Глава 23
      Я попросил таксиста подъехать к магазину "Карл Сосидж Китчен", хотя это было и не по дороге (там торговали разными мясными деликатесами из Германии), а затем к "Доннован Пэкедж Стор", чтобы взять четыре бутылки шампанского "Дом Периньон". Это серьезно уменьшило гонорар, полученный от Диксона.
      Такси, мчало меня по шоссе №1 к центру города, нырнув под шатер зеленых деревьев, что служили прикрытием от горячего июльского солнца. Мимо мелькали политые водой лужайки, прогуливаемые собачки, велосипедисты на своем незамысловатом транспорте, люди, готовящие еду на свежем воздухе, бассейны, полные купающихся, утоляющие жажду и играющие в теннис. Предместья чувствовали себя вольготно. На нашем пути встречались площадки для пикников. Дым от вагончиков, где готовилось мясо, зависал над раскладными столиками, аппетитный аромат приятно щекотал ноздри. Вокруг суетились дети, собаки и продавцы воздушных шариков. Я не слышал их свистулек. Если они и насвистывали, то не для меня.
      Деревянная обшивка маленького домика Сюзан выгорела до приятного серебристо-серого цвела. Перед домом цвела белая сирень. Я уплатил таксисту по счетчику и дал очень приличные чаевые. Он уехал, оставив меня на зеленой лужайке перед домом Сюзан с пакетиками, наполненными копченостями домашнего приготовления и шампанским. Медленно наплывал тихий вечер. Ее маленькой голубой "новы" не оказалось на привычном месте. Сосед с ближнего участка занимался своей лужайкой, поливая из шланга траву. Пуская воду длинной свободной струёй, он доставал серебристой дугой до самых дальних углов. Конечно, разбрызгивающая головка более удобна, но разве может она доставить столько удовольствия. Мне был симпатичен человек, который пренебрегает техническими новшествами. Он кивнул мне, когда я подошел к крыльцу. Она никогда не запирала дверь. Войдя, я обнаружил, что в доме тихо и пусто. Оказавшись в спальне, я включил кондиционер. Судя по часам, висящим над плитой в кухне, было начало седьмого.
      Разбираясь с едой на кухне, я обнаружил баночку "Ютика Клаб" и с удовольствием выпил. Я привез телячий рулет, рулет с перцем, колбасу к пиву, а кроме того, ливерную колбасу по рецепту Карла, которую можно было резать или намазывать на хлеб. Думая об этих вкусностях, я чувствовал, как кровь моя течет быстрее.
      Кроме того, я купил две упаковки немецкого картофельного салата, маринованных огурчиков, вестфальский ржаной хлеб и банку дюссельдорфской горчицы. Я достал китайский фарфор Сюзан и накрыл стол на кухне. У нее был фарфоровый сервиз с синими фигурками на тарелках, и мне он очень нравился. Я порезал ливерную колбасу и разложил все остальные деликатесы на подносе в произвольном порядке. В хлебнице разместились кусочки ржаного хлеба, а маринованные огурцы - в стеклянной посудине с низким зубчатым краем. Картофельный салат я выложил в миску с синим рисунком, которая, скорее всего, предназначалась для супа. Потом я отправился в комнату, где стояла посуда для торжественных случаев, и взял два фужера для шампанского, которые подарил ей на день рождения. Я поставил их в холодильник, чтобы они охладились. Помню, заплатил за пару 49 долларов. В магазине мне сказали, что делать на них гравировку "Для него" и "Для нее" считается дурным тоном. Поэтому фужеры выглядели просто. Но это были наши бокалы, и мы пили из них шампанское по особо знаменательным случаям. По крайней мере, мне так хотелось думать. Я всегда опасался, что однажды приду и увижу, как она наливает туда сок какого-нибудь авокадо.
      Расхаживая по такой знакомой кухне, по дому, который, казалось, хранил тончайший аромат ее духов, я почувствовал намек на перемены и отстраненность. Пикники, ухоженные лужайки, вечер уик-энда, в который погружался пригород, усиливали этот эффект. К тому же дом, где она купалась в ванне, спала, смотрела ежедневные новости, где она ела и читала, был так реален, что все, чем я занимался, показалось мне противоестественным и противоречащим человеческой натуре. Не так давно я убил в лондонской гостинице двоих парней. Об этом было тяжело вспоминать. Пулевое ранение зажило. А вот те двое - давно в земле. Здесь эта мысль не столь тягостна. Человеку, который поливает свою лужайку длинными перекрещивающимися струями, вряд ли знакомо такое чувство.
