Тихон Антонович Пантюшенко
      Главный врач
      Роман
      Рецензент Владимир Глушаков
      "Добро и красота незримо разлиты в мире" - эти слова принадлежат великому американскому поэту Генри Лонгфелло. Категории добра и красоты вечны, потому что они не существуют вне жизни, изменяются вместе с ней, не терпят оцепенения.
      Новый роман Тихона Пантюшенко о борьбе добра и зла, о нелегких судьбах врачей написан в остросюжетной манере.
      1
      Село Поречье тянется вдоль левого берега речки Ольшанки почти на три километра. Оно издавна славится своими садами. Каких только сортов яблонь нет в этих садах: титовка, черное дерево, пепин литовский, папировка и неизвестно как попавшая сюда эстонская яблоня теллисааре. Но главное в садах Поречья все-таки смородина. Возможно, от этого белорусского слова "парэчкi" и само название села. Весной, в пору цветения, во всей округе и днем и ночью слышится неумолкающее пение птиц: в ближайших лесах - зарянки, в пойме Ольшанки - коростели, в садах Поречья - соловьи. С поречанскими соловьями могут сравниться разве только что курские соловьи. В песне поречского соловья бывает до сорока колен, тогда как у других - не более десяти. Соловей поет лишь весной. Летом у него другая забота: как вырастить птенцов, как их накормить и уберечь от опасности, когда они, немного подросшие, но еще не умеющие летать, покидают свои гнезда и ловко, как мышата, шныряют в разнотравье.
      В летнюю ночь в Поречье тишина. Перед рассветом ее первым нарушает петух Титовых. Спросонья крик - пробный, не очень уверенный, потом - в полную силу. По голосистости петуху Титовых нет равных во всей поречской округе. За ночь воздух в селе пропитывается запахом цветущего жасмина, фиалки, чабреца и кто знает каких еще кустарников и распустившихся цветов. Но это летом. Теперь же осень. Уже позади бабье лето, и дни все чаще становятся хмурыми.
      Работай Наталья Николаевна Титова врачом сельской больницы где-нибудь в другом месте, а не в родном Поречье, никому и в голову не пришла бы мысль звать ее только по имени. Здесь же, где ее знают что называется с пеленок, это было в порядке вещей. Правда, в последнее время кое-кто из односельчан уже называл ее по отчеству, а совсем пожилые - почтительно - Натальей Николаевной. В том, что старики относятся к специалистам с особым уважением, ничего удивительного нет. В преклонном возрасте больше болеют, чаще обращаются за медицинской помощью, постоянно ведут разговоры, кому и как удалось избавиться от недуга. И если врач знающий, да к тому же и внимательный к людям, его доброе имя устанавливается сразу же.
      Но так бывает только с приезжими. У односельчан же все иначе. Недаром говорят: нет пророка в отечестве своем. Рабочий стаж Натальи Николаевны, или просто Наташки Титовой, как зовет ее большинство взрослых в Поречье, всего лишь несколько месяцев. После окончания столичного медицинского института ей предложили учебу в аспирантуре. Но от этого предложения она отказалась. В комиссии по распределению выпускников знали, что Титова занималась в студенческом научном кружке, имеет несколько печатных работ. Значит, человек готовил себя к научной работе.
      Удивленный отказом Натальи Титовой от аспирантуры председатель спросил: "Вам что, не нравится наука?" - "Нравится", - ответила Титова. "Так в чем же тогда дело?" Титова только пожала плечами. "А-а, понимаю, - сочувственным тоном сказал председатель. Ему показалось, что он догадался о причине отказа выпускницы. - У вас, наверное, болен кто-нибудь из родителей, и за ним нужен уход?" - "Отца у меня нет, а мать вполне здорова". Председатель обвел глазами членов комиссии, как бы спрашивая: "Вы что-нибудь понимаете?" Те лишь пожали плечами, мол, такого встречать им не приходилось, тут что-то не так. Долго еще уговаривали Титову, но так и не уговорили. Не узнали и причины, по которой она отказалась остаться в институте. Тогда представитель министерства предложил ей должность главного врача Поречской больницы. "Да какой из меня главврач?" - искренне удивилась Титова. На это ей резонно ответили, что не боги горшки обжигают и главврачами не рождаются. "Но для этого нужен хоть какой-то опыт", - не сдавалась Титова. "В организаторской работе опыт приобретается в процессе самой работы, - сказал представитель министерства. - Сами вы из Поречья, людей знаете хорошо, да и они, надо полагать, знают вас не хуже". - "Но там уже есть главврач. Вы собираетесь посылать меня, можно сказать, на живое место". - "Не главврач, а только исполняющий обязанности". - "Все равно", - не сдавалась Титова. Она знала из разговоров с односельчанами, место главврача больницы занимает своенравная и очень сварливая женщина. Работать под ее началом - не лучшее из того, на что может рассчитывать молодой специалист. Но гораздо хуже руководить таким врачом. Это, кажется, понимал и представитель министерства.
      Все это было как в дурном сне.
      Наталья уже собиралась домой, когда в рабочую комнату заглянула дежурная медсестра:
      - Наталья Николаевна, там привезли этого... Терехова.
      - Антона? Что с ним?
      - Привез шофер директора совхоза. Говорит, свалился с леса.
      - С какого леса?
      - Почем я знаю.
      Наталья, на ходу застегивая пальто, выбежала во двор. Возле урчащей "Нивы" прохаживался водитель Миша Ведерников. Увидев Наталью, сдвинул на затылок шапку, прихлопнул ее и, открывая дверцу машины, заговорил:
      - Из Мишевичей позвонили на центральную усадьбу. Правильно? Там строят коровник. Явился Антон пьяный. Полез на леса. Правильно? Ну и свалился. Что там ему отшибло, не знаю. Директор сказал: аллюром туда и обратно. В больницу, значит. Я за баранку и в Мишевичи. Правильно?
      - Правильно, Миша. Все правильно. Помоги-ка перенести его в приемный покой.
      Водитель улыбнулся, повел плечом. Подковырнула-таки его Наташка. Поймала на том, будь оно неладно, словечке.
      - Только сбегай, пожалуйста, за носилками. Может, у Антона и вправду что-нибудь отбито. И возьми кого-нибудь в помощь.
      У двери приемного покоя, куда перенесли Антона, сразу собралось с десяток любопытных из числа ходячих больных. Все уже знали, кого, откуда и в каком состоянии привезли. "Але ж и наклюкався. Аж сюды тхне", - шептались в коридоре. - "И як ён залез на тыя рыштаванни?" - "Чалавек з пьяных вачэй куды хочаш залезе. Ён, нибы той лунацик". - "И што дзивна: высока, а ён, як кацяня, скацився, и хоць бы што".
      Антон и впрямь отделался одними ушибами. Зато опьянение оказалось тяжелым. Глаза красные, как у кролика-альбиноса. Нос синюшный. Лицо мертвенно-бледное.
      Во время студенческой практики Наталья не раз видела людей с алкогольным отравлением. У Антона - не так. Вид какой-то отрешенный, молчит, смотрит в потолок, и лишь изредка пройдет по лицу гримаса боли. Наталья время от времени посматривает на него и все больше тревожится. Лучше бы уж стонал, ругался. Бывало такое. Дежурный врач послушает-послушает да и спросит: "А тройную растудытную можешь?" И не обижался, когда в ответ услышит: "Тебе бы, коновал, смешочков с мешочек. А что человеку больно, этого не понять". - "Как не понять? Практикантки и те понимают. Видишь, как у них уши горят". Кажется, если бы Антон сейчас тудыкнул, Наталья только обрадовалась бы. Но он молчит, даже слова не обронит. С чего начинать? Главное ясно: множественные ушибы и сильное отравление. Наталья знает, чем иногда кончается это самое отравление.
      - Кислород!
      Медсестра поднесла Антону кислородную подушку. Немного подышал, и синева сразу стала меньше. Да и бледность вроде бы уже не такая.
      Все сделала Наталья. Промыла желудок, ввела в вену лекарства. Как быть дальше: оставаться в больнице или сходить домой? От того, будет она при больном или нет, ровным счетом ничего не изменится. Решила: раз с Антоном все в порядке, можно отлучиться.
      Знать бы ей, чем все это обернется. А обернулось хуже некуда.
      Ночь. Луна на ущербе. Она то появится, то вновь уйдет за облака. Временами кажется, что не облака плывут, а месяц в них ныряет. Возле койки Антона на стуле сидит медсестра Екатерина Мирославовна Чепик. Лицо у нее сонное, веки тяжелые, нос круглый, как будто прилепленный. Медсестре нет еще и сорока, кажется, ей уже все в жизни надоело. Она смотрит на Антона отсутствующим взглядом и время от времени клюет носом.
      - Ты, мать, чего на меня так смотришь? - спрашивает ее немного пришедший в себя Антон.
      - Лежи уж, коли набрался, - отвечает ему медсестра.
      - Не за твои же деньги. Вот и спрашиваю: почему не имеешь ко мне уважения? Почему ты своей тупой рожей меня презираешь?
      - Тебе б сейчас не в больнице лежать, а в вытрезвиловке. Вот идет главврач, я ей так и скажу. - Екатерина Мирославовна поднялась и, поддерживая живот руками, шагнула навстречу входящей в палату Норейко. Инна Кузьминична, я так не могу. Всякий пьянчуга будет тебя оскорблять.
      - Введи ему успокоительное и сердечное.
      - Что ввести?
      - По одному кубику внутривенно седуксена и строфантина.
      Норейко прошла в свой кабинет, а медсестра начала готовить лекарства и шприцы. "И носит же земля таких алкашей, - ворчала про себя. - Хоть бы их на лесоповал высылали, что ли, и там лечили". Набрав в шприцы лекарств, подошла к Антону, стянула резиновой трубкой руку у плеча, протерла ваткой кожу в локтевом сгибе и по этому месту начала хлопать ладонью.
      - Видишь, до чего довел себя. Совсем нет вен.
      - А ты, мать, их так коли.
      - Не ругайся. Что ни слово, мать поминаешь.
      - Ну и темная же ты, мать. И кто только пристроил тебя на эту должность?
      - Видишь этот шприц?
      - Ну и что?
      - А то. Этим шприцом всю твою дурь вышибу, - ответила медсестра и стала вводить в вену лекарства. Не успела она вынуть иглу, как Антон вдруг начал икать.
      - Что ты, падло, мне?.. - на полуслове Антона вырвало. Появились судороги. Медсестра побледнела, бросила шприц с иглой на подоконник и побежала в кабинет Норейко.
      - Инна Кузьминична! С Антоном плохо!
      - Что с ним?
      - Корчит его и рвоты.
      - Так, - срываясь с места, неопределенно сказала Норейко. Когда прибежали к Антону, с ним все было кончено: глаза расширены, на лице выражение страха, руки и ноги застыли, сведенные судорогой. Не помогли ни искусственное дыхание, ни кислород, ни лекарства. Норейко в изнеможении села на стоявший у изголовья койки стул.
      - Что ты ему ввела?
      - Как вы сказали: седуксен и строфантин.
      - Покажи ампулы.
      - Вот они.
      Норейко посмотрела на свет ампулы, прочитала названия. Нет, ошибки никакой. В чем же дело?
      - Как ты вводила строфантин?
      - Как вы и сказали: кубик, внутривенно.
      - Разбавляла?
      - Нет. Сразу ввела, и все.
      Норейко оторопела. В лихорадочном поиске выхода кусала губы, притом не поочередно, а обе сразу. И ее кончик носа казался неправдоподобно острым, как у мышки-полевки. За глаза ее так и звали - мышкой. Сходство с этим грызуном дополняли всегда настороженные черные глазки-пуговки.
      - Ты понимаешь, что ты наделала?
      - Я делала так, как вы сказали, - неуверенно ответила медсестра.
      - Ты убила человека, - шепотом выговорила Норейко. - Строфантин нужно было развести на двадцати кубиках глюкозы и вводить медленно, пять-шесть минут. Что же теперь будет? - спросила сама себя.
      - Надо было так и сказать, - попыталась оправдываться медсестра.
      - Ты же не приготовишка, - зло ответила Норейко. - Медсестра должна это знать, как таблицу умножения. Что же теперь делать?.. Что делать? лихорадочно ломала пальцы рук Норейко.
      Медсестра, сморкаясь, тихо плакала. Она понимала: откройся всем причина смерти Антона, ей не миновать суда. Что тогда станет с ее подрастающим сыном? Почти ни на что не надеясь, она все же робко спросила:
      - И что, теперь всё?
      - Что всё?
      - Ну, меня будут судить?
      - Нет, по головке погладят. Ты что, дура? Не понимаешь? Это же уголовное дело.
      - Инна Кузьминична, миленькая, - залилась слезами медсестра, - спасите меня. Век буду в долгу. Ножки вам буду целовать. Домработницей стану. Только спасите.
      - Тихо ты, дуреха, - шепотом ответила Норейко. - Попытаюсь. Только смотри у меня. Проболтаешься - загремишь лет на пять.
      Медсестра кинулась целовать ей руки:
      - Век буду молиться за вас. Все буду делать. Стирать, мыть полы, убирать. Как раба... Уж вы не пожалеете. Будьте спокойны.
      - Да перестань ты мне руки слюнявить. Вот что. Скажешь: меня здесь не было. Не было и дома. Бегала, когда плохо стало Антону, да не нашла. Скажи сейчас санитарке, что, мол, плохо Антону. Пусть позовет Титову. Потом делай ему искусственное дыхание. Поняла?
      - Поняла-поняла. А как же, если спросит Наталья Николаевна?
      - Ты делала все, что она назначила. Не помогло, бросила больного пусть теперь и отвечает. Все. Я ушла. Меня здесь не было.
      Санитарка встретила Наталью у крыльца больницы.
      - А я за вами...
      Наталья поспешно прошла в одноместную палату, не без иронии называвшуюся у них реанимационной, отстранила Екатерину Мирославовну, взяла руку Антона. Пульс не прощупывался. Показалось, что тело уже начало коченеть. Прикрыла рукой глаза Антона, чтобы проверить реакцию зрачков. Никаких признаков жизни.
      - Когда это началось? - спросила медсестру.
      - С полчаса.
      - Почему не вызвали Инну Кузьминичну? Тут же рядом.
      - Посылали. Ее нет дома.
      Наталья сама взялась делать искусственное дыхание, потом перешла на закрытый массаж сердца. Продолжала все это пока не ощутила, что помощь ее уже не нужна, что она силится воскресить покойника.
      Кажется, никогда еще не было Наталье так тяжело, как сейчас. Она забилась в угол сестринской и плакала. Не навзрыд, не в голос, а тихонько, сдержанно. Видела смерть и раньше, когда была на шестом курсе. Это угнетало, но не настолько, чтобы спирало дыхание, кружилась голова, щемило сердце. На практике она была не более чем очевидцем таких несчастий. А здесь пришлось столкнуться со смертью один на один. И зачем она пошла домой? Показалось, что все в порядке. Понадеялась на медсестру. А что с нее возьмешь? Убери подай. Хорошо еще, если дело ограничится выговором, пусть даже строгим, с предупреждением. А что, если суд? Даже капельки холодного пота выступили на лбу. Нет, она этого не перенесет. Не перенесет вызовов к следователю. Будут вызывать не только ее, но и других, ту же дежурную медсестру. Она, разумеется, скажет, что делала все, как велела доктор. Пойдут разговоры. И в Поречье, и в соседних селах. Куда денешься от этой молвы? Переехать в другое место? Но молва, что мазутный след. Его водой не смоешь, он потянется за тобою... Господи, что за мысли? Наталья перестала плакать. Да разве можно класть на одну чашу весов гибель человека и жалкое чувство страха перед наказанием?
      Через три дня после случившегося Титову вызвали в районную больницу. Главный врач Яков Матвеевич Ребеко встретил ее словами:
      - Что же вы, милочка, едва оформились на работу и уже успели прославиться.
      Якову Матвеевичу было под шестьдесят, а на вид - и того больше. Старили его не столько густые морщины на лице, сколько рано одрябнувшие щеки. Но больше всего доставлял ему огорчений синюшный нос и, пожалуй, не сам нос, а сознание того, что многие считают его алкоголиком. На самом же деле спиртного он почти не употреблял. Между широкой лысиной на макушке и лбом оставалась полоска тонких пушистых волос. Вначале Яков Матвеевич их расчесывал, позднее стал только приглаживать, а в последнее время забросил и это. "От теребления чахлая растительность не становится гуще. Она - как та высохшая ботва, - говорил он иногда жене. - Пора, мать, собираться на покой". О его решении уйти на пенсию стало известно не только в коллективе больницы, но и в руководящих кругах района. Интересовались: действительно ли он собирается сдавать дела? "Вот подберу себе замену и - заявление на стол". В больнице считали, что такая замена есть - его заместитель Иван Валерьянович Корзун. Сам Ребеко к нему пока только присматривался.
      - Что было у вас по терапии? - спросил Яков Матвеевич.
      Наталья молчала. Вот тебе случай, когда впору стыдиться отличных оценок.
      - Молчите? - продолжал Ребеко. - Я знаю: у вас красный диплом. Что, за красивые глаза?
      В иной обстановке Наталья не дала бы себя в обиду. Не постеснялась бы и седых волос этого уважаемого человека, и того, что в кабинете они не одни: на кушетке в углу сидел, прикрывшись газетой, заведующий хирургическим отделением Линько. Но сейчас, когда за тобою тянется хвост вины, лучше промолчать.
      - Насколько мне известно, - вмешался Линько, - Наталья Николаевна осмотрела у Терехова все места ушибов. Нигде ничего серьезного не оказалось.
      - От чего же тогда он умер?
      - Сердце не выдержало самогонной отравы. Рефлекторная остановка. Есть заключение патологоанатома.
      - Значит, надо было оставаться при больном, а не уходить домой.
      - Э-э, Яков Матвеевич, - поднял лохматые брови Линько, - тогда нужно жить не дома, а в больнице. Выделить врачу комнатушку, и пусть он там и днюет и ночует. Чтоб, значит, алкашу была вовремя подмога.
      - Беда мне с этой интеллигенцией. Хотя и я, кажется, тоже грешен на этот счет. Научились прикрывать дрова, которых мы нет-нет да и наломаем. Вы хотите помочь Титовой? А кто, скажите мне, поможет семье погибшего кормильца? Вы знаете, что там остались больная мать и четырехлетняя девочка?
      - Нет.
      - То-то и оно.
      Наталья удивилась: откуда ему-то все это известно? Верно, жена Терехова, как значится в истории болезни, уже почти год страдает тяжелым радикулитом. Но Наталье грех этого не знать. Они с Тереховыми соседи. Ребеко же никого из них в глаза не видел. Кстати, в истории болезни есть графа: "материально-бытовые условия". Врачи не обращают на эту графу никакого внимания. Пропускают, как будто она придумана человеком, не имеющим понятия о практической медицине. В лучшем случае врач запишет: "удовлетворительные". Можно взять на выбор сотню историй болезни, в которых одно это безликое слово: "удовлетворительные". Помнится, оно же исчерпывало все сведения о семье Терехова. А вот Ребеко, оказывается, в курсе не только того, как жил Антон Терехов, но и как нелегко теперь придется его жене и малолетней дочери.
      - Так что думает зав хирургическим отделением? Какую меру наказания применить к Титовой? - спросил Ребеко.
      - Я полагаю, достаточно замечания. Она еще совсем молодой врач, и негоже отбивать у него охоту к работе, - ответил Линько.
      - А по-моему, следовало бы передать дело в соответствующие органы. Они лучше определят, как квалифицировать ошибку врача Титовой. Диплом, он, знаете, уравнивает нашу ответственность перед законом.
      - Да вы что, Яков Матвеевич! - вскочил с кушетки Линько. - Я первый пойду к следователю и заявлю протест. Вы хотите поломать судьбу хорошего врача.
      - Не кипятитесь, Пал Палыч. Давайте лучше послушаем, что думает на этот счет сама Наталья Николаевна.
      - Когда я рассказала об этом маме, она слегла. Считает себя виноватой: я, мол, из-за нее оставила тяжелого больного. Вместе переживаем. А в общем, наказывайте, как считаете нужным. Я, конечно, виновата.
      - Вы слышите, Яков Матвеевич! И у вас не дрогнет рука?..
      Ребеко был дипломат. Он уже подписал приказ: строгий выговор. И если говорил сейчас о следственных органах, то с единственной целью: дать Титовой глубже прочувствовать ее ошибку, чтобы раз и навсегда запомнила - оставлять тяжелого больного на медсестру нельзя. Выхаживать его нужно врачу.
      - Вы убедили меня, Пал Палыч. Да, пожалуй, передавать дело в прокуратуру не стоит. Учтем, что Наталья Николаевна - врач без году неделя и что ее ошибка - от недостатка врачебного опыта.
      - И еще, - добавил Линько, - нужно учесть, что Наталья Николаевна вернулась позже в больницу. Санитарке не пришлось бежать к ней домой.
      - Пал Палыч! - сверкнул глазами Ребеко. - Вы что, хотите, чтобы я объявил Титовой благодарность?
      - Молчу, Яков Матвеевич, молчу.
      - Идите в отдел кадров, - обратился Ребеко к Наталье, - и распишитесь под приказом.
      2
      Похоже, какой-то злой рок повязал Наталью с семьей Тереховых. И года не прошло, как приключилась сразу двойная беда - с дочерью и с матерью.
      Необычной выдалась та зима. Уже и январь пришел, а морозов настоящих все не было. Снег выпадал, но ненадолго. Южные ветры приносили тепло, и снежный покров начинал оседать. Через день-два от него оставались лишь небольшие островки, похожие на выбеленную, но уже обветшалую овчину. Время от времени моросил дождь. Вода собиралась в выемках, откуда маленькими ручейками стекала в овраги.
      Но вот на днях ртутный столбик термометра будто потяжелел, впервые опустился до пятнадцатиградусной отметки. Вода в лужах и канавах схватилась слоем льда. К реке морозец только примерялся: у острых береговых кромок вода плескалась, словно не хотела поддаваться.
      Вечерело, когда Наталья шла с работы домой. От амбулатории, расположенной поодаль от лечебного стационара, до моста было, можно сказать, рукой подать. До него оставалось метров тридцать, когда послышался приглушенный детский плач. Даже не плач, а какое-то обреченное нытье. Наталья тревожно обвела глазами берега реки. На противоположной стороне увидела барахтающегося в воде ребенка. Не раздумывая, сбежала вниз, минуя мост: знала, что реку здесь можно перейти вброд. Не помнила, как преодолела полосу чистой воды, как взломала острый край льда на противоположном берегу, порезав при этом себе руки, как выхватила из ледяной крошки совсем обессилевшую девочку. Видно было, что малышка уже успела наглотаться воды: губки посинели, личико было бледно. Редкие судорожные всхлипывания сопровождались слабым клокочущим дыханием. Выбравшись на берег, Наталья сняла пальто, укутала им девочку. Потом взяла ее на руки и побежала к ближайшему дому. На каждом шагу изо рта ребенка струйкой выливалась вода. "Это же дочка Веры Тереховой, - мелькнула мысль. - Тогда лучше прямо домой".
      Новая двухэтажка, в которой уже после несчастья с Антоном получили квартиру Тереховы, была недалеко.
      Долго стучала в дверь на втором этаже, пока не послышалось:
      - Это ты, Оксанка?
      - Оксанка, Оксанка. Открывайте скорее, - нетерпеливо ответила Наталья.
      Щелкнул замок. На пороге показалась Вера.
      - Что ж вы отпускаете ребенка одного? - вместо того чтобы поздороваться, резковато спросила Наталья. - Так и до беды недалеко.
      Вера, казалось, не понимала, о чем ей говорят. Она стояла на пороге и переводила бессмысленный взгляд с посиневшего личика Оксанки на пальто, в которое та была укутана и с которого на пол сразу натекла лужа. Наталье бросилась в глаза необычная бледность лица Веры. Но в тот момент, когда до несчастной женщины дошло происходящее, ее лицо стало почти восковым. Она с приглушенным стоном осела на пол.
      Вбежав в комнату и положив Оксанку на диван, Наталья вернулась к двери, взяла под мышки обмякшую Веру и с трудом перетащила ее на ближайший половичок.
      Кому первому оказывать помощь? У Веры простой обморок, а от этого, как известно, еще никто не умирал. Полежит немного и отойдет. А вот с девочкой худо. Тут нельзя терять ни минуты. Сняла с Оксанки мокрую одежду, сорвала с кровати стеганое одеяло и укутала в него девочку. После этого подошла к Вере:
      - Ну как?
      Та с трудом приподняла веки и невнятно сказала:
      - Соседская девочка... она старше Оксанки. Были вместе.
      - Ладно, все это потом. Где вы греете воду?
      - Там, - повела в сторону взглядом Вера, - в газовой колонке. Переоденьтесь и вы. В шкафу есть чистая сорочка и халат.
      Наталья наполнила колонку водой, зажгла горелку и поставила на кухонную плиту чайник. Когда вернулась в комнату, Вера уже стояла возле дивана. Одной рукой она упиралась в поясницу, другой поправляла одеяло, которым была укутана Оксанка.
      - Ну как, пришли в себя? - спросила Наталья.
      - Да вроде уже ничего.
      - Что вы держитесь за поясницу?
      Вера через силу выпрямилась.
      - Болит.
      - Давно? - Наталья помнила ее историю болезни, но решила проверить себя.
      - Почти год. Меня Инна Кузьминична лечит.
      - Помогает лечение?
      - Вначале помогало, а теперь, похоже, нет. Радикулит. Говорит, где-то я простудилась.
      - Давайте сперва поможем вашей девочке, а потом я посмотрю и вас.
      Оксанка лежала с закрытыми глазами, но при каждом громко произнесенном слове веки ее слегка приподнимались и тут же опускались. В уголках глаз появлялись слезинки, которые тут же скатывались вниз, оставляя на щеках влажные следы. И все же это был сон. При потрясениях дети всегда засыпают. Их неокрепший мозг как бы отгораживается от всего, что может ему повредить.
      - Пока греется вода, давайте протрем Оксанке спинку. У вас спирт найдется? - спросила Наталья.
      - Там, во флакончике...
      Старательно растирая щуплое детское тельце, Наталья поймала себя на том, что отчасти ею движет чувство вины. На селе, конечно, говорят: она, Наталья, осиротила Оксанку, не сумела спасти для нее отца. Теперь добавится: ага, замаливает грехи. Ну что ж, и через это надо пройти.
      Растертая кожа на спине, на острых лопатках немного покраснела. Девочка проснулась.
      - Ну теперь нам ничего не страшно, - заметила довольная Наталья. - А там, поди, уже и вода нагрелась.
      - Как мне вам помочь? - сокрушенным тоном спросила Вера.
      - Я уже сказала: закончим с вашей дочкой, потом займусь и вами. А пока присматривайте за Оксанкой. Я пойду гляну, что делается на кухне.
      Вода, закипая, шумела и в колонке, и в чайнике. Наталья вымыла ванну, наполнила ее теплой водой...
      - Вот так-то лучше, да, Оксанка? - спросила Наталья девочку, когда минут через двадцать насухо вытирала ее вышитым рушником.
      - Да, - тихо ответила та.
      - Мы вырастем большие и будем помогать маме. Да, моя хорошая?
      - Да.
      - Вот теперь мы готовы пить чай, - вошла Наталья в комнату с девочкой на руках.
      Вера пыталась было подняться, но Наталья усадив Оксанку на диван, строгим тоном сказала:
      - Это - сама.
      Через минуту на столе уже стоял чайник, из которого густой струей вырывался пар. Вера удивленно следила за уверенными действиями Натальи. Никто ей не сказал, где искать чашки, блюдца, чайные ложки, но она безошибочно находила все, что нужно. Разлив по чашкам чай и подсластив его душистым земляничным вареньем, Наталья опять взяла Оксанку на руки, посадила себе на колени:
      - Вот теперь давайте чаевничать.
      Вера хотела было поднести чашку ко рту, да так и не смогла: непрошеная слеза упала прямо в чай. С трудом справилась с собой, когда Наталья укладывала девочку спать: сон для ребенка - лучшее лекарство.
      - А теперь давайте займемся вами, - сказала наконец Наталья. - Стало быть, почти год, как у вас болит спина. А что еще вас беспокоит?
      - Больше ничего.
      - Снимите кофточку, я посмотрю вас.
      - Инна Кузьминична меня уже слушала: сердце в норме и в легких все чисто.
      - Ну, ничего не случится, если послушаю и я.
      Терехова сняла кофточку.
      - Лифчик - тоже.
      - Он же не мешает. Инна Кузьминична так слушала.
      - Мешает - не мешает, но слушать положено без лифчика. И что вы торгуетесь, право? - не сдержала раздражения Наталья.
      Прежде чем слушать легкие, сравнила обе груди. Слева грудь как грудь. Справа, немного ниже соска, виднелась какая-то втянутость, наподобие выбоины. Кожа в этом месте, как бывает на холоде, покрыта маленькими пупырышками.
      - Давно это у вас?
      - Да тоже с год.
      - Не болит?
      - Нет. Правда, последние три месяца как будто что-то мешает.
      - Инна Кузьминична видела?
      - Нет.
      Наталья вспомнила свою прошлогоднюю практику в областной больнице. Там лежала женщина. Пожалуй, немного постарше. Такая же грудь и такие же боли в спине. Как выяснилось, у этой женщины был рак груди, перешедший на позвоночник. "Неужели и у Веры то же самое? - с тревогой спросила себя Наталья, делая несложные подсчеты: - Прошел год, как она заметила у себя затвердение. А сколько времени не замечала? Так набежит самое малое года полтора. Много... Как же это могло случиться? Ведь доярок и всех сельских механизаторов берут на диспансерный учет, их периодически осматривает врач, чтобы вовремя обнаружить начинающуюся или скрыто протекающую болезнь. Вовремя обнаружить и надежно излечить. А тут, выходит, не обнаружили..."
      - В прошлом году профосмотр вы проходили? - Наталья была уже почти уверена, что ее горькая догадка подтвердится. Все точь-в-точь как у той женщины, которой, скорее всего, давно нет в живых.
      - Проходила.
      - Сколько раз?
      - Нас осматривают каждые три месяца.
      - Кто вас лично осматривал?
      - Инна Кузьминична.
      - А сколько раз вы обращались к врачу после того, как у вас заболела спина?
      - Я уже и счет потеряла. Наверное, больше десяти.
      - Смотрела тоже Инна Кузьминична?
      - Да. То есть нет. Раза два смотрела еще и акушерка.
