И Алесь, и Юрий встретили его тепло: знали, что Иван Валерьянович доставил их обоих в больницу, оказал первую помощь.
      - Так почему не хотите перебираться в район? - спросил Корзун.
      - Понимаете, Иван Валерьянович, - начал в своей манере Юрий, - здесь все на месте...
      - А там что? Там же специалисты.
      - Специалисты - это хорошо, - гнул свое Юрий. - Но Наталья Николаевна тоже не лыком шита. Главное - душевное тепло. А его тут у нас - как на курорте. Хоть отбавляй.
      В палату вошла Маша Яворская.
      - Извините, Иван Валерьянович. Больным пора принимать лекарство. - Маша положила на тумбочки таблетки и с деланной строгостью сказала: - Принять сейчас же.
      Алесь проглотил таблетку и запил ее водой. Юрий с этой процедурой явно медлил. Взял лепешечку в руку, поднес ее ко рту и - это заметил Корзун намеренно ее уронил. Таблетка закатилась под кровать. Юрий попытался было встать, но Маша подбежала к нему и, прикрикнув повелительным тоном:
      - Вам нельзя вставать, больной! - подала ему новую таблетку.
      Юрий протянул руку, коснулся Машиных пальцев, после чего, как бы передумав, сказал:
      - Нет, Маша, так не годится. Мы боремся за экономию лекарств и тут же их разбрасываем.
      - Но на той таблетке уже микробы.
      - Какие микробы? - явно тянул время Юрий.
      - Какие-какие! Стрептококки, стафилококки...
      - Маша, - укоризненно произнес Юрий, - ну неужели ты думаешь, я не справлюсь с этими плюгавыми микробами?
      - Больной Андриц! - поняла, куда клонит Юрий, Маша. - Без разговоров принимайте таблетку.
      - Слушаюсь, товарищ Маша.
      Когда она вышла из палаты, Корзун сказал:
      - Тут с душевным теплом все ясно. А как смотрит на перевод Александр Петрович?
      Алесь не успел вымолвить слова - вмешался Юрий:
      - Если вы переведете товарища старшего лейтенанта в районную больницу, у него не срастутся кости.
      - Ну и болтун ты. Почему не срастутся?
      - Как вы не понимаете, Иван Валерьянович? Может, товарищ старший лейтенант нашел здесь свою судьбу.
      - Машу, что ли?
      - Машу, Дашу, Пашу, Наташу - какая разница.
      - Ты не забыл, что у меня гири подвешены? - пригрозил Юрию Алесь.
      - А что я такого сказал?
      - Ничего. Я в порядке профилактики.
      Продолжать разговор не имело смысла. И так ясно: Алесь влюблен. А через минуту стало столь же ясно - в кого. Он весь просиял, когда в палату вошла Наталья. Сперва она не заметила Ивана Валерьяновича и поэтому спросила, обращаясь только к Алесю и Юрию:
      - Мальчики! Как наши дела?
      И тон вопроса, и светлая улыбка были красноречивы дальше некуда. И тут в поле ее зрения попал Корзун. Улыбка сменилась выражением легкой досады.
      - Иван Валерьянович... Как это вы прошли, что я вас не заметила?
      - Кому надо, те замечают, - с ноткой обиды ответил Корзун. - Не буду вам мешать.
      Что ж, кажется, все прояснилось. Остается поставить точки над "i". Одно дело догадки, предположения, другое - ответ на прямо поставленный вопрос. Надо только предупредить Наталью. А то еще, чего доброго, просидит тут до полуночи, и тогда вести какой-либо разговор будет просто неудобно. Да и пусть этот счастливчик поскрипит зубами.
      - Наталья Николаевна, я заеду к Марье Саввишне. Буду ждать.
      - Зачем?
      - Дело есть. Так что не задерживайтесь. Рабочий день уже кончился.
      По дороге спохватился, что у Титовых сейчас Оксанка, дочь Тереховой. Надо заехать в магазин и купить ей конфет. Поймал себя на мстительном чувстве: Наталья, поди, не раз вспомнит, какой он чуткий, внимательный.
      Марья Саввишна была дома. Оксанка на диване играла с куклами.
