Господа, я Шекспир по призванию.
Мне Гамлетов писать бы, друзья,
Но от критиков нету признания,
От милиции нету житья.
 
 
А на кладбище, по традиции,
Никого и нигде не видать,
Нет ни критиков, ни милиции,
Исключительная благодать…
 
      …Мощный динамик японского магнитофона доносил хриплую иронию от могилы Владимира Высоцкого до самых ворот Ваганьковского кладбища, когда я вошел в них впервые.
      Войти-то вошел, а вот выйти… Ваганьково само вошло в мою душу да так и осталось в ней навсегда.
      Согласитесь, таскать в душе целое кладбище одному все-таки тяжеловато.

* * *

      Весна 1982 года началась для меня крайне неудачно. Беспроигрышный, казалось бы, вариант продажи лоху-кавказцу несуществующего в природе спального гарнитура не сработал, тот кинулся в милицию, и пришлось сломя голову лететь на вокзал, прыгать, едва ли не на ходу, в первый подвернувшийся поезд. Сперва я отсиживался в Крыму, потом слонялся по Одессе, а вскоре и в столицу занесла нелегкая.
      Деньги уже были на исходе, но выручила природная коммуникабельность. Один из случайных собутыльников оказался каменотесом со знаменитого Ваганьковского кладбища, я ему чем-то пришелся по душе и, спустя пару дней, уже терся у него на подхвате.
      Володя, так звали кладбищенского Родена, помог мне снять квартиру в Лионозове, гарантировал приличные бабки, крутиться за которые, правда, приходилось изрядно. В том, чем мы с ним промышляли, особого криминала не было, но, исходя из тогдашних законов, любого, кто зарабатывал тысячу-полторы в месяц, не составляло никакого труда пристроить на срок. Мы же имели гораздо больше, как, впрочем, все, кто трудился на ваганьковской ниве.
      Дело в том, что Ваганьковское кладбище занимало по престижности среди московских мест последнего приюта третью позицию. После Красной площади и Новодевичьего. Но отличалось некоторой, если так можно выразиться, демократичностью. Здесь покоились те, кто не дотянул до должного номенклатурного уровня, просиживая чиновничьи кресла, а также ученые, спортсмены, литераторы и артисты, популярные в народе, но не на Старой площади. Для рядовых москвичей Ваганьково было закрыто с 1937 года, однако деньги, как всегда, делали невозможное. Бесхоз распродавался направо и налево за внушительные суммы. Все сделки строго контролировались комендантом кладбища, по совместительству главарем местной мафии. Нравы, кстати, царили простые. Предыдущего коменданта живьем сожгли в кладбищенской котельной, а потом устроили пышные похороны с венками и оркестром. Даже скинулись на памятник, плиту которого украшала предостерегающая его преемника надпись «трагически погибшему и незабвенному».
      С государством здесь старались не ссориться. Территориально Ваганьково относилось к 11 отделению милиции Краснопресненского РУВД столицы. Ввиду обилия покойных знаменитостей и большого наплыва любознательных туристов на кладбище была комната милиции, где постоянно находились два дежурных сержанта. Время от времени заявлялась некая дама из ОБХСС, курировавшая, кроме кладбища, Ваганьковский рынок и обувной магазин «Башмачок» на Красной Пресне. Кладбищенские ментов не обижали. Те тоже не зарывались, поскольку каждый из милиционеров смену встречал в дымину пьяным и с полтинником в кармане. Даме-обехеэснице сообща отстегивали полторы штуки в месяц за плохое зрение, и она приключений искать не стремилась. С советской и партийной властями делился лично комендант, отправляя изрядные еженедельные пособия своему прямому начальству в управление ритуальных услуг Мосгорисполкома, откуда кое-что перепадало непосредственно аппарату главного коммуниста Москвы товарища Гришина.
      С восьми часов утра Ваганьково было открыто для всех желающих. Туристы валили толпами, щелкали фотокамерами, перебегая от могилы Высоцкого к могиле Есенина, оценивающе разглядывали грандиозные склепы знаменитых булочников-миллионеров Филипповых, чесали затылки, пытаясь припомнить, кто такой Теодор Нетте, и отчаянно спорили Штирлиц или не Штирлиц покоится под гранитной плитой с надписью «полковник Исаев».
      Даже в самые жаркие дни на кладбище царили полумрак и прохлада. Обширные кроны взметнувшихся в полнеба лип, тополей и берез зеленым куполом укрывали сверкающие чистотой ваганьковские аллеи, создавая торжественную обстановку некоего симбиоза мемориального комплекса со старинным, изумительно красивым парком. Поэтому окрестные пьяницы вереницей тянулись сюда со своими бутыльками и фунфыриками. Проблемы, где выпить, для них не существовало, заодно алконавты приобщались к прекрасному.
      В восемь вечера ворота закрывались, стоянка автомашин перед кладбищем пустела, исчезали многочисленные продавцы цветов, ухитрявшиеся, между прочим, одни и те же букеты продавать по пять раз за день. Примерно с полчаса еще над Ваганьковым звучал перезвон пустых бутылок, которые шустрые местные старушки собирали по аллеям, да прибирала могилу сына мама Владимира Высоцкого Нина Максимовна. Ей приходилось заниматься этим ежедневно, поскольку народ буквально заваливал цветами и сувенирами своего покойного любимца, невзирая на то, что со дня смерти Высоцкого прошло уже два года. Однако к девяти часам уходила и она. Где-то около получаса ломились еще в ворота запоздавшие поклонники Есенина и того же Высоцкого, которым, просто кровь из носа, требовалось посетить могилы поэтов. Ночной сторож, дядя Дима, за три рубля и стакан водки пропускал любого. Водка почему-то оказывалась у всех припозднившихся, так что часам к десяти дядя Дима прием прекращал и ворота окончательно закрывались. Летнее солнце скрывалось за куполом Ваганьковского храма, становилось как-то непривычно тихо и спокойно. На кладбище опускалась ночь.

* * *

      Примерно так все это выглядело в один из последних августовских вечеров, когда нам с Володей пришлось задержаться на работе. Выполняли срочный заказ, время поджимало и мы закончили только часам к девяти. В шесть утра предстояло провернуть весьма выгодное дельце, поэтому было решено хорошенько оттянуться водочкой и заночевать непосредственно на рабочем месте.
      Ужин сервировали в комнате милиции. Отсюда хорошо просматривались ворота с окончательно отмороженным дядей Димой на лавочке, да и поить милиционеров традиционно приходилось тем, кто организовывал внеурочный сабантуй. Благо пойла хватало, у нас в мастерской как раз стоял ящик экспортной лимонной водки, подаренный одним из заказчиков.
      Только приняли по первой, компания увеличилась. В дверь просунулась рыжая морда могильщика Игоря-футболиста и радостно прорычала:
      — О-о, пятым буду! — а затем ввалился и сам Игорь. Опрокинув в щербатую пасть стакан и прикусив копченой колбаской, он поведал, что днем еще не подрассчитал, вырубился, а теперь, проспавшись в свежевырытой могиле, очень рад возможности подлечиться и приятно провести вечер.
      Кстати, «футболистом» дразнили его не случайно, когда-то он играл в дубле московского «Торпедо», но потом сбился с панталыку, закирял и бросил гонять мяч. На Ваганьково его пристроил сторож дядя Дима, кладбищенский ветеран труда и родной Игорев папа.
      Следует заметить, что бывших героев большого спорта здесь хватало. Самым знаменитым был вконец сбухавшийся хоккеист Альметов, крутились борцы и боксеры, сплошь мастера спорта, даже теннисист один окопался. Не был исключением и мой шеф-благодетель Володя, защищавший в конце шестидесятых ворота сборной Союза по гандболу и закончивший с отличием институт Лесгафта. Однако заработки каменотеса не шли ни в какое сравнение со скромной зарплатой тренера и, подальше запрятав диплом, он вбился в дружный ваганьковский коллектив.
      Примерно час спустя, уже здорово датые, мы вышли покурить на свежий воздух. Прохожих за оградой почти не было, изредка проносились трамваи и легковушки, да дефилировали перед воротами две молодые особы в одинаковых джинсовых сарафанах, бросающие полные негодования взгляды на мирно похрапывающего дядю Диму. Завидев нас, они подскочили вплотную к решетчатым створам ворот и призывно замахали руками. Причем, отнюдь не пустыми. Одна размахивала двумя бутылками шампанского, вторая, правда, только одной. Другая рука ее прижимала к пышному бюсту буханку бородинского хлеба.
      Сержант Коля заговорщицки нам подмигнул и, надвинув на пьяные глаза козырек фуражки, отправился на переговоры. Минуту спустя он возвратился, держа под руки обеих девчонок, хотя девчонками их можно было назвать весьма условно. Выглядели они лет на тридцать минимум. Однако дареному коню в зубы не смотрят и дам встретили на ура.
      Через четверть часа, когда вздрогнув за знакомство, перешли к разговорам, выяснилось, что девочки приехали в Москву аж из Петропавловска-на-Камчатке, где обе работают офицерскими женами. Мужья стоят в боевом дозоре на дальних рубежах Родины, а им подвернулись горящие путевки в Палангу. Поезд на Вильнюс отходит только в два часа ночи, подруги и решили посетить могилу Высоцкого. А шампанское зацепили вместо цветов в шашлычной «Казбек», еле отделавшись от грузинов, пытавшихся споить их вонючим марочным коньяком.
      Зачем им понадобилась буханка черного хлеба, обе объяснить так и не смогли.
      По инициативе дам все дружно повалили к могиле Высоцкого. Потом пили у Есенина, у Олега Даля. Не обошли вниманием художника Сурикова и клоуна Леонида Енгибарова. За Штирлица тоже выпили. Не потому, что он здесь лежит, а просто выпить захотелось.
      Под воздействием алкоголя милицию потянуло на секс. Сержант Коля поругался с сержантом Женей и поволок Наташу, так звали одну из камчадалок, к могиле знаменитой Соньки Золотой ручки, где была прелестная травяная лужайка. Сержант Женя в отчаянии ринулся искать Наташину подругу Лену, но она уже успела куда-то исчезнуть с моим шефом. Мы же с Игорем нажрались водки уже настолько, что окромя все той же водки нас ничего не интересовало.
      В конце концов, с огромным трудом выпроводив Наташу с Леной за ворота, чтобы девочки не опоздали на поезд, мы впятером снова собрались в комнате милиции.
      Как обычно бывает при подобном раскладе, каждый из присутствующих набрался до того уровня, когда сколько ни пей, пьянее никак не станешь. Не знаю, что по этому поводу думают психологи-наркологи, но, хотя повалено было с дюжину «лимонной», все рассуждали вполне здраво и свои действия полностью контролировали. Спать не хотелось, водки море, атмосфера душевная. Сидели, что называется, хорошо. Бог его ведает, с какого рожна, но тема возникла самая подходящая для посиделок на кладбище. Действительно, ну о чем еще можно беседовать глухой летней ночью в окружении крестов и надгробных плит, как не о покойниках, загробном мире и прочей чертовщине…

* * *

      Теперь, когда солидные издания публикуют серьезные исследования всевозможных проявлений потусторонней жизни, книжные прилавки завалены литературой в духе Альфреда Хичкока, а с экранов не сходят фильмы ужасов, мистика прочно укоренилась в сознании граждан. Тогда же, в год начала упадка периода развитого застоя, на бабушкины росказни упорно закрывали глаза, редких энтузиастов, пытавшихся заняться разработкой полузапретной темы, отправляли лечиться в дурдом, а некоторые аномальные явления запросто объясняли происками западных спецслужб или заурядным мошенничеством несознательных элементов. Что интересно, народ все же подсознательно стремился соприкоснуться с тем, чего вроде бы и не существовало. Иначе просто трудно объяснить бесконечную очередь в Мавзолей, где, как ныне стало известно, свято сберегались мощи едва ли не сына Князя Тьмы.
      Ваганьковское кладбище, хотя и раскинулось в самом сердце образцового коммунистического мегаполиса, каковым считали Москву обитатели кремлевских палат, тем не менее оставалось кладбищем с пятивековой историей. Здесь хоронили москвичей со времен Иоанна Грозного, а может и более ранних. Слой за слоем ложились в землю гробы, с годами гнили, разъедались червями, разрушались. Кости умерших ранее перемешивались с останками вновь погребенных, сверху наваливались оседающие могильные плиты и тяжкие мраморные кресты. Общее количество покойников никакому учету не поддавалось, да никого и не интересовало. Однако души умерших, недовольные подобным отношением со стороны потомков, иногда выходили, как говорится, за рамки и откалывали поразительные номера.
      Поскольку среди нашей компании кладбищенских старожилов не было, разговор свелся к обсуждению неприглядного поведения погребенных в последние годы. Суперзвездой ваганьковских запредельных тусовок была тогда некая балерина императорских театров, покоившаяся в персональном склепе с 1904 года. Прежде за милой дамой ничего такого не водилось, но в марте восемьдесят первого произошло нечто, для нее крайне неприятное.
      Олег Даль, прекрасный актер, но горький пьяница, допился до белых коней и катапультировался с седьмого этажа. Человек, говорят, был замечательный, актер превосходный, поэтому друзья и родственники сумели пробить в Моссовете разрешение похоронить его на Ваганькове. Но с местом вышла заминка. Участок, отведенный Всероссийскому театральному обществу, до предела уплотненный покойными мастерами сцены, никак не мог вместить неудачливого каскадера. Однако мудрый комендант, пересчитав врученные Олеговой вдовой денежки, нашел гениальное решение. Могилу вырыли прямо у склепа балерины, правда, полгроба пришлось, продолбив стенку, запихнуть непосредственно в ее усыпальницу. Девять дней спустя все и началось.
      В одно чудесное утро белый мраморный крест, украшавший крышу балерининой обители, вдруг оказался развернутым на 90 градусов. Комендант с ходу обвинил в диверсии водителя мусоровоза, вполне способного по пьяному делу своротить крест не только на могиле, а и на куполе местной церкви. Что он однажды доказал, разнеся в щепы двери магазина похоронных принадлежностей. Мусорщик упорно отнекивался, доказывал с рулеткой в руках невозможность инкриминируемого ему деяния: комендант был уверен в обратном, поднял даже вопрос об увольнении неспособного к раскаянию грешника, что и случилось бы, не вмешайся балерина. Кроме нее, просто никто бы не додумался выкорчевать с могилы Даля мраморную доску с его реквизитами и подпереть ею дверь комендатского-кабинета.
      Во избежание ненужных разговоров быстренько привели все в Порядок, а водитель был реабилитирован. Всю ночь он провел в вытрезвителе, так что алиби имел железное.
      Балерина же продолжала упорствовать в борьбе за суверенитет родного склепа. Оно понятно, старопрежние люди к коммуналкам не привыкли и к чужим ногам в собственной постели относились, должно быть, с возмущением.
      Спустя неделю вышеупомянутая доска перекочевала на могилу создателя русского толкового словаря Владимира Даля, отдаленного предка непутевого актера. Здесь просматривалась достаточно разумная логика балерины: если кто-то и должен потесниться, то в первую очередь родственник. «Статус кво» вновь восстановили, однако задуматься было над чем. Комендант пошел советоваться к настоятелю кладбищенской церкви отцу Прокофию. Совместно раскатав два литра «Кубанской», светская и духовная власти приступили к выполнению разработанного плана. Комендант приволок осиновый черенок от лопаты и кувалдой вогнал его в щель склепа. Пьяненький отец Прокофий в это время суетился вокруг с кадилом и бормотал под нос какие-то псалмы. Это ли подействовало, или балерина просто решила передохнуть, но вплоть до конца мая нынешнего года все было тихо. Хотя на отдаленных от церкви участках пошаливали, но особо не вредничали. Лишь однажды на голову дежурному старшине милиции опустился чугунный пальмовый лист, слегка того покалечив. Три трехметровые пальмы, отлитые в 1921 году миланскими мастерами, возвышались над могилой легендарной воровки Соньки Золотой Ручки. Чем не угодил ей заплутавший мент непонятно, но сам по себе лист отвалиться никак не мог. Ребята потом лазили специально, чтобы в этом убедиться.

* * *

      Очередную вылазку императорская балерина приурочила ко дню пограничника. Вернее, к ночи накануне этого дня.
      Как поведал Игорь, явившись с утра пораньше на работу, он долго не мог найти своего папу-сторожа.
      Обычно, отдежуривший дядя Дима встречал отпрыска с заработанной на ночных посетителях баклажкой водки и оба приступали к опохмелке. Но в то утро традиция была нарушена. Наглухо запертые ворота и отсутствие родителя заставили Игоря почуять недоброе. Он перелез через ограду и, убедившись, что стеклянная будка, служившая дяде Диме офисом, пуста, ринулся за справками в комнату милиции. Мирно дремавшие менты сперва никак не могли понять, чего от них хочет разволновавшийся могильщик, наконец разобрались, принялись того успокаивать, но Игорь не угомонился, пока не вытянул сержантов на поиски папы Димы.
      Аукая и проклиная сгинувшего сторожа все трое около часа метались по всему Ваганькову, пока Игорь, пробегая Суриковской аллеей, не услыхал вдруг подозрительно знакомый храп. Звуки доносились из стандартного мусорного бака, коими чистюля-комендант украсил все кладбищенские перекрестки. Извлеченный на свет божий дядя Дима давать пояснения отказался, потребовав сперва стакан водки. И только ахнув двести граммов «под мануфактурку», обвел спасителей неожиданно ясным взглядом и принялся крыть балерину таким ядреным матом, какого ни менты, ни Игорь отродясь не слыхивали.
      В конце концов удалось выяснить следующее.
      Какая-то залетная поклонница Высоцкого, возложив букет на могилу любимого барда, возжелала посетить могилку Олега Даля. Обычно ночными гидами служили дежурные милиционеры, но они, как на грех, только что повели на экскурсию к Есенину аж трех любительниц русской поэзии. Дядя Дима предложил девушке маленько обождать, но та, угрожая двумя бутылками экспортной «Пшеничной» по 0,75 литра, убедила сторожа ненадолго покинуть пост у ворот. Пальнув на дорожку, они отправились к Далю. Водку прихватили с собой, чтобы, как пояснил дядя Дима «менты со шлюхами не выжрали». Идти предстояло метров сто пятьдесят и все по интересным местам. За упокой души покоившихся по пути знаменитостей «Пшеничную» садили прямо из горла, причем девушка хлестала, как лошадь, так что дяде Диме приходилось делать непривычно большие глотки, дабы не оказаться в пролете. В результате они финишировали у склепа балерины, где Даль лежал на подселении, чуть тепленькими.
      Девица с ходу рухнула на бетонный цветник и, обливаясь горючими слезами, запричитала «на кого же Олежек ее покинул», потом, углядев на белоснежной стенке склепа слово «балерина», взвыла дурным голосом и принялась поносить всех московских блядей, которые «и здесь любимому проходу не дают». Вволю наоравшись, она начала срывать с себя одежду. Дядя Дима отчего-то застеснялся, зашел за кустик, скоренько допил остаток водки и скоропостижно отъехал в страну Лимонию.
      Разбудил его перезвон колоколов и невыносимо яркая вспышка света, полоснувшая прямо в глаза. Прошагавший в войну от Сталинграда до Праги, дядя Дима как-то сразу «въехал», что где-то поблизости рванули полутонный фугас, не зря же собака Рейган грозился крестовым походом. Полузабытые рефлексы заставили сторожа шустро юзануть за массивный гранитный постамент, откуда он, осторожно высунув звенящую голову, попытался оценить обстановку. Перед глазами открылась такая гнусная картина, что ужасы ядерной войны мигом отступили на второй план.
      Склеп балерины флюорисцировал каким-то неземным голубоватым светом. Резко пахло озоном и горелыми спичками. Что-то невесомое тихо опустилось на дядь Димину лысину. Он машинально взмахнул рукой и поднес к глазам изящные дамские трусики, сплошь в кокетливых кружевах. Спустя мгновение с небес спланировала коротенькая, тоже кружевная, комбинация. Наверху ухало и ахало, но негромко, а как-то отдаленно-затухающе. Склеп вдруг полыхнул оранжевым светом и тотчас свечение прекратилось. Затихли и непонятные звуки, только столетние липы и клены мрачно шелестели листвой. На несколько мгновений упала кромешная тьма, но вдруг неожиданно ярко зажглись лампы осветительных мачт, стоявших вдоль аллеи. Переждав еще пару минут, дядя Дима выбрался из укрытия и, судорожно сжимая в руке единственное оружие — пустую водочную бутылку, осторожно приблизился к склепу балерины.
      Абсолютно голая поклонница Даля ничком лежала поперек могилы своего кумира, широко раскинув конечности. Предметы ее туалета беспорядочно повисли на прутьях оградки, валялись в густой траве, а сумочка покачивалась на перекладине древнего православного креста, торчавшего над соседней могилой. Признаков жизни девица не подавала.
      Перепуганный дядя Дима ухватил ее за плечи и принялся трясти, пытаясь привести в чувство. Однако очухалась она только тогда, когда сторож, вконец отчаявшись, саданул ей бутылкой по челюсти. Широко распахнув кошачьи глаза, девица дико заверещала и тут дядя Дима узрел, что из шатенки она превратилась в какую-то обесцвеченную блондинку. Неведомая сила подхватила его и понесла, не разбирая дороги, подальше от гиблого места. Он и сам не понял, как оказался в мусорном контейнере, где возбужденные нервы сдали окончательно, отчего сознание вновь покинуло его, теперь уже надолго.
      Версия дяди Димы была принята во внимание и менты отправились осматривать место происшествия. Воротившись, они подтвердили, что вокруг склепа все разворочено так, словно там проходили танковые маневры. Но никакой девушки, а тем более нечистой силы, не наблюдается. Шмоток тоже нет, ровно как и сумочки на кресте. И вообще, они считают, что отпивший мозги дядя Дима самолично устроил весь погром, а страшную историю просто выдумал. Учитывая хронический алкоголизм сторожа, такое вполне возможно и нечего старому человеку наводить тень на плетень.
      — А это что по-вашему?! — взревел хорошо опохмеленным голосом возмущенный дядя Дима, выхватив из кармана и тыча в нос старшему из милиционеров кружевные трусики.
      Вещдок был тотчас исследован и извращенное ментовское восприятие действительно привело к однозначному выводу. Оказывается, дядя Дима совершил самое тривиальное изнасилование, а мистику приплел, пытаясь уйти от ответственности.
      Ошарашенный ментовским беспределом, сторож обрел способность мыслить логически и ехидно пояснил, что уже тридцать лет на баб не смотрит по причине полной импотенции. Это очень заинтересовало Игоря, которому месяц назад стукнуло двадцать пять. Сын потребовал от отца разгадки природного феномена, родитель на него цыкнул и неизвестно, чем бы все закончилось, не появись в воротах кладбища суровый комендант. Родственники мгновенно прекратили склоку и предложили милиции ящик водки. Как пояснил Игорь — «не потому, что батька виноват, а чтобы, суки, не таскали».
      В непорядках минувшей ночи привычно обвинили балерину. Комендант по этому поводу долго и очень эмоционально высказывался, но расследования учить не стал. Игорь привел порушенное в порядок, а трусики дядя Дима спалил в кочегарке.
      После той ночи балерина не буйствовала, а может просто выходки ее оставались незамеченными, поскольку все работяги с наступлением темноты теперь обходили роковое место стороной. Но чудес хватало и без балерины.
      Вообще, создавалось такое впечатление, что по ночам Ваганьково просыпалось и вело свою, независимую от материального мира « – ? – » не упустят, подчиненную неведомым нам законам и протекающую в совсем ином измерении. Охи, вздохи, стоны и всхлипы улавливал слух любого, кто шоркался по кладбищенским аллеям после полуночи. Изредка мельтешили между могил загадочные белесые силуэты. Иногда пропадала водка из многочисленных загашников, устроенных активно пьющими работягами в труднодоступных местах. И если относительно пропавшей водки могильщики грешили друг на друга, то магазин похоронных принадлежностей мог заинтересовать только покойников. А магазин за последний год пытались ограбить дважды и оба раза виновных не нашли…

* * *

      Обо всем этом мы и балаболили, уютно коротая ночь в комнате милиции. Дымили сигаретами, звенели стаканами, хрустели свежими огурчиками с Ваганьковского рынка, подшучивали над Игорем, который, по словам сержанта Коли, оказался «пальцем деланным», на что Игорь весело огрызался, нисколько не обижаясь. Наблюдения за воротами давно прекратили. И то сказать, кто же попрется на кладбище, пусть даже Ваганьковское, в два часа ночи.
      Идиллию прервал резкий автомобильный сигнал с улицы.
      — Проверка, — недовольно пробурчал сержант Женя и, кинув в рот зубок чеснока, поплелся к воротам.
      Сержант Коля дыбанул в приоткрытое окно и вдруг засуетился. Нашарив закатившуюся под стол фуражку, он с криком «Ховайте водку!» подхватился и вылетел вслед за напарником.
      Мы с Игорем принялись собирать со стола пустые и полные бутылки. Володя сгреб остатки закуски в урну, помог запихать посуду в огромный шкаф, набитый почему-то березовыми вениками, и мы чинно расположились на стульях, уткнув носы в прошлогодние газеты, кстати подвернувшиеся под руку во время уборки.
      Минуту спустя раздался визгливый скрип отворяемых кладбищенских ворот и сдвоенное урчание «волговских» моторов. Это мне очень не понравилось и заставило развернуться лицом к окну. Увидев, как на территорию въезжают одна за другой сразу две черные «Волги», я начал потихоньку трезветь.
      Встречаться с какими бы то ни было проверяющими мне не светило. На кладбище я отирался нелегально, хотя все об этом прекрасно знали. Наличие документов с московской пропиской никакой роли здесь не играло, работодатель — в случае со мной, Володя — полностью отвечал за своих людей перед комендантом, с ментами все было увязано и они вопросов не задавали. О комплексных моссоветовских проверках, плановых муровских налетах и сверхплановых акциях КГБ нас обычно предупреждали загодя. Пока власти шерстили кладбище, лишние люди, вроде меня, коротали время в уютной пресненской шашлычной «Домбай» или шли пить пиво на Ваганьковский рынок.
      Но иногда в отлаженном механизме коррупции что-то не срабатывало и проверка обрушивалась, как снег на голову. Тут уж каждый выкручивался, как умел, свято соблюдая сицилианский закон «omertta». Попался — молчи и жди, тогда выкупят. Откроешь рот, здесь же, на Ваганькове и похоронят. Кого с оркестром, а кого тихо и незаметно, без занесения в книгу регистрации.
      Свято чтя традиции, я шепнул Володе, что обрываюсь и выскользнул из дежурки. Уходить, далеко не стал. Метрах в двадцати была удобная лавочка, откуда хорошо просматривалось все пространство от ворот до церкви, на ней я и пристроился. Густой кустарник надежно прикрывал меня от ненужных глаз, я же отлично мог видеть и слышать все происходящее.
      «Волги» неспешно развернулись у начала центральной аллеи и подкатили к распахнутой двери дежурной комнаты милиции. Серия ММГ на номерах машин и антенны радиотелефонов прямо указывали на принадлежность прибывших к лубянскому ведомству, а вылезшие из машин и окружившие милиционеров мужики прям-таки излучали своим видом наследие железного Феликса. Вот только трое из них были для оперативников явно староваты и передвигались как-то вальяжно-начальственно.
      В ночной тишине слышен был каждый шорох, поэтому все слова долетали до меня исключительно четко. Визитеры тщательно изучили милицейские удостоверения, связались с 11-м отделением и потребовали подтверждения личности сержантов Коли и Жени, списали данные Володи и Игоря и также перепроверили их через свой гебешный ЦАП. Провели индентификацию личности абсолютно невменяемого дяди Димы, но, вопреки всяким правилам, приказали Игорю отвести отца в сторожку и уложить спать. Это уже никак не походило на действия проверяющих и заставило меня насторожиться. Было похоже, что комитетчики заявились на Ваганьково из каких-то своих соображений.
      Тотчас резкий руководящий бас подтвердил мои сомнения.
      — Вам, граждане, — прозвучали фамилии Володи и Игоря, — надлежит присутствовать в качестве понятых при эксгумации трупа гражданки Федоровой, а вы, товарищи сержанты, проследите, чтобы на территории кладбища не было посторонних. Наш сотрудник побудет с вами у ворот.
      Один из чекистов подошел к «Волге», приоткрыв дверцу, повозился с радиотелефоном, что-то сказал и, почти мгновенно, в ворота въехал защитного цвета микроавтобус «УАЗ». Из кладовой приволокли ломы и лопаты, закинули инструмент в «УАЗик» и принялись рассаживаться по машинам. Через минуту возле дежурки остались только сержанты и прикрепленный к ним гебешник.
      Вместо того, чтобы тихонько свалить в мастерскую и улечься спать, я, как последний идиот, покинул безопасную лавочку и, осторожно ступая, двинулся в обход освещенных мест к колумбарию, неподалеку от которого находилась могила вышеупомянутой гражданки Федоровой…

