1 Так называется с теории шахмат партия, сыгранная сильнейшим шахматистом мира середины XIX века немцем Андерсеном с выдающимся польским мастером Кизерицким, которую белые завершили блестящим комбинационным финалом и с тремя легкими фигурами объявили мат при всех фигурах черных.
      Когда они приблизились к погосту, густая тьма уже окутала все вокруг. Рамиро велел Рамону ждать у входа и наказал: если послышится шум или стрельба, пусть он спешит в конец, третьего ряда.
      Не поспел Рамиро всего на несколько секунд. Или вспугнул? Когда же человек с легкостью спортсмена перемахнул через изгородь и вскочил на лошадь, Рамиро узнал Гуинче. Тот был один.
      - "Каждое воскресенье", - пробормотал себе под нос Рамиро и подумал, что преследовать, даже окликнуть означало наверняка испортить все дело.
      Рамиро Фернандес на следующий же день навестил падре Селестино. Сказал тому, что на кладбище Гуинче не застал, дал слово не проливать кровь, разве только защищая свою жизнь, и предупредил, что улетает в Гавану повидать семью, а вернется в субботу.
      Падре напомнил Рамиро: лишь один бог еще знает, что Рамиро известен обычай Гуинче бывать по воскресным дням на могиле своего отца.
      На самом же деле Рамиро вылетел в Баямо к майору Павону, где члены Комитета защиты революции селения Сарсаль вместе с оперативниками составили портрет-робот неизвестного в тех местах человека. Рамиро с трудом, но все же узнал по портрету контрреволюционера из Майами и вспомнил, что все обращались к нему по прозвищу Тостон 2.
      2 Тостон - на востоке Кубы так называют ломтик банана, зажаренного в масле (исп.).
      - Надо запросить наших людей в Майами, - предложил Рамиро майору. Тостон в начале семидесятых работал официантом в баре на Седьмой авеню между Десятой и Одиннадцатой улицами, а затем продавцом в оружейном магазине на Восьмой улице Юго-Запада. Сомнений не может быть: он из группы Боша.
      Решили немедленно установить негласное наблюдение за Тостоном, как только он еще раз появится в Сарсале, чтобы таким образом выйти на всю группу, фоторобот размножили и разослали во все отделения провинций Баямо и Сантьяго-де-Куба.
      А в четверг группа вновь напомнила о себе. В горном селении Лас-Мерседес восьмидесятидвухлетней старушке показалось странным, что незнакомый мужчина закупает в лавке чересчур много черного хлеба и булок. Она из любопытства побрела за ним. Когда же человек вышел из селения и двинулся по дороге, ведущей в горы, старушка поспешила рассказать о своих подозрениях милисиано, дежурившему у гаража на окраине селения. Милисиано предупредил товарищей, оставил пост и последовал за неизвестным. Окликнул, но тот ускорил шаг, а затем побежал. Еще несколько секунд - и он бы скрылся за скалой, где в разные стороны уходили в горы сразу четыре тропы. Милисиано повторил свое требование и вскинул винтовку. Он хотел ранить беглеца, но пуля угодила тому в затылок. В мешке, который потом подняли со дна ущелья, кроме хлеба, ничего не было. В карманах убитого нашли деньги и складной нож, под рубахой - пистолет "ТТ". При тщательном осмотре тела под ногтем мизинца левой руки вместе с грязью и следами синтетического волокна, скорее всего из меха спального мешка, было обнаружено раздавленное яйцо бабочки огневки.
      Из центра полковник Родригес сообщил, что радист группы диверсантов довольно часто и не в определенные сеансы, а в любое время, но из разных мест Сьерры-Маэстры, выходит в эфир. Короткие депеши, прочесть которые, к сожалению, не удавалось, еще раз подтверждали, что диверсанты, распространив яйца огневки, по-прежнему отсиживаются в горах и ждут новое задание. Две канонерки, чтобы задержать группу в случае ее бегства, круглосуточно курсируют в проливе Колумба между мысом Крус и Сантьяго-де-Куба.
