Порт Фалмут, Англия
       21 августа 1803 года
 
      Маркиза де Маркони окинула мечтательным взором свое разгоряченное нагое тело и неотразимое мужское лицо в обрамлении пышных бедер. Мужчина ответил ей дерзким взглядом, его ясные синие глаза херувима лукаво прищурились в дьявольской усмешке.
      Гибким движением он высвободился из объятий длинных ног маркизы и грациозно улегся на бок рядом с ней. Маркиза легко коснулась удлиненных ямочек на мужских щеках, провела пальцем по полной изогнутой нижней губе, лоснящейся от влаги. Предмет ее ласки был обладателем опытных, умелых губ и языка, в равной степени искушенных в беседах на полудюжине наречий и в безмолвных, сладких излияниях страсти. Его шелковистые рыжевато-каштановые волосы прихотливой волной ниспадали до бровей, прикрывая широкий умный лоб.
      –  Dolcemento, mio cicisbeo, – промурлыкала маркиза, когда он склонился к ее соску. – Ты так прекрасен, что тебе следовало бы родиться женщиной, – заметила она, поглаживая его обнаженное плечо.
      Рассмеявшись, он пригвоздил маркизу к постели тяжестью своего тела.
      – Но в таком случае я был бы не в силах оказывать вам подобные услуги. – Он поудобнее улегся между ее бедер. – Вы позволите, маркиза?
      Спустя некоторое время, убедившись, что окружающий мир вновь стал прежним, маркиза, доведенная пылким любовником до блаженного изнеможения, сладострастно улыбнулась:
      – Свою правоту ты доказываешь с безупречной убедительностью, caro.
      Ее любовник приподнял голову и усмехнулся:
      – Я знал, что мои доказательства придутся вам по вкусу.
      – Скверный мальчишка! – Маркиза игриво провела ладонью по его влажной щеке и ущипнула ее. Еще никто не дарил ей такого наслаждения, как этот юноша-англичанин. Впрочем, несмотря на юные годы, он был истинным мужчиной, неутомимым и изобретательным в поиске новых способов доставить женщине удовольствие.
      Несмотря на то что маркиза была на восемь лет старше своего любовника, рядом с ним она чувствовала себя юной впечатлительной девственницей. Его прикосновения вызывали у нее бурные стоны. Когда он предавался с ней любви, маркизе хотелось умереть, чтобы тяжесть его тела стала последним воспоминанием, унесенным ею в могилу. Верность такого любовника она была готова купить любой ценой. Но, зная, что темпераментом он не уступает ее отдаленным родственникам Борджиа, известным своими амурными похождениями, маркиза понимала: подобная сделка немыслима.
      Она не стала удерживать любовника, когда тот выскользнул из ее объятий. Прищурившись, она пристально наблюдала, как он одевается, пожирала взглядом безупречную симметрию форм его неутомимого тела.
      – К чему расставаться? – недовольно вопросила маркиза, приподнимаясь на локте. – Я хочу… нет, приказываю тебе остаться!
      Юноша ответил ей сожалеющим взглядом; после секундного колебания отложил жилет и подошел к постели.
      –  Cara, еще несколько недель назад вы знали, что эта ночь наступит. – Присев на край постели, юноша взял маркизу за руки. – Мы добрались до Англии, пришла пора расстаться.
      Маркиза в отчаянии обхватила его голову обеими руками и прижала к благоуханным холмам своей пышной груди.
      – Тебе вовсе незачем высаживаться на берег – ни сегодня, ни впредь. – Она запечатлела поцелуй на блестящих кудрях любовника. – Мы можем поплыть дальше, через Гибралтарский пролив, к острову Менорка. Там, на моей вилле, мы будем проводить дни как нам заблагорассудится. – Она поцеловала юношу в лоб, с недовольством отмечая, каким сухим и прохладным он стал. – Там тебе не понадобится никакая одежда.
      Юноша ответил ей лукавой усмешкой.
      – Через три дня я буду похож на отварного омара! Однако твое предложение не лишено заманчивости. Пожалуй, в другой раз…
      – Когда же, caro?Когда? Что влечет тебя в Англию? – Забывшись, маркиза ревниво выпалила: – Другая женщина?
      Ее любовник провел ладонью по вздрогнувшей округлости живота маркизы и опустился чуть ниже.
      – Разве на свете есть женщина, способная разлучить нас с вами, cara?
      – Тогда в чем же дело? – Маркиза недовольно надула малиновые губки, обиженным жестом вскинув темноволосую голову. – Что может быть важнее… Ах, негодяй! – задохнулась она, почувствовав прикосновение большого пальца к самому чувствительному местечку.
      – Долг, cara.Долг зовет меня домой.
      – Ты играешь… не по правилам!
      – Вот именно, маркиза, – подтвердил он, опрокидывая ее на постель. – Еще один глоток блаженства – и, увы, придется вас покинуть!
      Маркиза упала на шелковые подушки, широко раскинув руки и раздвигая ноги под натиском его настойчивой ладони.
      – Имей в виду… о-о!.. я не сразу прощу тебя…
      – Знаю, – пробормотал ее любовник, сжимая губами твердую бусинку соска. – Знаю.
      Спустя мгновение маркиза ахнула, почувствовав, как юноша мощным движением ворвался в нее. Прежде он погружался в ее лоно постепенно, с намеренной медлительностью повелителя, требующего от рабыни беспрекословного повиновения. На сей раз он не дал ей шанса ни перевести дух, ни подстроиться к ритму его ударов. Прежде чем маркиза успела опомниться, любовник вознес ее на вершину блаженства. С губ маркизы невольно сорвалась вереница итальянских восклицаний и ласковых словечек.
      – Надеюсь, в твоей книге о любви мне будет отведено почетное место, caro,– игриво заметила она, когда юноша отстранился.
      – Вы будете воспеты в каждой строке, строфе и главе, пленительное создание! – заверил ее любовник с теплыми нотками в голосе, которые убедили бы любую другую женщину.
      – Неплохо сказано, – маркиза томно потрепала его по щеке, – даже если ты солгал. Пообещай же, что когда-нибудь ты вернешься в Неаполь, ко мне!
      Прежде чем юноша открыл рот, маркиза де Маркони прочла истину в его выразительных глазах и, не давая ему кривить душой, быстро прижала ладонь к его губам.
      –  Benissimo. И все-таки я хотела бы…
      Маркиза осеклась, не желая унижаться, уподобляясь отвергнутой любовнице. Знатная неаполитанка привыкла к привилегиям титулов и состояний. Будучи замужем за немощным старцем, который был настолько опьянен ею, что исполнял любые прихоти, маркиза привыкла видеть вокруг повиновение и раболепие. Но над своим любовником она была не властна – даже в те мгновения, когда он послушно наслаждался чувственными ласками ее пальцев и язычка. Он так и не стал для маркизы открытой книгой, и она сомневалась, что эту книгу суждено прочесть до конца кому-нибудь другому. Именно по этой причине ей предстояло навсегда полюбить и возненавидеть Себастьяна д’Арси.
      Наблюдая, как он одевается, маркиза лениво улыбнулась. Ей несказанно повезло: целый месяц Себастьян делил с ней ложе. Маркизе не оставалось ничего другого, кроме как отпустить его – принести в жертву богам и богиням любви.
 
       Побережье Франции
       21 августа 1803 года
 
      В ту же ночь в четырехстах милях к востоку английский фрегат под командованием капитана Райта проскользнул сквозь британскую блокаду, улизнул от французского берегового патруля и приблизился к отвесным утесам Нормандии близ Бивилля.
      Вскоре после полуночи восемь французов, возглавляемых Жоржем Кадудалем, вожаком шуанов, объявленных вне закона сторонников Бурбонов, ждали сигнала, стоя на неосвещенной палубе корабля. С утесов подали сигнал, на который был тут же дан ответ. Пока отряд Кадудаля карабкался по веревкам, спущенным со скал местными жителями, его предводитель продолжал обдумывать свой единственный заветный план. Снабженный миллионом франков на организацию восстания, Кадудаль явился во Францию, чтобы похитить Наполеона и в случае сопротивления убить его.

       Лондон
       28 августа 1803 года
 
      Анриетта и Жюстина Фокан, изысканно разодетые в шелк и кружева, в подавленном расположении духа ожидали поклонников в гостиной, а те все не шли. Принадлежащий сестрам маленький кирпичный дом на Куин-Энн-гейт, граничащей с Сент-Джеймсским парком, был окружен большим, обнесенным стеной садом и располагался в вершине треугольника, образованного Букингемским дворцом, Уайтхоллом и зданием Парламента. Несмотря на еще респектабельный вид, элегантные особняки, находящиеся по соседству, быстро старели, подобно их обитателям.
      Сестры-француженки, эмигрантки, двенадцать лет назад спасшиеся бегством от революции, прекрасно понимали, что жизнь проходит мимо дверей их скромного жилища. Изгоями общества в возрасте сорока и сорока трех лет они оказались вовсе не потому, что утратили красоту или стали слабы здоровьем, – совсем напротив! По-прежнему сохранившие ту неопределенную привлекательность, которой редкие счастливицы щеголяют до глубокой старости, сестры Фокан стали жертвами самой отвратительной немощи, какая только может постичь женщин, обладающих экстравагантным вкусом: они остались без средств к существованию.
      Поднявшись, Анриетта принялась расхаживать по комнате. Ее корсет на китовом усе, реликвия ушедшего десятилетия, крепко охватывал ничуть не пополневшую с годами осиную талию.
      – Будь у нас экипаж, форейтор и грум, мы могли бы отправиться в оперу! – простонала она, обращаясь к себе и к Жюстине.
      Она сделала трагическую паузу, возведя к небу серые глаза, которые сверкали, как сверкал жемчуг на ее изящной шее. Двадцать пять лет назад герцог монаршьих кровей заказал личному ювелиру короля жемчужное ожерелье для Анриетты, молодой трагической актрисы, подающей самые большие надежды со времен Клерон. Каждая жемчужина в ожерелье точно соответствовала размеру и редкостному дымчатому оттенку глаз Анриетты. Теперь в этих глазах отражалась не просто боль уязвленного самолюбия, но и муки души стареющей красавицы.
      – Как мог лорд Джеффрис променять меня на какую-то бледную дурнушку? Неужели я просила слишком многого? Ведь я хотела иметь только свой дом и экипаж!
      – Ты просила не больше, чем полагалось тебе по праву, – отозвалась Жюстина. Любовник Анриетты полгода назад бросил ее ради молоденькой пассии – никакими утешениями и сочувствием нельзя было загладить такое оскорбление.
      – Подумать только, на какое ничтожество меня променяли! – воскликнула Анриетта и пожала плечами. – Ох уж эти мне англичане! Господь создал их только для англичанок, бездушных и безжизненных!
      Жюстина благоразумно оставила свое мнение при себе. Она подозревала, что именно артистическая натура Анриетты отпугнула виконта. Анриетта не упускала случая сыграть главную роль в мелодраме жизни собственной постановки. Но пристрастие француженки к драмам не встретило понимания в Англии. Англичане неизменно смущались, столкнувшись с пламенной страстью со стороны женщины. Когда же Англия вновь ввязалась в войну с Францией, любовницы-француженки окончательно вышли из моды.
      – Так что же нам делать?
      – Отдать дьяволу его долю, – ответила Анриетта.
      Внезапно в голове Жюстины промелькнула леденящая душу мысль.
      – Не хочешь ли ты сказать, что одной из нас следует уступить месье де Вальми?
      – Ни за что! Уж лучше долговая тюрьма! – убежденно выпалила Анриетта.
      В обмен на все деньги сестер и половину их драгоценностей загадочный месье де Вальми помог им покинуть залитый кровью Париж в 1791 году. В то время его помощь сестры сочли манной небесной. Но оказавшись в Лондоне, они узнали, что в обществе эмигрантов о месье де Вальми упоминают лишь испуганным шепотом. Поговаривали, будто он принадлежал к числу молодых радикалов, порвавших со своими аристократическими семействами, чтобы присоединиться к санкюлотам в первые дни революции. Когда же революция превратилась в кровавую бойню, де Вальми начал вести двойную игру: за щедрую мзду тайком помогал аристократам бежать из страны, а чтобы завоевать признание республики, продавал других аристократов черни. Шептались, будто ни то ни другое занятие не имеет для де Вальми ни малейшего значения. Когда фортуна изменила революции и мятежники принялись уничтожать друг друга, де Вальми прибыл в Англию. Доказать справедливость слухов о нем было невозможно, а те, кто мог это сделать, не осмеливались и пикнуть. Де Вальми слыл опасным хищником. Казалось, он знает наперечет все чужие тайны, в том числе и тайны сестер Фокан.
      Миссис Селдон, костлявая престарелая экономка в перепачканном переднике и уныло обвисшем чепце, вошла в гостиную и с бесцеремонным стуком опустила на стол поднос. Китайский фарфор жалобно зазвенел.
      Сестры обратили на экономку не больше внимания, чем на свист ветра в дымоходе. Они принадлежали к миру, где к слугам относились как к мебели: без них не обойтись, но когда необходимость в них отпадала, их равнодушно игнорировали.
      Когда экономка ушла, Жюстина прижала ко лбу носовой платок, распространяющий аромат лилий. Жертва частых мигреней, она давно жаждала хинных пилюль с имбирем, которые принимала в качестве старого, испытанного средства от своего недуга. Она не сразу заметила, что Анриетта наливает в чашку янтарную жидкость.
      – Опять чай? Ведь кухарке известно, что я терпеть не могу эти помои! Почему к ужину больше не подают вина?
      – У нас остался только чай, – возразила Анриетта. – Виноторговец отказал нам в кредите – до тех пор, пока мы не оплатим хотя бы несколько счетов. Я пыталась объяснить, что смысл кредита состоит как раз в том, чтобы не приходилось каждый раз платить. Разумеется, подобные тонкости в Англии неведомы.
      Протянув руку, Жюстина сняла крышку с блюда и в отвращении сморщила носик, увидев опостылевший жидкий луковый суп с черствым хлебом, которым сестры питались уже две недели.
      – Как я мечтаю о карпе, тушенном в вине с луком, зеленью и маслом!
      – Тебе ничего не стоит заполучить его, – безжалостно ответила Анриетта, но вовремя уловила странное выражение, мелькнувшее на лице сестры. – Ты ничего не хочешь мне сказать?
      Под пристальным взглядом сестры Жюстина порозовела.
      – Совестно признаться, но я… да, сегодня утром я попыталась выманить лосося у приказчика из рыбной лавки!
      – Жюстина!
      Старшая сестра встряхнула тщательно расчесанными белокурыми локонами. Она признавалась всего в двух слабостях: любви к азартным играм и кокетству с юношами.
      – Да, да, клянусь тебе! Он был сущим херувимом – высоким, стройным, с темными кудрями и розовыми губами. Я хотела позволить ему лишь маленькую вольность, но он убежал, едва я попыталась заключить его в объятия. Увы, рыбу он унес с собой!
      – Господи! Напрасно ты изменила своим принципам – не беда, что мы умираем с голоду, – покачала головой Анриетта. – Тебе доводилось обнимать принцев! Какая жалость, что тебе приходится расточать ласки каким-то приказчикам из рыбных лавок!
      – Мне казалось, свежий лосось стоит такой ничтожной жертвы, – попыталась оправдаться Жюстина. – В конце концов, прошло столько времени с тех пор, как в последний раз красавец юноша прижимал меня к груди и осыпал поцелуями!
      – Если быть точными, в последний раз это случилось два месяца назад – в тот день, когда ты проиграла в фараон последние сбережения. Мама всегда говорила нам: «Mes filles, остерегайтесь смешивать вино с картами!» Надеюсь, ты помнишь эти слова?
      Жюстина и не подумала устыдиться – она считала «маленькую слабость», как она предпочитала именовать свою склонность к юным возлюбленным, естественной чертой широкой натуры, правда, с каждым годом все чаще замечала, что поклонников привлекают не столько ее прелести, сколько деньги. Ни один из воздыхателей ни разу не посетил Жюстину с тех пор, как пронесся слух о ее роковом проигрыше за карточным столом.
      Впрочем, Жюстина, давно овладевшая искусством обращать обвиняющий перст на кого угодно, только не на саму себя, без излишних церемоний заявила:
      – Во всем виноват любовник Ундины. Именно из-за него мы умираем с голоду. Еще до того, как он доказал свое безрассудство, упав с лошади и сломав шею, я знала – он не пара нашей милой сестричке!
      – Нехорошо так отзываться об умерших, – наставительно произнесла Анриетта. – Хотя мне он тоже никогда не нравился.
      Полностью поддержав мнение сестры, Жюстина заметила:
      – Самое меньшее, что мог сделать этот англичанин, – обеспечить Ундину. В конце концов, она несла ответственность перед нами, ее близкими.
      Анриетта гордо выпрямилась.
      – Неслыханно, чтобы аристократическое семейство оспаривало право верной любовницы на небольшое содержание и дом! Маленький дом на тихой, тенистой площади! Мы там никому не мешали – занимали только второй этаж. Бедняжка Ундина, какое оскорбление ей нанесли, вышвырнув нас на улицу! Неудивительно, что она сбежала, лишь бы избавиться от тягостных воспоминаний.
      Жюстина и Анриетта погрузились в краткое молчание, размышляя о том, разумно ли поступила их младшая сестра, неделю назад отправившаяся во Францию на поиски человека, которого уже десять лет считала умершим.
      – Неужели ты веришь словам месье де Вальми о том, что граф д’Артуа жив? – наконец прошептала Жюстина.
      – Тише, Жюстина! – в ужасе прошипела Анриетта. – Англия вновь вступила в войну с Францией по вине Наполеона Бонапарта. Не далее как на прошлой неделе месье де Вальми предупреждал: зная, что мы француженки, англичане относятся к нам недоверчиво. А теперь, когда мы остались без влиятельного покровителя-англичанина, никакие заверения не спасут нас от тюрьмы, если мы попадем под подозрение.
      – Ну и что? – Жюстина пожала плечами. – Сейчас мне нет до этого никакого дела. В конце концов, у нас почти не осталось приятных тем для размышления.
      – Значит, пора принять меры, – заявила Анриетта. – Ведь мы носим фамилию Фокан! Наша прабабушка была фавориткой самого Короля-Солнца, а двоюродная бабушка Анриетта – самой знаменитой соперницей мадам де Помпадур в борьбе за благосклонность великолепного Людовика Пятнадцатого. Мы могли бы похвастаться тем, что наш род произвел на свет пять поколений прекрасных женщин, которые с легкостью завоевывали внимание самых именитых и благородных особ Франции!
      – Ты считаешь, одной из нас следует найти покровителя?
      – Пожалуй, к нам это не относится, – пробормотала Анриетта. Мысль о поисках покровителя не вызвала у нее отвращения, но рассудок подсказывал, что шансы у нее самой и у сестры невелики.
      Жюстина резко выпрямилась, вмиг позабыв о своей апатии.
      – Анриетта, неужели ты говоришь о Мадлен?
      – Разумеется, – подтвердила Анриетта, – о ком же еще? Я убедила Ундину послать за Мадлен еще несколько недель назад, в тот день, когда сестре пришлось покинуть свой дом. Я думала, что присутствие дочери утешит ее. Но теперь я понимаю: меня направило божественное провидение! С приездом Мадлен кончатся все наши беды.
      – Но послушай, Анриетта, Ундина всегда мечтала о другой участи для своей дочери. – Жюстина понизила голос и почти благоговейно добавила: – Она хотела выдать Мадлен замуж.
      Анриетта нетерпеливо прищелкнула языком.
      – И сделать ее красоту достоянием единственного мужчины? Вздор! Разве Ундина не просила нас присмотреть за ее дочерью, если она не вернется вовремя? Вот я и забочусь о будущем Мадлен. – Анриетта с отвращением взглянула на остывающий чай. – Женщины рода Фокан не ставят перед собой цель выйти замуж, хотя иногда брак бывает удобной сделкой. Нам предначертано с гордостью носить титул любовниц. Это лучше, чем оказаться во власти мужа-англичанина, от которого несет лошадьми и отхожим местом! – Анриетта тряхнула головой, чтобы отогнать ужасающее видение. – Нет, Мадлен пойдет по нашим стопам.
      – Хотела бы я знать, – пробормотала Жюстина, теребя оборку атласного платья, – хватит ли ей денег, чтобы добраться сюда…
      – Разумеется, хватит! Я же помню, как ты ворчала каждый раз, отправляя письма Ундины, твердила, что она чересчур расточительна.
      – Да, я припоминаю, что Ундина каждый раз прилагала к письму кругленькую сумму. – Жюстина не поднимала головы.
      – Не грусти, сестра, – мягко подбодрила ее Анриетта. – Скоро Мадлен будет здесь и поприветствует нас милой улыбкой.
      – А если она не приедет? – прошептала Жюстина.
      – Обязана приехать! Письмо ее матери повергло бы в слезы даже камень. Вот увидишь, как только Мадлен появится здесь, мы вновь обретем заслуженное признание.
      Жюстина одернула кружевную отделку юбки.
      – А если Мадлен не захочет быть любовницей?
      – Это немыслимо! – Анриетта с треском раскрыла веер. – Ей известны фамильные традиции, хотя Ундина и пыталась сбить дочь с предначертанного пути. Как только мы объясним Мадлен, в чем дело, она охотно сыграет свою роль. На карту поставлена честь рода Фокан. Спасти нас может только Мадлен!
      – Бедная моя крошка, – пробормотала Жюстина, – кто же спасет ее саму?
      Тон сестры начинал действовать Анриетте на нервы.
      – Напрасно ты считаешь, что я брошу малышку на съедение волкам. Я обдумала все до мелочей. – Она грациозно опустилась в кресло. – Как нам обеим известно, очень важен выбор первого возлюбленного. Мадлен достойна богатого покровителя, истинного джентльмена, обладателя европейского лоска, утонченных манер и изощренного вкуса. Он должен быть…
      – Молод! – перебила Жюстина.
      – Великодушен…
      – Галантен!
      – Искушенным и изобретательным любовником…
      – Остроумным и привлекательным!
      – Ты слишком многого хочешь, – сухо заметила Анриетта.
      – Но ведь Мадлен так молода! – умоляюще произнесла Жюстина, сочувствуя племяннице. – Ты помнишь своего первого любовника?
      Выражение лица Анриетты смягчилось.
      – Да. Но не следует терять голову. Смазливым лицом сыт не будешь. Ради своего же будущего успеха Мадлен должна выбрать титулованного покровителя с тугим кошельком.
      Ее прекрасные серые глаза вдруг широко распахнулись во внезапном порыве вдохновения.
      – О Боже, почему это до сих пор не приходило мне в голову? Среди наших знакомых есть англичанин, отвечающий всем нашим требованиям!
      – Так я и думала, – с тонкой улыбкой произнесла Жюстина. – Его мать была француженкой.
      – А отец – сущим дьяволом!
      Сестры с улыбкой переглянулись и произнесли хором:
      – Себастьян д’Арси!
      – Значит, надо только дождаться прибытия Мадлен. Хорошо бы она не задержалась!
      – Боже упаси! – пробормотала Жюстина, со страхом думая о том, что станет с ними, если Мадлен так и не приедет.

       Лондон
       29 августа 1803 года
 
      Подбирая подол черно-белого одеяния послушницы, Мадлен Фокан неловко спустилась с империала дилижанса во дворе лондонской станции Грейт-Джордж и сразу по щиколотку утонула в грязи. Кругом толпились усталые, недовольные пассажиры, хрипели взмыленные лошади. Мадлен с трудом вынесла утомительное пятидневное путешествие из Фалмута на самом дешевом месте дилижанса. За пять миль до предместий города пассажиров, сидящих снаружи, до нитки промочил летний ливень.
      – Эй, поберегись!
      Вскинув голову, Мадлен увидела движущийся прямо на нее дилижанс и отпрянула в сторону.
      – Посторонитесь, мисс! – крикнул сзади кучер другого дилижанса.
      Она увернулась, чудом избежав удара копытом ближайшей пристяжной. Раздраженные пестротой, гулом толпы и в особенности вонью и теснотой двора, лошади фыркали и мотали головами.
      – Извиняюсь, мэм, – крикнул ей вслед первый кучер, взмахивая хлыстом и осаживая разгоряченных лошадей.
      Путешествуя на верхнем сиденье дилижанса, Мадлен вдоволь налюбовалась живописной природой Англии. Иногда на недавно проложенных ровных дорогах с заставами кучер нахлестывал лошадей, разгоняясь до одиннадцати миль в час. Но чаще дилижанс еле тащился по ухабистым колеям, дребезжа, трясясь и подскакивая, так что все суставы Мадлен теперь ныли. Впрочем, поездка в дилижансе оказалась самой легкой частью ее путешествия.
      Ошеломленная шумом после тихой и мирной жизни в стенах монастыря, Мадлен с трудом пробиралась в толпе почтовых смотрителей, мальчишек-курьеров, кучеров и пассажиров, которые напирали друг на друга, требуя свой багаж. Хор голосов то и дело прерывали пронзительный свист и зловещее щелканье хлыстов, от которого лошади в страхе прядали ушами.
      Прежде Мадлен не доводилось бывать в Англии. Оставшись во Франции, под крышей монастыря, когда ее мать и тетки бежали от революции в благополучную Англию, девушка тринадцать лет терпеливо ждала, когда за ней пришлют. Томительное ожидание отучило ее питать большие надежды. Близкие желали ей только добра – в этом Мадлен была уверена, но она давно смирилась с мыслью: рассчитывать на то, что они сдержат свои обещания, не стоит.
      Однако месяц назад она получила странное письмо от матери, умоляющей ее приехать в Англию. Не имея в кармане и пары су, девушка предприняла полное опасностей путешествие, надеясь лишь на молитвы.
      Монахини монастыря Святого Этьена из предосторожности уговорили Мадлен облачиться в одежду послушницы. Добрую половину пути через всю Францию она прошла пешком, ночуя в заброшенных сараях, а иногда – на обочинах дорог. Но даже молитвы и решимость не могли помочь пышущей здоровьем, воспитанной в монастыре девятнадцатилетней девушке преодолеть все препятствия, встречающиеся на пути. Одним из таких непреодолимых препятствий стал Ла-Манш.
      В Бресте нашелся только один капитан, согласившийся помочь Мадлен, да и тот оказался контрабандистом. В обмен на проезд и несколько золотых монет Мадлен согласилась переправить контрабандное вино на английский берег.
      Бредя по улице, гомон голосов на которой громкостью не уступал шуму на станции дилижансов, Мадлен была готова зажать уши, лишь бы не слышать оглушительных воплей уличных торговцев и лоточников, выставивших на обозрение пестрый товар.
      Свернув за угол, Мадлен не удержалась и замедлила шаг, с вожделением глядя на репу на прилавке. Зеленые хвостики аппетитно торчали из крутобоких и белоснежных верхних половинок корнеплода, а нижние половинки отливали лиловым, словно их окунули в чернила.
      У Мадлен засосало под ложечкой. За время путешествия ей часто приходилось испытывать голод. Она считала его искуплением грехов – реальных и воображаемых, но, несмотря на все старания, такое искупление давалось ей нелегко. Сейчас Мадлен снова поняла, что она эгоистичное и суетное существо из плоти и крови и что ореола святости ей не видать как своих ушей. Она хотела сберечь остатки денег, полученных от контрабандиста, но поддалась искушению и со вздохом потянулась за самой бокастой репой.
      – Стой, воровка!
      Запястье Мадлен оказалось в тисках громадной ладони с толстыми пальцами. Изумленная девушка вскинула голову, глядя в багровое лицо коренастого торговца. Редеющие волосы на его макушке торчали дыбом, грязный фартук натянулся на объемистом животе.
      – Я не воровка, месье, я могу заплатить. – Мадлен достала из кармана медную монету.
      Торговец с удивлением воззрился на деньги, но не отпустил девушку. Не торопясь он ощупал ее взглядом заплывших голубых глазок.
      – Знаю я вашу породу!.. Но зачем же тратить деньги?
      Во внезапной панике Мадлен отпрянула.
      – Нет, нет, месье, я передумала. Я не стану покупать вашу гнилую репу…
      – А ну, отпусти ее!
      Вздрогнув от неожиданного окрика, Мадлен и торговец огляделись: она – в надежде, а он – в досаде.
      В открытом ландо с нежно-розовой обивкой восседала очаровательная молодая женщина, лицо которой было искажено гневом. Ее локоны оттенка спелой пшеницы поддерживал золотой ободок, над ним грациозно покачивались два пышных пера. В ушах и на шее незнакомки сверкали бриллианты. Раздраженным движением она закрыла зонтик, который держала над головой.
      – Ты что, оглох, приятель? Немедленно отпусти послушницу!
      Лавочник в гневе вскинул голову.
      – Не суй нос куда не просят, Иезавель!
      Он обхватил мясистой ручищей талию Мадлен и потянул ее к себе. Девушка с отвращением отвернулась, чтобы не испачкать щеку о свежее пятно от помидора на фартуке торговца.
      Молодая красавица вскочила на ноги, явив миру стройную фигуру, задрапированную в муслин цвета слоновой кости.
      – Отпусти послушницу, иначе я велю задать тебе трепку! – задыхаясь от ярости, выпалила она. Низкий вырез ее лифа притягивал взгляды всех мужчин, находящихся поблизости.
      Лакей соскочил с запяток ландо и поглубже натянул треуголку на напудренный парик, предчувствуя неприятности.
      Тучный торговец смерил худощавого лакея пренебрежительным взглядом, а затем с оскорбительной медлительностью уставился на грудь красавицы.
      – Что это нынче всякая мелюзга разгавкалась? Кому какое дело, что я сделаю с этой потаскухой?
      Последнее слово привело Мадлен в чувство.
      – Я не потаскуха!
      Рванувшись, она попыталась высвободиться из лап лавочника, но, ничего не добившись, схватила репу за хвостик. К счастью, удар пришелся прямо промеж глаз торговца.
      С ревом он отпустил Мадлен и схватился за нос.
      – Сюда, скорее! – послышался знакомый голос, и Мадлен увидела, что красавица в ландо машет ей рукой. Не дожидаясь особого приглашения, Мадлен бросилась к экипажу и очутилась рядом в тот миг, когда лакей опустил подножку. С благодарной улыбкой она забралась внутрь. Лакей убрал подножку и встал перед ландо, сжав кулаки. Торговец спешил следом за Мадлен.
      – Что же это творится! – Взбешенный торговец повернулся, взывая к толпе зевак, которая быстро собралась вокруг. – Нет, она от меня не уйдет! Вы все видели – она украла у меня товар!
      – Да вон же он! У нее в руке! – выкрикнул мальчишка из толпы, указывая на репу, хвостик которой Мадлен по-прежнему сжимала в кулаке.
      Опомнившись, Мадлен швырнула злополучный овощ на прежнее место. С глухим стуком он приземлился на гору репы. К сожалению, удара хватило, чтобы вся пирамида рассыпалась: овощи катились по улице, натыкаясь друг на друга и подпрыгивая, зеваки галдели, а некоторые, самые предприимчивые, принялись под шумок набивать карманы.
      – Ты за это поплатишься! – возопил торговец. – А ну, высадите ее, иначе я вытащу ее сам!
      – Не посмеешь! – Нарядная дама взяла шелковый зонтик наперевес, как палку, и усмехнулась, слыша, как толпа подбадривает ее противника. Внезапно дама просияла, заметив кого-то. – Вот теперь посмотрим, чья возьмет! – Она откинулась на атласные подушки.
      Любопытные зеваки завертели головами, глядя в ту же сторону, куда смотрела дама. Их взгляды привлек направляющийся к экипажу дворянин с пакетом моркови, пышные хвостики которой рассыпались ярко-зеленым плюмажем по модному сюртуку табачного оттенка.
      Этому человеку не понадобилось проталкиваться сквозь толпу. Прохожие, с удовольствием наблюдавшие, как неотесанный торговец угрожает двум беззащитным женщинам, мгновенно сообразили, что расстановка сил изменилась, и испарились.
      Джентльмен застыл словно пораженный громом, обнаружив посреди толпы собственную коляску, а в ней – хорошо знакомую ему юную леди в модном светлом платье и неизвестную монахиню.
      – Ну и ну! Что здесь происходит?
      – Эта девка обворовала меня! – заявил торговец, указывая пальцем на Мадлен. – Она украла репу!
      – Я хотела заплатить, – подала голос в свою защиту Мадлен.
      Несмотря на явное замешательство, дворянин быстро опомнился и перевел взгляд с перепуганной монахини на репу в сточной канаве.
      – И опрокинула прилавок? Неудивительно. Подумать только, монашка на Пиккадилли! Явление столь же редкое, как зубы у курицы.
      Сунув руку в карман, он выудил монету и швырнул ее торговцу.
      – Проваливай, приятель! – И повернулся к даме в экипаже: – Черт побери, Оделия, я же просил не устраивать уличных скандалов!
      – Негодяй сам пристал к нам, – надув губки, объяснила дама, – но, похоже, тебе все равно! – Она скрестила руки на пышной груди и отвернулась.
      Притворная вспышка женского недовольства достигла цели. Покраснев от досады, молодой джентльмен швырнул в канаву морковный букет и жестом велел лакею открыть дверцу ландо.
      – Теперь, сестра, можете идти куда вздумаете, – произнес дворянин, окинув Мадлен насмешливым взглядом.
      Оделия тут же вмешалась:
      – Ричард, дорогой, я как раз хотела подвезти ее!
      С недовольным вздохом джентльмен устроился на сиденье напротив дам и, не оборачиваясь, кивнул кучеру.
      Молодая дама расцвела чарующей улыбкой и протянула Мадлен руку.
      – Мы еще не успели познакомиться. Меня зовут Оделия.
      – А меня – Мадлен, мадемуазель.
      – Француженка! – Молодой дворянин не отличался привлекательностью, но в число его достоинств входили явное богатство, крепкое здоровье и большие карие глаза. Он приподнял шляпу. – Я Ричард Болтри, барон Троун. Как поживаете?
      –  Bien, merci. По-моему, жители Лондона очень добры – за исключением лавочника, – улыбнулась Мадлен.
      – Ошибаетесь! – отрезал Болтри, лениво играя позолоченными часами-луковицей, украшенными эмалью. – В городе советую вам смотреть в оба. Здесь найдутся мерзавцы, готовые за пару грошей прикончить родную мать.
      – Ричард! – укоризненно воскликнула Оделия. – Напрасно ты запугиваешь святую сестру!
      – Что ты сказала? – Густые брови барона приподнялись. – Да, верно. Не принимайте мои слова всерьез, сестра. В Англии царит мир и порядок. – Он подмигнул Мадлен. – Повсюду стража. О большем невозможно и мечтать. И все-таки женщине не стоит появляться на улицах одной, без сопровождения. Это не подобает даже монахине.
      – Я запомню ваш совет, месье.
      – Я не прочь прокатиться по парку, – вдруг заявила Оделия.
      Болтри недовольно нахмурился:
      – Оделия, тебе же известно, как я отношусь к подобным развлечениям… – Но, взглянув на полуобнаженную грудь собеседницы, на которой платье держалось чудом, барон заранее почувствовал себя побежденным. – Надеюсь, ты не станешь настаивать? – почти грубо осведомился он.
      Мадлен переводила взгляд с Оделии на барона. Джентльмен мрачно усмехался, дама нервно теребила холеными пальчиками оборку подушки. Мадлен не сразу поняла, что они затеяли бы ссору, не будь ее рядом.
      Чувствуя себя непрошеной гостьей, она пробормотала:
      – Если вас не затруднит, не могли бы вы высадить меня и объяснить, как пройти к Уайтхоллу?
      Мгновенно утратив весь светский лоск, леди пронзительно свистнула, и кучер осадил лошадей.
      – Дьявол! – выругался Болтри, метнув на Мадлен смущенный взгляд. – Прошу прощения, сестра, я забылся. Оделия, что такое?
      Оделия ответила спутнику оскорбленным взглядом.
      – Оставь нас вдвоем, Ричард. Я намерена прокатиться по парку.
      – Одна? Или это только предлог? – Лицо барона побагровело. – Я не потерплю никаких свиданий у меня за спиной!
      – Нет, не одна. – Оделия злорадно улыбнулась. – Я возьму с собой сестру Мадлен. – И она ободряюще потрепала Мадлен по руке. – Мне надо побеседовать с ней с глазу на глаз. Это разговор не для мужских ушей.
      Смирившись с поражением, Ричард отдал кучеру краткий приказ, и тот подвел лошадей ближе к тротуару.
      – Ради тебя я готов на все, дорогая, – недовольно процедил Ричард сквозь зубы и, приподняв шляпу, одарил дам улыбкой. – Стало быть, до вечера?
      Глаза Оделии, оттенка зеленого яблока, сверкнули, и она кивнула.
      – Ваш муж – на редкость добрый человек, – заметила Мадлен, когда экипаж тронулся с места.
      – Он самый лучший мужчина на свете. – Оделия скромно опустила золотистые ресницы. – Только он мне не муж.
      Мадлен вспыхнула, осознав свой промах.
      – Прошу простить меня, мадемуазель! Но он был так… любезен с вами! Должно быть, вы влюблены в него!
      – Да, сестра, в этом вы не ошиблись. – Оделия порывисто пожала Мадлен руку. – Едва увидев вас, я поняла: это знамение небес! Вы представить себе не можете, как я воспрянула духом!
      На ее розовых губах расцвела улыбка.
      – Я уже была готова расстаться с Ричардом ради… ну, скажем, ради другого. Но вы правы: он любит меня. Он не самый богатый и обаятельный мужчина в Англии, однако он добр и великодушен и при этом всецело предан мне.
      – Тогда вам следует выйти за него замуж, – наивно заметила Мадлен.
      – Замуж? Но ведь он… – Оделия смущенно хихикнула. – Вы правы, я должна выйти за него. Непременно!
      Мадлен не понимала, почему в зеленых глазах новой подруги отразилась боль, пока вдруг не вспомнила оскорбительные слова торговца. Он назвал Оделию Иезавелью, а она промолчала.
      – Значит, вы… возлюбленная лорда Болтри?
      Лицо Оделии на миг стало совершенно безжизненным.
      – Я его любовница. Это оскорбляет вас?
      Мадлен покачала головой:
      – Ну что вы! Во Франции любовницы нередко занимают почетное место в жизни мужчин. Но я не могу понять одного: как торговец узнал, кто вы такая?
      Оделия рассмеялась:
      – Он увидел меня одну в экипаже, принадлежащем мужчине, который не приходится мне ни мужем, ни родственником. Этого довольно.
      – Неужели все настолько просто? – искренне изумилась Мадлен.
      Оделия покачала головой:
      – Беда в том, что я несправедлива к Ричарду и слишком редко задумываюсь о том, что скажут люди. Именно поэтому мы с Ричардом так часто ссоримся, особенно в последнее время. Я настаиваю, чтобы он сопровождал меня во время выездов, хотя нам обоим известно: это непозволительно. Я сама навлекаю на нас неприятности.
      Пока экипаж катился к Гайд-парку, Оделия успела подробно поведать о том, как они с Ричардом Болтри познакомились в Королевской опере, где Оделия пела в хоре. Ричард долго добивался ее расположения, Оделия тщетно боролась с чувствами. Первое предложение Ричарда она отвергла, зная, что его семью возмутит подобный альянс: Оделия была ирландкой, не имела ни состояния, ни положения в обществе, мало того – принадлежала к католической церкви. Именно она приняла решение стать любовницей барона. С гордостью Оделия рассказала о том, как Ричард купил и обставил для нее небольшой особняк, как она украсила его по вкусу барона, чтобы он чувствовал себя как дома, как смирилась с мыслью, что ему придется подчиниться воле родных и жениться на едва знакомой дальней родственнице, которую он не любил. Мадлен слушала рассказ Оделии, затаив дыхание.
      – Я не желаю расставаться с ним. – Оделия залилась краской. – Предстоящий брак Ричарда вызывает у меня безумную ненависть. Но в последнее время он слишком много страдал по моей вине – вот почему я подумывала бросить его. – Она до крови прикусила губу. – Но ведь я люблю его! – сдавленным голосом произнесла она. – Боюсь, в конце концов брошенной окажусь именно я, поскольку не найду в себе силы расстаться с Ричардом. Стало быть, я проиграю!
      Рассказчица и слушательница погрузились в молчание.
      Мадлен сочувственно выслушала Оделию. Однако скудные познания о мире не позволили ей принять соломоново решение. В монастыре Мадлен уверяли, что мир опасен и коварен. Несмотря на это, она смутно догадывалась о существовании другого мира, в котором любовницы-аристократки некогда считались самыми желанными женщинами Франции.
      Она хорошо помнила мадам Селину, бывшую графиню д’Экслижи, временно нашедшую убежище от революции в монастыре Святого Этьена. Мадам Селина привезла с собой целую свиту слуг, роскошную мебель и даже винный погреб. Ее жизнь разительно отличалась от существования монахинь. Избалованная, холеная и праздная аристократка, мадам Селина не утратила красоту и вызывала вполне понятную зависть. О ней осуждающе перешептывались те, кто знал ее за стенами монастыря. Говорили, будто у нее перебывали десятки любовников, в том числе и сам Людовик XVI.
      Мадам Селина принесла в обитель запахи и звуки грешного мира. Стоя за спиной аббатисы, она пародировала ее гримасы, сразу поняв, что настоятельница не упускает случая лишить паству маленьких радостей жизни, упрекнуть ее за каждый миг счастья и связать даже любовь с самопожертвованием и страданием.
      «Любовь – величайшее из чувств, которые способна познать женщина, – часто повторяла мадам Селина. – Она подобна дурману. Стоит раз вкусить его, и остановиться уже невозможно».
      При этом воспоминании Мадлен охватило чувство, мало чем отличающееся от острых мук голода. Но между ними имелась существенная разница: первое из вожделений было давно знакомым, сладким и опасным, и по сравнению с ним голод казался пустяком. Мадлен вожделела мирской жизни. Именно по этой причине она покинула монастырь.
      – Несомненно, вы осуждаете меня, – после краткой паузы сказала Оделия.
      – Нет. – Мадлен увидела новую знакомую совсем в ином свете. – По-моему, вы избрали самый трудный путь, мадемуазель. Но вы же любите этого мужчину, верно? Любовь причиняет вам боль, но ошибиться в том, что ваши чувства – любовь, невозможно.
      Оделия окинула Мадлен взглядом неподдельного удивления.
      – Вы не похожи на невесту Христову.
      Мадлен придвинулась к ней и прошептала:
      – Открою вам тайну: я не монахиня, я только училась в монастыре.
      Рассмеявшись, Оделия откинулась на спинку сиденья.
      – Мне бы не хотелось лишаться вашей дружбы, Мадлен. Вы долго пробудете в Лондоне?
      – Да. Я приехала в гости к матери.
      Оделия перевела взгляд на запачканную и мокрую одежду Мадлен.
      – Ваша матушка придет в ужас, если вы явитесь к ней в таком виде. – Помедлив, она предложила: – Мы можем заехать ко мне, и моя горничная почистит вашу одежду. По крайней мере я сумею хоть чем-то отплатить вам за приятную беседу.
      Мадлен смущенно оглядела собственное монашеское облачение. От усталости у нее слипались глаза. Встретиться с матерью часом раньше или позже – какая разница?
      – Похоже, у меня нет выбора.
      Оделия сверкнула ослепительной улыбкой:
      – Вот именно! И за это я обещаю вам чудесное чаепитие с сандвичами и пирожными.
      Мадлен поудобнее устроилась на подушках, размышляя о том, какие таинственные повороты совершает жизнь. Благодаря тому что ее обвинили в воровстве, она обзавелась первой подругой в Лондоне.

       – Скачи, мой лихой жеребец! О, ты меня убьешь! Я умираю! Умираю!
       Пока мы с моей воодушевленной спутницей приближали сладкий миг слаженными движениями соединенных тел, я нежно ласкал ее налитые груди – этот прием зачастую помогает усилить пыл женщин, привыкших к самым интимным ласкам, – и мчался верхом на ней к естественному удовлетворению наших желаний.
       Прием сработал, ибо, достигнув наивысшей точки блаженства, она выкрикнула:
       – Милорд, вы пронзите меня насквозь своим могучим копьем!
       По прошествии некоторого времени, отстранившись от ее совершенной в своей пышности фигуры, я улегся на спину, расслабив тело, влажное от эликсира взаимного наслаждения.
       Спустя несколько минут наши сердца забились ровнее. Я сделал несколько записей, воспользовавшись ее восхитительными округлостями в качестве импровизированного письменного стола.
       Несмотря на усталость, служение науке требовало, чтобы я подробно запечатлел события минут беспамятства. Я отметил, как вспыхнуло ее лицо, как исказился рот в стонах страсти. Приподнимаясь, я обратил внимание на то, как яркий румянец преобразил ее бледную грудь в розовые холмы, увенчанные тугими рубиновыми бутонами.
       Все эти признаки характерны для любой женщины, обладающей страстной натурой, будь она горничной или герцогиней. Голос, слова, движения, вздохи, стоны и женственный сок любви могут быть обманчивы. Но набухшие соски и «румянец любви» – неопровержимые свидетельства женского возбуждения.
       Прилежно водя пером во славу науки, я припомнил совет моей бывшей возлюбленной почаще награждать женщин мимолетными ласками губ или рук. Наставница пояснила, что этот способ неведом мужчинам, за исключением нескольких законченных повес или чувственных натур. А жаль, ведь подобные ласки способны распалить партнера и привести к самым удивительным последствиям. Умному достаточно!
       Когда я отложил перо, леди Икс повернулась ко мне лицом, выставляя напоказ роскошное тело, и спросила:
       – Я сумела доставить вам удовольствие, милорд?
       – Разумеется, cara mia, – любезно отозвался я, радуясь возможности высказать вслух истину. Столь пылкого участия в моих экспериментах еще никто не принимал. Однако в ту минуту чрезмерная откровенность была неуместна. – Я восхищен!
       Она мило улыбнулась и дотронулась пухлыми губками до моего подбородка, черные кудри каскадом обрушились на мою нагую грудь.
       – Слухи верны: вы и вправду великолепны. – Протянув дерзкий пальчик, она коснулась моих чресел. – Скажите, неужели ваша выносливость не уступает вашей красоте?
       Со смелостью куртизанки она принялась поглаживать предмет своих желаний и вскоре привела его в любезное ей состояние. Но на этом она не успокоилась. Убедившись в твердости моего копья, она склонила кудрявую голову и без смущения обхватила его губками.
       Когда страсть была готова взорвать меня изнутри, она приподнялась на локте и посмотрела мне в глаза.
       – Пожалуй, милорд, вашему жеребцу можно найти и другое применение. Не хотите ли вновь устроить скачку по моим холмам?
       Улыбаясь с уверенностью истинной обольстительницы, она заключила меня в чувственные и продолжительные объятия.
       Утехам мы предавались до рассвета, пока первые розоватые лучи не оживили лиловый бархат небес. Час спустя я улегся в свою постель – обессиленный, но удовлетворенный.
 
      Достопочтенный Питер Элиотт, младший брат виконта Пристли, отложил жадно прочитанную рукопись.
      – Браво! Великолепное развлечение, д’Арси!
      Вытащив тонкий льняной платок из-за кружевной манжеты, он вытер лоснящееся от пота лицо. Несмотря на то что ужин проходил в отдельном кабинете «Уайтса», Питер чувствовал себя так, словно за ним пристально наблюдало десятка два глаз.
      Конечно, во всем виновата непристойная рукопись. Недвусмысленные намеки не на шутку распалили его.
      – Черт! – пробормотал он сквозь зубы. – Скабрезная история. – Он украдкой бросил взгляд на лежащие перед ним страницы. – «Скачка среди холмов», подумать только! Скажите, д’Арси, это выражение вы и вправду услышали из уст той дамы?
      – Да, но слегка облагородил его. – Насмешливо поблескивая бирюзовыми глазами, Себастьян д’Арси, маркиз Брекон, чувствовал себя совершенно непринужденно, вертя в длинных пальцах послеобеденный бокал кларета. – Признаюсь, поскольку и я участвовал в эксперименте, мне было нелегко сохранить ясность мыслей.
      – Еще бы! – Элиотт расхохотался, пытаясь скрыть неловкость. Он был едва знаком с д’Арси и не понимал, почему маркиз предпочел показать рукопись именно ему. Элиотт вращался в другом кругу. – Польщен, весьма польщен, – непрестанно бормотал он, слегка захмелев.
      Себастьян пил весь вечер не переставая, но неумеренные возлияния никак не сказывались на его внешности. Он был обаятелен и невозмутим. Синие глаза с зеленоватым отливом с нескрываемой насмешкой взирали на мир, который Себастьян не принимал всерьез. Мягкие темные кудри, падающие на высокий лоб, придавали ему вид юноши, заставляя забыть о богатом и зачастую суровом жизненном опыте двадцати восьми лет. Судя по костюму изысканного покроя, сочетающему бархатный сюртук цвета кларета с вышитым золотой нитью голубым жилетом, несведущий человек мог бы принять его за иностранца. А близкий друг в очередной раз убедился бы, что Себастьян д’Арси – редкостный сибарит и законченный дилетант.
      С трудом подавляя возбуждение, Элиотт с надеждой взглянул на собеседника:
      – Полагаю, вы не желаете предать огласке имя этой дамы?
      – Увы, да. – Себастьян сверкнул обезоруживающей улыбкой. – Во всяком случае, ее имя для вас бесполезно, если вы не собираетесь в Италию. Она неаполитанка.
      Элиотт пожал плечами, сдерживая разочарование. Сомнительные дневники притягивали его взгляд, особенно те записи, что были сделаны во Франции. Еще ни разу Элиотт не бывал в обществе автора столь вольного труда. Странно, но он чувствовал себя так, словно не д’Арси, а он сам запечатлел на бумаге все эти пикантные подробности.
      – А теперь расскажите мне, что здесь новенького. – Себастьян с легкостью сменил тему беседы. – Я отстал от жизни на два года.
      – Я не прочь прочесть еще несколько страниц, – заметил Элиотт.
      Себастьян перевел взгляд на собственноручные записи, и на его губах заиграла ироническая улыбка.
      – Вам придется удовлетвориться тем, что вы уже видели. Я оказал вам честь, избрав в доверенные лица и поделившись результатами своих научных исследований задолго до их опубликования.
      Элиотт опешил:
      – Научных исследований? Вы шутите?
      Себастьян невесело усмехнулся:
      – Вы правы, эпистолярный стиль придает этой рукописи слишком… игривый характер, однако это не записная книжка повесы. Это часть серьезной научной работы. Неужели вы не заметили, какое внимание я уделял, казалось бы, незначительным подробностям этого свидания? Я составил целый перечень признаков женского возбуждения!
      – Да, да. – Собственное возбуждение заставило Элиотта усомниться в том, что лишь научное рвение подогревало пыл д’Арси в амурных забавах.
      Отец Себастьяна прославился своими бессчетными похождениями. Все знали, что покойный маркиз почил во цвете лет от раны, оставленной рапирой разъяренного мужа-рогоносца. Многие считали, что Себастьян – совсем другого поля ягода, но не тут-то было.
      Слухи о дуэли д’Арси с Лэнгли, второй в списке Себастьяна, дошли до Элиотта два года назад. Эти слухи так быстро обросли живописными подробностями, что никто не мог притязать на знание истины. Лэнгли навсегда покинул Лондон, д’Арси отправился за границу. Догадывались, что дуэль кончилась неудачно: честь обоих соперников пострадала.
      Но теперь Элиотт задумался о том, не были ли слухи чудовищно преувеличены. Одного ленивого взгляда д’Арси вполне хватало, чтобы отбросить всякие сомнения и прийти к заключению: вряд ли на обе дуэли его толкнула необузданная страсть.
      Именно это и разжигало любопытство. Поговаривали, что д’Арси дрался не из-за женщин, а ради женщин, защищая их честь. Пряный привкус известности помог ему стать предметом женского обожания, составив достойную конкуренцию самому принцу. Сестра д’Арси называла его «рыцарем без страха и упрека».
      Элиотт вновь устремил взгляд на страницы рукописи. В тайны отношений с прекрасным полом он был посвящен в возрасте семнадцати лет. С тех пор прошло одиннадцать лет, но ему ни разу не удалось заставить женщину кричать: «Скачи, мой лихой жеребец!» – не говоря уже о страстных возгласах: «О, ты меня убьешь! Я умираю! Умираю! Ты пронзишь меня насквозь своим могучим копьем!»
      Себастьян с неподдельным интересом наблюдал за Элиоттом. Ведь он показал ему свою рукопись, чтобы выяснить, какова будет реакция читателя. Элиотт не обманул его ожидания. Очевидно, натура мужчин такова, что они не в силах узнавать о чужих амурных победах, не испытывая возбуждения и зависти.
      – Насколько я понимаю, вы осуждаете меня, – бесстрастно произнес Себастьян.
      Элиотт выпятил нижнюю губу:
      – Дело не в этом. Не понимаю, зачем вам это понадобилось? Впрочем, любой мужчина не чужд похвальбы.
      – Это не похвальба. – Идеально очерченные дуги бровей Себастьяна недовольно приподнялись. – Это научный эксперимент, имеющий определенную цель.
      Элиотт фыркнул:
      – Позвольте узнать, какую?
      – Приумножить познания человека. – Впервые за все время разговора на лице Себастьяна отразилось воодушевление. – Мы наблюдаем за птицами в воздухе, за светилами в небесах, но миримся с вопиющим невежеством в отношении натуры себе подобных. Это непростительно!
      Такое Элиотту и в голову не приходило. Но это не помешало ему высказать свое мнение:
      – Чем же вам помешало невежество? Пролейте бесполезный свет науки на интимную сторону жизни, и она исчезнет! – Это сравнение вызвало у него недвусмысленную усмешку. – Свет для нее вреден! Неужели не понятно?
      Себастьян понял, что имеет в виду собеседник.
      – А разве нам удалось бы вывести быстроногих рысаков, тучный скот, дающий больше мяса и шерсти, если бы мы не задумывались об интимных отношениях животных? Хороший фермер пристально следит за тем, как спаривается его скот. Безупречная родословная прибавляет цену еще не родившемуся жеребенку. Подумайте, каким мог бы стать человеческий род, если бы мы уделяли хотя бы половину этого внимания чистоте породы, заключая браки! В этом отношении лондонские будуары ничем не отличаются от конюшен Таттерсолла.
      Элиотт поперхнулся бренди, обрызгав свою и без того запачканную одежду.
      – Будь мужчины и женщины поразборчивее, – продолжал Себастьян, – мир вскоре заполонили бы здоровые и красивые люди. К примеру, невысокому и коренастому мужчине следовало бы жениться на высокой и стройной даме, чтобы произвести на свет рослое и крепкое потомство.
      Он помедлил, постукивая пальцами по ножке бокала.
      – Впрочем, от таких родителей могли бы родиться либо низкорослые и тощие дети, либо плечистые великаны. Все эти сложности требуют подробнейшего изучения.
      – Значит, это и есть единственная цель ваших скабрезных историй – вывести новую породу людей?
      Себастьян подавил вздох разочарования: Элиотт не понял даже простейших доводов.
      – Мой труд позволил мне сформулировать несколько гипотез. Одна из них заключается в том, что для страстной и умной женщины приемлема лишь одна роль – роль любовницы.
      Элиотт замер:
      – Любовницы?!
      – Само собой. Согласитесь, даже лучшие мужья обращаются с супругами как с несмышлеными детьми. Мужья распоряжаются состоянием жен, указывают, как им жить, где бывать, с кем поддерживать дружбу. Даже если муж развратник, пьяница или олух, женщине остается лишь терпеть его.
      С другой стороны, любовница живет своим умом. Именно она выбирает, с кем делить жизнь и ложе. Если покровитель не устраивает ее, она имеет полное право искать лучшей участи. А разве жена может избавиться от мужа-мерзавца?
      – Может, вы и правы, – отозвался Элиотт, – но куртизанки беззащитны перед обществом, а об их репутации не стоит и говорить.
      В глубине глаз Себастьяна вспыхнул опасный огонек. Элиотт предположил, что он был вызван воспоминаниями об убитой любовнице, и поспешно пересмотрел свое мнение о характере д’Арси.
      – Женщины страдают, считая себя беспомощными существами. Да, любовница имеет все преимущества перед своей замужней сестрой, сумев добиться независимости и заводя романы, подобно мужчине. Запятнанная репутация – ничтожная плата за такую свободу.
      – Вы полагаете? – Элиотт заговорил тоном священника, убеждающего еретика. – Значит, каждая леди должна учиться быть не женой, а распутницей?
      Себастьян тонко улыбнулся:
      – Пожалуй, таким образом можно достигнуть равенства полов. При этом…
      – Мы обрели бы еще одно развлечение! – перебил Элиотт, чувствовавший себя увереннее на этой почве. – Черт возьми, началась бы настоящая охота! Подумать только: что, если губы или грудь женщины, принадлежащей другому, окажутся нежнее и аппетитнее?
      Себастьян расплылся в улыбке:
      – Значит, вы не стали бы возражать, если бы я одарил вниманием вашу Флору?
      Элиотт метнул краткий взгляд пониже талии д’Арси, подозревая, что полы сюртука скрывают щедро одаренные чресла. Защищая свою собственность, он заметил:
      – Если женщины обретут равноправие, вы уничтожите законные преимущества мужчин. Женщины должны знать свое место, иначе зачем мы им сдались?
      – Потребность в равенстве не исключает желание, – туманно ответил Себастьян. – Я был бы рад обществу женщины, с которой мог бы беседовать, как с вами, которая знала бы, когда следует вставить замечание, а когда промолчать, сумела бы расценить мои настроения и предвидеть мои желания ради нашего общего блага.
      – Ну, такое сокровище еще не родилось на свет!
      – Пожалуй, да, – со всей серьезностью подтвердил Себастьян. – Значит, его следует сотворить.
      Зависть ужалила Элиотта в самое сердце, вспыхнувшее горячим пламенем при виде бесспорного превосходства д’Арси.
      – Ставлю пять тысяч фунтов, что вам не удастся создать совершенную куртизанку.
      – Я не приму пари, Элиотт. Это всего лишь теория.
      Элиотт усмехнулся:
      – Что я слышу? Неужели вы не верите в истинность собственной научной гипо… гепо…
      – Гипотезы, – подсказал д’Арси. – Вовсе нет. – Неожиданно он загорелся идеей. – Теоретически возможно все. Давайте оговорим условия. – Д’Арси начал перечислять, загибая пальцы: – Эта женщина должна быть молодой, еще не познавшей тяготы жизни. Само собой, привлекательной. Девственной, но не сторонящейся мужчин. Она должна обладать пытливым умом и уметь писать и читать. Что касается ее нрава, она должна обладать чертами настоящей леди, отвагой львицы, практичностью мужчины и чувственностью блудницы. – Он негромко рассмеялся. – Ну, где вы посоветуете мне искать эту особу?
      – Несомненно, она еще не родилась, – хмуро пробормотал Элиотт, в глубине души надеясь, что, если столь незаурядная женщина и существует в природе, Себастьяну д’Арси не видать ее как своих ушей.

* * *

      Себастьян без опасений бродил по кишащим отпетыми преступниками улицам Лондона. Маленький кинжал, спрятанный под бархатным сюртуком, наносил удары редко, но без промахов.
      После ужина в обществе Элиотта он провел некоторое время за игорным столом, затем вышел прогуляться, но едва очутился на этой узкой улочке, как его охватило знакомое беспокойство.
      Тошнотворный запах подгоревшей капусты из окон одного дома заставил его поморщиться. Мышиный писк действовал Себастьяну на нервы, призрачная завеса тумана раздражала чувствительную кожу. Во тьме безлунной ночи он едва различал торопливо шмыгающие по улице человеческие фигуры.
      С детства Себастьяна время от времени одолевали вспышки повышенной восприимчивости, «мыслительные штормы», как он называл их. Предвестником их служило невероятное обострение зрения, слуха, обоняния – всех чувств. Некогда подобное состояние пугало Себастьяна, и он предпочитал переждать его, спрятавшись в укромном уголке. Опасаясь, что поведение сына свидетельствует о душевной болезни или слабости, отец Себастьяна избивал его, чтобы отучить от подобных выходок, но испытанный способ не действовал. Во время приступов необыкновенная ясность мысли словно зачаровывала Себастьяна. С возрастом он научился управлять ими в своих целях. Иногда приступы приводили к ослепительному прозрению, в других случаях на Себастьяна нисходило состояние покоя, он будто погружался в транс.
      Сегодня его мучило множество вопросов, вертящихся в голове. К примеру, он вспомнил о шифрованных депешах из штаба конногвардейского полка, полученных сегодня утром, по прибытии в Лондон. Их содержание было настолько тревожным, что, стань оно достоянием гласности, население всего южного побережья Англии охватила бы паника.
      Французский флот, еще недавно рассеянный в Карибском море, в Атлантическом и Индийском океанах, собрался в гаванях Бреста, Рошфора, Лорьяна и Тулона, спешно поправляя такелаж. Шпионы докладывали, что более ста пятидесяти тысяч человек и десять тысяч лошадей собраны на французском берегу Ла-Манша, от Булони до Остенде. Вторжение в Англию казалось неизбежным.
      Но вопросы национальной безопасности почему-то отступили в голове Себастьяна на второй план. Пока он бродил по туманным улицам, прежде всего его занимало пари, заключенное с Элиоттом.
      В представлении Себастьяна истинным преступлением против женщин являлись законы, объявляющие брак институтом, в котором власть принадлежала исключительно мужчинам, а женщины были обязаны терпеть их тиранию и служить им. Этот горький, но полезный урок Себастьян усвоил по милости отца.
      Ненасытный самец, обладатель взрывного, нетерпимого и жестокого нрава, Симон д’Арси содержал трех любовниц, в то время как его семья голодала и ходила в обносках. Когда здоровье его жены пошатнулось, Симон поселил под крышей своего дома блудницу. Потрясение и стыд свели мать Себастьяна в могилу.
      В душе Себастьяна закипал давний гнев. Годы отцовской тирании оставили отчетливый отпечаток. Несмотря на все усилия вести размеренную и мирную жизнь, Себастьян ни на секунду не забывал, что в черном списке его грехов уже значится одна погибшая любовница.
      – Бедняжка Мэг… – еле слышно пробормотал он. В девятнадцать лет она бросила Себастьяна ради престарелого волокиты, который обещал ей больше, чем прежний любовник. Алчность стоила ей жизни, но Себастьян винил в ее смерти прежде всего себя. Он не сумел спасти свою мать от отца и удержать Мэг от безрассудного поступка.
      Он вызвал на дуэль убийцу Мэг, которого суд счел невиновным, и отомстил за несчастную, добившись от него извинений, но понимал, что Мэг не воскресить.
      Как истинное дитя своего века, Себастьян был ученым, философом и естествоиспытателем. Он знал, как часто на судьбу человека влияет наследственность. Сам Себастьян унаследовал склонность к жестокости и мотовству. Что, если, несмотря на все усилия, он в конце концов превратится в распутника, подобно ненавистному отцу? Последствия этого превращения для его жены станут…
      – Губительными, – прошептал он в безысходности.
      Он уважал женщин, даже восхищался ими, но знал, что не заслуживает их доверия. Он просто не мог и не хотел погубить жизнь одной из них, сделать ее жертвой своей непредсказуемой натуры.
      Но, возвращаясь к разговору с Элиоттом, он то и дело задавал себе главный вопрос: сумеет ли он помочь незаурядной женщине обрести независимость, выйти из подчинения самому ненадежному существу во вселенной – мужчине?
      Завернув за угол, Себастьян, по-прежнему погруженный в мрачные мысли, вдруг с удивлением обнаружил, что оказался на Куин-Энн-гейт, некогда респектабельной, а ныне обветшавшей улице. Его удивление сменилось изумлением, когда в тусклом свете уличного фонаря он разглядел стройную фигурку в одеянии католической монахини.
      Склонив голову и теребя одной рукой золотой крестик на цепочке, монахиня всматривалась в листок бумаги, который держала в другой руке.
      Себастьян всем своим существом чувствовал ее растерянность и смущение. Легкое нетерпение, с которым монахиня вглядывалась в строки на бумаге, эхом отозвалось в его ушах. Всецело завороженный зрелищем, Себастьян замер в тени, наблюдая и прислушиваясь.
      Беглый осмотр одежды монахини убедил его, что она не нищенка. На подоле ее облачения виднелись красноречивые следы морской соли. Наметанным взглядом Себастьян сразу отметил изящество узора прозрачного покрывала, спускающегося на лоб незнакомки и отделанного фламандским кружевом. Тонкое льняное полотно апостольника прикрывало шею и обрамляло лицо, открывая его от бровей до подбородка. Себастьяну был известен обычай, веками бытующий на континенте: монастыри становились убежищем для богатых вдов, нелюбимых жен, брошенных любовниц, а также законных и незаконных дочерей знати. Он с любопытством задумался о том, кто же из них эта незнакомка.
      Глубоко вздохнув, монахиня поднялась на крыльцо первого дома на улице. Хотя фонарь светил еле-еле, Себастьяну удалось разглядеть ее запястье и тонкие пальцы, собранные в кулачок. Незнакомка подняла его, чтобы постучать в дверь.
      – На вашем месте я бы этого не делал.
      Себастьян пожалел монахиню, увидев, как она перепугалась, неожиданно услышав его голос. Он вышел на свет и приподнял шляпу.
      – Жители этой улицы известны своей привычкой опрокидывать ночную посуду на головы тех, кто мешает им спать по ночам, – дружеским тоном объяснил он.
      Испуганно ахнув, монахиня спустилась с крыльца. Легкий шорох ее обуви по булыжной мостовой ударил громом по натянутым нервам Себастьяна, вызвав непривычный трепет во всем теле. Он подавил удивление. Еще никогда в жизни он не испытывал такую мгновенную симпатию к другому человеческому существу. Монахиня взглянула на крошечное окошко над притолокой, убедилась, что оно закрыто, и ее вздох облегчения овеял Себастьяна, словно морской бриз.
      Несмотря на бесформенный балахон, Себастьян заметил чувственные очертания ее тела. Вероятно, решил он, виной всему яркий свет звезд, падающий на черную ткань. А может, и шорох одежды. Но скорее всего древнее как мир мужское влечение к невинности. Пару минут назад он размышлял о женщинах, которых, откровенно говоря, следовало бы причислить к разряду потаскух. А проказница-судьба явила ему мадонну. Что бы это значило?
      С негромким смешком монахиня повернулась к нему, и белое одеяние послушницы мелькнуло между складками черного плаща.
      – Не могли бы вы помочь мне, месье?
      В ее тихом голосе, с трудом пробивающемся сквозь плотную ткань, явственно прозвучал французский акцент. В голове Себастьяна вновь завертелся вихрь мыслей. В Англии монахини были редким явлением. Несомненно, ей есть что рассказать. Надо только завоевать ее доверие…
      Отвлеченный раздумьями, он попятился. В нынешнем состоянии его эмоции были неуправляемыми, а поступки – непредсказуемыми.
      – Месье! – неуверенно позвала монахиня.
      Себастьян понял, что она не разглядела его, поскольку стояла в пятне света от фонаря. Самому Себастьяну она казалась видением, окруженным радужной аурой.
      – Я здесь, сестра. – Его голос прозвучал натянуто и неестественно. Себастьян уверял себя, что просто не желает напугать незнакомку.
      Он виновато улыбнулся, зная, что эту улыбку она не разглядит.
      – Чем могу служить?
      Она затаила дыхание, словно вопрос стал для нее неожиданностью и доставил удовольствие.
      – О, месье, неужели вы согласны помочь мне?
      Она приблизилась, и Себастьяна охватила дрожь облегчения. Отчасти его удивила легкость, с которой монахиня приняла его предложение. Судя по всему, она была еще очень молода и наивна, если отважилась приблизиться в темноте к незнакомцу. Подумав, что ей повезло встретиться именно с ним, а не с одним из мерзавцев, которых не остановило бы монашеское облачение, он подавил в себе неожиданно вспыхнувшие низменные желания.
      – Так чем я могу вам помочь, сестра?
      Она отозвалась еле различимым шепотом, словно боялась чужих ушей:
      – Кажется, я заблудилась. – Она протянула Себастьяну листок бумаги. – Я ищу дом мадемуазель Фокан.
      – Черт побери!
      Незнакомка отпрянула, но Себастьян выхватил у нее листок одной рукой, а другой удержал ее за плечо. Почерк на бумаге был знаком ему почти как собственный. Изумившись, он поднял голову:
      – Кто вы?
      Мадлен Фокан уже давно подозревала, что допустила непростительную оплошность. Она твердо верила, что Господь прислал ей спасителя в образе незнакомца, стоящего перед ней. Возможно, ее сбил с толку его голос – низкий, мужской, раскатистый, он звучал с непреодолимой убедительностью. Речь незнакомца была проникнута властностью, решимостью и юмором. Но когда он выругался, Мадлен охватила тревога.
      – Не молчите, как рыба, сестра! Откуда вы знаете сестер Фокан? – Его голос вновь зазвучал дружелюбно, но рука надежно удерживала Мадлен на месте.
      – Что вы сказали, месье? – Собственные размышления на минуту отвлекли ее. – Ах вот вы о чем! Я их родственница, я только что прибыла в город.
      – Еще одна мадемуазель Фокан? Замечательно! – насмешливо выговорил он. – Я очарован!
      Мадлен нервно вздрогнула, испугавшись жара, исходящего от руки незнакомца. Она попятилась, но Себастьян сжал пальцы.
      – Не бойтесь, младшая сестренка. – Поднеся ее руку к губам, Себастьян коснулся теплой ладони.
      Это прикосновение оказалось таким приятным, что Мадлен запротестовала не сразу. Не привыкнув к подобному обхождению, она наслаждалась дружеским жестом. Незнакомец согрел дыханием ее озябшие пальцы, вмиг вернув их к жизни. Только долг заставил Мадлен пробормотать: «Так нельзя…»
      – Неужели монахиням запрещено принимать даже незначительные знаки внимания? Какая жалость!
      По легкому пожатию руки Себастьяна Мадлен догадалась, что он улыбается в темноте.
      – Мне пора, месье. Меня ждут.
      Произнесенное шепотом, последнее слово насторожило Себастьяна, а беспокойство, которого Мадлен не скрывала, сократило расстояние между ними. Глядя на ее опущенную голову, Себастьян приблизительно уловил ход ее мыслей: Мадлен торопилась расстаться с ним, пока не поздно. Неужели очередной приступ наделил его способностью читать чужие мысли?
      Он вдруг вскинул голову и всмотрелся в темноту. А если эта девушка – приманка? Впрочем, негодяи всех мастей готовы воспользоваться любой уловкой, чтобы заманить в ловушку ничего не подозревающего простофилю – так они предпочитали именовать свои жертвы.
      Спустя мгновение он уловил слабый звук чужого дыхания. Кто-то наблюдал за ним из мрака.
      Ноздрей Себастьяна коснулась вонь копченой селедки, пота и прокисшего пива. Что все это означает? Может, эта монахиня не настолько невинна, как кажется?
      Обняв Мадлен за плечи, Себастьян увлек ее в узкий переулок между двумя домами. В безлунную ночь только существа, наделенные способностью видеть в темноте, могли догадаться, что здесь есть проход. Крепко прижав Мадлен к стене, Себастьян втиснулся в узкую нишу вместе с ней.
      Он почувствовал, как она сделала вдох, собираясь позвать на помощь, и зажал ей рот ладонью, испытав при этом взрыв новых ощущений. Ее губы словно опалили ему ладонь. Это был поистине чувственный рот, слишком нежный и очаровательный для Христовой невесты, решил Себастьян, обуреваемый неожиданными и глубокими чувствами.
      Кто-то приблизился и прошел мимо, тяжело дыша. Мадлен задрожала и ахнула в ладонь, закрывающую ей рот. Страх в ее душе расправил крылья и с силой забил ими, и эта беззащитность тронула Себастьяна, коснувшись сердца, которое он давно считал холодным и равнодушным. Однако ему хватило цинизма предположить, что этот страх вызван мыслью, будто сообщники бросили ее на произвол судьбы.
      Прижавшись к Мадлен всем телом, Себастьян ощутил, что она стройная и хрупкая, а ее макушка едва достает ему до носа. Пожалуй, ее стройность следовало бы назвать худобой. Под кожей жалко выпирали кости, и тем не менее Себастьяну удалось различить женственные изгибы тела. Монашеский балахон приподнимали упругие маленькие груди. Прибавив с десяток фунтов, Мадлен превратилась бы в ожившую Афродиту.
      Тем временем неизвестный остановился на расстоянии вытянутой руки от них. Себастьян услышал, как он принюхивается, словно желая отыскать их по запаху.
      – Где они? – послышался хриплый шепот.
      – Провалиться мне на этом месте, если я знаю! – последовал ответ. – Идем отсюда. Добычу мы все равно упустили!
      Когда их шаги затихли вдалеке, Себастьян осторожно убрал ладонь от губ Мадлен.
      – А теперь, моя маленькая послушница, я хочу знать, почему нас преследовали.
      Впервые с момента встречи Мадлен по-настоящему испугалась.
      – Не могу сказать.
      – Не можешь или не хочешь? – Он нашел под тканью ее шею и осторожно сжал пальцы, чтобы придать вес угрозе. – Ты чужестранка на этой земле, моя французская отшельница, если ты не солгала. Франция и Англия воюют. Значит, ты мой враг. Откуда мне знать, что ты не причинишь мне зла?
      Мадлен слабо пожала плечами:
      – Об этом я не подумала, месье. Ну что же, поступайте, как вам будет угодно.
      – Вот как? – Он придвинулся ближе, затмевая даже ночную темноту. – Напрасно, сестра, – прошептал он на ухо Мадлен, – ты и сама не понимаешь, какое опасное предложение сделала мне.
      Он почувствовал, как Мадлен судорожно вздохнула, и понял, что к ее страху не примешивается чувство вины.
      – Предупреждаю, месье, я буду кусаться и кричать и не доставлю вам никакого удовольствия. Приберегите свой пыл для другого случая.
      Себастьян громко расхохотался, удивив не только Мадлен, но и самого себя. Она все поняла! Добродетельная мышка поняла, что он способен обесчестить ее, невзирая на монашеский балахон. Однако она держалась храбро.
      Себастьян отпустил ее.
      – Повторите еще раз, кто вы такая. Если вы солгали, я все равно узнаю: сестры Фокан мне хорошо знакомы.
      Он с любопытством пронаблюдал, как пальцы Мадлен сложились на крестике, словно цветочные лепестки.
      – Клянусь, месье, я – Мадлен Фокан.
      – Мадлен? – Это имя Себастьян слышал впервые, но почему-то был склонен поверить девушке. – Ладно, я поверю тебе, детка.
      Он вышел из переулка и протянул Мадлен взятый у нее лист бумаги.
      – Ты не ошиблась адресом, но в таком случае… – Мысленно он продолжил фразу: если сестры Фокан действительно поселились здесь, значит, в их жизни произошло немало перемен. – А теперь иди. Я подожду здесь, пока тебя не впустят в дом.
      –  Merci, monsieur. – С легкостью бабочки она вдруг коснулась его рукава. Себастьян так и не понял, умышленное это прикосновение или случайное. – Месье…
      – Что, сестра?
      – Вы очень дурной человек.
      – Знаю.
      – Но не настолько, как вам кажется!
      Засмеявшись, она вскинула голову грациозным движением, и Себастьян впервые взглянул ей в глаза. Казалось, взгляд Мадлен проник в его душу.
      Какие глаза! Глубокие, как летняя тень, яркие, как море под луной. Их нельзя было назвать просто черными или карими – в их глубине мерцали темно-синие искры, отражение звездной ночи.
      Себастьян покачал головой. Наверняка это очередная шутка приступа, уверял он себя. Не может быть, чтобы эта девочка сумела заглянуть к нему в душу.
      Смущенный собственной трусостью, он огляделся. Окружающий мир изменился в мгновение ока. Оказалось, что он стоит не на Куин-Энн-гейт, а в тени Уайтхолла. На другом берегу Темзы небо начинало розоветь, слышался бой Биг-Бена. Чертыхнувшись, Себастьян понял, что его «мыслительный шторм» миновал, лишив его, как это часто бывало, даже чувства времени. Часы пролетели, как несколько секунд.
      Подозвав извозчика, он забрался в экипаж и рассмеялся от неожиданной мысли: после нескольких поколений распутниц женщины рода Фокан наконец-то произвели на свет монахиню, притом на редкость хорошенькую.
      «Себастьян, – мысленно упрекнул он себя с юмором, смешанным с безысходным отчаянием, – ты добром не кончишь!»

      – Так ты не принимала пострижение? – уже в который раз спросила Жюстина.
      – Нет, – терпеливо ответила Мадлен. – Монашеское облачение служило мне защитой.
      – Вот видишь! Я же говорила. – Анриетта укоризненно взглянула на сестру. – Это просто комедия. Маскарад.
      Мадлен вежливо улыбнулась тетушкам. При виде этих живых реликвий прежней жизни она была готова поверить, что якобинский террор ей привиделся в страшном сне. Поверх домашних платьев сестры Фокан носили шелковые шали: Анриетта – алую, а Жюстина – бирюзовую. Золотисто-рыжие кудри Анриетты и белокурые букли Жюстины были перевязаны бесконечно длинными лентами. Несмотря на все усилия горничной Оделии, Мадлен чувствовала себя жалким вороненком рядом с парой экзотических птичек. Она нуждалась в ободрении, которое мог дать ей лишь один человек.
      – А где мама?
      Сестры ее матери обменялись многозначительными взглядами, и Анриетта коротко сообщила:
      – Ее здесь нет.
      – Нет? – Мадлен растерялась. – С ней… что-то случилось?
      – Разумеется, нет. – Анриетта окинула племянницу раздраженным взглядом. – Что может случиться с Ундиной?
      Мадлен подавила горькое разочарование при мысли, что встреча с матерью отодвигается на неопределенное время.
      – Она живет у своего мужа-англичанина?
      – Увы, англичанин Ундины мертв, – сказала Жюстина.
      – Мертв?! – Мадлен ахнула. – Бедная мама! Почему же она не поделилась горем со мной? Должно быть, она так страдает!
      – Она скорбит об утрате отнюдь не в одиночестве, – еле слышно пробормотала Анриетта. – У тебя нет никаких причин огорчаться. Твоя мама очень жалела, что не сможет дождаться твоего прибытия, но мы пообещали заботиться о тебе до тех пор, пока она не вернется. Правда, Жюстина?
      – Конечно, – подхватила Жюстина, но было ясно, что ее занимают другие мысли. – Все мы нуждаемся в защите. Мы так беспомощны!
      Глядя на теток, Мадлен охотно верила им. Даже оранжерейные орхидеи показались бы менее хрупкими и уязвимыми, чем эти создания, совершенно не умеющие позаботиться о себе.
      Столь же плачевное впечатление производила и перепуганная женщина, которая открыла дверь и принесла чай. Это навело Мадлен на новую мысль:
      – Вы ждали гостей?
      – Гостей? – Жюстина улыбнулась. – Нет. Впрочем, время от времени мы позволяем себе невинные развлечения.
      Мадлен украдкой оглядела гостиную. Тесная комнатка была до отказа набита изящной и дорогой мебелью минувшего века. На деревянных канапе и креслах поблескивали остатки позолоты. Изысканные фарфоровые безделушки теснились там и сям рядом с серебряными подсвечниками и мраморными бюстиками. Турецкие ковры полностью скрывали пол, картины висели на стенах вплотную, одна к другой. Но бархатные портьеры на окнах были донельзя запыленными и испачканными. В темных углах гостиной, куда не проникал свет, висела паутина, над камином отклеились обои, обнажив кирпичную кладку. Большую часть своей жизни Мадлен провела в скромной келье, по сравнению с которой эта гостиная казалась роскошным салоном. Но пренебрежение тетушек к грязи вызвало у нее отвращение.
      – Мама жила здесь, с вами? По ее описаниям ваш особняк показался мне… более просторным.
      – В особняке твоей мамы начался ремонт. – Анриетта жеманным жестом поднесла руку ко лбу. – Столько стука, суеты, шума, топота ног! Это было невыносимо! Нам пришлось временно искать прибежища здесь.
      Мадлен сморщила носик:
      – Но здесь так грязно и сыро…
      Анриетта недовольно прищурилась, хотя была готова согласиться с каждым словом племянницы.
      – Ты выросла такой неженкой? Боишься сырости?
      Мадлен зарделась:
      – Я не хотела вас обидеть, тетя Анриетта… Просто я ждала… другого.
      – Значит, ты слишком многого ждала, дорогая. – Анриетта поправила свою пеструю шаль. – Считай спартанскую обстановку искуплением грехов. Это поможет нам со временем порадоваться даже незначительным переменам в доме.
      Мадлен сомневалась, что состояние сырых комнат улучшит новый слой штукатурки, но оставила свое мнение при себе. Дом Оделии, несмотря на столь же скромные размеры, выглядел гораздо уютнее. Она улыбнулась, вспомнив часы, проведенные в гостях у новой подруги. Она все-таки уснула на кушетке с высоким изголовьем. Оделия не стала будить ее, и когда Мадлен проснулась, за окном уже стемнело. Несколько часов сна почти не принесли ей облегчения, и Мадлен зевнула, смущенно прикрыв рот ладонью.
      Зоркие глаза Анриетты приметили эту ладонь. Взяв племянницу за руку, она пристально осмотрела ее.
      – Боже мой, да у тебя волдыри!
      – И мозоли! – с отвращением подхватила Жюстина, подвергнув осмотру вторую руку Мадлен. – Какой позор для рода Фокан! Каким пыткам тебя подвергали в этом кошмарном монастыре?
      Мадлен грустно потупилась, глядя на собственные руки, которые ныли даже теперь, спустя почти неделю после переноски фляг с вином из лодки на берег. Она сразу поняла: стоит рассказать теткам правду о ее сделке с контрабандистами, они в ужасе отшатнутся от нее.
      – В монастыре нам говорили, что каждый должен трудиться, – уклонилась она от прямого ответа.
      – Девушке в твоем положении приличествует лишь вышивание или плетение кружев, – указала Анриетта.
      – В монастыре мне приходилось работать на кухне, – сообщила Мадлен.
      – На кухне?! – отшатнулась Жюстина и недоверчиво покачала головой.
      Мадлен гордо улыбнулась:
      – Вот именно. Теперь я неплохо готовлю – меня учила кухарка самой графини д’Экслижи! Я могу состряпать такой вкусный ужин, какого вы не ели с тех пор, как покинули Париж!
      – Даже и думать не смей! – отрезала Анриетта.
      – А может быть, все-таки… – вопросительно начала Жюстина, которая по-прежнему тешила себя надеждой выманить лосося у сына торговца рыбой.
      – Ни в коем случае! – Анриетта метнула в сестру испепеляющий взгляд. – Мадлен принадлежит к роду Фокан. Нашей ноги никогда в жизни не бывало в кухне. Это занятие для прислуги. – Анриетта медленно и величественно поднялась. – Где же твой багаж, детка? Ты оставила его в передней? Тебе пора принять ванну, переодеться и лечь спать.
      Мадлен снова виновато опустила голову:
      – Я приехала налегке.
      Анриетта испустила мученический вздох:
      – Понятно… Я немедленно отправлю аббатисе письмо и потребую, чтобы она прислала твои вещи.
      – У меня нет вещей.
      – То есть как это нет? Но это невозможно! Мы каждый год отсылали тебе одежду.
      – С ней пришлось расстаться.
      – Надеюсь, только с поношенными вещами? Какой великодушный поступок! Но платья, которые мы отослали прошлой весной, тебе понадобятся. Твоей матери пришлось поломать голову, чтобы подобрать верный покрой и ткани, способные подчеркнуть твою юность и цвет лица.
      Мадлен улыбнулась:
      – Они были прекрасны, но совершенно непрактичны. Я продала их.
      – Продала?.. – Анриетта от неожиданности осеклась. – Ты продала свою одежду?!
      – Все шелка, бархат и кружева? – уточнила Жюстина.
      Мадлен кивнула:
      – А деньги раздала беднякам.
      – Беднякам? – эхом повторили сестры таким тоном, словно этого слова не значилось в их лексиконе.
      – А платье, которое мать прислала тебе к первому причастию? – с надеждой спросила Анриетта.
      Мадлен засияла от гордости:
      – За него назначили самую высокую цену – его было очень просто переделать в свадебный наряд.
      – К твоей свадьбе? – предположила Жюстина.
      – Я не собираюсь замуж, – беспечно ответила Мадлен.
      Анриетта улыбнулась:
      – Слышишь, Жюстина? Мадлен прекрасно понимает, что ее ждет! Мы должны как можно скорее представить ее обществу.
      Она вновь взяла Мадлен за руку и сдвинула запачканный белый рукав облачения до локтя.
      – Так я и думала! Ты чересчур худа. Джентльменам приятнее видеть рядом то, за что можно подержаться. Но не расстраивайся, на наших супах-пюре и яичных суфле ты быстро поправишься. Самое большее две недели – и ты затмишь всех этих худосочных английских дурнушек. – Анриетта прищелкнула пальцами. – Сними-ка покрывало, я хочу посмотреть на тебя.
      Мадлен нехотя послушалась, отколов покрывало и сняв апостольник. Возглас разочарования вырвался у тетушек одновременно, на их лицах застыли ошеломленные гримасы.
      – О Господи! Ее остригли, как овцу! – Жюстина в ужасе закрыла глаза руками.
      Анриетта побледнела, но держалась тверже:
      – Чем же им помешали твои чудесные волосы? Подойди поближе, детка. Дай мне рассмотреть.
      Мадлен смущенно пригладила ладонью короткие завитки.
      – Прошлой зимой в монастыре завелись вши. Монахини всех остригли, чтобы избавиться от них.
      – Такого потрясения вши не вынесли, – пробормотала Жюстина.
      Поджав губы, Анриетта внимательно рассматривала короткие волосы племянницы – словно фермер, определяющий качество овечьей шерсти. Подавив досаду, она пожалела о том, что у нее не найдется ярда накладных локонов, чтобы спасти поруганную красу Мадлен.
      – Они грязные, – резко заметила Анриетта, проводя пальцами по густым темным кудрям Мадлен. – Но эта беда поправима. Хватит истерик, Жюстина. Взгляни на нее.
      Анриетта потрепала племянницу по щеке и подняла за подбородок ее лицо, повернув к свету так, что он озарил изящные изгибы скул и тонкий овал лица.
      – Смотри-ка! Кости под кожей идеальны. Вот где кроется подлинная красота. Плоть исчезает, а кости остаются. Женщины рода Фокан славились костями и зубами. – Она гордо выставила напоказ великолепные зубы. – Но лучшее украшение ее лица – глаза, темные, как озаренный луной океан. Великолепно!
      – Ты права: глаза – ее капитал! – воскликнула Жюстина. – Мы лишь немного подкрасим ресницы, чтобы их красоту заметил даже неискушенный взгляд. Короткие стрижки в моде на континенте, хотя мало кто из англичанок решается носить их – уж слишком грубоваты их лица. Мы уложим на этом нежном лбу несколько игривых локонов, и готово! Вот она, первая красавица Лондона!
      Мадлен пришла в волнение.
      – Я не желаю быть первой красавицей! – выпалила она. – Не хочу превращаться в модницу, которая целые дни напролет выбирает шляпки, примеряет платья и ждет гостей-джентльменов! – Она не сразу поняла, что описывает жизнь собственных тетушек, но усталость помешала ей совладать с недовольством и испугом.
      – И это вся благодарность за то, что мы послали за тобой? – сухо осведомилась Анриетта. – Мы хотели скрасить твою жизнь, помочь тебе вкусить неведомых радостей…
      – Я мечтаю о другом, – перебила Мадлен. – Я хочу стать поваром.
      Анриетта побледнела.
      – Кухаркой? – презрительно прошипела она. – Ты в своем уме?
      – Подожди, дай Мадлен время, – предложила Жюстина. – Она еще ребенок, да и дорога утомила ее.
      – Ни за что! – В голосе Анриетты прозвучала непреклонность, благодаря которой она некогда стала предметом обожания и бичом владельцев нескольких театров. – Я жду ответа немедленно, – заявила она. – Если Мадлен будет настаивать на своем, пусть убирается обратно в монастырь. Сегодня же!
      Мадлен закрыла глаза, чтобы не видеть разъяренную тетку. Встреча с родными не только разочаровала и опечалила ее, но и напугала. В глубине души зарождалось нехорошее предчувствие – она не поверила в слова теток о том, что ее мать в отъезде. Куда она могла уехать? Почему написала отчаянное письмо и исчезла?
      Мадлен задрожала. Стоящие перед ней женщины оставались чужими людьми, воспоминаниями тринадцатилетней давности. По сути дела, они были едва знакомы. Если бы только мама была здесь и утешила ее!
      – Ну, Мадлен, что скажешь? Выбираешь будущее под защитой заботливых тетушек или возвращение в опостылевший монастырь?
      – А может, тебе не терпится стать монахиней, Мадлен?
      Мадлен открыла глаза и увидела, что рядом стоит Жюстина.
      – Кроме как в монастыре, я нигде не бывала, а там мне жилось невесело. Нет, я не хочу становиться монахиней. Но прежде чем принять решение, я должна посоветоваться с мамой.
      – Тогда дождись, когда она вернется.
      – Откуда? – спросила Мадлен.
      Анриетта пожала плечами:
      – Оттуда, куда она отправилась.
      Жюстина ласково заключила Мадлен в объятия.
      – Детка, ты не создана для церкви или кухни. – Она улыбалась сквозь слезы. – Обещаю: оставшись с нами, ты не пожалеешь.
      – Решено! – объявила Анриетта тоном, лед в котором начинал таять. – Надеюсь, ты потратила не все деньги, присланные тебе матерью на дорогу?
      Мадлен быстро опустила голову, чтобы скрыть удивление. В последний год она не получала от матери денег, только подарки. Но в этом Мадлен не собиралась признаваться, пока мама не вернется и не встанет на ее защиту. Мадлен не сомневалась, что к посылкам она прилагала и деньги.
      – Молчание означает, что ты истратила все до последнего су? – холодно вопросила Анриетта.
      Досадуя на тон тетушки, Мадлен протянула жалкую кучку монеток, последнее, что у нее было.
      – Мне они не нужны. Мама наверняка будет рада узнать о моей щедрости.
      Жюстина вытаращила глаза, словно блестящий металл был манной небесной.
      – Это чудо! Чудо! – благоговейно забормотала она.
      – Этого чуда слишком мало, Жюстина, – охладила ее пыл Анриетта. – Но что это такое?
      Она перевела взгляд жемчужно-серых глаз с горстки монет на лицо Мадлен.
      – Это английские деньги, а ведь мы всегда посылали тебе французские франки. Откуда у тебя монеты?
      Густой румянец вновь залил щеки и шею Мадлен: ей и в голову не приходило, что тетки заметят подмену. Случайная встреча у дверей их дома толкнула ее на новую ложь.
      – Я выменяла их у одного англичанина.
      – Мадлен! – Тетки ошеломленно воззрились на нее, и Мадлен с трудом сдержала смех.
      – Я заблудилась, а джентльмен любезно подсказал мне, куда нужно идти.
      – Еще бы! – пробормотала Анриетта, качая головой. – Глупое дитя!
      Раздраженная непрестанными упреками, Мадлен произнесла ледяным тоном:
      – Аббатиса советовала нам полагаться на людскую доброту и милосердие. Она часто рассказывала нам свою любимую притчу о женщине у колодца, которая предложила напиться умирающему от жажды страннику и обрела покой на небесах.
      – Но ведь этот странник был ангелом, – возразила Анриетта.
      – В мужском облике, – добавила Мадлен в свое оправдание.
      – В этом и состоит разница, – дружески объяснила Жюстина. – Мужчина не замедлил бы воспользоваться преимуществом.
      – Даже видя перед собой монахиню? – осведомилась Мадлен.
      Жюстина закатила глаза.
      – Некогда я была знакома с джентльменом, который питал особое пристрастие к…
      – Жюстина, опомнись! Мадлен говорит о настоящих мужчинах, о рыцарях.
      – Но и тот человек был весьма любезен, – возразила Жюстина, не смутившись. – В доказательство я могу предъявить подаренное им бриллиантовое ожерелье!
      Анриетта с досадой отвернулась от сестры.
      – Утром я отправлю миссис Селдон на рынок. На деньги Мадлен мы купим немного вина, сыра, сливок и яиц.
      – А может, и лосося? – робко предложила Жюстина. – Мадлен покажет миссис Селдон, как его готовить. Англичане только портят рыбу, отваривая ее. – Она возмущенно возвела глаза к небу. – Это неслыханно!
      Обнаружив, что разделяет хотя бы одно мнение родственниц, Мадлен кивнула:
      – Я поджарю лосося с каперсами и соусом…
      – Нет! – отрезала Анриетта. – И чтобы больше я не слышала от тебя подобной глупости…
      – Но я могла бы приготовить ужин в честь тетушки Жюстины, – возразила Мадлен.
      Жюстина умоляюще переводила взгляд с одной родственницы на другую.
      – Всего один раз, Анриетта! Иначе как же нам узнать, чему она научилась?
      Решимость Анриетты дрогнула.
      – Пожалуй, некоторые познания в кулинарии ей не повредят. Однажды я собственноручно приготовила устрицы в честь месье… впрочем, не важно. Хорошо, завтра приготовь лосося, Мадлен. А теперь ложись спать.
      – Ну, что скажешь? – спросила Жюстина сестру, едва Мадлен удалилась.
      – У этой крошки дурные манеры, никакого такта и ни малейшего представления о своем положении. – Несмотря на цензорский тон, Анриетта улыбнулась. – Но с характером ей повезло – как и мне, верно?
 