* * *

      Обычно на Ваганькове знали всю подноготную «своих» покойников, черпая информацию из всевозможных сплетен и слухов, возникающих после смерти любой знаменитости, анализируя, кем и как посещаются могилы, чутко внимая пьяным излияниям родных и близких, а порой и недругов, приходящих полюбоваться на своих усопших врагов. Мертвые сраму не имут, как сказано в священном писании, а потому живые особо не стесняются выдавать порой такие подробности о почивших в бозе друзьях и родственниках, что поневоле начинаешь разочаровываться в человечестве. Почти всегда со временем складывается достаточно достоверная история жизни любого покойника, какой бы тайной ни была она окутана в те дни, когда он еще топтал ногами грешную землю.
      Иногда все тайны раскрываются сразу после смерти, чаще, особенно если сама смерть была загадочной, для выяснения истины требуется достаточно долгий срок.
      Скромная могила когда-то очень популярной киноактрисы Зои Федоровой терзала любознательные ваганьковские умы уже почти год, поскольку эта таинственная смерть не очень-то вписывалась в привычный порядок перехода человека в мир иной. Жизнь ее олицетворяла пережитую страной эпоху настолько полно, что возьмись описать биографию актрисы граф Толстой, получился бы грандиозный роман о России середины двадцатого столетия.
      В тридцатые годы, особенно после выхода на экраны фильма «Подруги», юная Зоя Федорова была народом и лично товарищем Сталиным очень любима и исключительно знаменита. Слава ее перед войной чуть было не позволила ей затмить на звездной карте советского кино сексуально-идеологический символ СССР Любовь Орлову. Помешала война. Многочисленные поклонники восходящей кинозвезды отправились бить фашистов, фильмы почти не снимались, а поездки на фронт с концертной бригадой «Мосфильма» творческий рост отнюдь не стимулировали.
      Помотавшись между линией фронта и хлебным городом Ташкентом, к концу сорок третьего года Зоя осела в Москве. Несмотря на ожесточенную схватку с лютым ворогом, некоторая часть москвичей и гостей столицы жила-поживала совсем неплохо. Скрытые глухими шторами светомаскировки, весело сверкали люстры «Националя» и «Метрополя», где рекой текло шампанское, ухали барабаны джаз-оркестров, суетились груженные деликатесами официанты — в общем, кинозвезде было где и с кем нескучно провести время. Может, все бы обошлось, отвечай она взаимностью только советским почитателям, но Зоя, в поисках очередного героя своей мечты, ухитрилась изменить Родине. Комсомолка влюбилась по уши в наймита империализма, а именно в военноморского атташе посольства США. Архивы КГБ конечно хранят подлинную историю этой удивительной любви, но я тех материалов не читал, поэтому подробностей не знаю. Зато точно знаю, что птица Зонного счастья, так и не успев насладиться эйфорией свободного парения, грудью врезалась в гранит соцреализма осенью сорок четвертого года.
      Забеременевшую от американца киноактрису упекли на долгие десять лет по статье с очень ужасным номером. В заключении она родила дочь, которую назвала Викторией, намекнув тем самым на уверенность в скорой победе над фашизмом, а может, и над превратностями собственной злодейки-судьбы.
      После смерти отца народов опальная актриса вновь воротилась в Москву, но былой популярности, естественно, не вернула. Друзья помогли получить ей московскую прописку и ангажемент на «Мосфильме». Однако блеклое существование на мизерные доходы от эпизодических ролей не шло ни в какое сравнение с праздничной фееричностью дней былых. Тем более, подрастающая Виктория требовала материнской заботы и внимания, на что Зоя вынуждена была переключить всю свою жизненную энергию.
      Шли годы. Хрущев разоблачил культ личности, Брежнев со товарищи съел Хрущева, страна вступила в высшую стадию развитого социализма — эпоху застоя. Виктория Федорова закончила ВГИК и с успехом начала сниматься в кино. Многие, должно быть, помнят замечательный короткометражный фильм «Двое», где она сыграла главную роль, вызвав восхищенное внимание кинопрессы. Зоина жизнь тоже потихоньку устроилась и шла своим чередом.
      Как-то неожиданно вдруг выяснилось, что отец Виктории, бывший дипломат, выдворенный после ареста Зои из России, жив-здоров, стал адмиралом и командует базой ВМФ США где-то в Калифорнии. Через друзей Зоя переслала ему письмо с рассказом о своих мытарствах. Адмирал просто ошалел от счастья, узнав о существовании дочери, и незамедлительно прислал по дипломатическим каналам вызов-приглашение в Америку. Приглашал-то он двоих, но документы на выезд в ОВИРе выдали только Виктории. Зою выпустить побоялись из опасения, что воссоединившись с любимым, она и сама в Штатах останется и дочери вернуться не позволит. Виктория поехала к отцу одна, однако так в Москву и не вернулась, получив, видимо, на то материнское согласие.
      Доставшийся в наследство от матери талант помог ей зацепиться за Голливуд, где она сразу стала много и удачно сниматься в кино. Судьба как бы возвращала дочери то, чего не додала матери. В отместку за лагерное счастливое детство Виктория написала и издала в Штатах автобиографическую книгу, назвав ее «Мой папа — адмирал». Какой резонанс это вызвало в Америке, неизвестно, но у нас Виктория тотчас угодила в черный список ярых врагов советской власти, фильмы с ее участием изъяли из проката, а Зою чуть было не лишили комфортабельной квартиры в престижном доме на Кутузовском проспекте. Однако времена стали уже не те: в открытую власти престарелую актрису не прессовали. Она, как и прежде, снималась в эпизодах, регулярно подавала заявления в ОВИР, испрашивая позволения на поездку к дочери, в чем ей также регулярно отказывали. Правда, не совсем. Власти соглашались выдать выездные документы, если Зоя согласится навсегда покинуть страну, но актриса не желала умирать на чужбине.
      Умереть на родине ей помогли в начале сентября 1981 года. Кто-то в упор разрядил обойму «Макарова», превратив Зою в решето в ее же квартире на Кутузовском. Вот здесь-то и начались загадки.
      Викторию на похороны матери не пустили, отказав в визе. Хоронили актрису в основном друзья, но место на Ваганьковском выделили на гебешном участке. Кое-кто на кладбище поговаривал, что комендант урвал некую толику долларов от посольства США, хотя с работягами, сволочь, рассчитался обыкновенными рублями. Похороны были не особенно пышными, несмотря на обилие провожавших Зою Федорову в последний путь. Ваганьковский люд, прекрасно отличавший зерна от плевел, обратил особое внимание на присутствие в тот день на кладбище не только оперативников с Петровки и Лубянки, но и на нечастых гостей, близких к Огарева, 6.
      Убийцу или убийц найти не сумели. «Голос Америки» грешил на КГБ, МУР на уголовников, дело постепенно заглохло и о нем перестали судачить на московских кухнях. Других сенсаций хватало: взять хотя бы кончину Суслова или загадочную смерть первого зампреда КГБ генерала Цвигуна, брежневского шурина…

* * *

      Обогнув колумбарий, я затаился в тени двухметрового надгробия метрах в пятнадцати от могилы Зои Федоровой, где вовсю уже кипела работа. Осветив участок двумя переносками, гебешники довольно профессионально вывернули ломами надгробную плиту, отставили ее в сторону и аккуратно срезали с могильного холмика дерн. Слой земли над гробом не превышал одного метра, да глубже на Ваганькове давно уже не хоронили. И так гробы на гробах стояли. Шустро раскидав лопатами песок, из ямы вытянули влажный от плесени гроб.
      — Товарищ полковник, посмотрите, — раздался взволнованный голос наклонившегося над гробом опера, — здесь кто-то ковырялся!
      Коренастый седовласый дядя в тонированных очках недоуменно переспросил:
      — Что значит ковырялся, Кольцов? С чего ты взял?
      — Смотрите, — присел Кольцов на корточки, — драпировка напрочь сорвана и гвозди вон и вон торчат.
      — Откройте, — приказал тот, кого назвали полковником.
      — Эксперт, снимайте.
      Заполыхали вспышки фотокамеры, вокруг гроба поднялась странная суета.
      — Е-мое, да она же на животе лежит, — послышалось, когда гебешники приподняли крышку гроба.
      — Осмотрите ее хорошенько, — злой голос полковника звучал отрывисто, как собачий лай, — кажется, мы опоздали.
      — То-то я смотрю, земля легко поддавалась, — обратился неизвестно к кому один из тех, что разбрасывали могилу.
      — Пусто, Виталий Арнольдович, в основании позвоночника ничего нет. Здесь вообще ничего нет, только черви, — доложил, видимо, судмедэксперт.
      — Возмите пробы земли, определим когда это произошло, — приказал полковник, — закройте гроб и приведите все в порядок. Чтобы ни одна собака… — он не договорил и повернулся к Володе и Игорю, жавшимся чуть в стороне, — а вам, ребята, придется проехать с нами.
      Часом позже я в одиночестве душил в мастерской бутылку водки и ждал возвращения Володи. На кладбище было тихо и покойно. Сержанты, проводив гостей, с перепугу пить отказались и резались в комнате милиции в шахматы. Дядя Дима продолжал храпеть в своей будке. О странном визите гебешников ничто не напоминало, как будто их здесь и не было.
      Володя появился в шестом часу утра, но рассказывать ничего не стал. Я не интересовался, хотя ночная история здорово меня заинтриговала. Такой у моего шефа характер: захочет, сам скажет, а нет, так лучше и не спрашивать. Завершив за пару часов свои дела, мы разъехались по домам отсыпаться.

* * *

      Два дня я на Ваганькове не появлялся. Подвернулась выгодная работа на стороне, в Дмитрове, пришлось махнуть туда. Вернувшись в Москву ранним утром третьего дня, я прямо с Савеловского вокзала позвонил Володе домой.
      — Ты где? — встревоженно воскликнул он, узнав мой голос. — Давай быстро ко мне, поговорить надо.
      Поймав такси, я покатил в Марьино, где Володя купил недавно трехкомнатный кооператив на Новочеркасском бульваре. Внешний вид шефа неприятно поразил меня какой-то взъерошенной угнетенностью. Мы прошли на кухню, где красовалась уже на столе окруженная полудюжиной пива бутылка «Столичной». Уселись, треснули по стопарику, хлебнули пивка и Володя заговорил.
      — Знаешь, старик, я кажется влез в такое дерьмо… Эти суки, — неопределенно махнул он стаканом в сторону окна, — твари вонючие, жрали бы самих себя, так нет, меня втравили…
      Оказывается, за эти два дня Володина спокойная жизнь буквально перевернулась. Все началось тогда, когда они с Игорем поставили свои подписи под актом об эксгумации трупа гражданки Федоровой, Дали подписки о неразглашении и распрощались с гебешниками. Этим исполнение ими гражданского долга вроде бы исчерпывалось, но вечером того же дня прямо сюда, в Марьино, нагрянули два сотрудника КГБ. Неурочная беседа вылилась в самую натуральную вербовку, причем требовалось от Володи не заурядное стукачество, а выполнение вполне конкретного задания органов. Как ему пояснили, после убийства из тела Зои Федоровой извлекли четыре «макаровские» пули. Кто-то напортачил и игнорировал наличие на трупе пяти стреляных ран. Также пять гильз было найдено в квартире убитой, что нашло отражение в протоколе осмотра места преступления. До поры до времени никого это несоответствие не волновало, как вдруг выяснилось, что все четыре пули из сейфа ведущего дело следователя городской прокуратуры куда-то испарились. И это в тот момент, когда КГБ надыбало ствол, из которого, возможно, актрису и грохнули. Вместе с пулями исчезли акты предыдущих экспертиз и все пять гильз, поэтому привязать ствол к трупу стало затруднительно. Но кто-то дотошно перелопатил дело и указал на забытую в теле пятую пулю. Гебешники с прокуратурой метнулись на Ваганьково проводить эксгумацию и убедились, что их опередили и здесь. Пробы почвы показали, что могилу зарывали не более трех месяцев назад. Когда загуляли в сейфе следователя, точно установить не удалось, поскольку на вещдоки по федоровскому глухарю он с полгода не обращал внимания. Гебешники сделали правильный вывод. Тот, кто похитил вещественные доказательства из прокуратуры, так или иначе связан с кладбищем, поскольку без знания обстановки провернуть на Ваганькове подобное дельце невозможно. Поэтому чекистам срочно понадобилась Володина помощь: огласки они не хотели, а для внедрения на Ваганьково своих сотрудников требовалось время.
      — Ты понимаешь, куда они, козлы, меня толкают, — задыхался от гнева Володя, — если уж сейф в прокуратуре вывернули, то без верхов никак не обошлось. Вся Москва знает, как Щелоков с Андроповым грызутся, тут даже не МУР, огаревские ребята шерудили. Гебешникам эта пуля до лампочки, их другое теперь волнует. К кому ниточка с кладбища потянется. Глаза и уши, — передразнил он кого-то, — да мне враз моргалы выколют и уши отрежут, только нос высуну.
      — Ты бы отказался, — легкомысленно посоветовал я> — ну что бы они тебе сделали?
      — Отказался?!! — искренне возмутился Володя. — Я Два часа отказывался, так они, падлы… — тут он почему-то замолчал, налил стопарь водки и залпом опрокинул его в рот.
      — Короче, не смог я отказаться, — и таким спокойным тоном это было произнесено, что я тут же поверил, действительно, не смог.
      Ситуация сложилась такая, что без пол-литра… Я сбегал в соседний универсам, взял литр водки и еще полдюжины пива, вернулся к Володе и мы принялись искать выход из безвыходного положения.
      Конечно, надо быть полным идиотом, чтобы влезать в межведомственные распри монстров советской правоохранительной системы. В моем положении, тем более. Мало того, что в Москве живу нелегально, так еще минская уголовка ищет. И случись чего, закопают меня на том же Ваганькове тихо и бесславно, даже маме не сообщат. С другой стороны, никто, кроме Володи, не знает, кто я такой и откуда взялся. Да и Володя фамилии моей настоящей не знает, при знакомстве бухнул я ему свой дежурный псевдоним, а в дальнейшем повода для саморазоблачения не представилось. Так что, случись совсем край, легко можно будет раствориться на просторах Родины, пока же я просто обязан помочь хорошему человеку выбраться из этого болота. Тем более, коль он мне все это рассказал, значит на мою помощь рассчитывает.
      Рассуждая примерно так, я напрочь отверг Володины настояния о моем неучастии, согласился с тем, что я кретин и придурок, после чего мы жахнули водочки за упокой наших душ и занялись выявлением ваганьковского агента МВД.

* * *

      Колю Новикова, носившего экзотическое прозвище Китайский Дракон, хорошо знали не только на Ваганькове. Тишинка, Большие и Малые Грузины, улица 1905 года давно смирились с творимым им беспределом. Серьезные люди, конечно, легко могли бы размазать Дракона по пресненскому асфальту, но он благоразумно щемил исключительно мелкую шушеру. Слова «рэкет» тогда еще не знали, поборы, взимаемые Драконом, называли просто данью или процентом, однако сути это не меняло. Платили ему ночные торговцы водкой, южане, снабжавшие Ваганьковский и Тишинский рынки ранними помидорами, швейцары шашлычных, втихую промышлявшие анашой. Робкие попытки неповиновения Дракон пресекал мгновенно и жестко. В юности он неплохо боксировал, потом нахватался у какого-то корейца верхушек восточных единоборств, закрепил приобретенные навыки в кровавых уличных драках, покрывших драконово лицо сплошной сеткой шрамов и рубцов. Но не только ужасная внешность и физическая мощь Дракона нагоняли жуть на окружающих. По части всевозможных подлянок и интриг ему вообще не было равных.
      Мне кажется, из Дракона вышел бы идеальный секретарь ЦК КПСС, пойди он по партийной линии. Но жизнь повернулась иначе. С детства его засосала улица, пленила романтика подворотен и Дракон заделался лидером среди подобных себе «романтиков».
      Одно время он работал могильщиком на Ваганькове. По слухам, не без его участия «трагически погиб» предыдущий комендант кладбища. Так оно или нет, но Дракона за что-то посадили на три года. Посадили и посадили, ничего в этом удивительного нет, удивительно другое. Отсидев, он вернулся в Москву и его прописали на прежней жилплощади.
      Тысячи и тысячи москвичей в те годы, получив срок, автоматически лишались права жить в столице после освобождения. Только единицы, в порядке исключения, по личному распоряжению председателя Моссовета, избегали подобной участи. Не знаю, что повлияло на мэра в случае с Драконом, но по освобождению тому даже надзора не назначили.
      Судимость значительно прибавила Дракону авторитета в глазах уличной шпаны и он быстро сбил вокруг себя десятка полтора достаточно крутых, по местным понятиям, ребятишек. В основном, несостоявшихся спортсменов.
      В месте на кладбище ему было категорически отказано, но спорить с новым комендантом Дракон не стал. Азербайджанец Тофик, на личные деньги построивший на Ваганьковском рынке пивной бар, взял его к себе механиком по пивным автоматам. В автоматах этих Дракон не смыслил ни ухом ни рылом, но этого от него никто и не требовал. Тофик имел в Драконовом лице отмазку от пьяных ухарей, иногда возмущавшихся разбавленным пивом, а Дракон создал видимость трудоустройства и получил персональный кабинет с телефоном, захватив для этой цели какую-то пустующую кладовку.
      Дорогу на кладбище он не забыл. Наложить руку на ваганьковский похоронный бизнес ему, конечно, было не по зубам, с ним бы и разговаривать никто не стал. Но ощипывать тех, кто крутился вокруг Ваганькова, никому не возбранялось. Делавшие деньги «на гробах» считали ниже своего достоинства взимать проценты, к примеру, с предприимчивых ребят, вовсю торговавших фотографиями и записями Владимира Высоцкого прямо у могилы покойного барда. Или требовать долю с цветочниц, оккупировавших входные ворота, к которым, как бумеранг, возвращались с могил знаменитостей только что проданные букеты. Разве что милиция зарилась иной раз на эти жалкие копейки, и то в основном брала водкой. Дракон же меркантильностью отличался, так что вскорости все вышеперечисленные предприниматели регулярно стали отстегивать ему твердый процент со своих неправедных доходов.
      Ваганьковские деловары ссоры с Драконом не искали, он же относился к бывшим коллегам уважительно, частенько захаживал в гости со своей водкой-селедкой, а в пивной распорядился, чтобы пиво наливали нам из спецавтомата, неразбавленное. Пару раз довелось мне участвовать с ним в совместных загулах с девочками, даже ночевал однажды с очередной подругой у него дома, на улице Климашкина. В дружбу наше знакомство не переросло, но отношения сложились неплохие. Собеседник он был интересный, человек очень обаятельный. Что меня поразило, так это какая-то постоянная внутренняя настороженность Дракона, тщательно им скрываемая за внешней раскрепощенностью.
      О Драконе мы с Володей вспомнили, так и эдак прикидывая, кто из ваганьковцев мог принять участие в исчезновении пули из трупа Зои Федоровой. Загадочно легкое возвращение в Москву после зоны, творимый беспредел, никем не пресекаемый, превосходное знание обстановки на кладбище — все указывало на справедливость наших умозаключений. Дракон вполне мог расковырять могилу актрисы если не сам, то руками своих шестерок.
      — Так-то оно так, — пьяно рассуждал Володя, приканчивая последнюю бутылку пива, — но ведь никто ничего не докажет. Гебешникам конкретные факты нужны, чтобы сразу его прихватить. А представь Дракона хлопнут, он, конечно, правды не скажет, пока ее будут выбивать, те, кто за ним стоит, об этом узнают.
      В ихнем кубле сексотов море, пронюхают, что я на Дракона КГБ навел и все, можно самому в гроб ложиться. А ты цветочки принесешь, — потрепал он меня по затылку.
      — Ну можно же понты поколотить, создать видимость, — возразил я шефу, — потянем резину с месячишку, а там видно видно будет. Как-нибудь все обойдется.
      — Не обойдется, — отрезал Володя, — мне дали неделю. Ты, старик, лучше не спрашивай почему, но никакой альтернативы нет. Они меня вот так держат, — судорожно сдавил он зажатый в руке стакан. Судя по тому, что стакан оглушительно треснул, держали его действительно очень даже.
      Решение пришло неожиданно. У меня так довольно часто бывает. Возникает серьезная проблема, надо срочно что-то предпринимать, а мысли текут вяло, как бы блуждая в потемках. И вдруг как вспышка в мозгу, сам по себе возникает ответ на любой вопрос, все начинает казаться легким и простым.
      — Надо самим Дракона колонуть, — быстро выдохнул я в лицо Володе, — как, не знаю, но самим. И узнать, кто у него папа. Может это не МВД, может, те же комитетчики, только из другого отдела. А может МУР или даже ЦК. Или эти, с Ходынки, вон их сколько здесь трется. Узнаем, на кого Дракон сработал, как-нибудь исхитримся отдать след гебешникам твоим. Но так, чтобы вроде без тебя обошлось.
      — Ас Драконом как быть? — в глазах шефа загорелась надежда. — Он же все потом расскажет.
      — Хрен его знает, — я на секунду задумался, — убивать придется. Или так шарабан отбить, чтобы память потерял.
      — Ладно, там посмотрим, — согласился Володя, — но это если Дракон действительно при делах, а вдруг он не причем?
      — Еще как причем! — версия наша мне нравилась и расставаться с ней не хотелось, — Дракона ты на голый понт возьмешь. Ненароком намекнешь, что точно знаешь, как он в могилу лазил. Он сразу поведется, небось уже вся Пресня знает, что Федорову эксгумировали. Представляешь, как Дракон сейчас трясется?
      — Колчаку не служил в молодые годы? В контрразведке белогвардейской? — процитировал Володя Шукшина, довольно барабаня пальцами по столу.
      — Наследственность, — туманно пояснил я, не желая вдаваться в подробности.
      Дело в том, что мой папуля во времена Берии командовал райотделом МГБ неподалеку от Минска.
      На Ваганьково в этот день мы не поехали. Володя заявил, что живет, может, последние часы, потому желает погулять чисто по-купечески. Набив японским «антиполицаем» рот, он уселся за руль собственной «Лады» и мы отправились в турне по злачным местам столицы. Начали с «Арагви», закончили «Космосом», где потеряли на стоянке машину, зато нашли двух покладистых девчонок. Володя позвонил жене, сослался на срочный заказ, и мы на такси покатили к какому-то его приятелю в Тушино. Проснулись же почему-то без девочек, но с головной болью, в квартире моей подруги Верки, официантки из кафе «Аист».
      — Едем к Дракону на пиво, — почесывая небритый подбородок, принял решение Володя, — полечимся, а заодно пустим пробный шар.

* * *

      В кривом закоулке между Большой Декабрьской улицей и Звенигородкой, на задах Ваганьковского рынка еще пару лет назад стоял неказистый пивной ларек. Невысокие наливные мощности никак не могли удовлетворить всех желающих хватануть в жаркий день пивка, но районное торговое начальство явные убытки не волновали. Несоответствие между спросом и предложением взволновало совсем для Москвы постороннего человека, предприимчивого жителя Баку Тофика, чьи высокие доходы от реализованных в столице гвоздик, хурмы и помидоров требовали срочного вложения капитала в московскую недвижимость.
      Это теперь, благодаря рекламе, вся страна узнала, что московская недвижимость всегда в цене. Тофик же усвоил хитрую науку защиты денег от инфляции еще тогда, когда инфляция, девальвация, проституция и коррупция терзали только империалистов, обходя страну развитого социализма стороной.
      Пробивной азербайджанец заявился в трест столовых и ресторанов Краснопресненского района и предложил за свои кровные денежки выстроить пивной зал на триста рыл, при условии, что сам он станет этим залом заведовать. Взятки и дармовой коньяк помогли быстренько оформить необходимые документы и через два месяца напротив старого ларька открылся пивбар с десятью новенькими автоматами, в придачу предлагавший посетителям на закусь креветки и картофельные чипсы. Что интересно, ларек не прикрыли, хотя любители пива дружно переметнулись к Тофику. Видимо за час, когда бар закрывался на обеденный перерыв, геройская торговая точка ухитрялась свести концы с концами и выполнить план.
      Сюда, в получастное пивное заведение, мы с Володей и прикатили, предварительно забрав на «космической» стоянке утерянную накануне «Ладу».
      Хотя с момента открытия пивной прошло только десять минут, зал был переполнен. Местные алкаши с ожесточением штурмовали автоматические источники лекарственного напитка, пихали друг дружку трясущимися руками, привычно лаялись с разменщицей монет и между собой. Народ побогаче втихаря банковал под столами водку, спуливая порожнюю тару поэту-шизофренику Леше, исполнявшему у Тофика обязанности уборщика. Кстати, зарплату Леша не получал, жил на доходы от бутылок и жил очень даже неплохо.
      Между столами неспешно продвигался пожилой старшина милиции, бдительно поводя по сторонам осоловелыми глазами. Он строго следил за неукоснительным соблюдением правил, увековеченных на каждой из четырех стен огромными красными литерами «Не курить» и «Приносить с собой и распивать спиртные напитки строго воспрещается». Завидев нарушителя табу, старшина нежно брал того за плечо и тыкал в живот раскрытой ладонью. На ладонь следовала положить рублик. Так как в пивной только и занимались тем, что курили, приносили и распивали, бизнес старшины процветал.
      Наименее заплеванный угол оккупировала около-ваганьковская интеллигенция. Народ образованный, некоторые даже в очках. Здесь совмещали приятное с полезным, попивая пивко и разгадывая свежие кроссворды в «Московской правде» и «Вечерней Москве».
      Минуя очередь, я подошел к окошку размена монет и легонько постучал по стеклу костяшками пальцев. Разменщица Ирочка, по совместительству любовница Тофика, игнорируя первоочередника, сыпанула мне на трояк двугривенных и показала четыре пальца. Это означало, что на спецобслуживании сегодня автомат номер четыре, в бак которого закачали свежий неразбавленный продукт.
      Наполнив в спецавтомате шесть кружек, выделенных уборщиком Лешей из личного фонда, мы с Володей пристроились рядом с любителями кроссвордов. Пока я менял деньги, Володя успел выяснить, что Дракон еще не появлялся, но очень скоро должен быть, а отсюда как раз просматривалась часть переулка, где он обычно оставлял машину.
      — Я пойду к нему один, — отхлебывая пиво, разрабатывал диспозицию Володя, — ты не суйся. Он как-то спрашивал, не собираюсь ли я тачку продавать. Так что мотив железный, хочу его цену узнать. Ну а дальше, по обстановке. Как-нибудь переведу разговор на ваганьковские темы и ненароком бухну, что видел, как он ночью к Федоровой подбирался. Вот только когда это было? — задумался он.
      — Прошло почти три месяца, ты и не должен помнить точно, — разрешил я Володины сомнения, — ну, допустим, поведется Дракон, а потом что?
      — Это как разговор сложится. Захочет он подробностей, скажу, что сейчас тороплюсь, приглашу его куда-нибудь часиков на девять вечера. А там мы его и прихватим. Сейчас-то чего загадывать, надо сперва реакцию увидеть.
      Мы замолчали. Какое-то тревожное предчувствие охватило меня изнутри, да и Володин вид оптимизмом не отличался. Главное, оба прекрасно сознавали, куда лезем, с кем связались. Но подталкиваемые, один отчаянием, другой любопытством и сознанием дружеского долга, пища ползли в самую пасть зверя, не представляя толком что это за зверь и как он выглядит.
      На противоположном конце стола разгадывали кроссворд.
      — Священнослужитель, шесть букв, первая «д», последняя «н», третья сзади «к», — провозгласил очкастый умник, уставив сизый нос на сотоварищей.
      — Дракон, — отчетливо произнес Володя.
      — Дра… — начал писать очкарик, — … ты, че, мужик, дуркуешь?
      Но Володя смотрел в окно и тянул меня за рукав.
      — Дракон приехал, дуй в мастерскую и жди меня. Если что, найдешь Вячика, все ему расскажешь и рви куда подальше.
      Я было собрался тихо исчезнуть из пивной, однако получилось не по плану. Вошедший Дракон, из дверей завидев Володю, направился прямо к нам, улыбчиво кивая приветствующим его знакомым.
      — Привет ваятелям, — сквозь сплошную сетку шрамов сверкнула золотозубая улыбка, — ну что вы здесь, в холопском помещении, как неродные. Пошли ко мне, по «Двину» задвинем.
      — По «Двину» это хорошо, — машинально согласился я, потерявшись от такого резкого поворота событий.
      Володя непонимающе сдвинул брови, а Дракон уже увлекал нас к служебному входу, дружески подхватив под руки.
      Кабинет Дракона представлял из себя крохотную комнатуху, ранее служившую кладовой или чем-то в этом роде. Он ухитрился впереть сюда целую кучу нужных и полезных вещей, по его мнению, крайне необходимых человеку с положением в обществе. В углу стоял громадный низкий сейф, на сейфе цветной телевизор «Рубин», на телевизоре японская магнитола «National Panasonic». На магнитоле ничего не стояло, она была слишком маленькой. Остальное пространство заполняли двухкамерный холодильник «Минск-22», письменный стол с телефоном, три стула и шикарное кресло красного дерева.
      Дракон жестом указал нам на стулья, извлек из холодильника здоровенную банку паюсной икры и тарелку с нарезанным лимоном, из ящика стола достал хрустальные рюмочки, пошарил за сейфом рукой и гордо выставил на стол засургученную бутылку марочного армянского коньяка «Двин».
      — Лучше любого французского, — пояснил он, ковыряясь в горлышке штопором, — Черчилль за каждую бутылку в войну Сталину танк давал, а мне бесплатно спецрейсом из Еревана доставляют.
      Минут двадцать мы отдавали должное коньяку, курили «Мальборо», блок которого хозяин щедро плюхнул на столешницу и травили актуальные политические анекдоты. Со стороны наш междусобойчик скорее всего напоминал беззаботную посиделку старых друзей, но в словах и жестах каждого ощущалось тщательно скрываемое напряжение. А может мне так просто казалось, человек ведь мыслит субъективно.
      Ну как там на Ваганькове? — отсмеявшись после очередного анекдота, поинтересовался Дракон. — Не все еще камни повытаскивали?
      Мы действительно промышляли, ко всему прочему еще и тем, что изыскивали на заброшенных участках засыпанные землей памятники и надгробия столетнего и более возраста, выволакивали их на свет божий, зашлифовывали старые надписи и прочие дефекты, а, придав товарный вид, успешно реализовывали. Это, по сути, составляло львиную долю наших заработков. Не по совести, конечно, занятие, но нам так долго прививали мораль строителей коммунизма, что страх господен не вызывал абсолютно никаких эмоций.
      — Их еще правнукам хватит, — прищурился Володя. — А тебе-то что до камней, не твои же профсоюзы?
      — Где уж нам уж. Нынче у вас своя свадьба, у нас своя, — вспомнил Дракон многосерийный супербоевик «Тени исчезают в полдень».
      — Кстати о свадьбе. Ты вот что, товарищ Китайский, прекращай-ка чужих невест воровать.
      Голос Володи звучал с такой убедительной уверенностью, что даже мне понравилось.
      — Каких еще невест, отец, мы же всего один фунфырик приговорили, — дурашливо ткнул Дракон сигаретой в пустую бутылку. — Всего-то по бокальчику приняли, а ты заговариваться начал.
      — Не валяй ты Ваньку, Коля? Скажи, лучше, зачем ночью землю ковырял? Только глаза круглые не делай, мне давно уже доложили, просто сейчас к слову пришлось.
      Дракон развернулся вместе с креслом в мою сторону и, как бы приглашая меня в свидетели собственной невиновности, широко улыбнулся.
      — Не знаю, Вовчик, кто и чего тебе докладывал, но мне ночью на кладбище делать нечего. Я свое с лопатой когда еще отбегал. Это вы с футболистом по ночам для лубянских катакомб святые мощи извлекаете. Рассказал бы, может, интересное что нашли?
      Я открыл было рот, но Володя резко саданул мне по голени, молчи, мол.
      — Может и нашли, — сказал он уже более миролюбиво, — там много чего интересного. Старик, — глянул Володя на меня в упор, — сейчас клиент должен подъехать. Ты давай, дуй в мастерскую, сам с ним разберись.
      — А ты? — подыграл я шефу.
      — Ну его, нет настроения сегодня. Сам справишься. Позвонишь вечером, доложишь.
      Зацепив со стола пару пачек «Мальборо» от Драконовых щедрот, я отправился на Ваганьково, мысленно моля Бога за успех гиблого дела, которое Володя, кажется, решил провернуть без меня.

