Я припарковалась далеко от конторы и оставшийся квартал прошла пешком. Негоже женщине находиться в этих местах после наступления темноты: в жаркую душную ночь вся нечисть выползает из щелей подышать. Разумеется, я была уверена, что смогу убежать от этих потерявших человеческий облик существ, а в крайнем случае пущу в ход оружие. И тем не менее облегченно вздохнула, когда невредимой добралась до лестницы в обители Монкфиша, если, конечно, не считать непристойных выкриков в мой адрес.
На лестнице было темно. Я включила крошечный фонарик. Шорох мягких шажков позади свидетельствовал, что крысы лакомились дневными объедками. На площадке второго этажа лежал навзничь мужчина. Его обильно вырвало. Блевотина стекала по ступенькам, и как я ни старалась, все-таки угодила в омерзительную лужу, перешагивая через неподвижное тело.
Несколько минут я постояла перед дверью Монкфиша, прислушиваясь: нет ли кого в конторе. Вряд ли там меня ожидала церемония встречи: никто, будучи в здравом рассудке, не стал бы ошиваться здесь в такое время во мраке. Хотя даже самый благожелательный поклонник Дитера, очевидно, не удержался бы от внесения ему иска за антисанитарию.
Я вытащила набор ключей и линейку. Не очень-то заботясь о тишине, стала возиться с замком, располагавшимся под плакатом с изображением человеческого зародыша. Спасаясь от соседей, Монкфиш поставил усиленный двойной замок, который долго не поддавался. Потребовалось десять минут на то, чтобы его открыть. Войдя в комнату, я зажгла верхний свет. Никто из встреченных мною на подходе к дому не вспомнит ни того, как я выгляжу, ни тем более того, когда это было.
Конверты с написанными от руки почтовыми кодами и адресами лежали кучками на столе. Зачем приобретать компьютер, если есть Марджори? Кстати, никакой компьютер в таком воровском месте и недели не простоит. Так что Марджори была плодом трогательной смекалки. Я раскрыла один из конвертов – взглянуть, каков боевой клич Монкфиша на неделю.
«Мельница абортов перестала махать крыльями!» – провозглашалось в одном тексте... «Группка смельчаков, посвятившая себя служению ЖИЗНИ, рисковала ею и была брошена в тюрьму за то, что пыталась уничтожить концлагерь СМЕРТИ, более чудовищный, чем Освенцим»...
Так Дитер романтизировал погром клиники Лотти. Меня чуть наизнанку не вывернуло. Большое было искушение присовокупить к моим ночным деяниям – взлому помещения и грабежу – еще и поджог.
В комнате трудно было спрятать что-либо надежно. Я нашла бухгалтерские книги и список спонсоров в верхнем ящике стола Марджори. Финансовая деятельность отражалась в довольно объемистых гроссбухах. Приходы и расходы. По крайней мере, хоть какая-то система. Но это только так казалось. Все было зафиксировано вперемешку. Например:
3.26. Приобретено крышек для ящиков на 21,13 долл.
3.28. Заплачено за телефон – 198,42 долл.
4.2. Получено почтовых переводов – 212, 15 долл.
И так далее.
Правда, сначала Марджори пыталась аккуратно заполнять графы, а потом поехало, что под руку попадется: «расходы» или «приходы» – все едино... Так, видно, было быстрей.
Я в задумчивости повертела авторучку. Да у меня десятки часов уйдут на дешифровку гроссбухов... А я и минуты не хотела оставаться здесь, вблизи алкашей и крыс. Разумеется, ксерокса в, конторе не было. У Монкфиша имелись мой адрес, телефон... Если я украду обе книги или хотя бы вырву несколько страниц, Дитер сразу догадается, где их искать. С другой стороны, раз уж я здесь...
Я взяла гроссбухи и поставила на них ящичек с карточками спонсоров. Затем заглянула в мой кошелек. Там была двадцатка одной бумажкой и семь однодолларовых купюр. Я зажала пять штук в кулаке, две положила в наружный карман, а двадцатку поместила поверх ящичка. С этим грузом, не выключив лампу и не закрыв дверь, я вышла на лестницу. Мой «друг» со второго этажа все еще был на месте. На этот раз мне с занятыми руками перешагнуть через него было еще трудней. Я задела его голову ногой, но он не проснулся.
