Спала я беспокойно, преследуемая призраком ребенка Консуэло. Утром шел сильный дождь. Улицы южного Чикаго превратились в поток, и мне стоило больших усилий добраться до родительского дома. Когда я вошла в жилую комнату, увидела люльку, а в ней ребенка. Девочка лежала спокойно, не двигаясь, уставясь на меня большими черными глазами. Я осознала, что это – моя дочь, но у нее еще нет имени, и она оживет лишь в том случае, если я ее как-то назову...
      Дрожа, я проснулась в пять, вся в поту. Я лежала чуть ли не час, уставясь в потолок воспаленными глазами, затем выбралась из дома – пробежаться до озера. Ну и двигалась же я: ни дать ни взять спущенная шина.
      Солнце сияло на небосводе уже с полчаса. Озеро и небо цветом напоминали красную медь, этакий скучноватый тяжелый пейзаж – конец света да и только. Воздух уже давил во всю мочь, а вода была зеркально гладкая.
      Метрах в десяти от меня расположился рыбак. Я сняла кроссовки и носки, оставшись в шортах и майке. За ночьхолодные глубины озера каким-то движением ветра и воды переместились поближе к поверхности, и я задохнулась, когда ледяная вода охватила меня, заморозив кровь. С трудом я выбралась на берег. Рыболов, без сомнения, втайне желавший бесславной кончины всем, кто сдуру беспокоил окуней, не удостоил меня никаким вниманием.
      Несмотря на прогревшийся воздух, я задрожала, зато холодная вода прояснила голову. К тому времени, когда я забралась в машину Лотти, – это в полутора километрах от меня, в Шеффилде, – я чувствовала себя готовой соперничать с лучшими спортсменами Чикаго.
      Мы доехали до штаб-квартиры Шестого полицейского округа в Белмонте. Лотти выглядела подчеркнуто элегантно в голубом шелковом костюме, который я у нее раньше не видела. Ее обычное одеяние – школьного типа белая блузка и темная юбка.
      – Я купила этот костюм еще в 1965-м, когда получала гражданство. Ношу его только в официальных случаях, и поэтому он совсем как новый, – улыбаясь, пояснила Лотти.
      Я также была одета соответственно: костюм, но пшеничного цвета, с блузкой такого же оттенка. Несмотря на нашу элегантную внешность, нам пришлось проторчать сорок пять минут в ожидании приема, наблюдая, как офицеры полиции приносят утренние рапорты. Я успела внимательно изучить доску с крупным объявлением «В розыске», затем приступила к чтению всевозможных похвальных грамот.
      Настроение Лотти с каждой минутой улучшалось, нервозность улетучивалась. Она подошла к дежурному сержанту, напомнив ему, что от нас зависят человеческие жизни и мы не можем ждать долго. Затем снова уселась в пластиковое кресло, поджав губы.
      – Это похоже – возможно, ты не знаешь – на обычное ожидание приема у гинеколога средней руки, – объяснила я. – Они ведь обслуживают только баб, а, по их мнению, время женщины не стоит и ломаного гроша, вот пациентка и мается в приемной.
      – Что же ты раньше мне этого не говорила, – с укором произнесла Лотти. – Хотя я не заставляю людей долго ждать. Не то что эти кретины.
      В конце концов к нам вышел молодой офицер:
      – Детектив Роулингс весьма сожалеет, что заставил вас столько ждать, но он допрашивал другого подозреваемого.
      – Другого подозреваемого?! А мы, что же, тоже подозреваемые? – спросила я, спускаясь вместе с Лотти за ним по винтовой лестнице.
      – Не имею представления, мисс, о чем детектив хочет с вами говорить, – сухо ответил офицер.
      Детектив Роулингс, упитанный чернокожий примерно лет тридцати, приветствовал нас в дверях скромной комнатушки, предназначенной для допросов. В здании не было кондиционеров, поэтому он подраспустил галстук и был без пиджака. Несмотря на раннее утро, его воротник и подмышки намокли от пота. Он протянул руку куда-то в пространство, не мне и не Лотти.
      – Доктор Хершель? Очень сожалею, что заставил вас так долго ждать. Моя встреча, назначенная на семь тридцать, продлилась дольше, чем я ожидал.