* * *

      Конец августа в тот год выдался на удивление жарким. Под немилосердно палящим солнцем Москва словно разомлела и обленивилась, обрела полусонный вид кустодиевской «купчихи за чаем», превратилась из динамично суетящегося муравейника в аквариум с чуть шевелящими плавниками рыбками, отказавшись от обычной своей сутолоки и круговерти. Может, где-нибудь в центре жизнь и продолжала бить ключом, но здесь, в окрестностях Ваганькова, образцовый коммунистический город сильно смахивал к полудню на провинциальный южно-европейский городок, вроде Палермо, в часы сиесты. Даже Ваганьковский рынок, обычно гудящий, как пчелиный улей, удивлял непривычной тишиной и спокойствием, разве что активничала небольшая группа кавказцев, мельтеша у застрявшей в рыночных воротах фуры с арбузами.
      Зной, а может смешанный с пивом коньяк, подействовали на меня не лучшим образом. Опасность сложившейся ситуации обязывала все хорошенько проанализировать и обдумать, разработать свой личный план действий, прикинуть возможные варианты обрыва, а вот думать-то совсем не хотелось. Хотелось прыгнуть в поезд «Москва-Сочи», умчаться к ласковому морю, сигануть с головой в прибрежную волну и унырнуть в соседнюю мусульманскую страну Турцию, где, по слухам, нет ни МУРа, ни БУРа, зато навалом Дармовой анаши и бесплатных фруктов.
      Однако врожденная порядочность, которую так и не смогли из меня выбить за десять школьных и пару вузовских лет, заставила выбросить из головы правильные трезвые мысли. Володя, поддержавший меня в трудную минуту, попал в прожарку, и я обязан помочь ему выбраться. Как, не знаю, но обязан и думать следовало сейчас только об этом.
      И тут я вспомнил об Игоре. Он ведь тоже был понятым при экгумации, ездил с гебешниками той ночью, давал подписку. Не может быть, чтобы КГБ заставил шустрить только Володю. Кто-то должен работать параллельно с ним, и скорее всего Игоря тоже принудили шевелить рогом. Иначе грош цена комитету. Но ведь неизвестно, что будет, если Игорь узнает о наших с Володей планах. Вероятно, расскажет гебешникам, а им огласка вовсе не нужна. Меня же и искать никто на станет, крематорий под боком, проблем никаких. Даже хоронить не надо. Нет, полагаться следует только на себя, а на кладбище делать вид, что вся эта мышиная возня меня не касается. Главное дождаться Володю, ведь неизвестно, как у него с Драконом повернется.
      Предавшись таким вот рассуждениям, я потихоньку добрел до кладбищенских ворот. Жара разогнала даже стойких цветочниц, да и туристов, основных покупателей цветов в будние дни было негусто. Время обеденное и они, скорее всего, жались сейчас в общепитовских очередях. На полупустой стоянке угрюмо отливала чернотой знакомая радиофицированная «Волга» с номером серии ММГ. ЧК дремать не собиралось.
      Я поднапряг извилины. Если гебешники захотят встретиться с Володей, то обязательно нарвутся на меня. Что ж, пусть видят заурядного ваганьковского забулдока, которому ни один нормальный человек никаких тайн сроду не доверит.
      Приняв безмятежный вид, я скоренько прошмыгнул в мастерскую, достал из Володиного шкафчика бутылку «Лимонной», сковырнул пробку и выплеснул треть водки в умывальник. Затем сделал добрый глоток, закурил и, усевшись у окна, замер в ожидании гостей.
      Как я и подозревал, гости появились незамедлительно. Первым в мастерскую вошел рыжий Игорь и радостно заорал:
      — Вот ты где, бродяга! Три дня, как в воду канул, мы уже испереживались все!
      — Кто это мы? — нехотя поинтересовался я, имитируя бесконечную апатию к жизни и страшную похмельную тоску.
      — Мы это мы, — туманно пояснил Игорь, доставая из сумки одну за другой три «взрослые», по 0,75, бутылки «Кубанской».
      — Тут ко мне ребята заскочили, вместе когда-то мяч гоняли, так ты уж позволь у вас посидеть. И тебе веселее, a то как одиночка, — кивнул он на «Лимонную» — Володя-то где?
      — Дела какие-то, мне он не отчитывался, — ответил я оглядывая входящих в двери футболистов, одетых в одинаковые светло-серые, кажется финские, костюмы. Один из вошедших прижимал к груди огромный полосатый арбуз.
      Если эти ребята и гоняли когда-нибудь мяч, то не в родном Игоревом «Торпедо», а скорее всего в «Динамо», Уж больно лихо принялись они разыгрывать из себя рубах-парней, ударившихся в загул. Через десять минут в мастерской царило безудержное веселье, прерываемое тишиной лишь тогда, когда кто-нибудь начинал рассказывать очередной анекдот.
      Под кончину второй «Кубанской» Игорь наконец перешел к делу.
      — А ты куда той ночью исчез? — как бы случайно вспомнил он, сворачивая горло третьей бутылке. Динамовцы увлеченно чавкали арбузной мякотью, но я затылком ощутил их напряженные взгляды.
      — Какой ночью? — попытался вспомнить я. — А, это когда камчатский триппер подъезжал? Думаешь, я помню. Мы же, считай, ящик цитруса повалили.
      — Во дает, — повернулся Игорь к своим «друзьям», — одинаково же выпили. Ну, помнишь, как машины заезжали. Коля-мент сказал еще, что проверка.
      — А что, это разве не проверка была? — сделал я наивные глаза. — Я же сразу сорвался и через забор. Проснулся у Вячика, а как до него добрался, ни хрена не помню.
      — Тебе что, Володя ничего не рассказывал? Поощряемый взглядами динамовцев Игорь превратил пьянку в форменный допрос.
      — А что он должен был мне рассказать? И когда. Я же его с той ночи, считай, не видел. Утром, прямо от Вячика, в Дмитров уехал по делам, а как вернулся, только по телефону побазарили, он объяснил, чем мне сегодня заняться и все. Наверное, подъедет скоро. А чего там было, ночью-то? — решил я перехватить инициативу.
      — Да так ничего особенного. Пахан с бодуна почудил маленько. Опять, видно, балерина померещилась, — и он начал рассказывать враз поскучневшим динамовцам, кошмарную историю борьбы балерины за суверенитет личного склепа.
      Должно быть, сыграл я удачно. Игорь не добрался еще даже до пробуждения дяди Димы в мусорном контейнере, как его «приятели» засобирались, попеняли на неотложные дела и вскорости отчалили. Водку, правда, допили до капельки, даже мою «Лимонную» прикончили, в компенсацию оставив пол-арбуза. Игорь смылся вместе с ними.
      Я занялся уборкой, мысленно похваливая себя за предусмотрительность. Проверку, вроде бы, выдержал и, судя по реакции гебешников, никакая опасность с их стороны мне не угрожала. Беспокоиться следовало за Володю и я решил, на свой страх и риск, обратиться к Вячику.

* * *

      Вячеслав Ордовитин, Вячик, как его звали друзья, жил неподалеку от Ваганьково, на Пресненском валу. Лет ему, как и Володе, было около сорока. Когда-то он уверенно набирал обороты, делая карьеру по ментовской линии, даже в МУРе оперативничал, но однажды все у него вдруг пошло наперекосяк. Расследуя очередное убийство, Вячик по простоте душевной арестовал внучатого племянника министра иностранных дел товарища Громыко A.А. И вместо того, чтобы повиниться в содеянном на комсомольском собрании, отправился что-то доказывать Генеральному прокурору СССР, когда узнал, что убийцу с извинениями отпустили. Такой неслыханной наглости Вячику простить никак не могли. Заместитель министра внутренних дел лично сорвал с наглеца погоны и распорядился уволить того из МУРа без права работать даже в ВОХРе. Заодно уволили из прокуратуры Замоскворецкого района супругу Вячика Татьяну, хотя она никого не арестовывала и по приемным Прокуратуры Союза не бегала. Видимо, кто-то из власть имущих вспомнил, что муж и жена одна сатана.
      Вячик пристроился грузчиком на какую-то галантерейную базу в районе метро «Полежаевская». Татьяну, окончившую юрфак МГУ с красным дипломом, взяли инженером по снабжению в один из бесчисленных московских главков. Оба начали попивать горькую, причем Татьяна с каждым днем все активнее. Так уж повелось на Руси, что в водке ищут и, главное, находят спасение почти все униженные и оскорбленные. На галантерейной работе Вячика очень уважали, поскольку в ОБХСС ГУВД Москвы была у него масса друзей-приятелей.
      Максимализм комсомольской юности Вячик утерял вместе с погонами, в явный криминал, правда, не лез, но кое-какие недоразумения, иногда возникающие между ОБХСС и руководством базы, помогал ликвидировать и небезвозмездно. За это его никто не принуждал заниматься погрузкой-разгрузкой и, необремененный чрезмерной занятостью, Вячик всегда находил время для общения со старыми друзьями.
      Где и как они познакомились с Володей, я не знаю, но дружили почти лет десять. Во взаимной любви друг другу не объяснялись, по мелочам в жилетку не плакались, понимали один одного с полуслова и не обижались, когда кто-то из них ошибался, а другой его поправлял.
      По нашему с Володей плану Вячика следовало призвать на подмогу только в случае крайней нужды. Скорее всего, Володя просто боялся впутывать друга в авантюру с непредсказуемым финалом, зная, что тот ни перед чем не остановится и может наломать немало дров. Визит в мастерскую Игоря с гебешниками показал, насколько серьезно все складывается. Наша частная детективная деятельность начинала выглядеть исключительно глупой затеей, а Вячик был все-таки профессионалом. И чем скорее он обо всем узнает, тем лучше, решил я, прикидывая, как-то еще у Володи с Драконом сложится…
      Во дворе огромного шестиэтажного дома, выставившего глазницы окон на гараж министерства обороны СССР, Вячик занимался воспитанием подрастающего поколения, шестеро пацанов, завороженно раскрыв рты, наблюдали, как он, ловко тусуя карточную колоду, творил чудеса в духе Акопяна. Карты сами по себе перелетали из руки в руку, шестерки превращались в тузов, тузы становились вальтами, а бубновый король, для верности прижатый к доминошному столу узенькой ладошкой конопатого мальца, сам по себе трансформировался в пиковую даму.
      Кадры для Тишинки готовишь? — поинтересовался я, подходя и здороваясь с Вячиком. — Или бригаду в «Дагомыс»?
      — Знаешь, малыш, — иначе, как малышом, Вячик меня не называл ввиду солидной разницы в возрасте, а может потому, что я тогда весил под сотню, — затеяли вот эти бесенята игру под интерес. А в картах — ноль по кушу, передернуть толком не могут. Вышел я коврик выбивать, смотрю, какой-то гусь залетный, твой почти ровесник разводит их тут, как последних лохов. Так пусть бы мелочь проигрывали, что мамка на кино дала, так нет. Гарик вон, колечко материно на кон поставил. Хорошо еще, я заметил, теперь вот ликбез открыл.
      — Поговорить надо, Слава. У Володи неприятности.
      Вячик смахнул с лица улыбку и изящным движением кисти спрессовав карты в колоду, метнул ее на середину стола.
      — Играйте, пацаны, но смотрите, дурью не майтесь. На шелобаны — пожалуйста, а на деньги — ни-ни.
      Я помог ему скатать так и невыбитый ковер и мы отправились к Вячику домой. Татьяна была на работе, восьмилетняя дочка Олюшка в пионерлагере, поэтому разговору никто не мешал. Вячик провел меня на кухню, достал из холодильника две заледеневшие бутылки «Столичного» пива, сковырнул стальными пальцами пробки и, ткнув мне в руку наполненный стакан, приготовился внимательно слушать…
      — Идиоты, — констатировал он, когда я рассказал все, что знал. — Вы с Вовкой на своем Ваганькове напрочь мозги поотпивали. Ну скажи, зачем он к Дракону-то полез, почему со мной не посоветовался?
      — А ты бы на его месте что делал? — попытался я защитить шефа. — Он и меня уговаривал не встревать, я, считай, сам напросился.
      — Напросился, так свое получишь, мало не покажется, — пообещал Вячик, — в этом болоте, малыш, водятся такие крокодилы, одной человечиной питаются. Поверь, уж я-то знаю, — заключил он и снова полез в холодильник, на сей раз за водкой.
      … Может, кому-то покажется, что все, о ком я рассказываю, сплошь конченые алкоголики, шагу не способные сделать без спиртного. Согласен, пили действительно не в себя. Но, однако же, жили, работали, крутились, кто как умел, и ущербными людьми себя не ощущали. Не одни мы хватались за бутылку по любому поводу: вся Россия не в меру увлекалась спиртным в то время, пьет точно так же теперь и неизвестно, найдет ли какой-либо иной стимулятор жизненной активности в обозримом будущем. Привычка решать любую проблему, рассматривая ее сквозь призму граненого стакана, прочно укоренилась в нашем сознании и избавиться от нее пока возможным не представляется. Как ни печально это звучит, но это правда…
      Залпом оглушив полнехонький «маленковский» стакан, Вячик проанализировал обстановку.
      — Дракон ваш, в самом деле, тот еще артист. Поверь старому оперу, без папы он ноль без палочки. Никто ему самовольно загуливать по Пресне не позволит. Комитету его копеечные дела до веника, а менты лишний рублик в жизни не упустят. Работает он скорее всего на районное управление, география у него больно обширная, а вот в районе кто-то напрямую с министерством связан. Я краем уха слыхал кой-чего насчет убийства Федоровой. Темная история, но очень большие за ней стоят люди. МУР они в свои дела не посвящают, там совсем другой уровень. Андропов секретарем ЦК стал, Ленька на ладан дышит, вот КГБ и собирает на щелоковскую шоблу компромат. Мне другое интересно, на чем они Володю прихватили, — вопросительно глянул он на меня.
      — Не знаю, Вячик, но там, по-моему, слишком все круто, — я потянулся за сигаретой, — такое ощущение, что он где-то здорово влип.
      — Если я не ошибаюсь относительно Дракона, то нам с тобой надо срочно найти Володю. Там все может очень плохо кончиться, — принял решение Вячик и пошел переодеваться. Вернувшись, он достал из кухонного настенного шкафчика шипастый никелированный кастет и протянул его мне. Затем полез под умывальник, выволок на середину кухни здоровенный фанерный ящик с картошкой и, засунув на самое дно руку, извлек оттуда тряпичный сверток.
      — Ось так, хлопче, — почему-то по-хохляцки промурлыкал Вячик, любовно протирая увесистый вороненый «ТТ», — номеров нет, в розыске не значится, где я его нарыл, лучше не спрашивай, — после чего пистолет как бы растворился у него под пиджаком.
      Все эти манипуляции породили неприятный холодок, скользнувший у меня между лопатками, но уверенная тяжесть-кастета, который я запихнул в карман джинсов, вселяла надежду на благополучный исход. Хотя надежда, это ведь только химера.
      — Поехали, — по-гагарински улыбнулся Вячик, прибирая под рубашку небольшой моток нейлоновой бечевки, и мы вышли из квартиры.

* * *

      Пивной зал встретил нас все тем же пьяным гулом, перебиваемым иногда разудалыми всхлипами аккордеона. К обеду здесь обычно возникал непросыхающий аккордеонист Шурик, некогда лауреат конкурса имени Чайковского, пианист-виртуоз, скатившийся с высот музыкального Олимпа исключительно из-за козней вездесущего КГБ. По крайней мере, так он рассказывал, вымогая кружку пива или стакан партейного вина у ваганьковских меценатов.
      Кроссворды уже не гадали, занимались решением чисто арифметических задач, скидываясь на очередной пузырь беленькой и пытаясь разлить ее сообразно внесенной каждым доли. Поэт Леша едва успевал изымать из-под столов опорожненную посуду, а к старшине-вымогателю присоединился хитромордый белобрысый сержант: один старшина косить рублики уже не управлялся. Еще подходя к пивной мы обратили внимание на отсутствие в переулке не только Володиной «Лады», но и «двойки» Дракона. Вячик недовольно засопел, предвидя возможные сложности, да и я, после кухонного разговора, никак не мог избавиться от нехорошего предчувствия. Следовало как можно скорее получить всю возможную информацию, чем мы тотчас занялись.
      Некоторую ясность внес Леша, которого мы оторвали от сбора пушнины и наглухо зажали в углу.
      — Они с час назад в бассейн поехали, в Краснопресненские бани, — пытаясь оторвать от плеча мою нехилую руку, жалобно проблеял поэт-уборщик, — ну пусти, дурак здоровый, кости переломаешь.
      Наш возбужденный вид здорово его напугал и Леша отчаянно трусил.
      — Вдвоем поехали? — Вячик положил свою мускулистую лапу поверх моей.
      — Вдвоем-вдвоем, ну пустите же, мне работать надо, — пискнул поэт и стриганул в толпу.
      Известие не предвещало ничего хорошего. Краснопресненские бани Дракон давно превратил в персональный восстановительный центр, устраивая там по ночам, а иногда даже днем некое подобие римских терм времен императора Калигулы. Работали там ребята из его команды и о банях ходила самая дурная слава.
      От Ваганьковского рынка до Краснопресненских бань нормальным шагом можно было добраться минут за пятнадцать. Подстегиваемые тревогой за Володю, мы махнули это расстояние за пять. Стоянка перед банями утвердила нас в худших своих опасениях, ни Володиной, ни Драконовой тачек здесь не было. Да и сами бани не работали. На массивной дубовой двери болталась жестяная табличка с надписью «Санобработка».
      — Спокойно, малыш, — ухватил Вячик мой локоть, — сейчас пойдем в разведку, — и увлек меня за угол.
      — Слушай внимательно, сперва мы завалимся к слесарям, попросим продать водки, — он посмотрел на часы, — в штучном как раз обед начался. Пить будем прямо у них, твоя задача втянуть их в любой разговор, хоть голый пляши, но чтобы я мог спокойно все там облазить. Если что не так, бей первым и не кулаками маши, а железкой. Коли начнется, то терять нам все равно нечего.
      Я переложил кастет из кармана за пояс, приткнув его сверху рубашкой, и мы пошли в разведку.
      Служебный вход, ведущий в подсобные помещения, неприметно втерся между кубических кирпичных выступов с обратной стороны здания. Здесь нас ожидал сюрприз, зеленый нос Володиной «Лады» выглядывал из-за штабеля громоздившихся у стены кирпичей.
      — Интересно, — промычал Вячик, разглядывая сквозь тонированные стекла салон, — а Драконовой лайбы нет. Не нравится мне это, малыш.
      Мы поднялись на небольшое крылечко. Стальная дверь с красной надписью «Посторонним вход воспрещен» была заперта.
      — Звони, — указал Вячик на кнопку звонка. Напряженным пальцем я принялся вызванивать какую-то заковыристую мелодию, напоминающую гимн Гондураса. Вячик аккомпанировал мне мощными Ударами ноги. Наши музыкальные способности нашли признание очень быстро. Дверь резко распахнулась. Слесарь, или кем он там был, пылая гневным взором, вырос на пороге и свирепо прорычал:
      — Куда ломитесь, морды из тряпок, от жары что ли офанарели?!
      Вячик, знавший на Пресне всех и вся, миролюбиво выступил вперед.
      — Не реви, Дима, мы по делу. Вмазать захотелось, а гастроном прикрылся. Есть у вас что-нибудь?
      Слесарь Дима прищурился, пытаясь вспомнить, откуда он знает Вячика. Знакомое лицо и уверенный тон все же подействовали, гнев и подозрительность сменились на его физиономии деловитостью:
      — Семерочка, по таксе. Сколько вам?
      — Парочку возьмем, — Вячик уже протискивался в дверь.
      Следом шагнул и я. Слесарь приглашающе мотнул головой и повел нас в закрома.
      В небольшой прокуренной комнатушке оказались еще Димин напарник и пьяная в дымину девица. Они убивали большой перезрелый арбуз, запивая его «Русской» водкой. Второй арбуз, еще более гигантских размеров, покорно ожидал своей участи посреди стола. Дима буквально из воздуха материализовал две поллитровки и посмотрел на нас. Я выудил из кармана червонец и пятерку, а Вячик, зачем-то понюхав воздух, предложил:
      — Малыш, ну что мы с тобой по подворотням станем отираться. Смотри, какая закусь. Димыч, разреши у вас посидеть.
      — Нальешь, сиди, — пробурчал второй слесарь, — только недолго.
      — Об чем разговор, ребята, — радостно засуетился Вячик, разливая по стаканам. Себе и мне он бухнул чуть меньше, чем хозяевам, а девице, так и вовсе почти до краев.
      Выпили, угостились арбузом, выпили еще.
      — Малыш, анекдот бы какой рассказал, что ли, — обратился Вячик ко мне и подмигнул. Давай, мол, действуй.
      В то время я довольно удачно пародировал, вернее передразнивал Брежнева. Леонид Ильич не только сам успешно веселил народ с экранов телевизоров, но и порождал массу гениально смешных побасенок и анекдотов. Исторический бестселлер Генерального «Малая земля» вообще забивал в звуковом исполнении лучшие монологи Райкина и Хазанова, чем я не преминул воспользоваться.
      — Днеуников на вайне я не веу, — загнусавил я, рыча и всхлипывая, не забывая периодически щелкать якобы выпадающей челюстью, — но тышача чатырыс-та вашемна-ат-ать днеу и начеу запомнилыс мнеу на усю жижнь…
      Минуту спустя аудитория покатывалась от хохота, не обращая внимания на Вячика, бесшумно растворившегося в длинном коридоре. Примерно четверть часа в слесарке царило безудержное веселье. Под благодарными, мокрыми от слез взглядами слушателей я вдохновлялся все больше и уже дошел до легендарного приветствия в аэропорту: — Дарагая гаспажа Индира Гаанди… — когда где-то в закоулках подсобок гулко ударил пистолетный выстрел.
      Девица еще продолжала автоматически хихикать, но слесаря среагировали и ошеломленно уставились друг на друга. Донеслись какие-то вскрики, громкий топот, дверь едва не соскочила с петель и на пороге Возник растерзанный возбужденный Вячик с пистолетом в руке.
      Слесарь Дима шустро вскочил и рванул с подоконника ребристую стальную арматурину. Его напарник в растерянности пытался обхватить пьяными пальцами горлышко водочной бутылки, а смех девицы потихоньку перешел в натуральную истерику.
      Позабыв о кастете, я ухватил со стола исполинский арбуз и изо всех сил обрушил его на Димину макушку. Бахчевая ягода тянула на пол-пуда, поэтому удар получился что надо. Вячик втер рукояткой тетешника второму слесарю в переносье, что-то там треснуло и напарники одновременно улеглись на заплеванный арбузными семечками пол. Густая кровь смешалась с арбузной мякотью, отчего интерьер живо напомнил мне что-то из раннего Сальвадора Дали.
      — Скорее, малыш, — оторвал от себя навалившуюся девицу Вячик, — надо Вовку уносить.
      — Почему уносить, — мелькнуло у меня в голове, но спрашивать было некогда, Вячик уже тянул меня куда-то в глубь бани. Мы пролетели запутанным лабиринтом узких коридоров и оказались в шикарном номере-люкс.
      Огромная ванна голубого кафеля, с югославским массажером в торце, была наполовину заполнена розоватой от крови водой. До пояса раздетый Володя, весь в царапинах и ссадинах, бессознательно уткнув в грудь подбородок, полулежал на дне. Из-под малиновой пластиковой кушетки торчали чьи-то ноги в кроссовках сорок пятого размера.
      — Берем Вовку, — скомандовал Вячик и мы принялись извлекать шефа из ванной. Все попытки привести его в чувство успехом не увенчались. Пришлось мне взваливать Володю на плечи, что оказалось совсем нелегким делом. Весил он ненамного меньше меня, да и влажное тело здорово скользило.
      — Чье это? — показал Вячик на связку ключей и бумажник, лежащие на кушетке.
      — По-моему, Володино, — просипел я, поудобнее перехватывая могучий торс шефа и направляясь к двери.
      До самого выхода нас никто не тормознул. Повозившись с запорами, Вячик распахнул наконец стальную дверь и мы выпулились на ослепительно прекрасный, после мрачных банных переходов, залитый солнцем двор.
      На ходу перебирая ключи, Вячик указал мне в сторону Володиной «Лады», отпер переднюю дверцу, перегнулся и распахнул заднюю.
      — Грузи, не задерживайся.
      Я кое-как всунул Володины ноги в салон и, перехватив его под руки, попытался протолкнуть тело на сиденье. Вячик уже вставил ключ в замок зажигания и заводил движок.
      Вдруг прямо перед лобовым стеклом выросла, вся в арбузных семечках, фигура слесаря Димы. В руке он сжимал все ту же арматуру, примеряясь половчее врезать по лобовухе.
      — Ах ты, король говна и пара! — взревел Вячик и выкатился из машины. Стальной прут звякнул об асфальт где-то в глубине двора, но от второго удара Дима ловко ушел и удачно зарядил Вячику ногой поддых. Я, наконец, угнездив Володю на подушках сиденья, вырвал из-за пояса кастет и грохнул обращенного ко мне спиной слесаря по затылку. Он тотчас опустился на колени, поэтому удар ноги Вячика пришелся ему точнехонько в лоб. Двойной, как теперь говорят «в стиле Ван Гамма», удар по голове гарантировал Диме потерю трудоспособности на всю оставшуюся жизнь.
      Мы за руки и за ноги раскачали и закинули потухшего слесаря в кусты, запрыгнули в машину и рванули подальше от негостеприимных бань. Безвольно поникшее тело Володи на заднем сиденье заставляло подумать об оказании ему срочной медицинской помощи.

* * *

      Месяца за два до описываемых событий, слоняясь по столице в поисках пьяных приключений, я познакомился с очень интересной девчонкой. Не помню, как меня занесло в ничем не примечательное кафе «Аист» на Ленинградском проспекте и почему я вообще оказался в разгар рабочего дня не на Ваганькове, а в районе стадиона «Динамо». Но хорошо помню, как прямо у входа в душный зал я налетел на пробегавшую с полным подносом разной снеди официантку, отчего все эти разносолы тотчас очутились на полу.
      Я признал себя виноватым и согласился полностью компенсировать нанесенный ущерб, однако, к моему удивлению, администратор отвязался не на меня, а на несчастную официантку, которая оказалась здорово под газом. Девушка не стала долго выслушивать гневные тирады метрдотеля, а просто взяла да и шарахнула подносом по его красивой седой голове. После чего заявила, что в гробу видала членистоногие гадючники типа «Аиста» и пошла переодеваться.
      Я дождался гордую столичную штучку у выхода и наговорил ей кучу комплиментов. По моему мнению, самое большое преступление против человеческой личности — это когда ломают кайф и этому нет прощения. Верка, как звали девушку, полностью разделяла ту же точку зрения, мы легко нашли общий язык и отправились замачивать знакомство в «Славянский базар», где она работала до «Аиста».
      Знакомство незаметно переросло в постоянную любовную связь. Верка располагала прекрасной двухкомнатной квартирой неподалеку от Тимуровской академии, так что относительно мест встречи проблем у нас не возникало. В свои 27 лет она уже дважды побывала замужем, имела пятилетнего сына, который неотлучно находился при дедушке с бабушкой в Бибиреве. Обычно жила там и Верка, а квартиру на улице Вишиневского они с бывшим мужем использовали по очереди во вполне определенных целях.
      Несмотря на конфликт с метрдотелем, из «Аиста» ее почему-то не уволили. Может, потому, что директор, по Вершинным словам, надеялся на взаимность строптивой официантки, а может, просто пожалели. Три-четыре раза в неделю, так как работала она через сутки, я встречал ее после закрытия кафе и мы ехали на Кишиневского, где проводили изумительно бурные ночи. Наутро я катил на Ваганьково, Верка в Бибирево, и так до следующей встречи. Нас обоих такая жизнь вполне устраивала, хотя иногда бывали у моей подруги пьяные закидоны.
      Некогда Верка училась в первом мединституте, откуда ее выставили за аморальное поведение. Но три года обучения должны были оставить хоть что-то в ее красивой головке, поэтому я убедил Вячика везти Володю к «Аисту». Тем более, никто, кроме Володи, о моей связи на знал, а мы сейчас, как никогда, нуждались в надежном укрытии.
      Оставив шефа под присмотром Вячика на стоянке у метро «Динамо», я пересек Ленинградский проспект и, кое-как протиснувшись сквозь толпу голодных москвичей и приезжих, забарабанил по дверному стеклу. Отставной полковник Петрович, с которым я неоднократно коротал время за бутылочкой вина, поджидая Верку, радостно приподнял над головой швейцарскую фуражку и поспешил запустить меня в прохладу холла.
      — Твоя опять отличилась, — радости Петровича не было границ, — представляешь, шампуром директору жопу проткнула. Шашлык по-карски называется.
      — Почему по-карски? — машинально спросил я.
      — Фамилия у него такая, Карский, — хохотнул Петрович, — иди скорее, пока она его на рубленый бифштекс не запустила.
      Я взлетел на второй этаж и лоб в лоб сошелся со своей кровожадной подругой. Трупов нигде не валялось, что меня несколько успокоило.
      — Все, отработалась, — с ходу заявила Верка, чмокая меня в щеку, — свободна, как Африка. Давай на недельку в Гурзуф съездим. Ой, а чего это ты так рано сегодня? — осознала она наконец неожиданность моего появления.
      — Считай, что тоже отработался, только с Гурзуфом пока повременим.
      Мы спустились в холл, где нас встретил восхищенный вопрос Петровича:
      — Жить-то будет?
      — Такой возможности медицина не исключает, — успокоила швейцара Верка и мы распрощались с «Аистом» навсегда.
      — Да он достал меня, козел вонючий, — скороговоркой тараторила она, пока мы добирались до «динамовской» стоянки, — постоянно проходу не давал, глазки строил. А сегодня с утра пораньше озверину принял и в разнос пошел. Хочешь, говорит, барменшей стать, пошли в кабинет, напишешь заявление. Светка-то в «Полонез» перевелась. Ну я, дурища, поверила, зашли в кабинет, а он с ходу на колени и головой под юбку полез. Еле вырвалась, а Карский, сволочь, вслед кричит, отправлю на сифилис проверяться. Тут мне шампур под руку подвернулся, хотела яйца проткнуть, так он развернуться успел. Вот настолько засадила, прямо в дырочку, — развела она руки сантиметров на двадцать, — правда, я у тебя хорошая?
      — Интересно, как это тебе в институте ухитрились аморалку пришить? — польщенный Веркиной моральной стойкостью поинтересовался я. — А он не заявит?
      — Пусть только попробует, лейкерман несчастный. Весь кабак подтвердит, что он первый полез. И потом он женатый.
      Вячик нервно тусовался перед машиной и, завидев нас, сразу же уселся заводить мотор. Верка нырнула на заднее сиденье, заохала-запричитала, как клуша и, первым делом, принялась выщупывать Володин пульс. Никаких объяснений она не потребовала, понимая, что сейчас расспросы вовсе ни к чему.

