"Ах, милый мой товарищ... Если б я жил с тобой неразлучно, я здравствовал бы и поныне". Он "...вел чересчур уединенную жизнь". Фауст обречен, на него обращен гнев бога. В предсмертном монологе Фауста поэзия Марло вновь подымается на огромную высоту. Стены кабинета Фауста как бы раздвигаются, он стоит лицом к лицу со всем миром: небом, океаном, землей, звездами. Более чем когда-либо, речь Фауста исполнена волнения, отчаяния, страха. Шестьдесят строк монолога вмещают переживания последнего часа его жизни. Бой часов делает физически ощутимым ход времени. Последние слова Фауста раздаются на фоне похоронных двенадцати ударов. Фауст обращается к Времени, Судьбе (звездам), богу и Люциферу с мольбой пощадить его. Снова он испытывает ощущение раздвоенности: "О, я к богу рвусь! Кто же тянет вниз меня?" Библейские образы смешиваются с образами "Любовных элегий" Овидия; течение стиха прерывается возгласами. Фауст готов отказаться от своих знаний: "Я книги все сожгу!" Но умирает он, не примирившись с богом: его последний крик - "О, Мефистофель!". В этом возгласе слиты укор, ужас и призыв.
      По сравнению с "Народной книгой" "Трагическая история доктора Фауста" апология гуманизма; но изображенный в пьесе гуманистический индивидуализм трагичен, поскольку в поисках личной свободы и личной власти над миром он приводит к бунту против несокрушимого еще авторитета, к одиночеству, утрате целостности сознания, к духовной катастрофе,
      "Трагическая история доктора Фауста" - образец синтеза средневековых народных и гуманистических традиций в английской драме. "Фауст" обращен к народной аудитории - и Марло щедро вводит в пьесу элементы средневекового театра: аллегорическое шествие семи смертных грехов, прения доброго и злого ангела и др.; он следует за сюжетом народной легенды, изображая духов, демонов. Все это было привычной, знакомой драматической формой для его аудитории, облегчало понимание идейного замысла пьесы. Марло обрамляет трагедию выступлениями Хора, в которых, говоря как бы от имени массы, разделяющей традиционные религиозные взгляды, он подсказывает своей аудитории сочувствие к судьбе героя.
      Важно отметить, что развитие характера Фауста внешне не всегда противоречит религиозному, христианскому истолкованию судьбы чародея. Например, неизбежная гибель Фауста, невозможность его примирения с богом с христианской точки зрения объясняется тем, что Фауст по свободно принятому решению предался душой и телом дьяволу и тем самым совершил неискупимый грех. Однако ход развития характера подчинен не теологическим "законам", а психологической правде; Фауст - не орудие дьявола, не воплощение греха отпадения от бога, он - живой, страдающий человек, представленный главным образом с внутренней, а не внешней стороны, в единстве противоречивых черт. В этом заключено новаторство гуманистической драмы Марло.
      Рационалистическое свободомыслие по отношению к церкви и религии было результатом сложного и мучительного процесса для Марло, в течение долгих лет погруженного в атмосферу богословской жизни. Выступая за раскрепощение личности от гнета религиозного авторитета, от освященной церковью сословной морали, Марло отвергает основное в средневековой идеологии. В то же время космология Птоломея, а не Коперника, физиология Гиппократа, а не современных Марло предшественников Гарвея определяют облик вселенной и человека в его ранних пьесах.