      Вот так. Без малого двадцать раз врач осматривал женщину и при этом так и не обратил внимания на грудь. Правда, тут есть доля вины самой Тереховой, которая невольно, из-за ложной стыдливости, скрывала свою болезнь. Хотя какая там вина? Разве она знала, к чему это может привести? А врач? Тут надо ставить вопрос прямо: можно ли было распознать болезнь? Можно. Требовалась простая врачебная добросовестность. Во всех случаях поздней диагностики злокачественной опухоли заполняется специальный документ. Его обязан составить врач, который первым выявил рак в запущенной стадии. Этот документ направляется затем в областной онкологический диспансер, а причины позднего обнаружения злокачественной опухоли обсуждаются на врачебной конференции районной больницы. Значит, она, Наталья, должна составить такой протокол? "Да, милая, - отвечала себе Наталья, - должна, и тут ничего не поделаешь. Инну Кузьминичну могут отдать под суд за халатное исполнение служебных обязанностей. В лучшем случае выговор ей обеспечен, и ты наживешь себе смертельного врага. Вот так-то. Выбирай". У Натальи голова шла кругом. Как поступить? Если строго разобраться, здоровье Тереховой уже не вернешь, а жизнь Инны Кузьминичны будет сломана. Кроме того, есть еще и такое понятие, как микроклимат в коллективе...
      - Мы заберем Оксанку в больницу, - на время отложила решение Наталья.
      - Зачем? - испугалась Терехова.
      - Понимаете, у нее может приключиться воспаление легких. Чтобы этого не случилось, пусть она будет под наблюдением.
      - А я как же? Я тоже с Оксанкой?
      - Нет, Вера, в этом нет необходимости. Кстати, вам тоже нужно лечиться.
      - Я же лечусь.
      - Понимаю, но это лечение уже не помогает.
      - Вот я и буду вместе с Оксанкой. Вы будете лечить и меня и ее.
      - Вам нужно полежать в областной больнице. Я вам дам направление.
      - У меня что, не радикулит? Что-то с грудью?
      Меньше всего ожидала Наталья этого вопроса.
      - Вера, - в доверительном тоне начала она, - припомните хорошенько: перед тем как вы обнаружили у себя затвердение, вы не могли простудиться? Может, попали под дождь и сильно продрогли или побывали на сквозняке?
      Терехова задумалась. Ну кто когда-нибудь не простуживался; кто не пил молока из холодильника и не расплачивался за это заложенным горлом; кто разгоряченным не стоял на сквозняке?
      - Да, было такое, - ответила Вера. - У нас в коровнике шел ремонт. Сквозняки, сами понимаете, как в проходном дворе. Работали до пота. А потом отдых. Вот и продуло, да так, что слова сказать не могла, осипла. И, помню, спину ломило.
      - Ну так что же вы хотите? Воспаление получили, мастит. В хроническое перешло. А потом и осложнение - радикулит. Так что все сходится.
      - Ой, Наталья Николаевна, - успокоилась Вера, - а я уже бог весть что подумала.
      - Вот вам направление. Не откладывайте только. А теперь давайте соберем нашу принцессу на горошине, и я отнесу ее в больницу.
      - Как же вы одна?
      - А что? Тут рукой подать. Мост перешла - и в больнице. Только дайте мне ваше пальто. Высохнет мое - зайду, разменяемся.
      - Конечно, какой разговор...
      Возвращалась из больницы - было уже совсем темно. Косо падал снег. Возле своей калитки различила неясный силуэт мотоцикла с коляской и прохаживавшегося человека. Можно было не гадать: пожаловал Иван Валерьянович Корзун. Подошла ближе. Интересно, чем объяснит он свой поздний визит? Хотя зачем искать поводы заместителю главного врача района? Правда, при деловых посещениях больницы принято обращаться к главному, а не рядовому врачу. Ну да это уже чистая формальность, а с формальностями Иван Валерьянович не считается. За последние полгода Корзун побывал в Поречской больнице по меньшей мере раз двадцать. Сослуживцы с ехидцей говорили между собой: "Никак Иван Валерьянович хочет сделать нашу больницу образцово-показательной". А Яков Матвеевич Ребеко (тоже не без подковырки) всегда ставил своего заместителя в пример другим: "Вот вы, Прасковья Ивановна, сколько раз выезжали в свою подшефную больницу?" - "Два". - "А вот Иван Валерьянович двадцать. Это о чем говорит?" - "О том, что скоро будет свадьба", язвительно отвечала Прасковья Ивановна.
      - Здравствуй, Наташа, - первым поздоровался Корзун.
      - Добрый вечер, Иван Валерьянович. Вы опять проверяли фельдшерско-акушерский пункт в Дворчанах и по пути заехали к нам?
      - Нет, на этот раз никого не проверял, а прямо к вам.
      - Ну что ж, вводите тогда свое транспортное средство во двор и будьте у нас гостем.
      Марья Саввишна, мать Натальи, хлопотала у плиты, готовила к приходу дочери ужин. Заметив вошедшего Корзуна, она вытерла руки и сказала:
      - Милости прошу к нашему шалашу: я пирогов покрошу и откушать попрошу.
      - Спасибо, Марья Саввишна. Это мой табун в двадцать лошадиных сил, что стоит у вас во дворе, есть не просит, а я от чашки чаю не откажусь. Сказать по правде, малость продрог. Еду, значит, мимо вашего двора. Дай, думаю, к поречанам загляну. А тут и Наташа подходит. Зря вы ей только разрешаете в такую метель задерживаться на работе.
      - Такая уж она у меня самостоятельная, даже не скажет, когда домой явится. Другой раз жду-жду, да так до утра и просижу. Тревожусь, уж не случилось чего.
      - Мама, ну что у нас может случиться? Это же не город.
      - Не город, а все-таки.
      Наталья искоса поглядывала на Корзуна. Она никак не могла привыкнуть к его манере складывать губы в хоботок и вытягивать вперед. И еще дрожание пальцев, когда держит руку на весу. "Кур воровал", - говорят в народе. Иван Валерьянович, наверное, знал эту свою слабость и поэтому старался класть руки на какую-нибудь опору. Когда приходилось что-нибудь записывать, делал он это с нажимом на каждую букву. Стоило ему немного расслабиться, перейти на легкий размашистый почерк, как в линиях появлялись мелкие зазубринки: не письмо, а график сейсмических колебаний.
      За столом разговор зашел о концерте, который недавно давали в Поречье медики районной больницы.
      - У вас очень хороший мужской хор, - заметила Наталья. - Слушала бы и слушала "Ноченьку" Рубинштейна. А почему вы не участвуете в хоре? Я помню по горному Алтаю, вы неплохо поете.
      - Мое пение слушать, конечно, можно, - ответил Корзун, - но я все-таки предпочитаю следовать обету молчания, который давал, когда произносил клятву Гиппократа.
      Наталья ничего не ответила, и Корзун не мог понять, то ли она согласна, что при его положении негоже лезть на сцену, то ли молчаливо насмехается над цветистостью фразы. В действительности же Наталья думала совсем о другом. Интересно, как бы поступил Иван Валерьянович, окажись он на ее месте? Что ни говори, а опыт у него есть. И не просто опыт врача, а организатора здравоохранения.
      - Иван Валерьянович, как по-вашему, что нужно делать врачу, если он выявил больного с запущенным раком?
      - Лечить.
      - Это понятно. Я не в том смысле. Предположим, больной много раз обращался к другому врачу, а тот никак не мог распознать болезнь.
      - Разве это такая уж редкость?
      - Не редкость, когда речь идет о скрытом течении заболевания, а мы говорим о наружной опухоли. Только посмотри внимательно - и все ясно.
      - Давайте говорить конкретнее. О ком речь?
      Наталья задумалась. Стоит ли говорить Корзуну об Инне Кузьминичне? Не секрет, что он долго за нею ухаживал. Правда, сейчас эти ухаживания прекратились, но кто знает, не осталось ли тлеющих угольков от прошлого и не даст ли знать о себе желание помочь ей выпутаться из этой неприятной истории. Кстати припомнился схожий случай. Она тогда была на шестом курсе. Один молодой человек обратился в косметологический кабинет: бородавка на шее. Бородавку прижгли, а через год на ее месте появились синеватые бугорки. В больнице, куда был направлен больной, только руками развели: человеку уже ничем нельзя было помочь. У него оказалась не простая бородавка, а очень злокачественная опухоль, корни которой ушли в легкие. Много тогда было разговоров. Недоумевали, как могло случиться, что работники косметологического кабинета не знали того, что должен знать студент медицинского училища. Наталья решила рассказать именно об этом случае, а не о том, что ее по-настоящему заботило. Сначала нужно разобраться самой, а потом уж делиться с другими.
      - Тут самое малое - выговор, - выслушав, сказал Корзун.
      - А что полагалось бы медику, который, скажем, не распознал аппендицит и в результате больной умер?
      - Боюсь, что без суда бы не обошлось.
      - А чем, по-вашему, тот медик из косметологического кабинета отличается от второго?
      - В принципе ничем.
      - Тогда почему такие разные меры наказания?
      - Видишь ли, Наташа, - начал Иван Валерьянович, растягивая слова и подыскивая тем временем нужный ответ, - при аппендиците, если вовремя сделать операцию, есть полная гарантия, что человек будет здоров. При злокачественной опухоли такой гарантии не даст ни один специалист. Не даст, даже если лечение будет своевременным.
      - Остроумное объяснение. Хотя, честно признаться, оно мне кажется не очень убедительным.
      - Так что, надо было судить и того косметолога?
      - Да нет, я не за то, чтобы отдавать под суд всех подряд. Так мы можем остаться без специалистов. Но и скрывать промахи в нашей работе, я думаю, тоже нельзя. Брак, скажем, на заводе - это одно, а в работе врача - совсем другое.
      Корзун чувствовал, что в чем-то уступает Наталье. Можно продолжать спорить, приводить новые доводы. Но это уже оборона, в которой нет-нет да и появится брешь. Ему, Корзуну, который занимает довольно высокое служебное положение, казалось бы, и карты в руки. У него - опыт. Наталья, наоборот, только-только вышла из стен института, имеет рядовую должность сельского врача. И вот, поди ж ты, завладев инициативой, наступает. А что будет, когда она станет его женой? Он окажется в полном подчинении. Ну и что? Был же когда-то матриархат. И, говорят, сильному полу не худо в ту пору жилось. Но как подступиться к этой упрямой девчонке? Начать издалека? Расхваливать ее перед матерью? Нет, она не из тех, кто клюнет на эту удочку. Еще, чего доброго, можно и на насмешку напороться. Нет, лучше не заискивать, не сюсюкать, а прямо перейти к делу. Для этого он кое-что заготовил. И, наконец, он начмед района или не начмед? Должны с ним считаться или не должны? Характер есть у каждого. Но нельзя же руководствоваться только чувствами. Есть же, наконец, и разум. Ну где она найдет в своем Поречье еще такого мужика, как он, Корзун? Было бы ей семнадцать - куда ни шло. А то ведь целых двадцать три. В старину таких зачисляли в перестарки и вычеркивали из списков. Она же не глупая и должна это понимать. Понимать-то она, конечно, понимает. Но как знать, что может взбрести ей в голову. Надо ориентир держать на Марью Саввишну. Женщина она пожилая, должна разбираться в этих житейских вопросах.
      - А ведь я, Марья Саввишна, - собравшись с духом, начал Корзун после короткого молчания, - приехал к вам свататься.
      - Да вроде я уже старовата, - пошутила Марья Саввишна.
      - Я к Наташе, - смутился Иван Валерьянович.
      - Тут уж дело такое. Как решит сама Наташа.
      Наталья давно заметила, что Корзун сегодня настроен решительно, но сделала вид, что застигнута врасплох:
      - Это так неожиданно.
      - А где же сваха? - вмешалась Марья Саввишна. - Как же без свахи-то?
      - Сваха ходит собачьей тропой. А я к вам с честью и правдивой вестью.
      - Выходит, ты сам за сваху?
      - Считайте, что так. Я человек на виду - без свахи не пропаду.
      - Складно говоришь.
      - Ты, мама, тоже не лыком шита. Такую сыворотку выдавишь из простокваши, - вмешалась в разговор Наталья.
      - Я свое сказала, а вы уж тут досказывайте, - Марья Саввишна поднялась со стула, собрала посуду и ушла на кухню.
      - Ну, Наташа, досказывай, слово теперь за тобой.
      - Досказывать рано, надо подумать...
      Проводив гостя, Наталья и впрямь задумалась. Задумалась о себе. Для девушки двадцать три года - это уже возраст, и ей вроде бы не пристало перебирать с женихами здесь, в Поречье. Да и предлагает ей руку не какой-нибудь шалопай, а заместитель главного врача района. К тому же не старый - нет и тридцати. Но что-то не лежит у нее душа к этому человеку. Пусть даже он спас ей жизнь. Было дело. Но разве это порядочно - требовать чего-то взамен?! А он пристал как с ножом к горлу. Да, она ему благодарна, но это все-таки не то. Когда провожала до калитки, он обнял ее и поцеловал. Наталья его не оттолкнула, но и не ощутила того трепета, которого можно было бы ожидать, будь он ей по-настоящему дорог.
      - Ну и что же теперь? - спросила мать, когда она вернулась в дом.
      - Не знаю, мама.
      - Вот незадача. Раньше выходили замуж по родительской воле, а теперь по своей. Ну поди знай, чья воля лучше.
      Перед сном Наталья решила поработать. Достала последний номер журнала "Здравоохранение Белоруссии", пробежала оглавление. Вот, кажется, интересная статья. Но - не читалось. Встал в памяти летний поход по горному Алтаю, чуть не стоивший ей жизни. Шли по правому берегу реки Аргут. Крупные каменные осыпи чередовались с гладкими выступами, похожими на бараньи лбы. В группе, которую возглавляла Наталья, был и Корзун. Неожиданно встретились с ним в школе высшего туристического мастерства в Минске. Когда случалось разговаривать, Корзун держал себя покровительственно. Как же, Иван Валерьянович - заместитель главного врача района. Но что ей до этого? Он просто ей не нравился. Водянистые, навыкате глаза, эта неприятная манера складывать губы в хоботок. Все его попытки обратить на себя внимание Натальи были тщетны. Ну как с этим смириться человеку, который привык быть на первых ролях? Тем не менее он попросился в ее группу. "Ну какой вам резон? спросила Наталья. - Вы же сами проходили подготовку на старшего". "Однообразие приедается, - ответил шуткой Корзун. - Все командовать да командовать. Хочу побыть в роли подчиненного". Позднее Наталья поняла, что он кривил душою. Как-то Корзун разоткровенничался в том смысле, что из всех в мире вещей только две никогда не приедаются: власть и слава. Они как две сестры, старшая из которых, власть, по-родительски заботится о младшей, славе. Привязанность к ним не проходит с годами, она, как доброе вино, чем дальше, тем больше набирает силу.
      Человек бывает, уже совсем на склоне лет, а страсть к этим коварным сестрам не только не угасает, но становится неуемной, поглощает все его думы и помыслы. "Это что-то новое. Я не слышала, чтобы добровольно напрашивались в подчиненные", - ответила Титова.
      Милая наивность. Наталья не представляет, что перейти продавцу на командную должность заведующего магазином - это совсем не то, что перейти тому же продавцу в непосредственное подчинение министра торговли. Корзун хорошо усвоил эту арифметику. Кроме того, он также хорошо знает, что уметь подчиняться женщине - это путь к завоеванию ее сердца. Пока же нужно попасть в ее группу.
      "Стать мастером своего дела, - пояснил Корзун, - можно и без посторонней помощи. Но на это ушло бы полжизни. Я сторонник другого подхода - перенимать опыт, накопленный другими мастерами. А для этого не зазорно попроситься и в подчинение".
      Но тогда Наталья еще мало знала Корзуна. "Ну хорошо, - сказала она. Предположим, я обращусь к руководству с просьбой зачислить вас в группу. Что мне ответят, как вы думаете?" - "Скажут: раз вы просите, значит, у вас есть на это веская причина". - "Какая причина? Сказать, что вы мой жених?" - "Я врач", - не решился продолжать рискованную игру Корзун. - "И я врач". - "Вы не обижайтесь, но я врач со стажем, а вы, извините, без году неделя". - "Ну разве что", - сдалась Наталья.
      Корзуна в группу зачислили.
      И вот они в походе. На дне глубокого ущелья клокочет неистовый Аргут. Накануне прошла гроза. После нее река притихла, но полностью не успокоилась. К грохоту селевого потока присоединялся шум множества горных речушек. Наталья вышла из палатки, когда все уже проснулись. Корзун, разминаясь, схватил булыжник и с криком "Э-ге-ге-гей!" бросил его вниз. Стоял и слушал, как внизу нарастает гул камнепада. "Жуткая красота!" - крикнул он. Наталья промолчала.
      Накануне они шли по левому, считающемуся опасным берегу Аргута. И в самом, казалось бы, неожиданном месте на них обрушился камнепад. Чудом удалось убежать из опасной зоны.
      - Вы еще не забыли о вчерашнем камнепаде? - спросила Наталья Корзуна, когда, закончив разминку, они умывались.
      - Мишкины шалости?
      - Мишка не шалун. У него была цель: прогнать непрошеных гостей или даже заполучить добычу. Ведь он все-таки хищник. А вот вы поступили бездумно. Как знать, кто мог оказаться под вашим камнепадом.
      Корзуну выслушивать эти замечания было неприятно, и он попытался обратить разговор в шутку.
      - Вы, Наталья Николаевна, забываете, что я все-таки ваш начальник и ко мне нужно относиться с должностным трепетом или хотя бы с уважением. Начальники, они, знаете, тоже люди, с такими же слабостями, как и у остальных.
      Титова расхохоталась:
      - Что вы такое говорите, Иван Валерьянович? Кто вам вбил в голову такую нелепицу? Да это вы должны трепетать передо мною, беречь свой кадр, осторожненько на него дуть. Ну что вы можете мне сделать? Уволить? Этого никто вам не разрешит, так как я молодой специалист. Наказать за недобросовестный труд? Но я не зря дала клятву врача честно трудиться. Переместить на более низкую должность? Так такой должности нет. Я самый рядовой врач, да притом еще и сельской больницы. А вот вы, насколько я понимаю, этих преимуществ лишены. Так кто же из нас и перед кем должен трепетать? - и, не ожидая ответа, Наталья вдруг сказала, просительно, тихо, чтобы никто не услышал: - Иван Валерьянович, зря вы пытаетесь ухаживать за мной. Видите, какая я злюка. Со мною одна морока.
      А насчет камнепада она как в воду глядела.
      После завтрака прошли около восьми километров. Дальше был глубокий овраг, сливавшийся с ущельем Аргута. Надо было спуститься на его дно и затем подняться по противоположному склону, чтобы продолжить путь к притоку Аргута - реке Карагем. Трудным оказался спуск. Намного труднее, чем преодоление ледникового перевала. На леднике помогает удержаться обувь с шипами, а на крутых склонах, покрытых наносной породой, она скорее мешает, сдвигает "живые", ненадежно лежащие камни. Немного передохнув, группа начала подниматься вверх в том же порядке, как и при спуске: предпоследним шел Корзун, за ним - Наталья.
      И надо же было этому Алексею Шолькину, шедшему впереди Корзуна, заметить на гребне осыпи голубоватый эдельвейс.
      - Смотрите, эдельвейс! - крикнул Шолькин.
      Все остановились и посмотрели в ту сторону, куда показывал Алексей. По всему было видно, что в нем боролись чувства соблазна достать редкостный цветок и страха перед обвалом песка и камней - "Я обещал, обязательно привезу эдельвейс. А впереди их может не быть. - И чтобы не дать опомниться Титовой, он, трогаясь с места, добавил: - Это же почти рядом". - "Шолькин, вернитесь!" - крикнула Наталья.
      Алексей остановился и, словно удивляясь женской непонятливости, ответил: "Я сейчас".
      Всей массой своего тела он сдвинул зыбкую осыпь. Пришла в движение рыхлая земля и камни. Вначале посыпалась мелкая галька. Казалось, что где-то в низовьях сквозь чащу продирается медвежья семья. За галькой стронулись более крупные камни. И затем уже поплыла вся наносная масса... Шолькин оторопел. Ниже, метрах в двадцати от Алексея, полз огромный сыпучий пласт. Замереть, успокоить неистовую силу, и, может быть, удастся спастись. Он не думал, боялся думать о судьбе тех, кто остался внизу. Не думал и о том, что ждет его впереди. Все его помыслы были направлены на то, чтобы спастись, а там пусть будет что будет.
      В тот момент, когда Титова крикнула: "Шолькин, вернитесь!" - Корзун почувствовал, что слегка натянутая сорокаметровая веревка ослабла. Взглянув вверх, он увидел, что Алексей бросил конец веревки и поспешил куда-то в другом направлении. Продолжать двигаться с незакрепленным концом веревки нельзя, и Корзун остановился. Видел, как спешно поднимался вверх Шолькин, как споткнулся и упал. Корзун сделал невероятное усилие. Бросившись наперерез Титовой, он догнал ее и схватил руками. В этот момент и накрыл их обвал...
      Слава богу, что пострадали только Корзун и Титова. Хотя им и удалось увернуться от основной массы обвала, его боковая часть все же их прихватила, накрыла. Прибежавшие начали разгребать щебень, отбрасывать в сторону камни. Через несколько минут их руки коснулись рюкзака Корзуна. Осторожно освободили голову, туловище и ноги. Потом дошла очередь до Натальи. Картина была очевидной: в миг опасности Корзун прикрыл ее своим телом. Она отделалась испугом. На теле не было ни единой царапины, ни одного ушиба. У Корзуна без повреждений не обошлось. Штанина на правой голени была разорвана, в дыре виднелись комья земли, пропитанной потемневшей кровью. Кость, к счастью, не задело.
      До сих пор Наталья уклонялась от ухаживаний Корзуна. Но после случившегося впервые посмотрела на него со вниманием. Кто другой мог вот так самоотверженно броситься наперерез, закрыть собою и тем самым спасти ее от тяжелого увечья, а может быть, и от гибели? И притом сознательно, подвергая себя смертельной опасности. Нет, так поступил бы не каждый, далеко не каждый. Наталья долго всматривалась в черты Ивана, и теперь они не казались ей такими отталкивающими.
      - Что с ногой? - глядя на свою забинтованную голень, спросил Корзун.
      - Наверное, камень задел. Кость цела. Да и сама рана небольшая, успокоила его Наталья.
      - Спасибо, - сказал Корзун, пытаясь подняться.
      - Нет-нет, Иван Валерьянович, вам нужно лежать. Все-таки сотрясение мозга.
      - Какое сотрясение? Я уже чувствую себя нормально.
      - Я вас очень прошу, делайте, пожалуйста, то, что говорят.
      Если бы Наталья сказала иначе, например: "Вам нельзя подниматься", Корзун возразил бы и попытался бы встать на ноги. Но была просьба, которая полностью его обезоружила. Наталья притронулась рукой к его голове:
      - Больно?
      - Ничуть.
      - А так?
      - И так не больно.
      - Вот и хорошо. Значит, все в порядке, - отняла руку Наталья.
      - А теперь больно.
      Наталья смутилась:
      - Вы обманщик, Иван Валерьянович.
      Возникла неловкость. Корзун молчал, понимая, в каком трудном положении оказалась Наталья. Не могла же она после всего случившегося поставить его, что называется, на место. Наталья тоже молчала. Да, она была благодарна Ивану Валерьяновичу. При случае она, кажется, могла бы поступить так же, как и он. Это было чувство признательности. Но есть другие, совсем другие чувства. Они, как цветы, не везде и не всегда расцветают. А если уж и расцветают, то не вдруг и не сразу.
      3
      Инна Кузьминична Норейко работала главным врачом Поречской больницы не первый год и, как ей казалось, до тонкостей знала все премудрости, которые надлежит знать главному врачу. Но в одном ее все-таки перещеголяли. Об этом сказал сам заведующий облздравотделом, побывав в Поречской больнице, сказал при дежурной медсестре: "Хорошие у вас показатели, а вот внешний вид двора мог быть получше. Почему бы вам не перенять опыт у главного врача района Якова Матвеевича Ребеко?" Заведующий вроде бы и не ругал, а вот покраснеть перед подчиненной заставил. Дернуло же ее ляпнуть: "С лица воду не пить". Посмотрел тогда заведующий на Инну Кузьминичну и возразил: "А вот тут я с вами не согласен. Разве не приятно больному выйти во двор, где много цветов? Да одно это другой раз поправляет здоровье". Спорить с начальством пустое дело даже тогда, когда ты прав. А уж если его доводы основательны, такой спор бессмыслен вдвойне. И все-таки Инна Кузьминична опять не сдержалась. И не хотела, а получилось так, будто она обвинила заведующего в необъективности: "Дали бы нам на благоустройство столько денег, сколько Якову Матвеевичу..." Не договорила, потому что заведующий перебил: "Откуда у вас такие сведения?" - "Говорят", - неопределенно ответила Норейко, чтобы не ставить под удар Корзуна, который держал ее в курсе всех районных дел. "Нет, Инна Кузьминична, не выделяли мы на это никаких средств. Во всяком случае облздравотдел не выделял. Нет у него такой статьи". - "Наверное, коммунальное хозяйство подарило больнице от своих щедрот". - "Зачем вы так? Вы же знаете, что район вышел в передовики по безвозмездной сдаче донорской крови. За это Общество Красного Креста наградило его переходящим Красным Знаменем и денежной премией. Часть этой премии было решено израсходовать на благоустройство районной больницы. Начало было положено. Остальное - дело рук самих медицинских работников". - "И теплицы, и бассейн, и розарий?" "Теплицы и бассейн - за выделенные средства, а вот розарий - своими руками... Впрочем, дело не только в цветах".
      Инна Кузьминична знала, что завоблздравотделом прав. Район, например, примыкал к Беловежской пуще. Яков Матвеевич решил, что лучшего символа здоровья и силы, чем зубры, не придумать. Узнал хитрый Ребеко, что в больнице лечится народный умелец - мастер художественной резьбы по камню, и окружил его таким вниманием, что тому прямо-таки деваться было некуда, когда главврач подъехал издалека: мол, не посоветует ли мастер, где бы заказать скульптуру зубра. Пришлось самому взяться за дело. Так появилось у входа в больницу каменное изображение беловежского исполина.
      Инна Кузьминична, когда приезжала по служебным делам в районную больницу, первый осуждающий взгляд останавливала на скульптуре зубра: "Вот если бы всю эту энергию Яков Матвеевич направил на дело!" Сегодня Норейко приехала по вызову главврача. Хотя двор больницы был занесен снегом, он не казался заброшенным: дорожки были расчищены и посыпаны песком. Лишь уголок вокруг каменного зубра оставался нетронутым. Три серебристые ели в снежном убранстве и среди них - владыка пущи... Иллюзия первозданности этого уголка была настолько сильна, что чувству очарования поддалась на этот раз и Инна Кузьминична. Но это длилось недолго. Через минуту она словно устыдилась своей слабости и быстро направилась к административному крылу. Главврача, как выяснилось, на месте не было, его срочно вызвали в райком партии. Чтобы не тратить зря времени, Инна Кузьминична решила узнать, зачем ее вызвали, у Ивана Валерьяновича Корзуна.
      - Привет! - не стучась, открыла она дверь знакомого кабинета.
      - Здравствуйте, Инна Кузьминична.
      - О темпора, о морес! О времена, о нравы! Еще совсем недавно кто-то называл меня Иннушкой. А теперь - Инной Кузьминичной. Не с того ли это дня, когда к нам прибыло новое пополнение?
      - Инна Кузьминична, здесь же официальная обстановка. Может кто-нибудь случайно зайти.
      - Два года назад эти же слова произносила я. И что слышала в ответ? "А от кого нам таиться?"
      - Мы же взрослые люди и должны быть благоразумными.
      - Вижу, Иван, ты стал уже совсем благоразумным. Но я нисколько не удивлюсь, если узнаю, что ты по-прежнему говоришь: "А от кого нам таиться?" Только не мне, а другой.
      - Инна Кузьминична, - с ноткой нетерпения произнес Корзун, - здесь совсем неподходящее место для таких разговоров.
      - Ладно, Иван. Вижу, у тебя совесть что розвальни: садись да катись.
      У Норейко мелькнула мысль, что совесть здесь ни при чем. Ну что поделаешь, если на пути встала другая, моложе и, может быть, чуточку красивее. Мысль об этом - что рыбья косточка в горле: ее ни вытащить, ни проглотить. Одно утешение: ты главврач, а та - подчиненная. При таком раскладе ту всегда можно поставить на место.
      - Вызвал Яков Матвеевич, - прервала паузу Норейко. - Не знаешь зачем?
      - Вчера был у него на приеме районный эпидемиолог.
      - Что, бочки на меня катил? В чем дело, если не секрет?
      - Да какой тут секрет? Сколько у вас зарегистрировано случаев инфекционной желтухи?
      - Один.
      - Вот видите. Сами не знаете, что делается у вас на участке. А этих случаев, оказывается, целых шесть. По району, заметьте, по всему району нет такого числа заболеваний. И выходит, вы потянули район вниз. Яков Матвеевич был сам не свой, когда узнал.
      - Кто же ставил диагноз?
      - Инна Кузьминична, этот вопрос нужно задавать не мне, а вам. Извещения о случаях заболевания пришли из вашей больницы.
      - У кого эти извещения?
      - У районного эпидемиолога.
      Норейко встревожилась не на шутку. Случай инфекционной желтухи действительно был. Заболел мальчик в Поречской школе. Его изолировали и затем направили в инфекционную больницу. Хочешь не хочешь, а извещение о таком заболевании составлять надо. Казалось, этим дело и кончится. Но, выходит, было и продолжение. Она, Инна Кузьминична, последние десять дней находилась в отпуске за свой счет: ездила в соседнюю область к заболевшей матери. Значит, об остальных случаях желтухи сообщила в районную санитарно-эпидемиологическую станцию Титова?