* * *

      Тенистый двор хрущевской пятиэтажки встретил нас петушиным клекотом и кудахтаньем кур, норовивших сунуться под колеса.
      — Во дают, — ловко избежав столкновения с очередным бройлером, подивился Вячик. — Почти центр, а как на птицеферме?
      — Продовольственная программа в действии, — внесла ясность Верка, бережно поддерживая поникшую Володину голову.
      — Жрать-то хочется, а в магазинах они какие-то синие.
      Кур разводила Веркина соседка тетя Фира, избегавшая непомерной свинины по три тридцать и сомнительных диетических яиц. Двор относился к курятнику с симпатией, так как в недорогих свежих яйцах тетя Фира никому не отказывала. Участковый же ежемесячно имел пару копченых кур и в упор не замечал птичьего рaзгула. Первое время я сильно нервничал, просыпаясь ранним утром от петушиного крика, но потом привык. Верка, та вообще считала, что это хорошо стимулирует утренний секс, с чем я, честно говоря, не спорил.
      Вячик подогнал «Ладу» вплотную к подъезду и мы с Веркой потащили Володю на третий этаж. Машину решили на всякий случай оставить у соседнего дома и Вячик отогнал ее туда. В квартиру поднялись удачно, никого из соседей не встретив. Я уложил Володю на обширную тахту, а Верка зарыскала по комнатам в поисках реанимационных препаратов. К возвращению Вячика она успела обстучать и ощупать Володю, промыть перекисью водорода царапины и ссадины и обильно смазать их йодом. Несмотря на ее хлопоты, сознание к нему не возвращалось.
      — Здорово его отделали, — помахивая перед Володиным носом пронашатыренной ваткой, поставила Верка диагноз.
      — Наверное сильное сотрясение мозга, вон шишка какая, три или четыре ребра сломано, челюсть, кажется, тоже. Не представляю даже, что у него внутри делается.
      — Вскрытие покажет, — неудачно попытался я пошутить, но Вячик одарил меня таким взглядом, что я тут же пожалел о склонности к черному юмору.
      — Его в больницу надо, причем срочно, — в сотый раз замеряя Володин пульс, сказала Верка, — это коматозное состояние, я здесь одна ничего не сделаю.
      Вячик закурил и уставился в окно. На пару минут все замолчали.
      — У вас тут выпить есть чего-нибудь? — наконец обернулся он к Верке.
      — Кажется, коньяк оставался, — она прошла в кухню, чем-то там погремела и вернулась с начатой бутылкой «Солнечного бряга» и стопкой стаканов.
      — Интересно, а утром ты говорила, что мы ночью все уели? — возмутился я.
      — Правильно, утром и не было. Это, видно, мой благоверный со своими шлюхами наведывался.
      Выпили мужниного бренди, задымили сигаретами и Вячик заговорил:
      — Влипли мы по уши. Дракон, скорее всего, про баню уже знает, так что через час на Вовкину тачку объявят розыск, а через три найдут. В больницу Володю нельзя, там его и кончат. Можно, конечно, отдать его комитету, но пока неизвестно кто у Дракона в управлении, даже КГБ защиты не обеспечит. На Огарева концы рубить большие мастера. Мы с тобой, малыш, — повернулся он ко мне, — кровь из носа обязаны выяснить, на кого Дракон работает. Как только гебешники выйдут на тех, кто эту кашу заварил, убирать Володю станет бессмысленно. Ты потеряешься из Москвы, я найду, как отмазаться. Подруга твоя нигде пока не фигурирует, поэтому здесь волноваться не стоит. Таньку свою я предупрежу, но это уже мои проблемы. Надо как-то с Володиной половиной связаться, а то ведь Аленка с ума сойдет.
      — Вы что, переворот в стране готовите? Монологом Вячика Верка была слегка ошарашена.
      — Я тебе как-нибудь потом все расскажу, — пообещал я, а Вячик добавил:
      — Лет так через пятьдесят, не раньше. Понимаешь, Вера, не стоит тебе голову всякой ерундой забивать. Есть вещи, о которых лучше ничего не знать.
      — Эт-то я понимаю, — согласилась понятливая девушка Вера. — Я другого не пойму. Почему Володю в больницу нельзя?
      — Его искать станут, в больницах в первую очередь, — терпеливо начал пояснять Вячик, но Верка его перебила:
      — Ну и пусть ищут, они же не станут всех пациентов в лицо рассматривать?
      — Обычно делается запрос в регистратуру, там же все, кто поступил, учитываются. А о таких травмах любой врач обязан информировать милицию.
      Технологию розыска бывший муровец знал преотлично.
      — Можно сделать так, что Володю как раз и не учтут, — бухнула Верка, разливая нам остатки коньяка, — что ли зря я три года мозги в институте сушила. Да у меня же в любой клинике подруги, о бывших любовниках даже не говорю. Уж как-нибудь уболтаю на недельку вашего друга приютить.
      — А любовники точно бывшие? — ревнивым кавказским голосом загрохотал я и все мы дружно заржали. Безвыходное положение перестало казаться таковым, стоило лишь очень захотеть выкрутиться.
      Тут же был разработан план действий. Вячик оставался пока с Володей, Верке вручили полсотни на такси и отправили подыскивать надежное койко-место в больнице, а я взялся отогнать «Ладу» в Марьино и заодно ппереговорить с Володиной женой Аленой.

* * *

      До Садово-Триумфальной, где Алена работала администратором кинотеатра «Форум», я добрался преимущественно переулками. Хотя три часа, которые Вячик даровал ментам на розыск Володиной тачки еще не истекли, осторожность не была излишней. Ни прав, ни вообще документов у меня не было, если не считать липового удостоверения водителя второго троллейбусного парка с моей фотографией, которым я иногда пользовался. Человек со значившейся в ксиве фамилией существовал реально, что не раз меня выручало, но серьезной проверки допускать не рекомендовалось. Поэтому я не погнал «Ладу» через всю Москву в Марьино, а решил попытать удачи на Садовом кольце. Окажись Алена на работе, все значительно упрощалось. Достаточно было переговорить с ней и передать ключи, чтобы она сама поставила машину в гараж.
      Кое-как вбившись на стоянку у метро «Колхозная», я пешком пошагал к Самотеке. Солнце жарило неимоверно, заставляя подошвы чуть прилипать к разомлевшему асфальту широкого тротуара, встречные прохожие норовили держаться ближе к стенам домов, укрываясь в тени магазинных полосатых навесов, а к редким автоматам с газводой подойти было невозможно, длинные очереди страждующих окружали их плотной стеной.
      Фасад «Форума» украшала реклама нового советского триллера «Из жизни начальника уголовного розыска» с Леонидом Филатовым и Кириллом Лавровым в главных ролях.
      — Вот бы про нашу свистопляску боевичок получился. Так и помрешь героем невидимого фронта: никто не увековечит, — погоревал я и толкнул массивную дверь кинотеатра.
      На мое счастье, Алена как раз работала. При виде меня, она всплеснула от неожиданности руками и тотчас спросила:
      — Мой с тобой? Опять дома не ночевал, что там за аврал такой?
      В фойе кинотеатра было пусто и прохладно, но разговаривать здесь как-то не светило, поэтому я предложил Алене перебраться в более уютное место. Она подумала и взяла меня под руку:
      — Пошли в буфет, туда сегодня финский ликер завезли.
      Усевшись за угловой столик и пропустив соточку замечательного клюквенного ликера, я перешел к делу. Утаивать что-либо от Алены смысла не имело: отношения у них с Володей были самые доверительные. Я рассказал обо всем, кроме наших похождений прошлой ночью и крайне тяжелого Володиного состояния, как мог успокоил ее и постарался внушить уверенность, что все обойдется.
      — Вячик просил передать, что к тебе обязательно гости заявятся. Ты, главное, не дай им понять, что тебе обо всем известно, кричи побольше, истерику разыграй. Не мне тебя учить, в каждой женщине актриса пропадает. Скажешь, что машину кто-то оставил вместе с ключами у Подъезда. Только сама нас не ищи, надо будет, появимся.
      Алена внимательно слушала, только очень уж часто подливала себе из бутылки. По-моему, она была здорово потрясена, хотя внешне этого не выказывала. Володе очень повезло с супругой.
      Я уже собрался распрощаться, как вспомнил, что так и не нашел ответа на давно терзавший меня вопрос.
      — Слушай, Алена, а как ты считаешь, почему Володя не мог гебешников подальше послать? Чем они его держат?
      Она криво улыбнулась и зашарила в кедрах сумочки в поисках сигарет. Я вытряхнул на стол остатки «Мальборо» и щелкнул зажигалкой. Тщательно раскурив сигарету, Алена чуть слышно начала рассказывать.
      Все оказалось до ужасного просто или попросту ужасно. КГБ, как всегда, выступил в своем амплуа злодея, заботящегося о благе всех, но не каждого. У Володи с Аленой было двое детей: дочка и сын. Дочь, Наташу, я часто встречал у них дома: воспитанная семиклассница-отличница, немного, правда, замкнутая. О сыне шеф никогда не рассказывал. Их Алешка был семейной тайной болью. Какая-то жуткая болезнь поразила еще в младенчестве сосуды его мозга и он почти не выходил из многочисленных детских клиник, где безуспешно пытались хоть как-то вернуть пацаненку нормальную жизнь. Володя обращался за помочью куда только мог, но все было напрасным. В Союзе болезнь практически никто не мог излечить, хотя на Западе, по слухам, решение проблемы давно было найдено.
      Однажды Алена вспомнила о своей троюродной сестре, благополучно вышедшей замуж за итальянца, которого невесть как занесло в Москву, и отчалившей за рубеж, откуда она изредка приезжала навестить родителей. Алена ринулась к ним на поклон, вызнала адрес итальянской родственницы и написала той слезное письмо. В конце концов, когда Володя подарил итальянской чете какой-то безумно дорогой антик, они обо всем договорились. Сестра организовала приглашение на лечение в Италию, оплачивала там все расходы. Алена начала оформлять документы и поэтому Алешкину судьбу теперь прочно держал в своих руках комитет. Без санкции площади Дзержинского о лечении не могло быть и речи.
      — Он ради сына не только к вашему Дракону, под танк полез бы, — закончила свой рассказ Алена, вытирая платком уголки глаз.
      Мне тоже от всего услышанного стало как-то муторно, тем более, что особой разницы между Драконом и танком не наблюдалось. Какие-то суки в своих роскошных кабинетах сцепились в схватке за кусок власти, а в итоге несчастный пацан лишен элементарного права на жизнь. О Володиной, Вячиковой да и собственной жизни думать вообще не хотелось. Возникло острое желание перенестись на сто лет назад в губернский город Симбирск, взять в руки дубовый дрын и вышибить дурь из мозгов братьев Ульяновых, Саши и Володи. Чтобы один не кидался в императора всея Руси бомбами, а второй думать забыл про поиски других путей в светлое будущее. Но не было у меня под рукой машины времени, а был враз ставший противным стакан с ликером. Я с отвращением посмотрел на остатки сорокаградусной финской гадости и залпом ее саданул.

* * *

      К Верке я вернулся, когда радио на кухне пропикало семь. Такого насыщенного событиями дня у меня в жизни не было, а впереди предстояло провернуть еще кучу дел.
      Володя так и не оклемался, но Вячик встретил меня в хорошем расположении духа.
      — Вера все сделала, как надо. Договорилась, что на три дня Вовку положат вообще без регистрации, и знаешь куда?
      — В институт материнства, — ляпнул я, что в голову взбрело.
      Вячик с хохотом замотал головой.
      — Близко, но не то. Хорошо, что ты чувства юмора не теряешь. А договорилась она в инфекционном отделении Боткинской, там завотделением давно на нее облизывается. Полежит Вовчик в боксике, приведут его в порядок, а мы, тем временем, все устроим в лучшем виде.
      Упоминание о каком-то инфекционном прихехешнике вызвало у меня легкое чувство ревности. — А Верка-то где?
      — Пошла брату звонить, он вроде бы на скорой шоферит. Надо же как-то Володю в больницу перевезти.
      Я вспомнил, что Сергей, Веркин братец, действительно гоняет по столице на машине скорой помощи. Все складывалось очень удачно и настроение окончательно ко мне вернулось.
      Пару часов спустя мы с Вячиком ужинали в тихом ресторанчике «Луч», неприметно расположенном посреди Краснопресненского парка. Веркин братан не подвел. Володю бережно перенесли на носилках в Серегин «рафик» и безо всякого риска доставили в Боткинскую больницу. Дабы завотделением, рано облысевший и какой-то весь пожеванный Викентий Павлович, не приставал потом к Верке с требованиями натуроплаты, я всучил ему три бутылки прихваченного по дороге азербайджанского марочного коньяку и здоровенную коробку конфет. От денег лысый наотрез отказался.
      Верка отправилась домой, строго приказав нам «если убьют, лучше не приходить», а мы, обратив в сберкассе мою книжку на предъявителя в наличную тысячу рублей, забурились в вышеупомянутый «Луч».
      Кабачок этот очень мне нравился. Здесь каким-то образом умудрились сохранить не только мебель, скатерти и посуду конца 50-х годов, но и саму атмосферу дней моего босоногого детства. Оркестр играл что-то вроде «Мишка-Мишка, где твоя улыбка», на стене, драпированной пыльным зеленым бархатом, висело нетленное «Утро в сосновом лесу», а на закуску, если у вас водились деньги, всегда можно было получить раритетную осетрину.
      — Нужна машина, — смачно чавкая жирным балыком, развивал свою мысль Вячик, — без колес мы, считай, парализованы.
      — Давай угоним какую-нибудь, — предложил я, позабыв о Вячиковом ментовском воспитании. — Семь бед — один ответ.
      — Я тебе угоню. Криминала нам только не хватало, — пригрозил мне человек, в полдня заработавший десяток статей уголовного кодекса, о чем я поспешил ему напомнить.
      — Ты не путай дар Божий с трамвайной ручкой. Заявлять на нас никто не станет. Скорее, линчуют, как хижину дяди Тома. А начнем машины угонять, совсем другой коленкор. Нет, поищем другой вариант, — похлопал себя Вячик по карманам и вытащил замусоленную записную книжку.
      — Пойду-ка позвоню одному корешу, — поднялся он и вышел в холл.
      Оголодавши за день, я приналег на домашнее жаркое с грибами, подоспевшее очень кстати.
      Вячик вернулся через пять минут, сразу же ухватился за горячее и довольным голосом заявил, что у нас есть двадцать минут, чтобы доесть все, что я тут позаказывал. Через полчаса надо быть возле «Башмачка», куда его приятель подгонит свою машину, которую нам и одолжит на пару дней.
      Времени доставало и я плеснул в рюмки польскую водку «Экстра житнева», другой здесь почему-то не водилось.
      — Вячик, ты так и не рассказал толком, что было, когда ты пошел в бане Володю искать?
      — Да ничего особенного, — Вячик лениво процедил сквозь зубы поданую рюмку, — открывал все двери подряд, в тот люкс заглядываю, а там вот такой вот, — он широко раскинув руки, показал какой, — шкаф Вовку как раз в ванну вываливает. Я ему сзади и врезал.
      — А стрелял кто? — я был уверен, что Вячик пристрелил хозяина гигантских кроссовок.
      — Ну пальнул для острастки, в потолок. Я же говорю, врезал, но он, сволочь, даже не упал. Так мне ногой по печени ахнул, до сих пор ноет. Пришлось пугануть, а потом уже рукояткой по темени.
      — А я-то думал, на нас уже мокруха висит. В горячке как-то выехал, а теперь вспомнил.
      — Малыш, — в голосе Вячика зазвучали нравоучительные нотки, — ну зачем нам с тобой какие-то трупы. В этом деле криминала должно быть как можно меньше, мне потом легче будет выпутаться. Если я кого и пристрелю, как собаку, так только Дракона. Нет, я его не ненавижу, мне безразлично, хороший он парень, или дерьмо вонючее. Просто так получается, что и нам с тобой, и Володе ничего другого, пожалуй, не остается. Виноват в этом не он, мы еще меньше виноваты, однако ничего не попишешь. Мы ведь никогда не узнаем, какая именно мразь заставила нас втюхаться в эту грязную историю. — Вячик помолчал и добавил: — Ну ладно, давай рассчитывайся, Валера скоро подъедет.

* * *

      Пока мы на трамвае добирались до «Башмачка», здорово стемнело. Вечер принес городу долгожданную прохладу, однако очередная серия криминального сериала «Место встречи изменить нельзя», только что начавшаяся, прочно удерживала большинство москвичей у экранов телевизоров. По улицам бродили только редкие влюбленные пары да толпились кое-где небольшие кучки лениво покуривавших юнцов.
      У обувного магазина приткнулось штук пять машин, но Вячик прямо направился к кофейного цвета «двадцать первой» «Волге» со старым черным номером серии ЮБЦ. Я немного в этом разбирался, а потому спросил:
      — Твой друг что ли в колхозе живет?
      — Да нет, машина Валеркиного тестя, сам он по доверенности ездит. А тесть то ли в Пушкино, то ли в Чехове живет, точно не знаю. Нам с тобой без разницы, лишь бы бегала, — ответил Вячик и легонько постучал по крышке «Волги».
      Передняя дверца распахнулась и на нас глянуло круглое черноусое лицо водителя.
      — Привет, мужики. Ныряйте в салон, не задерживайтесь.
      — Ну что у тебя опять стряслось? — вопросительно — уставился на Вячика Валера, когда мы забрались в машину.
      В твоих же интересах, старик, знать лучше поменьше. Я попросил, ты мне на пару дней машину дал. Чисто по-дружески. К тебе же просьба, сейчас подъедем к моему дому, ты пойдешь, заберешь Татьяну и отвезешь ее к себе на Пески. Пускай день-два у вас поживет. Я сейчас Таньке записку черкану.
      — Влез куда-нибудь? — почесал переносицу Валера. — Не можешь ты, Вячик, без приключений. Чем я еще помочь могу?
      — Только тем, что уже сделал и сделаешь. Я имею в виду Татьяну. Все слишком серьезно, но мы как-нибудь вывернемся, — кивнул Вячик в мою сторону, — вон у меня какой помощник.
      — ГАИ остановит, сразу звони дежурному по городу. Я предупрежу, — сменил тему Валера, — техпаспорт в бардачке, а права, надеюсь, у тебя свои имеются.
      — Спасибо, старик. Имеются, конечно. Не томи, поехали.
      Мы пронеслись по Пресненскому валу, на углу улицы Климашкина расстались с Валерой и медленно подъехали к Драконову месту жительства.
      — А Валера что, мент? — спросил я у сосредоточенно изучающего темноту пустынного двора Вячика.
      — Менты с Драконом вместе нас сейчас ищут, — обиделся за друга Вячик. — А Валерка в МУРе работает, замначотдела и вообще, хороший парень.
      — Хороший мент — мертвый мент, — вспомнил я присказку, но вслух повторять ее не стал. В данной ситуации Валера действительно выступал в роли хорошего парня, а вот попади я к нему в лапы за свои прежние грехи…
      Два часа мы добросовестно прочесывали Пресню, но ни самого Дракона, ни его «двойки» так и не засекли. Налет на баню заставил его, видимо, насторожиться. Правда, по настоянию Вячика, мы только ездили и смотрели, в контакт ни с кем не вступая. Он считал, что дать обнаружить себя раньше времени равносильно самоубийству, и я не спорил. Ментовские методы его конек, чего уж тут спорить.
      Около полуночи, залив на заправке в начале Хорошевского шоссе полный бак, мы наконец решили отложить все дела на завтра. День и так выдался слишком насыщенным, а в бой следовало вступать со свежими силами.
      Поскольку у Верки кроме кофе и сахара на Вишневского ничего не водилось, заскочили в дорабатывающие последние минуты «Бега». Вячик пошептался со знакомой официанткой, дал ей пятьдесят рублей, и вскоре мы возвратились к машине с огромным пакетом деликатесов и двумя бутылками шампанского. Водку Вячик брать не стал, решив уподобиться гвардейским офицерам, распивавшим по утрам перед дуэлью бутылочку «Дон Периньона». Что-то вроде дуэли нам завтра и предстояло.

* * *

      У Верки были гости. Журнальный столик, выдвинутый на середину комнаты, украшали разномастные заморские бутылки, стены резонировали мелодичными воплями «Бони М», в плотном сигаретном дыму мелькали длинные ноги двух лихо отплясывающих девчонок, а на тахте рядом с Веркой развалился какой-то незнакомый парняга с пиратской повязкой на глазу. Вся компания была уже в приличном подпитии.
      — Ребята, — вскинулась нам навстречу Верка, — а у меня гости. Сашка с войны вернулся.
      — Видим, что гости, — сунул я ей в руки пакет с продуктами, начиная понимать, что поспать сегодня вряд ли удастся.
      — Сашка, познакомься с моими друзьями, — обернулась к одноглазому Верка и поволокла пакет на кухню. Мужик вырубил магнитофон и мы познакомились.
      Первый Веркин муж, Саша, был офицером-десантником. Отец его, полковник Генерального штаба, имевший свои представления о воспитании, помог сыну лишь раз в жизни, протолкнул на спецфакультет Рязанского училища ВДВ. Факультет готовил кадры для спецназа и настоящих мужчин. Сашка с отличием его окончил, женился на Верке и отправился служить в учебный центр, куда-то на Кавказ.
      Кавказский плен, так называла год их совместной жизни Верка, быстро ей надоел. Сашка удерживать жену насильно не стал, они легко разошлись, но навсегда сохранили самые дружеские отношения. Приезжая в Москву, бывший муж всегда находил время повидаться с несостоявшейся супругой, ему очень нравилось прожигать жизнь в ее компании.
      На этот раз он приехал из Афганистана, где миролюбиво защищая интересы Кремля в составе десантно-штурмовой бригады особого назначения, геройски нарвался на разрыв минометной мины. Папа, ставший теперь министерским генералом, устроил его на лечение в Кремлевскую больницу. Сашка отлежался в престижной клинике, зализал почти все боевые раны, но получилась неувязка с правым глазом. Папа вновь шевельнул связи и пробил направление в филатовскую клинику, под Одессу, куда Сашка и собирался стартовать через пару дней. Но перед отъездом решил гульнуть в столице, расфуговать кровью заработанные чеки. Уболтав на это дело двух хорошеньких медсестер из Кремлевки, он полдня зажигал по московским кабакам, а на апофеоз закатился к бывшей супружнице.
      — За знакомство, — провозгласил Сашка, набуровив нам по полному фужеру «Абсолюта». Рейды по кишлакам, видимо, давали доход не только в чеках «Внешпосылторга», но и более твердой валюте.
      Ира и Надя, так звали медичек, упоенно продолжали извиваться в замысловатом танце, теперь уже под музыку Криса Нормана. Мы сдвинули фужеры и выпили кристально чистой, как слеза молящего о пощаде душмана, водочки.
      — Саша, — хрумкая яблоком, поинтересовался Вячик, — а мы с тобой раньше нигде не встречались?
      — Нет вроде бы, — внимательно разглядывая Вячика, задумался Сашка. — Хотя личность твоя мне тоже кого-то напоминает.
      — Ты боксом не занимался? Лет десять назад?
      — Да-а, в «Буревестнике», до училища еще, — моргнул Сашка единственным глазом.
      — Первенство Москвы 71-го года, категория до семидесяти шести, полуфинал, — Вячик расплылся в улыбке, — я тебя уделал во втором раунде.
      — Точно! — заорал Сашка, — за это мне КМСа не дали. Ты за «Динамо» выступал. Ордовитин! — вспомнил он фамилию Вячика.
      Пришлось срочно выпить за былое спортивное братство. Потом, за Верку, которая уютно устроилась между бывшим мужем и мной, давая понять, что мы оба ей очень дороги. Потом выпили за погибших Сашкиных друзей, прервав на минуту половецкие пляски медсестричек, потом пили под рассказы о мирных буднях ограниченного контингента, от которых волосы становились дыбом. Потом кончилась водка, но желание напиться до зеленых соплей, наоборот, усилилось.
      Догоняться шампанским Сашка отказался и потянул меня на поиски чего-то более убийственного. На промысел пришлось идти пешком. Вячик наотрез отказался давать ключи от «Волги» и правильно сделал. Неизвестно еще, куда бы нас тогда занесла нелегкая.
      Неподалеку была стоянка такси. На часах начало третьего ночи, поэтому маячила надежда, что барыги-таксисты не все еще запасы спиртного распродали. Машин на стоянке не наблюдалось и нам пришлось минут пятнадцать размахивать руками в безуспешных попытках остановить хоть какую-нибудь колымагу. Наконец повезло, на стоянку лихо вырулил «Зил»-цистерна, выбрасывая шипящие остатки воды из своих поливальных устройств.
      — Куда вам, мужики, — высунулась в опущенное окошко борода водителя.
      — За водкой, — мы подошли к кабине. — Где она тут водится?
      — А вы не шпионы? — подозрительно оглядел нас с ног до головы бородатый.
      Мы поспешили заверить, что нет, не шпионы, а просто разведка в свободном поиске.
      — Червонец пузырек, сколько вам?
      — Пару давай, — я выудил из кармана две десятки, но Сашка успел меня опередить и уже сунул бородатому четвертной.
      Откуда-то из-за поливалки вдруг выперлась четверка пролетарского вида парней. Они притормозили чуть поодаль, с интересом наблюдая, как Сашка принимает из кабины завернутые в газеты бутылки. Мы отошли уже метров на пять, когда послышался голос водителя.
      — Все ребята, только что последние отдал. Себе не осталось.
      Зиловский движок взревел, оставляя ребят ни с чем.
      — Не повезло мужикам, — посочувствовал коллегам Сашка, прижимая к груди бутылки.
      — Зато нам повезло, — засмеялся я, но резкий свист сзади тут же заставил меня в нашей везучести усомниться.
      — Не оборачивайся, — ускорил Сашка шаг, чуть прихрамывая, — вообще-то нам сейчас следует рвануть по-борзовски метров на сто, да нога, будь она проклята.
      Смешанный с польской водкой «Абсолют» и кастет в кармане воодушевляли меня на подвиги. Удивил только Сашкин пацифизм: уж ему-то не к лицу делать ноги в такой заурядной ситуации.
      Между тем четверка уже агрессивно дышала нам в спины.
      — Тормозите, мужики, — хрипло раздалось едва ли не над ухом. — Дело есть.
      Мы остановились и развернулись.
      — Закурить нету? — стандартное начало выглядело многообещающим.
      — Пожалуйста, ребята, — Сашка выпростал из кармана пачку «Винстона», перехватив обе бутылки в одну руку.
      — Кучеряво живете, — пачка обошла всех четверых, но к Сашке больше не вернулась.
      Курносый здоровяк, примерно его ровесник, демонстративно воткнул сигареты в свой нагрудный карман.
      — Ну, мы пойдем, — смиренным голосом монаха-отшельника продолжал удивлял» меня герой-интернационалист.
      Я, кажется, начал понимать, почему от него ушла Верка. Она уважала мужиков, а не папиных детей.
      — Водочку-то пришлите, — здоровяк, канавший за пахана этих махновцев, уверовал в полную безнаказанность.
      — С какой стати? — словно проснулся Сашка, недоуменно распахивая здоровый глаз.
      Как будто поведение этих лохмачей предугадать было невозможно? Я потянулся за кастетом, но Сашка вдруг сунул мне бутылки:
      — Подержи-ка.
      Поспешно зажав в кулаках горловины поллитровок, я примерился, с кого начать, а бугай уже тянул к Сашкиному вороту широченную лапу:
      — Давай водку, Кутузов.
      Дальше получилось совсем непонятно. Сашка неуловимым движением перехватил его кисть, что-то захрустело и здоровяк бесшумно осел на асфальт. Трое его друзей в недоумении застыли, как парализованные. Сашка присел, оттянул пальцем веко вмиг побелевшего любителя чужой водки и констатировал:
      — Шок. Вы, ребята, звоните в «скорую», сами не откачаете. Сильно не горюйте, сам ведь напросился.
      Он легонько подтолкнул меня в спину и мы направились к Веркиному дому. Деревянно вышагивая рядом, я никак не мог оправиться от потрясения.
      — Что ты с ним сделал?
      Мое недоумение породило на Сашкином лице какую-то жесткую улыбку.
      — Славянские клещи. Если не обратится к хорошему костоправу, кисти у него, считай, нет. Было бы сердце послабее, он бы на месте скончался, но я смотрел, жить будет.
      — А сигареты зачем отдал? И придуривался, как додолман?
      — Понимаешь, — Сашка положил мне на плечо руку, — я ведь драться-то уже не умею. Это меня на ринге учили кулаками махать да перед девочками красоваться. Потом заставили все это забыть. Драки — удел безголовых пацанят, но не уважающих себя мужиков. Я теперь умею только убивать, в интересах дела, конечно. А за бутылку разве можно человека жизни лишать? Кабы нога не болела, рванули бы мы по кустам и вся недолга.
      — Я бы все-таки остался, — возразил я Сашке. — Неприятно, когда тебя трусом считают.
      — Трусость, это когда четверо пытаются навязать свое двоим. Запомни, ни один человек не нападает на другого, если не уверен в собственном превосходстве. Нормальный человек, разумеется. Бывают отклонения от нормы, состояние аффекта, стрессы и все такое. Но основной инстинкт — это инстинкт самосохранения, поэтому не надо боятся агрессора, он боится еще больше, чем ты. И убежать в подобной ситуации не трусость, а самый разумный выход. Особенно для меня. Очень не люблю, когда в рыло заезжают, аллергия еще с боксерских времен. А то, что девять лет в меня инструкторы вбивали, слишком опасное оружие. Мне теперь, чтобы пропуск в рай получить, надо еще сто лет жить и все сто лет из церкви не вылезать. На коленях грехи замаливать. Нет, — Сашкино лицо превратилось в стальную маску, — с кого-то за Афган еще ой как спросится. Ладно, когда я, специально обученный, из вертушки под пули выпрыгиваю, сам ведь профессию выбирал. Пацанов жалко. Лезут, дураки, напролом, а чему их в учебке за полгода научат. Уклониться толком не могут, романтики хреновы. Дай-ка сигарету, — неожиданно прервал он монолог, прикурил и молчал уже до самой Веркиной двери.
      Музыка в квартире гремела по-прежнему, но отсутствие топлива сказывалось. Поэтому наше возвращение, а главное добытый с боем литр, были встречены Дружным ура.
      От Сашкиной серьезности не осталось и следа, он тотчас ухватил за талию стройненькую медсестру Ирочку, усадил к себе на колени и воодушевленно принялся ей что-то нашептывать. Вторая медсестра, Надя, за время нашего похода успела найти общий язык с Вячиком, который тихо млел, прижавшись щекой к ее великолепному бюсту. Пора было готовиться к ночлегу, чем мы с Веркой и занялись.
      Сашке с Ирой досталась тахта, Вячику пришлось довольствоваться раскладушкой на кухне, хотя Надя горячо пыталась оспорить подобную дележку.
      — Ну чего спорить, — урезонила ее Верка, — все равно ведь ночью поменяетесь, знаю я вас, медперсонал.
      Мы выпили все вместе за всепобеждающую силу любви и расползлись по норам.
      — И зачем ты только с Сашкой разошлась? Не жилось вам вместе, — с наслаждением затягиваясь сигаретой после получаса безумной страсти зачем-то попенял я Верке.
      — Непутевый он потому что — ответила путевая девушка Вера и, уткнувшись носом в мое плечо, мгновенно уснула.
      Проснулся я около одиннадцати и с, огромным трудом. Верка раскинулась в сладком сне, никак не отреагировав на мое пробуждение. Осторожно убрав ее золотистую макушку со своей затекшей руки, я выбрался из постели, натянул джинсы и побрел опохмеляться.
      Как Верка и предсказывала, на тахте рядом с Сашкой сопела Надя, изгнавшая подругу с шикарного ложа на раскладушку к Вячику. Я нашарил под столом нераспечатанную бутылку шампанского, пододвинул фужеры и, резко сорвав проволоку, бабахнул в потолок. Сашкина реакция полностью подтверждала эффективность спецназовской выучки. Не открывая единственного глаза, он мгновенно сгруппировался и, отлетев на добрых полтора метра от тахты, замер в боевой стойке.
      — Врача вызывали, — заржал я, радуясь его идиотскому виду, — похметолога?
      — Придурок, — Сашка встряхнул головой и тоже рассмеялся, — для тебя это могло очень нездорово кончиться. Больше так не делай, — протянул он руку и отхлебнул полфужера шампанского.
      На шум из кухни притянулся заспаный, но очень довольный Вячик и мы занялись винотерапией.