      В годы первых театральных успехов Марло приобретает новых друзей, общение с которыми углубляет его религиозный скептицизм. Это была группа людей, близких к сэру Уолтеру Роли. Роли - яркая фигура в английской общественной жизни конца XVI века. Он был философом, поэтом, историком, крупным военным деятелем; одно время он пользовался расположением королевы, но подвергся опале. Конец жизни (уже в царствование Якова I) он провел в Тауэре - тюрьме для государственных преступников, был ложно обвинен в заговоре против короля и в возрасте шестидесяти шести лет казнен (1618). Обаяние личности Роли заключалось в широте его взглядов, энциклопедичности (впрочем, иногда поверхностной) знаний, в исследовательском складе его беспокойной натуры. Уолтер Роли был тонким ценителем поэзии и остроумным критиком. Однажды он познакомился с небольшим стихотворением Марло, озаглавленным "Страстный пастух - своей возлюбленной". Тема "приглашения к любви", прозвучавшая с большой эмоциональной силой в "Дидоне", где царица молит Энея о любви, суля ему несметные богатства, всеобщее поклонение, драгоценные доспехи, и в "Тамерлане Великом", где влюбленный Тамерлан рисует перед Зенократой картину ожидающего ее великолепия, в "Страстном пастухе" переложена в совершенно иной ключ. В традициях пасторальной поэзии красноречивый пастух приглашает прекрасную нимфу стать его подругой и узнать радости простой деревенской жизни, позолоченной лишь поэтическим воображением. Однако среди благ, которые обещает условный "пастушок" своей милой, - туфельки с пряжками из чистого золота, плащ с янтарными пуговицами. Изящество и легкость течения стиха, лаконичная изысканность описаний создали известность этому стихотворению. Вскоре Роли написал "Ответ нимфы" и в нем посмеялся над поэтическими условностями пасторального жанра; его "нимфа" гораздо лучше знает, что такое жизнь на лоне природы, чем "пастух" Марло. Она отказывается от его приглашения, так как зимой ручьи замерзают, поля покрываются снегом, а пастухи убегают домой, спасаясь от холода.
      В кружке Роли, кроме Марло, наиболее примечателен Томас Хэриот (1560-1621) - выдающийся ученый, которому принадлежат крупные открытия в ряде отраслей знания. Хэриот внес много нового в алгебру, предвосхитил Декарта в разработке некоторых положений аналитической геометрии, одним из первых применил для наблюдения звезд телескоп, обменивался с Кеплером письмами о проблемах оптики. Судя по дошедшим до нас сведениям, Марло чрезвычайно высоко ценил Хэриота. Новаторский подход к естественнонаучным проблемам, характерный для кружка Роли, получил сравнительно небольшой отклик в пьесах Марло. Его привлекла наиболее опасная, тщательно скрываемая от постороннего глаза тема собеседований в кружке - критическое чтение библии. Известно, что Марло во время одной из встреч прочел некий "атеистический" реферат, однако о содержании его можно только гадать. Можно думать, что члены кружка Роли были склонны к рационалистическому объяснению библейских чудес.
      Среди людей, с которыми Марло поддерживал отношения, оставался и Томас Уолсингем, после смерти своего старшего брата унаследовавший родовое состояние и обширное поместье. Уже в 1589 году дружеские связи Марло с одним из приближенных Уолсингема поэтом Томасом Уотсоном привели его в Ньюгейт лондонскую уголовную тюрьму. Томас Уотсон находился в ссоре с неким Уильямом Брэдли и угрожал ему расправой. Брэдли подал в суд жалобу, но расследование не успело начаться: Брэдли был убит Уотсоном на Финсберийском поле близ театра "Куртина". В поединке участвовал и Марло. В Ньюгейте Марло пробыл недолго, так как Уотсона и его оправдали.
