Вскоре показались алебардщики: сначала просто смазанное пятно на горизонте принимало все более и более отчетливые очертания. Рядом молча и неподвижно стояла его самодеятельная армия, глядя на приближающегося врага, как на чудовище, поднимающееся из морских пучин, на что-то неестественное и страшное. Но для Бара они были обыкновенными солдатами. Спустя некоторое время все солдаты выглядят и ведут себя одинаково. С такого расстояния их можно было даже принять за людей. Когда мужчина надевает на себя металлическую шкуру, он утрачивает человеческие качества, и все правила теряют смысл.

Бар аккуратно достал лук, проверил тетиву и вынул стрелу. Потом проверил положение ног и прицелился. В первом ряду шел высокий мужчина, на целую голову выше остальных, отличный выбор для первого выстрела. Бар немного сощурился, пытаясь оценить расстояние, что всегда давалось ему с трудом. Если сомневаешься, стреляй выше, тогда, даже если не попадешь в цель, остается шанс поразить следующую за ней. Все очень просто, он зарабатывал на жизнь, обучая этому солдат. Проблем возникнуть не должно.

Когда высокий мужчина оказался примерно на расстоянии девяноста ярдов, Бар поднял лук под углом сорок пять градусов, прижал левой рукой и потянул правой, пока не коснулся кончиком указательного пальца угла рта, посмотрел на мишень, потом поднял лук немного выше, снова натянул тетиву, пока не почувствовал, как лопатки на спине сошлись, и после этого выпустил стрелу. Примерно секунду он не двигался, затем потянулся за второй стрелой, не спуская глаз с войска алебардщиков.

Высокий мужчина продолжал идти, но в следующем ряду произошло замешательство, когда колонна вынуждена была перешагнуть через упавшее тело; совсем неплохо. Оставалось время еще для одного выстрела, прежде чем давать сигнал лучникам…

И тут в облаке пыли и камней с холма посыпались нападающие. Слишком рано. Они буквально скатились последние тридцать ярдов, пытаясь притормозить, однако лишь ухудшили положение; у алебардщиков было предостаточно времени на то, чтобы заметить их, остановиться и выстроиться таким образом, чтобы встретить неприятеля с флангов и сзади. Каким-то чудом фермеры выстроились в одну линию и заслонили собой алебардщиков, поэтому лучники не могли стрелять. Бар почувствовал, как рот у него открылся; видит Бог, такого поворота событий он не ожидал, когда старательно объяснял им, что надо дождаться сигнала рога. Но вскоре алебардщики получили по заслугам; крестьяне дрались, как дерутся люди, в то время как алебардщики сражались как солдаты: каждый атаковал врага, стоящего к нему лицом, таким образом, чтобы наилучшим способом использовать оружие, и ожидал, что и крестьяне начнут делать то же самое. Ничто так не сбивает с толку неопытного воина, как когда человек, с которым он собирается драться, не обращает на него внимания, в то время как тот, кто должен драться с соседом, нападает на него сбоку.

Миска с супом все еще теплая, сказал Бар про себя. Сейчас самый подходящий момент, чтобы уйти. Да, самое логичное — свернуть атаку, и никто бы и не догадался о двенадцати лучниках в лесу. Они могут тихонько вернуться на корабль и спокойно уплыть. Вместо этого Бар поднял лук, прицелился и выстрелил, в этот раз опустив его немного ниже. Выстрел оказался более удачным. Он достал рог и дунул один раз; сигнал для лучников в лесу.

Ошибка оказалась весьма кстати. Колонна алебардщиков была в семидесяти пяти ярдах от лучников — отличное расстояние для выстрела. Первый залп захватил солдат врасплох, и, по счастливой случайности, офицер оказался среди восьми упавших. Оставшиеся готовы были броситься бежать, когда их настиг второй залп; полегли семеро, в результате получилось семнадцать из сорока, значит, осталось всего двадцать три солдата. Вполне возможно, на военно-математическом факультете Шастела существует соотношение, при котором выжившим положено броситься наутек. Как подсказывал опыт Бара, критическое отношение было где-то в районе одной третьей, что означало, что солдаты должны сейчас броситься наутек. Но этого не произошло. Напротив, они направились к Бару.