* * *

      Часом позже Вячик, Верка и я поджидали во дворе Боткинской больницы Викентия Павловича, который должен был проинформировать нас о Володином состоянии. Сашка спровадил медсестер и отправился по своим многочисленным делам, настояв, чтобы вечером мы обязательно ему позвонили.
      Запущенный больничный двор был немноголюден. В углу разгружалась хлебовозка, иногда пробегали с деловым видом санитарки с помойными ведрами да гремели костями в полуразрушенной беседке четверо пациентов в синих больничных пижамах.
      Совсем молоденькая лаборантка, рыженькая и веснушчатая, с трудом волокла огромную бутыль с дистиллированной водой, осторожно огибая разбросанные там и сям кучи строительного мусора.
      — Спирт?! — рявкнул ей прямо в ухо кто-то из доминошников, едва она поравнялась с беседкой.
      — Ой, — жалобно пискнула девчушка, выронив с перепугу бутыль.
      Емкость ляпнулась о некстати подвернувшийся кирпич и чудом не разбилась. Беседка так и зашлась от хохота.
      — Что вы ржете, жеребцы, — раздался с крыльца инфекционного корпуса знакомый голос. — Помогите лучше ребенку воду донести.
      Невзрачный Веркин обожатель, оказывается, был моралистом, но сам перетаскивать тяжести почему-то своим подчиненным не помогал.
      — Очнулся ваш приятель, — придав лицу торжественное выражение изрек лысый доктор, пожимая руки мне с Вячиком.
      Верку он, сволочь, клюнул губами в висок.
      — Можно с ним поговорить? — оттер я лысого от Верки.
      — Он еще очень слаб, но пять минут я вам разрешаю.
      — Вера, дуй в магазин, купи там чего-нибудь вкусного. Фруктов, соков, не мне тебя учить, — подал Вячик ей свой бумажник.
      Верка понеслась на Беговую, а нас обрядили в застиранные халаты и проводили в Володин бокс.
      Вид шефа меня не обрадовал. Краше в гроб кладут. Зато Володя, завидев нас, растянул посиневшие губы в улыбке. Вячик потрепал его дружески по щеке и искательно обратился к Викентию Павловичу:
      — Можно нам наедине поговорить?
      Тот саркастически хмыкнул, но удалился.
      — Вовчик, ты говорить можешь? Что с тобой произошло, помнишь? — Вячик присел на стул и взял Володю за руку.
      — Урывками, — поморщился от боли Володя, пытаясь сесть.
      — Лежи, не дергайся. Расскажи, что в банях Краснопресненских произошло.
      — В банях? Ах да, мы же из пивной купаться поехали. Дракон предложил, ну я и клюнул. Думал, подопьет, разговорится, тут я его и прихвачу. — Володя говорил очень медленно, с трудом выталкивая каждое слово.
      — А дальше что?
      — Бани почему-то не работали. Мы прошли через служебный вход. Я по коридору впереди шел, он меня сзади и вырубил. Очнулся в люксе, на полу. Там, кроме Дракона, были еще двое. Один здоровый такой. Каюк, кажется. А второй то ли армянин, то ли грузин, кавказец, одним словом. Ногами били, резиновой дубинкой. Дракон кричал, что в ванной утопит, если не расскажу, что я о нем знаю.
      — Что именно его интересовало? — К Вячику окончательно вернулась ментовская манера задавать вопросы отрывисто-резким тоном.
      — Я в пивной намекнул, что видел, как он ночью у могилы Федоровой крутился. Кажется, только это, больше он ни о чем не спрашивал. Да, спрашивал, говорил ли я тебе что-нибудь об этом, — кивнул Володя в мою сторону, — но я сказал, что ты вообще не при делах. А про то, что гебешники попросили выяснить, кто мог пулю извлечь, я Дракону рассказал, скрывать смысла не было. Они бы меня убили.
      — Они бы тебя в любом случае убили, кабы не мы, — успокоил его Вячик. — В общем так, болей спокойно, здесь тебя никто не найдет, а мы все устроим, как требуется. За Алену и детей не переживай, там все нормально. Сейчас Вера тебе витаминов приволокет, а мы навестим, как освободимся.
      Дверь тихо скрипнула и на пороге возник Викентии — Уже уходим, — успокоили мы лысого доктора и стали прощаться.
      Не успели дойти до машины, как в воротах показалась Верка, груженая кульками, банками и свертками, как гималайский верблюд. Но, будучи советской женщиной, она перемещала на себе неподъемный груз с элегантной легкостью и очарованием. Во Франции и Америке такого вовек не увидишь. Вячик начал заводить машину, а я помог Верке отнести все, что она накупила, к Володе. Наказав ждать нас на Вишневского и не поддаваться на провокации лысого доктора, мы вновь приступили к охоте на Дракона.

* * *

      Возле мини-кафе на улице Красина Вячик остановил «Волгу».
      — Пойду позвоню Валерке. И еще кой-куда. Ты давай, организуй пока бульончика с пирожками, на шампанском далеко не уедем.
      Я только успел отвоевать столик в углу и загрузить его сомнительно пахнувшими чебурекам, как Вячик вернулся. Судя по резко отодвинутому стулу, известия от Валеры хорошего содержали мало.
      — Малыш, нас ищут огаревские ребята. Так что все предположения были верными. Признавайся, что они о тебе могут знать?
      — Ничего. На Ваганькове понятия никто не имеет, кто я и откуда.
      — Уже легче. Таньку мою Валера к себе отвез, Ольга в пионерлагере. Если сами не нарвемся, дня два-три у нас есть. Но Валерка-то молодец, — вспомнил о чем-то Вячик, — машину полностью укомплектовал.
      — Чем укомплектовал? — не понял я.
      — Увидишь, — Вячик занялся чебуреком. — Нет, ну из чего они их делают?
      — Кого делают?
      — Не кого, а чебуреки, — Вячик отодвинул тарелку — у них тут не повар, а какой-то кок с броненосца «Потемкин». Лучше потом где-нибудь перекусим, не хватало нам только пищевого отравления.
      Здесь-то он явно перегнул, наши проспиртованные желудки вряд ли можно было травануть даже цианидом.
      Начать мы решили с Тишинского рынка.
      Из всех московских рынков, традиции Хитровки и Сухаревки, увековеченные дядей Гиляем в книге очерков «Москва и москвичи», сохранились, к началу восьмидесятых, только здесь. Даже тогда, при жизни Брежнева, в 88-м отделении милиции, под юрисдикцию которого попадала Тишинка, работали сплошь сторонники рыночной экономики. Исправно выплачивая налоги (именуемые тогдашним законодательством взятками), тишинские торговцы могли на территории рынка заниматься любой коммерческой деятельностью. Здесь можно было приобрести все: от японского презерватива с буденовскими усами до крупнокалиберного пулемета. Викторова, понадобись кому-нибудь такая громоздкая дура. Однако внешне Тишинка выглядела вполне благопристойно. Развивая коммерцию, менты строго пресекали хулиганов и пьяниц. Оберегала милиция в основном постоянных торгашей, однодневная залетная мелочь становилась добычей Дракона, как-то поделившего с ментами сферы влияния.
      Едва миновав ворота рынка, мы с Вячиком стали невольными свидетелями сценки, наглядно иллюстрирующей, как должны взаимодействовать частник и государство.
      Неподалеку от ворот замер «Зил-130» с полуприцепом под завязку груженым помидорными ящиками. Номера «Зил» имел грузинские.
      Толстый, как баобаб, старшина милиции, ежеминутно утирая платком потное лицо, животом прижал к кабине такого же толстенного грузина в традиционной взлетно-посадочной кепке.
      — Ты почему государственный автотранспорт в личных целях используешь?! — гневный рык старшины эхом разносился между рядами. — Чьи помидоры? — ткнул он пальцем в полуспущенный на кабину брезент.
      — Мои, сам вырастыл, садыл, полывал, все бумаги в парадке, — полез в карман грузин.
      — Знаю, что в порядке, — отвел его руку старшина, — я тебя не об этом спрашиваю. Ты их сюда на чем привез? На машине. А машина-то не твоя, государственная. Кто разрешил?
      — Зачем гасударствэнный? — удивился грузи, Машина тоже мая, пэрсаналный.
      — Какая еще персональная, это ж «Зил», а не «Запопожеп». A ну показывай документы на машину!
      Грузин слазил в бардачок и протянул старшине техпаспорт и какую-то отпечатанную на машинке бумажку.
      — Так, посмотрим, — старшина лениво нацепил на нос очки, — справка, дана в том, что колхоз имени Церетели, Зугдидского района, премирует товарища Гогаберидзе Вахтанга Шотаевича за ударную работу автомашиной «ЗИЛ-130». Председатель колхоза Гураношвили, секретарь парткома Меладзе. Что это? — старшина уставился на победно ухмыляющегося гражданина Гогаберидзе.
      — Дакумэнт! — Вахтанг Шотаевич исторг из горла гордый орлиный клекот. — Видышь, мая машина, за работу далы.
      — Вот мы с тобой сейчас пойдем в отделение, сделаем запрос в Зугдиди и узнаем, где ты этот документ взял. Думаешь, я поверил, что твоя филькина грамота настоящая?
      — Вай, дарагой, — засуетился товарищ Гогаберидзе, — зачэм на такой жаре туда-суда хадыт, зачэм памидоры губить. Пашли в кабину, я тэбэ еще адын дакумэнт пакажу.
      Они оба залезли в кабину. Видимо, второй документ старшину полностью удовлетворил, потому что пару минут спустя он уже втолковывал мордатому мужику с красной повязкой дежурного по рынку на рукаве замызганного халата:
      — Покажи ему, где разгрузиться и место во втором ряду организуй. Грузалям скажи, чтобы не наглели, я потом подойду.
      — Еще один пленный, — резюмировал Вячик и ухватил меня за рукав. — Пошли к мясникам сходим, может они Дракона видели.
      В прохладе мясного павильона заправляли в основном пасторального вида хохлы и хохлушки, разложившие на мраморных столах всевозможные деликатесы Малороссии. Запах копченостей вызвал у Вячика такой аппетит, что он тут же купил кольцо пальцем пиханой колбасы и, разломив пополам, откусил огромный кусок.
      — На, пожуй, — протянул он вторую половину мне, — это не твоя гниль чебуречная.
      Колбасу мы запили пивом, которое здесь же продал пронырливый малолетний бизнесмен, обносящий апитками чрезмерно загруженных торговлей мясников.
      — Малец, — придержал его Вячик за плечо, — ты случаем Дракона Китайского сегодня не видел?
      — Не-а, — оглядел нас внимательно пацан. — Его чего-то второй день на рынке нету. Вы бы на Ваганьковский, к Тофику в булдырь подскочили. Он, скорее всего, там.
      — На Ваганьково, вообще-то, нам с тобой соваться не резон, — рассуждал Вячик, когда мы уселись в «Волгу». — МВД там, скорее всего, все обложило. И гебешники вокруг кладбища должны крутиться. Нет, Дракона надо где-то на стороне отлавливать и желательно одного. Слушай, малыш, ты же все-таки с ним иногда общался. Где он еще бывает?
      — В «Домбае», в «Казбеке», — начал перечислять я, — в банях, конечно, еще у Соньки своей на Ходынке. Вечерами, если погода хорошая, по-моему, в зоопарке сидит.
      — Не понял, где сидит? Он что, экспонатом подрабатывает?
      Я пояснил. На территории Московского зоопарка администрация догадалась устроить крохотное, на шесть столиков, кафе под открытым небом, на самом бережку небольшого водоема, населенного разными водоплавающими птичками. Днем там не было ничего хорошего, зато по вечерам, после того, как зоопарк официально закрывался, кафе начинало нелегальное спецобслуживание проверенных клиентов по высшему разряду. Однажды я оказался там с Володей и был приятно удивлен. С пылу с жару подавались изумительные шашлыки, из холодильника выставлялась ледяная водка и замороженное шампанское. Даже ананасы водились, их подавали с финскими ликерами. Вид гордо рассекающих водную гладь белых и черных лебедей и исходившая от пруда прохлада напоминали, по Володиным словам, чисто швейцарские ресторанчики на берегу Женевского озера. Он бывал в Женеве со своей гандбольной командой, поэтому в справедливости сравнения я не сомневался. Однажды, в компании Дракона, я помянул этот кафеюшник добрым словом. Дракон заметил, что и сам любит там оттягиваться, полностью разделив мои восторги по поводу приятного места отдыха.
      — Ладно, — оборвал Вячик мои пояснения. — Кафе это хорошо, но ведь он там только вечером появляется. А что за Сонька с Холынки?
      — Мы же с тобой вчера подъезжали, — напомнил я о ночном прочесывании Пресни, — дом напротив трамвайного депо.
      — Вчера мы на удачу надеялись, а сегодня будем работать планомерно, — заявил Вячик, — вспоминай, давай, где еще его найти можно.
      Я подумал и честно признался, что не знаю. Дракона следовало искать по всей Красной Пресне, если он, конечно, не свалил за пределы своей вотчины.
      Мы все-таки отправились на Ходынку, в целях маскировки спрятав рожи под солнцезащитными хамелеонами, стоившими на Тишинке четвертак пара. Хотя на стекле очков, доставшихся Вячику, красовалась наклейка с надписью «Рим», а на моих «Париж», штамповали эту пластмассу где-нибудь под Варшавой.

* * *

      Соня, постоянная подруга Дракона, была девушкой красивой, но слегка испорченной мужским вниманием. Дракону пришлось изрядно потрудиться, вышибая из нее нездоровую тягу к «Континенталю» и «Космосу», где она напропалую торговала собой за конвертируемую валюту. О свадьбе разговоров не было, но их отношения смело можно было считать гражданским браком. Дракон строго пресекал любые Сонькины поползновения на сторону, наводя ей тени то под один, то под другой глаз, а то и под оба сразу. И регулярно эти тени подмолаживал, что наводило на мысль о склонности Соньки к мазохизму. Говорят, все красавицы безнадежно глупы. Насчет всех я сильно сомневаюсь, но Соня интеллектом не блистала. Так что вряд ли Дракон мог посвятить ее в хитросплетения своей неугомонной деятельности. А уж в события последних дней тем более. Поэтому стоило попытаться вынюхать У нее хоть какую-то информацию о Драконовых передвижениях.
      Кто ищет, тот всегда находит. Золотое правило, и нам с Вячиком действительно подфартило. Неподалеку от огромного стеклянного куба, притаившегося в глубине Ходынских дворов, в котором, как узнал благодаря книге Виктора Суворова «Аквариум» весь мир, расположилось Главное разведуправление Генерального штаба СССР, я засек Сонькину алую мини-юбку, рассекавшую воздух в направлении Пресненского вала.
      Вячик лихо вывернул руль и «Волга», подпрыгнув на бордюре, перегородила пол-тротуара перед самым носом Драконовой полюбовницы. Сонька испуганно отпрянула от машины и распахнула свои нежные губки:
      — Ты что, козел, офонарел! Не видишь, куда едешь, рыло гумозное, — дальше пошел сплошной мат.
      Я поспешил выскочить из машины и изобразил на лице искреннюю радость.
      — Сонечка, солнышко! Ты прости нас, подлецов, мы же не специально. Просто он, — показал я на высунувшегося из кабины Вячика, — таких ног, как у тебя, в жизни не видел. Сама виновата, разве можно с твоей фигурой по улицам без охраны ходить. Шоферня ведь насмерть перебьется.
      Сонька наконец узнала меня и лукаво улыбнулась. Ноги свои она очень уважала, лелеяла и холила.
      — Привет, откуда ты взялся-то?
      — Да вот, катаемся. Приятель машину купил, надо опробовать, — кивнул я на наш кабриолет.
      — Это машина? — скептически постучала носком босоножки по переднему колесу Соня, — гроб какой-то. Неужели других машин не было?
      — Зато стоит недорого. И бегает будь здоров, — Вячик разыграл обиду. — Мы ее просто еще не обмывали, как следует.
      — Так это же поправимо, — вмиг сообразил я, куда клонит Вячик. — Давай сейчас и обмоем. Ты как, Соня, составишь компанию?
      Сонька окинула Вячика критическим взглядом и согласно мотнула гривой пепельных волос.
      — Интересно, чего это вы обмывать собрались? — раздался вдруг знакомый голос.
      Прямо перед нами непонятно откуда возник одноглазый солдат удачи Сашка, оскаливший в улыбке белоснежные керамические зубы. Эту американскую новинку ему поставили в стоматологии Кремлевки, а свои повышибала в рукопашной непримиримая афганская оппозиция.
      — А ты как сюда попал? — изумился я.
      — В контору заезжал, — Сашка мотнул головой в сторону «Аквариума», — начальству показаться. Но уже свободен, так что можем продолжить вчерашнее, — взгляд его обежал Сонькину фигуру с головы до ног и на ногах прочно замер.
      — Такие ноги существуют только в двух экземплярах, — задумчиво произнес он, не отрывая единственного глаза от покрытого загаром чуда природы.
      — Почему это в двух? — обиделась Сонька, определенно страдавшая нарциссизмом.
      — Потому что я вижу две, левую и правую, — Сашкин глаз замерцал сатанинским пламенем, — ребята, ну что мы здесь присохли, приглашаю всех в какой-нибудь валютный кабак.
      — Куда поедем? — поинтересовался Вячик, когда мы уселись в машину.
      — В «Континенталь», — предложил Сашка, вольготно расположившийся рядом с Сонькой на заднем сиденье.
      — Только не туда, — запротестовала Сонька. — Мой дуролом там всех нашорохал. Меня даже на порог не пустят.
      — Какой-такой дуролом, — вскинулся Сашка, — со мной везде пустят.
      Нас с Вячиком устраивал только один вариант. Требовалось любой ценой попасть в Сонькину квартиру, где в любой момент мог появиться ее ненаглядный Змей Горыныч. Тем более, вряд ли он потащит туда с собой бойцов-подельников, это мы тоже учитывали. Надо было срочно перехватывать инициативу.
      — Саша, ну какой «Континенталь», — начал я импровизировать. — У Вячика документы пока не оформлены. Нажремся, а там кругом ГАИ, не дай бог тачку отметут. И потом время-то еще, второй час. Давайте просто где-нибудь на хате покиряем.
      — Можно и на квартире, — мысленно Сашка уже разложил Соньку на белоснежной постели, — а у кого? У меня ремонт, сразу предупреждаю.
      — Сонь, а у тебя как? — с надеждой обратился я к небесному созданию.
      — Ты же знаешь, вдруг Колька припрется. Я еще жить хочу.
      — Да не бойся ты, ничего он с тобой не сделает. Он меня уважает. Мы же не трахать тебя будем, а скромненько водочки попьем, — настойчиво увещевал я легко поддающуюся дурному влиянию переменчивую Сонькину натуру.
      — Ну, если никто приставать не будет, — Сонька ласково отвела пронырливую Сашкину пятерню от обнаженного бедра, надеясь, по-моему, совсем на обратное. — Поехали ко мне. Только водки я не хочу. Чего-нибудь легонького, жарко очень.
      — Вячик, давай на Новый Арбат, к «Березке», — скомандовал Сашка, — все будет. И легонькое и кругленькое и даже продолговатенькое.

* * *

      Часом позже мы уже вовсю гулевонили в малогабаритной Сонькиной квартире, оборудованной, впрочем, довольно комфортабельно, но в восточном стиле. Стола у Соньки не было, зато пол устилал пушистый вьетнамский ковер, на котором сервировали пир а ля фуршет по-японски, как выразилась хозяйка. Сашка точно грабанул какой-нибудь пакистанский караван с моджахедским золотом: в «Березке» он вел себя с потрясающим размахом. Любое Сонькино пожелание мгновенно исполнялось и мы с Вячиком чуть доперли до машины все его покупки. Зато теперь затраты с лихвой окупались Сонькиным благосклонным вниманием. Осушив в два заглота бутылку «Кампари», она начисто позабыла о возможном появлении Дракона и, попыхивая длинной коричневой сигаретой, нежно теребила короткую офицерскую стрижку. Сашкина щека прочно обосновалась на едва прикрытой «лакостовской» маечкой упругой сонькиной груди.
      Нас же с Вячиком, наоборот, возможность появления Дракона волновала очень. Пока спонсор с подругой шлялись по «Березке», мы прикинули дальнейшие шаги и решили выпотрошить Дракона прямо у Соньки. Если он, конечно, появится. Сашка парень понятливый, мешать не станет, а в трудную минуту даже поможет. Соньку придется изолировать где-нибудь в ванной. Оставалось только ждать, не особо налегая на водку. Впрочем, Сашка, по настоянию своей новой пассии, в основном набрал вкусных, но некрепких напитков.
      Стереочемодан «Шарп» мурлыкал голосом Маккартни что-то о долине красных роз, Соня с Сашкой вовсю лобзались на велюровом диване, Вячик, обнаружив колоду карт, сам себе показывал фокусы, а я сидел и размышлял о том, как странно порой складывается жизнь. Профессиональный убийца, оставивший за спиной бог весть сколько трупов, бездумно расслабляется с девчонкой, заставляя себя забыть о недавних кровавых буднях. Из отличного парня сделали кровожадного монстра, которым американские бабушки пугают непослушных внучат. И ни один законник не в праве попрекнуть его за это: он выполнял свою работу в интересах государства. Все претензии морального свойства, возникни они у него, имеют, однако, точного адресата. Тех, кто его таким воспитал и использует в своих целях, поощряя чеками и льготами. А нам с кого спрашивать? Володе, Вячику, мне. Загнали в угол, толкают на убийство, а потом еще и счет предъявят такой, что только собственной жизнью оплатить можно. Нет уж, лучше по Сашкиному примеру заблокировать участок мозга, навевающий дурные мысли и руководствоваться исключительно рефлексами.
      Я набухал полный стакан вишневой финской наливки и, под укоряющим взглядом Вячика, выпил его до дна.
      Сашка, искоса поглядывая на нас бесовским глазом, что-то горячо шептал в Сонькино ушко. Она, похоже, соглашалась уже на все, но предпочитала, чтобы это все произошло где-нибудь в другом месте. Сладкая парочка сорвалась с дивана и без объяснений скрылась в кухне.
      — Ну не могу я здесь, — долетел до нас возбужденный Сонькин голос, — вдруг Колька придет, он обещал, да еще эти тут сидят.
      Сашка сдаваться не собирался.
      — Я попрошу ребят, они уйдут, все же прекрасно понимают.
      — А Колька? Он же поубивает нас тут.
      — Как-нибудь отобьемся, я мальчик шустрый.
      — Да вижу, что шустрый, ой, ну что ты делаешь?! Нет, давай лучше куда-нибудь уедем.
      Двери кухни распахнулись и они, обнявшись, возвратились в комнату.
      — Парни, — победно улыбаясь, обратился к нам Сашка, — мы с Сонечкой уедем на часок. Она хочет на мою квартиру посмотреть.
      — А мы? — Вячик недоуменно развел руками, — и потом вон сколько еще не допили.
      — Да, действительно, — понял я Вячика с полуслова. — Вы можете катить куда угодно, а мы здесь посидим. Соня, ты же нам квартиру доверишь?
      — Здесь воровать-то нечего, — обрадовалась Сонька — Конечно, оставайтесь. Саша, а телефон у тебя есть?
      — Есть, у них записан, — кивнул Сашка в мою сторону.
      — Тогда, если Колька нарисуется, вы скажите, что я в парикмахерскую поехала, в «Мечту». А сами тихонько Саше позвоните.
      — Обязательно, — подмигнул мне Вячик. — Счастья вам, дети мои.
      Когда дверь за ними захлопнулась, мы дружно рассмеялись.
      — А чего мы ржем? — поинтересовался Вячик. — Для нас сейчас самое трудное начинается.
      Он прошелся по квартире, заглянул в ванную, совмещенную с туалетом, потоптался на кухне и, вернувшись в комнату, подошел к окну.
      — Так, — подвел Вячик итог рекогносцировки, — все складывается превосходно. Жаль, что второй этаж, но мы магнитофон выключать не станем. Соседи, надеюсь, давно к музыке привыкли, — Иди сюда, — подозвал он меня, — видишь, въезд во двор отсюда отлично просматривается. Наша задача, не упустить момент, когда Дракон подъедет. Дверь входную оставляем открытой, я буду в ванной, ты здесь, в комнате. Твоя святая обязанность на пару секунд отвлечь его внимание на себя. Про кастет не забывай. Когда я его нейтрализую, внимательно следи за руками. Вот, — Вячик достал из-под рубашки нейлоновую бечевку и положил ее на ковер. — Браслетов нет, но и это сгодится.
      Мы задернули шторы и, пристроившись на противоположных концах подоконника, приготовились терпеливо ждать.
      — Вячик, а как ты ментом стал?
      Вячик поднял на меня глаза и на секунду задумался.
      — Как стал? Как все, наверное. Год в МГУ на юрфаке отучился, отчислили, потому что дурью маялся. На картошку под Клин поехали и я там одному папиному сыну рыло подрихтовал. Хорошо еще не посадили, за меня весь курс вступился. В армию идти не хотелось, а тут подвернулась динамовская спортрота. Я хорошим боксером был, центральный совет выигрывал! Предложили в высшую школу милиции поступить, им боксеры требовались. Знаешь, если бы в жизни все было так, как нам преподносили преподаватели, давно бы уже коммунизм построили. Я хорошо учился, последний курс с отличием окончил. Взяли сразу на Петровку. Там такие рыси воспитанием моим занялись, ты, малыш, не представляешь. Главное, я действительно верил в необходимость нашей работы. Столько грязи вокруг, кто-то должен ее разгребать. В дерьме поковыряешься, сам провоняешь. Приходилось, конечно, зверствовать. А как иначе, если подозреваемый в рожу ухмыляется, доказательств нет, а начальство погоны посрывать грозится. И потом, встречая преимущественно плохих людей, непроизвольно даже у ангела небесного начнешь копыта выискивать. Бытие определяет сознание. Так-то, малыш.
      — Но ты же ушел в конце концов.
      — Не я ушел, меня ушли. Захотелось мне, болвану, кому-то доказать, что закон один на всех. Вот и полез на рожон. И не жалею, я себя теперь отлично чувствую. Во всяком случае, сам решаю, где и с кем мне быть, без чуткого руководства. Не трави ты мне душу, малыш, давай-ка лучше выпьем.
      Я принес бутылку вишневки и стаканы. Мы выпили и Вячик, прикуривая сигарету, мечтательно произнес.
      — Об одном я сейчас мечтаю. Чтобы Дракон один приехал.

