– Ты за это поплатишься! – возопил торговец. – А ну, высадите ее, иначе я вытащу ее сам!
– Не посмеешь! – Нарядная дама взяла шелковый зонтик наперевес, как палку, и усмехнулась, слыша, как толпа подбадривает ее противника. Внезапно дама просияла, заметив кого-то. – Вот теперь посмотрим, чья возьмет! – Она откинулась на атласные подушки.
Любопытные зеваки завертели головами, глядя в ту же сторону, куда смотрела дама. Их взгляды привлек направляющийся к экипажу дворянин с пакетом моркови, пышные хвостики которой рассыпались ярко-зеленым плюмажем по модному сюртуку табачного оттенка.
Этому человеку не понадобилось проталкиваться сквозь толпу. Прохожие, с удовольствием наблюдавшие, как неотесанный торговец угрожает двум беззащитным женщинам, мгновенно сообразили, что расстановка сил изменилась, и испарились.
Джентльмен застыл словно пораженный громом, обнаружив посреди толпы собственную коляску, а в ней – хорошо знакомую ему юную леди в модном светлом платье и неизвестную монахиню.
– Ну и ну! Что здесь происходит?
– Эта девка обворовала меня! – заявил торговец, указывая пальцем на Мадлен. – Она украла репу!
– Я хотела заплатить, – подала голос в свою защиту Мадлен.
Несмотря на явное замешательство, дворянин быстро опомнился и перевел взгляд с перепуганной монахини на репу в сточной канаве.
– И опрокинула прилавок? Неудивительно. Подумать только, монашка на Пиккадилли! Явление столь же редкое, как зубы у курицы.
Сунув руку в карман, он выудил монету и швырнул ее торговцу.
– Проваливай, приятель! – И повернулся к даме в экипаже: – Черт побери, Оделия, я же просил не устраивать уличных скандалов!
– Негодяй сам пристал к нам, – надув губки, объяснила дама, – но, похоже, тебе все равно! – Она скрестила руки на пышной груди и отвернулась.
Притворная вспышка женского недовольства достигла цели. Покраснев от досады, молодой джентльмен швырнул в канаву морковный букет и жестом велел лакею открыть дверцу ландо.
– Теперь, сестра, можете идти куда вздумаете, – произнес дворянин, окинув Мадлен насмешливым взглядом.
Оделия тут же вмешалась:
– Ричард, дорогой, я как раз хотела подвезти ее!
С недовольным вздохом джентльмен устроился на сиденье напротив дам и, не оборачиваясь, кивнул кучеру.
Молодая дама расцвела чарующей улыбкой и протянула Мадлен руку.
– Мы еще не успели познакомиться. Меня зовут Оделия.
– А меня – Мадлен, мадемуазель.
– Француженка! – Молодой дворянин не отличался привлекательностью, но в число его достоинств входили явное богатство, крепкое здоровье и большие карие глаза. Он приподнял шляпу. – Я Ричард Болтри, барон Троун. Как поживаете?
–
Bien, merci.
По-моему, жители Лондона очень добры – за исключением лавочника, – улыбнулась Мадлен.
– Ошибаетесь! – отрезал Болтри, лениво играя позолоченными часами-луковицей, украшенными эмалью. – В городе советую вам смотреть в оба. Здесь найдутся мерзавцы, готовые за пару грошей прикончить родную мать.
– Ричард! – укоризненно воскликнула Оделия. – Напрасно ты запугиваешь святую сестру!
– Что ты сказала? – Густые брови барона приподнялись. – Да, верно. Не принимайте мои слова всерьез, сестра. В Англии царит мир и порядок. – Он подмигнул Мадлен. – Повсюду стража. О большем невозможно и мечтать. И все-таки женщине не стоит появляться на улицах одной, без сопровождения. Это не подобает даже монахине.
– Я запомню ваш совет, месье.
– Я не прочь прокатиться по парку, – вдруг заявила Оделия.
