Дойдя до коридора, в который выходили двери ее комнат, она услышала чьи-то шаги; это была Марин, которая спускалась по узкой деревянной лестнице с верхнего этажа, держа в руках серебряный поднос с чашками, бокалами и чайником. Каролина помедлила. У нее была потребность побыть одной, заснуть, сохранив тепло его объятий, которые она еще ощущала физически, вернуть во сне прошедшую ночь. Но было еще кое-что, невысказанный вопрос, слабая надежда, в которой она не признавалась сама себе, – а вдруг Марин могла дать ответ. Она непринужденно пошла навстречу служанке.
– Графиня уже на ногах? – Марин удивленно уставилась на нее.
– Да, мне больше не спалось. Немного погуляла у реки.
– А все, кто в первый раз в Пре-де-Ро, говорят, что спят здесь особенно хорошо – морской климат… Накрыть вам завтрак тоже в обсерватории?
– Обсерватория? – Каролина теперь вспомнила, что видела круглую надстройку на башне.
– Да, – Марин показала на лесенку. – Пару лет назад герцог приказал перестроить под нее колокольню. Он вам еще ее не показывал? Он там проводит целые ночи.
Интересно, а эту ночь он тоже там провел? Этот вопрос она не посмела задать.
– Что вы будете пить? Какао, чай, кофе?
– Чай со сливками и все, что может предложить ваша кухня. Это, наверное, морской воздух действует, но у меня зверский аппетит.
Марин быстро удалилась по галерее. Каролина посмотрела ей вслед. Она нерешительно подошла к большому овальному зеркалу, висевшему над позолоченной консолью. Это было ее лицо, ее черты, но как они преобразились. Она вспомнила о словах, которые как-то сказал ей герцог Беломер: да, она была сомнамбулой. Она видела и в то же время была слепа, чувствовала и оставалась безучастной. Она шла над пропастью и не спотыкалась, она разжигала страсти и грелась около них, как у огня. А теперь она сама была огонь и бездна.
Она убрала локон со лба и поспешила вверх по лестнице в обсерваторию.
Лестница заканчивалась полукруглой, обшитой деревом прихожей, наполненной книгами, атласами и инструментами. Ей показалось, что она слышит голоса, которые стихли, когда она приблизилась к двери.
Герцог резко обернулся на своем вращающемся высоком табурете, оторвавшись от телескопа, и вопросительно посмотрел на нее.
– Вам так трудно переносить одиночество, когда я оставляю вас одну?
Она вдыхала запах лаванды, окружавший герцога, прислушивалась к его голосу, немного жеманной манере произносить слова.
– Я не думала застать вас здесь. – Она заметила дверь в книжной стенке сбоку.
Каролина была уверена, что, входя, слышала щелканье замка.
Она не могла поступить иначе: она подошла и открыла дверь. За дверью стоял Нери. Странно, но она не испытывала ни испуга, ни удивления. Колючие глаза монсеньора Нери под тяжелыми веками блуждали между нею и герцогом. Он попытался улыбнуться.
– Послушайте, – подал голос герцог. – Я попытаюсь объяснить вам…
Она отвернулась, не в состоянии больше смотреть в это лицо. Герцог продолжал что-то говорить, но она не обращала на него внимания. Ее разочарование, ее горечь были чересчур велики. Она вышла из обсерватории и спустилась по узкой лестнице. Ей хотелось, чтобы каждый шаг на мили уносил ее от обоих мужчин. Она не желала вести борьбу с призраками. Она хотела все забыть.
Перед дверью в комнату ее догнал герцог.
– Графиня, пожалуйста, позвольте мне вам объяснить!
– Это ваш дом. Вы не обязаны отчитываться передо мной. Я должна попросить прощения, что забылась и открыла потайную дверь.
– Вы должны выслушать меня, мои причины…
– У вас найдутся причины, но я не хочу их слышать. Я хочу забыть и никогда больше не вспоминать о кошмаре. Вы сами предостерегали меня от этого мужчины, а теперь я его встречаю у вас. Его, вероятно, зовут аббат Герен?