      Незадолго до полуночи, когда колокольчик у дверей дома сестер Фокан вновь забренчал, хозяйки даже не пошевелились. Проведя несколько часов за обсуждением будущего Мадлен, они наконец-то погрузились в блаженное состояние сна.
      Третий звонок заставил миссис Селдон спуститься с чердака по ветхой лесенке. Даже в хорошем расположении духа эта особа отличалась неприятными и резкими манерами. А вынужденный подъем с узкой кровати отнюдь не смягчил ее нрав, ибо незадолго до этого миссис Селдон прикончила заветную припрятанную бутылочку.
      – Старые кобылицы! – пробормотала она, явно имея в виду хозяек.
      Схватившись за засов, миссис Селдон отодвинула его и принялась дергать старую покоробленную дверь, прилагая немало усилий и пуская в ход весь свой запас ругательств. Наконец, когда она уже была готова капитулировать, гость с другой стороны толкнул плечом дверь и она выскочила из рамы с силой пробки, вылетающей из бутылки с шампанским. От неожиданного толчка горничная пошатнулась и ударилась спиной о стену крохотной передней.
      С отборной руганью она схватилась за голову и поспешила к порогу, вознамерившись разыграть с незваным гостем сцену убиения Авеля Каином. Однако зловещий вид высокого незнакомца в плаще, развевающемся на ветру, мгновенно отрезвил пожилую особу.
      С пронзительным визгом, от которого с двери посыпалась сухая краска, она бросилась бежать.
      – Там, у двери, стоит чудовище! – завопила она, вбегая в гостиную. – Должно быть, сам дьявол явился из преисподней за нами! Бегите скорее! – Покончив со своей мрачной вестью, она загрохотала каблуками по лестнице.
      – Что она говорит? Кто там пришел? – сонно спросила Жюстина, садясь на постели.
      – Какой-то джентльмен, – отозвалась Анриетта и поправила локоны, прежде чем подняться. – Я приму его.
      Подойдя к двери, она любезно произнесла:
      – Прошу вас, месье… – но, не закончив, сдавленно вскрикнула: – Месье де Вальми!
      – Похоже, вы не рады видеть меня, мадам Анриетта.
      Анриетта Фокан опустила густые ресницы, желая на миг избавиться от видения ненавистного гостя.
      – Ну что вы, месье! Я просто удивлена неожиданным визитом. Прошу вас.
      Сердце Анриетты лихорадочно билось. Месье де Вальми любил являться в гости неожиданно. Приди он несколькими часами раньше, он увидел бы не только сестер Фокан, но и Мадлен. К счастью, она уже спала.
      Де Вальми, обладатель черных усов французского гусара, был настолько рослым, что ему пришлось пригнуться, шагая через порог. Как обычно, он был одет во все черное – сюртук, жилет, панталоны и атласный галстук. Он говорил, что носит траур по своим родным, аристократам, головы которых попали в корзину мамаши Гильотины. Будучи опытной актрисой, Анриетта подозревала, что это чистейшая выдумка, придающая де Вальми вес и удачно сочетающаяся с его мрачным видом.
      – Вы ждали поклонника? – допытывался он, приподнимая треуголку.
      – Друга, месье, – поправила Анриетта, принужденно улыбаясь и глядя в черные глаза, не ведающие жалости. – Всего лишь друга.
      – Ясно… – Он оглядел тесную гостиную и фыркнул. – Да, прошлое кануло в Лету.
      – Вы правы, – осторожно отозвалась Анриетта. – И все-таки мы выжили.
      Де Вальми приблизил к ней смуглое лицо с ястребиным носом.
      – Может, в следующий раз вам повезет.
      Анриетта растерянно заморгала. Взгляд де Вальми завораживал и леденил душу. Многие дамы находили этого мужчину красавцем. Однажды, двенадцать лет назад, Анриетта оказалась в его объятиях и с тех пор с отвращением вспоминала об этом событии. Лучше уж было пустить в постель змею.
      – У всех бывают трудные времена, – вмешалась вошедшая в гостиную Жюстина. – Вы принесли весточку от Ундины?
      Де Вальми охотно повернулся к ней и подверг внимательному и продолжительному осмотру.
      – Сожалею, мадам, но о судьбе Ундины мне ничего не известно. – Его губы раздвинулись в улыбке. – Признаюсь, меня самого обескураживает отсутствие сведений из Франции.
      – Присаживайтесь, месье, – предложила Анриетта, бросив подавленный взгляд в сторону встревоженной сестры.
      Де Вальми с отвращением оглядел мебель в комнате, прежде чем остановить выбор на кресле, стоящем у камина. Смахнув платком пыль с сиденья, он уселся и принял элегантную позу. Он знал, что сестры Фокан следят за ним во все глаза. Ему льстило женское внимание, однако он чувствовал, что окончательно запугать эту пару блудниц ему пока не удалось. Но, судя по их виду, миг торжества де Вальми приближался. Для сестер Фокан де Вальми приберег особое унижение, чтобы заставить их поплатиться за длительное ожидание триумфа.
      – Мир стал совсем другим, – со вздохом смирения заметила Жюстина, – не таким, как прежде. Прошлого не вернуть!
      – Конечно, эту утрату стоит оплакать, но лучше обратиться к настоящему. Я всегда был вашим другом, не правда ли?
      – Разумеется, месье, – ответила Анриетта в надежде направить беседу по выбранному ею самой курсу. – Мы безмерно благодарны вам за все.
      – Значит, вы поймете, если я стану настаивать на своем, несмотря на нашу дружбу. – Он отпил глоток омерзительного хереса из бокала, который вложила ему в руку Жюстина, и поморщился. – Надо бы не забыть прислать вам бутылку из моих погребов, – пробормотал он, возвращая бокал Жюстине. – Итак, к делу. Перебираться через Ла-Манш становится все труднее. Война возобновилась, опасность возросла, ставки повысились. Понимая, что ее бриллиантов хватит только на часть пути, Ундина согласилась захватить с собой мою посылку. А теперь, когда она исчезла, посылка пропала вместе с ней.
      – Исчезла… – пролепетала Жюстина полуобморочным голосом.
      – Что произошло, месье? – спросила Анриетта.
      – Я вынужден воззвать к вашей преданности в прошлом и надеждам на будущее. Блестящее будущее.
      – Понимаем, месье. Мы всецело преданны вам. Увы, помочь вам мы не в силах.
      На лице де Вальми появилось изумленное выражение.
      – Не верю своим ушам! Разве я не направил к вам месье Ферриса?
      – Он оставил карточку, – фыркнула Жюстина. – Жалкий мещанин! Торговец шерстью!
      – Чрезвычайно богатый торговец, – поправил де Вальми, переводя взгляд с одной сестры на другую. – Он прекрасно понимает, что, если бы не обстоятельства, ему было бы нечего и мечтать о благосклонности дам вашего круга. Он будет великодушен и щедр к той из вас, которая одарит его вниманием.
      Жюстина покачала головой:
      – Только не я! Не хватало мне еще английского купца!
      – Тогда вам придется продать свои драгоценности. – Внезапно глаза де Вальми стали ледяными, хотя голос по-прежнему звучал любезно. – Кстати, как насчет вашей племянницы? Насколько я понимаю, она собирается навестить вас. Если она действительно дочь одной из сестер Фокан, она должна быть изумительной красавицей.
      – Малышка Мадлен? Она еще дитя, месье, совсем ребенок, в которого монахини вселили панический страх перед огромным миром. – Анриетта театрально вздохнула. – Я ужаснулась, узнав из ее последнего письма, что монахини отговаривают ее от поездки. Верно, Жюстина?
      – Да, – неуверенным тоном подтвердила сестра.
      Анриетта взяла инициативу в свои руки:
      – Боюсь, мы навсегда потеряли нашу дорогую племянницу, месье. Со дня на день она готовится постричься в монахини.
      Месье де Вальми встретил эту новость легкой многозначительной улыбкой.
      – Бессмысленный поступок, не правда ли?
      Неожиданно он встал.
      – Мне нужны деньги, чтобы заплатить людям, способным узнать что-нибудь о вашей сестре. Меня не интересует, где вы их достанете. Если вы не в состоянии взять деньги в долг или добыть другим путем, ступайте на панель. – Последние слова хлестнули обеих сестер наотмашь, как удар хлыста. – Или, как я уже предупреждал, Ундина погибнет. Всего хорошего.
      – Хуже, чем теперь, нам уже не будет, – изрекла Анриетта, когда де Вальми ушел. – Бывало, и наши предки оказывались в бедственном положении. Но его совет омерзителен! Подумать только, продавать себя пастухам и рудокопам, чтобы прокормиться!
      – Продавать себя? – потрясенно пробормотала Жюстина и разразилась рыданиями.
      Анриетта раздраженно взглянула на сестру, не пытаясь утешить ее. Жюстина даже не сознавала, насколько опасен де Вальми. От внимания Анриетты не укрылся интерес гостя к их племяннице. Очевидно, судьба матери Мадлен в его руках.
      Внезапно в больших серых глазах Анриетты вспыхнули дерзкие огоньки. Некогда она питала пристрастие к азартным играм, но так и не научилась мириться с проигрышами. На этот раз она приберегла туза в рукаве, и этим тузом была Мадлен. Де Вальми в конце концов узнает, что насчет Мадлен они солгали. Значит, необходимо как можно скорее обеспечить малышке покровительство лорда д’Арси, деньги которого разрешат все затруднения сестер Фокан.
      – Куда же я спрятала бренди? А, вспомнила! – Она вынула несколько книг с полки, пошарила на ней и вытащила запыленную бутылку толстого темного стекла. – Вот она! То, что надо, чтобы воспрянуть духом.
      Жюстина пододвинула чайные чашки, Анриетта плеснула в каждую по глотку бренди. Сестры долго сидели в полутьме, с блаженством потягивая крепкую жидкость – напоминание о былой жизни.
      Анриетта уже засыпала, когда в ее радужные мечты вкралось единственное опасение. Если д’Арси возьмет Мадлен под покровительство, все будут спасены. А до тех пор нельзя допустить, чтобы Мадлен узнала, где находится ее мать, и предприняла попытку вернуться за ней во Францию.

       Она сказала, что ее зовут Дора и что ей шестнадцать лет. Явившись ко мне по приказу хозяина, она молча помогала мне раздеваться.
       По правде говоря, я не строил никаких планов насчет этой девушки. Совершенно обессиленный – или так мне казалось – после приема в поместье, я мечтал отдохнуть. Но у Доры, этой резвой плутовки с блестящими глазами-бусинками и пикантной улыбкой, были совсем иные замыслы.
       Ее пальчики быстро избавили меня от сюртука, жилета и галстука, а затем перешли к двойному ряду пуговиц на панталонах. Она справилась с ними в мгновение ока. Легкое шевеление моего близкого друга заставило меня по-новому взглянуть на девушку.
       С негромким возгласом удивления она смело взялась за меня обеими руками.
       – О, милорд, какая прелесть! Какой ровный и гладкий, не то что эти багровые чудовища, переплетенные венами!
       Женская похвала впечатлила моего друга, и он надменно вздыбился, обнажив голову.
       – Как приятно видеть его таким! Он любит лесть, не правда ли, милорд?
       Я невесело улыбнулся, глядя на нее, и вспомнил высказывание Попа о том, что каждая женщина в душе распутна. Но несмотря на поведение моего друга, желание во мне еще не пробудилось.
       – Ты когда-нибудь спала с мужчинами, Доркас?
       Она зарумянилась, впервые выдав свою молодость и неопытность.
       – Если хотите, я могу лечь с вами, милорд.
       Дерзкий малый грустно поник. Дефлорация девственниц не в моем вкусе.
       – Ладно, забудь об этом, детка. Иди спать.
       Но вместо того, чтобы отпустить моего приятеля, она продолжала поглаживать его с выражением благодарности и облегчения на лице.
       – Но ведь вам больно, милорд. Если вам угодно, я сумею облегчить эту боль. Присядьте на край постели.
       Завороженный и охваченный любопытством, я подчинился. Улыбаясь, она встала на колени передо мной.
       – Он такой красавец! Он заслуживает поцелуя, милорд.
       Всегда готовое откликнуться на женские ласки, мое изнуренное копье мгновенно пробудилось к жизни от прикосновения ее губ. Ободренная таким началом, Доркас принялась с воодушевлением ублажать меня.
       Вывод: в Англии принято называть подобные услуги «французской любовью». Однако, поскольку очаровательное создание, стоящее на коленях меж моих раздвинутых ног, было родом из Нортумберленда, ее энтузиазм позволил мне прийти к заключению, что в название подобных утех необходимо внести географическую поправку. Вероятно, их следует именовать «вселенской любовью».
 
      Пробили часы. Себастьян отложил перо и с довольной улыбкой промокнул только что написанную страницу. К сожалению, неотложные дела вынуждали его на время прервать приятные воспоминания.
 
      Поход Себастьяна в Британский музей имел две цели: прежде всего ему не терпелось осмотреть уникальный экспонат, Розеттский камень, привезенный вместе с прочими трофеями из Александрии после победы английских войск над армией Бонапарта в сражении на Ниле два года назад. Кроме того, Себастьяну предстояло представить отчет генералу Лесли Армстронгу.
      При посредничестве Армстронга конногвардейский полк время от времени пользовался результатами научных исследований Себастьяна; в последний раз это случилось в Каире, в 1801 году. Он подозревал, что и на этот раз армии потребуется его помощь в пресечении попыток Наполеона Бонапарта расширить границы своей империи.
      Себастьян с порога заметил красный мундир генерала, расшитый золотом и украшенный крупными пуговицами. В облике этого человека, который некогда считался одним из самых многообещающих офицеров колониальной армии ее величества, было нечто монументальное. Армстронг был приятелем Симона д’Арси и выступал секундантом во время дуэли, стоившей последнему жизни.
      – Генерал, – холодно поприветствовал Себастьян.
      Старый вояка окинул бесстрастным взглядом бутылочно-зеленый сюртук молодого человека, его канареечно-желтый жилет, панталоны, чулки и туфли. Прослужив всю жизнь в армии, Армстронг не признавал штатскую одежду. Юноша, с которым он не виделся без малого три года, казался ему незнакомцем.
      – Д’Арси? Черт побери, так и есть! А вы изменились. Лопни мои глаза, вы стали настоящим денди!
      – Пожалуй, да, – спокойно отозвался Себастьян. – Как там на войне, генерал?
      При упоминании о войне Армстронг склонил убеленную сединой голову.
      – Давайте пройдемся, д’Арси, я кое-что расскажу вам.
      Четверть часа они бродили по длинным залам, заполненным древними экспонатами, на которые не удосужились взглянуть. Эта экскурсия была чистейшей формальностью: им требовалось обсудить наедине главную причину встречи. О серьезности положения Себастьян догадался не столько по словам генерала, сколько по его приглушенному тону, сменившему обычный командный голос.
      – Мы потеряли преимущество, которого добились, объявив войну без предупреждения в мае прошлого года, – с досадой объяснял Армстронг. – Бонапарт был застигнут врасплох. Действовать следовало немедленно. Но увы! – Он повернул к юноше искаженное хмурой гримасой лицо. – Этот корсиканский выскочка не шутит. На сей раз при малейшей провокации он форсирует пролив!
      – Значит, надо избегать провокаций, – отозвался Себастьян.
      – Черт возьми, Себастьян, неужто вы разделяете взгляды сторонников примирения?
      Себастьян пожал плечами, услышав упрек в недостатке патриотизма.
      – Вы пригласили меня сюда, чтобы попенять на мои политические взгляды?
      – Нет. – Генерал вдруг свернул в безлюдный зал, где была выставлена коллекция греческих мраморных статуй. – Мы по-прежнему держим блокаду, но какой ценой! Угрозы Бони заставили нас отвлечь флот от защиты наших интересов в колониях. И все же в цепи обороны есть слабое звено. Оно образуется, когда нашим судам придется уйти в порт, чтобы пополнить запасы воды и провианта.
      – Если пополнение запасов проходит без заранее утвержденного распорядка, оно едва ли станет преимуществом для французов, – возразил Себастьян.
      – Разведка доносит, что за двадцать четыре часа лягушатникам удалось собрать стотысячную армию, в том числе артиллерию и кавалерию.
      Себастьян усмехнулся с нескрываемым скептицизмом:
      – Чтобы переправить через пролив сто тысяч человек, потребуется немало судов… – Он задумался. – К тому же учтите, сколько времени уйдет на погрузку и выгрузку. – Он улыбнулся, мысленно производя подсчеты. – Потребуется не меньше недели.
      Генерал кивнул. Он ценил юношу за недюжинный ум, но был скуп на похвалу, чтобы не поощрять гордыню.
      – План вторжения с нашей стороны прорабатывают опытные стратеги, – сообщил он.
      Себастьян подошел к первому мраморному изваянию.
      – Как вам известно, мой дом в Кенте стоит на берегу пролива. В ясные дни оттуда видно побережье Франции. Заметьте – в ясные дни! Захватчики наверняка выберут безветренную и туманную погоду. Любой человек, который достаточно долго прожил на побережье, подтвердит, что в районе пролива несколько безветренных дней подряд – редкое явление, встречающееся разве что в середине лета. А через несколько дней начнется сентябрь. Даже незначительный шторм станет для завоевателей катастрофой, в которой погибнут сотни судов.
      Армстронг заулыбался, подцепив рыбку на крючок.
      – Значит, можно предположить, что французы не отважатся форсировать пролив осенью?
      – Я бы не стал ручаться за планы Бонапарта, генерал, но считаю вторжение маловероятным.
      – Однако кое-кто в штабе всерьез опасается его. – Генерал задумчиво выпятил нижнюю губу. – Бони во всеуслышание заявил, что стоит ему оказаться у наших берегов, и через четыре дня он вступит в Лондон. – Помедлив, Армстронг продолжал, тщательно выбирая слова: – Но больше всего неприятностей нам доставляют слухи. На южном побережье Англии начинается паника. По рукам ходят листовки из приморских городов, в которых Бони описывают чудовищем, пожирателем детей. Поговаривают о самых невероятных замыслах Бонапарта: якобы лягушатники строят мост через пролив. А кое-кто утверждает, что они роют туннель.
      Себастьян улыбнулся, обходя статую Психеи.
      – Подобные планы пока неосуществимы. Но бытует мнение, что возникновение техники, необходимой и для того, и для другого проекта, ждет нас в недалеком будущем.
      Армстронг смерил юношу оценивающим взглядом.
      – Говорят также, что удар будет нанесен с воздуха, с воздушных шаров. Целый флот воздушных шаров поплывет над проливом, сея смерть и ужас с небес. – Он отвернулся от спутника. – Явная нелепость! Всеобщее сумасшествие, вот что это такое. – Он украдкой бросил взгляд на помрачневшее лицо Себастьяна.
      – Опять-таки в принципе идея не так уж нелепа. – Себастьян стал опровергать новую гипотезу. – Но с практической точки зрения вторжение французов на воздушных шарах еще менее вероятно, чем атака с моря. Преобладающие воздушные потоки не позволят осуществить этот замысел. Все преимущества на стороне нашей армии.
      Генерал оживился:
      – Правда?
      – Прежде всего давайте подсчитаем, сколько шаров понадобится для перевозки десяти тысяч солдат. Сто шаров, если каждый поднимет по сто человек… Полагаю, шары должны быть наполнены водородом. Но лично я отказался бы от этой затеи. Затраты будут непомерно велики.
      – Однако психоз заразен, – заметил генерал. – Его признаки проявляются даже у членов парламента. Я должен представить научно подтвержденные доказательства тому, что подобное вторжение французов невозможно. – Он отеческим жестом положил ладонь на плечо Себастьяна. – Хотел бы попросить вас составить подробный список затрат на контратаку.
      Себастьян разразился смехом:
      – Ну и работенка! Сделайте одолжение, придумайте мне развлечение получше.
      Но генерал не разделил его веселье:
      – Я не шучу.
      – Надеюсь, это не приказ? – нахмурился Себастьян.
      Армстронг убрал руку, его лицо утратило все признаки дружеского расположения.
      – Гражданское лицо я имею право лишь просить об одолжении.
      – Тем хуже для меня, – вздохнул Себастьян, понимая, как заинтересован в его помощи старый вояка.
      Некоторое время он задумчиво созерцал статую Психеи. Чувственная фигура обнаженной юной девушки, высеченная из мрамора, чем-то напомнила ему послушницу, встреченную на Куин-Энн-гейт вчера ночью. По крайней мере Себастьян надеялся, что эта встреча произошла наяву. Как обычно, приступ лишил его сил, и потому он не помнил, какие события минувшей ночи были реальными, а какие возникли лишь в его воображении.
      Повернувшись к генералу, он принялся развивать мысль:
      – Нашу армию разрывает исполнение долга в Ирландии, Индии и других колониях. – Он смело выдержал пристальный взгляд старика. – Я видел французские войска в бою, в Египте. Не будем обманывать самих себя: если Бонапарт осуществит свою угрозу и достигнет берегов Англии, его пятидесятитысячная армия с триумфом вступит в Лондон.
      Генерал встрепенулся, вставая на защиту английского войска:
      – Правительство предпринимает попытки пополнить наши ряды, освобождая всех добровольцев ополчения от тягот массового призыва.
      – И что же?
      – Результаты оказались двоякими. От Пензанса до Дувра все до единого приказчики и конюхи с гордостью носят мундир и заявляют, что готовы отдать жизнь, если понадобится. – Он откашлялся в кулак. – Как сказал лорд Окленд, если бы для победы в войне хватало похвальбы и красивых мундиров, Наполеон был бы обречен.
      Оба невесело усмехнулись.
      – Мы с вами видим нелепость подобных убеждений, д’Арси, но волна ура-патриотизма нарастает. По обе стороны фронта есть немало людей, которые рвутся в бой. Лондон и Париж кишат шпионами, их развелось больше, чем блох. Среди них могут оказаться даже наши верные сторонники, и наоборот. Доверять нельзя ни одному.
      – Вы шутите? – удивился Себастьян.
      – Отнюдь. И среди врагов у Англии есть сторонники. Шуаны, роялисты и республиканцы, ненавидящие друг друга, охотно вставляют палки в колеса Бонапарту – само собой, не из любви к Англии.
      – Тогда, пожалуй, и я внесу свою лепту в дело победы.
      – Неплохо сказано! – Генерал похлопал юношу по спине и перевел разговор на менее волнующую тему: – Вы еще встречаетесь с этими французскими куртизанками? Я слышал, в последние дни они принимали странных гостей. Например, месье де Вальми.
      Себастьян пристально уставился на собеседника. Он был знаком с де Вальми, заслужившим репутацию роялиста, контрабандиста и опытного шантажиста. Но как бы там ни было, сестры Фокан обязаны ему жизнью. Их выбор друзей никого не касается.
      – Если вы хотите меня о чем-то предупредить, лучше скажите напрямик.
      – Те, у кого в желудке вино, а в чреслах пожар, бывают чертовски опрометчивы, – заметил Армстронг.
      – Благодарю за предупреждение, но сестер Фокан абсолютно не интересует политика.
      Сухой тон Себастьяна не предполагал продолжения разговора, однако Армстронг высказался недвусмысленно:
      – Наступают трудные времена. Былые привязанности способны вызвать вражду даже у самых рассудительных людей. Смотрите не ошибитесь.
      – С подобными женщинами я предаюсь лишь плотским утехам, – бесстрастно сообщил Себастьян. – Кроме того, вас это не касается.
      Генерал ответил ему взглядом, который перепугал бы до смерти робкого человека. В свои шестьдесят лет он оставался приверженцем старой школы, мужчиной, для которого женщины являются собственностью, необходимой, чтобы удовлетворять потребности, тешить тщеславие и утверждать власть. Отягощенный грузом лет, он предчувствовал стремительное угасание физических сил и пылал черной завистью к молодым мужчинам.
      – Я слышал, вы пишете мемуары. Похваляетесь победами?
      – Я польщен тем, что вы сочли меня столь важной персоной и установили за мной слежку, но, какой бы ни была моя репутация, ей не сравниться с похождениями моего отца.
      Генерал озабоченно нахмурился. С Симоном д’Арси он дружил с юности. Несмотря на то что позднее Симон превратился в отъявленного развратника, некогда он служил своей стране, сражался в британских континентальных войсках против мятежных американских колоний. Участие в этой войне не пошло на пользу нраву Симона, и генерал понимал, что сын никогда не простит отца.
      – Когда-нибудь вы поймете, что пережил ваш отец.
      Себастьян пропустил это замечание мимо ушей.
      – Прошу прощения, генерал, меня ждут дела.
      – Держите язык за зубами, д’Арси, – произнес вслед ему Армстронг. – Через несколько дней вы получите письменные распоряжения.
      Себастьян покинул музей, так и не взглянув на Розеттский камень. Слова генерала на время отбили у него всякую охоту к умственной работе. «Держите язык за зубами»! Как будто он нуждался в советах, особенно когда дело касалось его личной жизни! Будто он сам не мог упрекнуть старого греховодника в отвратительных привычках!
      Вместе с гневом пришло понимание: Армстронг тут ни при чем. Просто он не к месту упомянул об отце Себастьяна.
      После возвращения Себастьяна в Лондон прошло всего несколько дней, а воспоминания, которые он изо всех сил старался похоронить в глубине души во время путешествия по Средиземноморью, вновь воскресли.
      – Пэл-Мэл, – сказал Себастьян кучеру, забрался в угол экипажа и закрыл глаза, сраженный внезапно накатившей усталостью. Так и быть – на время он даст волю мучительным видениям прошлого.
      Отец и сын никогда не питали друг к другу любви. Мать Себастьяна умерла, когда ему было десять лет. С тех пор он редко встречался с отцом и еще реже разговаривал с ним. Весной в тот год, когда Себастьяну исполнилось шестнадцать, отец застал его в ту минуту, когда юноша пытался облегчить болезненную эрекцию. Себастьян ожидал, что на его голову обрушатся громы и молнии, но отец рассмеялся, расстегнул панталоны и без смущения показал сыну, как лучше действовать в подобных случаях.
      Половая зрелость Себастьяна способствовала возникновению непрочной связи между ним и отцом. Симон почти силой увез Себастьяна из Итона во Францию и повел в знаменитый парижский бордель.
      Себастьян безвольно обмяк на кожаном сиденье экипажа. Воспоминания о первой неделе, проведенной в Париже, неизменно вызывали у него гнев и унизительное чувство беспомощности. Отец заставлял его демонстрировать свою мужскую силу во время свиданий с проститутками, а сам наблюдал, критиковал и давал советы. Раздосадованный слабостью сына, он поселил Себастьяна в апартаментах на Рив-Гош вместе с некоей дамой полусвета. Даме было заплачено за обучение Себастьяна всем премудростям любовных утех. Симон явно хотел видеть своего сына подобием неистового сатира.
      Себастьян горько улыбнулся, думая о своей греховной юности. Впрочем, несмотря на происки отца, о последних неделях в Париже он вспоминал с любовью, и не потому, что наконец-то познал настоящую, полную наслаждения близость. Дело в том, что впервые в жизни он увидел в своей наставнице душевное тепло и великодушие.
      В доме мадам Анриетты Фокан обучение искусству любви вскоре сменилось продолжительными беседами о книгах великих французских писателей – Монтескье, Вольтера и даже радикала Руссо. Сестры Фокан нежно любили друг друга и, несмотря на свое ремесло, относились друг к другу заботливее, чем многие знакомые Себастьяну отпрыски аристократических семейств. Кто бы мог поверить, что они предпочтут проводить в обществе похотливого юноши музыкальные вечера, исполняя произведения Генделя и Моцарта? Себастьян играл на скрипке, сестры – на флейте и фортепиано.
      За долгие месяцы лета 1789 года Себастьян провел в обществе мадам Анриетты гораздо больше времени вне постели; вдвоем они бродили по музеям, наслаждались литературой и живописью и даже улыбались, рассматривая непристойные рисунки и надписи на стенах, к которым питали слабость парижане. Робкий юноша попал в чарующий мир, где уроки верховой езды и физики соседствовали бок о бок с посещением театров, беседами о табакерках, о кормлении болонок и самых модных цветах шелковых туалетов. Себастьян продолжал радоваться обществу мадам Анриетты долгое время после того, как его отец прекратил оплачивать счета, но вскоре небо над городом заволокли тучи революции.
      Избавившись от юношеской робости и познав плотские утехи, Себастьян вскоре обнаружил, что мир полон благосклонных женщин, не нуждающихся в деньгах и охотно соглашающихся отдаться обаятельному и мужественному джентльмену. Имена и лица смешались в его памяти, растворились в целом море прелестных женственных тел. Когда грянула революция, Себастьян был выслан из Франции как иностранец. Он вернулся в Англию и продолжил учебу, неожиданно обнаружив, что впредь не в состоянии соблюдать целибат ученого.
      Он обожал женщин, находил их чарующими, возбуждающими, таинственными существами, а непостоянство их характеров никогда не переставало занимать его. В свою очередь, первые красавицы были без ума от Себастьяна. Почти каждая дама, на которую он обращал внимание, в конце концов оказывалась в его объятиях. Возможно, мрачно размышлял Себастьян, именно поэтому он так часто менял их. Только его привязанность к сестрам Фокан оставалась неизменной.
      Внезапно он выпрямился, осознав, что думает о маленькой гостье сестер Фокан чаще, чем о какой-либо из дам, которых он повидал с тех пор, как вернулся в столицу.
      Предупреждение Армстронга о де Вальми не встревожило его. Сестры Фокан давно научились справляться с любыми мужчинами. Но если дом, который он видел вчера ночью, действительно был их новой резиденцией, значит, в своих письмах сестры о многом умалчивали. Пожалуй, следовало бы навестить их сегодня же вечером и самому оценить положение. К черту предостережения Армстронга!
      А покамест ему больше всего необходима женщина. Недавно он узнал, что в заведении мадам Борделез появилась новая актриса – женщина-змея.
 
      Планы Себастьяна навестить сестер Фокан нарушили два события. Прежде всего в заведении мадам Борделез он так увлекся, что пробыл там до вечера. Во-вторых, добравшись наконец до своей улицы, Себастьян почувствовал запах гари и дыма, увидел огонь и обнаружил, что горит… его собственный дом.
      Оказалось, что новая кухарка оставила жариться колбаски без присмотра. Пожар быстро потушили, но прежде огонь успел пожрать содержимое кухни, кабинета и комнат для слуг в подвале, а также перепачкать верхние комнаты копотью и заполнить их дымом.
      К тому времени как Себастьян разобрался с домашними делами, из Уайтхолла прибыл приказ, требующий от него немедленных действий.
 
       Лондон
       Сентябрь 1803 года
 
      – Сколько шума и суеты! – с кривоватой усмешкой воскликнул лорд Брамуэлл Эверли, виконт Бейнтон, оглядывая из окна полуденную толпу на площади Керзона. – Надеюсь, ты согласен со мной?
      – Угу… – пробормотал Себастьян, не поднимая глаз от сложных расчетов на бумагах, разложенных на переносном столике, который он пристроил у себя на коленях.
      – Кузен, черт бы тебя побрал! Ты же не слушал меня!
      Эверли подскочил к Себастьяну и выхватил из его пальцев перо. К несчастью, манжетой он зацепил хрустальную чернильницу, которая перевернулась и выплеснула лужу иссиня-черных чернил на бумаги Себастьяна. Пострадал и сам виновник происшествия: по штанине и чулку на его правой ноге расплылось чернильное пятно.
      – Проклятие! – Всем своим видом излучая досаду, Эверли смял перо в кулаке. Оно сломалось, остатки чернил вылились на ладонь Эверли, словно черные слезы просочились между пальцами и закапали зеркальную поверхность кожаных туфель. Выругавшись, Эверли швырнул сломанное перо в холодный камин.
      – Это мое любимое перо… то есть было любимым, – заметил Себастьян, укоризненно уставившись на кузена. – Я чем-нибудь оскорбил тебя, Брам?
      – С тех пор как ты вернулся, ты только этим и занимался, – сообщил побагровевший Эверли. Он попытался вытереть чернила носовым платком, но только размазал их и перепачкал кружевную манжету. С досадой он отправил и платок вслед за пером и обратил свой гнев на Себастьяна: – Не понимаю, почему ты принял мое предложение поселиться вместе. Ты же каждую минуту даешь мне понять, что мое общество тебе неприятно!
      – Вовсе нет, Брам. – Себастьян откинул волосы со лба. – А если тебе не нравится, что во время бесед я продолжаю работать, так и скажи.
      – Мне не нравится, что ты чересчур задираешь нос!
      С этими словами Эверли приподнял фалды сюртука, чтобы не смять их, и плюхнулся на диван, обитый золотой парчой и стоящий напротив более удобного кресла, в котором устроился Себастьян. Вытянув вперед стройные, мускулистые ноги, Эверли окинул раздраженным взглядом безнадежно испорченные чулки. При мысли о новых расходах, необходимых для замены запачканных панталон и чулок, он стал мрачнее тучи.
      – Ты ведешь себя словно в собственном доме! Вот уж не думал, что ты способен корпеть над бумагами день и ночь!
      – Зато мне хватает любого угла.
      Эверли оглядел спальню, которую его кузен обставил собственной мебелью и другими предметами, уцелевшими от пожара. Вид спальни ясно свидетельствовал о склонности ее хозяина к науке. Высокий полированный бронзовый телескоп поместился на складной треноге у окна. Два глобуса на изящных резных подставках с восточным орнаментом встали по краям стола. Один глобус изображал Землю, второй – звездное небо. Секстант, компас, стеклянный барометр в футляре красного дерева и неизвестный прибор, состоящий из стеклянной сферы и вращающейся шкалы, загромождали огромный стол. Единственным признаком назначения комнаты служила изящная кровать в форме лодки, застеленная белоснежным бельем и накрытая расшитым покрывалом.
      Именно на кровать и указал пальцем Эверли.
      – Выглядит она чертовски тесной. К чему эта итальянская мишура?
      Себастьян перевел взгляд на кровать из крепкого дерева, украшенную позолоченными медальонами, лентами и пилястрами.
      – Это творение французов, отца и сына Жоржа Жакоба и Жакоба Демальтера. Мне говорили, что их вдохновили походные ложа Наполеона.
      – Корсиканского выскочки, провонявшего чесноком? – Эверли доверительно придвинулся к Себастьяну. – Послушай, покупать французскую мебель во время войны с Францией – дурной вкус. Разве ты не патриот?
      – А как же те, кто набивает погреба контрабандными французскими винами и шампанским? – любезно напомнил Себастьян.
      Эверли вспыхнул, ибо он был более чем польщен подарком кузена – двумя ящиками превосходного бордо.
      – Не увиливай от ответа, Себастьян. Признайся, ты избегаешь меня.
      – Вчера вечером я был вынужден просить тебя о снисхождении, – напомнил Себастьян. – Я страдаю мигренью. Иногда от нее помогает лишь продолжительная прогулка и вино.
      – К черту объяснения! Ты отклоняешь все мои приглашения. Но едва я завалился спать в неурочный час, ты ускользнул из дома, не удосужившись разбудить меня! Друзья так не поступают!
      Себастьян не стал оправдываться, он предпочел умолчать о полуночной прогулке. В дом Эверли он ввалился незадолго до рассвета, основательно нагрузившись виски. Прошло немало времени, прежде чем он наконец пришел в себя.
      – Если я и участвовал в вакханалии, то ничего не помню. – Себастьян улыбнулся, продолжая перебирать бумаги. – Но в следующий раз я непременно возьму тебя с собой.
      Эверли просиял:
      – Черт, пожалуй, я тебе поверю. Так ты действительно не помнишь, что натворил?
      Недовольство в голосе Брама заставило Себастьяна насторожиться:
      – Что же я натворил?
      – Темнишь? Ладно. Так и быть, расскажу все, что мне известно. Ты чуть не превратил в отбивную лейтенанта одиннадцатого драгунского полка. В конце концов вас разняли. Но зачем было бросаться на храброго вояку из-за какой-то монахини? Себастьян, так не делают.
      В голове Себастьяна шевельнулось смутное воспоминание:
      – Из-за монахини?
      – Шлюхи, вырядившейся монахиней, – подтвердил Эверли.
      Откинувшись на спинку дивана, он скрестил руки на груди.
      – Расскажи все, что тебе известно, – попросил Себастьян.
      Эверли кивнул:
      – Я услышал рассказ о твоих похождениях в «Уайтсе», за беконом и устрицами. Говорили, что ты проезжал мимо борделя в экипаже, когда оттуда вдруг раздался шум и крик. Похоже, подружка лейтенанта попыталась улизнуть, не дожидаясь от него знаков внимания.
      – Что за девчонка?
      Эверли прокашлялся.
      – Ничего, есть за что подержаться. – И он добавил выражение, обозначающее молоденькую распутницу, впервые проданную мужчине. – Не понимаю, с какой стати хозяйке взбрело в голову одеть ее монахиней.
      – А тебе не объяснили, почему я напал на лейтенанта?
      Эверли смущенно заерзал:
      – Черт его знает! Конечно, лейтенанту не терпелось развлечься. Он заявил, что так или иначе возьмет свое. Крики девчонки разносились по всему кварталу.
      – Похоже, этот лейтенант – очаровательный малый.
      Эверли подался вперед и тронул колено кузена:
      – Я не прочь узнать, как ты обошелся с ней.
      – Что? – растерянно пробормотал Себастьян.
      Эверли возмущенно выпрямился, сжав губы:
      – Не разыгрывай святошу! Мне она не нужна. Терпеть не могу торговлю живым товаром. И все-таки лучше бы тебе сбыть ее с рук. Все видели, как ты увозил ее.
      – Тебя обманули, – решительно заявил Себастьян. – Я не помню ни лейтенанта, ни девчонки-шлюхи.
      – А ты подумай хорошенько, кузен. Сегодня утром заходили два весьма элегантных головореза. – Он сделал паузу, чтобы придать вес следующим словам. – Секунданты лейтенанта Шервуда.
      Себастьян и бровью не повел:
      – Продолжай.
      – Приятели Шервуда явились сюда потому, что никого не нашли у тебя дома. Им не терпелось вызвать тебя от имени Шервуда. Мой разговор с ними был коротким: я сказал, что не получал от тебя никаких указаний. – Эверли подмигнул. – Едва они ушли, я бросился в «Уайтс», чтобы узнать о случившемся.
      – И что же? – поторопил его Себастьян.
      – Все кому не лень заключают пари о том, кто выиграет дуэль – ты или Шервуд, и о том, как ты поступил с девчонкой – отпустил или оставил при себе. – Эверли испустил тяжкий вздох. – Это уже твоя третья дуэль. Разумеется, рыцарское рвение похвально – стремление защитить женщину и так далее. И все же я думал, что ты усвоил урок, когда дуэль с Лэнгли заставила тебя бежать за границу. Все слышали, что Лэнгли избивает свою жену, и только ты осмелился бросить ему вызов.
      Себастьян ответил ему холодным взглядом:
      – Я просто посоветовал лорду Лэнгли подыскать себе достойного противника, способного постоять за себя.
      – Да, но ты заявил об этом во всеуслышание, в его клубе! – возразил Эверли. – Ему не оставалось ничего другого, кроме как вызвать тебя на дуэль.
      Себастьян кивнул и тонко улыбнулся:
      – Вот именно. На это я и рассчитывал. Ему давно следовало отведать настоящего поединка.
      – Но ты чуть не убил его! С тех пор Лэнгли не показывался в столице. – В голосе Эверли смешались восхищение и негодование.
      – Незадолго до отъезда из Лондона я получил письмо от леди Лэнгли. Она писала, что родные согласились принять ее под свою защиту.
      – Похоже, ты прославился.
      Себастьян промолчал. Он поддался лести леди Лэнгли не оттого, что испытывал к ней страсть, а всего-навсего от скуки. Но в ночь первого свидания, едва раздев ее, Себастьян обнаружил такое множество синяков и ссадин, что объяснить их одним случаем избиения было немыслимо. Несмотря на свое суровое детство, Себастьян был в шоке и предался любви с леди Лэнгли так нежно, как только мог, а позднее вызвал на дуэль ее обидчика. Так какое же чувство управляло им – альтруизм или отвращение? Прошло два года, а он по-прежнему не знал ответа.
      – Вернемся к Шервуду, – спустя минуту напомнил Эверли. – Само собой, я буду твоим секундантом. Выбор оружия за тобой, только не вздумай выбрать саблю – не забывай, ведь он драгун. Пистолеты тоже не годятся. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из вас погиб. Нет, только не пистолеты. Ненадежное оружие – оставляет дыры. Грязная работа. Когда-то ты фехтовал на рапирах, – с надеждой подсказал он.
      – Я сторонник итальянской школы фехтования – на рапирах и кинжалах. Прошлой весной учился этому искусству в Неаполе.
      – Вот и хорошо. Такой поединок требует не только отваги и силы. Только имей в виду: погибнуть тебе нельзя. И убить его – тоже, – поспешно добавил он.
      Себастьян пристально взглянул на кузена:
      – Благодарю за заботу, но у меня нет ни малейшего желания драться с Шервудом.
      Эверли встревожился:
      – Так нельзя, Себастьян. Задета честь Шервуда. Если ты откажешься драться с ним на дуэли, он потребует извинений.
      – Не представляю себе человека, способного заставить меня извиняться, – беспечно отозвался Себастьян. – Кроме того, где доказательства, что именно я виновен в оскорблении драгуна. – Он перевел взгляд на графин и стакан на столике у постели. – Не желаешь глоток коньяка? Французского, разумеется. Сделай любезность, наполни стаканы.
      Лицо Эверли оживилось. Он терпеть не мог подолгу вести серьезные беседы.
      – С удовольствием!
      Пока Эверли разливал коньяк, Себастьян перебирал залитые чернилами бумаги.
      – Ты когда-нибудь видел полеты?
      Неожиданная смена темы сбила Эверли с толку.
      – А, полеты на воздушных шарах! Кажется, нет… Нет, не видел. Слышал как-то, что в «Ковент-Гарден» выступают воздухоплаватели, но так и не удосужился сходить взглянуть на них.
      – Познавательное зрелище. – Себастьян закрыл глаза, наслаждаясь изысканным букетом. – Знаешь, а я возносился сам.
      Брови Эверли взлетели до самых волос:
      – Не может быть!
      – Первый полет я совершил в 1797 году, в Лурде. Второй – в 1799 году в Ирландии. Хотел перелететь через Ирландское море, но ветер помешал. Бесподобные ощущения! Правда, я чуть не отморозил себе два пальца на ноге.
      Эверли нахмурился в раздумье:
      – Не знаю, разумно ли это – покидать землю. Тем более без крыльев…
      Себастьян улыбнулся отсутствию логики в словах друга.
      – Без мужской отваги не было бы прогресса.
      – Что это за прогресс, если мужчины поднимаются в небо на пузыре с горячим воздухом?
      – Полеты позволяют без труда составить точные карты местности, а после того, как будет изобретен механизм управления воздушными шарами, мы сможем преодолевать огромные расстояния с неслыханной скоростью.
      – Дай-ка мне повозку, четверку лошадей, и посмотрим, кто достигнет финиша быстрее. Ради такой победы я готов сломать хлыст.
      – Я имел в виду перевозку громоздких, тяжелых грузов. Когда-нибудь у каждого крестьянина будет свой воздушный шар, чтобы возить сено, картофель и даже скот на базар.
      – Значит, и свиньи будут летать?
      Эверли разразился хохотом, а Себастьян продолжал развивать собственную мысль:
      – Кроме того, воздушные шары можно использовать и в военных целях.
      Выражение лица Эверли мгновенно изменилось.
      – Я слышал, Бони намерен напасть на нас с воздуха. Тебе что-нибудь известно об этом?
      – Ровным счетом ничего, – солгал Себастьян.
      Эверли пренебрежительно фыркнул:
      – Лягушатники не признают никаких правил. Мне рассказывали, что этот выскочка-корсиканец раздает чины за военные заслуги! Простолюдины и аристократы имеют одинаковый чин, довольствие, сидят за одним столом. Вопиющая нелепость!
      – Многие считают, что Наполеон командует самой дисциплинированной армией в мире.
      Эверли старательно обдумал это заявление, перевел взгляд на свой бокал с коньяком и наконец произнес:
      – И все-таки как ты намерен поступить с Шервудом?
      – Никак.
      – Но его секунданты…
      – …беседовали с тобой, а не со мной. – Себастьян устремил на кузена взгляд ярко-синих глаз. – Я ни на что не соглашался. Завтра утром я уезжаю в Кент. Надеюсь, больше наши с лейтенантом пути не пересекутся.
      В этом Эверли явно сомневался.
      – На карту поставлена честь семьи. Ты обязан остаться и смириться с неизбежным. Мы оба знаем, как мужчины, отказывающиеся от дуэли, становились жертвами наемных убийц. Еще один способ навлечь позор – смола и перья. А в прошлом году какого-то бедолагу выхолостили. – Он помедлил, припоминая подробности. – Разумеется, несчастный не был дворянином, вроде служил секретарем у аристократа и соблазнил его жену.
      – Нашел чем развлекать гостя!
      Эверли пустил в ход новую тактику:
      – Неужели тебе не скучно сидеть в деревне, разыгрывая ученого? Ненавижу математику. Считаю только десятками, чтобы не ломать зря голову. – Так и не дождавшись ответа, он испробовал еще одну уловку: – Состязание по боксу в следующем месяце обещает быть грандиозным зрелищем! Дерутся чемпион в тяжелом весе Джим Белчер и Цыпленок Пирс. Останься, дождись боя!
      – Нет, благодарю.
      Эверли нахмурился и заглянул в свой стакан, гадая, чем бы еще соблазнить друга. Внезапно он вскинул голову:
      – У мадам Борделез новая девчонка. На трапеции творит такое…
      – Я уже познакомился с ней, – невозмутимо перебил Себастьян. – Удивительное изобретение эта трапеция.
      Эверли не отставал:
      – Может, ты припас для себя в деревне какой-нибудь лакомый кусочек? И теперь спешишь в уединенный приют любви?
      – Жаль разочаровывать тебя, Брам, но я никогда не вожу женщин в Кент. Садясь за работу, я забочусь прежде всего о том, чтобы меня ничто не отвлекало.
      – А Элиотт иного мнения. – Эверли лукаво прищурился. – Он заявляет, что именно женщины являются предметом твоих экспериментов.
      Себастьян вздохнул:
      – Судя по всему, Элиотт не умеет держать язык за зубами.
      – Значит, это правда? Элиотт божится, что со времен Казановы не появлялось столь откровенной рукописи о приключениях в постели. Неужели ничего мне не расскажешь? – Его огорчение казалось неподдельным. – Похоже, ты готов показывать эти несчастные бумажки каждому проходимцу, только не своим родственникам!
      Вежливый стук в дверь прервал беседу.
      – Прошу прощения, – произнес дворецкий Эверли, внося в комнату серебряный поднос. – Почта лорда Брекона.
      Себастьян взял протянутые конверты. Бегло просмотрев первое из писем, довольно объемистое, он разорвал его на мелкие кусочки и швырнул в камин. Затем вскрыл второй конверт и вытащил оттуда единственный тонкий листок бумаги.
      – Ей-богу, запах духов слышен даже отсюда! – воскликнул Эверли. – Пламя прежней страсти раздувает тлеющие угли воспоминаний?
      – На редкость приятных воспоминаний, – подтвердил Себастьян с тонкой улыбкой. – Самых лучших в моей жизни. – Он поднялся. – Прости, Брам, но нам придется прервать беседу. Я ухожу.
      – У нее, случайно, нет компаньонки?
      – Разве тебе мало одной любовницы? Постой-ка, неужели ты до сих пор не помолвлен?
      Круглое лицо Эверли залил румянец.
      – Почти женат. На второй дочери лорда Ривертона, Шарлотте. Милое дитя, робкое, как мышка. Впрочем, давно пора остепениться – в августе мне стукнул тридцать один год.
      – Рад за тебя, – вздохнул Себастьян. Вернувшись в Лондон, он обнаружил, что почти все его прежние знакомые успели связать себя узами брака. Правда, брак не мешал им развлекаться, как обычно, в клубах, игорных домах и спальнях любовниц, но между ними и Себастьяном образовалась незримая пропасть.
      Он поднес к носу надушенный лавандой листок. Например, его женатые друзья больше не получали любовных писем, источающих аромат французских духов, с приглашениями на обед.
      Эверли прочистил горло.
      – Так как насчет дуэли, кузен?
      Себастьян покачал головой.
      – Не волнуйся, Брам. Шервуд не вызовет меня, даже если захочет. Поскольку он не пытается скрыть свои намерения, вскоре ему объяснят в штабе, что к чему.
      Эверли перевел изумленный взгляд на горстку клочков бумаги в камине, а затем с уважением посмотрел на младшего кузена.
      – Значит, у тебя есть связи в штабе?
      Улыбка придала лицу Себастьяна очарование херувима, только под густыми рыжеватыми ресницами блеснул недобрый огонек.
      – Неофициальные, кузен, только неофициальные.

      По прошествии двух недель Мадлен наконец выяснила, по какой причине тетки терпят присутствие в доме миссис Селдон. Эта женщина обладала подлинным талантом швеи. Стоя перед высоким узким зеркалом и разглядывая собственное отражение, Мадлен искренне изумлялась, словно видела перед собой незнакомку.
      Ее фигура осталась стройной, но утратила болезненную худобу. Слегка округлившись благодаря щедрым порциям сливок, сыра и яичного крема, Мадлен превратилась если не в Афродиту, то в Цирцею. Платье с завышенной талией, сшитое из блестящего серого шелка оттенка «лондонский туман», изящно задрапировывало ее вновь обретенные чарующие формы. Юбка ниспадала до самого пола, образуя сзади короткий шлейф. Серебристый шнурок, завязанный бантиком, стягивал платье чуть ниже груди. Сам лиф представлял собой полоску ткани шириной всего в четыре пальца, расшитую серебряной нитью. Мадлен опасалась, что стоит ей нагнуться – хотя бы для того, чтобы поправить чулок, – как ее грудь выскользнет из глубокого выреза платья.
      Но ее поражала не только собственная фигура. Отражающееся в зеркале лицо тоже было незнакомым. Легкие кудряшки падали на щеки и шею. Прическу украшали на затылке букетики серых шелковых роз с серебристыми листочками. Губы Мадлен старательно подкрасили толчеными розовыми лепестками, ресницы стали темными благодаря смеси жженой гвоздики, пробки и самбука. Мадлен выглядела совсем иной – элегантной знатной леди.
      Тетушки приложили немало усилий во славу красоты Мадлен. Ежедневно она купалась в ванне из смешанных поровну молока и воды, на ее лицо накладывали маску из взбитых яичных белков, оливкового масла и меда. Волосы обильно смазывали яичными желтками, камфарой и глицерином, а затем закутывали голову горячим полотенцем. На ночь на веки Мадлен клали смоченные в настое ромашки кусочки полотна, на руки натягивали перчатки, пропитанные молоком, прокипяченным с миндалем и сладким маслом.
      – Это же непрактично! – то и дело повторяла Мадлен, шевеля губами, смазанными свиным салом. – Подумать только, сколько замечательных блюд я смогла бы приготовить из всего этого – суфле, кремы, десерты!
      Но тетушки были непоколебимы. Они суетились, скребли, чистили, мыли – пока наконец ступни Мадлен не стали такими же розовыми и гладкими, как зажившие ладони, а брови не изогнулись над темными глазами идеально правильными дугами.
      Мадлен с любопытством провела ладонью по ткани полупрозрачного платья, такой легкой, что она трепетала от малейшего дуновения ветра. Ее туалет составляли два слоя просвечивающей ткани, пара длинных перчаток и розовые шелковые чулки, подвязанные на середине бедра атласными лентами. Мадлен не сомневалась, что сквозь ткань видны ее ноги и подвязки.
      – Замечательно. А где же остальное? – Наконец отважилась произнести она.
      С окаменевшим лицом миссис Селдон тяжело поднялась с колен и подошла к ящику, стоящему в углу. Она извлекла оттуда шелковую индийскую шаль, расшитую цветами граната и отделанную серебристой бахромой, набросила ее на плечи Мадлен и отступила.
      – А где бархатная верхняя юбка? Или парчовая туника? – с надеждой спросила Мадлен.
      При виде выражения лица миссис Селдон мгновенно скисло бы даже молоко.
      – Это последний крик моды, по словам мадемуазель Анриетты. Прямо из «Бомонда». Лучше вам нигде не найти. – Она указала костлявым пальцем на проступающие под платьем розовые набухшие бутоны. – Смотрите, они выставлены напоказ, словно на вас нет ни единой нитки.
      Мадлен вновь оглядела свое отражение.
      – Платье замечательное, но слишком уж откровенное. Это неслыханно! Я вижу сама себя…
      Миссис Селдон ухмыльнулась:
      – В том-то и дело.
      – В чем? – Эту загадочную фразу миссис Селдон повторяла слишком часто. – Ничего не понимаю.
      – Скоро поймете! Вот уж не думала, что вас удастся откормить, да еще и нафаршировать всего за неделю.
      Мадлен вскинула голову:
      – Что значит «нафаршировать»?
      Слезящиеся глаза миссис Селдон лукаво блеснули.
      – Спросите лучше у тетушек. Они-то знают, кто первым снимет сливки.
      Лицо старухи вдруг приняло злобное выражение, убедившее Мадлен, что продолжать расспросы бесполезно.
      – Ладно, я спрошу у них.
      Подобрав шлейф платья, она вышла в коридор и спустилась вниз по узкой лестнице. Мадлен не переставала размышлять, зачем тетки терпят присутствие в доме такой фурии, как миссис Селдон, какой бы искусной портнихой она ни была.
      Приближаясь к гостиной, она вдруг услышала голос Жюстины:
      – Все до последнего гроша?
      – Тише! Нас могут услышать.
      Тон беседы насторожил Мадлен. Подобно монастырю времен террора, дом сестер Фокан был переполнен десятками тайн и хранил память о множестве необъяснимых случаев. Тетушки вечно разговаривали вполголоса, сблизив головы. К Мадлен они обращались лишь по поводу ее внешности. В тех редких случаях, когда сестры ждали гостей, Мадлен отсылали в комнату, словно несмышленое дитя, еще не доросшее до общества взрослых. Не в силах побороть искушение, Мадлен подкралась к двери.
      – …необходимо, – услышала она голос Анриетты. – Первое впечатление решает все. Разум вскипает, глаза выскакивают из орбит! Ни размышления, ни сомнения не должны испортить миг встречи. Вспомни мамины уроки: порыв – это все!
      – А если сорвется? – тревожно допытывалась Жюстина.
      – Немыслимо! Она еще слишком молода, чтобы проявлять неповиновение, а он – мужчина и не сумеет устоять. Вот посмотришь, природа возьмет свое прежде, чем они успеют опомниться.
      – Но ты не подготовила ее, а ведь обещала!
      – Я передумала. Посуди сама – что можно объяснить невинному ребенку? Вчера, пока я чистила драгоценности, я спросила ее: «Мадлен, а ты хотела бы иметь бриллиантовое ожерелье, такое, как подарил мне герцог Люксембургский?» Знаешь, что она ответила? «Нет. По-моему, бриллианты некрасивы». Да, да, так и сказала! «Они бесцветны». Ты представляешь? Ну что я могла поделать с такой простушкой?
      – Может быть, со временем она изменится?
      – Времени у нас нет. – В голосе Анриетты зазвучали стальные, властные нотки. – Мы должны вернуть долг, и как можно скорее. Обещание покровительства откроет для нас десяток дверей, которые сейчас накрепко заперты. Ты только подумай, что принесет нам такой альянс! Вспомни оперу, Жюстина! Ложа в театре вновь будет в нашем распоряжении. Приглашения посыплются градом!
      – Ты так уверена, что она ему понравится? Молю Бога, чтобы… – Задумчивый голос Жюстины вдруг смолк: к дому подъехал экипаж.
      Мадлен прижалась спиной к стене полутемного коридора, переваривая услышанное. Значит, сестры ждут гостя? Судя по почтительным голосам – джентльмена. И этому гостю предстоит увидеть ее? Познакомиться с ней? Предложить покровительство? Но почему ей ничего не объяснили? Несмотря на невинность, она далеко не глупа.
      Мадлен твердо знала одно: в покровителе она не нуждается. Как они посмели даже не предупредить ее? А если этот человек с первого же взгляда вызовет у нее отвращение? Неприязнь всегда возникает сама собой. Нет, он ей наверняка не понравится!
      В доме было так тихо, что Мадлен услышала цокот лошадиных подков по булыжникам мостовой. Спустя несколько мгновений звякнул колокольчик у входной двери.
      – Приехал! Он здесь! – раздался возглас Жюстины.
      Мадлен бросилась к лестнице, но остановилась на первой площадке. Ее сердце колотилось так гулко, что Мадлен опасалась взорваться, не узнав хоть что-нибудь о джентльмене, в руках которого находится ее будущее.
      – Лорд д’Арси! – послышалось радостное приветствие Анриетты, открывшей дверь.
      Лорд? Неужели?
      – Добрый вечер, мадам Анриетта, мадам Жюстина, – ответил низкий бархатистый мужской голос, почему-то показавшийся Мадлен знакомым. Он напомнил ей англичанина, с которым она познакомилась на улице несколько недель назад.
      Услышав в коридоре шаги, Мадлен с любопытством вытянула шею. Ей удалось увидеть модную шляпу незнакомца, цилиндр, который поспешила принять Жюстина. Неожиданно, словно почувствовав, что за ним наблюдают, незнакомец поднял голову, повернувшись в сторону лестницы.
      Он был молод и поразительно красив. Под шапкой густых вьющихся темных волос поблескивали синие глаза с изящным разрезом. Его дерзкий нос не портил лица. Чуть впалые щеки и твердый подбородок довершали портрет незнакомца.
      – Идеал красоты! – пробормотала Мадлен, очарованная обаянием джентльмена. Вероятно, знакомство с ним будет удовольствием, а не испытанием. И кроме того, он говорит по-французски.
      Желанный гость снова повернулся к хозяйкам дома:
      – Что я вижу? Как такое возможно? С годами люди дряхлеют, а вы по-прежнему источаете свежесть молодости! – Мадлен увидела, как он протянул сестрам руки. – А может, волшебник Мерлин коснулся вас палочкой, чтобы повернуть вспять колесо вашей жизни?
      – Вы ничуть не изменились, дорогой, – проворковала Анриетта, когда незнакомец склонился над ее рукой. – Признаюсь, это мне по вкусу.
      К изумлению Мадлен, Жюстина потрепала гостя по волосам, когда он поцеловал ее руку, а затем привстала на цыпочки и одарила поцелуем в щеку.
      Должно быть, незнакомец – добрый и очень близкий знакомый тетушек, решила Мадлен. Джентльмен поцеловал их обеих в губы, и тетушки захихикали, как восемнадцатилетние девчонки, хором воскликнув:
      – Скверный мальчишка!
      – Нет, лестью вы нас не обманете!
      – Мы уже заждались вас…
      – О вашем приезде в Лондон мы узнали еще три недели назад…
      – …И никаких вестей!
      – Нам следовало бы захлопнуть дверь перед вашим носом, милорд!
      Осторожно выглянув из-за угла, Мадлен успела увидеть, как вся троица удаляется в гостиную. При этом она заметила, что гость высок ростом. Он был одет в черный сюртук и панталоны, отделанные атласом. В складках его шейного платка и манжет поблескивали бриллианты. Бедным его не назовешь.
      – Мне нет оправдания, сударыни! Но что за чудесный запах? Шоколадный торт? Прекрасно!
      Дверь гостиной захлопнулась, голоса стихли.
      Мадлен прислонилась к стене. Значит, вот кому суждено быть ее покровителем. Мадлен с удивлением почувствовала, что ее влечет к гостю. А французским он владел в совершенстве! По крайней мере теперь Мадлен знала, чего ожидать.
      С радостной улыбкой девушка взбежала по лестнице к себе в комнату. Она не понимала лишь одного – к чему такая таинственность? Пожалуй, ее тетушки слишком глупы.
 
      Себастьян молчал, смакуя последний кусочек шоколадного торта, который он обожал. Последние полчаса ему с успехом удавалось уводить беседу от политических тем, развлекая сестер рассказами об Италии, однако тайные мысли не давали ему покоя.
      Сестры действительно жили в районе Куин-Энн-гейт, в том доме, возле которого он встретил маленькую монахиню три недели назад. Этот крошечный ветхий домишко ничем не напоминал величественные особняки сестер Фокан в Париже и Лондоне.
      Себастьян с невинной улыбкой выслушал сбивчивые извинения сестер за тесноту их временного жилища, в котором они вынуждены ютиться, пока в особняке не закончится ремонт. Несмотря на непринужденный смех и улыбки, Себастьян заметил пристальный взгляд Анриетты и легкую подавленность Жюстины, на щеках которой ярко горел румянец. Обе были взволнованы, а ведь прежде Себастьян считал, что это чувство им не знакомо.
      Некогда он был уверен, что в мире не найдется двух других женщин, способных позаботиться о себе успешнее, чем сестры Фокан. Но что-то нарушило их покой и прекратило безбедное существование. Неужели причина всему – смерть покровителя Ундины? Или происки месье де Вальми?
      В ушах Себастьяна вновь прозвучало предостережение Армстронга. Несмотря на все расспросы, жизнь де Вальми оставалась для Себастьяна тайной, покрытой мраком. Никто не мог напрямик обвинить его в каком-либо преступлении, но каждый, кто упоминал это имя, вздрагивал от страха. Лишь немногих де Вальми называл друзьями, и в их число входили Анриетта и Жюстина Фокан. Себастьян подозревал, что они нуждаются в помощи и ждут ее от него. В какую бы беду ни попали сестры, Себастьян не собирался бросать их на произвол судьбы.
      – Торт оказался еще вкуснее, чем мне помнилось. – Он отставил пустую тарелку. – Но выспрашивать рецепт я не стану, иначе моей новой кухарке придется печь его каждый день.
      – Какая досада, что пожар испортил ваш дом! Когда же закончится ремонт? Джентльмен нуждается в уединении, не так ли? – игриво спросила Жюстина, поблескивая глазами.
      – Да, в уединении есть свои преимущества… особенно когда джентльмен не один.
      Жюстина склонилась к нему, обнажая в глубоком вырезе платья прелестную грудь, красоту которой выгодно подчеркивало ожерелье из бриллиантов, ограненных в виде розочки.
      – Жюстина! – укоризненно воскликнула Анриетта, недовольная флиртом сестры с молодым человеком, которого Анриетта считала своим поклонником. – Будь любезна, свари еще кофе.
      Жюстина поднялась, обиженно надув губки.
      – Ладно. – Она бросила в сторону Себастьяна продолжительный и красноречивый взгляд. – Анриетта не любит делиться. А мне кажется, месье, вас хватит и на двух. – Она посмотрела в упор на его чресла. – Хватит с лихвой!
      Себастьян оценил это недвусмысленное предложение дружеским смехом.
      – Наконец-то мы одни, мой мальчик, – промурлыкала Анриетта с кокетливой улыбкой, когда сестра ушла. – Право, ты выглядишь слишком усталым. Твоей любовнице следовало бы усерднее заботиться о тебе.
      – Увы, пока у меня нет любовницы.
      – Какой ужас! Ты, ненасытный мужчина, прозябаешь в одиночестве? Разве такое возможно?
      Себастьян усмехнулся:
      – Это испытание мне по силам.
      – Какая досада! Какая бездумная трата времени и сил!
      Такими беседами они развлекались уже много лет, даже после того, как перестали испытывать влечение друг к другу. Должно быть, именно потому ничего не значащая болтовня распаляла Себастьяна сильнее, чем обычный праздный обмен любезностями. Запрет придавал флирту особую пикантность.
      Анриетта прищелкнула языком.
      – Значит, ни любовницы, ни жены? – Она покачала головой. – Ну и ну! Как же ты убиваешь время?
      – Времени мне всегда не хватает.
      – Ты стал слишком скрытным. Когда-то ты не мог дождаться удобной минуты, чтобы рассказать мне о своих последних открытиях.
      Себастьян вздохнул при воспоминании десятилетней давности о любовных играх, которые они когда-то затевали. В этих играх ему отводилась роль изобретателя, каждый раз выдумывающего новый способ развлечения в постели. Так они забавлялись несколько недель подряд.
      – Поскольку ты всегда находила мои проказы очаровательными, расскажу о своем последнем литературном опыте.
      – Ты пишешь книгу?
      – Мемуары.
      – Мемуары? Но ведь ты еще молод. – Анриетта раскинулась в кресле, кокетливо поглядывая на собеседника. – Так о чем ты пишешь?
      Себастьян усмехнулся:
      – Ты сама часто повторяешь, что у меня богатый жизненный опыт.
      – Значит, ты пишешь любовный роман? – Анриетта захлопала в ладоши. – Тем лучше! Должно быть, этот труд доставляет тебе удовольствие. Полагаю, ты провел разнообразные и многочисленные опыты.
      – Я всегда был добросовестным исследователем.
      – И прекрасным изобретателем, милый. – Анриетта небрежно потрепала Себастьяна по руке, лежащей на подлокотнике кресла. – Я была бы не прочь прочесть твою книгу. Но почему ты так и не спросил, зачем я пригласила тебя сюда?
      Себастьян подстроился под ее игривый тон:
      – Чтобы насладиться моим обществом?
      – Самой собой. А еще потому, что я хочу сделать тебе подарок.
      – А мне он понравится?
      – Это решать тебе.
      – А если я скажу «да»?
      – Тогда, мой мальчик, ты вкусишь райского блаженства.
      – Дело принимает все более любопытный оборот. – Себастьян улыбнулся, предвкушая приятный сюрприз. – Пожалуй, подарок мне уже нравится.
      Анриетта переложила руку к нему на бедро.
      – Но откуда мне знать, будешь ли ты лелеять этот подарок так, как она того заслуживает?
      – Она?
      Анриетта метнула на него быстрый взгляд из-под ресниц и уловила гримасу вожделения на лице Себастьяна. В плотских наслаждениях он всегда был ненасытен и неутомим.
      – Ты говоришь о себе? – напрямик спросил Себастьян. Значит, Анриетта подстроила ловушку, предлагая ему себя в обмен на…
      – О моей племяннице.
      – Племяннице? – переспросил он. Неужели речь идет о маленькой монахине? Себастьяну уже казалось, что эта девушка привиделась ему во сне. – Почему же раньше я о ней никогда не слышал?
      Анриетта пожала плечами.
      – Она дочь Ундины. Когда начался террор, мы были вынуждены вверить ее попечению Божьему, отправив в монастырь Святого Этьена. Но теперь она с нами, и, разумеется, мы желаем ей только добра.
      Брак! Это слово первым пришло ему в голову. Мадам Анриетта убеждала его жениться на маленькой воспитаннице монастыря. Ни за что!
      – Тебе незачем на ней жениться, – продолжала Анриетта, словно прочитав мысли Себастьяна. – Я знаю, как ты относишься к браку. Я хочу просто подарить тебе юную любовницу.
      – Любовницу? – Себастьян усмехнулся. – Ты предлагаешь мне взять в любовницы девушку, которую я никогда не видел?
      Анриетта лукаво улыбнулась:
      – Я знаю, ты справишься с этой задачей. Разумеется, девушка невинна, ей нужен опытный и внимательный наставник. Надеюсь, под твоим руководством этот чудесный бутон мгновенно расцветет.
      Плотские желания захлестнули Себастьяна. Ему предлагали сделать женщиной маленькую монахиню, которая надолго завладела его помыслами. Такое предложение стоило обдумать. Однако Себастьян привык к самым возмутительным предложениям, поэтому сумел скрыть свои чувства. Впрочем, Анриетта не смотрела ему в лицо, ее рука скользила по бедру Себастьяна.
      – А девушке известно об этой… сделке?
      Анриетта пожала плечами:
      – По французскому обычаю сначала заключают сделку. Подумай, сколько надежд не сбылось бы и сколько сердец было бы разбито, если бы… сделка не состоялась.
      – Пожалуй. – Себастьян действительно прекрасно понимал, в чем дело. Сделка была ловким способом выманить у него деньги. Только почему Анриетта просто не попросила о помощи? – Но почему вы выбрали меня?
      Анриетта кокетливо улыбнулась:
      – Погубить девушку способен каждый. Но много ли найдется мужчин, умеющих нежно воззвать к ее чувствам и пробудить их к жизни?
      Себастьян поднял брови:
      – Ты считаешь, что подобный подвиг в моих силах?
      – Да. Ты истинный знаток искусства любви. Нас осталось так мало, что можно перечесть по пальцам. Но опыт в любовных утехах не единственное твое достоинство. Ты умный человек, с тобой трудно соскучиться.
      – Похоже, вы мне льстите, мадам, – отозвался Себастьян с улыбкой покупателя, который знает, что ему пытаются всучить ненужный товар.
      – Разумеется! – Анриетта вонзила ноготки в ткань панталон Себастьяна, оставив на ней вмятинки. – Разве тебя не привлекает подобное развлечение? Быть наставником юной невинной девицы – что может быть лучше? Ты достаточно проницателен, чтобы не сломить ее дух, но вместе с тем мужественен и опытен, чтобы распалить в ней желания. Осыпь ее дарами, дорогой, дай вкусить маленькие и большие радости жизни… И потом, я отдаю ее тебе не навсегда, – поспешно добавила Анриетта, увидев, как Себастьян нахмурился. – Понимаю, вскоре тебе надоест однообразие. Но после твоих уроков она сумеет найти себе постоянного покровителя. Исполни мою просьбу, и я навечно останусь в долгу перед тобой.
      Себастьян удержал ладонь Анриетты, поглаживающую его очевидную выпуклость. В подобных ситуациях последнее слово никогда не оставалось за его телом.
      – Я чрезвычайно польщен, мадам. Но я не могу похитить невинность девушки из семьи моих друзей. Будь она замужем… – Он развел руками. – Но девственница – это не для меня.
      Анриетта вновь уколола его ноготками.
      – Ты уже получил мое благословение, так чего же тебе опасаться?
      – Дело не в этом. Подобная ситуация напоминает кровосмешение или по крайней мере непристойный разврат. – Он положил ладонь Анриетты к ней на колени и устремил на нее откровенный взгляд. – Ты когда-нибудь задумывалась о том, что будет с девушкой, когда она узнает, что ее соблазнитель был учеником ее тетушки?
      Анриетта вздохнула:
      – Ей незачем знать об этом.
      – Может быть. Но возможны и другие сложности. Она молода, она вела затворническую жизнь. Если она не перепугается до смерти, то мгновенно и страстно влюбится в меня. – Себастьян и не думал хвастаться, и Анриетта понимала его.
      – Ну и что? – пожала плечами Анриетта. – Все мы когда-то влюбляемся, теряем любовь и умираем. Ты хочешь увидеть ее?
      – Нет.
      Себастьян встал, убежденный, что если не покинет этот дом немедленно, то пожалеет. Внезапно влечение к юной племяннице Анриетты вспыхнуло в нем с неожиданной силой. Себастьян и не предполагал, что можно питать такое желание к благовоспитанной девственнице. Если он увидит ее и она окажется хотя бы отчасти такой прекрасной, какой была той ночью, устоять ему не удастся. Инстинкт самосохранения гнал Себастьяна к двери.
      Анриетта поднялась.
      – Вы разочаровали меня, лорд д’Арси.
      Себастьян виновато улыбнулся:
      – Я постараюсь вам чем-нибудь помочь. Дайте мне несколько дней. Я найду для вашей племянницы приличного покровителя, который будет рад оказать вам услугу. Сожалею, но мне уже пора. Утром я уезжаю в Кент.
      – Как в Кент?.. – Анриетта встрепенулась, но тут же совладала с собой. – А как же поиски покровителя?
      Себастьян потер подбородок.
      – За годы, проведенные вдали от Лондона, я утратил связь с прежними друзьями и теперь не знаю, кто из них женат, а кто холост. Из Кента я разошлю им письма и выясню, что к чему. Через несколько недель я познакомлю вас с первым кандидатом.
      Через несколько недель? С трудом сдерживая панику, Анриетта подступила к нему вплотную:
      – Дорогой мой, давай рассуждать здраво… – Подняв руку, она коснулась пальчиком нижней губы Себастьяна. – Прелестная юная девушка ждет тебя наверху. Одно слово – и она сегодня же ночью будет у тебя.
      В голове Себастьяна промелькнула мысль о том, что Анриетта предлагает ему прекрасный шанс осуществить мечту – воспитать идеальную любовницу. Целомудренная девушка, взращенная в монастыре, однако происходящая из семьи чувственных, практичных, не чуждых плотских утех женщин. Чем плох подобный объект?
      Но во-первых, у Себастьяна были обязательства перед самим собой, а во-вторых – перед правительством. Он поклялся больше никогда не обзаводиться любовницами. К тому же он не мог немедленно приступить к воспитанию: долг звал его на юг. Однако и искушение было почти непреодолимым!
      Склонившись, он коротко поцеловал Анриетту в губы и, подхватив цилиндр и плащ, пошел к выходу.
      Он уже взялся за ручку двери, когда Анриетта вцепилась ему в рукав сюртука.
      – Мой мальчик, подумай хорошенько – ради моего спасения!
      Черты лица Себастьяна окаменели.
      – Мадам, я не взял бы в любовницы вашу племянницу, будь она даже самой Афродитой! – С этими словами он повернулся и вышел.
      Закрывая дверь, Анриетта услышала негромкий возглас и, обернувшись, увидела стоящую в тени лестницы Мадлен.
      – Мерзавец! – еле слышно выдохнула Анриетта.
 
      – Так вы надеялись, что я стану… куртизанкой?
      Последнее слово стоящая перед обеими тетками Мадлен выговорила с запинкой. Через полчаса после прихода в дом незнакомца, не дождавшись, когда ее позовут вниз, Мадлен осторожно прокралась по лестнице, одержимая любопытством. Подслушав обрывок разговора Анриетты и гостя, Мадлен искренне пожалела о своем поступке.
      – Вы думаете, я поверю, что мама хочет сделать из меня куртизанку?
      – Я думала, ты окажешься более сдержанной, – бесстрастно произнесла Анриетта, хотя в душе она кипела. – Случившееся стало для тебя потрясением. Конечно, оно и должно взволновать тебя, но…
      – Разумеется! Но почему вы не сообщили мне о своих замыслах?
      – Бедняжка! – заворковала Жюстина, обнимая племянницу за талию. – Ты все равно ничего бы не поняла. Надо учиться мыслить по-новому. В монастыре ты привыкла к одной жизни, теперь придется отвыкать от нее. Разумеется, понадобится время, чтобы во всем разобраться…
      – Когда ты была ребенком, мы сочли, что будет лучше оградить тебя от влияния сурового мира. – Анриетта печально оглядела Мадлен. – Ты уже не дитя. Мне жаль, что ты столкнулась с реальностью именно так. Но теперь мы надеемся, что ты с гордостью займешь свое место среди нас.
      – С гордостью? – изумленно переспросила Мадлен. – Как можно гордиться тем, в чем не принимаешь участия?
      – О, как ты еще наивна, Мадлен! Разумеется, твоего участия никто и не требует. Решения за тебя полагается принимать твоим родным. Видишь ли, мне родные нашли покровителя еще до того, как мне исполнилось восемнадцать лет.
      – И вы не оскорбились?
      – Совсем напротив! Я познакомилась с этим джентльменом на балу, в самой романтической обстановке. Только после того, как мы полюбили друг друга, мама объяснила мне, на каких условиях мне позволено стать компаньонкой этого человека.
      – Неужели вам не хотелось выйти за него замуж? – спросила Мадлен, вспомнив об Оделии.
      – Конечно, нет! – воскликнула Анриетта. – Нам с Жюстиной жилось лучше и свободнее, чем любой замужней даме. Время от времени обстоятельства требовали, чтобы мы сменили партнеров, но мы всегда оставались преданнее большинства жен. Неужели твоя мать предпочитала держать тебя в полном неведении? Ты не могла не понимать, что творится вокруг.
      – Я никогда об этом не задумывалась, – холодно ответила Мадлен, но это была ложь. Она многое знала со слов мадам Селины и других знакомых. Ей было известно, что ее тетушки, некогда прославившиеся своими талантами в будуаре и на сцене, выбирали себе любовников из самых привилегированных кругов при дворе Людовика XVI. Поэты слагали для них сонеты, о них пели баллады. По рукам ходили в списках имена их последних возлюбленных и дуэлянтов, отстаивающих их честь. Но несмотря на знания, своим почти детским рассудком Мадлен отказывалась смириться с мыслью, что ее тетушки – куртизанки.
      Ее охватила досада и горечь. В каждом письме Анриетта и Жюстина обещали ей, что когда-нибудь ей тоже позволят жить в их привилегированном мире. Мадлен никогда не задумывалась о том, что это означает. Она подозревала, что мать мечтает выдать ее замуж. Как она могла обречь дочь на участь куртизанки?
      – А моя мама знает о ваших планах?
      Положив собственную совесть на обе лопатки, Анриетта постаралась забыть о ней. Лорд д’Арси мог в любой момент передумать и вернуться. Нельзя допустить, чтобы он застал их во время ссоры.
      – Неужели ты считаешь, что мы способны поступить вопреки ее желаниям?
      – Вы ничего не объяснили мне, – горько произнесла Мадлен. – По-моему, про маму вы солгали.
      Анриетта поджала губы. Она и не предполагала, что ссора зайдет так далеко. Но поскольку Мадлен ухитрилась многое услышать, Анриетте пришлось открыть ей всю правду:
      – Раз ты настаиваешь, тебе придется проглотить печальную истину. Ундина жила так же, как я и Жюстина.
      Мятежные огоньки вдруг вспыхнули в глазах Мадлен, выражение горечи и обиды исчезло.
      – Я не верю вам! – Она повернулась к Жюстине. – А как же мой отец? Мама рассказывала, что она обвенчалась с ним. Церемония состоялась в часовне возле Версаля. Мама была одета в розовый атлас, а мой отец – в синий костюм, расшитый золотом. Они венчались при свечах… – Она робко замерла, увидев, что ее тетка отвела взгляд. Мадлен охватил холод. – Нет, не могу поверить! Вы хотите убедить меня, что мама мне лгала? Что у меня никогда не было отца? Что я?..
      – У тебя был отец, дорогая, – мягко прервала Жюстина. – Дворянин из высшего света, обаятельный и богатый. Если бы мы остались во Франции, ты жила бы при дворе и тебя баловали бы, как принцессу.
      Мадлен встрепенулась:
      – Кем он был? Кем?
      Жюстина с сомнением взглянула на Анриетту, а та покачала головой:
      – Об этом не следует говорить ей – ради ее же блага.
      – Не следует? Или вам просто нечего сказать? – Мадлен враждебно уставилась на Анриетту.
      – Ты не имеешь никакого права оскорблять нас! – выпалила Анриетта.
      – Разумеется, – саркастически отозвалась Мадлен. – Ведь вы уже объяснили, что моя мать – шлюха, а я – незаконнорожденная!
      – Ты ведешь себя бестактно.
      – Наверное, вы обманули ее! Мама была младшей из сестер, – напомнила Мадлен и в ответ была награждена презрительным взглядом от Анриетты. – Неужели вы обманули и продали ее – точно так же, как пытались кому-то продать меня?
      – Никто никого не обманывал, – с нескрываемым раздражением заявила Анриетта. – Твоя мать охотно смирилась с ролью любовницы, понимая, что таков ее удел. В окружении поклонников она распускалась, словно цветок, тянущийся к солнцу.
      – Анриетта, может быть, не стоит… – вмешалась Жюстина.
      – Не стоит? – перебила Анриетта. – Говорить правду? Но почему мы должны терпеть оскорбления и рисовать портрет ее драгоценной матери в невинных тонах?
      – Как вы можете? – Мадлен боялась расплакаться. – Вы так низко цените себя?
      Анриетта сочла, что поведение племянницы переходит все границы, но вполне могла понять ее.
      – Если ты подслушивала внимательно, то вспомнишь, что я сказала лорду д’Арси: сегодня вечером он мог только познакомиться с тобой. Всему свое время. Вполне возможно, он еще передумает. – Эта мысль подбодрила ее. – Надеюсь, он все-таки вернется. В таком случае важно любезно принять его.
      Мадлен скрестила руки на груди.
      – Я не приму его.
      – А это не тебе решать. Решение будет принимать лорд д’Арси, и покамест он отверг тебя.
      Анриетта не удержалась от обвинения, хотя прекрасно понимала: Мадлен ни в чем не виновата. Если бы Себастьян увидел ее, он бы не сумел уйти. Даже сейчас, в слезах, с лицом, искаженным шоком и обидой, Мадлен превосходила красотой и Жюстину, и саму Анриетту в ее возрасте. Она излучала чувственную элегантность – качество, которое редко встречается и у дам, и у блудниц.
      В волнении грудь девушки высоко вздымалась. Если бы только д’Арси вернулся! Увидев Мадлен, он бы потерял рассудок.
      – Когда придет лорд д’Арси, – продолжала Анриетта обнадеживать себя, – ты встретишь его вежливо и любезно.
      – С какой стати? – Потрясение Мадлен постепенно рассеивалось, уступая место гневу. – Почему бы вам самой не завести еще одного любовника и не оставить меня в покое?
      Густой румянец залил алебастровую кожу Анриетты.
      – Если бы мы остались в Париже, нам не пришлось бы так унижаться. Во Франции понимают правила подобных альянсов, но англичане слишком провинциальны.
      – И скупы, – подхватила Жюстина. – Изысканной даме особенно обидно видеть их скупость.
      Мадлен оглядела гостиную, в которой они сидели. Пол устилали восточные ковры. Позолоченная мебель теснилась вдоль стен. Столы были уставлены хрустальными вазами, серебряными блюдами и фарфоровой посудой. Мадлен не заметила убожества, привлекшего внимание д’Арси. Да и сами хозяйки гостиной, увешанные драгоценностями, напомаженные и разодетые, вовсе не показались ей воплощением нищеты.
      – Вам следует сократить свои расходы.
      – О, мы и так уже сократили их, милочка, – отозвалась Жюстина.
      Мадлен уставилась на огромный квадратный изумруд в окружении бриллиантов, красующийся на тонком пальце тетки.
      – Надо расстаться с лишней роскошью.
      Брови Жюстины изумленно взлетели.
      – Надеюсь, ты не предлагаешь мне продать мои драгоценности?
      – Нет, – ответила за Мадлен Анриетта. – Мадлен ведет себя опрометчиво, совсем по-детски. Мы ни за что не продадим ни одного украшения! Драгоценности – все, что осталось от нашей былой славы. Они напоминают нам о том, кто мы такие. Без них мы ничто.
      Мадлен не знала, как ответить на это искреннее изъявление гордости, чуждой ей самой.
      – Но несмотря на всю неблагодарность, ты – женщина из рода Фокан. Ступай спать. К утру одумаешься.
      Это надменное заявление взбесило Мадлен.
      – А если не одумаюсь?
      Анриетта с достоинством выдержала ее взгляд.
      – Тогда отправишься в монастырь, так и не повидавшись с матерью. Неужели ты настолько эгоистична, Мадлен?
      Оскорбленная до глубины души, Мадлен молча повернулась и вышла из комнаты.
      Поднимаясь по лестнице, она с силой колотила кулаком по перилам, чувствуя, как руку пронзает боль. По крайней мере она еще способна что-то ощущать. Мадлен боялась, что гнев отхлынет, оставив ее безжизненной и опустошенной.
      – Не понимаю я эту новую моду ограничивать себя во всем, – произнесла Жюстина, как только племянница удалилась. – Это неестественно. Когда-то жизнь ради любви была пределом наших мечтаний…
      Утомленная спором, Анриетта устало раскинулась на кушетке.
      – Вот увидишь, к утру она одумается.
      – Ты уверена? Лично я – нет. Она не из таких. – Жюстина вдруг расплакалась. – О, если бы все было как прежде! Если бы мы оказались дома, во Франции!
      В дверь позвонили.
      Анриетта вскочила с кушетки, мгновенно оживившись.
      – Вот видишь – лорд д’Арси передумал! Я же говорила, он не бросит меня в беде!
      Она кинулась к двери и широко распахнула ее с приветственной улыбкой, которая тут же погасла.
      – Месье де Вальми!
      В тот же миг Мадлен, едва успевшая дойти до второй площадки, спустилась на несколько ступенек, чтобы сказать лорду д’Арси, что не желает быть его любовницей.
      Но на пороге стоял незнакомец. Одетый во все черное, с гривой черных как смоль волос и столь же пышными усами, с бледным выразительным лицом, он приковывал к себе взгляд.
      – Месье де Вальми! – воскликнула выбежавшая в коридор Жюстина.
      – Зачем вы пришли, месье? – ровным тоном осведомилась Анриетта.
      Мадлен увидела, как посерьезнело лицо незнакомца, однако он ответил беспечным тоном:
      – Чтобы поприветствовать вашу гостью. – Он перевел взгляд с одной сестры на другую. – Насколько я понимаю, ваша племянница наконец прибыла?
      – Миссис Селдон… – ледяным голосом произнесла Анриетта.
      – Поразительная женщина, – подтвердил де Вальми с кривой усмешкой. – В нее влезает неимоверное количество английского джина!
      Анриетта спокойно заявила:
      – Наша племянница уже спит.
      Улыбка де Вальми угасла.
      – Очень жаль. У меня есть новости для нее.
      – От Ундины? Какие? – воскликнула Жюстина.
      Де Вальми пожал плечами:
      – Я предпочел бы сам поговорить с милой крошкой. Если она похожа на остальных детей, у нее возникнет множество вопросов, на которые сумею ответить только я. Как я понял со слов мадам Селдон, вашу племянницу воспитали настоящей юной леди.
      Сестры пропустили шпильку мимо ушей.
      – Если хотите, приходите в другой раз, когда мы сможем принять вас, – сухо предложила Анриетта. – Мы можем устроить в вашу честь ужин на следующей неделе. Возможно, к тому времени сумеем отдать вам долг.
      – Вы абсолютно правильно поняли меня, мадам Анриетта! Редкая проницательность для женщины. Ундине тоже не помешают деньги. А теперь простимся – до завтрашнего вечера!
      – До свидания… – пробормотала Анриетта.
      – Зачем ты согласилась? – сердито прошептала Жюстина, когда де Вальми ушел. – У нас же нет ни гроша! Господи, что же нам делать?
      – Обещаю, я что-нибудь придумаю.
      – Ты всегда только обещаешь! – выкрикнула Жюстина. – Но на этот раз права оказалась я: лорд д’Арси не клюнул на твою приманку. Тебе следовало просто попросить его о помощи.
      Анриетта гордо выпрямилась.
      – Я не принимаю милостыню.
      – О, разумеется! Зато ты готова разбить сердце бедняжки Мадлен и опустошить кошелек лорда д’Арси! Вечно ты берешь на себя роль кукловода, дергаешь нас за ниточки, а мы пляшем. Но на этот раз лорд д’Арси разорвал нитки. Он не вернется, а вот де Вальми – наверняка! И что же ты будешь делать, если он потребует невинность Мадлен в обмен за освобождение Ундины? Мадлен ни за что не согласится стать его любовницей. Долговая тюрьма – вот что ждет всех нас!
      Анриетта презрительно оглядела сестру.
      – Истеричка, – процедила она сквозь зубы и направилась к гостиной.
      Мадлен обессиленно прислонилась к перилам, окончательно сбитая с толку событиями вечера. Кто такой этот таинственный месье де Вальми? Каким образом он связан с ее матерью? Почему тетушки так торопятся отдать де Вальми деньги? «Мама в беде!» – вдруг осенило Мадлен.
      С самого приезда она заподозрила неладное. Стиснув кулаки, она впилась ногтями в ладони. Где же мама? Почему тетки держат в тайне ее местопребывание?
      Еще час назад она считала, что ее тетки – корыстные, эгоистичные женщины, готовые продать ее втридорога, лишь бы обеспечить себе комфорт. Но сейчас она понимала причины их поступков.
      Они оказались в непомерном долгу перед де Вальми, из-за которого могли попасть в тюрьму. Она вспомнила воодушевленное заявление Анриетты, что они любой ценой должны сохранить свидетельства того, кем они раньше были. Семью составляли на редкость гордые и эксцентричные женщины. Вероятно, они лгали Мадлен, скрывая, что ее мать уже сидела в долговой тюрьме в ожидании, когда ее освободят. Должно быть, туда она попала по милости де Вальми. Этим объяснялся страх тетушек перед ним.
      Мадлен уже поняла: бесполезно выпытывать у теток истину. Они способны искажать ее до бесконечности соответственно своим намерениям. Вместе с этой мыслью пришла другая, более настораживающая: по каким-то неясным причинам тетки пытались уберечь ее от де Вальми.
      Чутье подсказывало, что и де Вальми не скажет ей правды. Одно казалось определенным: де Вальми требовал денег в обмен за новости о матери Мадлен. Хорошо, она добудет их, но не станет приносить себя в жертву благим, но ошибочным намерениям теток.
      Обретя решимость, Мадлен поднялась наверх. Она встретится с маркизом Бреконом. Мадлен сочла его поразительно красивым мужчиной, которого, по-видимому, любили тетки. Наверняка бы они не отдали ее первому попавшемуся развратнику. Должно быть, они выбрали лучшего из лучших. Поскольку он не вернулся за ней, ей предстоит самой найти способ встретиться с ним.
      На короткий миг Мадлен смутно представилась собственная жизнь в роли любовницы. Уже на пороге своей комнаты она вспомнила: есть человек, способный просветить ее! Оделия.

