Лотти поджала губы:
– В принципе да. Но в каждом монастыре, то есть в клинике, свой устав. Мне не приходилось сталкиваться с юридической подоплекой, но я могу позвонить Максу Левенталю в «Бет-Изрейэль» и спросить его. Макс там заместитель директора.
Я поежилась.
– Главное, что мне нужно знать, если, например, я ударюсь в поиски истории болезни, где она может находиться? В архиве или, допустим, в сейфе Алана Хамфриса?
– Позвоню-ка я лучше Максу. И не тревожься. Скажу, что дело Консуэло интересует только меня.
Она пошла к телефону. Ей действительно настоятельно требовалось досье Консуэло. Обычно она встает на позиции высокой морали, если я веду расследование не совсем законным порядком. Ну а теперь, наоборот, сама просит и помогает... Я рассеянно заказала миндальный торт. Вернувшись, Лотти сообщила:
– Все законно. Они могут держать документы на замке. И вот я думаю, Вик, вряд ли ты сумеешь найти историю болезни, если она все еще хранится вместе с другими.
– Ну и что? Примусь за поиски в алфавитном порядке.
– Э-э, нет. В большинстве клиник истории болезни закодированы. Тебе необходимо знать, под каким номером пациент поступил в клинику. Искать надо по двум последним цифрам. Если ты не знаешь порядкового номера Консуэло, ничего не найдешь. Придется пересматривать всю картотеку, а на это уйдет уйма времени.
– Итак, какова все-таки рутина? Не заказывают же номера выборочно в компьютер? Значит, я должна проникнуть в систему. Найти сначала номер, затем раскусить систематику. Но, мне кажется, это займет больше времени, чем перебрать их вручную.
Она покачала головой:
– Ну что ж, Вик, похоже, ты уже все продумала. Поступай по своему усмотрению.
– Спасибо, Лотти. В моем шатком положении любой вотум доверия принимается с благодарностью.
Расплатившись, мы поехали в госпиталь. Лотти под свою ответственность провела меня к Контрерасу. Его голова была забинтована, но он бодро сидел на кровати и наслаждался бейсбольным матчем – «Кабсы» играли в Хьюстоне. Увидев меня, он широко заулыбался и вырубил «ящик».
– Какое счастье видеть тебя, куколка, среди всех этих безжизненных мумий. Это я тебе говорю... Как ты себя чувствуешь, моя красавица? Я дал маху, да? Ты оставила меня на страже, а я подкачал. Уж не этот ли доктор с анютиными глазками всему виной? Я подошла к постели и поцеловала его. – Вы не дали маху. Это я чувствую себя стервой из-за того, что вам так досталось при защите моего дома. Как вы сами-то себя чувствуете? Наверняка вам сделали череп из нержавеющей стали, когда вы уходили на пенсию. Два таких удара за две не дели, и живехонек, крепок, как дуб, даже не дрогнул!
Он засиял.
– Ну, все пустяки. Ты бы меня видела в пятьдесят восьмом... О-о... Мы тогда бастовали. Сейчас этого никто даже, и представить не может. К нам штрейкбрехеров подослали. Это я тебе говорю: Вторая мировая война меркнет. А ведь я побывал на острове Гуам. Сотрясение мозга – раз, нога сломана – два! И три ребра в придачу, а? Клара была уверена, что пришло время посмертную страховку получать... Лицо его несколько затуманилось:
– Не понимаю. Как такая баба, как Клара, могла произвести на свет Рути? Я тебя спрашиваю. Клара была нежнейшим цветком, а ее дочь – колючий еж! Все старается утащить меня к себе домой. Твердит, что я уже не смогу сам себя обслуживать. Хуже. Она, дескать, меня по суду к себе водворит. Ха! Если не она, так ее треклятый мужичишка, которого она на себе женила, этот Джо Маркано все обтяпает. Ну и фруктик, этот, с позволения сказать, мужчинка. Где работает-то? В салоне дамского платья! Подкаблучник несчастный. И у кого под каблуком? У горластой Рути, которая у него на шее висит. Это ничего, что она моя дочь. И это я тебе говорю: если ты пожилой человек, с тобой не должны обращаться, как с ребенком.