Трое пьяниц сидели на полу в вестибюле. Они с подозрением посмотрели на меня, но не шевельнулись. Я разжала кулак, купюры высыпались, и тогда-то алкаши ринулись за ними.
– Эй, эй, братцы, они мои, – захныкала я. – Это я их нашла. Если вы, ребята, хотите подзаработать, так и зарабатывайте сами.
Я поставила груз у ног и сделала неловкое движение в попытке собрать долларовые бумажки. Один алкаш увидел деньги в карманчике и выхватил их.
– Ну же, парни! Миленькие! Отдайте. Там наверху их целая куча. Хотите взять? Идите берите сами.
При этих словах они замерли и уставились на меня.
– Ты что, их наверху достала? – спросил один, неопределенного возраста и, кажется, белый.
– Там офис наверху, – канючила я. – Они там свет оставили и все... А это я в ящике нашла. Там было больше, незапертые... А я не воровка, просто мне на бутылку надо...
Все еще глядя на меня с подозрением, они пошептались. Затем увидели ящик с картотекой.
– У нее там деньги! – объявил белый.
Не успел он опрокинуть или схватить ящик, я открыла его и показала содержимое.
– Ну, и какие же тут деньги?
– Ладно, забудь, – прохрипел он, одетый в необъятную шубу.
Его компаньоны потеснились, явно указывая мне на дверь. Иначе, мол, хуже будет. Я метнулась к выходу, когда они уже взбегали по лестнице, отпихивая друг друга локтями и сквернословя.
По дороге к автомобилю мне пришлось миновать двух спорщиков. Один носил элегантный костюм-тройку явно с чужого огромного плеча, на другом была безрукавка, кое-как заправленная в грязный комбинезон.
– А я тебе говорю, ни у кого нет такой силы удара, как у Билли Уильямса, – безапелляционно изрек Костюм, угрожающе сближая пасть с носом Комбинезона.
– Эй, мальчики! – крикнула я. – Там офис открыт, а в нем «бабки». Я их нашла, но те ребята меня прогнали.
Пришлось несколько раз повторить эту тираду, прежде чем до них дошло, в чем дело, и они бросились к конторе Монкфиша, а я устремилась к машине. Полицейские патрульные довольно часто навещают этот район, и мне ничуть не светило, чтобы меня тут подловили.
Забравшись в «шеви», я сбросила воняющие блевотиной кроссовки и ехала домой босая. При подъезде к дому увидела стоявший наискось от него автомобиль Питера. Мне стало неловко, я вспомнила, что мы должны были вместе поужинать. Монкфиш и поездка в его штаб-квартиру начисто вымели что-либо из головы.
Я вошла в вестибюль, надеясь встретить там Питера, но, не увидев его, начала взбираться по ступенькам на свой этаж. Дверь мистера Контрераса тотчас же отворилась.
– А вот и ты, моя куколка! Я вместо тебя развлекаю доктора.
Я вернулась и вошла в загроможденную мебелью квартиру соседа. Питер сидел в том же кресле, где сидела я, когда Контрерас отпаивал меня молоком, и пил граппу – виноградную водку, любимый напиток Контрераса.
– Привет, Вик. Я думал, что у нас назначено свидание. Твой сосед сжалился надо мной и пригласил на рюмочку граппы. И вот уже довольно долго мы обсуждаем роковую сущность женщин.
Он даже не приподнялся. Я так и не догадалась почему – то ли от злости на меня, то ли это был паралич, типичный эффект граппы.
– Ты прав, мы назначили свидание. Извини тысячу раз. Какая-то муха меня укусила: очень хотелось выяснить, откуда у Монкфиша деньги на выплату гонорара моему бывшему мужу-адвокату. И так увлеклась поисками, что забыла о наших планах...
