Наследие (№2) - Эрагон. Возвращение

— Ты станешь отрицать то, что наш клан идёт на огромные жертвы ради сохранения спокойствия своих братьев по крови?

— Я ничего отрицать не стану. Я бы только хотела спросить: сколько добрых дел вы могли бы совершить, распределив хотя бы часть вашего богатства между голодными и бездомными или купив необходимые припасы для варденов? Впрочем, вы предпочитаете тратить огромные средства на свои великолепные эмали, помогающие вам по-прежнему выдавать желаемое за действительное.

— Довольно! — Гном сжал кулаки, на лице у него выступили крупные капли пота. — Да без нас зерно сгорит в полях от засухи, переполнятся реки и озера, а стада наши станут приносить лишь одноглазых уродов! И тогда сами небеса содрогнутся от гнева наших богов! (Арья безмятежно улыбалась, слушая его, но не говорила ни слова.) Нас спасают от этих бед только наши молитвы, наше служение богам. Если бы не Хельцвог, где…

Этот спор вскоре утратил для Эрагона всякий смысл. Он не понимал, почему Арья так нападает на Дургримст Кван. Судя по запальчивым ответам Ганнела, она, видимо, доказывала, что богов, которым поклоняются гномы, вообще не существует, подвергала сомнению здравомыслие тех, кто посещает этот храм, и перечисляла многочисленные недостатки их основной доктрины. И все это — чрезвычайно приятным и вежливым тоном.

После очередной весьма продолжительной тирады Ганнела Арья, подняв руку и призывая его к молчанию, заметила:

— В том-то и вся разница между нами, Гримстборитх Ганнел. Ты посвятил свою жизнь тому, что считаешь истинно существующим, но доказать этой истинности не можешь. И давай договоримся: согласия между нами нет и быть не может. — Она повернулась к Эрагону. — Представители клана Слезы Ангуин успешно настраивают жителей Тарнага против вас с Сапфирой, зреет мятеж, и Ундин считает — и я разделяю его мнение, — что тебе лучше оставаться за стенами его замка, пока мы не покинем этот город.

Эрагону очень хотелось ещё полюбоваться чудесами храма Кельбедиль, но он понимал: если им грозит беда, его место рядом с Сапфирой. Он поклонился Ганнелу и попросил извинить его.

— Тебе вовсе не обязательно извиняться, Губитель Шейдов, — сказал тот, гневно сверкнув глазами в сторону Арьи. — Делай, что должен, и да пребудет с тобой благословение Гунтеры.

Эрагон вышел из храма вместе с Арьей, и они в сопровождении дюжины воинов двинулись через город, слушая гневные крики толпы. Совсем рядом с ними по крыше прогремел брошенный кем-то камень. Над окраиной Тарнага поднималось тёмное перо дыма.

Вернувшись в замок Ундина, Эрагон поспешил в свою комнату и быстро натянул стальную кольчугу, надел латы, натянул кожаную шапочку, поверх которой надевают шлем, и опоясался мечом. Собрав остальные вещи в заплечный мешок и седельные сумки, он бегом спустился во двор и лишь тогда позволил себе немного передохнуть, устроившись возле правой передней лапы Сапфиры.

«Тарнаг похож на разворошённый муравейник», — заметила дракониха.

«Будем надеяться, что нас все-таки не побьют», — откликнулся Эрагон.

Вскоре к ним присоединилась Арья, а посреди двора выстроился целый отряд из полусотни отлично вооружённых гномов. Гномы ждали совершенно спокойно, даже равнодушно, лишь изредка перебрасываясь отрывистыми ворчливыми фразами и поглядывая на крепко запертые ворота и на гору, что возвышалась у них за спиной.

— Они очень опасаются, — сказала Арья, садясь рядом с Эрагоном, — что эта толпа может помешать нам добраться до плотов.

— Сапфира может перенести нас.

— Да? И Сноуфайра тоже? И воинов, которых дал нам Ундин? Нет уж, если нас остановят, придётся просто подождать, пока гнев взбудораженных гномов не уляжется сам собой. — Она внимательно посмотрела на темнеющее небо. — К сожалению, ты умудрился оскорбить слишком многих. Впрочем, это, наверное, было неизбежно: их кланы никогда не могли прийти к согласию; то, что нравится одним, бесит других.

Эрагон пальцем провёл по краю своей кольчуги.

— Теперь я уже жалею, что принял предложение Хротгара.