Я улыбнулась ему.
Возможно. Доктор Хершель и я поможем вам в этом вопросе. Если больница сочтет, что вам необходима сиделка, я временно заберу вас к себе. Конечно, если вас не страшит парочка-другая грязных тарелок.
– О! Я буду мыть, тебе посуду. Никогда палец о палец в доме не ударял, считал, что хозяйство – чисто женское дело, еще, когда Клара была жива. Но скажу откровенно, обожаю домашние заботы. И я неплохо готовлю, ты же сама знаешь. Берешь рецепт и...
Явившиеся в палату сестры прервали его словесные извержения. То, что они пришли вдвоем – лучшее свидетельство в пользу популярности того или иного больного. Сестры любят пообщаться с милыми интересными пациентами, и Бог им судья. Они шутили без умолку, умоляя его заснуть хоть на минутку. Нет, нет! Не ради его здоровья, отнюдь. Просто, чтобы другие больные малость отдохнули... Я поцеловала его, пожелав спокойной ночи, нашла Лотти в родильном отделении и попрощалась с ней.
Я осторожно пробиралась к своему дому. Если его громили лишь из-за бумаг Монкфиша, я вряд ли подвергалась реальной опасности, но береженого Бог бережет... И потому не выпускала револьвера из рук до тех пор, пока не подошла к двери квартиры. На лестнице никто мне не встретился, а специальная метка в дверном проеме оказалась нетронутой.
Я легла в постель и тут же заснула, надеясь, что вера Лотти в мои способности воплотится в блестящую идею, которая осепит меня во сне. Трудно сказать, было ли то озарение, но я старалась подольше не просыпаться, стараясь вспомнить свой сон, но неожиданно раздался телефонный звонок. Я машинально нащупала будильник, взглянула на светящийся циферблат: шесть тридцать. Да уж, этим летом я встретила восходов солнца больше, чем за все последнее десятилетие.
– Мисс Варшавски? Надеюсь, не разбудил? – сказал Роулингс.
– Именно разбудили. Но я буквально задыхаюсь от счастья, что это сделали вы, а не кто-нибудь еще, детектив Роулингс.
– Я тут неподалеку, за углом. Решил, что лучше предупредить, чем поднять на ноги весь дом. Очень нужно вас видеть.
– Бедняга! И вы прождали целую ночь ради этого?
– Я действительно на ногах всю ночь, и не вы первая в моем списке.
Я потащилась на кухню вскипятить воду для кофе. Быстро умылась, натянула джинсы и безрукавку, а поскольку предстояла встреча с полицейским, не забыла надеть бюстгальтер: так оно будет официальней. Роулингс ввалился в кухню, когда я молола кофейные зерна. Ему не надо было сообщать мне, что он провел сутки без сна. Его черное лицо осунулось и казалось серым от усталости. Рубашка, надетая, по-видимому, еще позавчера, была измята.
Я подняла брови.
– Не очень-то шикарно вы выглядите, детектив. Хотите кофе?
– Еще как! Но только в том случае, если вы присягнете, что не вымыли чашку супом. – Он рухнул в кресло и отрывисто спросил: – Где вы были между одиннадцатью вечера и часом ночи сегодня?
– Начинаются любимые мною вопросы. Поди оправдайся без видимых причин.
Я подошла к холодильнику, чтобы извлечь хоть какую-то еду: безнадежно!
– Варшавски! Мне известно о том, как вы работали с лейтенантом Мэллори. Вы начинаете кривляться, а он пышет негодованием и принимается за пустые угрозы. Со мной такие номера не пройдут. Чертовски не хватает времени.
Я нашла банку с ягодами; они могли бы спасти мир, если бы у человечества вдруг кончились запасы пенициллина. Пришлось выбросить в мусорное ведро.