      Трагедия "Мальтийский еврей" открывает собой второй период творчества Марло, характерный стремлением поэта преодолеть противоречия гуманистического индивидуализма. Поиски шли одновременно в нескольких направлениях. Первое из них - обличительное; оно было связано с так называемым "макиавеллизмом". Крупнейшее произведение Никколо Макиавелли "Государь" в конце XVI столетия все еще не было переведено на английский язык, а было известно, главным образом, по пересказам и памфлетам, в которых учение Макиавелли предавалось анафеме. В "Государе" Макиавелли, выступая с прогрессивной идеей объединения Италии, утверждает, что для достижения этой цели пригодны и достойны любые средства - вплоть до убийства, клятвопреступления и т. д. В Англии политическое учение Макиавелли интерпретировалось как проповедь всеобщего аморализма в политике и в частной жизни. Так, по-видимому, понимал слово "макиавеллизм" и Марло. Его "макиавеллисты" - Варавва ("Мальтийский еврей)", Мортимер Младший (трагедия "Эдуард II"), Гиз (трагедия "Парижская резня") - это уродливо разросшиеся личности, аморальные и антигуманные во всех своих проявлениях: в сфере духовной, семейной, политической. Обличая "макиавеллизм", Марло углубляет социальные характеристики персонажей и ставит в связь хищнический индивидуализм с буржуазным стяжательством (Варавва), с феодально-аристократическим своекорыстием в политике (Мортимер, Гиз). С особенной силой Марло обличает низменность средств, к которым прибегают "макиавеллисты" для достижения своих целей: убийства чужими руками, предательство, бесстыдная лесть и лицемерие. Такой индивидуализм глубоко нужд индивидуализму ранних героев Марло, но именно он является реальной и грозной силой.
      Другое направление поисков - это попытки создать положительные образы, которые были бы лишены противоречий Тамерлана и Фауста. В них на первый план выступают человечность, душевное благородство, естественность и чистота чувств, стремление к правде. Таковы Авигея ("Мальтийский еврей"), Кент и юный принц Эдуард ("Эдуард II"), Рамус ("Парижская резня"). Эти герои преодолевают одиночество, им свойственна целостность характера. Но как раз отсутствие противоречий в этих героях придает им пассивность, статичность; они лишены яркости и силы.
      Третий путь - это стремление Марло подойти с новой оценкой к сложным, противоречивым характерам, показать их на фоне реальной общественной жизни и мерой личности сделать ее отношение к обществу. На этом пути Марло впервые находит возможности обособить в ранее безликой народной массе отдельные фигуры. Если в "Фаусте" народная оценка героя была вынесена за пределы действия в комментарий Хора, то в "Эдуарде II" эту роль выполняет эпизодический, но колоритный драматический персонаж - косарь. Трагедия "Эдуард II", оставаясь трагедией личности, открывает путь для исторических драм в шекспировском духе.
      Эволюция гуманистических взглядов Марло сопровождалась постепенным ослаблением его интереса к собственно богословским вопросам за счет более пристального внимания к социальным аспектам религии. В "Мальтийском еврее" рационалистическая критика христианства соседствует с обличением ханжества христиан. В "Эдуарде II" и "Парижской резне" религия выступает только как фактор общественно-политической борьбы.
      "Мальтийский еврей" в том виде, в каком эта трагедия дошла до нас, по всей вероятности, представляет собой руины первоначального текста Марло. Третий, четвертый и пятый акты резко отличаются от двух первых огрублением образов и искусственностью ситуаций. Однако двух актов достаточно, чтобы вызвать интерес читателя к своеобразному замыслу трагедии и ее герою.
      Дух Макиавелли, выступающий в прологе, утверждает, что его принципы распространены гораздо шире, чем обычно полагают. И действительно, мир, изображенный в трагедии, пропитан сверху, донизу ядом стяжательства, лицемерия и эгоизма. Герой "Мальтийского еврея" - один из худших представителей этого мира. Природные интеллектуальные его силы обращены во зло, он - враг человечества и своих сородичей. Особенность трагедии заключена в том, что Варавва - аморальный хищник и лицемер - одновременно и разоблачитель себе подобных. В саркастических репликах и монологах Вараввы обнажается своекорыстная подоплека напускного благочестия правителей Мальты - рыцарей монашеского ордена. Ядовитая ирония Вараввы - это голос самого Марло.
