— Мне? Сожалею.

— Ну да ладно. Я подумал, раз ваша сестра привезла меня сюда…

Губы Горгаса растянулись в сухой улыбке.

— Боюсь, я не знаю и половины того, что делает моя сестра. Единственное, что могу сказать, если уж она притащила вас сюда, то у нее на то были веские причины. Веские, разумеется, для нее и для Банка. Однако я сделаю все возможное и прослежу, чтобы ваше пребывание здесь было как можно более приятным. Кстати, а где вы остановились? Ньесса поселила вас в одной из квартир в Банке или вышвырнула искать пристанище самостоятельно?

Рот Алексия дернулся.

— В том месте, куда меня доставили, я спросил одного служащего, не может ли он порекомендовать мне хороший, недорогой постоялый двор. Надо отдать ему должное, он оказался дешевым.

Горгас рассмеялся.

— Если это «Дикая кошка» на Кошачьей улице, то с них и половины цены было бы достаточно. Это «Кошка», ведь так? Ну, в таком случае я бы хотел, чтобы вы остались у нас. Нет, правда, — добавил он, когда Алексий вежливо запротестовал, — «Кошка» — один из постоялых дворов Банка, и, по совести говоря, вам не следует останавливаться там. Утром я пошлю туда своего мальчишку за вашим багажом.

Алексий решил не отказываться. Да, он действительно не понимал в этом доме чего-то такого, что мешало ему чувствовать себя уютно. С другой стороны, Алексию не составляло труда перечислить огромное количество вещей в отношении этого постоялого двора, которые заставляли его чувствовать себя в высшей степени неуютно, начиная с блох и кончая пониманием того, что у него не хватит денег оплатить счет в конце первой же недели. Душевный дискомфорт, решил он, хотя и жестокая штука, но делить постель с половиной клопов Сконы ничем не лучше и даже гораздо чувствительней.

— Спасибо, — поблагодарил он. — Вы исключительно добры.

— Полноте, — ответил Горгас, скрупулезно посыпая коричным порошком из маленькой острой ложечки свое вино. — Жаль, я не могу сказать, что любой друг моего брата — мой друг, хотя и не из-за недостатка доброй воли с моей стороны. Как там огонь? Вам тепло?

— Прекрасно, правда, — ответил Алексий.

Просто прекрасно, — добавил он про себя. — И спасибо за напоминание, что я еще дрожу, потому что было бы неловко объяснять, что эта дрожь не имеет ничего общего с тем, тепло здесь или холодно.

— Прошу извинить, если этот вопрос покажется бесцеремонным, — продолжал он, — но вы, кажется, набрали кое-какой вес с тех пор, как мы виделись в последний раз?

Горгас бросил на него шутливо-грозный взгляд.

— Вы до ужаса наблюдательны, патриарх. Все дело в том, что я приближаюсь к тому возрасту, когда мужчины становятся медлительными и толстыми. Мне говорили, это неизлечимо. А вы, в свою очередь, очевидно, набрали еще больше мудрости и, судя по всему, будете сохранять хорошую форму почти бесконечно. Говорят, что ученые бывают только двух размеров: низкие и круглые либо высокие и худые, и последняя категория похожа на полоски вяленого мяса, которое берут в долгое путешествие.

Алексий глуповато улыбнулся.

— Ваша сестрица только что взяла меня в долгое путешествие, — проговорил он учтиво. — Очень надеюсь, что она не собирается меня съесть.

— Во всяком случае, не в прямом смысле, — серьезно сказал Горгас. Затем подался вперед, упершись локтями в колени и положив подбородок на ладони. «У этого человека самые большие руки, какие мне доводилось видеть», — отметил Алексий. — Если хотите знать, почему вы здесь, то вот вам моя догадка: эти ваши приятели-купцы — Венарт и как ее там, забыл имя девушки, — повсюду рассказывали истории о своем друге, великом кудеснике, и моя сестра прослышала об этом. Она обожает коллекционировать вещи, которые могут пригодиться когда-нибудь в неопределенном будущем, и мне кажется, вы попали в этот разряд.