– Если у вас родилась в голове такая картина, то вы ничего не знаете о нашем действительном сотрудничестве с Мэллори. Вы, парни из полиции, имеете обыкновение наезжать покруче и сразу задавать вопросы. И что же? Некоторые дрожат от страха и отвечают, не зная, что имеют право не отвечать. А когда нарываетесь на человека, мало-мальски знакомого с юриспруденцией, приходите в ярость, потому что он осведомлен о своих правах... И если у вас имеются достаточно веские причины задавать мне подобные вопросы, то буду счастлива ответить. Знаю только, что мой бывший супруг пытается оклеветать меня. И вы ему в этом помогаете. Или вы сгораете от страсти ко мне и ревнуете меня – к моим поклонникам, коим я назначаю свидания? Он закрыл глаза, потер лоб, отхлебнул глоточек кофе. – Фабиано Эрнандеза застрелили сегодня ночью. Судмедэксперт считает, что это произошло в течение указанного мною промежутка времени. И я допрашиваю всех, у кого был зуб на этого маленького негодяя: где и чем они занимались в этот отрезок времени... Вы, например?
– А может, это кровавая бандитская разборка. Его передернуло:
– Кто знает, возможно. Хотя я так не считаю. Почерк не тот. Он был застрелен в упор, наповал, при выходе из бара, где он всегда околачивался. Стрелял знакомый. Это мог быть Серджио. Мы проверяем его... А возможно, братья скончавшейся Консуэло. Их мы тоже допрашиваем... Да и вы, Варшавски, не были с ним на дружеской ноге. Вот поэтому я и задаю все эти вопросы.
– Признаю. Каюсь. Взбешенная его преследованием доктора Хершель, я убила Фабиано. В надежде на то, что его семья не сможет продолжать судиться от его имени.
– Смейтесь, смейтесь, Варшавски. Кто-то же должен развлекаться, если прихлопнули панка и полиция валится с ног. Вы, например. Но если бы я действительно считал; что это дело ваших рук, мы бы сейчас беседовали не здесь, а в участке. И не за чашкой кофе. Кстати, кофе неплох.
– Мерси. Это по-венски... Послушайте, я была здесь. Спала. Конечно, хлипкое алиби, так как спала одна. Никто ко мне не приходил.
– Это вы-то?! Ранняя пташка? Как-то не соответствует вашему темпераменту.
– Как правило, да. Но из-за недавних стрессов я все никак не могла отоспаться. Свалилась в половине десятого и – до вашего звонка.
– У вас есть оружие? Какой системы?
– «Смит-и-вессон», калибр 9 миллиметров, полуавтоматический.
Он безмятежно посмотрел на меня.
– Я должен взглянуть.
– Только не говорите, зачем это вам. Догадываюсь. Фабиано был застрелен из такого же револьвера – «смит-и-вессон», 9 миллиметров, полуавтомат.
Он не отрывал от меня взгляда, потом неохотно подтвердил: именно так.
Я вынесла револьвер из спальни, передала ему.
– Из него уже довольно давно не стреляли. Последний раз – на прошлой неделе, когда я тренировалась в тире. Но вы должны убедиться сами. Могу я получить расписочку?
Он торжественно написал ее и вручил мне.
– Я ведь не должен предупреждать вас, чтобы вы не покидали город?
– Конечно, не должен, детектив. Правда, в том случае, если имеете в виду Чикаго и его окрестности.
Его улыбка стала гримасой:
Спасибо за кофе, Варшавски.
Глава 25
Медицинские архивы
Меня тошнило от завалов мусора на моей кухне. Не разживешься завтраком, если ты не крыса или таракан. Ну что, скажите, было у меня накануне на ужин? Картошка жареная. Я закрыла кухонную дверь и отправилась в закусочную «Белмонт». Я вдоволь наелась блинчиков с ягодным желе, проглотила два куска бекона, гору масла, сироп и кофе. Когда умрешь, разверзшаяся перед тобой вечность будет идеальной диетой.