      – …Вот потому я и сбежала, – закончила Мадлен.
      – Понятно. – Оделия отпила чаю, приготовленного для нее и гостьи. – Да, задача не из легких.
      Мадлен терпеливо ждала, когда Оделия обдумает услышанное. Сбежать от теток в восемь часов утра было нетрудно – они никогда не вставали раньше полудня. Но теперь, закончив рассказ, Мадлен осознала, что происходит. То, что еще вчера казалось ей немыслимым, вдруг стало не только необходимым, но и жизненно важным. Ей требовался совет, как привлечь внимание молодого повесы!
      – Какой серьезной ты выглядишь! – воскликнула Оделия, поправляя атласное покрывало. – Возможно, потому, что еще слишком рано. Я редко просыпаюсь раньше десяти. Но это пустяки, главное сейчас – решить, как быть с тобой. Чем я могу тебе помочь?
      Мадлен благодарно улыбнулась.
      – Помогите мне добиться покровительства лорда д’Арси и спасти маму.
      Оделия зевнула.
      – Но ведь ты не уверена, что она находится в долговой тюрьме.
      – Верно, но я знаю, что моим теткам нужны деньги, и как можно скорее, чтобы вызволить ее из беды. Я подумывала напрямик обратиться за помощью к лорду д’Арси, но боюсь, он мне откажет.
      – Потому что он заявил твоей тетке о своем нежелании становиться наставником ребенка? Но почему ты считаешь, что он передумает, узнав, кто ты такая?
      – Я не скажу ему.
      – Похоже, тебе не терпится отдаться ему, и, кажется, я понимаю почему. – Лицо Оделии оживилось. – Ну конечно! Однажды я видела лорда д’Арси. Это было два года назад, когда мы с Ричардом отправились смотреть бокс.
      – Он не вызывает у меня неприязни, – негромко призналась Мадлен.
      – Я бы сказала, он обладает греховной притягательностью. – Оделия опустила веки. – И все-таки я его побаиваюсь. Несмотря на чертовски привлекательную внешность, в нем чувствуется какая-то отчужденность. Не представляю, как бы я решилась заговорить с ним. Ричард рассказывал, что в тот день, когда мы видели его, ему предстояла дуэль, да какая! Представляешь, это был боксерский матч!
      Мадлен очнулась от воспоминаний о привлекательном лице лорда д’Арси.
      – Во Франции дуэль считается искусством. Чем был вызван этот поединок?
      Выражение лица Оделии изменилось.
      – Не припомню, но, полагаю, ссорой из-за женщины, как обычно. Лорд д’Арси победил, однако был вынужден на следующий же день уехать за границу. Странно, почему я до сих пор не знала, что он вернулся? Наверное, он стремится сохранить свой приезд в тайне. Если верить слухам, д’Арси – на редкость страстный мужчина. Он приобрел скандальную репутацию.
      – Почему?
      Оделия усмехнулась:
      – Говорят, что он заманивает женщин в постель ловчее, чем кошки ловят мышей. Достаточно просто попасться ему на глаза, чтобы добиться его внимания.
      – Значит, я без труда сумею увлечь его.
      – О, об этом можешь не беспокоиться, детка. – Оделия поправила кружевную оборку чепчика, под который на ночь убирала локоны. – Неприятности начнутся позднее. Не забывай, кошки едят мышей. Если он хоть в чем-нибудь похож на своего отца…
      – Кто его отец?
      – Он уже умер. Погиб от раны в сердце, оставленной рапирой мужа-рогоносца. – Оделия продолжала прихорашиваться. – Говорят, покойный лорд д’Арси находил особое удовольствие в совращении добродетельных жен, поскольку совращать распутных слишком скучно.
      – Понятно, – вздохнула Мадлен. – А его сын сказал тете Анриетте, что невинность не привлекает его, поскольку девственница наверняка воспылает к нему любовью.
      – Не верь ему. Ты слышала боевой клич закоренелого холостяка, – с усмешкой превосходства объяснила Оделия. – Он боится попасть в брачные сети. А что касается остального – мужчины обожают игру в соблазнение.
      – Значит, я стану игрушкой?
      – Не забывай, мы говорим об отце д’Арси. Но пожалуй, репутация нынешнего маркиза свидетельствует об унаследованном обаянии. Ричард говорит, что мужчина, способный увлечь любую женщину, какую только пожелает, не в состоянии питать сильные чувства ни к одной из них.
      – Любопытная мысль, – натянуто-жизнерадостным тоном отозвалась Мадлен. – Вы уже помогли мне – ведь я так невежественна! Кстати, что означает «нафаршировать»?
      Оделия покраснела.
      – Где это ты услышала такую гадость?
      – Значит, это непристойное выражение? Так я и думала.
      – Оно обозначает интимные отношения мужчины и женщины.
      Мадлен нахмурилась. Так вот почему миссис Селдон поддразнивала ее весь день в ожидании прихода лорда д’Арси!
      – Скажите, а любовница – женщина, отдающая свое тело в обмен на деньги?
      – Нет, только не на деньги! Любовница – не проститутка! – поспешила защититься Оделия. – Я ни за что не согласилась бы продать себя мужчине, даже Ричарду. Я просто не могу – ведь и у меня есть гордость! Но мой Ричард так силен, галантен и добр, он так любит меня! Поэтому я тоже люблю его и отдаюсь ему. В знак благодарности он подарил мне этот дом и каждую неделю преподносит новое платье. Он даже пообещал, что после свадьбы у меня будет собственный экипаж.
      Мадлен не совсем поняла разницу, но предположила, что к подобному образу мысли надо привыкнуть и что вскоре она овладеет этим искусством.
      – Вряд ли лорд д’Арси полюбит меня настолько, чтобы подарить экипаж.
      – Почему же? – Оделия окинула ее взглядом. – У тебя незаурядная внешность, я бы назвала ее континентальной. Особенно хороши эти короткие темные кудри. Если верить слухам, лорд д’Арси отличается изысканным вкусом. Ты наверняка ему понравишься.
      Мадлен смущенно поправила свои подстриженные волосы.
      – Даже если он обратит на меня внимание, я не знаю, каким образом заставить его предложить мне карт-бланш… или как это по-английски?
      – Предоставить полную свободу действий, – подсказала Оделия.
      – Верно! Я должна получить ее, и как можно скорее.
      – Это потребует нешуточного труда. Как ты намерена познакомиться с ним?
      – У меня есть план. На него меня навело одно замечание лорда д’Арси, но боюсь, вы сочтете меня сумасшедшей…
      – Тем лучше! – Оделия уселась поудобнее и потянулась за чашкой. При виде озаренного лукавой улыбкой лица Мадлен Оделия задумалась о том, как ей пришло в голову принять эту удивительную девушку за монахиню. – Рассказывай, а я помогу тебе, чем смогу. О, обожаю романтические интриги!
 
      – О Господи! – терзаясь угрызениями совести, Анриетта уронила прочитанную записку и тяжело опустилась в ближайшее кресло. – Бедняжка! Это я толкнула ее на такой шаг. Но кто бы мог подумать, что дочь одной из сестер Фокан… – Некоторое время она молчала, борясь с чувствами. – Нет, эта девчонка просто-напросто бросила нас в беде!
      – Напрасно мы ждали, что она согласится помочь нам, – рыдала в платок Жюстина. – Что мы теперь скажем Ундине?
      – Подумать только – вернуться в монастырь, не сказав нам ни слова! Оставив только записку! – Подбородок Анриетты мелко дрожал, несмотря на все попытки сохранить достоинство. – Это неслыханно! Жестоко!
      Когда у двери зазвонил колокольчик, ни одна из сестер не пошевелилась. Они не ждали возвращения Мадлен. Значит, им предстояли дальнейшие неприятности.
      – Письмо от лорда д’Арси, – объявила миссис Селдон, не спеша совершив путешествие от входной двери до гостиной. – Кому отдать его?
      Анриетта протянула руку.
      – Ты не хочешь вскрыть конверт? – спросила Жюстина, видя, что сестра отложила письмо в сторону.
      – Что бы ни было в этом письме, оно пришло слишком поздно, – с горечью произнесла Анриетта. – Себастьян подвел меня. Мадлен сбежала.
      Жюстина схватила письмо.
      – Дай-ка мне взглянуть. – Она вскрыла конверт и вытащила лист бумаги. – О Господи! – благоговейно прошептала она. – Чек на пятьсот фунтов!
 
      Светило теплое сентябрьское солнце. Через несколько недель должна была наступить осень, холоду предстояло вытеснить приятное тепло. А пока побережье Кента купалось в золотых, почти летних лучах.
      Кучер нахлестывал лошадей, торопясь доставить на место последнюю пассажирку. Впереди расстилалось море, где-то вдалеке сходящееся с небом.
      Мадлен не винила кучера за желание поскорее покончить с работой. Она была бы не прочь прогуляться пару миль под солнцем, если бы знала здешние места. Единственное, о чем она жалела, – о письме, оставленном тетушкам. В нем она объясняла, что возвращается в монастырь. Теперь им и в голову не придет, что племянница по доброй воле бросилась в объятия любовника, выбранного ими для нее.
      Мадлен обводила праздным взглядом окрестный ландшафт, живые изгороди, пастбища и поля, издали напоминающие разноцветные квадратики материи на лоскутном одеяле. Постепенно обжитые места сменились безлюдными болотистыми низменностями, над которыми стоял аромат дикого тимьяна и каменника. Ветер доносил со стороны моря крики чаек. Постепенно небо сменило привычный оттенок на дымчато-металлический блеск над проливом.
      По пути из Лондона Мадлен старательно репетировала свою роль. Она не могла просто появиться у дверей лорда д’Арси и заявить о своем желании стать его любовницей. Несомненно, он отвергнет ее, не желая, чтобы ему что-то навязывали. Мадлен требовался благовидный предлог, чтобы получить доступ в дом д’Арси, и она искренне порадовалась, найдя его. Он позволял ей пробыть в доме лорда целую неделю – более чем достаточно, чтобы отпрыск неистового маркиза обратил на нее внимание.
      Оделия позволила Мадлен переночевать у нее и даже одолжила кое-какую одежду. Вспоминая об этой женщине и ее великодушии, Мадлен гадала, суждено ли ей самой когда-нибудь испытать любовь. Или же нежные чувства – непозволительная роскошь для любовницы? Мадлен понимала, что в доме лорда д’Арси ей придется держать сердце на замке. Но прежде – солгать самым убедительным образом.
      Поместье показалось вдалеке неожиданно, едва экипаж обогнул рощу старых внушительных дубов. Дом венчала крыша характерной только для Англии формы, стены были густо увиты плющом, сквозь который живописно проглядывала красная кирпичная кладка. Окна гостеприимно поблескивали в лучах заходящего солнца. Мадлен сразу поняла, что этот дом принадлежит маркизу Брекону.
      Несколько минут спустя кучер осадил лошадей в начале аллеи и помог Мадлен выйти из экипажа. Усмиряя лихорадочно бьющееся сердце, она забрала свой багаж – дорожную сумку, в основном наполненную вещами, одолженными у Оделии, и веревочную сетку, в которой лежала ее единственная покупка, медная кастрюля. Дойдя до двери дома, Мадлен вынула из кармана длинную красную ленту с запиской, привязанной к одному ее концу бантом. Ленту она завязала вокруг шеи так, чтобы записка с крупно выведенным именем маркиза Брекона сразу бросалась в глаза.
 
      Себастьян сидел за лабораторным столом, наблюдая, как колба наполняется водородом, возникшим в результате его очередной попытки найти химическую реакцию, которая позволила бы получать этот газ быстрее и дешевле.
      Ему помешал приход дворецкого.
      – Прошу прощения, милорд, но вас желает видеть одна особа женского пола.
      Себастьян отозвался, не поднимая головы:
      – Женского пола? Я никого не жду. Отошлите ее прочь, Хорас.
      – Я пытался, милорд, но она заявляет, что спешно прибыла из Лондона и теперь готова предложить свои услуги.
      – Услуги? Я ни в чем не нуждаюсь. – Он замахал рукой в сторону двери. – Отправьте ее обратно.
      – Милорд, – настойчиво продолжал дворецкий, явно страдая от невозможности выполнить приказ хозяина, – она заявляет, что она – выигрыш, присланный вам другом.
      – Выигрыш?
      – Да, приз, как она выразилась, якобы завоеванный вами, поскольку вы заключили пари с неким джентльменом.
      – Все любопытнее и любопытнее, – пробормотал Себастьян, однако не отвел взгляда от колбы, стоящей перед ним. – Не припомню, чтобы я спорил на женщину. Она сказала, кто прислал ее?
      – На ней записка, привязанная к ленте, милорд. Эта особа утверждает, что право вскрыть печать принадлежит только вам.
      Себастьян наконец оторвал взгляд от колбы, выпрямился и уставился на дворецкого:
      – Вы хотите сказать, что она перевязана лентой, словно подарок в день рождения?
      Дворецкий бесстрастно кивнул:
      – Именно так, милорд.
      Себастьян задумался.
      – Последние два года я ни с кем не спорил. Но до того, как уехать в Италию, я развлекался тем, что заключал самые нелепые пари. Полагаю, условием одного из них были услуги падшей женщины. Вероятно, проигравший узнал о моем возвращении и решил облегчить себе совесть, заплатив проигрыш. Надо поговорить с этой женщиной и все узнать.
      Он убавил огонь в спиртовке и, вглядываясь в закипавшую жидкость, продолжал размышлять вслух:
      – Пожалуй, следует принять ее. Нет, пусть лучше подождет в библиотеке. – Он переглянулся с дворецким. – Мне бы не хотелось разворачивать столь оригинальный подарок среди пипеток и горелок.
      В библиотеке маркиза Брекона Мадлен пришлось провести ровно два часа и двадцать пять минут – это она определила, то и дело посматривая на циферблат маленьких мраморных часов, стоящих на каминной полке. Еле выдержав первые двадцать минут ожидания, она огляделась.
      Библиотека представляла собой огромную комнату, вдоль стен которой выстроились книжные шкафы с застекленными дверцами. Сквозь стекло виднелись плотно прижатые друг к другу тома в кожаных переплетах – синих, темно-зеленых, охристых, бурых. Три больших окна были занавешены китайскими красными портьерами с ламбрекенами, отделанными золотистой бахромой. Еще два окна располагались между шкафами, а в глубине двустворчатые застекленные двери вели в сад. Мадлен решила, что комната великолепна – ничего подобного ей еще не доводилось видеть.
      Впрочем, Мадлен не смутилась и не стала сидеть на месте. Она бродила от полки к полке, читая названия книг. Здесь был «Оссиан» Макферсона; рядом с «Валленштейном» Шиллера на немецком языке стоял перевод Колриджа, изданный в 1800 году. Шкафы заполняли труды Платона, Овидия и множества других античных и современных авторов. В библиотеке нашлись книги по архитектуре и медицине, математике и химии. Наблюдательная Мадлен сразу заметила потертые и потрескавшиеся корешки многих книг. Библиотека предназначалась не для того, чтобы пускать пыль в глаза гостям: ее хозяин обладал изобретательным и пытливым умом.
      После получасовых блужданий Мадлен обратилась к картинам. Высоко над шкафами висели в ряд портреты, очевидно, изображающие предков хозяина дома. На первый взгляд сходство между ними казалось незначительным, но если присмотреться, оно ясно прослеживалось, несмотря на разнообразие костюмов и причесок, а также стилей живописи. Некоторые лица были красивыми, другие – просто миловидными, но их объединяли общие черты: высокий лоб, блестящие глаза и густые, непокорные пряди вьющихся волос – непременная принадлежность всех членов рода независимо от возраста и пола.
      В библиотеку подали чай. Подкрепившись, Мадлен перешла к осмотру бюстов исторических личностей и нескольких мраморных статуй, расставленных по библиотеке. Ее внимание приковала пара почти в натуральную величину – мужской и женский торсы, стоящие по бокам зеленого мраморного камина. Было невозможно не восхититься искусством, с которым скульптор высек из холодного мрамора все анатомические подробности живой плоти. Потрясенная и смущенная Мадлен отвела взгляд от скульптур лишь через несколько минут. Ей никогда еще не доводилось видеть обнаженных мужчин – ни живых, ни мраморных.
      Немного погодя она направилась к окну и выглянула наружу. Солнце спешило к зениту. Мадлен с тревогой подумала о том, что, если сегодня вечером ей предстоит впервые готовить ужин, необходимо как можно раньше попасть на кухню. Однако парк вызвал у нее восхищение. За несколько недель пребывания в дымном и шумном Лондоне она почти забыла о прелести деревни. Мадлен решила, что, если ей позволят остаться здесь, она будет каждый день подниматься с первыми лучами солнца и наслаждаться прогулкой.
      Размышления о пасторальных развлечениях настолько захватили ее, что Мадлен не заметила, как задела краем мантильи большую кожаную папку, лежащую на длинном столе, и смахнула ее на пол. Бумаги выскользнули из папки и веером разлетелись по полу.
      – О Господи! – в ужасе пробормотала Мадлен и бросилась собирать их, пока кто-нибудь не вошел и не увидел, что она натворила. Но, едва успев нагнуться, она похолодела, не веря собственным глазам.
      Лежащий сверху рисунок тушью изображал модно одетую даму, сидящую на низкой каменной скамье под навесом ветвей. Такие широкополые шляпки с низкой тульей носили в прошлом десятилетии. Шея дамы была перехвачена черной ленточкой, грудь и локти утопали в пене кружев. Сверху до пояса портрет выглядел вполне благопристойно. Но ниже талии дамы рисунок менялся так разительно, что Мадлен сначала показалось, что зрение подвело ее. Но нет, ошибки быть не могло: перед дамой на коленях стоял джентльмен. На первый взгляд могло показаться, что он делает даме официальное предложение руки и сердца, но ошибочность этого предположения становилась очевидной, стоило взглянуть на позу дамы. Она сидела, высоко подняв юбки, согнув одну ногу в колене и держа ее на скамье под таким углом, что все потайные уголки ее тела оказывались выставленными напоказ.
      Мадлен еще никогда не доводилось видеть женщин в подобном ракурсе, в том числе и себя, поэтому она смотрела на рисунок с разинутым ртом. По-видимому, зрелище ошеломило и джентльмена, стоящего на коленях. Он благоговейно сложил перед собой руки, подался вперед, широко открыв глаза и чуть высунув язык. Прошло несколько минут, прежде чем Мадлен сумела разобрать подпись под рисунком. Она гласила: «Поклонение алтарю Венеры».
      – О Господи! – Мадлен прикрыла скандальный рисунок ладонью, но тут же отдернула ее. – Может, это аллегория? – пробормотала она, пытаясь догадаться о назначении непристойного изображения.
      С горящими щеками она отодвинула в сторону первый рисунок, надеясь найти более благопристойные примеры аллегории. Под первым рисунком лежал второй, при виде которого все сомнения Мадлен улетучились.
      Набросок, названный «Смелая забава», изображал пару юных влюбленных в момент преступления. Платье женщины было поднято выше талии, обнажая бедра и ягодицы. Женщина лежала в гостиной на ковре, высоко вскинув ноги. Между ее ног стоял на коленях мужчина в спущенных панталонах, направляющий свое набухшее достоинство в пещеру меж бедер женщины. Оба они улыбались в предвкушении наслаждений.
      Мадлен вскочила, потрясенная резким и неуправляемым взрывом ощущений. Она прижала руки к щекам, досадуя на внезапно вспыхнувший румянец. Ей следовало бы оскорбиться до глубины души. Она понимала, что должна относиться к этим рисункам как к отвратительным, гнусным, непристойным примерам греховности, которой ее учили избегать, но…
      Поддавшись ее настойчивым уговорам, хихикающая и краснеющая Оделия посвятила ее в азы совокупления. А теперь перед Мадлен был точный, хотя и грубоватый наглядный пример. Она явилась сюда, чтобы предложить себя маркизу Брекону именно для этих целей – разве нет? Следовательно, она должна знать, на что решилась.
      Мадлен в тревоге оглянулась на закрытую дверь библиотеки, а затем перевела взгляд на пол, усыпанный рисунками из уроненной папки. Возможно, это ее единственный шанс узнать истину.
      Пять самых томительных и мучительных минут своей жизни она провела, разглядывая разбросанные рисунки. Ее сердце стремительно колотилось, Мадлен опасалась, что ее застигнут врасплох, и потому не могла разглядеть все подробности джентльменов, изображенных в изящной одежде, в элегантно обставленных комнатах. «Амурные утехи джентльменов и их любовниц» – так значилось на последней странице.
      Понимая, что больше не выдержит, Мадлен запихнула злополучные рисунки в кожаную папку и положила ее на край стола, на прежнее место.
      Напряжение владело ее телом последующие полчаса, но, к счастью, рассеялось, когда за дверью библиотеки послышались шаги. Мадлен даже ухитрилась принять скромную позу, но чуть не ахнула при виде приближающегося к ней мужчины.
      По одежде его можно было принять за конюха: ворот льняной рубахи широко распахнут, рукава закатаны до локтей, а грудь и чресла закрывает кожаный передник. Ноги обуты в поношенные и стоптанные сапоги. Если бы Мадлен не видела этого человека прежде, она ни за что не признала бы в нем джентльмена, тем более маркиза.
      В отличие от того вечера, когда маркиз навестил тетушек Мадлен, сегодня его вид был далек от элегантности, волосы в беспорядке падали на лоб растрепанными вьющимися прядями, отливающими золотом. Мадлен невольно уставилась на него в упор, хотя понимала, что этого делать не следует. Поигрывая желваками на щеках, поросших жесткой щетиной, он улыбнулся, обезоружив Мадлен.
      – Приятное нарушение привычного распорядка, – заметил он, поблескивая глазами оттенка одного из любимых украшений тетушки Жюстины, персидского аквамарина. Одним взглядом он окинул дорожное серое платье Мадлен под индийской муслиновой мантильей с красно-зеленой каймой. Волосы Мадлен прикрывала маленькая шляпка, ленты которой были завязаны под подбородком аккуратным бантом.
      Снова посмотрев в глаза Мадлен, маркиз одарил ее быстрой дружеской улыбкой.
      – Значит, вас прислали мне?
      – Да, месье, – ответила Мадлен по-французски.
      – Француженка. К тому же республиканка, – подытожил Себастьян, отметив обращение «месье» вместо «милорд». – Замечательно.
      Отступив на шаг, он скрестил руки на груди.
      – Ну, моя красавица, разверните упаковку, чтобы я смог по достоинству оценить ваши прелести.
      Это дерзкое предложение не шокировало Мадлен, хотя она не скрыла удивления. Ее мысли мгновенно вернулись к одному из только что увиденных рисунков. Элегантная юная леди в тюрбане и платье, поднятом выше талии, склонялась на ковер, очень напоминающий тот, на котором сейчас стояла Мадлен. То, что рисунки принадлежали находящемуся перед ней красавцу, не успокоило ее, а, напротив, усилило опасения.
      Мадлен вдруг пришло в голову, что, вероятно, он и соблазнил эту женщину здесь, в библиотеке. Она медленно стаскивала перчатки и развязывала тесемки мантильи. Тревожных мыслей в ее голове все прибавлялось. Неужели все дамы так легко поддаются его домогательствам, как женщина, изображенная на рисунке?
      Размышления Мадлен прервал голос маркиза:
      – Робеешь, детка? – Приблизившись, он взялся обеими руками за первую пуговицу ее лифа. – Пожалуй, помощь будет кстати.
      Мадлен вдруг опомнилась и перешла к решительным действиям:
      – Мне кажется, вам прежде следует прочесть записку, месье.
      Ее огромные, темные и почему-то знакомые глаза завораживали Себастьяна, но незнакомка опускала голову, пряча их. Увидев румянец на ее щеках, Себастьян не смог отказать себе в удовольствии нежно провести по ним ладонью.
      – А ты не похожа на потаскуху.
      Эти слова он произнес не задумываясь, но с удивлением увидел, как незнакомка резко вскинула голову и уставилась на него. Прямой нос избавлял ее лицо от слащавой миловидности, рот напомнил Себастьяну губы Рафаэлевых мадонн, которых он повидал в Милане: полные, манящие. Простое платье и скромная шляпка придавали незнакомке приевшийся шарм робкой невинности, но Себастьян был уверен, что она далеко не невинна.
      Он перевел взгляд на красную ленту, обвязанную вокруг шеи Мадлен, мимоходом оценив приятную полноту ее груди и с каждой минутой ощущая прилив воодушевления.
      Мадлен указала на письмо:
      – Хотите прочесть его, месье?
      – Нет. – Себастьян медленно путешествовал взглядом по ее телу. – Я не желаю знать имени дарителя, пока не определю, нравится мне подарок или нет.
      – Вы даже не знаете, что это за подарок, – возразила Мадлен.
      – Догадываюсь. – Дерзкая улыбка растянула его обманчиво мальчишеские губы. – Не могли бы вы раздеться донага? – Он увидел, как Мадлен покосилась в сторону двери. – Нас никто не потревожит. Не сомневайтесь, любоваться вами буду только я.
      Услышав просьбу, Мадлен составила себе окончательное представление о том, что такое благосклонность повесы.
      – Вы ждете, что я разденусь? Прямо здесь?
      Он положил ей на плечи теплые ладони.
      – А какую обстановку предпочитаете вы? Гостиную? Бальный зал? Чулан? Мне доводилось развлекаться там с горничными.
      Несмотря на душевное смятение, Мадлен не утратила здравого смысла:
      – Сначала прочтите письмо, месье.
      Маркиз недовольно нахмурился, но кивнул:
      – Хорошо, давайте его сюда. Поскорее покончим с письмом и перейдем к более приятным делам.
      Он потянулся за письмом, и Мадлен с трудом заставила себя застыть неподвижно. Маркиз не стал развязывать ленту, а тыльной стороной ладони задел округлость ее левой груди, подхватывая письмо. Мадлен полагала, что так мужчины обращаются лишь с женщинами известного сорта. Ей это не понравилось, но пришлось смириться – ведь ей предстояло стать таковой, и не без помощи маркиза.
      Себастьян поддел пальцем запечатанный воском край свернутого листа, еще свисающего с шеи Мадлен, и развернул его. Чтобы пробежать записку глазами, ему потребовалось всего несколько секунд.
      – Значит, вас послали заменить мою прежнюю кухарку?
      – Да, месье.
      Маркиз негромко рассмеялся и намеренно задержал ладонь на ее правой груди.
      – А вы уверены, что вы кухарка, а не лакомое блюдо?
      Сердце Мадлен ушло в пятки, она потупилась. Как легко оказалось завладеть вниманием этого мужчины! Чересчур легко!
      – Я оскорбил вас? – Хотя Мадлен не поднимала глаз, она почувствовала, что вопрос был искренним. – Какая досада! Прошу меня простить.
      Но извинение показалось ей проникнутым иронией. Мадлен робко подняла голову.
      – Месье, вы разрешите мне остаться у вас?
      – Разумеется – по крайней мере на некоторое время. – Маркиз развязал бант и снял ленту с шеи Мадлен. – Где вы предпочитаете остаться?
      Мадлен не скрыла удивления:
      – Само собой, на кухне, месье.
      – На кухне? Значит, маскарад продолжается? – Он пожал плечами. – Отлично. Дворецкий проводит вас на кухню. Насколько я помню, она где-то неподалеку.
      Мадлен наклонилась за своим багажом, но маркиз остановил ее, взяв за запястье.
      – Не беспокойтесь, вашими вещами займется Хорас. – Он огляделся, но не заметил никакого багажа, кроме дорожной сумки и сетки у ног Мадлен. – А где же остальное?
      – Это все, месье.
      Обдумывая ее ответ, Себастьян хозяйским жестом обнял Мадлен за плечи.
      – Полагаю, вы ждете от меня подарка – одного-двух платьев. Вы совершенно правы.
      Он взял ее за подбородок и пристально вгляделся в лицо, а другой рукой развязал ленты шляпки и снял ее.
      Мадлен затаила дыхание, чувствуя, как взгляд маркиза скользит по ее стриженым кудрям.
      – Вы не в моем стиле, но это не важно.
      Отложив шляпку Мадлен в сторону, он нежно погладил ладонью ее щеку и поправил смявшиеся под шляпкой локоны.
      – Как говорится, дареному коню в зубы не смотрят.
      Мадлен не сдержала недовольства:
      – Месье, мне трудно вас понять.
      – О, не беспокойтесь, мадемуазель. – Взглядом опытного сердцееда он за несколько секунд успел раздеть ее донага. – Уверен, когда дело дойдет до языка любви, мы прекрасно поймем друг друга.
      Мадлен вспыхнула:
      – По-моему, месье, вы ошибаетесь на мой счет.
      – Отнюдь, – возразил он, приближая губы к ее ушку. Мадлен попятилась, и Себастьян крепко удержал ее за руку. – В письме ясно сказано, что вам предстоит удовлетворить любые мои аппетиты.
      Эта ложь ошеломила Мадлен. Она вывернулась из объятий маркиза.
      – Не может быть! Я вам не верю!
      – Вот как? – В синих глазах блеснули опасные искры. – Поскольку письмо адресовано не вам, надеюсь, вы не осмелились прочесть его? – Мадлен с трудом удержалась, чтобы не выпалить, что письмо написала она сама. – Значит, остается поверить мне на слово, а я повторяю, что в письме определен круг ваших услуг. Вернее, сказано, что определить его – мое право.
      Мадлен впервые посетила мысль о том, что исход ее затеи может оказаться совсем не таким, как она задумала. Маркиз оказался сущим дьяволом!
      – Я опытная кухарка, месье. Разве вы не хотите хотя бы испытать меня?
      – Именно это я и намерен сделать, милочка. – Он привлек ее к себе и склонился к ее губам.
      Поцелуй оказался на удивление нежным, дружеским и успокаивающим, его опустошающую страсть Мадлен ощутила не сразу.
      – Первая проба снята. – Он улыбнулся, поблескивая глазами. – Вы действительно уверены, что предпочитаете возню с кастрюлями и сковородами более приятным занятиям?
      – Да. – Мадлен удивилась, услышав собственный ответ.
      – Прекрасно. – Себастьян отпустил ее, решив поддержать игру, ибо он был весьма доволен неожиданным развлечением, единственным после невыносимо скучной недели. Отправитель письма не поставил свою подпись – впрочем, в столь деликатных вопросах подобная скрытность в порядке вещей. Попав не в те руки, письмо грозило катастрофой. Но ни один мужчина не прислал бы красавицу приятелю только для того, чтобы она обливалась потом, ворочая кастрюли в душной кухне. Себастьян не сомневался, что после пяти минут этого каторжного труда гостья откажется от игры.
      – Так вы и вправду согласны готовить для меня еду? – спросил он, напирая на слово «готовить» и не скрывая иронии.
      – Да, месье.
      – Значит, вы осведомлены о моей эксцентричности в том, что касается кулинарии?
      – О чем, месье?
      – О моих привычках, капризах и пристрастиях.
      – Нет, месье, – уверенно отозвалась Мадлен, – но я буду рада узнать о них.
      – Отлично. – Маркиз отодвинул стул от стола, стоящего у окна, и предложил гостье присесть. – Вам придется делать записи.
      Мадлен настороженно взглянула на него:
      – Неужели у вас так много капризов?
      – Это зависит от того, насколько хороша ваша память. Итак, начнем. Если вы пожелаете что-нибудь записать, остановите меня. – Он сложил руки за спиной и принялся размеренно вышагивать по библиотеке. – Прежде всего я никогда не ем мяса по вторникам и четвергам. Я ем его лишь по воскресеньям и субботам. По понедельникам, средам и пятницам я предпочитаю пищу, начинающуюся с букв П и С соответственно. – Он сделал паузу. – Успеваете запоминать?
      – Да.
      – Умница. Тогда продолжим. – Он направился в дальний конец комнаты, объясняя на ходу: – Я не люблю молоко и сыр, но ем и то и другое вместе. Моя еда должна быть пикантной, но без примеси репчатого лука, шнитт-лука или лука-порея.
      Значит, остаются чеснок и лук-шалот, быстро заключила Мадлен.
      – Это все, месье?
      Он круто обернулся.
      – Это лишь начало. – Он вновь указал на стул у письменного стола, но Мадлен покачала головой. – Я предпочитаю толченый, а не молотый перец, и соль мелкую, как пыль. Хлеб должен быть мягким, но с хрустящей корочкой. Никаких тостов и гренок! Я питаю особую любовь к дарам моря, но ем лишь те, которые попали ко мне на стол не позже чем через час после того, как были выловлены. Я не ем риса, капусты и горошка. Ненавижу домашнюю птицу, пудинги, сливочные соусы, колбасы, ветчину, запеканки, огородные овощи зеленого и желтого цвета и куриные яйца. – Он вопросительно приподнял бровь. – Я не слишком утомил вас?
      Мадлен решительно покачала головой. Правда, она не думала, что мужчина со столь широкими вкусами в других сферах пожелает ограничивать себя в сфере гастрономии. Мадлен пришла к заключению, что она еще слишком неопытна.
      – Я хочу, чтобы кофе, а не чай мне подавали горячим и таким сладким, чтобы к нему слетались осы. Я принимаю пищу в десять утра, в два часа дня и в восемь вечера, а чай пью в половине пятого, а не в четыре. Ужин должен состоять из по меньшей мере пяти перемен, не считая десерта. И зарубите себе на носу: я ненавижу ваниль, перечную мяту, корицу и самое главное – шоколад.
      – Шоколад? – эхом повторила Мадлен.
      – Да, а что?
      – Ничего, месье, – ответила Мадлен. В гостях у ее тетушек маркиз заявил, что обожает шоколад. Значит, сейчас он солгал! Ладно, она постарается исполнить его приказания, а он пусть пеняет на себя. – Это все?
      Себастьян искоса взглянул на новую кухарку. Похоже, его странные капризы ничуть ее не удивили.
      – Да, но сегодня вторник, притом второй вторник месяца. Поскольку он приходится на четное число, а именно двенадцатое, у меня появляются особые требования к еде. – Игнорируя удивленно поднятые темные брови Мадлен, он задумался, готовый дать ей непосильную задачу. – Во второй вторник каждого месяца, который приходится на четное число, я предпочитаю есть мясо животного, живущего на суше, но не имеющего копыт; которое плавает в воде, но не имеет плавников и движется в воздухе, но без помощи крыльев.
      – Вы говорите об одном животном? – скептически осведомилась Мадлен.
      Он кивнул:
      – Представьте себе, да!
      – Понятно. – Мадлен заподозрила, что заслужить благодарность хозяина ей не удастся. – Мне понадобится некоторое время, чтобы освоиться на кухне – ведь я не видела ни ее, ни вашу кладовую.
      – Хорас покажет вам, где что находится, – лицо маркиза осветила торжествующая улыбка, – если, разумеется, вы не пожелаете заняться другим, более простым делом. – Он развел руками с неподдельной грустью, хотя в его невозможно синих глазах мелькал злорадный огонек. – Аппетиты бывают разными, мадемуазель.
      Мадлен удивилась: он так легко поддался на ее ложь, хотя сам способен лгать еще изощреннее!
      – Я бы предпочла ограничиться первым условием сделки, месье.
      – Хорошо, начните свои услуги с приготовления ужина. А потом мы посмотрим, где вы предпочтете развлекаться – на кухне или в спальне. – Он позвонил в колокольчик. Дворецкий явился так быстро, что Мадлен насторожилась: не подслушивал ли он под дверью библиотеки? – Хорас, проводи мадемуазель…
      – Миньон, – подсказала Мадлен.
      Себастьян расплылся в сладкой улыбке:
      – Проводи мадемуазель Миньон на кухню, Хорас.
 
      – Что она задумала?
      – Не могу знать, милорд.
      Хозяин дома и дворецкий шагали по задней лужайке, направляясь к виднеющемуся в отдалении пруду. Хорас выглядел совершенно растерянным – редкое явление для человека, привыкшего управлять свитой из сорока слуг в родовом гнезде покойного маркиза, на западе Уэльса.
      – Мадемуазель попросила моток бечевки и палку от метлы. Затем взяла в кухне вилку для мяса и привязала ее к палке. А когда она спросила, в какой стороне находится ближайший пруд, я решил, что вы должны узнать об этом, милорд.
      – Понятно. – Но Себастьян ничего не понимал. После разговора с француженкой-кухаркой он вернулся в лабораторию, однако продолжал думать о ней. Его гостья оказалась восхитительным созданием с пикантными кудряшками и темными глазами – не синими, не черными и не карими, но имеющими чудесный, хотя и неопределенный оттенок. Себастьян с нетерпением ждал следующей встречи, когда дворецкий зашел к нему в гардеробную и попросил выйти в парк.
      Они быстро шли к пруду, окруженному тенистыми деревьями и высоким тростником.
      – И давно она направилась сюда?
      – Минут десять назад, милорд. – Неодобрительное фырканье Хораса относилось явно не к кухарке. – Может, она решила поймать в пруду какую-нибудь живность к вашему ужину, милорд?
      – Не знаю, но сейчас мы это выясним. – Себастьян остановился в десяти ярдах от берега. – Как же я раньше не догадался? Ее послали отравить меня!
      – У вас есть враги, милорд? – неуверенно осведомился Хорас.
      – Заклятых нет, – ответил маркиз, – но наша страна воюет, а я выполняю задание штаба. Возможно, об этом пронюхал какой-нибудь шпион.
      – Она француженка, – напомнил хозяину Хорас, в голосе которого звучала истинно английская подозрительность по отношению ко всему французскому.
      Но Себастьяну в голову пришла еще более настораживающая мысль: он вспомнил предостережение Брама о том, что вызов лейтенанта Шервуда остался без ответа и что теперь бравый вояка добьется отмщения иным способом. Возможно, вскоре после получения заманчивого подарка Себастьяну предстоит корчиться в агонии, погибая от яда.
      – Чем еще она занималась сегодня?
      – Пробыла почти час в лесу, милорд, и вернулась с корзиной, полной кореньев, папоротника и грибов.
      – Грибов, говоришь? С какой стати? Странная девчонка, вы не находите, Хорас?
      – Положительно странная, милорд.
      – Ладно, возвращайтесь домой. Я справлюсь сам.
 
      Мадлен убедилась, что из дома ее никто не увидит, и быстро сняла туфли и чулки, а затем подоткнула подол юбки. Юбка образовала подобие панталон, позволяющих ей двигаться гораздо свободнее. Мадлен знала, что времени у нее в обрез. Уже темнело, а лорд д’Арси недвусмысленно заявил, что возьмет в рот только мясо, пойманное всего час назад.
      Коснувшись ступней илистого дна пруда, Мадлен ахнула, ибо, несмотря на жаркий день, вода оказалась холодной. Она забрела в воду по колено и двинулась в сторону тенистых островков, откуда доносился нестройный хор. Увлекшись охотой, она не заметила, что с берега за ней следят.
      Себастьян подкрался поближе, недоумевая, почему он должен прятаться в собственном парке, когда, по сути дела, чужой здесь не он, а эта девушка. Береговой тростник скрывал его из виду, но вместе с тем мешал рассмотреть, чем занята юная леди. Внезапно тростник зашелестел, послышался плеск воды.
      – Ага, попался, месье Гренуи!  – раздался торжествующий голос девушки.
      Себастьян поднялся на цыпочки и вытянул шею, но увидел лишь верхушку соломенной шляпки. Какого дьявола Миньон взбрело в голову ловить лягушек?

      Меню, лежащее перед Себастьяном, было написано изящным почерком по-английски и по-французски. Английский вариант слева гласил:

      Суп из репы
      Салат из полевой горчицы с шалотом и майонезом
      Лягушачьи лапки в тесте с чесночным маслом
      Жареные грибы в бургундском
      Тушеный папоротник под сливочным соусом
      Грушевый пирог

      Себастьян был приятно удивлен, однако его подозрительность не исчезла. Он отложил меню и подал знак лакею. Значит, девчонка решила перехитрить его? Что ж, пора положить конец этому маскараду, но прежде не худо немного позабавиться.
      – Позови Миньон.
      Спустя несколько минут в столовую вошла Мадлен. Себастьян заметил несколько вьющихся прядей, выбившихся из-под белого чепчика с оборками, сменившего ее шляпку. Лицо Мадлен раскраснелось от кухонного жара, над верхней губой блестели бисеринки пота. Себастьян едва совладал с искушением заключить румяную юную красавицу в объятия, но удержался: всему свое время.
      Мадлен переоделась в темно-синее саржевое платье с белой кружевной вставкой и манжетами. Себастьян отметил, что таких пышных и тяжелых юбок уже не носят. Белый чепчик почти полностью скрывал волосы. В таком наряде Мадлен выглядела настоящей служанкой, а благодаря белому переднику, удачно подчеркивающему тонкую талию, в ней было и что-то от пастушки.
      – Миньон, я должен сделать вам замечание.
      – Так сразу, месье? – Мадлен нехотя покинула кухню, поскольку несколько блюд осталось кипеть на плите, а слуги враждебно воспринимали ее просьбы о помощи. – Но ведь вы еще ничего не попробовали.
      – В этом-то и дело. Подойдите сюда. Ближе. Я редко кусаюсь.
      Приближаясь, Мадлен заметила, что к ужину хозяин дома переоделся: на нем был темно-синий сюртук с серебряными пуговицами и сизый жилет. Чисто выбритый подбородок подпирал высокий накрахмаленный воротничок и белый шейный платок. Волосы маркиза были тщательно расчесаны, и Мадлен ощутила нелепое желание взлохматить их ладонью. Ее хозяин и вправду был красавцем.
      – Неужели вы забыли мои указания?
      – Ни в коем случае, месье!
      – Вот как? – Театральным жестом Себастьян взял меню и вставил в глаз монокль, в котором вовсе не нуждался. – Здесь сказано, что вы собираетесь накормить меня полевой горчицей и папоротником, а ведь они зеленые, мадемуазель! Зеленые овощи! Я же ясно заявил: я не ем ни зеленых, ни желтых овощей.
      – Пардон, месье, но вы сказали, что не едите зеленых и желтых овощей с огорода. А эти растения выросли в лесу, как и грибы.
      – Ах да, грибы, – пробормотал Себастьян, мысленно аплодируя находчивости кухарки. – Ладно, забудем об этом, но вы допустили и другие оплошности. Признайтесь, в майонез вы добавили яйца.
      Мадлен невозмутимо встретила его взгляд.
      – Гусиные яйца, месье, а не куриные.
      – Правда? – Себастьян вгляделся в меню. – Вот! – Он постучал по меню моноклем. – А как вы объясните присутствие чеснока в масле?
      – Я выполняла ваши пожелания, месье. Вы сказали, что не едите репчатый лук, шнитт-лук и лук-порей, а про чеснок не упомянули ни словом.
      – Только не пытайтесь отрицать, что сливочный соус содержит молоко!
      – Он содержит сливки, месье, а если их не процедить, их составляет свернувшееся молоко, из которого делают сыр, а вы говорили, что едите молоко вместе с сыром. Voila!
      – Действительно… – Себастьян едва сдерживал усмешку. Он надеялся смутить девчонку, но она ловко отражала все его удары. Такое самообладание Себастьян редко встречал у женщин из низших сословий, тем более у таких юных и привлекательных. Откуда она взялась? Себастьяну не терпелось выслушать ее рассказ о себе. – Ладно, поверю вам на слово. Но на последний вопрос вы вряд ли сможете ответить. При чем тут лягушки?
      – Вы недвусмысленно дали мне понять, какое мясо придется вам по вкусу, – спокойно объяснила Мадлен. – Вы сказали, что во второй вторник каждого месяца, если он приходится на четное число, вы едите мясо животного, которое ходит по земле, но не имеет копыт, плавает, но не имеет плавников и летает без крыльев. Лягушки живут на суше, плавают без плавников и прыгают, то есть передвигаются в воздухе без помощи крыльев.
      Договорив, Мадлен сложила руки поверх передника смиренным жестом, но Себастьян заподозрил, что она насмехается над ним, ибо на щеках Мадлен играл очаровательный румянец.
      – Я всего-навсего бедная француженка. Я не знаю других животных, которые удовлетворяли бы этим требованиям. Должно быть, в Англии они известны всем, милорд?
      Переход на официальное обращение наконец объяснил Себастьяну, что происходит: новая кухарка затеяла с ним игру, состязание в остроумии. Мало того, в этом состязании она оказалась близка к победе! Одного этого было достаточно, чтобы Себастьян принял решение оставить ее у себя, даже если еда окажется несъедобной.
      – Забудем об этом. Теперь давайте попробуем вашу стряпню.
      – Слушаюсь, месье. Прежде всего – суп. – Мадлен отдала лакею приказание принести первое блюдо в серебряной супнице, стоящей на узорчатом блюде.
      Себастьян подозрительно поднял крышку и заглянул в супницу.
      – Суп из репы? – скептически осведомился он. – Коренья в супе, какая экстравагантность! – Но аромат и вид кушанья, которое лакей положил в тарелку Себастьяна, обещали неземные наслаждения.
      Прежде чем зачерпнуть первую ложку супа, Себастьян откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и вопросительно уставился на Мадлен.
      – Разумеется, вы попробуете его первой.
      – Этот суп предназначен вам, месье, – возразила она.
      – Я настаиваю!
      – Хорошо, как вам будет угодно. – Мадлен взяла тяжелую серебряную ложку и осторожно окунула ее в тарелку Себастьяна.
      Себастьян пристально наблюдал, как она подтянула ложку к краю тарелки, поднесла ее к губам и отхлебнула супа. Она обладала на редкость утонченными манерами, каких трудно ожидать от судомойки или деревенской девушки. В каждом ее жесте сказывалось французское происхождение; ее акцент маркиз прежде слышал лишь при дворе Бурбонов. Впрочем, когда началась революция, она была еще ребенком. Неужели она сирота из знатного рода? Или же просто вышколенная распутница из борделей Парижа? Как и почему она оказалась в Англии? Ответы на эти вопросы Себастьян намеревался получить сегодня же, еще до заката.
      – В нем недостает щепотки перца и соли, если вы любите пикантные кушанья, – сообщила Мадлен.
      – Дайте-ка мне… – Себастьян взял у нее ложку, зачерпнул суп и поднес полную ложку ко рту. От чудесного вкуса у него перехватило дыхание. Себастьян с блаженством зажмурился.
      Открыв глаза, он увидел, что серьезная девушка с таинственными темными глазами изучает его, словно баранью ножку, решая, как лучше ее зажарить. Себастьян не удержался от еще одной шпильки. Облизнув губы, он спросил:
      – Вы уверены, что здесь недостает только соли и перца?
      Несправедливый упрек заставил Мадлен поднять брови:
      – Нет, месье, здесь всего в меру.
      Себастьян не выдержал и улыбнулся:
      – Вы правы, суп отличный. – Он потянулся за бокалом и поднял его, кивнув Мадлен. – За ваш успех!
      К его удивлению, Мадлен протестующе покачала головой.
      – Прошу вас, подождите, месье. Преждевременный тост способен испортить трапезу.
      – С такими предрассудками я еще не сталкивался… Ну что ж, будь по-вашему. – Он отставил бокал.
      Мадлен чуть не забыла, что перед уходом ей, как служанке, полагается сделать книксен, но Себастьян замахал рукой, едва она попыталась исправить ошибку.
      Себастьян умял три тарелки супа. Салат из полевой горчицы с майонезом он жевал с довольным видом коровы, пасущейся среди сочного клевера. А когда подали лягушечьи лапки в хрустящем золотистом тесте с чесночным маслом, а к ним – жареные грибы под прозрачным рубиново-красным винным соусом и мшисто-зеленый папоротник в сливочном соусе, Себастьян решил, что пора вновь послать за кухаркой.
      – Мадемуазель, – начал он по-французски, – неужели вы считаете свое произведение достойным внимания ужином? Господи помилуй!
      Мадлен прикусила губу, смущенная искренним недовольством на лице хозяина, когда Себастьян вдруг заметил разительную перемену в ее внешности. Девственно-белый передник был испещрен десятком разноцветных пятен, чепчик сбился набок. Несколько прядей прилипло к влажным щекам.
      Мадлен провела ладонью по лбу.
      – Прошу прощения за мой вид, месье.
      Себастьян обуздал желание посочувствовать ей.
      – Подобная небрежность недопустима.
      Недопустима! Мадлен еле сдержала тяжкий вздох. Такой трудный день у нее выдался впервые. Она столкнулась с неприкрытой враждебностью всей кухонной прислуги. Ей пришлось бродить по болоту и лесу, чтобы удовлетворить почти немыслимые требования надменного дворянина. Ее положение оказалось невыносимым.
      – Я сожалею о том, что время и обстоятельства не позволили мне придерживаться самых высоких требований, месье. Обещаю, в будущем этого не повторится.
      – Вы напрашиваетесь на комплименты, Миньон?
      Уязвленная тоном маркиза, Мадлен вскинула голову и уставилась на него в упор.
      – Нет, месье.
      – Прекрасно. Вам известно, что вы – сущий гений изобретательности? – Он одарил Мадлен очаровательной, обольстительной и чуть насмешливой улыбкой.
      – Мерси, месье. – Волна облегчения омыла ее, и она попыталась улыбнуться. – Я рада, что вы сочли мои ничтожные таланты удовлетворительными.
      – Удовлетворительными?
      Если бы она прибегла к другому, менее нелепому в данной ситуации выражению или проявила бы хотя бы легкое нетерпение, Себастьян заподозрил бы, что его новая кухарка – совсем не та, за кого себя выдает. Но что-то в ее тоне свидетельствовало о здравом отношении к собственной работе.
      Наверняка эта девушка – любовница кого-то из его друзей. Миловидна и пикантна, особенно благодаря тонкой коже с легким оливковым оттенком и таинственным блестящим глазам. Но кто отважился пожертвовать такой красотой, отослав ее работать на кухне, когда она могла бы сидеть на коленях у любого мужчины, делить его вино, пищу… и ложе? Себастьян ничего не понимал. Он подозревал, что за приездом девушки к нему в поместье кроется какая-то тайна, и дал себе слово рано или поздно выведать ее.
      – Подойдите и сядьте рядом, Миньон. Мне надоело жевать в одиночестве.
      Мадлен встревоженно взглянула на него:
      – Не могу, месье, – в печи стоит пирог…
      – За ним присмотрит кто-нибудь из слуг. – Он посмотрел на лакея. – Немедленно займитесь пирогом, – велел он, поднимаясь со стула. – А вы, Миньон, составите мне компанию.
      Подойдя вплотную к Мадлен, он приподнял ей голову, взяв за подбородок. В глазах девушки поблескивали бунтарские огоньки.
      – Вы отказываетесь выполнить мой приказ?
      – Нет, месье.
      – В таком случае присоединяйтесь ко мне. – Он коснулся пальцами ее подбородка, ощущая нежность кожи, заметил пот, выступивший на стройной шее, и почувствовал, как пылают щеки Мадлен, то ли от усталости, то ли от его прикосновений. Она испачкала лицо мукой, на лбу красовалось пятно копоти. Обычно подобные земные свидетельства низкого положения женщины лишали Себастьяна всякого интереса к ней. В конце концов, он был детищем своего времени. В кругу знакомых Себастьяна даже распутницы были бледными, хрупкими созданиями с прохладной кожей, которые не краснели, не потели и избегали физических упражнений – везде, кроме постели. Но у новой кухарки эти следы человеческого несовершенства лишь разжигали любопытство Себастьяна. Он не переставал допытываться у самого себя, почему так происходит, однако его чувства существовали, как закат или цветок.
      – Каким бы восхитительным ни был ваш ужин, Миньон, на мой взгляд, вы гораздо аппетитнее.
      Уставясь в насмешливые синие глаза, Мадлен решила, что остроумия, отваги и самообладания ей может не хватить – она влюбится в этого человека. Но он об этом никогда не узнает!
      Поцелуй маркиза застал ее врасплох. Слишком изумленная, чтобы вырываться, Мадлен застыла столбом.
      Девятнадцать лет жизни не подготовили ее к такому событию, как умелое прикосновение губ опытного развратника. Монахини запугивали ее рассказами о развращенных и дерзких мужчинах, грешниках с внешностью ангелов и душой демонов. Мадлен была готова вытерпеть боль и унижение, необходимые, чтобы стать любовницей этого человека. Но выяснилось, что для спасения матери и теток ей придется принести более значительную жертву. Почему же она чувствовала только приятное удивление, когда его теплые гладкие губы дотронулись до ее губ?
      Неожиданно Мадлен вспомнила слова Оделии о том, что мужчину отнюдь не прельщают легкие победы, и она отстранилась.
      Себастьян усмехнулся. Готовый к борьбе, он не ожидал так быстро узнать вкус ее губ. Опытная кокетка непременно сопротивлялась бы, пусть для приличия… А может, она вовсе не кокетка? Вероятно, такой умной девушке больше пристало молча смотреть на мужчину, делая вид, что мужские поцелуи ей совершенно не знакомы.
      Деликатное покашливание лакея заставило Себастьяна очнуться от размышлений. Он никогда не стыдился собственных поступков, но на этот раз почувствовал себя так, словно его уличили в непростительной бестактности. Он презирал джентльменов, соблазняющих тех, кто живет в их доме, особенно горничных и другую прислугу. Кроме того, Себастьян не терпел присутствия зрителей в интимные моменты. Эта плутовка с глубокими, темными как ночь глазами околдовала его. На вкус она не уступала ни одному из собственноручно приготовленных ею блюд.
      – Идем, Миньон, отведай собственной стряпни.
      Мадлен бросила жадный взгляд в сторону стола, уставленного серебряной и фарфоровой посудой. Она и вправду проголодалась и смертельно устала.
      – Я буду рада разделить вашу трапезу, месье.
      Пока Себастьян вел гостью к столу, один лакей поспешил поставить прибор, второй наполнил бокал вином. Мадлен сняла передник и позволила хозяину дома помочь ей сесть.
      Себастьян расслабился, откинувшись на спинку кресла. Мадлен внимательно разглядывала его поверх хрусталя и фарфора.
      – Вы решили, что я намерена отравить вас, месье?
      Этот дерзкий вопрос на миг застал Себастьяна врасплох. Он уже давно отказался от подобной мысли.
      – А вы могли бы отравить меня, Миньон?
      – Нет, месье. Жаль убивать такого красивого мужчину, – смело произнесла Мадлен.
      Не поднимая глаз, она взяла вилку и нож. Себастьян молчал. Мадлен отрезала кусочек мяса от лягушачьей лапки и деликатно положила его в рот. Нежное мясо таяло во рту, и Мадлен не сдержала удовлетворенной улыбки.
      Затем она попробовала свернутый клубочком папоротник и, наконец, крепкий молодой гриб.
      – Недурно, – с гордостью оценила она.
      Тем временем Себастьян поглощал лягушачью лапку. Первый кусок заставил его удивленно вытаращить глаза. Ему довелось попробовать немало разных блюд во множестве стран, блюд, приготовленных личными поварами аристократов. Но теперь он убедился: Мадлен не кухарка, а шеф-повар.
      – Бесподобно! – оценил Себастьян с набитым ртом – подобное нарушение правил приличия он позволял себе крайне редко. – Отведайте, мадемуазель. Вы это заслужили.
      Слишком голодная, чтобы робеть, Мадлен принялась с радостью поглощать еду.
      Всецело увлеченный одной из лучших и самых необычных трапез в его жизни, Себастьян искоса наблюдал за женщиной, сидящей напротив. Она была весьма молода, и хотя держалась уверенно, Себастьян не сомневался, что нынешние обстоятельства пугают ее. Но это было еще не все: в ней чувствовалось нечто знакомое, хотя Себастьян не мог сказать, что именно. Ее профиль, озаренный светом свечей, навевал мысли о том, что все это уже когда-то было.
      Мадлен чувствовала, что хозяин пристально наблюдает за ней, и торопилась закончить еду. Он не тревожил ее ни расспросами, ни беседой, просто пил один бокал за другим. Наконец Мадлен решила, что невежливо продолжать жевать, когда хозяин дома уже отставил тарелку. Она вытерла губы салфеткой и отодвинулась от стола, не глядя на маркиза.
      – Благодарю вас, месье, мне пора на кухню.
      – Почему вы оказались здесь, Миньон?
      Мадлен вскинула голову.
      – Я не понимаю вас, месье.
      – А по-моему, прекрасно понимаете. Сделанный вами выбор блюд свидетельствует о вашей изобретательности и уме. Ваш явный талант повара не вызывает сомнений. Вы достаточно хороши, чтобы стать желанным призом для джентльмена и украсить его постель, однако вы предпочитаете кухонный жар и тяжелый труд. Возможно ли такое?
      Мадлен почувствовала, что на ее лице неожиданно расцветает улыбка: ей хотелось угодить этому мужчине. Но она понимала: поспешив, она завтра же потеряет его.
      – Благодарю вас за позволение поужинать с вами, месье, – чинно проговорила она, вставая.
      – Куда вы идете? – окликнул ее маркиз.
      – Туда, где мне место.
      Себастьян недовольно нахмурился. Ее место? Эта девушка не знает себе цены. Она ничуть не похожа на служанку или робкую крестьянку. Единственное достойное ее место – постель хозяина дома. Но Себастьян промолчал, внезапно осознав, что между ними все должно произойти само собой.
      Кивком головы отпуская девушку, он поднял бокал.
      – Спокойной ночи, Миньон. Пусть вам сладко спится.
      На этот раз Мадлен не забыла присесть.
      – Благодарю вас, месье. Доброй ночи.
      Этот голос продолжал звучать в ушах Себастьяна, пока он поднимался по лестнице, ложился в постель и погружался в дремоту.
 
      – Дьявол!
      За возгласом последовал негромкий взрыв и звон разбитого стекла. Встревоженная Мадлен вбежала в лабораторию лорда д’Арси без стука.
      Маркиз стоял перед столом, уперев руки в бока и озирая груду покореженного металла и битого стекла у собственных ног.
      – Месье, с вами ничего не случилось? – озабоченно спросила Мадлен.
      Себастьян повернул к ней мрачное лицо.
      – Я пытался повторить эксперимент Хамфри Дэви. С помощью батареи Вольта для разложения вещества я надеялся выделить элемент натрий. И как последний осел забыл его напоминание о том, с какой легкостью воспламеняется натрий в чистом виде! – Он поднял руку с почерневшими пальцами и кровавой раной на ладони, чтобы стереть копоть с лица. – Сожалею, если взрыв напугал вас.
      – О, вы ранены! – Мадлен быстро отставила поднос и схватила льняную салфетку.
      – Осторожнее, здесь повсюду осколки, – предупредил Себастьян и шагнул навстречу Мадлен, подальше от разбитого аппарата.
      Мадлен взяла маркиза за руку и повлекла его к одному из больших окон лаборатории.
      – Присядьте здесь, месье, – предложила она.
      Себастьян послушно опустился на подоконник, а Мадлен склонилась над окровавленной рукой.
      – У вас ожоги и порез, – заявила она после быстрого осмотра и подняла голову, чуть не столкнувшись лбом с Себастьяном. – Мне нужна вода и бинты.
      – Водяной насос вон там. – Он указал на один из столов. – А чистые салфетки – в ящике шкафа.
      Пока Мадлен искала материал для повязки, Себастьян пристально разглядывал ее. Уже три дня она жила в его доме, и все это время Себастьяну не удавалось всецело сосредоточиться на работе: его помыслы занимала Миньон. Ее обеды и ужины были великолепными – разнообразными, вкусными и изобретательными, особенно если учесть скудные запасы провизии в доме. Но не стряпня Миньон заставляла Себастьяна так часто думать о ней. Эта девушка постоянно удивляла его. Вот и сейчас Себастьян поражался ее спокойствию. Она не упала в обморок при виде крови, а бросилась на помощь.
      Мадлен с улыбкой поднесла тазик с водой.
      – Положите в него руку, месье, – надо смыть копоть.
      Она поставила тазик на подоконник, окунула руку Себастьяна в воду и салфеткой начала бережно промывать раны.
      Себастьян воспользовался случаем, чтобы внимательно рассмотреть ее мягкие темные кудри, источающие ароматы солнца и осени. Она вновь гуляла рано утром. Каждое утро, после того как Себастьяну подавали завтрак, Мадлен проходила мимо его окна, отправляясь на прогулку, но всегда возвращалась вовремя и успевала сама подать ему обед. Обычно она не покидала пределы парка. Ее волосы во время прогулок прикрывала шляпка, но однажды, после утреннего ливня, она сняла ее.
      Уже не в первый раз Себастьян поймал себя на мысли, что его кухарка обладает всеми достоинствами гипотетической просвещенной независимой женщины. Но жизнь вряд ли когда-нибудь предоставит ей случай добиться успеха. Она слишком хороша, чтобы не выйти замуж. Какой-нибудь сын викария или секретарь дворянина женится на ней и лишит ее молодости, красоты и ума, так и не сумев оценить их. Если он окажется заурядным человеком, то обратит внимание лишь на ее стройную фигуру и манящие розовые губы и пожелает обладать ею. Если окажется черств и жесток, он будет подавлять ее ум и живой нрав, опасаясь того, чего сам лишен. Через несколько лет девушка утратит прежнюю прелесть, живость и энергию, ее перестанет окружать сияющая аура, глаза лишатся блеска и воодушевления…
      От чувства досады, которую не раз вызывали в Себастьяне нравы его собственного сословия, у него перехватило горло. Он поднес руку к склоненной голове девушки, ощущая острое желание защитить ее, спасти. Тот же порыв заставил его некогда вызвать на дуэль мужчину, убившего Мэг, и жестокого мужа леди Лэнгли. Но на этот раз мстить некому. Он еще может спасти ее, но не для себя. Пожалуй, вопреки здравому смыслу он может попытаться.
      Впрочем, против подобного альтруизма в его душе восставали не менее бурные чувства. Ему хотелось прикоснуться к ней, заключить в объятия эту жизнерадостную и умную красавицу. Сделав усилие над собой, Себастьян отдернул руку, так и не дотронувшись до головы Мадлен.
      Пристальный взгляд Себастьяна не прошел для Мадлен незамеченным. Последние три дня она постоянно чувствовала, что он наблюдает за ней. Происходящее чем-то напоминало игру в кошки-мышки. Мадлен пребывала в постоянном страхе и возбуждении, не зная, когда Себастьян продолжит игру, искусством которой, по убеждению Оделии, он владел в совершенстве. Мадлен старалась как можно чаще попадаться у него на пути и при этом не вызвать подозрений. Но с тех пор как Себастьян в первый день поцеловал ее, между ними ничего не было. Время шло, а Мадлен так и не знала, удалось ли теткам рассчитаться с де Вальми. Если увлечь маркиза не выйдет, придется искать другой способ спасения матери.
      Внезапно она вскинула голову и в упор уставилась на его горделивые, изящно очерченные губы. «Поцелуйте же меня! – хотелось выпалить ей. – Прошу вас, облегчите мне задачу!»
      – Повязка готова, – произнесла Мадлен вместо этого.
      – Спасибо, – отозвался Себастьян, не сводя глаз с ее губ.
      – Мне пора, – сообщила Мадлен, невольно потянувшись к щеке Себастьяна. Влажные пальцы оставили чистый след на закопченной щеке. – Вам очень больно?
      – Нет. – Себастьян накрыл ладонью руку Мадлен. – Спасибо… вам.
      Он наклонился к ней, но Мадлен первой преодолела разделяющее их расстояние.
      Себастьян увидел, как она закрыла глаза – словно для того, чтобы лучше впитать прикосновение его прохладных сухих губ. Легкий вздох, вырвавшийся у нее, воспламенил Себастьяна, вызвав у него чувства, непохожие на похоть.
      Воспользовавшись случаем, он осуществил давнюю мечту – привлек ее к себе, обняв за талию, и приоткрыл губами ее покорные губы. Дыхание Мадлен коснулось кончика его языка. Она источала вкус невинности, сладости и целомудрия. Себастьян ворвался в ее сладкий рот мощным ударом языка.
      Мадлен вздрогнула от интимной ласки, ее бархатистые глаза внезапно широко раскрылись.
      – Зачем вы это сделали?
      Вопрос изумил Себастьяна: впервые женщина пожелала узнать, зачем он поцеловал ее.
      – Несомненно, вы понимаете, что моя дерзость была данью уважения вашей красоте.
      Мадлен знала кое-что о поцелуях, но никогда не думала, что в них участвуют языки. Невежество, достойное сожаления!
      Она высвободилась из объятий хозяина с величайшей осторожностью, словно повинуясь холодной решимости, а не девической скромности.
      – Не знаю, в обществе каких женщин вы бывали прежде, месье, но во Франции дама оставляет за собой право выбирать партнеров.
      От ее упрека Себастьян высоко вскинул брови. Столь изощренное замечание можно услышать разве что из уст опытной куртизанки.
      – А вы заслужили это право, Миньон? Право выбирать любовников?
      Если бы он только знал, что она действительно выбрала его! Но Себастьян ни о чем не догадывался.
      – Разумеется, месье. – Она украдкой бросила на собеседника взгляд, надеясь, что не рассердила его. – Неужели на англичанок это право не распространяется?
      Он очаровательно улыбнулся:
      – Когда английские леди вынуждены обзаводиться возлюбленными, они зачастую предъявляют к любви пуританские требования и ждут соблазнения, облегчая собственную совесть и снимая с себя ответственность.
      – Вот как? Как же вы отважились просить меня нарушить правила, принятые в вашем обществе?
      – Это не унизило бы вас в моих глазах. В сущности, мысли о вас завладевают мной все сильнее с каждым днем. У меня изощренный вкус. Если вы выберете меня своим любовником, я обещаю, у вас не будет причин для разочарования. – Себастьян протянул ей руку. – Пойдемте наверх, в спальню. Позвольте показать вам, сколько способов доставлять наслаждение мне известно!
      Мадлен уставилась на предложенную руку. Внезапно события начали развиваться чересчур стремительно. Перед мысленным взором Мадлен промелькнули непристойные рисунки, увиденные в библиотеке. Испытывая смешанное чувство любопытства и отвращения, она гадала: неужели он намекает на изощренные и иногда немыслимые позы, которые она видела? Неужели она отважится на такое? Странная игра! Мыслимо ли запомнить ее правила?
      Мадлен вложила в его ладонь дрожащую руку.
      – Возможно, вы не станете думать обо мне хуже, – медленно произнесла она, стараясь держаться как можно непринужденнее, – но вы рискуете уронить свое достоинство в моих глазах. Даже конюх более уважителен в своей страсти.
      В дружеском смешке Себастьяна прозвучало восхищение.
      – Я исправлюсь, Миньон. Вы, конечно, привыкли, чтобы за вами ухаживали. И как мне только пришло в голову на этот раз отказаться от формальностей? – Он коснулся ее подбородка кончиком пальца. – А может, вы просто дразните меня?
      Мадлен во все глаза смотрела в мучительно прекрасное лицо Себастьяна, озаренное дневным светом. Этому мужчине предстояло стать ее первым возлюбленным.
      – Если бы каждый получал то, что хотел, едва успев пожелать, жизнь была бы до отвращения скучна, – вырвалось у нее.
      Сердце Себастьяна забилось в восторге. Он нашел женщину, достойную его усилий, сильную духом, сдержанную, остроумную и жизнерадостную. В его голове начал вырисовываться план.
      Он не забыл о споре с Питером Элиоттом и о своем обещании явить миру идеальную любовницу. Но поскольку подходящего объекта не находилось, он не задумывался даже о возможности когда-нибудь осуществить свой план. И вдруг провидение преподнесло ему неграненый алмаз в виде Миньон.
      С первых минут встречи она заинтересовала его. Себастьян не надеялся, что его новая знакомая – девственница, но был уверен в ее чистоте. Он умел добиваться расположения самых прекрасных и талантливых европейских дам, и они не упускали случая завоевать его благосклонность. Однако Себастьян и помыслить не мог о женщине, которая подняла бы юбки, как сделала Миньон, не для того, чтобы утолить его плотские аппетиты, а чтобы наловить лягушек к его столу!
      Под его руководством Миньон могла бы узнать, как не утратить свободы духа, не подчиниться мужской тирании, даже тирании самого Себастьяна.
      Но приступить к осуществлению своих планов здесь, в лаборатории, где он только что допустил досадную ошибку, точно школьник, Себастьян не мог. Миньон заслуживала совсем другой обстановки.
      – Не хотите ли поужинать сегодня со мной, Миньон? Оденьтесь как подобает и приходите в столовую как почетная гостья.
      – Постараюсь, – осторожно отозвалась Мадлен, и Себастьян наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку. Он прекрасно сознавал силу своего обаяния, а Мадлен вовсе не была неуязвима – совсем напротив. У нее дрожали колени.

       Сеновал был завален душистым свежим сеном. Мы носились верхом по поместью ее мужа, пока летняя гроза не вынудила нас искать убежища и иных, более уместных развлечений.
       Ее туалет был в полном беспорядке: свернутый жакет служил подушкой, под расстегнутой блузкой виднелась расшнурованная шемизетка. Она вздрогнула, когда зигзаг молнии озарил сеновал и вспышка на миг осветила нежный атлас ее грудей. Они были маленькими, как у девочки-подростка, но их венчали чудесные крупные и длинные соски, каких я еще не видывал.
       – Я вам нравлюсь, милорд? – спросила она, капризно надув губки. – Мой муж на них и не смотрит, говорит, что у меня фигура совсем как у мальчишки.
       – Еще ни одному мальчишке не удавалось соблазнить меня сделать вот это. Или это. И разумеется, вот это. – Я дразнил языком ее ягодки, тем временем забираясь под юбку.
       – Милорд, как вы смеете?
       В ее голосе зазвучал протест невинности, но в лицо мне устремился взгляд зеленых прищуренных глаз искусительницы. Такой взгляд, полускрытый опущенными веками, бывает у женщин только во время вспышек желания.
       – Нам в любой миг могут помешать, – продолжала она, потянувшись к пуговицам на моих панталонах. – Я не могу раздеться прямо здесь. Самой мне не удастся снова зашнуровать корсет или поправить прическу. – Ее глаза вдруг расширились, едва ладонь проникла за пояс моих панталон. – О Боже!.. Кто-нибудь наверняка заподозрит, чем мы здесь занимались.
       – Миледи, я продемонстрирую вам способ, в равной мере удовлетворяющий и мои, и ваши потребности. – Осторожно перевернув ее на живот, я поднял юбку ее амазонки и нижнюю юбку, обнажая пышные полушария и женственные бедра. Поставив мою партнершу на колени, я погрузился в нее сзади с приличествующим случаю воодушевлением.
       Вывод: я много размышлял и наконец понял, почему в нашем обществе среди женщин принято закутывать тела в бесконечные ярды ткани, но оставлять обнаженным само средоточие женственности, предлагая его услугам каждого жаждущего орудия.
       Когда мы вновь улеглись на спину бок о бок, выяснилось, что во время взаимного достижения блаженства не пострадали ни ее корсет, ни локоны.
       Заметим мимоходом, что женщины, которые чувствуют, что мать-природа обидела их, не наделив пышной грудью, излишне болезненно относятся к своему недостатку. Словно не понимая истинной цели своего возлюбленного, они волнуются или требуют обильных похвал, чтобы искупить анатомический изъян. Джентльмен, который пренебрежет своим долгом в подобном случае, не сумеет разжечь пламя желания у своей дамы. Не следует также впадать в чудовищную ошибку, прибегая к сравнениям и аналогиям, или пытаться убедить даму, что ее «недостаток» незаметен.
 
      Себастьян отложил перо и взял бокал с вином. Повязка на правой руке мешала писать, но, несмотря на это, он свободно изливал свои мысли на бумаге. Воспоминания были приятными, но предстоящий вечер обещал гораздо больше, чем забава, описанная Себастьяном в ожидании ужина.
 
      Себастьян с отвращением обвел взглядом остатки ужина. Он задумал роскошный вечер с обилием вина и великолепной стряпней Миньон, поданной на лучших скатертях и севрском фарфоре. На столе искрились хрусталь баккара и столовое серебро – часть приданого матери Себастьяна, француженки, отлитое придворным ювелиром Людовика XVI. Себастьян приказал принести из сада последние летние розы, которые теперь стояли в изящной вазе в окружении серебряных и позолоченных канделябров. Второй букет красовался в спальне Себастьяна, у постели, застланной свежим бельем. Спальню как следует протопили, чтобы ночью в ней не было зябко. Сам Себастьян оделся с особым усердием, выбрав кружевные манжеты и сапфировую булавку к галстуку. Словом, эти приготовления были достойны официального приема в лондонском особняке, а не ужина со скромной кухаркой в поместном доме.
      Себастьян вдруг с удивлением поймал себя на том, что нервничает, наблюдая за приготовлениями, словно ему предстоял первый в жизни тет-а-тет с дамой, плавно переходящий в развлечения в постели. Никогда еще он не испытывал столь острого возбуждения.
      Затруднение было лишь в одном: Себастьяну пришлось ужинать в одиночестве.
      Мадлен только один раз появилась в столовой, взмокшая и раскрасневшаяся, в поношенном платье прислуги, которое Себастьян тихо возненавидел. Она извинилась и сообщила, что кухарка, которой она поручила присматривать за мясом, отвлеклась и баранина чуть не подгорела. Это происшествие ясно свидетельствовало о том, что Мадлен не в силах доверить чужим рукам свою стряпню.
      Выслушав ее, Себастьян раздраженно раскинулся в кресле, нахмурился и выпил больше, чем обычно. Ожог на ладони вдруг заныл, но не менее мучительную боль ему причиняло уязвленное самолюбие.
      Перемены блюд, появляющиеся на столе, были настоящим чудом, но Себастьян почти не замечал, что ест.
      Он не привык, чтобы дама, которой он сделал недвусмысленное предложение, отказывала ему в обществе. Мысль о том, что его отвергли, распаляла его гордость, хотя в другое время Себастьян сам поспешил бы защитить Мадлен. Впрочем, сейчас он был не в состоянии рассуждать разумно, рассудок покидал его с каждым выпитым бокалом.
      Такой поворот событий вызвал недовольство и у Мадлен. Только когда десерт был готов, она сумела ускользнуть к себе и переодеться. Мадлен опасалась, что, несмотря на поспешное умывание в тазу, от нее по-прежнему несет кухонным чадом. Чтобы избавиться от навязчивого запаха, она слегка потерла волосы лимонной цедрой, а затем перевязала влажные кудри желтой атласной лентой. Но даже после того, как она пожевала лист мяты, чтобы освежить дыхание, Мадлен боялась, что от нее исходит запах жареной баранины. В последней отчаянной попытке избавиться от него она растерла пучок мелиссы из сада в ладонях и положила несколько веточек в ложбинку между грудей. Переоделась в белое муслиновое платье с рисунком в тон желтой отделке. Весь туалет, в том числе белье, лента, кружевные перчатки и туфли, был позаимствован у Оделии. Похоже, одежда пришлась Мадлен впору, но без зеркала судить об этом было трудно.
      Наконец Мадлен шагнула в столовую и тихо, как мышка, приблизилась к внушительному столу, во главе которого восседал хозяин дома.
      Себастьян раскинулся в кресле в непринужденной позе, перекинув ногу через подлокотник. В левой руке он вертел пустой серебряный кубок. Он не изменил позу, увидев внезапно возникшую перед ним Мадлен, но это не значило, что ее появление осталось незамеченным. Несколько долгих минут Себастьян молчал, разглядывая ее, словно еще одно соблазнительное блюдо.
      Простое платье Мадлен не скрывало нежных очертаний соблазнительного юного тела. Завышенная линия талии проходила под грудью. Глубокий вырез обнажал ту часть женского тела, которой Себастьян всегда отдавал предпочтение. Но самым поразительным свидетельством красоты Мадлен он счел другое: без единого украшения, кружев или даже веера и цветов она ухитрилась в этот миг затмить всех других женщин, которых Себастьяну когда-либо хотелось соблазнить.
      Но она опоздала, и он успел напиться. Кроме того, он не собирался поддаваться ее чарам, по крайней мере Себастьян решил не подавать виду, что очарован.
      – А, маленький шеф-повар наконец-то соизволил явиться! – язвительно протянул он. – Подойдите поближе, мадемуазель, дайте-ка посмотреть, что модно в этом сезоне в кругу прислуги.
      Эти слова больно укололи, но не удивили Мадлен: у Себастьяна было немало причин раздражаться. Мадлен медленно приблизилась.
      – Тысяча извинений, месье. Я оскорбила вас своей медлительностью.
      – Оскорбили меня? Да я этого даже не заметил! – Он пренебрежительно махнул кубком в сторону стола. – С таким же успехом розы могли бы увянуть в оранжерее, а не здесь. А фарфору и серебру нет никакого дела до того, кто пользуется ими. Ну а я… за последние полтора часа я осознал всю нелепость своего приглашения.
      Он увидел, как на щеках Мадлен проступил румянец.
      – Стол выглядит прелестно, месье. Я польщена вашим вниманием.
      – Не стоит! Садитесь. Должно быть, еда уже остыла. Впрочем, прислуге привычно доедать холодные остатки чужих ужинов, не так ли?
      Улыбка Мадлен угасла. Уничижительный тон был несвойствен Себастьяну. Лакей отодвинул стул, и Мадлен села, не поднимая глаз. А когда Себастьян махнул рукой лакею и процедил сквозь зубы: «Пшел прочь!» – Мадлен задумалась, не понимая, в чем дело. И голос, и манеры хозяина дома утратили прежнюю утонченность. Внезапно он неуверенным жестом потянулся к серебряному кувшину, наполнил свой бокал, и Мадлен все поняла. Маркиз был пьян.
      Хмель не отразился на его лице, выражение которого осталось надменным и невозмутимым. Только синие искры, мерцающие в глазах, стали другими. Мадлен видела, как эти глаза искрятся насмешкой, вспыхивают от удивления, загораются огнем желания. А теперь в них читалось раздражение и обида. Мадлен поняла, что допустила оплошность. Соблазнение не состоится, его заменят унижения и горечь. Мужчина, который получал все, что только мог пожелать, больше не хотел ее.
      – А вы? Почему не пьете? – спросил он, заметив, что Мадлен сидит, сложив руки на коленях. – Передайте мне свой кубок, Миньон.
      Он наполнил его и вернул обратно, не произнеся ни слова.
      Мадлен внимательно разглядывала изящную серебряную вещицу, покрытую позолотой. На подставке кубка были вычеканены виноградные листья и грозди.
      – На редкость красивая вещь, месье.
      Ухмыльнувшись, Себастьян поднял свой бокал.
      – Как и вы, мадемуазель.
      Мадлен отвернулась, кусая губы. Несмотря на свою вину, она негодовала, видя попытки Себастьяна унизить ее. Пытаясь взять себя в руки, она глотнула вина.
      Себастьян заметил неожиданно мелькнувшее на лице Мадлен выражение недовольства, пока она опускала кубок и заглядывала в него.
      – В чем дело?
      Между тонкими темными бровями Мадлен легла морщинка.
      – Вы пьете слишком сладкие вина, месье, к тому же они не шамбрированы.
      Он пожал плечами:
      – Если я пью в одиночестве, мне скучно ждать, когда вино согреется, поэтому я предпочитаю пренебрегать нюансами.
      – Неубедительное объяснение, – выпалила Мадлен не задумываясь.
      – Возможно, – еще более холодным тоном отозвался Себастьян. – Полагаю, ваш французский темперамент не допускает и мысли о том, что кто-то другой может быть не чужд эксцентричности вкусов, которую вы считаете своим законным наследием.
      Мадлен была слишком разочарована долгожданным ужином и не сумела воспринять последнюю шпильку невозмутимо и с достоинством. Она окинула Себастьяна гневным взглядом.
      – Зато вы, месье, за несколько минут проглотили то, что готовилось несколько часов. – Она оглядела стол, уставленный почти нетронутыми блюдами, в которые она вложила столько труда и заботы. – Вы, англичане, понятия не имеете о том, как надо наслаждаться вкусом блюда, смаковать его. Прежде чем добавить в блюдо соус, надо положить полную ложку в рот, хорошо распробовать, пока соус не перестанет быть загадкой. А вы… вам все равно, вам нет дела до того, что добавлено в соус – базилик, эстрагон или шнитт-лук. С таким же успехом я могла бы положить туда мелко накрошенное сено!
      Ее упреки были несправедливы – Себастьян обладал утонченным вкусом. Но вспышка маленькой кухарки позабавила и заинтриговала его. Мадлен вновь забыла свое место, пренебрегла правилами, требующими от прислуги почтительности и сдержанности.
      – Если вы убеждены, что способны лучше меня оценить вкус вина, докажите это. – Предложение застало Мадлен врасплох, и она растерянно заморгала. – Не робейте! Вы уже столько наговорили, что мне следовало бы сию секунду вышвырнуть вас за порог.
      Мадлен признала, что Себастьян прав, но тут же вспомнила, сколько труда потратила в последние дни, чтобы он оценил ее кулинарный талант. А теперь захмелевший хозяин сидел в окружении объедков блюд, которые, судя по всему, не произвели на него никакого впечатления.
      Он спустил ногу с подлокотника и впервые за весь вечер улыбнулся.
      – Смелее, Миньон! Попробуйте еще немного моего чудовищного вина и объясните, почему считаете мой выбор неудачным.
      Мадлен робко улыбнулась, не поднимая глаз.
      – Мне неловко критиковать ваш вкус…
      – Вы это уже сделали. – Его взгляд постепенно теплел. – Выпейте, Миньон, и объясните, в чем дело.
      Мадлен взяла второй бокал, стоящий перед ней, на этот раз хрустальный, и перелила в него содержимое серебряного. Слегка покачав жидкость в бокале, она поднесла его к свече, нахмурилась и наконец изрекла:
      – Вино неправильно профильтровано и разлито по бутылкам. Осадок в нем густой, как слой осенних листьев. – Она пригубила вино, на этот раз не скрывая гримасы отвращения. – Месье, вам продали остатки со дна бочки, подслащенные сахаром.
      – Черта с два! – Себастьян нахмурился, гневно глядя на вино, словно желая пристыдить его взглядом. – Я сам купил его месяц назад в Марселе.
      – Красное вино хорошо переносит перевозку, – кивнула Мадлен, – а вот белое часто портится. Но если бы вы осмотрительно выбрали вино, в дороге с ним ничего бы не случилось. – Она подняла голову. – По-моему, дворецкий вас обманывает.
      – Хорас? – Себастьян расхохотался на всю комнату. – Это немыслимо! Он только что приехал сюда со мной из Лондона, а вино было доставлено прямиком в поместье.
      – Значит, в том, что вино испортилось, виноват кто-то другой. У вас есть ключ от погреба?
      – Разумеется.
      – Не могли бы вы дать его мне?
      – Зачем?
      – Я хотела бы доказать свою правоту. Но для этого мне необходимо самой принести несколько бутылок из вашего погреба.
      – Я пойду с вами.
      – Это ни к чему.
      Заявление Мадлен ни в коей мере не польстило самолюбию Себастьяна, но он опасался, что, если станет настаивать, она просто-напросто уйдет спать.
      – Будь по-вашему.
      Он выудил ключ от винного погреба из кармана, куда сунул его после того, как Хорас принес вино к ужину. Ключ был огромный, резной, на толстой цепи.
      – Прошу вас, хозяюшка. Принесите вино сами. Только возьмите с собой свечу.
      Мадлен встала и взяла из рук Себастьяна ключ.
      – Я попрошу лакея проводить меня.
      Себастьян нахмурился, застыв с протянутой рукой.
      – И передайте ему: за малейшую непочтительность он у меня поплатится!
      Мадлен отвернулась, чтобы скрыть улыбку: вечер удался.
 