      Чтобы убедиться в этом, далеко ходить не пришлось: станция была рядом. В кабинете учета инфекционных заболеваний Норейко попросила показать ей извещения, поступившие из Поречской больницы. Да, вот эти извещения: на пяти из них стоит подпись Титовой. Все случаи - у учащихся Поречской школы. Надо проверить толком. Инна Кузьминична знала по опыту, что регистрация заболеваний инфекционной желтухой дело тонкое. Шесть лет тому назад она сообщила в районную санэпидстанцию о трех случаях этого заболевания. Шум поднялся невероятный. Приехали главврач района и эпидемиолог. Начали разбираться. Придраться было не к чему: диагноз есть диагноз. Но нервы потрепали изрядно. Начали с того, что отчитали за слабую профилактику инфекционных заболеваний, и кончили, как показалось Норейко, намеком на то, что в любой, мол, ситуации нужно иметь голову на плечах. Она поняла это так: желтуха бывает и незаразная, и поэтому часть случаев можно отнести за счет обычных заболеваний. Через год вспышка инфекционной желтухи повторилась. Наученная прошлогодним опытом, Норейко дала сведения лишь об одном случае. И все обошлось. Вспышки повторялись и позднее, но небольшие. А вот теперь, кажется, неприятностей предстоит куча, в первую очередь для главного врача Поречской больницы. Издадут, конечно, приказ. Накажут выговором, а то, может быть, и строгим. Официально будет сказано, что она, Инна Кузьминична, не сумела организовать действенную профилактику инфекционных заболеваний на территории врачебного участка. Между строк этого приказа она прочтет, что ошибаться, конечно, можно, но если одна и та же ошибка повторяется дважды, то работник она никудышный.
      Разговор с возвратившимся Ребеко подтвердил ее опасения.
      - Садитесь, Инна Кузьминична, - начал он, - вот на этот стульчик и расскажите, как это вы умудрились перекрыть "рекорд" по заболеваемости инфекционной желтухой? Вроде бы вам и опыта не занимать, и все у вас есть, а вот умения справиться с поветрием не хватило. Как это могло случиться?
      - Яков Матвеевич, вы же знаете, что в это время я была в отпуске.
      - Знаю. Ну и что? Ведь желтуха за десять дней разгуляться не могла.
      - Была бы я на месте - ничего бы этого не случилось.
      Ребеко смотрел на Инну Кузьминичну и недоумевал. Что это такое? Неужели она не понимает, что вспышка заразного заболевания - это не короткое замыкание, а долго тлеющий фитиль? Тлеть-то он начал задолго до ее отпуска. И если она до своего отъезда ничего не замечала, то уже не имеет значения, была она на месте или нет.
      Яков Матвеевич вызвал по телефону районного эпидемиолога и попросил ее взять с собою все данные о вспышке инфекционной желтухи в Поречье.
      - Нина Андреевна, - обратился он к эпидемиологу, едва та переступила порог, - за какое время были выявлены больные желтухой из Поречской школы?
      - За десять дней.
      - Вот видите, Яков Матвеевич, розно столько, сколько не была я на работе, - перешла в наступление Норейко.
      - Еще один вопрос, Нина Андреевна, - не обратив внимания на слова Инны Кузьминичны, продолжил Ребеко. - Сколько времени прошло от момента выявления заболевания до госпитализации заболевших?
      - Все дети были госпитализированы в первый же день.
      - Теперь вопрос к вам обеим: как вы думаете, могла ли Титова перегнуть палку? Иначе говоря, перестраховаться.
      Эпидемиолог вопросительно посмотрела на Ребеко, тогда как Инна Кузьминична, не задумываясь, ответила:
      - Я уверена, что так оно и было.
      Нина же Андреевна, помедлив, заметила:
      - Думать можно по-всякому. Но лучше все-таки проверить. Такую проверку мы уже запланировали.
      - И когда же собираетесь выезжать? - спросил Ребеко.
      - На следующей неделе.
      - Давайте выедем не на следующей неделе, а завтра.
      ...Вернулась Норейко в Поречье незадолго до конца рабочего дня. Не обращая ни на кого внимания, прошла в свой кабинет, заперла дверь на ключ, чтобы никто не мешал, села в кресло и погрузилась в раздумье. Надеялась успокоиться. Но чем дольше перебирала в памяти случившееся, тем больше выходила из себя. Все из-за этой Титовой. Самонадеянная, нос дерет. Ну был бы мало-мальский опыт - куда ни шло. А то ведь только что вылупившийся цыпленок. Ну почему было не подождать ее, Инны Кузьминичны, возвращения и не посоветоваться, как лучше поступить в этой заварушке? Почему? На минуту ход ее мыслей прервался. Так бывает, когда человек долго мается в поисках ответа на какой-либо мучительный вопрос, а ответ-то, оказывается, до смешного прост. Некоторое время человек находится в состоянии почти гипнотического оцепенения. Ну как это он раньше не мог до этого додуматься? На лице Инны Кузьминичны появилась едва заметная саркастическая улыбка. Конечно же, Титова воспользовалась случаем и умышленно завысила число заболевших детей. Цель? Задачка для приготовишек. Опорочить Норейко, поставить под удар и самой занять ее место. Интересно, какая роль во всем этом уважаемого Ивана Валерьяновича? Знал ли он о замыслах этой очень непростой особы? Если знал или хотя бы догадывался, то пускай не рассчитывает на спокойную жизнь. С чего начинать? Нужно до приезда Якова Матвеевича самой проверить амбулаторные карты заболевших. Потерев озябшие руки, Инна Кузьминична подошла к двери, повернула ключ и, выйдя из кабинета, позвала к себе дезинфектора:
      - Найдите список заболевших желтухой, у которых вы проводили дезинфекцию, поднимите амбулаторные карты и положите их мне на стол.
      Минут через двадцать все шесть амбулаторных карт были доставлены в кабинет главврача. Первая заполнена рукой Инны Кузьминичны. Ее сразу же отложила в сторону: не станет же она проверять самое себя. С остальными пятью пришлось повозиться. Рассчитывала придраться к записям, но эту надежду пришлось сразу же оставить: все было записано так подробно, что автора можно было бы упрекнуть скорее в педантизме, чем в чем-либо другом. "Студенческая привычка, - дала оценку Инна Кузьминична. - Ничего, пооботрется". Ну, теперь самое главное: обоснование диагноза. У одного ребенка он сомнений не вызывал. У второго - можно было толковать по-разному. Ну а остальные четыре ни в какие ворота не лезли. Желтухи не было. Какое-то недомогание. Ну и что? У кого его не бывает зимой? Да почти у каждого мальчишки после игры в снежки сопли текут. А другой, бывает, силясь показать свою удаль, в прорубь угодит. После этого не то что недомогание, а настоящее воспаление легких можно схватить. Но это ж все-таки простуда, а не инфекционное заболевание. Так что тут Наталье Николаевне не придется нос задирать. Нужно ли ее вызывать и отчитывать? Нет, не стоит. Пусть приезжают районные специалисты и сами разбираются. Инна Кузьминична успокоилась: причины неприятности все на виду. Горькая пилюля готовится Ивану Валерьяновичу.
      Кто-то постучался в дверь. Минутой раньше Норейко ответила бы, что она занята. Но теперь настроение было другое.
      - Войдите.
      В дверях появилась Титова. Инна Кузьминична ожидала кого угодно, только не ее. "Неужели пронюхала? - мелькнула мысль. - Хотя чему тут удивляться? Ванюша мог позвонить ей по телефону и посоветовать уладить назревающий конфликт миром. Сейчас она станет извиняться и просить совета, как исправить допущенную оплошность. А никак! Ей нужно посочувствовать, сделать вид, что этим озабочены все. Но дело зашло так далеко, что уже ничем не поправишь".
      - Инна Кузьминична, - начала Титова, - я хотела с вами посоветоваться.
      "Как в воду глядела", - торжествующе подумала Норейко и вслух произнесла:
      - Я вас слушаю, Наталья Николаевна.
      - Об этом я никому еще не говорила.
      "Так уж и никому. А смотрит, смотрит-то как. Ну прямо-таки ангел". Инна Кузьминична была уверена, что знает, с чем пришла Титова, и даже улыбнулась:
      - Я слушаю, слушаю вас.
      - У Тереховой рак груди.
      Норейко остолбенела:
      - Какая Терехова? При чем тут рак?
      - Притом запущенный.
      - Наталья Николаевна, вы, наверное, переутомились и несете, извините, чепуху.
      - Не чепуха это, Инна Кузьминична, а настоящий рак.
      - Вы знаете, что завтра к нам приезжает комиссия?
      - Зачем?
      "Что она, дурочку из себя строит? Ведь знает же, знает, не может быть, чтобы не знала. Товарищ Корзун наверняка позаботился о своей крале".
      - Вы сколько выявили заболевших инфекционной желтухой?
      - Пятерых.
      - А вы понимаете, что это "рекорд" даже в районном масштабе?
      - При чем тут рекорды? Я знаю одно: с инфекционными заболеваниями нужно бороться всерьез и не думать ни о каких рекордах. Кроме того, я в институте немного занималась желтухой специально.
      Инна Кузьминична пропустила последние ее слова мимо ушей.
      - Наивная вы девочка. Вот завтра приедет комиссия, разберется в ваших художествах и всыплет так, что закажете не только себе, но и своему ненаглядному Ванюше.
      По взгляду Титовой Инна Кузьминична поняла, что переборщила. Служебные дела не следует смешивать с личными. Но в запальчивости можно сказать и не такое. Ничего, переварит.
      - Ну что вы на меня так смотрите? - с ноткой ожесточения спросила Норейко. - Неприятно слышать?
      - Откуда у вас все это? - в свою очередь спросила Титова. Она разглядывала сверлящие глазки-пуговки стоявшей напротив женщины, ее тонкий, как у Буратино, кончик носа и неожиданно для себя подумала, что черты лица человека и впрямь находятся в какой-то непостижимой связи с его характером. Об этом много говорят и пишут. Даже придумали такие выражения, как "волевой подбородок", "упрямый лоб", "орлиный взгляд". Конечно, тут много приблизительного, но Наталья не помнит, чтобы человек с мелкими чертами лица отличался особой добротой. Чаще эти люди завистливы, злопамятны и не очень разборчивы в средствах для достижения своих целей. Все это так. Но надо же растолковать Инне Кузьминичне, что ее ошибка стоила другой женщине не просто здоровья, а жизни. Да, жизни! Наталья попыталась сказать об этом еще раз:
      - Я вчера была у Тереховой...
      - Да вы что, милочка? Вам говорят о комиссии, а вы мне снова талдычите о каком-то раке.
      - Может быть, потом поймете: я пыталась сделать все, что могла, ответила Титова и, повернувшись, вышла.
      Вернувшееся было к Инне Кузьминичне настроение снова испортилось. И все из-за Титовой. Какая-то в ней инфантильность, она не в состоянии отделить главное от второстепенного. Не понимает, что комиссия это и есть комиссия. Ее выводы - вещь более чем серьезная. Тут уж не поможет даже сам заместитель главврача Иван Валерьянович Корзун. Да, что она там плела о каком-то раке? У кого? У Веры Тереховой? Почудилось девке. Она ведь еще, можно сказать, студентка. А студенты, как известно, пока наберутся знаний о разных болезнях, не раз припишут эти болезни даже самим себе. Так что дело не ново.
      Пришла Инна Кузьминична с работы поздно. Ее квартира из двух комнат была здесь же, на территории больницы. В первой комнате справа стоял мягкий диван, рядом - торшер, справа - сервант с чайной посудой. Все самое обыкновенное. Но было здесь нечто, что приводило в изумление каждого, кто наведывался впервые. Когда Иван Валерьянович был частым гостем у Норейко, он соорудил такое, чему не мог нарадоваться сам. Рядом с сервантом поместил деревянную площадку в виде островка с множеством узких отверстий. В них были вставлены стебли камыша с длинными узкими листьями и пушистыми метелочками на верхушках. Между ними вперемешку были закреплены высокие стебли рогоза, каждый из которых венчался толстой черно-бурой шишкой. За сервантом был установлен маленький бесшумный вентилятор. Когда его включали, слабый поток воздуха заставлял камыши шевелиться и тихонько шуршать.
      Инна Кузьминична вошла в комнату, сняла пальто и, не заглядывая на кухню, прилегла на диване. По привычке протянула руку к скрытому выключателю и включила вентилятор. Зашелестели листья камыша, повернулись к дивану и затрепетали на слабом ветрике тонкие пушистые метелочки. Это всегда навевало грустные мысли. Инна Кузьминична, бывало, иногда даже всплакнет. Не раз хотела выбросить весь этот камышовый хлам. Но потом передумает и оставит. Ей уже двадцать семь. Почему она не обзавелась ребенком? Ведь даже Иван тогда не возражал. А она все откладывала. Думала, со временем они будут вместе. Неважно где, в районном центре или в Поречье. Но - все перевернулось. Иван стал приезжать реже и реже, а потом и вовсе как отрезало. И все из-за этой Титовой. Теперь небось у нее устраивает камышовый островок. Но не знать и ей счастья. Уж она, Инна Кузьминична, об этом позаботится. Благо, момент подходящий. Вспышка инфекционных заболеваний - это не шутка, за это еще никого по головке не гладили. С обрывками этих мыслей Инна Кузьминична, так и не раздеваясь, заснула.
      4
      Комиссию, естественно, возглавил Яков Матвеевич Ребеко. Вместе с ним прибыли Корзун и районный эпидемиолог, а проще - специалист по заразным болезням Нина Андреевна Шалоха. Ответ держат Норейко и Титова. Ребеко смотрит на них и думает, до чего же они разные. Инну Кузьминичну он раскусил давно. Она готова доказывать все, что ей выгодно. При этом делает вид, будто отстаивает справедливость и прежде всего заботится об авторитете больницы. Зачем порочить коллектив, приписывая ему лишние случаи заболевания инфекционной желтухой?
      Титова - другое дело. Не так давно Яков Матвеевич узнал в облздраводеле, что при распределении она отказалась от аспирантуры и от должности главного врача Поречской больницы. Коль предлагали, значит, была на хорошем счету. Отказаться от должности главврача - куда ни шло. Ребеко слишком хорошо знал цену этому хлебу. А тут еще пришлось бы потеснить Инну Кузьминичну. Титовой, конечно, известно, чего бы это ей стоило. Сама из Поречья, где в то же утро проведывают, чем завтракали семьи в дальнем конце села. Но почему не пошла в аспирантуру? Вот этого Ребеко никак не мог взять в толк. Скажем, тот же Иван Валерьянович уцепился бы обеими руками. Пожалуй, именно этот довод настраивал его в пользу Титовой.
      И все же Ребеко согласился с мнением Инны Кузьминичны, что у троих из шести детей диагноз инфекционной желтухи поставлен без достаточных оснований. А Наталья Николаевна пусть не корит себя, не ошибается только тот, кто ничего не делает. Ей, молодому врачу, отчаиваться не следует, опыт - дело наживное. А три случая заболевания ("Эх, грехи наши тяжкие!") это все-таки не шесть.
      Нина Андреевна оживленно кивает.
      - Ну а что скажет Иван Валерьянович?
      - В принципе я согласен с вами. Но вот вопрос. Что, если Наталья Николаевна права и у остальных троих ребят окажется стертая форма заболевания? У четвертого паренька моча ведь потемнела. Правда, наблюдалось только в первые два дня. Ну, согласимся мы, что заболели трое. Показатели заболеваемости будут получше. А носители-то заразы останутся. Неужели же мы работаем только на показатели, заботимся, чтобы поустойчивее были наши кресла?
      Наступила тишина. Яков Матвеевич молча барабанил пальцами по столу. Нина Андреевна подняла голову, смотрела в потолок. У Титовой появился какой-то растерянный вид. Видно, не ожидала, что Корзун возразит главврачу района и специалисту-эпидемиологу. К иронической улыбке Инны Кузьминичны ничего не надо было добавлять. И так все ясно: "Разве Иван Валерьянович станет обижать свою милашу?"
      - Так что вы предлагаете? - взглянул Ребеко на Корзуна.
      - Да ничего я не предлагаю. Это в порядке рассуждения.
      - Рассуждения... Мы же не судачить собрались, а решать серьезный вопрос. Согласен так согласен. А не согласен, так прямо надо и говорить.
      - Согласен.
      - Значит, на этом и порешим.
      Домой Ребеко не заезжал. Направился прямо в больницу. В поликлинике прием больных давно закончился. В коридоре сидели мужчина и женщина. Мужчина держал в руках бутылку с молоком, женщина уговаривала его выпить хотя бы пару глотков. "Не могу. Выпью - будет еще хуже", - услышал Ребеко ответ мужчины.
      Яков Матвеевич подошел ближе:
      - Я главврач больницы. Какие у вас трудности?
      Женщина проворно встала, стряхнула с передника невидимые пылинки и быстро заговорила:
      - У мужа язва желудка. Мучается - света белого не видит. Докторша сказала: надо в больницу. А там местов нету. Куда ж нам теперь?
      Ребеко вместе с Корзуном прошли в кабинет, где принимали больных. Врача уже не было, оставалась одна медсестра, да и та собиралась домой. Увидев главврача и его заместителя, она поспешила снять пальто и надеть медицинский халат.
      - Что за люди сидят в коридоре? - спросил Ребеко.
      - Да с язвой тут один. Жена привела. Язвенник назначен на госпитализацию в терапевтическое отделение. Но там нет мест. Варвара Александровна сказала, чтоб приехал через три дня.
      - Где амбулаторная карта больного?
      - В регистратуре.
      - Принесите.
      Пока медсестра ходила за амбулаторной картой, Ребеко прикидывал, сколько в районе сельских больниц, в которых вечно пустуют койки. Складывалось странное положение: районная больница не может принять всех больных, которым требуется лечение в стационарных условиях, и в то же время многие сельские больницы недогружены. Интересно, знает ли об этом Корзун? Как-никак заместитель по лечебной части. Наверное, знает. А почему не принимает мер? Да нет, так ставить вопрос нельзя. Принимал и принимает. И не только он, но и сам Ребеко. Не раз говорил на различных совещаниях о неравномерной нагрузке больниц. Но до сегодняшнего дня все это представлялось ему в каком-то общем виде.
      Вошла медсестра с амбулаторной картой:
      - Пожалуйста, Яков Матвеевич.
      Ребеко сел за стол, за его спиной встал Корзун. Лицевая сторона амбулаторной карты была заполнена обычными паспортными данными: Короткевич Леонид Васильевич, тридцати восьми лет, механизатор, житель все того же Поречья. На обратной стороне первого листа - краткая история заболевания, состояние больного на момент врачебного осмотра, далее - описание результатов рентгеновского исследования, заключение: хроническая язва желудка в стадии обострения.
      - Что предлагаете, Иван Валерьянович? - спросил Ребеко.
      - Надо госпитализировать.
      - Куда?
      - Как куда? В терапевтическое отделение.
      - Вы же знаете, что там нет мест. В отделении и так на двенадцать человек больше, чем положено.
      - Не отправлять же больного домой.
      - Конечно. Но где его положить?
      - Да хоть бы на стульях.
      - Все?
      - Пожалуй, все.
      - Конечно, можно обойтись и этим. Но я думаю, нам с вами надо бы сделать в терапевтическом отделении обход.
      - Сегодня там уже был обход.
      - Я предлагаю сделать административный обход. Заведующая отделением, надеюсь, на месте?
      - Должна быть на месте.
      - Да и у остальных врачей рабочее время не вышло.
      - Может, завтра утром? - неуверенно предложил Корзун. Он опасался, что в это время в отделении действительно никого уже не будет. И если опасение подтвердится, объяснения давать и ему, Ивану Валерьяновичу. Сейчас только-только подходит к концу рабочее время тех, кто работает на ставку. Таких мало. Большинство - полутораставочники. А ну-ка, если никого из них в отделении уже нет. У Ивана Валерьяновича даже пот выступил на лбу. Ребеко, кажется, догадывался о причине его беспокойства.
      - Заодно проверим, как в отделении с трудовой дисциплиной, - сказал он, покидая кабинет. - А этого беднягу Короткевича распорядитесь госпитализировать.
      Корзун молчаливо шел рядом с главврачом. В коридоре терапевтического отделения встретили дежурную медсестру. И хотя это в общем-то ни о чем не говорило, предположение, что врачей в отделении уже нет, переросло почти в полную уверенность. Заглянули в ординаторскую. Ребеко прошел к окну, повернулся лицом к двери и спросил сопровождавшую их медсестру.
      - Когда вы заступили на дежурство?
      - В восемь утра.
      - Где доктора?
      - Не знаю, - ответила сестра, пожимая плечами.
      - Позовите, пожалуйста, заведующую отделением.
      Корзун ясно представил себе, как поступит сестра. Она знает, что заведующая отделением Алина Павловна Мазур давно уже дома. Но главврачу об этом не скажет. Она побывает во всех палатах и только после этого придет и сообщит: "Алина Павловна только что была здесь. Наверное, ее куда-нибудь вызвали". В ожидании возвращения сестры Ребеко смотрел в окно и нетерпеливо барабанил пальцам по подоконнику. На Корзуна демонстративно не обращал внимания. Вернулась медсестра:
      - Алина Павловна только что была здесь. Ее, наверное, куда-нибудь вызвали. Мне можно идти?
      - Нет, останьтесь. - Ребеко набрал номер квартирного телефона заведующей отделением: - Алина Павловна?.. Жду вас в ординаторской вашего отделения.
      Яков Матвеевич положил трубку и, переведя взгляд на медсестру, спросил:
      - Как вас зовут?
      - Маша, - тихо ответила девушка. - Мария Ковалевская.
      - Вы комсомолка?
      - Да, - еще тише произнесла сестра.
      - И вам не стыдно обманывать старого человека?
      - Извините, Яков Матвеевич...
      - Вот так-то лучше. Идите, Маша, на пост.
      Ребеко сел за стол и, сцепив пальцы рук, уставился глазами на своего заместителя:
      - Что будем делать, Иван Валерьянович?
      - Нарушителей дисциплины надо наказать.
      - Я не о том. Конечно, они свое получат. Но речь о другом. Ведь эти порядки или, лучше сказать, беспорядки установились не сегодня и даже не вчера. Кто же за всем этим должен следить? Я по своей наивности думал, что у меня есть надежный помощник. Уж он-то, считал, проследит, не даст развалиться дисциплине. А что на деле?
      Корзун молчал. Говорить что-либо, а тем более оправдываться сейчас не имело смысла. Его губы, сложенные в хоботок, все больше сжимались и бледнели. Ребеко понимал своего зама по лечебной части. Тот, конечно, рассчитывает занять место главврача. У кого больше на это шансов? Естественно, у того, кто ни с кем не конфликтует. Кому не ясно, что чем меньше недовольных, тем меньше жалоб. Ну-ка, что он придумает? Сошлется на перегруженность врачей? Сомнительный довод, но ничего другого в этой ситуации, пожалуй, не остается.
      - Яков Матвеевич, вы знаете, какая сейчас нагрузка у врачей?
      - Какая?
      - По сорок человек на одного в поликлинике и по тридцать - в стационаре. Надо же хоть чем-то компенсировать перегрузку.
      Приехала Мазур. Она шумно открыла дверь ординаторской и, на ходу снимая шубу и отряхивая с нее капельки влаги, спросила:
      - Что-нибудь случилось, Яков Матвеевич?
      - Да, Алина Павловна, случилось. Который, простите, час?
      Мазур поняла, зачем вызывал ее Ребеко. Сняв шапку, неторопливо разгладила на ней мех и сказала:
      - Кроме того, что мы дважды в месяц дежурим, за что, как вам известно, полагается сокращенный рабочий день, мы еще, уважаемый Яков Матвеевич, несем и повышенную рабочую нагрузку. Это, между прочим, тоже надо учитывать...
      - Цветисто вы говорите, Алина Павловна. Но, чтобы разговор у нас был по существу, давайте сделаем административный обход.
      - Пожалуйста, Маша! - позвала заведующая дежурную медсестру. Приготовься к обходу.
      Ребеко, надо сказать, понимал, отчего Алина Павловна так спокойна. Врасплох ее не застанет никакая проверка. Для проверяющих что важно? Состояние медицинской документации. Но тут у Мазур полный порядок. Алина Павловна хорошо знает свое дело. Как-никак уже пятнадцать лет работает в этой должности. Дважды была на курсах усовершенствования. Хотя и в возрасте, но выглядит моложаво. Следит за своей внешностью. Женщина, а тем более врач, не должна опускаться. Интересно, что она сейчас о нем думает? Что это старик затеял? Ему впору заняться оформлением пенсионных документов, а он, видите, решил показать себя. Ну что ж, пусть думает что хочет. От этого ее не убудет.
      Начали обход с первой палаты. В ней было два человека, остальные трое на прогулке. Алина Павловна коротко рассказала о первом больном. Ему сорок четыре года, хронический бронхит. Направлен в отделение с обострением заболевания.
      - Сколько дней вы в больнице? - спросил Ребеко.
      - Дней? - с ноткой озорства переспросил больной. - Считайте, без малого три. Только тут счет не на дни.
      - Три недели, что ли?
      - Три месяца.
      У Ребеко округлились глаза. Сделав над собою усилие, он спросил в обычном тоне:
      - Помогает лечение?
      - Да не очень.
      Яков Матвеевич опытным глазом заметил в тумбочке две пачки сигарет.
      - Ваши?
      - Мои.
      - Сколько же штук выкуриваете за день?
      - Когда как.
      - Пачки хватает?
      - Не всегда.
      Алина Павловна стала пунцовой. Покраснел и Корзун. Кому не понятно, какие из одного этого примера можно сделать выводы. Шутка ли, человек находится в больнице три месяца. И пусть бы уж лечился, а то загоняет болезнь табачищем вглубь, и никто из врачей не обращает на это внимания. Да если в отделении наберется еще с десяток таких больных, тут в пору сгореть от стыда. Ясно же, что врачу с ними никаких хлопот, и он будет задерживать их выписку на недели, а то и месяцы.
      Второй больной оказался в таком благодушном настроении, что Ребеко заподозрил неладное. Проверил тумбочку. Там стояли две бутылки кефира, за ними - недопитая бутылка водки.
      - Только по столовой ложке, для аппетита, - торопливо объяснил больной.
      - По совету врачей? - спросил Ребеко.
      Больной развел руками: нет, мол, не совсем так.
      Ребеко сунул в карман записную книжку, в которой делал беглые пометки, и направился к выходу. В последний момент он заметил, как Корзун грозил кулаком смущенным обитателям палаты. Усмехнулся:
      - Обход продолжать не будем. Подумайте о том, что мы здесь видели. Оба подумайте.
      5
      Наталья хорошо знала многих односельчан. Знала (правда, больше по разговорам) и Царей, живших на самой околице Поречья. О Петре Лукановиче соседи отзывались в том смысле, что этот царь без царя в голове. Безалаберный, как и его жена Марфа, он к тому же был и беспробудным пьяницей. Лет пять назад - какие уж там были у него планы? - продал дом и купил халупку-развалюху. Вырученные деньги давно пропил и теперь живет в этой развалюхе с женой, тоже большой охотницей выпить, и двенадцатилетним сыном Федей. Когда-то Царь работал совхозным механизатором, но потом спился и был переведен на разные, как говорится, работы. Марфа как была уборщицей в конторе совхоза, так и осталась. Федя, произведенный на свет по пьяному делу, никак второй класс не одолеет.
      Двор Царей был в полном запустении. Сухие стебли лебеды поднимались выше подоконников. Вместо крыльца - два полусгнивших бревна. И в самом доме не лучше. Зимой для экономии тепла большой комнатой не пользовались, в нее никто не заходил. Вся жизнь протекала в комнатушке, которая была и прихожей, и кухней, и спальней одновременно. Справа от входа стояла обшарпанная крестьянская печь с лежанкой, а слева, у окна, ближе к внутренней двери, которая вела в нежилую комнату - стол, накрытый грязной, местами прохудившейся скатертью. Одну его половину занимала грязная посуда, другую початая буханка хлеба и пустая бутылка, заткнутая обглоданным кукурузным початком.
      Дома были все трое. Петр Луканович полусидел на лежанке и постанывал. Волосы на нем были взъерошены, лицо одутловатое, дряблое. Под глазами мешки. Лицо давно не брито. Царю не было и сорока, но по внешнему виду давно за пятьдесят.
      - Что случилось, Петр Луканович? - спросила Наталья, заглядывая в амбулаторную карту.
      - Вены проклятые житья не дают. Как чуть больше похожу, так и воспаляются.
      Судя по записям в амбулаторной карте, Царю несколько раз проводилось стационарное лечение, но болезнь прогрессировала. Почти все врачебные назначения заканчивались советом: не пить. Но, скорее всего, эти советы не выполнялись.
      Наталья осмотрела ноги Царя. На обеих голенях по ходу вздувавшихся вен кожа была красной, горячей на ощупь. От прикосновения к плотным бугорчатым венам Петр Луканович так сжимал челюсти, что на щеках появлялись желваки.
      - Вам говорили врачи, что нельзя пить?
      - Говорили. Да что они понимают? Боль такая, что только этим и спасаюсь.
      - Чем этим?
      - Ну... этим самым, - кивнул Царь на бутылку.
      - Сами гоните?
      - Самому не из чего. У чулочницы Ядьки покупаю.
      Титова слышала разговоры о самогонщице Ядвиге Плескуновой. Ее уже несколько раз штрафовали, изымали "технику", грозили судом, но занятия своего она так, видно, и не бросила. О потребителях Ядькиной продукции разговор особый. Как сделать, чтобы у самогонщиц горела земля под ногами, чтобы в магазине не продавали вино и водку? Наталья понимала, что одной ей все эти вопросы не решить. Тут нужно твердое слово сельского Совета. На заседаниях Совета бывают же и оперативный уполномоченный милиции, и заведующая сельским магазином, и директор совхоза. Неужели, если навалиться всем миром, нельзя решить этот вопрос? Ведь речь идет не о чем-нибудь, а о здоровье людей. Получается какой-то замкнутый круг. С одной стороны, делается все, чтобы людям жилось лучше, чтобы они были здоровее. А с другой, люди сами подтачивают свое здоровье. Вот лежит в закутке за печью и смотрит каким-то тупым взглядом Федя. Еще одно загубленное детство. Как навести в этом настоящий порядок? Но все это потом. Сейчас нужно осмотреть остальных...
      - Сделаем вот как, - сказала под конец Титова. - Вас, Петр Луканович, возьмем в больницу, а потом, когда пройдет воспаление вен, направим на лечение от алкоголизма. И Марфу Сидоровну тоже. Федю - в специальную школу.
      - Вы что, доктор! - приподнялся и занял угрожающую позу Царь. - Какой я алкоголик? Я если и пью, то не от хорошей жизни. Болезнь заставляет.
      - Воспаление вен, Петр Луканович, от вашей бормотухи не проходит, а только усиливается. Вот и получается, что вы сами наносите себе вред.
      - А если я не соглашусь?
      - Лечиться?
      - Да нет, насчет больницы я согласен.
      - Тогда в чем дело?
      - Я про ЛТП.
      - Давайте сначала вылечим воспаление вен, а потом уже будем говорить об ЛТП.
