1 Мифический персонаж, сын царя Тантала, внук Зевса, изгнанный из родного города и приплывший в ту область Греции, которая по его имени была названа Пелопоннесом (землей Пелопса). Здесь путем преступления он женился на Гипподамии, дочери царя Писы Эномая, и воцарился в этом городе. Своими злодеяниями навлек на себя проклятие, продолжавшее тяготеть над его родом.
      Животных и повозки украсили зеленью, у каждого был на голове венок или пышный цветок. Среди всеобщего гомона выделился сильный голос одного из жрецов, в воцарившейся тишине старались разобрать произносимые им слова, наконец, со следующей строфы гимн подхватили все.
      "Священная дорога" шла вдоль берега моря, отгороженного на первых десятках стадиев холмами. Наконец они расступились, открывая с запада песчаное побережье. Несколько речушек пересекали дорогу, из-за того что не было мостов, она сворачивала к высохшим руслам; повозки со скрипом застучали по камням. Единственный мост был перекинут над рекой, сжатой высокими берегами. Это был Иардан, хранящий в своем названии воспоминание о финикийцах, увековеченный в нескольких строчках Гомера, повествующих о борьбе Нестора с аркадийцами.
      Солнце опустилось в море, когда процессия остановилась у истоков Пиера.
      Из густых зарослей выбивалась узенькая струйка и стадием ниже терялась в песках. Тонкая эта нить утверждалась в народной памяти как давняя граница между Элидой и Писой, на той стороне лежал священный край - Олимпия. Все сошли с повозок, один из жрецов взял из рук служки пронзительно визжащего месячного поросенка. Держа его за уши, жрец глубоким сечением ножа располосовал ему горло. Струя крови брызнула на хитон, остальная сбежала в источник, переливаясь в темной воде, как отблеск лучей заходящего солнца. Все по очереди опускали руки в ручеек, кропили одежды, свершая обряд очищения.
      Переночевали в расположенных неподалеку Летринах. Местечко, живущее за счет пилигримов, являло собой единый постоялый двор, где каждый нашел постель и кружку превосходного вина.
      С рассветом двинулись дальше, около полудня среди холмов вынырнул Диспонт, глядящий в широкий поток Алфея. Река текла по самой середине огромного русла, распадаясь и извиваясь среди мелей и островков, обнажившихся в результате летнего спада воды. Сюда еще поднимались суда от самого устья, дороги с юга, из Трифилии и Мессении стекались к переправе, здесь окликали паромщиков. Но процессия обогнула этот шум, придерживаясь правого берега; ее снова скрыли холмы, но неожиданно она появилась перед толпой, раскинувшей лагерь в Олимпийской долине.
      Их приветствовали громкими криками, элленодики выступали впереди процессии, чтобы своей пурпурной одеждой раздвинуть толпу. Атлетов поставили в середине кортежа, оберегая их от назойливо-любопытной людской массы. Некоторых тем не менее узнавали, и земляки выкрикивали их имена. Лошади пугались, вставали па дыбы, почетные граждане сошли с повозок, рабдухи помогли слугам отвести животных в конюшни. Группа афинян подхватила на руки царя Александра и понесла его в лагерь.
      Атлетов тем временем направили в Альтис 1, заперев за ними ворота. Гисмон, оставшийся с ними, пояснял, где находятся бараки, приготовленные для ночлега. Никто не слушал его, казалось, торжественный шум Священной рощи сделал их невосприимчивыми к человеческому голосу. Сотион стоял в первом ряду, поглядывал на деревья с изумлением. Тропинка, бежавшая у него из-под ног, через несколько шагов терялась, словно в лесу. Гисмон понял причину его удивления.
      1 В элейском наречии - роща; так назывался священный округ Олимпии, где находились храмы, алтари, статуи богов.
      - Стадион на той стороне, - пояснил он. - Дракон вас проведет.
      Они направились туда, растянувшись цепочкой.