      У него был мягкий, слегка хрипловатый голос, с оттенком увещевания: мол, не бойтесь, братцы, отвечайте на мои бесхитростные вопросы, и все тут.
      Лотти пожала его руку.
      – Это – мисс Варшавски, она мой адвокат. Надеюсь, вы непротив, если она будет присутствовать.
      Это звучало в ее устах скорее просьбой, чем требованием: ага, фанаберии поубавилось.
      – Нисколько, нисколько. Говорите – Варшавски? – Он прищурился. – Это имя мне вроде бы знакомо....
      – Вероятно, вы вспоминаете дело, связанное с продавцом автозапчастей, – резко проговорила я. Газеты тогда уделяли мне слишком много внимания. А поскольку полицейские недолюбливают, когда частные сыщики суют нос в их дела, мне не хотелось бы ссориться с Роулингсом. – Между нами нет ничего общего, кроме того, что наши фамилии кончаются на букву «и».
      – Возможно. Но я подумал сейчас о другом.
      Некоторое время он хмурил брови, затем покачал головой и ввел нас в комнатушку.
      – Обстановка здесь, конечно, не самая лучшая, доктор, но у нас мало места. У меня, например, даже кабинета нет, и я пользуюсь каким придется.
      Он задал Лотти множество вопросов о Треджьере – о его врагах, друзьях, любовницах, повседневной жизни, были ли у него ценности...
      – У него нечего было красть, – сказала она. – Малькольм – выходец из бедной семьи, с трудом пробился в медицинский колледж. Бессребреник. Сейчас таких врачей не найдешь. Ну, разве кто и мог бы на что-то позариться, так это коллекционер, знающий толк в гаитянских и африканских масках, тотемах. Но, мне кажется, все они бессмысленно испорчены и разбиты.
      – Некоторые – да. А вам известно, сколько всего их у него было? Тогда мы могли бы составить список и искать недостающие.
      Лотти бросила на меня вопросительный взгляд. Я отрицательно помотала головой.
      – Нет, детектив, я не знаю. Несколько раз он приглашал меня к себе, и всегда присутствовали еще гости. У него, на мой взгляд, только в гостиной было около двадцати предметов искусства. Не знаю уж, сколько в спальне. Но в целом примерно тридцать – сорок.
      Роулингс старательно все записывал.
      – Уверены, что у него не было врагов? Ну а, допустим, обиженные пациенты?..
      – Ни врагов, ни обиженных пациентов! Они могут быть у грубых и высокомерных врачей. А доктору Треджьеру не были свойственны эти качества. – Лотти произнесла это несколько напыщенно, даже надменно. – И у него были золотые руки. Лучший умелец из всех, кого я когда-либо знала. Даже среди опытных специалистов высокого класса.
      – Журналисты считают, что это могла быть банда уличных хулиганов, – добавила я.
      Роулингс пожал плечами.
      – Вообще-то большинство преступлений в этом районе действительно совершается уличными бандами. И не из-за каких-то специфических криминальных наклонностей, а потому, что те или иные подростки тусуются в определенном месте.
      Он указал на огромную городскую карту, пришпиленную к стене.
      – Традиционно центр «Гарбанзос», то есть смелых налетчиков, находится здесь. – Он ткнул пальцем в район Ригли-Филд. – «Белые властители» тусуются в местах, расположенных ближе к – северу. Но за последний год «Гарбанзос» тоже переместились на север, в испаноязычную часть города.
      Массивный палец очертил ареал между Бродвеем и улицей Фостер.
      – Еще одна шайка из Гумбольдт-парка «Львы» заявила, что это их суверенная территория. Возможно, те или другие возомнили, что Треджьер каким-то образом связан с ними. Ну, допустим, снабжает их наркотой или в том же духе.
      – Нет! – Глаза Лотти сверкнули. – Выбросьте это из головы. Не оскорбляйте память Треджьера даже помыслами о подобном.
      Роулингс сделал примирительный жест.
      – Ну что вы, док. Я согласен с вами и разделяю ваши чувства. Нет ничего даже отдаленного, я бы сказал, специфического, что могло навести нас на подозрения в отношении Треджьера. Но, как полицейский, я должен принимать во внимание все обстоятельства.