      Трагедия "Эдуард II", написанная в 1592 году, во многих отношениях отличается от предыдущих пьес Марло. Впервые сюжетом его произведения стал эпизод национальной истории. Марло стремится к тому, чтобы развитие действия соответствовало историческим фактам (как они дошли до него в хронике английского историка Холиншеда) и редко прибегает к домыслу. Исчезли свойственные ранее персонажам Марло гигантские масштабы помыслов и поступков. Образы трагедии, уменьшившись в пропорциях, выиграли в "объемности": почти каждый из них - живая индивидуальность, освещенная с разных сторон.
      Но, несмотря на новизну тематики и стиля, "Эдуард II" близок к предыдущей трагедии существом проблем. Король Эдуард II и его политический враг лорд Мортимер Младший - каждый по-своему одержимы эгоистическими желаниями. Безвольный и порывистый король переживает одно за другим увлечения молодыми людьми, поднятыми им из безвестности до высших государственных должностей. Любимцы целиком поглощают его внимание; ради Гевестона и Спенсера он готов принести в жертву интересы страны; это возбуждает против него справедливое негодование. Мортимер Младший, напротив, маскирует свое властолюбие и на словах - поборник интересов Англии и справедливости. Однако, свергнув короля, он снимает личину и ведет себя как тиран. Король, обреченный на скорую гибель, униженный и одинокий, освобождается от эгоистических страстей и стоически принимает смерть. Мортимер, после недолгого триумфа сброшенный с трона на плаху, уходит из жизни, не изменив своей философии ни на йоту.
      В "Эдуарде II" обнаруживается знаменательная переоценка ценностей. Личная воля и способности героя, игравшие огромную, - подчас решающую роль в ранних пьесах Марло, в "Эдуарде II" приводят к успеху лишь при условии, еслиаони опираются на реальные общественные силы.
      После непоправимых ошибок к такому выводу приходит король. Вся деятельность Мортимера Младшего основана на молчаливом признании этого факта. Используя общественное мнение, военную мощь баронов, льстя народу, макиавеллист Мортимер - овладевает троном. Благородный, честный Кент гибнет, пытаясь в одиночку спасти короля. Беспомощен справедливый принц Эдуард, пока он, взойдя на трон, не получает поддержки страны. Так в разных эпизодах трагедии варьируется основная мысль: мера личности - в ее отношении к обществу.
      В последней пьесе Марло "Парижская резня" эта идея получает дальнейшее развитие, приобретает конкретное политическое содержание. Изображая гражданскую войну во Франции, кровавое избиение французских протестантов-гугенотов католиками, победу; короля-гугенота Генриха Наваррского, драматург отчетливее, чем в "Эдуарде II", связывает стремление положительных героев к справедливости с их общественной позицией. С другой стороны, заострилось обличение антигуманности индивидуализма, опирающегося на реакционные социальные силы.
      Персонажи "Парижской резни" образуют как бы два групповых портрета: лагеря католиков и лагеря гугенотов. Каждый из персонажей, входящих в ту или иную группу, обрисован скупо, фрагментарно; в нем скрадываются индивидуальные черты за счет свойств, характерных для группы в целом, В "Парижской резне" католикам свойственны аристократическое высокомерие, жестокость, религиозная нетерпимость, преступный "макиавеллизм" в политике. Наиболее значительная и активная фигура в католическом лагере - герцог Гиз, характер которого детально разработан драматургом. Гиз воплощает в себе все отрицательные качества католиков, но главное в нем - безграничный эгоизм и властолюбие. Гугеноты изображены как гонимые жертвы аристократического произвола, как люди, одушевленные идеей общего блага, сильные своей сплоченностью. Положительный герой "Парижской резни" Генрих Наваррский лишен каких-либо индивидуалистических черт; его сила - в справедливом в своих целях общественном движении.