Черт, подумал сержант. Стрел для третьего залпа не было, но ведь теперь алебардщики бились рядом с крестьянами, что означало, что если они начнут стрелять, то могут попасть в своих.

Окружив оставшихся крестьян, алебардщики подожгли деревню и выловили тело Бара из грязи.

Он был практически мертв, с проломленным черепом и двумя ранами в животе.

Его голову отрезали и насадили на кол, а тело сбросили в колодец. Их ярость вполне можно было понять. Еще бы: двадцать один мертвый алебардщик против одного убитого лучника. Отряд Бара сел на корабль и был уже далеко, прежде чем алебардщики начали искать их.

Битва при Шастейне имела значение не только как первое серьезное сражение за войну, но и как первая серьезная победа выкупщиков над остальными фракциями. Они давно говорили, что лучники Сконы вовсе не непобедимы и что тактика алебардщиков намного лучше, если только правильно и к месту ее применять. Момент был идеальный, так как совпал с выборами на пять ключевых позиций на факультетах, которые в результате все отошли выкупщикам, таким образом серьезно изменив баланс сил в трех подкомитетах и вызвав эффект снежного кома, что принесло фракции дополнительное место в Комитете законопроектов и постановлений. После этого выкупщики распорядились принести голову лучника Сконы и поставить ее пред Цитаделью.

Голову сержанта Бара с помпой и церемониями доставили в назначенное место, откуда ее пустые глазницы смотрели на дом, пока декан факультета военной географии не распорядился убрать ее, так как, по его словам, она оскорбляла взор. Что касается выживших крестьян, их продержали две недели в открытом загоне для скота. За это время четверо мужчин умерли от ранений и лихорадки. Потом оставшихся отвели домой, значительно увеличив сумму залога за нанесенный моральный и материальный ущерб. Дальнейших восстаний гектеморов зафиксировано не было. На Сконе, где подсчеты велись чуть по-иному, события в Шентайне были признаны несомненным успехом. Цифры говорили сами за себя, двадцать один алебардщик против одного лучника — совсем неплохое возвращение капитала. Даже неудавшаяся атака не смогла повлиять на результат, доказав тем самым неоспоримое преимущество лука над алебардой и дав серьезные основания для оптимизма.

— Факт остается фактом, — доказывал Горгас комитету, — нас подвели лучники. Они должны извлечь из этого урок. Мы не можем позволить им продолжать рубить головы.

— Так что вы предлагаете? — спросил кто-то. Горгас отхлебнул воды и промокнул губы салфеткой.

— Наемники, — сказал он. — Как минимум сотня тяжелой пехоты. Профессиональные солдаты, которые знают, что в случае опасности они не должны терять присутствие духа и убегать. Полдюжины солдат с пиками кардинально изменили бы ход битвы при Шентайне, гектеморы бы не побежали, алебардщики вынуждены были бы отвести войска под огнем, и сейчас в наших руках была бы половина территории Шастела. Прибавьте к этому большое сражение на Сконе, и исход войны станет очевиден.

В зале повисла тишина, все ожидали, что скажет Ньесса.

— Я понимаю, к чему ты клонишь. — Она подняла голову от восковой таблички. — А теперь давайте все как следует обдумаем. Начнем с конца: с бунтов гектеморов. Правда заключается в том, что мы просто-напросто не можем себе позволить вооружить и снабдить боеприпасами так много людей, именно поэтому мы ограничились Шентайном. Целью операции являлось не массовое уничтожение, а несколько локальных восстаний, которые просто должны были встревожить шастелцев, ничего более. Массовые восстания по всему Шастелу выглядели бы как смертельная угроза Фонду, значит, гектеморам пришлось бы распрощаться с землей на Шастеле навсегда. Плюс эти восстания иссушили бы наши и без того ограниченные ресурсы. Итак, — едко продолжала она, — у нас на глазах чуть было не произошла катастрофа.