      – Последнее вино – «Пино нуар», или «Черная гроздь», из Бургундии. Оно лучше предпоследнего, но еще не созрело.
      Мадлен плеснула немного вина в седьмой и последний из хрустальных бокалов, выстроившихся на обеденном столе перед Себастьяном.
      – Через год-другой оно станет совершенством.
      «Миньон, совершенство – это ты», – мысленно возразил Себастьян, потянувшись за бокалом и радуясь тому, что отослал лакеев спать, лишь бы остаться наедине с гостьей.
      Он не спешил, наблюдая за ней поверх края бокала. Его переполняло странное возбуждение, размышлять о причинах которого не хотелось. Когда Мадлен подняла голову, Себастьяна окатила теплая волна нежности.
      Ее урок дегустации вин был трогателен, старание Мадлен вызывало у Себастьяна умиление. На миг она превратилась в наставницу рядом с учеником. По напряженно застывшему лицу кухарки Себастьян понял, что она старается сдержать улыбку, довольная ситуацией не меньше его самого.
      – Попробуйте, месье, – предложила она.
      – Непременно, – пообещал Себастьян, заинтересованный нежными очертаниями губ Мадлен гораздо больше, чем вкусом вина.
      Смышленая девчонка эта маленькая странница, которую судьба занесла в его дом. О винах рассуждает с уверенностью дочери винодела из Бургундии. Как могло случиться, что она стала призом в нелепом пари, заключенном в «Уайтсе»? Впрочем, это Себастьяна не интересовало. Он не сомневался в одном: столь ценного подарка он еще никогда не получал.
      Подождав минуту, Мадлен вопросительно уставилась на Себастьяна.
      – Ну, что скажете, месье?
      Он послушно пригубил вино. Вкус его ничем не уступал насыщенному багровому оттенку. Себастьян подержал вино во рту, силясь уловить оттенки и нюансы букета, но чуть не поперхнулся от незрелой терпкости и кислоты. Мадлен оказалась права: кислота должна улетучиться через год, а точнее – через два, как она и предсказывала. Вино обещало быть превосходным.
      Сдержанным тоном, под стать серьезному выражению на лице Мадлен, он согласился с ее мнением.
      Мадлен кивнула.
      – А теперь я вновь попрошу вас попробовать вино из первой бутылки.
      Он любовался игрой света и тени на изящном профиле девушки, пока она тянулась за бутылкой. В очертаниях ее скул есть нечто экзотическое, решил он. Вероятно, среди ее предков значились мавры. Он беспокойно перебирал пальцами ножку бокала. Сдержанность стоила Себастьяну немалых усилий: каждую секунду он был готов схватить Мадлен в объятия и усадить к себе на колени.
      Она подала ему тарелку с тонкими ломтиками хлеба и огурца, чтобы очистить нёбо перед дегустацией. Себастьян подцепил кружок огурца, чувствуя, как от вина у него начинает играть кровь. Мадлен налила в его бокал всего одну чайную ложку вина. К сожалению, сама она не выпила и трех глотков.
      Себастьян смело взял предложенный бокал, сделал глоток и тут же сплюнул вино обратно, скорчив гримасу отвращения. От грубого кислого вкуса у него защипало язык.
      – Похоже, его процедили сквозь нестиранные крестьянские штаны!
      – Скорее всего вино было сделано из венгерского токая в неурожайный год. Подгнивший и незрелый виноград собирали после обильных дождей. – Скрестив руки на груди, Мадлен многозначительно покачала головой. – И этим вы запивали мои тонкие блюда!
      Себастьян не нашелся с ответом: доказательства Мадлен были неопровержимы. Но гораздо больше его интересовала упругость ее грудей в гнезде скрещенных рук. Кто бы мог поверить, что у такой тоненькой девушки окажутся столь пышные формы? Себастьян мечтал о том, чтобы расстегнуть лиф ее платья и прильнуть к сладким холмам.
      Он отставил бокал.
      – Почему же прежде я не замечал разницы?
      – Вас ловко обманывали, месье. – Она указала на две бутылки. – Вы видели, как были откупорены две бутылки. Они абсолютно одинаковы. – Она сунула руку в карман передника и вытащила две пробки. – Но если рассмотреть их, вы сразу увидите, насколько пробка, вынутая мной, отличается от той, что я нашла на столе. – Теперь понимаете?
      – Не совсем, – пробормотал он. – Подойдите поближе.
      Мадлен склонилась над ним, и Себастьян вдохнул запах ее кожи, неожиданно уловив в нем оттенок лимона. Аромат смешивался с еще одним, более тонким, который Себастьян счел соблазнительным запахом тела Мадлен.
      Он взял ее за руки, делая вид, что изучает пробки, но на самом деле разглядывая тонкие гибкие пальцы и представляя себе их прикосновение к коже. Наконец он поднял голову и окинул нежным взглядом ее лицо.
      Мадлен улыбнулась в ответ.
      – Справа – новая пробка, – объяснила она. – Пятно от вина въелось в нее не так глубоко, как на той, что слева. Сначала вам подали хорошее вино. А после нескольких бокалов подметить замену способен разве что обладатель опытного носа.
      – Опытного носа… – с улыбкой повторил Себастьян странное выражение, мысленно представляя себе такой нос. Он знал немало опытных женщин, но в число их талантов не входило утонченное обоняние. Он и сам был не прочь поучить Мадлен кое-чему, развить в ней таланты искушенной возлюбленной.
      Он неторопливо провел пальцами по нежной коже запястьев Мадлен, ощущая ее пульс. Биение ее сердца было невозможно сравнить с лихорадочными, сбивающимися ударами в груди Себастьяна.
      – Кто же обучал вас, Миньон?
      – Мадам Селина, бывшая герцогиня д’Экслижи.
      Себастьян резко вскинул голову.
      – Из рода виноделов д’Экслижи?
      – А вы знакомы с ними, месье?
      – Да, с одним из них. Мы с наследником герцога провели несколько приятных часов в Париже летом 1790 года. – Многозначительным взглядом Себастьян намекнул, чем он занимался в эти часы, но Мадлен пропустила намек. Наследник герцога д’Экслижи погиб год назад от рук парижской черни вместе с еще несколькими друзьями Себастьяна, но эти воспоминания он решил приберечь на потом. – Вы служили в их доме?
      – Нет, месье. С 1791 по 1795 год мадам Селина жила в монастыре, где я воспитывалась. Она привезла с собой лучшее содержимое своего винного погреба, объяснив, что ей невыносима мысль о том, что всякий сброд будет поднимать за смерть ее близких друзей бокалы, наполненные ее собственным вином. Она предпочла бы, чтобы в нем купались обитатели монастыря.
      Упоминание о монастыре не ускользнуло от внимания Себастьяна, но расспросить о нем подробнее он решил позднее.
      – И вы купались в нем?
      Взгляд Себастьяна из-под полуопущенных век скользнул по фигуре Мадлен, прежде чем вновь остановиться на лице.
      – Значит, в ваших туфлях скрываются пальчики, запачканные вином?
      – Нет, месье, – со смехом покачала головой Мадлен.
      «Месье»… Какое уважительное обращение… Несомненно, она громко запротестует, едва он попробует посадить ее к себе на колени.
      Но Мадлен не стала бы возмущаться. Втайне она радовалась тому, что сумела прогнать гнев хозяина. Но теперь, когда он смотрел на нее, как сегодня утром в лаборатории, Мадлен вдруг оробела. Ей хотелось угодить ему, увлечь его, стать его любовницей, но она не знала, сумеет ли пережить такое потрясение.
      Она мечтала отвести со лба каштановый локон, бросающий тень на идеально очерченное лицо Себастьяна. Глядя на него, Мадлен забыла о своих планах и уловках и видела перед собой только обаятельного мужчину с чуть смущенной улыбкой. Она испытывала необъяснимое желание прикоснуться к нему и с трудом отгоняла преступные помыслы.
      – Урок закончен, месье. Я доказала, что кто-то в этом доме хранит пустые бутылки, а затем наполняет их дешевым вином.
      Себастьян вновь коснулся большим пальцем бьющейся жилки на ее запястье.
      – Но как вы об этом догадались?
      – Я уже видела подобный фокус. С помощью него мадам Селина сберегла хорошее вино. Его перелили в дешевые фляги с ярлыками, свидетельствующими о том, что это кислое молодое вино. Когда фляги осматривали сначала республиканцы, а затем солдаты армии Наполеона, они признали, что вино сгодится разве что для причастия.
      – Вы получили удивительное образование, – задумчиво произнес Себастьян. – Но теперь, убедившись, насколько вы опытны в искусстве лжи, я не знаю, верить ли вам. Может, это вы подменили бутылки, чтобы несправедливо обвинить мою прислугу?
      Мадлен удивленно уставилась на него.
      – Но с какой целью, месье?
      – Чтобы произвести впечатление на меня, – мягко предположил Себастьян, – завоевать мое доверие.
      Лицо Мадлен мгновенно стало бесстрастным.
      – Зачем мне это, месье?
      Себастьян недоуменно вскинул бровь. Женщины, красотой и утонченностью превосходящие эту монастырскую мышку, изобретали сложные и запутанные планы, лишь бы завладеть его вниманием.
      Внезапно он встал и взял Мадлен за руки. Казалось, все ее тело вибрирует, окруженное ореолом серебристого сияния.
      – Вы бесподобны, Миньон. Сколько мужчин говорили вам об этом?
      – Ни одного, месье, – покачала головой Мадлен.
      – Значит, вы прибыли из страны слепых и немых людей.
      Себастьян нежно заключил ее в объятия, и Мадлен не отстранилась. Склонив голову, он уткнулся лицом в ее шею. Его завораживала каждая мелочь: опьяняющий аромат лимона и мяты, тепло тела, проникающее сквозь одежду, даже биение ее сердца. Желание охватило его. Оно было простым и бесхитростным, не требовало лжи или притворных заверений.
      Мадлен затаила дыхание. Именно этой минуты она и ждала, надеясь, что он не сумеет сдержать желание. Несомненно, к утру она станет любовницей маркиза. Ей следовало бы испытать облегчение, радость, чувство триумфа, но где-то в глубине живота образовался страх, словно она проглотила льдинку. Когда Себастьян поднял голову, в его ярких синих глазах Мадлен прочла свою судьбу. Вздрогнув, она задумалась о том, что станет с ней, когда все будет кончено.
      Себастьян смотрел на нее с обезоруживающе ласковой улыбкой. Мадлен замерла, как завороженная. Ее грудь высоко вздымалась над низким вырезом лифа. Себастьян был не настолько тщеславен, чтобы расценивать каждый женский взгляд как похвалу своим достоинствам, однако он замечал, как часто Мадлен наблюдает за ним, уверенная, что он ничего не видит. Кровь стремительно заструилась в его жилах. С мыслью о Мадлен он засыпал и пробуждался. Утром, в лаборатории, ее прикосновения были такими нежными… она поцеловала его. Сегодня он намеревался лечь с ней в постель и проснуться рядом завтра утром.
      Будь Мадлен посговорчивее, он овладел бы ею прямо здесь, прижав ее к обеденному столу. Но для столь грубой игры еще слишком рано. Себастьян жаждал насладиться неспешной и продолжительной близостью, которая наверняка окажется в новинку для его партнерши.
      Минута нерешимости миновала. Кончиками пальцев он медленно провел по ее зардевшейся щеке и коснулся нижней губы.
      – Ведь ты не робкого десятка, верно? – Он прижал палец к ее губам, мешая ответить. – Молчи. Сейчас сама все поймешь.
      Медленно и уверенно его ладонь проскользила по шее Мадлен к вырезу лифа и смело нырнула под него, прижимаясь к полной округлости левой груди. Мадлен вздрогнула.
      – Видишь, как все просто? Тебе нравятся мои прикосновения, а мне – твои. Это естественно, не правда ли?
      Он подхватил ладонью ее грудь, большим пальцем лаская под тонким муслином выпятившийся сосок.
      – Вот и доказательство! Как он набух! – Под опущенными ресницами, на которых играли блики, глаза Себастьяна вспыхнули синим пламенем. – Ты чересчур чувствительна, милая. Это приятно нам обоим.
      Очарованная и перепуганная, Мадлен позволила ему обводить сосок круговыми движениями пальца, пока он не достиг центра и не сжал затвердевший бутон. Сладкий взрыв наслаждения охватил ее, вызвав тихий стон.
      – Да, тебе понравилось. – Себастьян наблюдал, как затрепетали и закрылись веки Мадлен, и коснулся ее лица, приложив ладонь к щеке. Он легко перебирал пальцами завитки волос над левым виском. – Миньон, я обещаю доставить удовольствие нам обоим.
      Мадлен понадобилась минута, чтобы понять: Себастьян прижимает ее к себе не только для того, чтобы поддержать. Он осторожно касался губами ее шеи.
      Засмеявшись, она уперлась ладонями в грудь Себастьяна.
      – Вы пьяны, месье.
      – Я опьянен тобой, – пробормотал он. – Ты одурманила меня. – Он отстранился, держа Мадлен за талию и не давая ей высвободиться. – Не тревожься, даже будучи мертвецки пьяным, я не разочарую тебя. – Он перебирал завитки ее волос. – Они мягкие, будто волосы ребенка. Ты такая нежная, от тебя исходит восхитительный аромат. Я готов съесть тебя целиком.
      Не дожидаясь реакции Мадлен на двусмысленный комплимент, он наклонился и нашел ее губы.
      Прежде его губы никогда не были такими горячими, жар его дыхания обжег лицо Мадлен, словно она оказалась возле пылающей печи. Странно, но ею вдруг овладело напряжение, быстро распространившееся от макушки до пят. Не слова восхищения, а страстный поцелуй заставил Мадлен вцепиться обеими руками в ткань его рубашки. Значит, это не так страшно. Слава Богу!
      Когда Себастьян наконец поднял голову, они долго и молча смотрели друг другу в глаза. В конце концов Себастьян отвел затуманенный вином и страстью взгляд и усмехнулся.
      – Пойдем в спальню, Миньон.
      Мадлен услышала собственный шепот, донесшийся словно откуда-то издалека:
      – Да, месье.

      – Месье! – неуверенным шепотом позвала Мадлен спустя несколько минут, не понимая, почему Себастьян стоит неподвижно, прижавшись щекой к ее голове. – Я согласна, месье.
      Себастьян беззвучно рассмеялся.
      – Знаю, но спешить нам некуда. – Он поднял голову. – Ты вся дрожишь. Неужели ты настолько взволнована?
      Мадлен посерьезнела.
      – Я хотела бы угодить вам.
      Его улыбка сумела бы растопить сердца мраморных статуй.
      – Ты уже сумела мне угодить. Причем столько раз, что я не в силах сосчитать.
      Мадлен не отстранилась, когда его ладонь с вполне определенной целью спустилась ниже талии к ее округлым бедрам. Терпеть ожидание и неизвестность было тяжелее, чем любые поступки Себастьяна.
      – Тебе нравятся такие ласки? – спросил он небрежно.
      – Да.
      Ладонь коснулась ее упругих ягодиц, тепло проникло сквозь тонкую ткань платья. Себастьян прижал Мадлен к себе.
      – А вот такие? Ты довольна?
      – Да. – Ответ Мадлен прозвучал менее уверенно. Так вот каково на ощупь мужское тело, в удивлении думала она. Оно оказалось плотнее, тверже, жестче, чем тело самой Мадлен. Странная выпуклость, упирающаяся в низ живота Мадлен, по размеру даже отдаленно не напоминала анатомические подробности на рисунках из папки. Впрочем, о мужской анатомии она по-прежнему имела смутное представление. Но оно постепенно прояснялось…
      Он дотронулся губами до щеки Мадлен, до век, легчайшими, словно перышко, движениями вызвав у нее улыбку.
      – От тебя пахнет мятой и лимоном, мой маленький шеф-повар. Ты уверена, что выросла не на грядке?
      Мадлен смущенно рассмеялась, подняла голову, и он приник к ее губам. Приоткрыв их губами, он коснулся языка Мадлен движением, от которого у нее перехватило дыхание.
      Он отстранился.
      – Почему ты так вздрагиваешь, едва я касаюсь тебя языком? Неужели прежде ты никогда не целовалась, Миньон?
      Этот вопрос ошеломил ее. Должно быть, она допустила ошибку. Но врожденная честность не позволила ей солгать.
      – Нет, никогда.
      – Жаль. – Он провел кончиками пальцев по ее мягким, полным губам. – Ты заслуживаешь тысяч поцелуев, Миньон.
      Слыша лихорадочное биение собственного сердца, Себастьян вновь нежно поцеловал девушку. Страсть исчезла, уступив место ласке и вниманию. Но самым ярким стал миг, когда Мадлен подняла руки, чтобы обнять его.
      Она невинна, думал Себастьян. Поразительно! Разумеется, он знал, что неумение целоваться еще не свидетельствует о добродетели. Во время своих исследований он не раз поражался тому, как умело мужчины отучают своих жен от пылких поцелуев. Одни считали поцелуи никчемным или чрезмерно интимным развлечением, другие воспринимали их с отвращением. Потаскухам платили лишь затем, чтобы проникнуть между их ног. Только любовницам доставались более разнообразные знаки внимания, но большинство мужей не желали возбуждать жен столь непристойным способом, как поцелуи. В этом была своя логика.
      Какая досада, рассеянно размышлял Себастьян. Ни разу не поцеловать такую женщину, как Миньон, – все равно что предаваться с ней любви сквозь дыру в одеяле: цели при этом можно достигнуть, но истинного блаженства – никогда! Он продолжал исследовать ее рот, убеждаясь в своей правоте. Он улыбнулся, видя, что Мадлен так и не разжала губы.
      – Пойдем, – позвал он и осторожно повел Мадлен к стулу. Усевшись, Себастьян привлек ее к себе на колени. – Итак, – начал он, обняв ее за талию, – сейчас я посвящу тебя в тайны искусства поцелуев, Миньон. Ты не против?
      Мадлен неотрывно смотрела на его лицо, ставшее еще привлекательнее от игры света и тени. Сердце ее бешено колотилось.
      – Я хотела бы научиться всему, что знаете вы.
      Ослепительная улыбка Себастьяна показалась Мадлен таким щедрым даром, что она потупилась. Он осторожно взял ее за подбородок, заставляя смотреть в глаза.
      – Не бойся, милая. Мы оба стремимся к одной цели – к наслаждению. Я мечтаю доставить его тебе.
      Он наклонился так, что его губы оказались на расстоянии всего нескольких дюймов от губ Мадлен.
      – Обними меня за шею, Миньон. Не так крепко. Вот так. Прислонись ко мне плечом. Сделай глубокий вздох. Еще один. Медленнее… Еще медленнее… Вот так лучше.
      На миг он прижался к ее губам.
      – Видишь, как уютно в моих объятиях? А теперь поцелуй меня. Коснись моих губ.
      Смущенно закрыв глаза, Мадлен дотронулась дрогнувшими губами до атласного рта Себастьяна. Тепло показалось ей прежним, но что-то было не так. Он не ответил ей. Его губы остались неподвижными. Нахмурившись, Мадлен слегка склонила голову набок, чтобы было удобнее дотянуться до губ Себастьяна, но опять не дождалась ответа. Мадлен попыталась придвинуть его ближе. Себастьян подчинился. Его губы напряглись и спустя секунду приоткрылись.
      Мадлен с изумлением поняла, какое огромное значение может иметь ничтожная, казалось бы, почти незаметная разница. Дыхание Себастьяна овеяло ее. От Себастьяна пахло вином, теплом и неповторимым ароматом его кожи.
      Спустя мгновение он отстранился, глядя на вспыхнувшие щеки Мадлен и ее затуманившиеся темные глаза.
      – А это тебе понравилось?
      Она кивнула.
      – Что именно тебе понравилось? Не робей, признайся мне.
      Некоторое время Мадлен обдумывала ответ.
      – Ваш вкус – вкус вина и еще какой-то, тонкий и неуловимый… – Она нахмурила брови в раздумье. – Напоминает вкус имбиря.
      Себастьян усмехнулся: маленький шеф-повар не нашел ничего лучше, чем сравнить его с пряностью!
      – Это хорошо?
      – Разумеется! – Смущенная улыбка тронула губы Мадлен. – С детства люблю имбирные пряники. Я и сейчас без ума от их сочного, сладкого и пряного вкуса.
      – А я без ума от тебя, – произнес он и изумился, увидев недоверчивое выражение лица Мадлен. Скорее всего прежний любовник не научил Мадлен искусству выражать свои желания. Себастьян намеревался восполнить этот пробел в ее образовании.
      Он провел ладонью вниз по спине Мадлен, одновременно прижимая ее к своей груди.
      – Попробуй меня еще раз, Миньон.
      Мадлен подалась навстречу ему, неожиданно исполнившись уверенности. На этот раз она не вздрогнула, когда язык Себастьяна проник между ее губами. Объятия Себастьяна стали крепче. Он проник в ее рот языком во второй и в третий раз, нанося плавные влажные удары, от которых у Мадлен что-то вздрагивало внутри и тревожно перестукивало сердце.
      Большим пальцем Себастьян слегка оттянул книзу ее нижнюю губу, обнажая чувствительную внутреннюю поверхность рта.
      – Вот так, – бормотал он, проводя языком по влажной губе, а затем с величайшей осторожностью прикусывая губами соблазнительную плоть, что слаще любого фрукта.
      У Мадлен вырвался прерывистый вздох. Как такое могло прийти в голову Себастьяну?
      Довольный ее реакцией, Себастьян продолжал орудовать пальцами и языком, заставляя Мадлен подчиниться его поцелуям. Наконец он добрался до ее робкого языка, коснулся его, и Мадлен снова задрожала. Под его прикосновениями ее страсть пробуждалась в бездумных движениях ладони по груди Себастьяна. Улыбаясь, он втянул в рот ее нижнюю губу, и Мадлен задохнулась от неожиданных ощущений. Но едва Себастьян отпустил ее, он был вознагражден за новый урок. Мадлен игриво лизнула кончик его чувствительного пальца.
      Возбуждение охватило его мгновенно и так мощно, что он тихо застонал. Он ни минуты не сомневался в том, что Мадлен – незаурядная женщина, а теперь начинал думать, что таких, как она, больше нет на свете.
      – Дай мне язычок, милая. – Улыбаясь, он дразняще коснулся ее губ своим языком. – Откройся, Миньон. Дай мне вкусить первой из твоих тайн.
      После краткого замешательства Мадлен исполнила его просьбу и быстро просунула язык между губами Себастьяна.
      – Еще, – прошептал он.
      На этот раз она обвела влажным горячим кончиком контур его приоткрытых губ.
      – Да, милая, не торопись. Открой мои тайны, пока я буду открывать твои. – Его ладонь медленно скользила вверх-вниз по спине Мадлен. – У нас впереди вся ночь.
      Да, вся ночь, с облегчением подумала Мадлен, поскольку не вдруг могла свыкнуться с новыми, необычными ощущениями. Искусство любви оказалось более приятным, чем она ожидала. Себастьян был подобен выдержанному вину с насыщенным, пьянящим, но тонким вкусом: от его прикосновений хмель мгновенно ударял в голову. Неужели можно захмелеть от поцелуев Себастьяна? Ее сердце стучало торопливо и испуганно, голову заполнил приятный туман. Если это и есть наслаждение, Мадлен вдруг поняла, почему ради него женщины готовы на все. Или этот секрет ведом только одному-единственному мужчине? С растущим любопытством она села поудобнее, призывно приоткрыв рот.
      С трудом сдерживая желание, Себастьян коснулся языка Мадлен. Дрожь удивления, прошедшая по ее телу, достигла его рук. Губы Себастьяна напряглись, уже не дразня, а требуя страстного ответа. Он запустил пальцы в волосы Мадлен, другой ладонью обхватил ее бедро и притянул к себе.
      Удивленная внезапным агрессивным жестом, Мадлен вскрикнула и попыталась вырваться, но тут же затихла. Что-то произошло с ней: пока Себастьян касался ее губ и языка, посасывал и покусывал их столь изощренными движениями, губы Мадлен, казалось, обрели особую чувствительность. Что-то вспыхнуло в ней и грозило охватить все тело. По необъяснимой причине разъединенность их тел начала тяготить Мадлен. Вместо того чтобы оттолкнуть Себастьяна, она придвинулась к нему.
      Он вопросительно поднял голову.
      – Тебе нравится?
      – Конечно, месье! – выпалила Мадлен искренне и решительно.
      – Себастьян, – поправил он с усмешкой, на миг оторвавшись от ее губ. – Скоро мы станем любовниками, Миньон. С глазу на глаз зови меня по имени.
      – Хорошо… – сдержанно отозвалась она и, помедлив, добавила: —…Себастьян.
      Благодаря французскому акценту Мадлен его имя прозвучало необыкновенно возбуждающе.
      – Повтори еще раз, – шепотом попросил он, не поднимая головы.
      – Себастьян… – пробормотала Мадлен, радуясь ласке его губ. Когда он вновь поднял голову, она вопросительно начала: – Себастьян…
      – Что, Миньон?
      – Мне нравится целоваться с тобой.
      – И мне тоже, девочка из монастыря, – подтвердил он.
      Звуки, доносящиеся откуда-то снизу, отвлекли их, но Себастьян удержал Мадлен за талию, едва она попыталась встать.
      – Никто не осмелится помешать нам, – заверил он.
      Но заверения не убедили Мадлен, и она уклонилась от очередного поцелуя.
      – Но разве они не догадаются, чем мы заняты? – прошептала она.
      Уловив робость девушки, Себастьян решил не оставлять без внимания ее вопрос. Если кто-нибудь из слуг злорадно намекнет Мадлен, что ему известно о ее развлечениях с хозяином дома, это станет для нее жестоким ударом.
      – Мои слуги не сплетничают. Они будут относиться к тебе с уважением, какое только возможно в твоем положении.
      «В каком положении?» – хотелось спросить Мадлен, но она промолчала. Какое место отведено любовнице среди прислуги джентльмена?
      Сколько женщин сидело на коленях Себастьяна до нее, наслаждаясь его искусными поцелуями и ласками? Неужели слуги уже привыкли к постоянной смене женщин в жизни их хозяина?
      Понимая, какой оборот приняли мысли Мадлен, Себастьян взял ее за подбородок.
      – Ты считаешь, что я способен намеренно причинить тебе боль?
      Заглянув в глаза Себастьяна, Мадлен узрела в синих глубинах не только желание, но и поразительную откровенность. Она верила, что Себастьян попытается защитить ее, но не знала, справится ли он с этой задачей. Чего еще она могла ожидать? Любовнице не пристало капризничать.
      – Я хочу быть с вами, ме… Себастьян, – если вы, конечно, не против.
      – Об этом я мечтаю больше всего на свете, – искренне прошептал он и крепко поцеловал ее.
      Удовлетворившись ответами Мадлен на его поцелуи, Себастьян поднял ее с колен и встал.
      – Пойдем, милая. Мы удалимся туда, где сможем отгородиться от остального мира.

* * *

      – Ты позволишь раздеть тебя? Или разденешься сама?
      Мадлен повернулась к Себастьяну, стоя на пороге жарко натопленной спальни. До сих пор ей хватало смелости. Доверчиво подав Себастьяну руку, она вошла за ним в спальню и даже подождала, когда он повернет ключ в замке. Но предстоящее событие, заключенное в словах «ты позволишь раздеть тебя?», до смерти перепугало ее.
      – Хочешь бренди? – мягко спросил Себастьян, успев обманчиво-беспечным взглядом уловить выражение на лице Мадлен. Внизу, в столовой, она не ощущала страха. Значит, следовало напомнить ей об этом.
      Себастьян направился к столику со стоящим на нем хрустальным графином.
      – Может, составишь мне компанию? Обычно я пью бренди перед сном. – Он увидел, как глаза Мадлен испуганно раскрылись, метнувшись в сторону кровати, и мысленно упрекнул себя. Мадлен явно не привыкла к подобному обращению. Ему не терпелось узнать, сколько мужчин у нее было, но в нынешних обстоятельствах вопрос оказался бы чудовищно бестактным. Впрочем, о многом Себастьян догадывался и без лишних расспросов. Скорее всего у Мадлен был единственный, но чрезмерно придирчивый любовник – по меркам Себастьяна, это было хуже, нежели девственность. И все-таки кто прислал ее? Элиотт? Тревор? Какой-нибудь заносчивый денди, который однажды проиграл Себастьяну в карты, о чем сам Себастьян давным-давно забыл?
      Он плеснул немного бренди в бокал и предложил его Мадлен:
      – Выпей, согреешься.
      Мадлен покачала головой, но даже этот незначительный жест выдал ее испуг. Ее глаза казались огромными на застывшем лице, в их темных глубинах отражалось пляшущее в камине пламя. Мадлен сжала руки на груди, вцепившись в свое платье, словно в бесценную реликвию.
      Боясь окончательно перепугать кухарку, Себастьян не решился приблизиться к ней. Взглянув на постель, он пришел к выводу, что ложиться пока рано, и присел в кресло у камина.
      Он видел, как Мадлен обводит взглядом спальню: просторную комнату с украшенными лепниной стенами, росписью на потолке и камином из черного мрамора с белыми прожилками. Большую часть спальни занимала кровать с балдахином из дамасского шелка цвета потускневшего золота. Это грандиозное сооружение воздвигли более двух веков назад, в ожидании так и не состоявшегося приезда королевы-девственницы. С тех пор в эту постель не попало ни единой девственницы – ни королевских, ни иных кровей. Себастьян подозревал, что Мадлен можно почти с полным правом назвать девственницей.
      – Приятная комната, верно?
      Мадлен попятилась, будто Себастьян бросился к ней. Но он не двинулся с места. Удобно расположившись в кресле, он ослабил шейный платок и вытянул длинные мускулистые ноги.
      – Что вы сказали, месье?
      Она вновь прибегла к церемонному обращению. Плохое предзнаменование.
      Себастьян отставил нетронутый бокал и поманил ее к себе:
      – Подойди сюда, Миньон.
      Мадлен заставила себя сделать несколько шагов к камину, с трудом преодолевая грохот в ушах, подобный океанскому прибою. Со мной ничего не случится, убеждала она себя. Через это проходит почти каждая женщина. Ей вспомнилась Оделия и тетушки. Мадлен не могла заставить себя думать о матери – теперь, незадолго до ее собственного грехопадения, эти мысли казались кощунством.
      Она остановилась в двух шагах от Себастьяна.
      – Вы будете добры ко мне, ме… Себастьян?
      Ее испуг тронул Себастьяна. Неужели он выглядит грубым мужланом? Или она считает, что у нее нет выбора?
      – Я буду ласков, Миньон. Ты ни о чем не пожалеешь… если доверишься мне.
      Он не приблизился к ней ни на дюйм, сдержав желание схватить ее за запястье. Вместо этого он протянул Мадлен повернутую ладонью вверх руку.
      – Так ты доверишься мне?
      Мадлен подала ему руку и подошла поближе. Себастьян бережно поставил ее перед собой, обнял за талию и посадил на колено.
      Себастьяна переполнило чувство благодарности. Он положил голову Мадлен к себе на плечо и обнял девушку обеими руками, словно оберегая от ее опасений и своих желаний. Вместе с тем он понимал: долго так продолжаться не может. Он ощущал вес легонькой Мадлен, ее запах дразнил ноздри, в нем смешивались аромат лимона, исходящий от волос, и другой, более теплый запах тела. Себастьяну не терпелось осыпать кухарку ласками, но сначала требовалось завоевать ее доверие.
      – Знаешь, что я делаю, когда остаюсь один в спальне? Когда невыносимая усталость мешает мне уснуть?
      – Нет, – робко отозвалась она.
      – Курю сигары. Ты никогда не пробовала курить, Миньон?
      Она покачала головой, касаясь его плеча.
      Себастьян опустил руку чуть ниже, положил ее на бедро Мадлен и прижал ее к своим чреслам.
      – Не хочешь ли попробовать?
      Мадлен резко вскинула голову.
      – Попробовать сигару? – переспросила она, удивленно раскрыв темные глаза.
      – Нет, пожалуй, не стоит. – Себастьян дружески усмехнулся. – Но бренди тебе может понравиться. – Он взял со столика бокал и поднес его к губам девушки.
      Едва Мадлен успела сделать глоток, Себастьян убрал бокал и прижался к ее губам, не давая времени сглотнуть. Дразня ее губы языком, он чувствовал острый привкус бренди. Постепенно Мадлен расслабилась, отдаваясь его страстным и пылким поцелуям, подчиняясь опаляющему желанию.
      Внезапно Мадлен почувствовала какую-то перемену в самой себе: прежде пугающие, поцелуи Себастьяна стали для нее желанными. При каждом прикосновении его губ ее тело отзывалось новыми ощущениями. Она не понимала, что происходит, но радовалась.
      Когда Себастьян наконец поднял голову, Мадлен ответила ему улыбкой.
      – Теперь твоя очередь, – заявил он и пригубил бренди. Задержав терпкую жидкость во рту, он вновь принялся целовать Мадлен. Она с воодушевлением отвечала на поцелуи. Постепенно она постигла ритм ласк, которым терпеливо обучал ее Себастьян, и принялась поглаживать его волосы в такт движениям языка. И наконец, принимая условия игры, она начала наносить удары языком и прятать его, заставляя Себастьяна с силой сжимать ее талию. Ниже, в средоточии ее существа, возникла тянущая, но приятная боль. Невольно Мадлен задвигалась на коленях Себастьяна.
      Себастьян понял причину этого беспокойства и склонился ниже, осторожно покусывая напрягшуюся шею Мадлен. Он положил ладонь ей на затылок, будто впитывая нежность кожи, на скулах и висках кажущейся необыкновенно тонкой. Он обвел пальцем контуры изящных скул, обнаружил бьющуюся жилку под подбородком и спустился к впадинке у основания шеи. Затем его ладони заскользили ниже и наконец остановились на груди Мадлен.
      Она негромко ахнула, когда пальцы Себастьяна сжали ее.
      – Тебе нравятся мои прикосновения?
      Она не ответила, но придвинулась ближе, бессознательно прижимаясь грудью к его ладоням и потираясь о них сосками сквозь ткань платья. «Разумеется, милая! – мысленно ответил сам себе Себастьян. – Но подожди, я знаю уйму других способов доставить тебе наслаждение».
      Обняв Мадлен, он отвлек ее внимание поцелуями, а сам начал с поразительным проворством расстегивать пуговицы ее платья на спине и спускать ткань с плеч.
      Совсем потеряв голову, Мадлен поняла, что с ней происходит, только когда теплый воздух коснулся обнаженной кожи плеч. Она отпрянула и открыла глаза. Себастьян улыбался, но смотрел не на ее лицо.
      – Ты… бесподобна, – пробормотал он, любуясь ее полушариями идеальной формы, проступающими под прозрачной нижней кофточкой. Себастьян нежно тронул пальцем шелковистый розовато-коричневый живой бархат. – Изумительна…
      Мадлен словно очнулась и схватила Себастьяна за руку.
      – Прошу вас, не надо!
      Он нахмурился. Какой болван отнял у нее девственность, даже не удосужившись оценить ее утонченную натуру? Себастьян удивлялся тому, как мгновенно мысль об измене Мадлен распаляла его. Однако он всерьез намеревался стереть из ее памяти все воспоминания о прошлом. Сегодня она станет счастливой, эта ночь пробудит в ней жизнь и страсть.
      Он взял Мадлен за запястье, приложил руку к ее собственной груди, а затем осторожно заставил разогнуть пальцы. Ладонь Мадлен коснулась своей кожи.
      – Ты прекрасна, Миньон. То, что ты чувствуешь, когда я прикасаюсь к тебе, – верный признак того, что я тебе нравлюсь.
      Он взял двумя пальцами указательный палец Мадлен и просунул его под вырез кофточки, слегка поглаживая грудь.
      – Смотри, что происходит с твоими бутонами, – пробормотал он, целуя ее в лоб, и направил палец Мадлен к твердому соску. – Разве это не приятно – ласкать и принимать ласки? Я тоже жажду этого удовольствия – прикасаться к тебе и видеть, как ты откликаешься. – Он отпустил палец Мадлен и спустил пониже кофточку, обнажая атласную кожу. – Да, я тебе нравлюсь. – Его палец описывал круги вокруг ее соска. – Я прав, Миньон?
      – Да, – в отчаянии прошептала она. Дрожь пробегала по ее спине, а грудь горела от утонченных ласк опытной руки.
      Он улыбался, представляя, как трудно Мадлен впервые в жизни совладать со своей страстью. Ведь она никогда не была влюблена и не отдавалась возлюбленному.
      В голове Себастьяна промелькнула любопытная мысль: будь Мадлен влюблена в него, силой своей страсти он мог бы сегодня навсегда покорить ее сердце. Но Себастьян не причислял себя к мужчинам, заслуживающим любви. Он предпочитал страсть, не затрагивающую сердце. На более выгодную сделку Мадлен было нечего и надеяться. Себастьян решил не лгать ей и в порыве страсти не говорить слов, которые она сможет неверно истолковать. Он не хочет обманывать ее, а лишь доставит ей удовольствие. Пусть Мадлен отдаст свое сердце кому-нибудь другому.
      – Немного погодя я покажу тебе, как надо ласкать меня, чтобы ты поняла, как я жажду твоих прикосновений. Но прежде… – Он склонил голову и взял ее набухшую бусинку в рот.
      Острый и сладкий взрыв наслаждения застал Мадлен врасплох. Она выгнула спину, предлагая себя его губам и не замечая этого. На глаза Мадлен навернулись слезы; она запустила пальцы в его волосы. Она опасалась причинить ему боль, но Себастьян ничем не выказывал недовольства: дразнил языком затвердевший сосок, пока грудь не набухла от невыносимого наслаждения, а слезы высохли. Когда он передвинулся к другой груди, Мадлен откинулась в кольце его рук, еле сдерживая стон сладкой боли. Она жаждала еще не изведанных удовольствий.
      Не замечая, что делает, Мадлен сильнее прижалась бедрами к его чреслам, касаясь его затвердевшей плоти в ритме, который подсказывало ей чутье. Она услышала, как Себастьян тихо застонал, и решила, что он доволен тем, как она воспринимает его ласки.
      «Скоро ты будешь моей, – мысленно ликовал Себастьян. – Я знаю, твое тело жаждет меня, и оно получит свое. Это я тебе обещаю, Миньон».
      Он оторвался от ее груди, скользнул языком по ключицам, шее и лицу, оставив на коже теплую дорожку. Найдя ушко Мадлен, он просунул внутрь кончик языка, вызвав у нее удовлетворенный вздох.
      – Ты ведь знаешь, что будет дальше? – прошептал он. – Тебе нравятся мои поцелуи. Тем лучше – я намерен насладиться тобой.
      Мадлен хотелось что-нибудь ответить, все равно что, лишь бы быть с ним на равных. Но слова отступили перед красотой его страсти. Она только смотрела во все глаза на мужчину, пробудившего в ней безумные желания. Впрочем, даже этого было слишком много, и Мадлен опустила голову, гадая, неужели любой повеса способен с такой же легкостью превратить женщину в безгласное и покорное существо.
      Подхватив под колени, Себастьян легко поднял Мадлен и понес к постели.
      Он опустил ее на покрывало, накрыв своим телом. За первым поцелуем последовало множество других, и Мадлен впивалась пальцами в его плечи, а он дышал хрипло и прерывисто.
      – Подожди минутку, милая, – шепотом попросил он и легко поднялся.
      Себастьян привык быстро избавляться от одежды. Вслед за шейным платком на пол полетела рубашка, за ней последовали туфли и чулки. И наконец, он расстегнул пуговицы панталон и спустил их.
      В этот миг послышался изумленный возглас. Подняв голову, Себастьян увидел, что Мадлен села на постели, ужасаясь столь дерзкой демонстрации обнаженного тела.
      – Значит, рисунки не солгали! – воскликнула она.
      – Рисунки? – переспросил Себастьян. Внезапно его осенило: видимо, любовник никогда не показывал Мадлен свои достоинства, стесняясь их. – Неужели ты никогда прежде не видела раздетого мужчину?
      – Только на рисунках, – призналась Мадлен.
      Себастьян грустно улыбнулся.
      – Об этом я не подумал. – Он поднял руки, пытаясь держаться развязно. – Ну, что скажешь, милая?
      Мадлен нехотя перевела взгляд с его чресел на лицо.
      – Вы поразительно щедро одарены, месье.
      Себастьян расхохотался, отчего Мадлен смущенно потупилась.
      – Тебя не упрекнешь в банальности суждений. – Он уперся коленом в постель. – Не хочешь прикоснуться ко мне?
      Мадлен отстранилась, быстро покачав головой.
      – Не бойся. Я же пообещал показать тебе, как узнать, нравишься ли ты мужчине. Вот и доказательство. – Он взял девушку за судорожно прижатую к груди руку и поднес ее к своим чреслам. При первом же прикосновении ее пальцев его пронзила дрожь, а Мадлен ахнула.
      – Он живой! – в ужасе воскликнула она.
      – Да, такой же живой, как и я. Это самый неуправляемый и дерзкий из моих органов, Миньон, и тем не менее он создан, чтобы дарить наслаждение. – Он подвигал руку Мадлен вверх-вниз. – Чувствуешь, как он растет от твоих прикосновений? Хороший признак: чем длиннее и тверже он станет, тем больше удовольствия я тебе доставлю.
      Мадлен перевела взгляд на его лицо. Значит, рисунки не солгали. Себастьян наверняка ждал, когда она поднимет платье до пояса, обнажив бедра. Мадлен задрожала, и орудие Себастьяна в ее руке вздыбилось.
      – Не знаю, смогу ли я…
      – Сможешь, – уверенно перебил он. – Только позволь помочь тебе раздеться, иначе платье будет непоправимо испорчено.
      Себастьян все-таки не мог понять, почему женщины соглашаются снять с себя всю одежду, чтобы спасти ее. Он поднял муслиновое платье над головой Мадлен и тут обнаружил, что не сумеет снять его, пока Мадлен не отпустит его.
      – Вот уж не думал, что придется просить даму отпустить меня в такой момент, – заметил он, убирая руку Мадлен. – Впрочем, ты вновь сможешь взять бразды правления в свои руки, как только я… Так-то лучше. – Он бросил платье Мадлен на пол и снял с нее кофточку.
      – Итак… – произнес он, вытягиваясь на постели рядом с Мадлен, – на чем мы остановились? Ах да, ты лежала, – он привлек Мадлен к себе, – а твоя ручка располагалась… – он положил ее ладонь к себе на бедро. – Распоряжайся мной по своему усмотрению, Миньон. Я твой покорный слуга.
      Долгую минуту Мадлен бездействовала. Себастьян закрыл глаза и закинул руки за голову, решив набраться терпения. Но его била дрожь, возбуждение причиняло боль. Он благодарно вздохнул, когда наконец пальцы Мадлен робко охватили его.
      Мадлен приподнялась на локте, чтобы лучше видеть его тело, распростертое перед ней. Длинную, стройную, с рельефно очерченной мускулатурой фигуру освещал отблеск огня из камина. Глубокие тени залегли по бокам и на ровной долине живота. А ниже непокорный орган вздымался столь дерзко, что Мадлен поняла, почему художник так гордился достоинствами изображенных им героев. Мужчина, лежащий рядом с ней, тоже гордился своим копьем. Эта мысль вызвала у Мадлен улыбку.
      Его грудь была ровной и гладкой, не считая маленьких плоских шоколадно-коричневых сосков. Вспомнив, с каким наслаждением Себастьян ласкал ее соски, Мадлен задумалась о том, понравится ли подобная ласка ему.
      Себастьян застонал, едва Мадлен наклонилась над ним, прижавшись упругой грудью к руке. Горячий маленький язычок коснулся его груди, обвел левый сосок, и Себастьян стиснул зубы. Сосок мгновенно пробудился к жизни, затвердел от влаги и ночного воздуха. Живот Себастьяна дрогнул, Мадлен инстинктивно сжала его достоинство и принялась медленно поглаживать его, словно желая вытянуть в длину. Себастьян со стоном прикусил нижнюю губу.
      Она замерла.
      – Вам больно?
      – Нет! – пробормотал он. – Мне приятно.
      Себастьян закрыл глаза, не зная, сумеет ли вытерпеть эту сладкую пытку. Неужели всего десять минут назад он не знал, сможет ли заманить эту женщину в постель? Должно быть, она все же не настолько наивна, как ему показалось. В своей жизни она наверняка не раз предавалась плотским утехам – как и сам Себастьян.
      Постепенно возбуждение становилось невыносимым. Поцелуи Мадлен жгли кожу, нервные окончания Себастьяна отзывались на изощренную ласку языка Мадлен. Он впился зубами в нижнюю губу, всерьез опасаясь, что не сумеет сдержаться, если вовремя не остановит кухарку. Ни одна женщина еще не доставляла ему такого блаженства и муки.
      Внезапно восприятие Себастьяна обострилось. Он слышал шипение и потрескивание огня в камине так отчетливо, словно сидел вплотную к нему. Влажный шелест ветра в ветвях деревьев за окном громом отдавался в его ушах, будто его не приглушали толстые стены дома. Себастьян уставился на Мадлен. Он слышал ее тихие вздохи, чувствовал, как воздух вырывается из ее губ и ноздрей. Ее лицо окружило ослепительное сияние, переливающееся всеми цветами радуги. «Мыслительный шторм»! Никогда прежде Себастьяну еще не случалось предаваться любви во время свойственных ему приступов.
      Вдруг он понял, что больше не вынесет ни секунды. Приподнявшись, он уложил Мадлен на спину. Она покорно легла, но тут же потянулась к нему. Себастьян взял ее за запястья и пригвоздил их к постели у нее над головой.
      – Теперь моя очередь, – срывающимся голосом возразил он.
      Наклонившись, он крепко поцеловал ее, вновь и вновь погружая язык в глубины ее рта, требуя капитуляции, однако Мадлен и не думала протестовать.
      Ее сердце колотилось в безмолвной панике. Оставив ее губы, Себастьян спустился ниже и остановился на одной груди, втянув ее в бархатистую жаркую пещеру рта. Мадлен выгнула спину, чувствуя, что мгновенно оказалась на грани боли, вслед за которой пришло облегчение.
      Безумное, неописуемое блаженство охватило ее, когда Себастьян спустился еще ниже, продолжая держать ее запястья в тисках пальцев и раздвигая ее ноги коленом. Потрясенная неведомыми ощущениями, гораздо более ошеломляющими, чем физическое превосходство Себастьяна, Мадлен беспрекословно отдалась его власти.
      Быстрые и легкие прикосновения языка к коже девушки распалили и самого Себастьяна. Он закрыл глаза, впитывая запахи и звуки, переполнявшие спальню. Она была сочетанием бархата и сливок, тепла и сладости, нежной влаги и пряного аромата. Он постигал отличие ее шелковистых грудей от нежных, сливочно-белых бедер. Языком впитывал неожиданный лимонный привкус ложбинки между грудей и пряный сок ее потайного местечка. Она извивалась под ним, вынуждая его прижаться к ней чреслами и на миг облегчить боль. Он не хотел разочаровать Мадлен, но взрыв был уже близок.
      Когда он наконец отпустил ее запястья, она затихла. С величайшей осторожностью Себастьян спустился пониже и нашел средоточие ее существа, влажные и теплые складки плоти, такие нежные, что ему не верилось, что перед ним настоящая, живая женщина. Вздох Мадлен с силой хлестнул по натянутым нервам Себастьяна. Она еле слышно вскрикнула, когда он коснулся ее.
      – Тише! – прошептал Себастьян, смакуя ее вкус, и Мадлен всхлипнула, мотая головой.
      – Не надо! Прошу вас! Сжальтесь!
      Это уже чересчур, мелькнуло в голове у Себастьяна. Мадлен изнывает от страсти, да и сам он близок к взрыву – нельзя затягивать удовольствие. Он медленно лег на ее нагое тело и замер, давая ей возможность почувствовать его тяжесть и жар. Он так дрожал от страсти, что понимал: на этот раз уж лучше проявить себя эгоистом. А потом, когда к нему вернется рассудок, можно начать все сначала и подарить Мадлен блаженство, которого она заслуживает.
      Он поцелуем вернул ее к действительности и пообещал:
      – Я постараюсь не спешить, Мадлен. Но боюсь, моим благим намерениям не суждено сбыться.
      Мадлен открыла глаза. Отдавшись вихрю чувств, бушующих в ней, она не видела ничего, кроме темного силуэта над ней. Каждый нерв ее тела натянулся до отказа, она едва сумела выговорить:
      – Может, не стоит спешить?
      Взрыв смеха потряс Себастьяна – удивительная девушка! – и помог ему сдержать возбуждение. Он улегся между ее раздвинутых ног, приняв удобную позу, и скользнул в ее тугое горячее лоно. Неожиданно продвижение прекратилось. Он попытался преодолеть барьер и услышал стон Мадлен. При второй попытке она вскрикнула и попыталась высвободиться.
      – Миньон, ты девственница! – укоризненно прошептал он сквозь стиснутые зубы.
      Мадлен помнила, как он относится к девственницам, но не подозревала, что он способен заметить разницу.
      – Нет, – в отчаянии пробормотала она и отвернулась, уткнувшись лицом в подушку.
      Себастьян приказывал себе остановиться, но тело не подчинялось. Его бедра наносили все новые удары. Теперь уже ничто не могло остановить его, и тем более – хрупкая преграда ее девственности.
      Поднявшись на колени, он приподнял бедра Мадлен, нагнулся вперед и наградил ее пылким и продолжительным поцелуем.
      – Прости, милая, но я вынужден причинить тебе маленькую боль.
      Втайне Себастьян надеялся, что боль будет незначительной.
      Впившись в губы девушки, он поудобнее подхватил снизу ее бедра, а затем ворвался в нее одним резким и мощным ударом.
      У Мадлен вырвался пронзительный крик в тот миг, когда он проник сквозь преграду. Он с радостью принял боль, которую причинила ему Мадлен, впившись ногтями в плечи, – он был бы рад вытерпеть любые муки, лишь бы избавить от боли ее. Всхлип Мадлен донесся словно издалека, хотя ее губы касались уха Себастьяна.
      Обостренное восприятие Себастьяна было сосредоточено на их соединенных телах, ему требовалось немало усилий, чтобы лежать неподвижно. Лоно Мадлен оказалось таким тесным, что Себастьян боялся пошевелиться. Он чувствовал, как струится в жилах Мадлен кровь, и ее журчание казалось ему самым прекрасным звуком в мире. Он дрожал от нетерпения, но не хотел овладеть ею насильно, чтобы не усугубить ее мучения.
      Первой пошевелилась Мадлен. Она провела ладонью по спине Себастьяна, слегка прижалась к нему животом, вздохнула и прошептала:
      – Прошу вас, помогите мне.
      Именно этого ободрения и ждал Себастьян. Он приподнялся на локтях и осторожно проник чуть глубже.
      – Больно? – тревожно пробормотал он, услышав ее вздох.
      – Нет! – раздался в ответ прерывистый шепот. – Еще!
      Себастьян почувствовал, как его губы расплываются в довольной усмешке.
      – Сколько угодно, милая, сколько пожелаешь!
      Мадлен отдалась нарастающим в ней безумным, бурным и слегка пугающим ощущениям. Его удары становились все быстрее, он вторгался в нее все глубже. Странно, но ноющее тело Мадлен с радостью принимало его. Казалось, именно этого ритма она и ждала всю жизнь. Она впилась пальцами в его плечи, пытаясь притянуть его к себе. Миг взрыва удивил ее. Она вскрикнула, ничего не понимая, и трепет прокатился по всему ее телу.
      Себастьян стиснул зубы, решив не прекращать удары, пока она не затихнет, и только затем позволил себе излиться. Его крик был звучным и резким. Себастьян смутился столь беспомощной капитуляции, которая была для него в новинку.
      Он понял, что потерпел фиаско, не сумел спрятать от Мадлен свое сердце. На какой-то миг он перестал существовать. Погрузившись в лоно Мадлен, он стал частью иного целого.
      Долгое время он лежал неподвижно, пригвоздив Мадлен к постели и слыша, как постепенно замедляют бег их сердца, а дыхание выравнивается. Наконец Себастьян перекатился на бок, увлекая за собой Мадлен. Его ладони заскользили по атласу и бархату ее кожи, подхватили упругие ягодицы. Себастьян молчал, впервые в жизни не зная, что сказать женщине, только что разделившей с ним блаженство. О том, что ему хотелось сказать ей, он не осмеливался и думать.
      Мадлен улыбалась в темноте и гладила его лицо. Значит, вот что происходит между мужчинами и женщинами! Теперь Мадлен не удивлялась ни рвению, ни смущению любовников. Никогда еще она не чувствовала себя более хрупкой и счастливой. Она не ошиблась, выбрав именно этого человека. Его нежность не уступает красоте. Он добр, ласков и внимателен. Мадлен с радостью была готова стать его любовницей.

      Мадлен сидела в библиотеке, на набитой конским волосом кушетке с голубой парчовой обивкой. Ее вызвал сюда лорд д’Арси, который пока не появился. Но разве женщина способна упрекнуть за опоздание очаровательного повесу, с которым провела ночь?
      Проснувшись в кровати лорда д’Арси незадолго до рассвета, Мадлен обнаружила, что рядом никого нет. Она ждала, надеялась, что он вернется. Но когда первые лучи солнца решительно протянулись по хмурому небу, Мадлен осознала: лорд д’Арси не придет. Она пыталась успокоить себя, убедить в том, что его отвлекли мысли о предстоящем эксперименте или удачные выводы, которые требовалось изложить на бумаге. За недолгое время, проведенное в поместье, Мадлен успела многое узнать о его хозяине, и прежде всего то, что чувство времени зачастую изменяло ему, когда важное дело требовало внимания. Так случалось и с самой Мадлен в глухие ночные часы.
      На миг она закрыла глаза, воскрешая воспоминания ушедшей ночи.
      Несмотря на собственную неопытность в подобных вопросах, Мадлен была уверена: Себастьян д’Арси предается любви так, будто он сам изобрел это искусство: легко, грациозно, с интуитивной проницательностью и умением угодить. Во второй раз им не пришлось обменяться даже парой слов. Мадлен просто следовала примеру Себастьяна, отвечая поцелуем на поцелуй, лаской на ласку, объятием на объятие, узнавая, какими разными бывают прикосновения, пока наконец ее дыхание не сбилось, а губы не начали саднить.
      Об ощущениях, которые пробудил в ней Себастьян, не давали представления ни рассказы Оделии, ни рисунки, виденные ею. Всепоглощающее желание ласкать и принимать ласки, чувствительность кожи к прикосновению его рук или покалыванию пробившейся щетины, жар его дыхания на груди и бедрах, от которого Мадлен хотелось расплакаться от невыразимой сладости и боли, – ни одно объяснение не могло дать даже смутного представления об этих чудесах. А само чудо обладания! Во второй раз Себастьян не торопился; казалось, он пребывал в ней часами, пока Мадлен не утратила ощущение, где кончается ее тело и начинается его: они слились воедино.
      Слегка тряхнув головой, Мадлен решительно открыла глаза. Неужели так любить способен любой развратник или же столь утонченное удовольствие в силах доставить только Себастьян д’Арси? Интуитивно Мадлен подозревала, что ни один мужчина больше не вызовет в ней болезненное желание ласк, которое не проходило даже сейчас.
      Разочарованная отсутствием Себастьяна, Мадлен все же не потеряла уверенности в себе. Выбравшись из-под одеяла, она начала одеваться, готовясь к обычной работе. По пути к себе в комнату она не встретила никого из слуг, хотя несколько дверей со скрипом приоткрылось за ее спиной, пока Мадлен шагала по коридору. Переодевшись, она поспешно спустилась в кухню и услышала последние фразы Хораса, объявившего, что лорд Брекон вышвырнет без разговоров каждого, кто будет замечен за попыткой разбавить или похитить вино.
      Слуги посматривали в сторону Мадлен мрачно и вызывающе, и это ей не понравилось. С самого начала она знала, что эти люди сочтут ее врагом, тем более теперь, когда она доказала их преступление. Даже Хорас поздоровался с ней ледяным тоном.
      Готовя для лорда д’Арси поднос с завтраком и слыша за спиной непрекращающееся шушуканье, Мадлен заподозрила, что перешептываются о ней. Она попыталась сохранить самообладание, когда Хорас вдруг объявил, что сам отнесет поднос в лабораторию его светлости, хотя обычно эта обязанность возлагалась на Мадлен. Так распорядился милорд, добавил Хорас, многозначительно взглянув на нее.
      – Чем жирнее молоко, тем быстрее оно скиснет! – ехидно пропела старшая кухарка.
      Ухмылки и смешки слуг, последовавшие за этим заявлением, подтвердили истину: им все известно. Последняя судомойка в доме знала, что Мадлен провела ночь в постели хозяина!
      Следовало ожидать, что слуги обо всем догадаются и не станут скрывать неприязнь к ней. Слишком многое в Мадлен вызывало у них зависть: молода, хороша собой, недавно появилась в доме и была иностранкой. А теперь она завоевала благосклонность хозяина. В монастыре Мадлен случалось сталкиваться с завистью, однако к коварству она была не готова.
      Едва дворецкий удалился с подносом, кухарки принялись как бы невзначай толкать и шпынять Мадлен. Один раз на носок ее туфли выплеснули кипяток. К счастью, Мадлен надела крепкие рабочие башмаки, а не тонкие выходные, но она сомневалась, что слуги придают значение подобным мелочам.
      Услышав шаги в коридоре, Мадлен во все глаза уставилась на закрытую двустворчатую дверь. Она не знала что и подумать. Самой себе она казалась незнакомым, чужим человеком. Но несмотря на враждебность слуг и собственное смущение, она ни на минуту не пожалела о событиях прошлой ночи.
      По другую сторону двери Себастьян застыл, взявшись за засов. О собственных многочисленных недостатках он знал лучше, чем кто-либо, но до сегодняшнего утра не подозревал, что он – трус.
      Она оказалась девственницей, а ему и в голову не пришло спросить об этом! Он считал себя закоренелым развратником, в его объятиях, в самых немыслимых позах перебывало бессчетное множество женщин. Он достиг совершенства во многих тонкостях любви… но никогда еще не обладал девственницей.
      Он пошел на поводу у своего желания и не захотел верить, что Мадлен еще никому не принадлежала. Следовательно, он нарушил установленное для самого себя правило. Он чувствовал себя глупцом, болваном и негодяем. Однако он не скрывал своего распутства и полагал, что мужчина может быть настойчивым, агрессивным и до известной степени неразборчивым в своих плотских потребностях. Себастьян смирился с ответственностью за то, что лишил девушку невинности, но это не избавляло его от чувства вины: он овладел ею во второй раз, намеренно показал ей глубину ее страсти. И этим, возможно, обрек ее на гибель.
      Его пальцы сжались на засове. Кухарка открылась ему – без смущения и страха, разделив с ним блаженство. А когда она расплакалась у него на плече от беспомощности и желания, он начал учить ее, как сдерживать силу чувств, которые сам же искусно пробудил в ней. Затем он вновь вознес ее на вершину, заставив стонать, всхлипывать и улыбаться.
      Когда наконец девушка обессиленно вытянулась рядом с ним, совесть помешала Себастьяну заснуть и погнала его прочь из комнаты. Он умышленно распалил в ней чувственность, и теперь ему предстояло поплатиться за свой поступок.
      Когда дверь внезапно распахнулась и на пороге появился лорд д’Арси, Мадлен едва успела вскочить. Всего мгновение назад в комнате было тихо, как в церкви в понедельник утром. Теперь ее наполнила физическая сила и энергия хозяина дома. Солнце засияло ярче, лепестки роз обрели новые краски, воздух посвежел. Теплая волна окатила Мадлен, и она бросилась навстречу Себастьяну:
      – Месье!
      Виновато и радостно улыбаясь, она обняла его за талию.
      – Я так соскучилась по вам, ме… Себастьян… – еле слышно прошептала она.
      Себастьян не ответил на объятия, и Мадлен отступила, смущенная собственной навязчивостью. С лица хозяина не сходила приветливая улыбка, но синие глаза смотрели настороженно.
      – С тобой все в порядке, Миньон?
      Она изобразила убедительную улыбку.
      – Превосходно, месье.
      Вглядевшись в лицо Мадлен, Себастьян убедился в том, что она ни на секунду не потеряла самообладание.
      – Вот и хорошо.
      «Тебе повезло», – мрачно добавил он про себя.
      Он почти сразу отстранился и принялся шагать по комнате. Направляясь сюда, он не знал, чего ожидать, и готовился к любому скандалу. В конце концов он – жалкий трус! – еще до рассвета улизнул к себе лабораторию и там попытался собраться с мыслями. А Мадлен проснулась в его постели одна!
      Другая женщина на ее месте при встрече с соблазнителем вела бы себя робко и пугливо. А может, с облегчением бросилась бы к нему в объятия или излила на него ярость и стыд. Менее искушенная блудница заулыбалась бы и поспешила задобрить его лестью, соблазнить поцелуями либо уткнулась бы лицом в его грудь и принялась оплакивать утраченную добродетель, вызывая у него чувство вины. Но Мадлен не сделала ничего подобного! Он обладал ею, познал как женщину, и все-таки она осталась для него неразрешимой загадкой.
      Себастьян, галантный любовник, знал, что на следующее утро возлюбленные ждут от него поцелуев и объятий, намеков на страсть, вознесшую их в рай. Раньше он придерживался этого правила, но сейчас вдруг растерялся. Он не мог дружески обнять кухарку и осыпать легкими, дразнящими поцелуями ее губы. Больше всего он опасался неожиданно для себя уложить ее на ковер и воскресить вчерашнее счастье.
      Впрочем, ему хотелось не столько оказаться с ней в постели, сколько оградить от всех и вся. Желание защитить женщину было для него не в новинку – в отличие от стремления всецело обладать ею. От него не ускользнуло выжидательное выражение на лице Мадлен. Наверное, она считает, что влюблена в него. Это естественно, этого следовало ожидать, и, увы, худшей ошибки Мадлен не могла совершить.
      Себастьян облизнул пересохшие губы. Он чувствовал себя неуютно, играя столь значительную роль в чужой жизни. Теперь на нем лежала ответственность перед Мадлен, поскольку он не сумел отказать себе в удовольствии затащить ее в постель.
      – Полагаю, тебя ждет работа в Лондоне?
      Вопрос застал Мадлен врасплох. Себастьян даже не прикоснулся к ней. Она в разочаровании прикусила губу. Как он может держаться столь невозмутимо и равнодушно после всего, что было ночью? Неужели он не понимает, как отчаянно она жаждет его объятий и утешающих поцелуев? А может, она слишком воодушевленно отзывалась на его ласки? Может, уже надоела ему?
      – Нет, месье.
      Себастьян остановился на полушаге.
      – Ты сказала «нет»?
      – Вот именно, месье, – нет. – Мадлен не сводила с него глаз.
      – Тогда позволь узнать, чем ты собиралась заняться, когда неделя закончится и тебе придется вернуться в Лондон?
      Мадлен затаила дыхание.
      – А я должна вернуться, месье?
      Такого вопроса Себастьян не ожидал. Впрочем, Мадлен уже не раз удивляла его.
      – Ты хочешь остаться здесь?
      Прежде чем ответить, Мадлен глубоко вздохнула, набираясь смелости.
      – Месье, я хотела бы остаться с вами.
      Себастьян круто повернулся к ней.
      – Ты понимаешь, что говоришь?
      – Я прошу разрешения… служить у вас.
      – Служить у меня? – Себастьян склонил голову набок. – Стало быть, у тебя в Англии нет ни друзей, ни родных? – Мадлен быстро кивнула, и он поверил ей. Ни родственники, ни друзья ни за что не отпустили бы миловидную и невинную юную девушку в дом холостяка. – Полагаю, ты по-прежнему не хочешь рассказать о том, какое отношение имеешь к моему пари?
      – Не хочу, месье.
      Он усмехнулся. Как легко она пресекала его расспросы, не испытывая ни малейшей неловкости или угрызений совести! Не видя глаз Мадлен, он мог бы подумать, что она без труда держит себя в руках. Но в темных глубинах ее глаз отражалась беспомощность, которую девушка старательно отрицала. Ее взгляд обезоруживал Себастьяна так, как не могли бы обезоружить потоки слез. Мадлен нуждалась в заботе и защите – до тех пор, пока она сама не научится защищать себя.
      Выражение лица Себастьяна смягчилось.
      – Пойми, достигнуть успехов в кулинарном искусстве тебе помешает твой пол.
      Молчание Мадлен не удивило его. Он уже привык к ее длительным паузам, успешной защите против любых слов.
      – Позволь напомнить тебе о реальности. Ни одна семья не возьмет тебя в услужение, поскольку жену будет раздражать твоя красота. Поверь, я не льщу тебе. Проверить это легко, стоит только пару минут посмотреть на себя в зеркало.
      – Да, месье, я выгляжу недурно.
      – Недурно? Жена крестьянина выглядит недурно на деревенской ярмарке, повязав бант. – Он окинул Мадлен критическим взглядом. – А тебе больше пристало сравнение с чудесной экзотической птицей. Если тебя как следует одеть и обучить манерам, ты превратишься в несравненную смуглянку.
      Мадлен заинтересованно вскинула голову.
      – А это хорошо?
      – Превосходно. Но тебе придется расстаться с мечтами найти приличное место. Даже вдова не возьмет тебя в кухарки, несмотря на твои таланты. Если тебе вообще удастся найти работу, так только в доме холостяка, такого, как я.
      – Понимаю, месье. Мысль не слишком обнадеживает, верно?
      Себастьян почувствовал, как в ответ кровь прилила к его лицу. Мадлен недоуменно приподняла бровь, но Себастьян уже успел овладеть собой и решил держаться развязно. Не спеша подступив к кухарке, он попытался всем видом внушить ей угрозу.
      – Вероятно, он не оценит ни твое остроумие, ни талант шеф-повара, но сочтет тебя лакомым кусочком. А если ты откажешь ему, он вышвырнет тебя из дома и распустит по всему городу слухи о твоей несговорчивости. После этого перед тобой закроется еще больше дверей. – На этот раз он приблизился к Мадлен почти вплотную. – Ты понимаешь меня?
      – Да, месье. – К Мадлен вернулось воодушевление, ибо она заподозрила, к чему клонит Себастьян, и решила не терять надежды. – Судя по всему, вы не одобряете действий себе подобных, – иронически добавила она. – Если я не найду подходящей работы в Лондоне, придется искать ее где-нибудь в другом месте.
      – Ты ничего не найдешь, если только тебе не выпадет удача. В любом доме, где есть муж, брат, дядя или сын старше шестнадцати лет, ты подвергнешься гнусным домогательствам. В конце концов тебя соблазнят и бросят. – Он всмотрелся в лицо Мадлен, будто пытаясь прочесть ее мысли. – Ты ведь этого не хочешь, верно?
      – Да, месье.
      В ее голосе отчетливо послышались смешливые нотки, и Себастьян растерялся.
      – Что же ты собираешься делать?
      – По-моему, месье, в подобных делах вы разбираетесь лучше меня. Я хотела бы попросить у вас совета.
      В благодарность Себастьян был готов расцеловать ее.
      – Я предлагаю тебе на время остаться здесь, но с одним условием: мы заключим новую сделку.
      Он помедлил, проверяя, не шокировало ли Мадлен упоминание об условиях. Похоже, она не смутилась и наблюдала за Себастьяном пристально, словно за меренгами, подрумянивающимися в печи.
      – Я ученый. Я исследую идеи, разрабатываю гипотезы, доказываю их, а затем обобщаю результаты и создаю теории. – Боясь, что Мадлен неправильно поймет его, Себастьян тщательно выбирал слова. Но как объяснить ей все, не прибегая к выражениям, которыми пользуется джентльмен, предлагающий даме свободу действий в обмен за пребывание в его постели? – У меня родилась гипотеза, каким образом одинокая женщина способна вести полноценную и независимую жизнь, подобно мужчине.
      Мадлен нахмурилась.
      – Если она небогата, кто будет кормить ее?
      – Она сама. – Себастьян взял со стола толстую стопку бумаг и перелистал ее. – Я был бы не прочь проверить эту гипотезу, но до сих пор мне не представлялось такой возможности.
      Он смотрел на Мадлен в упор. Она стояла перед ним, гордая и решительная. Себастьян изнывал от желания обнять ее и признаться, как высоко он ценит ее дар. Ему хотелось объяснить, что он готов на многое, лишь бы спасти ее от него самого и от любого другого, способного обречь ее на рабство. Но Себастьян сознавал, что должен молчать, иначе опыт провалится, не успев начаться.
      – По-моему, ты – именно тот шанс, которого я ждал, Миньон.
      – Понятно. – Мадлен умело прятала свои чувства. – Каким же образом вы намерены научить меня независимости?
      – Ты наверняка сочтешь мои методы неортодоксальными. Возможно, мои уроки пойдут вразрез с тем, чему тебя учили в монастыре, некоторые меры покажутся жестокими или безнравственными, но мной руководит не собственный каприз и не стремление к корыстным целям. Великие мыслители, такие, как твой соотечественник Вольтер, уверены, что для продолжения прогресса миру необходим новый этический кодекс.
      – «Девичье целомудрие – не что иное, как предрассудок», – процитировала Мадлен.
      Себастьян вытаращил глаза:
      – Где ты об этом узнала?
      – В вашей библиотеке, месье. Каждое утро я прихожу туда почитать в ожидании, когда поднимется тесто. – Изумление Себастьяна не поддавалось описанию. – Неужели я допустила оплошность?
      – Вовсе нет! Но почему тебе запомнилась именно эта цитата, Миньон?
      – Вы хотите, чтобы я стала вашей любовницей? – Мадлен кивнула себе в ответ, лицо ее оставалось совершенно бесстрастным. – Я согласна.
      – Согласна… – пробормотал Себастьян, до которого вдруг дошло: он упустил нечто важное. – Ты хочешь стать моей любовницей?
      – Да. В обмен на известные знаки внимания с вашей стороны я не подпущу к себе ни одного другого мужчину. Насколько я понимаю, обычно к этим знакам внимания относятся жилье, меблировка и новые наряды. Так вот, вместо них я хочу получать небольшое содержание.
      – Содержание? – Себастьян с удивлением заметил, что нить беседы перешла от него к серьезной молодой женщине. – Но почему?
      – Это мое дело.
      Себастьян мгновенно вскипел:
      – Нет, черт побери, мое! Я обязан знать, зачем тебе мои деньги!
      Мадлен вдруг поняла, что допустила ошибку, призвав на помощь откровенность. Несмотря на события предыдущей ночи, она не услышала от Себастьяна утром ни единого доброго слова, а ее доводы он встретил негодованием. Чистая случайность помогла Мадлен ответить холодно и бесстрастно:
      – В вашей библиотеке я нашла еще кое-что, месье. – Она указала на стопку бумаги в руках у Себастьяна. – Вот эту рукопись – кажется, принадлежащую вашему перу. В ней автор говорит, что независимая женщина не позволяет ни одному мужчине вторгаться в ее личную жизнь. Она соглашается с некоторыми его условиями и отвергает остальные. Цитирую: «Мужчине непозволительно монополизировать внимание женщины, ибо это порождает даже в лучших из мужчин склонность к тирании. В своем выборе женщина должна руководствоваться не меркантильными соображениями, а принципами». Разве не вы писали эти строки, месье?
      На миг Себастьян лишился дара речи. Чопорным, как у дочери священника, тоном Мадлен бросила ему в лицо собственные обличающие слова.
      – Я. Ну и что? – наконец выговорил он.
      – Я всего лишь следую вашим наставлениям. Вам позволительно делить со мной ложе, но вторгаться в мою личную жизнь вы не имеете права, месье.
      Каким бы утонченным аристократом ни был Себастьян, в данный момент он почувствовал себя неотесанным мужланом. Мадлен одержала верх в тупиковый момент спора и повернула его так, что Себастьян увидел изъян в своих доводах. Она читала его рукопись! Почему он сам не догадался предложить это ей?
      – Ты умышленно избрала меня в наставники? – Задать этот вопрос Себастьяна побудило тщеславие, в котором не было ни грана альтруизма.
      Мадлен поняла, что робеть и отступать уже слишком поздно. Под пристальным взглядом Себастьяна она произнесла то, чего он никак не ожидал:
      – Я заметила, месье, что вы обладаете вкусом, умом, полезными привычками и многими другими привлекательными физическими качествами. – Она вскинула голову, вдруг ощутив боль в груди. Почему он даже не попытался приласкать ее? Она так ждала этого! – Месье Вольтер разочаровался бы во мне. Но я уверена, вы быстро избавите меня от плачевного невежества.
      Себастьян ошеломленно воззрился на нее:
      – Полагаю, мне должно льстить то, что я удовлетворяю твоим требованиям… – В его синих глазах вдруг блеснуло коварство. – Но почему ты уверена, что совершила разумный выбор?
      Мадлен старательно обдумала вопрос.
      – Вчера ночью вы были чрезвычайно добры ко мне, месье. А не заметила я ваши промахи только потому, что мне было не с чем сравнивать.
      – К чему стремился – то и получил, – пробормотал Себастьян себе под нос и отошел от стола. – Поговорим начистоту. Я намерен стать твоим наставником не только в постели. Подобные вопросы заботят меня меньше всего. – «Лжец!» – мысленно упрекнул он себя, но правила игры требовали от него хотя бы толики беспристрастности. – Ты можешь сегодня же отправиться в Лондон и предложить себя любому джентльмену. Ты сама убедишься, что за одну ночь успела набраться опыта в общении с мужчиной, и пожелаешь обогатить его. – Он намеренно не обращал внимания на боль в глазах Мадлен, задетой такой черствостью. Угрызения совести раньше не были свойственны Себастьяну. – Если же ты останешься со мной, я потребую от тебя безграничной преданности в обучении радикально новому и неслыханному искусству.
      Он отеческим жестом обнял Мадлен за плечи. Впрочем, сравнение оказалось неудачным: едва Себастьян взглянул в ее темные глаза, сегодня утром оттенком напоминавшие синие сливы, в нем пробудилась страсть. Властное и стремительное, порывистое, как поток талых вод, желание изумило его. Маленькая девственница выбрала в наставники не кого-нибудь, а именно его! Себастьян не разочарует ее!
      – Ты согласна, Миньон?
      Она подняла голову.
      – Да, месье.
      Себастьян убрал руку, боясь, что дружеское объятие само собой перейдет в ласку.
      – В таком случае я должен сделать одно предостережение. – Он устремил суровый взгляд в глаза Мадлен. – Не вздумай влюбиться в меня.
      Несколько секунд его слова висели в тишине комнаты. В них звучала и угроза, и вызов, и оба собеседника знали об этом.
      – Я ничем не лучше мужланов, защищаться от которых хочу тебя научить, – продолжал он рассудительным тоном. – В сущности, я даже хуже их, поскольку предлагаю тебе защиту и помощь, но требую стать моей любовницей. Обычно девушка влюбляется в своего первого мужчину. Поэтому я обязан предупредить: я не способен на чувство, которое люди называют любовью. Ты поняла?
      Несмотря на глубокое разочарование, на лице Мадлен сияло внутреннее воодушевление, о причинах которого Себастьян не догадывался. Уже слишком поздно: она влюблена в него. Однако объясняться Себастьяну в любви она не собиралась.
      – Я пока не совсем поняла вас, месье.
      Себастьян с вожделением смотрел на нее, представляя, как эта женщина отдастся кому-нибудь другому. Он понимал, как опасно представлять себе подобное будущее, но, поскольку судьба Мадлен была ему далеко не безразлична, он был готов научить ее защищаться от мужчин, подобных себе. Мадлен суждено стать известнейшей куртизанкой Лондона!
      – У тебя есть выбор. Тебе незачем ложиться со мной в постель – до тех пор, пока ты не захочешь сделать это не из любопытства, а потому, что в тебе возникло желание.
      В душе Себастьян вел яростную борьбу с примитивными инстинктами, побуждающими подхватить Мадлен на руки и немедленно отнести в постель. Он дрожал от желания глубоко погрузиться в нее и услышать ответный трепет ее тела, а потом, когда они оба будут лежать рядом, пресыщенные и обессиленные, попросить ее забыть обо всем, что он говорил. Себастьян знал, что ни за какие блага мира не отдаст Мадлен другому. Может, стоит просто поцеловать ее?
      Мадлен не подозревала о душевных муках Себастьяна. Глядя в его лицо, она видела лишь отражение досады и непривычную скованность. Какими бы ни были его желания, Мадлен знала, что он воздержится от поцелуя. В ярко-синих глазах Себастьяна мелькнуло сомнение. В ком он сомневался – в ней или в себе самом?
      – Прекрасно, месье, – заговорила она, осторожно выбирая слова. – Я бы не хотела показаться невежливой, но согласны ли вы платить мне содержание?
      Себастьян вздохнул с облегчением, преодолев опасный миг.
      – Само собой. – Он попятился, собираясь положить рукопись на стол. – Если ты внимательно читала мой трактат, то знаешь, что преуспевающая любовница должна быть дельцом в лучшем смысле этого слова. Полагаю, ты уже прикинула сумму?
      – Вам решать, каким будет мое содержание.
      – Пятьсот фунтов в год. Годится?
      Ошеломленное выражение лица выдало Мадлен. Она не рассчитывала и на четверть этой суммы, но понимала, что об этом лучше умолчать.
      – Столько вы платите нынешней любовнице?
      – Покамест у меня нет любовницы, – объяснил Себастьян и заметил, что Мадлен вздохнула с облегчением. Неужели она опасается соперничества? Или здесь замешаны чувства? Вопреки всем доводам рассудка Себастьян надеялся на последнее. – Иначе я, возможно, был бы более великодушен.
      По выражению лица Себастьяна Мадлен поняла, что это испытание, цель которого ускользнула от нее.
      – За свои деньги вы требуете слишком малого, месье. Вы не вменили мне в обязанность даже делить с вами ложе. Вы позволите мне все-таки отработать содержание?
      Заинтригованный образом мышления Мадлен, он поинтересовался:
      – То есть?
      – Я могла бы и впредь готовить вам еду.
      – К сожалению, на это у тебя не останется времени.
      – Может, я сумею помочь вам в работе?
      – Но как?
      – Вы ученый, вам приходится проводить немало опытов. Я пишу, говорю и читаю по-французски, по-английски и по-латыни. Месье Хорас говорит, что часто вы просиживаете за столом до утра, переписывая набело дневные заметки. Я смогла бы избавить вас от этого труда.
      Себастьян растерянно уставился на нее. Как быстро и ловко эта девчонка ухитрилась сунуть нос в каждый уголок его жизни! Всего за пять дней она завела в его доме свои порядки. Чего доброго, к концу недели возьмется объяснять ему суть его собственных опытов. С нее станется.
      – Хорошо, но только в том случае, если это не повредит урокам.
      Мадлен улыбнулась:
      – У меня есть еще одно условие.
      – Это меня уже не удивляет.
      – Когда учеба будет завершена, я попрошу вас дать мне рекомендательное письмо.
      – Зачем, Миньон? – Себастьян невольно улыбнулся.
      – Для достижения успеха необходимо, чтобы меня приняли в обществе.
      Он рассмеялся:
      – После моих уроков весь Лондон и так узнает о твоем существовании.
      – Вы чересчур самоуверенны, месье. – Мадлен скептически покачала головой.
      Он провел большим пальцем по губам Мадлен.
      – Поцелуй меня, Миньон, чтобы скрепить сделку.
      Ее поцелуй был легким и кратким, как прикосновение крыльев бабочки. Себастьян обнаружил, что его нестерпимо тянет к ней, и поспешно отпрянул. Если бы эта девочка знала, как она соблазнительна безо всяких наставлений! Когда учеба будет закончена, лондонским повесам придется денно и нощно охранять сердца и кошельки, иначе вскоре и то и другое будет принадлежать маленькой француженке.
 
      В деревню Мадлен направилась сразу после обеда. Солнце еще висело высоко в безоблачном небе, когда Мадлен поднялась на вершину поросшего утесником холма и залюбовалась деревушкой под названием Хайс, приютившейся на берегу пролива. За деревней сверкали в лучах угасающего светила синие воды Ла-Манша.
      В кармане Мадлен лежал банковский чек на невообразимо огромную сумму – сто двадцать пять фунтов. Она направлялась в деревню, чтобы послать большую часть денег теткам.
      После длительных размышлений над тем, как сообщить теткам о случившемся, Мадлен решила ограничиться коротенькой запиской. Она написала ее по-французски:
      «Дорогие тетушки Анриетта и Жюстина, я жива, здорова, и мне ничто не угрожает. Свершилось чудо! Я нашла работу. Прилагаю к письму часть моего жалованья за три месяца. Распорядитесь им по своему усмотрению. Передайте маме пожелания всего наилучшего. Мадлен».
      Пока Мадлен опасалась сообщать теткам, где она и что с ней. Возможно, благодаря ее деньгам мама будет спасена.
      Шагая по мощенной булыжником деревенской улочке, она сознавала, что привлекает к себе любопытные взгляды. Улочку окаймляли ветхие дома, покосившиеся и разваливающиеся от старости. Никто не заговорил с Мадлен по дороге к банку. Конторщик принял из рук Мадлен записку от лорда д’Арси, поднял брови и поджал губы, но поставил подпись на чеке и выдал стопку пятифунтовых купюр.
      – Вы не подскажете, где находится почта?
      – На постоялом дворе, где останавливаются дилижансы, – лаконично сообщил кассир, не глядя на девушку.
      Мадлен покинула банк с отчетливым чувством, что жители деревни невзлюбили ее с первого взгляда. Поэтому она никого не стала расспрашивать, как пройти к постоялому двору. Шагая по извилистым улицам, она в конце концов добралась до цели.
      Не поднимая глаз, она вошла в общий зал постоялого двора. Это была тесная комната с низко нависающими над головой потолочными балками. В воздухе висел густой дым, пахло сыростью. Мадлен боязливо оглянулась на кучку мужчин в самодельных мундирах, трубки которых и были источником дыма, и поспешила пройти мимо их стола.
      – Я хотела бы отправить письмо в Лондон, – обратилась она к краснолицему увальню, стоящему за прилавком.
      Вместо того чтобы взять протянутое письмо, он окинул Мадлен испытующим взглядом.
      – На каком это языке ты болтаешь?
      – По-английски, месье.
      – Француженка! – Собеседник Мадлен яростно выругался и сплюнул, привлекая внимание сидящих за столом мужчин в мундирах.
      – Что надо французской шлюхе у нас в Хайсе? – Он выхватил письмо из ее рук.
      Мадлен с трудом сохраняла самообладание, не понимая, почему каждый англичанин, с которым ей доводилось заговаривать, подозревал ее в причастности к самому древнему из ремесел.
      – Я служу в доме лорда д’Арси.
      Краснолицый мужлан насторожился, его рот растянулся в сальной ухмылке.
      – Стало быть, ты и есть мамзель лорда д’Арси? Говорят, недавно он привез к себе еще одну из Лондона.
      Мадлен не поддалась на провокацию.
      – Я служу у лорда д’Арси в качестве chef de cuisine.
      Краснолицый скривился.
      – Теперь так называют потаскух?
      – Это выражение означает, что я готовлю ему еду.
      – Что же я раньше не видел тебя в деревне? Все кухарки д’Арси бывают на рынке, а ты туда ни разу не наведывалась, иначе я бы тебя приметил.
      – Я здесь недавно. – Мадлен указала на письмо, которое краснолицый мял в кулаке. – Сколько я должна за пересылку?
      Ее собеседник перевел взгляд с письма на мужчин в мундирах, незаметно обступивших Мадлен.
      – Вы слышали? Она из лягушатников.
      Мадлен мгновенно попала под прицел полдюжины враждебных взглядов. Прежде мужчин интересовали только ее тонкие щиколотки и стройная фигурка, но теперь плотское любопытство вытеснила ненависть к неожиданно оказавшемуся поблизости врагу.
      Мужчина в красном сюртуке подступил поближе. На его низкий лоб спускались сосульки грязных волос.
      – Что нужно французской шлюхе в Хайсе? – Он протянул руку и взялся за ленту шляпы Мадлен. – А ну, сними эту штуку, дай полюбоваться на тебя, милашка.
      Мадлен отвернулась и вновь обратилась к краснолицему:
      – Мне необходимо отправить письмо в Лондон. Не могли бы вы помочь мне?
      – Не вздумай, Джейк! – пригрозил мужчина в мундире с сержантскими нашивками. – Еще не известно, что она затеяла! Может, шпионит за нами, а в письмах посылает сведения!
      Мадлен круто повернулась к нему:
      – Письмо адресовано моим тетушкам!
      Еще один солдат шагнул поближе и ткнул грязным пальцем в грудь Мадлен.
      – Откуда нам знать, может, твои тетки шпионки, как и ты? Вдруг вчера, пока стоял туман, ты переправилась через пролив? Нас предупреждали: нельзя доверять подозрительным незнакомцам. Вся Англия кишит французскими шпионами.
      Сержант грубо схватил девушку за руку.
      – Должно быть, ты и вправду шпионка. Не знаю, как ты перебралась через пролив, но теперь шпионишь за нами и посылаешь письма своим сообщникам. Грязная тварь!
      Мадлен попыталась оправдаться, но сержант все крепче стискивал ей руку и сыпал бранью, брызжа слюной. С каждой секундой лица его товарищей мрачнели. Мадлен успокаивала себя, убеждала, что с ней ничего не случится – ведь она находится под защитой лорда д’Арси! Но круг грязных мужчин постепенно сужался.
      Мадлен подавила гордость и страх, понимая, что они могут лишь осложнить ее положение. Посмотрев на мозолистую лапищу, сжимающую ее руку, а затем на ее обладателя, самого говорливого из солдат, она спросила:
      – Кто вы?
      – Я Уил, командир местного отряда ополчения, – хвастливо заявил он.
      – Да, мы патриоты! – воскликнул второй.
      Третий подхватил с пола зловеще шипящую кошку и потряс ею перед лицом Мадлен.
      – Пусть Бони только попробует показать свою лягушачью морду на нашем берегу!
      – Нас предупреждали: нельзя доверять таким, как ты, – заявил четвертый.
      – Но я не шпионка. Я служу лорду д’Арси, – произнесла Мадлен и огляделась, надеясь, что кто-нибудь подтвердит ее слова. – Если хотите, спросите об этом сами в поместье.
      – Еще чего! Не хватало только тревожить его светлость! Держи ее, ребята! Отведем ее в Гастингс, в магистрат!
      – По-моему, в этом нет необходимости.
      Повернувшись на этот холодный голос, Мадлен увидела стоящего на пороге дворецкого д’Арси, Хораса.
      – Месье Хорас! – воскликнула она с облегчением.
      – Добрый день, мадемуазель Миньон, – бросил дворецкий.
      – Вы знаете ее? – спросил Уил.
      Хорас бесстрастно кивнул:
      – Знаю. Мисс Миньон – новая кухарка его светлости.
      Солдаты зашептались между собой.
      – Что же она сама не сказала? – пробормотал один.
      Мадлен решила не спорить с ними, но уйти, не отправив письмо, она не могла. Она обратилась к Хорасу:
      – Не могли бы вы подождать одну минуту? Я вернусь в поместье вместе с вами.
      Дворецкий удостоил ее сухим кивком – по-видимому, роль спасителя его не радовала. Мадлен не любил никто из слуг Себастьяна, и она была благодарна уже за то, что дворецкий пришел к ней на помощь.
      Она вновь обратилась к хозяину постоялого двора:
      – Будьте добры, отправьте мое письмо.
      Краснолицый швырнул мятый конверт на стойку.
      – Мы не принимаем французских писем, – угрюмо отрезал он. – Адрес написан по-французски.
      Мадлен разгладила конверт.
      – Нет, по-английски, – возразила она, указывая на адрес.
      Краснолицый прищурился так, словно не мог разобрать ни единой буквы.
      – А я говорю – по-французски! Не прочесть ни слова!
      Мадлен прикусила губу. Как же быть? Теткам нужны деньги!
      – Если бы на письме стояла печать его светлости, письмо отвезли бы в Лондон, а там кто-нибудь, умеющий читать по-французски, прочел бы его, убедился, что письмо личное, и доставил по адресу, – заметил с порога Хорас.
      Человек за прилавком метнул на него мрачный взгляд.
      – Может быть, но ручаться не стану.
      Подойдя поближе, Хорас расписался на конверте, а затем, взяв печатку, которую он носил на цепочке, оттиснул на сургуче герб маркиза.
      – Времена нынче суровые, мадемуазель. На вашем месте я бы не уходил далеко от дома его светлости без провожатых, – холодно произнес Хорас, когда они вдвоем с Мадлен вышли на улицу. – Жители Кента недолюбливают иностранцев.
      – Это еще мягко сказано, месье Хорас, – отозвалась Мадлен, подозревая, что и себя дворецкий мог отнести к числу врагов иностранцев.
      – Кстати, кому вы отправили письмо, мисс? – спросил Хорас, помогая ей забраться в коляску, запряженную парой пони. – Его светлость сказал, что у вас нет в Англии ни родных, ни знакомых.
      Мадлен поняла, что ее встреча с дворецким в деревне отнюдь не была случайным совпадением: он следил за ней. Но зачем? Мадлен старалась не смотреть на Хораса.
      – Разве вы не видели имя адресата, когда ставили на конверт печать его светлости?
      Хорас не ответил, но оба знали, что это ни к чему. Улыбка Мадлен угасла. Стоит дворецкому рассказать лорду д’Арси о том, что он видел и слышал, ей не избежать неприятностей.
      С каждой минутой беспокойство все настойчивее грызло Мадлен – так мышь вгрызается в кусок сыра. Как поступит лорд д’Арси, узнав, что Мадлен – племянница сестер Фокан? Какие чувства вспыхнут в нем? Гнев? Разочарование? Обида? Что, если он не захочет видеть ее в своем доме?
      С каждой секундой счастье Мадлен таяло, как сосулька весной, пока его место не заняли знобкий страх и волнение. Любой ценой надо добиться, чтобы он пылал желанием к ней! Мысленно Мадлен поклялась сделать все возможное, лишь бы не расставаться с Себастьяном.