      - А я так точно не поеду, - сказала молчавшая до сих пор Марфа.
      - Марфа Сидоровна, вы же еще молодая женщина. Посмотрите, в каких условиях вы живете. Неужели вам не стыдно смотреть людям в глаза?
      - Стыдить нас нечего. Мы не за этим вас вызывали.
      Уходила Наталья от Царей с обидой. Понимала, что обижаться на больных людей нельзя. И все-таки. Куда еще ни шло - Петр Луканович. Его воспаленные вены замучили. Но Марфа! Можно сказать, здоровая баба. И на тебе: "Мы не за этим вас вызывали".
      На пороге амбулатории Наталью встретила медсестра Марина Яворская. Она работала первый год после окончания медицинского училища. Заветная мечта Марины - поступить в медицинский институт.
      - Наталья Николаевна, вас разыскивает Инна Кузьминична. Ох и сердитая!
      - Я же говорила дежурной сестре, что иду на вызовы.
      - Катерина Мирославовна сдала дежурство и, наверное, ничего не сказала своей смене.
      - Ничего, Марина, я сейчас объяснюсь с Инной Кузьминичной, и все уладится.
      - Ой, миленькая Наталья Николаевна, как вы можете так спокойно? Я бы, кажется, места себе не находила.
      - Ну-у, это уж ты зря. Нервы надо поберечь.
      Давать советы другим дело несложное. Но самой сохранять спокойствие удается далеко не всегда. Не успела Наталья закрыть за собою дверь кабинета главврача, как Инна Кузьминична ошеломила ее:
      - Где вы шляетесь?
      Наталья не привыкла к хамству, а уж если и приходилось сталкиваться с грубостью, то тут же давала отпор. На этот раз попыталась разрядить обстановку каламбуром:
      - Я не шляюсь, а была на приеме у Царя.
      Норейко не понимала юмора и удивленно, даже с чувством некоторого участия спросила:
      - У вас все в порядке?
      - С головой, что ли? По-моему, да.
      Поняв, что Наталья иронизирует, Норейко понизила голос:
      - Вы что, уже не считаете нужным говорить, куда идете?
      - О своем уходе на вызовы к больным я сказала дежурной медсестре.
      - Не велика барыня! Могла бы сказать и мне лично, - уже не сдерживая себя, почти прокричала Норейко.
      - Вас в это время не было на месте. Инна Кузьминична, если вы будете так вести себя, я просто уйду.
      Наталья понимала, что хамы, если они не встречают спокойного, но твердого отпора, распоясываются еще больше. И наоборот. Злая собака увязывается за боязливым человеком, смелого она пропускает. На этот раз она, похоже, просчиталась.
      - Наталья Николаевна, сколько всего было вызовов?
      - Один. Но там нуждаются в помощи все трое.
      - На один вызов у вас ушло... - Норейко посмотрела на часы. - Ушел час и сорок минут. Я вынуждена записать вам прогул и доложить в район, что вы используете рабочее время для личных нужд. Пока вы занимаетесь личными делами, я за вас вести прием больных и лечить их в стационаре не намерена. Понятно?
      - Понятно. За меня вы не работаете. Свою работу я выполняю сама. Наталью уже смешила нелепость возникшей ситуации, и она не без озорства добавила: - А до чего хорош зимний лес! Вы когда-нибудь были зимой в лесу?
      Норейко словно забыла, с кем имеет дело, - снова закусила удила:
      - Значит, вы ходили в лес? Так и запишем. И не надейтесь на своего Корзуна. Он вам не помог ни тогда, когда вы угробили Терехова, ни когда наломали дров с инфекционной желтухой. Не помог и не поможет!
      Это уже был вздор. Выслушивать его Наталья не стала и, повернувшись, вышла. Сам конфликт для нее не имел большого значения. Ну что тут такого? Споры были, есть и будут. Между отдельными людьми, семьями и даже целыми государствами. Но одно дело, если спорят по существу, и совсем другое, если кто-то заведомо придирается. Вот как в этом случае. Ведь когда Инна Кузьминична едет в районный центр, то на это у нее уходит целый день. Да и здесь, в Поречье, бывает, что уйдет на обед, а возвращается через два, а то и три часа. Говорить об этом Инне Кузьминичне не стоит. Не поймет. Самое неприятное сейчас в том, что надуманный конфликт, по всем признакам, будет затяжным. Одну и даже несколько вспышек можно как-то пережить, стараться на них не реагировать. Ну а если все это будет продолжаться изо дня в день, месяц, два, а то и больше?..
      Через два дня Марина Яворская подошла к Наталье и, комкая в руке какой-то листок, сказала:
      - Наталья Николаевна, вас вызывает главврач района.
      - Что это у тебя? - спросила Наталья.
      - Телефонограмма.
      - Ты ее приняла?
      - Нет. Меня вызвала Инна Кузьминична и сказала, чтобы я передала ее вам.
      - Понятно. Спасибо, Марина.
      Вот так. "Мы действуем теперь строго официально", - мысленно произнесла за Инну Кузьминичну Наталья. Конечно же, Норейко направила главврачу докладную, в которой так ее разрисовала, что в пору лишать врачебного диплома. Она прошла в процедурную комнату, в которой в этот момент никого не было. Села у окна, выходившего в больничный сад. Уже середина марта, а снега в саду столько, сколько не было за всю прошедшую зиму. Как будто сместились поры года. Яблоневые ветви, как ватой, облеплены снегом. От тяжести снежные комья падают, как переспелые яблоки. В морозную, но безветренную погоду снег осыпается тихо. Осыпавшееся дерево заволакивается густым белым облаком. Наталья смотрит на заснеженный сад, и ее все больше охватывает тягостное, гнетущее чувство. Ну почему так получается? Она хочет работать на совесть, чтобы труд приносил радость, удовлетворение. А получается наоборот. У других огорчения из-за того, что их недооценили, не повысили в должности. А тут ничего этого нет. Она не стремилась и не стремится занять чье-то место. Инне Кузьминичне кажется, что ее хотят подсидеть. Что еще скажет Яков Матвеевич? Он рассудительный человек и, кажется, объективный. То, что когда-то влепил ей строгий выговор, говорит только в его пользу. Заслужила - и получила. Правда, Наталья не все поняла, когда решался вопрос об инфекционной желтухе. Какие-то недомолвки все же остались. Но делать из этого какие-то выводы, конечно, нельзя.
      Назавтра утром Наталья была уже в районной больнице. В коридоре административного крыла встретила Ивана Валерьяновича. Корзун обрадовался:
      - Здравствуй, Наташа.
      - Здравствуйте, Иван Валерьянович.
      - Зайди, пожалуйста, ко мне. Есть разговор.
      Наталья прошла в кабинет, села в предложенное ей кресло и спросила:
      - Что за разговор?
      - Знаешь, зачем вызывает тебя Яков Матвеевич?
      - Скажете - узнаю.
      - Ты прогуляла рабочий день. Ходила в лес. Я не понимаю, что можно делать в лесу, когда там полно снега. В докладной Норейко так и написано.
      - Я не знаю, что там написано, и знать не хочу. Я была на вызовах. А лес - это всего лишь мечта.
      - Не огорчайся. Я тоже сказал Якову Матвеевичу, что все, наверняка, не так, как написано. Вот он и решил поговорить с тобой сам. Узнать все, так сказать, из первоисточника.
      - Все?
      - Спешишь, да?
      - Меня ждет Яков Матвеевич.
      - Ладно. Здесь, пожалуй, не место для других разговоров. Приеду - все расскажу. Иди.
      Ребеко был у себя один. Медицинская шапочка своим отглаженным швом съехала набок, отчего Яков Матвеевич выглядел немного смешным. Наталья не могла сдержать улыбки.
      - Не улыбаться надо, а плакать, - напустив на себя строгость, сказал Ребеко.
      - Извините, Яков Матвеевич, у вас шапочка съехала.
      Ребеко встал из-за стола и подошел к зеркалу.
      - Черти. Было ведь человек пять, и никто ничего не сказал. Решили: пусть посмеются над стариком и другие. Спасибо. Мелочь, но и за ней следить надо. - Поправив шапочку, Ребеко вернулся на свое место, жестом предложил сесть напротив Наталье. - Так что у вас получилось с прогулом?
      - Да не прогуляла я, Яков Матвеевич. Ну разве нельзя понять, что на один вызов достаточно пятнадцати минут, а на другой и часа мало? Семья там неблагополучная. А про лес назло Инне Кузьминичне ляпнула.
      Ребеко легонько постукивал костяшками пальцев по письменному столу. Знает он Инну Кузьминичну не первый год. Если что не по ней, готова из мухи слона сделать. Трудно придется Титовой. Какой тут выход? И есть ли он вообще?
      - Вы уж, Наталья Николаевна, старайтесь не отлучаться в рабочее время, - посоветовал Ребеко. Понимал, что говорит не то. Девчонке надо бы сказать что-то другое. Добавил: - И не шутить при ней. Себе дороже.
      - Не буду, - с облегчением сказала Наталья.
      По дороге к автобусной станции, у гостиницы, ее вдруг окликнули:
      - Титова!
      Наталья оглянулась и увидела на пороге гостиницы Надежду Савельевну Малевич, профессора, - она заведовала у них в институте кафедрой инфекционных болезней.
      - Надежда Савельевна! Здравствуйте. Вот неожиданность!
      - Здравствуй, Наташа! Сколько же это мы не виделись? Считай, целых два года. Так вот куда ты определилась. В районную больницу?
      - Нет, Надежда Савельевна. Я здесь рядом в сельской больнице работаю.
      - Не захотела остаться у нас на кафедре. Не жалеешь?
      - Жалей - не жалей, что толку. Я очень хотела бы работать на кафедре, да тут у меня...
      - Важное дело, значит, если не осталась. Интерес к науке небось угас? Текучка заела? Помнишь, ты предложила метод дифференциальной диагностики стертых форм инфекционной желтухи? Не удалось применить его в практической работе?
      - Напутала я что-то с этой инфекционной желтухой. Посмеялись только надо мной.
      - То есть как?
      - Была у нас вспышка желтухи среди школьников. Я возьми да и поставь этот диагноз у пяти детей. Приехала комиссия: главврач, его заместитель и районный эпидемиолог. Проверили и сказали, что это у меня студенческий зуд. С двумя случаями согласились, а три - отменили.
      - Любопытно. Очень любопытно. Эти дети были у инфекциониста?
      - Да. Я всех их направила в инфекционное отделение. Но приняли только двоих.
      - Я, Наташа, здесь по заданию министерства. Нет, никакая не жалоба. Просто плановая подготовка материала для коллегии. Я это к тому, что меня очень заинтересовали эти пять случаев инфекционной желтухи. У тебя есть время помочь мне? Если надо, я позвоню главврачу. Надеюсь, он у себя.
      - У меня свой главврач - Инна Кузьминична Норейко. Ей может не понравиться моя задержка в районной больнице.
      - Но сама-то ты не против?
      - Нет, конечно.
      - Тогда идем в инфекционное отделение. Оттуда я созвонюсь насчет тебя с главврачом района. Думаю, что не откажет.
      Нина Андреевна Шалоха была на месте. Она уже знала о приезде профессора Малевич. Нина Андреевна суетливо поправила прическу и недоверчиво посмотрела на Титову, будто спрашивая: "А этой что здесь нужно? Неужели настрочила жалобу и из-за нее приехали к нам с проверкой?" Малевич перехватила этот взгляд:
      - Наталья Николаевна здесь по моей просьбе. Она моя ученица, и я просила ее помочь мне кое в чем разобраться. А встретились мы с ней совершенно случайно.
      Пока Малевич говорила по телефону с Ребеко, Нина Андреевна перебирала какие-то бумаги, делала закладки в журнале. Время от времени бросала на Наталью выразительные взгляды, по которым не трудно было догадаться, что разъяснению Малевич она просто не верит. Ну кто вот так возьмет и скажет: "Титова написала жалобу в министерство. Мы и приехали проверить, так ли все это". Никто, конечно. Титовой надо быть поосторожнее.
      - Ну вот, с вашим главврачом все улажено. Наталья Николаевна, считайте, официально выделена мне в помощь, - закончив разговор по телефону, сказала Малевич. - Итак, что меня интересует...
      - Пожалуйста, говорите. Мы все сделаем, - с готовностью ответила Шалоха.
      - Мне потребуются материалы о заболеваемости инфекционной желтухой в вашем районе за последние пять лет.
      Были подняты годовые отчеты, первичные медицинские документы. Вскоре стало ясно, что в районе заболеваемость инфекционной желтухой почти не снижается. В поречском врачебном участке она даже несколько пошла вверх. Правда, увеличение небольшое, всего на два-три случая. Но и один случай инфекционного заболевания - что брошенная в лесу в жаркую пору непогашенная сигарета.
      - Нина Андреевна, - сказала наконец Малевич, - почему, на ваш взгляд, не удается справиться с инфекционной желтухой? Ведь, кажется, делается все: и вовремя госпитализируете заболевших, и проводите полную дезинфекцию, и достаточно длительно наблюдаете переболевших. А заболеваемость ни с места. В чем причина?
      - Наверное, в том, что не всегда удается выявить стертые формы заболевания. Они-то и служат источником новых вспышек.
      - И я так думаю. Видите, мы с вами, оказывается, единомышленники. Остается выяснить следующий вопрос: что вы делаете для выявления стертых форм инфекционной желтухи?
      - Да все вроде делаем. Но вы же знаете, Надежда Савельевна, что бывают случаи, когда эта болезнь никак не проявляется.
      - Бывают. Но я говорю не об этих редких случаях, а о тех, которые хоть чем-нибудь, да выдают себя. Например: легким недомоганием, потерей аппетита. Ну да что я вам буду говорить об этих признаках.
      - Мы стараемся их учитывать.
      - Стараетесь... А почему же не учли у трех ребятишек из Поречской школы и не приняли мер для изоляции заболевших? Разве у них нельзя было предположить стертой формы инфекционной желтухи?
      - Вас не совсем верно информировала Наталья Николаевна...
      Малевич недоверчиво посмотрела на Шалоху. Вот она, задетая честь мундира! Мы нередко объясняем промахи в работе чем угодно, только не своими ошибками. Титова, вчерашняя выпускница, показала, где собака зарыта. Не поверили. Или не хотели поверить. Сделали вид, что ничего особенного не случилось. И самое обидное в том, что старались убедить эту еще совсем юную душу, Наталью Титову, что она-де неопытный в делах человек и что студенческие знания одно, а жизнь - другое. Как объяснить все это Наталье? Сказать, что доктора не разобрались в клинической картине стертого заболевания? Титова - чуткая девушка, и она сразу же уловила бы в этом фальшь. Объяснить, что разобраться-то разобрались, да не захотели портить статистику? Такое объяснение совсем не подходит. Не надо показывать молодому врачу наши пороки. Они тоже заразные. Не у всех выработан против них прочный иммунитет.
      6
      Корзун жил на главной улице районного центра в пятиэтажном доме. Окна его однокомнатной квартиры выходили во двор. В этом было некоторое неудобство. Чтобы видеть, например, в праздничные дни колонны людей, направляющиеся к центральной площади, нужно было либо тесниться в толпе на тротуаре, либо проситься к соседям, чьи окна выходят на улицу. Но так как Корзун в праздничные дни дома почти никогда не оставался, это его мало заботило. Зато явный выигрыш Ивана Валерьяновича был в другом: всегда на виду его гараж. Недавно Корзун продал свой мотоцикл и купил наконец "Жигули". Это была давняя его мечта. Деньги на покупку были частично выручены за мотоцикл, частично подарены родителями, а кое-что удалось сэкономить на зарплате. Уже третий день Корзун обкатывает машину. Сегодня решил поехать к Наталье и напомнить о давешнем предложении. Проверил в квартире электрические приборы, запер дверь и, вращая на пальце металлическое кольцо со связкой ключей от машины и вполголоса напевая, спустился вниз. По пути взял в почтовом ящике газеты и, на ходу просматривая их, направился к гаражу. Каждый раз, открыв ворота гаража, Корзун входит в него не сразу, а немного постоит, полюбуется своей красавицей, обойдет ее, легонько постукивая штиблетом по колесам, и лишь после этого садится за руль. Двигатель завелся легко, с пол-оборота. На спидометре всего лишь трехзначное число - семьсот километров. Выехав за черту города, где пошел новенький, без выбоин асфальт, Корзун увеличил скорость до семидесяти километров в час. Все, предел. Дальше - ограничитель. Да и зачем Ивану Валерьяновичу скорость? Ровно, без малейших перебоев работает двигатель. В пяти километрах от райцентра Корзуна обогнала грузовая машина. Перед глазами помаячил бортовой номер "БМБ 11-11". Редкий номер, запомнился сразу. Одни единицы. Буквально через минуту-другую мимо проскочил мотоцикл дорожной инспекции. Его водитель в милицейской форме со знаками различия старшего лейтенанта притормозил. Остановился и Корзун.
      - Не видели грузовую машину с номером "одиннадцать-одиннадцать?"
      - Только что прошла в направлении Поречья. А что случилось?
      - Угон машины пьяным юнцом, - ответил старший лейтенант и, обдав Корзуна облаком дыма, умчался вперед.
      Не будь в машине Корзуна ограничителя скорости, он не отстал бы от старшего лейтенанта и попытался бы помочь ему. Вот уже и поворот - через каких-нибудь два километра Поречье. Едва выйдя из поворота, Корзун увидел впереди опрокинутый мотоцикл и немного дальше уткнувшуюся в крутость кювета грузовую машину. Рядом с сильно помятым мотоциклом лежал старший лейтенант. Он был без сознания. Китель во многих местах порван, штанина в крови. Раздумывать не приходилось. Открыв аптечку, Корзун достал резиновый жгут, перетянул им поверх окровавленной штанины ногу старшего лейтенанта, забинтовал рану и только после этого бережно перенес его в свою машину. Потом подбежал к грузовику, открыл дверку кабины, и из нее как сноп вывалился водитель. На вид ему было лет семнадцать. Левый глаз заплыл темным синяком. Изо рта несло перегаром. Пульс едва прощупывался. Подхватив обмякшее тело, Корзун отнес и его в свою машину, кое-как приспособил на сиденье рядом с собою. На малой скорости доехал до Поречской больницы, вызвал медсестру и санитарку. В считанные минуты оба пострадавших были в приемном покое. Вбежали Наталья и Норейко. Инна Кузьминична оценила обстановку и распорядилась:
      - Вы тут делайте что надо, а я побегу позвоню в райбольницу, вызову "скорую помощь".
      У старшего лейтенанта были ушибы, рваная рана левого бедра и перелом костей голени. У парнишки, угнавшего грузовую машину, - ушибленная рана головы. Оба находились в шоковом состоянии. Пока переливалась противошоковая жидкость, делались обезболивающие уколы, перебинтовывались раны, приехал на машине "скорой помощи" заведующий хирургическим отделением райбольницы Пал Палыч Линько. Выслушав Наталью и осмотрев раненых, Линько сказал:
      - Транспортировать их нельзя. Обработаем раны, перевезем в палату, и пусть себе выздоравливают. А потом обоих на курорт. Только старшего лейтенанта на юг, а этого молодого - на север. Слишком горячая у него кровь. Пусть немного поостынет.
      Уже в палате сделали рентгеновские снимки. Старшему лейтенанту наладили вытяжение костных обломков, проверили, правильно ли они стоят.
      Корзун по специальности хирург. Будучи заместителем гравврача района, работал по совместительству на полставки ординатором хирургического отделения и, как это часто бывает, вел всего полдесятка больных. При такой нагрузке хирург остается, хотя и не ахти каким, но все же специалистом. А уж коль хирург, то и травмотолог. Поэтому до появления Линько Корзун считал, что вся ответственность за судьбу пострадавших лежит именно на нем. Наталья безоговорочно взяла на себя роль исполнительницы его распоряжений. Но с приездом Линько роли поменялись: Корзун уступил ему свое место и стал помогать Наталье. До этого он был настолько поглощен делом, что на многое просто не обращал внимания. Но едва освободившись, стал замечать кое-какие детали. Вот Наталья манипулирует регулятором поступления противошоковой жидкости в вену старшего лейтенанта. Это ее обязанность - следить за тем, чтобы жидкость капала в контрольный баллончик равномерно. Что тут особенного? Нет же, в душу Корзуна стала закрадываться тревога. Наталья нет-нет да и взглянет на лицо старшего лейтенанта, как будто проверяет действие лекарства. Впрочем, и Маша Яворская тоже, не стесняясь, смотрит на вихрастый чуб, на совсем недавно, видать, отращенные усики. Они, пожалуй, как ржаные колосья, которые отцвели, но не переспели. Ямочка на верхней губе. Наталья время от времени дотрагивается рукой до лица старшего лейтенанта, приподнимает верхнее веко. Корзун понимает, что так проверяется реакция зрачка и что врач обязан это делать. Но отчего ему кажется, что Наталья делает это чаще, чем следует?
      Когда старшего лейтенанта и угонщика удалось вывести из шока, Пал Палыч снял шапочку, вытер ею лысеющий лоб и сказал:
      - Ну а теперь, мои дорогие, вся надежда на вас. Придется кому-нибудь подежурить. Я бы на вашем месте открыл на два-три дня в этой палате индивидуальный пост. Да, не забудьте сообщить о происшествии в милицию. Иван Валерьянович, вы с нами едете?
      - Спасибо, я на своей машине.
      "Скорая помощь" уехала. Остались в палате Корзун, Наталья и пострадавшие. Старший лейтенант уже пришел в сознание. Увидев Корзуна, сказал:
      - А я вас знаю, Иван Валерьянович.
      - Ну как же. Вы, когда обгоняли меня на мотоцикле, еще спросили про грузовую машину с номером "одиннадцать-одиннадцать".
      - Вот уж чего не помню, того не помню.
      - Ретроградная амнезия, - пояснил Наталье Корзун.
      - Что это значит? - спросил старший лейтенант.
      - Это когда человек не помнит, что было перед травмой и в момент травмы.
      - Да, действительно ничего не помню. Помню другое: вы ведь оформляли в ГАИ документы на свою машину. Правда, занимался вами другой наш сотрудник. А я знаком с вами больше по служебной переписке. Калан моя фамилия.
      Теперь и Корзун вспомнил подпись под письмами из ГАИ: старший лейтенант Калан А.П. Да, именно эта фамилия что-то вызвала в памяти, когда регистрировали паспортные данные пострадавших. Калану нет еще и двадцати четырех лет, а вот побывал уже в такой передряге, в какую другой не попадет за всю свою жизнь.
      А второй участник дорожного происшествия, вернее, виновник? Кто он? Из документов, которые были при нем, узнали - Андриц Юрий, проживает в райцентре. Чем занимается? Это он расскажет, когда окончательно придет в себя. Сейчас его мутит.
      - Маша, тазик! - распорядилась Наталья.
      Вовремя подставила Яворская тазик. Парнишку вырвало. В палате запахло винным перегаром. К этому примешивались другие, не более приятные запахи. Андрица выводили не только из шока, но и из состояния алкогольного опьянения. Помогали как могли. Но ни в ком не было чувства сострадания. Даже с лица Калана, кривившегося от боли, не сходило выражение брезгливости.
      Андриц понемногу приходил в себя. Это было видно по тому, как от смотрел на окружающих, особенно на старшего лейтенанта. Хотя до полного осознания случившегося дело еще не дошло, тень страха уже блуждала на его лице. Да, ему не позавидуешь: не успел по-настоящему вступить в жизнь, а дров уже наломал. Страх у Андрица усилился, когда он увидел в дверях нескольких человек в милицейской форме. Один из них в накинутом на плечи халате в сопровождении Норейко прошел в палату, тихо поздоровался с Каланом и сказал:
      - Крепись, Алесь.
      - Креплюсь, товарищ подполковник. Родителей бы только успокоить. Они там, видно, места себе не находят.
      - Сделаем, Алесь. Это уж наша забота.
      - Разобрались, как это получилось? Я ведь ничего не помню.
      - Экспертиза дело свое знает. Картина восстановлена полностью. Рисковал ты здорово, Алесь. По следам машины определили, что ты перегородил этому мерзавцу дорогу. А он тебя сбил. Предстоит еще выяснить, то ли он не справился с управлением на повороте, то ли в пьяном угаре нарочно пошел на преступление. Хотя преступление все равно остается преступлением.
      Ушли гости. Корзун смотрит на Юрия и видит, как у него в уголках глаз скапливаются слезинки. Они, словно капли на тающих сосульках, медленно растут и, когда уже не могут удержаться, скатываются вниз. Понял, значит, что натворил. Слышал, как подполковник милиции говорил старшему лейтенанту: "Рисковал ты здорово, Алесь... перегородил этому мерзавцу дорогу. А он тебя сбил".
      Уже полночь, а Корзун все еще в палате. Думал, что приедет к Наталье домой и они окончательно обо всем договорятся, да не получилось. А тут еще этот Калан. Понимал, что тот ни при чем, но в сердце уже вставали какие-то смутные предчувствия. Не выдержал:
      - Наталья Николаевна, пока тут Маша, пойдемте запишем истории болезни.
      - Я уже записала. Ехали бы вы домой, Иван Валерьянович. Вам же завтра на работу. Я тут сама управлюсь. Да и Маша мне поможет.
      Вот оно. Тут ежу понятно, что истории болезни - это только предлог, что ему нужно поговорить с Натальей. Отказалась. Потому что знала, о чем пойдет разговор. Ну что, так вот сидеть до самого утра? Что он высидит? Поднялся Корзун, сказал тем, кто лежал на койках:
      - Ну, поправляйтесь. Наведаюсь, когда покрепчаете.
      Постоял немного. Надеялся, что Наталья все-таки проводит его. Нет, не захотела. А чтобы не обиделся, сказала:
      - Извините, Иван Валерьянович, что не провожаем вас. Видите, какое дело.
      Ну что ж, все так и должно быть. Значит, уже решила. Быстро вышел во двор, завел машину, выехал на шоссе. На обочинах высвечивались яркие дорожные знаки. У злосчастного поворота ни грузовика, ни мотоцикла уже не было. Как будто ничего и не случилось, не было беды, которая могла унести жизни двух людей. А сколько таких несчастных случаев бывает в других местах. Ломаются судьбы людей. Одни из них потом все-таки находят дорогу в жизни, другие - так и остаются неустроенными. На них знакомые махнут рукой и со временем забудут. Забудется и этот случай. Но Корзун не забудет. И не потому, что какой-то Андриц наломал дров. В тот день на пути Ивана встал другой человек. Могло ли так получиться, чтобы Наталья, прежде знать не знавшая этого Алеся, вдруг загорелась, да так, что даже не захотела его, Корзуна, проводить? Сострадание? А ведь он спас Наталью, спас, рискуя своей жизнью. Так чей козырь старше? Конечно, его, Ивана. А вот поди ж ты... Значит, дело не в козырях, а в чем-то другом. В чем?..
      7
      Оксанка тогда недолго пробыла в больнице: обошлось без воспаления легких. Но и за эти несколько дней Наталья горячо привязалась к девочке, в которой удивительным образом уживались детская непосредственность и серьезность рано повзрослевшего человека. Она, Наталья, несколько раз предлагала Вере Тереховой, чтобы та на время отдала Оксанку ей. Пока сама не поправится. Но Вера тянула со своей поездкой в Минск. Может быть, именно потому, что не хотела, боялась расстаться с дочерью.
      Наконец Вере стало совсем худо. Как-то вечером, в начале апреля, в дверь Титовых постучали - тихо, еле слышно. Наталья вышла открыть. На пороге стояла Оксанка, закутанная в большой шерстяной платок, а на нижней ступеньке крыльца, опершись о столб, сидела Вера.
      - Это Оксанка стучала. Самой-то уже на крыльцо не подняться, проговорила она, прерывисто дыша.
      Наталья всякого успела повидать. Мало-мальски свыклась с людскими бедами, которые приходят вместе с болезнями. Но на этот раз не могла сдержаться, глядя на девочку в материнском платке с бахромой по краю. Оксанка смотрела на тетю-докторшу и, видно, не понимала, почему та плачет.
      Вера, немного отдышавшись, сказала:
      - Виновата я перед вами, Наталья Николаевна: плохо о вас думала. И от Оксанки не утаила... Ну, про ее отца. А это, видно, судьба. Кругом судьба... Я и перед Инной Кузьминичной виновата...
      Оказывается, после того осмотра Натальей Николаевной она догадалась и сразу поверила, что больна неизлечимо. Поплакалась соседке. Та и давай ее попрекать: как же так, больница под боком и не обратиться. Обращалась, и много раз. Смотрела сама Инна Кузьминична. Назначила лечение, да, выходит, не то, что нужно. Новая докторша, Наталья Николаевна, сказала, что надо ехать в Минск. А соседка: "Ну, Верка! Пропишу я про все эти дела самому министру. Ведь не только ты, но и дите твое страдает". Теперь могут быть неприятности у Инны Кузьминичны.
      - Не об этом надо думать, Вера, - сказала Наталья, выслушав ее сбивчивый рассказ. - Значит, нагнала я на вас страху? Так это ведь чтобы вы не откладывали: чем раньше начать лечение, тем лучше. А что до неприятностей, так нам, медикам, никуда от них не деться.
      - Вы уж извините, Наталья Николаевна, - виновато сказала Терехова, наверное, я все-таки поеду в Минск. А Оксанка, вы как-то говорили, могла бы немного побыть у вас.
      - Ну конечно же, Вера. Какие могут быть разговоры. Сколько надо, столько пусть и остается. Я говорила маме про Оксанку, так она даже обрадовалась. Сказала: ей веселее будет с девочкой, когда я на работе.
      Наталья взяла Оксанку на руки, обернулась. Вера, не вставая со ступеньки, сказала:
      - Немного отдышусь и пойду домой. А завтра автобусом - в Минск.
      - Нет, останетесь у нас. Завтра вместе пойдем в больницу, я вызову "скорую", и она отвезет вас в район. А там уж и в Минск... Сейчас вернусь и помогу вам.
      Наталья отнесла Оксанку в комнату, раздела и усадила ее за стол.
      - Ты умеешь сама кушать? - спросила Наталья девочку.
      - Да-а, - протянула Оксанка.
      - Вот бери, что нравится, и кушай. А я пойду маме твоей помогу.
      Трудно Тереховой. Сегодня почему-то особенно трудно. Выберет какое-то положение, и как будто терпимо. Но стоит чуть сдвинуться, повернуться или наклониться, как пронзает стреляющая боль. Совсем измучилась Вера. Если часок поспит, то и ладно. Вот и лицо совсем бледное, темные круги под глазами. Да как же им не быть этим кругам, если у человека из-за боли нет сна? Спасибо, что хоть Наталья Николаевна, добрая душа, участлива, помогает и ей, и Оксанке.