Болтри недовольно нахмурился:
– Оделия, тебе же известно, как я отношусь к подобным развлечениям… – Но, взглянув на полуобнаженную грудь собеседницы, на которой платье держалось чудом, барон заранее почувствовал себя побежденным. – Надеюсь, ты не станешь настаивать? – почти грубо осведомился он.
Мадлен переводила взгляд с Оделии на барона. Джентльмен мрачно усмехался, дама нервно теребила холеными пальчиками оборку подушки. Мадлен не сразу поняла, что они затеяли бы ссору, не будь ее рядом.
Чувствуя себя непрошеной гостьей, она пробормотала:
– Если вас не затруднит, не могли бы вы высадить меня и объяснить, как пройти к Уайтхоллу?
Мгновенно утратив весь светский лоск, леди пронзительно свистнула, и кучер осадил лошадей.
– Дьявол! – выругался Болтри, метнув на Мадлен смущенный взгляд. – Прошу прощения, сестра, я забылся. Оделия, что такое?
Оделия ответила спутнику оскорбленным взглядом.
– Оставь нас вдвоем, Ричард. Я намерена прокатиться по парку.
– Одна? Или это только предлог? – Лицо барона побагровело. – Я не потерплю никаких свиданий у меня за спиной!
– Нет, не одна. – Оделия злорадно улыбнулась. – Я возьму с собой сестру Мадлен. – И она ободряюще потрепала Мадлен по руке. – Мне надо побеседовать с ней с глазу на глаз. Это разговор не для мужских ушей.
Смирившись с поражением, Ричард отдал кучеру краткий приказ, и тот подвел лошадей ближе к тротуару.
– Ради тебя я готов на все, дорогая, – недовольно процедил Ричард сквозь зубы и, приподняв шляпу, одарил дам улыбкой. – Стало быть, до вечера?
Глаза Оделии, оттенка зеленого яблока, сверкнули, и она кивнула.
– Ваш муж – на редкость добрый человек, – заметила Мадлен, когда экипаж тронулся с места.
– Он самый лучший мужчина на свете. – Оделия скромно опустила золотистые ресницы. – Только он мне не муж.
Мадлен вспыхнула, осознав свой промах.
– Прошу простить меня, мадемуазель! Но он был так… любезен с вами! Должно быть, вы влюблены в него!
– Да, сестра, в этом вы не ошиблись. – Оделия порывисто пожала Мадлен руку. – Едва увидев вас, я поняла: это знамение небес! Вы представить себе не можете, как я воспрянула духом!
На ее розовых губах расцвела улыбка.
– Я уже была готова расстаться с Ричардом ради… ну, скажем, ради другого. Но вы правы: он любит меня. Он не самый богатый и обаятельный мужчина в Англии, однако он добр и великодушен и при этом всецело предан мне.
– Тогда вам следует выйти за него замуж, – наивно заметила Мадлен.
– Замуж? Но ведь он… – Оделия смущенно хихикнула. – Вы правы, я должна выйти за него. Непременно!
Мадлен не понимала, почему в зеленых глазах новой подруги отразилась боль, пока вдруг не вспомнила оскорбительные слова торговца. Он назвал Оделию Иезавелью, а она промолчала.
– Значит, вы… возлюбленная лорда Болтри?
Лицо Оделии на миг стало совершенно безжизненным.
– Я его любовница. Это оскорбляет вас?
Мадлен покачала головой:
– Ну что вы! Во Франции любовницы нередко занимают почетное место в жизни мужчин. Но я не могу понять одного: как торговец узнал, кто вы такая?
Оделия рассмеялась:
– Он увидел меня одну в экипаже, принадлежащем мужчине, который не приходится мне ни мужем, ни родственником. Этого довольно.
– Неужели все настолько просто? – искренне изумилась Мадлен.
Оделия покачала головой:
– Беда в том, что я несправедлива к Ричарду и слишком редко задумываюсь о том, что скажут люди. Именно поэтому мы с Ричардом так часто ссоримся, особенно в последнее время. Я настаиваю, чтобы он сопровождал меня во время выездов, хотя нам обоим известно: это непозволительно. Я сама навлекаю на нас неприятности.