      Серебристые тополя своими стройными стволами возносили кверху широкие кроны, в шелесте их листьев оливковые деревья хранили мудрое молчание. Птицы отзывались из зарослей. Кое-где в зелени мелькал свежевыбеленный алтарь. Внезапно деревья расступились, посреди небольшой поляны виднелся холм, с несколькими соснами на верхушке. Низкая ограда окружала его. Перед ними был могильник Пелопса.
      Разглядывая этот зеленый горб, сглаженный дождями и бурями столетий, они вступили в суровую атмосферу мифа.
      Казалось, они видят царя Эномая, с черной бородой, с тяжелым взором из-под нависших бровей, который, опершись на копье, всматривается в облако пыли на дороге. Рядом с ним - Гипподамия, его красавица дочь, светлые волосы ниспадают ей на спину, рукой она хватается за сердце и дрожит, слыша приближающийся топот. Снова какой-то юноша едет добиваться ее руки. Вот он прибыл, здоровается с царем. Волосы цвета воронова крыла вьются локонами, обрамляя смуглое лицо. Это Пелопс. Море принесло его из далекой Лидии. Царь Эномаи говорит : "Победишь в состязаниях, получишь дочь. В противном случае я прикончу тебя вот этим копьем. До тебя уже было тринадцать претендентов, все они покоятся в земле". Оба запрягают лошадей, садятся, мчатся вперед, только ветер свистит. В знойной, светлой, расплывающейся дали слышен крик. Гипподамия закрывает глаза. Чьи-то руки на ее волосах, смуглая физиономия лидийца склоняется к ее лицу. Слуги извлекают труп царя из разбитой колесницы...
      - Страшные состязания, должно быть, были в те времена, - отозвался Телесикрат. - Мчались через поля и рвы. Пожалуй, и ипподрома не существовало.
      - Какой там ипподром! - сказал Иккос. - Первые игры, кажется, устроил именно Пелопс на похоронах Эномая.
      - А я слышал от элейцев, - вставил Эфармост, - будто Зевс бился здесь с Кроном за господство над миром. Они боролись просто как кулачные бойцы. Зевс положил отца одним броском, потом устроил игры, на которых Аполлон обогнал Гермеса в беге.
      - Трудно сказать об этом что-то достоверное, - прервал его Содам. Тогда, может, еще и людей-то на свете не было. Одно точно известно: Олимпийские игры основал Геракл.
      - Который? - спросил Дракон.
      - А разве есть еще какой-то Геракл?
      - Тут говорят, будто существует идейский Геракл, который прибыл с Крита вместе со своими братьями Куретами.
      - Это какое-то сомнительное предание. Был один-единственный Геракл, сын Алкмены. Он вымерил стадион и учредил игры. Он принес тополя и оливы из страны вечной весны, от гипербореев с берегов Истра.
      - С берегов Истра? - удивился Филон из Тираса. - Это недалеко от наших краев, оливы там не растут.
      - Геракл взял побег от нашей афинской оливы и здесь посадил его, сказал Каллий.
      Между тем Герен, отойдя на несколько шагов, осматривал какой-то одиноко стоящий столб.
      - Что это?
      - Здесь стоял дворец Эномая, - ответил Дракон, - Зевс сжег его молнией.
      Всей толпой они обступили столб, потрескавшийся и осмоленный. Рядом виднелось каменное ограждение, какое всегда устанавливается на месте удара молнии. Все всматривались в этот клочок земли, на котором даже трава не росла, словно здесь вечно пылал страшный огонь божий. Их взгляды задерживались на камнях, па двух установленных поблизости алтарях, затем возвращались к почерневшему столбу, и никто не шевелился, завороженный тайной этого места.