      Я открыл еще одну банку пива и пошел в ванную принять душ. Мне пришлось сдвинуть две пары колготок, которые сушились на штанге, державшей занавеску. Она пользовалась мылом "Айвори". У нее был флакон изысканного шампуня, похожего на взбитые сливки, но с нежным запахом. Пришлось и мне вымыться им. Просто Фердинанд Великолепный.
      Отыскались пара кроссовок "Пума" голубого цвета с белыми полосками и мои спортивные белые брюки, которые Сюз выстирала и, погладив, повесила в один из шкафов в спальне, отведя мне отдельную половинку. Все эти вещи были здесь на тот случай, если я проводил уик-энд у Сюз. Полшкафа считались в этом доме моими. Я натянул штаны и влез в кроссовки прямо без носков. Так можно ходить, если у вас красивые лодыжки. Я уже причесывался перед зеркалом в ее спальне, когда услышал скрип покрышек приближающейся машины. Выглянул в окно. Это была ее машина. Так, она пройдет через заднюю дверь. Я прыжком занял боевую позицию в кровати, устроившись на левом боку, подперев голову рукой и уперев одну ногу в другую. Весьма соблазнительно. Левая нога вытянута, носки оттянуты. Дверь спальни приоткрыта. Сердце мое рвалось наружу. "Господи, - подумал я. - Неужели я так сентиментален? Сердце стучит, как сумасшедшее, во рту пересохло, дыхание прерывается. А ведь я только раз взглянул на тебя. И все". Услышал, как открылась дверь. Секундная тишина. Дверь закрылась. У меня заныло под ложечкой. По звуку шагов я понял, что она идет из кухни в комнату. И сразу же - в спальню. Жужжит кондиционер. И вот, наконец, она. В платье для тенниса, с ракеткой в руках, черные волосы схвачены широкой белой лентой. На губах - очень яркая помада. Ноги тронуты загаром. Кондиционер зажужжал громче. Ее лицо порозовело от игры, а на лбу еще виднелись капельки пота. Это был самый долгий период разлуки за все время нашего знакомства.
      Я сообщил:
      - Охотник, возвратись из джунглей, спешит под свой родимый кров.
      - Судя по накрытому в кухне столу, - начала она, - ты охотился в заповедниках Германии. - Потом она бросила ракетку на прикроватную тумбочку и прыгнула на меня верхом. Обвив руками мою шею, она прильнула к моим губам и замерла. Когда она оторвалась, я лишь заметил:
      - Хорошие девочки не целуются взасос.
      - Тебе что, сделали операцию в Дании? От тебя пахнет парфюмерией, удивилась она.
      - Да нет же. Просто я помылся твоим шампунем.
      Она обрадовалась:
      - О! А я-то думала! - и снова поцеловала меня.
      Я скользнул рукой по ее спине, пытаясь пробраться под теннисное платье. У меня не было опыта общения с такой одеждой, и я мало в чем преуспел.
      Сью приподнялась надо мной и сказала:
      - Я вся потная.
      - Даже если бы ты и не была потной, - прервал ее я, - то через некоторое время я бы исправил эту ошибку.
      - Нет, - настаивала Сюз, - я должна принять ванну.
      - Господи Боже мой, - взмолился я.
      - Я этого не люблю, - твердила она свое. - Я... мне нужно.
      Ее голос стал глуше.
      - Господи, ну прими душ. Не обязательно ведь ванну. Иначе я могу изнасиловать твою стереоаппаратуру, пока ты будешь мыться.
      - В душе испортится прическа.
      - А ты представляешь, что я могу испортить за то время, пока тебя не будет?
      - Я быстро, - сказала она. - Я ведь тоже давно тебя не видела.