      Рамиро едва дождался воскресенья. В пятницу с утра он уже был вместе с Павоном в Пилоне. Порознь они осмотрели место, где находилась могила отца Гуинче. Она была полностью скрыта от постороннего взгляда, тем более ночью. Начальник местного отделения предложил установить микрофон у могилы, чтобы майор и оперативники на расстоянии знали, как развиваются события. Однако Рамиро воспротивился, и майор Павон с ним согласился, Микрофон в таком тонком деле мог бы только помешать. Решили поместить его в двадцати шагах от могилы основателя Пилона.
      Аллея просматривалась с холма, возвышавшегося метрах в трехстах от ворот кладбища. Там обоснуется Павон с рацией и ночным биноклем. Тропа, по которой Гуинче может уйти в горы, на ближних и дальних подступах будет тщательно блокирована. Бойцы тогда выдвинутся из укрытия наперехват и станут действовать только по радиоприказу майора Павона.
      Если Рамиро появится на аллее с зажженной сигаретой, то следует подождать, что он скажет, остановившись у могилы основателя Пилона. Отсутствие сигареты будет означать, что Гуинче необходимо брать силой.
      Ближе к вечеру Рамиро зашел к падре Селестино, передал ему привет от Педро Родригеса, новые журналы, свежие столичные газеты и коробку шоколадных конфет. Некогда падре любил закусывать ими яичный ликер на роме. В поведении священника не было ничего подозрительного. Рамиро сказал, что попытается увидеть Гуинче, и ушел.
      Церковь и ее связь с внешним миром, включат телефонную, контролировались, и, когда Рамиро приблизился к воротам кладбища, мимо проехал на велосипеде парень в красной рубахе - это означало, что падре Селестино за последнюю четверть часа не предпринимал никаких действий.
      На одном из столбов, некогда державших чугунные створки ворот, висел щит рекламы: "Самый сочный! Кубинский грейпфрут содержит мало калорий, зато богат витамином С. В силу благоприятных климатических условий страны половину веса кубинского грейпфрута составляет сок. Экспортер Кубафрутас".
      "Кого угораздило вывесить здесь, в Пилоне, да еще на воротах кладбища, никому не нужную, хотя и красивую рекламу?" - подумал Рамиро и решительно вошел.
      Солнце касалось своим быстро темневшим краем острых горных вершин.
      Гуинче появился неслышно, как тень. Положил у подножия креста белые цветы марипосы с желтыми усиками, словно у бабочки, перекрестился, обошел могилу и встал так, как если бы отец лежал на постели и Гуинче видел бы его лицо. Скрестил руки на груди и замер.
      Послышался шорох, его рука метнулась к поясу, но незнакомый властный голос опередил:
      - Спокойно, Гуинче! - Рамиро приставил дуло пистолета под лопатку Гуинче. - Достань, что хотел, но не дури! Достань! Вот так! Теперь швырни в сторону. Ну!
      Гуинче подчинился лишь после того, как Рамиро сильнее надавил дулом в спину. Браунинг глухо стукнулся о землю. Рамиро сделал два шага назад, опустил оружие.
      - Обернись, Гуинче!
      Не сразу Гуинче повернулся, а когда стал спиной к могиле отца, часто заморгал. Голос не повиновался.
      - "Гуахиро"! Ты? - выдавил с трудом.
      - Я!
      - Что происходит? Откуда ты?
      - Не из могилы, ясно. Знаю, что тебе плохо, чуешь конец. Вот и пришел. - Рамиро передвинул собачку предохранителя на своем пистолете и бросил его. Он упал на траву в метре от браунинга Гуинче.
      - Эй! Что происходит? - Голос Гуинче стал прежним. - Ты что, мне друг?
      - Пока нет! Однако могу стать. Гуинче понимал, что это не сон, но поверить в реальность происходящего тоже не мог.
      - Чего ты вдруг оказался здесь? - Рамиро тянул время.
      - Отец у меня тут лежит. А я его не знал.
      - Бывает. Кровь зовет?
      - Всю жизнь ничего дороже памяти о нем у меня не было. А положили здесь, когда я еще на свет не появился.
      - Как это?
      Гуинче начал рассказывать с жаром, словно давно хотел выговориться, а возможно, и потому, что сознательно удалял миг роковой, скорее всего смертельной развязки.
      И перед глазами Рамиро Фернандеса рисовалась живая картина.