      Скорее всего, он имел в виду надписи-граффити – инициалы Треджьера, намалеванные на стенах в перевернутом виде. Полицейские знают, что означает эта «черная метка»: жизнь такого-то обречена, он погибнет. Я была знакома с Малькольмом не один год и знала: никаких связей с бандитами у него нет. Другое дело – извлечь пулю у раненого или составить постмортем. Но кто знает, чем он занимался в юности, когда родители из райских кущ Гаити пересадили его в джунгли Чикаго? Может, стоит поинтересоваться?
      Роулингс расспросил Лотти о художнице Тессе Рейнольде, обнаружившей Малькольма убитым. Лотти снова разозлилась и отвечала высокомерно.
      – Они были друзьями, а может, и любовниками. Но это не мое дело. Хотели ли они пожениться? Возможно. Но ординатор клиники – человек, чья жизнь почти полностью отдана больнице и в меньшей степени – друзьям и знакомым. Да и к кому ей было ревновать? Не к какой-то другой, хм, особе? У него бы на это просто времени не хватило.
      – Уж не подозреваете ли вы ее, детектив? – спросила я, представив себе Тессу, высокую, порывистую, всем сердцем преданную Малькольму и своей работе. Она души не чаяла в своем творчестве – скульптуре из металла. Но не до такой же степени, чтобы сесть из-за предметов искусства в тюрьму.
      – Она – крепкая молодая женщина, – продолжал Роулингс, – возится со своими железяками, и плечи у нее, что каменные. А кто-то именно с такой мускулатурой и укокошил хрупкого доктора. – Он веером разложил на столе фотоснимки: некто, уже не Малькольм, с выбитыми мозгами, просто труп.
      Лотти, тщательно изучив их, передала мне.
      – Вот головоломка, а? – сказала она спокойно. Если Роулингс и желал потрясти ее, то выбрал не лучший способ.
      Тот, кто это натворил, – продолжила Лотти, – полон нечеловеческой ярости. Не Тесса.
      Я не могла похвалиться стальными нервами, особенно при опознании изуродованных тел, хотя и довелось повидать многое, ведя защиту подозреваемых... Я тщательно рассмотрела каждую фотографию. Не знаю, что я искала там. Бело-черное крошево на затылке и левой части черепа – жуткая студенистая масса, пятна на плечах, хорошо увеличенные пятна крови на деревянном полу – у Малькольма не было ковров, только циновки.
      – Его втащили из спальни в гостиную? – спросила я Роулингса.
      – Да. Вы же знаете такие квартиры, стоит попасть внутрь, и одним ударом можно вышибить любую дверь. Так они и сделали.
      Он достал другую пачку снимков. Разбитая дверь в спальню, разоренная кухня, на полу и на плите рассыпанный рис. Наверняка великие сыщики, такие, как, скажем, Пуаро или Мегрэ, немедленно установили бы необходимые совпадения и ключ к отгадке личности убийцы. Но для меня это была картина крушения.
      – Отпечатки пальцев? Какие-нибудь следы? – спросила я.
      Роулингс широко насмешливо улыбнулся, при этом во рту у него сверкнула золотая коронка.
      – Все эти гады носят теперь перчатки. Они читать-то не умеют, но многому научились благодаря ТВ. Сейчас мы работаем с агентурой, с нашими осведомителями. Только они могут навести на какой-то след.
      – Как вы думаете, сколько было налетчиков?
      – По-моему, двое. – Он взял у меня кипу снимков, выбрал один из тех, что показывал широкий план. – Убийца номер 1 стоял здесь. – Он указал место мясистым пальцем. – В кроссовках «адидас» 10-го размера. Оставил-таки след на кухонном полу. У убийцы номер 2 ноги побольше, но, увы, этот не оставил нам на память имя изготовителя своей обуви.
      – Значит, вы не подозреваете Тессу Рейнольде? – спросила я.
      Золото в его челюсти снова сверкнуло.
      – Послушайте, мисс Ви., вы же юрист, ну вам ли не знать простых вещей. Сейчас мы подозреваем всех. Даже вас и доктора Хершель, сидящую здесь.
      – Не смешно, детектив. – Лотти высокомерно подняла брови. – Меня ждут пациенты. У вас есть еще ко мне вопросы?