— Это да. А вот в отношении Насуады ты, по-моему, поступил правильно. И вся вина — если тут вообще есть чья-то вина, — лежит целиком на Хротгаре: он не должен был делать тебе такого предложения. Уж он-то лучше других понимал, каковы будут его последствия.

Некоторое время оба молчали. Гномы, которым надоело стоять, принялись маршировать по двору, разминая ноги. Наконец Эрагон спросил:

— У тебя в Дю Вельденвардене есть семья? Арья ответила не сразу.

— Нет. Во всяком случае, никого из тех, с кем я была бы близка.

— А почему… почему так? Она опять помолчала.

— Видишь ли, им не понравилось, что я согласилась стать посланницей королевы; им это занятие казалось недостойным. Я же не посчиталась с их возражениями и по-прежнему ношу на плече татуировку иавё, что значит «узы доверия», ибо я посвятила себя служению во благо всего нашего народа. Этот знак обязывает каждого эльфа помогать мне, как и кольцо, которое дал тебе Бром. Вот только родня моя меня видеть не желает.

— Но ты стала посланницей семьдесят лет назад! — возмутился Эрагон.

Арья не ответила и отвернулась, пряча лицо за прядью длинных волос. Эрагон попытался представить себе, каково ей пришлось, когда от неё отвернулась вся семья, а общаться приходилось только с представителями двух совершенно иных народов. Ничего удивительного, что она такая замкнутая! Чтобы нарушить затянувшееся молчание, Эрагон спросил:

— А за пределами Дю Вельденвардена есть ещё эльфы?

По-прежнему пряча лицо под волосами, Арья сказала:

— Из Эллесмеры мы тогда выехали втроём… Фаолин и Гленвиг всегда сопровождали меня, когда мы переправляли яйцо Сапфиры в Тронжхайм. Но Дурза устроил нам засаду, и в живых осталась я одна.

— А какими были те двое?

— Гордыми. Настоящими воинами. Гленвиг любил мысленно разговаривать с птицами. Он частенько стоял в лесу, окружённый целой стаей певчих птиц, и часами слушал их музыку. А потом без конца напевал всякие прелестные мелодии.

— А Фаолин? — спросил Эрагон.

На этот раз Арья не ответила, лишь сильнее стиснула свой лук. Эрагон смутился и, стараясь сменить тему, спросил:

— Почему ты так сильно не любишь Ганнела?

Она вдруг повернулась к нему, и он, почувствовав на щеке нежное прикосновение её пальцев, даже вздрогнул от неожиданности.

— А об этом, — сказала Арья, — мы поговорим в другой раз. — Она встала и медленно пошла прочь.

Эрагон растерянно смотрел ей вслед. «Я не понимаю…» — сказал он Сапфире, прижимаясь к её тёплому боку. Но та в ответ лишь ласково фыркнула и свернулась клубком, заботливо укрыв Эрагона крылом.

Долина темнела. Эрагон с трудом боролся со сном. Несколько раз он доставал ожерелье, подаренное ему Ганнелом, и пытался обнаружить, какие ещё магические чары мог наложить на него жрец, но не обнаружил ничего, кроме охраняющего заклятия. Наконец ему это надоело. Сунув ожерелье под рубашку, он прикрылся щитом и устроился поудобнее.

При первых же проблесках рассвета — сумерки здесь затягивались чуть ли не до полудня — Эрагон разбудил Сапфиру. Гномы поспешно смазывали оружие, чтобы как можно тише прокрасться по тёмным ещё улицам Тарнага. Ундин велел Эрагону обмотать тряпками когти Сапфиры и копыта Сноуфайра.

Когда все было готово, Ундин собрал своих воинов в довольно плотное каре, в центре которого находились Эрагон, Сапфира и Арья. Ворота осторожно отворили — хорошо смазанные петли даже не скрипнули, — и отряд стал спускаться к озеру.

Тарнаг казался безлюдным; жители его ещё спали, а те немногочисленные гномы, что встречались им на пути, молча смотрели на них и тут же растворялись в полумраке, точно привидения.

У спуска на каждую следующую террасу стража, стоявшая в воротах, без лишних слов почтительно отступала в сторону. Вскоре дома остались позади, потянулись пустынные поля, опоясывавшие подножие Тарнага. Миновав поля, они вышли на гранитную набережную, за которой расстилалась спокойная серая гладь озера.

Их уже поджидали два широких плота. На первом сидели на корточках два гнома, на втором — четыре. При виде Ундина они встали и почтительно поклонились.