       Октябрь 1803 года
 
      – О, я вижу его! Вон он!
      Придерживая рукой бронзовую подзорную трубу, Мадлен прильнула к линзе. Среди волн отчетливо белел покачивающийся треугольник паруса.
      – Что это за корабль? – спросил стоящий за ее спиной Себастьян. Мадлен чувствовала прикосновение его руки.
      Она прищурилась, пытаясь получше рассмотреть крохотное суденышко, плывущее между серовато-синих полотнищ воды и неба.
      – Не могу определить…
      – Посмотри повнимательнее. Когда живешь на берегу моря, важно уметь различать суда.
      Мадлен пыталась сосредоточиться, но с каждой секундой задача оказывалась все более сложной. Ладонь Себастьяна неспешно прохаживалась по ее ягодицам. Во время первого урока, состоявшегося почти три недели назад, Себастьян объяснил, что прежде всего она должна научиться спокойно воспринимать прикосновения мужских рук. Едва они оставались наедине, Себастьян принимался ласкать ее. Мадлен не могла назвать эти прикосновения соблазнительными, но в их интимности она не сомневалась. Но что бы ни делал Себастьян – беспечно играл ее локонами, теребил ленточку на шее или просто поглаживал кончики пальцев, его прикосновения всегда были расчетливыми и не обращать на них внимание было немыслимо. Мадлен беспокойно заерзала. Подзорная труба сдвинулась, и парус исчез из поля зрения.
      Протянув руку, Себастьян поправил трубу.
      – Сосредоточься, – велел он, склонившись к уху Мадлен.
      Она прикусила губу. Он высмеивал ее, однако Мадлен подозревала, что втайне ее волнение льстит ему. Иначе зачем бы он заканчивал каждый урок одним и тем же предостережением: «Не вздумай влюбляться в меня»?
      – Сколько у него мачт?
      – Одна. – Мадлен прищурилась. – Нет, две. Нет, все-таки одна.
      Себастьян обнял ее за талию.
      – Прямой парус поднят?
      – Да, и еще три паруса на бушприте. О, я узнала: это шхуна!
      Мадлен повернулась к Себастьяну, ожидая подтверждения. Он стоял так близко, что она чуть не коснулась щекой его подбородка. Дыхание Себастьяна овеяло ее лицо, а по сравнению с его ярко-синими глазами серое море показалось тусклым и унылым.
      Мадлен видела, как внезапно в этих глазах вспыхнули огоньки. Их губы отделяло всего несколько дюймов. Себастьян не целовал Мадлен с того утра, как они заключили сделку. Мадлен затаила дыхание, надеясь, что уж на этот раз он поддастся мучительному вожделению, которое давно превратилось для обоих в пытку.
      Пальцы Себастьяна на ее талии сжались и слегка оттолкнули Мадлен. В последний момент он успел развернуть ее лицом к схеме, приколотой к стене возле открытого окна.
      – На что был похож тот корабль?
      Разочарованная, Мадлен наугад ткнула в один из силуэтов на схеме.
      – Это тендер, одномачтовое судно. А у шхун две мачты.
      Себастьян убрал руку и отошел. Мадлен принужденно улыбнулась:
      – Я безнадежна, месье.
      Себастьян пожал плечами:
      – По крайней мере ты понимаешь, что за судно перед тобой, даже если не помнишь названия. – Он закрыл подзорную трубу. – Силуэт судна ты выбрала верно. Это был «Альдебаран», один из береговых тендеров, несущий дневную вахту в этих водах. На защиту своих берегов от контрабандистов Англия тратит столько же времени, как на войну с французами. К счастью, в последнее время мы преуспеваем в войне, а не в охоте на контрабандистов.
      С вызовом взглянув на него, Мадлен подхватила:
      – К счастью для вашего винного погреба, месье.
      За две недели, прошедшие с разоблачения Мадлен, Себастьян навел идеальный порядок в винном погребе. Мадлен не знала, ценой каких усилий и затрат он был достигнут, кто пополнил запасы Себастьяна, но теперь каждый вечер им подавали на стол безупречные вина. К несчастью, теперь, когда из кухни Мадлен переселилась в комнату для гостей на втором этаже, ей с Себастьяном пришлось питаться простой английской едой – вареным мясом, картофелем и капустой.
      С бесстрастным выражением лица Себастьян присел на край стола, положив ногу на ногу.
      – Посмотри, что у меня есть для тебя. – Он указал на маленькую ореховую шкатулку, которую принес с собой на урок. Наслаждаясь нетерпением Мадлен, он неторопливо поднял крышку. Под ней на черном бархате лежало полдесятка изящных украшений.
      Зная, что Себастьян следит за выражением ее лица, Мадлен невозмутимо улыбнулась и кивнула:
      – Чудесные вещицы, месье.
      Себастьян поддел указательным пальцем длинное жемчужное ожерелье и поднял его над столом.
      – Определи, настоящий это жемчуг или фальшивый.
      Мадлен взяла ожерелье длиной в три фута и поднесла его к окну. В дневном свете бледный жемчуг заиграл радужными переливами.
      – Он великолепен!
      – Но настоящий ли он?
      Мадлен взяла ожерелье и поднесла ко рту, осторожно проведя им по передним зубам, как в детстве ее учила тетя Анриетта. Поверхность жемчужин была идеально ровной, без малейшей шероховатости. Опустив руки, Мадлен покачала головой:
      – Нет, месье, фальшивый.
      Себастьян утвердительно улыбнулся, забирая у нее ожерелье.
      – Умница. Ты права. Жемчужины гладкие, ровные и имеют слишком правильную форму. Это просто шарики из клея и перламутра. А теперь взгляни вот сюда. – Он вынул из кармана несколько драгоценных камней без оправы. – Какие из них настоящие, а какие фальшивые?
      Мадлен внимательно вгляделась в карбункул и несколько граненых рубинов и сапфиров, поблескивающих у нее на ладони. Один за другим она подносила камни к свету и смотрела сквозь них на солнце. Постепенно на столе образовались две кучки. Покончив с этим делом, Мадлен направилась к книжному шкафу и выбрала увесистый том. Не глядя на наставника, она вернулась и, точно молотом, ударила корешком книги по одной кучке. Разбились все, кроме одного. Она подняла сапфир, переложила его во вторую кучку и оглянулась на Себастьяна. Тот насмешливо улыбнулся.
      – Действенный, но потенциально опасный для моей библиотеки способ, – оценил он, отряхнул книгу и поставил ее в шкаф. – Есть и другой, попроще. – Он вытащил из кармана инструмент, с виду напоминающий монокль. – Хорошенько рассмотри их и скажи, что видишь.
      Мадлен взяла монокль, направила его на сапфир и прищурилась, глядя сквозь линзу. Драгоценный камень увеличился в несколько раз. В его глубине Мадлен разглядела какие-то тени.
      – Я вижу в нем нечто вроде крохотных иголок и какой-то дым. – Она оглянулась. – Это недостатки камня?
      – Нет. Эти изъяны называются «перьями» и «шелком» – именно они подтверждают подлинность сапфира. – Он взял еще один голубой камень. – Посмотри на него.
      Мадлен склонила голову набок и положила камень под линзу.
      – А в нем какие-то спирали и пузырьки.
      – Потому что это стекло. Никчемное, но довольно красивое.
      Он бросил фальшивый камень в шкатулку.
      – Ценится далеко не всякая красота, – наставительно произнес он с циничной и обаятельной улыбкой. – Умную и образованную женщину нелегко одурачить.
      Мадлен пожала плечами.
      – Неужели это позволительно – подвергать подарки столь пристальному осмотру?
      Углы губ Себастьяна насмешливо дрогнули.
      – А ты никогда не задумывалась, зачем мужчины дарят женщинам подобный хлам? Чтобы сэкономить, украв у женщин благосклонность, которую следовало бы купить.
      – Неужели даже в привязанности человек не чужд меркантильности? – с отвращением пробормотала Мадлен.
      – Ты жаждешь независимости, Миньон, а такой товар стоит недешево. Драгоценности ценятся выше купюр. Банки терпят крах, даже монархии рушатся, а драгоценности и золото по-прежнему остаются в цене.
      Мадлен с сомнением покачала головой.
      – Значит, ради независимости я должна думать только о своей выгоде?
      – Вот именно. Ты ведь жаждешь независимости, верно?
      – Да, – вспыхнув от гнева, прошептала она, изливая досаду и вожделение.
      – Ну а теперь в награду за твою проницательность я разрешаю тебе выбрать что-нибудь из этой шкатулки.
      Мадлен нехотя перевела взгляд на украшения. Уроки своекорыстия, продолжающиеся с утра до вечера, Себастьян давал ей на протяжении последних нескольких недель, и у Мадлен они по-прежнему вызывали отвращение. Ей не нужны были драгоценности; она жаждала услышать смех Себастьяна, его шутки, убедиться, что она ему небезразлична. Если бы он сделал ей подарок в знак дружбы, она дорожила бы даже фальшивым камнем. Но Мадлен понимала: ничего подобного ей не дождаться. Он просто награждал ее за усвоенный урок. Теперь она знала, сколько предметов в фамильном серебряном сервизе Себастьяна, научилась правильно набивать трубку, обращаться к английской знати, узнала, перед кем и в каких случаях следует приседать в реверансе, и даже о том, как беседовать о политике, не раня чувства ни вигов, ни тори. Философскую основу своей теории полноценного возвращения женщины в общество Себастьян почерпнул у десятка ученых – от Аристотеля до Руссо. Их труды Мадлен читала до ломоты в висках, до полного отупения.
      И все-таки она была готова отдать все разложенные перед ней драгоценности за один-единственный час, проведенный в объятиях мужчины, который стоял рядом.
      Чувствуя, что раздражение Себастьяна нарастает, Мадлен выбрала маленькое изящное украшение для волос в форме бабочки с некрупным алмазом.
      Некоторое время Себастьян вглядывался в ее глаза, решая, что это – хитрый ход или безнадежная глупость.
      – Почему ты выбрала самый маленький из камней?
      Мадлен пожала плечами, не желая открывать правду.
      – Он не привлечет внимания, когда я вернусь в Лондон. При виде более роскошного украшения у людей неизбежно возникнут вопросы, откуда оно у меня. Я не желаю выглядеть так, чтобы джентльмены считали, что содержать меня – непозволительная роскошь. К тому же не стоит оскорблять их жен, выставляя напоказ драгоценности, о которых они и не мечтают. Это неразумно.
      Даже превратившись на глазах у Себастьяна в спаниеля, она не повергла бы его в такое изумление. Оно продолжалось всего долю секунды, затем Себастьян овладел собой.
      – Ты воплощенный сюрприз, Миньон. Оставь эту вещицу у себя. Она принадлежала моей матери.
      Мадлен рассмотрела изящное украшение, минуту подержала его на ладони и положила обратно в шкатулку.
      – Благодарю вас, месье, но я не приму подарка.
      Улыбка сползла с лица Себастьяна.
      – Ты передумала? Решила выбрать камень покрупнее?
      Мадлен сразу почувствовала, насколько он оскорблен.
      – Вы сказали, что это украшение принадлежало вашей матери. Наверное, вы любили ее, несмотря на все заверения, что в сердце у вас пустота. Я не могу отнять у вас эту бесценную вещь – разве что вы когда-нибудь сами захотите подарить ее мне.
      Она ухитрилась вновь изумить его, но Себастьян быстро оправился от растерянности и не принял намек.
      – Тогда выбери что-нибудь другое.
      – В следующий раз, – ответила Мадлен и отвернулась, прежде чем он заметил блеснувшее в ее глазах желание.
      – Может, ты все-таки шпионка, Миньон? – вежливо спросил он.
      Мадлен так и не узнала, рассказал ли Хорас хозяину о поездке в Хайс. Себастьян никогда не упоминал об этом случае, но каждый день задавал этот вопрос. Мадлен отвечала согласно своему настроению – капризно, глуповато, раздраженно. Первым делом ей пришлось изучить искусство вести беседы с мужчинами. Себастьян объяснил, что большинство мужчин ждет от женщины не проявлений ума, а всего лишь умения быть забавной.
      Вновь услышав привычный вопрос, Мадлен с милой улыбкой вскинула голову.
      – С какой стати мне шпионить за вами, месье?
      Себастьян отвернулся к окну библиотеки, разглядывая крошечный треугольник паруса, покачивающийся вдалеке.
      – Ты дочитала Ричардсона?
      Неожиданная смена темы не обманула Мадлен. Двадцать томов «Истории Клариссы Харлоу» осточертели ей до тошноты.
      – Да, месье. Я и не предполагала, что женщина способна сочинить такую печальную историю. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что этот повеса Роб Ловлас недооценил силу любви. Он не верил в нее, а Кларисса не могла смириться с этим.
      – Чья же вина, по-твоему, значительнее? – Себастьян взял Мадлен за руку, и ей пришлось собраться с силами, чтобы не отдернуть ее. – Насколько я понимаю, ты не считаешь свою жизнь погубленной только потому, что лишилась невинности?
      На миг Мадлен лишилась дара речи, ошеломленная желанием и страхом. В голосе Себастьяна звучал обманчивый холодок, но в глазах сверкала насмешка, и Мадлен поняла: говорить этому человеку правду о своих чувствах нельзя. Ни сейчас, ни впредь. К ее удивлению, Себастьян первым не выдержал и отвел взгляд.
      – Ты умеешь танцевать, Миньон? – спросил он звучным бархатистым голосом, который нравился Мадлен больше всякой музыки.
      Ей хотелось ответить отрицательно, но любое занятие было лучше надоевших уроков.
      – Немного, месье.
      Его лицо озарила обаятельная улыбка.
      – Миньон, у тебя есть любопытная привычка недооценивать свои способности. Давай выясним, не изменила ли ты ей на сей раз.
      Он подал Мадлен руку и повел ее из библиотеки в небольшую комнату, где она прежде не бывала. Комната располагалась в восточном крыле дома, в ней ощущалась приятная прохлада. Шторы были опущены, и потому здесь царил полумрак, но Мадлен разглядела пастельные бледно-голубые, розовые и кремовые тона мебели и обивки. Возле занавешенного окна стоял мольберт, в дальнем углу виднелось фортепиано.
      Закрыв дверь, Себастьян отпустил руку Мадлен и направился прямиком к инструменту. Подняв крышку, он присел, положив руки на клавиатуру, и только затем взглянул на Мадлен.
      – Итак, начнем. Покажи мне все па, которые знаешь. – И он негромко заиграл менуэт.
      – Я и не подозревала, что на свете есть мужчины, умеющие играть на фортепиано, – кроме музыкантов, разумеется, – удивленно заметила Мадлен.
      Себастьян рассмеялся:
      – Значит, музыкантов ты не причисляешь к мужчинам?
      – Нет, я имела в виду совсем другое. В монастыре искусство игры на музыкальных инструментах считалось привилегией дам.
      – И ты преуспела в нем?
      – Не так, как вы. Нет, поиграйте еще! – попросила она, едва Себастьян остановился на середине музыкальной фразы.
      – Я буду играть, но с одним условием: ты должна танцевать. Согласна?
      Успевшая изучить нрав собеседника, Мадлен ответила:
      – Если вы продолжите игру, я, вероятно, не сумею устоять на месте.
      Он одобрительно улыбнулся:
      – Как будет угодно мадемуазель.
      Мадлен наблюдала, как он грациозно склонился над клавиатурой, как его пальцы легко заскользили по клавишам слоновой кости и эбенового дерева, извлекая из них чудесные звуки. Он был молод, хорош собой, возмутительно обаятелен, умен, знатен, богат, талантлив… и избалован. Казалось, для него нет ничего недоступного. Неудивительно, что он не желал любви Мадлен. Еще одна женщина у его ног – предсказуемое и до отвращения надоевшее зрелище для Себастьяна.
      Прослушав несколько тактов, Мадлен приподняла юбку и встала так, чтобы не видеть его лица. Ей ни в коем случае не хотелось становиться предсказуемой.
      Себастьян следил за ней краем глаза. Мадлен двигалась легко, как перышко, подхваченное переменчивым ветром. Желание смешивалось в нем с фантазиями, пальцы порхали по клавишам с нежностью, с которой ему бы хотелось прикоснуться к Мадлен.
      В течение трех недель Себастьян то и дело пускал в ход руки, дразня Мадлен и приучая ее сопротивляться влечению. Он объяснял себе: отчасти причиной его поведения является уверенность в том, что Мадлен – шпионка.
      Последовав за Мадлен в Хайс, Хорас безнадежно испортил дело. Он не сумел прочесть имя и адрес на письме, отправленном ею в Лондон. Уверения Мадлен в том, что она просто возвращает долг, показались Себастьяну нелепыми. И все-таки у него не было причин не доверять ей. Тогда почему же его одолевали сомнения?
      Может, потому, что он не мог взглянуть на Мадлен, не испытывая необходимости сдерживать в себе чувства? Три недели он ждал, когда Мадлен по своей воле ляжет к нему в постель. Три долгих недели ему пришлось спать в одиночестве. Ему следовало что-нибудь предпринять, чтобы защитить их обоих, например, отправиться поутру в Лондон. Поездка не займет много времени. Через два дня он вернется в поместье новым, пресыщенным человеком, способным сопротивляться чарам Мадлен.
      Закончив пьесу, Себастьян еще некоторое время сидел неподвижно, глядя на свои руки. Он понимал, что должен уехать сию же минуту. Отправившись в путь немедленно, он прибудет в Лондон еще до наступления утра. Он поднял голову и посмотрел на Мадлен, юбки которой еще колыхались от недавнего танца.
      – Подойди сюда.
      Мадлен послушно подчинилась. Поднявшись, Себастьян взял ее за руку. Она расцвела в обезоруживающей улыбке:
      – Я люблю танцевать.
      Себастьян задумался, сознает ли она, с какой легкостью движется в ритме танца.
      – А теперь перейдем к другому уроку. Дай мне руку. Мы будем учиться приветствиям, принятым в кругу дам и джентльменов. Правильно подать руку тоже надо уметь.
      Себастьян повернул безвольную кисть Мадлен ладонью вниз, и опущенные кончики ее пальцев коснулись его ладони.
      – Итак, согласно принятым в обществе правилам, тебе представили некоего джентльмена. Подать ему руку надо вот так. – В голосе Себастьяна зазвучали менторские нотки, которые Мадлен уже успела возненавидеть. – Пальцы должны быть опущены вниз, свисать, как бутоны глицинии со стебля. – Себастьян слегка приподнял руку Мадлен. – Вот так, видишь?
      – Да, – пробормотала Мадлен и улыбнулась, несмотря на досаду.
      – Отлично. Джентльмен учтиво подносит твою руку к губам и склоняется над ней. – Объяснения Себастьян подкрепил наглядным примером, но прежде, чем дотронуться губами до ладони Мадлен, он вдруг выпрямился. – Как видишь, тебя поприветствовали самым учтивым образом.
      Мадлен нахмурилась:
      – Но ведь это был не поцелуй.
      – Правильно, не поцелуй. Это приветствие, всего лишь знак уважения. Он позволяет мужчине быть в равной мере галантным и с хилыми, и с тучными женщинами, и с красавицами, и с дурнушками. Вижу, ты уже смеешься. Это хорошо.
      Мадлен действительно улыбалась, но улыбку вызвали лукавые искры в глазах Себастьяна, а не его объяснения.
      – Пойдем дальше. Улови разницу.
      Он вновь поднял руку Мадлен и склонился над ней, но на этот раз она на миг почувствовала прикосновение теплых губ.
      Выпрямившись, Себастьян усмехнулся:
      – Ты заметила разницу, Миньон?
      – Разумеется – вы поцеловали мне руку.
      – Да, я и вправду прикоснулся к тебе. Но это делается лишь в том случае, если дама в перчатках.
      Мадлен недоуменно нахмурилась:
      – Ничего не понимаю!
      – Неужели? – Он придвинулся ближе, но держался настороженно. – Вся разница в прикосновении. Если дама позволила мужчине прикоснуться к обнаженной коже, он наверняка сделает вывод, что она благосклонно воспримет и другие вольности.
      Мадлен рассмеялась и недоверчиво покачала головой:
      – Вы шутите!
      – Из какой коляски ты выпала, детка?
      – Не смейте называть меня деткой! – раздраженно выпалила Мадлен. – Пусть я невежественна, но я далеко не дитя.
      – Верно. – Себастьян перевел взгляд на вырез ее муслинового платья. – Ты не дитя. Прошу простить меня, мадемуазель. Итак, продолжим. Существуют знаки внимания, которые ты не должна ни при каких обстоятельствах принимать от мужчины в присутствии посторонних. Пока он не выразит тебе уважения в виде цветов, духов, драгоценностей, не позволяй никаких интимных жестов. А если этот мужчина тебе не нравится, твердо отказывай ему в подобных жестах, несмотря на все знаки внимания.
      Себастьян смотрел на Мадлен в упор.
      – Самой притягательной мужчины считают женщину, которая отвергает их, будь она куртизанкой или невестой. Чем чаще она отвечает им отказом, тем более настойчивым становится преследование. Избегай дешево продавать себя. Бери как можно больше, а отдавай как можно меньше. При посторонних никогда не позволяй новому знакомому вот это. – Он крепко и жадно прильнул губами к кончикам пальцев Мадлен. – Или вот это. – Его губы приоткрылись, и Мадлен почувствовала влажное прикосновение языка к пальцам. – И тем более вот это. – Себастьян зажал в зубах кончик ее среднего пальца и лизнул его.
      Мадлен отдернула руку, и он не стал ее удерживать.
      – Убедилась? Мужчине, обладающему известными навыками и дерзостью, очень просто воспользоваться любым, самым невинным предлогом, чтобы совершить возмутительный поступок, особенно если женщина неопытна.
      – Неужели и вы забываете о правилах приличия? – спросила Мадлен, вытирая пальцы о складки юбки.
      – Разумеется, притом стараюсь делать это как можно чаще – но только с теми, на кого легко произвести впечатление. – Уголки его губ насмешливо приподнялись. – Ты относишься к подобным женщинам, Миньон?
      Она пожала плечами, подстраиваясь к его вызывающему тону.
      – Вряд ли. Первое приветствие мне пришлось по душе, второе – еще больше, а вот последнее… совсем не понравилось.
      – Ты почувствовала себя неловко?
      У Мадлен приподнялись брови.
      – Да, что-то екнуло внутри.
      Себастьян вдруг понял, что польщен.
      – А теперь перейдем к другому приветствию, особенно распространенному среди твоих соотечественников.
      Мадлен растерялась, когда Себастьян вдруг обнял ее за плечи. Прежде чем она догадалась о его намерениях, он наклонился и прижался правой щекой к щеке Мадлен, затем к левой и, наконец, выпрямился.
      –  Voila!Оно тебе наверняка знакомо.
      – Конечно, – солгала Мадлен. Она видела, как приветствовали друг друга аристократки в коридорах обители, но монахини ничего подобного не делали.
      – Опасайся незнакомых людей, заявляющих, что они приходятся тебе родственниками. Мнимые кузены и дядюшки слишком много себе позволяют. – На этот раз Себастьян зажал лицо Мадлен в ладонях. Мадлен вздрогнула под пристальным взглядом его ярко-синих глаз. Большими пальцами он гладил ее подбородок, остальные раздвинул веером по щекам. – А теперь будь внимательна. – Взгляд Себастьяна стал бесстрастным. Он смотрел на нее так, словно собирался показать, как снести голову противнику одним свистящим взмахом сабли. – Никогда не позволяй знакомым целовать тебя вот так – это привилегия любовника.
      Он опустил голову и лишь в последний момент коснулся губами не губ Мадлен, а ее атласной щеки. Его губы помедлили, неспешно двигаясь по ней полукругом, словно оценивая нежность кожи.
      – Или вот так. – Он коснулся левой скулы Мадлен и одарил ее столь же пристальным вниманием. – И тем более вот так. – На этот раз его губы были не сухими, а влажными и оставили на коже Мадлен горячую дорожку. – Как сладко… – приглушенно пробормотал он, водя губами по другой щеке Мадлен.
      Ее щеки пылали, когда Себастьян наконец отстранился и оглядел ее, улыбнувшись при виде испуганно округлившихся глаз.
      – И никогда – вот так, – еле слышно прошептал он, поворачивая ее голову. Спустя мгновение Мадлен ощутила прикосновение его губ к уху. Он осторожно подышал в него, а затем коснулся языком. От этой чувственной ласки Мадлен пронзила дрожь, а ноги подкосились.
      Она подняла руки, чтобы взять его за плечи и либо оттолкнуть, либо прижать к себе – Мадлен так и не разгадала собственные намерения. Она пыталась произнести что-либо разумное, чтобы не выдать смущения, но ничего не приходило в голову, затуманенную тревожными ощущениями, которые Себастьян вызывал кругообразными движениями языка.
      – Только отъявленный развратник способен так обращаться с дамой, – прошептал он и сжал зубами нежную мочку ее уха.
      – Прошу вас, не надо! – прошептала Мадлен, стараясь отстраниться. Все ее тело трепетало, разбуженное ласками. Он обнял ее за талию, продолжая покусывать и посасывать мочку уха.
      Наконец его губы вернулись к щеке, оставив на коже мокрую полоску. Он касался языком ресниц Мадлен, пока они не слиплись от влаги, дотрагивался языком до кончика носа, скользил по бровям. Слегка повернув голову Мадлен, он осыпал поцелуями ее щеки и подбородок.
      Но почему он старательно обходил стороной губы? Мадлен чуть не плакала от досады. Каждое прикосновение Себастьяна вызывало в ней прилив счастья, но их тела не соприкасались, если не считать губ и ладоней, наклоняющих голову Мадлен то в одну, то в другую сторону. Она вонзила ногти в ткань сюртука на плечах Себастьяна, с запозданием понимая, что сюртук будет испорчен. Не может быть, чтобы он не поцеловал ее в губы! Просто не может быть!
      Чувствуя, как ее дыхание участилось, Мадлен подставила губы Себастьяну.
      Она увидела, как вспыхнули его глаза при виде этого безмолвного дара, как в самодовольной улыбке приподнялись уголки очаровательного рта. Мадлен осенило: он понял глубину ее желания! Но это не заботило ее. Она так жаждала поцелуя, что могла бы умереть от разочарования, не дождавшись его.
      Но Себастьян выпрямился и отстранился, так и не дотронувшись до губ Мадлен.
      Трепеща от невыразимой страсти, Мадлен на миг зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, то обнаружила, что Себастьян стоит поодаль, наблюдая за ней со снисходительной усмешкой и явной симпатией.
      – Ну, как? Сегодня ты что-нибудь усвоила?
      «Да, – мысленно ответила Мадлен, – что вы способны уничтожить меня при помощи одной-единственной пытки». Значит, вот каково искусство опытного повесы! Неудивительно, что женщины становятся его добычей. Мадлен хотелось ударить его, запустить ему в голову самой тяжелой из книг, замолотить по груди кулаками и… с плачем выбежать из комнаты. Но она не шелохнулась.
      – Любой мужчина, осмелившийся оскорбить тебя подобным образом, заслуживает пощечины.
      Мадлен еле слышно выговорила пересохшими губами:
      – Да.
      Лицо Себастьяна оживилось.
      – Но ты почему-то воздержалась от наказания.
      – Что? О! – Мадлен вспыхнула, осознав, что ее мысли, должно быть, отчетливо отражаются на лице. – Merci,я не нуждаюсь в подобных упражнениях.
      – А может, мне необходим такой урок, – возразил Себастьян, окидывая ее продолжительным холодным и оценивающим взглядом. Подвергнувшись такому осмотру, ни одна женщина не смогла бы сохранить спокойствие. Женщины обычно воспринимали этот взгляд как вопиющее оскорбление или интригующий шаг, ведущий к соблазнению. Себастьяну не терпелось узнать, что выберет Мадлен. – Ты только что позволила мне совершенно недопустимые вольности.
      – Недопустимые?.. – Конец фразы застрял у Мадлен во рту.
      – Вот именно. – Себастьян приложил палец к губам Мадлен, заставляя ее молчать. – Это непростительное оскорбление, дорогая. Я оскорбил тебя. – Он приглашающим жестом развел руками. – Отомсти мне, Миньон!
      – Но я не могу!
      Внезапно выражение лица Себастьяна изменилось, леденящий душу упрек вытеснило пламя. Он крепко стиснул ее в объятиях.
      – Мне остается лишь предположить, что я вправе раздеть тебя прямо здесь, немедленно и получить то, о чем мечтаю. – Он вплотную приблизил к ней лицо. – Я хочу тебя, Миньон, безумно хочу.
      Окончательно растерявшись, Мадлен забилась в его объятиях.
      – Прошу вас, не надо! – со смущенным смешком взмолилась она и тут же, устыдившись собственной глупости, робко и виновато улыбнулась: – Эта игра мне не по душе.
      Он ответил ей хищной улыбкой, какой Мадлен еще не видела.
      – Ты запрещаешь мне прикасаться к тебе? Но разве ты не собираешься стать распутницей? – Последний вопрос обрушился на Мадлен как удар хлыста. – Разве не ты просила о том, что мне не терпится дать тебе?
      Он потянулся к лифу ее платья. В изумлении Мадлен стояла неподвижно, пока его пальцы погружались в ложбинку между грудями. Наконец, опомнившись, она попыталась вырваться и услышала треск разорванного Себастьяном платья. Свободной рукой он схватил ее за талию и прижал к себе.
      – Разденься для меня, Миньон.
      Она пыталась бороться, но противник оказался слишком силен. Вновь послышался треск ткани, холодный воздух овеял разгоряченную кожу Мадлен.
      – Не надо, прошу вас! Прекратите!
      Но он и не думал останавливаться. Он подбирался к ее груди, проникнув под кофточку. Перепуганная Мадлен с силой взмахнула рукой. Ее ладонь обрушилась на щеку Себастьяна с резким звуком, раскатившимся по всей комнате.
      Он мгновенно разжал объятия. Метнувшись в сторону, Мадлен дрожащими руками сжала разорванный на груди лиф. Себастьян не пытался преследовать ее, и она в удивлении оглянулась. Он не сдвинулся с места.
      Проступивший на бледной щеке Себастьяна алый отпечаток ладони вызвал у Мадлен угрызения совести.
      – Прошу прощения… – прошептала она в страхе. – Я не хотела…
      – Не сомневаюсь. – Потирая горящую щеку, он усмехался, как мальчишка, выигравший состязание. – Я уж думал, ты так и не отважишься.
      Мадлен попятилась, сразу поняв, в чем дело. Чувство вины сменилось в ней яростью.
      – Вы поступили отвратительно!
      – Совершенно согласен. – Судя по всему, Себастьян веселился от души. – Но я вел себя так, как повел бы на моем месте любой мужчина, пожелавший обладать тобой.
      Он медленно приблизился, заставляя Мадлен балансировать на грани страха и смущения.
      – Ты позволила мне зайти слишком далеко. Не будь это упражнением, ты сейчас лежала бы вот здесь, – он указал на пол, – на спине, пронзенная мощным орудием. – Его лицо светилось нежностью и слабой насмешкой. – Чтобы предотвратить это, тебе следовало остановить противника гораздо раньше.
      Мадлен уставилась на Себастьяна так, словно у него вдруг выросли клыки и хвост.
      – Вы… несносны… ужасны… омерзительны!
      – Зато я прав. Да, прав!
      Мадлен заметила, что Себастьян дышит ровно, как обычно, в то время как она сама задыхается от возмущения. Собравшись с духом, она смело встретила его взгляд.
      – Хорошенько запомни этот урок. А теперь подойди сюда.
      Но Мадлен, смутившись и разобидевшись, отвернулась. В начале урока его прикосновения были такими желанными и соблазнительными! Ей не хотелось обидеть его, ответить отказом на удовольствие, которое он доставлял ей. Она надеялась, что он будет нежен, поцелует ее, предастся с ней любви. Как глупо! Он умышленно обратил ее чувства против нее!
      Наслаждение предыдущих минут испарилось. Мадлен всхлипнула, страдая от унижения, но еще сильнее – от своей досадной ошибки.
      Себастьян встал у нее за спиной, не пытаясь прикоснуться, но Мадлен чувствовала его близость каждой клеточкой тела. Раздраженная собственной беспомощностью, она круто повернулась и холодно воззрилась на него.
      – А, вот в чем дело! – удовлетворенно протянул Себастьян, разгадав ее мучительные и запутанные мысли по выражению лица. – Тебе кажется, что я тебя обманул. Поклонник заманил тебя в ловушку и бросил. Но на самом деле это ты допустила ошибку. Я же предупреждал тебя. – Он отступил на шаг. – И не надо смотреть на меня обиженными глазами. Любой дееспособный мужчина сумеет ответить на вопрос, который вызвали в тебе мои невинные поцелуи. Ты осталась здесь, чтобы научиться привлекать внимание богатых мужчин и умело пользоваться им, зарабатывая себе на хлеб. Не смешивай со своим ремеслом любовь и другие утонченные чувства, иначе они тебя погубят.
      Эти слова нанесли сокрушительный удар по мечтаниям Мадлен, которые крепли в ней в течение трех недель.
      – Я ненавижу вас!
      Он разразился гулким и оскорбительным смехом, вызвав у Мадлен острое желание отвесить ему еще одну пощечину.
      – Что за ребячество! Тебе давно пора отвыкнуть от своих детских замашек.
      Протянув руку, он подхватил на палец единственную слезинку, скатившуюся по щеке Мадлен, и долго рассматривал крупную каплю, прежде чем смахнуть ее одним движением руки.
      Его лицо вновь стало бесстрастным.
      – Мужчины предпочитают держаться подальше от женщин, которые то и дело плачут, не сумев добиться своего. А самые нетерпеливые и лишенные воображения мужчины прибегают к побоям, лишь бы отучить женщин от этой вредной привычки.
      В комнате воцарилась напряженная тишина. Мадлен понимала, что в эту минуту Себастьян вспоминает о прошлом.
      – Моя первая любовница погибла от руки своего следующего покровителя. Он так и не понял, почему она не соглашается на некие… скажем, шалости, чтобы развлечь его. А когда она надоела ему, он не пожелал отдать ее другому мужчине. Заподозрив, что она нашла себе нового любовника, он несколько раз жестоко избил ее. От побоев она и умерла. Ты согласна терпеть побои, Миньон?
      От этого вкрадчивого вопроса волоски на руках Мадлен встали дыбом. Мужчина, который казался ей знакомым, исчез за незримым, но кривым зеркалом. Его лицо утратило всякое подобие человеческого. При виде холодной, жестокой, расчетливой насмешки в глазах Себастьяна у Мадлен холодела кровь.
      – А что стало с убийцей?
      – Я вызвал его на дуэль и убил, – беспечно отозвался Себастьян.
      Мадлен ни на секунду не усомнилась в его словах. Он ответил ей на вопрос, задать который Мадлен до сих пор не решалась. Как он мог обойтись с ней так низко? Очень просто – он способен и на большее злодеяние.
      – Больше никогда не пытайтесь овладеть мною силой, – негромко, но твердо заявила она, – иначе мы расстанемся.
      Он коротко кивнул, маска исчезла с его лица.
      – Вот так-то лучше. Чтобы преуспеть в роли любовницы, ты должна уподобиться герцогине. Герцогини никогда не плачут. Они дуются, требуют, бунтуют, но не признаются в том, что им больно.
      Он взял Мадлен за руку, игнорируя попытку сопротивления, поднес к губам и запечатлел на ней дружеский, теплый поцелуй.
      – Я не раскаиваюсь, но прошу простить меня. Я же предупреждал: некоторые из моих уроков будут жестокими. Возможно, вскоре у тебя будут все причины возненавидеть меня. Но зато ты узнаешь, как вести себя в жизни, которую ты сама выбрала. А теперь пойди умойся.
      Мадлен решительно встретила его взгляд. Он отсылал ее из комнаты, словно напроказившего ребенка! Унижение оказалось нестерпимым. Оно жгло горло Мадлен, словно кислота.
      – Вы весьма доходчиво объяснили свою точку зрения, месье. А теперь убирайтесь ко всем чертям!
 
      Себастьян взглянул на карманные часы: Мадлен опаздывала на пятнадцать минут. Ужин остывал. Сунув часы в карман, Себастьян отметил, как нервно переступил с ноги на ногу стоящий в углу лакей. Себастьян не знал, стоит ли сходить за Мадлен – подобный поступок мог только осложнить положение. После случая в музыкальном салоне Мадлен не показывалась в лаборатории. Себастьян считал, что в этом виноват только он сам.
      Немного успокоившись, он понял, что обошелся с Мадлен на редкость жестоко – оттого, что разозлился на нее. Одного взгляда Мадлен хватало, чтобы пробудить в нем неуемное желание. В ее улыбке он буквально купался, радуясь, как щенок, резвящийся на солнцепеке. Желание вспыхивало в нем повсюду – в библиотеке, в бальном зале, везде, где он оставался наедине с Мадлен. Ее тоже влекло к нему – чувства девушки ясно отражались в ее огромных темных глазах. Себастьян изнывал от желания оттолкнуть ее от себя, убить в ней чувства. И теперь это ему удалось.
      Он сомневался, что сумеет забыть потрясение, которое проступило на лице Мадлен после нанесенной ему пощечины. Даже если бы он бросился на нее, как взбешенный пес, она не испытала бы такой обиды и страха.
      Себастьян взял бокал с вином, поражаясь переполнившему его презрению к самому себе. Во всем виноват его проклятый нрав, нрав его отца. Он пересилил голос рассудка.
      Себастьян вскочил с кресла. Неужели Мадлен прячется потому, что он причинил ей боль? Может, сам того не замечая, он вывихнул ей руку? Или оставил шрам?
      Он был уже на полпути к дверям столовой, когда они вдруг распахнулись.
      Мадлен оделась в старомодное платье, которое носила в дни работы на кухне, – простое, темное, с пышной юбкой и длинными рукавами, платье служанки. На ее лице сохранялось выражение абсолютного самообладания, но Себастьян сразу понял, что это бунт, попытка восстать против его властных замашек. Его губы восхищенно дрогнули. Мадлен проявила дерзость, особенно если вспомнить о том, что случилось утром, и избавила Себастьяна от беспокойства. Если она по-прежнему в состоянии бросить ему вызов, значит, рана не столь глубока.
      – С твоей стороны было весьма любезно составить мне компанию, Миньон. – Он подвинул ей стул, не дожидаясь, когда это сделает лакей. – Налейте вина мадемуазель.
      Мимоходом Мадлен отметила, что Себастьян разоделся в черный бархат и атлас, словно собрался на бал, и задумалась: неужели он уезжает? – однако промолчала, опасаясь выдать свою заинтересованность. Вместо этого она с настороженным удивлением уставилась на пенящееся шампанское в своем бокале. Когда Мадлен наконец подняла глаза, то обнаружила, что Себастьян со спокойной насмешкой наблюдает за ней.
      – Ты хочешь знать, почему я так добр к тебе, – ведь утром я обошелся с тобой жестоко.
      Мадлен сумела шевельнуть губами:
      – Да.
      Себастьян удобно устроился в кресле.
      – Это свойственно некоторым мужчинам. Мы быстро вскипаем и так же быстро забываем о гневе при виде красоты. – Он поставил на стол возле правой руки Мадлен маленькую бархатную шкатулку. – Это подарок. Знак моего восхищения.
      Мадлен отдернула руку.
      – Меня нельзя купить, месье!
      Он улыбнулся, в глазах дрогнуло отражение язычков свечей.
      – Я же пообещал быть с тобой честным. В нашем мире женщине живется нелегко. Ты в любой момент можешь оказаться во власти могущественного человека, пока сама не обретешь богатство и власть. А теперь открой шкатулку и убедись, что она содержит полезный вклад в твое будущее.
      Мадлен обдумала несколько возможных поступков, в числе которых была и попытка швырнуть шкатулкой в Себастьяна. Но заподозрив, что эта ребяческая выходка представит ее в невыгодном свете, она взяла шкатулку, нашла пружину, удерживающую крышку, и нажала на нее.
      На черном бархате лежал браслет шириной в полтора дюйма, искусно сделанный из плотно пригнанных друг к другу бриллиантов, с золотой застежкой в виде бабочки с желтыми алмазными крылышками и сапфировыми глазами. Такое чудесное украшение Мадлен видела впервые.
      – Он тоже принадлежал моей матери.
      Мадлен подняла голову.
      – Его подарил ей ваш отец?
      Внезапно выражение на лице Себастьяна стало новым, еще незнакомым Мадлен – гневным, холодным, обжигающе-яростным. Оно превратило лицо в красивую маску, лишенную человеческих чувств.
      – Да, это был подарок в честь помолвки, как и украшение для волос. Когда-то отец звал свою невесту мотыльком.
      Мадлен настороженно смотрела на него.
      – Должно быть, они крепко любили друг друга.
      – Не пойму, почему мама вышла замуж за этого человека, – бесстрастно объяснил Себастьян. – Знаю только, что, пока она еще была жива, отец дарил ее одежду и драгоценности шлюхам. Матери он оставил только этих бабочек – очевидно, его потаскухи сочли их не слишком жирным куском. – От его притворной улыбки у Мадлен холодела кровь. – Как видишь, никогда не следует принимать щедрость за любовь, а любовь – за вечное чувство. Ты не хочешь примерить браслет?
      – Потом… попозже. – Она закрыла шкатулку и положила ее на колени.
      Подарок позволил ей еще раз убедиться в мужском корыстолюбии. Неужели и Себастьян ничем не лучше остальных? Впрочем, почему она усматривает в нем нечто особое?
      – Ты по-прежнему сердишься на меня.
      Мадлен вгляделась в его лицо, озаренное пламенем свечей.
      – Меня рассердил не ваш урок, месье, а то, как вы его преподали. – Она держалась с удивительным самообладанием. – Напрасно вы не предупредили меня заранее.
      – Я мог бы предупредить, но тогда урок прошел бы впустую. – После короткой паузы он продолжал: – Зато теперь ты навсегда запомнишь его и будешь настороже, верно?
      – Да, но благодарить вас за этот урок я не стану.
      В глубине ее наполненных враждебностью глаз плясали огоньки.
      – Ученики начинают ценить учителей лишь после того, как уроки приносят плоды. Позднее я научу тебя защищаться другим, более жестоким способом. Но пока, думаю, для этого еще рановато.
      Впервые за весь вечер нахмуренный лоб Мадлен разгладился.
      – Но мне не терпится научиться защищаться от вас.
      – Понимаю. Боюсь только, ты будешь действовать чересчур агрессивно, застигнув меня врасплох. Но, обещаю, тебе непременно представится случай отомстить.
      – Не сомневайтесь, я буду с нетерпением ждать этого случая, месье. – Мадлен сдержанно улыбнулась.
      Он поднял бокал.
      – Значит, мы снова друзья, Миньон?
      Мадлен не спеша подняла свой бокал и прищурилась:
      – Предлагаю выпить за реванш, месье.
      – Прекрасно, мадемуазель. Итак, за реванш!

       …Маркиза окинула мечтательным взглядом свое разгоряченное нагое тело и мое лицо между ее пышными бедрами. Гибким движением она высвободилась из объятий и грациозно улеглась на бок рядом со мной. Маркиза коснулась сперва удлиненных ямочек на моих щеках, а затем провела пальцем по полной изогнутой нижней губе, лоснящейся от ее влаги.
       – Caro, вы – счастливый обладатель опытных, умелых губ и языка, в равной степени искушенных в беседах на полудюжине наречий и в безмолвных, сладких излияниях страсти. – Она провела пальцем по своему телу, пока наконец не достигла рощицы черных кудрей над некоей расщелиной. – Не хотите ли продолжить со мной сладкую беседу?
       – С радостью, cara.
       – Dolcemento, mio cicisbeo, – промурлыкала маркиза, когда я лег поудобнее и вновь приник головой к ее лону.
       Едва я лизнул щедро напомаженное любовной влагой средоточие женственности, она широко развела в стороны ноги, облегчая доступ к их слиянию и позволяя мне поприветствовать его губами, языком и пальцами. Как и следовало ожидать…
 
      – Это неслыханно!
      Разрумянившись, словно ее осыпали десятком пощечин, Мадлен отдернула дрожащую руку от непристойной рукописи, лежащей на столе. Несколько секунд она просидела не шевелясь, то холодея, то обливаясь потом, потрясенная строками, которые только что прочла по ошибке.
      Сегодня утром она получила задание изучить теорию лорда д’Арси о том, как распоряжаться деньгами. Хорас сообщил, что рукопись лежит на длинном столе в библиотеке, но на нем Мадлен обнаружила две рукописные книги в совершенно одинаковых переплетах, лежащие бок о бок. По воле случая она ошиблась в выборе. Едва открыв рукопись, Мадлен уже не сумела отвести от нее глаз, пока не прочла описание нескольких амурных похождений. Час, отведенный для чтения скучного научного трактата, превратился в изучение возбуждающей эротики.
      Мадлен облизнула губы, но это не помогло. Ее язык пересох. Подумать только, чем занимаются мужчины и женщины! Мало того – кто-то не постеснялся описать их выходки!
      Почти уверенная в том, кто автор рукописи, Мадлен потянулась ко второй, чтобы сравнить почерк. Сомнений не осталось: и та и другая рукописи принадлежали перу лорда д’Арси.
      Захлопнув книги, она оттолкнула их и поднялась.
      – Стало быть, вот чем лондонский повеса занимается на досуге, – пробормотала она. – Коллекционирует скабрезные рисунки и излагает на бумаге подробности своих романов.
      Мадлен медленно подошла к окну. За виднеющейся в отдалении рощей поблескивал Ла-Манш, словно липкий след улитки на листке. Мадлен попыталась сосредоточиться на прелести солнечного дня, но ее мысли витали далеко.
      Прошел почти месяц с тех пор, как она отдалась Себастьяну д’Арси, дрожа от страха и предвкушения. Время шло, и теперь ей самой не верилось, что когда-то она лежала в его объятиях. С тех пор Себастьян держался с ней, как подобало отцу или старшему брату, и это повергало Мадлен в растерянность. Иногда ей казалось, что между ними ничего не было. Но теперь, убедившись, что рукопись взбудоражила ее, Мадлен поняла: давняя ночь все-таки была, и отрицать это немыслимо.
      Она поежилась, чувствуя себя неловко оттого, что странные, удивительные, но чудесные ощущения не покидали ее. Они были неразрывно связаны с мыслями о Себастьяне д’Арси. Вместе с потрясением в ней вспыхнуло жгучее любопытство, стремление узнать, не приукрашены ли эти описания. И если вниманием лорда д’Арси так легко завладевали самые разные женщины, почему же он отвергает ее, Мадлен? Неужели потому, что она не настолько опытна, смела и привлекательна, как его прежние пассии?
      Мадлен старательно взвесила каждый свой довод. Как она будет раскованной и смелой в любовных утехах, когда никто не объяснил ей, что в них возможно бесконечное разнообразие поз? Кроме того, Себастьян сам заявил, что она очутится в его постели лишь тогда, когда проявит любопытство, а не привязанность. Наконец-то в ней взыграло любопытство! А что касается красоты… Мадлен не могла сравнить себя с прежними возлюбленными Себастьяна – он воздерживался от подробных описаний тел и лиц.
      Стоя у окна, Мадлен испытующе провела ладонью по своей груди, с удовлетворением отмечая ее полноту. Да, природа одарила ее щедрее, чем даму с сеновала, которая сетовала на недостаточную женственность своих форм. Мадлен попыталась оглядеть собственные бедра, вспоминая, с каким упоением Себастьян сжимал их. Ее рука в замешательстве помедлила внизу живота. Мадлен прикусила губу. Она не знала, соответствуют ли ее достоинства высшим меркам, но тепло и шевеление внутри заставили ее вздрогнуть.
      От давней ночи в воспоминании у нее остались смущение, боль и ошеломляющее блаженство от прикосновений к ее лону. Себастьян рычал и стонал, словно в агонии, а затем принялся шептать ей слова восхищения. Но вполне возможно, она что-то упустила. Если бы только памятная ночь повторилась, она сумела бы понять, что к чему. Он согласился преподать ей очередной урок, как только она будет готова. Ну что же, теперь пришло самое время!
      А если Себастьяну уже не интересно ласкать ее – так, как описано в рукописи? Что, если он отвергнет ее предложение?
      – Нет, этого я не допущу!
      – Чего ты не допустишь, дорогая?
      Мадлен повернулась так стремительно, что юбки запутались вокруг ее ног. Себастьян стоял поодаль, одетый в костюм для верховой езды – коричневый сюртук, облегающие кожаные бриджи и сапоги.
      Он подошел поближе.
      – Надеюсь, ты не отказываешься разговаривать со мной?
      – Нет, месье. – Мадлен поспешно шагнула в сторону от стола. Долго ли Себастьян простоял здесь? Впрочем, какая разница, если ее лицо вспыхнуло, а сердце запрыгало в груди, как заяц по полю? Пусть считает, что ее взволновало его неожиданное появление. Слава Богу, он не умеет читать мысли.
      А Себастьян и не нуждался в искусстве чтения мыслей. Причина смущения Мадлен была ясно написана на ее раскрасневшемся лице. Она наверняка читала рукопись, которую он умышленно положил на стол.
      – Ты здорова, Миньон?
      – Да…
      Он пристально наблюдал за ней, стараясь уловить тревожные нотки в голосе.
      – Да, конечно.
      – Я спрашиваю лишь потому, что ты вся раскраснелась. – Он не стал скрывать усмешку. – Словно в лихорадке.
      Мадлен поспешно отпрянула, едва Себастьян попытался приложить ладонь к ее лбу.
      – Я совершенно здорова. Наверное, я слишком много думала и устала.
      «Думала или чувствовала? Скажи-ка правду, монастырская мышка», – мысленно потребовал Себастьян, внешне оставаясь бесстрастным. Мадлен потрясена, в этом нет сомнений. Он указал в сторону стола:
      – Эти лихорадочные мысли касались урока?
      Он чуть не пожалел ее, когда Мадлен мельком взглянула на два одинаковых переплета.
      – Пожалуй, да. Я не сильна в математике, числа вызвали у меня головную боль.
      – Вот как? А я всегда удивлялся тому, как ловко ты находишь арифметические ошибки в записях моих опытов.
      Мадлен погрузилась в молчание.
      Улыбка Себастьяна стала шире. Нет, она не собиралась признаваться в том, что читала написанные им эротические строки, и это обнадежило его. Если бы Мадлен была оскорблена или возмущена, она не стала бы сдерживаться. Но в ее огромных темных глазах он видел восхищение и греховное любопытство. Тем лучше.
      Он подошел к длинному столу и взял одну из рукописей. Судорожный вздох Мадлен заставил его оглянуться через плечо.
      – Что случилось, Миньон?
      – Ничего, месье.
      Себастьян листал страницы, притворяясь, будто изучает их содержание, а сам исподтишка наблюдал за девушкой. От волнения румянец на ее щеках становился все гуще. Капельки влаги выступили над верхней губой, опущенные руки дрожали. Но отчетливее всего ее возбуждение отражалось в глазах. Мадлен не знала, какую из рукописей листает Себастьян, а он не собирался просвещать ее.
      Наконец он вскинул голову и резким тоном произнес:
      – Ступай за своей мантильей. Я велел приготовить и уложить для нас ленч. Мы уезжаем.
      Некоторое время Мадлен изучала узор на ковре, пытаясь взять себя в руки.
      – Уезжаем?
      – Да. А у тебя иные планы? – Глаза Себастьяна насмешливо блеснули.
      – Нет, месье.
      – «Нет, Себастьян», – поправил он. – Тогда встретимся у выхода через четверть часа. – Он взвесил на ладони кожаный фолиант. – Взять его с собой? Пожалуй, по пути я проэкзаменую тебя, выясню, что ты усвоила.
      От смущения Мадлен он едва не рассмеялся. «Это только начало, детка!»
      Когда Мадлен вышла, Себастьян усмехнулся, листая эротическую рукопись. Интересно, думала ли Мадлен о нем, читая эти строки? Пыталась ли представить себя на месте его партнерши? Пылающая, шокированная, охваченная желанием, мучилась ли она в тиши библиотеки? Может, представляла себе, каким было бы изощренное совокупление? Подобные мысли чрезвычайно опасны. Именно этого и добивался Себастьян.
      Минувшей бессонной ночью его вдруг осенило, что он тратит слишком много сил, преодолевая соблазн. Здраво оценив свои поступки, он пришел к выводу, что вчера вел себя до отвращения скверно. Урок не имел ничего общего с обучением Мадлен, с попыткой научить ее защищаться от коварных повес. Себастьян не сомневался, что Мадлен не стала упрекать его по той же самой причине, по которой сам он стремился ее унизить. Ее влекло к нему. А его – чего уж там скрывать! – к ней.
      Себастьян считал, что, будучи ученым, он обязан оставаться объективным и беспристрастным, чтобы надлежащим образом оценить результаты своих исследований. Теперь же он подозревал, что где-то допустил ошибку. Помешав естественному ходу соблазнения, он придал слишком большое значение общему обучению. С двух часов ночи он размышлял об этом ровно сорок пять минут. Подобная самоотверженность была ему чужда. Противясь собственной природе, он исказил результаты исследований. Отрицая собственное влечение, позволил ему стать основным мотивом каждого слова, взгляда и прикосновения. Он и Мадлен – молодые, здоровые, привлекательные люди. Разумеется, их тянет друг к другу, их страсть вполне естественна. К трем часам ночи Себастьян наконец признал этот факт и разработал новый план.
      Он намеревался завершить образование Мадлен с единственным изменением в учебном плане. Он обязан дать ей понять всю прелесть ее красоты, открыть богатство природного обаяния, дарованного ей. Тогда Мадлен станет чувственной женщиной, уверенной в своей притягательности и власти.
      Подмена рукописи стала первым пунктом его кампании, призванной помочь Мадлен избавиться от скромности и девической нерешительности. Если она поймет, что ее влечет к Себастьяну, она не будет чувствовать себя соблазненной, когда они вновь окажутся вместе. На сей раз она сочтет соблазнительницей саму себя.
 
      День выдался солнечным, по ярко-голубому небу плыли пушистые белые облака. Себастьян сам правил открытым экипажем, движущимся к равнине Норт-Даунс. Мадлен наслаждалась теплом октябрьского солнца, радуясь прогулке. Пока она переодевалась, ей в голову пришла замечательная мысль: она соблазнит Себастьяна д’Арси.
      Поскольку она решила избрать ремесло куртизанки, ей предстояло пополнить свой любовный репертуар. Задача была не из легких, и осуществить ее лучше всего вдали от проницательных слуг. Вероятно, где-нибудь в поле ей удастся забыть о шепотках, ехидных усмешках и враждебных взглядах, которые преследовали ее в доме маркиза в течение месяца. Слуги знали не только о том, что она однажды побывала в постели маркиза, но и о том, что больше она там не появлялась. Но злорадствовать им оставалось уже недолго.
      Мадлен остро сознавала присутствие Себастьяна рядом, чувствовала его непоколебимую уверенность. Их плечи соприкасались, на поворотах нога Себастьяна прижималась к ее ноге. Легкий запах его тела, разогретого солнцем, смешивался с соленым ветром с моря. Мадлен изнывала от желания прислониться к его плечу, взять за руку, но решила не торопиться.
      – Англия – чудесная страна.
      – Сейчас осень, – отозвался Себастьян, когда они достигли одного из меловых холмов неподалеку от равнины. – Ты знаешь, что такое осень в Англии?
      Мадлен отрицательно покачала головой.
      – Скоро от этого великолепия не останется и следа. Через неделю-другую небо станет серым, пойдут дожди, которые превратят землю в размокшую грязь. – Он указал в сторону пролива, еще скрытого за холмами. – На море начнутся штормы и шквальные ветра. Приливы и отливы усилятся. По ночам завоет ветер, раза два в неделю будут идти ливни.
      – Звучит малообещающе, – заметила Мадлен, удивляясь, зачем Себастьян изображает в столь мрачных красках землю, приходящуюся ему родиной.
      – Да, особенно для тех, кому предстоит отправиться в море. Внезапные штормы – бич для судов.
      Себастьян украдкой бросил взгляд в сторону Мадлен, когда они достигли заросшей травой лужайки между двух высоких живых оград. Он задумался о том, что будет, если обнять Мадлен за талию.
      – Вчера вечером к самому берегу подходил французский шлюп. Я слышал, ночью он встал на якорь к западу от Хайса, насмерть перепугав местных рыбаков. Поговаривают, французы кого-то ждали. Как думаешь, кого?
      Мадлен смотрела на его профиль на фоне пронзительно-голубого неба, чувствуя мучительный укол желания. Себастьян повернулся и лениво улыбнулся ей. Его глаза при ярком свете приобрели лазурный оттенок. Солнце поблескивало на гладкой, слегка загорелой щеке, ветер растрепал волосы. Стоило лишь протянуть руку…
      – Значит, у тебя нет никаких предположений?
      Мадлен растерянно заморгала: оказывается, Себастьян ждал ответа! Она не сразу вспомнила вопрос.
      – Я француженка, но не сторонница корсиканца.
      – Значит, Бони ты не считаешь соотечественником? – с тонкой иронией подытожил Себастьян. Господи, если бы она только подала ему знак, подтвердила, что ждет его прикосновений! – Ну что же, если ты не замешана в планах вторжения, тогда я могу спать спокойно.
      Мадлен переложила зонтик с правого плеча на левое, отгораживаясь от Себастьяна. Ежедневные напоминания о войне тревожили ее, хотя она не подавала виду. Если Себастьян и вправду не доверяет ей, тогда зачем разрешил ей остаться в доме? Впрочем, ответ Мадлен знала сама. Он бился в ее сердце, в каждом взгляде, которым она обменивалась с Себастьяном. Он был неравнодушен к ней, но осторожничал.
      Себастьян недоумевал: зачем он завел этот никчемный разговор о войне? Не в его правилах вызывать враждебность у желанной и привлекательной женщины. Возможно, все дело в том, что желание вконец измучило его. А может, ему просто хотелось поддразнить Мадлен. С ней он никогда не скучал и потому в любое время радовался ее обществу. Едва взглянув на серьезное личико спутницы, он мгновенно приходил в состояние интеллектуального и физического возбуждения. В чем-чем, а в партнершах по постели он никогда не испытывал недостатка. Но в этой женщине его привлекало не только тело, но и душа.
      Себастьян внезапно испугался. В кои-то веки физическая привлекательность женщины отступила для него на второй план! Инстинкт тщетно напоминал об осторожности. Желание взывало к решительным действиям, а здравый смысл советовал набраться терпения.
      Равнина, расстилающаяся впереди, постепенно приближалась, и наконец Мадлен увидела вдалеке, на плоской вершине утеса, толпу людей. Мужчины и женщины суетились вокруг предмета, напоминающего серебристо-бордовое озеро, волнообразно колеблющееся среди травы.
      Зрелище чем-то напоминало ярмарку, только без прилавков, пестрых флагов, жонглеров и музыкантов. Но пока экипаж приближался к толпе, Мадлен ощущала усиливающуюся праздничную, наэлектризованную атмосферу, царящую в ней. Одни мужчины разгружали с телег бочонки, другие носили тяжелые бухты канатов, третьи волокли какие-то трубы. Носились стайки ребятишек, лаяли собаки.
      Себастьян остановил повозку чуть поодаль.
      – Подойдем поближе, узнаем, что тут происходит?
      Он легко спрыгнул на землю и помог Мадлен спуститься. Когда он взялся за ее талию обеими руками, их взгляды встретились и на миг Мадлен увидела в глазах Себастьяна огонь, по которому успела истосковаться за месяц. Он улыбнулся, словно прочитав ее мысли, и поставил ее на землю.
      Повесив плетеную корзинку с припасами на левую руку, он подал правую Мадлен, и они перешли невысокий мост, переброшенный через ручей шириной не более фута. Себастьян с приветственным возгласом поднял руку.
      Человек в толстой саржевой куртке и кожаных сапогах услышал его, сорвал кепку с головы и поспешил навстречу.
      – Доброе утро, милорд и миледи. Погодка выдалась в самый раз!
      – Да, жаль, что мы не успели подготовиться, – подтвердил Себастьян. – Сегодня ограничимся только испытанием, Тобиас.
      Его собеседник кивнул.
      – Но если вы не против, вы с леди могли бы подняться вверх, а мы заодно проверили бы крепость канатов.
      Себастьян с заговорщицким видом повернулся к Мадлен.
      – Отличная мысль, Тобиас! Мадемуазель Миньон – отважная особа. Мадемуазель, позвольте представить вам капитана Тобиаса Уикама. Капитан Уикам – один из самых известных воздухоплавателей Британии. На его счету не менее пятидесяти полетов.
      Мадлен улыбнулась и протянула руку.
      – Рада познакомиться с вами, капитан Уикам! Однажды я видела полет в Тюильри. Никогда не забуду, как я восхищалась смелостью воздухоплавателей. Вы настоящий герой, капитан!
      – Благодарю, миледи, – смущенно ответил Тобиас. – Это высшая похвала, на какую я мог рассчитывать. Надеюсь, сегодняшнее испытание позволит вам самой почувствовать всю прелесть полета. Мы будем рады поднять вас в воздух в любой момент.
      – Правда, месье? – Мадлен вопросительно взглянула на Себастьяна. – Неужели это возможно?
      Себастьян перевел взгляд с сияющего капитана, нежно жмущего руку новой знакомой, на саму Мадлен, излучающую неподдельное удовольствие. От ветра ее щеки раскраснелись. Внезапно Себастьян исполнился гордости оттого, что его спутница так отважна и любознательна.
      – Полагаю, это можно устроить.
      Тобиас приподнял кепку.
      – Я вернусь сию же минуту – только проверю, правильно ли наполняют шар. Прошу прощения, милорд.
      Себастьян отпустил его взмахом руки.
      – Не спешите, Тобиас. Сегодня скорость для нас не имеет значения.
      Когда он ушел, Себастьян понимающе кивнул Мадлен:
      – Ты одержала свою первую победу.
      Она пожала плечами:
      – Это не входило в мои намерения. Я сказала то, что думаю.
      – И правильно сделала, – подхватил он, ведя Мадлен к краю утеса, откуда открывался вид на море. – Теперь Тобиас будет вспоминать о встрече с тобой в каждой пивной, отсюда до самого Дувра. Но расскажи, что за полет ты видела в Париже? – Он вдруг насторожился. – Говорят, полетами на воздушных шарах увлекается сам Наполеон.
      Мадлен шагала рядом с легкой гримасой раздражения.
      – В то время мне было четыре года. Я видела один из полетов месье Бланшара.
      – Как занимательно! Значит, тебе известно, что Жан-Поль Бланшар первым преодолел Ла-Манш на воздушном шаре? В 1784 году ему понадобилось на это два часа!
      – В том году я только родилась, месье.
      – Вот как? Я думал, ты на несколько лет старше, – должно быть, виной всему твой жизненный опыт.
      Мадлен отвернулась, не понимая, почему ему доставляет такое удовольствие дразнить ее. Она заметила, что несколько человек раскладывают на земле веревки крест-накрест.
      – Что они делают?
      – Готовятся к первому взлету усовершенствованного мной воздушного шара.
      Мадлен круто обернулась к нему.
      – Вашего шара?
      Себастьян смотрел сверху вниз в ее запрокинутое лицо.
      – Не понимаю, почему это тебя так удивляет. Воздушный шар может принадлежать любому человеку, обладающему достаточным капиталом. Разумеется, при этом вовсе не обязательно нанимать опытных воздухоплавателей.
      – Но ведь вы прибегли к помощи Тобиаса, – возразила Мадлен, размышляя, что будет, если она приложит ладонь к упругой щеке Себастьяна.
      – Зато конструкцию шара я усовершенствовал сам. – Боже, как она может смотреть на него такими глазами и не ждать поцелуя!
      – Вы конструируете воздушные шары? Но зачем?
      За одно прикосновение Себастьяна Мадлен была готова броситься к нему в объятия, не заботясь о том, что их видят десятки незнакомых людей.
      – Потому что кто-то должен этим заниматься. – С этим нелепым ответом Себастьян взял Мадлен под руку и повел прочь. Он опасался поставить в неловкое положение их обоих, если в ближайшее время они не окажутся наедине. – Давай перекусим, а заодно поговорим о полетах. Шар будет готов только через несколько часов.
      Они нашли удобное местечко в сотне ярдов от вершины утеса, в тени большого камня, над обрывом. Себастьян вынул из корзины одеяло, расстелил его на жесткой траве и опустился на него.
      – Ты не составишь мне компанию?
      Мадлен, которая любовалась проливом, обернулась и увидела поданную ей руку. «Да, – мысленно ответила она, – я составлю тебе компанию где угодно, лишь бы ты позвал меня с собой».
      Она устроилась на коленях рядом с ним, сняла шляпку и поправила примятые локоны.
      Прищурившись, Себастьян внимательно наблюдал за ней. Как соблазнительно она выглядит, как он мечтает дотронуться до ее блестящих темных волос, запустить в них пальцы, привлечь ее к себе и припасть к нежным пухлым губам! Опершись на локти, Себастьян вытянул ноги перед собой.
      Наблюдая, как Мадлен расстегивает мантилью, он думал о том, что предпочел бы сам вынуть из петли каждую пуговицу, а затем медленно спустить мантилью с плеч Мадлен. Он представлял себе, как поцеловал бы ее в шею – сначала нежно, а потом с возрастающей страстью, втягивая в рот ее атласную кожу, оставляя следы любви в напоминание о себе.
      Мадлен вызвала у него желание обладать и защищать свою собственность. Он закрыл глаза, чувствуя, как возбуждение стремительно охватывает его.
      – Братья Монгольфье сжигали пятидесятифутовые снопы сухой соломы, чтобы наполнить шар горячим воздухом, – заговорил он. – Чтобы дым имел более высокую температуру, к соломе подмешивали несколько тюков шерсти.
      – Значит, чем горячее воздух, тем лучше?
      Себастьян открыл глаза и обнаружил, что Мадлен не сводит с него взгляда. Она и вправду слушала его. Затем он заметил, что она уже сняла мантилью, в глубоком вырезе платья виднелась пышная грудь. Он насторожился: когда она успела расстегнуть платье сзади?
      Мадлен с нескрываемым удовольствием взирала на торс и чресла Себастьяна.
      – Когда воздух остывает, шар спускается, но при наполнении горячим воздухом он расширяется и поднимается вверх, так? – тихо предположила она.
      Мадлен флиртовала с ним! Себастьян возликовал и попытался скрыть чувства, опустив веки.
      – Тебе это и вправду любопытно?
      Углы ее губ тронула улыбка.
      – Мне нравится знать, что к чему, месье. – Ее блуждающий взгляд устремился в лицо Себастьяна, и у него екнуло внутри. – Тот, кто много знает, меньше боится, верно?
      Оба прекрасно понимали, что отвлеклись от разговора о воздушных шарах. По спине Себастьяна пробежал холодок.
      – Твоя рассудительность достойна похвалы. Я бы не хотел, чтобы ты опасалась набираться нового опыта.
      Мадлен вспыхнула. Себастьян взял ее за запястье и нежно сжал его.
      – Расскажите мне поподробнее про свой шар.
      – Мы проводим опыт, пытаясь устранить множество препятствий в управлении полетом. – Опираясь на один локоть, он провел ладонью вверх по руке Мадлен, до манжеты пышного рукава. – Существует множество практических затруднений – к примеру, незначительная разница между плотностью горячего и холодного воздуха. Тысяча кубических футов воздуха нормальной температуры весит около семидесяти пяти фунтов, а горячего – пятьдесят восемь. Шары братьев Монгольфье могли подниматься лишь на определенную высоту. – Он зажал в пальцах манжету Мадлен и спустил рукав с ее плеча. – Кроме того, возникает необходимость постоянно поддерживать огонь, чтобы оставаться в воздухе.
      – Как это, месье?
      Она подалась вперед, и платье обнажило ее грудь, повиснув на кончике соска.
      Себастьян расплылся в медленной и ленивой улыбке.
      – Вес топлива значительно ограничивает вес груза и число пассажиров, которые может поднять шар.
      Пальцы Себастьяна подцепили край упавшего лифа. Он увидел, как Мадлен покраснела и как упругая грудь затрепетала от прикосновения.
      – Огонь весьма опасен. Если ветер раскачает гондолу, жаровня может сдвинуться с места, упасть или, хуже того, поджечь сам шар.
      Мадлен затаила дыхание, когда он обвел большим пальцем ее сосок.
      – Но теперь существуют шары, наполненные водородом.
      – Верно. – Он просунул руку под ткань и подхватил грудь Мадлен. Она ахнула, а Себастьян быстро сел, заключил ее в объятия и прижал к груди, продолжая нежно сжимать налитой холмик. – Водород – газ, который значительно легче горячего воздуха, следовательно, он обладает большей подъемной силой и надежностью. – Он слегка взвесил грудь Мадлен на ладони и нашел ее неотразимой. – После того как шар наполнен и закупорен, он долгое время будет находиться в воздухе и преодолевать большие расстояния.
      Мадлен уткнулась разрумянившимся лицом во впадинку между шеей и плечом Себастьяна и вздохнула, когда его пальцы сомкнулись на набухшем бутоне ее соска. Она не могла поверить собственной дерзости, но понимала, что умрет от разочарования, если Себастьян прекратит ласки.
      – Значит, как только шар наполнен, необходимость в дополнительном топливе отпадает?
      – Прежде всего надо правильно наполнить шар водородом. – Себастьян коснулся губами ее уха. – Иначе сам шар станет внушительным грузом. Первые воздушные шары делали из вощеной бумаги или плотного шелка, покрытого слоем каучука, природной резины. Но их не всегда удавалось как следует закупорить. Внезапная утечка газа из шара посреди полета может быть очень опасной, если не смертельной, для пассажиров.
      Его ладонь узнавала на ощупь нежность кожи Мадлен, напоминающей то шелк, то плотный атлас, то тончайший бархат.
      – Сегодня мы собираемся испытать шар из более тонкого шелка, почти как кожа.
      – Полет пройдет без особых затруднений? – прошептала Мадлен и тихо ахнула, когда Себастьян посадил ее к себе на колени.
      – А вот это, дорогая, зависит от природы участвующих в нем стихий.
      Снова приподняв ее, он быстро завернул до талии ее юбки, и обнаженные ягодицы Мадлен коснулись натянувшейся кожи его бриджей.
      – Вполне возможно, нас ждет плавный подъем, легкий полет и не менее удачное снижение на безопасную землю. – Он прижался бедрами к ее обнаженной плоти. – Бывает, что полет превращается в сущий кошмар – гондола раскачивается во все стороны, шар то взмывает вверх, то камнем падает вниз. Впрочем, такое развлечение горячит кровь. – Он взял Мадлен за подбородок и повернул лицом к себе. Насмешка в его глазах сменилась вспышкой пламени. – А какой полет предпочла бы ты?
      Мадлен обвила рукой его шею и уставилась в затуманенные страстью глаза.
      – Второе описание любопытнее, но боюсь, оно гораздо опаснее, ме… Себастьян.
      – Неужели ты не любишь опасности, Миньон? – Он приложил палец к ее губам, слегка приоткрывшимся от попыток сдержать участившееся дыхание. – Одно из величайших наслаждений для мужчины… или женщины – заставить сердце колотиться быстрее.
      Он притронулся пальцем к ее нижней губе, затем склонился, целуя ее в шею. Его ладонь, лежащая на талии Мадлен, приподнялась и подхватила грудь.
      – К примеру, мое сердце ускоряет ритм, когда я прикасаюсь к тебе. – Он вскинул голову. – Разве мои прикосновения не оказывают на тебя такое же воздействие?
      Мадлен вглядывалась в чувственные контуры его рта, к которому ей так отчаянно хотелось прижаться губами.
      – Я не стану отвечать вам. Независимая женщина скрывает свои чувства. Ей позволительно выказывать лишь желания.
      Себастьян придвинулся ближе, и его дыхание долетело до приоткрытых губ Мадлен. Оба совершенно забыли о десятках мужчин, работающих неподалеку.
      – Что это за желания, Миньон? Ты хочешь меня?
      Мадлен отстранилась, насколько позволяла ей рука Себастьяна, обнявшая ее талию. Не сводя взгляда с обольстительных синих глаз, она чувствовала себя так, словно стояла перед ним обнаженной. В отсутствие других способов защититься Мадлен прибегла к помощи ума.
      – Вы на редкость привлекательный мужчина, а я – всего-навсего девчонка, мало повидавшая в жизни. Конечно, меня влечет к вам – тем более что вы так стараетесь облегчить мне эту задачу.
      Себастьян опустил ладонь на колени Мадлен и слегка надавил на них, заставляя Мадлен раздвинуть ноги.
      – Что, если я помогу тебе и на этот раз?
      Он погрузил ладонь в теплый и влажный туннель между ее ног, потирая его сквозь ткань платья, пока каждое движение не начало вызывать у Мадлен легкий стон.
      – Какая ты нежная и разгоряченная, Миньон… – Себастьян не спускал с нее глаз. – Ну, что ты теперь скажешь?
      Ее голос стал хрипловатым и срывающимся от возбуждающего ритма движений Себастьяна, а сами слова вызвали у него головокружение.
      – По вашей милости… мне… очень трудно устоять перед вами, месье.
      – Я хочу сделать сопротивление невозможным! – Он крепко поцеловал ее.
      Мадлен зажмурилась, признавшись самой себе, что именно об этом она и мечтала, и удивляясь тому, как просто все свершилось. Впрочем, ей явно недоставало опыта: она не могла забыть о доносящихся до нее голосах незнакомых людей. Ее неокрепшая страсть страшилась вторжения посторонних.
      Когда Себастьян поднял голову и перевел дыхание, она слабо прислонилась к его плечу.
      – Прошу вас, не надо! Вдруг кто-нибудь…
      – Тсс! – Себастьян не дал ей договорить. Он мгновенно понял, о чем думает Мадлен, куда могут завести ее мысли и что станет при этом с ее желанием. Он не боялся, что их потревожат – тем, кто отважится на такое, придется иметь дело с самим лордом д’Арси. Но как подозревал Себастьян, Мадлен еще не понимала требовательности страсти, презирающей помехи.
      Не убирая ладони с коленей Мадлен, он слегка приподнял ее лицо за подбородок и нежно поцеловал, тут же отстранившись. Но Мадлен метнулась к нему, прильнув послушными мягкими губами. Он принялся яростно целовать ее, их губы сливались в бесчисленных поцелуях, пока Мадлен не пронзило сладкое вожделение. Однако Себастьян не спешил, чтобы не лишать Мадлен удовольствия, которое ей только предстояло познать в полной мере. Несколько долгих недель Себастьян ждал этой блаженной минуты и теперь не торопился.
      – Ты доверяешь мне, Миньон? – прошептал он, касаясь губами ее уха.
      – Пожалуй, да, – с дрожащей улыбкой откликнулась она.
      – Тогда слушай: твой полет состоится сегодня же днем. Это я тебе обещаю.
      Он посадил Мадлен на одеяло рядом с собой, и она задумалась над смыслом его слов, растерянно глядя, как Себастьян раскладывает припасы – хлеб, холодную курятину, горчицу, пикули и сыр. Как он может думать о еде, когда ее губы, грудь и чресла пульсируют от невыносимого желания?
      Мадлен подтянула повыше рукава платья и поправила опустившийся лиф.
      – Повернись, я помогу тебе застегнуть платье, – предложил Себастьян.
      Он проделал это с поразительным искусством, заставив Мадлен задуматься о том, где и как он ему научился.
      Себастьян удобно вытянулся на одеяле, опершись на локоть, и принялся поглощать еду с усердием человека, старательно проработавшего целый день.
      Мадлен с меньшим воодушевлением последовала его примеру, взяла хлеб с сыром, но почти не притронулась к ним. Право, мужчины непостижимы!

      – Видите эти бочонки, миледи? – Капитан Уикам разъяснял внимательной слушательнице тонкости воздухоплавания. – В них содержится смесь железной и цинковой стружки, вода и серная кислота. Газ, образующийся при взаимодействии воды и серной кислоты, действует на металл. По трубам он поступает в центральную бочку. У нее нет дна, она стоит в медной лохани с водой. Пройдя через нее, газ очищается. Затем очищенным газом наполняется шар через специальный насадок, вставленный в его отверстие. Теперь вам все понятно?
      Мадлен кивнула. Огромный мешок из бордово-серебристого шелка начал наполняться водородом, его очертания быстро изменялись. Шар бугрился и колыхался на ветру. Мадлен понимала, почему для этой работы потребовалось столько людей: с помощью тупых шестов и целой сети веревок, опутывающих шар, они поддерживали и перекатывали тысячи ярдов тонкого шелка, способствуя наполнению.
      – Он гораздо больше, чем шар месье Бланшара! – в восхищении воскликнула Мадлен, когда шар наконец наполнился и заслонил собой все небо.
      – Потому что он предназначен для перевозки пятидесяти человек.
      Обернувшись, Мадлен обнаружила, что Себастьян отвлекся от наблюдений за аппаратом, производящим водород.
      – Когда шар будет окончательно наполнен, его длина составит более двухсот шестидесяти футов. – Он указал, как изменятся очертания шара, водя рукой.
      – Но зачем нужен такой огромный шар, месье?
      Он усмехнулся:
      – Чтобы перевозить солдат, Миньон.
      – Солдат? – эхом повторила она. – Но кому это понадобилось?
      Себастьян насторожился, но не заметил в поведении Мадлен ничего необычного.
      – Еще два десятилетия назад, увидев полет в Париже, американский колонист Бенджамин Франклин предсказал, что воздушные шары станут летательными аппаратами будущего. Ходят слухи, будто полеты произвели неизгладимое впечатление и на Наполеона. Что ты об этом думаешь?
      Мадлен перевела взгляд на блестящий гладкий шелк, медленно поднимающийся в небо.
      – По-моему, жаль превращать такую красоту в орудие убийства.
      – Неразумный ответ, Миньон. Так может рассуждать только женщина.
      – А разве я не женщина, месье?
      Он улыбнулся, глядя в ее запрокинутое лицо.
      – Мадемуазель, в этом не может быть никаких сомнений.
      Капитан Уикам с умилением следил за молодой парой.
      – Ваша светлость, пора усадить леди в гондолу, пока та не поднялась.
      Себастьян встрепенулся:
      – Отличная мысль! Сколько времени вы собираетесь продержать шар в воздухе?
      – Час или чуть больше – в зависимости от ветра. Незачем наполнять шар до конца, ведь ему не предстоит полет. И все-таки он должен пробыть в воздухе как можно дольше, чтобы мы успели проверить, выдержат ли швы такой груз.
      – Вы будете удерживать его на месте с помощью веревок? – продолжал расспросы Себастьян, которого вдруг осенило.
      – Да, милорд. Мы приготовили восьмифутовое якорное кольцо и самые крепкие морские канаты. – Капитан угадал мысли Себастьяна. – Она в полной безопасности, милорд. Я сам время от времени проверяю, как она наполняется.
      – Странно, он упоминал о воздушном шаре в женском роде. Я слышала, так говорят и про морские суда. Почему? – спросила Мадлен, когда капитан отошел.
      – Натура мужчин такова, что они причисляют к женскому полу любое средство передвижения, внутри которого они могут разместиться. – Лицо Себастьяна озарила коварная улыбка. – Особенно если это средство передвижения столь же непредсказуемо и темпераментно, как женщина. А может, дело в том, как оно реагирует на мужские прикосновения. – Он коснулся полей шляпки Мадлен, делая вид, что хочет поправить ее, и увидел, что губы Мадлен выжидательно приоткрылись. – Если судном легко управлять, капитан относится к нему как к леди. Если судно капризничает, оно напоминает мужчинам хитрую плутовку. – Голос Себастьяна понизился на пол-октавы. – Устроившись во внутреннем помещении судна, убаюканный качкой мужчина не может не сравнивать его с похотливой распутницей.
      Слегка осипнув, Мадлен пробормотала:
      – Не знаю, стоит ли радоваться такому сравнению, – ведь я сама женщина.
      – И это меня вполне устраивает, – отозвался Себастьян, застегивая верхнюю пуговицу ее мантильи. При этом его пальцы на миг замерли на ключицах Мадлен. – Вскоре ты сама убедишься, как я рад тому, что ты женщина. – Слегка отстранившись, он взял Мадлен за запястье. – Надо поспешить, если мы хотим подняться в воздух.
      Еще во время ленча Мадлен слегка пала духом, поняв, что соблазнить Себастьяна на виду у посторонних не удастся. Страсть, не нашедшая выхода, неуверенность в том, как будут восприняты ее смелость и отсутствие аппетита, повергли ее в мрачное расположение духа. Услышав последние слова Себастьяна, Мадлен потянула его за рукав.
      – Куда мы идем?
      Себастьян рассмеялся:
      – Я же пообещал тебе полет, а ты сказала, что доверяешь мне. Не упрямься, Миньон, – второго такого случая тебе может никогда не представиться.
      Мадлен не знала, что он задумал, но покорно побрела следом.
      Едва они обошли рабочих, орудующих шестами и веревками в огромной тени, отбрасываемой тонкой оболочкой шара, Мадлен увидела поодаль гондолу. Она стояла на склоне утеса, и заметить ее можно было, только обойдя шар. Формой гондола напоминала плоскодонную лодку. Через ее борт был переброшен трап. Себастьян уверенно прошел по шатким доскам, увлекая за собой Мадлен.
      Спрыгнув в гондолу с борта высотой четыре фута, он обхватил Мадлен за талию и поставил рядом с собой. Внутри гондола напоминала небольшое судно, с бортов которого свешивались мешки с песком, а на носу и корме сгрудилось несколько привязанных ко дну бочек.
      – Зачем они? – спросила Мадлен, указывая на бочки.
      – Каждая бочка весит примерно столько же, сколько человек, – объяснил Себастьян, отвязывая веревки, удерживающие трап на месте. – Сегодня мы испытываем влияние груза на подъемную силу шара.
      – А почему пол застелен соломой? – спросила Мадлен, указывая на толстый слой сухой соломы под ногами.
      – Из предосторожности, – отозвался Себастьян и сбросил трап на траву. – Солома смягчит удар, если какая-нибудь из бочек сорвется с места. Бочка весом двенадцать стоунов способна проделать здоровую дыру в обшивке. Человек вряд ли причинит гондоле такой ущерб.
      – Понятно… – пробормотала Мадлен. – А почему гондола имеет такую странную форму? До сих пор я видела только плетеные корзины.
      – Форма была позаимствована у изобретателя гондолы, Меснера. Поскольку предстоит пересечь Ла-Манш, гондола должна иметь форму лодки, чтобы поплыть, если шар не долетит до берега.
      Мадлен изумленно распахнула глаза. Себастьян наблюдал за тем, как над головой прошла тень шара. Затем из-за края шелкового эллипса вновь выглянуло солнце.
      Мадлен не заметила, как днище гондолы под ее ногами дрогнуло, потому что именно в этот момент Себастьян заключил ее в объятия. Гондола сдвинулась на несколько дюймов, ветер подхватил воздушный шар, тот слегка качнулся… но ничего не произошло.
      – Пожалуй, нам нужно покинуть гондолу, – негромко произнесла Мадлен, теребя указательным пальцем ленту шляпки.
      – Всему свое время. – Себастьян развязал ленты и бросил шляпку на солому.
      Мадлен быстро огляделась по сторонам, но борта гондолы надежно скрывали из виду округу. И все-таки она не сумела промолчать, когда Себастьян начал расстегивать ее мантилью.
      – Нас кто-нибудь увидит.
      – У кого, по-твоему, может оказаться столь острое зрение? У птиц?
      Внезапно до Мадлен донеслись нестройные восторженные крики. Она снова взглянула в сторону борта.
      – Просто мне кажется… – Она высвободилась из объятий Себастьяна и бросилась к борту.
      Поначалу она ничего не увидела, разве что линия горизонта оказалась гораздо ниже. Пока взгляд Мадлен метался из стороны в сторону, ею начало завладевать ощущение тяжести в животе и растерянность. Мадлен не сразу осознала, что земля вдруг оказалась далеко внизу и продолжала удаляться с головокружительной скоростью.
      – О Боже! Весь мир исчез! – в страхе выкрикнула она.
      – Пока еще нет, – возразил Себастьян, стоявший у нее за спиной, – но в любую секунду может… – Неожиданно подъем прекратился, дно гондолы дрогнуло, и Себастьян едва успел подхватить пошатнувшуюся Мадлен. – Да, канаты выдержали, – заключил он со смешком. – Сейчас мы узнаем, что с нами стало – либо мы повисли в небе, как воздушный змей, либо… – Гондола резко качнулась, Себастьян не устоял на ногах и вместе с Мадлен повалился на застеленный соломой пол. – …Или же событие оказалось более знаменательным, чем я планировал, – закончил он.
      Мадлен изо всех сил ударила его кулачком.
      – Значит, вы сделали это нарочно!
      Лежа на соломе, он расхохотался, не удосуживаясь отражать ее беспорядочные удары.
      – Ты же сама хотела остаться наедине со мной. Нам представился случай, и я его не упустил. О, только не по носу!
      – Вы должны были предупредить… Ой!
      Мадлен осеклась, когда пол под ногами накренился, и у нее екнуло внутри. От толчка она упала лицом вниз на солому, раскинув руки.
      Неожиданно гондола выпрямилась и повисла в осеннем небе, где слышался лишь шум ветра и гул натянувшихся канатов.
      Мадлен считала, что страх полностью парализовал ее, однако ей первой удалось сдвинуться с места. Поднявшись на колени, она отползла подальше от Себастьяна.
      – Не приближайтесь! – крикнула она, едва он сел, с торчащими из волос и складок одежды соломинками. – Не трогайте меня!
      – Миньон, посуди сама: как же мы сможем испытать удовольствие, не прикасаясь друг к другу? – рассудительно спросил он. Поднявшись на ноги, он отряхнулся. – Прежде чем перейти к более приятным занятиям, следует сообщить тем, кто остался на земле, что с нами все в порядке. – Он подошел к борту гондолы и перегнулся через него, свесившись вниз так, что Мадлен в испуге ахнула, предчувствуя роковое падение. Она не сразу заметила, что Себастьян ритмично машет рукой – он подавал сигнал.
      Мадлен осторожно поднялась, проверяя надежность коварной опоры под ногами. Пол гондолы выровнялся, но вибрировал, как палуба судна. Напряжение двух сил, борющихся друг с другом, было трудно не заметить.
      Мадлен бросилась к Себастьяну и прижалась всем телом, словно стремясь слиться с ним.
      – Боже мой! Я хочу вниз, на землю!
      Себастьян, который в начале полета чувствовал себя не многим лучше, обнял ее.
      – Тише, Миньон, все будет хорошо. – Он поцеловал ее в макушку. – Разве тебе не любопытно увидеть то, что видели лишь немногие? Посмотри, какой отсюда открывается вид!
      Мадлен уткнулась раскрасневшимся лицом ему в грудь.
      – Нет… не хочу… не могу… – Больше в ее сбивчивом бормотании Себастьяну не удалось разобрать ни слова.
      Он убеждал себя, что в его объятиях Мадлен возьмет себя в руки и вновь обретет способность рассуждать разумно, а уж потом насладится чудесным днем и высотой. Посмотрев на юго-восток, она сможет увидеть родину, приморские города Кале и Булонь-сюр-Мер.
      Вскоре прикосновение тела Мадлен привело Себастьяна в возбуждение. Она извивалась так соблазнительно, что давно сдерживаемое вожделение победило в нем холодный рассудок. Несмотря на всю опасность предстоящего, Себастьян понимал: близость должна наступить, иначе желание взорвет их обоих.
      Он крепко прижал к себе Мадлен, взяв ее за бедра. Она застонала, но Себастьян так и не сумел определить отчего – от желания или испуга. Он провел ладонью по ее спине от плеча до ягодиц, наслаждаясь бесподобной упругостью ее тела под тканью платья. Наконец он решился опустить ее на застланный соломой пол гондолы и поднял ей юбки, обнажая разгоряченную кожу, гладкую, как атлас, ждущую его прикосновений.
      Усадив полуобнаженную Мадлен к себе на колени, он принялся ласкать ее бедра и ягодицы. Ощущение податливости и вместе с тем упругости ее плоти было восхитительным. Себастьяну не терпелось сказать, как он ждал этого момента, но он промолчал: слова имели вес, а обещания, пусть даже непреднамеренные, оказались бы непростительной ложью.
      Он коснулся ее щеки, чтобы успокоить.
      Пальцы нежно дотрагивались до влажной от слез кожи. Мадлен чувствовала форму мышц, костей, гладкость кожи обнимающего ее мужчины и убеждалась, что это реальность. Себастьян вновь поцеловал ее.
      Она выгнула спину, поддаваясь его ласкам. Себастьян уложил ее на чистую солому, ощущая, как она всем телом отзывается на прикосновения его рук. Мадлен вытащила подол рубашки Себастьяна из-под пояса и коснулась его груди, потирая ее, гладя и сжимая. Себастьян вздрогнул. В первый раз Мадлен вела себя совсем иначе – она ждала, теряясь в опасениях и неуверенности. Теперь же она стала женщиной, твердо знающей, к чему стремиться. Когда она опустила руку ниже и словно невзначай задела его чресла, у Себастьяна вырвался стон наслаждения. Услышав его, Мадлен сжала пальцы и придвинулась ближе.
      Себастьян дал себе клятву, что не станет спешить, подстроится к ее ритму, но волны нестерпимых ощущений прокатились по его телу, когда Мадлен подняла его рубашку и прильнула приоткрытыми губами к соску. Ее горячий язычок принялся описывать круги. Сила желания острой болью пронзила Себастьяна.
      – Господи, милая, подожди!
      Он сжал ее запястья одной рукой, а другой прижал к себе, погружая пальцы в мягкую плоть ягодиц. Он оторвался от своего занятия только затем, чтобы приподнять Мадлен, расстегнуть ее платье и спустить его с плеч. Вновь уложив ее на спину, он вобрал в рот затвердевший розовый бутон. Она выгнулась навстречу, и Себастьяну пришлось оседлать ее, чтобы удержать на месте.
      Мадлен пронзали упоительные ощущения. Она высвободила одну руку, поднесла ее к губам и прикусила палец, чтобы не закричать от наслаждения.
      Себастьян поднял голову и улыбнулся.
      – Нет, милая, не надо сдерживаться. – Он вынул ее палец изо рта. – Я хочу, чтобы ты вскрикивала и взывала ко мне. Хочу знать, сумел ли я доставить тебе наслаждение.
      Поцелуй лишил Мадлен остатков сдержанности. Язык Себастьяна проникал в ее рот в ритме, старом, как мир. Любое прикосновение вызывало у нее вспышку блаженства. Она таяла в его объятиях. Бархатисто-шершавый язык касался ее губ, век, ушей и груди. Казалось, будто влажный тонкий язычок пламени мечется по ее коже. Мадлен что-то лепетала, а между тем внутри нарастала неутолимая жажда. Проникшее в самую глубину ее существа желание напрягало нервы и мышцы, заставляя вздрагивать. Мадлен не помнила, как и когда Себастьян успел раздеться, но внезапно он прижался к ней горячей твердой грудью.
      Затем он соскользнул вниз, прокладывая губами обжигающую влажную дорожку, немедленно остывающую в холодном воздухе. Мадлен задрожала: пусть он остановится. Он обязан остановиться, пока она не замерзла! Но Себастьян неутомимо путешествовал по ее груди и животу, устремляясь к круглой впадинке пупка и пологому холмику между бедер. Пальцы коснулись ее завитков и нежно раздвинули их. Мадлен вскрикнула.
      Его пальцы коснулись пульсирующего, истекающего соком бугорка – о такой ласке Мадлен не смела и просить. А затем губы последовали за пальцами, и она застонала от изощренных ощущений, уже не боясь блаженства и отдаваясь ему целиком.
      Себастьян слегка приподнялся и приложил ладонь к ее щеке.
      – Тебе понравилось? – прошептал он, касаясь ее губ. – Ты создана для любви. Позволь доказать тебе это. – Он подкрепил свои слова поцелуем, а его рука вновь скользнула между ее ног. – Откройся, дай доставить тебе наслаждение, которого ты заслуживаешь. Вот так. – Его пальцы погрузились чуть глубже. – Миньон, ты чувствуешь, как сильно твое желание? Позволь вознаградить тебя за это. – Он передвинулся ниже и лег между ее раздвинутых ног.
      Очевидно, он точно знал, как она устроена и чего хочет. Умелыми прикосновениями он дарил ей неописуемую радость.
      Себастьян успокоил ее трепещущий живот нежным скольжением обеих ладоней, затем обнял ее бедра и слегка приподнял их, приближая к своему рту. Благодарностью ему стали протяжные стоны Мадлен. Он мечтал доставить ей удовольствие, подарить счастье за эти вздохи и стоны, самую лестную из похвал. Он ласкал ее, пока крики Мадлен не сменились всхлипами. Собственное могущество опьяняло Себастьяна. Мадлен создана для любви. И для него.
      Наконец он приподнялся, спустил бриджи и прижался горячей пульсирующей плотью к ее животу. Вновь заставляя Мадлен раздвинуть ноги, он улыбнулся, глядя ей в глаза. Она охотно ответила ему улыбкой.
      Отчетливо сознавая, что этого момента он ждал целый месяц с тех пор, как позорно бросил ее после первой ночи, он не спешил. Провел ладонью по ее шелковистой коже на животе и осыпал восхищенными ласками грудь.
      – Ты так прекрасна… – прошептал он, изумленный своей способностью говорить. Да, она была нежна, стройна и тем не менее оставалась существом из плоти и крови, более реальным, чем любая из женщин. Себастьян решил, что до последнего вздоха будет благодарен Мадлен за то, что она выбрала его.
      Эта мысль заставила его нахмуриться: откуда она взялась, да еще в такую минуту? Мужланы лгут, соблазнители лукавят, опытные развратники молчат.
      Он медленно вошел в нее. Мадлен изогнула спину, и он подхватил ее снизу, рывком проникая внутрь. Услышав ее стон, он мысленно проклял себя за то, что причинил ей боль. Она оказалась невозможно узкой и горячей. Но прежде чем он успел задать вопрос, она вновь изогнула спину, на этот раз коснувшись пятками соломы, и он проник еще глубже.
      Он задвигался в привычном ритме, с каждым ударом приподнимая ее все выше, пока наконец ее крики не слились с его стонами в совершенной гармонии, заставляя их забыть обо всем на свете.
      Долгое время ни один из них не мог выговорить ни слова. Впрочем, в этом не было необходимости. Он стремился пробыть в ней как можно дольше. О таком счастье он не смел и мечтать.
      Наконец он пошевелился и прижался щетинистой щекой к ее чувствительной коже.
      – Пожалуй, пора подать второй сигнал, – произнес он, но не шевельнулся.
      Мадлен приложила ладонь к его щеке, и он повернулся, чтобы поцеловать ее, втягивая в рот нижнюю губу со страстью, с какой до этого дразнил ее соски. Внезапно он заметил на шее Мадлен круглые красные пятна. Его клеймо. Себастьяна удивила собственная потребность заклеймить ее прикосновениями.
      Когда их взгляды наконец встретились, он вдруг впервые за долгие годы усомнился в своем опыте: лицо Мадлен было непроницаемым.
      – Тебе хорошо? – нежно спросил он.
      Она медленно кивнула и улыбнулась, бережно касаясь его лица, словно опасаясь разбить его.
      – Ты когда-нибудь прежде занимался любовью в гондоле воздушного шара?
      Лицо Себастьяна посерьезнело, как от боли.
      – Никогда. Прежде мне никогда не доводилось любить так, как сейчас.
      Кивнув, она благоговейно приложила палец к его губам.
      – Я верю тебе.
 