Алексий столь же серьезно ответил:

— Но я не кудесник. Никаких кудесников не существует. Ваша сестра как деловая женщина должна понимать…

Горгас пожал плечами.

— Ньесса понимает очень много непонятного. Вполне возможно — и этим я отнюдь не хочу вас обидеть, — она знает гораздо лучше, кем вы являетесь и кем не являетесь, нежели вы сами. А может, ей просто нужен кто-нибудь, повсеместно считающийся кудесником и который, вероятно, не менее полезен, чем настоящий, если смотреть с практической точки зрения. В любом случае, — добавил он, потирая широкие щеки кончиками пальцев, — насколько я знаю Ньессу, худшее, что она с вами сделает, это оставит вас тут болтаться и на несколько недель задержит выплату содержания. В конце концов, она банкир, а не коварная царица.

Алексий кивнул.

— Спасибо, что успокоили. Должен признаться, я беспокоился. Но скажите вот что, я никогда не стыжусь своего невежества: я действительно почти ничего не знаю о Сконе и вашем Банке. Ваша сестра что-то говорила о войне. Никогда не думал, что банки ведут войны.

Горгас откинулся назад и сцепил пальцы за головой.

— Это, между прочим, весьма длинная история. Я бы с удовольствием рассказал ее сейчас, но тогда, с вашего позволения, она затянется до утра.

— Почему бы и не сейчас, — ответил Алексий. — Если вас не затруднит.

— С удовольствием. — Горгас улыбнулся. — Но сперва, как мне кажется, вам было бы интересно узнать, есть ли у меня какие-нибудь сведения о брате, однако вам не хочется спрашивать, потому что… Я прав?

Алексий наклонил голову.

— Да, мне бы очень хотелось знать, что с ним. Я был знаком с ним недолго, но…

Алексий запнулся, потом закрыл рот. Горгас кивнул.

— Правильно, — сказал он. — Ну, вам будет приятно услышать, что мой брат живехонек, здоровехонек и, насколько я могу судить, доволен, как теленок, своей новой профессией, а именно — изготовлением луков, представьте себе.

— Изготовлением луков? — повторил Алексий.

— Делает луки. В смысле, луки и стрелы. Видимо, это у него очень хорошо получается, и он недурно зарабатывает, стоя по колено в стружках и с руками по локоть в клее. Живет тут, на Сконе, в горах, и демонстративно не желает иметь ничего общего ни со своей сестрой, ни со мной. Впрочем, я полагаю, вас-то повидать он захочет, поэтому прослежу, чтобы ему передали сообщение. А еще лучше, напишите-ка ему сами. А то он, чего доброго, примет послание от меня за какую-нибудь интригу и откажется его выслушать.

— Благодарю, — сказал Алексий. — Если для вас это не составляет труда, то я обязательно воспользуюсь случаем.

— Ради Бога. Так вот. Я собирался провести урок истории. Еще капельку вина перед занятиями? Отличная мысль, пожалуй, я к вам присоединюсь. Итак. Думаю, лучше всего начать с самого начала.

— Вначале, — говорил Горгас Лордан, — была большая треугольная отмель, вдающаяся в море. Основание этого треугольника, довольно ровное, можно было пересечь за десять дней на лошади; однако это была практически единственная ровная земля на полуострове; остальную же его часть покрывали горы разной степени крутизны, и ни один здравомыслящий человек не стал бы там жить, если бы его не заставили. К несчастью, у предков того народа, который ныне занимает полуостров Шастел, выбора не было. Их изгнало из своей страны некое дикое и мохнатое племя — думаю, дальние родственники ваших собственных жителей равнин, — и они осели в горах, поскольку всадники не могли туда добраться. К тому времени как всадники ушли, они прожили в горах уже больше столетия, да так там и остались.