Фабиано Эрнандез застрелен. Как говаривал обозреватель Стюарт Олсоп, ему давно надлежало умереть, еще перед смертью. Ничего тут не попишешь. Я прочитала о его гибели малюсенькую заметку в «Геральд стар», даже не заметку – абзац в рубрике «Пульс Чикаго», да и то не на видном месте. В городе ежедневно кого-то убивают, а Фабиано – не баскетбольный чемпион и не именитый ученый, чьей памяти могли бы посвятить душещипательный материал.
Расправившись с блинчиками и третьей чашкой кофе, я продумала план проникновения в святилище «Дружбы-5». Вряд ли этот план отличался гениальностью, но я надеялась, что он сработает. Расплатилась и вернулась домой.
Если за мной велось наблюдение, тем лучше: мне все равно, пусть знают, хчто я не намерена голодать от вины или горя.
Я облачилась в бледно-оливковый летний костюм, надела мою знаменитую «золотую» блузку, в которой была накануне. Коричневые кожаные туфли, на высоком каблуке, кожаный портфель – и вот я уже похожа на манекенщицу из рекламного путеводителя.
Не очень-то меня устраивало – путешествовать без оружия. Если Фабиано «замочили» в упор, да одним лишь выстрелом, это свидетельствовало не о случайном насилии. Не то что с Малькольмом... Фабиано скорее всего занимался такими грязными делишками, о которых я даже понятия не имела. Но он бегал в упряжке «Львов», он подал иск на «Дружбу», и оба эти, так сказать, ведомства прекрасно меня знали и плевать хотели на то, что моя персона обычно внушает ненависть, перемешанную с любовью. Поэтому следовало держаться вдвойне осторожно: перебраться в отель на пару дней и уж, конечно, притормозить мистера Контрераса в клинике. Меня не согревала мысль, что пулю, предназначенную мне, он преградит своим телом...
Спускаясь по лестнице, я ностальгически вспоминала о моем обычном рабочем одеянии – джинсах. Теперь же, в колготках и туфлях на высоком каблуке, я чувствовала себя как корова на льду. Тем более что нейлон мерзко лип к сокровенным частям тела, прикрывая доступ воздуха к коже. Садясь в машину, я чувствовала себя так, словно только что побывала на сковородке.
Вряд ли полиция решила приставить мне «хвост»: меня знают как законопослушную, ответственную особу, и Роулингс в действительности отнюдь не считает, что я пристрелила Фабиано, несмотря на то что убит он был из револьвера той же системы, что и мой. На всякий случай я заехала в клинику и попросила Лотти поменяться автомобилями на целый день.
Она была встревожена, почти испугана при моем появлении:
– Вик, что творится? Теперь еще и Фабиано убит. Тебе не кажется, что братья Кэрол убили его, чтобы защитить меня?
– О Боже. Надеюсь, что нет. Кроме того, вряд ли тебе это поможет. Закон расценивает такой иск как дополнительный козырь, а отсуженные деньги пойдут ему в наследство. Но наверняка все его состояние вложено в «эльдорадо». Нет, братья Альварадо – ребята довольно смышленые. Не думаю, что они стали бы рисковать своим будущим из-за подонка Фабиано... Кстати, я его тоже не убивала.
Она слегка порозовела:
– Нет, нет, Вик. У меня и в мыслях этого не было. И конечно же ты можешь взять мою машину.
Я прошла в ее кабинет за ключами.
– Заодно одолжи мне твой лабораторный халат. Или халат Кэрол, он мне больше подходит по размеру. А также пластиковые перчатки.
Ее глаза сузились.
– Не хочу знать, зачем они тебе, но, пожалуйста, бери.
Она достала стерильно чистый халат и вручила мне две пары лабораторных перчаток.
Ее почтенный «датсун» был запаркован позади клиники. Лотти пошла проводить меня, напоследок окинув обеспокоенным взглядом:
– Ты должна соблюдать крайнюю осторожность, Вик. Это лето было для меня очень тяжелым. Я не выдержу, если и с тобой что-нибудь случится...
Обычно мы не проявляем столь бурно наши чувства, но на этот раз я бросилась к Лотти и расцеловала ее.