      Сочувствие Марло целиком на стороне гугенотов, однако оно не носит религиозного характера. В единственном эпизоде пьесы, где гугенот и католик (Рамус и герцог Гиз) вступают в идейный поединок, спор идет не о существе религиозных догматов. Гиз бросает Рамусу обвинение в том, что тот не подчиняется авторитетам, опровергает "все аксиомы мудрых докторов". Гуманистический рационалистический тезис Рамуса: "Аргумент, основанный на авторитете, не строг", Гиз "опровергает" тем, что приказывает убить оппонента. Аристократ Гиз против сына угольщика Рамуса, насилие против силы разума, хищнический индивидуализм против гуманизма - в этом, а не в религиозных вопросах, заключается существо конфликта "Парижской резни" и здесь Марло делает свой выбор.
      По-видимому, в начале 1593 года у Марло возникает замысел большой поэмы на античный сюжет - "Геро и Леандр". К весне были готовы две первые ее части.
      На этот раз произведение Марло обращено не к пестрой народной театральной аудитории, а к сравнительно узкому кругу знатоков поэзии и образованной придворно-аристократической среде. Здесь придавалось большое значение "искусству" в поэзии, то есть умению поразить воображение филигранной отделкой стиха, сложным мифологическим сравнением, предполагающим высокую культуру читателя, изяществом выражения. Всеми этими качествами обладает "Геро и Леандр". Поэтическая ткань поэмы, более чем когда-либо у Марло, насыщена мифологическими образами; иногда они образуют целую цепь (например, в описании красоты Леандра); зачастую поэт нарочито усложняет мифологическое сравнение описательным оборотом: кентавров он называет "косматыми существами, порожденными грешным Иксионом", использует мелкие детали античного эпоса ("как жезл Цирцеи, был он станом строен") или даже выдумывает такие детали, чтобы намекнуть на менее известные варианты древних легенд. Искушенному читателю должно было быть понятно, например, что Нептун, подарив Леандру браслет Геллы, совершает как бы обряд обручения.
      Плавные периоды поэмы скреплены созвучиями парных рифм; фраза, свободно расположенная а строках, в нужных случаях легко "кристаллизуется" в афористичных, синтаксически законченных двустишиях; четкая, даже жесткая ритмозвуковая основа поэмы усиливает ощущение непринужденности интонации, субъективной, авторской свободы в изложении. Поэтому так легко вплетаются в сюжет авторские отступления, иронические сентенции.
      Стиль "Геро и Леандра" несет явственный отпечаток условности. По античной легенде, Геро и Леандр - идиллически наивные существа, любовь их безыскусственна, как проста и естественна окружающая их природа. Геро и Леандр Марло наделены лишь условной простотой, сквозь которую проступают черты совсем иные. "Юная жрица" носит ожерелье из простых камешков - и роскошное одеяние с модными в XVI веке сюжетными вышивками на рукавах, драгоценную обувь с хитроумным механическим приспособлением. Леандр, не обладающий, как предполагается, любовным опытом, обращается к Геро с любовной речью, "как ритор изощренный". До минимума сведен пейзаж; краски живой природы уступают место мифологическим аллегориям и яркому, но мертвенному сиянию хрусталя, золота, алмаза. Марло и не стремится скрыть условности поэмы. Целым рядом деталей он дает почувствовать, что на сюжетной канве легенды выткана история любви современных ему героев. Геро напоминает не жрицу, а аристократку XVI века, Леандр - юношу невысокого социального положения, наделенного, помимо красоты, острым умом и красноречием, "Богиня, увлеченная пастухом" - так иносказательно подчеркивается социальное неравенство героев. Но этот мотив подчинен главному - защите любви, свободной от средневековой аскетической морали. В страстной и вместе с тем чуть-чуть иронической речи Леандра против девства заключена огромная полемическая сила, по достоинству оцененная современниками Марло. Отрицание "божественности" аскетического идеала было вызовом, кощунством с точки зрения религиозного англичанина XVI века.