Пока экипаж катился к Гайд-парку, Оделия успела подробно поведать о том, как они с Ричардом Болтри познакомились в Королевской опере, где Оделия пела в хоре. Ричард долго добивался ее расположения, Оделия тщетно боролась с чувствами. Первое предложение Ричарда она отвергла, зная, что его семью возмутит подобный альянс: Оделия была ирландкой, не имела ни состояния, ни положения в обществе, мало того – принадлежала к католической церкви. Именно она приняла решение стать любовницей барона. С гордостью Оделия рассказала о том, как Ричард купил и обставил для нее небольшой особняк, как она украсила его по вкусу барона, чтобы он чувствовал себя как дома, как смирилась с мыслью, что ему придется подчиниться воле родных и жениться на едва знакомой дальней родственнице, которую он не любил. Мадлен слушала рассказ Оделии, затаив дыхание.
– Я не желаю расставаться с ним. – Оделия залилась краской. – Предстоящий брак Ричарда вызывает у меня безумную ненависть. Но в последнее время он слишком много страдал по моей вине – вот почему я подумывала бросить его. – Она до крови прикусила губу. – Но ведь я люблю его! – сдавленным голосом произнесла она. – Боюсь, в конце концов брошенной окажусь именно я, поскольку не найду в себе силы расстаться с Ричардом. Стало быть, я проиграю!
Рассказчица и слушательница погрузились в молчание.
Мадлен сочувственно выслушала Оделию. Однако скудные познания о мире не позволили ей принять соломоново решение. В монастыре Мадлен уверяли, что мир опасен и коварен. Несмотря на это, она смутно догадывалась о существовании другого мира, в котором любовницы-аристократки некогда считались самыми желанными женщинами Франции.
Она хорошо помнила мадам Селину, бывшую графиню д’Экслижи, временно нашедшую убежище от революции в монастыре Святого Этьена. Мадам Селина привезла с собой целую свиту слуг, роскошную мебель и даже винный погреб. Ее жизнь разительно отличалась от существования монахинь. Избалованная, холеная и праздная аристократка, мадам Селина не утратила красоту и вызывала вполне понятную зависть. О ней осуждающе перешептывались те, кто знал ее за стенами монастыря. Говорили, будто у нее перебывали десятки любовников, в том числе и сам Людовик XVI.
Мадам Селина принесла в обитель запахи и звуки грешного мира. Стоя за спиной аббатисы, она пародировала ее гримасы, сразу поняв, что настоятельница не упускает случая лишить паству маленьких радостей жизни, упрекнуть ее за каждый миг счастья и связать даже любовь с самопожертвованием и страданием.
«Любовь – величайшее из чувств, которые способна познать женщина, – часто повторяла мадам Селина. – Она подобна дурману. Стоит раз вкусить его, и остановиться уже невозможно».
При этом воспоминании Мадлен охватило чувство, мало чем отличающееся от острых мук голода. Но между ними имелась существенная разница: первое из вожделений было давно знакомым, сладким и опасным, и по сравнению с ним голод казался пустяком. Мадлен вожделела мирской жизни. Именно по этой причине она покинула монастырь.
– Несомненно, вы осуждаете меня, – после краткой паузы сказала Оделия.
– Нет. – Мадлен увидела новую знакомую совсем в ином свете. – По-моему, вы избрали самый трудный путь, мадемуазель. Но вы же любите этого мужчину, верно? Любовь причиняет вам боль, но ошибиться в том, что ваши чувства – любовь, невозможно.
Оделия окинула Мадлен взглядом неподдельного удивления.
– Вы не похожи на невесту Христову.
Мадлен придвинулась к ней и прошептала:
– Открою вам тайну: я не монахиня, я только училась в монастыре.
Рассмеявшись, Оделия откинулась на спинку сиденья.
– Мне бы не хотелось лишаться вашей дружбы, Мадлен. Вы долго пробудете в Лондоне?
– Да. Я приехала в гости к матери.