      А в глубине земли, под самым столбом, там, куда не проникал их взгляд, покоились останки древних построек, конгломерат неотесанных ручных камней, заваленный множеством каменных орудий, примитивных горшков, - следы погибшего человеческого племени, от которого уцелел только скелет ребенка, укрытый в большом глиняном жбане. Под слоем песка, земли, пепла теплилось, словно фосфоресцирующий огонек на гнилушке, воспоминание о временах, когда у Олимпии не было имени и Зевс еще не оказал ей свое покровительство, метнув сюда молнию. Несомненно, там, в этих угасших и никому не ведомых поселениях, таились корни веры, которая на поверхности рощи взросла далеко не единственным алтарем. От того человеческого рода, который вымер, остались только духи, демоны, тени, безымянные фигуры полубогов, разрозненные слова, множество вещей, обладающих неодолимой силой существования и действия, даже если их на самом деле никогда и не было.
      Каллий, потомок элевсинских жрецов, который и сам когда-нибудь будет нести факелы, как бы наследственным инстинктом почувствовал всю необычность этого места, сжал три пальца левой руки безотчетным жестом человека, бросающего кадило на алтарь. Но другие уже двинулись дальше, заметив изваяния, выступающие из-за деревьев. Сотион проявил нетерпение:
      - На это у нас всегда найдется время, - и увлек Дракона за собой.
      - Мы уже на месте? - спросил он, когда открылось ровное, широкое пространство.
      Мальчик кивнул головой.
      Миновав рощу, они оказались теперь в чистом поле, которое ограничивалось подножием холмов и берегом речки.
      - Там, по правую руку, - говорил Дракон, - прямо перед вами, ипподром. Он тянется вдоль Алфея до самой возвышенности Писы. А на том месте, где мы стоим, начинается стадион, сразу от большого алтаря.
      Большой алтарь Зевса находился по левую руку, немного сзади, и, оглянувшись туда, они увидели за ним храм, а чуть ближе - ступени террасы, поднимающейся вверх, с рядом мелких часовен, выше тянулся поросший соснами пологий склон горы Крона.
      Ипподром четко отделялся зеленой полосой, созданной, вероятно, при помощи насыпи, которая позже покрылась кустарником. Стадион же не имел такой четкой формы. Широкий у основания, образованный линией последних деревьев рощи, он суживался к востоку и казался неловко скроенным куском полотна. Трудно было представить, как обозначится здесь прямоугольник беговой дорожки.
      Ее еще не успели покрыть свежим песком, даже не сгладили неровности почвы: виднелись выбоины и канавы, от дождевых потоков, стекающих сюда зимой с горы Крона. Атлеты были разочарованы, разглядывая край этого поля, изрезанного бороздами и складками.
      В воздухе слышались резкие посвисты. Это разрезали небо ласточки. Их бесподобный полет наполнял душу упоением. Все взгляды сосредоточились на их крыльях, сердца отсчитывали минуты их полета от обозначенного старта до финишной черты. Наконец, головы юношей отяжелели, затекли шеи, опустилась на них усталость после двухдневного перехода.
      Все направились обратно в Альтис. Но это была какая-то другая дорога и в какой-то момент Дракон шепотом объявил:
      - Каллистефан! 1
      1 Так называлось оливковое дерево, "дающее самые прекрасные венки".
      Здесь виднелось довольно много олив, и никто не знал, какая же из них именно та, "что дает самые прекрасные венки". Мальчик показал им на одно, стоящее особняком старое, согнувшееся, трухлявое дерево. Из потрескавшегося ствола тянулись две узловатые, как напряженные мышцы, ветки, которые, будто открыв объятия, приносили солнцу в жертву свою сероватую листву. Итак, это был каллистефан. Этим именем матери убаюкивали сыновей. Столько с ним связывалось грез, что, если бы дерево оказалось сделанным из чистого золота, оно удивляло бы меньше, нежели сейчас, представ в обычном, убогом наряде. Поросшее мхом, кишащим муравьями, с трухой в дуплах, оно трогало своей дряхлостью, казалось живым воплощением седой старины. В одном месте в ветвях протянулась паутина, совершенно так же, как тогда, когда Дельфийский оракул отвечал царю Ифиту: "Победителям дашь венки с той оливы, которую найдешь в роще, увитой пряжей паука".
