лекциях в университете. – …Пока вы находились в пути, вам позвонила ваша жена Паола Дакфорс, урожденная Тревизан, и взволнованно сообщила, что умерла ее мать. Она просила вас немедленно поехать в дом покойной тещи, куда вы и прибыли в семь часов пятьдесят минут. Вы поговорили с сиделкой и сразу вслед за тем спустились в холл, сославшись на необходимость срочно позвонить по телефону. Через некоторое время вас обнаружила сестра вашей жены Антонелла Тревизан-Позенато, когда вы рылись в вещах ее матери. С ней вы провели около десяти минут, расспрашивая о наследстве…

В этом месте Моррис чуть не перебил полковника. Такие слова, как «обнаружила» и «рылся», приобретали при чтении вслух совсем иной оттенок, будто за ними уже крылось что-то преступное. Это несправедливо. Совсем как в том фильме, где несчастного парнишку принялись шпынять, когда он закурил на поминках матери, и отсюда сделали вывод, что он же пристрелил араба. Но, собравшись возразить, Моррис вдруг подумал, что так вести себя и в самом деле нельзя. Дымить над гробом родной матери – это ужасно. Моррис никогда бы не позволил себе подобной выходки. Впрочем, распорядитель на похоронах, угостивший парня сигаретой, тоже поступил непорядочно, представив полиции этот случай в отрицательном свете. Вот и Антонелла совершенно напрасно рассказала, что он спрашивал про наследство. Но она, скорее всего, по своей обычной наивности не подумала, что таким свидетельством может навредить Моррису. – Однако за этими мыслями он потерял нить рассуждений Фендштейга.

– Извините, вы не могли бы повторить? Я не совсем уловил насчет наследства.

Вернувшись назад, словно отмотав магнитофонную ленту, полковник повторил слово в слово тем же монотонным голосом:

– …расспрашивая о наследстве. Затем вы поехали в головной офис семейной фирмы в предместье Квинто, где вступили в спор с вашим зятем, синьором Позенато, с которым уже давно находились в напряженных, если не взрывоопасных, отношениях.

«Взрывоопасные», – подумал Моррис, – чересчур сильное слово для его унылых взаимоотношений с жалким цыплячьим магнатом.

– Спор, возникший в то утро, по всей вероятности, касался наследства Тревизанов, завещание же, скорее всего, находилось у синьора Позенато. Перепалка приобретала все более ожесточенный характер, в результате вы набросились на него с ударами… нет, синьор Дакфорс, ваши замечания извольте приберечь до тех пор, пока я не закончу.

– Извините, – кротко сказал Моррис, но при этом усмехнулся довольно вызывающе. – Я просто…

Фендштейг поднял глаза. Это явно был один из его отработанных гестаповских приемчиков – он так редко прямо смотрел на собеседника. Застывшие удавьи зрачки за стеклами очков – как заметил Моррис, не слишком чистыми.

– Я просто подумал, какое странное словосочетание – «набросился с ударами».

Фендштейг снова потупил взгляд. Бедняга, верно, и не знает, что такое «словосочетание». Как только полковник собрался читать дальше, Моррис небрежно обронил:

– Продолжайте, прошу вас.

Но Фендштейг оставил реплику без внимания.

– …и причинили ему в драке смертельные увечья, возможно, случайные. На драку указывает беспорядок в помещении, хаотично разбросанная мебель. Малое количество крови говорит о том, что убийство могло быть совершено тупым предметом, вероятно, случайно попавшим под руку. Вместе с тем все могло быть специально подстроено таким образом, чтобы походило на убийство в состоянии аффекта. Несомненно, целый ряд вещественных доказательств был уничтожен до нашего приезда, хоть вы это отрицаете. Во всяком случае, необычно расположенные отпечатки ваших пальцев найдены на опрокинутом стуле, на столе и на папках с документами.