      - Ну, Вера, обопритесь на мою руку и потихонечку поднимайтесь, присела к Тереховой Наталья. - За Оксанку не беспокойтесь. Мы за ней как за родной дочкой будем смотреть.
      С большим трудом, но все-таки поднялась Вера. Стояла, пока Наталья хлопотала с постелью. Нашлись доски. Из них соорудили что-то вроде щита, чтоб не прогибалась кушетка. Дома Вера делала то же самое. Так немного легче. Не поленилась Наталья, сбегала в больницу, принесла обезболивающее лекарство, напоила им Терехову.
      Утром на "скорой" вместе с бригадой приехали хирург Линько и незнакомый мужчина. Наталья подумала, что они к старшему лейтенанту. Оказалось, нет. Линько вызвал Инну Кузьминичну и, представляя гостя, сказал:
      - Из министерства здравоохранения. Сомов Михаил Яковлевич.
      Норейко расплылась в улыбке:
      - Пожалуйста, уважаемые Михаил Яковлевич и Пал Палыч, прошу ко мне.
      - У нас, Инна Кузьминична, - уже в кабинете начал Сомов, - не совсем приятная миссия.
      - Какая уж есть. Говорите.
      - Я прошу вас пригласить и Наталью Николаевну Титову. Она тоже причастна к делу, в котором мы должны разобраться.
      Инна Кузьминична выглянула в коридор и велела позвать Титову.
      - У вас в Поречье, - продолжал Сомов, когда Наталья вошла и села, проживает Терехова Вера Ивановна. По нашим данным, она больна раком молочной железы с метастазами в позвоночнике.
      Лицо Инны Кузьминичны пошло белыми пятнами. Вот оно! Подкопалась-таки эта Титова. Не зря плела тогда о запущенном раке у Тереховой. А теперь настрочила жалобу. Ну как с такой работать? Как можно спокойно переносить ее мышиную возню? Если бы еще не поддержка Корзуна, она как-нибудь справилась бы с этой выскочкой. Ну ничего, мы еще посмотрим. Ей можно тоже такое устроить, что чертям будет тошно. Инна Кузминична подкрепила свои мысли таким красноречивым взглядом на Титову, что та не смолчала:
      - Инна Кузьминична, ни к чему ваш угрожающий вид.
      - Какой вид? - не понял вначале Сомов. - А, вы вот о чем. Нет, Инна Кузьминична, письмо написала не Наталья Николаевна.
      - А кто же еще? Кроме нее, больше некому.
      - Уверяю вас, Инна Кузьминична: к этому письму Наталья Николаевна не имеет никакого касательства.
      - Я думаю, - пробасил Пал Палыч, - дело не в том, кто написал. Важно другое - что написано. Если навет - одно дело, а если правда - другое. Где сейчас больная?
      - У нас в больнице, - ответила Наталья.
      - Это не та Терехова?..
      - Именно она и есть, - поспешила уточнить Инна Кузьминична. - Та самая, муж которой умер не без участия Натальи Николаевны.
      - А девочка ее где же теперь?
      - У меня, - ответила Наталья.
      - Надо же как-то искупать вину. Вот мы и взяли девочку, - иронизировала Норейко.
      Линько посмотрел на Инну Кузьминичну, потом перевел взгляд на Титову. Да, нелегко приходится этой девушке. Он-то хорошо знает, кто автор письма, знает также, что Норейко действительно запустила рак у Тереховой. И не думает оправдываться - виноватых ищет.
      - Принесите, пожалуйста, амбулаторную карту Тереховой, - попросил Инну Кузьминичну Сомов.
      Норейко вернулась минут через пять:
      - К сожалению, карты нет. Где-то затерялась.
      Возникла неловкость. Все понимали, что амбулаторная карта исчезла не сама по себе, ее просто изъяли из картотеки и куда-то спрятали. Кто это сделал? А может, Инна Кузьминична и не искала карту, а просто водит всех за нос? Если это так, то ей не позавидуешь. Пал Палыч, ничего не говоря, вышел из кабинета и направился в регистратуру.
      - Найдите, пожалуйста, амбулаторную карту Тереховой Веры Ивановны.
      - Я уже искала. Но ее нет, где-то запропастилась, - ответила дежурная медсестра.
      Линько вернулся ни с чем:
      - Да, дежурная медсестра говорит то же самое.
      Наталья несколько раз порывалась встать. В ней боролись два чувства. Одно - плюнуть на все это и будь что будет. Исчезновение амбулаторной карты ничего изменить не может. Разве что доставит дополнительные неприятности Инне Кузьминичне. Она этого просто не понимает или не хочет понять. С другой стороны, хотелось помочь этой недалекой женщине не делать очевидных глупостей. Час назад, еще до приезда гостей, Наталья держала амбулаторную карту Веры Тереховой в руках. Записала нужные данные. Дежурила Екатерина Мирославовна. Ей Наталья и отдала карту. Могла ли она за этот час исчезнуть бесследно?
      - Разрешите, я поищу.
      - Пожалуйста, - кивнул Сомов.
      Наталья разыскала дежурную медсестру и, не скрывая гнева, спросила:
      - Екатерина Мирославовна, вы понимаете, что делаете? Час назад я отдала вам в руки амбулаторную карту Тереховой, а теперь ее уже нет. Вы этим и себе, и Инне Кузьминичне таких неприятностей наживете, что долго придется расхлебывать.
      - Но я искала, Наталья Николаевна. Я что... мое дело маленькое.
      - Бросьте притворяться. Это, повторяю, случилось не вчера, а не больше часа назад. Вот сейчас товарищ из министерства заставит вас писать объяснительную. А там я не знаю, что будет, - решила припугнуть медсестру Наталья.
      Подействовало. Екатерина Мирославовна для видимости покопалась в бумагах еще немного, потом, оглянувшись, нет ли кого поблизости, протянула карту:
      - Только не выдавайте меня, пожалуйста. Инна Кузьминична приказала ее спрятать и говорить всем, что затерялась.
      - Так-то лучше, - сказала Наталья.
      В кабинете Норейко тем временем по-прежнему царило неловкое молчание. Сомову в общих чертах все уже было ясно. Чтобы чем-нибудь заняться, он достал носовой платок, снял очки и стал их тщательно протирать. Потом посмотрел через стекла на свет, подышал на них с обеих сторон и снова протер. Надев очки и поправив дужки, потер пальцами свой мясистый нос. Что бы еще сделать? Достал из бокового кармана расческу и раз-другой провел ею по большой отнюдь не за счет волос голове. Все это он проделывал молча. Давать какую-либо оценку случившемуся было еще рано.
      Пал Палыч Линько тоже молчал. Он изредка вынимал носовой платок, разворачивал его, обкладывал свой крючковатый нос и сморкался. Звук при этом получался громкий, почти трубный. Пал Палыч оглядывался по сторонам и виновато произносил: "Извините". Время от времени он смотрел в окно. Там, за садом, на высоких деревьях уже хлопотали у своих гнезд грачи. Их карканье доносилось даже сюда, в кабинет главврача. И у них споры, а иногда и драки из-за места под солнцем.
      Норейко сидела за своим столом, хотя обычно руководитель, к которому приезжают с проверкой, уступает место гостям. Весь ее вид говорил о том, что ее незаслуженно обидели, что она пока вынуждена с этим мириться, но что со временем она докажет свою правоту, выведет кое-кого на чистую воду.
      Вошла Титова.
      - По ошибке в другое место положили, - ответила на вопросительные взгляды гостей. У Инны Кузьминичны резко сузились зрачки. Это сделало ее похожей на пойманного хищного зверька, готового в любую минуту вцепиться в неосторожно подставленную руку.
      Сомов взял амбулаторную карту, медленно перелистал, выписал из нее кое-какие данные и сказал:
      - Ну вот, теперь все ясно. Давайте поговорим еще с самой больной. Хотя вы, кажется, намеревались направить ее в районную больницу?
      - Да, собирались, - ответила Наталья.
      - А почему не сразу в онкологический диспансер?
      - Формальность. Онкологический диспансер принимает больных только по направлению районного онколога.
      - Если дело только в этом... Впрочем, направляйте в районную больницу. Кстати, ехать нам вместе, по дороге и поговорим.
      Неприятный осадок остался на душе у Натальи. Она-то знает, кто написал жалобу в министерство, но многие будут думать, что это дело ее рук. Правда, Сомов сказал, что не она автор письма. Но кто этому поверит? Норейко так прямо и сказала: "А кто же еще?" Дело, конечно, не в том, кто написал. Но лучше было бы, если бы этот случай обсудили на конференции врачей района. А так о Поречской больнице станет известно из приказа по министерству. Будет упомянута и ее фамилия. Наказать не накажут, ее вины нет, но все равно неприятно. А жизнь-то, оказывается, сложная штука. Другой раз возьмет тебя в такой оборот, что голова кругом. Сейчас одна отдушина - зайти в палату, в которой лежат Алесь и Юрий. Их состояние уже не вызывает опасений. Они даже шутят. Правда, шутки, надо сказать, мрачноваты.
      - Как сегодня чувствуют себя герои дорожного происшествия?
      - Эх, Наталья Николаевна, - первым отозвался Юрий. - Перевели бы вы меня в другую палату.
      - Переведут, не беспокойся, - сказал старший лейтенант. - Вот только поправишься - и переведут. Правда, там не будет таких удобств.
      - Вот, видите, Наталья Николаевна. Ну как мне смотреть на товарища старшего лейтенанта. Прямо живой укор.
      - Укор - это дело такое. Не укоряла же тебя совесть, когда угонял машину.
      - Тогда я был выпимши, - дурашливо сказал Юрий.
      - Выпимши... Будешь теперь сам помнить и десятому закажешь. Ну а у вас как дела? - спросила Наталья старшего лейтенанта.
      - Дела у него лучше некуда. Забота со всех сторон, - ответил за Алеся Юрий. - Меня, например, подполковники не навещают.
      - Трепач ты, Юра, - улыбнулась Наталья. - Ты, наверное, будешь шутить и в своем заключительном слове?
      - Это уж точно. Скажу: "Граждане судьи, я считаю, что чем суровее наказание, тем глубже осознает подсудимый свою вину. Поэтому прошу вас наказать Юрия Андрица по самой страшной статье, какая только есть в нашем уголовном кодексе".
      - А не считаешь ли ты, товарищ Юрий Андриц, - спросил Алесь, - что твои дурацкие шуточки могут тебе дорого обойтись?
      - Как бы не так. С дурака меньше спрос.
      - Еще и как могут. Возьмут граждане судьи да и удовлетворят твою просьбу.
      - Думаете, товарищ старший лейтенант, что могут удовлетворить?
      - Обязательно удовлетворят, - в тон Юрию ответил Алесь.
      - Тогда надо будет переделать заключительное слово.
      - Был тут заведующий хирургическим отделением, - сказала Наталья старшему лейтенанту. - Вас хотят перевести в районную больницу.
      - Ни за что, - испугался Алесь.
      - Почему?
      - В дороге могут сместиться эти самые... обломки, отломки.
      Хотя это было сказано серьезным тоном, Наталья, однако, уловила в нем оттенок лукавства.
      - Не беспокойтесь. Все будет в наилучшем виде.
      - Кроме того, я не хочу, чтобы меня вел другой врач.
      - Да какое это имеет значение?
      - Большущее имеет значение, - вмешался Юрий. - Старший лейтенант, Наталья Николаевна, влюбился в вас.
      - Еще что-нибудь придумай, Юрий, - смеясь и пытаясь обратить сказанное Андрицем в шутку, ответила Наталья.
      - Да ничего я не придумываю. Перед вашим приходом, Наталья Николаевна, товарищ старший лейтенант сказал: "В жизни не видел такой красивой девушки, как наша Наташа".
      - Ну и балаболка же ты, Андриц! - почти крикнул Алесь. - Не так я сказал.
      - А как? - задал явно провокационный вопрос Юрий.
      - Я сказал... - тут Алесь с трудом, превозмогая боль, вытащил из-под головы подушку и бросил ее в Андрица. - Теперь уже мне приходится просить вас, Наталья Николаевна, перевести меня в другую палату. Не могу поручиться за себя. Изувечу этого трепача и пойду вместе с ним на казенный харч.
      - А я прошу вас, Наталья Николаевна, записать в историю болезни про все угрозы товарища старшего лейтенанта.
      - Хорошее у вас настроение. Это меня радует. Быстрее поправитесь. Ну а как с переводом в другую палату? Может, и в самом деле расселить вас?
      - Да не надо, Наталья Николаевна, - ответил Юрий. - Только почаще заходите к нам. Не могу смотреть, как товарищ старший лейтенант мается. Тут к нему приезжают всякие, а он на них ноль внимания. Все просит: узнай да узнай, когда придет к нам Наталья Николаевна.
      - В тебя полетела только подушка. Будешь еще болтать - полетят и гири. Видишь, сколько их у меня подвешено.
      Легковесная болтовня Юрия развеселила Наталью. Слова насчет "всяких" как-то не задели слуха. Шла в ординаторскую и про себя улыбалась. Она толком еще не осознавала, что эту тихую радость ей доставила не столько веселость Андрица, сколько неподдельная злость Алеся. Злость на самого себя, злость на Юрия, который выболтал то, что, может быть, скрывал Алесь даже от самого себя.
      В середине апреля в Поречскую больницу пришла телеграмма с набранным из больших красных букв словом: "Правительственная". Текст был кратким: "Норейко Инне Кузьминичне зпт Титовой Наталье Николаевне тчк Прибыть министерство здравоохранения двадцатого апреля десяти часам зпт комната сто два". Норейко ознакомила с текстом телеграммы Наталью и уехала в Минск днем раньше. Наталья рассудила иначе. Чем ночевать на вокзале, она лучше поедет рано утром в райцентр автобусом, а оттуда в Минск - электричкой.
      ...От железнодорожного вокзала до Дома правительства рукой подать: не нужно никакого транспорта. Места знакомые. Вот и главный административный корпус медицинского института. Здесь в актовом зале ей вручали диплом. В Доме правительства Наталья была впервые. Дежурный старший сержант показал ей, как найти сто вторую комнату. До десяти оставалось еще целых полчаса. Инна Кузьминична была уже на месте. Здесь же, в вестибюле, сидели и другие приглашенные. На Наталью произвели впечатление массивные, до блеска отполированные мраморные колонны. Своей огромностью они, казалось, увеличивали и без того большое пространство уходивших в разные стороны коридоров. Людей, побывавших здесь, наверное, долго не оставляет чувство причастности к чему-то масштабному, лишенному мелкой обыденности. Наталья смотрит на незнакомого человека, сидящего рядом. Он почему-то нервничает. Это заметно по тому, как торопливо начинает он время от времени поправлять галстук, одергивать полы пиджака, сметать с плеч невидимые пылинки. Вот человек привел себя в порядок и теперь, казалось бы, может сидеть спокойно в ожидании, когда его пригласят в сто вторую комнату. Нет, он начинает дробно стучать по полу подошвами своих ботинок. Не выдержал, встал. Прошелся по коридору, заложив руки за спину и часто перебирая пальцами. Снова подошел к стулу, на котором сидел раньше, спросил Наталью:
      - А вы, извиняюсь, по какому делу?
      - Наверное, по такому же, что и у вас.
      - Да-да, - согласился незнакомец. - Сюда по другим делам не вызывают.
      По коридору прошли несколько человек. Впереди - невысокий седоватый мужчина, на вид лет пятидесяти.
      - Первый заместитель министра, - тихо пояснил незнакомец. - А те, что за ним, - начальники управления лечебно-профилактической помощи населению и кадров.
      Начальника управления кадров Наталья узнала. Это он был в институте при распределении выпускников, он вместе с проректором предложил тогда ей остаться в аспирантуре. Как это его?.. Да, Гордейчик, Семен Борисович Гордейчик. Сравнительно молодой, наверное, не больше сорока. Но уже наметились залысины.
      Минут через десять в сто вторую комнату были приглашены Норейко и Титова. О результатах проверки письма доложил Михаил Яковлевич Сомов.
      - Инна Кузьминична, - обратился заместитель министра, когда закончил свой доклад Сомов. - Объясните нам, пожалуйста, как вы умудрились пропустить рак молочной железы у женщины вашего села? Ведь, если говорить откровенно, диагноз был на ладони.
      - У нее были боли в спине, - пролепетала Норейко. - Я думала, что это простой радикулит.
      - Но вы же врач с пятилетним стажем. Неужели вы не знаете, что боли в спине бывают не только от простуды, но и от туберкулеза позвонков, отложения солей, метастазов опухоли...
      Норейко молчала. Да и что она могла сказать? А тут еще начальник управления лечебно-профилактической помощи населению со своим вопросом:
      - Кто по специальности больная?
      - Доярка, - сказал Сомов.
      - Доярки, как известно, должны состоять на диспансерном учете и раз в квартал проходить профилактическое обследование. Осматривалась ли эта больная раньше, до появления болей в спине?
      - Каждые три месяца, - поспешила ответить Норейко.
      Лучше бы она молчала. После ее ответа наступила тишина. Даже заместитель министра, до этого что-то записывавший в блокнот, отложил в сторону ручку.
      - Инна Кузминична, какой же смысл в ваших профилактических осмотрах, если вы не видите даже того, что, образно говоря, просится вам в глаза? Да вы хоть понимаете, что гоните брак? На производстве куда ни шло. Запорол деталь - другую выточишь. А здесь же люди! Из-за вас эта несчастная Терехова должна теперь поплатиться жизнью. - Он встал, вышел из-за стола, сказал: Предложение, я думаю, одно: освободить товарища Норейко от исполнения обязанностей главного врача и дело передать в органы прокуратуры. Начальнику управления кадров в месячный срок решить вопрос о замене. Все, товарищи. Все свободны.
      Наталья не понимала, зачем ее пригласили на это заседание. Ей не задали ни одного вопроса, не поинтересовались ее мнением. Хотя что она могла добавить к тому, что было сказано? Для членов комиссии, наверное, все было ясно еще до того, как Норейко и Титову вызвали в министерство. А если так, то зачем отрывать человека от работы? Разве что... Так и есть, в последний момент ее окликнул начальник управления кадров:
      - Наталья Николаевна, подождите меня в управлении. Я скоро вернусь.
      Семена Борисовича долго ждать не пришлось.
      - Догадываетесь, Наталья Николаевна, о чем пойдет разговор? - спросил он, пропуская Наталью в свой кабинет.
      - Да тут вроде нечего гадать. Хотя я, признаться, совсем не думала об этом.
      - Но вы же видите, как дела поворачиваются. Нет у нас людей.
      - А что скажет Инна Кузьминична? Согласится ли она?
      Семен Борисович улыбнулся. Не ожидал от Титовой такого наивного вопроса. О согласии спрашивают, когда решается вопрос о назначении человека на руководящую должность. Для освобождения его от такой должности согласия не требуется. Наталья, конечно, понимала эту нехитрую механику. И если спросила, то так, скорее машинально. Гордейчик перестал улыбаться:
      - Вы комсомолка?
      - Да.
      - Так в чем же дело?
      - В ответственности.
      - Не знай я вас - подумал бы, что рисуетесь.
      - Ну что вы. А если не справлюсь?
      - Справитесь. Поверьте. Я научился разбираться в людях. Да и мы поможем. Это я вам обещаю.
      Наталья посмотрела на Гордейчика внимательнее. Подкупающая, едва заметная улыбка. Намечающаяся в уголках глаз паутина морщинок. Видно, и ему не всегда приходится легко. Разве не бывает среди медиков самодуров, стяжателей, а то и просто бестолковых людей? И если их снимают, то отвечать приходится и Гордейчику.
      - До свидания, - подала руку Наталья.
      - Желаю успеха. Конкретно обо всем вам скажут на месте...
      Уезжала из Минска с каким-то раздвоенным чувством. Многие, знала, будут искренне рады ее назначению. Но найдутся, конечно, и такие, которым это придется не по душе. Что уж говорить про Инну Кузьминичну. Теперь она будет вредить во всем. Раньше Наталья была рядовым врачом и к ней трудно было придраться. Теперь ситуация иная. Уязвимость перешла на нее как бы вместе с должностью главврача. Но зато больше можно будет сделать. Наталья постарается, чтобы сбылась ее заветная мечта, из-за которой она отказалась от аспирантуры. Для этого, правда, потребуется полностью укомплектовать больницу врачами. Не дело, что у них пустуют четыре врачебные ставки. Вот тут она напомнит Семену Борисовичу о его обещании.
      8
      Вернувшись с заседания медицинского совета, Яков Матвеевич Ребеко прошел к себе в кабинет. Сел не в привычное рабочее кресло, а на диван. Раскинув руки на его спинке и запрокинув голову, задумался. На заседании в который раз обсуждался один и тот же вопрос: как улучшить диспансеризацию населения. Кажется, не так уж много в рабочих коллективах людей, которых нужно наблюдать, а вот не все идет гладко. Вроде бы и сроки осмотров соблюдаются и мало кто остается необследованным, а результат - кот наплакал. Формализм. Это словечко фигурирует и в приказе по министерству здравоохранения. Его получили накануне. Как там расписана Поречская больница! О главвраче района в приказе, правда, ни хорошо, ни худо. Но каждый мало-мальски разбирающийся в этом человек непременно поинтересуется: "А в каком это районе? А кто там главный врач?" Горькую пилюлю преподнесла ему перед пенсией Инна Кузьминична. На заседании совета ее наказали строгим выговором и лишением третьей квалификационной категории. Выговор-то она перенесет. Но куда девать глаза от позора? Совет постановил обязать главных врачей сельских больниц улучшить качество профилактических обследований населения. Ребеко понимал, что в принятом решении много формализма. Не первый раз принимаются такие решения, и в каждом из них: "улучшить качество", "коренным образом пересмотреть". Нет, чтобы что-то переменилось, нужны не слова, а конкретное дело. Дело... Эх, где ты, моя молодость? Надеялся, что Корзун поможет. Он и молод, и опыт уже есть. Нет, не та закваска. Не может даже навести порядок в районной больнице, а что уж говорить о диспансеризации. Где выход? Не идти же, в самом деле, в райком партии: все, выдохся, ищите замену. Да там его на смех поднимут, спросят: "Вы что, Яков Матвеевич, первый год на руководящей работе? Не знаете, что одна из обязанностей руководителя - забота о резервах? Кто ваш заместитель?" - "Корзун, Иван Валерьянович". - "Так в чем дело? Почему вы предлагаете искать замену, если она у вас есть?" А Яков Матвеевич против совести идти не может. Он должен сказать прямо: "Иван Валерьянович не может быть главврачом. Нет у него этой самой жилки". Первый, конечно, найдет, что сказать: "Медицина - дело такое: в ней первое слово - за специалистами". Яков Матвеевич не заметил, как опустились веки. Перед ним возник образ первого секретаря райкома Федора Васильевича Балика. Тот почему-то погрозил пальцем и сказал: "Так-то, товарищ Ребеко". И в этот момент раздался резкий телефонный звонок. Ребеко подскочил от неожиданности, настроился бежать к столу, но потом, как бы устыдившись, порыва, неторопливо подошел к аппарату, снял трубку:
      - Ребеко слушает.
      - Яков Матвеевич?
      - Да, Федор Васильевич, - узнав по голосу Балика, ответил Ребеко.
      - Не помешал?
      - А вы разве можете помешать?
      - Дело есть, Яков Матвеевич. Не могли бы вы подъехать в райком?
      - Хорошо, сейчас еду.
      Зачем первому понадобился Ребеко, да еще так срочно? Обычно вызывают через технического секретаря. А тут - сам.
      ...В кабинете Балик был один. Поздоровались, как добрые знакомые. Увидев на лице Ребеко выражение озабоченности, секретарь спросил:
      - Что-нибудь случилось?
      - Прославились мы, Федор Васильевич, можно сказать, на всю республику, - ответил Ребеко, доставая текст приказов по министерству. Яков Матвеевич давно взял себе за правило: чтобы ни случилось в районе по медицинской части, обо всем, если это не мелочь, информировать первого секретаря. Пока секретарь читал приказ, Ребеко осматривал знакомую ему обстановку кабинета.
      - Что решили с Норейко? - спросил Балик.
      - Что решили? Ничего пока не решили. Где взять человека? С улицы?
      - Насколько я информирован, там у вас есть молодой врач из последнего выпуска.
      - Есть. Титова Наталья Николаевна.
      - Какое она производит впечатление?
      - Грамотная, толковая. Но ей еще расти да расти.
      - А вот ваше министерство придерживается иного мнения. Не далее как сегодня мне звонил начальник управления кадров министерства... - Балик заглянул в записную книжку, - Гордейчик Семен Борисович. Он настоятельно рекомендовал Титову.
      - Уж очень молода, Федор Васильевич. Ей бы, как говорят, малость еще подрасти.
      - Но вы же сами говорите, что грамотная, ищущая.
      - Да все это верно. Но как представить себе вчерашнюю, можно сказать, студентку руководителем коллектива?
      - Тогда кого, по-вашему, можно рекомендовать на эту должность?
      - Не знаю, Федор Васильевич. Ей-богу, не знаю. Может, спросить в министерстве?
      - Чудак человек, - засмеялся Балик. - Ну позвоним мы в министерство, скажем так, мол, и так. А нам ответят: "Так мы же рекомендовали Титову Наталью Николаевну. Что же вы еще хотите?"
      - Просто не придумаю, что и ответить.
      - Скажу вам больше, Яков Матвеевич. Гордейчик рассказал мне, что он предлагал Титовой должность главврача Поречской больницы еще при распределении.
      - Это я знаю. Не верхоглядка.
      - То-то же, что не верхоглядка.
      - Если бы она была чуть постарше.
      - Яков Матвеевич, уверяю вас, что этот недостаток она изживет. Это для нас с вами существует проблема возраста. А если честно, - перейдя на шепот, заговорщицки добавил секретарь, - то проблема трудно разрешимая.
      - Пожалуй, что так, - засмеялся Ребеко. - Только как подумаю, в какое пекло толкаем девчонку...
      - О чем вы говорите, Яков Матвеевич?
      - Эта Норейко съест ее.
      - А мы зачем? Точнее, вы зачем? С вашей стороны будет не по-отцовски, если не станете защищать эту девчонку.
      - Да уж придется.
      - Значит, договорились. Отдавайте приказ, и дело с концом. За этим, собственно, я и пригласил вас.
      Взглянув на часы, Ребеко решил ехать прямо домой. Жена, Дарья Сидоровна, в последнее время часто упрекала его: вовсе не думает о своем здоровье. Ну кто в его годы так изнуряет себя? Как уедет с утра, так и пропал до поздней ночи. Она обед приготовит, а есть некому. Внучка, Настенька, не в счет. Какой из нее едок? А присмотр нужен. С ее папы-мамы какой спрос? Оба на работе. Дочь прибежит в воскресенье вечером: "Вот, мама, твоя любимая внучка. А я побежала". Любимая-то любимая, да и ей, старухе, надо когда-нибудь отдохнуть. Бывает, приедет поздно домой Яков Матвеевич, приведет себя в порядок, сядет за стол и скажет: "Давай, мать, что-нибудь перекусить". Дарья Сидоровна поставит на стол тарелку с едой, сама сядет, подпершись рукой, и смотрит, как Яков Матвеевич уплетает за обе щеки. Настенька давно уже спит. "Ты хоть видишь когда-нибудь свою внучку? спросит Дарья Сидоровна. - Или, как и ее отец, только по большим праздникам?" - "Вот скоро пойду на пенсию, - ответит Яков Матвеевич, - тогда у меня только и дел будет, что заниматься с внучкой".
      Когда он ступил на порог, Дарья Сидоровна даже руками всплеснула:
      - Неужели совсем? Или опять уйдешь?
      - Нет, сегодня я с внучкой.
      У Настеньки - собственное хозяйство. В свой уголок она тащит все, что может оказаться пригодным для игр. С дедовым фонендоскопом не расстается и время от времени "выслушивает" сердце бабы Даши.
      - Ну, как мы вели себя? - подхватил Настеньку под мышки и, слегка подбросив, спросил Яков Матвеевич.
      - Я слушалась бабу Дашу.
      - Умница...
      В этот вечер дед побывал и добрым сказочником, и санитарной машиной, и больным - Настенька ставила ему банки. Потом, засыпая, малышка передала его бабушке.
      Дарья Сидоровна, как водится, была в курсе всех медицинских дел в районе. Сама она никогда и ни о чем не расспрашивала мужа. Тот сам помолчит-помолчит да и начнет рассказывать о своих делах. Не просто излагать новости, а как бы рассуждать вслух. Бывает, Дарья Сидоровна с ним в спор вступит. В этом, надо сказать, особенно нуждался Яков Матвеевич. Спорить с Дарьей Сидоровной - все равно что рассуждать с самим собой. В споре можно проверить свою правоту. Взять ту же историю с инфекционной желтухой, Яков Матвеевич вернулся из поездки в Поречскую больницу и все как есть рассказал Дарье Сидоровне. Упрекнул Титову: она, мол, перестаралась, "выявила" желтуху даже у тех, у кого ее не было. "А может желтуха протекать так, как, к примеру, грипп? - Дарья Сидоровна, бывшая медицинская сестра, тоже кое в чем разбирается. - Один человек пылает, как огонь, температура под сорок, у другого - легкое недомогание, а третий, смотришь, и среди заразных крутился, а ему хоть бы что". - "Может, конечно". - "А если так, - шла в наступление Дарья Сидоровна, - то, боюсь, зря вы девчонку раскритиковали". Промолчал тогда Яков Матвеевич. А после приезда профессора Малевич сказал жене: "Знаешь, а ты оказалась права. Поторопились мы". Дарья Сидоровна понимала, как ему трудно было признать правоту какой-то девчонки. Интересно, какая она, эта Титова? Яков Матвеевич, правда, никогда ее особо не хвалит. Но и не ругает. А это уже не мало.
      - Я прямо от первого, - начал Яков Матвеевич, сделав, как ему казалось, достаточную выдержку. Дарья Сидоровна не торопила мужа. Соберется с мыслями и сам расскажет. - Ты, конечно, помнишь Титову, прошлогоднюю выпускницу. Так, представь себе, именно из-за нее он и вызвал меня. А начал он издалека.
      - Серьезное дело решается не сразу, - заметила Дарья Сидоровна, справедливо предположив, что главного врача района так просто вызывать не станут.