      Легкий ветерок шевелил негустую крону дерева, каждая ветка вырисовывалась отдельно, они гнулись, не шелестя мелкими листьями, все их можно было пересчитать, и, вероятно, их количества не хватило бы даже для половины тех, что теперь окидывали ветви жадными взглядами. Рядом виднелся алтарь нимф, хранительниц священного дерева. Через несколько шагов Дракон вывел их на дорогу процессий, она заканчивалась у входных ворот. Их распахнул перед ними один из служителей, и вот уже показались бараки, а неподалеку - Булевтерий, здание Совета раскинуло абсиды двух своих крыльев. Шумная толпа теснилась возле постройки.
      - Что здесь происходит? - поинтересовался Сотион.
      - Не знаю, - ответил Дракон. - Какие-то дела. Там сидит эпимелет, в его распоряжении олимпийская казна.
      Но в этот момент речь шла не о казне. Толпу взволновало появление двух человек, которые, ни с кем не поздоровавшись, скрылись в Булевтерии. Пожилого никто не узнал, зато имя молодого было у всех на устах: Феаген из Тасоса.
      В последней Олимпиаде он записался в панкратий и на кулачный бой. Атлетов из-за начавшейся войны оказалось мало, но в кулачном бою у Феагена был сильный противник: Евтим из Локр. На исходе состязания Феаген ударил противника по пальцам несжатой левой руки, вывихнул их и одержал победу. Однако он настолько вымотался, что уже не смог продолжать борьбу в панкратии, где у него оставался единственный противник - аркадиец Дромей из Мантинеи. Дромей получил венок, как говорится, "не коснувшись песка". Феагена же обвинили в нарушении правил. Зачем было записываться в два вида состязаний, если не сумел рассчитать свои силы! Он виновен в пустой похвальбе, оскорбил Зевса, за это его приговорили к штрафу, ему полагалось уплатить талант серебра в олимпийскую казну и еще талант Евтиму. Причину подобного приговора не знали, но не трудно было догадаться, что элленодики хотели этим оказать предпочтение Евтиму, который уже был олимпийским победителем. И вот Феаген предстал перед эпимелетом, чтобы выплатить денежный штраф. Принесли весы. Бронзовая чаша звенела от серебряных монет и слитков серебра. Вместе со снятием пробы металла вся процедура заняла немало времени, несколько монет, как не представляющие ценность, отбросили. Спутник Феагена, коренастый малый, с финикийскими чертами лица, после краткой перепалки выложил новые слитки. Это был представитель фассийского правительства, который уплатил штраф за своего олимпионика. После подсчетов зашла речь о деньгах для Евтима.
      - Ну, я уж сам с ним улажу! - заверил Феаген и вышел.
      Непостижимым образом все происходившее в Булевтерии почти тотчас же стало известно толпе, а через посредство ее и атлетам, которые толпились возле своих бараков.
      - Я уверен: он не даст Евтиму ни обола, - сказал Иккос.
      - Почему?
      - Он может пожертвовать ему кое-что, стоящее один талант серебра.
      Дракон, не знавший Иккоса, осмелился задать вопрос:
      - А что ты имеешь в виду?
      - А что бы ты сказал, если бы Феаген пообещал тебе больше не бороться с тобой? Можете назвать меня огородной жердью для фасоли, если Феаген захочет участвовать в кулачном бою.
      Но это уже непосредственно касалось Меналка.
      - По-твоему, Евтим?..
      - По-моему, прелестный опунтиец, тебе придется иметь с ним дело.
      Толпа отхлынула от Булевтерия, тени холмов сгущали сумерки над долиной. Атлеты разбрелись по баракам.
      Длинный прямоугольник из досок, два ряда кроватей, разделенных узким проходом, вместо четвертой стены - полог, заменяющий дверь. Запах свежего дерева. Через жиденькую крышу просвечивали звезды. Лагерь под Олимпией гудел от разговоров, иногда в помещение врывались особенно громкие крики, смех, песни. Атлеты вслушивались в эти шумы, ища в них вещие знаки, звуки не умолкали, растворялись в ночной тиши, слагающейся из журчания реки, кваканья лягушек, звона цикад. Тела, пьяные от кислорода, сковывал сон, без сновидений.