      В "Геро и Леандро" с первых строк звучит и трагическая тема. Леандр должен погибнуть. Как и в "Эдуарде II", падение героя связано с патологической страстью - на этот раз Нептуна к Леандру - значение этого аспекта поэмы нельзя недооценивать: здесь творчество Марло частично соприкасается с литературой эпохи кризиса и упадка гуманизма. Тема патологических страстей и безумия героев то с большей, то с меньшей силой выступает в "Дидоне", "Тамерлане Великом" и "Эдуарде II". Правда, она нигде не занимает ведущего места. Трагизм Марло определяется иными проблемами, он проникнут пафосом борьбы за гуманистический идеал. И все же даже резко отрицательные герои трагедий Марло второго периода - Варавва, Мортимер, Гиз - обладают долей темного обаяния, В "Геро и Леандре" возникает еще одна, ранее несвойственная Марло тема - всевластие судьбы, господство страстей над разумом. Рядом с ясными пластическими образами время от времени появляются образы излишне отвлеченные, поражающие прежде всего выдумкой и неожиданностью.
      Поэму "Геро и Лоаидр" Марло закончить не удалось. Этому помешали надвинувшиеся грозные события.
      Марло уже в течение некоторого времени находился под наблюдением тайной полиции. В середине мая 1593 года в руки "наблюдателей" попали новые порочащие Марло сведения.
      В эти дни лондонская полиция занялась расследованием важного "дела": в городе начались волнения подмастерьев, были обнаружены бунтовщические прокламации. Во время поисков авторов и издателей прокламаций полиция заподозрила драматурга Роберта Кида и произвела обыск у него на квартире. Крамольных листков не было; но среди рукописей Кида был найден трактат, содержащий различные еретические высказывания; эта находка заинтересовала полицию в высшей степени. Кид был арестован и при аресте показал, что трактат является собственностью Марло, с которым он, Кид, жил раньше в одной комнате. При ближайшем рассмотрении рукопись оказалась изложением еретических взглядов унитарианца Джона Эштона, осужденного в 1549 году.
      18 мая 1593 года Тайный совет постановил арестовать Марло. В это время поэт находился в Скэдбери, в доме Томаса Уолсингема. Из Скэдбери констебль доставил Марло в Лондон. Однако официального разбирательства не последовало. Марло дал подписку о невыезде: он должен был ежедневно являться в Тайный совет.
      В мае в Лондоне началась очередная вспышка эпидемии чумы. Видимо, поэтому Марло направился в Дептфорд - местечко в трех милях от Лондона, на берегу Темзы. Дептфорд был местом загородных прогулок лондонцев; на реке близ Дептфорда стоял на вечном приколе знаменитый корабль "Золотой олень", на котором флотоводец, пират и путешественник Френсис Дрейк совершил кругосветное плавание.
      Прошло еще несколько дней - и грянул новый удар, опаснее предыдущего. Тайным советом был получен донос на Марло, подписанный Ричардом Бейнзом. Бейнз передавал о Марло сведения, которые, если бы они подтвердились, привели бы поэта на эшафот. Донос Бейнза напоминает беспорядочный конспект разговора с Марло. Вкратце пункты обвинения сводятся к следующему: Кристофер Марло кощунственно отрицает богодухновенность священного писания; пророк Моисей лишь дурачил своими фокусами невежественных евреев - "Хэриот может сделать то же". Марло отрицает божественность Христа: он-де не родной, но вполне земной сын Иосифа; Христос распутничал с сестрами из Вифании и с Иоанном Богословом, а иудеи знали, что делали, когда предпочли разбойника Варавву Христу; он, Марло, называет протестантов лицемерами и ханжами, и католицизм правится ему больше из-за торжественности службы, красивого пения; более того, он утверждает, что мог бы основать новую религию, лучшую, чем все другие. "Чудовищные" мнения Марло касаются и христианских представлений о сотворении мира: он якобы утверждает, что христианская космогония не согласуется с историей, и есть доказательства, что человек существовал шестнадцать тысяч лет тому назад, в то время как по библии первый человек был создан всего шесть тысяч лет назад. Марло якобы считает, что фальшивомонетчики имеют столько же нрав выпускать деньги, что и сама королева. Важным пунктом доноса Бейнза было обвинение Марло в том, что свой "атеизм" он распространяет среди знакомых и ему удалось "совратить" еще несколько человек.