– Герен или Нери – имена несущественны. – Герцог подошел к шахматному столу. Взял одну из фигур, выполненную в стиле рококо из расписанного вручную севрского фарфора. – Слон, конь, пешка. Фигуры в большой игре Фуше каждый день надевают новые маски. Он любит игру, двойную, тройную. Обман – его главная и единственная страсть. Он ставит сцены, придумывает реплики для своих масок, а сам остается в тени, за занавесом, в своей стихии.
– А какую маску носите вы? – спросила Каролина. – Ведь вы тоже втянуты в игру, герцог? Иначе не прятали бы от меня аббата?
– Я не хотел пугать вас.
– Это была единственная причина? Или вы на миг утратили контроль над игрой? Вы думаете, и со мной можно играть, как вы играете со всем и всеми? – Она замолчала, растерявшись от превращения, произошедшего в его лице.
Его глаза вспыхнули огнем, который она впервые видела в нем.
– Да, я играю, – задумчиво произнес он, будто себе самому. – Это страсть, времяпрепровождение мизантропов. Человек уже не может больше остановиться, и иногда невозможно отличить игру от реальной действительности, – он посмотрел поверх нее. – Только в данном случае речь идет о Франции. Она в руках Фуше. Впервые он получил то, что всегда хотел – неограниченную власть над этой страной.
– Тогда Франция для всех станет адом. Как она стала под конец для моего отца.
– Графиня! Попробуйте хоть раз доверять не только чувствам, а послушать.
Каролина отвернулась.
– Я не знаю, как вы хотите меня убедить, что тоже не мошенничаете, – тихо проговорила она.
– Фуше – хозяин в Париже. От него зависит, что случится дальше: будет ли Франция опять королевством или придет второй Наполеон. В настоящий момент в Тюильри с пышностью реставрируются покои императрицы Марии-Луизы и ее сына, римского короля. По приказанию Фуше. Его тайные посредники – в Вене. Фуше – игрок, и сын Наполеона – самый большой козырь в его картах. Его посредники находятся и в Генте, у Людовика XVIII. Фуше знает, что Бурбон дрожит перед этим ребенком и если после двадцатипятилетнего изгнания снова хочет взойти на престол, вынужден будет считаться с Фуше.
– Никогда! – импульсивно воскликнула Каролина. – Никогда король не протянет руку Фуше, человеку, пославшему на гильотину его брата!
– Человек, который рвется к власти, может многое забыть. Он облегчит свою совесть у духовника – и потом примет от Фуше присягу. Я поеду с монсеньором Нери в Гент… с посланием для короля.
Каролина растерянно смотрела на герцога.
– Вы собираетесь поддержать Фуше? Человека, который истребил всю вашу семью?
Герцог нахмурился.
– Нет, вы не можете этого понять! Женщины слепы, когда они ненавидят.
– Вы не знаете, что такое ненависть.
– Есть кое-что и похуже: двадцать лет тайной вражды, двадцать лет терпеливого выжидания. Нет, Фуше можно одолеть только его собственным оружием!
Да слушала ли она вообще его? Какое ей дело до всего этого?
– Поймите же, почему я вынужден так действовать! – продолжал герцог. – Месть – слишком мало за то, что он сделал моей семье. А вот принудить его, человека, который преодолел тысячу ступенек – всегда терпеливо, всегда бдительно, – принудить его нетерпеливо и слепо шагнуть в бездну… – Только теперь герцог, похоже, заметил, что она не слушает его. – Вы молчите, графиня. Вы всегда молчите… – У него вдруг стал беспомощный вид.
Жестом, словно он действует против собственной воли, он поправил ей сползшую кашемировую шаль, потом резко отвернулся и ушел.
Только теперь до ее сознания дошло, что происходило. Герцог Беломер играл по правилам Фуше, в качестве его посредника он поедет в Гент к Людовику XVIII.