      Испытание воздушного шара прошло успешно. Сам капитан Уикам следил за тем, как из шара выпускают газ и складывают шелковое полотнище. Несмотря на репутацию лорда д’Арси, никто из рабочих не смотрел вслед ему и его спутнице, не шушукался и не пересмеивался, без лишних слов догадавшись, как они провели день в гондоле, став первыми в мире любовниками-воздухоплавателями.
      – Как ни прискорбно, война способствует развитию науки, – заметил Себастьян, словно продолжая давний спор. – Необходимость заставила твоих соотечественников возвести ее в ранг искусства.
      Мадлен поежилась.
      – По-вашему, французы кровожаднее англичан?
      Себастьян с силой хлестнул пони вожжами, направляя экипаж к дому.
      – Давай рассудим, справедливо ли это утверждение. Знаменитый химик Лавуазье помог и американцам в войне за независимость, и французам во время революции, усовершенствовав процесс производства пороха. А Французская революция отплатила ему, казнив на гильотине по обвинению в спекуляции. – Он иронически улыбнулся. – Впрочем, французы – великодушный народ. Год спустя они раскаялись в содеянном и объявили Лавуазье национальным героем. Я убежден: где бы ни был сейчас Лавуазье, он простил своему народу минутный порыв.
      Мадлен фыркнула:
      – Не знаю, стоит ли вам верить.
      – Должен признаться, другие французские ученые оказались удачливее. – Он перечислил несколько имен и открытий.
      – Похоже, вы прекрасно осведомлены о военных достижениях Франции, – подозрительно заметила Мадлен. – Почему они вас интересуют?
      Себастьян расцвел в очаровательной улыбке.
      – Я ведь тоже ученый.
      – И наполовину француз, – не преминула уколоть его Мадлен.
      Себастьян искоса взглянул на нее.
      – Кто тебе сказал?
      – Не помню. Кто-то из прислуги после одного случая упомянул о том, что ваша мать была француженкой.
      Мадлен отвернулась, пробудив в Себастьяне любопытство:
      – После какого случая?
      Мадлен старательно обдумала ответ. После невероятно блаженного дня и любви среди облаков она испытывала такую признательность к Себастьяну, что была почти готова открыть ему правду.
      – Ваша прислуга недолюбливает меня, месье, – ведь я француженка. Обо мне ходит немало слухов. Некоторые говорят, что я прибыла в Англию… с коварными замыслами.
      От внимания Себастьяна не ускользнула осторожность, с которой Мадлен выбирала слова. Кто-нибудь другой на его месте принял бы ее медлительность за неумение точно выразить мысль по-английски.
      – Что же произошло?
      – На следующее утро после моего приезда одна из ваших горничных получила известие о том, что ее сын, матрос, погиб при попытке французов прорвать блокаду. Не стесняясь моим присутствием, горничная обвинила в своем горе всех французов без исключения. А месье Хорас был так любезен, что напомнил ей, что ваша мать была француженкой.
      Себастьян заподозрил, что Мадлен что-то недоговаривает.
      – Почему же мне не сообщили об этом?
      Мадлен пожала плечами:
      – Ведь это сущий пустяк, месье. – Она опасалась признаться, что чуть не погибла. Горничную, потрясающую кухонным ножом, с трудом удалось обезоружить двум лакеям, но лишь после того, как Мадлен схватила кастрюлю с кипятком и пригрозила ошпарить противницу. Если бы она была беззащитна, вряд ли кто-нибудь вмешался бы прежде, чем пролилась кровь. И все-таки поступок женщины был вызван неподдельным горем. Она нуждалась в работе, а у Себастьяна, узнай он о случившемся, не оставалось бы выбора, кроме как уволить ее в назидание другим слугам, чтобы впредь они не вздумали затевать драки. – Расскажите мне лучше о научных открытиях английских ученых, Себастьян.
      – В другой раз. Мы уже дома.
      Мадлен подняла голову. Они подъехали к дому Себастьяна быстрее, чем она ожидала. У крыльца стояли лошади. Одна из них, в полной сбруе, явно принадлежала офицеру.
      Резко остановив пони, Себастьян пробормотал:
      – Похоже, у меня гости. – К своему неудовольствию, он узнал сбрую королевского конногвардейского полка. Очевидно, к нему явились из Уайтхолла. Значит, что-то стряслось.
      Он дернул поводья, проехал мимо парадной двери и остановился возле черного хода.
      – Миньон, я хочу попросить тебя об одном одолжении. Войди в дом через черный ход, поднимись к себе и жди в комнате, пока я не пришлю за тобой. – Его улыбка была ощутимой, как прикосновение, но Себастьян не дотронулся до Мадлен, зная, что их могут увидеть из любого окна. – Возможно, ждать придется допоздна.
      Мадлен кивнула, понимая, что по каким-то причинам Себастьян не желает знакомить ее с гостями.
      – Хорошо, я подожду.
      Себастьян спустился и произнес громко, явно в расчете на чужие уши:
      – В Королевской ассоциации, основанной графом Рамфордом перед отъездом во Францию, читают превосходные лекции по науке и философии. Если вы не против, я был бы рад посетить ее вместе с вами в следующий приезд в Лондон.
      Его невероятное приглашение прозвучало вполне по-деловому. «Словно он и вправду надеется когда-нибудь отправиться со мной в Лондон, – подумала Мадлен, выходя из экипажа. – Хотела бы я знать, зачем он заговорил об этом?»
      Себастьян поспешно отступил, заметив лакея, вышедшего, чтобы увести лошадей, и развернул экипаж, направляясь к парадной двери.
      Мадлен не заметила взгляда, которым обменялись лакей и вышедшая из кухни горничная. На лестнице она столкнулась со второй горничной и молча прошла мимо. Войдя к себе в комнату, она поспешно сбросила шляпку, мантилью и ботинки, рухнула на постель и мгновенно заснула.
 
      Себастьян вошел в гостиную стремительным раздраженным шагом. Его настроение не улучшилось при виде майора конногвардейского полка в парадной форме – синем мундире с красными галунами, в шлеме с багряным султаном. Майор вдумчиво дегустировал бренди хозяина дома. Должно быть, все до единого жители графства Кент видели его направляющимся к дому маркиза д’Арси среди бела дня.
      – Отчего же вы не прихватили с собой знамя с надписью крупными буквами: «Уайтхолл вызывает лорда д’Арси!»? Неужели рассчитывали, что на вас никто не обратит внимание? Проклятие! Ненавижу непредусмотрительность!
      – Вероятно, именно поэтому генерал Армстронг заставил меня сопровождать майора, – послышался из глубин соседнего кресла мелодичный женский голос. Гостья встала и повернулась к Себастьяну.
      Только благодаря многолетнему опыту Себастьян сумел сохранить выдержку.
      – Леди Элизабет! Какой приятный сюрприз! – воскликнул он с умеренной и деликатной теплотой в голосе, напоминающей о прежнем знакомстве.
      Гостья заулыбалась, демонстрируя очаровательные ямочки на щеках. Для октябрьского вечера ее туалет был слишком легким, встрепанные светлые волосы, казалось, только что ласкала мужская рука.
      – Я удивлена, Себастьян. Похоже, вы утратили прежнюю проницательность. Когда-то вы похвалялись, что сумеете определить, долго ли я пробыла в комнате.
      Сегодня ему помешал неотступно преследующий его вкус и запах Мадлен. Себастьян грустно усмехнулся. Ее аромат пропитал его кожу, словно дорогие духи. Из чувства самосохранения он держался поодаль от гостьи, чтобы она не уловила красноречивое благоухание любви.
      Себастьян с притворным сожалением развел руками, едва гостья шагнула к нему.
      – Прошу прощения, леди Элизабет. Весь день я провел в разъездах, под палящим солнцем, поэтому мой аромат… оставляет желать лучшего.
      Гостья слегка поморщилась:
      – Можете не торопиться с омовением, Себастьян. Мы с майором совершили на редкость приятную поездку. Полагаю, мы найдем чем заняться, ожидая вашего возвращения. – И она одарила красавца офицера интимной улыбкой, очевидно, вознамерившись пробудить в Себастьяне ревность.
      Себастьян предпочитал не распространяться о том, что это чувство ему не знакомо. Некогда он старательно примечал всех соперников, но, когда дело касалось леди Элизабет, он не испытывал ни малейшего интереса к ее партнерам, будь они офицерами или штатскими.
      Он перевел взгляд на майора.
      – Как я понимаю, у вас послание для меня?
      Молодой офицер молча открыл отделанную золотом ташку и вынул конверт с печатью штаба полка.
      Себастьян с улыбкой принял его.
      – Полагаю, для расшифровки мне понадобится время. Прошу простить меня, если я опоздаю к ужину. А покамест я поручу роль гостеприимного хозяина дворецкому. – Он любезно поклонился леди Элизабет и удалился.
 
      Время близилось к полуночи, когда Мадлен наконец услышала шаги за дверью. Она поужинала в одиночестве, в своей комнате, однако знала о том, что трапезу Себастьяна разделила очень красивая гостья из Лондона. Весь дом был буквально переполнен новостями о приезжих, слуги взволнованно перешептывались.
      Мадлен старалась не думать о том, что может означать приезд дамы. Она пыталась не придавать никакого значения тому, что у Себастьяна не нашлось даже свободной минуты, чтобы зайти к ней, и что ее отправили ужинать к себе в комнату, словно она слишком мала, бестактна или уродлива, чтобы поужинать вместе со знатными гостями. Мадлен переживала и успела возненавидеть незнакомку, которая весь вечер наслаждалась обществом Себастьяна.
      Она не ложилась спать, помня обещание Себастьяна зайти к ней, несмотря на поздний час. Радуясь тому, что успела выспаться вечером, она умылась и переоделась в нарядное платье. Каждый раз, закрывая глаза, она вновь ощущала покачивание гондолы и мощные толчки Себастьяна.
      Внезапно дверь без стука отворилась, и Мадлен вздрогнула, увидев Себастьяна в вечернем туалете. Сердце ее оборвалось.
      – Прошу простить меня, но… А, ты не в постели, – удивленно воскликнул он, обнаружив, что Мадлен сидит у холодного камина при свете единственной свечи. – Почему камин не растоплен?
      – В вашем доме я не гостья, а служанка, месье, – напомнила ему Мадлен дружелюбным тоном. – Горничные разводят огонь в камине один раз в день.
      – Они будут… – Себастьян осекся и подошел поближе. Топить камин в этой комнате больше не придется. Он явился сюда, чтобы сделать то, что еще четыре часа назад счел бы немыслимым. Он собирался отослать Мадлен обратно.
      Но пока он молчал, любуясь игрой света и тени на ее лице. Он знал более красивых, пышнотелых, опытных и смелых женщин, но в Мадлен чувствовалось нечто особенное.
      – Я не знаю даже твоей фамилии.
      Мадлен едва не проговорилась, давно решив, что время ее маскарада истекло. Себастьян должен узнать, кто она такая, как и почему обманула его… но ее остановил запах сирени.
      – Наверное, она красивая женщина.
      Себастьян удивился:
      – Кто?
      – Дама, от которой пахнет сиренью. – В темноте разглядеть лицо Себастьяна было трудно, но Мадлен не сомневалась, что он покраснел.
      – Бет всегда злоупотребляла духами.
      Бет. Не леди Элизабет, даже не Элизабет.
      Себастьян решал, стоит ли открыть Мадлен правду. Появление в его доме Элизабет было военной хитростью. Как она сама объяснила за обедом, в штабе решили: узнав, что распутная жена генерала Дайтона отправилась в Кент в сопровождении офицера, любой шпион сочтет, что она решила возобновить связь с давним любовником, а может, и заняться любовью втроем. Но по сути дела, Элизабет служила прикрытием для майора, который привез Себастьяну настораживающие сведения. Утром майору предстояло уехать, а Элизабет должна была задержаться в Кенте на несколько дней, но не делить с Себастьяном ложе. Самому же Себастьяну предписывалось пересечь пролив, затеяв чрезвычайно опасное предприятие. В эту минуту у берега его поджидал корабль. Но обо всем этом он не мог упомянуть Мадлен ни единым словом.
      Он присел перед ней на корточки и взял ее за руки.
      – Ты замерзла, – укоризненно произнес он. Не дожидаясь ответа, он встал и подхватил ее на руки. Подойдя к кровати, он сел, усадил девушку к себе на колени и укрыл ее покрывалом.
      – Я думала, ты уже не придешь, – пробормотала Мадлен, обнимая его.
      Все сомнения развеялись при первом же прикосновении рук Себастьяна. Он крепко прижал ее к груди и положил голову на ее кудрявую макушку.
      – А теперь выслушай меня, Миньон, и постарайся не перебивать. Ты способная, смышленая ученица. События этого незабываемого дня убедили меня в том, что пора переходить к следующему этапу обучения. – Старайся говорить легко и беспечно, напомнил он себе, но это было слишком трудно: возможно, он держал ее в объятиях в последний раз. – Я решил вознаградить тебя поездкой в Лондон.
      Мадлен вновь напряглась, но промолчала.
      – Я снял для тебя небольшой особняк на Белгрейв-сквер. Кроме того, я дам тебе рекомендательные письма к своим друзьям, напишу, что ты приходишься мне дальней родственницей с материнской стороны – надо же как-то объяснить твой французский акцент. Начался охотничий сезон, в городе остались только те, кто недолюбливает охоту на лис, – следовательно, тебе хватит времени подготовиться к рождественским балам и приемам. – Прокашлявшись, он продолжал чуть резче: – Разумеется, тебе понадобится одежда. Я заранее уплачу мадам Элен кругленькую сумму. Ты сама убедишься, что она лучшая модистка в Лондоне. Не забывай: твое самое надежное оружие – твоя невинность. Оденься как юная дебютантка, едва начавшая выезжать в свет.
      Он взглянул на Мадлен, надеясь, что она оживится, но она по-прежнему сидела, уткнувшись лицом в его грудь.
      – Леди Элизабет любезно согласилась вывести тебя в свет. Мой кузен Брам сможет тебя сопровождать. Он вполне надежный спутник: помолвлен и вскоре должен жениться. Он будет счастлив составить тебе компанию, но не пытайся завести с ним свой первый роман, ясно?
      Мадлен не шелохнулась.
      – Я успел крепко привязаться к тебе, Миньон. Но мы с самого начала договорились: не стоит рассчитывать на продолжение наших отношений. Весь смысл эксперимента состоит в том, чтобы узнать, удачным ли он окажется. Ты должна совершить следующий шаг – не только ради себя, но и ради того, чтобы удовлетворить мое любопытство ученого. Я навещу тебя в Лондоне…
      – Когда?
      – Как только ты устроишься в новом доме. Я бы не хотел стать помехой на твоем пути. Слишком пристальное внимание такого повесы, как я, может отпугнуть других, более робких поклонников. – Он помолчал, готовясь произнести последнее наставление умудренного опытом мужчины. – Запомни все, что я говорил о выборе любовников. Предпочтение следует отдавать мужчинам, которые тебе нравятся, но не слишком сильно. Романтику оставь другим. Будь благоразумна, осторожна и скрытна. Не пройдет и года, как весь Лондон окажется у твоих ног, и тогда ты сможешь выбирать, кого пожелаешь. Ты хочешь о чем-то спросить?
      – Да. – Мадлен удивилась собственному слабому голосу. Она думала, что подкатившие к горлу слезы не позволят ей издать ни звука. – Леди Элизабет – ваша бывшая любовница?
      – Нас связывали несколько иные отношения. – Обычно Себастьян вел себя тактично, отвечая на расспросы одной женщины о другой, но теперь понял, что должен вбить между ними клин.
      Вчерашний день прошел превосходно, пожалуй, даже идеально. Он узнал, что способен влюбиться, что чувства могут затуманить рассудок, и это ему не понравилось. Умение любить еще не означало отсутствия умения уничтожать.
      Впрочем, последний урок оказался весьма кстати: истинные наслаждения немыслимы без строжайшей дисциплины. Утонченность каждого подлинного сластолюбца проявляется в способности наслаждаться пикантной пыткой потери. В страданиях Мадлен научится владеть собой и своими чувствами.
      – Нам осталось обсудить еще один щекотливый вопрос: les redingotes d’Angleterre– особое приспособление, которое джентльмен надевает, чтобы женщина не забеременела.
      – Прежде вы ни единым словом не упоминали об этом, – прошептала Мадлен.
      – Досадное упущение, – согласился Себастьян, надеясь, что оно не станет роковым. – Но сейчас мне некогда вдаваться в подробности, поэтому за разъяснениями обратись к леди Элизабет. Она весьма утонченная светская дама и умеет хранить тайны. После возвращения в Лондон в конце этой недели она сумеет дать тебе дельный совет по многим вопросам.
      – Я не нуждаюсь в жалости вашей любовницы, – гордо заявила Мадлен и встала. Значит, леди Элизабет останется здесь… с ним. Вот почему Себастьян решил, что она, Мадлен, больше ему не понадобится. Не глядя на него, девушка с трудом сдерживала слезы. – Когда я должна уехать?
      – Утром.
      Мадлен удивленно обернулась:
      – Уже утром?
      Он поднял руку, чтобы коснуться ее лица, но поспешно отдернул ее.
      – Да.
      Ему хотелось много сказать ей, но он понимал: жестоко давать обещания, не зная, когда сумеешь их сдержать и останешься ли вообще в живых.
      Мадлен поспешно отогнала от себя мысли о завтрашнем утре.
      – Останьтесь сегодня со мной. – Она обняла его за шею.
      Себастьян ощущал, что его переполненное нежностью сердце в любую секунду способно лопнуть, словно перезрелый плод.
      – Нет. Сегодня ночью я должен быть в другом месте.
      Она отстранилась.
      – В постели леди Элизабет?
      Он солгал сквозь стиснутые зубы:
      – Да.

      – Как думаешь, кто такая эта мадемуазель Миньон?
      – Неужели ты не догадываешься, сестра? Разумеется, новая любовница лорда д’Арси.
      Анриетта и Жюстина Фокан с любопытством прильнули к окну наемного экипажа, разглядывая простой четырехэтажный кирпичный особняк в георгианском стиле, расположенный на Белгрейв-сквер. Приглашение они получили вчера вечером. Анриетта склонялась к мысли ответить отказом, но ночью Жюстина увидела странный сон, наверняка порожденный мигренью, и заявила, что их будущее скрыто за дверями этого дома.
      – Надеюсь, из-за мигрени ты не впала в досадную ошибку, – зловеще произнесла Анриетта.
      – Невозможно! Предсказания, которые приходят ко мне во время головных болей, всегда сбываются.
      Жюстина подняла руки, чтобы поправить свое последнее приобретение – шляпку с золотистым пером, игриво изгибающимся надо лбом. Этой шляпкой она дополнила туалет, состоящий из золотисто-коричневой бархатной туники поверх белого муслинового платья с длинным рукавом, пожалуй, слишком легкого наряда для пронизывающих октябрьских ветров. Анриетта выбрала шляпку из гофрированного шелка с лиловым бархатным спенсером в тон, отделанным золотой бахромой, вышитый ридикюль и туфельки. Итак, сестры Фокан в полных боевых доспехах ожидали встречи с противником, соперницей в борьбе за внимание Себастьяна д’Арси, маркиза Брекона.
      Дождавшись, когда кучер позвонит в дверь, сестры выбрались из экипажа и поднялись по ступеням на крыльцо, где их уже ждал дворецкий лорда д’Арси.
      – Месье Хорас! – поприветствовала его Анриетта со смесью удивления и досады. – Что вы здесь делаете?
      Хорас сдержанно поклонился.
      – Добрый день, мадам. Рад вас видеть. – Внезапно его обычно невозмутимое лицо отразило сомнения. – Видите ли, меня одолжили на время. Вас ждут?
      – Да, нас пригласили, – резким тоном ответила Анриетта, – письмо было написано почерком самого маркиза. Если не ошибаюсь, здесь живет некая мадемуазель Миньон?
      – Да, мадам. – Дворецкий посторонился, пропуская француженок. – Будьте любезны подождать в гостиной, – он указал на дверь, – я доложу мадемуазель о вашем прибытии.
      Снаружи дом производил обманчивое впечатление – казался небольшим. Роскошную гостиную, в которую вошли сестры, украшала лепнина на нежно-зеленых стенах, разделенных тонким орнаментом на узкие панели. Дымоход из мрамора изображал Афродиту, выходящую из морской раковины, в обрамлении полуколонн из бледно-розового мрамора. На потолке красовались расписные медальоны, полы были устланы фламандскими коврами. Обстановку составляла прелестная коллекция мебели в стиле чиппендейл. Анриетта зорким взглядом сразу заметила несколько вещиц, некогда украшавших дом самого лорда д’Арси. Кем бы ни была неизвестная мадемуазель Миньон, сестры сразу поняли: ей удалось не только увлечь маркиза, но и завладеть его кошельком, причем с поразительной быстротой!
      – В этом доме следовало жить Мадлен, – произнесла Анриетта, едва сдерживая гнев. – А он достался… какой-то Миньон! Прежде Себастьян никогда не страдал избытком сентиментальности. Взгляни вон на тот столик. Этот греческий бюст был моим подарком в тот день, когда Себастьяну исполнилось двадцать два года! – Она стиснула зубы, негодуя на неблагодарность бывшего подопечного. – Можешь не сомневаться, его подружка гораздо умнее прочих дам подобного сорта. Еще бы, ведь она француженка! – заключила Анриетта, словно пытаясь утешить саму себя.
      – Но почему лорд д’Арси пожелал, чтобы мы оказали любезность его любовнице? – раздраженно отозвалась Жюстина.
      – Потому что мы перед ним в долгу. – Анриетта поморщилась. – Я же говорила тебе: надо отослать деньги обратно, и немедленно. Мы не нуждаемся в его жалости.
      – Но тогда нам не удалось бы улестить месье де Вальми. После бегства Мадлен он пришел в ярость.
      Анриетта пожала плечами.
      – Значит, меня предал еще один друг. Ни за что не прощу никого!
      – Об этом можно только пожалеть.
      Услышав слова, произнесенные на чистом французском языке, сестры вскочили.
      На пороге стояла мадемуазель Миньон. Очевидно, она ухитрилась открыть и закрыть дверь совершенно бесшумно. На ней было платье из тонкого шелка, расшитое узором из листьев. Большой кружевной воротник прикрывал грудь, плоеные кружева доходили до подбородка. Зачесанные вверх блестящие темные кудри были перевязаны темно-зеленой бархатной лентой в тон кушаку. Только на щеки падало два-три локона.
      В элегантной юной леди сестры сразу уловили нечто знакомое, но, лишь когда она подошла поближе, они хором воскликнули:
      – Мадлен!
      – Меня предупредили, что сегодня у меня будут гости, но не сказали какие. – Мадлен порадовалась тому, что ее голос не дрогнул. Когда Хорас доложил ей о приезде сестер, она чуть не лишилась чувств. – Хорас сказал мне, что вас пригласил лорд д’Арси.
      – Да, но о тебе он не упомянул ни единым словом, – с довольной улыбкой возразила Жюстина. – Что ты здесь делаешь, детка? Ты знакома с этой мадемуазель Миньон? Мы с Анриеттой впервые узнали о ней из письма, потому и…
      – Хватит болтать, Жюстина, – холодно перебила Анриетта. – Лучше послушаем Мадлен.
      Мадлен сжала кулаки, глубоко вздохнула и выпалила:
      – Мадемуазель Миньон – это я.
      Анриетта была слишком потрясена, чтобы понять, что скрывается за словами племянницы. Она оглянулась на дверь:
      – Этот дом принадлежит лорду д’Арси?
      Жюстина нахмурилась:
      – Лорду д’Арси? Не может быть! – Она повернулась к Мадлен. – Неужели ты познакомилась с лордом д’Арси?
      – По-моему, они не просто познакомились, – вставила Анриетта, подметив вызывающий взгляд Мадлен и румянец на ее щеках. – У тебя появился любовник, Мадлен, и этот любовник – лорд д’Арси, верно?
      Мадлен коротко кивнула.
      – Мадлен! – вскричала Жюстина со смесью недоверия и восторга. – Ты стала его любовницей? Поздравляю, милочка! – Бросившись к племяннице, она заключила ее в объятия, бормоча по-французски поздравления, которые обычно приберегают для новобрачных.
      Анриетта на миг прикрыла глаза, словно от неожиданной вспышки боли. Она и вправду ощутила боль.
      Она была готова отдать племянницу Себастьяну, убедив себя, что другой столь же идеальной пары не найдется во всей Англии, и оказалась права. Но в то время она не представляла, как почувствует себя, узнав, что Мадлен, по возрасту годящаяся ей в дочери, завладела благосклонностью великолепного мужчины. С тех пор как десять лет назад Себастьян в последний раз посетил спальню Анриетты, у него перебывало много пассий. Но ни одна из них не вызывала у Анриетты такой мучительной ревности. Чувство потери и скорби, вызванное признанием Мадлен, потрясло ее до глубины души. Время идет, мир меняется, молодость проходит. Молодые любовники предпочитают юных любовниц. Такова жизнь.
      Открыв глаза, она расплылась в самодовольной улыбке.
      – Вот видишь, Мадлен! Я знала, что тебе суждено стать одной из нас. Но как и когда это случилось?
      Мадлен встретила проницательный взгляд тетки с непоколебимым спокойствием. Опасный момент, к которому она пыталась подготовиться, с тех пор как три дня назад вернулась в Лондон, миновал. Вид родственниц не поразил ее так, как можно было ожидать, – вероятно, потому, что целых три дня Мадлен провела в слезах и у нее уже не осталось сил, чтобы ощутить стыд и гнев.
      – Как следует поразмыслив, я решила принять ваше предложение, но предпочла сделать это по-своему.
      – Будем называть вещи своими именами: ты сбежала, как скверный, дурно воспитанный ребенок!
      Мадлен улыбнулась.
      – Разве вы были не рады получить от меня банковский чек?
      – Разумеется! Он пришелся так кстати. – Жюстина поправила поля шляпки. – Тебе нравится?
      – Очень мило, – ответила Мадлен, глядя на Анриетту, которая внимательно осматривалась.
      – Вижу, лорд д’Арси не поскупился. Он знает, кто ты на самом деле?
      – Нет. Я явилась к нему в кентское поместье и назвалась Миньон, кухаркой.
      – И покорила его своим несравненным талантом! – подхватила Жюстина. – Так я и знала! Кратчайший путь к кошельку мужчины не всегда лежит через его панталоны.
      Анриетта увидела, как Мадлен поморщилась, но сохранила внешнее спокойствие.
      – Как ты думаешь, зачем он пригласил нас сюда? Судя по твоим словам, он не знает, что мы родственницы.
      Мадлен облизнула губы.
      – Лорд д’Арси отправил меня в Лондон, чтобы вывести в свет. Он пообещал написать рекомендательные письма к своим знакомым, чтобы помочь мне освоиться в городе. Видимо, в числе прочих знакомых он имел в виду и вас. Хорас сообщил, что в сегодняшней «Газетт» появилось даже объявление о дебюте. По желанию лорда д’Арси, я должна назваться его дальней родственницей с материнской стороны. Незадолго до вашего прихода его кузен, лорд Эверли, оставил свою карточку. Я жду его в гости сегодня вечером, и… не только его.
      – Значит, все, кто приходит сюда, уверены, что знакомятся с родственницей лорда д’Арси, а не с племянницей сестер Фокан?
      Мадлен кивнула:
      – Хорошо, что вы все поняли.
      – Лично я ничего не поняла. – Жюстина раскинулась на набитой конским волосом кушетке, обитой серебристо-голубоватой парчой. – Разве нашего имени мало?
      – По-видимому, для целей, которые преследуют Мадлен и лорд д’Арси, его недостаточно, – осуждающе откликнулась Анриетта. – Что же он задумал?
      Мадлен грациозно присела.
      – Вы первые, кому довелось познакомиться с результатом последнего опыта лорда д’Арси. Я имею честь быть прототипом независимой женщины.
      – Как ты сказала?
      – Так он предпочитает именовать просвещенную любовницу.
      – Его любовницу? – уточнила Жюстина.
      Мадлен покачала головой:
      – Нет. Чтобы считать эксперимент успешным, требуется убедиться в моих способностях сохранять свою независимость без покровительства мужчины. – Вздохнув, она добавила: – Любого мужчины, но в особенности – лорда д’Арси.
      – О Боже! – слабо пробормотала Жюстина. – Но зачем тебе избегать покровительства маркиза?
      – Я слышала о подобной теории. – Анриетта медленно выпрямилась. – Но это было несколько лет назад, и я думала, что маркиз давно забыл о своих нелепых мечтаниях.
      – По этому вопросу он написал научный труд, – попыталась защитить Себастьяна Мадлен. – А мне предстоит помочь ему проверить теорию на практике.
      – Ты попросту глупа. – Анриетта встала. – Идем, Жюстина. Совершенно ясно, наша племянница не нуждается в помощи родственниц.
      – Зачем так сердиться на ребенка, Анриетта, – упрекнула ее Жюстина, взволнованная столь стремительным завершением поединка между сестрой и племянницей. – Мадлен же нам не чужая. – Она завистливо оглядела гостиную. – И потом, она так удачно устроилась.
      – Неужели? – Лицо Анриетты застыло. – Чем мы можем помочь тебе, племянница?
      – Расскажите о маме, – попросила Мадлен. – Она благополучно вернулась?
      – Нет, – отрезала Анриетта.
      – Где же она?
      – Какая тебе разница? Ты ведь слишком горда, чтобы носить фамилию Фокан. Твои тетки недостаточно респектабельны для тебя. У тебя есть все – дом, покровитель, да и Лондон вскоре будет у твоих ног. О нас не беспокойся. Мы позаботимся о твоей матери.
      Мадлен пошатнулась, как от пощечины.
      – Вы несправедливы ко мне, не сообщили ничего вразумительного о маме. Она либо в долговой тюрьме, либо мертва. – Натолкнувшись на вызывающий взгляд тетки, она сжалась. – Я не желаю ссориться с вами! – в отчаянии прошептала она.
      Подойдя поближе, Мадлен встала перед теткой на колени, взяла ее ладонь и приложила к щеке.
      – Прошу вас, умоляю, тетя Анриетта, скажите, где моя мама?
      – Если ты промолчишь, – воскликнула Жюстина, трагически закатывая глаза, – я сама расскажу ей обо всем, а ты знаешь, как плохо это у меня получается!
      Анриетта сухо кивнула:
      – Ну хорошо. Если Мадлен желает узнать о безрассудстве своей матери, пусть будет так. – Она указала на кушетку. – Присядь, детка. Это длинный разговор.
      Мадлен вдруг ощутила слабость и головокружение, тянущее и сосущее ощущение возникло внизу живота. Неужели она сейчас обо всем узнает? Еще несколько дней назад она считала себя счастливейшей женщиной в мире, а теперь сомневалась, есть ли более несчастная, чем она. Ее мать исчезла, а человек, которого она любит, выгнал ее, чтобы остаться в объятиях другой женщины.
      Мадлен встала, словно во сне подошла к шнурку колокольчика и позвонила.
      – Позвольте прежде угостить вас, – произнесла она, с ужасом думая, что через несколько минут узнает правду.
      Вскоре сестрам Фокан подали горячий шоколад.
      – Если говорить вкратце, твоя мать вернулась во Францию. До нее дошли вести о некоем друге семьи, которого считали погибшим во время революции. Она пожелала выяснить, действительно ли он жив. Мы ждем ее возвращения со дня на день. Вот и все, детка.
      Краткий рассказ Анриетты о местопребывании матери мало что объяснил Мадлен.
      – А я все время думала, что мама в долговой тюрьме и не хочет, чтобы я узнала про ее позор.
      – Будь уверена: нога сестер Фокан никогда не переступит порог тюремной камеры! – фыркнула Анриетта.
      – Почему же мама не попросила меня дождаться ее в Париже? Зачем вызвала в Англию?
      – Отправляя тебе последнее письмо, она еще не знала, что вернется на родину, – объяснила Анриетта, после шоколада принявшись за чай. – Все произошло слишком быстро. Ей не хватило времени написать тебе и попросить дождаться ее.
      – Вот как… – Мадлен откусила краешек шотландского песочного печенья, чтобы выиграть время на размышление. По вкусу печенье показалось ей похожим на пепел – вот уже три дня у нее не было аппетита. – Но зачем мама обратилась к месье де Вальми? Разве без его помощи она не могла перебраться через пролив?
      – Она считала, что попасть во Францию сможет лишь с его помощью. У месье де Вальми есть связи, к которым эмигранты из Франции, живущие в Лондоне, время от времени вынуждены прибегать.
      – Что за связи?
      Анриетта окинула ее суровым взглядом.
      – Не каждому выпадает удача оказаться под покровительством английского маркиза. Мы иностранки, а англичане вновь объявили войну нашей родине. Поэтому во всем приходится соблюдать осторожность, а для этого необходимы услуги де Вальми.
      Впервые за время разговора Мадлен утратила сдержанность.
      – Мне до отвращения надоели разговоры о войне! Похоже, вся Англия только об этом и говорит, в том числе и лорд д’Арси.
      Сестры переглянулись.
      – Лорд д’Арси скоро вернется в Лондон?
      Мадлен покачала головой, но не пожелала отвлекаться от волнующей ее темы.
      – Кого отправилась искать мама? Что это за человек?
      Анриетта нахмурилась.
      – Об этом говорить не следует.
      – Расскажи ей, Анриетта, – шепотом попросила Жюстина.
      Анриетта слегка прикрыла серые искрящиеся глаза.
      – Это твой отец.
      – Мой отец? – Мадлен в недоверии перевела взгляд с одной тетки на другую. – Мой отец жив? Кто он?
      – Особа королевской крови, – благоговейно прошептала Жюстина.
      Мадлен ничего не поняла.
      – Но ведь вы сказали, что я – плод… внебрачной связи.
      – Ты была любимым ребенком одного очень знатного человека, – спокойно изрекла Анриетта. – Во Франции к этому относятся иначе, чем в Англии. В придворных архивах хранятся записи о твоем рождении и родителях, свидетельство о крещении, бумаги за подписью папы, подтверждающие твое существование. Ради твоего блага и блага твоей матери мы никогда не заговаривали об этом до отъезда из Парижа. Есть люди, которые могли бы воспользоваться этими сведениями в своих корыстных целях. Когда-нибудь… – Не договорив, она выразительно пожала плечом, на миг вспомнив о разбитых надеждах и мечтаниях.
      Постепенно Мадлен начинала прозревать.
      – Пусть даже так, какая теперь разница? Король мертв, Бурбоны свергнуты. Страной правит Наполеон.
      – Далеко не все аристократы мертвы, – прошептала Жюстина так, словно опасалась подслушивающих шпионов.
      – Если по милости Господа Бурбоны вновь взойдут на престол, – объяснила Анриетта, – ты могла бы претендовать на внушительное наследство…
      – И титул, – негромко добавила Жюстина.
      В комнате повисло напряженное молчание. Мадлен разглядывала дно своей чашки.
      – Неужели мой отец настолько знатен?
      Анриетта кивнула:
      – Да.
      Голова Мадлен и без того разрывалась от боли, вызванной новыми и неожиданными откровениями. За последние два дня ей довелось многое пережить. Но одно ей было совершенно ясно.
      – По-моему, мне пора познакомиться с этим месье де Вальми. – Мадлен слегка удивилась, поняв, что Анриетта не собирается ей противоречить. – Вы не возражаете, тетя?
      Анриетта вздохнула:
      – Это величайшая глупость. Де Вальми не станет откровенничать с тобой, он просто солжет и заберет твои деньги.
      – Но если я сумею помочь маме…
      – Помочь Ундине может лишь один человек: она сама.
      – Месье де Вальми – развратник и мерзавец, – заметила Жюстина, – а ты еще слишком молода и хороша собой.
      В негромких словах прозвучало отчетливое предостережение.
      – Пока ты находишься под защитой лорда д’Арси, – напомнила Анриетта. – Но можешь утратить это преимущество, если де Вальми догадается, кто ты такая.
      Еще месяц назад, подслушав беседу тетушек с де Вальми в день своего бегства, Мадлен заподозрила, что они пытались уложить ее в постель лорда д’Арси именно ради пресловутого покровительства. Сегодня утром она решила избавить Себастьяна от ненужных угрызений совести. Значит, следует позаботиться о приобретении нового поклонника.
      Рука Мадлен сама собой поползла к оборкам, закрывающим шею. Ей незачем смотреться в зеркало, чтобы вспомнить о страстных поцелуях Себастьяна. Пока клеймо любви не сойдет, а рана в сердце не затянется, предпринимать что-либо немыслимо.
      Но поскольку Мадлен внимательно слушала все теории Себастьяна и старательно запоминала его уроки, в ее решении присутствовал и эгоизм. С новым покровителем можно подождать, а тем временем приютить своих родных.
      – Этот дом будет моим до тех пор, пока я не решу переселиться. Если вас устраивает, я была бы рада, если бы вы переселились ко мне.
      Жюстина захлопала в ладоши.
      – С удовольствием! Верно, Анриетта?
      – Чрезвычайно великодушно с твоей стороны, детка, – любезно отозвалась Анриетта, понимая всю сложность положения. – Но что подумает лорд д’Арси?
      – Если мое решение ему не понравится, он сообщит об этом, вернувшись в Лондон, – возразила Мадлен. – А до тех пор я смогу ссылаться на его обещание предоставить мне полную свободу. Он попросил вас навестить меня, и, поскольку у меня нет компаньонки, общество двух дам ни у кого не вызовет подозрений.
      – Пожалуй, нас не назовешь подходящими компаньонками для юной леди, – негромко заметила Жюстина.
      – Кто-нибудь из вас знаком с леди Элизабет Дайтон?
      Анриетта вскинула брови.
      – Я знаю ее.
      – Лорд д’Арси считает, что я могла бы сделать ее наперсницей, – многозначительно сообщила Мадлен.
      Анриетта язвительно рассмеялась:
      – Эту английскую сучку? Да в ее постели перебывали почти все знатные мужья и холостяки Лондона!
      В том числе и Себастьян, мысленно добавила Мадлен.
      – Если маркиз считает, что дружба с этой женщиной не повредит моей репутации, тогда он не будет иметь ничего против вашего общества. – Она помедлила и впервые за день покраснела. – Кстати, вы, случайно, не знаете, как пользоваться les redingotes d’Angleterre?
      – Мадлен! – Жюстина зажала рот ладонью и залилась краской.
      Анриетта улыбнулась:
      – Себастьян бывает весьма рассудительным молодым человеком. Временами.
      – Кстати, где он сам? – спросила Жюстина, по простоте душевной пропустившая мимо ушей намеки Мадлен на то, как она несчастна.
      Мадлен вскинула голову.
      – Он… в отъезде.
      – Но ведь вы…
      Суровым взглядом Анриетта заставила сестру замолчать.
      – Мы будем рады перебраться к тебе немедленно.
      Мадлен благодарно улыбнулась:
      –  Merci.Прошу прощения, но поездка утомила меня. Да еще с самого приезда пришлось терпеть бесконечные примерки. Мне бы хотелось отдохнуть до прихода лорда Эверли.
      – Разумеется! Мы устроимся сами. – Анриетта встала. – Идем, Жюстина. Придется уладить немало дел, чтобы как можно быстрее покончить с переездом. До свидания, детка. До завтра.
      Мадлен улыбнулась:
      – До завтра! А как быть с де Вальми?
      – Предоставь его мне, – заявила Анриетта.
 
      – Как по-твоему, что происходит? – спросила Жюстина, усаживаясь в экипаж. – Себастьян неизвестно где, а Мадлен выглядит совсем потерянной.
      Анриетта пожала плечами:
      – Милые бранятся – только тешатся, разве ты забыла?
      – Ну что ты! – Глаза Жюстины засияли. – Особенно хорошо я помню примирения. Однажды один прусский офицер, гусар, служивший у фон Шилля…
      Не слушая воспоминаний сестры, Анриетта принялась обдумывать более насущный вопрос: положение племянницы. Девочка не могла так быстро надоесть Себастьяну. Лицо Мадлен сияло восторгом первой любви. Но был и более красноречивый знак – темные круги под прелестными глазами, следы недавних слез. Очевидно, она пережила внезапное и бурное расставание. Конечно, в юности всякое случается, чувства непредсказуемо переменчивы. Но ни один мужчина, даже такой щедрый и великодушный, как лорд Себастьян д’Арси, не стал бы дарить бывшей любовнице великолепный особняк просто так, в память о коротком романе! Судя по всему, в объятия Мадлен Себастьяна толкнуло не мимолетное увлечение, а иное, более серьезное чувство.
      Эта мысль порадовала Анриетту. Себастьян называл себя бессердечным, однако отличался привычкой брать на себя роль благородного рыцаря, спасителя дамы, какого бы низкого звания она ни была.
      Анриетта понимала, почему Себастьян стремится защитить женщин, особенно тех, кто совсем беспомощен. Следовательно, пока он считает Мадлен одинокой в этом мире, хрупкой девочкой, нуждающейся в опеке, он не бросит ее, что бы ни говорила Мадлен. Но это не значит, что он сам будет опекать ее. Во всем виновата дурацкая теория независимой любовницы.
      Неужели Себастьян и вправду настолько глуп? Неужели отважился предложить Мадлен сразу же найти себе другого любовника? О Господи! Только истинное чувство толкает человека на нелепые поступки!
      Сообразительная Анриетта продолжала размышлять и сопоставлять. Ясно и другое: по всем признакам ее маленькая племянница влюблена.
      – Как ты думаешь, он расстался с ней навсегда? – прервала ее размышления Жюстина, покончив с воспоминаниями.
      – Это немыслимо! Он твердо намерен бывать в этом доме. Разве ты не заметила – он уже перевез туда часть своих вещей!
      – Ну конечно! И как это мне самой не пришло в голову?
      Отвечать на последний вопрос Анриетта не стала.
      – А что касается самой Мадлен… Никогда в жизни мне еще не доводилось видеть лица, на котором столь ясно читалась бы любовь. Как только мы переселимся, юные любовники заживут по-новому. Сначала необходимо обговорить условия их связи – это избавит нас впоследствии от беспокойства. К примеру, надо узнать, хранится ли у Мадлен дарственная на дом.
      – Премиленький домик! – проворковала Жюстина. – В самый раз для четырех элегантных дам.
      – Но если маркиз решит свить в нем семейное гнездышко, мы вновь окажемся на улице.
      – О, только не это! Пожалуй, стоит посоветовать Мадлен попросить у него небольшую сумму на содержание родных.
      – Нет, не стоит размениваться по мелочам. Не забывай, он ее первый любовник. Мадлен не захочет выманивать у него деньги, ей достаточно дышать с ним одним воздухом. А девушка заметно изменилась! Ты заметила, как горделиво она держится? Нет, заставить ее плясать под нашу дудку будет непросто.
      – Ты хотела сказать – под твою дудку. Я никогда не пользовалась своими преимуществами.
      Анриетта погрузилась в молчание. Да, Жюстина предпочитала предоставлять денежные хлопоты и прочие неприятные мелочи жизни кому-нибудь другому. Как обычно, эта ноша ложилась на нее, Анриетту.
 
      Еще никогда в жизни Брамуэлл Эверли так не радовался тому обстоятельству, что он доводится родственником Себастьяну д’Арси по отцовской линии. Причиной внезапных родственных чувств стала юная леди, сидящая напротив.
      Ей было к лицу кремовое платье в стиле ампир, отделанное брюссельским кружевом. Широкая кружевная лента, расшитая крохотными жемчужинами, охватывала ее тонкую шейку, а чуть ниже щедро вырезанный атласный лиф обнажал пышную грудь. Лорду Эверли недоставало внушительной внешности Себастьяна, его гипнотизирующей привлекательности и чувственности уверенного в себе мужчины, однако он умел ценить красоту. А мадемуазель Миньон была обворожительна – от короны блестящих темных локонов до кончиков голубых атласных туфелек.
      – С вашей стороны чрезвычайно любезно навестить меня, лорд Эверли, – произнесла Мадлен, наливая гостю вина. – Наверное, джентльмену в вашем положении трудно выкроить свободную минуту.
      – Вовсе нет! Для своих родных и близких я всегда свободен, тем более что об одолжении меня просил сам Себастьян. – Он слегка покраснел. – Простите… Ума не приложу, как у меня язык повернулся сказать такое даме. – Он отвернулся и уставился на пылающий в камине огонь, словно пытаясь придумать оправдание. Видимо, во всем виноваты глаза девушки. Никогда в жизни он не видывал таких волшебных глаз.
      – Но ведь и мы с вами дальние родственники – не так ли? – спросила Мадлен, подавая ему бокал.
      Эверли вздохнул с облегчением:
      – Не кровные, мадемуазель. – Он игриво приподнял бровь.
      Мадлен ответила ему улыбкой:
      – О, кузен Брамуэлл, я всего-навсего простая девушка, к тому же француженка. Где уж мне разобраться в подобных тонкостях! – Она взяла собственный бокал. – Поскольку между нами существуют родственные узы, вы должны звать меня Миньон. Согласны, кузен Брамуэлл?
      – Кузина Миньон… Нет, в ваших устах это звучит гораздо выразительнее. – Он поднял бокал и сделал большой глоток.
      Из-под полуопущенных ресниц Мадлен пристально наблюдала за молодым англичанином. Он был выше и полнее Себастьяна, его фигуру облегал темно-синий вечерний сюртук, дополненный белым атласным жилетом, кремовыми панталонами и черными туфлями. Волосы имели более светлый оттенок, чем у Себастьяна, широкие баки доходили до самого подбородка. Лицо Эверли Мадлен сочла привлекательным, но менее выразительным, чем у его кузена, а его голубовато-серые глаза являлись лишь отдаленным подобием блестящих синих глаз Себастьяна. По какой-то причине молодой человек смотрел на нее преданно, как бассет с конюшни Себастьяна.
      – Не понимаю, почему прежде Себастьян никогда не упоминал о вас, – заметил Эверли после второго глотка.
      – Он сам лишь недавно узнал о моем существовании, – объяснила Мадлен, решив не усугублять обман. – Его мать вышла замуж и уехала в Англию задолго до моего рождения. Поэтому Себастьян узнал обо мне тогда, когда я сама разыскала его.
      – Ну разумеется! Дядюшка Симон был не из тех мужчин, которые берут с собой жен в поездки… Впрочем, полагаю, это вам известно?
      – По правде сказать, я почти ничего не знаю о семье д’Арси.
      Эверли кивнул.
      – Я не удивлен. Себастьян не склонен распространяться о себе, особенно о том, какую жизнь вел в последние годы его отец. Честное слово, это было неслыханно!
      – Покойный маркиз был вспыльчивым человеком? – осведомилась Мадлен, вспомнив намеки Оделии и исполнившись любопытства. Неужели наконец-то нашелся человек, способный пролить свет на историю семьи Себастьяна?
      – Вспыльчивым? Скорее сумасшедшим! Только не расспрашивайте меня о подробностях – они слишком нескромные для невинного существа.
      – Я и не подозревала, – заметила Мадлен. – Полагаю, это старая история. – Она слегка подалась вперед, умышленно привлекая взгляд Эверли к своей груди. – Неужели он не был добр к своей жене?
      – Он был попросту старым развратником! – выпалил Эверли, задержав взгляд на ее декольте чуть дольше, чем позволяли правила приличия. – Впрочем, я не хочу сказать, что мужчине непозволительно… хм, скажем, развлекаться. Он должен бывать в клубах, иметь увлечения… – Эверли осекся и отвел взгляд.
      Мадлен кивнула.
      – Так называемые светские браки заключают и во Франции. После того как на свет появляется наследник мужского пола, мужья и жены в таких семьях ведут каждый свою жизнь.
      – Что вы говорите! – Эверли искренне заинтересовался. – Я часто слышал, что лягушатники… прошу прощения, французы склонны к распутству.
      Мадлен грациозно расправила складки юбки вокруг стройных ног.
      – Такой брак напоминает сделку. – Она напрягла память, вылавливая из нее обрывки бесед с мадам Селиной. – У каждой светской дамы есть официальный любовник, а у мужчины – любовница. Но если их внимание привлечет кто-нибудь другой… В конце концов такое случается и в Англии, не правда ли?
      Эверли с трудом сдержался, чтобы с жаром не согласиться с собеседницей – особенно увидев ее восхитительные ножки. Мало кто из женщин осмеливался носить такие прозрачные платья. Впрочем, француженки славятся искусством соблазнять. К примеру, если недавние слухи не обманывают, то мадемуазель Миньон вовсе не кузина Себастьяна, а его новая любовница. Элиотт был уверен, что она и есть та самая идеальная любовница, которую Себастьян пообещал представить ему к концу следующего сезона. Забыв о своей невесте и любовнице, Эверли искренне надеялся, что слухи его не обманули. Он готов хоть сейчас начать ухаживать за прелестной Миньон – конечно, если Себастьян позволит. Но в облике и поведении сидящей перед ним леди было нечто необычное, поэтому Эверли было неловко думать о ней как о товаре с Хеймаркет.
      – Разумеется, в Англии существуют определенные правила, так сказать, рамки, – заговорил он, пытаясь оправдать прежде всего самого себя. – Дамам не пристало афишировать свои связи. И хотя этот запрет не распространяется на мужчин, покойный маркиз пренебрегал всеми правилами приличия!
      – Каким же образом? – Заметив удивление в глазах Эверли, Мадлен быстро отвела взгляд. – Нет, не выдавайте фамильные тайны. Напрасно я начала расспрашивать вас. – Она подняла голову, виновато глядя на Эверли. – Мне искренне жаль, если я непреднамеренно вызвала вас на откровенность и поставила в неловкое положение. Давайте лучше поговорим о другом, менее деликатном предмете, незачем рассказывать о скандальной истории семьи.
      – Полагаю, вам так или иначе доведется узнать ее, – возразил Эверли. – И будет лучше, если ее поведает вам родственник, а не посторонний человек. Слухи способны до неузнаваемости исказить истину, – мрачно добавил он.
      Итак, совет Себастьяна, как лучше всего выведывать тайны, оказался верным. Взывая одновременно и к благоразумию лорда Эверли, и к его чести, она добилась своего. Поразительно!
      – Как вы любезны! И вправду, избавьте меня от выслушивания сплетен. Вы согласны? Расскажите мне все.
      – Симон д’Арси, отец Себастьяна, всегда был падок на женщин. До свадьбы с Маргаритой он тащил в постель каждую попавшуюся ему юбку. – Лицо Эверли вспыхнуло. – Проклятие, я совсем не то хотел сказать! Впрочем, что тут скрывать! Ведь вы француженка, поймете меня без лишних слов.
      Мадлен пожала плечами.
      – И все-таки моя мать утверждает, будто он любил Маргариту – до тех пор, пока не вернулся из мятежных американских колоний. Вся семья в один голос заявила, что его словно подменили. Себастьян родился за год до того, как его отец отплыл в Америку, поэтому он не помнит, каким Симон был раньше. Но когда все опомнились, было уже слишком поздно. Симон избивал мальчика – впрочем, какой отец не бьет сыновей? У него не находилось для сына доброго слова. Вскоре после возвращения Симона здоровье Маргариты пошатнулось, а плотские аппетиты ее супруга многократно возросли. – Эверли вновь смущенно отвел глаза. – Он содержал по две-три женщины сразу и в конце концов поселил одну из своих блудниц в собственном доме. Она сидела с ним за столом, развлекала его друзей, в то время как Себастьяна отослали в школу, а его мать заперли в спальне. Свет на многое смотрит сквозь пальцы, но Симон д’Арси плевать на всех хотел. Вероятно, смерть стала для Маргариты блаженством. А Симон погиб на дуэли из-за чужой жены. Судя по всему, Себастьян унаследовал отцовскую склонность к дуэлям.
      – К дуэлям?!
      – Разве Себастьян ничего не говорил вам?
      – Он весьма скрытный человек, – призналась Мадлен.
      – Да, он никого не пускает в свою раковину, – подтвердил Эверли. – Трудно сказать, знает ли кто-нибудь вообще, каков он на самом деле. После последней дуэли мне казалось, что он слегка образумился. Я обрадовался, но не успел он вернуться в Англию после двухлетнего изгнания, как тут же ввязался в очередной скандал! Полагаю, именно поэтому он остался в Кенте.
      Мадлен не поняла и половины из того, что сказал Эверли, но кое-что все же уловила.
      – Значит, у кузена Себастьяна было немало дуэлей?
      – Слишком много для англичанина. Каждый раз он защищал честь женщины: сначала – своей погибшей любовницы, потом – несчастной жены, которую избивал муж. А теперь учудил такое, что вы мне не поверите. Он ворвался в бордель, чтобы спасти девственницу, только что попавшую туда, от одного драгуна.
      Мадлен не удивилась: Себастьян, вспыльчивый и страстный человек, зачастую действовал, повинуясь порыву, и яростно отстаивал свои убеждения.
      – Следовательно, он влюблялся много раз?
      – Себастьян влюблялся? – Эверли покачал головой. – Сомневаюсь, что ему вообще известно значение этого слова. Нет, свое сердце наш кузен держит на замке. Он готов дни и ночи напролет развлекаться с женщинами, но любовь тут ни при чем. Как видите, я выболтал вам все семейные тайны при первой же встрече. Не знаю, что на меня нашло. – Эверли уставился на Мадлен так, словно вдруг очнулся. – Похоже, в вас есть что-то особенное, если в вашем присутствии у мужчины развязывается язык.
      – Я польщена вашим комплиментом.
      – Вы заслужили его. Жаль, что Мэг… – Он вдруг встал. – Ну, мне пора. Надо написать Себастьяну и предупредить его, что капитан Шервуд теперь несет службу в Ирландии. – Он усмехнулся. – Надеюсь, я не утомил вас своей болтовней. Может, вы уже хотите попросить меня больше не докучать вам?
      – Напротив, кузен Брам. Беседа с вами была не только занимательна, но и поучительна. Не хотите ли поужинать со мной? – Изумленное выражение на лице Эверли подсказало ей, что с приглашением она поспешила. – Кажется, я совершила ошибку. Какую же?
      – В Лондоне незамужние дамы не приглашают джентльменов на ужин в отсутствие компаньонки.
      – А, понятно! – Она слегка коснулась кончиками пальцев его рукава. – Прошу простить меня за то, что я повергла вас в смущение. Пожалуйста, приходите в следующий раз, когда сестры Фокан переселятся ко мне. Лорд д’Арси пригласил их, понимая, что мне необходимы компаньонки.
      – Вот уж не знал, что… впрочем, они уже немолоды и способны следить за соблюдением правил приличия. Охотно принимаю ваше приглашение. Мне еще никогда не доводилось наслаждаться такой приятной беседой.
      – Кузен Брамуэлл, вы слишком галантны. Вы способны с легкостью вскружить голову любой женщине.
      – В таком случае не хотите ли завтра составить мне компанию? Я приглашен на музыкальный вечер. Себастьян попросил вывести вас в свет до его возвращения. Я был бы чрезвычайно рад стать вашим спутником, если позволите.
      Мадлен протянула ему руку.
      – Буду признательна вам, кузен. – Она заметила, что он склонился над ее рукой, но не коснулся ее губами. Все правила приличия соблюдены. Себастьян похвалил бы ее, подумала Мадлен, едва сдерживая слезы от вновь нахлынувшего чувства потери.

       10 декабря 1803 года
 
      – Не может быть! – Мадлен перевела изумленный взгляд со счетов на дворецкого лорда д’Арси. – Неужели наш скромный дом требует таких расходов? Двести фунтов в месяц! Да этого хватило бы на целый год!
      Хорас поджал губы.
      – Мадемуазель редко бывает дома, а ее гостьи часто устраивают приемы.
      – Игра в карты у сестер Фокан не может обходиться так дорого.
      Хорас указал пальцем на счета, подшитые в конторскую книгу.
      – А ужин с паштетом из трюфелей, шампанским и устрицами? Иностранные деликатесы стоят недешево. – Он пожал плечами. – А у дам Фокан… своеобразные вкусы.
      Мадлен нетерпеливо хлопнула по конторской книге ладонью.
      – Я не могу передать эти счета поверенному вашего хозяина. Не могли бы мы на время задержать их у себя?
      Хорас вдруг расплылся в улыбке.
      – Достаточно одного слова маркиза, и мадемуазель может откладывать оплату счетов до бесконечности.
      Она с надеждой вскинула голову.
      – От него по-прежнему нет никаких известий, Хорас?
      За прошедший месяц дворецкий твердо усвоил, что невразумительные местоимения «он» и «его» в устах Мадлен неизменно относятся к лорду д’Арси. Казалось, мадемуазель не в силах произнести его имя.
      – От лорда д’Арси не поступало никаких известий с тех пор, как мы вернулись в город, – ответил он так, как отвечал почти каждый день.
      Мадлен отвернулась.
      – Хорошо, я сама поговорю с сестрами Фокан, но не сейчас – мне пора на примерку. Столовый прибор для меня можете не ставить. Сегодня вечером за мной заедет лорд Эверли. Пожалуйста, приготовьте его любимый бренди.
      – Слушаюсь, мадемуазель. А как быть с вашими гостьями? Сегодня вечером они задумали небольшой прием.
      Мадлен рассерженно нахмурила брови.
      – Им придется подать только кексы и эль. Если возникнут вопросы, отправьте их ко мне.
      Хорас улыбнулся. Он не всегда улавливал мысли маленькой мадемуазель, зато отлично понимал, почему хозяин так стремительно увлекся ею. В сущности, у Хораса были свои соображения по поводу продолжительного отсутствия его светлости, и он искренне желал, чтобы у мадемуазель поскорее появился новый покровитель. В таком случае его планам суждено осуществиться.
      Дом на Белгрейв-сквер был от подвала до крыши набит оранжерейными цветами. Эти подношения доводили до помешательства кухарку, страдающую сенной лихорадкой. Что касается лорда Эверли, то последние несколько недель не проходило ни дня, чтобы он не навестил мадемуазель Мадлен.
      – Сегодня утром заезжала леди Элизабет. Опять оставила свою карточку.
      Мадлен раздраженно пожала плечами. Эта женщина пыталась увидеться с ней вот уже два месяца, по два раза в неделю, но Мадлен не могла заставить себя принять соперницу. Она была просто не в силах вежливо приветствовать ее!
      – Для нее меня всегда нет дома.
      – Хорошо, мадемуазель, – пробормотал дворецкий. – Вы просили напомнить: сегодня к чаю прибудут виконт Пристли и мистер Холлистер.
      – Благодарю, Хорас. Известите мадам Анриетту, что мне потребуются ее услуги компаньонки.
      – Слушаюсь, мадемуазель. – Дворецкий учтиво поклонился.
      Мадлен захлопнула книгу, потерла ноющие виски, встала и подошла к окну. Стекла в углах затянули ледяные кружева. Площадь была пустынна, даже вечнозеленые деревья выглядели нахохлившимися и озябшими. В декабре начались морозные ночи, но все уверяли, что через несколько дней установится более теплая погода.
      Она осторожно подышала на холодное стекло, наблюдая, как оно запотевает, и принялась рисовать узоры. Теплые октябрьские дни в Кенте давно миновали. Перед ней встала серьезная задача: устроить свою жизнь. Но Мадлен казалось, что ее сердце заледенело – как углы оконных стекол.
      «Выбирай…»
      Мадлен уставилась на слово, написанное на стекле. Она уже сделала выбор, но он оказался неудачным. Себастьян заранее предупреждал об этом. Должно быть, отчасти именно из-за этого предупреждения она страстно и безнадежно влюбилась в Себастьяна д’Арси.
      Постепенно воспоминания о нем затуманивались, и это пугало Мадлен сильнее всего. Закрывая глаза, она воскрешала солнечный день, покачивания гондолы, его мощное мускулистое тело, нависшее над ней, но многие детали припоминала с трудом. Ей казалось, что в минуты страсти она не в состоянии не то что думать, но и дышать. В его объятиях даже насилие не выглядело участью, подобной смерти. Оно было блаженством.
      Воспоминания внезапно вызвали в душе Мадлен взрыв боли. Стиснув кулачок, она прижала его к стеклу, уперлась в него лбом и застыла, беззвучно шевеля губами. Значит, вот что такое искушение. И все-таки как несправедливо: она едва успела вкусить блаженства, и его отняли у нее.
      Где же Себастьян? Почему он не ответил ни на одно из писем, отправленных в Кент? Неужели он и вправду решил навсегда расстаться с ней?
      Ревность вспыхнула в ней при мысли о том, как Себастьян распространяет свое чувственное обаяние на первую попавшуюся женщину. Судя по его воспоминаниям, он весьма демократичен в выборе любовниц. Не важно, горничная она или герцогиня, англичанка или мавританка, – лишь бы была предана утонченным и продолжительным плотским наслаждениям. Вероятно, саму Мадлен он нашел слишком покорной, слишком неопытной, чтобы дарить ее своим вниманием. Вот почему он отказался встречаться с ней, пока она не найдет другого любовника.
      Мадлен испытала глубокое разочарование, когда, вернувшись в Лондон, узнала, что Оделии нет в городе. Она лишилась единственной подруги, почти ровесницы, с которой могла бы поговорить и посоветоваться. От лорда Эверли Мадлен узнала, что свадьба Ричарда Болтри состоялась в октябре, а теперь молодожены проводят медовый месяц в Шотландии, где пробудут до нового года. Мадлен предположила, что Оделия сбежала из города, лишь бы не стать неприятным напоминанием для Ричарда. Мадлен не винила подругу. Она сама ощущала досаду, боль и ревность, представляя себе Себастьяна, лежащего в объятиях благоухающей сиренью леди Элизабет. Впрочем, такова жизнь любой любовницы. Как печально и одиноко…
      «Такова жизнь, – заметила как-то мадам Селина. – Горстке счастливцев она дарует несколько великолепных минут, помогая пережить тысячи мелких бед и горестей».
      Мадлен выпрямилась, пораженная этим реалистичным подходом к жизни. Неужели ее счастливая минута прошла? Но даже если она никогда не увидится с Себастьяном, ей повезло больше, чем многим. Она испытала блаженство в объятиях поразительно талантливого любовника. Сетовать на судьбу нелепо.
      Она отвернулась от окна. Ее ждут гости, джентльмены, собравшиеся, чтобы развлечься. Предсказания Себастьяна сбылись до мельчайших подробностей. Мадлен очаровала всех светских мужчин, оставшихся в Лондоне в эти унылые дни. Она давно потеряла счет визитерам, подаркам и знакам внимания. Приглашения сыпались со всех сторон, хотя Мадлен не спешила увлечься светской жизнью. Ее единственным постоянным компаньоном стал лорд Эверли, но Мадлен понимала, что впредь так продолжаться не может. Пора покорить первого из своих многочисленных поклонников.
      Возможно, сегодня, несмотря на душевные муки, она познакомится с обаятельным холостяком, без содрогания вонзит нож в его сердце и закружится в бешеном вихре романа. Себастьяну д’Арси больше не придется опекать ее, а она будет вправе забыть его… или по крайней мере сделать вид, притворяясь так искусно, что даже ее сердце никогда не узнает истины.
 
      Вечер удался на славу. Под крышей Комсток-Хаус продолжался музыкальный вечер: недавно прибывший в город тенор-итальянец услаждал слух собравшихся оперными ариями, в исполнении менее известного лондонского клавикордиста звучали произведения Моцарта и Генделя. Состоялся успешный дебют трио из Королевской оперы, а затем хозяин объявил антракт. Несколько джентльменов предпочли удалиться в курительную, а остальные толпились вокруг чаши с пуншем, спеша утолить жажду крепким напитком.
      Дамы собрались стайками по трое или четверо и защебетали о туалетах, спутниках и подмеченных ими чужих многозначительных взглядах.
      Мадлен, которой давно наскучило однообразие посещаемых ею вечеров, с удовлетворением отмечала, что стала неизменной мишенью самых развязных светских щеголей, по каким-то причинам вынужденных торчать в городе в самый разгар охотничьего сезона. Мадлен подозревала, что отчасти в этом пристальном внимании повинно ее платье. Сшитое из золотистой легкой ткани, струящейся, как покрывала Саломеи, оно отличалось самой высокой талией и самым узким лифом в гостиной. Только строгий покрой и короткий шлейф спасали Мадлен от скандала. Ее темные кудри были зачесаны наверх, единственным украшением служил подаренный Себастьяном бриллиантовый браслет.
      Мадлен вежливо принимала знаки внимания от окруживших ее молодых людей, не испытывая к ним никаких чувств. Обаятельные, богатые и донельзя надменные, они нежно поглядывали на нее, словно на горстку золотых гиней в банке, которая достанется лучшему игроку. Разумеется, прежде всего их занимала борьба с соперниками, а не попытки пробудить в сердце Мадлен ответные чувства. Внезапно ее решение сегодня же найти покровителя улетучилось, сменившись более выполнимым желанием – поскорее сбежать отсюда.
      Лорд Эверли с поразительным усердием опекал Мадлен. Он стоял неподалеку, беседуя с гостями, но стоило Мадлен встретиться с ним взглядом, как он тут же извинился и подошел к ней, бесцеремонно расталкивая плечами пестрое сборище щеголей.
      – Вас осадили со всех сторон, – еле слышно пробормотал он, а затем повернулся к поклонникам Мадлен: – Клерборн, мадемуазель Миньон необходим бокал рафии. Шелли, подайте даме кусочек омара. Сент-Джеймс, будьте любезны найти подушку. Саутби, разыщите шаль миледи – становится слишком прохладно. Да, и прихватите тартинки с клубникой!
      Воздыхатели бросились врассыпную исполнять полученные поручения.
      – Ловко вы с ними управились, – усмехнулась Мадлен, качая головой в неподдельном восхищении.
      – В школе меня считали задирой, – с гордостью объяснил Эверли. – Полезно иной раз вспомнить давние привычки. Вся эта компания болванов невыносима. Потерпите до начала светского сезона, тогда вам будет обеспечено и достойное общество, и блестящие приемы.
      Мадлен недоуменно взглянула на него. За последние два месяца она бывала на приемах не реже четырех раз в неделю. Эверли непрестанно жаловался на скуку и затишье, с нетерпением ожидая начала сезона, а Мадлен не могла вообразить себе более бурную светскую жизнь. Покамест ее одолевала лишь беспросветная скука.
      Повернувшись к нему, она умоляющим жестом коснулась его руки.
      – Кузен Брамуэлл, будьте добры, отвезите меня домой.
      Эверли скосил глаза на тонкую руку, лежащую на рукаве его сюртука, перевел взгляд на лицо Мадлен, и она вздрогнула от удивления. Ей еще не доводилось видеть, чтобы мужчина смотрел на нее столь нежно и откровенно, изливая душу.
      «Брам – вполне надежный спутник: он помолвлен и вскоре должен жениться. Он будет счастлив составить тебе компанию, но не пытайся завести с ним свой первый роман, ясно?»
      Предостережение Себастьяна словно окатило ее ледяной водой, но Мадлен было жаль отвергать мольбу, светящуюся в устремленном на нее взгляде. Она испытывала к Брамуэллу Эверли искренние чувства, хотя ни за что не спутала бы их с любовью. Но зачем лишать себя единственной счастливой минуты за последние несколько недель? Почему бы не завести короткий роман с мужчиной, который высоко ценит ее, не считая частью эксперимента, призом или трофеем? Лорд д’Арси не дождется от нее беспрекословного повиновения!
      Мадлен пожала спутнику руку.
      – Отвезите меня домой, Брам.
      От ее внимания не ускользнул блеск в его глазах: Эверли был горд тем, что она назвала его уменьшительным именем. Его губы сами собой растянулись в улыбке.
      – Почту за честь, Миньон.
      Самым радостным событием за весь день стал снегопад, который застал Мадлен и лорда Эверли по пути с крыльца к экипажу.
      – Слишком уж рано начался снегопад, – пробормотал Эверли, – не прошло и половины декабря. Значит, предстоит суровая зима.
      Мадлен поежилась под шелковым плащом, отделанным бархатом.
      – Боюсь, к такой зиме я не готова, – призналась она.
      – Боже, вы дрожите! – Эверли галантным жестом сбросил свой шерстяной плащ и закутал в него Мадлен.
      В экипаже Мадлен подвинулась на сиденье и ослепительно улыбнулась своему спутнику.
      – Садитесь рядом со мной, кузен Брамуэлл. Я согласна оставить у себя ваш плащ, но лишь в том случае, если вы позволите поделиться им с вами.
      Мадлен не верила собственным ушам – как она решилась произнести эти слова? Впрочем, Эверли не смутился, устраиваясь рядом с ней.
      – Вероятно, вы сочли мое предложение непростительной бестактностью, – пробормотала она, надеясь, что полутьма внутри экипажа скроет ее румянец.
      Эверли повернулся к ней.
      – Я уверен лишь в том, что таких женщин, как вы, больше нет. Вы несравненны, кузина Миньон, несравненны!
      – Благодарю, кузен Брамуэлл. – Терзаясь угрызениями совести, Мадлен поспешила перевести разговор: – Надеюсь, вы получили весточку от нашего дорогого кузена?
      Брам неловко заерзал.
      – К сожалению, нет. Я даже обращался в Уайтхолл, к генералу Армстронгу. Тот заявил, что Себастьян заперся в Кенте, в своей лаборатории, стряпая бог весть какое зелье по приказу правительства. Пожалуй, я мог бы отправиться в Кент в конце недели. Не хотите ли составить мне компанию?
      Мадлен покачала головой:
      – Не хотелось бы тревожить кузена – ведь он был так добр ко мне.
      – Позаботиться о родственнице со стороны матери – долг каждого порядочного человека.
      – Вы на редкость галантны, Брам. – Она помедлила, готовясь приоткрыть истину. – Обо мне ходят разные слухи. Поговаривают, будто я не родственница, а всего лишь пассия маркиза и что вас он избрал в качестве опекуна до своего возвращения.
      Брам умело изобразил возмущение, как будто никогда в жизни не слышал подобных сплетен.
      – Это клевета, порожденная завистью, – вот и все. Поскольку вы состоите в родстве с Себастьяном, вы приходитесь родственницей и мне, пусть даже не кровной.
      – Но дамы постоянно шушукаются и сторонятся меня.
      – Эти старые клуши? Ну и пусть себе кудахчут!
      Мадлен негромко рассмеялась.
      – Вы так добры ко мне, Брам! С вами я на время забываю… – Ее голос прервался, словно Эверли было известно, о чем идет речь. Но Мадлен тщательно оберегала свои секреты. – Я беспокоюсь, не будет ли запятнано ваше имя по моей вине.
      – Ничего подобного! Досужие языки вечно мелют всякий вздор. Но в чем вас могут упрекнуть, если Себастьян даже не вернулся с вами в город?
      – И тяжкая обязанность сопровождать меня легла, увы, на вас.
      – Тяжкая обязанность? Я бы назвал ее невероятной удачей! Жаль, что сегодня, покидая Комсток-Хаус, вы не оглянулись: в зале не нашлось ни одного мужчины моложе шестидесяти лет, который не зеленел бы от зависти, видя, как я веду вас под руку. Видимо, Себастьян спятил, если по доброй воле отпустил вас в город одну.
      Мадлен вздохнула и отвернулась.
      – Пожалуй, мне следует кое в чем признаться вам, Брам, вознаградить вас за доброту. – Она кокетливо опустила ресницы, словно стыдясь собственной откровенности. – Дело в том, что я живу только за счет щедрости лорда д’Арси. У меня нет других средств. Но мне не хватает совести и дальше злоупотреблять его добротой.
      – Разве у вас есть выбор? Не понимаю, в чем дело. Ведь Себастьян разрешил вам тратить его деньги.
      Мадлен повернулась к нему.
      – У вас есть любовница, не так ли?
      – У меня?.. – Эверли с трудом проглотил вдруг возникший в горле ком.
      – Скажите мне правду, Брам. – Мадлен положила на его колено затянутую в перчатку ладонь. – Неужели для молодой женщины эта участь страшнее смерти?
      – Что? – Он выпрямился и прижался спиной к дверце экипажа. – Неужели вы?.. Дорогая моя, обещайте навсегда забыть об этом! Себастьян… нет, я сам никогда не позволю вам так унизиться!
      От этого чистосердечного заявления у Мадлен торопливо забилось сердце.
      – Вы удивительный человек, но даже лучшие из мужчин содержат любовниц. Почему же вы считаете немыслимой для меня жизнь, которую обеспечили своей возлюбленной? Вы жестоко обращаетесь с ней? Не оплачиваете ее счета, не кормите ее, не обеспечиваете жильем? Разве она не благодарна вам за великодушие? Видите ли, практичность мне не чужда. У меня нет ни имени, ни связей, ни приданого. Моя молодость и миловидность еще имеют какую-то цену, но она слишком невелика, чтобы я могла надеяться выйти замуж за англичанина.
      Покрасневший от смущения Эверли не мог не вспомнить о том, что такой же разговор состоялся у него с юной танцовщицей, которую он теперь содержал. Но услышав, что родственница, пусть даже дальняя, заговорила о роли любовницы, Эверли возмутился до глубины души.
      – Ушам своим не верю! Неужели я услышал эту нелепость от вас? Нет, я не отдам вас на растерзание лондонским волкам! Вы не имеете ровным счетом никакого понятия о том, какая жизнь вас ждет. Если Себастьян сократит сумму вашего содержания, я буду пополнять ее – только я, и никто другой: я не допущу вашего позора, я слишком привязан к вам!
      Мадлен не слишком удивилась, внезапно почувствовав, что Эверли обнял ее за плечи и прижал к себе. Во время его пламенной тирады она заметила нерешительность в его глазах: в душе Эверли боролись рыцарь и соблазнитель.
      – К черту! Если Себастьян отверг вас, я готов предложить вам помощь, ни на чем не настаивая!
      Закрыв глаза, Мадлен позволила поцеловать ее – главным образом потому, что поняла: пришло время сравнить поцелуи мнимых кузенов.
      Ее постигло разочарование.
      Нет, Брамуэлл умел целоваться. Но после умелых и старательно исполненных поцелуев опытного лондонского денди она не почувствовала ничего… кроме невыразимого желания оказаться рядом с человеком, отвергшим ее.
      – Сам не понимаю, как я мог решиться на такое… – пробормотал потрясенный Эверли. – Впрочем, нет… Так или иначе это создает затруднения и необходимость внести ясность… – сбивчиво бормотал он, удивляясь собственным мыслям. – Правда, я не надеюсь на счастливый случай – особенно оказавшись соперником Себастьяна…
      Мадлен с сочувствием посмотрела на него и коснулась его щеки рукой в перчатке.
      – Мне очень жаль, – прошептала она, но тут же почувствовала, что ее слова неуместны. Правильнее было бы сказать – «я совершила ошибку». Слезы подступали к ее горлу, ибо Мадлен заподозрила, что случай свел ее с самым добрым и порядочным мужчиной в Лондоне.
      Эверли не попытался сделать вид, что не понял ее.
      – Значит, виной всему – мой чертов кузен?
      Она отвернулась. Как она могла совершить такую чудовищную ошибку? Молчание обеспечило бы ей любовника.
      – Пожалуй, я еще не готова смело войти в тот мир, о котором мы говорили. – Она глубоко вздохнула. – Разумеется, я пойму вас, если вы впредь откажетесь сопровождать меня.
      – Не смею надеяться… Вы не отомстите мне за скверный поступок?
      Мадлен рассмеялась.
      – Вы смелее многих и не так скучны, как остальные.
      Эверли откинулся на подушки, скрестил руки на груди и улыбнулся, понимая, что его гордость не пострадала.
      – Для лягушатницы вы поразительно отважны.
      – А вы, кузен Брамуэлл, слишком хорошо флиртуете для зануды-англичанина!
      Оба расхохотались, и смех не утихал до тех пор, пока экипаж не остановился перед домом Мадлен. Из окон лился ослепительно яркий свет, придающий снегопаду неестественный, театральный вид.
      – Похоже, ваши компаньонки веселятся вовсю.
      Мадлен сжала губы. Она умоляла тетушек устраивать более скромные вечеринки, но, несмотря на все уговоры, особняк напоминал костер, устроенный Гаем Фоксом. Мадлен вышла из экипажа, кутаясь в плащ Эверли. Но едва она успела дойти до крыльца, из двери вывалились двое парней в мундирах ополчения. Дверь осталась распахнутой.
      – Привет, милашка! – заорал один из военных, заметив Мадлен.
      – Идем к нам, – позвал его товарищ с преувеличенно размашистым поклоном, указывая на дверь. – Не желаешь ли посидеть рядом со мной? Сыграем в фараона! Кто откажется проиграть тебе или, еще лучше, выиграть?
      – Убирайтесь прочь! – властно вмешался Эверли.
      Хмельные вояки растерянно огляделись, словно ожидая появления на крыльце генерала.
      – Вы слышали? И впредь извольте уважительно обращаться к родственнице маркиза Брекона! А теперь убирайтесь, пока я не позвал сторожа!
      Наконец заметив стоящего перед ним мужчину в гражданской одежде, солдат подмигнул и осклабился.
      – Значит, это твоя крошка? Получше присматривай за ней, а то как бы она не стала выигрышем!
      Приложив два пальца ко лбу, он зашагал прочь под руку со своим пошатывающимся товарищем.
      – Пора прекратить эти дебоши, – пробормотал Эверли, помогая Мадлен войти в дом. – Мне всегда казалось, что Себастьян напрасно выбрал вам в компаньонки сестер Фокан. Вам следовало бы знать, что у них скверная репутация.
      – Я слышала об этом, – отозвалась Мадлен. – Впрочем, кто я такая, чтобы осуждать их?
      Нахмурившись, Эверли взял ее под руку.
      – Никогда так не говорите, Миньон. Мне известно, что такое отчаяние. Вы одиноки в огромном мире, а в таком положении легко ошибиться в суждениях. – Он вдруг расплылся в широкой улыбке. – Мне остается лишь поблагодарить судьбу за встречу с вами. Будем друзьями. Вы согласны?
      Мадлен посмотрела на протянутую руку Эверли и с улыбкой пожала ее.
      – Согласна. Благодарю вас.
      – Тогда подумайте еще раз над моим предложением провести конец недели в деревне. Наступает зима. До Рождества в городе обычно царит скука, а потом столица вновь оживает и веселится.
      – Не знаю, стоит ли… – начала Мадлен, но тут ее внимание привлек шум шагов спускающегося с лестницы мужчины.
      – Возможно, мне, как соотечественнику, удастся убедить вас, мадемуазель? – произнес голос, который Мадлен опасалась услышать вот уже три месяца.
      Обернувшись, она с ужасом увидела мрачное лицо и устремленные на нее черные глаза.
      – Месье де Вальми! – сдержанно поприветствовала она.
      – Де Вальми, – Брам холодно поклонился, – что вы здесь делаете?
      Резкий тон не смутил француза. Он улыбнулся Мадлен так, словно они были давними друзьями, а не просто едва знакомыми людьми.
      – Жду, надеясь на счастливую встречу. Наконец-то я застал вас дома, мадемуазель Миньон. Не могли бы вы уделить мне толику своего драгоценного времени?
      Внезапно сверху донесся пронзительный крик, а затем раскатистый гогот, напомнивший Мадлен о вечеринке тетушек. Она взглянула на Эверли.
      – Кузен Брамуэлл, не могли бы вы объявить гостям, что игра закончена? Я была бы весьма признательна вам…
      – Разумеется, кузина Миньон. – Эверли не преминул подчеркнуть свои родственные связи с Мадлен в присутствии де Вальми. – Я вернусь через пару минут, – пообещал он и взбежал вверх по лестнице.
      – Сюда, месье, прошу вас, – произнесла Мадлен, указывая налево.
      Первое, что ей бросилось в глаза, – мрачность и черные одежды де Вальми. Он казался сгустком черноты. Его черные глаза словно поглощали свет, поэтому, несмотря на десятки зажженных свечей, расставленных по всей комнате, Мадлен показалось, будто в ней царит полумрак.
      Он был высоким, худощавым и своей настороженностью и пристальным немигающим взглядом напоминал хищника. Благодаря вмешательству тетушек Мадлен посчастливилось встретиться с этим человеком всего дважды, да и то не более нескольких минут. Де Вальми вращался совсем в ином кругу, нежели Эверли, поэтому вне дома Мадлен их пути никогда не пересекались. Сестры Фокан не могли перестать принимать де Вальми: только он располагал сведениями о том, где находится Ундина. Они любезно встречали его, а он плел запутанные истории о том, что Ундину кто-то видел в Париже. Мадлен соглашалась с тетками в том, что этого человека необходимо терпеть, пока Ундина не вернется или не пришлет весточку.
      Подойдя к камину, Мадлен стала греть ладони над пламенем. Пытаясь убедить себя в том, что она попросту замерзла, Мадлен втайне понимала: причина озноба – леденящее душу присутствие де Вальми.
      – Так о чем вы хотели поговорить со мной, месье?
      Он молчал так долго, что Мадлен пришлось оглянуться. Де Вальми стоял неподвижно за креслом, на его суровом лице блуждала легкая улыбка. Мадлен давно заподозрила, что этот человек обладает неиссякаемым терпением. Он мог ждать дни, недели, месяцы, даже годы – и в конце концов добивался своего. Неудивительно, что тетушки его побаивались.
      – Я просто решаю, как будет лучше приступить к этому разговору, мадемуазель… – Он развел руками. – Странно, но я никогда не слышал вашей фамилии.
      – Разумеется. Видите ли, у меня есть свои причуды, – отозвалась Мадлен, придумавшая ответ еще несколько недель назад.
      – Ах вот как! Удачное решение, особенно в кругу англичан, помешанных на чистоте родословных, верно? Впрочем, не важно. – Он обошел кресло и приблизился к Мадлен. – И все-таки вы мне кого-то напоминаете. Скоро я вспомню, кого именно. Память никогда меня не подводит.
      Мадлен с вызовом вздернула подбородок.
      – Прошу вас, перейдем к делу, месье. Уже поздно, а я очень устала.
      – Конечно. К сожалению, дело касается ваших долгов.
      Мадлен пожала плечами, глядя на огонь.
      – Не понимаю, о чем вы говорите, месье. Я ничего вам не должна.
      – Пожалуй, я неточно выразился. – Несмотря на учтивый тон, он стоял почти вплотную к Мадлен. – Мне должны не вы, а кое-кто из ваших домашних, а точнее – сестры Фокан.
      Страх пронзил Мадлен, словно кинжал. Должно быть, ему известно, кто она такая.
      – Они оказались у вас в должниках? Но каким образом?
      – Речь идет о карточном долге. – Встретив недоверчивый взгляд Мадлен, де Вальми насмешливо поклонился и протянул ей листок бумаги. Замысловатую подпись тетушки Жюстины подделать было невозможно. Выше значилась сумма проигрыша – пять тысяч гиней.
      Мадлен ничем не выдала потрясения, возвращая расписку.
      – По-моему, с вашей стороны неделикатно извещать о долге чести тех, к кому он не имеет ни малейшего отношения.
      Тонкие губы де Вальми растянулись в коварной ухмылке.
      – Разве карточные игры, которые ведутся под крышей вашего дома, не имеют к вам никакого отношения? Разве не вы несете ответственность за все, что здесь происходит?
      – Я не считаю деньги в карманах моих гостей, – отрезала Мадлен, пытаясь утихомирить судорожно бьющееся сердце.
      – Напрасно, напрасно, мадемуазель. К примеру, кое-кто из ваших гостей одалживает деньги у родных, друзей, даже любовников, лишь бы утолить свою ненасытную страсть к азартным играм. – Де Вальми коснулся ее плеча длинным пальцем, и Мадлен вздрогнула.
      Смело глядя на собеседника, Мадлен напряглась, не желая быть застигнутой врасплох во второй раз.
      – Это все, месье?
      Его глаза зловеще блеснули.
      – Об этом я рассказал вам потому, что существуют джентльмены, готовые охотно принять благосклонность дамы в обмен на деньги. – Его ухмылка не вызывала сомнений в том, какую благосклонность он имеет в виду. – Лорду д’Арси вряд ли понравится, если принадлежащий ему особняк превратится в дорогой бордель. – Он перевел взгляд на грудь Мадлен, вздымающуюся в вырезе платья. – Или это входит в его намерения?
      Мадлен не дрогнула.
      – Вы наглец, месье! Я не желаю продолжать наше знакомство. – Круто повернувшись, она торопливо пошла прочь.
      Мадлен не надеялась благополучно достигнуть двери. Ее сердце лихорадочно колотилось, руки дрожали, но она была уверена, что выглядит совершенно невозмутимо, пока не встретилась в коридоре с Эверли и не увидела изумленное выражение на его лице.
      Де Вальми вышел в коридор вслед за ней, прошептал: «До встречи, мадемуазель», – и направился к парадной двери.
      – Что случилось? – тревожно спросил Эверли, подойдя к Мадлен. – Этот негодяй оскорбил вас?
      – Отчасти да, – пробормотала она, понимая, что Эверли ждет объяснений и непременно добьется их. – Похоже, до него дошли кое-какие слухи.
      – Черт бы его побрал! – Эверли в гневе вспыхнул. – Он еще поплатится за дерзость!
      Эверли бросился было вслед де Вальми, и Мадлен удержала его за руку.
      – Прошу вас, не делайте этого, кузен Брамуэлл. Попытавшись защитить меня, вы только создадите новую пищу для сплетен. Подумайте, как поступит лорд д’Арси, узнав о гнусных слухах!
      – Вызовет виновника на дуэль, – пробормотал Эверли. – Ладно, будь по-вашему.
      – Кузен, моя честь не может пострадать по вине бесчестного человека.
      Эверли улыбнулся.
      – Прекрасно сказано! Знаете, кузина, а ведь у вас мужской склад ума!
      Мадлен пожала ему руку.
      – Вы избалуете меня лестью, кузен.
      Час спустя, когда гости разошлись, а в доме стало пусто, темно и тихо, Мадлен застыла у окна своей комнаты, глядя на пролетающий за стеклом снег. Наблюдая за воздушными хлопьями, сыплющимися с ночного неба, она задумалась о том, где сейчас Себастьян. Внезапно в ней проснулась надежда на то, что ему так же одиноко, холодно и горько, как и ей.
      – Ненавижу его! – шептала Мадлен, дыша на морозное стекло. – Ненавижу!
 