      К доносу Бейнза, разумеется, нельзя относиться как точному документу. Однако, если отбросить оскорбительную для христиан, вызывающую форму насмешек, приписанных Марло, нельзя не заметить, что дух этих высказываний близок идеям, выраженным во многих произведениях Марло. Многое, в чем Бейнз обвиняет Марло, тот мог говорить.
      Бейнзу вторит Кид: в письме к лорду-хранителю большой печати Пакерингу он заявляет, что Марло-де известен своим атеизмом и часто открыто говорил о Христе в крайне непочтительных выражениях; возражать не приходилось из-за крутого нрава Марло, скорого на расправу. Но письмо Кида уже не могло повредить Марло; оно было написано после событий, происшедших 30 мая в Дептфорде.
      В этот день Марло встретился в одной из таверн Дептфорда с тремя людьми: Ингремом Фрайзером, Николасом Скирсом и Робертом Поули. Все трое пользовались очень дурной славой. Ингрем Фрайзер, доверенное лицо леди Уолсингем, был известен мошенничествами, разорившими не одну жертву; Скирс был его помощником и, вероятно, агентом тайной полиции. Роберт Поули считался крупной фигурой в полицейском мире. Провокатор и осведомитель, он оказал важные услуги короне, сыграв крупную роль в раскрытии католического заговора Бэбингтона; Поули постоянно использовался для заграничных поручений. В Дептфорд он приехал, только что возвратись из очередного секретного вояжа.
      В таверне, принадлежащей вдове Элеоноре Булль, лондонцы провели целый день. Уединившись в одной из комнат, они беседовали до обеда. После обеда разговор продолжался в саду, к ужину все вернулись в дом. Когда был подан счет, Марло лежал на постели, остальные сидели на скамье у стола. Возник спор. Пояс Фрайзера с кинжалом (обычная принадлежность туалета англичан XVI века) висел на спинке скамьи. Марло, как впоследствии показали участники этой встречи, якобы нанес кинжалом легкий удар Фрайзеру... Остальное - в докладе коронера, который опирался на показания трех заведомых негодяев, мастеров грязных дел; они знали, что суд поверит любой сказке, которую они придумают, - и не ошиблись.
      Мы не знаем, кому именно была нужна "нечаянная" смерть Марло. Быть может, Уолсингемы, связанные тайными отношениями с шотландским королем Яковом Стюартом (будущим королем Англии), опасались нежелательных признаний Марло в застенке; быть может, Тайный совет считал полезным до расследования дела об "атеизме" Марло устранить его. Так или иначе, в Дептфорде или Лондоне жизнь вольнодумца и еретика должна была оборваться. Первого июня 1593 года тело Марло было поспешно похоронено на кладбище Дептфорда.
      В историю английской литературы Кристофер Марло вошел как смелый реформатор в искусстве, как революционер. В его первых пьесах - "Тамерлане Великом" и "Трагической истории доктора Фауста" - гуманистический идеал выступил в открытом конфликте с основами средневековой феодальной идеологии и прежде всего с религией и сословной моралью. Ни до, ни после Марло английская гуманистическая литература не знала столь резкого отрицания религиозного авторитета, социальных и моральных запретов, сковывающих разум и волю личности. Вместе с тем, осознание не только внешних, но и внутренних противоречий идеала свободной личности подвело Марло к грани, за которой возможен распад гуманистической идеологии. В этом смысле Марло, являясь хронологически предшественником Шекспира в драме, иногда оказывается ближе его к литературе эпохи кризиса английского гуманизма. Возможность такого индивидуального "перелета" внутри общего литературного процесса не должна удивлять. Английский гуманизм развивался в эпоху позднего Возрождения, поэтому одновременное существование разных по степени зрелости форм гуманизма не было редкостью. Так, например, на рубеже XVII века создаются зрелые гуманистические трагедии Шекспира, талантливые и сложные произведения Джона Донна, чье творчество отмечено чертами кризиса гуманизма, и комедии Бена Джонсона, обозначившие крайнюю точку развития народного гуманистического театра.