      - Еду я, Марья Саввишна, в Поречье, - начал, поздоровавшись, Корзун, как вдруг - заяц. Остановил меня и спрашивает: "Ты к Оксанке?" - "К Оксанке", - отвечаю. "Передай ей, пожалуйста, "Мишки". Я сам бы отнес, говорит, - да мне по другим делам нужно". - "Пожалуйста. Мне не трудно. Только дома ли она?" - "Дома, дома", - говорит.
      - А откуда он меня знает? - недоуменно спросила Оксанка.
      - Я тоже удивился. Спросил его: "Откуда ты знаешь Оксанку?" - "Мы, зайцы, - говорит, - все знаем. Знаем и что тетя Наташа сейчас в больнице, что она скоро придет домой".
      - А знают они, когда поправится моя мама?
      - Спрашивал и о твоей маме. "Скоро, - говорит. - Как только поправится, так сразу и домой".
      - Хочу к маме, - захныкала Оксанка.
      - Тебе же сказал дядя Ваня, что мама скоро приедет и заберет тебя домой, - вмешалась в разговор Марья Саввишна.
      Она, конечно, догадывалась, с чем пожаловал к ним Иван Валерьянович. Мается человек. Давно пора ему жениться. И, кажется, нашел себе пару, да что-то Наташка хвостом завертела. Уж не завелся ли у нее кто-нибудь другой? Если завелся, то кто он? Из Поречья? Так здешних она всех знает. Среди них вроде бы нет никого, кто мог бы сравниться с Иваном Валерьяновичем. И статный, и уважительный. Да другая девушка обеими руками ухватилась бы за такого жениха. Так нет же, чем-то он ей не подходит. Вначале как будто на лад пошло, а потом как ножом отрезала. Стала позже приходить домой. Говорит: главный врач она теперь. А если и главный, так что? Может и ночевать домой не являться? Нет, все это отговорки. Что-то тут другое. А что - не говорит. Придет домой - надо с ней потолковать. Чтоб и человеку голову не морочить, и самой все было ясно.
      В сенях звякнула щеколда, заскрипели половицы.
      - Что-то ты рано сегодня, - встретила Наталью Марья Саввишна.
      - А я знала, что у нас гость, - ответила та, снимая плащ.
      - А у меня конфеты от зайки, - похвасталась Оксанка.
      - К тебе прибегал заяц?
      - Нет. Он дяде Ване дал. Он все знает.
      - Кто, дядя Ваня?
      - Нет, - подосадовала на непонятливость Натальи Оксанка. - Зайка.
      - Ах, зайка. Ну, зайка, пожалуй, и правда все знает.
      - Может, проводишь меня? - не выдержал Корзун.
      - Что ж вы не посидите? Поужинали бы, - засуетилась Марья Саввишна.
      - Спасибо. Я ужинал. Вот разве что Наташа проголодалась. Так я подожду.
      - Да нет, я тоже недавно перекусила. Пойдемте.
      - Тетя Наташа, хочу с тобой, - спрыгнула с дивана Оксанка.
      - Оксаночка, девочка моя дорогая, на дворе сыро, ты можешь простудиться.
      - А ты?
      - Я уже большая. Да и ненадолго я. Скоро вернусь.
      "Скоро вернусь", - мысленно повторил Корзун. Значит, ответ у нее готов. И то, что согласилась его проводить, скорее жест вежливости. Хорошо хоть, не задержалась, сразу пришла. Нет, не скажешь, чтобы она была неблагодарной. Тут другое. Есть вещи, которые не в ее силах. Сердцу не прикажешь...
      Был вечер из тех, когда в селе (именно в селе!) начинают будоражить тебя запахи набухающих почек, влажной коры, набирающего силу разнотравья. Со стороны речки стлался сизоватый туман. Солнце уже спряталось за горизонт, но нижний край редких облаков еще был подсвечен ярким красноватым светом. Где-то далеко рокотал трактор, будто сердился на двоих несговорчивых людей. Хотя почему на двоих? Иван же предлагает Наталье дружбу. И не просто дружбу, а крепкий, на всю жизнь союз. Наталья не против дружбы, но только такой, которая ни к чему бы ее не обязывала.
