Моррис прошел в спальню, вытащил из гардероба старый чемодан и извлек из-под хлама путеводитель «Мишлен».

ВИЧЕНЦА. Основные достопримечательности (на осмотр 1–1, 5 часа): площадь Синьории – как и площадь Святого Марка в Венеции, место собраний под открытым небом… Нет, не то. Башня Биссара, занимает целую сторону… Не годится, нет подробного описания. А если собор… Собор не пойдет, там всегда толпы народу. Что за убогий городишко! Ага, вот то, что нужно… Церковь Святого Венца, величественное здание построено в XIII веке в честь Святого Тернового Венца, преподнесенного в дар святым Людовиком, королем Франции. Две картины, хранящиеся в церкви, достойны умеренного восхищения: «Крещение Христа» кисти Джованни Беллини (пятый придел слева) и «Поклонение волхвов» кисти Паоло Веронезе…

Моррис попытался представить себе церковь. По левой стороне тянется ряд приделов, кое-где во мраке мерцают свечи; в пятом приделе, должно быть, есть небольшое устройство, куда надо бросить пять лир, чтобы подсветить «Крещение» Беллини и прослушать историю шедевра на двухстах иностранных языках. Несколько человек наверняка там ошивается всегда, но вряд ли такое уж столпотворение…

…Пять миллионов лир…

Нет, лучше шесть, тогда хватит, чтобы дотянуть до конца лета. Ни в чем себе не отказывая. Тем более что один миллион он собирается пожертвовать сироткам.

…Шесть миллионов лир 12 июня в Виченце, в церкви Святого Венца. Деньги должны быть в однотысячных купюрах и лежать в обычном конверте. Подойдите к четвертому приделу слева, сядьте на ближайшую скамью и приклейте конверт к днищу обычной липкой лентой. Только без фокусов и ошибок, иначе Ваш счастливый брак полетит к черту.

Моррис явственно представил себе эту сцену, и его захлестнула радость. Черт возьми, план превосходен, без единого изъяна! Дорогой синьор Картуччо как миленький положит денежки двенадцатого числа, а сам он заглянет в церковь на следующий день и заберет конверт. А если этот прохвост его подведет – ну что ж, можно полюбоваться картинами Беллини и Веронезе. Все лучше, чем привычное зрелище под названием «урна на автобусной остановке».

Моррис перечитал письмо, аккуратно переписал его на обратной стороне еще одного счета за газ, добавив несколько выразительных штрихов. Нужно, чтобы письмо таило угрозу, слегка отдавало безумием. Если ты не безумен, то кто поверит, что ты способен на что-то стоящее? А может, начать вот так?..

Egregio Signor Cartuccio, ты дерьмо! И ты знаешь, что ты дерьмо. И все твои до тошноты богатые кожаные хозяева со своими «пентхаусами» и шлюхами в каждом городе тоже дерьмо. Помнишь меня, дерьмо?

Он проверил несколько слов по словарю, пару тонкостей – по грамматическому справочнику, чтобы убедиться в безукоризненности итальянских фраз, после чего коряво-нервным, дерганым почерком переписал письмо, следя за тем, чтобы дешевая шариковая ручка оставляла побольше жирных неопрятных пятен.

Сунув письмо в конверт, Моррис ощутил такое ни с чем не сравнимое блаженство (он ведь все равно никогда его не отправит), что тут же начал новое письмо, и на этот раз прямо на почтовой бумаге.

Gentile Signora Trevisan…[30]

Теперь он писал своим обычным почерком – романтически размашистые буквы, клонящиеся вправо, – время от времени протирая ручку носовым платком. Рядом лежало письмо Массимины с душераздирающе длинными и путаными фразами.

О, милый, милый Моррис, если б мы только смогли договориться о встрече, если б у меня был твой номер телефона, я так по тебе скучаю… – А затем вопль отчаяния: – Мама говорит, что я должна не забивать голову глупостями, а учиться, потому что я очень отстала в школе, и у меня нет времени, чтобы без памяти влюбляться в мужчин старше себя, но Моррис, поверь мне, я так тебя люблю и…