      Она выпорхнула из кровати и, включив воду, стала заполнять ванну, ту, что рядом со спальней. Потом она вернулась, задернула шторы и стала раздеваться. Я молча наблюдал. Теннисное платье оказалось сшито с трусиками.
      - Ага, - воскликнул я. - Вот почему мне так не повезло, а я-то думал!
      - Бедняга, - засмеялась она. - Ты имел дело с контингентом низкого уровня. При лучшем воспитании ты бы давным-давно знал, как управляться с теннисными платьями. - Под платьицем на ней были белый бюстгальтер и трусики. Она бросила на меня свой привычный взгляд; который таил девять частей из десяти невинности и одну часть чертовского лукавства, и сообщила: - Все мужчины в нашем клубе умеют это.
      - А знают ли они, что делать после того, как справишься с платьем? парировал я. - И почему ты носишь сразу двое трусиков?
      - Только дешевые девицы играют в теннис без нижнего белья.
      Она сняла бюстгальтер.
      - Или целуются взасос, - сказал я.
      - О нет, - она сняла трусики. - Все в клубе так делают.
      Я видел ее обнаженной бессчетное количество раз. Но никогда не терял интереса. Она не была хрупкой. Ее тело выглядело крепким - живот подтянут, а грудь не обвисла. Она смотрелась прекрасно, но всегда чувствовала себя неуютно, когда была раздета, как будто кто-то мог вломиться и поддеть ее: "Ага!"
      - Сюз, иди мойся, - попросил я. - А завтра, возможно, я разнесу ваш клуб в щепки.
      Она закрылась в ванной, и я услышал, как она плещется в воде.
      - Если ты играешь с резиновым утенком, я утоплю тебя.
      - Терпение, - крикнула она. - Я принимаю ванну с травяной пенкой, этот запах сведет тебя с ума.
      - Я уже и так достаточно на взводе, - сказал я, снимая кроссовки и брюки.
      Она вышла из ванной, придерживая подбородком полотенце. Оно спускалось до колен. Правой рукой Сюз отбросила полотенце в сторону, как будто открывала занавес, и сказала:
      - Вот и я.
      - Неплохо, - выдохнул я. - Мне нравятся люди, которые умеют сохранять форму.
      Полотенце полетело в сторону, а Сюз оказалась в постели рядом со мной. Я раскрыл ей свои объятия, и она нырнула в них. Я крепко сжал руки.
      - Я рада, что ты вернулся целым и невредимым, - произнесла она, приблизив свои губы к моим.
      - Я тоже, - ответил я. - Ты можешь в этом убедиться...
      - Итак, - поддразнивала меня Сюз, - что-то я еще не вспотела.
      Я поцеловал ее. Она еще крепче прильнула ко мне, и я слышал, как она глубоко втягивает воздух и медленно выдыхает. Ее рука гладила мое бедро, а потом скользнула к спине. Пальцы замерли на моей ягодице, когда наткнулась на шрам от пулевого ранения.
      Чуть оторвавшись от моих губ, Сюз спросила:
      - Это что такое?
      - Шрам от пули.
      - Я надеялась, что тебя никто не тронет.
      - Зато меня сейчас трогают, - шепнул я.
      Больше мы не разговаривали.
      Глава 24
      - Прямо в зад? - спросила Сюз.
      - Мне больше нравится называть это ранением в бедро, - ответил я.
      - Еще бы, - поняла она. - Было больно?
      - Очень неудобно, но не слишком серьезно, - пояснил я.
      Сидя на кухне, мы ели деликатесы и запивали их шампанским. Я приоделся в кроссовки и спортивные брюки. Она надела купальный халат. На улице уже стемнело. Звуки пригорода долетали через приоткрытую заднюю дверь. Ночные бабочки бились в сетку.
      - Расскажи мне. Все с самого начала.
      Я положил на ломоть ржаного хлеба два куска телячьего рулета, намазал дюссельдорфской горчицей, прикрыл все это еще одним куском хлеба и откусил. Тщательно пережевал и проглотил.
      - Два выстрела в зад, и я отправился в самое большое приключение в своей жизни, - расписывал я. Откусил половинку маринованного огурца. Он, конечно, плохо сочетается с шампанским, но жизнь так непредсказуема.