      ...Глубокая темная ночь окутала все вокруг. Лишь издали доносился монотонный гул сентраля "Капе-Крус". Во дворе небольшого домика, там, где к небу устремляло свою пышную крону манильское манго, притаился отец Гуинче. В просторном кармане рабочей спецовки, набитом пучками пакли, лежала смятая записка, найденная случайно час назад на столе в управлении завода. То было письмо управляющего к его жене. Последняя фраза жгла сердце. "Этой ночью твой муж дежурит. Как пробьет двенадцать, обязательно буду!"
      Тот, другой, кому отдано предпочтение, бесшумно перепрыгнул через забор, замер, боязливо осмотрелся и осторожно стал пробираться к дому. Еще шаг, и он остановился у дерева манго. В мохнатой шапке листвы шелестел ветерок. Еще шаг, и стальная рука сдавила горло управляющего. Тычок коленом в живот, смертельные тиски и резкий удар головой о ствол дереза лишили жизни пришельца. И злоба, унижение, ревность разом исчезли у отца Гуинче.
      "Он мертв, но она... Пусть она держит ответ!" - пронеслось в голове, и он направился к дому. Дверь не была на запоре, и вновь слепая, безудержная сила поднялась в нем. Отец Гуинче толкнул дверь, вошел в прихожую, но тут же вспышка пламени ослепила его, он ощутил боль в груди и, падая на колени, услышал гневный голос жены:
      "Я вас предупреждала, негодяй!" "Это я!" - еле слышно произнесли губы отца Гуинче. Ружье громыхнуло дулом обо что-то жесткое. Женская рука кое-как нащупала включатель - вспыхнул свет. В глубоком горе женщина опустилась на пол. "Дева Мария, - шептала она, - святая непорочная, помилуй и спаси! За что такое наказание? Чиста ведь! Чиста!.." Он с трудом оперся на руку, и лицо, секунду назад перекошенное ревностью, озарилось улыбкой: он не обманут. Прилив счастья был последним, что он ощутил в этой жизни. Женщина с трудом разжала пальцы мужа, в которых он держал записку. Сердце ее замерло, губы побелели, она тихо застонала: "Дева Мария, за что? Он не прочел моего ответа!" Глаза ее округлились, и она, не вполне понимая, что делает, поднесла к невидящим глазам мужа обратную сторону записки. "Читай! Читай, о, боже!" - и потеряла сознание.
      - Я родился восемь месяцев спустя, но уже в Гаване, куда мать переехала к своей сестре. Мать и сейчас жива, С первого же заработка я два года копил каждое сентаво на памятник и на дорогу в Пилон.
      - Ты хотел бы повидаться с матерью? - спросил Рамиро. - Клянусь памятью моего отца, Гуинче, это можно сделать. Давай пораскинем мозгами.
      - Нет, "Гуахиро", мозгов не хватит. Ни моих, ни наших вместе. Я много намесил.
      - И все же! Расскажи. Вначале подумаем оба, а там помогут, если ты пожелаешь.
      Гуинче замолчал, закусил губу, взъерошил волосы на голове, резко опустил руки.
      - В карман не лезь! Знаю, что хочешь закурить.
      - Боишься?
      - Нет! Если решился, привыкай себя держать в руках с этой минуты. Потерпи.
      - Ну, так! Вроде ты с добром. Но с чего начинать-то? Может, отойдем? Не здесь, не рядом.
      - Здесь! И пусть прах его будет тебе судьей!
      - Ты хозяин, ты и музыку заказываешь. Ладно! Слушай! Ты уже основался на Кубе, когда Висенте Мендес и Насарио Сархен задумали военную операцию. Собрали деньги, подготовили пятнадцать человек, я был в их числе. Но перед самым выходом из Майами Висенте и Насарио - у них появились сомнения решили изменить место высадки. Хулио Сесар Рамирес настойчиво возражал. Это показалось подозрительным, и все решили, что Хулио Сесар действительно из "Х-2". Вышли в море, он за свое, и тогда его стали допрашивать и пытать, Он не признавался, но мы все больше убеждались, что он коммунист.
      - Никто никогда не мог представить доказательств.
      - Да, но я первым ударил его, и все начали бить. Потом его связали и бросили за борт.