      Назавтра, двенадцатого, выдался свободный день. Элленодики отправились на заседание Совета, атлеты были избавлены от всяких дел. Прежде чем они успели распорядиться своей свободой, бараки заполнились толпой, которая с самого утра напирала на стражей у Булевтерия. Начался шум, неразбериха, все толкали, дергали друг друга, посторонние люди вскакивали на постели, выкрикивали имена, которые повторялись с ошибками, что вызывало общий смех, один раз послышалось даже чье-то рыдание. Ведь здесь наступил конец долгим месяцам разлук, полным неизвестности и тревог. Бури, пираты, множество других непредвиденных событий могли навсегда разлучить тех, которые теперь в объятиях снова обретали отца, брата, друга. Какой-то старик пробирался в толпе, все громче и громче выкрикивая: "Мнасей! Мнасей!" Силы его легких хватило на то, чтобы перекрыть гул голосов, но, когда наконец от его крика воцарилась мертвая тишина, он только поводил вытаращенными от ужаса глазами, открытым, онемевшим ртом глотнул воздух и рухнул без чувств. Его подняли, и всей толпой отправились в лагерь. Остался один Ерготель. Прежняя родина не вспоминала о нем, на новой он не успел еще пустить корни. Дом, жена, сын в люльке, поле, приносящее тысячу медимнов пшеницы, карфагенские пленники при жерновах - вот и все, что у него осталось на свете, под небом, которого не видел ни один из его предков, на этой далекой земле, в которой не покоится никто из них. Человек ничто, когда сопровождает его только собственная тень. Три слога, образующие его имя, крайне просты, но никто, даже по ошибке, не произнес их сегодня.
      Неожиданно его окликнули. Перед ним стоял Сотион.
      - Я побывал в лагере, - сообщил он. - Поздоровался с отцом, потом с одним дядей, потом с другим и с третьим, затем явились еще шестеро дядей и бесчисленное количество дальних родственников. Я держал в объятиях весь Тарент. Съел по два пирожных в каждой из палаток. Вино выплескивал богам, и теперь новая река стекает в Алфей. Клянусь Зевсом! Тысячу триста двадцать шесть дружеских тумаков, только по животам, не считая того, что ударял и по ляжкам и спинам. Словом, пришлось спасаться бегством. Ты и не представляешь себе, что там творится! Содам сразу же повздорил со своим братом из-за каких-то табуреток, которые тот не привез. Иккос, кажется, разыскал своих опекунов, я видел, как он сплюнул в сторону двух старцев. Телесикрат потащил меня к своему отцу, но я вырвался. Только издали видел его палатку. Я въехал бы туда на четверке лошадей, можешь мне поверить!
      Ерготель припал к этому быстрому, неиссякаемому потоку слов, как к горному ручью. Сама свежесть леса ощущалась в дыхании Сотиона. Сияющие его глаза отливали зеленоватыми пятнами света, словно просачивающегося сквозь крону явора. Хламида накрывала его солнечное тело белым облаком. Быстрый как ветер, Сотион ежеминутно распахивал его, вздымал движениями рук, легкая ткань вздувалась колоколом, и смуглая нагота отливала блеском бронзы.
      - Где Герен?
      - Он с утра ходит по Олимпии, словно ищет то, что потерял в своей прежней жизни.
      - А может, и мы пройдемся? Я повстречал здесь человека, который обещал показать мне храм.
      - Какой?
      - Храм Геры. Другого здесь не существует.
      Это произнес человек, про которого только что говорил Сотион. Неизвестно, откуда он возник, будто вырос из-под земли, неожиданно, неслышно, как гриб. Это был клейдух, ключник храма, и символ своей гордости, большой железный ключ, он носил с собой перекинутым на ремне через плечо. Он повел их той же дорогой, по которой шли вчера с Драконом. Деревья были увешаны дарами, чего они раньше не заметили.