К счастью, нам удалось ее избежать. Мы должны запомнить этот урок, больше никаких восстаний на Шастеле. Горгас, перестань думать как солдат. Мы банкиры, а не солдаты. И мы знаем, как извлечь максимальную пользу из наших вложений.

Раздалось несколько одобрительных возгласов. Горгас, казалось, хотел что-то сказать, но потом передумал.

— Следующий пункт, — бодро продолжала Ньесса. — Боюсь, что идея с наемниками — чистой воды фантазия. Поэтому не стоит даже ее обсуждать. Нанять людей, которым мы можем доверять, доставить их сюда и так далее… это все несущественно. Мы не можем использовать наемников по одной простой причине: у нас нет денег. Итак, мы плавно переходим к основному вопросу, который необходимо сегодня обсудить, а именно — к бюджету. Если мы продолжим сорить деньгами, как фермер на ярмарке, и не сократим эти проекты, то обанкротимся за несколько месяцев.

— Продолжайте, — сказал человек на противоположном конце стола.

— Я отменила несколько проектов, — сказала Ньесса. — Форка, мне очень жаль, но вам придется отложить постройку амбаров для зерна. И перенесем выплату по необеспеченным ссудам на более поздний срок. Если мы приостановим эти проекты и срежем все пустые траты до самых костей, у нас будет шанс не обанкротиться к концу месяца. Очевидно, это не принесет дивидендов в обозримом будущем, что означает, что мы вынуждены будем продать акции по низкой цене. Следовательно, у меня не остается иного выхода, кроме как попытаться скупить большую часть акций самой.

— Как все просто, — пробормотал Горгас. — Во-первых, из-за отмены проектов будут убиты сотни людей. А все, что нам нужно, это одно большое сражение, и мы снова на коне. — Он склонился над столом. — Ньесса, ты что, вообще ничего не понимаешь в войне? Или ты просто закрываешь на нее глаза, надеясь, что она исчезнет сама по себе?

Посмотри на это с другой точки зрения. Чем слабее мы становимся, тем сложнее нам заниматься торговлей, что означает снижение доходов и дальнейшее сокращение бюджета. Нельзя вести войну в лучших традициях счетной палаты, эти правила здесь не срабатывают.

— Глупости, — ответила Ньесса. — Вся наша жизнь — война. В той или иной степени. Мы воюем с чужими банками. Просто нынешняя война идет в трех измерениях, а не в двух.

По иронии судьбы первый корабль, приплывший на Шастел, назывался «Репрессалия», несколько дней спустя к нему присоединились «Бабочка», «Истинная добродетель», «Возвращение» и «Равная мера». Экипаж состоял из островитян и иностранцев, и первое, что они сделали, это принесли свою каперскую жажду в обычно тихие и уютные постоялые дворы на Шастеле.

Единственным исключением был корабельный гардемарин с «Возвращения». Он дошел до средней калитки, поднялся по ста пятнадцати ступенькам в крытую аркаду и остановился, чтобы спросить, как пройти к факультету прикладной философии. Человек, показавший ему дорогу, был озадачен необычным сочетанием третьесортного оружия, аккуратно подстриженных, коротких седых волос и акцентом образованного перимадейца, но ему совсем не хотелось вмешиваться, поэтому он ничего не сказал. Незнакомец, которому удивительным образом удалось подняться по лестнице, даже не запыхавшись, вежливо его поблагодарил и бодро зашагал к зданию факультета, оставив озадаченного шастелца наедине со своими размышлениями.

У ворот факультета перимадеец снова остановился и спросил швейцара, где найти доктора Геннадия.

— В разных местах, — ответил тот. Как большинство швейцаров на Шастеле, он был отставным парламентским приставом, вполне способным узнать пирата с первого взгляда, и алебарда, стоящая около стены, явно была не просто сувениром. — Сначала скажите, что вам от него нужно. Потом посмотрим.

Перимадеец улыбнулся.