«Он безумец, – подумала она. – Приезжает в Рошфор, забирает меня сюда, в Пре-де-Ро, делает замаскированное предложение и в тот же день принимает Нери! Он знает, что этот человек желал моей смерти. Он входит в союз с моими врагами и потом еще требует, чтобы я его поняла…»
Понять! Вечно мужчины используют это слово, когда требуют от женщины невозможного. Жизнь могла бы быть такой простой, ясной и красивой, но мужчины усложнили ее, превратили в лабиринт, из которого потом сами не нашли выхода. И почему женщины убегали в ясный, безжизненный миропорядок монастырей, она поняла именно в этот момент, а заодно и то, другое бегство в чувственный угар, в вожделение без любви. Может, действительно жизнь – всего лишь игра и глуп тот, кто ожидает от нее большего…
Каролина вышла из своей комнаты и быстро направилась в помещение для прислуги. Бату стоял у окна с решеткой, выходившего на внутренний двор, и смотрел, как двое слуг выводят из конюшни четырех лошадей рыжей масти и запрягают их в стоявшую наготове, до блеска начищенную карету.
Каролина приняла неожиданное решение. Она показала на двор.
– Мы уезжаем, Бату, с этой каретой, для кого бы она ни готовилась. Принеси багаж из моей комнаты. Побросай в корзину, что лежит вокруг. Я подожду здесь. Поторопись! И будет лучше, если тебя никто не увидит.
Ничто больше не могло удержать ее в этом доме. Она уйдет без злобы, без обиды, но и без единого слова прощания. Через несколько минут Бату вернулся с дорожной корзиной на спине. На руке он нес легкую розовую пелерину из тафты и накинул ее Каролине на плечи. Она бросила последний взгляд в окно. Лошади запряжены, кучер ждет на козлах. Она кивнула Бату.
– Нам нужна только карета. Кучер нас не интересует!
– Славная карета. И лошадки хорошие, – глаза Бату зажглись дерзким огнем.
В этот момент он опять был пиратом; его тело напряглось, как когда-то перед прыжком на корабль, взятый на абордаж.
Они вышли во двор. Бату распахнул дверцу, и Каролина уселась в карету. Бату взметнулся на козлы и выхватил из рук кучера поводья.
– Слезай!
– Карета для герцога…
– Знаю. Но править буду я!
Кучер ошеломленно уставился на негра. Потом вдруг стал звать на помощь. Не выпуская поводья, Бату схватил его под мышки и сбросил с козел. Кнут засвистел по спинам лошадей, и они резвой рысью взяли с места. Карета вылетела со двора. Каролина сидела на заднем сиденье и веселилась, как ребенок, сделавший шалость. Лишь когда они миновали мост, она высунулась из окна. Ее взгляд прошелся по замку Пре-де-Ро и дальше, до руин на крутом побережье.
24
Служанки, достававшие воду из колодца «Четырех времен года», замерли, а мальчишки-савояры, завтракавшие в тени дрожек, тихонько присвистнули сквозь зубы, когда увидели карету с золотым фениксом герцогов Беломер и в ней молодую красивую женщину, совсем одну.
Когда карета свернула на улицу Варенн, где началась стена, огибающая парк дворца Ромм-Аллери, лошади перешли на шаг. Среди зелени платанов показался фасад, крашенный охрой, и светло-серые мраморные карнизы. Она опять была дома.
Бату натянул поводья. Каролина сама открыла дверцу и вылезла, подобрав юбки. Она подошла к воротам из кованого железа и нажала на спрятанный в розетке механизм. Три широкие железные скобы раздвинулись. Бату открыл тяжелые створки ворот. Пока он въезжал во двор, Каролина нетерпеливо побежала вперед. Она вытащила ключ из бокового отделения своего мешочка, и тут увидела, прямо над замком, тяжелую квадратную печать с надписью: «Конфисковано. Французская республика. Президент Фуше».