Я предложила принести чего-нибудь поесть, но мистер Контрерас зажарил во дворе шашлык на ребрышках, и оба, Питер и он, были вполне этим удовлетворены.
– Ну и как? Добилась чего-нибудь? – вопросил Контрерас.
– Надеюсь. Вот бухгалтерские книги, мне пришлось сцепиться из-за них с алкашами. Что-нибудь я из этих гроссбухов обязательно выкопаю.
Питер пролил граппу на брюки.
– Ты что же, ограбила Монкфиша, Вик? Украла их у него?
Резкость его тона задела меня за живое.
– А ты что же, я не пойму, член легиона святош или чего-нибудь в этом духе? Я хочу узнать только одно: кто оплачивает чудовищные счета, предъявленные Диком? Монкфиш не скажет. Вот я и ищу, как могу. Потом верну им их гроссбухи. И пусть они и далее принадлежат этим чокнутым, я в их книгах ни одной записи не сотру, ни одной странички не вырву. Хотя есть огромное искушение – напустить на них аудиторов. Такого хаоса в финансовых бумагах мне видеть еще не приходилось...
– Но, Вик. Ты не должна была этого делать.
– Вызывай полицию. Или отведи меня завтра в церковь для покаяния.
Когда я выбегала из комнаты, Контрерас выговаривал Питеру с настоятельностью:
– Иди, немедленно проси у нее прощения. Она делает свое дело, а ты можешь испортить отношения из-за такого пустякового инцидента.
Вероятно, до Питера дошло, что это был мудрый совет. Он догнал меня у лестницы.
– Извини, Вик. Вовсе не хотел наводить критику. Видишь ли, просто я чуточку перебрал. Это документы? Дай-ка я их понесу, тяжелые же...
Он взял книги и потащился позади меня. Я отнесла вонючие кроссовки в кухню, обдала их кипятком и обсыпала стиральным порошком. И правда, была вне себя от злости. Надо же, он полез с критикой, а я не дала должного отпора. Никогда и никому не говорите, что добыли информацию незаконным путем. Ни к чему хорошему не приведет... Если бы во мне не боролось столько эмоций сразу: стресс, чувство вины, благодарность мистеру Контрерасу, раздражение, вызванное Диком, – я бы, конечно, ни одним словечком не обмолвилась, но поди знай, как оно обернется...
Питер примирительно приник пьяным поцелуем к моему уху.
– Ладно, Вик, хорошо... Четное скаутское слово даю, никогда больше нчего не скажу о твоих методах... О'кей?
– Да, да. О'кей.
Я разделалась с обувью. Теперь мои руки пахли порошком «Клорокс», не так противно, как блевотиной, но все равно отвратно. Я обмыла пальцы лимонным соком. Не Нина Риччи, но...
– Питер, – сказала я. – Никто не любит критику и меньше всего я. Особенно если это касается моей работы.
– Ты права. – Он немного протрезвел. – А я тебе говорил когда-нибудь, что я прямой потомок генерала Бургойна, который так здорово всыпал британцам под Саратогой? О, теперь я понимаю его чувства. Американцы использовали недостойные приемы, и вот в Бургойне взыграла этакая щепетильность. Прошу отнести мои выпады против грабежа именно на счет щепетильности. О'кей, генерал Вашингтон?
– О'кей. – Я не удержалась от смеха. – Забудем... Я есть хочу, сил никаких нет, а под руками – ничего. Ты в состоянии добраться до какой-нибудь ночной забегаловки? Он обнял меня.
– Конечно, доберусь. Идем. Может, кстати, на воздухе и голова прояснится.
Перед уходом я позвонила в отдел происшествий редакции «Геральд стар» и сказала, что орда пьяниц громит штаб-квартиру «Ик-Пифф». Мне показалось этого мало, и я выдала звонок в полицию. Не дежурному, а прямо в Главное управление.
Весьма довольная собой, я пошла с Питером – его слегка пошатывало – в закусочную, где хозяйка, миссис Биллей, сама печет торты. Я едва принялась за холодный помидорный суп, как Питер извинился и заявил, что ему надо позвонить по телефону. Он вернулся заметно встревоженный, когда я уже расплачивалась.