— Конечно. Я его кузен. И конечно, — продолжал он, прежде чем швейцар успел открыть рот, — вы не поверите мне на слово, поэтому я останусь здесь, под вашим присмотром, а вы пошлете к доктору мальчика с просьбой уделить свободную минутку для Олибраса Морозина.

Мальчика сразу же послали. Через пару минут он вернулся, с трудом поспевая за доктором Геннадием, который развил буквально феноменальную скорость.

— Олибрас? — выдохнул он, облокачиваясь на перила. — Ты ли это?

— Привет, Тюдас, — ответил незнакомец. — Ты, кажется, поправился, не так ли? Немудрено, прошло уже тридцать лет.

Геннадий остановился и набрал в легкие побольше воздуха.

— Значит, ты жив?

— Как видишь. И ты тоже. Я всегда говорил, что если мы проживем достаточно долго, то в конце концов у нас появится что-нибудь общее. Пригласи меня зайти — или выгони, пока этот швейцар не испепелил меня огненным взглядом.

— Я… конечно, проходи.

Геннадий кивнул швейцару, тот кивнул в ответ и удалился, как пес, которому не разрешили кусать гостей на субботнем обеде.

— Сюда, Олибрас, рад тебя видеть.

— Правда? — пожал плечами Олибрас. — О вкусах не спорят. Я что-то не припоминаю, чтобы мы в прошлом сильно любили друг друга.

Геннадий недовольно скривился.

— Хорошо, — сказал он, — но сегодня утром я еще считал, что у меня не осталось семьи, а теперь откуда ни возьмись появился ты.

— Верно, — откликнулся Олибрас. — Кстати, а что за смешное имя? Когда мы встречались последний раз, ты был старым добрым Тюдасом Морозином. Полагаю, это как-то связано с магией.

— Магия тут ни при чем, — недовольно начал Геннадий, потом снова вздохнул и заговорил более спокойно: — В нашем Ордене была такая традиция: когда достигаешь определенного статуса, тебе присваивается новое имя. Геннадий был вторым патриархом в Городе, и так как я всегда восхищался…

— Понял, — перебил Олибрас. — Хвастовство, другими словами. Ну, тебе повезло. Приятно думать, что ты добрался почти до самой вершины этого муравейника, прежде чем он перестал существовать.

Геннадий остановился и смерил его ледяным взглядом. Кузен никак не отреагировал.

— А как у тебя дела, Олибрас? Кажется, неплохо? — Олибрас засмеялся и покачал головой.

— Вовсе нет. Самое лучшее, что я могу сказать о себе, — я не пал под градом неудач, а грациозно опустился на дно, В это время в прошлом году у меня был собственный корабль, плавающее хранилище для угля. Но однажды он просто развалился, умер от старости и разрушений, и теперь я солдат-пехотинец на корабле. В моем-то возрасте! Единственным утешением служит мысль о том, что у меня не было никаких талантов, которые я не успел реализовать.

Геннадий открыл дверь своего кабинета и жестом пригласил брата внутрь.

— Ты выглядишь на удивление подтянутым и здоровым.

— О, так оно и есть, — сказал Олибрас. — Одно из преимуществ необходимости работать, чтобы прожить. Мало еды, много свежего воздуха. — Он огляделся, выбрал самый удобный стул и сел. — Найдется что-нибудь выпить?

— Вино или сидр? — предложил Геннадий.

— Вино с медом и корицей, если есть. Мы в прошлом месяце купили ужасное пойло и никак не можем допить. После него несколько дней зубы болят.

Геннадий вздохнул и растер последние полдюйма корицы.

— Значит, вот чем ты занимаешься? Приобретаешь вещи?

— Продолжай, — сказал Олибрас. — Можешь сказать слово на букву «П». Я не возражаю.

— В принципе пиратство — почетная профессия. Все зависит от того, кого ты грабишь.

Олибрас покачал головой.

— Любого, кто не успеет убраться с дороги, — печально ответил он. — Помнишь, Тюдас, как мы играли в пиратов? Ты, кажется, всегда хотел быть пиратом, а я — беспомощным купцом. Конечно, тогда ты был покрупнее меня.