      - Так ведь и года не прошло, как со студенческой скамьи. Ну какой из нее главный врач? Так Федор Васильевич как пистолет ко мне приставил: "Тогда кого, по-вашему, можно рекомендовать на эту должность?" А откуда я знаю, говорю.
      - Тебе, Яша, так отвечать, может, и не стоило. Как-никак главный врач района - ты, а не кто другой. Да и Наташу эту по слухам многим в пример можно поставить.
      - Чует мое сердце, что там заварится еще та каша. Инна Кузьминична еще себя покажет.
      - А ты же зачем?
      - Вот так сказал и первый.
      - Умный, значит, мужик Федор Васильевич, если так рассуждает.
      - Ты понимаешь, Даша, какая тут петрушка может получиться. Вот, к примеру, Титова что-то надумала. Отлучилась по своим делам на полчаса. А Норейко тут как тут - жалобу ко мне на стол. Мол, Титова нарушает порядок. И ведь права Норейко. По-формальному, конечно. Ну как тут быть? Титова же всегда что-нибудь да придумает. А Норейко палец в рот не клади. В особенности теперь, когда главврачом будет Титова. Вот тебе и "ты же зачем?".
      - Если что для пользы - люди разберутся. И ты, Яша, это должен знать.
      Дарья Сидоровна немного помолчала, а потом, видя, что Настеньку уже клонит ко сну, поднялась и начала готовить ей постель. Уложив внучку спать, она тихо продолжила:
      - Ладно, с Поречской больницей - дело решенное. А вот где тебе заместителя найти, ума не приложу. А думать, Яша, надо. Не век же тебе крутиться на этой должности. Уже, слава богу, под шестой десяток подпирает. А к человеку надо и присмотреться, и научить чему полагается. На это уходит не одна неделя. Корзун, ты считаешь, не подходит?
      - Нет у него огонька. Загубит он дело.
      - Ну коли так, надо искать человека. Район-то наш не маленький, врачей много.
      - На районе свет клином не сошелся. Есть еще область и даже республика.
      Укладываясь спать, Яков Матвеевич думал, что все же лучше, если руководитель из местных. Приезжий может быть толковым человеком. Но чтобы хорошо разобраться в делах, изучить людей, нужен не один месяц и даже не один год. Надо еще раз хорошенько подумать. Бывает же, что человек вроде бы ничем и не выделяется, а на деле так себя покажет, что только ахнешь. Не все то золото, что блестит. Не каждый, кто умеет красиво говорить, - настоящий человек, а тем более настоящий руководитель.
      9
      Корзун ехал в Поречье. Гнала его туда внезапно мелькнувшая и посулившая надежду мысль. Он уже смирился было с тем, что Наталья предпочла ему старшего лейтенанта с красивым белорусским именем Алесь. Видно, так оно так: неспроста этот Алесь отказывается от перевода в районную больницу. Но тут может помочь случай...
      Выехав за окраину Вольска, Корзун остановился. Ему показалось, что спустило заднее колесо. Отстегнув привязной ремень, он открыл дверцу, вышел из машины, обошел ее, постучал носком в каждую шину и, убедившись, что все в порядке, отошел за обочину дороги. Не спеша достал из бокового кармана пачку сигарет и закурил. По обочинам уже зеленела трава. Где-то высоко в небе пел жаворонок. И хотя все, казалось, должно было настраивать на радостное настроение, щемящее чувство тоски не покидало Корзуна. Сейчас он едет в Поречскую больницу. И кто знает, не застанет ли он Наталью в палате Алеся. Где он взялся на его, Корзуна, голову? Все, казалось, шло совсем неплохо. Иван Валерьянович предложил Наталье выйти за него замуж. Заколебалась она, но и не отказала. Он подождал бы (ждать Иван умеет), и, глядишь, через некоторое время все бы уладилось. Нет же, надо было этому идиоту Андрицу угнать машину. Угнать - куда ни шло. Надо было еще и сбить инспектора ГАИ. Вот с этого все и началось. Еще в самом начале, когда старший лейтенант был в приемном покое, Корзун почувствовал, что Наталью потянуло к инспектору, как железо к магниту. После этого Иван Валерьянович видел Титову несколько раз. Как она переменилась. Как будто подменили ее. Нет, она по-прежнему была вежлива, даже приветлива. Но уже не такая, как на Алтае, когда перевязывала ушибленное место. Тогда он увидел в ней маленький лучик нежности. Да и потом, когда он приезжал к ней на мотоцикле, в ее взглядах теплилось что-то участливое, будто далекое ответное эхо его призывов. Сегодня Корзун поедет к Титовым домой. Постарается сделать это до прихода Натальи. Переговорит с Марьей Саввишной. Попросит рассказать ему все откровенно. Ведь она все-таки мать. Они делятся своими мыслями. А потом спросит и Наталью. Последний раз. Да - да, нет - нет.
      На повороте перед Поречьем Иван Валерьянович притормозил. Вот то самое злополучное место. Отсюда все и началось. Да, одна надежда, что у Алеся уже есть девушка, что он связан какими-то обязательствами. Тогда Наталье ничего не останется, как повздыхать-повздыхать да и смириться. Пройдет время, и она образумится, поймет, что такие женихи, как Корзун, на дороге не валяются. Надо выяснить, как настроен Алесь, а потом уж решать. Впрочем, что тут решать? Чтобы занять должность, на которую он нацелился, желательно быть человеком положительным, остепенившимся, избавиться от легкомысленного холостяцкого положения. Конечно, хорошо бы, во всех отношениях хорошо пойти в загс с Натальей. Но если не судьба, то и Инна сойдет. Опять же людская молва: не оставил человека в трудную минуту, не посмотрел, что она в опале.
      И Алесь, и Юрий встретили его тепло: знали, что Иван Валерьянович доставил их обоих в больницу, оказал первую помощь.
      - Так почему не хотите перебираться в район? - спросил Корзун.
      - Понимаете, Иван Валерьянович, - начал в своей манере Юрий, - здесь все на месте...
      - А там что? Там же специалисты.
      - Специалисты - это хорошо, - гнул свое Юрий. - Но Наталья Николаевна тоже не лыком шита. Главное - душевное тепло. А его тут у нас - как на курорте. Хоть отбавляй.
      В палату вошла Маша Яворская.
      - Извините, Иван Валерьянович. Больным пора принимать лекарство. - Маша положила на тумбочки таблетки и с деланной строгостью сказала: - Принять сейчас же.
      Алесь проглотил таблетку и запил ее водой. Юрий с этой процедурой явно медлил. Взял лепешечку в руку, поднес ее ко рту и - это заметил Корзун намеренно ее уронил. Таблетка закатилась под кровать. Юрий попытался было встать, но Маша подбежала к нему и, прикрикнув повелительным тоном:
      - Вам нельзя вставать, больной! - подала ему новую таблетку.
      Юрий протянул руку, коснулся Машиных пальцев, после чего, как бы передумав, сказал:
      - Нет, Маша, так не годится. Мы боремся за экономию лекарств и тут же их разбрасываем.
      - Но на той таблетке уже микробы.
      - Какие микробы? - явно тянул время Юрий.
      - Какие-какие! Стрептококки, стафилококки...
      - Маша, - укоризненно произнес Юрий, - ну неужели ты думаешь, я не справлюсь с этими плюгавыми микробами?
      - Больной Андриц! - поняла, куда клонит Юрий, Маша. - Без разговоров принимайте таблетку.
      - Слушаюсь, товарищ Маша.
      Когда она вышла из палаты, Корзун сказал:
      - Тут с душевным теплом все ясно. А как смотрит на перевод Александр Петрович?
      Алесь не успел вымолвить слова - вмешался Юрий:
      - Если вы переведете товарища старшего лейтенанта в районную больницу, у него не срастутся кости.
      - Ну и болтун ты. Почему не срастутся?
      - Как вы не понимаете, Иван Валерьянович? Может, товарищ старший лейтенант нашел здесь свою судьбу.
      - Машу, что ли?
      - Машу, Дашу, Пашу, Наташу - какая разница.
      - Ты не забыл, что у меня гири подвешены? - пригрозил Юрию Алесь.
      - А что я такого сказал?
      - Ничего. Я в порядке профилактики.
      Продолжать разговор не имело смысла. И так ясно: Алесь влюблен. А через минуту стало столь же ясно - в кого. Он весь просиял, когда в палату вошла Наталья. Сперва она не заметила Ивана Валерьяновича и поэтому спросила, обращаясь только к Алесю и Юрию:
      - Мальчики! Как наши дела?
      И тон вопроса, и светлая улыбка были красноречивы дальше некуда. И тут в поле ее зрения попал Корзун. Улыбка сменилась выражением легкой досады.
      - Иван Валерьянович... Как это вы прошли, что я вас не заметила?
      - Кому надо, те замечают, - с ноткой обиды ответил Корзун. - Не буду вам мешать.
      Что ж, кажется, все прояснилось. Остается поставить точки над "i". Одно дело догадки, предположения, другое - ответ на прямо поставленный вопрос. Надо только предупредить Наталью. А то еще, чего доброго, просидит тут до полуночи, и тогда вести какой-либо разговор будет просто неудобно. Да и пусть этот счастливчик поскрипит зубами.
      - Наталья Николаевна, я заеду к Марье Саввишне. Буду ждать.
      - Зачем?
      - Дело есть. Так что не задерживайтесь. Рабочий день уже кончился.
      По дороге спохватился, что у Титовых сейчас Оксанка, дочь Тереховой. Надо заехать в магазин и купить ей конфет. Поймал себя на мстительном чувстве: Наталья, поди, не раз вспомнит, какой он чуткий, внимательный.
      Марья Саввишна была дома. Оксанка на диване играла с куклами.
      - Еду я, Марья Саввишна, в Поречье, - начал, поздоровавшись, Корзун, как вдруг - заяц. Остановил меня и спрашивает: "Ты к Оксанке?" - "К Оксанке", - отвечаю. "Передай ей, пожалуйста, "Мишки". Я сам бы отнес, говорит, - да мне по другим делам нужно". - "Пожалуйста. Мне не трудно. Только дома ли она?" - "Дома, дома", - говорит.
      - А откуда он меня знает? - недоуменно спросила Оксанка.
      - Я тоже удивился. Спросил его: "Откуда ты знаешь Оксанку?" - "Мы, зайцы, - говорит, - все знаем. Знаем и что тетя Наташа сейчас в больнице, что она скоро придет домой".
      - А знают они, когда поправится моя мама?
      - Спрашивал и о твоей маме. "Скоро, - говорит. - Как только поправится, так сразу и домой".
      - Хочу к маме, - захныкала Оксанка.
      - Тебе же сказал дядя Ваня, что мама скоро приедет и заберет тебя домой, - вмешалась в разговор Марья Саввишна.
      Она, конечно, догадывалась, с чем пожаловал к ним Иван Валерьянович. Мается человек. Давно пора ему жениться. И, кажется, нашел себе пару, да что-то Наташка хвостом завертела. Уж не завелся ли у нее кто-нибудь другой? Если завелся, то кто он? Из Поречья? Так здешних она всех знает. Среди них вроде бы нет никого, кто мог бы сравниться с Иваном Валерьяновичем. И статный, и уважительный. Да другая девушка обеими руками ухватилась бы за такого жениха. Так нет же, чем-то он ей не подходит. Вначале как будто на лад пошло, а потом как ножом отрезала. Стала позже приходить домой. Говорит: главный врач она теперь. А если и главный, так что? Может и ночевать домой не являться? Нет, все это отговорки. Что-то тут другое. А что - не говорит. Придет домой - надо с ней потолковать. Чтоб и человеку голову не морочить, и самой все было ясно.
      В сенях звякнула щеколда, заскрипели половицы.
      - Что-то ты рано сегодня, - встретила Наталью Марья Саввишна.
      - А я знала, что у нас гость, - ответила та, снимая плащ.
      - А у меня конфеты от зайки, - похвасталась Оксанка.
      - К тебе прибегал заяц?
      - Нет. Он дяде Ване дал. Он все знает.
      - Кто, дядя Ваня?
      - Нет, - подосадовала на непонятливость Натальи Оксанка. - Зайка.
      - Ах, зайка. Ну, зайка, пожалуй, и правда все знает.
      - Может, проводишь меня? - не выдержал Корзун.
      - Что ж вы не посидите? Поужинали бы, - засуетилась Марья Саввишна.
      - Спасибо. Я ужинал. Вот разве что Наташа проголодалась. Так я подожду.
      - Да нет, я тоже недавно перекусила. Пойдемте.
      - Тетя Наташа, хочу с тобой, - спрыгнула с дивана Оксанка.
      - Оксаночка, девочка моя дорогая, на дворе сыро, ты можешь простудиться.
      - А ты?
      - Я уже большая. Да и ненадолго я. Скоро вернусь.
      "Скоро вернусь", - мысленно повторил Корзун. Значит, ответ у нее готов. И то, что согласилась его проводить, скорее жест вежливости. Хорошо хоть, не задержалась, сразу пришла. Нет, не скажешь, чтобы она была неблагодарной. Тут другое. Есть вещи, которые не в ее силах. Сердцу не прикажешь...
      Был вечер из тех, когда в селе (именно в селе!) начинают будоражить тебя запахи набухающих почек, влажной коры, набирающего силу разнотравья. Со стороны речки стлался сизоватый туман. Солнце уже спряталось за горизонт, но нижний край редких облаков еще был подсвечен ярким красноватым светом. Где-то далеко рокотал трактор, будто сердился на двоих несговорчивых людей. Хотя почему на двоих? Иван же предлагает Наталье дружбу. И не просто дружбу, а крепкий, на всю жизнь союз. Наталья не против дружбы, но только такой, которая ни к чему бы ее не обязывала.
      Первым нарушил молчание Корзун:
      - Так как, Наташа?
      - Милый вы мой, Иван Валерьянович...
      Корзун чуть не остолбенел от этих слов. Неужели?.. Но тут же отрезвел. Нет, Наталья не из тех, кто вдруг меняет свои решения, особенно в таком деле, от которого многое зависит в жизни. После небольшой паузы Наталья повторила:
      - Милый мой Иван Валерьянович! Прими я ваше предложение, я бы испортила вам жизнь. Я, право же, невыносимый человек, настоящая тиранка.
      - Наташа, ты просто наговариваешь на себя.
      - Да нет же. Говорю совершенно искренне. Прошло бы немного времени, улетучился бы этот легкий угар, и вы бы меня возненавидели.
      - Наташа, я одного не понимаю. Ну, решила по-своему. Ну, кто-то там у тебя есть. Так скажи откровенно, и делу конец.
      - Иван Валерьянович! Во-первых, никого у меня нет. Пока нет... Во-вторых, я, видно, не гожусь для семейной жизни. Вы очень скоро бы это поняли. Вас устраивает такая перспектива?
      - Нет.
      - Вот видите. У вас уже подает голос рассудок.
      Наталья умышленно не говорила главного. Но он же неглупый человек, должен это понять. И он понял.
      - Скажи просто, что ты меня не любишь, - помог Наталье Корзун.
      - Я не хотела вас обижать.
      - Что тебе милее другой.
      Наталья промолчала. Зачем ей говорить о том, кто милее. Она еще сама толком не разобралась в своих чувствах. Иван Валерьянович когда-то ее спас. Он добр. Но ведь любят не за одну доброту.
      Умом Корзун сознавал, что обвинять Наталью он не вправе, но где-то в глубине души снова начинала закипать обида. Не помня себя, он выпалил:
      - Ох, Наталья, чует мое сердце: худо нам будет - и мне, и тебе.
      Резко повернулся и, не простившись, пошел к машине. В пути обида росла все больше и скоро захлестнула так, что не заметил, как резко нажал на тормозную педаль. Колеса взвизгнули, и машину развернуло поперек дороги. Нет, в таком состоянии ехать нельзя. Что же делать? Дома он будет ходить по комнате, прикуривать одну от другой сигареты, звонить в хирургическое отделение: не спят ли дежурные сестра и санитарка? Надо хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей. Не уснет до самого утра. Что же делать? Может, к Инне? Она примет, забудет обиды последних месяцев. Да какие там обиды? Ничего ведь у них не было с Натальей. Не было ни одной встречи, чтобы, как бывало с Инной, посидели в обнимку, прижавшись друг к другу. Одни унижения. Чересчур горда. Можно ли простить такое? Кто-нибудь другой пусть прощает, только не он. Корзун развернул машину. Конечно, на следующий день будет немало разговоров: Инна живет на больничном подворье. Дойдут слухи и до Натальи, а это именно то, что нужно. Надо же ей показать, что не только свету, что в окне.
      Вот и Поречье. В окнах уже горит свет. Из сельского Дома культуры выходят люди. Наверное, закончился вечерний сеанс. Притормозил, чтобы пропустить парочку, перебегавшую улицу. Пучки света от фар выхватили выбеленные перила моста. За ним потянулся такой же белый забор, которым был огорожен больничный сад...
      Инна Кузьминична была немало удивлена, когда открыв на стук двери, увидела Корзуна.
      - Иван! Каким ветром?
      - Давай договоримся: ни о чем друг друга не спрашивать. Идет?
      - Идет, идет. Только очень уж любопытно. С одного, значит, свидания на другое. Не приветили? Отказали от дома? Какие все-таки неблагодарные люди, иронизировала Инна Кузьминична.
      - Хватит тебе. Ответь прямо: принимаешь или не принимаешь?
      - Да разве ж я такая, как другие? Не злопамятна. Проходи, пожалуйста.
      - У тебя кто-то есть? - заметив мелькнувшую в комнате тень, спросил пониженным голосом Корзун.
      - Это моя соседка, медсестра. Помогает мне полы мыть.
      - А если она увидит меня, это ничего?
      - У нас без церемоний, все по-простому.
      - Добрый вечер, - поздоровался Иван Валерьянович, проходя в комнату.
      - Здрасте, - жеманно ответила Екатерина Мирославовна (это, конечно, была она) и, пряча улыбку в уголках рта, понимающе посмотрела на Корзуна. Потом, будто вспомнив вдруг о чем-то, всплеснула руками. - Ой, там у меня, наверное, все выкипело. Побежала я, Инна Кузьминична.
      Корзун подошел к камышовому островку, пропустил между пальцами концы метелочек:
      - Не выбросила этот хлам?
      - Это вы, мужчины, смотрите на это, как на хлам. Потешились - и на свалку. У нас, женщин, все иначе. Разве не так?
      - Знаю, что у вас все иначе.
      Инна Кузьминична уловила в этих словах какое-то ожесточение. Оно, конечно же, связано с Натальей. Что-то у них произошло. Размолвка? Нет, после простых размолвок не уходят к другим женщинам. У Инны Кузьминичны зарождалось в душе ликующее чувство. Скорее всего, это у них серьезно. Может быть, Иван никогда больше не ступит на порог Титовых. Если это так, как же она отблагодарит его! Эта гордячка почувствует, узнает, что такое месть. Иван тоже не из тех, кто легко прощает обиды. А вместе они поставят эту особу на место. Только не сразу. Чтобы не бросилось в глаза. Иван скоро займет место Ребеко, и тогда у них появится не призрачная, а реальная сила.
      - Ее надо как следует проучить, - пустила пробный шар Инна Кузьминична.
      - Кого? - не понял Корзун.
      - Ну, кого. А то не знаешь?
      - Мы договорились: этой темы не касаться. Да и что ты понимаешь в этих делах?
      Инна Кузьминична скорее почувствовала, чем поняла, что не стоит продолжать начатый разговор. Иван приехал к ней не затем, чтобы бередить свои раны. Он ищет, где бы хоть немного забыться, не думать о том, что его гложет.
      - Ты небось еще и не ужинал? - с ходу вошла она в роль гостеприимной хозяйки.
      - Честно сказать, нет.
      - Я мигом. Напою тебя, накормлю и спать уложу. Ты же не собираешься домой на ночь глядя?
      - Если не выгонишь, останусь.
      - Вот и ладненько.
      Инна Кузьминична принялась хлопотать на кухне. Достала банку маринованных помидоров, нарезала тонкими ломтиками ветчины, зажарила на сковородке яичницу. Все это она умело расставила на низеньком столике перед диваном, на котором сидел Корзун. Под конец разыскала графинчик вишневой наливки и водрузила его в центре столика.
      - Не для того, чтобы напоить, а снять груз с души, - на церковный лад пояснила Инна Кузьминична. - Это сейчас лучше всякой успокоительной микстуры. Валерьянку ты же не будешь пить?
      - Нет.
      - Ну вот. Давай налью тебе, и пусть все забудется.
      "Какая она все-таки заботливая Инна, - думал Корзун, потягивая сладкую настойку. - И привлекательная. А уж фигура и вообще выше всяких похвал". Опорожнил рюмку, спросил:
      - Выпьешь и ты?
      - Нет. Ты что, забыл: я же не пью.
      - Ну как знаешь. Я еще одну, и точка.
      С аппетитом съел ветчину, яичницу. К этому времени поспел и кофе. Маленькая чашечка с небольшой щепоткой сахара. Иван Валерьянович не спеша, в несколько глотков, выпил ароматный напиток, откинулся на спинку дивана и, дымя сигаретой, сказал:
      - Все, Инна. Искал журавля в небе. А на кой черт? Дурак я. Круглый дурак.
      Инна Кузьминична убрала посуду со стола, отнесла ее на кухню, перемыла и расставила в сушильном шкафу. Прошла в спальню, приготовила постель и, вернувшись в комнату, где был Иван, спросила:
      - Ну, теперь отдыхать? Намаялся небось.
      - Душ у тебя работает?
      - Работает.
      - Я ненадолго. - Иван Валерьянович снял в спальне пиджак, повесил его на спинку стула, рубашку и брюки - поверх пиджака. В ванной разделся и, ступив под душ, открыл кран с теплой водой. Тщательно вымылся. Под конец обдал себя холодной водой, растер кожу махровым полотенцем и, свежий, вернулся в спальню. Юркнул под одеяло. Потом немного приподнялся:
      - Инна, ты скоро?
      - Тоже приму душ и сразу к тебе.
      Иван помнит тело Инны. Колдовские изгибы, податливая мягкость бедер. До чего ж мучительно ожидание! Но она, Инна, знает, как себя вести. Пусть он немного потерпит. Залитый кипятком чай должен настояться. От этого он становится только крепче.
      Наконец, хотя и темно было в спальне, Корзун почувствовал, что Инна уже рядом. Он нее исходил запах свежего тела, тонкий, едва уловимый аромат духов.
      - Подвинься, пожалуйста, - прошептала она и, сбросив халатик, юркнула под одеяло. Прильнув к Ивану, прошептала еще тише: - У-у, какой волосатый...
      Где-то далеко прокричал первый петух, когда Иван в сладком изнеможении откинулся на подушку. Инна несколько минут лежала в полузабытьи. Потом, очнувшись, обвила его шею, крепко прижалась к нему грудью и чуть слышно произнесла:
      - Ваня, милый, я хочу от тебя ребенка.
      Корзун немного помедлил с ответом, а потом очень внятно сказал:
      - Наверное, Инна, я женюсь на тебе.
      Она еще крепче прильнула к нему, и Корзун ощутил, как на его щеку скатилась горячая слеза, слеза по-своему счастливой женщины.
      10
      Оксанка, кажется, уже привыкла к Титовым, но нет-нет да и притихнет, спросит Наталью или Марью Саввишну: "Когда мама приедет?" - "Уже скоро". Который раз ей так отвечают. Хоть и ребенок, а не по себе становится. Девочку не обижают, относятся к ней как к родной. А все-таки мать остается матерью. Трудно без нее Оксанке. А Вера? Она, поди, совсем извелась от тоски по своей малышке. Наталья не раз думала о том, что надо бы с Оксанкой навестить Веру. Попутно и в министерство заглянуть: много вопросов набежало. Собралась. Одела Оксанку во все лучшее. По приезде в Минск зашла в гастроном, купила пару килограммов яблок и - в больницу. По студенческому опыту знала, что без халатов в отделение не пропускают. Раньше как-то принимала это как должное, а сейчас вот, взяв в гардеробе халат и накинув его на плечи, подумала: до чего же живучи устоявшиеся годами условности. В самом деле, этот халат, что на ней, на ком только не побывал. И на более опрятных, и на менее. Интересно, накинул бы кто-нибудь из посетителей на себя одежду с чужого плеча? Вряд ли. А вот халаты берут, надевают... Да и что это дает? Халатом прикрыты плечи. А передняя часть костюма, кстати, менее чистая, чем спинка. И это еще куда ни шло. А вот кто обращал внимание на обувь? Никому из медиков и в голову не приходит, что эти ботинки по каким только дорогам не ходили, какой только грязи не собирали. Поистине халат для посетителей - фиговый листок, которым прикрывают наготу. И что удивительно, даже хирурги, как никто другой знающие, как важна в больнице чистота, настолько привыкли к этой условности, что серьезно верят в полезность укоренившейся привычки. А сама Наталья? Разве у себя в больнице она прошла бы мимо посетителя без халата? Обязательно остановила бы и попросила вернуться в гардероб. Детям халаты не выдают. А чем, собственно, они отличаются от взрослых?
      Подходя к кабинету заведующего отделением, Наталья заметила, как оттуда быстро вышла женщина с подозрительно тощей хозяйственной сумкой. Постучав и не дождавшись ответа, Наталья толкнула дверь. Заведующий, моложавый холеный мужчина, торопливо пряча что-то в ящик стола, не менее торопливо предупредил: "Я занят". Занят... Наталья прикрыла дверь. Ей было стыдно за своего коллегу. Понимает ли он, что делает? Конечно, понимает. Но он привык к этому, как привыкают сантехники к рублевым подачкам за свой обычный повседневный труд. Сказывается ли на качестве лечения то, "благодарят" или не "благодарят" врача коробкой конфет или бутылкой коньяку? Вряд ли. Наталья уверена, что Вера Терехова не может "отблагодарить" своего целителя. Не потому, что у нее нет достатка. Просто далеко живет. К ней никто не приезжает, а сама она прикована к постели. И тем не менее ее лечат точно так же, как и тех, кто тайком вручает врачу подарки. Так в чем же тогда дело? Почему даже те, кто вслух бичует этот порок, забывают, едва их постигнет несчастье, о безнравственности своих поступков или, по крайней мере, стараются не думать о них и стыдливо, пряча глаза, суют врачу ту же бутылку коньяку. На робкий, чисто ритуальный отказ врача отвечают: "Ну что вы, это же символический пустяк". Все это настолько глубоко укоренилось в повседневность, что ни дающая, ни принимающая сторона поступить иначе уже не могут. Одинокая старая женщина из медвежьего угла, если только волею судьбы приходится ей попасть в больницу, из кожи вон лезет, добывает всяческими путями "приличный" сувенир, чтобы только не выглядеть белой вороной в глазах таких же, как она, горемык. Сама Наталья не брала подношений, но другие работники больницы, это она точно знала, от них не отказывались. С того времени, как была назначена главврачом, уже несколько раз собиралась крупно поговорить об этом с сослуживцами. Да все никак не получалось. То времени не хватает, то не все в сборе. Теперь же решила, что больше не станет откладывать этот разговор.
      Наконец дверь отворилась.
      - Вы ко мне? - спросил холеный мужчина. На его лице не было и тени смущения.
      - Да. Я главврач Поречской больницы, - представилась Наталья. Она умышленно не сказала "участковой". Пусть думает, что Поречская больница это солидное медицинское учреждение и с его главврачом следует считаться. Заведующий недоверчиво окинул Наталью взглядом. Тем не менее, пригласив в кабинет, учтиво пропустил ее вперед.
      - Слушаю.
      - Прошу вас коротко рассказать о состоянии здоровья Веры Ивановны Тереховой.
      Заведующий предложил Наталье кресло. Сам сел напротив, еще раз изучающе посмотрел на Наталью, стал перекладывать на столе истории болезни, листки бумаги, зачем-то переставил с одного места на другое перекидной календарь. По этим несуетливым, но бесцельным движениям угадывалось, что время у него есть и что он готов уделить достаточно внимания симпатичной посетительнице.
      - Вы не очень торопитесь? - спросил заведующий.
      - Меня ждет девочка в холле.
      - Дочь?
      - Дочь Тереховой.
      - Без присмотра девочку оставлять, конечно, нельзя. Отведите ее к мамаше, а сами возвращайтесь сюда. Я подробно расскажу вам о Тереховой. Кстати, она вам родственница?
      - Пациентка.
      - Минуточку. - Заведующий разыскал историю болезни Веры. Пробежал глазами по одному из вклеенных листов и спросил: - Вы, извините, не Титова?
      Догадливым оказался заведующий.
      - Да. Наталья Николаевна.
      - Мне тем более будет приятно поговорить с вами. Я в курсе. Знаю, что вы были первой, кто поставил Тереховой правильный диагноз.
      Наталья вернулась в холл. Оксанка напряженно сидела на стуле и оглядывалась по сторонам. Непривычной для нее была обстановка.
      Увидев Наталью, девочка спрыгнула на пол и побежала навстречу:
      - А где мама?
      - Пошли к твоей маме.
      В палате, где лежала Вера Терехова, была еще одна женщина. Она-то и помогала Вере. Наталья ожидала, что Оксанка сразу же бросится к маме. Но, удивительное дело: девочка прижималась своим крохотным тельцем к ногам Натальи и несмело продвигалась к койке, с которой на нее ошеломленно смотрела мать. Конечно, дома все было бы иначе. Но здесь другая обстановка, незнакомая женщина. Вера не верила своим глазам. Да может ли такое быть, чтобы кто-то ее навестил? Ну, Наталья еще куда ни шло. Но чтобы взять с собой и Оксанку! И все-таки ее родная малышка здесь, рядом. Сколько времени ушло, как они не видели друг друга? Месяца два, не меньше. Крепилась, крепилась Вера, а все же сдержать слез не могла.
      - Не обращайте внимания, - словно оправдываясь, проговаривала она, бабьи слезы - что дождевая вода. Они льются и когда муторно на душе, и когда хоть краем, да проглянет солнышко.
      - Ну, как наши дела? - спросила Наталья. - Болит спина?
      - Да нет. Теперь вроде бы легче.
      - А ходить пока не получается?
      - Может, и ходила бы, да врачи не разрешают. Надо, говорят, чтобы соли рассосались.