Оделия перевела взгляд на запачканную и мокрую одежду Мадлен.
– Ваша матушка придет в ужас, если вы явитесь к ней в таком виде. – Помедлив, она предложила: – Мы можем заехать ко мне, и моя горничная почистит вашу одежду. По крайней мере я сумею хоть чем-то отплатить вам за приятную беседу.
Мадлен смущенно оглядела собственное монашеское облачение. От усталости у нее слипались глаза. Встретиться с матерью часом раньше или позже – какая разница?
– Похоже, у меня нет выбора.
Оделия сверкнула ослепительной улыбкой:
– Вот именно! И за это я обещаю вам чудесное чаепитие с сандвичами и пирожными.
Мадлен поудобнее устроилась на подушках, размышляя о том, какие таинственные повороты совершает жизнь. Благодаря тому что ее обвинили в воровстве, она обзавелась первой подругой в Лондоне.
Глава 3
СКАЧКА СРЕДИ ХОЛМОВ
– Скачи, мой лихой жеребец! О, ты меня убьешь! Я умираю! Умираю!
Пока мы с моей воодушевленной спутницей приближали сладкий миг слаженными движениями соединенных тел, я нежно ласкал ее налитые груди – этот прием зачастую помогает усилить пыл женщин, привыкших к самым интимным ласкам, – и мчался верхом на ней к естественному удовлетворению наших желаний.
Прием сработал, ибо, достигнув наивысшей точки блаженства, она выкрикнула:
– Милорд, вы пронзите меня насквозь своим могучим копьем!
По прошествии некоторого времени, отстранившись от ее совершенной в своей пышности фигуры, я улегся на спину, расслабив тело, влажное от эликсира взаимного наслаждения.
Спустя несколько минут наши сердца забились ровнее. Я сделал несколько записей, воспользовавшись ее восхитительными округлостями в качестве импровизированного письменного стола.
Несмотря на усталость, служение науке требовало, чтобы я подробно запечатлел события минут беспамятства. Я отметил, как вспыхнуло ее лицо, как исказился рот в стонах страсти. Приподнимаясь, я обратил внимание на то, как яркий румянец преобразил ее бледную грудь в розовые холмы, увенчанные тугими рубиновыми бутонами.
Все эти признаки характерны для любой женщины, обладающей страстной натурой, будь она горничной или герцогиней. Голос, слова, движения, вздохи, стоны и женственный сок любви могут быть обманчивы. Но набухшие соски и «румянец любви» – неопровержимые свидетельства женского возбуждения.
Прилежно водя пером во славу науки, я припомнил совет моей бывшей возлюбленной почаще награждать женщин мимолетными ласками губ или рук. Наставница пояснила, что этот способ неведом мужчинам, за исключением нескольких законченных повес или чувственных натур. А жаль, ведь подобные ласки способны распалить партнера и привести к самым удивительным последствиям. Умному достаточно!
Когда я отложил перо, леди Икс повернулась ко мне лицом, выставляя напоказ роскошное тело, и спросила:
– Я сумела доставить вам удовольствие, милорд?
– Разумеется, cara mia, – любезно отозвался я, радуясь возможности высказать вслух истину. Столь пылкого участия в моих экспериментах еще никто не принимал. Однако в ту минуту чрезмерная откровенность была неуместна. – Я восхищен!
Она мило улыбнулась и дотронулась пухлыми губками до моего подбородка, черные кудри каскадом обрушились на мою нагую грудь.
– Слухи верны: вы и вправду великолепны. – Протянув дерзкий пальчик, она коснулась моих чресел. – Скажите, неужели ваша выносливость не уступает вашей красоте?
Со смелостью куртизанки она принялась поглаживать предмет своих желаний и вскоре привела его в любезное ей состояние. Но на этом она не успокоилась. Убедившись в твердости моего копья, она склонила кудрявую голову и без смущения обхватила его губками.
Когда страсть была готова взорвать меня изнутри, она приподнялась на локте и посмотрела мне в глаза.