      - Будь серьезнее, - запротестовала Сюзан. - Я хочу все знать. Тебе было трудно? Ты выглядишь усталым.
      - Да, я устал, - сказал я. - Просто мозги набекрень.
      - Правда?
      - Конечно, правда, - подтвердил я. - Представь только все мои ахи и охи.
      - Тоска, - сказала она. - А может, это были не тяжелые вздохи, а глубокая зевота?
      - Вот и посочувствовала раненому человеку.
      - Ладно, - примирительно сказала она. - Я рада, что рана оказалась сквозной.
      Я наполнил бокалы шампанским. Поставив бутылку, поднял бокал и произнес:
      - За тебя, малышка.
      Она улыбнулась. Эта улыбка почти заставила меня застонать "о-о!", но я ведь достаточно приземлен, чтобы громко выражать свои чувства.
      - Начинай с начала! - попросила она. - Мы расстались с тобой в аэропорту, и ты сел на самолет...
      - И через восемь часов приземлился в Лондоне. Уезжать от тебя мне страшно не хотелось.
      - Знаю, - сказала Сюз.
      - В аэропорту меня встретил мистер Флендерс, который работает на Хью Диксона... - И я поведал ей все, что со мной произошло, о людях, которые пытались меня убить, о тех, кого убил я, и о том, что случилось дальше.
      - Не удивительно, что ты так плохо выглядишь, - заключила Сюз, когда рассказ мой подошел к концу. Мы допивали последнюю бутылку шампанского, и наших деликатесов заметно поубавилось. С ней было удивительно легко разговаривать. Она схватывала все на лету, восстанавливала пропущенные места, не задавая вопросов, и, главное, была заинтересована. Она желала слушать.
      - Что ты думаешь относительно Кэти? - спросил я ее.
      - Ей нужен хозяин. Нужна опора. Когда ты разрушил ее опору и хозяин ее предал, она кинулась к тебе. Но когда она захотела закрепить ваши отношения, показав полное подчинение, ты оттолкнул ее. К сожалению, для нее это подчинение выражается только в сексуальных отношениях. Мне кажется, она подчинится Хоуку и будет предана ему столько, сколько будут продолжаться их личные отношения. Правда, это лишь поверхностный психоанализ. Допьем лучше шампанское и закроем этот вопрос.
      - Тут, я думаю, ты права.
      - Если ты рассказал все подробно и точно, то кое в чем ты верно разобрался, - размышляла Сюзан. - Конечно, она сильная, но в чем-то зажатая личность. Простота ее комнаты, бесцветная одежда и яркое белье, беззаветная преданность нацистскому абсолютизму...
      - Да, она вся в этом. Своего рода мазохистка. Может, это не совсем подходящий термин. Но когда она связанная валялась на кровати с кляпом во рту, ей это доставляло удовольствие. По крайней мере, возбуждало ее, наше присутствие щекотало ей нервы. Она чуть не рехнулась, когда Хоук начал ее обыскивать, а она была беспомощна.
      - Мне тоже кажется, что мазохизм - неподходящий для этого случая термин. Но она явно находит некоторую связь между сексом и беспомощностью, между беспомощностью и унижением, между унижением и удовольствием. Многие из нас имеют противоречивые наклонности к агрессии и пассивности. Если у людей нормальное детство, если они без проблем проходят юношеский период, то вырабатывают правильное отношение к этим вещам. Если же нет, происходит путаница и появляются такие вот Кэти, которые не могут разобраться в своих понятиях о пассивности. - Сюз улыбнулась. - Или такие, как ты, - довольно агрессивные.
      - Но ведь галантные.
      - Как ты думаешь, Хоук поддастся ей? - Сюз посмотрела на меня.
      - У Хоука нет чувств, - ответил я ей. - Но у него есть правила. Если она впишется хоть в одно из них, он будет относиться к ней очень хорошо. Если же нет, будет поступать по настроению.
      - Ты всерьез считаешь, что у него нет особых чувств?
      - Я никогда не видел их проявления. Он всегда прекрасно выполняет порученное ему дело. Но я не помню, чтобы видел его счастливым или печальным, испуганным или ликующим. За те двадцать лет, что я знаю его, он ни разу не выразил ни малейшего признака любви или приязни. Он никогда не нервничает. Никогда не поступает опрометчиво.