* * *

      Дракон приехал один. Едва синяя «двойка» нырнула во двор, мы слетели с подоконника и затаились. Дракон крутанул вокруг детской площадки и остановился по соседству с нашей Волгой. Неспешно заперев дверцу, он постучал ногой по скату и направился к Сонькиному подъезду.
      Вячик стремительно пронесся в санузел, а я, засадив в «Шарп» первую попавшуюся кассету, крутанул регулятор громкости до отказа. В комнату ворвался залихватский баритон, наяривавший с характерным одесским акцентом очень подходящую к обстановке песню:
 
Вдруг раздался в дверях звоночек очень длинный
И на пороге мент с букетом встал,
Ведь нынче Сонечка справляет именины
И сам легавый ей подарочек прислал…
 
      От такого совпадения меня разобрал нервный смех, но холодный пот, змейкой скользнувший по позвоночнику, заставил собрать в кулак всю силу воли и сосредоточиться на двери прихожей. Рука сама по себе нашарила и извлекла из кармана кастет, придавший заплутавшей где-то в пятках душе маленько уверенности.
      — Сонька, — возглас Дракона совпал с хлопком входной двери. — Ты что, сдурела, сделай тише, — и он застыл на пороге недоуменно поедая меня глазами.
      — А ты как сюда… — недоумение исчезло, как только Дракон разглядел кастет и понял, кто перед ним стоит. Взгляд его метнулся по комнате, зрачки сузились до предела. — Сонька где? — не сказал, а хрипло выдохнул он. И тотчас ударил.
      От удара рукой я ушел, но лучше бы мне этого не делать. Потому что острый носок Драконова «Топмана» пробил нутро до основания позвоночника. Я улетел на диван, а бесполезный кастет звякнул о батарею парового отопления. Боль парализовала каждую клеточку, но обострила зрение, поэтому я прекрасно разглядел бесшумно возникшего за Драконовой спиной Вячика.
      Горло Дракона перехватила узкая черная петля, почему-то украшенная кружевами. С минуту раздавалось только напряженное сопение противоборствующих сторон, наконец побагровевший Дракон закатил глаза и безвольно обмяк.
      Вячик сгреб с пола свой нейлоновый моток и принялся быстро колдовать над скорчившимся на ковре Драконом. Я все никак не мог заставить себя хотя бы сдвинуться с места, даже мысль о необходимости встать болью разрывала мозжечок. А магнитофон продолжал реветь:
       — … Мы сдали того субчика войскам НКВД
       С тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде…
      — Ну, положим войскам НКВД не мы, а он нас сдавать собрался, — пнул Вячик ногой по рукам-ногам связанного Дракона и, убавив звук, подошел к дивану. — Как ты, бедолага? Куда он тебя?
      Я попытался подняться и тут же все выпитое и съеденное за день устремилось вверх. Зажав обеими руками рот, я позабыл о боли и сорвался с дивана в туалет, где минут пять давал эксклюзивное интервью унитазу.
      Когда, ополоснув лицо и руки, я возвернулся в комнату, Вячик уже готовил Дракона к допросу. Вместо удавки он, оказывается, использовал Сонькин французский бюстгальтер, теперь уже торчавший у того во рту, заменяя кляп. Мы усадили Дракона в кресло и Вячик, наказав мне внимательно наблюдать, зачем-то вышел из квартиры.
      Через пару минут он вернулся с противогазной сумкой в руке.
      — Я же говорил, что машина у Валерки укомплектована, — из сумки появилась стандартная армейская маска «ГП-5» со свисающей вниз слоновьим хоботом гофрированной трубкой. Вячик свернул трубку, обнажив клапан противогазной коробки, и сунул маску мне. Пошарив в сумке, он извлек оттуда красный баллончик «Черемухи», слезоточивого газа, состоящего на вооружении милиции и внутренних войск.
      Перехватив мой непонимающий взгляд, Вячик пояснил:
      — Это на случай, если Коля с нами разговаривать не захочет. Иди дверь запри и фиксатор не забудь опустить.
      В ожидании, пока Дракон очухается, мы добили вишневку и выкурили по сигарете. Боль отпустила, а сознание, что дело наконец-то сдвинулось с места, придавало ощущение победной эйфории. Вячик, однако, моего оптимизма не разделял и был очень серьезен.
      Дракон все-таки пришел в себя и замычал, испепеляя налитыми кровью глазами обернувшегося на его мычание Вячика. Вячик жестом приказал мне добавить «Шарпу» звука и выдернул из Драконовых зубов бюстгальтер.
      — Что вы здесь делаете? — Дракон не говорил, а, скорее, сипел, исходя желтой слюной и потом.
      — Коля, не задавай идиотских вопросов. Ты же прекрасно знаешь, что нам от тебя требуется, так что давай о деле поговорим, — дружелюбно произнес Вячик, усаживаясь в кресло напротив.
      — О каком деле? Ты путаешь что-то, мужик, у нас с тобой делов отродясь не было.
      — Коля, ты же знаешь, что Вовку из бань забрали мы. Так к чему игра вся эта? Давай-ка лучше вместе подумаем, как нам из этого дерьма вылезать.
      Дракон критически обежал нас глазами и попросил сигарету. Я раскурил одну и воткнул фильтр ему в зубы.
      — Вместе, говоришь? Ладно, развяжите, потом и решать станем.
      — Сперва решим, развязывать погодим пока, — Вячик вырвал сигарету у него изо рта и раздавил ее в пепельнице, — ты мне сейчас назовешь фамилию того, кто прикрывает тебя в Краснопресненском управлении. И расскажешь, как пулю из трупа Федоровой выколупливал. Еще расскажешь, что произошло после того, как вы Володю в банях кромсали, ты ведь расскажешь, правда?
      — Ну ты гонишь, дядя. Ничего я вам говорить не буду и ты понимаешь почему. Давайте, бейте, я уж потом как-нибудь отыграюсь.
      — Бить никто тебя не станет, не в пещерах живем, — Вячик повернулся ко мне. — Малыш, надень-ка на него противогаз.
      Не совсем понимая, что это нам даст, я кое-как напялил на мотавшего головой Дракона резиновую маску.
      — Кубинский метод, — пояснил Вячик, зажимая ладонью горловину клапанной коробки, — бригада муровская ездила к Фиделю опытом делиться, вот и перехватили у них колено. Человека можно бить, жечь огнем, резать на мелкие кусочки, словом, причинять любую боль, но он выдержит. Если умеет сосредоточиться на чем-то другом, игнорировать писк нервных центров. Здесь дело иного рода. Удушье прекращает доступ кислорода в кровь, мозг лишается подпитки. Зато возрастает количество адреналина, сильного раздражителя. Вся эта химия пробуждает основной инстинкт и воля, считай, парализована, — он убрал ладонь с клапана.
      Щеки под маской заходили ходуном, забулькал шумно втягиваемый Драконом воздух и донеслось какое-то утробное рычание.
      — Таким образом можно легко довести человека до исступления, — Вячик пояснял свои действия монотонно, как будто лекцию читал. — Он вообще перестает соображать и готов на что угодно, лишь бы прекратить это издевательство. Не страх за собственную жизнь, а просто парализующий ужас — вот что сейчас переживает наш подопечный, — завершил он, вновь перекрывая клапан.
      — Сдерни-ка маску, — распорядился Вячик, когда после трех сеансов шокотерапии Дракон даже мычать перестал, а только сопел и хрюкал.
      Изнутри резина полностью покрылась потом, соплями и слюной. Багровое лицо Дракона, все в слизи, размякло и напоминало кусок полусгнившей говядины, но глаза горели ненавидящим огнем.
      — Говорить будем? — поинтересовался Вячик. Дракон попытался плюнуть ему в лицо, но губы, все в желто-коричневой пене, его не слушались.
      — Тогда продолжим, — кивнул Вячик. — Малыш, давай опять маску, сейчас ему понравится.
      Зажав клапан, он другой рукой снял предохранительный колпачок с баллончика «Черемухи» и чуть прижал пальцем головку пульверизатора.
      — Мы на Петровке кубинский метод слегка усовершенствовали, народ у нас более стойкий, — Вячик убрал с клапана ладонь и, когда Дракон с шумом потянул в себя воздух, шибанул в горловину коробки струю газа.
      Я осознавал необходимость такой изуверской пытки, но от подобной крутизны мне слегка поплохело. И я дал себе слово, никогда живым не сдаваться муровским операм. Под эдаким давлением загрузишь на себя всех ваганьковских покойников, не говоря уже о заурядных квартирных кражах.
      Кубинско-муровская химия дала результат через десять минут. Дракон сломался и, когда я в очередной раз сдернул маску, полную блевотины, смотрел на нее с таким животным ужасом в глазах, что мне даже стало его немного жаль. Я сбегал на кухню, намочил полотенце и хотел было привести Драконову морду в божеский вид, но Вячик резко вырвал полотенце у меня из рук и зарычал:
      — Ты что, сдурел?! Хочешь всю работу запороть! Говори, тварь, — рявкнул он на Дракона, — кто стоит за тобой в управлении!
      И Дракон заговорил.

* * *

      Сотрудничать с МВД Дракон начал с того дня, когда его арестовали якобы за хулиганство, а в действительности за соучастие в зверском убийстве коменданта Ваганьковского кладбища. Дело вела прокуратура Краснопресненского района, но фактически всем заправлял майор милиции Свиридов, в ту пору начальник районного угрозыска. Свиридов убедил Дракона в том, что есть только два варианта. Или он предстанет перед судом единоличным убийцей ваганьковского главшпана или чистосердечно сдаст всех, кто имеет к убийству отношение, а сам получает символический срок за какое-нибудь мелкое преступление. Майор гарантировал полное инкогнито, прописку в столице по окончании срока и Дракон согласился. До зоны он не добрался, поскольку Свиридов сдал его на весь срок в аренду кумовьям с Краснопресненской пересылки. В тюрьме Дракон честно отрабатывал иудины ларьки, то кочуя из камеры в камеру в качестве наседки, то устраивая по ментовским сценариям различные провокации. Последний год он заведовал пресс-хатой, камерой, населенной такими же хвосторогими негодяями, в которую время от времени администрация пересыльной тюрьмы кидала излишне независимых арестантов, открыто выступающих против беспредела советской пенитенциарной системы. Дракон с друзьями вытворял с ними что хотел, начисто вышибая любые проявления человеческого достоинства.
      Все заслуги не остались незамеченными. Крестный папа Свиридов, переместившийся к моменту Драконова освобождения в кресло заместителя начальника районного управления и ставший подполковником, слово свое сдержал. Больше того, он не только вернул Дракону московскую прописку, но и выдал карт-бланш на разграбление подведомственной управлению территории. Был создан тайный синдикат, втихаря потрошивший почти всех пресненских коммерсантов, формально возглавляемый Драконом, а на деле Свиридовым. Часть доходов подполковник переправлял своим шефам, на Огарева, 6, и деятельность синдиката процветала.
      Попутно Дракону приходилось выполнять некоторые задания оперативного характера, давать МВД информацию, в общем, не забывать об обязанностях сексота. Работал он только в личном контакте со Свиридовым и именно Свиридов приказал Дракону в начале июня извлечь из трупа Зои Федоровой злополучную пятую пулю. В надругательстве над могилой принимали также участие знакомый Вячику по встрече в банях бывший штангист Каюк и чеченец Руслан, изгнанный за неуспеваемость из Станкина и подобранный Драконом на Тишинском рынке. Эти двое пользовались у него особым доверием, являясь, по сути, телохранителями. На наше с Вячиком счастье Дракон ревновал Соньку ко всем и каждому, поэтому своих вояк никогда к ней не таскал.
      О ночной гебешной эксгумации трупа актрисы Дракону сообщил Свиридов. Подполковник распорядился пробить, кто чем на кладбище дышит, о чем говорят по этому поводу и обратить особое внимание на Володю и Игоря, поскольку те были понятыми и могли знать чуть больше, нежели остальная ваганьковская публика. Поэтому Дракон сперва очень обрадовался, встретив нас в пивной, а потом очень испугался, услыхав от Володи, что тот якобы был свидетелем ночной возни у могилы Федоровой. Еще больше он испугался, когда избитый Володя рассказал о поручении гебешников. Одно дело, безнаказанно загуливать по Пресне, пользуясь ментовской крышей, а совсем другое — оказаться под колпаком у КГБ. Тем более, Дракон прекрасно сознавал, что аппаратная междоусобица сотрет его в порошок, так как сам уже становился опасным свидетелем.
      Наказав Каюку утопить Володю в ванной, дабы потом захоронить труп на задворках Ваганькова, Дракон с Русланом ринулись к папе Свиридову. Тот немедленно принял руководство на себя, но когда они уже втроем вернулись в Краснопресненские бани, Володи там не было. Мы с Вячиком поспели вовремя, смешав все свиридовские планы. Подполковник умчался с докладом на Огарева, приказав Дракону разыскать нас любой ценой. Дракон поднял на ноги всю свою шушеру, но мы как сквозь землю провалились. Свиридов, меж тем, устроил панику в министерстве. Однако, опасаясь контрмер КГБ, деятели из МВД действовали очень осторожно. Они, правда, легко установили личность Вячика, получили мое описание, но до активного общегородского розыска дело не дошло. В министерстве агентов КГБ тоже хватало, поэтому ограничились тем, что подключили десятка два наиболее проверенных оперативников, располагающих приметами нашей троицы.
      Умаявшись за сутки бесплодной суеты, Дракон решил передохнуть до вечера у Соньки и, поручив Каюку с Русланом продолжать поиски, отправился на Ходынку.
      Конечно, историю эту Дракон нам выложил не единым духом, пришлось еще дважды применять кубинскую технологию, да и Вячик очень умело и вовремя задавал вопросы, тонко воспринимая малейшие изменения Драконовой психики, но в конце концов рассказ состоялся. Вячик, утирая потный лоб, жестом попросил меня налить. Я свернул пробку с узкого горлышка пузатой фляжки португальской мадеры и разделил ее содержимое на троих. Выпили сами, влили стакан в Дракона, покурили. Выговорившись, Дракон немного успокоился, только взгляд стал полностью опустошенным, делая его похожим на затравленного зверя.
      — Пойдем-ка, малыш, на кухню, поможешь, — приподнялся Вячик, затыкая Драконову пасть все тем же Сонькиным лифчиком. — Посиди пока, мы недолго.
      На кухне он приблизился ко мне вплотную и быстро зашептал:
      — Живым его отпускать нельзя, иначе нам хана. Возьми какое-нибудь покрывало и незаметно отнеси в машину. Здесь кончать не будем, придется везти за город. Главное, убедить его, что все обойдется, чтобы сам в машину уселся, без фокусов. Да не переживай ты так, — прочитав что-то в моих глазах, потрепал меня Вячик по затылку, — или он, или мы все трое. Альтернативы нет. Исчезнет Дракон, подставим гебешникам Свиридова и, Бог даст, выкрутимся.
      Я все прекрасно понимал, но сам факт предстоящего хладнокровного убийства обдавал душу ледяным холодом. Грохнуть кого-нибудь в случайной драке или в бою, защищая свою жизнь, смог бы без затруднений, хотя потом может и мучился бы угрызениями совести. А вот так, просто поехать и убить, до этого я еще не дорос. Но жизнь не всегда считается с нашими желаниями и отказаться, при всем внутреннем противоречии, я не мог.

* * *

      Мы вернулись в комнату, и Вячик принялся старательно обыскивать заволновавшегося Дракона.
      — Ну что ты дергаешься, — успокаивал он будущую жертву, выкладывая поочередно на диван связку ключей, права, бумажник и выкидной нож, очень красиво изготовленный в виде моржового клыка, — не волнуйся, все будет хорошо. Сейчас поедем на дачу, в Солнечногорск, посидишь там пару дней в погребе, не сдохнешь. Врать не буду, мы тебя потом в КГБ отдадим, хоть живым останешься. Посидеть придется, не без этого, но сдашь им своего подполковника, могут и простить. Там видно будет, — убежденно закончил он, рассовывая все Драконовы причиндалы по своим карманам.
      Я нашарил в платяном шкафу узорчатое польское покрывало и, взяв у Вячика ключи, отнес его в «Волгу». Распахнув заднюю дверцу, подогнал машину к подъезду и встал у самой двери, ожидая Вячика с Драконом, уже спускающихся по лестнице. Дракон шел впереди, зажав связанными руками свою же джинсовку так, что со стороны никто бы ничего не заподозрил. Вячик держал полусогнутую руку с пистолетом под пиджаком, однако рискни Дракон сорваться, пуля в спину была гарантирована.
      Когда они вышли из подъезда, я подтолкнул Дракона на заднее сиденье и, усевшись за руль, принялся заводить. Вячик втиснулся в салон следом за Драконом и, резко пригнув его голову, рубанул рукояткой «ТТ» чуть правее макушки. Тот хрюкнул и обмяк. Вячик убрал дуру под пиджак и — принялся ловко пеленать Дракона все той же нейлоновой веревкой. Сонькин бюстгальтер вновь возвратился на привычное место, наглухо законопатив рот нашей жертвы. Завершив все эти манипуляции, Вячик уложил Дракона на пол салона и бережно укутал тело покрывалом.
      — Выезжай и гони к проходной трамвайного парка. Подождешь меня там. Надо Сашке позвонить, что мы ушли и квартиру запереть.
      Я осторожно выехал со двора и пересек всегда пустынную Ходынку наискосок, держась трамвайных путей. Напротив въезда в депо остановился, закурил и, всячески себя успокаивая, стал ждать Вячика.
      Он подъехал на Драконовой «двойке» и притормозил впритирку к «Волге». Я опустил стекло и услышал:
      — Езжай за мной следом, но метрах в сорока. Я «Жигуленок» возле «Казбека» оставлю и пешком выскочу на Красную Пресню. Напротив универмага остановишься, меня подхватишь. Не спеши только, на светофорах на ГАИ не нарвись.
      Нацепив на нос «хамелеоны», я двинулся за «двойкой» к Пресненскому валу. Сейчас я действительно больше всего боялся не предстоящей ликвидации сексота, а заурядной встречи с инспектором ГАИ…
      Вячик подскочил к «Волге» со стороны водителя и резко распахнул дверцу. Я поспешно передвинулся на пассажирское место, а он, с ходу вывернув руль, ловко вклинился в поток машин, устремившихся в сторону площади Восстания.
      — Держи артиллерию, — прямо мне на колени упал вороненый пистолет Макарова, — в бардачке у него нашел, — повел Вячик затылком на притихшего сзади Дракона.
      — В крайнем случае будет из чего застрелиться, — подумал я, засовывая ствол за пояс джинсов. Если уж в МУРе сущие инквизиторы, можно было только догадываться о специалистах из министерства. О подвалах монументального здания на площади Дзержинского даже и думать не хотелось, там трудились фантазеры со стажем.
      Вячик, внимательно следя за дорогой, продолжил раздачу подарков. На сей раз на колени плюхнулась пачка полтинников в банковской упаковке, потом еще одна, состоящая из фиолетовых двадцатипятирублевок.
      — Это тебе от Дракона, компенсация за потерю работы на кладбище, — пояснил Вячик, перехватив мой недоуменный взгляд. — Там еще были, но это Володе на аптеку и мне, за труды.
      — Стреляться пока не стоит, — решил я. Тем более, что в тайнике на Ваганькове хранились четыре сберкнижки на предъявителя, по штуке денег каждая. С таким подножным запасом легко можно было раствориться на годик где-нибудь в Средней Азии.

* * *

      Объехав по Садовому кольцу и Тверским-Ямским Пресню, мы покатили по Ленинградскому проспекту.
      Начинался час пик, день клонился к вечеру и нескончаемый поток машин спешил вырваться за город. Я поднапрягся и вспомнил, что сегодня пятница, начало уик-энда. Москва растекается по окрестным дачным поселкам, что значительно облегчает нашу задачу выбраться из столицы незамеченными. Так и получилось. Мы благополучно миновали пост ГАИ на Ленинградском шоссе. Дракон вел себя тихо, только иногда сопел, силясь выпихнуть изо рта кружевное Сонькино бельишко, Вячик что-то насвистывал себе под нос, уверенно крутя баранку, а я, отогнав ненужные мысли подальше, даже начал подремывать.
      В Зеленограде Вячик свернул с автострады и подрулил к небольшому придорожному ресторанчику.
      — Возьми литр водки и чего-нибудь прикусить. Да, лимонаду прихвати, пить очень хочется.
      Я нырнул в крохотное помещение, абсолютно игнорируемое посетителями, сунул буфетчице два четвертака и, пять минут спустя, вернулся к «Волге» с покупками. Вячик мигом опростал бутылку «Крем-соды» и завел машину. Однако, к моему удивлению, на шоссе не возвратились. Покрутившись среди сияющих в лучах закатного солнца зеленоградских многоэтажек, он выбрался на какую-то второстепенную бетонку, убегавшую вдоль берега Химкинского водохранилища к далекому синему лесу.
      Минут через пятнадцать мы покинули и бетонку, свернув на поросший травой проселок, который заканчивался в березовой роще. Белоствольное царство обрывалось крутым склоном высокого берега реки, лениво шевелящей свои серебристые волны далеко внизу. Вокруг стояла удивительная тишина, чуть тронутая шелестом листвы и птичьим щебетом.
      Первым делом убедившись, что мы здесь совершенно одни, вытащили из машины взопревшего Дракона и усадили спиной к толстенной березе. Вячик щелкнул «моржовым клыком» и перерезал веревку, стягивающую тому руки, а я занялся сервировкой легкого ужина на лужайке.
      Первый стакан протянули Дракону. Он залпом, как воду, закинул водку в себя, понюхав поданную мной сигарету, поинтересовался у Вячика:
      — Это что ли и есть твоя дача?
      — Не совсем, Коля, — Вячик одним глотком отпил пол-стакана, — но для тебя это не имеет никакого значения.
      Дракон разом все понял, попытался вскочить, но забыл о связанных ногах и неуклюже завалился на бок. Вячик вытащил пистолет и, передернув ствол, дослал патрон в патронник. Лицо его не выражало абсолютно никаких эмоций, однако излишне картинные движения говорили, что хладнокровие тоже нелегко дается. Быть палачом может не каждый и я подумал, что поручи он стрелять мне, неизвестно чем бы все кончилось.
      Дракон кое-как вновь уселся и неожиданно спокойно заявил:
      — Дайте хоть сигарету выкурить, изверги.
      Вячик пожал плечами и швырнул ему зажигалку. Сигарету Дракон раскуривал очень старательно, как будто это могло ему чем-то помочь. Затем, уставившись в густую березовую листву, куполом нависшую над его головой, начал пускать дым кольцами, стараясь пропускать их одно в одно.
      — Слушай, а куда ты пулю дел? Ну ту, федоровскую? — почему-то мне захотелось узнать именно об этом.
      Дракон непонимающе на меня уставился, потер переносицу и хмыкнул:
      — Что я, помню? Выкинул, меня приносить ее никто не просил. Хотя нет, — вспомнил он, — я ее на могилу Цвигуна забросил. Ходили такие слухи, что Федорову не без его участия шмальнули, вот я ему и возвратил подарочек. Очень символично, между прочим.
      — Ты давай, кури быстрее, — Вячик явно начинал нервничать.
      Я прекрасно понимал его состояние, но, кажется, что-то понял и Дракон.
      — Не гони, командир. Развязал бы ноги, лучше стоя, чем на коленях, так, по-моему, Чапаев Анке говорил. Не боись, куда я денусь, у тебя же вон дура какая.
      Вячик растерянно оглянулся на меня, словно нуждаясь в совете. Веди себя Дракон иначе, кончить бы его было во сто крат легче. Но он не скулил, не просился, не кинулся целовать ноги, как обычно бывает в кино, а относился к предстоящей смерти с каким-то презрением, часть которого перепадала и нам. Клюнув на эту мякину, я дал Вячику самый идиотский совет в своей жизни.
      — Может развяжем, пусть хоть умрет, как человек. Вячик молча протянул мне нож и я, подойдя к Дракону, рассек веревочные петли одним резким ударом.
      Медики утверждают, что когда мышцы длительное время находятся без движения, приходится долго их разминать, приводя в рабочее состояние. Каждый не раз испытывал это на себе, тут и спорить нечего, такова человеческая физиология. Но у Дракона и физиология оказалась драконья, похоже, он подчинялся иным законам природы.
      Не успел я защелкнуть нож, как получил мощный удар сдвоенными ногами точнехонько в пах. Трава метнулась мне прямо в лицо, рот мгновенно наполнился чем-то ужасно неприятным, а низ живота разорвала такая острая боль, что я на миг отключился.
      Надо мной мелькнула огромная черная тень, что-то с хрипами и стонами покатилось по земле и, когда я все-таки приподнялся на четвереньки, это что-то, смяв кустарник, рухнуло с крутого склона вниз. Сжав от боли зубы я на карачках доскакал до края обрыва и ухнул, не соображая что делаю, следом. До сих пор не понимаю, каким чудом уцелел мой позвоночник, когда я кубарем пролетев метров пятнадцать, выкатился на песчаную речную отмель. Рука все еще сжимала раскрытый нож и, готовый пустить его в дело, я вскочил и огляделся.
      Метров на десять правее спиной к обрыву прижался окровавленный Вячик, направив на замершего в боевой стойке Дракона черный пистолетный ствол. Косясь в мою сторону, Дракон начал шаг за шагом входить в реку, повторяя раз за разом, как заклинание:
      — Ты ведь не будешь стрелять, не будешь, не будешь.
      — Буду, — сказал вдруг Вячик и выстрелил. Дракон замер на месте и, ухватившись левой рукой за грудь, двинулся в обратном направлении, прямо на Вячика. А тот, не отводя руку, всаживал в Дракона пулю за пулей, повторяя с каждым выстрелом:
      — Буду, буду, буду…

* * *

      В Москву мы возвратились за полночь. Накрапывал легкий дождь, мокрый асфальт сверкал, отражая яркий свет фонарей и неоновых реклам, габаритные огни идущих впереди машин многократно переливались в вылетающих из-под колес брызгах, каждая капля которых превращалась в частичку загадочно раскрученного калейдоскопа ночного города. Редкие прохожие спешили поскорей нырнуть в еще распахнутые двери станций метро, какие-то неясные фигуры размахивали руками, пытаясь остановить пролетавшие, как летучий голландец, такси. Потерявший ориентиры бухарик прочно примерз к бетонному основанию осветительной мачты и к нему неспешно подбирался канареечный уазик ПМГ, словом, город жил своей обычной жизнью и ему не было никакого дела до двух людей, какой-то час назад ставших убийцами. Вячик молча уткнулся в лобовое стекло, старательно объезжая выбоины и лужи, а я курил сигарету за сигаретой, мысленно оставаясь еще на безлюдном речном берегу.
      Дракон умер сразу. Семь «тетешных» пуль превратили его грудную клетку в дуршлаг, Вячик не промахнулся ни разу. Мы выволокли тело на берег и минут десять вслушивались в окружающую тишину. Убедившись, что свидетелей не предвидится, вскарабкались наверх, подлечили водкой нервишки и принялись тщательно заметать следы нашей негуманной акции.
      Вячик действовал, как криминалист, собирающий улики на месте преступления. Только наоборот. Обнаружив улику, он ее тотчас уничтожал. Мы собрали все семь гильз, разлетевшихся, к счастью, недалеко, и я закинул их в воду подальше от берега.
      Труп Дракона упаковали в покрывало, щедро набив получившийся сверток камнями, Вячик самолично проверил узлы на веревках, прорезал ножом в покрывале несколько отверстий, чтобы, как он пояснил, воздух не скапливался, растягивая упаковку, а постепенно уходил на поверхность, после чего мы разделись и отбуксировали труп вдоль берега к загодя присмотренной тихой заводи. Здесь две гнилые коряги удерживали слой почвы над водой, образуя полутораметровый грот, с берега практически незаметный. Подводная впадина заменила Дракону законное место на Ваганькове, а здоровенный прибрежный валун, который Мы с огромным трудом плюхнули ему на грудь, стал достойным монументом трагически завершенной жизни краснопресненского авантюриста.
      Вячик придирчиво осмотрел всю одежду, озадаченно крякнул, недосчитавшись на наших рубашках нескольких пуговиц, и мы бездну времени убили на ползание по траве в их поисках. Нашли только одну мою. Вячик погоревал, долго матерился, но в конце концов успокоился, заявив, что шмотки все равно придется выбросить. На всякий случай. Покинули мы березовую рощу только тогда, когда он пришел к окончательному выводу, что ни один эксперт, пусть даже самый выдающийся, ничего интересного здесь не нароет.
      Возле «Динамо» Вячик свернул с Ленинградского проспекта и я понял, что мы едем к Верке. Сейчас ее квартира представляла для нас единственное место, где можно, не вызывая лишних расспросов, привести себя в порядок, отоспаться и просчитать дальнейшие шаги. Притормозив у проходной одиннадцатого таксопарка, мы без труда купили у какого-то ночного благодетеля две бутылки водки, попетляли переулками и подкатили к Веркиному подъезду.

* * *

      Судя по грохочущей из-за двери музыке, у Верки опять были гости. Проклиная в душе ее широкую натуру, я проскочил в квартиру, намереваясь прекратить ночное безобразие, но одноглазая Сашкина физиономия, всплывшая из густого табачного дыма, разом нейтрализовала килотонный заряд моей отрицательной энергии.
      — Наконец-то! — радостно взвизгнула Верка, бросившись ко мне на шею. — Где вас носило, неугомонных?
      Сашка спаивал мою ненаглядную не один. На его коленях покоилась изящная Сонькина конечность, а сама Сонька полулежала, подперев рукой голову, на тахте и силилась разглядеть нас с Вячиком фарфоровыми кукольными глазами. Чувствовалось, что горевать о безвременно сгинувшем Драконе она не станет, да и выражать ей свои соболезнования мы вовсе не собирались.
      Сашка набухал нам по целому фужеру чего-то импортно-ароматного и потребовал пояснить, где мы пропадали весь вечер.
      — Мы с Сонечкой на Ходынку заехали, в квартире кавардак, ковер весь заблеван, вас нет. Извольте объясниться.
      — Я же звонил тебе, — возмутился Вячик, — сказал, что мы уезжаем, а беспорядок, так это, извините, перепили слегка.
      Сашка почесал затылок и махнул рукой.
      — Вот черт, а я и забыл. Ты же в самом деле звонил. Все ты виновата, — погрозил он пальцем в дымину пьяной Соньке, — свела меня с ума, совратила мальчонку.
      — Ребята, а вы Кольку не встретили? — кое-как разлепив распухшие губки, проворковала Сонька.
      — А мы его и не искали, — деланно равнодушным голосом пробурчал Вячик, наливая себе водки. — У нас своих дел по горло.
      — Ну и пошел он… Я теперь Сашеньку люблю, — полезла она к Сашке целоваться.
      Верка взяла меня под руку и, поманив Вячика, увлекла нас на кухню. Плотно прикрыв двери, она ногтями впилась в мою руку, пристально сверля наши непроницаемые лица своими кошачьими зелеными глазами.
      — Что вы с ним сделали?
      — С кем? — на всякий случай я попытался свалять дурака.
      — С Драконом, как будто я не знаю. Вы его убили, — убежденно заявила она, продолжая раздирать мою руку.
      — С чего ты взяла-то! — попытался я ослабить Веркину хватку.
      — Что я, дура! На ваших рожах все без очков видно, — показала она на широкую царапину, пересекавшую лоб Вячика.
      Вячик отстранил Верку от меня, крепко взял ее за плечи и, внимательно посмотрев прямо в глаза, тихо сказал:
      — Вера, ты ничего не знаешь. Запомни, от этого зависит, жить ли нам всем. Тебе, мне, ему, Володе. Забудь об этом навсегда, понимаешь? Ничего не было. Мы обкатывали машину моего друга, к тебе заезжали выпить и приятно провести время, вот и все.
      — Но у вас-то все нормально? — Верка переживала за нас и мне это, честно говоря, очень нравилось.
      — Все хорошо, завтра разберемся с последними проблемами, но запомни, ты ничего не знаешь.
      — А что я могу знать? — облегченно рассмеялась Верка. — Шляетесь где-то, алкоголики противные, а бедной девушке и выпить не с кем. Ладно, бывшие мужья не забывают. А ну, вперед, душа разгула требует.
      И мы предались разгулу. Хотелось как можно скорее отключиться, забыть недавний кошмар, избавиться от ощущения постоянной опасности, прочно поселившейся где-то в области затылка, вообще отринуть все, что заставляет людей заниматься слежкой, интригами, обманом, пытками и физическим уничтожением себе подобных.
      После третьего, примерно, стакана мне это удалось. Сознание фиксировало только уютную обстановку Веркиной квартиры, ласкающую слух музыку «Queen», обаятельную трепотню одноглазого Сашки, неуклюже пытающуюся изобразить стриптиз Сонечку, отвалившегося на спинку кресла и забывшегося в алкогольном анабиозе Вячика. Верку фиксировало даже не сознание, а каждая моя нервная клеточка, потому что она буквально растворилась во мне, плотно прижавшись всем телом и не отпуская ни на секунду.
      Потом я кое-как дополз до спальни и отъехал в мир грез и сновидений. Во сне ко мне наведался Дракон, весь покрытый зеленой болотной слизью, он долго и старательно пытался что-то мне втолковать, но вместо слов у него изо рта выплывали пульсирующие водяные шары. Дракона вдруг сменил подполковник Свиридов, которого я в глаза не видел, но сразу узнал. Одет он был в черный гестаповский мундир с витым серебряным погоном оберштурмбанфюрера на левом плече и генеральскую мерлушковую папаху. Вместо звездочки на папахе сиял золотистый кладбищенский крест. Свиридов попытался выстрелить прямо мне в глаз из старинного кремневого мушкета, но вдруг рухнул на красную брусчатку мостовой, попираемой высотными зданиями с рубиновыми кремлевскими звездами на крышах. Из-за спины поверженного подполковника возник Сашка в полной боевой выкладке, с пулеметом Калашникова наперевес. Повязки на глазу не было, зато на Сашкиной груди, рядом с орденом Ленина болталась звездочка Героя Советского Союза. Он поливал бесконечными трассирующими очередями кремлевские звезды и они искорками рассыпались при попаданиях, а на их месте из ничего возникали царские двуглавые орлы. Потом все исчезло, что-то теплое приятным покрывалом окутало меня, и я провалился в черную пустоту глубокого крепкого сна.