Ее рука опустилась. Взгляд скользнул по фасаду, по сторонам. Только теперь она заметила, что на посыпанном тонким белым песком пандусе росла сорная трава. С кустов рододендрона на центральной дорожке садовник не срезал увядшие цветы. На клумбах буйно разрослись и цветы, и сорняки.
Рядом что-то сверкнуло. Бату вытащил из-за пояса короткий кинжал и собирался взломать печать, однако Каролина положила ладонь ему на руку и отрицательно покачала головой. Она не знала, что будет делать, и лишь испытывала ощущение, будто внутри ее начинает вращаться большое колесо. Каким слабым должен был чувствовать себя Фуше, каким неуверенным на своем президентском кресле, если он испытывал страх перед именем Ромм-Аллери! Но именно эта слабость и делала его таким опасным.
Она убрала ключ и направилась к карете. В мыслях она перебирала людей, которых знала в Париже. Их было много, а по сути, не годился никто. Но она должна была с кем-то поговорить. На ум пришел только один – нотариус отца Цезарь Сорель, который, сколько она помнила, всегда бережно и тщательно управлял состоянием Ромм-Аллери, словно это было его собственное.
Она повернулась к Бату.
– На улицу Мазарен, номер 17.
Служащий конторы провел Каролину в салон.
– Соблаговолите немного подождать.
Она поблагодарила. Эта небольшая комната с прохладным воздухом, выцветшей зеленью шелковых обоев и видом в заросший сад была ей приятна после езды по кипящим от жары и шума бульварам в душной, закрытой карете.
Она хотела было взять газету из резного липового шкафчика, как дверь напротив открылась.
– Суб югум суаве, – услышала она знакомый голос нотариуса. – Под сладкое ярмо. – Молодой смех ответил ему. – Двадцать миллионов со многим примиряют. К тому же, как говорят, он всегда был нежным супругом.
Из соседней комнаты вышел молодой человек. Темно-коричневый костюм подчеркивал стройное, почти изящное телосложение высокой фигуры. Но Каролина смотрела только в его лицо, показавшееся ей знакомым, хотя она была уверена, что никогда не встречала этого мужчину. Ровный овал лица, мягкие каштановые волосы, карие глаза, едва заметная улыбка – кого же он ей напоминал? Он разглядывал ее с тем неприкрытым любопытством, которое в Париже могли бы простить только солдату, художнику или итальянцу. Он поклонился, словно извиняясь, и вышел из комнаты. Каролина озадаченно посмотрела ему вслед. Слуга открыл дверь:
– Графиня де ля Ромм Аллери!
Цезарь Сорель, седовласый и тучный, восседал в зеленом кожаном кресле за массивным письменным столом, под которым лежал большой кот. В его густой шерсти шестидесятидевятилетний нотариус грел ноги – единственное, чем он спасался от подагры.
Он поднялся, пошел Каролине навстречу и придвинул ей кресло.
– Вы ведь видели молодого человека, который только что вышел из моего кабинета?
Каролина кивнула. Она знала его особенность никогда прямо не переходить к делам и тем не менее была удивлена. Сорель показал на массивную полку красного дерева, на которой лежали документы.
– Граф Кастеллан и я только что обсудили проект брачного договора – это один из самых странных браков, которые я когда-либо заключал: старый якобинец и молодая дама самых голубых кровей Франции.
Каролина вопросительно посмотрела в лицо нотариусу.
– Терпение, графиня, вы сейчас поймете меня. Молодой человек, которого вы только что видели, – будущий шурин герцога Отрантского. Его сестра Габриэла выходит замуж за Фуше, или, скорее, Фуше тратит двадцать миллионов, чтобы наконец целиком принадлежать к «обществу», а Кастелланов эта свадьба спасает от конфискации их владений… Да, вот такие дела в Париже! Я бы с радостью сказал вам: добро пожаловать, я всегда рад видеть вас, но в данный момент мой совет мало чем сможет помочь вам. Вы пришли по поводу конфискации?
Она кивнула. Она была словно в тумане.