Геннадий поморщился.

— Верно. Но ты никогда не проявлял склонности к философии, так что сравнение не совсем верное. Все же ты больше любил читать. Поэзию и романы, верно?

Олибрас улыбнулся.

— Рассказы о приключениях и подвигах в открытом море, — уточнил он. — Мне просто не повезло. Полагаю, отец сейчас гордился бы мной. — Он ссутулился и отхлебнул вина. — Кстати, а что случилось с нашим домом?

— Кузен Паллас получил его после смерти отца, — сказал Геннадий довольно строго. — Когда он умер…

— Паллас умер? — Олибрас нахмурился. — Я думал, это случилось при падении Города. Было бы не так обидно. Когда он умер?

— Двенадцать лет назад, — сообщил Геннадий. — Один из химикатов не согласился с ним и в конце концов отравил.

Олибрас покачал головой.

— Он, как и я, никогда не хотел заниматься бизнесом. Он должен был уйти. Тюдас, давай не будем забывать об этом. Хорошо, ты не убежал в море, но ты оставил дом, зажил своей жизнью и в конце концов стал респектабельным человеком. Никто из нас не остался, кроме бедняги Палласа. Извини, что я тебя перебил.

— После его смерти, — продолжал Геннадий, — дом перешел к его дочери. Ты же не знал, что у Палласа была дочь?

Олибрас поставил кружку.

— Вообще-то знал. Асбели, если мне не изменяет память. Я никогда не виделся с ней. Наверное, она…

— До сегодняшнего дня, — перебил Геннадий, — я был уверен, что остался один. Я решил, что ты плохо кончил, потому что о тебе давно не было вестей.

— Мне незачем было поддерживать связь, — пробормотал Олибрас. — Я был женат. На самом деле я был женат дважды. Вторая жена была только для удобства, потому что потом я бежал на Моа, а там принято жениться дважды, однако и она умерла несколько лет назад. А вот в Перимадее у меня были настоящая жена и сын.

Геннадий поднял голову.

— У тебя есть сын? Поздравляю. — Олибрас посмотрел на него.

— Вопрос спорный. Именно поэтому я и пришел к тебе.

— Ко мне? — Геннадий вопросительно изогнул брови. — Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, ты можешь сказать, есть ли у меня до сих пор сын. — Он встал и подлил вина. — Нет корицы? Ну ладно, не важно. Я принесу с корабля, у нас шесть бочек. У меня был сын, но я не был ему отцом. Я оставил их с матерью, когда потерял «Белую розу», мой четвертый корабль… или пятый? Так или иначе, после этого я не возвращался домой. Спустя некоторое время я услышал, что Метли нашла другого. И Тюдасу — я случайно не говорил, что моего сына зовут Тюдас? — было тогда лет пять. В общем, я решил, что они оба погибли во время падения Города.

Задумавшись о чем-то, Олибрас замолчал, Геннадий ждал, когда он снова сможет продолжить.

— А потом, — сказал Олибрас, — подвернулась эта работа, дела между Шастелом и Сконой. Я ходил на собрание, посвященное войне, и после него услышал голоса жителей Города, доносящиеся из винного магазина. Не знаю, сколько нас там, но на Острове несколько человек из Перимадеи, и мы любим держаться вместе, а когда встречаем кого-нибудь из Города, подходим и представляемся. Вдруг им известно что-нибудь о наших родственниках или друзьях? Я познакомился с одним человеком, который, как оказалось, знал несколько моих знакомых. Мы разговорились и бесцельно болтали примерно с полчаса, как я вдруг понял, что доктор Геннадий, которого он несколько раз приводил в пример как человека, который сумел приземлиться на все четыре лапы после падения Города, не кто иной, как мой кузен Тюдас Морозин, скрывающийся за глупым именем. Эта информация меня заинтриговала, и я стал слушать более внимательно. Разговоры о тебе привели к разговорам о людях, на которых ты работал, и тут возникло еще одно имя из Города: Эйтли Зевкис. Потом мы перешли к семье Лорданов, и тут он говорит: «Как там тебя зовут?», я ответил ему, и тот сказал: «Значит, у тебя был кузен по имени Тюдас Морозин? Странно, я недавно слышал это имя, но оно принадлежало не мужчине нашего возраста, а маленькому мальчику, лет двенадцати». Я постарался сохранить спокойствие. «А как насчет Эйтли Морозин?» — спросил я, однако он не слышал ни о ком с таким именем, только о мальчике. Короче говоря, он сказал, что мальчик был подмастерьем одного из братьев Лорданов и жил некоторое время на Сконе у того сумасшедшего, который мастерил что-то вроде мебели.