Gentile Signora Trevisan, позвольте выразить благодарность за Ваше письмо от прошлого месяца. Я всецело понимаю ту тревогу, которую Вы испытываете в отношении Вашей прекрасной младшей дочери. Я также сознаю, что Вам, наверное, уже известно то, в чем я со стыдом и раскаянием собираюсь признаться, – я от начала и до конца лгал о своей работе и перспективах, хотя, уверяю, моя ложь объясняется лишь страхом потерять прелестную Массимину. Получив Ваше письмо, я погрузился в пучину отчаяния, но решил попытаться смириться с судьбой. Однако после того, как пришло письмо от Вашей дочери, в котором она говорит, что ее чувства ко мне остались неизменными, я понял, что не имею права отступать. Я всем сердцем люблю Массимину, синьора Тревизан, и более всего на свете желал бы каждую минуту быть рядом с ней. Молю Вас лишь о том, чтобы Вы позволили мне хоть изредка видеться с нею, пусть даже в присутствии других, и предоставили мне два-три года, чтобы я смог доказать свою состоятельность в качестве будущего мужа. Клянусь теми остатками чести, что у меня сохранились: я никогда не стану злоупотреблять расположением, которое испытывает ко мне Массимина, и сделаю все, что могу, дабы загладить свое недостойное поведение в Вашем доме.

Искренне Ваш

МОРРИС ДАКВОРТ.

Господи, какая бездарная, пошлая, напыщенная чушь, морщился Моррис, перечитывая письмо. Но таков уж хороший итальянский стиль (главное – не думать на английском, тогда точно не собьешься). К тому же напыщенность избавляла от необходимости выражать чувства менее общепринятым способом.

На следующее утро Моррис бросил монетку у дверей веронского почтамта, чтобы решить, отсылать ли ему письма. Орел – да, решка – нет. Оба раза выпала решка. Он бросил еще раз – все равно решка. Ну и черт с ней! С тихим шорохом письма скользнули в чрево почтового ящика. Хуже все равно не будет!

– Уму непостижимо, как грабители сумели добраться до третьего этажа! Вскарабкаться по глицинии…

Моррис с Грегорио сидели за столиком в кафе. У Морриса образовалось окно между уроками, и они случайно столкнулись в центре города, на элегантной пьяцца Бра. Грегорио сказал, что полиция считает, будто в дом забрался подросток или даже маленький ребенок, поскольку верхние ветви не повреждены. Кроме того, в этом случае становится понятно, почему воришка взял вещь, которая ломаного гроша не стоит.

– Хорошо, что вор не обратил внимания на маленького серебряного Нептуна, ну, вы знаете, того, что стоит на полке в гостиной. Отец сошел бы с ума. Статуэтка тянет на целое состояние.

Взмахом руки, словно отгоняя муху, Моррис прикрыл гримасу, перекосившую все лицо. На этой неделе он проходил с учениками четвертую главу из учебника «Английский – это просто», где нудно рассказывалось, в каких местах люди хранят свои ценности («на кухне, во втором шкафу справа, на верхней полке, рядом с сахаром»). Развлечения ради и дабы придать уроку хоть какую-то живость, он спрашивал учеников, нет ли у них дома скульптур, а если есть, где они их хранят (повторение, как известно, мать учения).

«В гостиной. Статуэтка эпохи Возрождения. Юпитер в образе быка похищает Европу.» – «А из чего она сделана?» – «Из серебра.»

Удивительно, сколь простодушны могут быть люди. Мария Грация рассказала, что ее дедушка разыскал «Похищение Европы» в лавке старьевщика, а позже узнал, что фигурка стоит кучу денег.

В конце июня надо платить за квартиру…

Поверх бокала с вином Моррис разглядывал площадь, праздно разгуливающий народ, дорогие магазины. Именно эта сторона итальянской жизни и удерживала его здесь: la passeggiatta,[31] элегантно выставляемое напоказ богатство; безмятежность, которая переполняет тебя, когда любуешься всей этой красотой – площадью, залитой чистым, прозрачным сиянием, под которым искрятся фонтаны и плавятся древние каменные фасады, богатыми и красивыми людьми, что унаследовали и эти камни, и это солнечное сияние, и эту непринужденную элегантность, вот они, смеясь, неспешно проплывают по золотистым улицам…

Но как влиться в эту толпу? Моррису, который никогда никуда не вливался, который сомневался в том, что такое вообще возможно. Каждый человек – остров…

Однако желание раствориться в людской толпе было невыносимым, постыдно жгучим. И как раз сила этого желания, размышлял Моррис, подтверждает недостижимость цели.

Грегорио тем временем рассуждал о своих планах на лето. Он собирался пожить на Сардинии, где у них прекрасная вилла, прийти в себя после всех этих мучений, через которые пришлось пройти, готовясь к университету. Если, конечно, он сдаст экзамены.

Они сидели под палящим солнцем, потягивая вино.

– А вы?

– Я еще не решил, Грегорио. Все зависит от того, сколько будет работы.