      Первым нарушил молчание Корзун:
      - Так как, Наташа?
      - Милый вы мой, Иван Валерьянович...
      Корзун чуть не остолбенел от этих слов. Неужели?.. Но тут же отрезвел. Нет, Наталья не из тех, кто вдруг меняет свои решения, особенно в таком деле, от которого многое зависит в жизни. После небольшой паузы Наталья повторила:
      - Милый мой Иван Валерьянович! Прими я ваше предложение, я бы испортила вам жизнь. Я, право же, невыносимый человек, настоящая тиранка.
      - Наташа, ты просто наговариваешь на себя.
      - Да нет же. Говорю совершенно искренне. Прошло бы немного времени, улетучился бы этот легкий угар, и вы бы меня возненавидели.
      - Наташа, я одного не понимаю. Ну, решила по-своему. Ну, кто-то там у тебя есть. Так скажи откровенно, и делу конец.
      - Иван Валерьянович! Во-первых, никого у меня нет. Пока нет... Во-вторых, я, видно, не гожусь для семейной жизни. Вы очень скоро бы это поняли. Вас устраивает такая перспектива?
      - Нет.
      - Вот видите. У вас уже подает голос рассудок.
      Наталья умышленно не говорила главного. Но он же неглупый человек, должен это понять. И он понял.
      - Скажи просто, что ты меня не любишь, - помог Наталье Корзун.
      - Я не хотела вас обижать.
      - Что тебе милее другой.
      Наталья промолчала. Зачем ей говорить о том, кто милее. Она еще сама толком не разобралась в своих чувствах. Иван Валерьянович когда-то ее спас. Он добр. Но ведь любят не за одну доброту.
      Умом Корзун сознавал, что обвинять Наталью он не вправе, но где-то в глубине души снова начинала закипать обида. Не помня себя, он выпалил:
      - Ох, Наталья, чует мое сердце: худо нам будет - и мне, и тебе.
      Резко повернулся и, не простившись, пошел к машине. В пути обида росла все больше и скоро захлестнула так, что не заметил, как резко нажал на тормозную педаль. Колеса взвизгнули, и машину развернуло поперек дороги. Нет, в таком состоянии ехать нельзя. Что же делать? Дома он будет ходить по комнате, прикуривать одну от другой сигареты, звонить в хирургическое отделение: не спят ли дежурные сестра и санитарка? Надо хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей. Не уснет до самого утра. Что же делать? Может, к Инне? Она примет, забудет обиды последних месяцев. Да какие там обиды? Ничего ведь у них не было с Натальей. Не было ни одной встречи, чтобы, как бывало с Инной, посидели в обнимку, прижавшись друг к другу. Одни унижения. Чересчур горда. Можно ли простить такое? Кто-нибудь другой пусть прощает, только не он. Корзун развернул машину. Конечно, на следующий день будет немало разговоров: Инна живет на больничном подворье. Дойдут слухи и до Натальи, а это именно то, что нужно. Надо же ей показать, что не только свету, что в окне.
      Вот и Поречье. В окнах уже горит свет. Из сельского Дома культуры выходят люди. Наверное, закончился вечерний сеанс. Притормозил, чтобы пропустить парочку, перебегавшую улицу. Пучки света от фар выхватили выбеленные перила моста. За ним потянулся такой же белый забор, которым был огорожен больничный сад...
      Инна Кузьминична была немало удивлена, когда открыв на стук двери, увидела Корзуна.
      - Иван! Каким ветром?
      - Давай договоримся: ни о чем друг друга не спрашивать. Идет?
      - Идет, идет. Только очень уж любопытно. С одного, значит, свидания на другое. Не приветили? Отказали от дома? Какие все-таки неблагодарные люди, иронизировала Инна Кузьминична.
      - Хватит тебе. Ответь прямо: принимаешь или не принимаешь?
      - Да разве ж я такая, как другие? Не злопамятна. Проходи, пожалуйста.
      - У тебя кто-то есть? - заметив мелькнувшую в комнате тень, спросил пониженным голосом Корзун.
      - Это моя соседка, медсестра. Помогает мне полы мыть.