      Всюду виднелись маленькие, напоминающие детские игрушки тележки, кружки, обоюдоострые топоры, мечи, шлемы, щиты, наконечники копий, треножники, цимбалки, диадемы, булавки, наплечники, браслеты, перстни, гребни, тут и там бронзовая человеческая фигурка, прикрепленная к ветке за крючок, торчащий из ее головы, служила напоминанием о- каком-нибудь победителе тех времен, когда изваяний еще не было, нескладные лошадки на тонких ножках с непомерно большими головами свидетельствовали о давних конных состязаниях, глиняные женские фигурки, взявшись за руки, водили хоровод, иногда покачивался похожий на колокольчик еще более архаический человеческий силуэт или статуэтка со сдвинутыми ногами и руками на грудях, торчащих, как две булавочные головки, с физиономией без уст и глаз, пересеченной лишь длинным носом, извечный символ богини любви и жизни. Среди этих висящих фигурок гиппопотам, сфинкс или ассирийский крылатый дракон ошеломляли, как крик на непонятном языке.
      Зеленый налет покрывал эти мелкие бронзовые вещицы, которые, достигая самых высоких ветвей, сливались с зеленью олив, тополей, платанов, будто какие-то диковинные плоды. Сброшенные ветром, они валялись и на земле, клейдух их поднимал и снова подвешивал. В нескончаемом их множестве отражалась необъятность прошедших эпох, и двое атлетов шли как бы сквозь дымку призраков, спокойные, ощущая за собой сонмище мертвых, готовых оказать им поддержку.
      Герайон находился за Пелепионом. Старая постройка держалась на толстых дубовых столбах, а в их темном ряду светлой чертой выделялась одна каменная колонна, заменившая собой трухлявое дерево. Со стороны холма, по словам клейдуха, стояло уже с десяток подобных подпорок.
      - Оттуда, с севера, дуб больше точат дожди.
      Поверх столбов шло балочное перекрытие, поддерживающее покатую крышу, с карнизами из обожженной глины, разрисованными красочными узорами - голубыми, светло-желтыми, веточками и цветами. Желоба заканчивались львиными головами с разверстой пастью. Поднявшись по ступеням, они вошли в притвор, и клейдух всунул свой железный ключ в замок. Высокие, окованные бронзой двери распахнулись внутрь и туда проникла ослепительная полоска света, замершая в нескольких шагах от порога, словно оробев от мрака длинного помещения, которое двойной ряд колонн разделял на три части. Над ними вздымался свод в переплетении толстых балок. Стены на каменном фундаменте были сложены из кирпичей, которые серо-желтыми пятнами проглядывали кое-где из-под облупившегося алебастра.
      - Под плитами земля, взятая с вершины холма Крона, - сказал клейдух.
      Одновременно оп сделал жест, давая понять, что можно пройти дальше, за пределы освещенного пространства.
      В глубине храма, у стены, с пьедестала, занимающего всю ширину среднего нефа, высилось изваяние Зевса. Бог стоял, опираясь на жезл, как на копье, его голову венчал шлем. Это был Зевс Арей 1, суровый бог древних времен, бог первых веков Олимпии. Рядом же, на троне, восседала его сестра-жена.
      На голове каменной богини был полос 2 из листьев, а волосы, прикрытые сеткой, были завиты на лбу мелкими локонами. Из-под высоких бровей смотрели большие глаза из белой и голубой эмали. Тонкий прямой рот заканчивался ямками в углах губ, в них рождалась улыбка, которая сообщала приветливость ее широкому лицу. От позолоченного полоса, красной сетки и тоже красных, несколько более светлых волос исходил свет.
      Остальную часть фигуры скрывал пеплос, тяжелыми складками ниспадавший к самым ступеням изваяния.
      - Вы видели, вероятно, в Элиде дом на рыночной площади, - отозвался клейдух, - где обитают шестнадцать женщин. Там они ткут и украшают узорами пеплос для богини, который приносят каждые четыре года во время Герен 3. Старое платье поступает в хранилище. А это - диск Ифита.
      1 Бог войны.