      - Он такой же хороший, как и ты? - Сюзан положила подбородок на сложенные руки и пристально посмотрела на меня.
      - Возможно, - ответил я. - А может, даже и лучше.
      - Он не убил тебя в прошлом году на мысе Код, хотя и имел такое намерение. Наверное, тогда в нем что-то шевельнулось?
      - Мне кажется, он испытывает ко мне такую же любовь, как к вину, хотя не любит джин. Он отдал предпочтение мне, а не тому парню, на которого работал. Хоук рассматривает меня как вариант собственной личности. И где-то в глубине приказ убить меня по чьей-то указке противоречит его правилам. Не знаю. Но я бы тоже не смог его убить.
      - Ты тоже считаешь себя в чем-то с ним схожим?
      - У меня ведь есть чувства, - сказал я. - Я люблю.
      - Да, это верно, - откликнулась Сюзан. - И делаешь это с большим успехом. Давай вернемся в спальню и там допьем последнюю бутылку шампанского. Продолжим наш разговор о любви, и, может, как говорят наши студенты, тебе еще раз захочется заняться этим самым.
      - Сюз, - заметил я. - Я ведь не так молод, как они.
      - Знаю, - ответила Сюзан. - Я воспринимаю это как вызов.
      Мы вернулись в спальню, легли на кровать, тесно прижавшись друг к другу, пили шампанское и смотрели какой-то фильм по ночному каналу в темноте комнаты, овеваемой воздухом кондиционера. Жизнь, может, и переменчива, но иногда все идет как надо. Фильм по ночному каналу оказался "Великолепной семеркой". Когда Стив Маккуин, глядя на Эли Уоллака, сказал: "Мы прорвемся, дружище", - я повторил это вместе с ним.
      - Сколько раз ты смотрел этот фильм? - спросила меня Сюзан.
      - Не знаю. Раз шесть или семь, я думаю. Его часто показывают на последних сеансах в гостиницах.
      - И как ты можешь смотреть это снова и снова!
      - Я смотрю его так же, как смотрят танцы или слушают музыку. Это не просто сценарий, это жизненная позиция.
      Она засмеялась в темноте.
      - Не сомневаюсь, - сказала она. - Это история твоей жизни. Что там происходит, не имеет значения. Важно то, как ты смотришь на происходящее.
      - Не только, - возразил я.
      - Понимаю, - ответила Сюз. - У меня кончилось шампанское. Как полагаешь, ты готов, прости фривольность моего вопроса, к следующему доказательству своей любви?
      Я допил шампанское.
      - С маленькой помощью моих друзей.
      Ее рука легко коснулась моего живота.
      - Я - единственный твой друг на данный момент, дорогой мой.
      - Это все, что мне нужно, - ответил я.
      Глава 25
      На следующее утро Сюзан отвезла меня в аэропорт. По дороге мы остановились в кафе "Данкин" и попили кофе с пирожками. Утро было ярким и теплым.
      - Ночь любви сменилась утром земных радостей, - заметил я, поедая пирожки.
      - А Уильям Пауэл водит Мирну Лой в "Данкин-шоп" есть пирожки?
      - Что он понимает! - ответил я и поднял свою чашку с кофе, изображая тост.
      Она подхватила:
      - За тебя, приятель!
      Я спросил:
      - Откуда ты знаешь, что я собирался сказать?
      - Случайно догадалась, - засмеялась она.
      В машине мы почти все время молчали. Сюзан - ужасный водитель. На поворотах я постоянно упирался ногами в пол.
      Когда мы остановились у аэровокзала, она произнесла:
      - Боже, как мне надоело! На этот раз надолго?
      - Ненадолго, - пообещал я. - Может быть, на неделю. Вернусь не позднее закрытия Олимпийских игр.
      - Ты обещал показать мне Лондон, - вспомнила вдруг она. - Если ты не выполнишь свое обещание, я сильно рассержусь.
      Я поцеловал ее в губы. Она вернула поцелуй. Я сказал:
      - Я люблю тебя, Сюз.
      В ответ прозвучало:
      - Я тоже. - Тут я выбрался из машины и направился на вокзал.