      - А если она увидит меня, это ничего?
      - У нас без церемоний, все по-простому.
      - Добрый вечер, - поздоровался Иван Валерьянович, проходя в комнату.
      - Здрасте, - жеманно ответила Екатерина Мирославовна (это, конечно, была она) и, пряча улыбку в уголках рта, понимающе посмотрела на Корзуна. Потом, будто вспомнив вдруг о чем-то, всплеснула руками. - Ой, там у меня, наверное, все выкипело. Побежала я, Инна Кузьминична.
      Корзун подошел к камышовому островку, пропустил между пальцами концы метелочек:
      - Не выбросила этот хлам?
      - Это вы, мужчины, смотрите на это, как на хлам. Потешились - и на свалку. У нас, женщин, все иначе. Разве не так?
      - Знаю, что у вас все иначе.
      Инна Кузьминична уловила в этих словах какое-то ожесточение. Оно, конечно же, связано с Натальей. Что-то у них произошло. Размолвка? Нет, после простых размолвок не уходят к другим женщинам. У Инны Кузьминичны зарождалось в душе ликующее чувство. Скорее всего, это у них серьезно. Может быть, Иван никогда больше не ступит на порог Титовых. Если это так, как же она отблагодарит его! Эта гордячка почувствует, узнает, что такое месть. Иван тоже не из тех, кто легко прощает обиды. А вместе они поставят эту особу на место. Только не сразу. Чтобы не бросилось в глаза. Иван скоро займет место Ребеко, и тогда у них появится не призрачная, а реальная сила.
      - Ее надо как следует проучить, - пустила пробный шар Инна Кузьминична.
      - Кого? - не понял Корзун.
      - Ну, кого. А то не знаешь?
      - Мы договорились: этой темы не касаться. Да и что ты понимаешь в этих делах?
      Инна Кузьминична скорее почувствовала, чем поняла, что не стоит продолжать начатый разговор. Иван приехал к ней не затем, чтобы бередить свои раны. Он ищет, где бы хоть немного забыться, не думать о том, что его гложет.
      - Ты небось еще и не ужинал? - с ходу вошла она в роль гостеприимной хозяйки.
      - Честно сказать, нет.
      - Я мигом. Напою тебя, накормлю и спать уложу. Ты же не собираешься домой на ночь глядя?
      - Если не выгонишь, останусь.
      - Вот и ладненько.
      Инна Кузьминична принялась хлопотать на кухне. Достала банку маринованных помидоров, нарезала тонкими ломтиками ветчины, зажарила на сковородке яичницу. Все это она умело расставила на низеньком столике перед диваном, на котором сидел Корзун. Под конец разыскала графинчик вишневой наливки и водрузила его в центре столика.
      - Не для того, чтобы напоить, а снять груз с души, - на церковный лад пояснила Инна Кузьминична. - Это сейчас лучше всякой успокоительной микстуры. Валерьянку ты же не будешь пить?
      - Нет.
      - Ну вот. Давай налью тебе, и пусть все забудется.
      "Какая она все-таки заботливая Инна, - думал Корзун, потягивая сладкую настойку. - И привлекательная. А уж фигура и вообще выше всяких похвал". Опорожнил рюмку, спросил:
      - Выпьешь и ты?
      - Нет. Ты что, забыл: я же не пью.
      - Ну как знаешь. Я еще одну, и точка.
      С аппетитом съел ветчину, яичницу. К этому времени поспел и кофе. Маленькая чашечка с небольшой щепоткой сахара. Иван Валерьянович не спеша, в несколько глотков, выпил ароматный напиток, откинулся на спинку дивана и, дымя сигаретой, сказал:
      - Все, Инна. Искал журавля в небе. А на кой черт? Дурак я. Круглый дурак.
      Инна Кузьминична убрала посуду со стола, отнесла ее на кухню, перемыла и расставила в сушильном шкафу. Прошла в спальню, приготовила постель и, вернувшись в комнату, где был Иван, спросила:
      - Ну, теперь отдыхать? Намаялся небось.
      - Душ у тебя работает?
      - Работает.