      Себастьян стоял на утесе над бурным морем, облаченный в плащ и кивер кавалериста конной разведки армии Наполеона. Несмотря на ливень, падающий с небес сплошной стеной, он высматривал в море мерцание фонаря, которое подсказало бы ему, что долгожданный корабль наконец-то достиг французского берега. За прошедшие месяцы Себастьян отпустил усы и баки, привык зачесывать волосы назад и носить фальшивую косицу с красной лентой. Его запас французской брани значительно пополнился благодаря общению с жителями Железного берега – так французы называли неприступные скалы напротив южных берегов Англии.
      Недостатка в сведениях Себастьян не испытывал. Беда заключалась в том, что большей частью они были абсолютно бесполезны. Шуаны действовали не так решительно, как надеялся Уайтхолл. Выяснилось, что заговорщики ждут, когда граф д’Артуа, младший брат Людовика XVI, присоединится к ним в Париже, готовясь сменить на троне Наполеона – разумеется, когда тот будет свергнут. Но никто толком не знал, где скрывается граф и каковы его планы.
      После двух месяцев пребывания на побережье, бесконечных зарисовок, подсчетов и измерений Себастьян убедился, что испытания воздушных шаров, проводимые Наполеоном в Булонском лесу, не представляют серьезной угрозы для Англии. Поскольку его шары поднимали не более десяти человек, корсиканцу понадобился бы флот численностью в тысячу шелковых воздушных шаров, чтобы высадить в окрестностях Дувра мало-мальски крупный отряд. Подобное предприятие Себастьян счел непрактичным.
      Стало быть, война продолжится привычным способом, ее оружием станут интриги и предательство, ядра и пули, огнестрельное оружие и сабли, дипломатия и политические перевороты, а исход останется неизвестным. А он, Себастьян, заслужил полное право вернуться в свою лабораторию, к недописанным мемуарам, в привычный и тихий мирок. Он даже подумывал вновь обзавестись любовницей – пусть даже только для удобства.
      К собственному немалому удивлению, Себастьян обнаружил, что привык к присутствию Миньон под крышей его дома. Возможно, удастся найти неболтливую вдову, готовую проводить досуг…
      Довести мысль до конца ему помешала внезапная вспышка молнии, разорвавшая небо. Она осветила не только пенные волны среди камней у подножия утеса, но и самого Себастьяна, сидящего на коне, подобно статуе. Ждать дольше было глупо. В такой шторм ни одно судно не подойдет к берегу. Ветер сек его по лицу ледяным хлыстом. Ни один капитан в здравом уме не решится отправиться в плавание в такую ночь. Вероятно, на севере, в Лондоне, уже идет снег.
      Округу огласил раскат грома. Лошадь Себастьяна вздрогнула и заплясала на месте. Себастьян закрыл глаза. Как бы он хотел в этот миг оказаться в Лондоне… рядом с Миньон.
      За прошедшие недели перед его мысленным взором бесчисленное множество раз вставало мучительное видение – глаза Миньон, сидящей у него на коленях, знающей, что он отправляется в постель другой женщины. Как он мог так жестоко обойтись с ней, так больно ранить ее? Но в то время Себастьян был уверен: если Миньон будет ждать его и на что-то надеяться вопреки всем доводам рассудка, ей станет еще тяжелее. Не следует питать напрасных надежд.
      Да, он рассудил верно. Несомненно, сейчас она с удовольствием танцует в объятиях какого-нибудь счастливца и улыбается ему, поблескивая темными глазами.
      Очередная вспышка молнии рассекла мрак, и поначалу Себастьян не поверил своим глазам: где-то далеко впереди, среди волн, слабо мерцал фонарь. Его золотистое теплое пламя среди ледяного моря казалось живым.
      Еще четверть часа Себастьян ждал, когда отважный капитан подведет корабль к берегу. Задача состояла в том, чтобы встретить сходящих на берег заговорщиков и самому вовремя покинуть берега Франции. Его никто не ждет, и заговорщики вряд ли обрадуются, выяснив, что ему известно место их тайной высадки. Себастьян усмехнулся: как просто можно выведать нужные сведения даже у самых ревностных сторонников заговора, стоит только показать деньги! К сожалению, сегодня в Бивилле ему пришлось убить человека, офицера конной разведки. К утру его будут искать по всему побережью.
      Ветер утихал, море постепенно успокаивалось. Мерцающие между небом и водой огоньки выдавали приближение лодок. Похоже, заговорщикам не терпелось достигнуть берегов родины.
      Когда за спиной Себастьяна вдруг послышались шаги, он понял, что для него это момент истины. Пора спуститься с утеса и встретить первую же лодку, которая причалит к берегу, занять в ней место и попасть на корабль. На такую рискованную выходку вряд ли решился бы человек в здравом уме и твердой памяти.
      По небу вновь раскатился гром. Лошадь Себастьяна заволновалась, но он твердой рукой направил ее вперед, к самому краю утеса, нависающего над морем. Он соскользнул с седла почти бесшумно, чуть задев звякнувшую сбрую. Этого тихого звука оказалось достаточно.
      – Стой! – крикнул кто-то. Часовой? Ополченец? Тайный сторонник роялистов? Для Себастьяна это не имело значения. Любой мог убить его, если представится возможность.
      Он не подчинился приказу, но преследователь и не надеялся на это. Оступаясь и оскальзываясь на мокрых камнях, Себастьян вслепую спешил к краю утеса.
      – Стой! – снова прозвучал грубый окрик.
      Преследователям не понадобились фонари: небо вдруг озарили два гигантских зигзага молнии. Голова и плечи Себастьяна отчетливо вырисовались на фоне неба за секунду до того, как он скрылся из виду.
      Справа блеснули две вспышки мушкетных выстрелов. Себастьян пригнулся и испустил вздох облегчения, когда небо вновь заволокла тьма, а от грохота грома из-под ног покатились камни. Он спасся.
      Внезапно он понял, что, спускаясь по предательской стене утеса, он, должно быть, ударился правой рукой о камень, поскольку теперь в ней чуть ниже плеча ощущалась тупая боль. К тому времени как волны лизнули его сапоги, рука онемела. Себастьян знал, что доплыть до корабля в утлой лодке, орудуя веслами, будет непросто, а с онемевшей от боли рукой – тем более.
      Его размышления прервал шепот. Кто-то открыл фонарь, и Себастьян обнаружил, что прямо на него смотрит дворянин-эмигрант Арман де Полиньяк, роялист-фанатик.
      – События развиваются стремительно, – произнес он секретный пароль, изумив француза.
      – С Божьей помощью, – откликнулся тот и выразительно пожал плечами.
      Отшвырнув насквозь промокший меховой кивер, Себастьян забрался в лодку, где, к счастью, сидели двое гребцов-англичан, и тяжело рухнул на скамью. Боль пронзила руку от локтя до плеча. Только сейчас Себастьян заметил, что весь его правый бок покрыт липкой горячей жидкостью, которая не могла быть морской или дождевой водой. Значит, стрелок на вершине утеса все же не промахнулся.
      Пока он лежал на дне лодки, на его лицо упали первые снежинки, обдав колючим холодком. Но Себастьян уже не думал о зиме и Лондоне. Ему вспоминался осенний полдень в Кенте, пронзительно-синее небо, косые лучи солнца, смешавшийся аромат свежего теплого сена и разогретой кожи, и женщина, к которой его влекло все сильнее с каждым днем разлуки.
      Странно, прежде Себастьян не замечал в себе сентиментальности. Он был не из тех мужчин, которые терзаются угрызениями совести, пробудив в девственнице чувственность. Нет, он совершил лишь одну ошибку: не сумел избавиться от влечения к ней. Теория оказалась удачной, но ее следовало подтвердить практикой. Должно быть, в своих расчетах он что-то упустил. Только вот что?
      Внезапно он все понял.
      – Миньон!

      – В будущем мы должны строго придерживаться экономии, – заключила Мадлен. – Обо всех покупках надлежит советоваться со мной. И больше никаких азартных игр в этом доме! Понятно?
      Анриетта поджала губы:
      – Я не привыкла сидеть на привязи, племянница.
      Жюстина состроила пренебрежительную гримаску:
      – Лично мне очень жаль, что ты отказываешь своим единственным родственницам даже в столь невинных развлечениях, как встречи с друзьями.
      – Значит, этот дебош вы называете встречей с друзьями? – переспросила Мадлен, задетая за живое язвительными репликами тетушек. – Двое ваших гостей, английские офицеры, оскорбили меня на пороге моего собственного дома!
      – Каждый может ошибиться, – сухо возразила Анриетта.
      – Они так молоды, милочка, и так внушительны в своих мундирах! Неужели надо винить их за этот легкий флирт? – протянула Жюстина.
      Мадлен, сидящая напротив ничуть не раскаивающихся тетушек за обеденным столом, нахмурилась. Обе были разодеты в роскошные пеньюары, но, несмотря на пребывание в постели до полудня, лица тетушек нельзя было назвать свежими. Мадлен подозревала, что виной всему вчерашнее обилие шампанского.
      – Ваши гости тратят попусту наше вино и деньги. Мало того, они наносят ущерб нашей репутации!
      Анриетта надменно вскинула бровь.
      – С каких это пор ты считаешь этот дом и деньги своими, детка? И чью репутацию ты имеешь в виду?
      Мадлен была готова выплеснуть поток гневных слов, но вовремя сдержалась. У нее болела голова от почти бессонной ночи, когда даже краткие сновидения не приносили покоя. Она твердо решила не превращать разговор в ссору, но выполнить этот замысел было нелегко. По-видимому, тетки считали, что живут в мире, где нет ни забот, ни ответственности за свои поступки. Но Мадлен понимала, что это не так. Она еще не знала точно, как именно месье де Вальми осуществит вчерашнюю угрозу, но была уверена: без борьбы он не отступит.
      – Мы должны избегать лишних расходов, вот и все. У щедрости лорда д’Арси есть свои пределы. За все расходы отвечаю я, следовательно, мне и принимать решение.
      Анриетта опустошила свою чашку.
      – Я не буду подчиняться ребенку!
      Возмущенная словами тетки, Мадлен поняла: замечание нельзя оставлять без ответа, иначе и впредь ее слова будут пропускать мимо ушей.
      – Я прекрасно понимаю ваше негодование. Мне жаль огорчать вас. – Она помедлила, вскинула голову и уставилась на теток в упор. – Если вам трудно отказаться от излюбленных развлечений, я не стану возражать, если вы покинете этот дом. – Выдержав многозначительную паузу, она грустно добавила: – И все же мне бы хотелось, чтобы сейчас рядом были мои родные.
      Она затаила дыхание, глядя, как Анриетта изящным жестом промокает губы и складывает салфетку.
      – Полагаю, – гордо изрекла Анриетта, – мы могли бы ограничиться двумя вечерами в неделю. Оттенок исключительности станет нашим преимуществом, Жюстина.
      – Никаких приемов и вечеров за картами, – бесстрастно отрезала Мадлен, с трудом выдержав суровый взгляд серых глаз тетки, от которого ее сердце ушло в пятки. – Никаких игр, слышите?
      – Ты выросла настоящим солдафоном, – заявила Анриетта, вставая с места. – Для женщины это недопустимо! – Подав Жюстине знак следовать за ней, она покинула комнату.
      – Прошу вас, останьтесь, тетя Жюстина, – поспешно произнесла Мадлен.
      Нехотя пожав плечами, Жюстина снова села.
      – По-моему, детка, ты чего-то недоговариваешь, – заметила она, дождавшись, когда в коридоре затихнут шаги Анриетты.
      – Вчера вечером месье де Вальми показывал мне один любопытный документ, – начала Мадлен, и ее тетка залилась густым румянцем. – Тетя, как вы могли оказаться должницей такого страшного человека?
      Жюстина пожала плечами.
      – Часто бывает, что гости делят банк, играя в фараона, – ведь банк обычно выигрывает. Мы были стеснены в средствах, и месье предложил нам пользоваться выигрышем по своему усмотрению. – Между ее бровями залегла крохотная складка. – Не понимаю, как я могла столько проиграть – ведь мне везло с самого начала вечера! Но до расплаты еще далеко. – Ее лицо оживилось. – Месье чрезвычайно сговорчив. Кстати, в записке, которую мне подали сегодня утром вместе с шоколадом, он намекнул, что готов простить этот долг в обмен на маленькое одолжение с нашей стороны: в конце недели мы должны погостить у него в поместье. Там будет избранное общество видных мужчин и прекрасных дам, веселье, музыка, смех и бал-маскарад! Замечательно!
      – Если тут замешан месье де Вальми – не миновать беды, – мрачно проговорила Мадлен. – Конечно, вы отказали ему?
      – Но ведь он пригласил всех нас. – Жюстина кокетливо опустила ресницы. – По-моему, месье был бы счастлив, если бы ты приняла приглашение.
      – Нет. Он мне не нравится, – коротко отозвалась Мадлен.
      – Фу, как ты вульгарна! Впрочем, я уже ответила согласием от твоего имени. Не забывай, если бы не мы с Анриеттой, у тебя бы никогда не было ни чудесного дома, ни великолепных туалетов, ни свиты поклонников. Взамен мы просим только об одном ничтожном одолжении.
      Мадлен уставилась в тарелку.
      – Вчера ночью месье де Вальми сделал мне гнусное предложение. Он заявил, что можно обойтись без уплаты этого долга, проявив известную благосклонность. – Она вскинула голову. – Чего он хочет?
      Жюстина многозначительно усмехнулась:
      – Того, что хочет каждый мужчина: общества прекрасных дам, улыбок, невинных ласк, может быть, поцелуев. Сущие пустяки!
      Мадлен нахмурилась.
      – Не верю! Вы просите меня быть с ним любезной, чтобы избавить вас от долга и впредь потакать вашей разорительной страсти к азартным играм?
      Жюстина удивленно воззрилась на Мадлен.
      – Вот уж не думала, что ты поведешь себя как неблагодарная дрянь! Радуйся, что тебя попросили только о мизерной услуге!
      Мадлен была ошеломлена. Меньше всего она ожидала таких слов от тетушки Жюстины.
      – Прошу вас, поймите меня правильно: я отказываю не вам, а месье де Вальми. Мне не нравится, как он смотрит на меня.
      – А, вот в чем дело! – Жюстина зловеще прищурилась. – Слишком уж ты горда, племянница. Эти неуклюжие англичане заморочили тебе голову мечтами о славе. Женщины вроде нас, которые зарабатывают на хлеб умом и красотой, не могут позволить себе быть слишком разборчивыми и привередливыми в выборе спутников. Или ты считаешь, что состояние лорда д’Арси у тебя уже в кармане? – На щеках Жюстины вспыхнули два ярких пятна. – На твоем месте я бы на это не надеялась! Доверять ему нельзя. В Лондоне нет ни единой красавицы, у которой он не побывал хотя бы однажды. – Она торжествующе вздернула подбородок. – Не веришь – спроси у Анриетты!
      На лице Мадлен появилось выражение, заставившее ее тетку побледнеть.
      Жюстина вскочила, опрокинув чашку. По белоснежной скатерти расплылось бурое пятно.
      – О, что я натворила! Не слушай меня, в гневе я способна наговорить что угодно! Прости меня, Мадлен. Мне пора укладывать вещи. – И она стремглав выбежала из комнаты, словно спасаясь от погони.
      Мадлен осталась сидеть неподвижно. В ее ушах звучали слова тетки.
      Она не нуждалась в напоминаниях о том, что Себастьян д’Арси – самодовольный развратник. Ведь она сама читала его воспоминания! И потом, разве он не предупреждал, что влюбляться в него не следует? В его намерения никогда не входило сделать ее своей любовницей. Он недвусмысленно дал ей понять: не стоит путать чувства с поступками, на которые нас толкают жизненные обстоятельства.
      Мадлен подозревала, что Себастьян пренебрежительно отнесся бы к ее неудачной попытке соблазнить Брамуэлла Эверли. Какая разница, питает она к нему нежные чувства или нет? Без них гораздо проще. Но полное отсутствие у нее влечения к другим и ссора с тетушками ясно указывали, что Мадлен впала именно в то заблуждение, от которого ее предостерегал Себастьян.
      – Стало быть, мы едем в поместье, – пробормотала она. Она непременно должна увидеть, как заводят романы утонченные светские особы, и во всем следовать их примеру. Кто-нибудь наверняка избавит ее от навязчивого шепота низкого, бархатистого голоса Себастьяна, сотрет из памяти блеск его завораживающих глаз, уничтожит следы его рук на ее коже. Кто-нибудь, но только не месье де Вальми! Этого она не допустит!

* * *

      Выбежав из дома на Белгрейв-сквер, Себастьян испытывал лишь одно желание – осыпать кучера бранью и разогнать хлыстом уличных попрошаек. Вместо этого, зная, что подобные вспышки темперамента опасны, он отмахнулся от них и размашисто зашагал по улице.
      – Де Вальми! – с яростью вырвалось у него.
      Подъезжая к площади, где он арендовал дом для Мадлен, Себастьян заметил в проезжающем экипаже профиль давнего врага, но не придал значения этому событию. Теперь он знал наверняка: в том же экипаже сидела и Мадлен. Если бы долг не призвал его сначала побывать в Уайтхолле, он успел бы вовремя.
      На побережье его задержала внезапно воспалившаяся рана, вдобавок он простудился на ветру, ожидая корабль. Еще слабый после болезни и потери крови, он явился в Лондон лишь сегодня утром. Но боль и слабость отступили под напором сжигавшей его ярости.
      – Глупая девчонка!
      Как могла она совершить такой опрометчивый шаг?
      Горничная, открывшая ему дверь дома на Белгрейв-сквер, сообщила, что Мадлен отправилась на несколько дней в поместье вместе с месье де Вальми и сестрами Фокан. Но бойкая служанка не знала одного: кто устраивал этот прием и куда именно отправилась ее госпожа.
      – Куда-то на южное побережье, ваша светлость, – с довольным видом заявила она.
      – На побережье! – пробормотал Себастьян и чертыхнулся. Длина южного побережья составляла несколько сотен миль.
      Однако он подозревал, что поместье, куда отправилась Мадлен, расположено между Брайтоном и Дувром. Армстронг в очередной раз высказал подозрения насчет сестер Фокан, объявив их сообщницами де Вальми. Генерал мрачно перечислил имена гостей, регулярно бывавших в особняке на Белгрейв-сквер под предлогом карточной игры, и Себастьян нахмурился. Особенно его злило то, что он невольно оказался пособником предприятия, развивающегося без его участия. В гостях у сестер Фокан бывали офицеры армии его величества, французские эмигранты сомнительных политических убеждений и мелкие политиканы из числа вигов и тори. Короче, Уайтхолл заподозрил, что на Белгрейв-сквер собирается целая свора шпионов.
      Разведка докладывала, что де Вальми напрямую связан с зачинщиками заговора против Наполеона. Но до сих пор оставалось неясным, кто же он сам – роялист, республиканец или даже гугенот. Очевидно было лишь одно: Англия не могла позволить себе стать приютом для матерого шпиона, не сделав попытки пресечь его деятельность. Уайтхолл хотел скомпрометировать де Вальми и исключить его из политической партии, которую европейцы разыгрывали с Наполеоном. Несмотря на связь Себастьяна с сестрами Фокан, генерал Армстронг не более часа назад поручил именно ему наконец покончить с де Вальми. Капкан был расставлен прежде, чем Себастьян покинул штаб.
      Себастьян помедлил под уличным фонарем, пылая возмущением и тревогой. Если ему не удастся вовремя найти Мадлен, в капкан попадет и она.
      Де Вальми поддерживал отношения с сестрами Фокан, но Себастьян не понимал, при чем тут Мадлен. Несомненно, ей известно о сомнительной репутации де Вальми. Так зачем же она принимала этого человека в своем доме, мало того – доверилась ему и отправилась с ним неизвестно куда? Себастьян часто размышлял о том, кто такая Мадлен, однако не верил, что она шпионка. Однако не все отличались такой проницательностью. Будучи пойманной в обществе де Вальми, она может дорого поплатиться за свою неосмотрительность.
      Себастьян понимал, что влечет де Вальми к Мадлен: она молода, красива, родом из Франции, у нее нет ни родных, ни покровителя. Изобретательный француз мог втереться к ней в доверие потому, что прежде всего был соотечественником Мадлен. Несомненно, он пообещал ей спокойное существование в обмен на доверие. Неужели они уже стали любовниками?
      Эта мысль вызвала у него длинную вереницу проклятий. Куда смотрел Брам?
      – Жалкая потаскуха! – злобно пробормотал Себастьян себе под нос. Де Вальми достался лакомый кусочек. Внезапно его ужалила страшная мысль: бросив Мадлен, не давая знать о себе, он сам вверг ее в полный опасностей мир развратников и куртизанок.
      Оглядевшись, он нашел свой экипаж, ждущий на почтительном расстоянии, и подозвал его взмахом руки.
      – Домой! – велел Себастьян, захлопывая дверцу и забиваясь в угол кареты.
      Он не обязан заботиться о Мадлен, напоминал себе Себастьян. Он лишь пообещал помочь ей начать жизнь любовницы. Если говорить начистоту, она предала его, пренебрегая всем, что он так старательно вбивал ей в голову. Нет, он вел себя достойно и рассудительно, воздерживаясь от запретных поступков. Себастьян мрачнел с каждой секундой.
      Откуда же взялось это отвратительное чувство, будто он сам предал Мадлен?
      Он подробно поведал ей о пороках и потребностях, слабостях и капризах мужчин. Но она, похоже, забыла, что мужчины способны преувеличивать свое влияние и могущество, чтобы произвести впечатление на женщину. Она слишком молода, доверчива и невинна, чтобы обвести вокруг пальца де Вальми. Надо спасти ее, пока не поздно, но сначала – выяснить, где она находится.
      – Брам наверняка знает об этом!
      Но когда возница спустя несколько минут остановил экипаж, Себастьян с удивлением обнаружил, что находится возле собственного дома. Лишь с запозданием он понял, что назвал не тот адрес. Решив было исправить ошибку, он вдруг подумал, что Хорасу может быть известно местонахождение Миньон.
      – Добрый вечер, Хорас, – поприветствовал он дворецкого, входя в дом.
      – Добрый вечер, сэр… милорд! – Хорас чуть не выронил подсвечник. – Милорд, вас не узнать с этими усами и новой прической!
      Себастьян улыбнулся и дернул себя за бутафорскую косицу.
      – Неумелая маскировка, Хорас, только и всего.
      – Вижу, вы были ранены, милорд.
      – Пустяки, шальная пуля на охоте, – солгал Себастьян, похлопывая себя по повязке на руке.
      – Что вы говорите! – Хорас прекрасно умел распознавать ложь. – Надеюсь, поездка прошла успешно?
      Себастьян кивнул и рассеянно огляделся.
      – Похоже, ремонт уже закончен.
      – В конце прошлого месяца, милорд. – Хорас начал зажигать свечи на столе у двери. – Вы отсутствовали довольно долго, милорд. Мы все беспокоились о вас, особенно одна юная особа.
      Себастьян огляделся.
      – Где она, Хорас?
      – А вот и я!
      Себастьян повернулся в сторону главной лестницы, откуда донесся тонкий голосок, но увидел вовсе не Мадлен. К нему спускалась босоногая девочка лет тринадцати в ночной рубашке.
      – Ох, ну я вас заждалась!
      Она сбежала по ступенькам и бросилась к Себастьяну. Хрупкая, тоненькая, легкая, как цыпленок, она обхватила руками-прутиками его талию. Ее лицо под копной рыжих волос было густо усыпано крупными коричневыми веснушками.
      – Я знала, что вы вернетесь! А я без вас не сидела сложа руки. Отскребла здесь все до блеска, спросите хоть у мистера Хораса!
      Будто пораженный громом, Себастьян растерянно повернулся к дворецкому.
      – Кто это?
      Дворецкий отвел глаза.
      – Мне казалось, вы помните, милорд. Вы привезли ее в сентябре, около четырех часов утра. Вы были навеселе, милорд. Кажется, упоминали о каком-то военном, которого вы избили хлыстом…
      Себастьян ошарашенно воззрился на девочку. Значит, насчет лейтенанта Шервуда Брам не солгал.
      – Проклятие!
      – Вы совершенно правы, милорд. – Хорас сердито взглянул на девчонку, которая по-прежнему обнимала маркиза. – Вы велели найти этому ребенку какое-нибудь занятие. Миссис Ходж сделала из нее помощницу горничной.
      – Но почему вы ни разу не напомнили мне о ней?
      Хорас смущенно прокашлялся.
      – Поскольку вы о ней не вспоминали, милорд, я считал, что незачем беспокоить вас понапрасну.
      Себастьян не знал, что делать – хохотать, плакать или негодовать. Впрочем, он был благодарен дворецкому за чуткость. Он улыбнулся девчушке.
      – Беги спать, детка. И смотри работай как следует. – Он слегка подтолкнул ее в сторону лестницы.
      Девочка умчалась, а Себастьян повернулся к Хорасу:
      – Если вы так хорошо разбираетесь в моих капризах и привычках, какого же дьявола вы отпустили мадемуазель Миньон вместе с этим мерзавцем де Вальми?
      Хорас виновато потупился.
      – Я не знал, что она уезжает с месье де Вальми, милорд. И потом, вы не поручили мне… ограничивать свободу миледи.
      – Досадное упущение, – пробормотал Себастьян, но на самом деле он мечтал, чтобы Мадлен исчезла из его жизни, поэтому напрочь забыл о том, что она может попасть в беду. – Почему же лорд Эверли не остановил ее?
      – Ваш кузен в Дербишире. Лорд Эверли попросил меня передать вам свои извинения. Семья его невесты потребовала его присутствия в фамильном поместье.
      Себастьян помрачнел.
      – Наверное, они прослышали о его знаках внимания мадемуазель Миньон. Значит, вам не известно, куда она отправилась?
      Хорас вдруг заулыбался.
      – Конечно, известно, милорд, – в Локсли-Хаус. Сегодня вечером лорд и леди Ховард дают бал-маскарад. Я сохранил присланное вам приглашение, милорд, – на всякий случай…
      Себастьян улыбнулся впервые за весь день, не сразу вспомнив, что чета Ховардов заслужила дурную репутацию своими приемами, по сути дела представляющими собой оргии.
      – По-моему, я вам недоплачиваю, Хорас.
      Дворецкий просиял.
      – И я так думаю, милорд.
 
      По словам тетушек, в Локсли-Хаус было малолюдно по меркам столичных приемов – съехалось всего два десятка гостей. Но Мадлен шумная толпа показалась огромной – возможно, потому, что снег и холод не позволяли покинуть дом. Хозяева дома, лорд и леди Ховард, поощряли всевозможные азартные игры – от бильярда до карт и шарад сомнительного свойства.
      Шампанское лилось рекой начиная с момента прибытия, пары составлялись, распадались и обменивались партнерами каждый час. Мадлен заметила, что даже гости, приехавшие в сопровождении жен и мужей, развлекаются отнюдь не в их обществе. После ужина развлечения возобновились – лукавые улыбки и кокетливые взгляды, тайные прикосновения и уединения в темных углах комнат.
      Если прежде Мадлен сомневалась, теперь она знала наверняка: она очутилась среди богатых сластолюбцев. Все присутствующие мужчины были хорошо одеты и излучали властность и уверенность, дамы щеголяли роскошными туалетами и прическами, постреливали глазками и маняще улыбались, обмахиваясь веерами. Сегодня еще сто пятьдесят гостей ожидалось на бал, знаменующий открытие рождественского сезона.
      Анриетта и Жюстина, элегантно одетые и искусно накрашенные, с легкостью влились в это пестрое сборище, но Мадлен была настороже, удивленная таинственным отсутствием месье де Вальми. В пути он не удостоил ее даже взгляда, словно ему хватало ее присутствия, и, слава Богу, не пытался завоевать ее расположение. После обеда он исчез, и остаток дня прошел без особых событий, если не считать преследований юного барона, который весь вечер таскался за Мадлен, словно щенок, потерявший хозяина.
      К утру Мадлен понемногу успокоилась. Вместе с остальными гостями, которые начали появляться из своих комнат в половине одиннадцатого, она вышла к завтраку, устроенному в неофициальной обстановке гостиной. Завтрак состоял из тушеных почек, бифштекса, ветчины, хлеба, фазана, лепешек, тостов, джема и тартинок.
      Пока Мадлен наполняла у большого стола свою тарелку, к ней подошли две дамы.
      – Присоединяйтесь к нам, мадемуазель, – предложила одна, с которой Мадлен мило, но коротко побеседовала вчера вечером.
      Мадлен поблагодарила и придвинула поближе свой стул.
      – Мы как раз беседовали о вашем успехе у юного барона, – сообщила темноволосая леди и обменялась взглядом со своей рыжей подругой. – Ему всего двадцать четыре года, а он уже получил титул.
      – И не меньше двадцати тысяч фунтов годовой ренты, – добавила рыжеволосая. – Завидная добыча!
      – Мы с ним едва знакомы, – осторожно ответила Мадлен, надкусывая лепешку.
      – Говорят, мужчины с каштановыми волосами – самые неутомимые и страстные любовники, – заметила рыжая с похотливой улыбкой.
      – Такой лакомый кусочек! – подхватила брюнетка. – Так бы и съела целиком!
      Рыжая лукаво взглянула на нее.
      – Если верить слухам, тебе это уже удалось!
      Женщины громко захихикали, словно желая привлечь внимание присутствующих, и Мадлен отвернулась. Но собеседницы, похоже, не заметили ее смущения. Продолжая разговор, они принялись сравнивать пропорции и преимущества нескольких знакомых им обеим джентльменов. Мадлен не знала, что шокировало ее: откровенность соседок или богатство их опыта в общении с мужчинами. Неужели через несколько лет и она станет такой же – потасканной, скучной, способной ценить лишь интимные достоинства мужчин или содержимое их кошельков?
      Брюнетка вновь обратилась к Мадлен:
      – Расскажите нам о месье де Вальми. Поговаривают, у него более чем экстравагантные пристрастия.
      – А еще лучше, расскажите про маркиза Брекона! – вмешалась рыжая, в голосе которой звучали неприкрытая зависть и досада. – Жаль, что его здесь нет. Говорят, он ничем не обделен: и его кошелек, и панталоны туго набиты! Скажите, он доставил вам удовольствие?
      – Прошу прощения, но вы, должно быть, меня с кем-то спутали. – Не глядя на жадно уставившихся на нее соседок, Мадлен встала и отошла.
      – Тоже мне, гордячка! – процедила одна из дам. – Кого она пытается обмануть?
      – Послушать ее, так она раздвигает ноги лишь затем, чтобы помыться!
      Мадлен пропустила мимо ушей оскорбительный смех и любопытные взгляды всей компании и покинула комнату, забыв о еде. Теперь она поняла, по каким причинам ее пригласили. Хозяева дома ждали, что она возьмется развлекать гостей-джентльменов. При этой мысли Мадлен охватила паника, подавить которую ей никак не удавалось. Де Вальми привез ее сюда ради собственного удовольствия или для того, чтобы произвести впечатление на кого-то из своих знакомых!
      Обращаться за помощью к теткам бессмысленно. Мадлен чувствовала, что, несмотря на улыбки, они боятся де Вальми больше, чем она сама. Иначе почему они пожелали разделить с ней одну спальню? Но они не могли находиться рядом с ней каждую секунду.
      Нельзя было и сбежать, никому не говоря ни слова. Мадлен не сомневалась, что доберется до города, несмотря на снег и холод, но в таком случае гнев де Вальми наверняка падет на ее теток, а может, и на мать. Значит, придется делать вид, что она всем довольна.
      Удалившись в библиотеку, Мадлен с радостью обнаружила, что там никого нет. Быстро просмотрев содержимое книжных шкафов, она выбрала один из романов, разыскала укромную оконную нишу в алькове с занавешенным входом и, несмотря на прохладу, устроилась на подоконнике. По крайней мере здесь на нее никто не глазел. Может быть, сегодня на маскараде найдется кто-нибудь, кто согласится увезти ее в Лондон. Если для этого придется уступить домогательствам юного барона – что ж, пусть будет так. Все лучше прикосновений де Вальми.
      На маскарад начали съезжаться ближе к вечеру. Сразу после прибытия гости стали готовиться к торжеству. Джентльмены появились, когда стемнело: весь день, несмотря на мороз, они наблюдали за строительством мартелло, предназначенных для отражения возможного вторжения армии Наполеона. Гости говорили только о войне да о политике, пока не прозвучал сигнал, означающий, что пора переодеваться.
      Мадлен прошла по пустому коридору к лестнице, ведущей в бальный зал. Она умышленно дождалась, когда остальные гости закончат пудриться, прихорашиваться и покрикивать на нерасторопных и глупых горничных, которые вечно что-нибудь забывали.
      Как обычно, на маскараде было несколько пастушек в юбках с фижмами и огромных широкополых шляпах, с маленькими кривыми посохами в руках. Низкие вырезы их лифов обнажали груди почти до сосков. Женщина, одетая египетским божеством, проплыла мимо Мадлен в позолоченном головном уборе в виде головы овна, скрывающего все лицо, кроме лукаво улыбающихся губ. Ее гофрированная туника на тонких бретельках полностью открывала восхищенным взглядам обнаженные груди с сосками, подкрашенными кармином. Здесь были и дамы в нарядах Марии-Антуанетты. Их юбки без переднего полотнища не скрывали ножки в шелковых чулках с расшитыми подвязками. Были и такие гостьи, которые выбрали конусообразные средневековые головные уборы с покрывалами, падающими на лицо, и – как бы в насмешку над ними – откровенные, декольтированные платья. Нашлись и те, кто предпочел роскошные наряды, более уместные в турецком гареме, обнажающие бедра и живот. Объединяло эти пестрые костюмы желание их обладательниц привлечь мужские взгляды.
      Мадлен переоделась в платье, которое миссис Селдон сшила ей несколько месяцев назад, когда она еще не подозревала о том, что ее ждет.
      – Напрасно ты надеваешь нижнюю кофточку, – упрекнула ее Жюстина. – Она искажает очертания фигуры. Снимай, снимай! Неужели ты хочешь испортить себе весь вечер?
      Мадлен шла в бальный зал не торопясь, стыдясь своей задрапированной легчайшим серым шелком фигуры. Сквозь полупрозрачную ткань отчетливо просвечивали ноги в шелковых чулках. Мадлен успокаивала себя тем, что ей случалось совершать и другие, гораздо более смелые и вызывающие поступки, например, пройти через всю Францию пешком, заключить сделку с контрабандистами и пробраться в дом маркиза. Но в каждом случае решение принимала она сама, зная, что никого не подвергнет опасности.
      Тетушки уложили ее волосы на макушке, выпустив десяток вьющихся прядей на щеки и шею. Прическу украсили букетом шелковых серых роз с серебристыми листочками. Губы Мадлен подкрасили толчеными розовыми лепестками. Хозяйка дома снабдила масками тех гостей, кто не привез их с собой. Мадлен ограничилась простой черной бархатной полумаской, прикрывающей глаза, часть щек и нос.
      Войдя в зал, она с удивлением обнаружила, что ощущает каждое движение и звук с небывалой остротой. Серебристые кисти шнура, стягивающего лиф выше талии, мерно покачивались в такт ее шагам, словно безмолвные колокольчики, возвещающие ее появление. Постепенно Мадлен начала понимать прелесть бала-маскарада. Она чувствовала себя иной, не такой, как прежде, сильной и даже дерзкой. На какое-то время она стала неуязвимой – в отличие от простой смертной Мадлен Фокан.
      Маска странным образом придала ей смелости, несмотря на то что ей еще никогда не доводилось появляться на людях в столь смелом одеянии. По озадаченным взглядам и шепоткам, провожающим ее, Мадлен поняла, что ее никто не узнал. Проходя мимо зеркальной стены, она поначалу тоже не узнала себя, а затем, присмотревшись, улыбнулась. Вокруг нее разворачивалась весьма рискованная игра. Гости быстро хмелели, хотя до позднего ужина оставалось еще несколько часов. Играл оркестр, пошатывающиеся пары шаркали ногами по полу в новом австрийском танце под названием вальс.
      Мадлен отвернулась от мужчин и женщин, кружащихся, как заведенные, в объятиях друг друга. Почему-то это зрелище вызвало у нее чувство неловкости, как случайно подсмотренный поцелуй.
      Спустя несколько минут Мадлен заметила де Вальми среди джентльменов, расположившихся у стены зала. Он не стал переодеваться в костюм, предпочтя свое обычное траурное одеяние. Маску наподобие лорнета он не подносил к лицу, словно желая, чтобы все вокруг узнавали его.
      Когда де Вальми вдруг повернулся и заметил Мадлен, сердце ее ушло в пятки. Решив не рисковать, она поспешно двинулась к ближайшему выходу из зала и скоро оказалась на террасе, где прежде не бывала. Комнату освещали китайские фонарики, но их свет не проникал в темные углы, поэтому Мадлен тут же споткнулась о чью-то протянутую ногу и вскрикнула, испугав ее владельца.
      Парочка, расположившаяся на каменной скамье, мгновенно разжала объятия. У мужчины рубашка выбилась из-под пояса панталон, лиф платья женщины был расстегнут.
      – Прошу прощения, – пробормотала Мадлен, абсолютно уверенная, что перед ней отнюдь не супружеская пара.
      Казалось, происшествие смутило только ее. Незнакомцы улыбнулись ей, пряча блестящие и бегающие глаза, и отвернулись, словно придали ее появлению не больше значения, чем пролетающей мимо бабочке. Мужчина сжал пальцами нагую грудь женщины и, прежде чем Мадлен успела отойти, оглянулся на нее и подмигнул.
      Мадлен направилась обратно к бальному залу, жалея о том, что утратила самообладание. Несколько секунд спустя поблизости послышались шаги, и она спряталась за большую пальму в кадке, опасаясь, что ее преследует де Вальми.
      Отчетливый стук каблуков приблизился, и в дверях террасы выросла тень. Мадлен разглядела очертания кивера и ментика, висящего на правом плече, – традиционной принадлежности костюма гусара. Тень удлинилась и поползла навстречу ей по плитам пола.
      Мадлен робко следила за проходящим мимо гусаром. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что незнакомец одет в голубой доломан, подбитый мехом ментик и рейтузы французского гусара. Вспомнив, что хозяин дома – английский офицер и что собравшиеся не далее как днем на все лады бранили Наполеона, такой выбор костюма Мадлен сочла дерзким, если не глупым.
      Искренне радуясь тому, что кто-то, кроме нее, решился открыто бросить вызов этому сборищу, она вдруг вышла из своего убежища.
      – Постойте, месье гусар! – негромко позвала она.
      Он круто развернулся на каблуках. Очертания плеч показались Мадлен знакомыми, но она могла бы поклясться, что ни вчера, ни сегодня днем не видела здесь этого человека. При свете ближайшего фонаря она разглядела, что он одет не в маскарадную, а в настоящую форму одного из самых доблестных гусарских полков французской армии.
      Восхищение переполнило ее при виде небесно-голубого доломана. Широкие черные кожаные шнуры, красные лампасы и красный кушак – все эти приметы ей, француженке, были известны наперечет. Кто же он такой?
      Узкая полумаска скрывала его глаза, но дьявольски привлекательная улыбка приподнимала шелковистые роскошные усы. Фальшивая косица была перевязана тонкой красной лентой. Эта последняя красноречивая деталь вызвала у Мадлен улыбку: тщеславие французских гусаров было общеизвестным.
      Казалось, незнакомец не удивился, что его окликнули. Он был не так высок, как де Вальми, но очертания его широких плеч и длинных мускулистых ног поражали мощью. Только опустив глаза, Мадлен вдруг заметила протянувшуюся между ними ее собственную тень со всеми подробностями – формой икр, ног, перехваченных подвязками, и бедер, просвечивающих сквозь тонкую ткань. Свет падал на нее сзади, поэтому, даже раздевшись догола, Мадлен не показалась бы более вызывающей особой. Вероятно, именно поэтому гусар смотрел на нее во все глаза.
      – Не желает ли мадемуазель танцевать? – спросил он на чистом французском с особым «придворным» выговором.
      – Я не умею танцевать вальс, – ответила Мадлен.
      Гусар медленно приблизился к ней и протянул левую руку ладонью вверх.
      – Тогда позвольте научить вас, ибо ваши соотечественницы уверяют, будто танцевать вальс – наслаждение.
      Мадлен не сомневалась в этом, вспомнив, как развязно прижимались друг к другу партнеры в бальном зале.
      Но удивительный незнакомец, похоже, не собирался принимать участие во всеобщей оргии. Мадлен молча протянула ему руку, затянутую в шелковую перчатку.
      Гусар привлек ее к себе, и у Мадлен вдруг закружилась голова. Он наверняка понял, как неудержимо и необъяснимо ее влечет к нему. Мадлен пыталась уверить себя, что гусар просто напомнил ей о родине, что всему виной его мундир и выбор костюма – по сути дела, пощечина тем, кто веселился за дверями бального зала.
      Незнакомец обнял ее за талию, и Мадлен затаила дыхание, когда его пальцы коснулись ее ягодиц сквозь тонкую ткань.
      – Мадемуазель так легко одета, – прошептал он по-французски, – странно, как она не мерзнет? Но судя по всему, ей не холодно. Весьма польщен.
      Последнее самодовольное замечание рассмешило Мадлен.
      – Вы всегда так уверены в своем обаянии? – спросила она, поднимая руку в ожидании, что он возьмется за нее.
      – Прошу простить мою неловкость, но…
      Он приподнял край ментика и показал ей висящую на перевязи забинтованную руку.
      – Вы ранены! – воскликнула Мадлен.
      Его четко вылепленные губы, полуприкрытые усами, изогнулись в улыбке. Что-то знакомое почудилось Мадлен в очертаниях нижней губы. Почему воспоминания о Себастьяне до сих пор не покидают ее?
      – Идет война, мадемуазель, а я – враг этой страны.
      Мадлен испустила глубокий вздох.
      – Но не мой враг, – смело ответила она и опустила глаза под его пристальным взглядом.
      – Вы правы. Значит, вы сохраните мою тайну?
      – Да. – Одного слова хватило, чтобы превратить ее в заговорщицу. – Итак, месье гусар, как танцуют вальс?
      Он усмехнулся, и от этого звука по спине Мадлен пробежал знакомый холодок. Должно быть, она спятила, если повсюду ей мерещится Себастьян д’Арси. Мадлен невольно шагнула ближе к гусару, словно пытаясь спрятаться от собственных мыслей.
      – Мадемуазель должна положить правую руку на мою левую… вот так. А левую руку – на мое правое плечо. – Он удовлетворенно кивнул. – Поскольку я не в состоянии обнять вас так, как бы мне хотелось, вам придется держаться как можно крепче, мадемуазель, и не сбиваться с такта. Вы готовы?
      Он закружился в вальсе, негромко подпевая оркестру и давая Мадлен возможность почувствовать ритм танца. Мадлен обняла его за шею, стараясь попасть в такт. Гусар кружился все быстрее, постукивая каблуками по плитам пола. Ему отвечал шорох туфелек Мадлен. Ее сердце колотилось все стремительнее, пальцы сжимались. Она сбилась лишь однажды, задела раненую руку гусара и заметила, как он поморщился.
      – О, простите!
      Он положил ладонь ей на талию.
      – В немецких деревнях мужчины держат партнерш за талию, а женщины обнимают их за шею. Пожалуй, так будет проще и безопаснее.
      Мадлен рассмеялась.
      – Проще – да, месье гусар, но безопаснее – вряд ли.
      Однако она положила руки ему на плечи, а он крепче сжал ее талию. Они принялись вальсировать, двигаясь как одно существо. Перед глазами Мадлен плыли разноцветные огни фонариков, зелень растений и чернильные тени в углах террасы.
      Когда музыка смолкла, Мадлен ахнула от удивления и неожиданности. На протяжении блаженного мгновения она смотрела на незнакомца во все глаза, обнимая его за шею и чувствуя прикосновение его сильной руки.
      – И часто вы развлекаетесь подобным образом, мадемуазель? – осведомился он насмешливым тоном.
      – Сегодня – впервые, месье гусар, – беспечно отозвалась она.
      Его лицо оставалось в тени, лишь поблескивали ровные зубы.
      – Вы думаете, мадемуазель, я поверю вам, воочию убедившись в вашем искусстве?
      – Вот как? Никогда бы не подумала, – просто ответила она, проводя ладонью по груди гусара. – Только…
      – Что такое, дорогая? – хрипло прошептал он, склоняя голову.
      – Мне кажется, будто мы знакомы. – Мадлен и сама не понимала, почему заговорила об этом.
      – А вы хотите познакомиться со мной поближе?
      – Не знаю… пожалуй, да. – Его губы находились на расстоянии всего нескольких дюймов от ее лица. – Да.
      – Стало быть, да? – Как спокойно звучал его голос! А Мадлен в эту минуту боялась вздохнуть полной грудью, чтобы не спугнуть очарования! – Ночь любви не налагает никаких обязательств, мадемуазель.
      – Ночь любви? Ну конечно! – Как она забыла! Сегодня каждый гость вправе рассчитывать на любые вольности. Она взялась за перевязь на груди гусара. – Месье гусар, если сегодня вы увезете меня отсюда, я буду вам весьма признательна.
      – Что значит «весьма», мадемуазель?
      Она придвинулась ближе, касаясь грудью его груди. Ее голос дрогнул:
      – Какой благодарности вы ждете, месье гусар?
      Он рассмеялся, теплое дыхание овеяло щеку Мадлен.
      – Я уже готов поверить в вашу невинность.
      – Поверьте – и вы будете правы, месье. Прошу вас, поймите меня правильно: я оказалась здесь не по своей воле. Я не знала, каким будет предстоящий бал.
      – И тем не менее обратились к незнакомцу с более чем щекотливой просьбой.
      – Да. – Разве она вела себя не так, как подобало женщине, надеющейся обрести богатство с помощью увлеченных ею мужчин? Она действительно нуждалась в помощи и защите этого человека.
      Гусар склонился к ее губам, и она ответила на поцелуй.
      На этот раз теплые, ищущие губы не вызвали в ней разочарования. Сердце радостно забилось, пальцы сжались на плечах гусара. Когда его губы приоткрылись, Мадлен быстро подчинилась ударам его языка, отвечая на них, почувствовала одобрительный вздох незнакомца и закрыла глаза, погружаясь в пучину чувственных наслаждений. Значит, Себастьян д’Арси – не единственный мужчина в мире, способный доставить их!
      Когда он наконец отстранился, улыбка исчезла с его лица.
      – Ты превзошла все мои ожидания, Миньон. Поздравляю.

      Этот бархатистый баритон мог принадлежать лишь одному мужчине в мире.
      – Себастьян? – недоверчиво прошептала Мадлен.
      Он приложил палец к ее губам и увлек за собой в глубину террасы, куда не достигал шум из зала и свет фонарей. Здесь слышался лишь вой ветра за окнами, сквозь стеклянную стену лился призрачный свет луны. Гусар снял маску.
      Затаив дыхание в надежде и тревоге, Мадлен искала знакомые черты на обращенном к ней мужском лице. Но посеребренное лунным светом лицо, на которое падала тень кивера и блестящих усов, оставалось бесстрастным и почти чужим. Наконец он улыбнулся чувственной и уверенной улыбкой, и Мадлен просияла.
      Она не издала ни звука. Себастьян привлек ее к себе, как в танце, и встал так, что Мадлен оказалась прижата к греческой колонне, поддерживающей потолок.
      Расстегнув крючок кивера, Себастьян снял его и небрежно уронил на пол ментик. Подняв левую руку, он взял Мадлен за подбородок.
      – Сначала вот это, – прошептал он, касаясь ее губ.
      Он целовал ее так нежно, словно дотрагивался до ее рта впервые. Она впитывала музыку желания, словно кружащий голову вальс. Прижимаясь к Себастьяну всем телом, она чувствовала грудью грубую ткань шерстяного доломана, слегка касалась ногами обтянутых рейтузами бедер.
      Вожделение мгновенно захватило его, и он привлек ее ближе. Поцелуи стали страстными и продолжительными, до боли сминались губы, сплетались языки.
      Она приложила обе ладони к его щекам и забыла о маскараде, чужом доме и обо всем на свете. Ей нужен был только он и восхитительные прикосновения его губ, дразнящие и ласкающие ее до тех пор, пока она не оказалась на грани взрыва.
      Его руки скользили по ее телу. Это было все равно что предаваться любви со знакомым незнакомцем. Ощущения были иными: покалывание щетины, шелковистые прикосновения усов, но вкус и ритм движений остались прежними.
      Мадлен никак не могла нащупать пуговицы на его рейтузах. Себастьян тихо рассмеялся.
      – Я сам.
      Левой рукой он расстегнул доломан и чертыхнулся, пытаясь справиться с двумя рядами пуговиц.
      Она хотела помочь, и сдавленный смешок Себастьяна вдруг усилил возбуждение. Хихикая, как дети, они путались в бесконечных завязках и слоях материи. Наконец Мадлен удалось слегка спустить его плотные рейтузы по бедрам. Редкие волоски защекотали ей ладонь, и она почувствовала прикосновение разгоряченной и твердой плоти.
      – Моя очередь, – пробормотал он, ловя ее губы.
      Не прерывая поцелуя, он вынул раненую руку из перевязи и начал пробираться под прозрачный шелк ее юбок. Обнажив ее до пояса, он принялся гладить, сжимать и пощипывать теплую кожу бедер и ягодиц.
      Под нажимом его колена Мадлен раздвинула ноги, а он приподнял ее здоровой рукой. Мадлен привстала на цыпочках, и он подался вперед, проскальзывая в теплое лоно.
      Мадлен едва сдержала возглас радости. Не следовало забывать об осторожности – в любой миг их могли обнаружить. Себастьян прижал ее к колонне, приподняв над полом, чтобы уравнять их рост. Мадлен вцепилась в его плечи и обвила ногами в шелковых чулках стройную талию.
      Себастьян не успел опомниться, как острое наслаждение захватило его. С интуицией чувственной от природы женщины Мадлен догадалась, что им необходимо. Он прижимал ее к стене весом торса и пронзал вздыбленным копьем.
      Охотно смирившись с пленом, Мадлен принимала его длинные плавные удары, дразнящие и требующие ответа. В таинственной темноте она подстраивалась к ритму желания.
      А когда она безвольно уронила голову к нему на плечо, всхлипывая при каждом ударе, Себастьян подхватил ее снизу и приподнял повыше, услышав изумленный возглас: наконец-то он достиг тайной точки и теперь заполнял ее мощными толчками, стремясь к вершине блаженства.
      Ее волосы коснулись лица Себастьяна, и он вспомнил, что уже давно не целовал ее. Мадлен вонзала ногти ему в плечи, причиняя боль, но боль эта была нужна, иначе он бы взорвался от наслаждения.
      Он привык получать удовольствие, но никогда в этом не участвовали чувства. А теперь, рядом с Миньон, он ощущал слияние с ней. Острые и восхитительные ощущения были неразрывно связаны с нежностью и еще – со страхом, что это блаженство, стремление остаться в ней будут продолжаться вечно. Но даже в разгар яростного танца желания Себастьян понимал: минутного обладания ему мало.
      Когда их тела изнемогли от изощренных ласк, оба в молчаливом согласии устремились к вершине, пока Мадлен не нарушила тишину легкими вскриками изумления и радости, а он не излился в конвульсиях экстаза.
      Придя в себя, Мадлен услышала женский смех откуда-то из другого мира. Если бы Себастьян не придерживал ее, приподняв над полом, она бы и не заметила, что кто-то подошел совсем близко.
      – Добрый вечер, гусар. – К руке Мадлен прикоснулись чужие пальцы, тут же отдернулись, и она поняла, что прикосновение предназначалось Себастьяну. – Когда вы окажете услугу этой малышке, пойдемте со мной. – Незнакомка продолжала соблазнительным жарким шепотом: – Я знаю все французские изобретения, месье…
      Мадлен повернулась, чтобы ответить наглой особе с приличествующим случаю возмущением, но твердая ладонь удержала ее за затылок. Спустя мгновение Себастьян склонился к ней и поцеловал нежно и продолжительно. Мадлен почувствовала прикосновение его полумаски и поняла, что он успел снова надеть ее.
      – Эта женщина вела себя как… – Она запнулась, не в силах продолжать.
      – Как потаскуха, – невозмутимо подсказал Себастьян. – Милая, ты же ни разу не бывала на маскарадах. Хорошо еще, что она не пожелала присоединиться к нам.
      – Присоединиться? – Мадлен широко раскрыла глаза. – Но разве такое возможно?
      Он расцвел в пресыщенной и нежной улыбке.
      – Я совсем забыл о твоей невинности.
      – Я уже не невинна, – напомнила Мадлен, чувствуя себя невежественной простушкой рядом с опытным мужчиной.
      – Ты права. – Он провел по ложбинке между ее грудей указательным пальцем. – И поскольку ты так обрадовалась, увидев меня, я помогу тебе пополнить опыт, но с одним условием: не желаю, чтобы ты занималась любовью втроем или участвовала в других подобных играх, не предназначенных для двух партнеров.
      Слегка смущенная откровенными словами Себастьяна, Мадлен осторожно коснулась его забинтованной руки.
      – Где вы так пострадали?
      Он улыбнулся. Его губы, освещенные луной, напоминали голубоватый атлас.
      – Мне кое-кто помог. Впрочем, об этом потом – помоги мне привести себя в порядок, и я обо всем расскажу тебе по пути в Лондон.
      – В Лондон? – переспросила Мадлен, на ощупь разыскивая пояс рейтуз и натыкаясь на теплую кожу и твердые мускулы голого бедра. Ей вдруг пришло в голову, что подошедшая женщина заметила, что одежда Себастьяна спущена почти до колен. Мадлен вдруг с гордостью улыбнулась: неудивительно, что незнакомка пыталась завладеть вниманием Себастьяна. Лорд д’Арси в полураздетом виде – весьма впечатляющее зрелище. – Но почему вы уезжаете?
      – Мы уезжаем, – поправил он и поцеловал ее в лоб. – Меня ждет экипаж. Я приехал только затем, чтобы увезти тебя в Лондон.
      Мадлен сникла, продолжая старательно застегивать пуговицы.
      – Пока я не могу уехать.
      – Можешь.
      Она покачала головой:
      – Вы меня не так поняли…
      – Я понял, – ледяным тоном перебил Себастьян. – Ты просила увезти себя отсюда, когда принимала меня за незнакомца. Ты искала развлечений? – В темноте Мадлен почувствовала, как он испытующе всматривается в ее лицо. – Нет, ты чем-то напугана. Чем?
      Мадлен продолжала приводить в порядок его мундир.
      – Сейчас я не могу объяснить все по порядку, но попозже непременно сделаю это.
      – Боишься де Вальми? – еле слышно спросил он.
      Она вскинула голову.
      – Вы с ним знакомы?
      – Я слышал о нем, – сдержанно сообщил Себастьян. – Этого человека действительно стоит опасаться, но вскоре он станет неопасным. – В голосе Себастьяна зазвенела сталь.
      – Почему?
      – Об этом не следует говорить, милая… – Его колебания продолжались несколько секунд. – Боюсь, мы потеряем драгоценное время в спорах, если я ничего не объясню. Сразу после возвращения в Лондон власти арестуют его как французского шпиона, и тогда тебе будет нечего бояться.
      Мадлен разделалась с последней пуговицей. Холодок прошел по ее спине.
      – О чем вы говорите?
      – Я подозреваю, что его расстреляют.
      – О Господи!
      – Он недостоин жалости. Подумай лучше о нас. Я совершил непростительную ошибку, оставив тебя одну. – Он прижал ее к себе. – Я хочу тебя. Поедем в Лондон. Будь моей, Миньон.
      Мадлен вздрогнула: он назвал ее чужим именем! Внезапно она поняла, что ложь отделяет их друг от друга толстой, непробиваемой стеной.
      – Нам надо поговорить. Я должна кое-что объяснить вам, месье. Это очень важно.
      Себастьян вопросительно уставился на нее. Он был уверен, что она непричастна к заговору де Вальми. А если он ошибся, если ее невинность – искусная игра, он не желает об этом знать!
      – Поговорим потом, по дороге в Лондон. А теперь ступай и оденься потеплее – к утру начнется снег. Я буду ждать тебя у выхода через пятнадцать минут. – Отпустив Мадлен, Себастьян слегка подтолкнул ее в спину. – Живее, детка!
      Мадлен ощутила его безумное желание поскорее сбежать отсюда вместе с ней.
      – Да, конечно, я еду с вами. Я что-нибудь придумаю.
      Мадлен проскользнула через многолюдный бальный зал, ни на кого не глядя. Но от нее не утаилась атмосфера оргии, в которую превратился маскарад. Парочки расселись по укромным уголкам, танцующие не стеснялись в выборе поз и движений. Торопливо пробравшись сквозь толпу, она вышла через дальнюю дверь, ведущую к лестнице.
      Она с облегчением обнаружила, что в спальне никого нет: ей вовсе не хотелось отвечать на вопросы тетушек, куда и с кем она уезжает. Она собиралась во всем признаться Себастьяну по дороге в Лондон, рассказать о тетках, о матери, о де Вальми. Может быть, он согласится ей помочь.
      Мадлен так торопилась переодеться, что, стаскивая платье, разорвала шов на плече. На миг остановившись и разглядев прореху, она бросила платье в сторону и вдруг поняла: больше она никогда не наденет его. Платье навсегда останется для нее напоминанием о собственной глупости.
      Она разыскала шемизетку, зашнуровала поверх нее корсет, а сверху набросила теплую кофточку. Выбрав платье из бордового кашемира, она уже натягивала его через голову, когда дверь спальни отворилась и мужской голос негромко позвал:
      – Миньон!
      – Я очень спешу, – по-французски ответила Мадлен, продевая голову в ворот платья.
      – Вижу, мадемуазель. Куда это вы собираетесь?
      Мадлен рывком опустила платье и в тревоге уставилась на вошедшего.
      – Месье де Вальми!
      – Трогательная и умело разыгранная сцена. – Он направлялся прямиком к Мадлен, окидывая ее оскорбительным и насмешливым взглядом. – А я уж поверил, что ошибся в вас. Подумать только, какая невинность! Но когда я воочию убедился, что вы – любовница д’Арси, я понял: вы прекрасно подойдете для моих замыслов.
      – Я уезжаю, – вызывающе заявила Мадлен.
      – Да, разумеется, ибо мне нужен свой человек у д’Арси. Отправляйтесь к нему домой, в его постель – куда угодно, лишь бы получить доступ к его бумагам.
      – Если вы считаете, что я уговорю его заплатить карточный долг мадам Жюстины, вы глубоко ошибаетесь.
      – Милое дитя, я прошу от вас совсем иной услуги. Я долго ждал, когда вы окажетесь у меня на крючке, и сегодня долгожданный миг свершился.
      – Не понимаю вас, месье.
      – Тогда поговорим начистоту. – Он взял Мадлен за прядь волос, свисающую над левым ухом, и слегка потянул за нее. – Мне известно, что вы – возлюбленная маркиза. И еще кое-что: вы – Мадлен Фокан. Но самое главное, вы – дочь Ундины Фокан. Да, на этот раз вы не посмеете выгнать меня! И знаете, что меня особенно радует?
      – Будьте любезны, откройте этот секрет.
      – Ну разумеется! Все вышесказанное означает одно: вместо того чтобы лечь с вами в постель, я прибегну к вашей помощи, чтобы поиметь месье маркиза Брекона. Выражение показалось вам слишком вульгарным? Вы меня удивляете! Разве не вы только что подняли перед ним юбки?
      Мадлен пожала плечами, с ужасом понимая, что он видел их, следил за ними!
      – Впрочем, вы считали, что поблизости никого нет, не так ли? Примите мои комплименты. Из вас получилась превосходная шлюха. Я не прочь лично оценить ваши таланты. Но вернемся к делу: ваш покровитель работает на английское правительство. По его заданию он собирал сведения против Наполеона. Подозреваю, что он недавно вернулся из Франции. Мне необходимо узнать, что он выяснил. И вы, дочь Ундины, добудете для меня эти сведения.
      – Ни за что!
      – Неужели? А как, по-вашему, почувствует себя ваша матушка, когда узнает, что ей придется распроститься со всеми надеждами выбраться из наполеоновской тюрьмы – только потому, что ее дочь предпочла ласки английского маркиза?
      – Я вам не верю.
      – Напрасно. Вы получили хоть какое-нибудь известие от своей матери с тех пор, как она покинула Лондон? Нет? Я могу объяснить почему. Она была моей шпионкой, работала на меня и на своего знатного любовника, с которым прижила вас. Да, мне многое известно! Напрасно ваши тетушки считают меня глупцом. До сегодняшнего вечера я сомневался лишь в том, кто вы такая на самом деле. Но к счастью, у вашей тети Жюстины есть две слабости: она обожает азартные игры и молодых мужчин. Сегодня вечером она предупредила одного юного барона, что ему не следует совершать грех кровосмешения, побывав за один день и в ее постели, и в постели ее племянницы.
      Мадлен побледнела. Она не знала, верить этому негодяю или нет, но его слова стали для нее сокрушительным ударом. Казалось, ему известно решительно все.
      – Если вы хотите увидеть свою мать живой, вы сделаете то, что я прикажу. Только я знаю, где она находится и как освободить ее. Человеку, который держит ее под стражей, нужны сведения. Позаботьтесь о том, чтобы добыть их к моему возвращению в Лондон, ко вторнику.
      – Я бы не советовала вам возвращаться в Лондон, месье. – Мадлен виновато потупилась, понимая, что этими словами предает Себастьяна. Но если есть хотя бы малейшая вероятность, что он не солгал… – Вас арестуют.
      – Что вы сказали?
      Мадлен проглотила предательски вставший в горле ком.
      – Прежде пообещайте освободить маму.
      – Не пытайтесь шантажировать меня, детка. Я способен свернуть вам шею немедленно, не сходя с места.
      – Сегодня лорд д’Арси сообщил мне, что вас арестуют как шпиона в тот же момент, как вы окажетесь в Лондоне.
      – Почему он сказал вам об этом?
      – Из ревности. Он считает, что я… что мы с вами… – Она не договорила.
      Де Вальми вдруг осклабился и потрепал ее по холодной щеке.
      – Умница. Я знал, ты мне пригодишься. – Он шагнул ближе. – Поцелуй меня, Мадлен. Если ты надеешься увидеться с матерью, знай: твой поцелуй принесет мне удачу.
 
      Себастьян д’Арси знал, что нетерпение – отнюдь не добродетель, но зачастую находил это свойство полезным. Отправив записку кучеру, он прошел в бальный зал и обнаружил, что де Вальми исчез. Он мог находиться в любом месте и заниматься чем угодно, но чутье привело Себастьяна на второй этаж. Где-то здесь находилась комната Мадлен. Он шел по коридору, останавливаясь у каждой двери и прислушиваясь. Наконец из последней, приоткрытой двери донеслись слова, от которых его бросило в жар.
      – …И запомни, Мадлен Фокан: жизнь твоей матери зависит от того, что тебе удастся выведать у маркиза. Как ты это сделаешь – мне все равно, можешь вспомнить сегодняшний вечер.
      – Куда вы едете, месье де Вальми?
      – Благодаря тебе – куда-нибудь в безопасное место. Я пришлю за тобой, когда смогу. Не забудь о бумагах.
      Мадлен Фокан… Это имя вонзилось в мозг Себастьяна, словно пуля, путая и обрывая мысли. Значит, она не Миньон, а Мадлен! Племянница сестер Фокан! Союзница де Вальми! Она предупредила его! Предательница! Шпионка!
      Будто что-то лопнуло у него внутри. Чувства грозили вылиться наружу. Но как ни странно, среди них не было убийственной ярости. Ее вытеснили ледяной гнев, боль предательства, горе и муки уязвленной гордости.
      Мадлен Фокан – шпионка!
      Он впустил ее в дом, принял в свою постель, даже, может быть, в сердце. А она явилась к нему с единственной целью: совершить предательство.
      Он схватился за саблю, но холодный голос рассудка удержал его от опрометчивого поступка. Чтобы успокоить бушующую кровь, он мысленно представил себе, как все произойдет: он убьет их обоих, и немедленно, а затем объяснит в Уайтхолле, что застал их вдвоем, подслушал разговор и тут же решил принять меры. Его непременно оправдают. Нет, не так: ведь он одет в форму французского солдата, он находится на побережье пролива… Гости дома должны убедиться, будто некий француз затесался в их компанию с намерением совершить убийство и переполошить всю Англию, не подозревающую, что перебраться через пролив так просто.
      Но рассудком Себастьян понимал, что его затея может кончиться плохо. Он сам может стать жертвой разъяренных гостей. Нет, надо поступить иначе.
      Он слегка приоткрыл дверь спальни и ошеломленно застыл на месте. Миньон… нет, Мадлен стояла в объятиях де Вальми.
      – Прошу прощения, – отчетливо выговорил он по-французски. – Должно быть, я ошибся…
      Он увидел, как Мадлен отшатнулась от де Вальми, но француз лишь невозмутимо улыбнулся.
      – Нет, месье гусар, не ошиблись. Я как раз прощался с мадемуазель. Оставляю ее вам, месье. Желаю удачи.
      Себастьян напрягся, едва де Вальми двинулся к двери. Хватило бы одного движения, единственного взмаха сабли – и с мерзавцем было бы покончено. Пальцы Себастьяна на рукоятке сабли дрогнули, но де Вальми преспокойно прошел мимо и удалился по коридору.
      Себастьян перевел взгляд на женщину – предательницу! – умело изображающую испуг. Бедняжка все-таки просчиталась, язвительно подумал он, понимая, что теперь ему не обойтись без сарказма или Божьей помощи.
      – Это совсем не то, что вы думаете… – пролепетала Мадлен, чувствуя себя неловко – особенно потому, что Себастьян и не думал снимать маску.
      – Что же я должен думать, дорогая? – по-английски поинтересовался он.
      Мадлен долго медлила с ответом. Что ему удалось подслушать? Стоит ли рискнуть и рассказать всю правду? Нет, этого нельзя, не обдумав разговор с де Вальми. Но сначала придется умилостивить Себастьяна, развеять его вполне понятные сомнения. Он любит ее, а она – его. Значит, задача вполне осуществима.
      С примирительной улыбкой она шагнула ему навстречу.
      – Вы решили, что де Вальми – мой любовник. Но у меня не может быть любовника – потому что… мне не нужен никто, кроме вас. – Она вздрогнула: Себастьян хранил мрачное молчание, и Мадлен ощутила болезненный укол совести. – Де Вальми домогался меня лишь потому, что узнал о моем отъезде с вами. Неужели это не льстит вашей гордости? – резко бросила она, видя, что Себастьян молча смотрит на нее.
      – Мне ты уже польстила. А до гордости мне нет дела!
      Он шагнул навстречу, заставив Мадлен испуганно попятиться.
      – Меня влекло к тебе с первого дня. Я и сейчас сгораю от желания. – Несмотря на признание, голос Себастьяна дрожал от гнева. – Но если хочешь быть моей, запомни: я не собираюсь ни с кем делить тебя. Кого еще я должен считать соперником, кроме де Вальми? Отвечай! – потребовал он.
      – Никого. – Мадлен попыталась увернуться, но он поймал ее за запястье и стиснул так, что она вскрикнула.
      – Неужели ни один мужчина не улыбался тебе? – Его голос стал обманчиво спокойным и настолько уверенным, что Мадлен поневоле насторожилась. – Не прикасался к тебе вот так? – Он провел ладонью по ее щеке и коснулся губ. – Не целовал тебя в губы?
      Почувствовав, как вздрогнула Мадлен, Себастьян понял, что попал в самую точку.
      – Кто он? Говори!
      – Лорд Эверли, – пролепетала Мадлен, морщась от боли.
      – Ты спала с Брамом?
      Себастьян по-прежнему был в маске, и потому Мадлен не поняла, что удивило его сильнее: названное ею имя или само признание.
      – Он… то есть я целовалась с ним. И все.
      – Неужели, дорогая? – Его голос стал вкрадчивым и ледяным. – Я знаю своего кузена: он не из тех мужчин, которые способны бросить даму… в беде.
      – Я пыталась соблазнить его, – с вызовом заявила Мадлен, надеясь, что истина спасет ее. – Но потом передумала.
      – Почему? – В его шепоте явственно прозвучала угроза.
      – Потому… что он – не вы.
      Себастьян замер.
      – Превосходный ответ! Ответ умной женщины, настоящей куртизанки.
      – Это правда. – Она попыталась высвободить руку, и Себастьян отпустил ее. – Идите к черту, Себастьян д’Арси!
      – О, гнев герцогини! – Себастьян усмехнулся. – Значит, кое-что из моих уроков ты все же усвоила. Впрочем, у тебя были и другие наставники, помимо меня, верно? – Он медленно надвигался на Мадлен, оттесняя ее к постели и не замечая этого. – Тогда расскажи, чему еще ты научилась. Назовем это результатом научного опыта – мне пригодятся сведения. Ну, смелее! Это твой единственный шанс исповедаться. Другого тебе уже не представится.
      Мадлен отступала шаг за шагом. Она уверяла себя, что у нее нет причин бояться: Себастьяна влечет к ней, а она любит его. Ей хотелось броситься к нему в объятия, но она не осмеливалась. Таким тоном он говорил с ней лишь однажды – в музыкальной комнате, в тот день, когда он унижал ее поцелуями. Сердце Мадлен гулко колотилось. В тот давний день он не был зол, а сейчас кипел от ярости.
      Она прижала руки к груди.
      – Прошу вас, выслушайте меня. Я не совершила ничего дурного. Все, чему я научилась в вашем доме, пропало впустую – без вас я была несчастна. – Себастьян остановился, и Мадлен воспрянула духом. – Вы научили меня улыбаться бессмысленной болтовне, флиртовать с самовлюбленными идиотами. По-моему, вы напрасно потратили время. Следуя вашим указаниям, я пыталась убедить мужчин, что я всего лишь миловидное, робкое создание, с которым легко справиться. Похоже, это только укрепляло их во мнении, что женщины глупы, не способны рассуждать здраво и думать о последствиях. – Она вздернула подбородок. – Словом, я бы предпочла стать кухаркой.
      Он помедлил.
      – Я готов поверить тебе – и поверил бы, если бы не увидел тебя в объятиях де Вальми. Чем он шантажировал тебя?
      – Ничем, – слишком поспешно солгала она и словно увидела, как под ее ногами разверзлась бездна лжи. Мгновение спустя она уперлась ногами в край кровати.
      Себастьян шагнул к ней и с удовольствием отметил, как съежилась Мадлен.
      – Я тратил бесценное время, обучая тебя, не для того, чтобы ты разменивалась на мерзавцев вроде де Вальми. У тебя отвратительный вкус в выборе партнеров.
      – Это относится и к вам?
      Он криво усмехнулся.
      – Я выбрал тебя, детка. Ты усвоила несколько приемов, научилась удовлетворять мужчин. Сегодня мы убедились, что еще способны испытать удовольствие друг с другом.
      – Это я уже слышала! – в ярости выпалила Мадлен. – Больше я не стану отрицать, что я – любовница де Вальми, хотя это неправда. Вы вычеркнули меня из своей жизни несколько месяцев назад. Следовательно, вам нет никакого дела до моих поступков.
      Себастьян сорвал маску, и Мадлен ахнула, увидев его гримасу.
      – Я придерживаюсь иного мнения, мадемуазель. – Он поймал ее за ворот расстегнутого платья и придвинул ближе. – Мне вы обязаны всем, что имеете, – домом, безопасностью, даже одеждой!
      Несмотря на внезапный ужас, Мадлен не собиралась сдаваться.
      – Если вы хотите получить свою собственность обратно, месье, да будет так!
      Ее вызывающий тон стал последней каплей. Вспыльчивый нрав мужчин д’Арси раскрылся во всей полноте. Себастьян жаждал отмщения, стремился наказать женщину, которая так вероломно предала его.
      – Вот как? – свирепо произнес он. – Тогда отдавай мне все, что получила от меня, шлюха!
      Мадлен не поверила своим ушам.
      – Что?!
      – Ты прекрасно слышала. – Он отшвырнул маску на кровать и скрестил руки на груди. – Ты сказала, что готова отдать все, что принадлежит мне. Вот и выполняй свое обещание. Ты пришла ко мне с пустыми руками, такой и уйдешь. Раздевайся!
      – Но я…
      Он метнулся к ней и схватил за плечи.
      – Клянусь Богом, если ты сию минуту не разденешься, я за себя не отвечаю!
      Происходящее казалось Мадлен страшным сном: ей не верилось, что Себастьян способен причинить ей боль, но его лицо было таким ужасным, отчужденным, что она больше не доверяла своему чутью. С нарастающим испугом она поняла: если дело дойдет до борьбы, побежденной окажется она.
      – Отпустите меня, я выполню ваш приказ.
      Он подчинился.
      Стаскивая платье, Мадлен закрыла глаза и сжалась, желая, чтобы все поскорее кончилось.
      – Смотрите на меня, мадемуазель. – Его голос прозвучал как пощечина.
      Открыв глаза, она обнаружила, что Себастьян злобно улыбается.
      – Я хочу, чтобы ты знала: ты раздеваешься не перед кем-нибудь, а передо мной, твоим самым великодушным покровителем.
      Мадлен воззрилась на Себастьяна, не узнавая его. Перед ней стоял жестокий незнакомец, надменный аристократ. Мадлен уверяла себя, что стыд и унижение, терзающие ее в эту минуту, бессмысленны. Она вправе обзавестись другим любовником, любить кого угодно и где угодно.
      Мадлен сбросила платье и услышала глубокий вздох Себастьяна. Она не знала, о чем он думает, не осмеливалась посмотреть ему в глаза. Это убило бы ее.
      Последний клочок ткани упал на пол. Не моргнув глазом Мадлен ногой отшвырнула одежду в сторону Себастьяна и застыла перед ним, гордая и нагая.
      Момент триумфа не принес Себастьяну ни удовлетворения, ни радости. Красота Мадлен ранила его в самое сердце. Даже подчиняясь его воле, она сохранила достоинство и силу духа. Он не сумел сломить ее, только выдал свою мстительность и жестокость.
      Будь она проклята! Будь проклята его собственная черная душа! Наказание не облегчило его муки – напротив. Себастьян чувствовал внутри себя зверя, которого всегда опасался. Наследие отца. Пусть сын действовал иными методами, но обладал той же способностью и желанием причинять боль.
      И все-таки в его душе одержало верх благородство. Он шагнул вперед в необъяснимом и бессознательном желании утешить свою жертву.
      Мадлен не попыталась прикрыть наготу и не дрогнула, когда его ладони легли на ее голые плечи. Вскинув голову, она обожгла Себастьяна презрительным взглядом.
      – Вы намерены завершить эту великолепную сцену насилием, месье?
      Вопрос мгновенно отрезвил его. Себастьян попятился, переполнившись отвращением к самому себе. Несмотря на то что он услышал, несмотря на предательство Мадлен, его по-прежнему влекло к ней.
      Он посмотрел ей в глаза.
      – Прошу простить меня. Я был груб и жесток.
      – Оставьте меня! – прошептала Мадлен, прикрыв грудь. – Пожалуйста, уйдите!
      – Хорошо. – Он кивнул, словно отвечая внутреннему голосу, слышному только ему. – Я поступил неразумно, навязывая свою волю тем, кто не желал этого.
      Повернувшись на каблуках, Себастьян направился к двери. На пороге он оглянулся и безжизненным голосом произнес:
      – Когда ты вернешься в Лондон, я пришлю тебе подарок в знак уважения. Я уже говорил – мужчины часто бывают жестокими. Мы быстро вскипаем и так же быстро забываем о гневе при виде прекрасной женщины.
      Мадлен молчала. Он заговорил вновь:
      – Несмотря на все недоразумения между нами, я обнаружил, что мне по-прежнему хочется делать тебе подарки. Когда ты сумеешь подавить в себе вполне понятную досаду, навести меня в Лондоне.
      Мадлен прикусила губу: именно этих слов она ждала и боялась услышать в течение двух томительных и несчастных месяцев. Но теперь они прозвучали словно в насмешку над ее чувствами. Ей хотелось осыпать Себастьяна проклятиями, объяснить, по какой причине она терпела объятия де Вальми. Ее остановила лишь угроза негодяя.
      «Если хочешь увидеть свою мать живой, ты сделаешь то, что я прикажу. Только я знаю, где она находится и как освободить ее. Человеку, который держит ее под стражей, нужны сведения. Проберись в дом маркиза, в его постель – куда угодно, лишь бы получить доступ к его бумагам».
      У нее нет выбора. Но благодаря урокам Себастьяна ей известно: когда мужчина испытывает угрызения совести, его гораздо легче обвести вокруг пальца. Примирение можно отложить на потом, но сейчас нельзя отпускать его просто так, нельзя допустить, чтобы за ним осталось последнее слово. Ненавистный урок крепко запомнился Мадлен.
      Она стояла, дрожа всем телом, слезы затуманивали все вокруг.
      – Я уже предупреждала вас, месье, что не намерена терпеть ваши оскорбления. Я не желаю вас видеть, никогда!
      Гнев Себастьяна еще не утих. Боясь вновь вскипеть, он ответил не оборачиваясь:
      – У тебя будет время подумать до конца недели. Мой лондонский адрес ты знаешь. – Он лихо щелкнул каблуками, как подобало французскому офицеру, и добавил: – Оревуар.
      Мадлен понимала, что останавливать его нельзя. К тому времени, как шаги Себастьяна затихли в коридоре, ее ладони, в которые она с силой впилась ногтями, стали влажными от крови.
 
       Лондон
       24 декабря 1803 года
 
      В этот утренний час снег укрывал улицы толстым пышным одеялом, но в доме д’Арси было тепло, горели свечи. Обеденный стол, накрытый для завтрака, был уставлен превосходным китайским фарфором, хрусталем и серебром. Изысканное общество собралось в непривычно ранний час, чтобы отпраздновать не только канун Рождества.
      Себастьян в одиночестве стоял у окна гостиной, потягивая бренди и коротая за этим необычным для себя занятием время в ожидании прибытия последних гостей. Он был тщательно одет в сапфировый бархатный сюртук с черными атласными лацканами. По белому парчовому жилету вился причудливый узор, вышитый золотой нитью. Белые атласные панталоны, шелковые чулки, туфли с золотыми пряжками – все предметы туалета были новехонькими, припасенными для особого случая. Девственно-белые кружева манжет и пышного жабо придавали ему облик щеголя. Даже перевязь, поддерживающая забинтованную руку, была из черного шелка. Короче говоря, Себастьян выбрал официальный костюм, редкий наряд для мужчины его темперамента, а все потому, что ждал очень важного посетителя, вернее – особую посетительницу. Женщину. Мадлен Фокан.
      Он принял решение несколько дней назад, прежде чем отправил ей приглашение. Он ясно сознавал, что творит. Он намеревался взять Мадлен под свою защиту и воспользоваться ее помощью, чтобы заманить де Вальми в собственноручно расставленный им капкан. Узнав обо всем, Себастьян собирался либо избавиться от де Вальми без ведома Уайтхолла, либо сделать так, чтобы негодяй француз больше не втягивал в свои грязные игры сестер Фокан.
      Себастьян намеревался поступить как подобало благородному джентльмену. Сестры Фокан взяли его под свою опеку, когда он был молод и беспомощен. Ему предложили дружбу, его развлекали и учили. Он был уверен, что сестры не способны на умышленное предательство. Видимо, только по своей слабости и глупости они попали в паутину, сплетенную де Вальми. И Себастьян собирался спасти их – потому что когда-то они спасли его.
      А что касается Мадлен… Найти своим намерениям здравое объяснение он не мог. Но он должен был спасти ее! Ведь с Божьей помощью он наконец-то влюбился.
      Увы, любовь не принесла ему ни радости, ни надежд на будущее, ни просветления духа или новой решимости. Однако Себастьян не мог допустить, чтобы на шее Мадлен затянулась петля во дворе тюрьмы Ньюгейт. Не мог обречь ее на гибель.
      Звона колокольчика у входа он не расслышал, зато сразу уловил скрип открывающейся двери и звуки до боли знакомого голоса. Отвернувшись от окна, он собрался с духом и, когда в дверь гостиной постучали, ухитрился произнести совершенно бесстрастным голосом:
      – Войдите.
      Она была в шерстяном плаще оттенка красного вина, отделанном по краю капюшона и подолу мехом черно-бурой лисы. Шагнув через порог, она неожиданно остановилась, и плащ обвился вокруг ее ног изящными складками.
      – Вы прекрасно выглядите, мадемуазель Миньон, – произнес Себастьян, сдерживая желание повернуться и броситься прочь. – Полагаю, сестры Фокан прибыли с вами?
      – Да. – Она откинула капюшон, оставшись в бледно-голубой атласной шляпке, отделанной кремовыми лентами и искусственной веткой сирени. Выпрямившись, она подошла поближе. – Месье Хорас сообщил, что вы хотели бы побеседовать со мной с глазу на глаз, милорд.
      – Именно. – Он поставил бокал с бренди на каминную полку и шагнул навстречу Мадлен. – Позволь помочь тебе. Почему ты не сняла плащ в передней?
      Мадлен не удержалась и вздрогнула, когда он потянулся к завязкам плаща, но он развязал их бесстрастно и быстро.
      – Я не знала, останусь ли я здесь.
      – Значит, до сих пор сердишься? Вижу, ты надела браслет моей матери, – заметил Себастьян, когда она подняла руку, чтобы поправить шляпку. – Я не говорил, что этот браслет – подарок моего отца в честь помолвки?
      – Не припомню, – уклончиво отозвалась Мадлен. Она не знала, какие чувства испытает, вновь увидевшись с ним. После встречи в Локсли-Хаус прошло десять дней. Себастьян сбрил усы, подстриг каштановые кудри, но по-прежнему держал раненую руку на перевязи. Именно таким Мадлен запомнила его с первой встречи – мужественным, элегантным, безукоризненно сдержанным. Но теперь она знала и другое лицо Себастьяна, скрытое от мира под снисходительной улыбкой. Его синие глаза поблескивали холодно и отчужденно, как недосягаемые звезды. Если Мадлен и нервничала, то лишь потому, что сердилась на него или даже пребывала в ярости. Она не знала, как он встретит ее, несмотря на приглашение и подарки.
      Себастьян смерил ее бестрепетным оценивающим взглядом повесы, и Мадлен выдержала его, понимая, что у нее нет выбора.
      – Очень мило, – заметил он, разглядывая ее бледно-голубое атласное платье с юбкой, отделанной белым шелком.
      – Вы мне льстите, маркиз, – невозмутимо отозвалась она, но Себастьян заметил лихорадочные пятна, вспыхнувшие на ее щеках, и участившееся дыхание. – Ваша похвала мне особенно приятна потому, что именно вы изволили подарить мне этот туалет.
      Себастьян улыбнулся ее дерзости. Он действительно выбрал это платье и купил его вместе с плащом, обувью и атласной шляпкой.
      – Надеюсь, новый дом вас устраивает?
      Мадлен пожала плечами.
      – Вполне, милорд.
      Вернувшись в Лондон, она вместе с тетками немедленно переселилась в дом на Куин-Энн-гейт и с тех пор каждый день пыталась набраться смелости, чтобы прийти сюда. Но вчера вечером она получила известие от де Вальми. Записку от него принес уличный мальчишка. Де Вальми скрывался в тайном убежище, но пообещал вскоре вновь дать о себе знать. Он требовал сведений от лорда д’Арси. Мадлен понимала, что должна как можно скорее проникнуть в дом маркиза, поскольку у нее не было другой возможности спасти мать.
      Себастьян отложил ее плащ и попятился.
      – Зачем ты пришла сюда?
      Мадлен поняла истинный смысл вопроса.
      – Я пришла сказать, что, если вы не передумали, я хотела бы просить вас о покровительстве. – В ожидании ответа она затаила дыхание.
      – Только о покровительстве? И ни о чем другом?
      – Да. – Она стиснула ладони. – Я не та, за кого вы меня принимали.
      – Ты – Мадлен Фокан. Мадам Анриетта и мадам Жюстина – твои тетки.
      – Вы прекрасно осведомлены, – медленно выговорила она, пытаясь разглядеть на лице Себастьяна признаки ярости.
      – Жаль, что я узнал об этом слишком поздно, – рассеянно пробормотал он. – Кстати, кому пришла в голову мысль посетить льва в его кентском логове? Анриетте?
      – Нет, мне самой. Тетушки узнали об этом всего десять дней назад.
      Конечно, он не поверил ей и не пожелал слушать ложь.
      – Впрочем, это не имеет значения.
      Он снова подошел к ней вплотную и сжал в ладонях ее правую руку, а затем поднес ее к губам и почтительно поцеловал.
      – Я рад, что ты пришла. – Подняв голову, Мадлен увидела собственное отражение в его синих глазах. – Меня по-прежнему влечет к тебе, Мадлен. Я сгораю от желания. Выходи за меня замуж.
      – Что? – От неожиданности она отпрянула.
      Себастьян насмешливо улыбнулся и повторил с расстановкой, словно ребенку:
      – Выходи за меня замуж – и немедленно. Сегодня же. Мне удалось получить особое разрешение. Священник ждет за дверью гостиной. Тебе осталось только сказать «да».
      Мадлен почувствовала, как земля уходит из-под ног. Себастьян вовремя подхватил ее, но головокружение не утихало. Она ухватилась за плечи Себастьяна, он прижал ее к себе.
      – Скажи «да», – повторил он, касаясь губами ее уха.
      Мадлен боролась с подступающим обмороком.
      – Сначала я должна кое-что объяснить…
      – Нет! – перебил он и привлек ее ближе. Его дыхание обожгло лицо Мадлен, губы оказались на расстоянии дюйма от ее губ. – Не порти чудесную минуту. Просто согласись стать моей женой, и все. – Он нежно поцеловал ее. – Скажи «да».
      Мадлен молча смотрела на него, гадая, чем заслужила такое чудо и проклятие.
      – Да.
      Он почти поверил ее чувствам. Почти поверил радости, наполнившей его сердце. Глядя в лицо любимой, он почти уверовал, что его любовь нашла отклик в ее сердце и расцвела в нем. Он был готов поверить в свое счастье и верил в него… но не до конца.