– Плохие новости на акушерском фронте?
– Да нет, так... Личные проблемы.
Его лицо наконец прояснилось, и он выговорил бодрее:
– Знаешь, у меня есть яхта на озере Пистаки. И озеро не большое, да и яхта невелика, однопарусная. Поплаваем на ней завтра? Весь день! Я свободен от дежурства, а визиты отменю.
Жара стояла такая, что перспектива провести денек за городом мне понравилась. А если картонная фабрика наймет меня, то вообще это будет мой последний свободный день. Мы вернулись домой в хорошем настроении. Мистер Контрерас конечно же высунул голову из своего обиталища, заслышав наши шаги.
– А-а, очень хорошо. Стало быть, ты ко мне прислушался, молодой человек. И не пожалеешь.
Питер вспыхнул. Я и сама немного смутилась. Мистер Контрерас торжественно наблюдал за нами, пока мы рука об руку шагали по лестнице, и закрыл свою дверь только тогда, когда мы исчезли из его поля зрения на площадке моего этажа. Нас разобрал приступ смеха. То был отчасти виноватый смех...
Глава 18
Прогулка на яхте
«Геральд стар» поместила изящную коротенькую заметку под заголовком «Вандалы громят офис „Ик-Пифф“. Я боялась, что ее задвинут на вторую полосу вместе с информацией о происшествиях, имевших место накануне, но газета дала так называемый свисток, то есть начало заметки с названием на видном месте первой страницы. Дитер Монкфиш свалил все на злодеев-детоубийц, мстивших за разгром клиники Лотти, однако полиция категорически заявила, что застала на месте преступления пятерых передравшихся вдрызг пьянчуг, живо описав, как они швыряли друг в друга ящики досье и порванные документы.
Им было предъявлено обвинение во взломе помещения, хулиганстве и вандализме. Заметка – любо-дорого почитать, хотя и скромных размеров. Более того, в ней, к счастью, не нашлось места для упоминания о некоей таинственной леди, послужившей наводчицей для взломщиков...
Газету я купила в ближайшем супермаркете вместе с кое-какой едой. А в это время Питер отсыпался после граппы. Он ввалился в кухню, когда я допивала вторую чашку кофе. В одних трусах и в моем халате, со слипающимися глазами, он молитвенно воздел руки и простонал:
– Кофе!
Я налила ему чашку.
– Надеюсь, что ваше самочувствие лучше, чем вид, генерал Бургойн. Отложим поездку на озеро?
– Нет, – прохрипел он. – Приду в себя. Только надо привыкнуть к мысли, что я не умер. Иисусе Христе, каким пойлом потчевал меня этот парень ночью?
Он зловеще насупился и замолчал, прихлебывая кофе и вздрагивая от отвращения при одном упоминании о еде. С сердечным сочувствием, характерным для убежденного трезвенника в присутствии друга, терзаемого муками похмелья, я уминала сандвич со швейцарским сыром, томатами, салатом и горчичкой. Питер никак не реагировал на новость о том, что «его» бейсбольная команда «Кабсы» наголову разбила врагов – «Смельчаков» – в Атланте с разгромным счетом, а потому я бросила его на кухне и пошла в гостиную – позвонить Лотти:
– Я прочитала утром, что контору Дитера разгромили, и он считает, что это месть за тебя. Хочешь дам тебе своих охранников? Пусть они пробудут у тебя на случай, если бандиты Дитера вернутся, чтобы повторить такой же погром. Согласна?
Она тоже прочла заметку.
– Не надо. Дай мне их телефон. Если кто-нибудь появится, я им тотчас же дам знать... А что тебе известно о налете на Монкфиша? Ты знаешь что-нибудь?
– Я, босс?! Никак нет! В газете сказано, что там застали пятерых алкашей, готовившихся к торжественному параду.
Я бросила взгляд на украденные мною досье. Питер водрузил их на номера «Уолл-стрит джорнэл», служившие скатертью на кофейном столике.