      - Вернулись домой и, чтобы побольше собрать денег у лжепатриотов, сделали из него мученика и знамя.
      - Вот это мне не понравилось. Даю слово! От смерти же нас вместе с Висенте Мендосом1 спасла болезнь. Но я был одним из тех, кто на судне Рамона Ороско Креспо отомстил за их гибель и потопил коммунистические рыбачьи суда "Платформа I" и "Платформа IV". Потом меня отправили в Форт-Гулик, в зону Панамского канала. Там военных из Латинской Америки учат методам борьбы с коммунизмом. Вернулся в Майами, где замышлялось что-то серьезное. Да война во Вьетнаме прижала, срочно стали набирать в американские батальоны нас, кубинцев. И попал я снова на выучку, теперь в Форт-Шерман. Неподалеку, в джунглях Дарьена, отстроили вьетнамскую деревню Гатун-Дин. Там нас обучали разным системам выживания и средствам массового уничтожения вьетнамцев, и там со мной подружился Маноло Хиберга, который потом, после перемирия с Вьетнамом, свел меня с "Майклом"-Суаресом, лучшим другом "Мачо"-Баркера, Эдгара Буттари и "Бебе"-Ребосо.
      1 Во время высадки в районе Баракоа 17 апреля 1970 года.
      - Чьими руками Никсон завладел секретами демократической партии. И погорел потом из-за них в деле Уотергейта.
      - Вот когда жирный куш достался им, а меня отбросили в сторону, я впервые ощутил себя листом, сорванным с дерева и ветром занесенным в чужие края. Правда, я успокоил себя, прочитав в книге, что бывают деревья, чьи листья содержат в себе семена. Может быть, только теперь, в эти последние месяцы, я начинаю понимать ту мысль. А в семьдесят втором году, в мае, они свели меня в Нью-Йорке с Рикардо Моралесом Наваррете.
      - Встречал его. Террорист. Служит в ЦРУ.
      - Ага! Нам с ним и предстояло отправить на тот свет Эдварда Кеннеди.
      - Постой! Это когда он призвал правительство Никсона отказаться от провалившейся блокады и нормализовать отношения с Кубой?
      - Он предложил провести мост длиной в девяносто миль, а нам предложили сделать все так, чтобы скорее был изготовлен гроб длиной в сто девяносто сантиметров. Было трудно. Дважды дело срывалось. В третий раз, за минуту до появления Эдварда, нас со всеми игрушками взяли на месте агенты ФБР. Кто давал задание, отвернулись, и я чудом не угодил в тюрьму. Вот тут-то я близко увидел их нутро, душу иуд.
      - А ведь многие на старой Кубе ставили их портреты вместо икон в домашние алтари.
      - А как же мне было думать иначе... Закурим, "Гуахиро"? Ну, чего?
      - Ты стой! - Рамиро достал пачку сигарет, спички, закурил и бросил горящую сигарету Гуинче. Тот поймал ее, жадно затянулся.
      - Спасибо!
      - Я знаю, о чем ты сейчас подумал. Однако продолжай!
      - Чего продолжать? Были дела разные. В марте семьдесят четвертого в Мехико представительства "Кубана де Авиасион", "ТАКА", "Айсландик" и десять окон в отеле "Франсес" - моя работа. Тогда и начал я с Орландо Бошем. Вот смельчак!
      - Чужими руками жар загребать и политику делать. - Рамиро сплюнул.
      - Нет, он и сам! Это тебе не Насарио Сархен, не Артиме. - И словно бы спохватился: - Клянусь матерью, а в июне семьдесят пятого, когда министры иностранных дел приняли резолюцию об отмене антикубинских санкций, я порадовался в душе. Что-то впервые шевельнулось там. И пошло.
      - Ты же кубинец. А вот Бош с тобой не пришел сюда. Кто за главного здесь?
      - Не торопи, "Гуахиро". - Гуинче сделал последнюю глубокую затяжку и отшвырнул окурок.