– Пожалуй, милорд, вашему жеребцу можно найти и другое применение. Не хотите ли вновь устроить скачку по моим холмам?
Улыбаясь с уверенностью истинной обольстительницы, она заключила меня в чувственные и продолжительные объятия.
Утехам мы предавались до рассвета, пока первые розоватые лучи не оживили лиловый бархат небес. Час спустя я улегся в свою постель – обессиленный, но удовлетворенный.
Достопочтенный Питер Элиотт, младший брат виконта Пристли, отложил жадно прочитанную рукопись.
– Браво! Великолепное развлечение, д’Арси!
Вытащив тонкий льняной платок из-за кружевной манжеты, он вытер лоснящееся от пота лицо. Несмотря на то что ужин проходил в отдельном кабинете «Уайтса»,
Питер чувствовал себя так, словно за ним пристально наблюдало десятка два глаз.
Конечно, во всем виновата непристойная рукопись. Недвусмысленные намеки не на шутку распалили его.
– Черт! – пробормотал он сквозь зубы. – Скабрезная история. – Он украдкой бросил взгляд на лежащие перед ним страницы. – «Скачка среди холмов», подумать только! Скажите, д’Арси, это выражение вы и вправду услышали из уст той дамы?
– Да, но слегка облагородил его. – Насмешливо поблескивая бирюзовыми глазами, Себастьян д’Арси, маркиз Брекон, чувствовал себя совершенно непринужденно, вертя в длинных пальцах послеобеденный бокал кларета. – Признаюсь, поскольку и я участвовал в эксперименте, мне было нелегко сохранить ясность мыслей.
– Еще бы! – Элиотт расхохотался, пытаясь скрыть неловкость. Он был едва знаком с д’Арси и не понимал, почему маркиз предпочел показать рукопись именно ему. Элиотт вращался в другом кругу. – Польщен, весьма польщен, – непрестанно бормотал он, слегка захмелев.
Себастьян пил весь вечер не переставая, но неумеренные возлияния никак не сказывались на его внешности. Он был обаятелен и невозмутим. Синие глаза с зеленоватым отливом с нескрываемой насмешкой взирали на мир, который Себастьян не принимал всерьез. Мягкие темные кудри, падающие на высокий лоб, придавали ему вид юноши, заставляя забыть о богатом и зачастую суровом жизненном опыте двадцати восьми лет. Судя по костюму изысканного покроя, сочетающему бархатный сюртук цвета кларета с вышитым золотой нитью голубым жилетом, несведущий человек мог бы принять его за иностранца. А близкий друг в очередной раз убедился бы, что Себастьян д’Арси – редкостный сибарит и законченный дилетант.
С трудом подавляя возбуждение, Элиотт с надеждой взглянул на собеседника:
– Полагаю, вы не желаете предать огласке имя этой дамы?
– Увы, да. – Себастьян сверкнул обезоруживающей улыбкой. – Во всяком случае, ее имя для вас бесполезно, если вы не собираетесь в Италию. Она неаполитанка.
Элиотт пожал плечами, сдерживая разочарование. Сомнительные дневники притягивали его взгляд, особенно те записи, что были сделаны во Франции. Еще ни разу Элиотт не бывал в обществе автора столь вольного труда. Странно, но он чувствовал себя так, словно не д’Арси, а он сам запечатлел на бумаге все эти пикантные подробности.
– А теперь расскажите мне, что здесь новенького. – Себастьян с легкостью сменил тему беседы. – Я отстал от жизни на два года.
– Я не прочь прочесть еще несколько страниц, – заметил Элиотт.
Себастьян перевел взгляд на собственноручные записи, и на его губах заиграла ироническая улыбка.
– Вам придется удовлетвориться тем, что вы уже видели. Я оказал вам честь, избрав в доверенные лица и поделившись результатами своих научных исследований задолго до их опубликования.
Элиотт опешил:
– Научных исследований? Вы шутите?