– Слушай, я ведь и сама немножко боюсь. Постараюсь дать о себе знать, хотя вернусь поздно. Ну а если я попадусь по глупости или неосторожности, уведомь Мюррея о моем местонахождении. О'кей?
Она согласно кивнула и пошла к больным, плечи опущены, словно внезапно состарилась.
Лотти хвастается, что может соперничать со Стерлингом Моссом, и водит свою машину небрежно с космической скоростью. Увы, ее бесстрашие отнюдь не заменяло класс вождения, а потому все части автомобиля разболтаны сверх меры, особенно коробка скоростей. От меня потребовались большое умение безопасно нырять в поток автомобилей, а также напряженное внимание: не ведется ли за мной наблюдение? Проехав пару миль, я резко затормозила. С облегчением отметив, что больше никто не остановился, я вновь безмятежно влилась в бесконечный поток машин. Нет, «хвоста» не было.
На северо-западе жара была ощутимее. Вдали от озера температура подскакивала градусов этак на пятнадцать. Наплевательское отношение Лотти к комфорту состояло также в отсутствии кондиционера. Я сбросила жакет, но подмышки уже вспотели.
Когда я свернула южней и взяла курс на «Дружбу-5», вид у меня был такой, словно три дня шла пешком по Долине Смерти. Я проникла в госпиталь через парадный вход. В прошлый раз меня видели здесь только люди из приемного покоя и Алан Хамфрис. Четыре недели назад я была в джинсах, так что сегодня могла сойти за обычную посетительницу.
Пройдя в комнату отдыха, я умылась и причесалась, стараясь придать себе облик профессионального медицинского работника. Убедившись, что мне это более или менее удалось, возвратилась к справочной в главном вестибюле.
Чистенькая седовласая дама, облаченная в розовый халат добровольной помощницы, улыбнулась мне и спросила, может ли быть чем-нибудь полезной.
– Не подскажете, как мне пройти в помещение архива?
– Конечно, пойдете прямо по вестибюлю, свернете налево и там подниметесь на второй этаж. Это легко найти.
– Ах! Вот ведь незадача, – смущенно сказала я, – у меня назначена встреча с заведующей, а я забыла записать ее имя в блокнот.
Дама понимающе улыбнулась: все мы время от времени проявляем забывчивость. Она сверилась со справочником:
– Рут Энн Мотли.
Я поблагодарила и двинулась в путь по вестибюлю. Правда, вместо того чтобы подняться по лестнице, направилась к входу в приемную «Скорой помощи», куда в тот день привезли Консуэло. Надела халат Лотти, извлеченный из портфеля, и сразу же стала как бы деталью окружающей обстановки.
По левую сторону от входа находилась посетительская «Скорой помощи». В отличие от других клиник, здесь это помещение не было забито людьми, слоняющимися в ожидании «своего» доктора. В посетительской находилась всего одна женщина. Когда я порывисто проходила мимо, та поднялась, хотела, видно, что-то спросить, но вновь молча уселась.
Внутренний телефон висел неподалеку от дверей реанимационного отделения. Я позвонила дежурной телефонистке и попросила передать Рут Энн Мотли, чтобы она подошла к приемной «Скорой помощи». Через минуту моя просьба была передана по громкоговорителю.
Я стояла в том месте, откуда могла наблюдать за посетительской и входом в приемную «Скорой помощи». Минут через пять быстрым шагом в посетительскую вошла высокая стройная женщина, темноволосая, средних лет, в светло-голубом халатике. Нахмурившись, она огляделась и вышла.
Я следовала за ней, сохраняя разумную дистанцию. Женщина поднялась на второй этаж, вошла в архивный кабинет, а я, держа портфель на коленях, села в кресло шагах в тридцати. Вероятно, здесь было помещение для приезжих больных. Человек десять, в основном женщины, восседали в дешевеньких креслах в очереди к врачу.
Я сняла белый халат, сложила его и убрала в портфель. Примерно в четверть первого Рут Энн Мотли вынырнула из архива. Она пошла в моем направлении, но не ко мне, а к ванной комнате. Выйдя оттуда, Мотли зашагала к лестнице. Я подождала еще пять минут и предположила, что Мотли отправилась позавтракать.