Что такого необычного, подумал Моррис, в его отпечатках? А в каком, интересно, положении оставляли отпечатки на столе Фарук и Азедин? Его б не удивило, если и Бобо со своей невозможной Цуццолиной, или как ее там, забыли кое-где пару хорошеньких отпечатков, тоже не пальцев. Кстати, не мог ли Бобо выгнать эмигрантов оттого, что они его застали в недвусмысленной позе? Моррису было все трудней сосредоточиться на словах карабинера. – После этого вы положили труп синьора Позенато в его машину. Отъехав на небольшое расстояние, вы, возможно, оставили машину в каком-нибудь местном гараже. Затем вернулись на место преступления и убедившись, что о преступлении никто не успел узнать, позвонили в полицию из своего автомобиля. Это было в десять часов утра. На следующую ночь, покинув дом в Квинцано после того, как ваша жена уснула, вы вернулись к спрятанной машине и поехали избавляться от тела. Затем вернулись к месту, где ранее прятали машину убитого, пересели в свою и направились домой. Такова наша версия событий. Теперь я прошу вас либо подтвердить ее, либо опровергнуть.

Ну, допустим. Пока Моррис молчал.

– Смелее, синьор Дакфорс, сейчас ваше слово.

– Полковник Фендштейг, не надо меня подгонять. Если б на вас повисла еще парочка-другая нераскрытых преступлений, вы бы, наверное, и их с удовольствием приписали мне. Ну давайте же, вперед.

Тот помолчал, затем спокойно сказал:

– Обвинение очень серьезное, синьор Даквфрс. Я бы вас попросил отнестись к нему так же серьезно.

– Согласен.

Фендштейг оторвался от записей, но лишь затем, чтобы взглянуть в окно. На собеседника он по-прежнему не смотрел. Моррис вздохнул. На секунду ему захотелось взять в руки сигарету, даже затянуться. Кроме театрального эффекта и возможности потянуть время, был бы блестящий шанс показать, что руки ни капельки не дрожат. Да ничего у них нет на него! Одни сплошные домыслы, и то по большей части неверные. Что за аргумент: «спор, по всей вероятности, шел о наследстве Тревизанов». Вот еще! «Возможно, в местном гараже». Невозможно! Не говоря уже о том, что они не могли найти его отпечатков на стуле. Или они решили, будто Моррис такой дурак, что сразу кинется возражать: «Ничего подобного, я все вытер платком»?

– Полковник, а вы когда-нибудь общаетесь с вашими коллегами из городской полиции? Это бы и вам сэкономило время, и мне не пришлось бы вспоминать, кому и что я говорил.

– Синьор Дакфорс, я просил подтвердить или опровергнуть те факты, которые я вам только что зачитал.

– Как я объяснил вчера полиции, в ночь перед убийством Бобо уволил двух наших рабочих-иностранцев…

– Значит, вы признаете, что он был убит?

– Как? – Но Моррис уже понял, что совершил непростительную оплошность.

– Вам точно известно, что Роберто Позенато мертв?

Моррис, округлив глаза, удивленно взглянул на полковника. Он знал, как прозвучит его голос на магнитофонной ленте.

– Мне показалось, раз вы так уверенно говорите об убийстве, значит, уже нашли тело или еще какие-нибудь доказательства. – Он ждал дальнейших слов полковника, но неуверенность росла. Лед был так тонок, ступи на него – тут же станет ясно, что обратно хода нет. Моррис глубоко вдохнул, собираясь с мыслями. – Существует еще одно совершенно достоверное доказательство того, что эта парочка исчезла сразу после убийства. Вместе с ними из офиса пропала некоторая денежная сумма. Из сейфа за мусорной корзиной…

Фендштейг медлил, изучая бумаги. Моррис заставил себя терпеливо ждать. Полковник без зазрения совести демонстрировал отвратительную манеру не смотреть людям в глаза и не вступать с ними в личные разговоры. Вся штука в том, чтобы распознать очередную уловку и не попасться на нее.