– Я только что приехала в Париж. Когда я хотела попасть в наш дом…
– С каждым днем таких становится все больше. Половина моих клиентов уже уехали из Парижа.
– Но разве нельзя сопротивляться, попытаться подать в суд? Что мне терять?
Он посмотрел на нее, его глаза с черными мешками под ними были с мутной серой поволокой.
– Что вам терять? Многое, графиня! У вашего отца шестое чувство на деньги. Даже я, управляющий его финансами, спрашиваю у него совета, когда хочу вложить свои деньги. Он был первым, кто почуял дело с испанскими бонами, первый, кто покупал железнодорожные акции…
Каролина нетерпеливо слушала. Она не могла понять, куда клонит нотариус.
– Когда год назад он здесь, в Париже, аннулировал свои счета и депозиты, я не понял его. Как теперь оказывается, он действовал правильно. Фуше кипел от ярости, когда обнаружил, что не сможет ничего прикарманить для банка Франции. Он сам лично потрудился прийти ко мне, но мой несгораемый шкаф тоже оказался пуст… Вы должны были бы предупредить вашего отца. В Розамбу он в безопасности, в стороне от линии огня, но здесь…
Она подняла глаза. Неужели он действительно не знает? Весть еще не дошла до Парижа?
– Мой отец мертв, – произнесла она. – Он умер в Розамбу… – она не сразу сообразила, – пять недель тому назад.
– Извините, графиня.
Возникло неловкое молчание. Нотариус открыл одну из папок, словно ему надо было уцепиться за что-то осязаемое.
– Конфискация имущества вашего отца была объявлена, стало быть, Фуше тоже еще не знает… – Он помолчал, потом задумчиво продолжил: – Это многое меняет. Я полагаю, вы знаете, где находятся деньги и бумаги?
Странные противоречивые чувства боролись в Каролине. Вспомнился вечер перед их бегством из Розамбу: часовня, отец, показывающий ей каменную плиту за алтарем.
– Думаю, что да, – ответила она.
– Послушайте меня хорошенько, графиня! Действуйте так, словно вы этого не знаете. Возьмите кредит, я поручусь за вас. И уезжайте из Парижа. Переждите события в Розамбу. Как знать, может, через несколько недель все изменится, и тогда мы получим назад двадцать тысяч франков за лошадей, проданных с аукциона.
– Моего Месяца продали с молотка! – Каролина даже вскочила. Цифры, акции – все это ей ничего не говорило, но Месяц… Только теперь она поняла, что произошло. Ей принадлежало лишь то, что было на ней. Прочь из Парижа! Она больше даже не имела права стоять там, где стояла. – Почему вы это не предотвратили? Кто продал Месяца? Я должна вернуть его, сколько бы он ни стоил!
Нотариус поднял взгляд от бумаг. Всю свою жизнь он служил разуму и целесообразности, но любил всегда другое – иррациональное.
– Я побеспокоюсь об этом, как только будет возможно. В настоящее время у нас связаны руки, и у меня тоже, – он поднялся, взял ее руку. – Не делайте ничего необдуманного! Подождите. Не надейтесь на справедливость – в Париже сейчас важно одно: быть на стороне победителя, – он замолк, однако не выпускал ее руку, как озабоченный отец, который боится произнести одно неверное слово.
– Благодарю вас, – она улыбнулась. – Я запомню ваши слова. – Шурша юбками, она направилась к двери.
Как она похожа на своего отца, думал Сорель, провожавший ее взглядом. Когда у других мужество уже на пределе, у нее оно только просыпается.
Карета катилась по мосту Пон-Неф. Легкий ветерок надул занавески и принес с собой немного затхлый запах Сены, запахи апельсиновых деревьев и мятного лимонада, которым торговали девушки под разноцветными зонтиками. Улица Сент-Онорс, Вандомская площадь, элегантно одетые люди, роскошные витрины. Она была богата, очень богата. Ее отец спас деньги от Фуше, она знала, где они лежали, но для нее они были не состоянием, а свободой. Деньги были оружием, они означали власть. Она постучала в окошечко Бату.