Себастьян невесело усмехнулся:
– Вы правы, эпистолярный стиль придает этой рукописи слишком… игривый характер, однако это не записная книжка повесы. Это часть серьезной научной работы. Неужели вы не заметили, какое внимание я уделял, казалось бы, незначительным подробностям этого свидания? Я составил целый перечень признаков женского возбуждения!
– Да, да. – Собственное возбуждение заставило Элиотта усомниться в том, что лишь научное рвение подогревало пыл д’Арси в амурных забавах.
Отец Себастьяна прославился своими бессчетными похождениями. Все знали, что покойный маркиз почил во цвете лет от раны, оставленной рапирой разъяренного мужа-рогоносца. Многие считали, что Себастьян – совсем другого поля ягода, но не тут-то было.
Слухи о дуэли д’Арси с Лэнгли, второй в списке Себастьяна, дошли до Элиотта два года назад. Эти слухи так быстро обросли живописными подробностями, что никто не мог притязать на знание истины. Лэнгли навсегда покинул Лондон, д’Арси отправился за границу. Догадывались, что дуэль кончилась неудачно: честь обоих соперников пострадала.
Но теперь Элиотт задумался о том, не были ли слухи чудовищно преувеличены. Одного ленивого взгляда д’Арси вполне хватало, чтобы отбросить всякие сомнения и прийти к заключению: вряд ли на обе дуэли его толкнула необузданная страсть.
Именно это и разжигало любопытство. Поговаривали, что д’Арси дрался не из-за женщин, а ради женщин, защищая их честь. Пряный привкус известности помог ему стать предметом женского обожания, составив достойную конкуренцию самому принцу. Сестра д’Арси называла его «рыцарем без страха и упрека».
Элиотт вновь устремил взгляд на страницы рукописи. В тайны отношений с прекрасным полом он был посвящен в возрасте семнадцати лет. С тех пор прошло одиннадцать лет, но ему ни разу не удалось заставить женщину кричать: «Скачи, мой лихой жеребец!» – не говоря уже о страстных возгласах: «О, ты меня убьешь! Я умираю! Умираю! Ты пронзишь меня насквозь своим могучим копьем!»
Себастьян с неподдельным интересом наблюдал за Элиоттом. Ведь он показал ему свою рукопись, чтобы выяснить, какова будет реакция читателя. Элиотт не обманул его ожидания. Очевидно, натура мужчин такова, что они не в силах узнавать о чужих амурных победах, не испытывая возбуждения и зависти.
– Насколько я понимаю, вы осуждаете меня, – бесстрастно произнес Себастьян.
Элиотт выпятил нижнюю губу:
– Дело не в этом. Не понимаю, зачем вам это понадобилось? Впрочем, любой мужчина не чужд похвальбы.
– Это не похвальба. – Идеально очерченные дуги бровей Себастьяна недовольно приподнялись. – Это научный эксперимент, имеющий определенную цель.
Элиотт фыркнул:
– Позвольте узнать, какую?
– Приумножить познания человека. – Впервые за все время разговора на лице Себастьяна отразилось воодушевление. – Мы наблюдаем за птицами в воздухе, за светилами в небесах, но миримся с вопиющим невежеством в отношении натуры себе подобных. Это непростительно!
Такое Элиотту и в голову не приходило. Но это не помешало ему высказать свое мнение:
– Чем же вам помешало невежество? Пролейте бесполезный свет науки на интимную сторону жизни, и она исчезнет! – Это сравнение вызвало у него недвусмысленную усмешку. – Свет для нее вреден! Неужели не понятно?
Себастьян понял, что имеет в виду собеседник.
– А разве нам удалось бы вывести быстроногих рысаков, тучный скот, дающий больше мяса и шерсти, если бы мы не задумывались об интимных отношениях животных? Хороший фермер пристально следит за тем, как спаривается его скот. Безупречная родословная прибавляет цену еще не родившемуся жеребенку. Подумайте, каким мог бы стать человеческий род, если бы мы уделяли хотя бы половину этого внимания чистоте породы, заключая браки! В этом отношении лондонские будуары ничем не отличаются от конюшен Таттерсолла.
Элиотт поперхнулся бренди, обрызгав свою и без того запачканную одежду.