      - Мозг у людей в общем-то по своему строению у всех одинаков, механизм мышления схож. - Рамиро видел, что Гуинче еще не готов, и подумал, с каким волнением сейчас майор Павон и Рамон Дельгадо по очереди пристально глядят в бинокль на аллею. - А вот я спрашиваю: отчего же у людей столь противоречивые убеждения? Я задумывался не раз, Гуинче, можно ли вывести закономерность, установить принцип. Два брата - один за дело народа, другой ненавидит его. Третий родился от тех же родителей, а ему совершенно безразлично, что происходит кругом, он увлечен скачками, женщинами и накопительством. Что удерживает людей в постоянстве их убеждений? И что влияет на перемену их? И может ли враг коммунизма стать коммунистом? Ты как думаешь?
      - Не знаю. Вот человек может перестать быть человеком. Это я знаю! Видел. А другому все может сделаться безразлично...
      - Но ведь и я поначалу не принял коммунизма! Однако открылись глаза. У антикоммунизма нет будущего. Каждый, кто считает себя антикоммунистом, просто не согласен с идеями коммунистов, не желает их принимать, чаще всего не зная того, против чего борется.
      - Ты это куда, "Гуахиро"?
      - Подумай сам! Мы оба жили там... А тебя ни разу не выволакивали из ресторана за темный цвет кожи?
      - Да. Было.
      - А ты задумайся, что будет, если контрреволюция победит, если все эти Артиме, Сархены, Калатауды, Мас Каносы и Боши возвратятся и станут править Кубой?
      Гуинче попросил еще сигарету.
      - Да Майами просто, как оно есть сейчас, переберется сюда и сделается Кубой. Хоть во главе и будут Бош и Артиме, а править станут братья Ферре1. Куба скорее всего в виде марионеточной республики превратится в колонию США. Люди из Вашингтона будут командовать на земле наших дедов и отцов. Не иначе!
      1 Морис Ферре - мультимиллионер, в прошлом мэр Майами. Луис Ферре мультимиллионер, бывший губернатор Пуэрто-Рико.
      - Но сейчас на Кубе не рай! Много чего не хватает.
      - Кислое наше вино, но оно наше. И все делаем сами, своим трудом. Закладываем собственную индустрию, строим свои заводы, свои корабли. Никогда в мире Куба так не звучала. А если чего сейчас недостает, то мы скоро все будем иметь. Не в этом счастье. Нация, родина твоя живут своей жизнью, и никто нам не указывает со стороны.
      - Послушай, "Гуахиро"! Смешно, мы стоим у могил и ведем такую беседу.
      - Печально! Но что поделаешь? Ведь в этом ты виноват, а точнее, те, кто тебе платит. Те, кто воспользовался слабостью Кубы после ее освобождения от Испании и вложил деньги в разрушенную экономику страны. Понимаешь? При самой дешевой рабочей силе они за пятьдесят шесть лет, которые хозяйничали на нашей земле, удесятерили свои капиталы. Вот как! Революция, отобрав у них собственность, лишь совершила правосудие. Раньше получалось так. Куба была в положении мужчины, который сам не может делать детей и радуется тому, что их ему делает сосед.
      - Хватит, "Гуахиро"!
      - С кем пришел? Где ваш лагерь? Пойми, больше в жизни у тебя не будет шанса. Упустишь... локти кусать станешь. Учтется твое признание, добровольный приход, помощь, которую окажешь, Гуинче, по-человечески тебе говорю: решайся, сними с себя тяжесть.
      - Дай уйти, "Гуахиро"! Не терзай больше! Сейчас ничего тебе не скажу. Хочешь быть человеком? Поверь! Я не иуда. И жить хочу. А в том, что на душе тяжело, ты прав, не могу больше. Дай обдумать! Так тошно мне никогда не было. Если через неделю приду, а нет, так в понедельник, - все расскажу! Вы знаете о нас. Теперь точно вижу, что знаете. Перекрыли побережье.
      - Не на страх твой рассчитываю, Гуинче, на совесть. Стань вновь кубинцем, сыном своей земли!
      - Перестань, "Гуахиро"! Жди! А не приду - ищите, "Гуахиро", ищите! Конец у всех один. Но решиться мне не просто!
      - Закури! - Рамиро вплотную подошел к Гуинче, дал пачку, спички, сам тоже закурил, кивнул на кольцо, поблескивающее на безымянном пальце. - С ядом?
      - Ага!
      - Знакомо. Надавил, крутанул камень и - по коже им. Смерть!