Так вот, поскольку мир устроен таким образом, что некоторые люди преуспевают в жизни больше, чем другие, через несколько поколений возникло несколько семей, чьи дела шли хорошо, и огромное большинство таких, кто жил плохо, и в этом нет ничего необычного. Необычными же жителей Шастела делал тот факт, что с годами они стали — как бы это получше выразиться… не суеверными, нет. Может, религиозными? Нет, это порождает неправильные ассоциации. Благочестивые, что ли, или по крайней мере они были высокоморальными людьми, страшно озабоченными тем, что правильно, а что неправильно, и глубоко задумывающимися о духовных предметах, когда не убивали друг друга, борясь за выживание.

Так или иначе, те семьи, которые были богаче своих соседей, собрались вместе и порешили, что неправильно иметь больше того, чем им нужно, когда у других нет и самого необходимого; это было не только ужасно и нечестиво, но и шло вразрез с тем, в чем их философия усматривала фундаментальный принцип баланса и равновесия, — не понимаю, зачем все это рассказываю вам, вы, безусловно, и без меня это знаете. Разве не оттуда берет начало ваша собственная философская система и учение о Принципе? Впрочем, все это для меня слишком заумно. Итогом стало то, что они решили объединить все свои избыточные ресурсы и учредить великий и благой Фонд, который должен существовать во веки веков и посвятить себя двум вещам, которые они считали наиболее полезными: помогать бедным и разрабатывать последовательный кодекс морали и этики.

Этому Фонду присвоили имя «Великий фонд благотворительности и созерцания», а управление им было доверено двадцати ведущим семьям Шастела. В долине у подножия самой горы Шастел они построили величественное сооружение, названное Госпиталем; невообразимо огромное и открытое для всех, оно могло одновременно вместить пять тысяч нуждающихся и пять тысяч ученых. Люди, которые были не в состоянии себя прокормить или хотели посвятить свою жизнь философии и учебе, могли просто прийти к воротам и получить кров и стол на любой срок безо всякой платы и обязательств.

— Неплохая мысль, — пробормотал Алексий.

— Как бы то ни было, — продолжал Горгас, — вклады Фонда росли, а благородные семейства продолжали делать взносы, и вскоре не осталось бедных и нуждающихся семей, о которых надо было бы заботиться; однако те, кто уже там находился, оказавшись взаперти и общаясь только с учеными, стали чрезвычайно строптивыми. Они говорили, что очень благодарны Фонду за все, что тот для них сделал, но им не нужно благотворительности, и они хотят трудиться и быть самостоятельными, и все в один голос согласились, что это тоже очень хорошая идея.

Поэтому Фонд решил, что лучше всего было бы давать беднякам взаймы продукты и орудия, позволив им покинуть стены Госпиталя и кормиться самим. Единодушно решили: если дать семье продуктов на пять лет, а также основные орудия и вещи, то она, расчищая лес, строя террасы, осушая болота и изменяя русла рек, вполне сможет превратить целину в продуктивную ферму. Именно так первоначально и заселялся полуостров — с надеждой, рвением и тяжким трудом. Фонд превратился в Банк и ссужал пионеров всем необходимым, потому что если бы они раздали все свои средства этому поколению бедняков, то что осталось бы следующему поколению, а потом другому? Ссуды обеспечивались земельными участками, которые выделяли пионерам.

Разумеется, с самого начала было ясно, что пройдет очень много времени, прежде чем они сумеют выплатить ссуды, но никто с этим не спешил, поскольку у Фонда по-прежнему было достаточно ресурсов, чтобы продолжать работу на обоих полях своей деятельности — благотворительности и созерцания. Было решено, что возвращение ссуд откладывается на неопределенное время, а пионеры станут платить только проценты; а дабы все было еще справедливее, то процент не станет исчисляться обычным путем как прибыль с капитала, поскольку это может оказаться непосильным для пионеров. Вместо этого сошлись на том, что после первых пяти лет, когда земля подготовлена и приносит первые плоды, они должны вернуть часть от всего, что произведено, — столько-то зерна, столько-то вина, шерсти и прочего. В итоге договорились на седьмой части, поскольку ожидали прибыли такого порядка от более или менее прилично ведущегося хозяйства. И все, кого это касалось, сочли, что это прямо-таки блестящая идея; может, даже лучшая из всех.