— Ты имеешь в виду Бардаса Лордана? — тихо спросил Геннадий.

— Именно, — откликнулся Олибрас. — А потом я слышал историю о том, как Бардас Лордан забрал мальчика с собой после падения Города. Я пытался раскопать еще, но ничего у меня не вышло, я слишком занят.

— Подмастерье Лордана — твой сын? — перебил Геннадий.

— Да. И твой племянник. Или двоюродный племянник? Бог знает. В общем, как только я вытряс из этого дурака всю нужную информацию, сразу начал искать место на каком-нибудь судне, идущем на Скону. И тут судьба сыграла со мной злую шутку: из-за войны никто не хочет плыть на Скону ни при каких обстоятельствах. Я чуть не расплакался, честно, это было просто невероятно. Но взял себя в руки и продолжил расспросы, пока кто-то не сказал мне, что полковника выслали с Острова и никто его больше не видел. — Геннадий кивнул:

— Почти так оно и есть. Если тебе интересно, почему я утверждаю это с такой уверенностью, Бардас Лордан — друг моего друга патриарха Алексия. Очевидно, они встретились во время войны.

— Именно так мне сказали. Больше никто ничего не знает, ни куда он уехал, ни о мальчике. И, как я уже говорил, добраться до Сконы было невозможно, поэтому я пришел к тебе. И теперь я спрашиваю, не знаешь ли ты, где Бардас Лордан? Если нет, то как насчет твоей магии, ты ведь умеешь находить людей? Я слышал, такое возможно. — Олибрас поставил кружку на стол и наклонился вперед. — Прежде чем ты возразишь: да, я знаю, что нет никакой магии, есть только прикладная философия. Поэтому я хочу, чтобы ты использовал свою прикладную философию и нашел моего сына. Твоего племянника. Или я прошу слишком многого?

— Как ты… — начал было Геннадий, потом откинулся в кресле, почувствовав приступ тошноты. — Черт тебя побери, кузен. Ты же не один из?..

Олибрас рассмеялся.

— Наверное, это у нас в крови. — Он покачал головой. — У меня есть какие-то способности. Раньше я считал, что это просто удача, только чересчур все было странно. По крайней мере я ничего не мог понять. Обычно удача поворачивалась ко мне спиной. Я могу предсказать с точностью до девяноста девяти процентов, когда в моей жизни наступит переломный момент и дела могут измениться в лучшую или худшую сторону — почти наверняка в худшую. Только иногда, если я действовал быстро, то успевал схватить удачу за хвост, так же как можно согнуть железо, пока оно горячо. Я пытался согнуть его, но что-то шло не так, и ситуация ухудшалась. Однако эти сны-видения посещали меня совершенно неожиданно, как, например, перед ужасным штормом, или атакой пиратов, или такой ерундой, как потеря якоря. Я не придавал им особого значения, пока однажды не поговорил со своим поваром на «Белой розе». Он был из Города и прожил удивительную жизнь, я тебе расскажу когда-нибудь о нем, и учился в Академии, пока не попал в беду и его не отчислили. Он объяснил мне основы Принципа, а до всего остального я додумался сам. Он научил меня слушать голоса, которые иногда посещают меня. — Геннадий мигнул.

— Ты слышишь голоса во сне?