      Через два часа двадцать минут я уже очутился в Монреале, в домике близ бульвара Генри Борасса. Дом был пуст. Среди бутылок шампанского, заполнявших холодильник, я обнаружил бутылочки эля "О'Киф". Хоук прошелся по магазинам. Откупорив пиво, я уселся в комнате перед телевизором и посмотрел кое-какие соревнования. Примерно в половине третьего в дверь постучал какой-то человек. На всякий случай я сунул в карман пистолет и отозвался.
      - Мистер Спенсер? - Человек был одет в полосатый костюм и соломенную шляпу с маленькими полями и широкой голубой лентой. Его речь не отличалась от американской, но так говорила половина канадцев. У обочины с невыключенным двигателем урчал "додж-монако" с квебекскими номерами.
      - Да, - отозвался я почти моментально.
      - Я от фирмы мистера Диксона. У меня для вас конверт, но прежде я бы хотел взглянуть на какое-нибудь удостоверение.
      Я показал ему свою лицензию с фотографией. На ней я выглядел крайне решительно.
      - Да, - согласился он. - Это вы.
      - Меня это тоже разочаровывает, - пошутил я.
      Он автоматически улыбнулся, вернул мне лицензию и вынул из кармана пиджака большой толстый конверт. На конверте значилось только мое имя и логотип фирмы "Диксон Индастриз" в левом углу.
      Я взял конверт. Человек в полосатом костюме попрощался, пожелал хорошо провести время и, вернувшись к ожидающей машине, отбыл.
      Я зашел в дом и уже там вскрыл конверт. Это были три комплекта билетов на все оставшиеся соревнования. Больше ничего. Никакой служебной карточки, типа "Желаем хорошего отдыха". Мир казался обезличенным.
      Хоук и Кэти вернулись, когда я приканчивал четвертую бутылочку эля.
      Хоук сразу откупорил бутылку шампанского и налил по бокалу для себя и для Кэти.
      - Как поживает малышка Сюзан? - спросил он, садясь на диван, Кэти села рядом, не проронив ни слова.
      - Прекрасно. Передавала тебе привет.
      - Диксон согласился?
      - Да. Кажется, я дал ему новую цель в жизни. Ему есть над чем поразмыслить.
      - Это лучше, чем смотреть дневные программы по ящику, - заметил Хоук.
      - Вчера что-нибудь заметили или сегодня?
      Он покачал головой.
      - Мы бродили там целыми днями, но никого из знакомых Кэти не засекли. Стадион огромен. Мы его еще не весь осмотрели.
      - Купили билеты у спекулянтов?
      Хоук улыбнулся.
      - Пришлось. Хотя я терпеть этого не могу. Но это твои деньги. Будь моя воля, я бы повышвыривал их всех к черту. Ненавижу спекулянтов.
      - Ну да! Как служба безопасности?
      Хоук пожал плечами:
      - Их много, но ты ведь сам понимаешь. Нельзя ни разу не ошибиться, пропуская через себя по семьдесят-восемьдесят тысяч человек ежедневно три раза на дню. Их довольно много, но, вознамерившись выкинуть какую-нибудь штуку, я бы без труда провернул бы задуманное. Не напрягаясь.
      - И унес бы ноги?
      - Конечно. Причем, без особых усилий. Это огромный город. Тысячи людей.
      - Ну что ж. Завтра посмотрим, у меня есть билеты, и нам не придется общаться со спекулянтами.
      - Годится, - обрадовался Хоук.
      - Ненавижу коррупцию, в каких бы видах она ни проявлялась. А ты, Хоук?
      - А я борюсь с ней всю жизнь, босс. - Хоук отпил еще немного шампанского. Как только опустевший стакан коснулся стола, Кэти тут же наполнила его. Она сидела так близко, что ее бедро касалось ноги Хоука, и неотрывно наблюдала за ним.
      Я выпил еще пива.
      - Тебе нравятся соревнования, Кэт?
      Она кивнула, даже не взглянув в мою сторону.
      Хоук ухмыльнулся.
      - Она тебя не любит, - пояснил он. - Говорит, ты не настоящий мужчина. Мол, ты слабый, слишком мягкий и нам следует бросить тебя. Кажется, она считает тебя дегенератом.