– Не собираетесь в одно из ваших долгих путешествий на край земли?

Грегорио улыбнулся мягко, почти женственно. Моррису подумалось, что у юноши довольно странная манера смотреть на людей. Слишком пристально. Словно ты действительно ему интересен. Возможно, именно поэтому парнишка ему нравится. Под этим заинтересованным взглядом чувствуешь себя польщенным.

– Подумываю поехать с компанией в Турцию. Хочешь с нами, Грегорио?

Приглашай, чтобы пригласили тебя. Недурственная мысль.

– Я бы с удовольствием, – вздохнул Грегорио. – Если б только проклятые предки отпустили. Но они никогда не раскошелятся на такую поездку. – Еще одна теплая улыбка.

– Правда, есть сложности. (Это еще мягко говоря.) Я сам пока не определился. Мои приятели собираются путешествовать в автофургоне, да и компания, боюсь, не ахти…

Долгая, опустошающая бокал пауза.

– Тогда, может, поедете со мной, а? Места в машине много. Хотя бы на несколько недель! Предки приедут на Сардинию не раньше августа, а я собираюсь рвануть туда в ближайшие дни. Скорее всего, в субботу. Мы могли бы неплохо провести время.

Моррис затаил дыхание. Грегорио, словно доверчивый зверек, попался в ловушку, стоило ее только расставить. Часто ли его куда-либо приглашали? Чтобы пересчитать, хватит пальцев одной руки.

– Если бы все зависело от меня, с удовольствием прошвырнулся бы с тобой на Сардинию. Но, понимаешь, Грегорио, я не знаю, как будет с работой. Есть пара предложений, требуются переводчики на конференции.

– Поступайте, как вам удобно, но там так здорово поплавать! К тому же есть с кем познакомиться, – юноша лукаво улыбнулся, – да и на катерах можно погонять.

Что может быть лучше? Умудрившись не подпрыгнуть от радости в первый момент, Моррис собрался ответить твердым согласием, что было бы несколько преждевременно, поскольку уже завтра парень мог с той же легкостью все отменить, и тогда бы он выглядел круглым дураком. Только Моррис открыл рот, чтобы сдержанно принять приглашение, как над площадью разнесся пронзительный крик. Он вздрогнул, разобрав свое имя.

– Morrees! Eccoti qua! Che meraviglioso![32] О, Морри, я должна с тобой поговорить. – Девушка была вся в слезах: то ли радости, то ли боли. – Я видела твое письмо, Морри-и!

Моррис во все глаза смотрел на Массимину. Вид у нее был ужасен. Размазанная по лицу тушь, спутанные волосы, мешковатый спортивный костюм, отчего фигура казалась бесформенной. Да в придачу едва дышит – ноздри ходят ходуном, глаза опухли. Жуть да и только.

И как раз тогда, когда он почти договорился с Грегорио! Моррис и не подумал встать.

– Морри-и, – снова затянула Массимина, – слава богу, я тебя нашла, слава богу, если бы ты знал, если бы только знал… – Она замолчала, не в силах продолжать, и разразилась слезами.

Вскочивший Грегорио смотрел на девушку в замешательстве, приправленном любопытством. Глаза его метнулись к Моррису, длинные тонкие пальцы нырнули в карман за бумажником.

– Нет, нет, Грегорио, не беспокойся, – торопливо сказал Моррис. – А по поводу Сардинии я тебе позвоню, хорошо?

Грегорио снова перевел взгляд на Массимину, явно ожидая, что его представят, но Моррис сделал вид, что ничего не заметил.

Познакомишь друзей – а они, глядь, уже вовсю встречаются за твоей спиной. И вовсю судачат о тебе.

– Вы уверены, что я могу идти? – спросил Грегорио.

– Да, да, я заплачу, – и Моррис подмигнул парнишке с точно отмеренной двусмысленностью.

– Ну тогда я вас покидаю, – весело улыбнулся Грегорио, кивнув заплаканной девушке. Судя по всему, он решил отнестись к происходящему с юмором.

Стройная фигура юноши в белых бермудах и ярко-синей футболке двинулась через площадь.

Массимина рухнула на стул и достала носовой платок. Тренировочный костюм был ярко-алого цвета с белыми вставками на рукавах. Черные волосы рассыпались спутанными прядями. Что ж, придется пустить в ход сочувствие (в конце концов, он же предлагал этой девчонке руку и сердце). Моррис ласково коснулся запястья девушки.

– Расскажи мне все, хорошо? И улыбнись, люди ведь смотрят.