      - Не боишься?
      - Ты же не мальчик, Гуинче. Кругом наши люди.
      - Как?
      - А ты думал! Вдруг оказалось бы, что ты неизлечим. Ну, взял бы еще одну жизнь на душу. А уйти бы не дали.
      Гуинче заволновался.
      - Тебя ни один из них не видел и ни один из них не знает, кто ты. Будь спокоен. Решайся только, Гуинче! Сейчас пройдешь свободно. Потом я тебе помогу. Когда-то и я одолел все это. - И Рамиро наклонился за пистолетами, лежавшими на траве, поднял оба. - Держи! Уходи, как ни в чем не бывало. Я буду ждать в воскресенье.
      Когда, наконец, Рамиро показался на аллее с горящей сигаретой, майор Павон с облегчением передал бинокль Рамону.
      В следующее воскресенье Гуинче не появился. Рамиро в нервном ожидании дважды прочел про себя все стихи, которые знал на память, и раз десять повторил четверостишие из "Гимна изгнанника" Хосе Марии Эредии.
      Ведь герои найдутся на Кубе,
      Предпочтут они славную участь:
      Лучше смерть, чем, стеная и мучась,
      Жизнь в неволе влачить, как рабы!
      Когда Рамиро подошел к майору Павону, начальник местного отделения госбезопасности предложил все-таки запросить разрешение Гаваны и начать прочесывание.
      - Так мы их не возьмем, а они нам нужны живые, - сказал, как отрезал, Павон.
      - Я ставлю сто марак1 против одной, что он придет! - с горячностью горца заявил Рамон и осекся.
      1 Марака - песо, так прежде народ называл основную денежную единицу Кубы (нсп.).
      - Пойдемте ужинать, - предложил Рамиро. - Вот если бы пиво у кого нашлось. Пошли, а то собирается дождь.
      В понедельник, шестого, как только Рамиро поравнялся с незатейливым памятником основателю Пилона, от него мотнулась тень, и Рамиро почувствовал дуло в боку, и тут же сильным рывком его втянули в кусты.
      - Тихо! Я Гуинче! А ты не из пугливых. И мне нравишься. - Гуинче отпустил локоть Рамиро, отдал ему свой браунинг. - Всю неделю с ума схожу. Держи!
      - Кретин! Ты действительно не в своем уме! Так шутить! Скорее на аллею. Иди сюда! Дай я положу тебе руку на плечо. Ну! Обними меня. Вот так! - Рамиро повернулся к входу, покрутил в руках браунинг и спокойно опустил его в задний карман. - Пошли!
      - Ага! Следят!
      - Гуинче, ты молодец! Честно, я рад за тебя. Ну, рассказывай... Вчера я нервничал.
      Гуинче рассказал, что в их группе сейчас шесть человек. Было семеро. Пятеро прибыли оттуда, а двое присоединились здесь. Одного уже, однако, "по дурости, из-за упрямства" застрелил милисиано в Лас-Мерседес. Возглавляет группу Арголья, родом он из Баямо, тертый калач, деспот. Его телохранитель "Босалон"2, строительный рабочий из Баранкао, симулянт, искусно прикидывается больным радикулитом, работает в году три-пять месяцев. А то все ездит по разным городам лечиться. Когда становится скучно, Арголья заставляет Босалона устраивать представления, как тот морочит голову врачам. Заместитель главаря - Калавера. Мечтает счастливо отсидеть здесь два года, заработать, а затем уехать в Атланту, жениться и открыть там пивной бар. На счету Калаверы несколько убийств, и он дважды прежде высаживался на Кубе. Радист группы - "Вененосо"3 высокого о себе мнения, родом из Ольгина, там и живет на средства брата, у которого до революции в Ольгине было несколько жилых домов и который теперь каждый месяц получает от правительства приличную сумму. Вененосо год как на Кубе, сумел легализоваться. Шестой - Тостон, давно зарабатывавший на жизнь в Майами как профессиональный убийца, некоторое время работал личным шофером Орландо Боша. Четверо прибывших - Арголья, Калавера, Тостон и он, Гуинче, в последнюю минуту перед отъездом из Майами дали согласие осесть на Кубе и теперь ждут уже изготовленные для них документы и отработанные легенды. Всем положен хороший заработок. Группа имеет три рации в разных районах Сьерры-Маэстры. Подходы к месту нынешней стоянки днем просматриваются, а ночью охраняются электронными сторожами. Но Арголья в связи с блокадой побережья запросил центр дать им адреса конспиративных квартир в ближайших городах. Он нервничает и начинает опасаться, что дело затянется.