Я быстро пересекла холл и устремилась к архиву, стараясь выглядеть как можно официальнее. Архив являл собой, по-видимому, самое кипучее поле деятельности всего госпиталя. Полдюжины столов были завалены горами досье, на каждом имелся компьютерный терминал. Стены увешаны полками, уставленными разноцветными папками.
Здесь работали две сменные дежурные – женщины. Одна из них приблизительно моего возраста, другая молоденькая, видимо, недавняя студентка. Я подошла к старшей, застенчивой особе, одетой в желтовато-розовое платье-рубашку. Коротко улыбнувшись улыбкой очень спешащего человека, я представилась:
– Элизабет Фелпс из администрации штата Иллинойс. Мы проводим внеплановую инспекцию по всем больницам с целью убедиться, что досье находятся в безопасных местах.
Женщина замигала покрасневшими глазами. По-видимому, у нее был насморк или сенная лихорадка.
– О, вы должны были бы обратиться к заведующей. Рут Энн Мотли.
– Прекрасно! – отозвалась я. – Проводите меня к ней.
– Видите ли, у нее сейчас перерыв. Можете подождать, она придет через сорок пять минут.
– К сожалению, не могу, должна быть еще в одной клинике ровно в час. Я не намерена подробно знакомиться с историями болезней, хочу лишь убедиться в надежном сохранении врачебной тайны. Помогите мне, взгляните на досье сами, я захватила с собой несколько фамилий пациентов, поступивших к вам.
Я порылась в портфеле.
– Ну, например, некая Консуэло Эрнандез. Надеюсь, вы не думаете, что миссис Мотли стала бы возражать. Мне надо лишь ознакомиться с общей постановкой дела, хотя бы на одном примере.
Женщины переглянулись. Старшая сказала:
– Я думаю, вреда в этом никакого нет. У каждой из сотрудниц есть свой пароль. И вся система построена на зашифровке. Свой код я вам назвать не могу, так как не имею права разглашать его посторонним.
Я встала за ее спиной. Она напечатала несколько строк, но они не появились на дисплее. Очевидно, это был пароль; зато нарисовалось «меню», выбор функций.
– Могу, – сказала она, – получить только две функции. Номер пациента – по его имени – и местонахождение досье. Пожалуйста, продиктуйте по буквам данные пациентки, разыскиваемой вами.
Я послушно исполнила ее просьбу: «Консуэло Эрнандез». Она аккуратно впечатала имя и нажала клавишу. Еще миг, и на дисплее поползли строчки: имя, фамилия, дата поступления в клинику, номер истории болезни: 610342. Я запомнила цифру и спросила, может ли леди показать движение досье.
Она сделала несколько ударов, и экран ответил: досье, закодированное под номером 8-25, передано администрации.
– Огромное спасибо, – широко улыбнулась я. – Вы мне очень, очень помогли, миссис...
– Дигби.
– Да, да, миссис Дигби! Думаю, не будет нужды нам снова обращаться сюда. Можете передать госпоже Мотли, что на нас произвело самое благоприятное впечатление состояние безопасности в вашем отделе.
Я бегом спустилась по лестнице и выскочила из госпиталя. Без четверти час. Следующий пункт повестки дня намечался значительно позже, а обедать не хотелось. Я бесцельно прокатилась по окрестностям госпиталя и наткнулась на красивый, олимпийских размеров бассейн.
Зайдя в небольшой магазинчик, купила купальник, полотенце, кое-что из предметов туалета и надежный противосолнечный козырек. Обладая всем этим, а в придачу детективной повестушкой, я была готова совсем по-курортному провести послеобеденную пору.
Глава 26
Секретная суть досье
Я вернулась в «Дружбу» вечером около одиннадцати. В темноте звездообразное строение переливалось огнями, как гигантское морское чудо-юдо. Правда, освещенных окон было немного – недоброжелательные, злые глаза чудовища. Гостевая стоянка была пуста, я поставила машину у центрального входа.