      - Везет мне с девками, - бросил я.
      Кэти покраснела, но ничего не сказала. Только посмотрела на Хоука.
      - Я пояснил, что она слишком тороплива в своих суждениях.
      - И она тебе поверила?
      - Нет.
      - Ты, кроме выпивки, купил что-нибудь к ужину?
      - Нет, приятель. Помнится, ты говорил мне про какой-то ресторанчик под названием "Бакко". По-моему, ты не прочь вывести нас с Кэти в люди и доказать ей, что ты не дегенерат. Угости ее хорошим ужином, да и меня заодно.
      - О'кей, - согласился я. - Только приму душ.
      - Посмотри-ка, Кэт, - заметил Хоук. - Он у нас чистюля.
      "Бакко" располагался на втором этаже старинного монреальского здания недалеко от Виктория-сквер. Кухня считалась французской, и здесь подавали лучшие во всей Канаде паштеты, из тех, что я пробовал. Кроме того, "Бакко" славился прекрасным французским хлебом и, конечно же, элем "Лабатт-50". Хоук и я прекрасно провели время. Мне подумалось, что для Кэти такого понятия не существует. И не существовало. Когда мы ужинали, она была вялой и вежливо тихой. Она купила простые брюки с жилетом и длинным жакетом, ее прямые волосы были аккуратно причесаны, и "на хорошо выглядела.
      Старый Монреаль как бы встряхнулся и ожил с Олимпиадой. На площади на открытом воздухе шли концерты. Молодежь пила пиво и вино, курила и наслаждалась рок-музыкой.
      Мы уселись во взятую напрокат машину и отправились в наше временное жилище. Хоук и Кэт поднялись в комнату, которая стала их общей спальней. Я посидел еще немного внизу, допил пиво и посмотрел вечерние соревнования по борьбе и тяжелой атлетике. В чужом доме, в одиночестве, перед стареньким телевизором с нелепым экраном.
      В девять я отправился спать. Один. Я не выспался предыдущей ночью и чувствовал усталость. Ведь я уже человек средних лет. Не мальчик. Я чувствовал, как я одинок. И свое одиночество я ощущал до девяти пятнадцати.
      Глава 26
      На олимпийский стадион мы поехали на метро. Раньше об этом виде транспорта я думал много хуже. Если то, чем я иногда пользовался в Бостоне, и называлось метро, то в Монреале это было совсем другое. Станции сияли безупречной чистотой, в поездах было тихо, сервис - выше всяких похвал. Хоук и я образовали некое пространство, куда с трудом проскользнула Кэти. Людей набилось множество. Мы пересели на Берри-Монтини и вышли у Вийо.
      Будучи умудренным жизненным опытом, хладнокровным, ничему не удивляющимся, вполне сформировавшимся человеком, я не был поражен огромным комплексом, выросшим вокруг Олимпийского стадиона. Так же, как не был поражен настоящими, разворачивающимися вокруг меня действиями реальной Олимпиады. Чувство волнения, которое росло внутри меня, я скорее отнес бы к чувству охотника, приближающегося к добыче. Прямо перед нами раскинулись павильоны с едой и разнообразными товарами. За ними располагался спортивный центр "Мезонев", по правую руку - арена имени Мориса Ричарда, слева велодром, а еще дальше вырисовывался, наподобие Колизея, серый, не вполне законченный монументальный стадион. От него исходило настроение всеобщей бодрости. Мы начали подниматься к стадиону по широкой извивающейся дороге. Я втянул живот.
      - Кэти как-то заметила, что Закари просто костолом, - сказал Хоук.
      - Он что, такой здоровый?
      Хоук обратился к Кэти с моим же вопросом.
      - Очень крупный, - подтвердила она.
      - Больше меня, - уточнил я, - или больше Хоука?
      - Да, больше. Настоящий шкаф.
      - Я вешу под девяносто килограммов, - заметил я. - А он тогда сколько может весить?
      - Килограммов сто двадцать. Я слышала, как он говорил об этом Паулю.
      Я взглянул на Хоука:
      - Слышал? Сто двадцать.
      - Но у него рост всего два метра, - напомнил Хоук.