* * *

      Разбудил меня Вячик. Часы показывали девять утра, вся остальная компания пробуждаться не собиралась, но нам предстоял очень нелегкий день. Хотя пора бы нам к борьбе за выживание привыкнуть: легкостью бытия не отличались все последние дни.
      Мы тихонько прошли на кухню, где Вячик уже приготовил реанимирующий напиток, смешав водку с каким-то ужасно дорогим итальянским вермутом. Состав оказался удачным, не успели мы выкурить по сигарете, как тревожный шум в голове прекратился, энергия теплым потоком наполнила мышцы, а по груди, так словно Христос босыми ногами прошелся.
      Я потребовал добавки, но Вячик решительно сунул мне в руку чашку обжигающего кофе.
      — Все, малыш, пока хватит. Сегодня нам трезвые головы нужны. Сейчас прими душ, желательно ледяной, побрей рыло и начинай ворочать мозгами. Тебе из Москвы надо убираться, чем быстрее, тем лучше. Володю КГБ прикроет, он же из-за них претерпел, я, еще не знаю как, но вывернусь, а ты рискуешь оказаться со всех сторон крайним. Пойду, позвоню Валерке, узнаю обстановку, — он одним глотком допил свой кофе и пошлепал в прихожую.
      Пока я плескался в ванной, проснулась остальная шайка-лейка. Ко мне забрел Сашка, критически осмотрел себя в зеркало, поохал-повздыхал, проклиная всех женщин вообще и Соньку в частности, и принялся шумно умываться. Девчонки, тем временем, шустрили по квартире, заметая следы ночного разгула.
      Появился озабоченный чем-то Вячик и с ходу поволок меня на балкон, подальше от лишних ушей.
      — Малыш, мне надо увидеться кое с кем из МУРа. Сейчас пол-десятого, — он глянул на часы, — меня ждут на Петровском бульваре к одиннадцати. Здесь, у Веры, рубашка какая-нибудь свежая есть? Эту надо выбросить. Ты тоже смени гардеробчик, не дай Бог, на огаревских нарвешься. И пистолетик мне отдай, тебе он без надобности, а я попользуюсь.
      Свой «ТТ» Вячик зашвырнул в Москва-реку, когда мы на обратном пути проезжали мост в Химках.
      Рубашка у Верки нашлась, бывший второй муж хранил в платяном шкафу кое-что из одежды, не моего, правда, размера, но Вячику подошло в самый раз. Он переоделся, аккуратно упаковал старые вещи в полиэтиленовый пакет, решив избавиться от них по пути на Петровку. Со мной вопрос решился очень просто. Сашка, выбравшись, наконец, из ванной, неожиданно заявил:
      — Ну, чем заниматься будем? Предлагаю составить мне компанию, хочу по магазинам помотаться. Вчера дома инвентаризацию проводил — шмотье сплошь старое. Пока чеки не просадил, надо прибарахлиться.
      Посидев маленько на кухне и окончательно подлечив головы, так и порешили. Вячик отправляется к бывшим коллегам, мы с Сашкой прибарахляться, а дамье готовит обед из продуктов, которые все тот же Сашка накануне припер с Центрального рынка. Перед уходом я зазвал Верку в спальную и протянул ей упаковку пятидесятирублевок, пояснив: — Пусть у тебя побудут, мало ли что. Вот телефон, — я черканул на клочке бумаги минский телефон и имя-отчество матери. — В крайнем случае позвонишь и передашь половину. А остальное себе оставь, поминки по мне устроишь, — пошутил я и тут же пожалел о глупой шутке, такой тревогой полыхнули Веркины глаза.

* * *

      Вячик подбросил нас с Сашей до «Сокола», развернулся и погнал на Петровку, а мы зашли во двор огромного, на целый квартал, семиэтажного дома, где жили, насколько я понял, сплошь советские милитаристы. Центр двора занимал ровный прямоугольник гаражей, окрашенных в защитные цвета, да и везде здесь чувствовался строгий армейский порядок. Возле подъездов слонялись солдаты и сержанты срочной службы в хромовых офицерских сапогах и гимнастерках генеральского сукна. Они, как пояснил Сашка, занимались обслугой генштабовского дома, выполняя обязанности шоферов, сантехников, дворников и консьержек. Детские площадки являли собой помесь Дисней-ленда и общевойскового физгородка, усложненного полосой препятствий десантного батальона. Приглядевшись к играющим ребятишкам, я как-то сразу понял, почему Сашка так стремился на Рязанский спецфакультет. Дети играли исключительно в войну, строго блюдя все требования воинских уставов.
      Мы подошли к крайнему гаражу с белым номером 32 на воротах. Пока я восхищенно подсчитывал количество пущенных на гараж броневых плит, Сашка сбегал домой и вернулся с ключами. Через пять минут мы выехали из арки на вишневой «двадцать четверке» Сашкиного генеральствующего папаши и устремились по Ленинградскому проспекту в сторону центра.
      — Даю рупь за сто, — оглянулся я на увешанный мемориальными досками генштабовский монолит, — что из всех американских ракет сюда точно пару штук нацелено.
      — Не боись, — весело подмигнул циклопьим оком Сашка, — ты даже не представляешь, какое здесь бомбоубежище. Точно такой же дом, только на глубине сорок метров.
      Хотя внешторговские чеки давали их обладателям более широкие, нежели остальным советским гражданам, возможности приодеться, магазины системы «Березка» изобилием товаров не баловали. Нет, товары имелись, но под прилавком, как это и должно быть в советской торговой сети. Поэтому мы с Сашкой умаялись, пока с огромным трудом нашли крохотный валютный магазинчик на Троицкой улице, где секцией мужской одежды заведовала его бывшая одноклассница, сумевшая помочь нам превратить никчемную бумагу в качественные импортные вещи.
      Напялив на себя рыжие итальянские полусапожки, кремовую рубашку «Канберра» и юбилейный вранглеровский костюм, я возомнил себя рекламным ковбоем Мальборо. Солнцезащитные очки «Лорд» в вороненой оправе и новый прикид здорово изменили мой облик. Старые джинсы, рубашку и пуловер я заткнул в урну здесь же, в примерочной кабинке.
      Сашка набил фирменным барахлом полную сумку, купил даже югославскую дубленку, хотя до зимы еще жить да жить. Заодно он решил порадовать подарками бывшую супругу и новую пассию, выбрав для них одинаковые, но разного цвета, супермодные французские плащи. Учитывая предстоящий обед, мы метлой прошлись по полкам, забитым разным буржуйским пойлом, причем Сашка закупал все в удвоенном количестве, пояснив, что в Филатовской клинике, куда он улетает в понедельник, доктора привыкли к качественной отраве.
      Однокласснице за помощь было подарено сто долларов и огромная коробка конфет, купленных здесь же. Распив в ее подсобке сувенирную бутылку «Арарата», мы уселись в «Волгу» и Сашка заявил:
      — Теперь надо съездить на Ваганьково.
      Вячик строго-настрого запретил мне появляться на Пресне до прояснения обстановки, поэтому я бурно запротестовал.
      — Чего ты? — удивился Сашка. — Надо товарища навестить, его еще в прошлом году из Афгана в цинке притащили. Я каждый раз, как приезжаю, к нему хожу, мы с училища вместе были.
      Объяснять нашу беду мне не хотелось, зачем хорошего человека впутывать. К тому же я прикинул, что если попаду на кладбище минуя ворота, то вряд ли нарвусь на кого-нибудь. Заодно не мешало изъять из тайника сберкнижки и отдать их Верке на сохранение. Поэтому я и согласился составить Сашке компанию, о чем впоследствии не раз сожалел.

* * *

      К Ваганькову мы подкатили со стороны Звенигородки. Здесь, неподалеку от высокой бетонной ограды Краснопресненской пересыльной тюрьмы, я махнул через кладбищенский забор, а Сашка поехал к главному входу парковаться и прикупить букет цветов. Могила его приятеля находилась за колумбарием, неподалеку от федоровской, но я надеялся, что все сойдет благополучно.
      Протиснувшись между тесных оградок окрашенных могил, я нос к носу столкнулся с генералом песчанных карьеров. Вообще-то этого дедка звали Иван Егорычем, но своеобразный бизнес заставил ваганьковцев окрестить его прозвищем героев популярного одно время американского фильма.
      Егорыч промышлял песочком, необходимым тем, кто желал привести в порядок могилы родных и близких. Здесь, на отшибе, он соорудил гигантские закрома, вмещавшие десятитонный самосвал речного песка. За самосвал шофер, крутанувший груз вместо РБУ на Ваганьково, получал червонец. Егорыч продавал песок по рублю за ведро, имея процент прибыли, способный вызвать у любого Рокфеллера инфаркт миокарда. Какую-то часть доходов, естественно, изымал вездесущий комендант, но карьерный генерал внакладе не оставался. По слухам, он отгрохал в Мытищах такой грандиозный замок на песке, что его в пору было включать в туристские проспекты, как памятник русской архитектуры второй половины XX века.
      Пару раз Егорыча пытались выжить конкуренты, но он стойко отбил все их атаки, наняв для этой цели Драконовых опричников. Это-то меня и встревожило, когда хитрый глаз Егорыча, навылет пробив нехитрую маскировку, загорелся узнавающим огоньком.
      — Ты чего задами швендаешься? — ехидно поинтересовался он. — Набедокурил, что ли?
      — Иван Егорыч, ты меня не видел, — не стал я вдаваться в пояснения, — не было меня, понял?
      — Понял, знамо дело, только смотри, парень, тобой тут второй день интересуются!
      — Кто? — разом пересохло у меня в горле, хотя иного глупо было ожидать.
      — Хрен их ведает, то одни, то другие. Штатские, — Егорыч определял, видно, этим словом всех оперов без исключения.
      Я поблагодарил деда за предупреждение и двинулся, обходя оживленные аллеи, в сторону колумбария.
      По случаю субботы и отличной погоды народу на кладбище было полно. Возле могилы Сергея Есенина стояла толпа поклонников, внимая хорошо поставленному голосу какого-то двухметрового дяди, проникновенно читавшего отрывок из «Анны Снегиной». Гиганта сменил поэт-шизофреник Леша, регулярно набегавший сюда на несколько минут из пивной, чтобы порадовать публику чтением своих и есенинских строк.
      Я приостановился, надеясь услышать что-нибудь новенькое. Леша, как всегда, не обманул ожиданий. Прокашлявшись, он взмахнул рукавом своего рабочего халата и начал:
 
Серега, хватит спать, воскресни,
Покинь постылый мрачный гроб
И покажи всей Красной Пресне
Свой гордый величавый лоб…
 
      Толпа зашумела, пережевывая услышанное, а я поспешил дальше. Сашка, по моим прикидкам, уже должен был ждать меня за колумбарием. Позади затухали бессмертные Лешины вирши:
 
Зайдешь ко мне на кружку пива,
Раздавим водки пузырек.
И ты споешь о русских нивах
Еще десяток нежных строк…
 
      Обогнув белый мраморный куб колумбария, я тотчас увидел Сашку. Одной рукой он бережно прижимал к груди огромный букет белоснежных пионов, другая сжимала за горлышко большую бутылку «Московской» из тех, что мы зацепили в «Березке». Сунув водку мне, он повернулся и двинулся вдоль ниш с прахом кремированных к могиле своего друга.
      Серая гранитная плита скромно укрывалась среди таких же стандартных надгробий, выделяясь, пожалуй, только молодым задорно улыбающимся лицом на вдавленном в гранит медальоне и золотистой надписью «Погиб, исполняя служебный долг».
      — Вот суки, не разрешают даже на памятниках правду писать, — зло втянул Сашка воздух. — Все им должны, а они кому?
      — Ты у своего папы спроси. Не вчера ж родился, сам все понимаешь. Видишь, — кивнул я на могилу неподалеку. — Цвигуна, Ленькиного шурина, и то, как кота помойного закопали. А ведь первый заместитель Андропова был, генерал КГБ, член ЦК. Даже на Нрводевичьем места не дали, о Красной площади базара нет.
      — Ну, этот член, даром что член, — сплюнул Сашка. — Его не то, что здесь, под забором хоронить бы следовало. По православным законам самоубийц вообще нельзя на кладбище хоронить, а его сюда, к таким хорошим людям воткнули. Пускай лежит и радуется. Ты лучше сгоняй за стаканом, Витьку поминать будем.
      Я пробежался по окрестным могилам, но посуды нигде не обнаружил. Пришлось расширить круг поисков. Стакан стоял на мраморном надгробии какого-то депутата Моссовета, как значилось в эпитафии. Так прямо было и написано «горячо любимому женой и детьми депутату Моссовета». Подивившись такой странной степени родства, я хотел уже возвращаться, как вдруг вспомнил о заброшенной Драконом на могилу Цвигуна злополучной пятой пуле. Чем черт не шутит, хотя почти три месяца прошло, но попытаться-то поискать можно. Дурацкая идея заставила меня перепрыгнуть через невысокую оградку и внимательно осмотреть все вокруг.
      Понимаю, насколько нереально это выглядит, но я почти сразу нашел то, что искал. Не знаю, как так получилось, может мистика, может везение, однако крохотный зеленовато-черный комочек свинца лежал в продольном желобке, выбитом вдоль цветника для стока воды. В том, что это та самая пуля я даже не сомневался, чем-то иным свинцовый катыш просто быть не мог.
      Я крепко сжал его в кулаке. Бред какой-то, он и весил-то всего ничего, однако уже успел уложить в гроб Зою Федорову, упрятал под речной бережок Дракона, отправил в больницу Володю и неизвестно, сколько бед принесет впереди. Пора прекращать его неугомонную деятельность. Может, гебешникам и нужна эта улика, но их интерес тоже кому-то несчастье обеспечит, а нам оно без надобности.
      Я поковырял пулю ногтем и бережно опустил ее на дно декоративной бронзовой вазочки, венчавшей угловой столбик цвигуновой оградки.
      — За смертью тебя посылать, — не догадываясь, насколько сказанное близко к истине, принял у меня Сашка мутный депутатский стакан. Придирчиво его обнюхав, он плеснул на дно водки и тщательно прополоскал подозрительную посудину.
      — Держи, — наполненный до краев стакан вновь оказался в моей руке, — пусть земля Витьке будем пухом.
      Я выпил и зажевал липовой веточкой, закуски у нас не было. Сашка налил себе и, чокнувшись с медальоном, шумно втянул в горло водку. От веточки он отказался, уткнулся носом в рукав и с минуту сидел молча.
      Остаток водки поставили на Витькину могилу и закурили.
      — Знаешь, — кивнул Сашка на медальон. — У нас с ним своеобразная игра получилась. Дважды он мне жизнь спасал, раз я ему. Два — один и мне уже никогда не отыграться. Когда он в вертолете сгорел, я в Кабул ездил, за пополнением. Не знаю, может даже не Витька в гробу-то, а какой-нибудь пацан из его группы или пилот. Череп обгорелый в окошко смотрит, а чей он? Главное, не разберешься, что мы вообще там делаем. Защищаем революцию, а от кого? От ихнего же народа. Я понимаю, надо чем-то молодежь занять. Вчера БАМ, сегодня Афган. Все при деле, все довольны. Но когда-нибудь наступит конец и вся эта обстрелянная, привыкшая к крови и смерти, братва задастся вопросом, кто отнял у нее молодость? Попомни мои слова, аукнется всем нам Афган, ой как аукнется, — он опять замолчал, задумчиво ковыряя каблуком бугорок земли.
      — Прополи-ка цветник, — попросил меня Сашка, выкурив еще одну сигарету, — а я водички принесу, цветы поставим. Где здесь посудину можно найти?
      Я объяснил и Сашка скрылся в глубине кладбища.

* * *

      Сидя на корточках и скрупулезно выдергивая все, что, по моему разумению, являлось сорняками, я как-то увлекся и не сразу обратил внимание на замершие неподалеку чьи-то шаги. Обернулся только, когда визгливый голос с чуть заметным кавказским акцентом ударил мне точно между лопаток:
      — Эй, парэнь, это не ты у Володи-каменотеса работаешь?
      Неимоверная тяжесть опустилась в низ живота и я с огромным трудом заставил себя повернуть голову.
      Метрах в трех от Витиной могилы переминался с ноги на ногу невысокий, ладно сбитый, кавказец. Чуть поодаль замер какой-то человек-гора, на голову возвышавшийся над своим спутником и вдвое превосходивший того шириной плеч.
      — Да он это, Руслик. Егорыч точно описал. Весь в джинсе, рубашка коричневая, морда круглая, — могучим басом расставил гигант все точки над "i".
      Мне тотчас захотелось поменяться местами с любым из ваганьковских покойников, встреча с Драконовыми телохранителями грозила отрыгнуться чем-то очень ужасным. В том, что это Каюк и чеченец я даже не сомневался. Не поднимаясь, я зашарил по карманам в поисках кастета и вдруг осознал, что он остался в старых джинсах, заткнутых в урну примерочной кабинки «Березки». Абзац. Кажется, мой поезд окончательно прибыл к конечной станции.
      — Ты встань, братан, поговорить надо, — иезуитски миролюбивым тоном пробасил Каюк.
      Я приподнялся на ноги, отыскивая любой, пусть самый невозможный, но выход.
      Когда я окончательно выпрямился и отряхнул руки, так и не проронив ни слова, Руслан кошачьим шагом двинулся в мою сторону.
      — Ты что, боишься нас, — вглядываясь прямо в глаза, быстро заговорил он. — Не бойся, нам только узнать кое-что надо.
      — Что узнать? — выдохнул я и воспользовавшись тем, что его ноги на долю секунды замерли на одной линии, резко рухнул на колени и изо всех сил рванул Руслановы лодыжки на себя и вверх. Старый борцовский фокус, когда-то показанный тренером, удался на славу. Чеченец, широко раскинув ноги, плюхнулся копчиком на бетон дорожки, а я, мгновенно выпрямившись, рыжим итальянским носком от души добавил ему точно в пах.
      Руслан взвыл и откатился к стене колумбария, судорожно втягивая ртом воздух. Однако легкая победа не успела доставить мне моря радости. Гиреобразный кулак Каюка со свистом врезался в подбородок, отчего я птицей взмыл над землей и улетел на добрых пять метров в сторону. На счастье, Каюк перестарался и перебросил меня через две могилы, поэтому нас теперь, разделяли остроконечные шишки оградок и массивная мраморная плита. Тем не менее, я оказался в ловушке, потому что сзади подпирали сплошные ряды оград и памятников, продраться сквозь которые возможности практически не было.
      Чеченец быстро пришел в себя и, привалившись к стенке колумбария, вытаскивал из-за пояса нунчаки. Каюк же, потирая руку-кувалду, принялся убалтывать меня добровольно покинуть убежище, драть штаны на оградах ему не хотелось.
      — Ты что, псих? Чего на людей бросаешься? Вылазь сам, пока мы тебя не достали. Поговорим, узнаем кое-что и вали, куда хочешь, — продолжал увещевания Каюк, постреливая глазами по сторонам.
      — Спрячь палки, — вдруг повернулся он к Руслану, углядев что-то в конце дорожки.
      Я вытянул шею и сердце наполнилось щенячьим восторгом. По аллейке ковылял Сашка, осторожно удерживая перед собой полный трехлитровик воды.
      — В чем дело, ребята, — сразу оценил он какую-то ненормальность ситуации. — Чего они от тебя хотят? — Это уже было адресовано мне.
      — Ты вали, мужик, куда идешь, не мешай друзьям общаться, — прогудел Каюк, жестом предлагая Сашке пройти.
      Я раскрыл было рот, но сказать ничего не успел. Мелькнувший в руке Руслана нож побудил Сашку к открытию второго фронта. Скорее всего, резать никто никого не собирался, чеченец хотел только припугнуть не в меру любопытного прохожего. Но Сашкин мозг, сталкиваясь с угрозой жизни, переключался на автоматический режим, в действие вступали рефлексы, выявленные когда-то академиком Павловым у беззащитных собачек, над которыми академик безжалостно издевался. Правда, собачки бессмысленно дергали лапками, а каждое Сашкино движение было продумано инструкторами и выверено до миллиметра.
      Увесистый трехлитровик развалился на десятки осколков, врезавшись в бычий загривок Каюка. Чеченец успел отпрыгнуть, но Сашка ступней чиркнул ему по колену и этого хватило, чтобы Руслан на пару секунд потерял способность передвигаться. Я начал протискиваться на подмогу, но, кажется, подмоги там не требовалось. Ржавый огрызок трубы-дюймовки, забытый когда-то сварщиком, превратился в спецназовских руках в мощное наступательное оружие.
      Изгрызенным торцом трубы он коротко ткнул в правый бок изумленно трясшего головой Каюка, быстро перехватил трубу за конец и с размаху ахнул гиганта по переносице. Раздался чмокающий звук и Каюк плавно завалился в растекающуюся по дорожке лужицу.
      Сашка развернулся и тем же концом рубанул чеченца по руке, до сих пор сжимающей нож. Руслан с воплем разжал пальцы и нож сверкнул отшлифованным лезвием, исчезая в густой траве. От повторного удара, направленного в голову, чеченец ухитрился уйти и, выхватив вновь нунчаки, умело завращал ими, рассекая со свистом воздух.
      Драться Сашка действительно не умел. Даже не пытаясь блокировать трубой мельтешащие перед глазами палки, он резво присел и саданул Руслана самым кончиком трубы по голени. Того как за шиворот от земли оторвало, но даже упасть он не успел. Ржавый торец с хрустом сокрушил грудь чеченца и, взлетев чуть выше, джигит перевернулся в воздухе и затылком врезался в бетонную дорожку.
      Сашка наклонился, оттянул веко поверженного противника, покачал головой и повернулся в мою сторону. Поскольку побоище длилось всего секунд десять, я еще только сумел добраться до неестественно распластавшегося Каюка. Изо рта, носа и ушей гиганта скользили алые ручейки крови, а толстые пальцы огромных рук как-то странно дергались, сам по себе каждый.
      — Дела-а, — протянул Сашка, внимательно изучая свою работу. — Этот-то вроде не жилец. Чего они от тебя хотели?
      — Саня, теперь не время, я тебе потом все объясню, — мне стало не по себе от мысли, что нас могут сейчас хлопнуть рядом с потенциальным покойником. — Пошли-ка скорей отсюда.
      Но судьба исчерпала еще не все предназначенные нам на сегодня сюрпризы. Едва мы отошли от поля боя, на пути вырос холеный мужик с ярко выраженным ментовским взглядом холодных серых глаз.
      — Что здесь происходит? — пытаясь что-то разглядеть за нашими спинами, поинтересовался он, явно нервничая.
      — Ничего особенного, — я пошире раздвинул плечи, — дайте пройти, пожалуйста.
      — Предъявите документы, — вдруг ухватил он меня за рукав.
      — А по какому праву вы их требуете? — встрял между нами Сашка. — Вы-то кто такой?
      Холеный вывернул из нагрудного кармана красную книжечку и, помахав ею у нас перед носами, хотел было спрятать назад, но я перехватил его руку. — Раскройте, пожалуйста.
      Подозрения подтвердились. Выведенная черной тушью фамилия Свиридов определила все мои дальнейшие действия.
      — Он с ними! — крикнул я Сашке и втер Свиридову под ребра с левой.
      Подполковник отступил на два шага и, быстро сунув руку под мышку, рванул пистолет.
      — Стоять! — заорал он, но Сашка опять включил свои кошмарные рефлексы. Он действовал так же уверенно, как обычно футбольная сборная Германии разыгрывает стандартное положение. Штрафной удар или, к примеру, угловой.
      Левой рукой он вытолкнул с линии возможного огня меня, одновременно уходя вправо сам. Свиридов на сотую долю секунды вынужден был раздвоить внимание и этого хватило. Сашка атаковал его сбоку, одновременно задирая сжимавшую пистолет руку куда-то в небо, подсекая обе ноги подполковника и нанося хлесткий удар по печени свободной правой. Навалившись на упавшего Свиридова коленями, Сашка пару раз треснул его затылком о бетон и удовлетворенно полюбовался результатом.
      Я подобрал и сунул за пояс пистолет, вытянул из кармана отключившегося мента удостоверение и поторопил приводящего в порядок одежду Сашку:
      — Скорее отсюда, пока еще на кого-нибудь не нарвались.
      Обежав колумбарий, мы разделились. Сашка направился через главные ворота на стоянку, а я поскакал через могилы к сараюшке генерала песчаных карьеров, намереваясь покинуть кладбище тем же путем, каким сюда и проник. Сберкнижки решил сегодня не изымать, и так приключений хватило. В крайнем случае, подумал, поручу это дело Вячику или Верке.