Набросив халат Лотти и озабоченно хмурясь, вошла в здание быстрыми шагами: врач спешит к пациенту, нельзя докучать ему вопросами. Народа почти не было. В справочной никого. Двое ассистентов степенно беседовали в уголке. Посреди зала санитар подметал пол. Яркие неоновые огни, сообщения, то и дело передаваемые по звукодинамикам, и опустевшие холлы напоминали мне аэропорт О'Хара в ночное время. Нет более удручающего места, чем обезлюдевшее помещение, для которого привычно скопление огромных толп.
Кабинеты администрации, где я некогда общалась с миссис Кеклэнд и Аланом Хамфрисом, примыкали к лестнице, по которой сегодня утром я поднималась в архив. Дверь в анфиладу офисов была заперта на простой замок, поверни ручку, толкни и откроешь. Я извлекла мою коллекцию ключей, выбрала наиболее подходящий и вставила его в скважину. Мне пришлось повозиться две-три минуты, я боялась, что меня засекут либо ассистенты, либо невесть откуда взявшиеся медсестры. Слава Богу, дверь наконец открылась.
Передо мной закуток миссис Кеклэнд. Черная табличка с белыми буквами извещала ее звание: «Директор приемного покоя». Надев перчатки Лотти, я из любопытства повертела дверную ручку: комната была закрыта намертво. Вдоль кабинета шел коридор, упиравшийся в офис Хамфриса.
Обособленность этого помещения давала возможность перевести дух. Офис Алана я открыла играючи. «Предбанник» явно принадлежал секретарше – Джеки Бейтс, с ней я разговаривала утром. На спартанском столе были водружены новейший аппарат текстового редактирования и персональный ксерокс. Задняя стена была сплошь занята полками с досье. Если в кабинете Хамфриса нет документов Консуэло, мне придется проглотить эту пилюлю и ворошить все папки подряд.
Дверь его кабинета, святая святых Алана, была изготовлена из массивных ценных пород дерева. Вскрыв замок и войдя внутрь, я тотчас ощутила, что нахожусь именно в той части клиники, где пахнет большими деньгами.
Вместо обычного линолеума – паркет карельской березы, почти во весь пол ковер, не иначе как персидский, не какая-нибудь там подделка, антикварный письменный стол, двухтумбовый, покрытый не сукном, а тончайшей замшей, на ножках и ящиках золотые монограммы, роскошные тяжелые итальянские драпри на окнах. Хорошо, что ящики стола не были заперты, а то было бы крайне досадно корежить такое красивое старое дерево. Я уселась в просторном кожаном кресле и начала перебирать ящик за ящиком, стараясь укладывать бумаги на их прежнее место. Эта сфера сыскной деятельности всегда была для меня самой трудной и неприятной.
Среди несекретных бумаг не оказалось документов Консуэло, но я нашла организационно-структурную и коммерческую схему «Дружбы». Рядом с ней покоилась папка с наклейкой «Месячные оперативные отчеты». Я сложила обе папки в одну. Конечно, у меня было искушение просто украсть их, а не возиться с копиями, но добродетель восторжествовала. Я прошла к Джеки и включила фотокопировальную машину.
Пока она нагревалась, я обратила внимание на скромный подвесной шкаф для бумаг, вделанный в стенку позади стола Хамфриса. Он был заперт, но поддался с той же легкостью, что и все замки клиники. Если вы обитаете в Шомбурге и не ожидаете налета взломщиков, работа сыщика становится здесь пустяком.
Досье Консуэло лежало на верхней полке шкафа. Затаив дыхание, я открыла первую страницу. Конечно, мне мнились драматические нюансы: сгинувшие записи Лотти или слишком откровенный отчет о лечении Консуэло. Увы... Всего-навсего несколько скудных страничек фиксировали ее поступление в клинику. Буквально: испаноязычная особа женского пола, шестнадцати лет от роду, поступила 29 июля в коматозном состоянии с начавшимися родовыми схватками... Далее следовала чисто медицинская бессмыслица, в которой, конечно, должна будет разобраться Лотти. Три странички напечатаны, очевидно, под диктовку Питера. Он же поставил подпись и дату.