Эрагон помог гномам стреножить Сноуфайра, завязал ему глаза и втащил упиравшегося жеребца на второй плот, где коня заставили опуститься на колени и крепко привязали. Сапфира аккуратно соскользнула с набережной в воду и, ловко гребя лапами, отплыла от берега; на поверхности виднелась лишь её голова.

Ундин крепко пожал Эрагону руку.

— Здесь мы с тобой расстанемся. Я даю тебе своих лучших людей. Они будут охранять тебя до самых границ Дю Вельденвардена. — Эрагон попытался поблагодарить его, но Ундин покачал головой: — Нет, благодарности тут ни к чему. Это моя святая обязанность. И мне очень стыдно, что твоё пребывание здесь было омрачено недальновидной ненавистью Аз Свелдн рак Ангуин.

Эрагон низко поклонился ему и взошёл на первый плот вместе с Ориком и Арьей. Плот сразу же отчалил; гномы ловко отталкивались длинными шестами, и, когда совсем рассвело, оба плота уже подходили к устью реки Аз Рагни; Сапфира плыла между ними.

БРИЛЛИАНТЫ В НОЧИ

«Империя осквернила мой дом» — так думал Роран, слушая печальные стоны людей, раненных прошлой ночью во время сражения с раззаками и их солдатами. Гнев и ужас терзали его душу, ему казалось, что все тело охвачено каким-то болезненным ознобом; щеки горели, он задыхался. И чувствовал, что за одну лишь ночь повзрослел сразу лет на десять.

Пока знахарка Гертруда возилась с ранеными, Роран сходил к дому Хорста и увидел, что созданные ими баррикады разрушены теми взрывами, которые устроили раззаки. Все эти груды досок, пустых бочонков и камней оказались для них, к сожалению, недостаточным препятствием.

По Карвахоллу теперь осмеливались ходить немногие, да и у тех глаза, казалось, остекленели от пережитого ужаса и усталости. Роран тоже очень устал, он даже вспомнить не мог, когда ещё так сильно уставал. Он уже вторую ночь не спал, а руки, плечи и спина ныли после тяжёлой битвы.

Едва войдя в дом, Роран сразу увидел Илейн; она стояла у открытой двери в столовую, откуда доносился ровный гул голосов. Илейн кивнула ему и продолжала слушать.

У Хорста собрались все наиболее уважаемые жители Карвахолла. Следовало решить, как быть дальше и стоит ли наказывать Хорста и его сторонников за проявленную инициативу. Спор продолжался с раннего утра.

Роран потихоньку пробрался в комнату. Вокруг длинного обеденного стола сидели Биргит, Лоринг, Слоан, Гедрик, Дельвин, Фиск, Морн и ещё несколько человек. Хорст занял место во главе стола.

— … И я говорю, что это глупо и безответственно! — говорил Кизельт, опершись костлявыми локтями о столешницу. — С какой стати вы подвергли такой опасности…

Морн прервал его, махнув рукой:

— Это мы уже обсуждали, Кизельт. Чего уж теперь кулаками махать — зряшное это дело. Впрочем, и я поступил бы так же: Квимби был моим другом, и у меня просто мороз по коже, когда я думаю, что эти твари могли сделать с Рораном. И все же хотелось бы знать, как нам теперь выбраться из этого положения.

— Очень даже просто: перебить всех солдат, и точка! — заявил Слоан.

— А потом что? Ведь тут же других пришлют! Да эти, в алых рубахах, нас просто своей численностью задавят. Но даже если мы сдадим Рорана, это ничего хорошего нам не принесёт: вы ведь слышали, что раззаки пообещали попросту перебить всех, если мы будем продолжать его укрывать, или продать всех в рабство, если мы его выдадим. У тебя, Кизельт, возможно, иные соображения, но я лично скорее умру, чем свою жизнь в рабстве закончить! — Морн покачал головой. — Нет, ребята, не выжить нам!

Фиск склонился над столом и негромко, но решительно предложил:

— Но ведь можно отсюда и уйти.

— А куда идти-то? — возразил ему Кизельт. — Позади Спайн, впереди солдаты, а за их спинами — вся Империя!

— А все твоя вина! — вскричал вдруг Тэйн, тыча пальцем в Хорста. — Теперь они сожгут наши дома, убьют наших детей, и все из-за тебя!

Хорст вскочил так стремительно, что с грохотом уронил стул.

— Где же твоя честь, парень? Неужели ты позволишь им пожрать нас и даже сдачи не дашь?