      Она встала и пошла к выходу, ее величественность отнюдь не выглядела фальшивой бравадой. Я медленно двинулась вслед, все-таки ожидая хоть какого-то замечания из уст полицейского. Когда оно последовало, вряд ли можно было назвать его обнадеживающим:
      – Вот это – хладнокровие так хладнокровие! Волосок у нее не дрогнул от этакого убийства, а меня выворачивает наизнанку.
      Вообще-то я была с ним согласна, но сказала только:
      – Если схлопочете пулю, Роулингс, настаивайте, чтобы вас отвезли к доктору Хершель. Не пожалеете!
      Я нагнала Лотти уже у выхода, В молчании шли к машине.
      – Садись за руль. Отвезешь меня в клинику и поедешь к себе, – устало сказала Лотти.
      Когда ехали по городу, она спросила:
      – Ну и что ты думаешь?
      – Ты имеешь в виду – найдут ли они этих негодяев? Сомнительно. Многое зависит теперь от их информаторов, скольких из них задействуют, кто больше всех дрейфит... А тебе – самое лучшее – ехать в госпиталь и вместе с Хэтчером попробовать надавить на комиссара Шестого округа полиции, у него есть кое-какие резервы. Вообще это похоже на бредовый домашний налет, а такие казусы поддаются только рутинной полицейской работе.
      – А Фабиано?
      – Да, и Кэрол и Пол подозревают, что он убил доктора, но только для того, чтобы доказать, что он настоящий мужчина и способен защитить свою женщину. Но этакий сморчок? Брось ты...
      – Тем не менее,; Вик, окажи мне услугу: удели ему внимание.
      Ее глаза были требовательны, так обращается не врач к своему коллеге, а старший хирург к новичку. Я немного занервничала.
      – Ну, конечно, Лотти, слушаю и повинуюсь.
      Она затормозила у клиники.
      – Блуждаю в потемках, Вик? Возможно. Но Малькольм очень много для меня значил. Больше, чем неудачный ребенок или вышедший из-под контроля супруг. Занеси это в твою книгу неразгаданных преступлений.
      – Не книга, а досье, – раздраженно поправила я, стараясь сосредоточиться. – Лотти, это как эпидемия холеры. Ты думаешь, что не справишься с ней и отдаешь дело в руки государственных здравоохранительных органов, потому что у них есть мощные средства, а у тебя их нет. Также и со смертью Малькольма. Я могу кое-что разузнать, но у меня нет людей, которые могут развернуть технологию вширь, следить за сотнями подозрительных происшествий. Гибель Малькольма – теперь уже действительно работа для властей штата.
      Лотти окинула меня пронзительным взглядом.
      – Что же, если следовать твоей логике, то я все-таки буду лечить умирающего друга, несмотря на то, что не могу справиться в целом с пандемией. Именно поэтому я прошу тебя: сделай все ради Малькольма! Возможно, ты не расколешь этот орешек, возможно, эпидемия бандитского насилия не по зубам даже государству, но я прошу тебя как друг. Сделай это во имя друга.
      Я почувствовала, что задыхаюсь, воротничок моего шелкового костюма сдавливал шею. Образ младенца, глотающего воздух в последней попытке надышаться, опять потревожил душу.
      – Ну конечно, Лотти, конечно, – пробормотала я. – Сделаю все, что в моих силах.
      Я с нетерпением ждала, пока она не захлопнет автомобильную дверцу, после чего, взвизгнув шинами на повороте, с ревом углубилась в улицу Ирвинг-парк. Я пересекла дорогу отчаянно сигналящему грузовичку при въезде на Лейк-Шор-Драйв и устремилась прямехонько к северу. Встречные машины превращались в мигающих фантомов. Скрип тормозов и предупредительные сигналы еще больше возбуждали меня. Но постепенно осознание абсурдности смертельного исхода в обыкновенной колымаге не только отрезвило меня, но словно бы возвысило духом. Я свернула в переулочек, тихий такой, и дождалась момента, когда пульс пришел в норму.
      Озеро лежало слева от меня. Его зеркально полированная поверхность, пронизанная светом, вдохновила бы Клода Моне. На какую-то секунду озеро показалось мирным, гостеприимным. Но его холодные глубины могли погубить вас беспощадно, безжалостно и равнодушно. Совсем отрезвев, я включила двигатель и медленно двинулась в Луп.