– Да, Вик, я умею читать. Но и тебя могу вычислить. Спасибо за звонок. Должна бежать. Пока!..
Скрестив ноги, я сидела на полу, держа ящик с картотекой на коленях. Судя по раздавшимся сзади звукам, Питер решил восстановить жизненно важные системы с помощью душа. Я начала с буквы «А». На глазок в досье насчитывалось не менее шести тысяч персоналий. Даже если просматривать штук десять в минуту, это займет часиков этак с десяток. Впрочем, это мое излюбленное занятие, и жаль, что феминистское движение не расцвело в то время, когда мой университетский диплом позволил бы мне стать секретаршей.
Я добралась до каких-то Эдны и Билла Аттвудов, жертвовавших ежегодно пятнадцать долларов в течение последних четырех лет. Но тут притащился Питер. Он был уже одет и приобрел более или менее человеческий вид, хотя вряд ли я доверила бы этому существу мои медицинские проблемы.
– Ну что, нашла что-нибудь интересное в досье? – спросил он.
– Я только приступила. И мне кажется, закончу эту работу в лучшем случае и при более подходящих обстоятельствах ко Дню благодарения.
– Слушай, бросай это занятие! Уже половина десятого, а мне еще домой надо заехать, переодеться, так что на озеро попадем лишь в полдень.
– Годится. Подождет картотека до завтра, никуда не денется...
Я вскочила на ноги в один прием, меня этому еще в детском саду научили, а ведь не всякий так сможет. Несмотря на то, что шрама уже почти не было, доктор Пирвиц не уставал вбивать мне в голову: я должна беречь лицо от яркого солнца еще несколько месяцев. Поэтому в моем гардеробе появилась шапочка для игры в гольф с огромным козырьком. Эта шапочка, белые джинсы, белая тенниска, купальник и, на случай прохлады, спортивная куртка – таков был мой туалет в то утро.
Питер вяло взглянул на меня:
– Этот жакет и зеленая шапочка? Ради Бога, Вик! Мне этого просто не вынести...
Он также возразил против моей оснастки револьвером. Я подумала, что он, в общем, прав. Зачем зря носить его на себе туда-сюда; ну что, скажите на милость, может случиться такое экстраординарное... Если Серджио и решил мстить, то прошло уже много времени, а это не по бандитским законам. Я взвесила револьвер на ладони и пошла на компромисс: согласилась запереть его в «бардачке» до конца путешествия.
Я вела автомобиль Питера до его дома в Баррингтон-Хиллз. У него был красивый коттедж, небольшой, комнат на восемь, но с огромным участком и даже ручейком. Птицы щебетали, воздух был чист, без примеси бензина. Я пришла к заключению, что действительно трудно все это бросить ради престижной практики в городе.
Собака Питера, золотой ретривер, пышно именовавшаяся принцессой Шахразадой и охотно отзывавшаяся на кличку Пеппи, радостно бросилась нам навстречу. У Питера имелась дозированная электронная самокормушка, а потому собака вряд ли могла пожаловаться на длительные исчезновения хозяина.
Я уже бывала тут, Пеппи почти так же радовалась мне, как и хозяину. Пока Питер переодевался, я играла с собакой во дворе. Через полчаса он появился в джинсах-«варенках», футболке и с портативным холодильничком.
– Уложи в него сыр и кое-что еще, – сказал Питер. – Ты не против, если Пеппи поедет с нами?
Даже и думать было нельзя, чтобы оставить собаку одну. Увидев, во что одет хозяин, она чуть с ума не сошла от радости, возбужденно лая, лупя хвостом по борту автомобиля, а когда дверца открылась, вскочила в машину и по-хозяйски в ней уселась.
Озеро Пистаки располагалось примерно километрах в тридцати к северу. Мы медленно катили по проселкам, роскошный горячий воздух позднего лета обволакивал нас ароматным блаженством. Пеппи нервно поскуливала, высунув морду в окно, а когда подъехали к озеру, резво выскочила и помчалась к воде.