— Ну да, — равнодушно ответил Олибрас. — Это как порой слышишь голоса людей в другой комнате, но ничего не можешь разобрать, пока не прислушаешься. Насколько я понял, я слышу людей, которые умеют колдовать, однако сам я ничего не умею, это происходит случайно. Поэтому я знаю, что волшебники в Шастеле используют тебя для войны с волшебниками на Сконе: Ньессой, Алексием, Аузейл…

— О чем, черт побери, ты говоришь? — спросил Геннадий. — Я не…

— Ну конечно, — усмехнулся Олибрас. — Чаще всего ты ни о чем не подозреваешь. Полагаю, обычно ты просто засыпаешь посреди разговора, а потом просыпаешься с головной болью. Ну, к твоему сведению, в твоей голове идет первоклассная война между Шастелом и Сконой, я слышу отголоски. Настоящие бои: солдаты с луками и алебардами, корабли, осада, даже пехота, хотя, насколько мне известно, ее нет ни у той, ни у другой стороны. Может, это… ну… метафора.

— О, ради Бога, — с отвращением проговорил Геннадий. — Неужели я здесь единственный, кто не понимает, что происходит в моей голове?..

…упал лицом в грязь, отвратительную, жидкую грязь под тонким слоем листвы. Он увяз по колени и, хотя знал, что ему не выбраться, все равно попытался. Единственное, что Геннадию удалось, это снять один сапог. Ощущать грязь голой ногой было ужасно неприятно.

— Подождите, — сказал кто-то сзади (он слишком сильно застрял, чтобы оборачиваться). — Не дергайтесь, вы только погрузитесь глубже.

Кто-то подхватил его и поднял. Кто-то очень сильный, намного сильнее Геннадия. Он согнул ногу, чтобы не потерять и второй сапог.

— Вот и все.

Теперь Геннадий смог обернуться. Перед ним стоял молодой человек, не старше восемнадцати, очень высокий и широкоплечий, с ужасно глупым лицом, пшеничными белыми волосами, которые уже начинали редеть, плоским носом и бледно-голубыми глазами.

— Нужно смотреть, куда идете, — сказал он. Геннадий открыл рот, чтобы потребовать объяснений, однако голос его не слушался. Гигант начал пробиваться сквозь густые заросли, Геннадий не сразу заметил, что они в лесу. Следуя за громилой по вытоптанной им тропинке, он мог пробираться сквозь заросли.

— Не нравится мне тут, — сказал гигант, и в следующую секунду Геннадий увидел, как из кустов вышли несколько мужчин, их плащи и штаны цеплялись за колючки.

Было бы очень забавно наблюдать за ними, не знай Геннадий, что они пришли убить его и гиганта.

— Черт! — пробормотал парень, уклоняясь от алебарды. Он выпрямился, выхватил оружие из рук противника и ударил его в лицо тупым концом алебарды. К нему направлялся еще один солдат, но на его сапоги налипло так много грязи, что тот еле шел. В руках у него был только топор, но, когда он взмахнул им, топор запутался в ветвях, и гигант ударил врага в живот новоприобретенной алебардой; тот согнулся, уронил топор и замахал руками, пытаясь сохранить равновесие, потом упал на спину, его ноги застряли в грязи, как у Геннадия несколько минут назад.

— Пойдемте, — сказал гигант, хватая Геннадия за руку, одновременно уклоняясь от удара алебардой. — Черт побери, если бы вы не были моим…

…Геннадий выпрямился в кресле, голова раскалывалась.

— Ну, — сказал Олибрас, — это было интересно. Не говоря о том, что приятно. Он, очевидно, смелый и добрый парень и умеет позаботиться о себе, хотя я, конечно, предпочел бы, чтобы он держался подальше от таких мест. В следующий раз попробуй вызвать что-нибудь не столь отдаленное. Хотя бы лет шесть спустя?

Геннадий посмотрел на него. От света из окна болели глаза, но он не обращал на это внимания.

— Ты знаешь, кто это?

— Конечно, — ответил Олибрас, — хотя не понимаю, каким образом. Это мой сын.