      2 Вид головного убора или короны.
      3 Празднества в честь Геры.
      Трудно было более безразличным тоном сообщить такую важную вещь. Оба атлета наклонились к лежащему на треножнике бронзовому кругу. Слова бесценной надписи запечатлелись в металле, как человеческий голос в бездне беспросветной и бурной ночи, и своим светлым контуром казались едва-едва различимым шепотом. Буквы соприкасались друг с другом, изгибались по кругу, и то, что представлялось началом слова, на самом деле было концом другого, также не имевшего начала. Глаза застило слезами, они уже ничего не различали. Ерготель притронулся к диску рукой. Когда он отвел руку, Сотион потянулся к диску, словно собираясь унести с собой. Но лишь положил на него руки, на весь текст, как потребовал бы жрец, принимая присягу союза 1.
      - Пошли, - произнес клейдух, - я покажу вам сундук Кипсела 2.
      - Позволь спрятаться в нем! - воскликнул Сотион. Олимпия была полна звуков! Слышался стук ведер у колодца, где-то открыли цистерны, и вода с шумом заполняла каналы, разносившие ее по всему Альтису. На углу, между стеной и пританеем, ксилей, дровосек священного округа, рубил равновеликие поленья по установленной мерке из стволов серебристых тополей. Скрипели повозки, доставлявшие песок на стадион. Десятка полтора работников разравнивали покрытую выбоинами землю. Руководил ими Гисмон. Он осматривал теперь уже засыпанный участок и на каждом шагу тыкал пальцем в землю, замеряя толщину песчаного слоя.
      - Старик пальцами чувствует то, что будут ощущать наши босые ноги, прошептал Сотион.
      Отовсюду сходились люди, атлеты со своими родственниками. Гисмон отогнал их, чтобы не мешали работе. Он направлял их к камню Бибона и к статуям.
      Камень Бибона лежал возле храма богини Геры. Это была овальная глыба красного песчаника, на которой виднелась надпись:
      "Бибон, схватив меня од ной рукой, перебросил через голову" 3.
      1 Имеется в виду церемония заключения "священного мира" между легендарными царями Элиды, Писы и Спарты.
      2 Тиран Коринфа (698-658 гг. до н. э.). В олимпийском храме богини Геры (Герайоне) хранился так называемый сундук Кипсела, украшенный уникальной резьбой. В этом сундуке, по преданию, Кипсел, будучи ребенком, скрывался от убийц.
      3 В настоящее время этот камень, найденный в прошлом веке при раскопках Олимпии в могильнике Пелопса, хранится в местном музее.
      В камне имелись две трещины, как бы специально для захвата. Кое-кому удавалось приподнять его до уровня колен, бедер, но не могло быть и речи, чтобы кто-то сумел свободно метнуть его. Иккос, который откуда-то появился и наблюдал за этой забавой, воскликнул:
      - Поищите Герена!
      Навкратиец наконец отыскался и молча подошел к камню. Он не мог просунуть в трещину всю руку, вошли только три пальца. Герен быстро поднял глыбу на уровень груди, потом перевернул ее в руке и, когда, казалось, камень вот-вот выскользнет, стремительным толчком отбросил его на несколько шагов.
      Иккос сказал Евримену:
      - Смотри, чтобы он не переломал тебе кости в борьбе.
      - Оставьте вы это, - сказал прибежавший Алкимид, - пойдемте, я покажу вам кое-что поинтереснее.
      И они уже шли вслед за ним, влекомые самим этим праздничным днем, словно листья ветром.
      - Это мой прадед, - произнес эгинец.
      Перед ними был Праксидам, победитель на пятьдесят девятой Олимпиаде. Вырубленный из ствола кипариса, весь в темных полосах, шероховатый от дождей, ветра и солнца, он стоял, прижав к бедрам руки, на которых грубой позолотой были нанесены бойцовские ремни. Посреди лба, словно морщина, обозначилась трещина, более чем полувековой давности. Алкимид пытался найти в нем сходство с собой. Однако никакого сходства не было. У деревянного Праксидама оказалась круглая голова, широкая физиономия с бессмысленной улыбкой и выпученные глаза из голубого стекла, отливавшие жестким, почти мертвенным светом. Он, скорее всего, походил на Рексибия из Опунта, которого в жизни никогда не видел, но теперь тот стоял рядом, на соседнем цоколе, вырезанный из фигового дерева, победитель, на две Олимпиады моложе его.