— Не дам. Это ведь сущее самоубийство! — Тэйн обвёл гневным взглядом присутствующих, встал и бросился вон.

Гедрик, заметив Рорана, махнул ему рукой и сказал:

— Иди, иди сюда, мы тебя давно ждём.

Роран заложил стиснутые руки за спину, чувствуя, что на него разом уставились несколько пар гневных глаз.

— Скажите, что я могу сделать для деревни? — спросил он.

— Мы тут подумали и решили, — сказал Гедрик, — что нас не спасёт уже ничто, даже если мы прямо сейчас выдадим тебя. А уж что могло бы быть, если б все сложилось иначе, теперь и говорить нечего. Придётся, видно, готовиться к следующей атаке раззаков — иного выхода нет. Хорст обещал выковать ещё наконечников для копий — а может, и другое оружие, если времени хватит.

Фиск готов сделать деревянные щиты. К счастью, его мастерская уцелела во время пожара. Ну, и кому-то надо заняться обороной — заграждения какие-то построить, сторожевые посты выставить. Мы бы хотели, чтобы этим занялся ты. Помощников мы тебе выделим достаточно.

Роран кивнул:

— Конечно. Сделаю все, что смогу.

Тара, сидевшая рядом с Морном, вдруг встала, горой возвышаясь над мужем. Тара была женщиной очень крупной, хоть и не молодой: в её чёрных волосах уже мелькала седина. Но своими могучими руками она ещё вполне могла и цыплёнку шею свернуть, и уличных драчунов разнять.

— Ты уж постарайся, Роран, — сказала она. — Нам и так уже слишком многих хоронить придётся. — Она повернулась к Хорсту: — В первую очередь людей похоронить нужно и детей в безопасное место отправить, а уж потом всем остальным заниматься. И тебе, Илейн, тоже лучше бы уйти. Мне кажется, на ферме Каули было бы спокойно.

— Я не оставлю Хорста, — спокойно ответила Илейн.

Тара тут же рассердилась:

— Это на шестом-то месяце беременности? Ты же ребёнка потеряешь! Ничего с твоим Хорстом не сделается!

— Нет уж. Мне куда хуже будет, если я стану дрожать от страха за мужа и сыновей. Лучше я здесь останусь. Ничего, как-нибудь справлюсь. Я все-таки двоих уже родила. Да ведь и ты наверняка останешься. И многие другие женщины.

Хорст обошёл вокруг стола, нежно сжал руку Илейн и сказал:

— Да и я бы хотел, чтобы ты рядом со мной осталась. А вот дети должны уйти. Не сомневаюсь, Каули о них хорошо позаботится. Но сперва нужно убедиться, что дорога к его ферме свободна.

— И не только убедиться! — проскрипел Лоринг. — Никто из нас в ту сторону долины и ходить не должен! Тамошние фермеры все равно помочь нам не смогут, зато эти… осквернители запросто до них доберутся.

Все с ним согласились, понимая, что пора расходиться по домам. Впрочем, вскоре большая часть жителей Карвахолла собралась на деревенском кладбище за домом Гертруды. Девять закутанных в белые саваны покойников уже ждали у вырытых могил; у каждого на груди лежала веточка болиголова, и каждому на шею заботливая Гертруда надела серебряный амулет.

Громко перечислив имена погибших — Парр, Виглиф, Гед, Бардрик, Хейл, Гарнер, Килби, Мелколф и Олбим, — она каждому закрыла глаза чёрными плоскими камешками, воздела руки к небесам и принялась читать поминальную молитву. Слезы так и текли из уголков её закрытых глаз, а голос её то возвышался, то стихал в такт горьким и торжественным словам, повествующим о земле, о ночи и о том извечном горе, которое всегда приходит не ко времени и от которого никому из нас не уйти…

Когда смолкло последнее слово молитвы, воцарилась полная тишина. Помолчав, родственники и друзья погибших стали вспоминать вслух, какими хорошими были при жизни эти люди. Потом тела опустили в землю.

А Роран не мог отвести глаз от холмика земли над безымянной могилой, где похоронили убитых в схватке солдат. «Один убит Нолфаврелем, а два — мною», — подумал он и сразу вновь почувствовал, как сопротивлялась ударам его молота плоть врага, как хрустели, превращаясь в месиво, кости… Тошнота вдруг подступила к горлу: «Это же я их убил! Но ведь не хотел никого убивать!» Ему казалось, что отныне на лбу у него стоит кровавое клеймо.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.