      - Я ненадолго. - Иван Валерьянович снял в спальне пиджак, повесил его на спинку стула, рубашку и брюки - поверх пиджака. В ванной разделся и, ступив под душ, открыл кран с теплой водой. Тщательно вымылся. Под конец обдал себя холодной водой, растер кожу махровым полотенцем и, свежий, вернулся в спальню. Юркнул под одеяло. Потом немного приподнялся:
      - Инна, ты скоро?
      - Тоже приму душ и сразу к тебе.
      Иван помнит тело Инны. Колдовские изгибы, податливая мягкость бедер. До чего ж мучительно ожидание! Но она, Инна, знает, как себя вести. Пусть он немного потерпит. Залитый кипятком чай должен настояться. От этого он становится только крепче.
      Наконец, хотя и темно было в спальне, Корзун почувствовал, что Инна уже рядом. Он нее исходил запах свежего тела, тонкий, едва уловимый аромат духов.
      - Подвинься, пожалуйста, - прошептала она и, сбросив халатик, юркнула под одеяло. Прильнув к Ивану, прошептала еще тише: - У-у, какой волосатый...
      Где-то далеко прокричал первый петух, когда Иван в сладком изнеможении откинулся на подушку. Инна несколько минут лежала в полузабытьи. Потом, очнувшись, обвила его шею, крепко прижалась к нему грудью и чуть слышно произнесла:
      - Ваня, милый, я хочу от тебя ребенка.
      Корзун немного помедлил с ответом, а потом очень внятно сказал:
      - Наверное, Инна, я женюсь на тебе.
      Она еще крепче прильнула к нему, и Корзун ощутил, как на его щеку скатилась горячая слеза, слеза по-своему счастливой женщины.
      10
      Оксанка, кажется, уже привыкла к Титовым, но нет-нет да и притихнет, спросит Наталью или Марью Саввишну: "Когда мама приедет?" - "Уже скоро". Который раз ей так отвечают. Хоть и ребенок, а не по себе становится. Девочку не обижают, относятся к ней как к родной. А все-таки мать остается матерью. Трудно без нее Оксанке. А Вера? Она, поди, совсем извелась от тоски по своей малышке. Наталья не раз думала о том, что надо бы с Оксанкой навестить Веру. Попутно и в министерство заглянуть: много вопросов набежало. Собралась. Одела Оксанку во все лучшее. По приезде в Минск зашла в гастроном, купила пару килограммов яблок и - в больницу. По студенческому опыту знала, что без халатов в отделение не пропускают. Раньше как-то принимала это как должное, а сейчас вот, взяв в гардеробе халат и накинув его на плечи, подумала: до чего же живучи устоявшиеся годами условности. В самом деле, этот халат, что на ней, на ком только не побывал. И на более опрятных, и на менее. Интересно, накинул бы кто-нибудь из посетителей на себя одежду с чужого плеча? Вряд ли. А вот халаты берут, надевают... Да и что это дает? Халатом прикрыты плечи. А передняя часть костюма, кстати, менее чистая, чем спинка. И это еще куда ни шло. А вот кто обращал внимание на обувь? Никому из медиков и в голову не приходит, что эти ботинки по каким только дорогам не ходили, какой только грязи не собирали. Поистине халат для посетителей - фиговый листок, которым прикрывают наготу. И что удивительно, даже хирурги, как никто другой знающие, как важна в больнице чистота, настолько привыкли к этой условности, что серьезно верят в полезность укоренившейся привычки. А сама Наталья? Разве у себя в больнице она прошла бы мимо посетителя без халата? Обязательно остановила бы и попросила вернуться в гардероб. Детям халаты не выдают. А чем, собственно, они отличаются от взрослых?