      Однако на опасной грани Марло колеблется, главным образом, в первый период своего творчества - в пору создания "Тамерлана Великого" и "Фауста". В дальнейшем эволюция взглядов Марло пошла в направлении, близком к основному руслу развития английского демократического гуманизма.
      Романтика гуманистического идеала оказала формирующее воздействие на ранние пьесы Марло. Впитав в себя разнородные литературные традиции, стиль этих пьес стал, в свою очередь, источником подражаний и плодотворного развития в английской драме. "Тамерлан Великий" оказал несомненное влияние на пьесы "Альфонс, король Арагона" Роберта Грина, "Битва при Алькасаре" Джорджа Пиля, "Раны гражданской войны" Томаса Лоджа. Во всех этих пьесах взяты за образец стремительное и многоплановое действии, титанизм центрального образа, экзотичность обстановки, величавый декламационный стиль, свойственные "Тамерлану Великому".
      Непосредственным откликом на "Фауста" была пьеса Грина "Монах Бэкон и монах Бэнгей", посвященная злоключениям ученого-чародея. Однако пьеса Грина лишена трагизма и, в сущности, неглубока. Философско-психологическая драма, основанная Марло, получила развитие (правда, утратив богоборческую направленность) в творчестве Шекспира и, прежде всего, в "Гамлете".
      Произведения второго периода, в особенности "Мальтийский еврей" и "Эдуард II", были использованы в народном театре во всем объеме их проблем и драматических средств. Несомненно, что образ Шейлока в "Венецианском купце" Шекспира многим обязан образу Вараввы. Трагический фарс, где злодей выступает и как разоблачитель и является центральной "пружиной" действия, нашел замечательного интерпретатора в лице Джонсона - автора "Вольпоне" и "Падения Сеяна". Варавва стоит первым в ряду многочисленных "макиавеллистов" английского театра XVI-XVII веков.
      "Эдуард II" во многом близок развивающемуся в 90-е годы жанру драматических хроник. Шекспир, который создал все лучшее в этом жанре, обязан также "Эдуарду II" (точнее, образу Мортимера Младшего) и замыслом образа Ричарда III в одноименной трагедии.
      В первый период творчества Марло были созданы наиболее значительные его произведения. В них Марло вступил в области, которые и впоследствии были доступны лишь немногим исключительно одаренным художникам. Тамерлан и Фауст - не только открытия колоссальных положительных потенций личности; в этих образах открылись огромные разрушительные силы, заключенные в человеке: перспектива ожесточения, одичания сильной личности, подавления его воли и свободы других людей; открылась перспектива губительного конфликта человека с самим собой под непреодолимой тяжестью враждебных ему сил. Легенда о Фаусте стала "найденной" формой, в которой выразились наиболее сложные внутренние проблемы европейской интеллигенции последующих эпох - через оптимистическое толкование Гете к трагизму "Доктора Фаустуса" Манна. А Тамерлан? Гете, как и Марло, придал восточный облик чертам западного героя. Его Тамерлан - набросок характера наполеоновского склада, в котором Гете видел воплощенное движение истории, сверхличное начало, соразмерное лишь силам природы. Поэтому Тамерлан Гете несет в себе прежде всего идею исторического прогресса, которым оправданы бесчисленные жертвы.