– Будь мужчины и женщины поразборчивее, – продолжал Себастьян, – мир вскоре заполонили бы здоровые и красивые люди. К примеру, невысокому и коренастому мужчине следовало бы жениться на высокой и стройной даме, чтобы произвести на свет рослое и крепкое потомство.
Он помедлил, постукивая пальцами по ножке бокала.
– Впрочем, от таких родителей могли бы родиться либо низкорослые и тощие дети, либо плечистые великаны. Все эти сложности требуют подробнейшего изучения.
– Значит, это и есть единственная цель ваших скабрезных историй – вывести новую породу людей?
Себастьян подавил вздох разочарования: Элиотт не понял даже простейших доводов.
– Мой труд позволил мне сформулировать несколько гипотез. Одна из них заключается в том, что для страстной и умной женщины приемлема лишь одна роль – роль любовницы.
Элиотт замер:
– Любовницы?!
– Само собой. Согласитесь, даже лучшие мужья обращаются с супругами как с несмышлеными детьми. Мужья распоряжаются состоянием жен, указывают, как им жить, где бывать, с кем поддерживать дружбу. Даже если муж развратник, пьяница или олух, женщине остается лишь терпеть его.
С другой стороны, любовница живет своим умом. Именно она выбирает, с кем делить жизнь и ложе. Если покровитель не устраивает ее, она имеет полное право искать лучшей участи. А разве жена может избавиться от мужа-мерзавца?
– Может, вы и правы, – отозвался Элиотт, – но куртизанки беззащитны перед обществом, а об их репутации не стоит и говорить.
В глубине глаз Себастьяна вспыхнул опасный огонек. Элиотт предположил, что он был вызван воспоминаниями об убитой любовнице, и поспешно пересмотрел свое мнение о характере д’Арси.
– Женщины страдают, считая себя беспомощными существами. Да, любовница имеет все преимущества перед своей замужней сестрой, сумев добиться независимости и заводя романы, подобно мужчине. Запятнанная репутация – ничтожная плата за такую свободу.
– Вы полагаете? – Элиотт заговорил тоном священника, убеждающего еретика. – Значит, каждая леди должна учиться быть не женой, а распутницей?
Себастьян тонко улыбнулся:
– Пожалуй, таким образом можно достигнуть равенства полов. При этом…
– Мы обрели бы еще одно развлечение! – перебил Элиотт, чувствовавший себя увереннее на этой почве. – Черт возьми, началась бы настоящая охота! Подумать только: что, если губы или грудь женщины, принадлежащей другому, окажутся нежнее и аппетитнее?
Себастьян расплылся в улыбке:
– Значит, вы не стали бы возражать, если бы я одарил вниманием вашу Флору?
Элиотт метнул краткий взгляд пониже талии д’Арси, подозревая, что полы сюртука скрывают щедро одаренные чресла. Защищая свою собственность, он заметил:
– Если женщины обретут равноправие, вы уничтожите законные преимущества мужчин. Женщины должны знать свое место, иначе зачем мы им сдались?
– Потребность в равенстве не исключает желание, – туманно ответил Себастьян. – Я был бы рад обществу женщины, с которой мог бы беседовать, как с вами, которая знала бы, когда следует вставить замечание, а когда промолчать, сумела бы расценить мои настроения и предвидеть мои желания ради нашего общего блага.
– Ну, такое сокровище еще не родилось на свет!
– Пожалуй, да, – со всей серьезностью подтвердил Себастьян. – Значит, его следует сотворить.
Зависть ужалила Элиотта в самое сердце, вспыхнувшее горячим пламенем при виде бесспорного превосходства д’Арси.
– Ставлю пять тысяч фунтов, что вам не удастся создать совершенную куртизанку.
– Я не приму пари, Элиотт. Это всего лишь теория.