– В «Палатин».
И когда через несколько минут владелец отеля «Палатин» назвал ее герцогиней, она поняла, что деньги – еще и волшебная палочка. Она шагала по голубому лугу толстого бельгийского ковра, вдыхала сладкий аромат белых лилий, которым было тесно в сужающихся книзу золотых вазах; пажи в белых костюмах в стиле рококо и посыпанных серебристой пылью париках открыли перед ней двустворчатые двери номера-люкс: ее глазам предстал салон в белых и золотых тонах, на столике стояли охлажденное шампанское и разнообразные паштеты. Безмолвная горничная исчезла с платьями, выгруженными из дорожной корзины, и вскоре принесла их обратно отутюженными. Парикмахер с усталыми глазами и быстрыми, легкими движениями предложил свои услуги.
Только она осталась одна, как снова постучали в дверь и курьер передал ей узкий конверт, дав понять, что должен ждать ответ. Она вскрыла конверт и увидела герб: золотая колонна, обвитая змеей. Невозможно было выбрать более характерный герб для герцога Отрантского, чем этот. Он просил о встрече на набережной Вольтера. В два часа.
Она и полдня не пробыла еще в Париже, как он уже знал об этом. У нее в запасе был час. Этого времени хватило бы, чтобы быть далеко от Парижа… Но нет, этой радости она ему не доставит и не убежит от него. Она повернулась к курьеру:
– Я буду вовремя.
Она долго в раздумье стояла перед платяным шкафом и пыталась представить себе того Фуше, о котором до этого никогда не думала, мужчину, который собирается жениться на молоденькой девушке. В конце концов она выбрала атласное платье цвета лаванды. Это был верный цвет для серого кабинета на набережной Вольтера. Сверху она набросила чуть более темную накидку того же цвета из тончайших кружев, которая гармонично легла на блестящий атлас, а на шее расцветала слегка обозначенным воротником а-ля Мария Стюарт.
Шаги служащего шаркали перед ней по лестницам и коридорам, двери открывались и закрывались. Секретари проверяли ее пропуск, ставили на нем печати. Она все дальше углублялась в лабиринт, который Фуше избрал в качестве своей цитадели. Каролина давно уже запуталась, в какой части здания она находится, и совсем перестала ориентироваться. Этот путь через нескончаемые серые коридоры должен был вселить неуверенность даже в того, кто не имел никаких оснований для страха. Отворилась новая дверь, высокие потолки, темные закрытые шкафы, пыльный серый свет.
– Месье президент! – прошипел за ней служащий.
Она стояла перед Фуше.
Она заставила себя молча присесть в реверансе. Подняв голову, она наткнулась на два холодных рыбьих глаза на бесцветном лице. Ядовитая улыбочка играла на его губах. Он указал на стул с высокой спинкой.
– Как это говорится? Раскаявшийся грешник вдвойне дорог…
Она прибегла к обычной женской уловке и потупила глаза. Лишь снова совладав с собой, Каролина подняла голову. И как только она могла надеяться, что этому человеку свойственно хоть что-то человеческое!
– С радостью вижу, что недооценил вас, графиня. Признаюсь, я не рассчитывал на то, что вы последуете моему вызову.
– Я сочла это приглашением.
Улыбка опять промелькнула на его лице, словно вмурованном в высокий жесткий воротник. Оно было похоже на зловещее самостоятельное существо, которому вовсе не нужно тело.
– Если вы так хотите, пусть будет приглашение. Сразу скажу вам, я сожалею, что вы нашли опечатанным свой дом. Вы остановились в «Палатине»?
Она кивнула.
– Перейдем сразу к делу, – он вытащил из папки лист бумаги. Его тонкие пальцы почти нежно погладили пергамент. – Я ненавижу насилие там, где оно не нужно. Мне не так уж важно действительно привести этот приговор в исполнение, тем более что… – Он протянул ей лист.