      2 Босалон - тупой, неразвитый (исп.).
      3 Вененосо - ядовитый; здесь - настойчивый поклонник. Дон-Жуан (исп.).
      Рамиро расспросил, как они вооружены, чем питаются, есть ли у них связь с местным населением, посетовал на то, что Гуинче заметно изменился за неделю, осунулся, поинтересовался, смог бы он прийти на кладбище раньше следующего воскресенья.
      - Нет! Арголья строг. Сегодня мне повезло. Он считает воскресенье днем наиболее ослабленной бдительности, когда люди отдыхают, развлекаются. Сам он католик.
      - А кто из вас связан с падре Селестино?
      - У Аргольи есть человек в Пилоне, а напрямую никто. Я один раз был у падре, просил отслужить заупокойную. Он догадался, что я давно не был на Кубе, знает историю моего отца.
      - А где ваш лагерь, Гуинче?
      - "Гуахиро", хочу, чтобы все было чисто. Я решился, я все и сделаю. А так ты же не самый главный. Кто-то возьмет да и рассудит по-своему.
      - Хорошо, Гуинче, давай в воскресенье, контрольная встреча в понедельник. Мы подумаем, как быть. А вот бумага, ручка и фонарик. Напиши своей матери записку. Будто ты в Майами. Мы опустим в почтовый ящик. Квартальный Комитет защиты революции ей окажет внимание и помощь, так что она ничего не будет знать.
      Гуинче было опешил, но после некоторого раздумья написал коротенькое письмецо.
      Руководство Центрального управления госбезопасности в Гаване пришло к выводу, что сейчас группа диверсантов изолирована, практического вреда не приносит, поэтому облаву и прочесывание района проводить но следует: это потребует мобилизации многих сил и не гарантирует успеха. Надо добиться, чтобы Гуинче добровольно отказался от прошлого, затем с его помощью взять диверсантов во время сна. В скором времени предстояла международная встреча на Кубе молодых представителей демократических сип стран мира, и публичные показания агентов ЦРУ, только что захваченных на месте преступления, были бы отличным доказательством непрекращающихся враждебных происков империализма. Голос Гуинче также мог бы прозвучать на этой встрече. Было и еще одно обстоятельство: в случае, если группа получит связь и адреса конспиративных квартир в городах, потянется интересная нить и дальше.
      Телефонный звонок ни свет ни заря разбудил Педро Родригеса. В трубке послышался взволнованный голос Роберто Веласкеса:
      - Полковник, случилась беда! И, кажется, непоправимая! Мне срочно необходимо видеть вас.
      - Вы далеко от Мирамара?
      - Где-то рядом с вашим домом, но точного адреса не знаю,
      - Заезжайте ко мне. - И Педро продиктовал свой адрес.
      Через четверть часа они уже сидели в гостиной Родригеса, так и не притронувшись к кофе, поданному хозяйкой дома.
      - В пятницу днем с нашей станции в Ольгине сообщили, что местная служба сигнализации болезней Министерства сельского хозяйства зафиксировала ржавчину сахарного тростника! Не знаю, какая сила подняла меня, но я с двумя сотрудниками, прихватив кое-какую аппаратуру, помчался туда. Вчера, весь субботний день, мы провели на полях. Поражение сорта "Барбадос 4362" повсеместное, Пустулы порошат, как пульверизаторы. Наши специалисты, в том числе и я, полные профаны в борьбе с этой болезнью, - Голос Веласкеса сипел от волнения, усталости и бессонной ночи.
      - Я верю, что случилось нечто серьезное, однако нс создавайте излишней нервозности. - Родригес произнес эту фразу как можно спокойнее, но предчувствие приближения чего-то очень неприятного уже охватывало и его.