Горгас Лордан замолчал и сделал большой глоток; потом утер рот и продолжал:

— Через сто лет, понятное дело, весь масштаб катастрофы стал очевиден. Сменилось три поколения, но ни одна из семей пионеров еще и не начинала выплат по основному капиталу ссуды. Седьмая часть, которую им приходилось отдавать Банку Фонда, полностью поглощала весь доход, и вне зависимости от того, как тяжко они трудились, они не поднимались выше прожиточного минимума, не имея даже перспективы улучшить свое положение. Между тем в ворота Госпиталя непрерывным потоком поступали продукты, которые нельзя было просто оставить гнить в бочках; их надо было ссужать беднякам, иначе сам устав Фонда терял смысл. И они ссужали; а всякого, кто не хотел брать ссуду, убеждали до тех пор, пока он не соглашался, потому что приходные книги должны быть в порядке, а добрые дела выполняться.

И вот благодаря новым ссудам и общему влиянию, которое они оказывали на всех тех людей, кто еще не был должниками Фонда и кому приходилось в неурожайные годы покупать семена, из собственного кармана оплачивать плуги, за свой счет осушать почву и террасировать склоны, очень скоро Банк Фонда поставил закладные камни у каждой межевой стены на полуострове, а год от года в Банк поступало все больше средств, которые следовало вкладывать в благотворительность, а не то…

Вот тогда и вспыхнуло первое восстание должников, и Фонд не мог этого понять. Они спросили своих ученых и философов-моралистов, у которых было полно времени, чтобы обмозговать эти вещи, и получили ответ, что человеческая природа в основе своей порочна, склонна к неблагодарности, зависти и сугубо абстрактному злу, и чем больше ты помогаешь людям, тем более обидчивыми и неблагодарными они становятся. Когда такое происходит, заявили философы, единственное, что можно сделать, это обращаться с ними как с испорченными и злобными детьми, задав им хорошую взбучку для их же собственного блага. В противном случае, доказывали ученые, Фонд не сможет выполнить свой квазиродительский долг по отношению к народу, который он взял под свою опеку и за чье благополучие нес полную ответственность.

В свою очередь у должников (к тому времени их стали называть гептеморами, что в переводе с древнего языка означало «семидольщики») было много идеализма, но не имелось ни оружия, ни ресурсов, чтобы вести войну; и когда они появились у ворот Госпиталя, то увидели, что Фонд, который уже именовался «Великий фонд нищеты и учености», или для краткости просто Великий Фонд — хотя в народе его всегда называли просто Фонд, — каким-то образом накопил весьма существенное количество вооружения и тому подобного; оказалось, что высший эшелон ученых уже некоторое время подозревал возможность такого поворота событий и готовился к нему. Они купили или изготовили большие запасы оружия и доспехов — огромное количество вооружения, самых лучших, научно усовершенствованных образцов, — и, как выяснилось, сформировали из бедняков (то есть людей, которые по-прежнему жили в Госпитале — пять тысяч семей) нечто вроде регулярной армии. Так что, когда гептеморы отказались мирно разойтись по домам, им задали весьма чувствительную трепку; как сообщают наиболее надежные источники, около тысячи бунтовщиков были убиты и три тысячи ранены и взяты в плен, тогда как потери со стороны Фонда оказались ничтожными. Похоже, нельзя помешать развитию хорошей идеи, по крайней мере если она начинает завладевать умами.