Каролина держала в руках смертный приговор отца, подписанный Фуше. Бумага выскользнула у нее и улетела на пол. Она нагнулась за ней. Секунду боролась с искушением порвать ее, швырнуть клочки Фуше в лицо и крикнуть ему: «Ты уже убил его!» Сама удивившись, откуда у нее нашлась сила воли, она положила лист на стол. Лишь руки ее дрожали.
– Что я могу сделать для спасения отца? – В душе она ликовала, как легко у нее с языка сорвалась ложь.
Фуше опять положил приговор в папку. Его глаза, приученные все отмечать и ничего не выдавать, пытливо прошлись по ее лицу, обстучали его, будто резцом по камню.
– Женщины всегда были моими лучшими помощницами, – произнес он наконец. – И в этом случае мне, быть может, в силах помочь только женщина – там, где не справилось столько мужчин. – Он сел. – Существует один человек, который уравновесил бы жизнь вашего отца. И раз уж он однажды так чудесно спас его, тогда в Винсенне, почему бы не сделать это во второй раз? Он очень важен мне, этот человек. За него я бы отдал даже больше, чем только жизнь вашего отца.
– Вы говорите загадками, – сказала Каролина. – Вам придется хотя бы назвать мне его имя.
– Его имя? Жиль де Ламар. Оно известно всем. Я хочу знать, кто скрывается за этим именем!
– И вы считаете, я смогла бы… – Она пыталась выдержать все его пронзительные взгляды.
– Интуиция подсказывает мне, что да. Или, если желаете, тот факт, что он помог вашему отцу, что ваши счеты с Тибо он оплатил убийством! Оба эти раза я был уверен, что поймал его. Дважды он рисковал – ради вас. И если меня не подводит чутье, он сделал бы это снова. – Фуше поднялся из-за письменного стола. Отодвинул немного свой стул и марионеточным движением руки показал на папку. – У вас есть выбор. И никакой двойной игры! Надеюсь, вы избавите от этого и себя, и меня. Еще до того, как вы вошли в дом господина Сореля, я знал, что вы в Париже. И в будущем мне тоже будет известен каждый ваш шаг…
Она не знала, зачем пошла к Фуше, лишь послушалась внутреннего голоса. Вот и теперь, снова оказавшись на улице, ослепленная ярким дневным светом, она шла к своей карете и понятия не имела, что будет делать.
Бату открыл дверцу кареты и выдвинул лесенку.
– К мосту Пон-Неф, – шепнула она ему. – Подъезжай близко-близко к закрытым дрожкам. Я хочу незаметно пересесть. Потом верни карету во дворец герцога. Мне она больше не нужна, – она сунула ему золотую монету в руку. – Потом ты свободен на сегодня.
Дверца захлопнулась за ней. Карета выкатилась со двора на набережную Вольтера. Через заднее окно Каролина заметила открытый двухколесный экипаж с длинношеим мужчиной в зеленой клетчатой куртке, который поехал за ними. Она сделала знак Бату, и тот понял ее. На Пон-Неф он со своей четверкой втерся в самую густую толчею, и Каролина смогла незаметно пересесть на дрожки. Она задвинула занавески и попросила кучера немного подождать. Лишь удостоверившись, что экипаж с длинношеим поехал вслед за пустой каретой герцога, она назвала кучеру адрес одного известного мастера, делающего парики, – на набережной Ля-Турнель.
Она знала, что отныне любой ее шаг мог решить не только ее судьбу, но и судьбу Жиля. То, о чем она страстно мечтала – чтобы он подал ей какой-нибудь знак, – могло теперь стать для них роковым.
Уставшая, голодная, но довольная собой, вернулась она в «Палатин». В двух коробках, которые слуга нес за ней, лежали вещи, с помощью которых она собиралась так преображаться, чтобы шпики Фуше не смогли узнать ее, и даже этот длинношеий в зеленой клетчатой куртке, который сидел теперь в холле отеля и притворялся, что захвачен игрой в домино. Каролина умышленно прошла близко от него, и когда он вскинул глаза, вызывающе улыбнулась.