Элиотт усмехнулся:
– Что я слышу? Неужели вы не верите в истинность собственной научной гипо… гепо…
– Гипотезы, – подсказал д’Арси. – Вовсе нет. – Неожиданно он загорелся идеей. – Теоретически возможно все. Давайте оговорим условия. – Д’Арси начал перечислять, загибая пальцы: – Эта женщина должна быть молодой, еще не познавшей тяготы жизни. Само собой, привлекательной. Девственной, но не сторонящейся мужчин. Она должна обладать пытливым умом и уметь писать и читать. Что касается ее нрава, она должна обладать чертами настоящей леди, отвагой львицы, практичностью мужчины и чувственностью блудницы. – Он негромко рассмеялся. – Ну, где вы посоветуете мне искать эту особу?
– Несомненно, она еще не родилась, – хмуро пробормотал Элиотт, в глубине души надеясь, что, если столь незаурядная женщина и существует в природе, Себастьяну д’Арси не видать ее как своих ушей.
* * *
Себастьян без опасений бродил по кишащим отпетыми преступниками улицам Лондона. Маленький кинжал, спрятанный под бархатным сюртуком, наносил удары редко, но без промахов.
После ужина в обществе Элиотта он провел некоторое время за игорным столом, затем вышел прогуляться, но едва очутился на этой узкой улочке, как его охватило знакомое беспокойство.
Тошнотворный запах подгоревшей капусты из окон одного дома заставил его поморщиться. Мышиный писк действовал Себастьяну на нервы, призрачная завеса тумана раздражала чувствительную кожу. Во тьме безлунной ночи он едва различал торопливо шмыгающие по улице человеческие фигуры.
С детства Себастьяна время от времени одолевали вспышки повышенной восприимчивости, «мыслительные штормы», как он называл их. Предвестником их служило невероятное обострение зрения, слуха, обоняния – всех чувств. Некогда подобное состояние пугало Себастьяна, и он предпочитал переждать его, спрятавшись в укромном уголке. Опасаясь, что поведение сына свидетельствует о душевной болезни или слабости, отец Себастьяна избивал его, чтобы отучить от подобных выходок, но испытанный способ не действовал. Во время приступов необыкновенная ясность мысли словно зачаровывала Себастьяна. С возрастом он научился управлять ими в своих целях. Иногда приступы приводили к ослепительному прозрению, в других случаях на Себастьяна нисходило состояние покоя, он будто погружался в транс.
Сегодня его мучило множество вопросов, вертящихся в голове. К примеру, он вспомнил о шифрованных депешах из штаба конногвардейского полка, полученных сегодня утром, по прибытии в Лондон. Их содержание было настолько тревожным, что, стань оно достоянием гласности, население всего южного побережья Англии охватила бы паника.
Французский флот, еще недавно рассеянный в Карибском море, в Атлантическом и Индийском океанах, собрался в гаванях Бреста, Рошфора, Лорьяна и Тулона, спешно поправляя такелаж. Шпионы докладывали, что более ста пятидесяти тысяч человек и десять тысяч лошадей собраны на французском берегу Ла-Манша, от Булони до Остенде. Вторжение в Англию казалось неизбежным.
Но вопросы национальной безопасности почему-то отступили в голове Себастьяна на второй план. Пока он бродил по туманным улицам, прежде всего его занимало пари, заключенное с Элиоттом.
В представлении Себастьяна истинным преступлением против женщин являлись законы, объявляющие брак институтом, в котором власть принадлежала исключительно мужчинам, а женщины были обязаны терпеть их тиранию и служить им. Этот горький, но полезный урок Себастьян усвоил по милости отца.
Ненасытный самец, обладатель взрывного, нетерпимого и жестокого нрава, Симон д’Арси содержал трех любовниц, в то время как его семья голодала и ходила в обносках. Когда здоровье его жены пошатнулось, Симон поселил под крышей своего дома блудницу. Потрясение и стыд свели мать Себастьяна в могилу.
В душе Себастьяна закипал давний гнев. Годы отцовской тирании оставили отчетливый отпечаток. Несмотря на все усилия вести размеренную и мирную жизнь, Себастьян ни на секунду не забывал, что в черном списке его грехов уже значится одна погибшая любовница.