Моррис сделал знак официанту, хотя две порции мартини грозили сделать его банкротом. Глаза его обшарили девушку с ног до головы: ни сумочки, ни кошелька.

– Ну давай же, милая, расскажи все.

И Массимина мало-помалу, хлюпая мартини и ожесточенно растирая покрасневшие глаза то одной ладонью, то другой, рассказала. С того вечера в доме всё переменилось, просто всё-всё-всё.

Вот как? Нога Морриса отбивала дробь по каменным плиткам тротуара. После мартини на него снизошли спокойствие и отстраненность, словно он наблюдал за Массиминой с другого конца площади.

Бабушка заболела, всхлипывала девушка, с этого начались все несчастья. У бедной бабули прихватило сердце, по-настоящему прихватило, а все вокруг вели себя мерзко, так мерзко, твердили, что все к лучшему, пусть уж побыстрее умрет, чем станет изводить домочадцев старческими капризами, решили отправить бедняжку в больницу. А сама Массимина провалила годовые экзамены, все до единого, и теперь до конца лета ей придется корпеть над учебниками, чтобы снова попытаться сдать экзамены в сентябре. Но это так несправедливо, какой смысл в этой зубрежке, в этой учебе, у нее ведь нет никакой склонности к наукам.

– Да, – охотно согласился Моррис.

А потом она нашла его письмо, которое мама спрятала, и теперь она знает, что Морри любит ее, а в своих-то чувствах она никогда не сомневалась, и противно слушать, как мама говорит все эти гадости о нем. Паола среди ночи велела ей сбегать за таблетками для бабушки, таблетки лежали в маминой сумочке, и она случайно наткнулась на письмо. Поэтому после обеда она надела спортивный костюм и сказала, что хочет немного пробежаться, и она побежала, и всю дорогу до города бежала, бежала, так хотела найти его, и вообще она никогда-никогда не вернется домой.

Моррис смотрел на разноцветные платья, плывшие через площадь в косых солнечных лучах. Если мамаша не хотела, чтобы Массимина увидела письмо, почему она его просто не уничтожила? Так было бы куда разумнее.

– И что же ты намерена делать?

– Я не вернусь назад, вот и все. Не стану все лето готовиться к глупым экзаменам, и мама больше не сможет мне пить кровь, запрещая встречаться с кем хочу. Не нужны мне экзамены!

Через пять минут она передумает, решил Моррис. В конце концов, Массимина никогда не спала отдельно от матери. Он молчал, наблюдая, как девушка размазывает слезы по круглому лицу, забрызганному веснушками. Постепенно на щеки девушки вернулся нежный румянец. Кожа у нее была необычайно гладкой, куда шелковистее на вид, чем, скажем, у юного Грегорио. Да, ни один мальчишка старше пятнадцати лет не сможет соперничать гладкостью кожи с Массиминой… Именно эту шелковистую нежность Моррис искал в девушках и не уставал поражаться, когда находил. Его изумляло, что обычная человеческая кожа может быть такой тонкой, такой нежной, а жизнь – казаться такой свежей…

– Для чего же ты тогда создана?

Справедливый вопрос. И не такой уж циничный.

Массимина подняла на него доверчивые глаза, губы дрогнули в улыбке, на персиковых щеках обозначились мягкие ямочки.

– Может, для тебя, Морри-и…

Массимина, как и обещала, терпеливо ждала Морриса на автобусной остановке. Угодил в собственные сети, твердил он себе. Какой резон изводить время на девчонку, если ее родные против? Пустая трата сил. Кроме того, нет у него никакого желания впутываться в неприятную историю, которая может закончиться только катастрофой. Он написал это письмо, чтобы его приняли в семью, а в результате его вышвырнут вон. Есть разница, и отнюдь не теоретического толка.

– Я должен отвезти тебя домой. (Единственный способ заслужить одобрение родственников.) Пойдем поймаем такси.

– Нет, Морри! – Массимина порывисто схватила его за руку. – Я не вернусь!

Именно это мгновение выбрал Стэн, чтобы, мотаясь вправо-влево, проехать мимо на своем кривобоком велосипеде. Он притормозил под фонарем на другой стороне улицы, волосато-бородатая физиономия расплылась в широченной ухмылке.

– Эй, старик, не надумал еще насчет Турции? Учти, мы через недельку сваливаем.

Массимина испуганно отпрянула от Морриса.

– И свою подружку можешь прихватить! – расхохотался Стэн. – Как созреешь, дай знать, старик!

Между ними прогромыхал автобус, и Стэн исчез.