* * *

      — Ну-с, молодой человек, доложи, кого это мы убивали, — поправляя зеркало заднего вида, поинтересовался Сашка, когда я заскочил на Звенигородке в «Волгу».
      — Давай лучше сперва с Вячиком встретимся. — Мне не хотелось впутывать еще и его в темные междоусобицы советских силовых структур.
      — Что-то вы, ребята, не то затеяли, — пробурчал Сашка, объезжая зазевавшегося алкаша с полной авоськой пустых бутылок. — А ствол и документики зачем у милиционера забрал?
      — Милиционера, — передразнил я своего спасителя. — Это не мент, а самый натуральный мусор. Такие вот черти только жить людям мешают.
      — Согласен, это непорядочно на живых людей с пистолетом бросаться, но я заинтригован. По-моему, скоро мне предстоит услышать очень занимательную историю. А ведь, кабы не я, быть бы моей бывшей женушке соломенной вдовой. — Сашка громко расхохотался, а вслед за ним смешинка посетила и меня. Возбужденные нервы резко расслабились и мы дружно ржали, поглядывая друг на друга, еще минут десять, то смолкая, то вновь захлебываясь выпирающим изнутри смехом.
      Девчонки нас заждались. Правда, занимаясь стряпней, они добили все оставшееся с ночи спиртное, но стол накрыли на славу.
      О Веркиных кулинарных талантах я знал и раньше, однако оказалось, что в роли шеф-повара сегодня выступала Сонечка. Должно быть общение с Сашкой разбудило в ней заглушённую Драконом тягу к ведению домашнего хозяйства, а может она вспомнила, что путь к сердцу мужчины пролегает через желудок и решила Сашкино сердце прочно завоевать. Что ж, понять можно. Одно дело, ежеминутно скользящий по лезвию бритвы Дракон, с лицом Квазимодо и сомнительными источниками доходов, а совсем другое, симпатичный, пусть временно одноглазый, генеральский сын, капитан войск особого назначения, набитый легально добытой валютой и разными интересными историями.
      Едва мы, загруженные покупками, ввалились в прихожую, стены квартиры огласил такой радостный визг, что вмиг расхотелось думать обо всех своих проблемах и неурядицах. Что может быть приятнее, когда тебя с нетерпением ждут и откровенно радуются, когда ты наконец приходишь. Жаль только, что судьба не часто дарит мне возможность насладиться подобным счастьем, но кто, кроме меня самого, в этом виноват?
      Сашка рассовал нашим подругам свертки с французскими чудо-плащами. Они тут же принялись их примерять, спорить о том, какой цвет кому больше подходит, раз за разом меняться обновами, предлагая нам оценить мужским глазом правильность выбора, вновь меняться и вновь спорить. В конце концов меня этот дом моделей слегка заколебал и я заставил девчонок тянуть спички, дабы избежать возможных обид.
      Вячик все не появлялся, за стол пришлось усаживаться без него. Верка, углядев мою распухшую челюсть, вопросов избегала, но, догадываясь о неприятностях, вела себя исключительно ласково и внимательно. Соня, та вообще, думала только о том, как окончательно покорить Сашку и, блистая красотой и сверхглупостью, ввела его в такое раслабленное состояние, что он, кажется, напрочь позабыл о недавних приключениях.
      Мы наливали и закусывали, вновь наливали и снова закусывали и уже здорово насобирались, когда наконец в прихожей раздался долгожданный звонок Вячика.
      Он раненной рысью влетел в квартиру, едва не сбив с ног отворившую дверь Верку, обежал нас с Сашкой диким взглядом и облегченно вздохнул.
      — Вячик, за тобой что, собаки гнались? — пьяно хихикнула Сонечка.
      Вячик издал какой-то неопределенный звук и решительно заявил:
      — Пойдем-ка, гаврики, на балкон, воздухом подышим.
      Сашка с трудом оторвал от себя прилипшую Соньку, а я зацепил со стола бутылку коньяка, пару бокалов и мы перебрались на балкон.
      Вячик до пояса перегнулся через перила, убедился, что ни наверху ни внизу посторонних ушей нет и, вырвав у меня коньяк, отпил чуть ли не треть прямо из горлышка.
      — Ну вы молодцы, — с трудом переводя дух, принял он у Сашки зажженную сигарету. — Сорок минут назад объявлен общегородской розыск.
      — А мы-то здесь причем? — захлопал здоровым глазом Сашка.
      — При том! Фигурируют в ориентировке две очень колоритные личности. Одна, между прочим, носит черную повязку на правом глазу, а приметы второго… — он пристально уставился мне в глаза. — Ты зачем на Ваганьково поперся?
      Я молча извлек из кармана свиридовский «Макаров» и краснокожую ментовскую ксиву. Вячик сокрушенно покачал головой и, раскрыв удостоверение, хмыкнул:
      — Пиратский рейд, значит, проводили.
      Мы с Сашкой переглянулись, Вячик явно чего-то недоговаривал, видимо, сдерживаемый Сашкиным присутствием.
      — Знаешь, Вячик, — я налил понемногу в оба бокала. — По-моему, нам надо все рассказать Саше. Он случайно тоже влез в это дерьмо, так что давай уж начистоту.
      — Придется, — согласился раздосадованный таким поворотом событий. Вячик. — Иначе вы пол-Москвы разнесете.
      Сашку посвятили почти во все подробности, за исключением казни Дракона. Преподнесли так, будто отпустили его, когда он нам поведал правду о Свиридове, на все четыре стороны. Заодно я живописал ваганьковскую баталию, особо обратив внимание на взаимодействие Каюка, чеченца и подполковника Свиридова. О найденной пуле я промолчал. Хрен гебешникам, а не подарочки.
      Затем Вячик рассказал нам о визите на Петровку.
      С Валерой они встретились в маленькой сосисочной на Петровском бульваре. Тот поведал Вячику, что огаревские деятели исподволь всю печенку у МУРа выели, пытаясь разобраться в истории с загадочным избиением дежурных сантехников в Краснопресненских банях, таинственным исчезновением гражданина Новикова, который вдруг срочно понадобился министерству внутренних дел, но который как сквозь землю провалился, хотя автомашина его была найдена неподалеку от вышеозначенных бань у шашлычной «Казбек». Володю они тоже втихаря разыскивали, сделав через МУР запрос во все медицинские учреждения Москвы. Пытались выяснить все о моей персоне, хотя здесь им не повезло. Я в картотеках не значился, идентифицировать мою личность возможным не представлялось, что меня очень обрадовало.
      Опера из министерства замучили всех Вячиковых бывших приятелей, намекая, что им срочно необходимо с ним встретиться. Однако Валера молчал, а остальные ничем огаревскому руководству помочь не могли.
      Вячик уже собрался распрощаться с приятелем, проводив того до служебной Волки, когда вдруг по рации из МУРа поступило срочное сообщение. Патрульно-постовая служба столицы получила уведомление о бандитском нападении на сотрудника милиции в районе Ваганьковского кладбища. Далее следовали приметы нападавших и Вячик едва в обморок не упал, услыхав об одноглазом супермене и его мордатом подельнике, скрывшихся в неизвестном направлении.
      Валера, по настоянию Вячика, заскочил в дежурную часть городского управления и вернулся с подробностями.
      Выходило, что все три наши жертвы госпитализированы, причем за жизнь одного из потерпевших врачи не ручаются. Неизвестный парень кавказской национальности тоже находится в реанимации Склифосовского, а подполковник Свиридов, хотя и очень плох, дать показания оказался в состоянии.
      — Сейчас он, скорее всего, фоторобот составляет, — закончил свой рассказ Вячик. — Так что через полчаса, от силы час, из города вам не выбраться.
      — Это мы еще посмотрим, — самоуверенно заявил Сашка. — Меня, например, ваши Шерлок Холмсы сроду не найдут. Сниму повязку, очки темные надену и в понедельник к Филатову в клинику. Если кто и дернется, ГРУ такой тарарам поднимет, Щелоков на коленях извиняться приползет. Зря я, конечно, этого подполковника пожалел, надо было кончать гада.
      — За тебя я особо не переживаю, — согласился Вячик. — С малышом надо что-то придумать.
      — Что тут думать, — беззаботно встрял я. — Деньги есть, отсижусь у Верки, потом мы с ней в Гурзуф рванем. Какие трудности?
      — Нет, малыш, — Вячик моего оптимизма не разделял. — Так просто тебе не спрыгнуть. Плохо ты родную милицию знаешь. На Огарева асы работают, они не только Москву, пол-Союза перевернут, но на тебя выйдут. Надо что-то такое придумать, чтобы я за твою судьбу полностью спокоен был.
      — Ты о своей судьбе лучше подумай, — не сдавался я. — Как сам-то выкручиваться станешь?
      Вячик почесал затылок и ухватился за бутылку. Торжественно набулькав нам с Сашкой поровну, он, чокаясь горлышком с нашими бокалами, благодарно произнес:
      — Вы, парни, меня уже вытащили. Хотя сами об этом не догадываетесь.
      — Каким образом? — я одним глотком опрокинул коньяк.
      — Очень просто. Гебешники ждут от Володи информации. Мы знаем, что все сходится на Свиридове, но не будь этого, — Вячик помахал свиридовской корочкой, — кроме слов исчезнувшего Дракона на него ведь ничего нет. А теперь пусть объяснит, что он делал на Ваганькове в компании с Драконовскими ребятишками, как лишился табельного оружия и удостоверения. КГБ только палец покажи, они руку зажуют, раскрутят его, как миленького. Конечно, придется мне покрутиться, объясняя, где я эти трофеи нарыл, но поверь, — похлопал он меня по плечу. — Вас, ребята, я выведу из-под удара. Саша, ты иди, займи девчонок, а то они там с тоски воют. Мы тут, извини, один маленький вопрос решим.
      Когда Сашка прикрыл за собой балконную дверь, Вячик повернулся ко мне и приказал:
      — Теперь давай, рассказывай, кто ты, откуда, каким ветром тебя в Москву занесло и к Ваганькову прибило?
      Сознавая серьезность своего положения, я рассказал Вячику совершенно правдивую историю о том, как докатился до жизни такой. Впрочем, правды в ней было не больше, нежели в «Кратком курсе истории ВКП(б)» под редакцией товарища Сталина. Вячик все ж таки был, пусть бывшим, но милиционером, поэтому изливать душу полностью и будить в нем дремлющие легавые инстинкты особо не стоило. Тем не менее пришлось назвать себя, помянуть город-герой Минск, раскрыть кое-какие детали моей неутомимой деятельности на посту грузчика объединения «Белторгтрансавто», в простонаречии именуемого «Трансагентством», в общем тайна моя тайной частично быть перестала. Я попытался изобразить себя неким благородным жуликом, эдаким белорусским Робин Гудом, но Вячик недаром делал карьеру в МУРе и только скептически улыбался, четко просекая суть вещей.
      — Значит, ты в бегах, — подвел он итог моим словоизлияниям. — Замечательно.
      Я ничего замечательного в этом не видел, но на всякий случай промолчал.
      — Во всесоюзный розыск тебя не подавали, ограничились местным. Это значит, никто никого не ищет, а лежит твое дело у следователя, приостановленное до поимки преступника. То есть тебя. Преступление незначительное, статья до трех лет, так что придется тебе, малыш, провести их на нарах.
      Я даже не успел выразить бурный протест по поводу сказанного, только рот раскрыл, как Вячик меня успокоил:
      — Не бойся, никто тебе три года не даст, от силы два, а то и полтора навалят, а там, глядишь, амнистия. В декабре 60-летие Союза, обязательно указ издадут и отправишься домой, к маме. Нам надо из Москвы тебя сплавить и спрятать понадежнее. Вот пусть само МВД этим и занимается. План такой, мой старый приятель, сейчас работает на Матросской Тишине, заместителем начальника приемника-распределителя. Туда свозят беглых химиков и всех бичей, что по Москве слоняются. По закону администрация спецприемника в течение тридцати суток выясняет, что за птица к ним залетела, делает всевозможные запросы и все такое. Туда тебя и определим. Эдик, мой приятель, запросит Минск, оттуда сразу же за тобой спецконвой отправят. Обычно посылают пару толковых оперативников из районного угрозыска. И покатишь ты домой под охраной и с комфортом, в мягком вагоне, за государственный счет. Главное, никто не догадается, что ты такое колено выкинешь, с помощью милиции, вполне официально от милиции же улизнешь. Пока суд да дело, все уляжется, я об этом позабочусь. Ну как, — довольно потер он руками, — нравится мой планчик?
      Планчик-то был ничего себе, но в тюрьму не хотелось. Об этом я прямо и заявил.
      — Дурью не майся, малыш, — Вячик прям-таки светился радостью, удачно разрешив проблему со мной, — тюрьма, она ненадолго, а могила навсегда. Здесь тебя сажать не станут, а просто и тихо уничтожат. И из Москвы вырваться не успеешь.
      Это меня убедило и я согласно кивнул головой. Попросил только, чтобы на Матросскую Тишину Вячик отвез меня не сегодня. Хотелось провести ночь с Веркой и съездить в Боткинскую больницу к Володе.
      Мы вернулись за стол, где ко мне тотчас прильнула заинтригованная нашим долгим отсутствием Верка, и продолжили трапезу. Но теперь я смотрел на все окружающее совсем другими глазами, понимая, как недолго осталось мне предаваться незатейливым житейским радостям.
      Я пил и совсем не пьянел, пытался забыться, но не мог, проклиная подлую штуку жизнь, всегда ухитряющуюся подставить острый локоть там, где хочется ощутить нежное ласкающее объятие. Потом алкоголь все же взял свое и ужасное предчувствие ледяной полярной ночи отступило куда-то на второй план, сменилось знойным тропическим ливнем дружеских улыбок, веселых шуток и того тепла, каким может одарить только по-настоящему любящая женщина.

* * *

      После августовских событий 1991 года о Матросской Тишине узнал весь мир. Тогда же, в августе восемьдесят второго, странное для сухопутной Москвы название неприметной улицы в Сокольниках, за исключением коренных москвичей, было мало кому известно. Разве что тем из гостей столицы, кто удосужился побывать в следственном изоляторе № 2 УВД Мосгорисполкома или находящемся здесь же приемнике-распределителе. Четырехэтажное здание спецприемника вплотную примыкало к одному из корпусов следственной тюрьмы, отличаясь лишь отсутствием на оконных решетках стальных ресничек жалюзи.
      Кроме беспаспортных бродяг и беглых москвичей, не желающих по приговору суда отрабатывать условный срок на периферийных стройках народного хозяйства, здесь содержались административно-арестованные хулиганы-пятнадцатисуточники и прочий, нежелательный для Москвы мелкокриминальный элемент. Вот этот-то клоповник, по мнению Вячика, должен был стать для меня надежным укрытием от оперативников Огарева, 6 и отдушиной в плотном кольце устроенной ими облавы, способной дать мне возможность незаметно исчезнуть из столицы.
      В тюрьму я собирался полдня. Верка ходила за мной по квартире хвостом, прекрасно понимая, что вряд ли когда-нибудь еще меня увидит, Вячик поехал на переговоры со своим приятелем Эдиком, а Сашка, с утра еще забросив на Ходынку Сонечку, рысачил по магазинам, закупая всякую всячину себе и мне на дорогу. К счастью, был конец месяца и, несмотря на воскресный день, все магазины работали.
      Я старательно запаковал под каждую стельку по две сторублевки, растер в порошок и равномерно растарил в широком поясе вранглеровской куртки пять упаковок теофедрина, за которым Верка сгоняла в дежурную аптеку. Это средство от астмы, изготовленное на основе эфедрина, прекрасно стимулировало жизненную активность и в тюрьмах, где не шибко много радостей, помогало поднять настроение. Время от времени приходилось отвлекаться от сборов и нырять вслед за Веркой в развороченные жаркими объятиями и любовными схватками недра широкой двуспальной кровати. Скорое расставание пробудило в нас неистощимые силы и такое возбуждение, что иногда мы и до кровати-то добраться не успевали, заваливаясь прямо на ковер прихожей или располагаясь на мало подходящем для этого дела подоконнике.
      Часам к трем вернулся Вячик, довольно заявив, что в семь вечера тюрьма гостеприимно распахнет передо мной свои ворота. Следом появился Сашка, приперший целую гору бутылок, блоков, банок, свертков и каких-то вкусно пахнущих пакетов. Поручив им с Веркой приготовить прощальный ужин, мы с Вячиком, прихватив блок американских сигарет, кой-каких продуктов и большую бутылку водки, поехали к Володе.
      Вредной бабке-охраннице пришлось сунуть червонец, иначе она ни в какую не желала пропускать нас в Володин бокс, несмотря на наши заверения, что Викентий Павлович в курсе и наш визит санкционировал по телефону.
      Володя выглядел значительно лучше, хотя мордой сильно смахивал на перезрелый баклажан с одесского Привоза и говорить начал в точности, как Леонид Ильич Брежнев, шепеляво шамкая и заставляя поднапрячь мозги, дабы угадать значение некоторых нечленораздельно исторгнутых звуков.
      Вячик ввел его в курс дела, абсолютно ничего не скрывая. Известие о казни Дракона и расправе на Ваганькове отозвалось в Володиных глазах мстительным одобрением.
      — Вще п'авильно, — с трудом присел он на постели. — Шабаке шабачья шмерть. Жа это нао воотки по шашашке, — показал Володя пальцем на бутылку.
      Мы дружно отметили удачное завершение первого этапа борьбы за независимость и Вячик начал пояснять Володе завтрашнюю раскладку.
      — Завтра я приезжаю сюда и мы вместе звоним на Лубянку. Гебешники примчатся мигом, тут мы о Свиридове все и выложим. Малыша, — ткнул он в мою сторону, — не поминать вообще. Тебя, конечно, начнут о нем расспрашивать, но ты утверждай одно: кто он, откуда, ты не знаешь, познакомились случайно, он согласился поработать у тебя помощником и так далее. Даже врать не надо, потому что все это чистая правда. Об остальном разговаривать с ними буду я и что приплету, это никого не касается. Все будет нормально, — Вячик ободряюще глянул на нас и разлил по стаканам остатки водки. Мы чокнулись и стали с Володей прощаться, поскольку вредная старушка уже с минуту барабанила в двери, давая понять, что время визита истекло.
      День клонился к вечеру, когда вся наша гоп-компания подкатила на вишневой генеральской «Волге» к высокому крыльцу грязно-желтого строения, растянувшегося на полквартала вдоль тихой и пустынной в этот час Матросской Тишины. Верка пустила традиционные слезы и, хлюпая носом, в сотый раз требовала подтвердить, что при первой же возможности я непременно вернусь в Москву. Я, конечно, обещал, но в душе-то сознавал полную несостоятельность своих заверений. Успокаивало меня немного то, что я оставлял ее хотя бы с деньгами, даже план ваганьковской захоронки нарисовал. Она дала слово, что переправит в Минск, моей матушке, всю сумму, но я уговорил ее оставить хоть что-то себе.
      Сашка от прощальных речей воздержался, только крепко пожал мою руку, заставил повторить заученный наизусть номер телефона и ощутимо ткнул под ребро.
      Мы с Вячиком выбрались из машины. Часы показывали семь, так что нас в спецприемнике уже ждали.
      В дежурке сидели двое. Толстый пожилой старшина, тщательно что-то пережевывающий, и Вячиков друг Эдик, невысокий светловолосый крепыш в распахнутой на груди ментовской рубашке с майорскими погонами.
      Эдик критически посмотрел на висящую у меня через плечо огромную спортивную сумку и неожиданно писклявым голосом протянул:
      — Хорош турист. Ты, никак, не в тюрьму, а в круиз вокруг Европы собрался, по профсоюзной путевке?
      Хотя я, по настоянию Вячика, утром не брился, на бродягу мой вид, выходит, не тянул.
      — Что у него там? — показал на сумку Эдик, обратившись к смущенному Вячику.
      — Да так, по мелочи. Сигареты, продукты, сменка белья. Мыло всякое, — Вячик поставил на стол пакет с тремя бутылками водки, — ты же шмонать хорошего человека сильно не станешь?
      — Вообще-то положено, — заинтересованно разглядывая проступавшие сквозь полиэтилен яркие этикетки, встрял старшина, — но твоим друзьям мы доверяем.
      Верка насовала в сумку столько запрещенных вещей, что шмон мне никак не улыбался. Зная об этом, Вячик поспешил перевести разговор на другие рельсы.
      — Давайте-ка лучше спрыснем это дело и скоренько бумаги оформим. Не ровен час, кто нагрянет.
      — Не боись, — пропищал Эдик. — Шеф в отпуске, я исполняющий обязанности, смена проверенная, так что никто не помешает.
      Старшина засуетился, накрывая на стол, а мы приступили к оформлению.
      — Ну вот, завтра у прокурора санкцию получу, а запрос по телетайпу сегодня же в Минск сделаю, — закончив заполнять необходимые бланки, Эдик жестом приказал старшине наливать. Дело представили так, словно я, умаявшись скрываться от правосудия, добровольно сдался в спецприемник, четко рассказав о минских проделках.
      — Дней пять, однако, посидеть придется, — опрокинувши стаканчик, пробасил старшина. — Зато на суде зачтется.
      Вячик предусмотрительно пояснил им, что именно надежда на смягчение приговора заставила меня совершить явку с повинной в Москве, а не дома.
      — Куда бы его определить, чтоб поприличнее, — продолжал рассуждать старшина, — к негру, что ли.
      — К какому еще негру, — встрепенулся я.
      — К обыкновенному, африканскому. Ты как к ним относишься? — развернулся ко мне Эдик.
      — Как любой советский человек, с симпатией и искренним сочувствием. Свободу Анджеле Дэвис, — я засмеялся.
      Все мое общение с представителями негритянской расы сводилось к заурядным аферам. Несколько лет кряду я успешно «динамил» лоховатых чернокожих студентов, предлагавших купить у них дефицитные диски модных рок-групп и модерновые шмотки.
      — Вот и посидишь в шестнадцатой. Там эфиоп припухает, полгода из Москвы на родину выслать не могут. Так его до самолета решили здесь подержать, — пояснил Эдик. — Ну все, давайте-ка, прощайтесь.
      Вячик плеснул на самое донышко двух стаканов водки и один протянул мне.
      — Удачи тебе, малыш. Не грусти, скоро будешь на свободе. В Москву лучше не суйся, — наклонившись к самому моему уху, снизил он голос до шепота, — нечего зря рисковать. А споткнусь, ищи меня на Ваганькове. — Вячик крепко охватил мои плечи и, ткнув лбом в переносье, повернулся к Эдику. — Пора.

      Зима в девяносто первом году навалилась на Москву неожиданно рано. В Минске, накануне вечером, было сравнительно тепло и сухо, а площадь Белорусского вокзала встретила ледяным пронизывающим ветром и колючими снежинками, больно стегавшими по лицу. Упрятав голову в воротник дубленки, я сквозь толпу продирался к стоянке такси, не переставая дивиться, насколько все-таки изменилась столица за долгие девять лет моего отсутствия.
      Высоко в небе, окруженная мрачными снеговыми тучами, сияла огромная неоновая реклама корейской компании «Gold Star», выжившая с крыши надвинутого на площадь серого монолита казалось бы навечно установленный там когда-то транспарант «Слава КПСС». Одиноких прежде продавцов пирожков и мороженого потеснили, а то и вовсе вынудили убраться многочисленные коммерческие киоски, доверху набитые чем угодно: от английских презервативов до китайских пуховиков. Какие-то небритые пожеванные личности шныряли взад-вперед, предлагая пиво, вино, водку, забитые анашой папиросы и еще бог весть что: буквально на каждом шагу шла игра в три листика, такое же, в принципе, обиралово, что и наперстки, только более респектабельно выглядевшее. Ветер неистово гонял по асфальту всевозможный мусор, сбивая его в валы у куч ноздреватого почерневшего снега, который, похоже, никто вывозить не собирался. Но не грязь под ногами и не промозглое серое утро вызывали у меня неприятное ощущение подавленности. Сосредоточенные хмурые лица суетящихся вокруг людей, полное отсутствие улыбок, не улыбок даже, а просто веселых взглядов, доносившийся со всех сторон истеричный мат и визгливые причитания — все это создавало какую-то странную атмосферу всеобщей отрешенности от настоящей жизни, превращая ее в затянувшийся финал далеко неоптимистической трагедии.
      Приткнувшись в хвост небольшой очереди на такси, я задумался, чем заняться первым делом. В моем распоряжении был только один день, вечером следовало улетать в Ижевск по исключительно важному поводу.
      Хотя Вячик уверял, что тюрьма — это ненадолго, судьба рассудила иначе. Почти восемь из девяти, прошедших после ваганьковских событий, лет я провел в местах, как принято говорить, не столь отдаленных. Тогда, в восемьдесят втором, осудили всего на два года, но выскочив вскоре по амнистии на свободу, я вновь начудил, а дальше пошло-поехало…
      Вячик… В минской тюрьме мне разрешили свидание с матерью, она и рассказала. Верка все-таки дозвонилась до нее, приехала в Минск, передала деньги и долго ревела, умоляя маму убедить меня никогда больше не появляться в Москве. Вячика убили в начале сентября, спустя неделю после моего отъезда. Прострелили затылок в его же подъезде, в двух шагах от квартиры. Володя похоронил его на Ваганькове, убийцу не нашли. Других известий за все эти годы я не получал и вот теперь решил наверстать упущенное.
      На улице Вишневского Верка, как пояснила некая, отворившая двери, пожилая дама, давно уже не жила. Вроде бы вышла замуж, обменяла квартиру и растворилась в многомиллионной Москве. Я сунулся в киоск «Мосгорсправки», но, как выяснилось, Егоровых Вер Алексеевн, 1955 года рождения, в столице больше десятка, да, впридачу, она вполне могла перейти на фамилию нового мужа. Так что искать ее было бессмысленно. На Новочеркасском бульваре, где когда-то жил Володя, мордатый кривоногий армянин заявил, что бывшие хозяева года два уже живут в Америке, за квартиру с него содрали недорого и даже иногда присылают из Балтимора поздравительные открытки. Я на всякий случай записал заокеанский Володин адрес и поехал на Пресню.
      В подъезде дома на Пресненском Валу было темно, холодно и сыро. Я постоял на лестничной площадке, мысленно представляя, как неуютно и страшно умирал Вячик в метре от собственной двери, агонизируя на грязной кафельной плитке, вечно заплеванной и забросанной окурками.
      В его квартире тоже жили теперь совсем другие люди. Однако на выходе из подъезда мне повезло. Наудачу обратившись к словоохотливой старушке, медленно ковылявшей вдоль стеночки с двумя пакетами кефира в авоське, я поинтересовался, не помнит ли она Ордивитиных из двадцать второй квартиры. Бабка долго шевелила губами, вспоминая, а потом возбужденным шепотом поведала, что, как же, знала очень хорошо и страшно за них переживала. По ее словам, Вячика действительно застрелили поздним вечером прямо здесь, было много шума и милиции, опрашивали всех соседей, но никто ничего не видел. Татьяна после похорон окончательно ударилась в пьяный загул, быстро спилась и через год умерла в Соловьевской больнице. Ольгу отдали в интернат, но она часто приезжала потом к бабкиной внучке, своей однокласснице. В ее судьбе принял большое участие какой-то старый друг Вячика, кто именно бабка не знала. В конце концов этот друг удочерил Ольгу и увез то ли в Канаду, то ли в Америку.
      Я подумал о Володе, скорее всего так поступить мог только он. Следовало отправиться на Ваганьково, похоже там можно было найти окончательные ответы на все вопросы. Сашкин телефон всплыл из глубины памяти сам по себе, когда я, направляясь к поджидавшей меня машине, миновал телефонную будку. Долгие гудки сменились наконец скрипучим старческим голосом его отставного папаши, который сперва бдительно принялся выяснять мои реквизиты. Пришлось приплести историю о совместной службе в ДШБ и представиться комбатом 109 парашютно-десантного полка 106 дивизии ВДВ, проездом посетившим столицу.
      Генерал тотчас разразился матом, позавидовал моим родителям и заявил, что предавший идеалы и присягу сын, ставший наемником где-то в Югославии, больше его не интересует. Насчет адреса он вполне серьезно порекомендовал справиться в ЦРУ. Плюхнув на рычаг трубку, я поспешил к машине.
      С виду Ваганьково почти не изменилось. Стоянку оккупировали все те же красные экскурсионные «Икарусы», цветочные лотки рядком выстроились у ворот и вели оживленную торговлю гвоздиками, туристы гурьбой устремлялись за гидами по аллеям, прихожане ваганьковской церкви спешили к вот-вот начинающейся обедне. Карканье ворон и мегафонов нежно перебивал плывущий перезвон церковных колоколов.
      Только у могилы Высоцкого, над которой теперь возвышался странный крылато-лошадиный памятник, народу толпилось не в пример меньше прежнего. Зато все наперебой интересовались, где похоронен недавно убиенный Игорь Тальков, и, узнавши дорогу, рысью мчались туда.
      Я нерешительно переминался с ноги на ногу, не зная, с чего начать, когда в ворота осторожно всунулась серебристая БМВ-320 и подкатила к конторе коменданта кладбища. Сочно чмокнула дверца и из машины на свет божий выбрался не кто иной, как рыжий футболист Игорь, слегка обрюзгший, но особо не изменившийся. На мой оклик он сперва отреагировал непонимающим взглядом, но вдруг вспомнил и широко распахнув руки кинулся мне навстречу.
      — Вот это да, — ошарашенно уставясь на мою улыбающуюся рожу, заревел он на все Ваганьково, — нашлась пропажа. А мы тебя давно похоронили, сто раз поминки устраивали.
      — Поговорить бы надо, — с трудом оторвал я его руки. — Пойдем присядем где-нибудь.
      — Пошли в офис, — Игорь решительно сгреб мой рукав, — Я же теперь второе лицо на кладбище. А комендантом Граф у нас нынче.
      В восемьдесят втором Валерка Графенков ковырял на пару с рыжим могилы и ничем выдающимся не выделялся. Хотя нет, причитающуюся ему долю бесхоза продавал в основном профессуре Плехановского института народного хозяйства, и, выходит, не зря.
      Мы прошли в приемную комендатуры, уставленную стильной фирменной мебелью взамен прежнего продавленного дивана и исцарапанного двухтумбового письменного стола. Игорь распахнул передо мной обитую натуральной кожей дверь с золотистой надписью «Мападег» и жестом пригласил в кабинет. Офис коменданта ничем не отличался от кабинета президента правления какого-нибудь коммерческого банка средней руки. Строгий дизайн, со вкусом подобранная обстановка, видеодвойка «Sony» с огромным экраном, радиотелефон с автоответчиком и коммутатором на несколько десятков номеров, а в углу огромный профессиональный компьютер IBM, тускло мерцающий дисплеем.
      — Идем в ногу со временем, — Игорь поставил на стол пузатую бутылку «Камю» и изящные низкие бокалы, — общество с ограниченной ответственностью и неограниченным аппетитом. Все официально, без криминала. Ты-то как, — протянул он мне наполненный бокал, — давай, рассказывай.
      Я коротко поведал о своих передрягах, в подробности не вдаваясь и не слишком заботясь о правдивости, а затем засыпал вопросами Игоря.
      — Да-а, иногда вспоминаю, до сих пор мороз по коже, — потягивая коньяк, погрузился он в ретраспективу событий. — Шороху тогда здесь было изрядно. Твой Володя, большой артист, туману нагнал такого, никто толком разобраться не сумел, что к чему. КГБ день и ночь кладбище переворачивал, тебя искали, Дракона. Ходили слухи, что ты с кем-то на пару двух Драконовых огольцов и Свиридова из Краснопресненского управления избил, потом все заглохло, когда кто-то Володиного друга, мента бывшего, завалил. Со временем тихо стало, Володя после похорон здорово изменился. Даже пить бросил. Жена его увезла сына в Италию, лечить, кажется, да там и осталась. А Вовка с дочкой здесь ошивался, до позапрошлого года. Потом вдруг заявление на стол, бумаги наскоряк оформил и в Штаты смотался. Его Алена туда еще раньше перебралась. И дочку друга своего убитого с собой увез, такие вот дела.
      — А насчет Дракона, что слышно было? Игорь пожал плечами.
      — Как сквозь землю провалился. Команда его распалась, кого посадили, кто тоже исчез. Каюк, кстати, так и не выжил, — Игорь посмотрел мне в глаза, — помер сердешный.
      — А помнишь Драконову подругу?
      — Сонечку? Конечно, кто ж ее не помнит.
      — Когда Дракон исчез, она все в «Казбеке» отиралась. После поймала какого-то Гиви и в Грузию укатила. Я так слыхал, а как оно на самом деле, один Бог ведает. — Игорь покосился на древнюю и, должно быть, ужасно дорогую икону на стене.
      — А где Вячик, ну тот Володин друг лежит? На каком участке? — пересохло отчего-то у меня во рту.
      Игорь прошел в угол и принялся колдовать над компьютером. По экрану дисплея побежали ровные строки какого-то списка, потом возник план участка, испещренный трехзначными цифрами.
      — Иди-ка сюда, — поманил он меня. — Вот видишь, одиннадцатый участок, за Суриковской аллеей, четвертый прострел от угла. Володя там хорошее надгробие установил, легко найдешь. Извини, но проводить не могу, шведы сейчас подъедут. Держи-ка, — извлек он из настенного бара плоскую фляжку водки «Горбачев», — стакан захвати, захочешь ведь помянуть своего Вячика.
      Я попрощался с Игорем, пообещав при случае заглядывать в гости, выйдя за ворота, купил дюжину белых гвоздик и пошел к Вячику.
      Володя действительно постарался. Стела из белого мрамора словно вырастала из зеленого малахитового постамента, доминируя над непрезентабельным серым гранитом окружающих могильных плит. Рельефно выбитый Вячиков профиль уставил невидящий глаз на купол церкви, навечно успокоившись созерцанием отливающего позолотой креста.
      «Вячеслав Сергеевич Ордовитин. 1944–1982». Больше на камне ничего не значилось. Не сумел Володя выразить словами все, о чем бы стоило здесь написать. Я прикинул и с ним согласился, не нужны здесь никакие пошлые эпитафии, а черный юмор не всегда уместен. Хотя Вячик его уважал.
      Расставив цветы поровну в две бронзовые вазы, удачно вмонтированные в постамент, я налил полный стакан водки и залпом, не ощущая вкуса, выпил. Наполнив стакан вновь, поставил его у подножия стелы и повернувшись, пошел прочь. Просто не мог здесь оставаться, боясь, что могу разрыдаться, как дитя. Страшно, не хотелось быть одному и я пристал к небольшой группе туристов, спешащих к могиле Талькова. За колумбарием, на том самом месте, где мы с Сашкой воевали со Свиридовым, царило необычайное оживление. Народ шепотом делился слухами и сплетнями из жизни коварно убиенного певца и композитора, распивал водку и вино, какие-то девочки безутешно рыдали, чуть ли не целуя могильный холмик: все было в точности, как у могилы Высоцкого лет десять назад.
      Поодаль, метрах в пяти, виднелись еще какие-то свежие захоронения и я прошел туда. Здесь лежали трое ребят, погибших во время путча.
      Помню, по телевизору транслировали траурный митинг на их похоронах, выступали Горбачев, Ельцин, вдова академика Сахарова, клялись вечно помнить и все такое. Но теперь эти могилы в цветах не утопали, туристы сразу проносились к Талькову, а президентам, как союзному, так и российскому, видимо, было не до цветов.
      Что ж, эти пацаны, сдуру рванувшие под танки, далеко не первые и, увы, не последние жертвы политических интриг и закулисной борьбы за власть. И они, и лежащий совсем рядом Сашкин друг, погибший в Афганистане, и Вячик, ради дружбы поставивший на кон жизнь, даже Дракон, кости которого надежно укрыты крутым берегом Москва-реки, и еще десятки и сотни тысяч тех, чьи имена можно перечислять бесконечно, иногда добровольно, а чаще вынужденно умирали, защищая интересы, для них лично ничего ценного не представляющие.
      Можно понять профессионала Сашку, рискующего жизнью в горах Хорватии, получающего за это ощутимые суммы в валюте и о моральной стороне дела не заботящегося. Он твердо знает, за что воюет, а те, за кого он воюет, твердо знают, что ему надо за это платить.
      Но наши, привыкшие к халявам, лидеры платить не приучены и норовят, в крайнем случае, отделаться красивыми словами о патриотизме, национальной гордости и грядущей демократии. Вот потому-то и разят наповал прицельно и наугад пущенные пули, вроде той, которую я наивно попытался похоронить, запрятав в оградку могилы генерала Цвигуна.
      Наверное, пока существует человечество, всегда найдутся желающие грести жар чужими руками, способные изобрести тысячи способов, дабы заставить себе подобных заниматься столь неприятным делом.
      Что ж, Бог им судья, да и кто иной сможет за это призвать их к ответу?