Я шла к эллингам вслед за Питером. День был не воскресный, народу почти никого, так что озеро было в нашем полном распоряжении. Лодка Питера представляла собой парусную яхту с двухместной крытой каютой.
Мы провели восхитительный день на воде, купались, закусывали, забавлялись с Пеппи, которая делала вид, что собирается напасть на стаю уток. Город, Серджио, убитые и Дитер Монкфиш остались далеко-далеко... Подчас Питер впадал в некое подобие транса, мрачно молчал, но ни словом не обмолвился о том, что его тревожило.
С заходом солнца, около семи вечера, мы вернулись к эллингу. Он уже был полон всевозможного люда. Детишки радостно визжали, моторки испускали короткий рев и выхлопы бензина; Мы отъехали от озера и отыскали небольшой ресторанчик, не очень шикарный, где подавали посредственный бифштекс, а также ужасные квазифранцузские блюда с охлажденным красным «Ингленуком». Я выпила чуточку виски, а Питер удовольствовался пивом. Кусок бифштекса мы завернули для Пеппи и поехали к Питеру.
Пока он справлялся по телефону, как дела в госпитале, я по другой линии прослушала ленту моего автоответчика. Лотти просила меня позвонить ей.
С бьющимся сердцем я набрала ее номер: неужели на нее снова напали? И все из-за моей дурацкой выходки... Она отозвалась после первого же гудка со столь несвойственным ей остервенением:
– Вик!.. Нет, нет... С клиникой все в порядке, никто не врывался. Зато в полдень позвонил адвокат. Человек по имени Джеральд Рутковски. Он требует историю болезни Консуэло.
– Так. Это иск. Наверняка обвинение в небрежении к лечению пациента. Но кто подал иск? Кэрол знает?
– О да. – В голосе Лотти звучала горечь, подчеркнутая усилившимся венским акцентом. – Это Фабиано... Она думает, что он мстит за неприятности, причиненные ему тобой и братьями Консуэло. Вик! Проблема в том, что история ее болезни исчезла!
Я резонно возразила:
– Не может этого быть. На прошлой неделе мы привели в порядок все досье. Вероятно, ее бумаги попросту слиплись с чьими-то еще.
– Сначала и я так подумала. Миссис Колтрейн, Кэрол и я перерыли буквально все, рассортировали все документы. И ни одной строчки касательно Консуэло!
Мне было трудно воздержаться от скепсиса: ведь бумаги легко теряются в общей куче... Я так и сказала Лотти, пообещав заехать утром и самой заняться розыском. – Вик, повторяю: ее истории болезни нет в клинике, так же как нет истории болезни Фабиано, его матери. Моя единственная надежда, что ты вспомнишь, куда положила документы, когда занималась там делами на прошлой неделе. Конечно, я посмотрю в машине, поищу у себя дома. Но ведь это не иголка в стоге сена, это целая кипа бумаг. Не думаю, что могла их просто так взять, унести и не знать об этом. Если их нет, значит, кто-то из вандалов украл их...
Тогда, разбирая завалы, мы отделяли бумаги от битого стекла, дезинфицировали их специальным составом, вытаскивали каждую бумажку или записку из-под шкафов и отопительных радиаторов. Но ни разу не натолкнулись на порванный или нарочно изуродованный документ. Ничто не свидетельствовало о том, что кто-то уничтожил записи во время оголтелого разгула.
– Кому понадобилось красть бумаги Эрнандеза? – со значением спросила я. – А истории болезни других пациентов целы?
Оказалось, что Лотти чуть ли не с лупой просмотрела документы, но поскольку одних историй болезни в наличие чуть ли не две тысячи, трудно сказать, пропали ли чьи-нибудь еще.
Питер, зашедший на кухню, заговорил было о чем-то, но заметил, что я висела на телефоне. Услышав о пропаже нескольких досье, он забеспокоился. А я продолжала разговор с Лотти:
– Что тебе инкриминируют? Действие или бездействие?