      Идя краем Священной рощи, от дома Эномая, они видели множество изваяний, имена, выбитые на пьедесталах, были еще живы в их памяти: Фрикий из Пелины! Евтелид из Спарты! Фан из Пеллены! Даморет из Гирии! Милон из Кротона! Все статуи таращили на них выпученные глаза, улыбались одинаковыми толстыми губами, выбитыми из красной меди, одинаковыми колечками вились волосы у них на лбу, спадали на спину, образуя нечто застывшее, похожее на клафт 1 египетских богов. По шлемам узнавали победителей в вооруженном беге, диск служил девизом пятиборья, иногда в робких, осторожных движениях кулачных бойцов проглядывал слабый отголосок той силы, что принесла им победу.
      1 Головной убор, который древние египтяне приписывали своим богам. Клафт (большой плат из ткани в полоску) носили и фараоны.
      Почти все фигуры были прямые, строгие, с удлиненными телами и слишком узкой грудью, напоминающие людей той угасшей расы, которую вел в сумрак времен еще старый Гермес, обернутый в хитон и хламиду, в шлеме и с барашком под мышкой. Но вот и Зевс Метапонтийский, широким шагом направляющийся в новое время. В вытянутой правой руке он сжимал молнию, на левой его руке сидел орел, чуть раскинув крылья, словно стремительное движение бога вынуждало его к полету. За ним тянулся еще ряд статуй, очертания которых становились все более округлыми, теряли свою омертвелость, ежеминутно кто-нибудь с восхищением указывал на великолепные мышцы живота, крепко вылепленное колено, идеальный изгиб бедра. С двух пьедесталов рвались кони, отливавшие свежей бронзой, с голубыми гривами, торчащими, как гребень шлема. Наконец, гигантский Геракл с луком и дубиной спешил с кем-то сразиться в повозке финикийского Мелькарта 1.
      В этом высокоствольном лесу, образуемом фигурами людей и богов, имелся подлесок из каменных плит, врытых в любое свободное место. На них были выбиты надписи об олимпийских законах и привилегиях, слова благодарности или хвалы. Города и племена оглашали договоры и союзы. Энейцы и метапийцы заключали пятидесятилетний мир между собой, могущественный Селинунт 2 брал под свою защиту изгнанников из Мегар 3, на потемневшей от времени глыбе жители Элиды и Герен зафиксировали заключение столетнего мира. Все это замыкал, подобно последнему слову гимна, огромный мраморный блок, где перечислялись народы, сражавшиеся под Платеями.
      1 Финикийский бог огня.
      2 Город в Сицилии.
      3 Мегары Сикелийские - город на восточном берегу Сицилии (колония Мегариды, области, граничащей с Аттикой), подвергшийся нападению тирана Сиракуз Гелона.
      Атлеты стояли вдоль дороги процессий, за которой начиналась стена Альтиса. Они испытывали некоторую неудовлетворенность. Один-единственный храм, ряд часовен, немного изваяний, несколько десятков алтарей из обычного камня под свежим слоем извести - все это можно было унести, как легкий узелок с вещами первой необходимости. Совершенство их живых тел превосходило все это застывшее искусство.
      А неподалеку от этой группы разочарованных атлетов, в глубине рощи, строитель Либон из Элиды говорил секретарю Олимпийского Совета:
      - ...Вырубить эти деревья. Шесть платанов, восемь тополей, тринадцать олив. Каллистефан окажется у опистадома 1. Храм будет длиною в двести ступеней, не считая террасы перед входом, которая, впрочем, выйдет за пределы рощи: я хочу показать тебе рисунки.