Сдвинув брови, я взвешивала бумаги на ладони. Разумеется, я ожидала наткнуться на нечто более интересное.
Медленно прошла в «предбанник», сняла копии обеих схем госпиталя, а также только что найденных страничек.
Когда я складывала их в папку, то заметила обрывок алановского календаря для памятных заметок. Да, именно так: «Меморандум Хамфриса». Там значился только телефонный номер, без указания междугороднего кода (наверное, все-таки Чикаго). Но – ни имени, ни адреса. Я переписала номер, аккуратно оставила записку в том же положении. Затем выключила ксерокс, освещение и пошла в холл: не наткнуться бы неожиданно на кого-нибудь. Проскользнув в основное крыло, увидела, что навстречу мне, оживленно болтая, идут две медсестры. Они не обратили внимания на то, что я была в закрытой для посетителей части здания, даже не посмотрели в мою сторону. А я – живей, живей – юркнула к акушерскому отделению.
Вполне могло статься, что Питер принимал ночные роды. Уж лучше не рисковать!.. Поэтому я отыскала городской телефон и набрала номер его квартиры. Он ответил тотчас же, словно вообще не отходил от аппарата. Значит, не спал. Я молча повесила трубку, пусть думает, что кто-то ошибся, такое сплошь и рядом случается...
Я никогда не бывала в кабинете Питера, но знала из разговоров, что он размещался в главном корпусе, там же, где родильное и предродовое отделения, на третьем этаже. Я взлетела по ступенькам.
Холл был пуст, его мягко освещали аварийные лампочки. Он служил офисом; если повезет, никто сюда не сунется до утра. Неподалеку от меня стояла большая фотокопировальная машина. В кабинет Питера вела четвертая дверь слева. На стеклянной панели висела табличка с титулом: «Заведующий акушерским отделением». Я вскрыла замок и вошла.
Как и у Хамфриса, в кабинете Питера имелся закуток для секретаря. Но если Джеки и ее босс купались в солидной опрятной роскоши, то здесь главенствовал калейдоскопический яркий хаос. Весело раскрашенные брошюры призывали стать матерью под всеобъемлющим руководством акушерской команды «Дружбы». С многочисленных стенных плакатов сияющие мамы протягивали мне лучезарно улыбающихся детишек.
Связка ключей висела на стене рядом со столом секретаря. Один ключик был от кабинета, другой – от ксерокса. Стол секретарши был завален кипами всевозможных документов. Они хаотично валялись также на полках нескольких шкафов. Я окинула их внимательным взором, прежде чем взять ключ от кабинета Питера.
Паркет был явно фирменным знаком высшей администрации «Дружбы». Линолеум закутка секретарши резко обрывался перед офисом Бургойна, там начиналось дорогое дерево. Это выглядело комично, но всяк сверчок знай свой шесток... Правда, обстановка у Питера была менее роскошна, чем у Хамфриса. Обычный модерновый стол, тоже заваленный бумагами, стоял в центре комнаты. Несколько кресел предназначалось для посетителей, а кресло Питера представляло собой вертящееся сооружение. Личность хозяина проявлялась лишь в висевшей на стене фотографии собаки Бургойна, создавая некий более или менее человечный декорум.
Снова натянув перчатки, я принялась за стопку бумаг на письменном столе, тщательно их рассортировывая, стараясь не пропустить записок, относящихся к Консуэло. Покончив с ними, я взялась за ящики.
Питер сохранил все: карточки принятых им младенцев, переписку с лекарственными фирмами, старые кредитные карточки... В папке с надписью «Личное» я нашла оригинал его трудового соглашения с «Дружбой», заключенного пять лет назад. Прочитав параграфы с условиями, я подняла брови. Ну и ну! Стоило ли удивляться, что эти условия были куда привлекательнее, чем в договоре с «Бет Изрейэль». Я отложила контракт в сторону, чтобы снять копию.