– Иска пока нет. Им нужны истории болезней. Но это значит, что они собираются предъявить иск. Если, ознакомившись с бумагами, придут к заключению, что есть резонные основания, вот тогда они и выдвинут обвинение. Правда, не знаю какое. Очевидно, в комплексе: небрежное, недостаточное лечение в период беременности, а также отсутствие тщательного надзора за пребыванием и лечением Консуэло в «Дружбе-5». И если я не смогу предъявить документы, мне придется выкинуть белый флаг без боя. Представляю ликование прокурора-обвинителя.
Я тоже представила это. Примерно так: «А вот скажите-ка нам, доктор Хершель, вы действительно надеетесь, что присяжные поверят в то, что ваша память, не подкрепленная никакими документами, – о да, мы понимаем, что вы их, хм-хм, потеряли, – столь же надежна и адекватна, как свидетельство ученого эксперта, доктора Икс?..»
– Послушай, – сказала я, – эта дискуссия не для телефона. Я нахожусь сейчас в Баррингтоне, но могу подъехать к тебе около одиннадцати.
– Если ты подъедешь сегодня, я буду счастлива, Вик!
Я повесила трубку и повернулась к Питеру.
– У Лотти пропало несколько медицинских карт. Среди них – история болезни Консуэло. Похоже, что Фабиано Эрнандез собирается подавать на Лотти в суд. Обвинение в халатной небрежности при лечении... Скажи, а нет ли у тебя эпикриза Консуэло, отчета о ее пребывании в «Дружбе»? Как ты думаешь, можно ли снять копию и передать ее Лотти? Она попадет в ужасный судебный переплет, если не предъявит свои собственные записи. Но если в ее распоряжении будет хотя бы твой отчет о ходе лечения, то все-таки это лучше, чем ничего.
– Он подает на нее в суд? – гневно переспросил Питер. – Этот маленький мерзкий шакал? Да я позвоню Хамфрису. Мы же дали этому ублюдку деньги именно за молчание, с тем чтобы избежать судебных осложнений. Это – просто невероятно! Проклятый ублюдок!
– Да, да, все это как шило в заднице, нахальство какое! Но есть у тебя возможность снять копию ваших записей? Или нет? Я сейчас же еду к Лотти. И мне хотелось бы сказать ей что-то обнадеживающее.
Не ответив, он подошел к телефону. Поначалу я не поняла, кто такой Хамфрис, но когда Питер назвал его Аланом и извинился за поздний звонок, вспомнила. Алан Хамфрис, прилизанный обходительный администратор «Дружбы». Это он сунул Фабиано взятку, пять тысяч долларов подстраховки. Что же, возможно, Фабиано и не будет предъявлять претензий к клинике. Или он решил, что, хотя «эльдорадо» и лакомый кусочек, стоит вернуться к пирогу и заполучить еще один?
Питер бросил трубку на рычаг.
Насколько Алан в курсе дела, мы вышли из-под удара. Но раз доктор Хершель начинала лечение, то для нас будущее в тумане. До тех пор пока не предъявлен иск.
Мне очень захотелось съездить ему по носу.
– Ты способен хоть на минутку подумать о ком-нибудь, кроме себя? Я хочу знать: можешь ты достать копию для Лотти или нет? Ты хотя бы сказал об этом Хамфрису? Или по уши погружен только в свои треклятые заботы?
– Эй, Вик, легче на оборотах. В таких делах, как эти, берется ружье слоновьего калибра и выстреливает во всех, кто имел дело с пациентом. Извини, что в первую очередь я думаю о моем госпитале. Но ведь мы также уязвимы, как Лотти. Более того, юристы набросятся именно на нас, потому что у нас пахнет монетой. – Поколебавшись, он протянул мне руку. – Скажи, а ты сама способна проявить такое же беспокойство обо мне, как о Лотти?
– Я знакома с Лотти уже двадцать лет. Она мне заменила мать, а потом мы подружились, хотя это не то слово. Необыкновенно сблизились, если хочешь. Возможно, лет через двадцать я буду относиться к тебе так же.
Посмотрев на него, я поразилась: бледный, как смерть, глаза лихорадочно блестят.