– Разумеется, – отозвался наконец Фендштейг, переворачивая страницу, – разумеется, полиция передала нам информацию. Но этого недостаточно. Людей, о которых вы говорите, видели в последний раз, когда они покидали общежитие в пять часов утра. Между тем синьор Позенато разговаривал с несколькими рабочими, вышедшими в утреннюю смену в семь. В то время он был жив и здоров. Что касается денег, о них я впервые слышу от вас.

Однако же интересно, подумал Моррис: полиция не потрудилась сообщить дорогим коллегам не только о «черном» сейфе, но даже о звонке Бобо в девять часов. Он им звонил? На миг Моррис и сам засомневался, но потом снова почувствовал нетерпение. Баста. Пора кончать эти игры в вопросы-ответы и отправляться домой завтракать.

– Полковник Фендштейг, я, Моррис Дакворт, категорически отрицаю, что убил своего зятя Роберто Позенато, а также то, что находился с ним в плохих отношениях. Напротив, у нас были совершенно нормальные деловые отношения. В последние месяцы мы хорошо поработали на пару и имели все основания быть довольными друг другом. Я отрицаю, что из дома своей покойной тещи отправился сразу в офис. По дороге я заглянул в кафе в Квинцано, затем поехал на Вилла-Каритас, неподалеку от Квинто, где какое-то время провел в обществе одного из наших иностранных рабочих по имени Кваме. Все это имело место до того, как я приехал на фирму. И я категорически отрицаю, что вчера вечером занимался чем-либо, кроме своих личных дел.

Вот так, подумал Моррис. По крайней мере, до тех пор, пока они не расстараются найти что-то еще. Полковник вновь погрузился в долгое молчание, листая свои бумаги, разграфленные в дурацкую розовую линеечку. Окно слева от Морриса посветлело и стало матовым. Хлипкий зимний рассвет озарил силуэты машин и приземистого здания за ними. Что-то зацепило мысли в неизбежном убожестве этого места – серые линии в сером свете, ограниченное со всех сторон пространство, расчерченное на какие-то квадраты и треугольники, в которых его теперь пытаются запереть. Вдруг появился отчаянный страх. Для чего ему свобода? Чтобы колесить по предместьям, помогать эмигрантам, любоваться живописью, спать с женой, воспитывать ребенка. Какое они имеют право лишать Морриса всего этого? Едва дыша, он прошептал: «Мими!»

– Что такое? Вы хотите сообщить что-то еще?

– Нет, – затравленно ответил Моррис.

Фендштейг задумчиво прикусил тонкую губу.

– Ну что ж. Итак, во-первых: мы не имеем подтверждений, что вы заходили в кафе в Квинцано. Никто во всей деревне вообще не помнит вашего приезда в то утро. Во-вторых, свидетель, с которым, вы, возможно, общались некоторое время на Вилла-Каритас, также не подтверждает факт вашего разговора. Во всяком случае он не смог сказать, как долго вы беседовали и на какие темы. В-третьих, сведения о ваших весьма напряженных отношениях с синьором Позенато мы получили от вашей жены, от ее сестры и рабочих на заводе «Вина Тревизан». Наконец, вчера вас не было дома до поздней ночи. Это требует объяснений.

На этот раз, чтобы не встречаться с ним глазами, Фендштейг занялся магнитофоном, регулируя громкость. Это смахивало на общение по факсу. И все же, чем теснее казался угол, куда загоняли Морриса, тем – сильней была решимость вырваться на свободу. Он вполне способен оправдаться. Он же действительно сидел в кафе и ездил на Вилла-Каритас. А если потом убил Бобо, то непреднамеренно. И конечно же, он не заслужил того, чтобы просидеть остаток жизни в застенке. – Он гораздо красивее и умнее Бобо или Фендштейга, он доказывает делами свое милосердие, не говоря уже о религиозном озарении, посетившем его ночью. Более того, он ведь старался отговорить мозгляка от опрометчивых поступков, предлагал вполне пристойную, даже красивую версию истории с Массиминой. А Бобо ее отверг, не подумав.