      "Соли рассосались", "отложение солей" - знакомые выражения. К ним Наталья привыкла, как привыкают к неизбежности. К сожалению, медицина еще не всемогуща. Вот и приходится ее служителям иногда выкручиваться, говорить больным пусть далекие от истины, но в какой-то мере целительные слова. Слова... Какое умение, какой нужен талант, чтобы безошибочно пользоваться этим обоюдоострым оружием, пользоваться так, чтобы больной поверил врачу, поверил в святую ложь. Наталья никогда не забудет случая из своей студенческой практики. Один заядлый курильщик, бывало, проснется ночью и так зайдется от кашля, что весь посинеет. Его уговаривали, стыдили, пугали всякими болезнями. Говорили, что пока у него только хронический бронхит, но если не бросит курить, наступит удушье, а то дело может кончиться и раком легкого. Не верил человек. А может, и верил, да не находил сил себя перебороть. Время шло. И надо же, заболел-таки курильщик раком легкого. Болезнь эта вначале и так мало заметна, а если она начинается на фоне привычного кашля, то и вовсе скрыта. Обратился к врачу, когда стало совсем невмоготу. Обследовали. Оказалось, что слишком поздно. "Что вы хотите, говорил лечащий врач, - столько курить и не кашлять". - "Так что у меня?" "Хронический бронхит". Но теперь больной уже не верил: нагнали на него когда-то страху. Нет, здесь что-то не так. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не доцент, который вел группу студентов. Демонстрируя перед ними больного, он сказал: "Видите, молодые коллеги, к чему может привести курение? Началось с бронхита, а кончилось воспалением легких". "Так у меня воспаление легких?" - перебил доцента повеселевший больной. "Чему ж тут радоваться?" - деланно сокрушенным тоном спросил доцент. "Но воспаление легких же лечится". - "Лечится, хотя и с трудом". Тонко, очень тонко подошел доцент. Начал с разговора не с больным, а со студентами, без пяти минут врачами. Как бы подвел итог разбора заболевания. Спас умно подобранный "диагноз". А то самочувствие человека резко ухудшается, а ему объясняют это обыкновенным бронхитом, с которым он ходил больше десятка лет.
      - Вот тебе, Вера, яблоки. Мы с Оксанкой купили. Вы тут поговорите, а я тем временем зайду к заведующему отделением. Он же у тебя лечащий врач? спросила Наталья.
      - Да. Узнайте, Наталья Николаевна, сколько мне еще тут быть.
      - Узнаю, Вера, все узнаю. Вернусь - расскажу.
      Когда Наталья, постучав, открыла дверь кабинета заведующего, она поняла, что ее ждали. И не просто ждали, а успели навести порядок. Даже где-то раздобыли цветы. Сам заведующий был теперь в свежем накрахмаленном халате, но без шапочки. Будто забыл ее надеть. Будь он лыс или хотя бы с залысинами, вряд ли "забыл" бы шапочку. Но без нее он и в самом деле выигрывал. Аккуратно, волнами уложенные волосы отливали медью духовой трубы.
      - Закревский Виктор Вениаминович, - представился наконец заведующий. Садитесь, пожалуйста, в кресло. Вы, конечно, знаете, что дела Тереховой плохи. В костях у нее, по рентгеновским снимкам, живого места нет.
      Наталья внимательно слушала Закревского и невольно сравнивала его с фазаном. Даже походка и та казалась птичьей. В такт неторопливым шагам Виктор Вениаминович слегка подавал голову вперед.
      - Кофе будете пить?
      - Не откажусь.
      Закревский, извинившись, вышел. Через несколько минут вернулся с чайником, из носика которого струйкой бил пар. Из шкафчика достал банку с растворимым кофе, раскрыл коробку конфет. Ополоснул под краном две чашки, плеснул в них кипятку и сказал:
      - Угощайтесь.
      Наталья, растворив в чашке пол-ложечки кофе и надкусив конфету, не без умысла спросила:
      - Где вы покупали такие конфеты?
      Думала, что Закревский сочинит что-нибудь такое, что проверить невозможно. Но, к удивлению, он без тени смущения ответил:
      - Нигде я их не покупал. Вы видели, как из моего кабинета вышла женщина?
      - Да.
      - Вот она их мне и принесла.
      - И вы так охотно берете?
      - А что делать?
      - Как что? Не брать.
      - Раньше я старался не брать. Но потом одна женщина приходит и с плачем: "Доктор, если не возьмете, я буду думать, что обречена". Отказался. Ушла вся в слезах. Приходит другая: "Хотите верьте, хотите нет. Я суеверный человек. Возьмете этот пустяковый подарок - поверю, что все у меня будет хорошо. Не возьмете - неспокойно будет на душе. Вы же сами говорили, что душевный покой - залог здоровья". Так что же важнее: душевный покой больного человека или моя стерильная совесть? Решил, что душевный покой наших пациентов важнее. А вы как думаете?
      - Я думаю иначе. Если бы у вас было заведено ничего ни у кого не брать, не возникало бы никаких проблем.
      Наталья была немного удивлена откровенностью Закревского. Обычно люди, принимающие подобные подарки, избегают чужих глаз и уж никак не рассказывают об этом другим. Но после того, как Виктор Вениаминович обнаружил намерение продолжить их знакомство, она поняла, что эта его откровенность - не более чем способ заинтересовать собеседника, показать свою незаурядность. Наталья собиралась было просить заведующего отнестись к Вере как можно внимательнее. Но, поразмыслив, решила: а чем ее просьба отличалась бы от таких же просьб других? Любая просьба - это одновременно и взятие на себя определенных обязательств. Родственники больного благодарят за повышенное к нему внимание каким-нибудь подарком. А Наталья? Чем она отблагодарит Виктора Вениаминовича? Пойдет в ближайший магазин и купит коробку конфет? Хороша бы она была. Согласиться на продолжение знакомства? Это ей и вовсе ни к чему. А что значит "отнеситесь к больному с большим вниманием"? Уделить больше внимания одному - значит обделить заботой другого. Кого? Тех, кто не в состоянии отблагодарить врача, таких, как Вера Терехова... Это нравственная проблема, которая, если и будет решена, то еще не скоро. Нет, не станет она просить Закревского.
      - Я догадываюсь, о чем вы сейчас подумали, - прервал Виктор Вениаминович мысли Натальи. - Вы против повышенного внимания к больным, которые меньше других нуждаются в этом, но за которых просят родственники или знакомые.
      - Вы просто ясновидец, Виктор Вениаминович.
      - Догадаться нетрудно. А вот скажите мне, пожалуйста, как бы вы поступили на моем месте в такой ситуации. Звонит главврач больницы и требует госпитализировать больную из Баку. Сами понимаете, коек у нас не хватает даже для местных больных. А этой женщине из Баку не требуется никакого специального лечения. Нужен только уход. А главврач настаивает: не только госпитализировать, но и как можно лучше позаботиться об этой больной. Что вы на это скажете?
      - Главврачи - такие же люди, как и мы.
      - Но и вы же главврач.
      - Верно, - засмеялась Наталья. - Не привыкла еще.
      - Что, недавно назначили?
      - Всего месяц. Но не об этом разговор. Главврач - такой же человек, как и другие. А бывает и похуже. Теперь я хочу спросить вас. А если бы он потребовал, чтобы вы брали плату за лечение?
      - Да что вы такое говорите?
      - Грубоватый вопрос, согласна. Но ведь разница только в том, что платное и бесплатное лечение - черный и белый цвета. Вопрос же о том, кого госпитализировать, - разные оттенки этих цветов.
      Уходя из кабинета заведующего, Наталья решила вначале справиться с делами в министерстве, а потом уже вернуться к Тереховой, успокоить ее и вместе с Оксанкой уехать домой. Она шла по городу с волнением. Здесь знакомы ей все площади, парки, скверы, улицы и переулки. Шесть лет учебы в институте - немалый срок, чтобы город стал не только знакомым, но и родным, близким. Кажется, совсем недавно Наталья вместе с друзьями по институту бродила по Ленинскому проспекту. Он и тогда был широким, нарядным. Теперь же, когда закончили первую очередь метро и убрали ограждение, проспект будто раздался вширь, расправился, помолодел.
      В управлении кадров пришлось немного обождать: перед нею оказалось пять-шесть посетителей. Но дальше все пошло на лад.
      - Наталья Николаевна? - поднялся ей навстречу Гордейчик. Здравствуйте, здравствуйте. Ну, докладывайте какие у вас трудности? Вы приехали, надо полагать, не только для того, чтобы повидать катастрофически лысеющего Семена Борисовича?
      - Да уж признаюсь: не только, - с улыбкой ответила Наталья.
      У нее было хорошее настроение. Да и тон Семена Борисовича располагает к тому, чтобы сказать что-нибудь неофициальное, созорничать. Когда шла сюда гулкими коридорами, когда сидела в приемной, ей казалось, что на помещения этого строгого, немного даже сурового здания никак не влияют поры года. Они одинаковы и весной и осенью, и летом и зимой. Словно этим подчеркивалось, что здесь не место эмоциям, что здесь только деловой дух и незыблемый порядок. "Да откройте же окна! Весна на дворе". Побывал бы сейчас Семен Борисович в Поречье, посмотрел бы на цветущие сады, вдохнул бы весеннего бодрящего воздуха, послушал песню соловья. Человек! Оставайся там, где ты рос, где веками жили твои предки. Нет, он уходит из своей колыбели. Подавай ему жизненный простор! А в селах и в деревнях все меньше становится жителей. Конечно, все это непросто. Скажем, многие из горожан искренне верят в то, что город по всем статьям уступает селу в экономическом смысле. Зато комфорт. Человек тянется за удобствами, пусть даже эти удобства стоят ему здоровья. Взять те же легковые машины. Иному от дома до места работы всего-то десяток минут ходьбы, а он не пойдет пешком - поедет на машине. И делает это, забывая, что гиподинамия, сидячий образ жизни приводит к преждевременному одряхлению, к болезням сердца, сосудов. Придумали панацею бег трусцой под усмешки прохожих. Дело доходит до курьезов: вечером бегаем трусцой, а утром на работу - на машине.
      - Семен Борисович, - решилась-таки Наталья, - скажите, пожалуйста, только откровенно: если бы вам предложили переехать на работу в село, поехали бы?
      - Не отпустят.
      - Ну а все-таки, если бы предложили?
      - Нет, не поехал бы.
      - Почему, если не секрет?
      - Видите ли, Наталья Николаевна. Дело в том, что, как бы это сказать... Вы как-то упомянули, что у вас большой сад.
      - Да.
      - Сколько ему лет?
      - Не знаю. Может, пятнадцать.
      - Значит, деревья уже немолодые. Корни пустили глубоко. Как вы думаете: если их пересадить в другое место, как они это перенесут?
      - Будут болеть.
      - И я так думаю.
      - Значит, все дело в корнях?
      - Именно, уважаемая Наталья Николаевна.
      - Допустим. Ну а как же с теми "саженцами", которых вы распределяете по сельским больницам?
      - Ну... тут дело другое, - замялся Гордейчик.
      Наталья сделала над собою усилие, чтобы не рассмеяться. К каким только уловкам не прибегает человек, чтобы оправдать себя. Придумывает самые правдоподобные причины. Нет, Семена Борисовича не упрекнешь в неискренности. Он и сам верит в то, что переехать ему в село ну никак нельзя. Другое дело выпускник. Интересно, что ответил бы Семен Борисович, если бы его спросили: а будь он молодым специалистом - поехал бы в село? Не нужно даже спрашивать. Наверняка, он бодро ответит, что поехал бы. Такой ответ никого и ни к чему не обязывает. Однако нужно брать быка за рога.
      - Семен Борисович, в Поречской больнице пустуют четыре врачебные ставки. Вы обещали...
      - Выходит, поймали меня на слове?
      - Ну, зачем так? Просто нам нужна ваша помощь.
      - Но сейчас ничего сделать невозможно.
      - Я понимаю, что сейчас срывать врачей с места действительно нельзя. Но не за горами новый выпуск.
      - Хорошо, двух врачей я вам дам. Но не больше. Два специалиста - это разнарядка на целый район. Довольны?
      Довольна-то довольна, но как быть с тем, что она, Наталья, давно выносила? Как быть с ее мечтой, ради которой она, можно сказать, пожертвовала аспирантурой? Рассказать Семену Борисовичу? Попробовать в нем найти союзника?
      - Спасибо, - заговорила Наталья после некоторого раздумья, - спасибо за двух врачей, которых, я считаю, нам недолго осталось ждать. Но...
      - Что, вам мало? - Гордейчик и впрямь не понимал чего она еще хочет.
      - Да нет же. Я сказала: спасибо. Дело вот в чем...
      Начала она с того, как приехала однажды после пятого курса на каникулы домой. Случайно увидела в закутке бутылку с бесцветной жидкостью. Откупорила. Не сильный, но какой-то особый запах. Спросила мать, что за вода. Та вначале отнекивалась: она-де не помнит, когда и что налила. "Мама, - пристала к ней Наталья, - ты, кажется, как у нас говорят, пудришь мне мозги". - "Смеяться будешь, если скажу", - ответила Марья Саввишна. "Почему непременно смеяться?" - "Святая это вода, - не стала больше таиться мать. - Полгода стоит в бутылке, а чище, чем свежая". Наталья посмотрела воду на свет. И правда, ни малейшей мути. Как будто только что взята из самого чистого родника. И этот запах... "И что ты с этой водой делаешь?" "Как что? Лечусь и соседей лечу". - "И что, помогает?" - "Еще как. Соседка маялась животом, почитай, год с гаком. Попила - и как рукой сняло". Наталья поняла, что дело не в святости воды, а в каких-то целебных ее свойствах. "Где ты берешь эту воду?" - "В лесу. Есть там одна криничка. Не замерзает в самые лютые морозы". - "Покажешь?" - "Покажу. Только никому не говори". Вот с этого и началось. Взяла бутылку с водой и - на кафедру неорганической химии. Проверили. Оказалось, ценная вода, хоть и с небольшой, но все же с примесью серебра. Серебро же, как известно, препятствует гниению. А еще, кроме того, соли магния, углекислота. Вот тебе и "святая вода". Да это же целебный источник!
      Открытие, пожалуй, не так захватило бы Наталью, не будь у нее своего отношения к бальнеотерапии. Хирургическое вмешательство при лечении некоторых болезней дает скорый результат. Иногда оно просто неизбежно, но как при этом страдает организм в целом! Активное медикаментозное лечение тоже не остается без нежелательных побочных явлений. Идеальный путь: длительное, регулярное применение слабых лекарственных средств, той же минеральной воды.
      - Я вспомнила, Семен Борисович: такие же источники есть в наших краях повсюду. Знаете: криничка в лесу и над нею небольшой крест с вышитым рушником. Думаю, не зря это. А потом и поддержка пришла. Вот, - Наталья развернула слегка пожелтевший номер "Звязды" и прочла: - "Гаючыя воды Парэцкай акругi". Там, оказывается, уже геологи постарались. Словом, для начала: небольшая водолечебница при нашей больнице. А в перспективе санаторий! Вполне реальные вещи.
      - Вы могли бы подготовить серьезные обоснования для коллегии? Если ваш план окажется реальным, мы, думаю, поможем вам не только кадрами. И не делайте большие глаза. Борис Семенович не добрый волшебник, а всего лишь добросовестный чиновник. У нас шла речь об использовании лечебных вод вашего региона. Министр, знаете, тоже газеты читает. Так вот, все упиралось в энтузиаста, который поднял бы это дело. А энтузиасты - это по части кадров, наша епархия. Так что зря вы удивляетесь. И начинать с водолечебницы, поставить такой эксперимент - тоже стратегия. Пройдемте-ка со мной. Тут не обойтись без нашего финансиста - Вадима Демьяновича Деденовича.
      По тому, как загорелись у Гордейчика глаза, как он оживился, Наталья поняла: дело на мази. Можно рассчитывать на серьезную поддержку.
      Через несколько минут Гордейчик уже стучался в обитую черным дерматином дверь с табличкой: "Начальник планово-финансового отдела".
      - Понимаешь, Вадим Демьянович, - подошел к начальнику отдела Деденовичу, - эта миловидная девушка пришла ко мне с настоятельной просьбой: чтобы я познакомил ее с тобой.
      - Знаю я тебя, - был ответ. - Давай выкладывай, что нужно.
      - Назначая Наталью Николаевну на должность главврача Поречской участковой больницы, я обещал ей помочь. Оказалось, что помочь ей можешь только ты.
      - Какая нужна помощь?
      - Об этом лучше расскажет тебе сама Наталья Николаевна.
      Наталья не без волнения, несколько даже сбивчиво начала излагать свою просьбу. Деденович казался ей слишком строгим, хотя, судя по манере обращения к нему Гордейчика, для этого не было никаких оснований. Но одно дело, когда говорят между собою коллеги, товарищи, и совсем другое, когда о чем-то просит совсем незнакомый человек. К тому же очки с толстыми выпуклыми стеклами придавали лицу Деденовича выражение некоторой надменности.
      - Да вы не волнуйтесь, Наталья Николаевна. Вадим Демьянович только кажется суровым. На деле он добрейший человек. Верно я говорю, Вадим Демьянович?
      - Знаю я тебя, - повторил Деденович. Немного помолчав, сказал Наталье: - Дело это, сами понимаете, не такое простое, как кажется. Ваша больница не научно-исследовательский институт, хотя и для институтов есть свои ограничения. Надо посоветоваться с министром. Оставьте заявление с обоснованием вашей просьбы у нас. Через недельку, я думаю, получите официальный ответ.
      - Но, Вадим Демьянович, - вновь вступил в разговор Гордейчик, министр - министром, а ты уж постарайся. От тебя зависит больше, чем от министра. Все будет так, как ты преподнесешь.
      - Дело, вижу, на пользу, - значит, ему надо давать ход. Скажу это и министру. Хотя, откровенно говоря, он разберется и без меня.
      В больницу Наталья приехала уже под вечер. Оксанка с деловым видом расчесывала Вере волосы. Вот так же она дома причесывала куклу. Проведет гребешком по волосам, пригладит их и скажет: "Мы тебя вылечим, мамочка, и ты приедешь домой". Вера посмотрит на Оксанку, прижмет ее головку к груди, а слезы: кап-кап-кап. "Не плачь, мамочка, - успокаивала ее Оксанка. - Мы с тетей Наташей тебя быстро поставим на ноги". Наталья наблюдала эту сценку и чувствовала, как у нее ком подкатывается к горлу. Видимо, Вера все же догадывается, что дела ее плохи.
      - Ну, как мы здесь себя ведем?
      - Да вроде бы ничего, - вытирая кончиком полотенца слезы и виновато улыбаясь, ответила Вера.
      - Смотрела я снимки. Там намного лучше.
      - Виктор Вениаминович тоже говорил, что лучше, - кивнула Вера. Похоже, что она верит в исцеление. Хотя вряд ли. Наталья вспомнила слова одного профессора про заговор молчания. Ни больной, ни врач уже не верят в чудо, но и тот и другой делают вид, что все идет хорошо. Под конец, когда Наталья собралась уходить, Вера ухватилась рукой за складки ее одежды, немного притянула к себе и сказала так, чтобы не слышала Оксанка:
      - Наталья Николаевна, миленькая, вы одна у Оксанки... Возьмите ее к себе... А я...
      Уткнулась лицом в подушку и зашлась в тихом судорожном плаче. Наталья была готова ко всему, только не к этому. Вот еще один минус больницы. До поступления сюда Вера, считай, ничего не знала о своей болезни. Но в окружении таких, как сама, начала "просвещаться". Среди больных женщин всегда найдется хоть одна, готовая поделиться своим "опытом". Наталья помнит случай из студенческой практики: одну такую "просветительницу" пришлось выписать, несмотря на то, что у нее у самой была опухоль. Ее уговаривали, предупреждали. Обещала исправиться. Но стоило поступить новой больной, она снова принималась за свое. Дело доходило до того, что, наслушавшись разных страхов, больные сбегали домой. Может быть, кто-то поделился своими "знаниями" и с Верой? Иначе откуда бы это: "Вы одна у Оксанки..." Однако выходить из положения как-то надо. Как разубедить Веру? Сочувственные слова могут только навредить. Если уже и врач начинает сочувствовать, значит, дела хуже некуда. Наталья присела на стул, стоявший рядом с кроватью, и недоуменно сказала:
      - Ты что, Вера?
      Вера слабо махнула рукой:
      - Что тут говорить. Идите. Поздно уже.
      - Нет, давай-ка по-порядку. Раньше спина у тебя болела?
      - Ночи не спала.
      - А теперь?
      - Почти не болит.
      - А сон?
      - И сплю хорошо.
      - Вот видишь.
      - А почему тогда Виктор Вениаминович не разрешает ходить?
      В такой ситуации важно не упустить инициативу, найти новый, еще более убедительный довод. Наталья вроде бы даже с досадой ответила:
      - Как ты не понимаешь, Вера, таких простых вещей? Взять, к примеру, человека с переломом ноги. Ему накладывают гипс. И что, думаешь, сразу разрешают ходить? Как бы не так. Бывают случаи, что он месяцами не поднимается с постели.
      - Мне бы только Оксанку поставить на ноги...
      - И еще одно, Вера. Чтобы дела быстрее шли на поправку, нужен душевный покой. Нельзя раскисать так, как ты. Слышала: когда кормящая мать очень волнуется, у нее молоко перегорает?
      - Как не слышать.
      - И здесь то же самое. Так что давай условимся: поменьше всяких ненужных мыслей. До твоего возвращения Оксанка будет у меня. За нее ты можешь не беспокоиться. Девочка она хорошая. Ты хорошая девочка? - спросила Наталья стоявшую рядом Оксанку.
      - Хорошая.
      - Вот видишь, Вера, какая у тебя Оксанка. А мы таких в обиду не даем. Так что не волнуйся и поскорее поправляйся.
      И снова у Веры повлажнели глаза, но теперь уже не от безысходной тоски, а от каких-то других мыслей. А Наталья с горечью подумала, что все-таки нет в языке слов, которые не просто успокаивали бы, а по-настоящему лечили.
      11
      Яков Матвеевич Ребеко собирался на работу. Проснулся он, как всегда, еще до восхода солнца. Побывал в своем небольшом садике, заглянул в один из двух пчелиных ульев. Да не просто заглянул, а перебрал все рамки, посрезал верхушки закрытых воском сот, в которых развивались личинки трутней, потрогал рукой маточник. Скоро, очень скоро выйдет из этой ячейки молодая матка. Она соберет вокруг себя молодежь, отделится от прежней семьи, полетает вокруг, пока не найдет подходящее для себя место. Ребеко любит возиться с пчелами, водит знакомство с другими любителями-пчеловодами. Закончив дела в саду, Яков Матвеевич позавтракал, надел свежую рубашку. Дарья Сидоровна выбрала и аккуратно завязала галстук. Это она всегда делала сама. Возражения Якова Матвеевича в расчет не принимались. "Со стороны виднее", - резонно замечала Дарья Сидоровна. Ребеко ходил на работу всегда пешком. Это вроде разминки. По дороге он встречается со знакомыми, перекидывается с ними словом-другим, узнает местные новости.
      Так было и на этот раз. Ровно двадцать минут дороги - по часам. В больнице он справился с текущими делами, после чего неспешно направился в зал, где проходили собрания и разные, так называемые, "мероприятия".
      В зале собрались сегодня главные специалисты, главные врачи сельских больниц и амбулаторий. Медицинский совет должен был обсудить важный вопрос: как улучшить службу крови. Перед этим комиссия во главе с Иваном Валерьяновичем Корзуном проверила отделение переливания крови и Поречскую больницу.
      Яков Матвеевич открыл заседание совета и дал слово заведующему отделением переливания крови Юрию Петровичу Костеневичу. Полный, с округлившимся брюшком Юрий Петрович неторопливо поднялся на трибуну, отдышался. Смачивая время от времени палец слюной, он перелистывал записную книжку и украдкой посматривал на Ивана Валерьяновича Корзуна. Мол, я не знаю, что вы там написали в своей справке, но у меня все в порядке, моя служба действует строго по инструкциям. Нижняя губа у Юрия Петровича была настолько массивна, что, казалось, под собственной тяжестью свисала вниз, открывая пожелтевшие от курения зубы. Все хорошо знали, что район получил премию за рекордную сдачу крови. Несмотря на это, Костеневич начал именно с них, рекордов, и говорил почти половину отведенного ему времени. Под конец он обрушился с критикой на главврача Поречской больницы Титову. Костеневича поддержал в своем выступлении и Корзун. "Наталья Николаевна, - говорил он, тянет район вниз. У нее меньше всех доноров, самый низкий процент перелитой больным крови".
      Ребеко в какой-то момент машинально потер рукою нос. Взглянув на сдержанно улыбавшихся врачей, тут же опомнился. Этот предательский нос! Почему улыбаются-то? Думают, что их главный врач страдает тайным пороком попивает, что называется, под подушкой. Дожил! Пока говорил Корзун, Ребеко молчал. Но когда на трибуну вышла Титова и стала в пух и прах разносить службу крови, он прямо оторопел. Не поверил своим ушам. И ладно бы Титова критиковала только порядки в отделении переливания крови, а то замахнулась на область. Да что на область - на министерство. И не республиканское, а союзное. Куда еще ни шло, если бы разговор касался только какой-нибудь частности. А то ведь - эк куда ее занесло! - сказала такое, что хоть падай в обморок. "Служба переливания крови у нас, как и по всей стране, - говорила Титова, - отстала от современной медицинской науки и практики на целые десятилетия".
      - Вы отдаете себе отчет, что говорите? - не выдержал Ребеко.
      - Полный, Яков Матвеевич.
      - В чем наше отставание конкретно?
      - Можно и конкретно. Мы любой ценой стараемся перекрыть план, чтобы бойко отрапортовать, получить премию. А потом ведрами выливаем бракованную донорскую кровь на помойку.
      - Вы что, против переливания донорской консервированной крови?
      - Категорически. Во-первых, нет нужды в таком количестве донорской крови, в каком мы ее получаем. Во-вторых, консервированная кровь, кроме вреда, ничего больному не дает.
      В зале прокатился шум: "Как? Что она говорит?" У Костеневича совсем отвисла нижняя губа, настолько крамольным ему показалось заявление Титовой. Не находя подходящих слов, он повернулся всем своим туловищем к Ребеко и начал потрясать кипой бумажных листов:
      - Яков Матвеевич, да что же это такое? Вот приказ министерства здравоохранения страны, в котором четко сказано, что первоочередной задачей является заготовка цельной донорской крови.
      Ребеко теперь уже не тер, а буквально мял свой злополучный нос. Да, девку здорово занесло. Неровен час, вывалится из телеги. Говорил же первому секретарю, что рано ей в главврачи. Так оно и получается. Красное знамя - не по заслугам, премию впору вернуть тому, кто ее выдал. Нет, надо что-то делать.
      - Какой еще вред от переливания консервированной донорской крови? - не то спросил, не то возмутился Ребеко.
      - Мы считаем, - не уловив в словах Якова Матвеевича насмешки, ответила Титова, - что консервированная донорская кровь останавливает кровотечение. На самом же деле - наоборот. Считаем, что она питательна. В действительности же питательные свойства только в той ее составной части, которая называется альбумином. Думаем, что кровь стимулирует выработку своих запасов. Оказывается, что массивные переливания эту выработку тормозят. И еще. Нашему отделению переливания крови давно пора перейти на современные методы определения вируса сывороточной желтухи. При переливаниях мы многих заражаем этим вирусом, потому что старые методы в половине случаев выявить его не могут.
      - Где вы набрались этой чепухи? - не выдержал Корзун.
      - Это не чепуха, а многократно проверенные научные факты.
      - Вы хотите быть умнее центрального института переливания крови. Там, между прочим, создают "голубую кровь", в которой нет ни вирусов, ни всех других несчастий, про которые вы нам рассказывали.
      - Да не нужна нам эта "голубая кровь", - не выдержала и Титова. Давайте наладим как следует то, что у нас есть. Перейдем от ненужной консервированной донорской крови к заготовке составных ее частей. И переливать их станем не по принципу "капля за каплю", а по-другому - только от одного донора...
      Ребеко много раз порывался остановить Титову, но какая-то сила удерживала его. Наконец хлопнул ладонью, как припечатал:
      - Послушать вас, так все должны делать то, что вы считаете нужным. Но порядок все-таки есть порядок. Мы не допустим анархии. Есть приказ главного нашего штаба, и мы должны его выполнять. А за самодеятельность понесете наказание...
      Уходила Наталья с заседания медицинского совета вконец расстроенной. Ну почему так получается? Она же болеет душой за дело, хочет, чтобы было лучше, чем есть. Не понимают? Или не хотят понимать? Корзун, чувствовала, вооружился до зубов. Будет преследовать ее, где только сможет. Ну с ним все ясно. Но Ребеко! Он же казался ей объективным и мудрым. Почему он за безнадежно устаревшую практику? Видно, сдает. Годы...
      До отхода автобуса еще оставалось время. Наталья зашла в универмаг. Нужно купить для Оксанки большую куклу с закрывающимися глазами. Оксанка не просила. Но Наталья уже дважды замечала, с какой завистью смотрела она на кукол, с которыми играли соседские девочки. Этот взгляд говорил больше, чем любые просьбы. К просьбам детей, особенно настойчивым, мы часто относимся как к капризам, которые не следует поощрять. Другое дело - взгляд. Кажется, ребенок понимает, что нет возможности что-то ему купить. Он молчит, входит в твое положение. Разве можно перед этим устоять? Наталья выбрала самую большую и самую красивую куклу с голубыми глазами и длинными волосами. Марья Саввишна, наверное, не похвалит ее за такое расточительство. Скажет: разве можно воспитывать в ребенке тягу к дорогим вещам? Уж лучше бы потратила несколько часов и сделала куклу своими руками. Оксанка после этого стала бы и сама что-нибудь мастерить. Но тут ведь особый случай...
      Приехала домой, когда на дворе были уже сумерки и в окнах горел свет. Марья Саввишна сидела у печки с Оксанкой на коленях и читала ей сказку. Увидев Наталью, девочка спрыгнула на пол, подбежала, обхватила руками ее колени.
      - Тетя Наташа, вы уже вылечили сегодня больных?
      Милая детская непосредственность. В представлении Оксанки больных можно вылечивать каждый день. Правда, это не относится к ее маме. Но скоро, очень скоро мама вернется домой, и тогда Оксанка заберет к себе бабушку Марью Саввишну и тетю Наташу. Все они будут жить вместе.
      - А что это у вас в коробке? - спросила Оксанка.
      - Это один добрый гном передал тебе подарок. Сказал, что Оксанка хорошая девочка и что за это ей полагается хорошая кукла. - Наталья подошла к дивану, положила на него коробку и начала развязывать тесьму. Украдкой поглядывала на Оксанку. Девочка, сгорая от нетерпения, уставилась на коробку.