      – Добрый вечер, маркиза.
      Даже теперь, спустя неделю, Мадлен вздрагивала, услышав такое обращение. Не помогло даже то, что на этот раз к ней обратился собственный муж. Она оторвалась от книги, которую старательно пыталась читать весь предыдущий час.
      Себастьян, скрестив руки на груди, прислонился к дверному косяку гардеробной, разделяющей спальни супругов. Он уже успел облачиться в черные атласные панталоны, белые чулки и черные туфли и выглядел элегантно, уверенно и мужественно. Его небрежная поза невольно привлекала внимание к его чреслам, и оба супруга знали, в чем дело.
      – Добрый вечер, месье. – Она хотела встать с парчовой кушетки-рекамье, на которую присела, чтобы не измять вечернее платье, но Себастьян жестом остановил ее.
      – Не вставай ради меня, дорогая. Экипаж подадут только через четверть часа.
      Он прошел в комнату и огляделся. Зрелище и вправду было достойным внимания: стены недавно заново обили розовым шелком и украсили зеркалами и картинами, кресла обтянули гобеленом с цветочным узором. Мебель в стиле чиппендейл украшали китайские безделушки, ноги утопали во фламандских коврах. Пляшущий в камине огонь наполнял комнату приятным теплом, на потолке поблескивала французская хрустальная люстра. Большую часть комнаты занимала кровать, застеленная розовым шелковым покрывалом, отделанным кремовым кружевом, с целой горой валиков и подушек с лентами, кружевом, вышивкой, рюшами, кисточками и бахромой.
      Себастьян окинул постель придирчивым взглядом, словно перед ним был усовершенствованный воздушный шар, назначение которого он знал, но о принципах действия не догадывался.
      «Пусть смотрит сколько угодно – это его право», – с раздражением думала Мадлен, наблюдая за мужем.
      В первую брачную ночь после ошеломляющего дня, в течение которого она успела выйти замуж и познакомиться с доброй половиной представителей высшего света во время обильного и роскошного свадебного завтрака, Мадлен ожидала увидеть мужа в своей постели. Но он так и не пришел. Во вторую ночь она сама отправилась к нему в спальню. Дождавшись от жены этого проявления покорности, Себастьян ясно дал ей понять, что ее присутствие в его постели нежелательно.
      Так продолжалось еще пять ночей. Лежа в одинокой постели, Мадлен ждала и гадала, переступит ли когда-нибудь нога Себастьяна порог ее спальни. Мысли мучили ее, пока она не проваливалась в беспокойный сон.
      Каждый звонок в дверь заставлял ее боязливо вздрагивать. С тех пор как Мадлен стала маркизой, де Вальми дважды находил способ связаться с ней: в первый раз какой-то оборвыш на улице сунул ей в руку записку, а сегодня утром Мадлен обнаружила послание от де Вальми в конверте с письмом от тетушек. Де Вальми сообщал, что во Франции арестован очередной его осведомитель и что если к утру она не доставит требуемые сведения по указанному адресу, он прервет связь с Ундиной раз и навсегда.
      Мадлен сожгла записку, но день был уже безнадежно испорчен – должно быть, как и вся предстоящая жизнь. Она пыталась убедить себя, что не обязана проявлять преданность по отношению к Себастьяну – ведь он даже не пытался исполнить свой супружеский долг. Но как она могла шпионить за ним и не чувствовать угрызений совести?
      Внезапно их глаза встретились.
      – Почему вы женились на мне? – вдруг выпалила Мадлен, не ожидавшая от себя подобного вопроса. Себастьян тоже оказался застигнутым врасплох.
      – Что, дорогая?.. Потому, что ты хороша собой, молода и забавна.
      Мадлен крепко сжала в руках книгу, решив положить конец недомолвкам – пусть даже ценой гнева Себастьяна.
      – Все это и даже более вы могли бы получить, сделав меня своей любовницей.
      Он ответил ей любезной и обаятельной улыбкой.
      – Согласен. Но в таком случае я не мог бы рассчитывать на твою неизменную преданность, верно? – Он заметил, как Мадлен виновато вздрогнула и опустила веки. – А у тебя не было бы той защиты, которую обеспечивают мое имя и титул.
      Мадлен настороженно наблюдала за тем, как он подходит ближе.
      – Разве я в ней нуждалась? А как же ваша теория независимой женщины?
      – Эта теория – всего лишь фикция. – Он вынул из рук Мадлен книгу, перевернул ее, прочел заглавие и улыбнулся. – Чистейший вымысел – вроде этого вздора. – Он положил книгу на колени Мадлен, задев кончиками пальцев ее бедро. Мадлен увидела, как его веки дрогнули. Себастьян отступил на шаг. – Пожалуй, тебе первой следовало бы согласиться с такой оценкой. Ты прожила в Лондоне более двух месяцев, но разве сумела достигнуть поставленных перед тобой высоких целей?
      – Вы знаете, что этого не произошло. Но не из-за моего смущения или неуверенности в себе. Я просто набиралась опыта.
      – Хочешь, я открою тебе один секрет?
      – Как вам будет угодно.
      – Несмотря на все преимущества и достоверность моей теории, любая любовница, девушка или женщина ни о чем не мечтает так, как о замужестве со знатным и состоятельным человеком. Вот почему моя теория потерпела фиаско. Ты добилась своего, дорогая! Причем без лишних усилий!
      Мадлен нахмурилась.
      – Ошибаетесь. Я вышла за вас замуж не ради ваших денег и титулов.
      – Вот как? – Себастьян смерил ее холодным взглядом.
      Между бровей Мадлен залегла крохотная морщинка.
      – По-моему, у вашей теории есть свои достоинства, месье. Уверена, когда-нибудь женщины будут такими же независимыми, как мужчины. Неверно был выбран лишь метод достижения цели.
      Искренне заинтересованный, Себастьян уселся в кресло на расстоянии нескольких футов от Мадлен.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Вы объясняли, что независимость требует целеустремленности и самодостаточности. Пока женщина вынуждена приобретать богатство с помощью мужчины – в замужестве или в постели, – она зависима от него. А он уверен, что она – его собственность, поскольку он дарует ей защиту, свое имя или же деньги. Я убеждена, что женщины способны составить себе состояние тем способом, который пока считается привилегией мужчин, – благодаря уму, предприимчивости и другим качествам, а не телу. Они могут стать контрабандистами, авантюристами и торговцами. Но это не относится к аристократкам: я повидала ваших женщин и убедилась, что они стремятся лишь к тому, что можно получить посредством брака. Но такие женщины, как я – а я всегда мечтала стать искусным поваром, – когда-нибудь добьются своего. Да, я твердо верю в это! Придет время, когда мужчины и женщины будут встречаться для того, чтобы испытать радость общения.
      – Возможно, ты права, – пробормотал Себастьян, которого всегда поражал пытливый ум Мадлен. Впервые его осенило: эгоистично решив, какая жизнь наилучшим образом подойдет Мадлен, он отнял у нее нечто очень важное – ее мечты.
      Он попытался перевести разговор на другую тему:
      – Кстати, прими комплименты по поводу твоего выбора нового повара. Он просто чудо. Вы обмениваетесь с ним тайнами ремесла?
      Мадлен покраснела.
      – Да. Он виртуоз, но я знаю кое-что, о чем он и не подозревает.
      Себастьян невольно улыбнулся: вряд ли в Англии нашлась бы еще одна маркиза, способная признаться, что каждое утро она проводит в кухне, перенимая опыт повара и делясь с ним секретами.
      Исподтишка Себастьян наблюдал, как Мадлен неловко поводит плечами, избавляясь от напряжения. Подрагивание ее груди в низком вырезе вечернего платья он встретил с нескрываемым восхищением.
      – Почему ты вышла за меня замуж?
      – А вы почему женились на мне? – откликнулась она.
      – Потому, что ничего не мог с собой поделать, – просто ответил он.
      Впервые после встречи на террасе Локсли-Хаус Мадлен увидела в его глазах неприкрытое вожделение, но по твердо сжатым челюстям поняла: Себастьян борется с ним.
      – Судя по голосу, вы несчастны. И я тоже.
      – Чего же ты ожидала? – пожал плечами Себастьян, вспоминая собственное предсказание. – Я еще никогда не слышал о счастливом браке.
      – Наверное, вы знакомы не с теми людьми.
      – А сколько счастливых супружеских пар знаешь ты? Может, причисляешь к ним и своих родителей?
      Мадлен поморщилась. Какая горечь сквозила в его голосе! Мадлен не знала, чем рассердила его. Пожалуй, лишь тем, что он чувствовал себя несчастным, как и она.
      – По-моему, месье, они любили друг друга.
      – Неужели? И даже после свадьбы? – Мадлен гневно нахмурилась, пытаясь пробудить в нем совесть, но Себастьян не собирался отступать из-за каких-то гримас. – Видимо, они были счастливы потому, что не вступили в брак? Я слышал, незаконная любовь – самая сладкая. Я согласен с этим мнением, а ты?
      Мадлен потупилась, уставясь на свои колени. Она предаст его в любой момент, как только представится случай, лишь бы спасти мать. Но все ее существо восставало против такого шага.
      – У нас все могло быть иначе.
      – Зачем?
      Мадлен сжалась от вспышки боли и гнева.
      – Я могла бы стать вам настоящей женой.
      – Ты и есть настоящая жена. – Он поторопился с ответом, и Мадлен заподозрила его во лжи. – И прошу тебя принять к сведению, что, хотя я наполовину француз, я намерен твердо следовать правилам английских мужей. В Англии женам не позволено обзаводиться любовниками. Я ясно выразился?
      – Абсолютно, – бросила Мадлен.
      – Тогда я вновь повторяю вопрос: почему ты вышла за меня замуж после того, как в Локсли-Хаус заявила, будто больше не желаешь меня видеть?
      Мадлен закрыла глаза. Именно на этот вопрос она не могла ответить честно, поэтому погрузилась в молчание.
      Он ощутил ее боль и сжался от стыда, желая положить конец разговору. По десять раз на дню ему хотелось попросить у нее прощения за то, что случилось в поместье Локсли, но унижение, которому он подверг Мадлен, не относилось к тем преступлениям, которые легко загладить с помощью раскаяния и извинений. Себастьян не мог без содрогания вспомнить о том, что натворил.
      Наконец Мадлен вскинула голову, с вызовом встретив его взгляд. Себастьян вытащил из-под жилета стилет с украшенной драгоценными камнями рукояткой. Наклонившись, он протянул его жене, держа за лезвие.
      – Ты вправе обратить это оружие против меня, если у тебя есть на то причины.
      Мадлен в ужасе раскрыла глаза, глядя, как пальцы Себастьяна сжались на опасном, тонком, как игла, лезвии. Помедлив, она твердо взялась за рукоятку стилета.
      – Если вы когда-нибудь вновь причините мне боль, я отвечу вам тем же.
      Себастьян не сомневался в ее искренности: ведь она до сих пор не забыла об унижении и боли. Даже если он больше ни разу не унизит ее, она будет держаться настороже. Что и говорить, счастливый брак!
      Снизу донесся шум подъехавшего экипажа.
      Себастьян встал.
      – Пора ехать в Холланд-Хаус. Поскольку ты готова, а мне еще предстоит завершить туалет, прошу тебя об одном одолжении. Я оставил пакет в библиотеке, в письменном столе. Сегодня он мне понадобится. Не могла бы ты принести его?
      – Разумеется. – Мадлен радовалась любому предлогу, лишь бы оказаться подальше от мужа.
      Он вытащил ключ из жилетного кармана. Мадлен заметила, что он полез в карман левой рукой – очевидно, правая по-прежнему болела. Себастьян никогда не упоминал о своей ране.
      – Тебе понадобится ключ. Пакет помечен эмблемой конногвардейского полка. Спутать его с каким-нибудь другим пакетом невозможно.
      На ужасную секунду в голове Мадлен мелькнуло: «Он знает! Он все знает!» Разумеется, Себастьян ничего не мог знать.
      Она взяла у него ключ, стараясь не дотронуться до пальцев.
      – Я уже говорил тебе, как прелестно ты сегодня выглядишь? – Голос Себастьяна стал хрипловатым.
      Мадлен отвернулась.
      – Мерси.
      Себастьян дождался, когда Мадлен исчезнет за дверью, направляясь к парадной лестнице, а затем проскользнул к лестнице черного хода, которой пользовались слуги. По пути он надевал вечерний сюртук, морщась от боли. Он испытывал ее постоянно, с тех пор как отказался от надоевшей перевязи.
      Насчет собственных планов он не обманывался: он затеял рискованную игру. Проиграв, он сам может оказаться предателем. Уайтхолл не поверит его объяснениям, что им якобы руководило желание разоблачить жену. Он поставил на карту все – ради чувства, которое не надеялся испытать. Он любит женщину, которая ненавидит его и не верит, что он способен на искренние чувства. Как забавно, нелепо и… справедливо!
      Покончив с де Вальми, Себастьян намеревался загладить свою вину перед Мадлен, а в случае неудачи разрешить ей вернуться во Францию и назначить щедрое содержание.
      Он встал за потайной дверью, ведущей в библиотеку, и наблюдал в глазок, как Мадлен роется в его столе. Он видел, как она заколебалась, прежде чем открыть пакет, затаил дыхание, пока она листала бумаги. Наконец Мадлен покачала головой и снова положила их в сумку. В чем дело? Неужели в ней вдруг проснулась щепетильность – свойство, которое Себастьян уже счел чуждым для жены? В конце концов она француженка, а Англия воюет с ее родиной.
      Всю прошедшую неделю, лежа один в постели, он размышлял о поступках Мадлен. Вероятно, она уверена, что не совершает ничего противозаконного, занимаясь тем же, чем и Себастьян во Франции: слушает чужие разговоры, вставляет слово-другое, вызывая собеседников на откровенность, собирает, обдумывает сведения, которые могут оказаться полезными. И вправду, чем она хуже его самого? Ее невозможно обвинить в недостатке патриотизма. Значит, вся беда в том, что они, будучи врагами, стали жертвами любви? Тогда задача Себастьяна, как более опытного шпиона, – перехитрить и обезвредить ее.
      Сестры Фокан упорно молчали, когда через день после свадьбы он попытался расспросить их о де Вальми. Они не объяснили, почему Мадлен оказалась у него в поместье, не признались и в том, где находится Ундина. Себастьян всерьез опасался, что все они состоят в заговоре и теперь их прелестным шейкам грозит петля. Зато сестры рассказали ему, как рыдала Мадлен, после того как он бросил ее в Локсли-Хаус. По словам Анриетты и Жюстины, Мадлен ни в чем не призналась, рассказала только, что между ней и Себастьяном произошла ссора и теперь она опасается, что они расстались навсегда.
      Узнав о свадьбе, сестры Фокан обезумели от счастья. Жюстина заливалась слезами, вознося благодарности доброму Господу, Анриетта улыбалась и удовлетворенно кивала головой. Женщины рода Фокан редко выходили замуж.
      Себастьян строго-настрого запретил сестрам сообщать об этом разговоре Мадлен, пригрозив в случае непослушания лишить их содержания. Вероятно, сестры все же нарушили обещание. Должно быть, Мадлен обо всем знала и теперь старалась помешать его планам заманить в ловушку де Вальми. Если француза первыми обнаружат солдаты, Мадлен и ее родным грозит смерть.
      Себастьян вздохнул с облегчением, когда Мадлен вдруг взяла бумаги и сунула их под свой плащ. Наконец-то, мысленно возликовал он, и его сердце заколотилось в азарте погони. Маскарад окончен, начинается охота.
      Он поспешил в свою комнату и встретил на пороге вернувшуюся из библиотеки Мадлен.
      Прижав жену к себе, он приник к ней в страстном и продолжительном поцелуе. Подняв голову, он заметил на лице Мадлен странное выражение: скорбь, боль, глубокое сожаление. И страсть. «Поздно, дорогая! Слишком поздно!»
      Обняв ее еще раз, он предложил ей руку.
      С робким трепетом Мадлен смотрела на него как на помешанного.
      – Что случилось? – наконец прошептала она.
      – Ничего непоправимого! – Он улыбнулся прежней сияющей улыбкой. – Идем, дорогая. Вспомни, мы дали клятву друг другу. Наступает Новый год, а мы влюблены.
 
      Новогоднее сборище оказалось шумным и многолюдным. Мадлен и Себастьяну пришлось просидеть полчаса в холодной карете, ожидая своей очереди, чтобы подъехать к крыльцу особняка. Себастьян боролся с желанием обнять жену и согреть, но довольствовался лишь тем, что наблюдал, как она кутается в меховой палантин – свадебный подарок. Мадлен удивилась, увидев, что им подали тяжелый дорожный экипаж, – в городе было принято пользоваться более легкими, богато отделанными каретами. Себастьян объяснил, что в дорожном экипаже будет теплее, его меньше продувает ветер. К счастью, Мадлен не заметила привязанного к карете сзади сундука.
      Когда лакей наконец открыл дверцу кареты и они миновали толпу зевак, собравшихся поглазеть на роскошные платья дам и видных политических и прочих деятелей, Себастьян увидел, что Мадлен бледна как полотно.
      – Тебе дурно, дорогая?
      Мадлен покачала головой, подыскивая достойный ответ.
      – Я не питаю особой привязанности к вашим друзьям, а они недолюбливают меня. Я выскочка без имени и приданого, и они недоумевают, почему вы женились на мне.
      – Пусть недоумевают сколько угодно, – с довольной улыбкой отозвался Себастьян. – Я женился на той женщине, которую выбрал. А если через восемь месяцев у нас не появится ребенок, они окончательно растеряются. А теперь идемте, миледи, – сказал Себастьян, увлекая жену в толпу, вливающуюся в ярко освещенные двери. – Заставим их теряться в догадках и ломать голову!
      Оказавшись во дворце, супруги на миг застыли в удивлении. Места для стульев не осталось, зал и лестница были запружены гостями. Сияние множества свечей слепило глаза, на шеях, в ушах и на запястьях дам сверкали драгоценности. Мороз сменился влажной духотой и облаком ароматов над морем человеческих тел.
      Этим оплотом вигов властно правила леди Холланд, жена третьего барона Холланда. Известные сторонники Наполеона, Холланды славились своим пристрастием к политике. Ни в Англии, ни во Франции не нашлось бы салона, способного составить конкуренцию Холланд-Хаус. Себастьян считал, что если той ночью где-то и плелись интриги, то именно здесь, в стенах твердыни якобинцев.
      Представившись хозяевам дома, Себастьян повернулся к Мадлен и сообщил:
      – Боюсь, мне придется оставить тебя на несколько минут. – Он похлопал по пакету, который Мадлен принесла ему из библиотеки. – Если я не вернусь через четверть часа, ступай к двери и вели лакею подать наш экипаж. Встретимся дома.
      – Подождите! – в тревоге воскликнула Мадлен, но толпа элегантно разодетых, взбудораженных гостей оттеснила ее от Себастьяна.
      На миг Мадлен застыла на месте, несчастная и растерянная. Она чувствовала себя брошенной, отверженной, никому не нужной, хотя Себастьян только что представил ее хозяевам как маркизу, свою супругу. Она поплотнее запахнулась в плащ. Несмотря на духоту, она холодела от беспокойства. Как же быть с украденными бумагами? Сколько времени пройдет, прежде чем Себастьян выяснит, что они исчезли? И самое важное – как передать бумаги де Вальми?
      – Маркиза, неужели это вы?
      Услышав знакомый голос, Мадлен обернулась. К ней направлялась миловидная молодая особа с золотистыми волосами.
      – Оделия!
      Подруги с жаром обнялись, привлекая любопытные и подозрительные взгляды окружающих. Молодая маркиза знакома с содержанкой! Зрелище предвещало пикантные сплетни, которыми всегда изобиловали шумные сборища.
      – Что вы здесь делаете? – спросила Мадлен, когда с приветствиями было покончено.
      – Приехала взглянуть на Ричарда. – Лицо Оделии омрачилось. – Я узнала, что он будет здесь вместе с женой. Вы их не видели?
      – Нет. Мне так жаль, – мягко добавила Мадлен. – Я искала вас, но выяснила, что вы теперь живете в деревне.
      Лицо Оделии озарила улыбка.
      – Так и было. Я недурно развлеклась и кое с кем познакомилась. – Но ее глаза остались грустными. Прежде ее взгляд не был столь пронизывающим, начисто лишенным наивности. – Да, о большем нельзя и мечтать. – Она протянула руку, показывая новый золотой браслет. – А как живете вы, молодая маркиза Брекон? Я не поверила своим глазам, увидев объявление в газете. Как вам это удалось?
      – Сама не знаю, – честно ответила Мадлен. – Но не думаю, что это надолго.
      – Конечно, надолго! – Оделия рассмеялась новым, несвойственным ей гортанным смешком, встревожившим Мадлен. – Думаете, маркизу было легко принять такое решение? Кроме того, чтобы расторгнуть брак, ему придется обращаться в парламент. Нет, считайте, ваш брак продлится вечно. Ну, рассказывайте! Маркиз и вправду невероятно богат? Должно быть, он завалил вас драгоценностями и нарядами? Какой у него дом?
      Раздраженная и отчасти встревоженная алчным любопытством Оделии, Мадлен перебила ее:
      – Вы приехали в собственном экипаже?
      – Да, а в чем дело?
      – Не могли бы вы одолжить его мне?
      Оделия изумленно вытаращила глаза.
      – Только не говорите, что вы спешите на тайное свидание! Вы замужем всего неделю!
      – Нет, что вы! В этой толпе мне стало дурно, а беспокоить маркиза мне бы не хотелось. Как только я приеду домой, я отправлю ваш экипаж обратно.
      – Разумеется, берите его и примите мои поздравления. – Оделия взяла Мадлен под руку. – Спасибо за то, что вы не забыли о нашей дружбе. – Ее воодушевленное лицо отразило неподдельную благодарность. – Вы настоящая подруга, не то что остальные.
      Об «остальных» Мадлен размышляла, усаживаясь в экипаж Оделии и поеживаясь от ночного морозца. Она подозревала, что Оделия имела в виду одного Ричарда Болтри.
      Теперь молодой дворянин женат и недоступен для Оделии. Вероятно, семья жены и родные вынудили его соблюдать приличия, пока его супруга не забеременеет. Себастьян часто сообщал ей подробности и нюансы светских обычаев, но Мадлен догадывалась, что вопреки им Ричард жаждет свободы. Вновь получив ее, он, несомненно, найдет себе юную и свежую подругу, какой была Оделия во время их встречи. А Оделия, как и следовало ожидать, нашла себе нового покровителя. И так она будет переходить от любовника к любовнику, пока не найдет покорного мужчину, согласного стать ее мужем, или не утратит молодость и красоту.
      Как бы часто Мадлен ни спорила с тетей Анриеттой, теперь она понимала, почему тетя сожалеет о том, что английские обычаи и законы не предусматривают обязательной выплаты содержания отпрыскам любовниц. По словам Себастьяна, принятые во Франции формальности в любовных делах англичане считали недопустимой меркантильностью. Мадлен с горечью понимала: если Оделия откажется от redingotes d’Angleterre,ее дети будут нищими.
      Следовательно, любовь ничего не значит без брака, гордиться можно лишь светским супругом. Неудивительно, что гости в Холланд-Хаус во все глаза таращились на молодую маркизу Брекон.
      Мадлен печально смотрела в заиндевевшее окно экипажа. Улицы были темными и пустынными, их тишина казалась зловещей. Охваченная беспокойством, Мадлен постучала в переднее окно, приказывая кучеру хлестнуть лошадей. Как только бумаги будут доставлены по адресу и отданы де Вальми, она вернется домой, к мужу.
      К мужу… Впервые мысль о нем вызвала у Мадлен улыбку. Несмотря на грустные размышления о судьбе Оделии, что-то в ее словах вселило в Мадлен надежду.
      Себастьян не сможет развестись с ней без разрешения парламента. Он не из тех мужчин, которые с легкостью забывают о своих обязанностях. Он верит в науку и ее методы. В жены выбрал ее, несмотря на отсутствие титула, приданого и даже честного имени, – следовательно, всем этим достоинствам он не придает значения. Но какие требования он предъявляет к жене?
      Прагматичная Мадлен понимала: вовсе не близость с ней и не испытанное наслаждение подвигло Себастьяна на женитьбу. Ведь она читала его мемуары. Но насчет его мотивов она не могла всецело заблуждаться. Даже сегодня во взгляде Себастьяна сквозила страсть. При этом воспоминании в душе Мадлен пробудилась надежда.
      Вероятно, де Вальми сумеет спасти ее мать, а Себастьян никогда не узнает о предательстве. Хорошо бы их жизнь вошла в обычное русло. Тогда она подумает о том, как завоевать любовь и уважение мужа.
      Это был первый проблеск надежды за последние две недели, а молодость и влюбленность превратили его в праздничный фейерверк в душе Мадлен.
      Кучер спустился с козел и постучал в дверь дома, адрес которого ему назвала Мадлен. Прошло несколько минут, прежде чем дверь открылась и высокая, зловещая фигура в черном плаще приблизилась к экипажу.
      Мадлен отперла дверцу и впустила ненавистного шантажиста.
      – Месье де Вальми, – бесстрастным тоном начала она, не глядя на маркиза, – вот ваши бумаги. – Она резким движением протянула руку. – А теперь оставьте меня в покое!
      Мадлен не услышала звука приближающихся шагов. Вдруг де Вальми вскрикнул и вывалился в приоткрытую дверцу экипажа. В следующее мгновение кто-то потащил из экипажа и Мадлен, зажав ей рот рукой в перчатке. Она отбивалась и пыталась укусить противника, но он набросил ей на голову плащ, сведя на нет все ее усилия. Второй неизвестный схватил ее за ноги и без труда выволок из экипажа.
      Мадлен наугад нанесла удар головой и услышала стон: удар пришелся в грудь одному из мужчин. Кто-то прорычал ей на ухо:
      – Прекрати отбиваться! Тебя никто не тронет!
      Мадлен оказалась совершенно беспомощной: один крепко держал ее за щиколотки, а второй прижал ее руки к бокам. Пока Мадлен лежала неподвижно в коконе собственного плаща, в ее голове вихрем крутились страшные мысли. Что нужно этим людям? Кто они – шантажисты, насильники или грабители, польстившиеся на ее драгоценности? Себастьян придет в ярость, узнав, что у нее украли браслет его матери. А что он почувствует, узнав о ее гибели?
      Кто-то поднял Мадлен и посадил – судя по ощущениям, на кожаное сиденье. Второй экипаж? Спустя мгновение с ее головы сдернули плащ. Мадлен инстинктивно прижала кулаки к груди, готовясь к борьбе.
      – Вы?
      Себастьян усмехнулся ей в открытую дверцу собственного экипажа.
      – Они мне пригодятся. – Он выхватил из руки Мадлен бумаги, которые она собиралась передать де Вальми, и отступил. Вскоре он вместе с кучером втащил в карету что-то огромное и черное и положил у ног Мадлен. Она с ужасом поняла, что перед ней лежит де Вальми – связанный и с кляпом во рту.
      Себастьян уселся напротив Мадлен и закрыл за собой дверцу.
      Карета тронулась, и внутренняя лампа, загоревшись, бросила зловещие тени на лица пассажиров. Несколько долгих минут они смотрели друг на друга с гневом и досадой.
      – Как вы узнали? – со стыдом прошептала Мадлен.
      – Не только ты умеешь подслушивать и подглядывать в замочные скважины.
      Мадлен вспыхнула.
      – И давно вам обо всем известно?
      – Я слышал, как ты предупредила его! – Себастьян кипел негодованием. Он толкнул де Вальми в бок ногой. – В ту ночь, когда я намеревался увезти тебя из Локсли-Хаус, ты посоветовала де Вальми не возвращаться в Лондон. Ты помогла ему бежать!
      Мадлен растерялась под шквалом обрушившихся на нее обвинений. Значит, внезапный гнев Себастьяна в ту ночь был вызван отнюдь не ревностью! Его возмутили не объятия де Вальми, а ее предательство – ведь она предупредила врага о ловушке. Понимание не принесло успокоения: она повинна в гораздо более тяжком преступлении. Мадлен потупилась.
      – У меня не было выбора.
      – Неужели? – Себастьян рассеянно потер ноющее плечо. – Почему ты не обратилась ко мне? Ты подумала, что я откажу тебе в помощи?
      – Я не… – Мадлен осеклась. – Я думала, что долг велит вам передать де Вальми властям. Если бы вам это удалось, я бы никогда не увиделась с мамой.
      Он перестал потирать плечо.
      – Объясни все по порядку.
      Мадлен подчинилась. Пока карета катилась по пустынным улицам, Мадлен рассказала мужу обо всем, что произошло с тех пор, как в августе она получила последнее письмо от матери. Время от времени Себастьян останавливал ее, задавал вопросы, но в остальном слушал с вниманием, изумившим Мадлен.
      – Как видите, у меня были причины думать, что вы подведете не только меня, но и всех нас, – заключила она, беспомощно разведя руками.
      – Плохо же ты меня знаешь! – Он надолго погрузился в молчание. – Де Вальми – шпион, хитрый, коварный и безнравственный шантажист. Я не могу отпустить его на свободу.
      Мадлен перевела взгляд на человека, лежащего у ее ног. Себастьян не без удовольствия пнул его, вложив в удар всю силу.
      – Вы передадите месье де Вальми властям… – Она помрачнела. – Этот поступок будет стоить моей матери жизни.
      – У меня иные планы. Не хочешь ли узнать о них подробнее?
      Сердце Мадлен заколотилось.
      – Что за планы?
      Себастьян скрестил руки на груди и улыбнулся.
      – Мы переплывем пролив, попадем во Францию, отыщем твою мать и доставим пса его хозяевам.
      Мадлен уставилась на него, едва сдерживая слезы от внезапного порыва надежды и любви.
      – И вы готовы сделать это ради меня?
      Нежная улыбка приподняла уголки его губ и заставила засиять ярко-синие глаза.
      – Неужели ты еще не поняла, что ради тебя я готов на все?
      Боже, доводилось ли кому-нибудь слышать признание в любви над телом поверженного врага? Мадлен перевела взгляд на глухо застонавшего де Вальми.
      – Он знает, где находится мама, и сказал, что только он может помочь ей. Если бы я отказалась шпионить за вами или с ним бы что-нибудь случилось, мама пропала бы навсегда.
      – Для сторонника роялистов он поразительно хорошо осведомлен о действиях шпионов Наполеона. Каким образом он мог спасти твою мать от его же врагов?
      – Не знаю…
      – Зато я знаю. – Он склонился, приподнял связанного де Вальми и усадил его рядом с Мадлен. Глаза де Вальми горели бешеной ненавистью.
      Улыбнувшись, Себастьян сел напротив и положил ногу между де Вальми и Мадлен, чтобы они не прикасались друг к другу.
      – Итак, месье, или гражданин, или как вас там, пришло время поговорить. Впрочем, вам говорить не обязательно – только слушайте и кивайте. Возможно, сегодня ночью я спас вам жизнь. Я говорю «возможно», потому что мне еще предстоит увидеть, достойны ли вы таких усилий. Итак, я предлагаю вам выбор: вы можете отправиться с нами во Францию или попытать удачи и попробовать спастись в первом же английском гарнизоне, через который мы будем проезжать. Что вы выбираете? Францию?
      Де Вальми резко кивнул.
      Себастьян с улыбкой подхватил Мадлен и посадил ее рядом с собой. Он обнял ее, морщась от боли в руке.
      – Стилет при тебе, дорогая? Вот и хорошо. Умеешь обращаться с ним? Тогда попрошу тебя сыграть роль стражника, а мне необходимо вздремнуть.
 
      Вскоре после полуночи они достигли побережья Англии. К тому времени стало очевидно, что Себастьян нуждается не только в сне. В схватке с де Вальми, а затем с Мадлен его рана открылась. Когда он помогал Мадлен выйти из кареты, его рука дрогнула.
      Мадлен молчала, когда они приблизились к судну контрабандистов, ждущему их у берега, но, слушая, как мужчины обсуждают предстоящее плавание, вдруг кое-что поняла. Она успела переодеться в захваченную Себастьяном теплую одежду: толстые шерстяные бриджи, чулки, рыбацкий свитер и красный плащ с меховой отделкой.
      – До берега придется плыть в лодке, – прошептала она на ухо Себастьяну несколько часов спустя, вблизи от побережья Франции. – Но вы не сможете грести с раненой рукой.
      – У нас нет выбора. Капитан не в состоянии пожертвовать своими матросами, чтобы доставить нас на берег. – В тусклом свете фонаря, льющемся из рубки, лицо Себастьяна казалось непривычно бледным, на лбу выступил пот. У него начиналась лихорадка.
      – Грести мог бы кто-нибудь другой.
      Себастьян вдруг расплылся в прежней беспечной улыбке светского красавца, которого Мадлен любила всей душой.
      – Что же ты предлагаешь?
      Она хитро улыбнулась:
      – Я возьмусь за эту работу. Я умею.
      Час спустя Мадлен упрямо налегала на весла, которые волны пытались вырвать у нее из рук. Корабль, доставивший их к французским берегам, растворился в ночи. Капитан увел его в уединенную бухту, где намеревался встать на якорь.
      С палубы корабля Мадлен видела очертания берега – там слабо фосфоресцировали в темноте барашки на гребнях волн. Расстояние от корабля до берега не превышало ста пятидесяти ярдов, только и всего. Даже в лодке, среди черной воды, задача, вставшая перед Мадлен, казалась ей легко осуществимой.
      Вероятно, ей придали смелости ухмыляющиеся лица матросов, обступивших ее, перед тем как она перебралась через борт корабля и спустилась в шлюпку.
      – Постарайся довезти свой груз до берега без шума, малютка! Иначе французы пустят вас на корм рыбам!
      Дружеский шепот капитана звучал у нее в ушах, пока шлюпка уплывала в непроглядную тьму. А теперь, борясь с волнами, Мадлен думала, что, должно быть, вступила в сделку с самим дьяволом. Ее пальцы давно озябли и онемели, их сводило судорогой, а прилив норовил утащить шлюпку от берега. Мадлен казалось, что лодка совсем не движется. Черные соленые брызги, невидимые в темноте, ливнем окатывали ее лицо и руки, и вскоре вся ее одежда промокла.
      В заливе, врезавшемся в скалистый берег под непрестанным воздействием волн Атлантики, прилив был особенно силен. Капитан предупредил Мадлен, что необходимо поспешить, чтобы достичь берега вовремя. Мадлен не терпелось услышать голос Себастьяна, но она знала, что над водой голоса разносятся во все стороны. Обращаясь к Себастьяну, лежащему на дне лодки рядом со связанным де Вальми, она могла привлечь внимание французских солдат, патрулирующих берег.
      Она подбадривала себя лишь мыслями о матери, с которой мечтала встретиться.
      Мадлен вызвала в памяти одно из ранних и самых счастливых воспоминаний. Ей шесть лет, она идет рядом с прекрасной темноволосой дамой в белом муслиновом платье с широким розовым поясом и широкополой шляпе. Ее повезли в гости к матери, которая – о чудо из чудес! – летом 1789 года жила в Версале.
      Самым ярким воспоминанием этого дня стало катание на лодке по одному из спокойных искусственных прудов Версаля. Миниатюрный весельный скиф был выкрашен в королевский голубой цвет и украшен золотыми лилиями, эмблемой короля Франции. На сиденьях лежали подушки из золотистого шелка, весла были ярко-красными.
      Мадлен отчетливо помнила тепло летнего солнца, его горячие лучи на плечах и руках, запах водяных лилий, растущих у берегов. В ее ушах зазвучал незабвенный голос, ободряющий ее:
      – Опусти весла, подтяни их к себе и подними, детка!
      Высокий привлекательный мужчина в белом парике и полосатом шелковом сюртуке улыбался ей, махал рукой и хвалил звучным баритоном. Больше Мадлен никогда не видела этого человека, но его голос был так свеж в ее памяти, словно она слышала его лишь вчера.
      Неужели это был ее отец, размышляла Мадлен, тот самый человек, ради которого мать рисковала жизнью? Почему же прежде она не вспоминала о нем?
      Внезапно волна перехлестнула через борт лодки, и от обжигающего холода Мадлен стиснула зубы. Мужчины на дне зашевелились, и лодка закачалась из стороны в сторону.
      С испуганным возгласом она опустила весла в воду, но правое зацепилось за что-то и треснуло, а руку Мадлен пронзила острая боль. Казалось, лодку вдруг подхватила и повлекла незримая рука Нептуна.
      За какую-нибудь долю секунды Мадлен успела понять: ей не хочется тонуть! Она слышала об этой ужасной смерти, о постепенном погружении, о том, как вода вытесняет воздух из легких, врывается в нос и в рот. Мадлен судорожно вздохнула, словно уже тонула.
      Неожиданно лодка остановилась, скребнув днищем по песку. У Мадлен вырвались слова благодарности небесам. Волны вынесли лодку на песчаную отмель у самого берега!
      Внезапно со всех сторон послышался шум. Хриплые мужские голоса сыпали проклятиями, от которых родной французский язык показался Мадлен чужим и грубым. В борт лодки вцепилось сразу несколько пар рук.
      – Не двигайся, парень! – прошипел чей-то голос, едва Мадлен попыталась подняться.
      – Черт, да это женщина! – воскликнул второй, коснулся плеч Мадлен, ощупал грудь.
      – Тихо! – вновь послышался зловещий шепот. – Возьмем ее с собой. Нельзя терять время.
      Мадлен выволокли из лодки, перекинули через плечо. Ледяная вода плескала ей в лицо, пока неизвестный шлепал к берегу, крепко держа ее за колени. Мадлен предупредили, что на берегу их встретят друзья. В темноте она не могла разглядеть их лица, неизвестные молчали. Очевидно, это не солдаты. Так или иначе, Мадлен уже сомневалась в том, что берег – безопасное место по сравнению с пустынной и бескрайней равниной моря.
      Вдруг в темноте послышался приглушенный голос Себастьяна и сдавленные смешки.
      Неизвестный, несущий Мадлен, начал карабкаться вверх по утесу. Мадлен ухватилась обеими руками за его широкий пояс, боясь упасть. Впрочем, ей было за что благодарить судьбу: в конце концов она оказалась на твердой земле, во Франции.
      Подъем продолжался несколько минут, молчание и деловитость контрабандистов придавали происходящему зловещий оттенок. Наконец земля под ногами выровнялась, и Мадлен поняла, что они добрались до вершины утеса.
      Ее поставили на ноги так порывисто, что кровь мгновенно отхлынула от головы, вызвав головокружение. С фамильярной небрежностью кто-то поддержал ее и посветил в лицо фонарем. Только теперь Мадлен увидела человек десять, оборванных, грязных, с заросшими щетиной и покрытыми копотью лицами. Их глаза свирепо поблескивали, зловонный перегар выдавал их пристрастие к спиртному и грубость натуры, но к Мадлен никто не прикасался.
      – Ей-богу, а она недурна! – прошептал один.
      Себастьян, неизвестно как очутившийся рядом, улыбнулся.
      – И стоит каждого потраченного на нее франка.
      – Что вы сказали им? – подозрительно прошептала Мадлен по пути к убежищу.
      – Только правду: что ты моя любовница – опытная, привыкшая к роскоши и знатная куртизанка.
      – Ох уж эти мне мужчины! – фыркнула Мадлен.
      Себастьян рассмеялся и обнял ее здоровой рукой.
      – Они восхищены твоей отвагой, дорогая. Ты была великолепна!

      В последующие два дня Мадлен открыла в Себастьяне подлинный талант шпиона. По пути вдоль побережья пролива к Лиллю, расположенному недалеко от бельгийской границы, где, по словам Себастьяна, собирались мятежники, сочувствующие Англии, Мадлен восхищалась его знанием многочисленных диалектов и местности. Она прониклась уважением к Себастьяну, обнаружив, что ему известны не только обычаи сыновей Нормандии, но и цыган, к табору которых пристали путники.
      Себастьян объяснил, что теперь, когда вторжение возможно в любую минуту, всякий незнакомец вызывает подозрения. Только цыгане беспрепятственно кочуют из города в город, не привлекая внимания. За охрану де Вальми Себастьян пообещал своим друзьям-цыганам несколько золотых монет из тех, что были зашиты в подкладку плаща Мадлен перед отплытием из Англии.
      Поэтому весь день де Вальми сидел связанный, с кляпом во рту, в одной из кибиток, а на ночь его привязывали к какому-нибудь дереву.
      Еще никогда в жизни Мадлен не была столь счастлива и вместе с тем напугана. Путешествие ничем не напоминало то, что она совершила в одиночку в августе, надеясь на защиту монашеского одеяния. Поскольку произношение выдавало в ней образованную женщину, она старалась говорить как можно меньше. Мадлен переоделась в цыганскую одежду – крестьянскую блузу, шерстяной жилет, мужскую куртку и тяжелую шерстяную юбку, из-под которой выглядывали пышные оборки красной нижней юбки. Голову она повязала платком с бахромой из золотых монет, ноги болтались в огромных башмаках, несмотря на набитые тряпками носки. Несмотря на этот маскарад, Мадлен знала, что привлекает взгляды всех проходящих мимо мужчин. Если бы не неусыпная бдительность Себастьяна, вряд ли она перенесла бы путешествие.
      Добрую часть пути они проделали пешком, хотя Себастьяна мучила лихорадка и боли в руке. Пока вокруг не было незнакомых людей, он подвязывал руку, но, едва к табору приближались посторонние, он клал правую руку на рукоять засунутого за пояс пистолета или шпаги, висящей на боку. Цыганам запрещалось пользоваться и тем и другим оружием, но никто не осмеливался бросить вызов Себастьяну, и Мадлен понимала почему: несмотря на бледность и поразительную красоту, он не производил впечатления хрупкого, изнеженного существа. Он выглядел целеустремленным и бесстрашным, каким и был на самом деле.
      В Лилле Себастьян попрощался с цыганами и повел Мадлен к ветхому постоялому двору под названием «Лягушка».
      Мадлен подивилась его выбору: постоялый двор был мрачным и грязным. В углах шебаршились мыши, от фонарей, заправленных рыбьим жиром, пахло морем. Единственными постояльцами оказались Мадлен с Себастьяном и их пленник. Тем же вечером Жак Жирар, хозяин постоялого двора, распил вместе с Себастьяном бутылку красного. Они просидели вдвоем до утра. На следующее утро мужчины отправились в Париж, оставив Мадлен с де Вальми и Лизеттой Жирар.
      За два дня на постоялый двор не заглянул ни один путник. Мадлен сидела на деревянном стуле в общей комнате и присматривала за де Вальми, привязанным к стулу, а заодно и за женой хозяина, Лизеттой.
      Мадлен давно пришла к выводу, что в де Вальми есть некая порочная притягательность, и, судя по всему, она была не одинока в своем мнении. С каждым часом Лизетта все умильнее посматривала на связанного француза.
      Несмотря на пристальное наблюдение, Мадлен не заметила ни единого взгляда де Вальми в сторону Лизетты. Но на вторую ночь она внезапно проснулась с чувством тревоги и обнаружила, что Лизетта сидит рядом с де Вальми и гладит его по руке, нежно воркуя.
      Присмотревшись, Мадлен с ужасом поняла: Лизетта развязывает веревки! Более того, изо рта де Вальми был вытащен кляп!
      Мадлен мгновенно вскочила со стула и выхватила из-за пояса стилет.
      – Прочь! – выкрикнула она. – Отойди от этого человека! Он пленник!
      Женщина отпрыгнула в сторону, дернув за веревку, но узел не поддался.
      Мадлен бросилась к ней, понимая, что промедление грозит ей гибелью.
      – Убирайся прочь! – приказала она и замахнулась стилетом. Женщина попятилась к стойке бара.
      Де Вальми что-то зашептал Лизетте, но Мадлен прервала его, загородив собой.
      – Слушай меня, Лизетта: что бы ни сказал тебе этот человек, что бы ни пообещал, это ложь. Обманом он зарабатывает себе на хлеб. А красивой женщине он способен наобещать с три короба, – добавила она.
      Но было уже слишком поздно. Очевидно, обещания де Вальми возымели свое действие, и женщина выбрала его сторону. Вперив в Мадлен ледяной взгляд, она схватила за горлышко бутылку виски и разбила ее дно о деревянную стойку, превратив в опасное оружие.
      – Не заговаривай мне зубы, цыганка! Приберегаешь его для себя? У тебя уже есть один любовник, английский дворянин. Не много ли ты хочешь?
      – Дуреха! – выкрикнула Мадлен. – Неужели не видишь, что он обвел тебя вокруг пальца?
      Их прервал скрип открывшейся задней двери дома. В комнату шагнул Жак Жирар. Мгновенно поняв, что происходит, он в два прыжка пересек комнату.
      Лизетта попятилась, испуганно вытаращив глаза. Жирар выбил из рук жены бутылку и ударил ее кулаком в подбородок так, что голова женщины запрокинулась, а ноги подкосились. Со словами сожаления Жирар подхватил ее и вместе с ней опустился на пол.
      Происходящее потрясло Мадлен, поэтому она не замечала, что кто-то остановился за ее спиной, пока Себастьян не протянул руку и не вынул из ее пальцев стилет.
      Мадлен в удивлении обернулась. Отведя упавшую прядь с ее щеки, Себастьян произнес:
      – Маркиза, позвольте представить вам Жоржа Кадудаля. Месье, это моя жена.
      Мадлен смущенно вспыхнула, увидев удивленное выражение на лице предводителя шуанов. В своем цыганском одеянии, с растрепанными волосами, она производила впечатление не маркизы, а уличной девчонки. Несмотря на это, Кадудаль галантно поклонился, поднося к губам ее руку.
      – Я восхищен, маркиза.
      – Благодарю, месье, – пробормотала Мадлен, заливаясь густым румянцем при виде еще нескольких мужчин, вошедших в комнату и вставших вдоль стены. Вновь прибывшие смотрели на нее во все глаза. – Сожалею о постыдной сцене, свидетелем которой вы стали. Я пыталась неукоснительно следовать распоряжениям супруга. – Она мельком взглянула на Себастьяна, убеждаясь, что он не сердится. Он выглядел изнуренным, его небритое лицо было в дорожной пыли. Расстояние от Лилля до Парижа и обратно он преодолел в рекордно короткий срок. Похоже, он совсем обессилел, но его глаза сверкали ярко, как два синих маяка.
      Кадудаль перевел взгляд на привязанного к стулу де Вальми и прищурил светлые глаза.
      – Ваша отвага не удивительна, миледи. Я познакомился с вашим супругом несколько лет назад, в Лондоне, и сразу понял, что человек столь бурного темперамента должен выбрать пару себе под стать.
      Себастьян усмехнулся.
      – Я оставлю вас наедине, месье, и проверю, крепко ли связан наш пленник.
      Повернувшись, он взял Мадлен за подбородок и с удовольствием и слегка смущенно поцеловал ее на виду у незнакомых людей.
      – Мерси, маркиза, – благодарно произнес он. – А теперь будь любезна предложить месье Кадудалю присесть. Он намерен сообщить тебе нечто чрезвычайно важное.
      Продолжая улыбаться мужу, Мадлен повернулась к гостю и указала на стол в дальнем конце комнаты.
      – Прошу вас, пройдите вот сюда, месье.
      Жак Жирар поднял на руки плачущую жену.
      – Сожалею, я вынужден покинуть вас, – сказал он Себастьяну, дождался ответного кивка и унес Лизетту из комнаты.
      Устроившись на стуле, месье Кадудаль заговорил приглушенным ровным голосом:
      – Я был счастлив познакомиться с вашей матерью, маркиза. Смею заметить, она не только прекрасная, но и сильная духом женщина – как и ее дочь.
      – Где она? Здорова?
      – Абсолютно, маркиза. В последний раз я получил от нее известие из Бельгии.
      – Из Бельгии? Но я думала, она отправилась в Париж на поиски… одного человека.
      – Она его нашла. Более того – отвезла ему мое письмо.
      У Мадлен радостно забилось сердце:
      – Так вы с ним знакомы?
      Кадудаль медленно кивнул:
      – Скоро о нем узнает вся Франция. Этот человек – единственная надежда нашего народа вернуть истинным наследникам престола их права. Ваша матушка осталась с ним, опасаясь послать вам весточку, чтобы не выдать себя. Но если вы пожелаете, я позабочусь, чтобы вас отвезли к ней.
      Мадлен не ответила. Она похолодела, сердце торопливо колотилось, руки дрожали. Еще минута – и она узнает имя своего отца. Внезапно ей расхотелось задавать вопрос о нем. Она порывисто поднялась.
      – Я благодарна вам за обнадеживающие слова, месье. Но не знаю, смогу ли я отправиться в Бельгию.
      Кадудаль встал и устремил на нее пронзительный взгляд.
      – Франции предстоят события, которые повернут ход истории. Мы твердо намерены зачеркнуть все, что случилось за время революции. Когда наш замысел осуществится, вас с вашей матушкой охотно примут здесь, на родине. Присоединяйтесь к нам!
      Мадлен покачала головой, украдкой взглянув в ту сторону, где Себастьян беседовал с одним из сопровождающих Кадудаля.
      – Долг призывает меня быть рядом с мужем, месье. Куда бы он ни отправился, я обязана следовать за ним.
      Мятежник улыбнулся.
      – Вы нужны всем нам. Признаюсь, я восхищен вашей преданностью и питаю искреннюю зависть к вашему супругу, мадам. Поэтому ради его же блага умолчите о моем предложении.
      Снова взяв Мадлен за руку, Кадудаль поцеловал ее.
      – Да сохранит вас Бог, Мадлен Бурбон, – пробормотал он так тихо, что Мадлен решила, будто она ослышалась. Однако, уловив настороженные нотки в его голосе, она поняла: ей предстоит приготовиться к важному событию.
      Сбылась ее мечта: Мадлен узнала, где и с кем находится ее мать, убедилась, что она в безопасности. Вместе с остальными она подошла к де Вальми. Себастьян поигрывал стилетом, взятым у Мадлен, держа его в раненой правой руке. С заговорщиками-шуанами он беседовал так же уверенно и невозмутимо, как с друзьями в «Уайтсе», разве что язык был иным да значение бранных слов Мадлен не всегда понимала. Тем не менее тон Себастьяна оставался более чем учтивым.
      Заметив приближающуюся Мадлен, он прервал беседу.
      – Полагаю, маркиза, вы обо всем узнали?
      – Да, – осторожно отозвалась она, перевела взгляд на де Вальми и увидела ненависть в его глазах. Если бы не Мадлен, он мог оказаться на свободе. Запоздалый страх охватил ее. – Как вы намерены поступить дальше?
      – Разыскать твою мать – как только узнаю, где она. – Он многозначительно уставился на нее, а затем посмотрел на де Вальми. – Пожалуй, вы сумеете мне помочь. В парижских архивах не нашлось записей об аресте женщины, обвиненной в шпионаже в пользу шуанов.
      – Вы считаете, правительству выгодно распространять слухи о заговоре? – усмехнулся де Вальми.
      Мадлен вздрогнула: прошло так много времени с тех пор, как она в последний раз слышала этот зловещий голос, что она успела забыть его. Де Вальми смотрел на нее в упор.
      – Ундину Фокан допросили и забыли о ней.
      От этих слов Мадлен похолодела, чуть не забыв о том, что услышала от Кадудаля. Неужели он ошибся? Или его сведения устарели? На допросах применяют пытки. Неужели…
      Она ощутила почти незаметное прикосновение Кадудаля к ее плечу, которое напомнило ей: «Ваш муж играет свою роль».
      Себастьян бесстрастно смотрел на де Вальми.
      – Я обдумал то, что вы сообщили моей жене, и не нашел в ваших словах логики. Если мадам Ундина, которая согласилась отвезти ваше послание вашим сторонникам-роялистам, была бы арестована в августе, месье Кадудаль известил бы меня о том, что его планы изменились. При этом не возник бы второй отряд заговорщиков, с которыми я сам встречался в Бивилле в ночь на десятое декабря.
      – Де Вальми прекрасно осведомлен обо всех наших действиях, – произнес за спиной Себастьяна Кадудаль. – За это мы щедро платили ему.
      – Вот как? – Себастьян пренебрежительно вскинул бровь, узнав, что де Вальми считает, будто он оказался среди друзей. – Значит, если бы маркизе удалось похитить документы со сведениями о моих встречах с шуанами, вы обеспечили бы себе блестящее будущее в Париже, мерзавец!
      Де Вальми усмехнулся.
      – Я думал, вы давно об этом догадались.
      Себастьян продолжал:
      – Я знаком с Жюлем де Полиньяком… Это имя вам ничего не говорит?
      – О Полиньяке я слышал, – насторожился де Вальми.
      – Его фанатизм всем известен. Он возглавляет третий отряд шуанов, который вскоре прибудет сюда. Об этом вы и не подозревали, верно?
      В блестящих черных глазах де Вальми вспыхнуло недоумение.
      – Но зачем вы рассказываете мне об этом?
      – А вы не догадываетесь? – Себастьян повертел острым, как игла, кончиком стилета перед его глазами и увидел, как француз помрачнел.
      – Вы не посмеете убить меня.
      – Вы думаете? – Себастьян с притворным интересом разглядывал смертоносное оружие. – Мне не платят за убийство врагов Англии, – он вдруг прищурился, – но я охотно отправлю в преисподнюю каждого, кто хотя бы попытается причинить вред моей жене!
      Он небрежно прикоснулся стилетом к левой щеке де Вальми.
      – А теперь послушайте меня. Ни в одной парижской тюрьме Ундины Фокан нет. Окажись она там, даже вы не сумели бы спасти ее от гибели, не так ли?
      Француз перевел взгляд с Себастьяна на Мадлен, столбом стоящую посреди комнаты. Его лицо по-прежнему осталось высокомерным. Себастьян рассказал Мадлен все, что знал о де Вальми, в том числе сплетни и сведения, добытые разведкой. Этот угрюмый аристократ присоединился к революционером и стал противником себе подобных не из принципа и не по необходимости, а от скуки и не находящей выхода злобы.
      – Хорошо, я солгал, – с расстановкой произнес де Вальми и пожал плечами. – Но может статься, мне известно настоящее местопребывание мадам Фокан.
      – А может, и нет. – Себастьян слегка двинул рукой, и стилет оставил на щеке де Вальми тонкую, как волос, кровавую полосу. – Скорее всего вы потеряли ее след сразу же, как только она оказалась во Франции. Кадудаль утверждает, что в августе ее не было в Париже среди заговорщиков. Она направилась своим путем, едва очутившись на родине. А вы попросту умело пользовались ее молчанием, чтобы шантажировать сестер Фокан.
      – Может быть, – с поразительной выдержкой ответил де Вальми, не обращая внимания на липкую горячую влагу на щеке. – Но тогда почему сестры не получали от Ундины никаких известий?
      На этот раз Себастьян пожал плечами и приложил стилет к правой щеке де Вальми.
      – Переправлять письма из Франции – рискованная задача. Такой способ поддержания переписки обходится недешево. А может, она хотела сохранить свое местопребывание в тайне – например, если встретилась с человеком, которого искала.
      Веки де Вальми дрогнули, когда лезвие оставило вмятину на коже.
      – Я знаю имя этого человека.
      Себастьян кивнул, не убирая стилет.
      – И вскоре вы его вспомните. Вы согласитесь на все, лишь бы остаться в живых.
      Мадлен затаила дыхание, пот выступал у нее на лбу и струйками скатывался по вискам и скулам. Лицо де Вальми тоже лоснилось от испарины. Он перевел взгляд на вожака шуанов.
      – У меня есть сведения, которые вам пригодятся, Кадудаль.
      – У вас есть сведения, которые пригодятся кому угодно – армии Наполеона, повстанцам на Рейне, шуанам и так далее, – перебил Себастьян. – Нет, не думаю, что кто-нибудь из нас пожелает их узнать.
      – Впрочем, мои люди сумеют уговорить его открыть нам все его тайны, – заметил вожак мятежников. – Если он предал нас, мы тут же узнаем об этом.
      – Он в вашем распоряжении, месье Кадудаль. – Себастьян выпрямился и убрал стилет. – Пойдемте, маркиза, вам здесь нечего делать.
      Мадлен шагнула к мужу, с дрожью следя за кровавой струйкой, стекающей на черный сюртук де Вальми. Себастьян взял со стула ее плащ и набросил ей на плечи.
      – Нам пора продолжить поиски. – Он многозначительно взглянул на вожака шуанов. – Не забудьте поглубже зарыть труп.
      – Мне известно, кто такая Мадлен Фокан! – выкрикнул де Вальми, но двое шуанов быстро заставили его замолчать резкими ударами.
      Себастьян оглянулся и предостерегающе поднял руку, запрещая бить связанного.
      – Одну минуту, господа.
      На лице де Вальми появилась расчетливая гримаса, он обвел взглядом комнату и остановился на лице Себастьяна.
      – Это личный разговор, месье. Между джентльменами, – добавил он. – Я знаю то, что имеет особую ценность для вашей жены.
      Себастьян обнял Мадлен.
      – Эти сведения меня уже не интересуют, де Вальми. Прощайте.
      – Подождите! – Мадлен высвободилась из объятий мужа. – Может, он и вправду что-нибудь знает? Надо выслушать его.
      Себастьян смотрел на де Вальми в упор.
      – Даже если вы солжете ей, вы не заставите меня прикончить вас. Я предоставлю это право вашим друзьям. Зато я позабочусь о том, чтобы вы навсегда утратили влечение к женщинам – конечно, если вы переживете эту ночь. Итак, вы по-прежнему хотите что-то сказать?
      Де Вальми вздрогнул и кивнул.
      – Не могли бы вы на несколько минут оставить нас? – обратился Себастьян к Кадудалю.
      Кадудаль смерил де Вальми красноречивым взглядом.
      – Мы подождем своей очереди.
      Когда шуаны вышли, Себастьян принес стул и поставил его поодаль от де Вальми, предлагая Мадлен сесть.
      – Так что вы хотите нам сказать?
      Де Вальми усмехнулся.
      – Вы сами не захотите запятнать руки моей кровью, милорд. Я – агент Фуше.
      Мадлен и Себастьян обменялись изумленными взглядами. Каждый, кто знал хоть что-нибудь о политических интригах Франции за последние десять лет, слышал имя Жозефа Фуше. Бывший священник, бывший террорист, бывший служащий полиции, ныне впавший в немилость у Наполеона, этот рослый рыжеволосый человек с бледным невыразительным лицом возглавлял обширную агентурную сеть. Поразительно умный и хитрый, Фуше наводил ужас на всю страну. Он знал секреты всех и каждого, умело пользовался любой человеческой слабостью. Несмотря на то что он не занимал больше официальный пост главы разведки Наполеона, никто не решался встать у него на пути. Он напоминал паука, сидящего в центре огромной и запутанной паутины шпионов и агентов, какой еще не видывала Европа.
      – Расскажите моей жене, зачем ее мать отправилась во Францию.
      Глаза де Вальми сверкнули.
      – Чтобы разыскать графа д’Артуа, – он сделал паузу, – вашего отца, маркиза. – Обнаружив, что известие почти не произвело на Мадлен впечатления, он осведомился: – Значит, вы давно знали об этом?
      Мадлен покачала головой:
      – Нет. Тетушка Анриетта сообщила мне только, что я внебрачная дочь весьма высокопоставленной особы, дворянина королевской крови.
      – Ты совсем не помнишь отца? – мягко спросил Себастьян.
      – В моей памяти сохранились лишь смутные воспоминания о прогулке по садам Версаля с высоким красавцем в парике, шелках и кружевах. – Мадлен беспомощным жестом развела руками. – Но этим человеком мог быть любой придворный.
      – Вряд ли. – Себастьян понял: его жена, будущая независимая женщина и куртизанка, оказалась внебрачной дочерью Шарля-Филиппа, графа д’Артуа!
      – Вы понимаете, что это значит, маркиза? – вежливо спросил де Вальми. – Ваш отец – младший брат Людовика Шестнадцатого и графа Прованского, который провозгласил себя Людовиком Восемнадцатым в 1795 году. Ваш отец – законный наследник престола Бурбонов.
      Мадлен недоуменно уставилась на де Вальми. По ярости и досаде в его черных глазах она поняла: он не лжет. Ненависть к королевской семье и собственным родным толкнула его на убийства. Зная происхождение Мадлен, он мог воспользоваться своим преимуществом в любую минуту. Содрогнувшись, Мадлен взглянула на мужа:
      – И что же это означает?
      Себастьян печально улыбнулся:
      – То, что, если во Франции когда-нибудь вновь будет восстановлена монархия, королем вполне может стать мой тесть!
      – Но при чем тут я?
      – При том, что в браке с тобой я занял положение, о котором скромный маркиз не посмел бы и мечтать. В будущем я постараюсь усерднее заботиться о вас, особа королевской крови.
      Мадлен смотрела в его насмешливые глаза, снова и снова восхищаясь его силой и благородством. Этот обаятельный красавец чуть не разбил ей сердце, а она полюбила его больше жизни.
      – Что ж, посмотрим.
      Себастьян вспомнил о де Вальми, который наблюдал за ними с вниманием человека, знающего, что его жизнь висит на волоске.
      – Но почему я должен верить, что ваш хозяин Фуше ничего не знает о Мадлен?
      Де Вальми усмехнулся:
      – Козырь не мешает приберечь напоследок.
      – Понятно. – Несмотря на признание де Вальми в том, что он агент Жозефа Фуше, Себастьян подозревал, что, подобно своему наставнику, де Вальми работает лишь на самого себя. Кое-что осталось невыясненным: почему де Вальми помогал заговорщикам-шуанам, если он работал на бывшего главу разведки Наполеона?
      Внезапно Себастьяна осенило: Англия и Франция не единственные стороны, которые выиграют или проиграют благодаря заговору роялистов против Наполеона. Осторожность Фуше общеизвестна. Он никогда не создавал заговоры, но не упускал случая воспользоваться уже созданными, направить их по своему пути. Республиканец Фуше был видной фигурой событий революции. Все знали, что ему не по душе эгоманиакальные наклонности Наполеона. Ходили даже слухи, что он был замешан в заговоре генерала Бернадотта в 1802 году, имевшем целью свержение Наполеона. Сплетни стоили Фуше потери видного поста главы разведки Бонапарта. Вероятно, Фуше жаждал отмщения. В случае успеха заговора шуанов Фуше расквитался бы с Наполеоном.
      Но может статься, Фуше готовил правдоподобный фарс, чтобы выказать свой патриотизм и вновь завоевать расположение Наполеона. Неужели Фуше воспользовался заговором шуанов как еще одним дьявольским планом для осуществления собственных целей?
      Себастьян пристально смотрел в непроницаемые глаза де Вальми. То, что он прочел в них, соответствовало его мыслям.
      – Если Фуше знает о заговоре Кадудаля, но пока не предпринимает никаких действий, то лишь потому, что он еще не решил, к какой стороне примкнуть.
      Де Вальми усмехнулся:
      – Вы на редкость проницательны, милорд.
      – Значит, несмотря на угрозу, план шуанов может оказаться успешным.
      Себастьян не стал продолжать. Де Вальми понимал: Себастьян не сообщит о своих подозрениях Кадудалю. Какими бы ни были шансы шуанов на успех, победа Англии во многом зависела от их действий. Де Вальми знал об этом с самого начала.
      Себастьян еле слышно выругался. Шпионаж – грязная, омерзительная игра. Как английскому патриоту, ему не следовало предупреждать Кадудаля о махинациях Фуше. Теперь он понял, почему де Вальми сообщил, на кого он работает. Француз не без оснований надеялся на спасение – ведь если под пытками он признается в том, что работает на Фуше, заговор распадется.
      Себастьян повернулся к де Вальми с ослепительной улыбкой:
      – Примите мои поздравления, месье.
      Де Вальми встрепенулся:
      – Теперь вы понимаете, почему меня следует освободить?
      – Не торопите меня, – возразил Себастьян. Только одна сторона вопроса теперь была ему абсолютно ясна. В политической борьбе каждой стороне пригодится дочь наследника французского престола. Если Мадлен останется во Франции, Фуше сделает ее пешкой в своей игре. Неудивительно, что сестры Фокан скрывали имя отца Мадлен. Необходимо как можно скорее увезти ее в Англию, а чтобы спасти заговор против Наполеона – уберечь де Вальми от Кадудаля. И то и другое означало риск.
      Себастьян повернулся к Мадлен.
      – Что скажешь, дорогая? Надо ли освободить этого шпиона?
      Мадлен ответила не задумываясь:
      – Отпустите его. Он вряд ли вернется в Англию.
      После минутных размышлений Себастьян принялся развязывать де Вальми.
      – Поскольку об этом просит моя жена, я дам вам один-единственный шанс, и только. Но если вы вновь сунетесь в Англию, я сам препровожу вас на виселицу.
      В глазах де Вальми вспыхнул зловещий огонек:
      – Как вы думаете, будет ли англичанам небезынтересно узнать, что вы привезли меня во Францию и освободили, лишь бы защитить свою жену-предательницу?
      Себастьян улыбнулся:
      – Пожалуй, да. Но в отличие от вас я не отказывался от своего титула. Как лорд я нахожусь под защитой парламента. Мою жену никто не заставит давать показания против меня. Между тем вы – известный шпион, замешанный в заговоре против короля Англии. Думаю, мои шансы перевешивают ваши.
      – Вы чрезвычайно умны, милорд, – заметил де Вальми, но с его лица не сошло злобное выражение.
      – Это я уже слышал. – Себастьян вынул пистолет и протянул его Мадлен. – Последи за дверью, а я позабочусь, чтобы де Вальми…
      Шпион сорвался с места так стремительно, что Себастьян не успел опомниться. Ударив его в раненое плечо, де Вальми выхватил из ножен шпагу Себастьяна. Себастьян попытался схватить его за шею, но его правая рука была еще слишком слаба, а противник оказался не только сильным, но и рослым. Они застыли лицом друг к другу.
      В мерцающем свете фонаря Мадлен увидела, как неловко Себастьян держит короткий стилет в левой руке.
      Де Вальми осклабился:
      – Пожалуй, милорд, мне все-таки понадобится ваша жена – сначала как заложница, потом ради выкупа. К сожалению, вы для меня бесполезны.
      Мадлен никогда прежде не держала в руках пистолет и теперь чуть не забыла о нем, когда де Вальми метнулся к Себастьяну, движения которого затрудняла боль.
      Себастьян не сможет защититься! Эти слова отчетливо прозвучали в ушах Мадлен. С пронзительным криком она вскинула пистолет.
      Выстрел гулко раскатился по тесной комнате с низким потолком.
      Де Вальми с вялым недоумением уставился на нее. Спереди по его сюртуку расплывалось влажное пятно. Лицо стало безжизненным, шпага зазвенела, упав на пол. С потускневшими глазами шпион рухнул на пол ничком.
      Кто-то схватил Мадлен за плечи и повернул. Она непонимающе уставилась в лицо мужа, а он ответил ей взглядом неподдельной радости, той самой, которую она видела на его лице лунной ночью на террасе Локсли-Хаус.
      – Я убила его… – прошептала Мадлен.
      – Нет, маркиза, это сделал я.
      Оглянувшись, они увидели стоящего в дверях Кадудаля с пистолетом в руках. Он хмурился.
      – Лорд д’Арси, я уж подумал, что вы собираетесь предать нас.
      Себастьян загородил собой Мадлен. В комнату один за другим входили шуаны.
      – Я стремился защитить свою жену. Жена Жирара помогла де Вальми ослабить узлы, и он застал меня врасплох. Но благодаря вам ему не удалось сбежать.
      Брови Кадудаля оставались нахмуренными еще несколько томительных секунд. Наконец он улыбнулся и заткнул пистолет за пояс.
      – Что ж, я доволен.
 
      – Так будет лучше, – произнес Себастьян, утешая Мадлен и направляя одолженную у хозяина постоялого двора повозку, запряженную мулом, к блестящей глади пролива.
      День выдался теплее, чем предыдущие. Снег мгновенно начал таять. Но Мадлен зябко жалась к плечу мужа, обняв его обеими руками. Почти всю беспокойную ночь, проведенную на постоялом дворе, она молчала. Утром Себастьян принял решение: ради спасения Мадлен им следовало покинуть континент, не повидавшись с ее матерью. Кадудаль признался, что встречался с ней в Брюсселе.
      – Она счастлива, детка, – заверил Кадудаль Мадлен перед отъездом. – Но если ты не хочешь остаться в маленьком кругу эмигрантов во главе с графом д’Артуа, тебе будет лучше вернуться в Англию – по крайней мере там муж сумеет защитить тебя.
      Мадлен плакала, засыпала на коленях Себастьяна, обессилев от рыданий, просыпалась и вновь заливалась слезами. Проснувшись незадолго до рассвета, Себастьян узнал, что она согласна покинуть Францию.
      – Шуаны все равно не допустили бы, чтобы де Вальми остался в живых, – объяснял он Мадлен. – Под пытками у него выведали бы все, что ему известно о заговорах, а потом убили. Так что все сошло удачнее, чем могло быть.
      – Ты знал, что он все равно погибнет?
      Себастьян провел по ее лицу кончиками пальцев правой руки, боль в которой уже утихла.
      – Я собирался убить де Вальми сам.
      – Значит, английскому правительству ты служишь в роли убийцы?
      Себастьян рассмеялся:
      – Господи, конечно, нет! Меня тошнит при виде крови. Но мне было необходимо заставить де Вальми замолчать навсегда, прежде чем Кадудаль вынудит его разговориться и выдать тайные сведения, отчего усилия английского правительства в борьбе с Бонапартом пойдут прахом. Прости, но я не могу объяснить тебе подробнее, в чем дело. Да, я хотел, чтобы Кадудаль считал смерть де Вальми случайностью. – Он грустно улыбнулся. – Я переоценил свои силы.
      Долгое время Мадлен молча вглядывалась в его лицо.
      – Стало быть, в каком-то смысле ты проявил милосердие к де Вальми. Благодаря тебе он избежал пыток.
      Себастьян заглянул в глубину ее темных глаз. На самом деле истина была не столь благородна, но при виде восхищения Мадлен он исполнился благодарности.
      – Спасибо, что ты поняла меня.
      Мадлен кивнула:
      – Хорошо, что мне не пришлось застрелить его. – Она крепко зажмурилась, вспомнив выстрел, толчок пистолета в ладони и боль в запястье.
      – Ты покорила Кадудаля. Теперь мне придется быть вдвойне внимательным и заботливым мужем.
      Мадлен улыбнулась:
      – Ты действительно хочешь стать мужем?
      Улыбка Себастьяна погасла.
      – Когда-то я был уверен, что меньше всего на свете нуждаюсь в женитьбе. Я считал, что попросту не способен быть мужем.
      Мадлен разглядела свет истины в его глазах, но не поверила ему.
      – Ты чего-то опасаешься?
      По пути Себастьян поведал ей о своем трудном детстве, воскрешая в памяти ненависть к отцу, чувство бессилия и ярости оттого, что не мог защитить мать. Он рассказал о том, что боялся унаследовать вспыльчивость и жестокость отца, его склонность к разврату.
      – Я никогда и ни к кому не испытывал такой ненависти, как к самому себе после ночи в Локсли-Хаус, – хрипло признался он.
      Мадлен кивнула и положила голову на плечо мужа.
      – Ты испугал и оскорбил меня, но теперь я понимаю истинную причину твоего гнева. Ты решил, что я предала тебя и твою родину, предупредив де Вальми о готовящемся аресте.
      – Я подумал, что ты с самого начала была сообщницей де Вальми и явилась в Кент под вымышленным предлогом, лишь бы проникнуть в мой дом. Внезапно я усомнился в своих чувствах к тебе. Мне показалось, что ты притворялась, разыгрывала комедию с единственной целью – следить за мной. – Он увидел, как глаза Мадлен широко раскрылись в изумлении. – Но это не оправдывает мой поступок.
      Она кивнула:
      – Верно.
      Себастьян осадил мула, привязал вожжи к передку повозки и повернулся лицом к Мадлен. Его лицо было бесстрастным, голос ровным:
      – Если после возвращения в Англию ты все-таки решишь отправиться к родителям в Брюссель, я не стану удерживать тебя. У тебя будет столько денег и слуг, сколько пожелаешь. Если захочешь, я даже подам в парламент прошение о разводе.
      Мадлен тревожно вглядывалась в его лицо, но ничего не могла понять. Казалось, его глаза вдруг стали безжизненными. Когда-то он заявил, что женился на ней для того, чтобы защитить. Теперь де Вальми мертв, Мадлен не нуждается в защите. Но она-то знала, что это неправда! Она жаждала защиты – его любви, чтобы выдержать тысячи потрясений и горестей, уготованных жизнью. Нескольких моментов блаженства ей было недостаточно.
      По щеке Мадлен скатилась слеза.
      – Зачем мне развод?
      Себастьян заморгал, впервые с начала разговора выдав свои чувства.
      – Ты же только что сказала, что никогда не простишь мне жестокости. Мы еще не жили как супруги. Ты можешь выйти замуж за кого-нибудь другого.
      Мадлен вдруг улыбнулась:
      – Значит, вот почему ты до сих пор ни разу не прикоснулся ко мне?
      Себастьян потупился:
      – Пожалуй, да. – Он вновь вскинул голову, и в его синих глазах отразилось сомнение. – А еще я думал, ты меня боишься.
      Мадлен поднесла ладонь к его щеке, недавно умытой, но потемневшей от недельной щетины.
      – Я совершила слишком много ошибок. Мне следовало сразу довериться тебе. Поэтому я тебя не оправдываю, но прощаю.
      Единственная слеза, скатившаяся из-под золотистых ресниц Себастьяна, изумила ее. Эта крохотная капля оставила на щеке влажную дорожку.
      – Я люблю тебя, Мадлен… но не знаю, как тебя защитить.
      – Ты уже защитил меня, – ответила она, чувствуя, как в горле образуется ком. – Ты спас меня от де Вальми.
      За первой слезой последовала вторая, влажный след на щеке стал шире. Губы Себастьяна были плотно сжаты, он не стыдился проявления чувств.
      – У меня никогда не возникало желания обидеть тебя…
      Мадлен приложила ладонь к его губам.
      – Не надо, не продолжай.
      В его глазах отразилась растерянность, а затем – озарение, в уголках образовались морщинки. Убрав ладонь, Мадлен увидела, что Себастьян улыбается.
      – Я действительно люблю тебя.
      – И я тоже. Я люблю тебя, Себастьян.
      – Прости меня, – прошептал он, прижимая ее к себе. – Мне жаль, что все так вышло. – Он продолжал бессвязно бормотать, уткнувшись в ее волосы, осыпая поцелуями ее веки, щеки и губы.
      Мадлен пылко отвечала ему, а по ее щекам катились слезы.
      Позднее, когда на их лицах вновь появились улыбки, а руки перестали дрожать, Себастьян взялся за вожжи.
      Ближе к полудню он заговорил о Мэг, своей первой любовнице, о том, как она бросила его, о том, почему ее смерть посеяла сомнения, что он вряд ли сумеет стать достойным мужем.
      Подкрепившись вином, сыром и хлебом, он рассказал о годах, проведенных в Париже, о том, как и почему он познакомился с сестрами Фокан.
      Он целовал ее с такой нежностью, что Мадлен была готова простить ему любое прошлое. По глазам Себастьяна она читала: все, что было раньше, останется для него приятным, но навсегда ушедшим воспоминанием.
      Она узнала о дуэлях Себастьяна, о его потребности защищать женщин. Он словно пытался искупить свою вину в том, что когда-то не смог уберечь мать.
      Затем пришло время исповеди Мадлен. Она рассказала, зачем отправилась в Англию, как узнала, что тетки нашли для нее покровителя, как впервые увидела Себастьяна, и даже призналась, почему решила отправиться к нему сама.
      День клонился к вечеру. Мадлен призналась, что мать всегда была для нее прекрасным, но отдаленным видением, не более реальным, чем сказочная принцесса. Она скучала по ней, но могла вытерпеть разлуку – в отличие от разлуки с Себастьяном.
      За день они исполнились сочувствия друг к другу и обрели способность многое понимать без слов, заканчивать полуоборванные фразы и ощущать душевное состояние друг друга. Но как это ни странно, они избегали произносить слово «любовь», словно оно налагало непомерную тяжесть.
      Себастьян рассмеялся, узнав, что именно Мадлен была маленькой монахиней, встреченной им на Куин-Энн-гейт. Прижавшись друг к другу, они сидели в покачивающейся повозке, неторопливо катящейся к проливу.
      В сумерках они очутились в назначенном месте.
      На обширном открытом пространстве в полутьме виднелся странный, но знакомый силуэт. Черный сферический предмет мягко покачивался под порывами морского бриза, прикованный к земле толстыми канатами. Снизу к нему была привязана плетеная гондола.
      Мадлен удивленно уставилась на это видение, а затем на Себастьяна, который улыбался, словно мальчик, которому подарили первого в жизни игрушечного солдатика.
      – Ваш экипаж ждет, маркиза!
      – Ты хочешь подняться в воздух в сумерках? – прошептала она, слыша, как гондола и веревки потрескивают и стонут, словно ветви деревьев в бурю.
      – Да. По пути из Парижа я встретил одного человека, и он рассказал мне про свой шар. Он получил разрешение подняться в воздух на побережье. Я щедро заплатил ему за то, чтобы он позволил нам отправиться на шаре в Англию, и эта плата удвоится, если мы долетим до берега. – С этими словами он начал выгружать вещи из повозки. Он сунул в руки Мадлен какой-то узел. – Отойди за повозку и переоденься, а я поговорю с нашим воздухоплавателем. Только поспеши!
      – Теплый зефир с юга – редкость для здешних мест, месье, – заметил воздухоплаватель-француз. – Жаль, что вы не прибыли раньше. Теперь уже слишком поздно.
      Еще по дороге к берегу Себастьян заметил с детства знакомые признаки; он услышал скрип канатов и гул натянувшегося шелка задолго до того, как увидел шар на горизонте; слышал, как перешептываются рабочие, поглядывая на него, чувствовал, как смешивается соленый ветер с запахами суши. Надвигался «мыслительный шторм» – последняя толика удачи, в которой они так нуждались.
      Он знал, что покинуть Францию не так-то просто. Здесь, в самом узком месте пролива, войска Бонапарта патрулировали берег с особым тщанием. Лишь через несколько дней пути на запад беглецы могли достигнуть места, где чаще появлялись контрабандисты, а это значило, что придется потратить ценное время. Кадудалю Себастьян доверял, но Фуше мог прослышать о существовании Мадлен и раскинуть свои обширные сети, чтобы поймать ее. Рисковать не стоило. Покинуть Францию следовало сегодня же.
      Обострившееся восприятие помогло Себастьяну за несколько минут осмотреть шелковый шар, разыскать непрочные швы и прорехи.
      – Шар готов?
      – Разумеется, но в темноте вы не сумеете ориентироваться…
      – Нам нужен не свет, а только ветер.
      Грузный низкорослый француз выпучил глаза.
      – Нужно быть совой, чтобы ночью из гондолы разглядеть море и берег.
      Себастьян расхохотался и хлопнул его по спине.
      – Разве я не говорил вам, что моя мать была совушкой?
      – А как же холод, месье?
      – Вы приготовили жаровню с углями, как я просил?
      – Да, но ведь это очень опасно. Вспомните о водороде и гондоле из прутьев!
      – Мы будем осторожны. Кстати, Бланшар пересек пролив за два часа.
      Француз пожал плечами с видом фаталиста и пробормотал:
      – Каждый сходит с ума по-своему.
      К ним бегом приближалась Мадлен, успевшая сменить цыганские одежды на рыбацкий свитер.
      – Я готова!
      Себастьян лукаво улыбнулся ей:
      – Помнишь, каким был наш первый полет? – Он подхватил ее на руки. – Давай воспользуемся случаем и узаконим наш брак. – Он тут же посерьезнел. – Обещаю, я буду ласков.
      Мадлен вспыхнула и уткнулась лицом в плечо мужа, игриво коснувшись зубками его шеи.
      Он усмехнулся и помог ей забраться в гондолу. Перепрыгнув через борт, Себастьян сжал лицо жены в ладонях.
      – С прошлым покончено?
      – Конечно! – кивнула Мадлен.
      Себастьян помахал рукой воздухоплавателю, крича:
      – Рубите канаты!
      Рабочие дружно ударили топорами, и воздушный шар взвился в быстро темнеющее небо. Первые пять минут Мадлен под руководством Себастьяна сбрасывала балласт – мешки с песком, пока шар не набрал нужную высоту, а потом устроилась у борта гондолы, глядя на красный глаз заходящего солнца. Какое чудо – она летит над землей! То, что она видела сейчас, открывалось лишь взгляду ангелов, птиц и немногих смертных. Далеко внизу виднелся берег, толстой извилистой чертой тянущийся в обе стороны. Пролив, покрытый зыбью, был лишь немногим светлее суши.
      Себастьян подошел к жене сзади и обнял ее.
      – Нравится?
      – О да! – Она смотрела на север, на мрачную громаду суши – цель их полета. – Мы действительно летим к Англии?
      – Пока – да, – ответил Себастьян, касаясь губами ее уха.
      – Я замерзла, – пожаловалась Мадлен, прижимаясь к нему.
      Он крепче обнял ее, одной рукой подхватывая грудь, а вторую опуская ниже талии.
      – Я знаю отличный способ согреться.
      На полу гондолы были заранее приготовлены расстеленные шерстяные одеяла.
      В тот день Мадлен больше не удалось полюбоваться ни солнцем, ни берегом Франции, ни приближающимися утесами Англии, ни даже небом. Весь мир для нее сосредоточился в сияющей и лукавой улыбке на лице мужа.
 
      На следующее утро один кентский крестьянин обнаружил, что его хмельник чудесным образом накрыл шатер из тысяч ярдов золотисто-зеленого шелка. Отправившись на розыски благодетеля, крестьянин обнаружил в своем амбаре двух смеющихся людей. Разумеется, узнав, почему они хохочут, хозяин амбара поспешил ретироваться.
      Эта история постепенно обросла красочными и неправдоподобными подробностями, превратившись в местную легенду о нагом маркизе и его супруге, а также о процветании хозяина амбара, который выгодно продал шелковый воздушный шар.

       …Она наклонилась, чтобы пошевелить угли в камине, и отблеск свечей заиграл на ее соблазнительных округлостях, на пышных ягодицах и тайной впадинке между ними. Вид этих стройных бедер, налитых полушарий, стройной девической талии поверг меня в благоговейный трепет. Я вспомнил о том, как часто проникал в нее, и мгновенно пробудился к жизни.
 
      Она неслышно подошла и заглянула через его плечо.
      – Месье маркиз, да ведь вы пишете о нас!
      Он усмехнулся:
      – Да, дорогая. Более того – я уже нашел издателя.
      – Но что подумают дети?
      Он притянул ее к себе и отложил перо.
      – Моя дражайшая, милейшая и обожаемая жена, они подумают, что мы – самая счастливая супружеская пара в Англии…
      Последовала длинная пауза, во время которой он с успехом доказал, как достичь подобной репутации и поддерживать ее.
      После продолжительных ласк он сладострастно улыбнулся ей, поймав взгляд, брошенный через обнаженное плечо.
      – …И они будут совершенно правы! – с непоколебимой уверенностью заключил он.

      Как в любом произведении жанра беллетристики, главные действующие лица романа «Опьяненные страстью», Себастьян д’Арси, Мадлен Фокан, Анриетта и Жюстина Фокан, – плод моей фантазии. Но заговор шуанов против Наполеона (1803–1804) – реальное историческое событие.
      Жорж Кадудаль, предводитель шуанов, высадился вместе со своим отрядом в Бивилле, в Нормандии, 21 августа 1803 года. Арман де Полиньяк возглавил второй отряд, созданный 10 декабря 1803 года. Вожаками третьего отряда, который пересек пролив 16 января 1804 года, стали Жюль де Полиньяк и французские эмигранты, генералы Пишегрю и Лажоле.
      Жозеф Фуше, дьявольски хитрый глава шпионов, был замешан и в этой, и во множестве других интриг во времена правления Наполеона. Фуше содержал личную сеть тайных агентов. Мехи де ла Туш, который действовал в Лондоне, подобно вымышленному мной де Вальми, был одним из них. Судя по историческим фактам, заговорщики-шуаны невольно стали марионетками Фуше, который в то время оказался в опале. Раскрытие заговора шуанов помогло ему вновь завоевать благосклонность Наполеона и возглавить полицию.
      Но об одном Фуше так и не узнал: кем был таинственный принц, прибытия которого ожидали шуаны. Кадудаль сохранил в тайне его имя.
      Возникало немало споров и гипотез о том, кого именно из Бурбонов шуаны надеялись возвести на трон вместо свергнутого Наполеона. Упоминались имена герцога Прованского (позднее – Людовика XVIII), герцога Энгиенского, который был арестован и казнен в 1804 году, несмотря на непричастность к заговору, и Шарля-Филиппа, графа д’Артуа. Историки склоняются к версии, согласно которой заговорщики-шуаны отложили решительные действия до января в ожидании, когда граф д’Артуа, живущий с женой и любовницей в Брюсселе, присоединится к ним в Париже, готовый взойти на престол вместо Наполеона. Но по неизвестной причине граф в Париже так и не появился.
      26 января 1803 года шуан по имени Керейль, которого вскоре после этого казнили, выдал подробности заговора, надеясь добиться оправдательного приговора. Пишегрю был арестован 26 февраля, братья Полиньяк – 27 февраля, а Кадудаль – 29 марта. 10 июня 1804 год суд вынес вердикт, согласно которому девятнадцать заговорщиков были приговорены к смерти. Кадудаль умер 28 июня, так и не раскаявшись в содеянном. Из оставшихся восемнадцати заговорщиков Наполеон помиловал двенадцать, в том числе и братьев Полиньяк.