– Надеюсь, Вик. Начнем отсчет времени с сегодняшнего дня.
Я поцеловала его.
– Ты выражаешься слишком трагично. А почему бы и не прожить этот срок? Я ничуть не настроена умирать по заказу и немедленно. Но сейчас я должна отправиться к Лотти, она во мне очень нуждается. Раз уж попросила приехать, зная, что для меня это дальний путь...
– О'кей, – неохотно отозвался он. – Я все понимаю. Все.
– А поищешь для нее копию?
– Ну, конечно. В понедельник. Езжай осторожнее.
Он поцеловал меня на прощание. Полагая, что мы опять едем на озеро, Пеппи радостно бежала за мной к машине. Я не пустила ее внутрь, и она высокомерным взглядом провожала меня до тех пор, пока я не скрылась из виду...
Глава 19
Ночной блюз на городской окраине
Кончилось тем, что я притащила Лотти снова в клинику, чтобы самой убедиться в пропаже досье. Это какая-то иррациональная маниакальная идея: если кто-то что-нибудь потерял, вы уверены, что сумеете это найти, что разини проворонили какое-то укромное местечко, а уж вы-то триумфально извлечете из него искомое... Я свернула ковры, еще раз проверила под радиаторами, обыскала каждый ящик, протрясла, держа на весу, все медицинские карточки, дабы убедиться в том, что бумаги Консуэло и семьи Эрнандеза случайно не оказались в чужих документах. После двухчасовых скрупулезных поисков я была вынуждена признать: досье исчезли.
– А что Малькольм наговорил после того, как наблюдал Консуэло в «Дружбе»? У тебя пленка сохранилась?
Она покачала головой.
– У меня ее и не было. Когда громили его квартиру, наверняка украли диктофон.
– Вот странно, почему именно диктофон? Ведь не унесли ни телевизор, ни факс.
– Ну, – пассивно отозвалась Лотти, – возможно, им телевизор оказался не по силам, тяжелый, старого образца. Он купил его у кого-то из профессоров. По правде говоря, будучи в шоке, я забыла про диктофон. Что, если поехать и посмотреть, вдруг он еще там.
– Почему бы и нет? Все равно мне сегодня не до сна, хотя и надо бы отоспаться...
Мы проехали с ней всего несколько километров до бывшей квартиры Малькольма. Даже эта шумная городская окраина стихает к: утру. По улице слонялись пьяницы; какой-то старик медленно выгуливал собаку, у обоих ревматические конечности. Никто не обратил на нас внимания, когда мы вошли в вестибюль и поднялись на второй этаж.
– Мне вообще придется заниматься этой квартирой, – сказала Лотти, вынимая ключи. – Арендную плату надо внести еще за месяц, потом, полагаю, придется очистить помещение. Не знаю, почему он назвал меня правопреемницей. Не очень-то я сильна в этих делах...
– Попроси Тессу, – предложила я. – Она решит: что оставить, а что выкинуть. Или просто открыть дверь настежь – все тотчас испарится!..
В квартире Малькольма твердо устоялся запах запущенного помещения. Как ни странно, этот запах и слои пыли превращали хаос в нечто более или менее терпимое, сносное. Теперь это был уже не жилой дом, но развалины, остов затонувшего корабля, еле различимый на глубине.
Обычно пышущая энергией и задором, Лотти безвольно стояла в дверях, пока я занималась поисками. Слишком много на нее ударов обрушилось: гибель Консуэло и Малькольма, погром в клинике, а теперь еще и грядущие обвинения. Если бы эти события не были столь разнородны, я могла бы подумать, что кто-то специально подстраивал гадости из-за гнева на Лотти; возможно, Монкфиш: сумасшедший-то сумасшедший, но выбирал он самые болезненные точки, с тем чтобы Лотти удалилась от дел... Я присела на корточки и тщательно взвесила все обстоятельства. Выходило, что Фабиано заключил пакт с Монкфишем, но в это было трудно поверить. Или Монкфиш нанял крутых парней, чтобы сокрушить Малькольма, но это тоже мало вероятно и смехотворно. Я встала.