      Подходя к кабинету заведующего отделением, Наталья заметила, как оттуда быстро вышла женщина с подозрительно тощей хозяйственной сумкой. Постучав и не дождавшись ответа, Наталья толкнула дверь. Заведующий, моложавый холеный мужчина, торопливо пряча что-то в ящик стола, не менее торопливо предупредил: "Я занят". Занят... Наталья прикрыла дверь. Ей было стыдно за своего коллегу. Понимает ли он, что делает? Конечно, понимает. Но он привык к этому, как привыкают сантехники к рублевым подачкам за свой обычный повседневный труд. Сказывается ли на качестве лечения то, "благодарят" или не "благодарят" врача коробкой конфет или бутылкой коньяку? Вряд ли. Наталья уверена, что Вера Терехова не может "отблагодарить" своего целителя. Не потому, что у нее нет достатка. Просто далеко живет. К ней никто не приезжает, а сама она прикована к постели. И тем не менее ее лечат точно так же, как и тех, кто тайком вручает врачу подарки. Так в чем же тогда дело? Почему даже те, кто вслух бичует этот порок, забывают, едва их постигнет несчастье, о безнравственности своих поступков или, по крайней мере, стараются не думать о них и стыдливо, пряча глаза, суют врачу ту же бутылку коньяку. На робкий, чисто ритуальный отказ врача отвечают: "Ну что вы, это же символический пустяк". Все это настолько глубоко укоренилось в повседневность, что ни дающая, ни принимающая сторона поступить иначе уже не могут. Одинокая старая женщина из медвежьего угла, если только волею судьбы приходится ей попасть в больницу, из кожи вон лезет, добывает всяческими путями "приличный" сувенир, чтобы только не выглядеть белой вороной в глазах таких же, как она, горемык. Сама Наталья не брала подношений, но другие работники больницы, это она точно знала, от них не отказывались. С того времени, как была назначена главврачом, уже несколько раз собиралась крупно поговорить об этом с сослуживцами. Да все никак не получалось. То времени не хватает, то не все в сборе. Теперь же решила, что больше не станет откладывать этот разговор.
      Наконец дверь отворилась.
      - Вы ко мне? - спросил холеный мужчина. На его лице не было и тени смущения.
      - Да. Я главврач Поречской больницы, - представилась Наталья. Она умышленно не сказала "участковой". Пусть думает, что Поречская больница это солидное медицинское учреждение и с его главврачом следует считаться. Заведующий недоверчиво окинул Наталью взглядом. Тем не менее, пригласив в кабинет, учтиво пропустил ее вперед.
      - Слушаю.
      - Прошу вас коротко рассказать о состоянии здоровья Веры Ивановны Тереховой.
      Заведующий предложил Наталье кресло. Сам сел напротив, еще раз изучающе посмотрел на Наталью, стал перекладывать на столе истории болезни, листки бумаги, зачем-то переставил с одного места на другое перекидной календарь. По этим несуетливым, но бесцельным движениям угадывалось, что время у него есть и что он готов уделить достаточно внимания симпатичной посетительнице.
      - Вы не очень торопитесь? - спросил заведующий.
      - Меня ждет девочка в холле.
      - Дочь?
      - Дочь Тереховой.
      - Без присмотра девочку оставлять, конечно, нельзя. Отведите ее к мамаше, а сами возвращайтесь сюда. Я подробно расскажу вам о Тереховой. Кстати, она вам родственница?
      - Пациентка.
      - Минуточку. - Заведующий разыскал историю болезни Веры. Пробежал глазами по одному из вклеенных листов и спросил: - Вы, извините, не Титова?
      Догадливым оказался заведующий.
      - Да. Наталья Николаевна.
      - Мне тем более будет приятно поговорить с вами. Я в курсе. Знаю, что вы были первой, кто поставил Тереховой правильный диагноз.
      Наталья вернулась в холл. Оксанка напряженно сидела на стуле и оглядывалась по сторонам. Непривычной для нее была обстановка.
      Увидев Наталью, девочка спрыгнула на пол и побежала навстречу:
      - А где мама?
      - Пошли к твоей маме.
      В палате, где лежала Вера Терехова, была еще одна женщина. Она-то и помогала Вере. Наталья ожидала, что Оксанка сразу же бросится к маме. Но, удивительное дело: девочка прижималась своим крохотным тельцем к ногам Натальи и несмело продвигалась к койке, с которой на нее ошеломленно смотрела мать. Конечно, дома все было бы иначе. Но здесь другая обстановка, незнакомая женщина. Вера не верила своим глазам. Да может ли такое быть, чтобы кто-то ее навестил? Ну, Наталья еще куда ни шло. Но чтобы взять с собой и Оксанку! И все-таки ее родная малышка здесь, рядом. Сколько времени ушло, как они не видели друг друга? Месяца два, не меньше. Крепилась, крепилась Вера, а все же сдержать слез не могла.