      Я запарковалась в южном гараже сада имени генерала Гранта, под самой Мичиган-авеню, и поднялась к себе в офис. Холл привычно благоухал заплесневелым кафелем и застоявшимся запахом мочи. Здание было старое, люди селились здесь веками, его лестницы и лестничные площадки даже в жару оставались холодными под надежной защитой толстых стен.
      Разумеется, лифт был сломан. Такая оказия случалась с ним регулярно, раз в две недели. Мне пришлось прокладывать путь по горам обглоданных куриных костей и других, еще менее аппетитных огрызков, валявшихся на ступеньках. Я задумалась, почему давным-давно не послала все это к лешему и не переехала отсюда. Впрочем, вряд ли мои финансы позволили бы найти более приличное место, а тот факт, что офис находился как раз в районе, где преступления были живительной подпиткой моей профессии, служил основной причиной наплевательского отношения к бытовым неурядицам.
      Я отперла кабинет и просмотрела недельную почту, валявшуюся на полу. В мою арендную плату входила обязанность оплачивать услуги шестидесятилетнего «мальчика»-почтальона, который вынимал письма из ящика, висевшего в холле, и разносил их по квартирам. Ни один мало-мальски уважающий себя почтальон не взялся бы ныне за такую работу – таскаться пешком наверх четыре этажа... Каждый день...
      Включив вентилятор, вмонтированный в окно, я прослушала записи, оставленные телефонным автоответчиком. Со мной хотела переговорить Тесса Рейнольде. Набирая ее номер, я заметила, что фикус, которым я хотела освежить унылый интерьер, погиб оттого, что его не поливали.
      – Ви.Ай.? Ты, конечно, слышала о Малькольме? – Глубокий тембр выдавал необычное напряжение ее голосовых связок. – Я... Я хотела бы нанять тебя... Хочу быть уверенной, что их найдут, этих бандитов.
      Я постаралась ей все объяснить так же тщательно, как и в разговоре с Лотти.
      – Вик! Но это так на тебя не похоже! Что ты подразумеваешь под словами «рутинная полицейская работа»? Я хочу убедиться вот в чем: если полиция, то есть «рутина», как ты называешь, говорит: нет возможности найти убийц, то значит, так оно и есть?
      Я должна знать точно. Не желаю сойти в могилу с мыслью, что не смогли найти убийцу. Да вообще-то... они просто не хотят искать. Ведь Малькольм для них – еще один убитый негр. Разве не так?
      Я постаралась вернуть ee к реальности, ведь именно это делало мою работу возможной. Тесса не нападала лично на меня. Она вела себя так, как ведут люди, убитые горем, гневно настаивая на разъяснении всех обстоятельств.
      – У меня только что был такой же разговор с Лотти, милая Тесса. Попробую позондировать, задействовать кое-какие источники информации. Признаться, их у меня довольно мало. И я уже обещала Кэрол Альварадо переговорить с Фабиано. Но ты не должна дышать мне в спину, когда я работаю. Если наткнусь на что-нибудь, уверяю тебя – немедленно передам сведения полицейскому офицеру, ведущему расследование. Потому что только у него есть мощный аппарат для дальнейшего ведения дела.
      – Малькольм так уважал тебя, Вик. А теперь ты отворачиваешься от него.
      Рыдание, прорвавшееся в голосе, чуть не заставило меня зарычать на нее.
      – Я не отказываюсь от него, – сказала я, впрочем, вполне уравновешенно, – но мои действия неадекватны усилиям полиции. Вы что думаете, я каменный истукан? Моего друга зверски забивают до смерти, а я объективна до равнодушия, как какой-нибудь Шерлок Холмс?.. Господи Иисусе, Тесса, ты и Лотти из меня просто какого-то болвана делаете.
      – Если бы у меня были такой опыт и связи, как у тебя, Вик, я бы сама ринулась в бой вместо того, чтобы сиднем сидеть у себя в студии и лепить монумент, олицетворяющий горе.
      Она бросила трубку. Я устало потерла лоб. Мои плечи хлипкого польского происхождения, очевидно, не годились для такой нощи. Я проделала небольшую гимнастику. Если рассуждать банально, Тесса, наверное, права: я решаю проблемы больше делом, чем словом. Это-то и превращает меня в хорошего детектива. Но почему, скажите на милость, это дело казалось мне столь несъедобным?