– Я был бы несказанно рад снова наведаться вместе с вами в то кафе и найти официантку, которая меня обслуживала. Заодно она могла бы описать мальчишку, принесшего мне местную газету. Вы, верно, спрашивали, заходил ли к ним англичанин, и они сказали нет, поскольку я очень хорошо говорю по-итальянски. – Моррис сделал ударение на слове «я», дабы подчеркнуть, что его произношение не в пример лучше, чем у Фендштейга. Наверняка полковник вырос в какой-нибудь Богом забытой, затерянной в снегах дыре в горах Бозена, где говорят на грубом итало-немецком наречии. В результате он, надо думать, приобрел жуткий комплекс превосходства германской расы, свойственный и австриякам. Моррис был полон решимости защищаться до последнего. Итальянское правосудие не позволит ничтожным людишкам из Южного Тироля обвинять его и требовать сурового наказания. А бородавки у полковника наверняка злокачественные.

– Что касается парня, с которым я разговаривал на Вилла-Каритас, он только что пришел с ночной смены, да и вообще все эти эмигранты сидят на игле. Честно говоря, странно, что он вообще сумел вспомнить обо мне. Очевидно, мы с ним обсуждали увольнение рабочих.

Фендштейг уткнулся в бумаги. Магнитофон записывал покашливание Морриса и натужное урчание еще одного автомобиля, въехавшего во двор. Утро нового дня, смешавшись с безжизненным светом ламп, не добавило красок бледной полковничьей физиономии с проступившей щетиной. Время уходило бесцельно, и Моррис почувствовал раздражение. Надо бы для полковника установить таймер, как в шахматах. Он попытался нарушить тишину.

– Вам нехорошо, полковник?

– С чего вы взяли? – Последнее слово он произнес как «фсяли».

– Вы очень бледны.

Фендштейг предпочел не отвечать. Он скрестил руки на груди, поднял голову и наклонил ее вбок, линзы вдруг ослепли, отразив блеск лампы.

– Расскажите, пожалуйста, о вчерашней ночи. И на этом закончим допрос.

Моррис на миг замялся, затем решительно отодвинул стул.

– Нет. Хватит с меня такого обращения. Больше не скажу ни слова до тех пор, пока не поговорю с адвокатом.

– Итак, мы подошли к вопросу, на который вы не можете ответить, – Фендштейг наконец-то выдавил из себя улыбку, холодно и прямо глядя в глаза Моррису. – Или вам требуется время, чтобы вспомнить, где вы были всего восемь или девять часов назад?

Встретив этот леденящий взгляд, замечательно вовремя устремленный на подозреваемого, Моррис понял, что теряет инициативу, совершает ужасную тактическую ошибку… Он поднялся, махнув рукой.

– Вовсе нет, полковник. Но раз вы так уверены в моей виновности, тогда все, что я скажу, будет обращено против меня.

Он сделал движение, чтобы обойти стол, но вдруг почувствовал, что все тело охвачено огнем. Жар поднимался из паха, стремительный и жгучий, ладони и щеки пекло от прилива крови. Даже эрекция началась. Избавиться бы враз от идиотской проблемы, свернув шею проклятой крысе! В этот момент голос внутри, словно идущий со дна колодца, пронзительно крикнул: «Нет!» Вопль нарастал и отдавался эхом в голове. «Нет, Морри, нельзя! Не делай этого!»

Со всех сторон его обступила кромешная, гнетущая тьма. Мир исчез за задернутыми шторами. Просвет все сужался, и вот уже остался лишь один яркий блик на полковничьих очках. Еле держась на дрожащих ногах, Моррис наклонился вперед и ухватился за стол. Рука нашла и крепко стиснула массивное стеклянное пресс-папье в форме кита. «Нет!!!» – отчаянно взывала Мими. Голова разрывалась на части; он почти терял сознание.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