      Веласкес вскочил на ноги,
      - Да что вы говорите? Со времен Колумба, с тех пор, как испанские конкистадоры завезли на Кубу тростник, он ни разу не болел ржавчиной. Согласно литературе, десять пустул на одном квадратном метре сегодня - это катастрофа. Мы насчитывали на сорте В4362 тринадцать и пятнадцать. А эффективные методы лечения растений, пораженных ржавчиной, особенно "пукцинией эрианти", не разработаны. Неизвестны! В пятьдесят третьем пятьдесят четвертом годах в США возбудитель стеблевой ржавчины, названный 15В, привел к потере десяти миллионов тонн пшеницы, стоимость которых выразилась в полмиллиарда долларов. Вот, я кое-что прихватил вам. - И Веласкес принялся выкладывать книги из своего портфеля.
      На журнальном столике выросла стопка: "Микробы в воздухе" Огавы, Холла и Кепселя, "Фитопатология" Кристенсена, "Эпидемии и их контроль" Ван-дер-Планка, два тома "Болезни сахарного тростника", справочник Батлера и Джонса.
      - Почитайте, полковник!
      - Спасибо, Роберто, но главное? В чем оно?
      - Главное, что к двенадцати часам дня я потребовал от всех районных станций дать мне сведения. На чудо, увы, я рассчитывать не могу. Я знаю, что они мне ответят. Повсеместно и в подавляющем большинстве во всех провинциях высажен сорт В4362, а он оказался чрезвычайно чувствителен и восприимчив к ржавчине. В Ольгине на участках сорта Му54129 обнаружены единичные пустулы, но сорт толерантен к этой расе гриба, и там еще, по-видимому, что-то можно будет собрать,
      - А в чем суть "пукцинии эрианти"?
      - Заболевания, возбуждаемого этим грибом, вы хотите сказать? Объясню. Но сейчас главное, полковник, мы, Госстанция, нс располагаем точными сведениями. Однако мои ребята народ дошлый, они утверждают, что большие площади сахарного тростника отведены под сорт В4362. А это означает, что под угрозой урожай. Боюсь думать о последствиях.
      Родригес закурил, спохватился и предложил гостю, поднес ему спичку.
      - Извините, Роберто. Таи в чем состоит заболевание? Может, локализуем в Ольгине?
      - О нет! Если бы! Споры этого гриба летучи, как воздух. Патоген попадает на растение, прорастает, дает инфекционные структуры и проникает внутрь растения, где образуются новые поколения спор, причем в несметных количествах. Поле становится красным, и над ним носятся розовые облака. У больного стебля нарушается обмен веществ, водный баланс, снижается энергия фотосинтеза, приостанавливается рост. Листья засыхают, потери веса достигают семидесяти процентов. В нашем конкретном случае - все сотрудники мобилизованы, ведутся лабораторные исследования - картина такова, полковник Родригес, - и Веласкес понизил голос, - мы имеем дело с очень агрессивной расой патогена. Вы меня понимаете?
      Педро Родригес понял все еще тогда, когда на рассвете услышал в телефонной трубке срывающийся, утомленный голос Веласкеса.
      - Патоген, как вы говорите, летуч, а кто еще может распространять эту "пукцинию эрианти"?
      - Все! Насекомые, которые питаются на растении и перемещаются по посевам, бабочки, пауки, мыши, кошки, собаки, птицы, человек на своей одежде. Но главный распространитель - ветер.
      - Порадовали вы, однако, Веласкес. Но спасибо, что приехали. Идемте завтракать. Потом вы - к себе, а я - к себе в учреждение. В двенадцать ноль-ноль я у вас. А что с огневкой?
      - Никакой опасности. Даже есть польза: люди подтянулись, стали организованнее. Подружились с советскими учеными, кроме того, мы приобрели очень полезный опыт на будущее.
      В полдень полковнику Родригесу стало известно, что плантации сахарного тростника заражены ржавчиной по всей стране, что "пукциния эрианти" представляет собой нечто фантастическое, доселе невиданное, что сорт В4362 практически урожая не даст, что из 24 сортов, находящихся в севообороте на плантациях Кубы, значительные площади засеяны сортом В4362 и он единственный из 24 сортов - оказался восприимчивым к ржавчине, что запахать зараженные плантации сахарного тростника сразу физически невозможно и объем этой работы обойдется очень дорого.