      - Не обращайте внимания, - словно оправдываясь, проговаривала она, бабьи слезы - что дождевая вода. Они льются и когда муторно на душе, и когда хоть краем, да проглянет солнышко.
      - Ну, как наши дела? - спросила Наталья. - Болит спина?
      - Да нет. Теперь вроде бы легче.
      - А ходить пока не получается?
      - Может, и ходила бы, да врачи не разрешают. Надо, говорят, чтобы соли рассосались.
      "Соли рассосались", "отложение солей" - знакомые выражения. К ним Наталья привыкла, как привыкают к неизбежности. К сожалению, медицина еще не всемогуща. Вот и приходится ее служителям иногда выкручиваться, говорить больным пусть далекие от истины, но в какой-то мере целительные слова. Слова... Какое умение, какой нужен талант, чтобы безошибочно пользоваться этим обоюдоострым оружием, пользоваться так, чтобы больной поверил врачу, поверил в святую ложь. Наталья никогда не забудет случая из своей студенческой практики. Один заядлый курильщик, бывало, проснется ночью и так зайдется от кашля, что весь посинеет. Его уговаривали, стыдили, пугали всякими болезнями. Говорили, что пока у него только хронический бронхит, но если не бросит курить, наступит удушье, а то дело может кончиться и раком легкого. Не верил человек. А может, и верил, да не находил сил себя перебороть. Время шло. И надо же, заболел-таки курильщик раком легкого. Болезнь эта вначале и так мало заметна, а если она начинается на фоне привычного кашля, то и вовсе скрыта. Обратился к врачу, когда стало совсем невмоготу. Обследовали. Оказалось, что слишком поздно. "Что вы хотите, говорил лечащий врач, - столько курить и не кашлять". - "Так что у меня?" "Хронический бронхит". Но теперь больной уже не верил: нагнали на него когда-то страху. Нет, здесь что-то не так. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не доцент, который вел группу студентов. Демонстрируя перед ними больного, он сказал: "Видите, молодые коллеги, к чему может привести курение? Началось с бронхита, а кончилось воспалением легких". "Так у меня воспаление легких?" - перебил доцента повеселевший больной. "Чему ж тут радоваться?" - деланно сокрушенным тоном спросил доцент. "Но воспаление легких же лечится". - "Лечится, хотя и с трудом". Тонко, очень тонко подошел доцент. Начал с разговора не с больным, а со студентами, без пяти минут врачами. Как бы подвел итог разбора заболевания. Спас умно подобранный "диагноз". А то самочувствие человека резко ухудшается, а ему объясняют это обыкновенным бронхитом, с которым он ходил больше десятка лет.
      - Вот тебе, Вера, яблоки. Мы с Оксанкой купили. Вы тут поговорите, а я тем временем зайду к заведующему отделением. Он же у тебя лечащий врач? спросила Наталья.
      - Да. Узнайте, Наталья Николаевна, сколько мне еще тут быть.
      - Узнаю, Вера, все узнаю. Вернусь - расскажу.
      Когда Наталья, постучав, открыла дверь кабинета заведующего, она поняла, что ее ждали. И не просто ждали, а успели навести порядок. Даже где-то раздобыли цветы. Сам заведующий был теперь в свежем накрахмаленном халате, но без шапочки. Будто забыл ее надеть. Будь он лыс или хотя бы с залысинами, вряд ли "забыл" бы шапочку. Но без нее он и в самом деле выигрывал. Аккуратно, волнами уложенные волосы отливали медью духовой трубы.
      - Закревский Виктор Вениаминович, - представился наконец заведующий. Садитесь, пожалуйста, в кресло. Вы, конечно, знаете, что дела Тереховой плохи. В костях у нее, по рентгеновским снимкам, живого места нет.
      Наталья внимательно слушала Закревского и невольно сравнивала его с фазаном. Даже походка и та казалась птичьей. В такт неторопливым шагам Виктор Вениаминович слегка подавал голову вперед.
      - Кофе будете пить?