      За окнами простучали колеса экспресса «Дэн-Райан-Эл». Я с трудом поднялась и повесила жакет в платяной шкаф. Вся мебель в офисе повидала-таки виды. Большой дубовый письменный стол перекочевал сюда с аукциона, устроенного полицией. Пишущая машинка «Оливетти» принадлежала еще моей маме. За столом возвышался металлический, цвета хаки, сейф для досье – подарок одного издательства, у которого не хватило денег на гонорар.
      Я хранила в кабинете все до единой бумажонки еще с тех пор, как стала заниматься сыском с десяток лет назад. Правда, дела казенной адвокатской практики, с которой я рассталась, застряли в архиве графства. Но мне удалось сохранить гору заметок, записок, блокнотов, даже рецептов. Время шло, а я все больше убеждалась, что нет смысла рассортировывать бумажонки. Сдвинув в угол стола погибший фикус, я вывалила содержимое нижнего ящика. Чего там только не было! Счета за горючее, штрафы за превышение скорости, адреса и имена свидетелей, чей подлинный облик я не смогла бы уже вспомнить ни за что на свете... Вот, скажем, коротенькое заявление в суд в защиту женщины, убившей мужчину, изнасиловавшего ее после освобождения его под залог. Мои руки ворошили многолетнюю пыль, и шелковая блузка из светло-бежевой стала серой.
      В час дня я пошла в ближайший гастроном и купила бутерброд с ветчиной, а также пару бутылок содовой для дома. Наконец к закату нашла то, что искала, – обрывок бумаги, стиснутый двумя страницами судебной повестки за февраль 1975 года.
      Серджио Родригез, молодой хулиган, панк. За свою короткую жизнь неоднократно арестовывался за деяния, носившие все более опасный антиобщественный характер. В итоге уже в восемнадцать лет предстал перед судом по обвинению в квалифицированном разбойном нападении. Мне выпала «счастливая» участь защищать его в суде. Это был смазливый паренек с уймой обаяния, сдобренного высоким накалом агрессивности. У меня был номер телефона его мамочки, которая признавала обаяние сыночка, но не верила в его тягу к насилию. Впрочем, как мне тогда показалось, я сделала все, что могла, ради ее непутевого сына.
      Поскольку это была первая судимость, Серджио схлопотал не десять лет, а два с половиной года. Он вышел из тюрьмы в то время, когда я занялась частным бизнесом.
      Когда я защищала его, он слыл душой банды «Ядовитые чужаки», орудовавшей в Гумбольдт-парке. После освобождения Серджио, получивший хорошую закалку в тюремной школе, натаскивавшей руководство шайками, быстро выдвинулся в «авторитеты» преступного мира. Он сменил название банды на «Латинские львы», и ныне она претендовала на амплуа некоего джентльменского клуба. Я как-то увидела фото Серджио в газете «Геральд стар», которой он предъявил иск за то, что та назвала «Львов» уличной бандой. На нем был шикарный костюм-тройка, даже снимок не мог скрыть великолепные покрой и ткань. А со временем под его руководством «Львы» перебрались в район Ригли-Филд. И не так давно, по словам Роулингса, они вообще переместились в испаноязычную часть северного района Чикаго.
      Я положила номер телефона миссис Родригез в сумочку и слегка прибралась на столе. Должно быть, пробил час все это разгрести: Хотя снова может понадобиться какая-нибудь важная бумага. Поэтому я сдвинула кипу в ящик стола и закрыла сейф с досье...
      К вечеру небо затянулось тяжелыми хмурыми облаками; казалось, они вообще изгнали из города весь кислород. Когда я пришла домой, мой пшеничный костюмчик был влажным от пота. У меня было искушение выбросить его ввиду полной негодности.
      Приняв холодный душ и нацепив пижаму, я решила потолковать с миссис Родригез. На мой звонок откликнулся какой-то ребенок и после долгих уговоров согласился пригласить бабушку к аппарату. В трубке послышался голос с сильным акцентом:
      – Мисс Варшавски? Боже! Адвокат, столько сделавший для моего Серджио!.. Как вы поживаете? Как дела после всех этих долгих лет?