Она заказала себе в номер ужин из перепелиных яиц, фаршированных трюфелями, запеченной корюшки, швейцарское вино и парфэ «Мазарен», однако отослала официанта, который хотел обслуживать ее. Каролина заперла дверь, сняла одежду, задвинула тяжелые темно-синие бархатные портьеры и расстелила широкую кровать с балдахином. Потом напустила в ванну воды, придвинула столик с кушаньями к ванне и стала ужинать, сидя в теплой, благоухающей ароматической солью воде, что обожала делать еще с детства. Теплая вода, еда, вино – все ее тело пронизывало блаженство. Нагая и еще влажная от купания, она юркнула в белые простыни. Лежа поперек кровати, слегка подтянув ноги и обняв руками подушку, она заснула в тот же миг…
Проснулась Каролина в той же позе. Сквозь задвинутые портьеры тихо и сонно, как далекий прибой, проникали звуки ночного Парижа.
Она на ощупь зажгла на столике керосиновую лампу из розового кварца. Часы показывали половину десятого. Каролина отбросила покрывало. Пройдясь по ласкающему ворсу ковра, зажгла остальные лампы. В салоне она развязала две еще не распакованные коробки и разложила платья, парики и маски. Потом села за туалетный столик. При свете лампы, особенно ярком благодаря двум стеклянным шарам, наполненным водой, она подколола волосы, загримировала лицо и надушилась. Потом подошла к окну и выглянула на улицу. По залитому светом бульвару проносились кареты, фланировали ночные гуляки. Откуда-то доносилось тихое звучание скрипок и смешивалось с гудением бульвара. Ее ничто не могло удержать. Она взяла белокурый парик, надела его перед зеркалом на голову и заколола шпильками. Быстрыми движениями застегнула легкий корсет и натянула шелковые чулки, потом надела белое платье, набросила на плечи домино розовой стороной наверх и застегнула его под самый подбородок. Немного подумав, Каролина спрятала лицо под серебристо-белой атласной маской, отделанной стразами. Погасила свет и вышла в коридор. Заперев за собой дверь, она спрятала ключ. Медленно спустилась по лестнице. Шпик все еще сидел за своим столиком в центре холла, серый от усталости, и играл в домино сам с собой. На этот раз он ее не узнал. Двустворчатые двери распахнулись перед ней. Она вышла и вдохнула свежий, ласкающий ночной воздух. У нее было такое ощущение, словно она вступает на вращающуюся поверхность карусели, которая уносит ее с собой.
25
Музыка и смех встретили ее, когда она вошла в украшенные фонариками аркады Пале-Рояля. В ярких полуприкрытых шатрах сидели пары, которые и часу не знали друг друга. Вокруг фонтана в центре сада была оборудована танцевальная площадка. Каролина стала наблюдать за танцующими, как вдруг почувствовала возле себя руку мужчины, шуршащий шелк его сюртука. Она его моментально узнала – рядом с ней стоял тот самый молодой человек, которого она утром встретила у Сореля, граф Кастеллан, будущий шурин Фуше. В первый момент она отказывалась верить, что случай мог так неожиданно свести их здесь. Но он вовсе не обращал на нее внимания, а все время кого-то высматривал поверх танцующих пар. Потом их взгляды встретились. Улыбка заиграла в его карих с зеленью глазах. В них было почти то же откровенное бесстыдство, с которым он разглядывал ее сегодня утром.
– Совсем одна ночью?
– Раз ночь так хороша!
Он предложил ей свою руку.
– Тогда давайте танцевать.
Они вышли на площадку и начали танцевать, но она чувствовала, что мысли его витают где-то в другом месте. Его взгляды снова ощупывали толпившихся у подиума, словно искали кого-то. Каролина остановилась посреди танца.
– Я не знаю, чем заняты ваши мысли, но только не танцем.
Он по-мальчишески залился краской.
– Как вы догадались?