      - Не откажусь.
      Закревский, извинившись, вышел. Через несколько минут вернулся с чайником, из носика которого струйкой бил пар. Из шкафчика достал банку с растворимым кофе, раскрыл коробку конфет. Ополоснул под краном две чашки, плеснул в них кипятку и сказал:
      - Угощайтесь.
      Наталья, растворив в чашке пол-ложечки кофе и надкусив конфету, не без умысла спросила:
      - Где вы покупали такие конфеты?
      Думала, что Закревский сочинит что-нибудь такое, что проверить невозможно. Но, к удивлению, он без тени смущения ответил:
      - Нигде я их не покупал. Вы видели, как из моего кабинета вышла женщина?
      - Да.
      - Вот она их мне и принесла.
      - И вы так охотно берете?
      - А что делать?
      - Как что? Не брать.
      - Раньше я старался не брать. Но потом одна женщина приходит и с плачем: "Доктор, если не возьмете, я буду думать, что обречена". Отказался. Ушла вся в слезах. Приходит другая: "Хотите верьте, хотите нет. Я суеверный человек. Возьмете этот пустяковый подарок - поверю, что все у меня будет хорошо. Не возьмете - неспокойно будет на душе. Вы же сами говорили, что душевный покой - залог здоровья". Так что же важнее: душевный покой больного человека или моя стерильная совесть? Решил, что душевный покой наших пациентов важнее. А вы как думаете?
      - Я думаю иначе. Если бы у вас было заведено ничего ни у кого не брать, не возникало бы никаких проблем.
      Наталья была немного удивлена откровенностью Закревского. Обычно люди, принимающие подобные подарки, избегают чужих глаз и уж никак не рассказывают об этом другим. Но после того, как Виктор Вениаминович обнаружил намерение продолжить их знакомство, она поняла, что эта его откровенность - не более чем способ заинтересовать собеседника, показать свою незаурядность. Наталья собиралась было просить заведующего отнестись к Вере как можно внимательнее. Но, поразмыслив, решила: а чем ее просьба отличалась бы от таких же просьб других? Любая просьба - это одновременно и взятие на себя определенных обязательств. Родственники больного благодарят за повышенное к нему внимание каким-нибудь подарком. А Наталья? Чем она отблагодарит Виктора Вениаминовича? Пойдет в ближайший магазин и купит коробку конфет? Хороша бы она была. Согласиться на продолжение знакомства? Это ей и вовсе ни к чему. А что значит "отнеситесь к больному с большим вниманием"? Уделить больше внимания одному - значит обделить заботой другого. Кого? Тех, кто не в состоянии отблагодарить врача, таких, как Вера Терехова... Это нравственная проблема, которая, если и будет решена, то еще не скоро. Нет, не станет она просить Закревского.
      - Я догадываюсь, о чем вы сейчас подумали, - прервал Виктор Вениаминович мысли Натальи. - Вы против повышенного внимания к больным, которые меньше других нуждаются в этом, но за которых просят родственники или знакомые.
      - Вы просто ясновидец, Виктор Вениаминович.
      - Догадаться нетрудно. А вот скажите мне, пожалуйста, как бы вы поступили на моем месте в такой ситуации. Звонит главврач больницы и требует госпитализировать больную из Баку. Сами понимаете, коек у нас не хватает даже для местных больных. А этой женщине из Баку не требуется никакого специального лечения. Нужен только уход. А главврач настаивает: не только госпитализировать, но и как можно лучше позаботиться об этой больной. Что вы на это скажете?
      - Главврачи - такие же люди, как и мы.
      - Но и вы же главврач.
      - Верно, - засмеялась Наталья. - Не привыкла еще.
      - Что, недавно назначили?
      - Всего месяц. Но не об этом разговор. Главврач - такой же человек, как и другие. А бывает и похуже. Теперь я хочу спросить вас. А если бы он потребовал, чтобы вы брали плату за лечение?
      - Да что вы такое говорите?
      - Грубоватый вопрос, согласна. Но ведь разница только в том, что платное и бесплатное лечение - черный и белый цвета. Вопрос же о том, кого госпитализировать, - разные оттенки этих цветов.