      Мы чуть-чуть поболтали. Я разъяснила, что больше не занимаюсь адвокатской практикой, но с радостью узнала из газет, что дела Серджио пошли в гору.
      – Да, да! Лидер целого сообщества. Вам бы его повидать. Он всегда говорит о вас с такой благодарностью.
      Я в этом усомнилась, но зато появился повод получить его телефон.
      – Видите ли, хочу поговорить о его клубе джентльменов. Мне, возможно, потребуется его «просвещенный» совет.
      Она с энтузиазмом встретила это заявление, а я спросила о других ее отпрысках.
      – У вас ведь уже внуки? Так?
      – Да, муж Цецилии бросил ее, и она перебралась сюда с двумя детьми. Это хорошо. Славно опять иметь в доме молодых.
      Пожелав друг другу всего доброго, мы разъединились. Любопытно, что же именно она думает о деятельности Серджио?.. Я набрала номер, данный ею, но никто по нему не ответил.
      Бутерброд с ветчиной так забил мой желудок, что не хотелось даже думать об ужине. Я поставила стаканчик вина на подоконник. Из окна были видны аллеи сада и огородик, где жильцы выращивали всякие овощи. Старик Контрерас, жилец первого этажа, подвязывал пленкой свои помидоры. Он помахал мне рукой:
      – Сегодня ожидают ураган. Вот и надо защитить моих маленьких друзей.
      Я выпила вина и наблюдала за работой мистера Контрераса, пока не стемнело. В девять я опять попыталась дозвониться до Серджио. Снова безрезультатно... Эти деньки-вымотали меня вконец. Я добралась до постели и сладко заснула.
      Как и предсказывал мистер Контрерас, ночью разразился шторм с дождем. Когда наутро я совершала утреннюю пробежку, солнце сверкало вовсю, листья блестели зеленью, небо было ярко-голубое, волны мирно плескались в скалах, а над водой то и дело вспенивались белые барашки, разбивавшиеся о мол.
      Долгий сон и свежий воздух взбодрили меня. Какие бы суеверия ни одолевали меня вчера, сейчас они казались ничтожными. Уж в чем, в чем, а в сыске я была не простак.
      Вернувшись домой, я убедилась, что мои магические силы полностью восстановились. Телефон Серджио откликнулся после третьего гудка.
      – Да? – с тяжелой подозрительностью спросил мужской голос.
      – Серджио Родригеза, пожалуйста, – сказала я. – Это Ви. Ай. Варшавски. Серджио меня знает.
      Меня попросили подождать; минута шла за минутой, я лежала на полу, делая гимнастику для ног, а трубку прижимала правой рукой к уху. В конце концов тот же нелюбезный голос отозвался:
      – Серджио передает, что ничего вам не должен. Ему не о чем с вами говорить.
      – А разве я что-нибудь сказала о долгах? Нет, я прошу оказать любезность – дать мне возможность переговорить с Серджио.
      На этот раз пауза была короче.
      – Если хотите его повидать, будьте в десять тридцать вечера у дома номер 72 на Уоштено. Приходите одна, без оружия и без хвоста.
      – Так точно, капитан!
      – Эй, это еще что такое? – В голосе вновь прозвучала подозрительность.
      – Это гринго так говорят: слушаюсь! – Я бросила трубку.
      Я еще немножко повалялась на полу, разглядывая потолок...
      Уоштено, центр «Львов». Туда бы идти не иначе как в сопровождении полицейского батальона да позади него. Но ведь если задумают убить, то сделают это не сегодня, так завтра... «Черная метка» – моя фамилия – будет выведена масляной краской на дверях моего гаража в Гумбольдт-парке. А может, орфография им будет не по силам. Скорее всего, выведут только мои инициалы.
      Возможно, они убьют меня даже в том случае, если я буду строго придерживаться их указаний. Расстреляют при выходе из дома. А Лотти будет очень страдать из-за того, что втянула меня в это дело. Пожалеет, но будет уже поздно. Весьма красочно я мысленно нарисовала свои похороны. Лотти – мужественную, с каменным лицом, Кэрол, рыдающую навзрыд. Мой экс-муж придет со своей провинциалкой-женой. «Милый, да ты в самом деле на ней женился? На этой Вар-шав-ски? Грязное дело, кутерьма – иметь дело с гангстерами... Извини, просто невероятно...»