      - Тогда он твой, - размышлял я.
      - Возможно, он ничей, - ответил Хоук.
      - Он толстый, Кэти? - с надеждой спросил я.
      - Нет, не очень. Когда-то был тяжелоатлетом.
      - Мы с Хоуком тоже баловались штангой.
      - Нет, я имею в виду, что он был настоящим штангистом, чемпионом чего-то там, как русские.
      - Он что, и выглядит, как эти русские?
      - Да, вроде того. Пауль и Закари любили смотреть их по телевизору. Такой жир, как у них, обозначает силу.
      - Тогда его легко заметить.
      - Здесь сложнее, чем в других местах, - высказался Хоук.
      - Надо быть осторожным и не схватить случайно Алексеева или еще кого-нибудь.
      - Эта туша тоже намеревается освободить Африку?
      - Конечно... Уж он-то ненавидит черных больше, чем кто бы то ни было.
      - Замечательно, - сказал я. - У тебя есть о чем с ним поспорить, Хоук.
      - У меня под пиджаком имеется довольно веский аргумент для спора.
      - Если мы на него наткнемся, то стрелять будет сложно. Здесь очень много людей.
      - Полагаешь, мы должны с ним бороться? - спросил Хоук. - Мы с тобой неплохие борцы, но никогда не боролись с гигантами.
      - К тому же у него есть напарник, эта паршивая свинья, о которой не стоит забывать.
      Мы были у самого входа. Протянув билеты для контроля, мы прошли внутрь. Стадион был разделен на несколько секторов. Наши места находились в первом секторе. Шум толпы внутри стал явственнее. Появилось желание посмотреть на происходящее.
      - Хоук, вы с Кэти пойдете в эту сторону, а я в другую, - сказал я. Начнем с первого яруса и осмотрим все по порядку. Будьте осторожны. Я бы не хотел, чтобы Пауль обнаружил вас первым.
      - Или наш приятель Закари, - добавил Хоук. - Я на его счет буду особенно осторожным.
      - Осмотрим все ряды снизу доверху, затем начнем снова. Если найдете их, держитесь поблизости. Наши пути обязательно пересекутся, пока мы находимся на стадионе.
      Хоук и Кэти отправились на поиски.
      - Если ты увидишь Закари первым, - бросил Хоук через плечо, - и захочешь поставить точку, то я тебе разрешаю. Меня можешь не ждать. Руки у тебя развязаны.
      - Спасибо, - поблагодарил я Хоука. - А я полагал, тебе захочется пристрелить расистского ублюдка по собственным мотивам.
      Хоук отправился вслед за Кэти. Я пошел в другую сторону, стараясь привлекать как можно меньше внимания. У меня получалось быть незаметным. Может, мне в одиночку и удастся справиться с Закари; Я был вполне готов к борьбе.
      Бледно-голубые джинсы "Ливайз", белая спортивная рубашка, пара синих кроссовок "Адидас" с тремя белыми полосками, синий блейзер и кепочка из шотландки для пущей важности. Блейзер был лишним в такую погоду, но он прекрасно скрывал мою кобуру. Я намеренно прихрамывал, чтобы зрители думали, что я спортсмен, временно выбывший из соревнований. Например, десятиборец. Но ко мне никто не проявлял интереса, поэтому я перестал беспокоиться. Поднялся по ступенькам до первого ряда. Здесь оказалось лучше, чем я себе представлял. Сиденья были цветными - голубыми, желтыми и так далее, - и, когда я покинул темноту тоннеля, радуга красок брызнула мне в глаза. Внизу раскинулось ярко-зеленое поле стадиона, обрамленное красноватой беговой дорожкой. Прямо передо мной в левом секторе женщины соревновались в прыжках в длину. На всех были одинаковые белые майки с огромными номерами и оригинальные спортивные трусики с высокими боковыми вырезами. Электронное табло с результатами тоже находилось слева от меня, как раз над ямой, в которую приземлялся прыгающий. Судьи в желтых блейзерах толпились у стартовой линии, где разбегались спортсменки, и у самой ямы. Спортсменка из Западной Германии начала разбег характерными для прыгунов в длину шагами, почти на прямых ногах. Она переступила линию толчка.