После этого, конечно, все должно было несколько измениться. Старый Госпиталь был разрушен, и камни пошли на строительство прямо на вершине горы Шастел мощной крепости, достаточно большой, чтобы вместить гарнизон из десяти тысяч человек и казну Фонда; а поскольку такого рода работы обычно стоят уйму денег, им пришлось увеличить взимаемую долю с седьмой части до шестой, и должников с тех пор стали называть не гептеморами, а гектеморами, что означает «шестидольщики» и действительно произносится гораздо легче. Разумеется, эти меры решили проблему, что делать с излишками доходов в будущем, когда строительство крепости будет оплачено, потому что вместо обязанности выискивать бедных и нуждающихся, дабы ссужать их деньгами, теперь необходимо было кормить, оплачивать и расквартировывать регулярную армию, что становилось законной статьей расходов Фонда. Собственно говоря, долгое время это была самая лучшая армия в мире; наиболее обученная, наилучшим образом оснащенная, состоящая из людей, которых с детства готовили быть солдатами. До тех пор, впрочем, — тут лицо Горгаса сморщилось в широкую, отвратительную ухмылку, — пока моя сестра не прибыла на Скону и все это не изменила.

Алексий, пораженный, выпрямился в кресле.

— Ваша сестра?

— Моя сестра, — ответил Горгас. — Причем, имейте в виду, все сама; а потом к ней присоединился я, и с тех пор мы работаем вместе. Однако все начала именно она; надо отдать ей должное.

— Понятно, — проговорил Алексий. — И как же она это сделала?

— Просто. — Горгас потянулся и зевнул. — Основала другой банк.

— Другой банк? — Горгас кивнул.

— Банк Лордан, который она основала здесь, на Сконе, пятнадцать лет назад, когда это был необитаемый остров с немногочисленными развалинами фермерских хозяйств, которые Фонд уничтожил после небольшого бунта. В сущности, она поступила очень умно. Купила остров у Фонда, а также франшизу на торговлю, которой она никогда не собиралась заниматься. Но это дало ей право находиться здесь, пока она основывала Банк и зондировала почву среди гектеморов, внедряя в их головы эту идею. Затем, когда пришло время, она, предвосхищая первый удар со стороны Фонда, заключила долгосрочное деловое партнерство с некоторыми торговыми компаньонами, которые весьма кстати оказались пиратами: безопасная гавань на Сконе в обмен на недопущение Фонда через пролив. Они отменно выполнили свою работу — настоящие боевые корабли против барж и вспомогательных судов, которыми располагал Фонд; думаю, в тот день около семисот отборных солдат Шастела пошли на дно — тяжелые доспехи и все такое, знаете ли. С тех пор они больше не пробовали соваться, а как только Ньесса обзавелась собственной армией, она отделалась и от пиратов…

— У вашей сестры есть армия? — поинтересовался Алексий.

— А как же. Впрочем, — ответил Горгас, — командую ею я; в этом главным образом и состоит моя работа. Но это ее армия, так же как и Банк. Скажем так: все принадлежит семье.

Алексий глубоко вздохнул и спросил:

— И что же именно она сделала? Я имею в виду, как работает этот ваш Банк?

— Очень просто, — сказал Горгас. — Гектеморы берут у нас в долг, чтобы выплатить капитал займа Фонду. Потом они платят нам. Но мы взимаем только седьмую часть, как было предусмотрено изначально. И не ведем себя так заносчиво, как они, в тех областях Шастела, которые сейчас контролируем. Конечно, Фонд не сидит сложа руки; когда семья хочет выкупиться, они посылают отряд рейдеров, чтобы сжечь дом и перебить людей. А мы посылаем рейдеров, чтобы помешать им; или, если вдруг не успеваем прибыть вовремя, чтобы не дать им повторить бойню. Мы, разумеется, весьма популярны среди гектеморов и постепенно осваиваем все новые и новые территории, где они могут к нам присоединиться, если захотят. Они всегда хотят. Можно было бы даже сказать, — добавил Горгас с сухой усмешкой, — что мы благотворительная организация, прямо как в свое время Фонд.

— Ясно, — проговорил Алексий. — Похоже, это отличная идея.

— Безусловно, — согласился Горгас.