      Наконец тесьма развязана и крышка снята. Ох, какое чудо! У Оксанки, кажется, никогда еще так не загорались глаза. Она осторожно прикоснулась к белокурым волосам куклы, словно хотела убедиться, что это не сон, что это все наяву.
      - Ну бери же, она твоя, - утирала глаза Наталья.
      Оксанка извлекла куклу из коробки, посмотрела, как та открывает глаза, прижала ее к себе.
      - И как же назовем твою дочку? - спросила Оксанку Марья Саввишна. Девочка обернулась, посмотрела на Наталью, молчаливо спрашивая у нее совета.
      - Сама придумай.
      - Таня, - нерешительно произнесла Оксанка.
      - Ну что ж, Таня так Таня, - согласилась Наталья.
      - Таня! - уже твердо и громко ответила Марье Саввишне Оксанка.
      - Все это так, - обратилась Марья Саввишна к дочери. - Но зачем такие дорогие покупки?
      - Это не покупки, а гномик подарил, - внесла ясность Оксанка.
      - Ничего, мама, не обеднеем.
      - Ну смотри, как знаешь. А там что совет насоветовал?
      - Заклевали твою дочку, мама.
      - А Яков Матвеевич куда же смотрел? А Иван Валерьянович?
      - Иван Валерьянович будто с цепи сорвался.
      - Обидела ты его, Наталка. Обидела, и крепко. А он как-никак тебя спас.
      - Значит, по-твоему, мне надо было выходить за него замуж? Так надо тебя понимать?
      - Я этого не говорила. Ты взрослая и сама должна решать.
      Оксанка уже спала в своей кроватке в обнимку с куклой Таней. На личике блуждала радостная улыбка. Кто знает, может, этот вроде бы ничем не примечательный день запомнится ей на всю жизнь, останется в памяти как знак людской доброты. Потом, когда Оксанка станет взрослой, все это, может быть, отзовется в ее сердце...
      12
      Накануне Наталья Титова сообщила в районный отдел внутренних дел, что Юрия Андрица можно выписывать. Сказала об этом и самому Андрицу. Юрий, складывая вещи, напевал вполголоса: "Я уеду к северным оленям..."
      - Как дальше, товарищ старший лейтенант?
      - Знаешь же, чего спрашиваешь?
      - Эх, товарищ старший лейтенант, если бы я знал...
      - Не прикидывайся казанской сиротой. Знал, хорошо знал, что за такие шалости премии не выдают и почетными грамотами не награждают. Просто остановить было некому, когда пер на рожон. Как же не покрасоваться перед девушками, не выделиться среди дружков.
      - А хотя бы и так? Быть не таким, как все, разве это плохо?
      Алесь вприщур посмотрел на Юрия. Волосы торчком, как у ежа иголки. И характер ершистый. Сказал, не надеясь на согласие:
      - Плохо быть хуже других.
      - А если не получается? - неожиданно погрустнел Юрий.
      - Значит, делать, что угодно, лишь бы о тебе говорили? Так, что ли? Нет, Юрий, это скверная философия. Ты слышал что-нибудь о римском императоре Нероне?
      - Да вроде проходили в школе, - иронически ответил Юрий.
      - Мало было ему устроенного им пожара, так надо было еще убить мать, брата, жену и своего воспитателя Сенеку. Видишь, чего натворил. Зато про эти его дела знает история. Ты такой славы хочешь?
      - Тоже мне сравнение.
      - А чем не сравнение? Масштабы, правда, не те. А так все в точку. Линия в жизни, Юрий, это большое дело.
      Юрий немного помолчал, будто задумался. Не в гости к родичам ему ехать и не на один день. И все же ответил с вызовом:
      - Моя линия уже наметилась - прямо на шестьдесят шестую параллель... И снова умолк. Непонятный человек этот старший лейтенант. Грамотный, кажется, во всем разбирается. А вот не замечает того, что видно даже постороннему. - Я вот о чем хотел вам сказать, товарищ старший лейтенант. Дерьмо ваша Нонка.
      - Ты о чем? - удивился Алесь.
      - О том самом. Знаю я вашу Нонку еще со школы.
      - Ну и что?
      - Месяц назад она приезжала к вам?
      - Ну, приезжала.
      - Тогда я вам не сказал, чтоб на лечение не повлияло. А теперь скажу. Учились мы с ней в одной школе. Знает же меня как облупленного. А когда увидела, сделала вид, будто не узнает. Ну, это мне до лампочки. Я увидел на ее лице страх.
      - Какой страх? Чего ей бояться?
      - Выходит, есть чего. Испугалась она, чтоб я чего не рассказал. Путалась она с кем попало. Один раз укатила с залетным типом. Полгода не показывалась. Приехала потом, как побитая собака.
      - А ведь это не по мужски - говорить такое о женщине. - Алесь чувствовал, что Юрий не зря в последний день завел этот разговор.
      - Так если бы это была женщина, а то ни дать ни взять, прости господи... По мне, как хотите. Только вас же жалко. Вы думаете, почему она уже месяц не показывается? Иду на спор, что уже нашла себе хахаля.
      - Юрий, прекрати свою грязную болтовню.
      - Эх, товарищ старший лейтенант. Еще раз говорю: мне все это до лампочки. Но если уж совсем на откровенность, то мне не так вас, как Наталью Николаевну жалко. Она ведь потянулась к вам. Хотите верьте, хотите нет, у меня на это глаз. Наталья Николаевна... вот кто правильный человек. Я бы за такую жизни не пожалел. Удивляюсь я мужикам. Да встреться она в моей жизни, я бы ради нее горы свернул.
      Уходил Юрий из палаты, напевая все ту же переиначенную песенку: "Я уеду к северным оленям..." Болтун! Но все-таки почему Нонка за целый месяц так и не нашла времени навестить его, Алеся? Далеко? Верно, не близко. Но если тебе человек дорог, поедешь к нему и за тридевять земель. Не то что из райцентра в Поречье. Что этот пацан плел о Наталье Николаевне? Будто она тянется к нему, Алесю. Вряд ли. У нее, болтают, есть ухажер, тот самый Иван Валерьянович Корзун. Сильный мужик. Женщины таких любят. Правда, в последнее время он почему-то не показывается...
      В палату вошла Марина Яворская. Положив на тумбочку таблетки, хмуро сказала:
      - Там ваша сестра Нонна ждет в коридоре.
      - Сестра? - удивленно переспросил Алесь.
      - Сама так сказала. Она там со своим парнем.
      - А почему вы решили, что это ее парень?
      - Ну а с кем еще девушке целоваться, как не со своим парнем?
      Вот оно что. Значит, сестра? И с поклонником, а он, Алесь, - на всякий случай. Расчетливая девица. А может, Марина ошибается? Ну кто станет в больничном коридоре целоваться? Здесь все-таки больные. Неужели так уж невмоготу?
      - Целоваться, конечно, не грех, - пустился Алесь на хитрость. - Но в коридоре же больные.
      - А перед вашей палатой закуточек. Туда почти никто не заходит.
      - Марина, давай сделаем так: пригласи, пожалуйста, сестру в палату, а потом, немного погодя, зайдите с этим парнем.
      - Хорошо. - Едва Марина вышла, как в палату вбежала Нонна:
      - Здравствуй, дорогой!
      В ее глазах светилась неподдельная радость. Щеки горели ярким румянцем. Господи, как долго она ждала этой минуты! Целый месяц! Думаешь, легко вырваться?
      Нет, не верилось, чтобы эти глаза могли обманывать. Марина определенно что-то напутала.
      - Ездили в Иваново, - рассказывала Нонна, - перенимали опыт у тамошних ткачих. Не могла дождаться, когда кончится этот семинар. Ты уже ходишь?
      Тут-то и вошли Марина Яворская с незнакомым молодым человеком. Завидный парень. Спортивная фигура. Черные вьющиеся волосы, такая же, колечками, борода.
      Нонна вспыхнула и, что-то пробормотав, выбежала в коридор.
      Молодой человек, назвавшийся Эдиком, и Марина ничего не поняли.
      - Чего это она? - спросил Эдик. Спросил так, как если бы только Алесь, "двоюродный брат" Нонны, мог знать, что случилось с его сестрой.
      - Не обращайте внимания, - ответил Алесь. - Это у нее бывает.
      - Нет, вы не подумайте, - начал объяснять Эдик. - Это у нас серьезно.
      - Да не оправдывайтесь. Я охотно верю. Догоняйте Нонну.
      - Но она же вернется?
      - Нет, Эдик, она не вернется. Она поняла, что причинила мне слишком большую обиду.
      - Какую обиду, если не секрет?
      - В общем-то дело простое. Наследство не поделили, - сказал Алесь. Пусть разбираются сами. К нему, Алесю, Нонна, ясное дело, больше не придет и потом, в городе, будет избегать встреч. А вот Эдика попытается обвести. Наговорит всяких небылиц. Это она умеет. Удивительное дело: врет, а такое при этом у нее открытое выражение лица, такой правдивый тон. Редкий дар. Может, надо было открыть этому Эдику глаза? Нет, пускай сам хлебнет лиха, это ему на пользу. А сам он, Алесь, любил Нонну? Она ему нравилась. Но в последнее время все перевернулось вверх дном. Ему стало так хорошо. Даже то, что он прикован к постели, уже не казалось несчастьем. Алесь настолько погрузился в свои мысли, что не заметил, как вошла Наталья Николаевна.
      - Александр Петрович, вы что-то загрустили. Что-нибудь случилось?
      - Да нет, пустяки. Юрка вот ушел. Беспутный вроде парень, а выписался и как-то одиноко стало.
      - Скоро и вас отпустим. Завтра снимем вытяжение, еще две-три недельки, и можно будет настраиваться на выписку. Забудете потом, что где-то есть такое Поречье.
      Алесь уловил в словах Натальи Николаевны приглашение к разговору, касавшемуся их обоих. Когда Юрий, бывало, скажет, что-де Наталья Николаевна нравится старшему лейтенанту, она не сердилась, скорее - испытывала смущение. Шутки шутками, а Юрка-то, похоже, прав. Сказать ей об этом? Нет, надо сперва выяснить, какую роль отвела Наталья Николаевна Корзуну. Что тот подбивал к ней клинья, ни для кого не секрет. А приняла ли она его ухаживания? И Алесь не без задней мысли спросил:
      - А кто будет снимать вытяжение? Приедет Иван Валерьянович?
      - Он не приедет.
      - По-моему, я ничем его не обидел.
      - Не вы, а я его обидела.
      Алесь тактично промолчал. Он понимал, что произнесенные Натальей Николаевной слова требуют продолжения, и ждал его.
      - Почему вы не спросите, чем я его обидела?
      - Неудобно.
      - Деликатный вы, Александр Петрович. Но вам я все же скажу. Он предложил мне выйти за него замуж. Я отказалась.
      Неужели это из-за него, Алеся? Такие вещи не рассказывают людям, к которым ты равнодушен. А раз так, почему бы не спросить у Натальи Николаевны и о другом. Начал издалека.
      - Не понимаю я вас. Иван Валерьянович видный мужчина, занимает высокий пост.
      У Натальи расширились глаза:
      - Думаете одно, а говорите другое.
      - Как это - говорить одно, а думать другое?
      - Не притворяйтесь, Александр Петрович. Вас-то я узнала хорошо. При чем тут высокий пост?
      - А разве такого не бывает?
      - Бывает, конечно. И даже не так редко. Но мы же говорим не вообще, а конкретно, обо мне.
      - Если конкретно, то я сдаюсь, - Алесь немного помолчал. Ему пришла в голову одна мысль, и он не мог решить, говорить об этом Наталье Николаевне или лучше промолчать. Решил все же поделиться.
      - Вы знаете, что сказал о вас Андриц, когда выписывался?
      - Если что-нибудь плохое, то не надо.
      - Да нет, плохого о вас он сказать не мог.
      - Но и хорошего от этого вертопраха тоже ждать не приходилось.
      - Зря вы о нем так. "Наталья Николаевна, - сказал он, - вот кто правильный человек. Я бы за такую жизни не пожалел".
      - Вот уж от кого не ожидала подобного, - немного смутилась Наталья. - А вы дипломат, Александр Петрович.
      - Да какой из меня дипломат?
      - Что дипломат, так это точно. Когда я сказала вам, чем обидела Ивана Валерьяновича, вы начали перечислять все его достоинства: и видный мужчина, и занимает высокий пост. Для чего вы все это делали? Чтобы убедить меня, что я сделала ошибку?
      - Да нет.
      - Нет. Тогда для чего?
      Алесь молчал, как провинившийся школьник. Цель расписывания достоинств Корзуна была шита белыми нитками. По своей мужской наивности Калан считал, что Наталья Николаевна этого не заметит. Заметила. Притом сразу же.
      - Молчите? - переспросила Наталья. - Тогда я вам скажу. Вы хотите узнать, почему я отказалась выйти замуж за Ивана Валерьяновича? Ведь так?
      - Если честно, то да.
      - А вот этого я вам не скажу. Вот так, дорогой Александр Петрович. Быстрее поправляйтесь, - сказала Наталья и, лукаво улыбнувшись, стремительно вышла из палаты.
      Что все это значит? Что угодно, но только не равнодушие. Так равнодушные женщины не поступают. Эта лукавая улыбка, которую Наталья подарила Алесю, когда уходила из палаты. "Вот так, дорогой Александр Петрович", - звучали в ушах ее слова.
      В глаза внезапно ударил яркий свет. Это, оказывается, пришла Марина Яворская.
      - Вы что, уже спать улеглись?
      - Да нет, рано еще, - ответил Алесь.
      - Тогда примите лекарство.
      - Зачем мне лекарство? В моем деле главное - время.
      - Это вы скажите Наталье Николаевне. Назначения-то делает она, а не я.
      - Попадись вам, - шутливо заметил Алесь, - так начнете пичкать разными снадобьями, что не знаешь, куда от них и деться.
      - Ой, так уж и напичкали мы вас. К тому же вам назначаются почти одни витамины. Вы знаете, зачем они нужны человеку?
      - В школе проходили, - ответил, стараясь казаться серьезным, Алесь.
      - Разве что. А то я бы могла рассказать вам, что витамины участвуют в очень важных вопросах.
      Алесь больше не мог держаться, рассмеялся. Наивная эта Марина, но добрая. Она готова рассказывать все и обо всем. Даже о витаминах, которые "участвуют в очень важных вопросах".
      - Скучно небось в этой больнице? - решил отвлечься Алесь. - С дежурства на дежурство. Что-нибудь для себя, поди, и сделать некогда.
      - Ой, что вы говорите? У нас такая сейчас интересная работа. А скоро... - Марина посмотрела на дверь и, немного понизив голос, заговорщицким тоном закончила: - Скоро у нас будет водолечебница.
      - Что еще за водолечебница? - заинтересовался Алесь.
      - Вы какую воду пьете?
      - Ну какую? Обыкновенную.
      - А вот и нет. Это живая вода. Наталья Николаевна из криницы вам приносит.
      Алесь посмотрел на графин, стоявший на тумбочке. Вода как вода. Налил немного в стакан. Попробовал на вкус. Вроде бы с горчинкой, но приятная. Еще глоток. Что-то даже пощипывает.
      - Ну как? - поинтересовалась Марина.
      - Кажется, ничего.
      - Кажется, - иронически повторила Марина. - Да этой воде, говорит Наталья Николаевна, цены нет. Она покойника может поставить на ноги.
      Засыпал Алесь при открытом окне. Прохладный воздух приносил с собой слабый аромат пробуждавшейся весны. Вот только непонятно: откуда еще этот едва ощутимый аромат? То ли от садовых кустарников, то ли от криницы, из которой Наташа приносит Алесю живую воду.
      13
      Просматривая служебные бумаги, Корзун никак не мог сосредоточиться. Нет-нет да и застынет, как изваяние, уставится в одну точку и смотрит, пока кто-нибудь не постучится: "К вам можно, Иван Валерьянович?" - "Обождите немного", - ответит и примется за прерванную работу. А потом опять оторвется от бумаг и начнет разглядывать сто раз знакомую деталь обстановки.
      "Черт-те что", - подумал Корзун, отодвигая в сторону бумаги. Долго он не мог понять причины своей рассеянности. Лишь когда мысленно начал перебирать в памяти события вчерашнего дня, собрание в Поречской больнице, сообразил, что все дело в новенькой медсестре Галине Чередович. Она, помнится, училась вместе с Мариной Яворской, но к работе приступила не сразу: что-то у нее там дома стряслось. Этот восторженный ее взгляд, полуоткрытые ярко-пунцовые уста и белые, как первый снег, зубы. "Недурна косуля, - подумал Корзун. - Но что было ей объявиться раньше!" Теперь его мысли были сосредоточены на одном: как подступиться к этой девчонке. Взять да и поехать в Поречье? Не годится: в нем еще отзывается болью каждая встреча с Натальей. Да и Инна Кузьминична не из тех, кого легко проведешь. Сразу догадается, в какую сторону начал косить глазами ее ненаглядный Ваня. Нет, тут нужен серьезный предлог. Не отдавая себе отчета, зачем он это делает, Корзун набрал номер Поречской больницы. "Дежурная медсестра Яворская слушает", - послышалось издалека. Не отвечая, Иван Валерьянович положил трубку. Походив по кабинету, направился в отдел кадров. "Отберите мне карточки сотрудников Поречской участковой больницы. Поступил сигнал, что у медсестры Чередович нет свидетельства об окончании училища". - "Этого не может быть, - возразил пожилой усач-кадровик. - При зачислении на работу я сам лично проверяю все документы. Посмотрите в карточку. Там указано все: номер удостоверения, дата выдачи". - "И все-таки проверьте, пожалуйста, еще раз. А лучше пригласите Чередович сюда - я сам с ней поговорю". - "Будет сделано, Иван Валерьянович".
      Корзун сам не очень-то понимал, зачем он все это делает. Ну приедет Галина, покажет диплом. Дальше что? Положим, они познакомились. Но стоит показаться с нею на людях, как об этом узнают все. Здесь, в райцентре, может быть, только сотрудники районной больницы. А уж что касается Поречья... Там все тайное становится явным уже на следующий день. Как объясняться с Инной? Нет, не следует пускаться в сомнительные авантюры. Да и вообще, что решать наперед? Приедет - видно будет...
      Назавтра незадолго до обеда позвонил кадровик: приехала Чередович. Корзун почувствовал, что у него слегла сперло дыхание. Налил полстакана воды, неторопливо выпил. Снял медицинскую шапочку и спрятал ее в шкаф. Одернул двубортный халат, подошел к зеркалу, поправил слегка курчавившиеся волосы. "Черт-те что, - мелькнуло в голове. - Какое-то мальчишество". Не успел сесть за стол и принять подобающую обстановке позу, как в дверь постучали. "Войдите!" - ответил Иван Валерьянович. Не узнал своего голоса: в нем появилась нервная хрипотца. Открылась дверь, и в кабинет несмело вошла Галина. Корзун видел ее в медицинском халате и в каком-то необычном головном уборе. Сейчас она была в легком шерстяном платье. На серой ткани чуть более светлая вышивка. Волосы по моде, покрашены под седину. Это как вызов: мне-то, юной, чего бояться седины?
      - Здравствуйте, - поздоровалась Галина. - Мне сказали, будто у меня что-то не в порядке с дипломом. Тут какое-то недоразумение. Вот мой диплом.
      - Садитесь, пожалуйста, - кивнул Корзун на стул. - Формальность, знаете ли, - он внимательно разглядывал фотоснимок. Миловидное, совсем юное лицо. Ей бы еще белый передничек - десятиклассница, да и только. Перевел взгляд на саму Галину. Губы почти детские, красные-красные. В глазах - далекая голубизна.
      - Диплом я показывала в отделе кадров. Мне сказали, что все в порядке, - недоумевала Галина. Ей действительно сказали, что все в порядке. Но вдруг все-таки что-нибудь не так? Корзун ее успокоил:
      - Не волнуйтесь, Галина. Считайте, что все формальности улажены.
      Вот тут-то взять бы да и отпустить Чередович. Но на Корзуна словно что-то нашло, он совсем забыл о своем давешнем решении. Спросил заботливо:
      - Как вы добирались до райцентра?
      - Автобусом.
      - А в обратный путь как же?
      - Тоже автобусом.
      - Когда он отходит?
      - Через четыре часа.
      - Долго ждать. Кстати, я через час еду в Поречье. Могу и вас подвезти. Как, подходит такой вариант?
      - Я не знаю.
      - Что значит "не знаю"? Вызвал-то вас я, значит, и отвезти должен тоже я.
      Галина взглянула на Корзуна с сомнением. Поняв свою оплошность, тот поправился:
      - Вас действительно вызывал отдел кадров. Что-то там напутали с номером диплома. А я попросил, чтобы вас послали ко мне, надо же руководству знать своих подчиненных.
      Галина по-прежнему колебалась:
      - Мне еще в универмаг надо зайти.
      - Пока я тут закончу, можно не один, а три универмага обойти, - не давая ей опомниться, сказал Корзун. - Через час за универмагом по дороге на Поречье я буду ждать вас в своей машине. До встречи.
      Галина, похоже, все еще не могла понять, почему он так заботится о ней. Корзун же с деловым видом углубился в бумаги. Поднял голову лишь в тот момент, когда Галина, выходя, скрипнула дверью. До чего же хороша! Он вдруг понял, что уже не сможет остановиться. Его будет тянуть к Галине, как тянет человека пропасть, на краю которой он стоит. Что-то похожее он испытал, когда затеял купить машину. Был же мотоцикл. Ездил на нем куда хотел и когда хотел. И хлопот, пожалуй, было меньше. Поставишь в уголок двора, и никому он не мешает, ни у кого не вызывает зависти. Но курица не птица, а мотоцикл не машина. Когда ты за рулем хотя бы "Запорожца", тебе, кажется, все доступно и все дозволено. Наконец купил и машину. Не "Запорожец", а "Жигули", тринадцатую модель. В первые дни ног под собой не чуял. А сейчас вот с завистью начал присматриваться к "Волгам". Желания наши - как пропасть...
      Рабочий день кончился. Корзун забежал домой, открыл холодильник. В нем всегда был достаточный запас всего, что нужно холостяку. Завернул в бумагу кусок копченой колбасы, ломоть сыра, полбуханки хлеба. Достал банку консервированного лосося и коробку конфет. Что же взять из спиртного? Коньяк? Станет ли его пить Галина? На всякий случай нужно прихватить бутылку шампанского и, конечно же, "Буратино". Девушки любят сладкие напитки. Вот теперь, кажется, все. Найти для всего этого домашнюю сумку и - в гараж.
      Корзун холил свою машину. Пыли не было даже на колесных дисках. И все же достал кусок списанной простыни, тщательно, до зеркального блеска протер кузов, прошелся щеткой в салоне и только после этого выехал за ворота. Миновав универмаг, Иван Валерьянович увидел удаляющуюся Галину. В чем дело? То ли стоять и ждать на тротуаре ей показалось неудобным, то ли решила все-таки ехать автобусом. Автостанция была на окраине райцентра по дороге на Поречье. Поравнявшись с Галиной, Корзун остановил машину, открыл дверцу:
      - Садитесь, пожалуйста.
      Галина после минутного раздумья все же села на переднее сиденье.
      - Спасибо, Иван Валерьянович.
      - Что же вы не подождали?
      - Ну, как-то неудобно. У вас забот хватает и без меня.
      - Забота о вас - это самая приятная из всех забот, - с ходу пошел в атаку Корзун.
      - Вот узнает Инна Кузьминична, перепадет вам на орехи.
      - При чем тут Инна Кузьминична? Я что, муж ей?
      - Не муж, но и не посторонний человек.
      Корзун решил не торопить события. Пусть Галина успокоится, пусть уляжется ее настороженность.
      - Не придирается теперь Наталья Николаевна?
      - Нет. А вот от Марины мне попало, - живо ответила Галина. - Никогда она еще так не отчитывала меня, как тогда, после собрания. По-всякому она обзывала меня: и эгоисткой, и сухарем, и бездушной.
      - А при чем тут эгоизм?
      - Она говорила, что я только о себе и думаю, что мне нет никакого дела до людей. Но это же неправда. Честное слово, неправда. Разве человек не может иметь своего мнения?
      - Не только может, но и должен, - поддержал Корзун Чередович. Представляете, Галина, что получилось бы, если бы все поступили так, как говорят начальники. Ведь они такие же люди, как и все остальные. Они тоже ошибаются. А если поддерживать ошибку, она растет, увеличивается. И вред от нее становится большим. Вам, конечно, трудно возражать Наталье Николаевне. Говорят, она злопамятная?
      - Нет, она справедливая. Мы все ее очень любим. И, вы знаете, вернулась к прежнему разговору Чередович, - Марина почти убедила меня. Если бы мы собрались еще раз, я, наверное, поступила бы иначе.
      - А разве это хорошо менять свои убеждения?
      - Я изменила не убеждение, а мнение. Это не одно и то же.
      Э, да с этой девчонкой ухо нужно держать востро. Корзун сам того не заметил, как подменил одно понятие другим. Они, казалось бы, близки по смыслу. Но, поди ж ты, Чередович разобралась в них и не дала ввести себя в заблуждение.
      - Ну хорошо, не убеждение, а мнение. Но и его легко менять не следует.
      - Бывают случаи, когда вы ошибаетесь?
      Как ответить Чередович? Сказать, что он никогда не ошибается? Этому никто не поверит. И первая не поверит Чередович. Сказать, что он ошибается так же, как и другие? Ему кажется, что он уронил бы себя в глазах этой миловидной спутницы. Решил избрать золотую середину.
      - Редко, но бывают случаи, что ошибаюсь и я.
      - И что, ошибок не признаете?
      - Как не признать. Признаю.
      - Значит, меняете при этом и свое мнение?
      Нет, с этой девчонкой положительно нельзя спорить. Ты пытаешься загнать в тупик ее, а оказываешься в нем сам. Попробуй после этого договориться с ней о чем-нибудь другом.
      Позади осталась большая половина пути. Впереди почти вплотную подступает к дороге лес. Надо где-нибудь остановиться.
      - Неудачная мне попалась машина, - пожаловался Корзун.
      - Почему?
      - Не прошла и двух тысяч километров, как начал перегреваться двигатель. Надо бы подъехать в автосервис, да все никак не выберу времени. Вот и приходится останавливаться через каждый десяток километров. Подъедем вон к той опушке и постоим немного - пусть остынет.
      - Это долго?
      - Да нет. С полчасика.
      Свернули на едва заметную тропинку и немного углубились в лес. Иван Валерьянович заглушил мотор и вышел из машины. Огляделся. Лесная жизнь текла своим чередом.
      Корзун только краем сознания отмечал это, а сам между тем мучительно раздумывал о другом: как и чем расположить к себе Галину? На свое личное обаяние он не рассчитывал. Оно, знал, действует не на всех, так сказать, избирательно. На таких, как Галина, его власть не распространяется. Что ж тогда? Не просто интересной беседой. Она только-только закончила медицинское училище. Значит, скорее всего подумывает об институте. Почти все медицинские сестры мечтают стать врачами. Сказать, что у него, Корзуна, есть влиятельные знакомые, которые могли бы помочь? Вряд ли она поверит. Сейчас с этим очень строго. А вот выхлопотать ей направление на учебу от местного совхоза - это вполне реальная вещь.
      - Когда вы выехали из Поречья? - спросил Корзун.
      - В одиннадцать.
      - А сейчас который час?
      - Десять минут седьмого, - взглянув на часы, ответила Галина.
      - Значит, почти семь часов, как вы ничего не ели? Я тут кое что захватил. - Корзун достал из багажника домашнюю сетку со свертками и огляделся. Неподалеку возвышался торчавший над травою плоский, с каплями смолы еловый пень. Отнес сетку к нему. - Жизнь сейчас настолько ускорила свой бег, - говорил, раскладывая припасы, - что мы едва успеваем сделать главное. Работа, работа, работа. Надо же когда-нибудь и отдохнуть, раскрепоститься. Мы слишком связываем себя разными условностями. Это можно, другое - нельзя. Почему нам не жить так, как хочется?
      - Что вы такое говорите, Иван Валерьянович? - возразила Галина. - Если бы мы стали жить так, как хочется, что бы из этого вышло? Да и выходит. Вы же знаете нашего Царя?
      - Какого царя? - не понял Корзун.
      - В Поречье живет Царь. Фамилия такая. Пропащий человек, алкоголик. Он любит говорит: "Жить иначе не желаю". А за ним и другие. Раскрепощают себя.
      У Корзуна досадливо вытянулся хоботок. Наивная все-таки эта Чередович. Ей намекаешь на маленькие радости, от которых мы часто во вред себе отказываемся, а она - об алкоголизме. Отказываемся потому, что вбили себе в голову: так поступать нельзя. Впрочем, все это высокие материи.
      - Давайте лучше перекусим. А чтобы кусок не застревал в горле, мы его немного промочим, - сказал Корзун, разливая по складным стаканчикам коньяк.
      - Я не пью, - отказалась Галина.
      - Как это?
      - Просто так. Не пью, и все.
      - Что же тогда делать? Выливать добро на землю?
      - Сами пейте.
      Корзун предвидел такую ситуацию и потому не случайно захватил с собою бутылку шампанского.
      - Ладно, не хотите коньяку - выпейте дамского напитка. - Он выплеснул коньяк, но не весь. Треть стаканчика оставил. Долил в два приема шампанским. - За ваши успехи!
      Галина не очень охотно, но все-таки взяла стаканчик с пенившейся, слегка желтоватой жидкостью. Подержала в руке, словно все еще раздумывала: пить или не пить. Наконец отпила глоток и скривилась:
      - А почему оно горькое?
      - Шампанское как шампанское. Марочное, выдержанное. Потому и горчит.
      Кажется, хитрость прошла. Выпила. Корзун открыл коробку конфет, положил перед Галиной.
      - Давайте сразу еще по одной и будем закусывать. - Не ожидая согласия, Корзун опять налил коньяку себе и Галине. Потом, словно спохватившись, выплеснул часть коньяку за плечо и долил шампанским. - Извините, забыл.
      - Я больше не могу, - сказала Галина.
      - Последняя. Видите, даже бутылки закрываю и прячу в багажник.
      - Я никогда столько не пила.
      - Два наперстка. Было о чем говорить.
      Галина через силу выпила.
      - Может, еще по одной? Бог троицу любит.
      - Нет, не уговаривайте. Больше не буду.
      Корзун не стал настаивать. Нарезал тоненькими ломтиками колбасу, сыр, пододвинул все это ближе к Галине и сказал:
      - Подкрепляйтесь. Небось проголодались? Не мудрено, целый день не есть. Вот что, Галя, можно я буду обращаться к вам на "ты"?
      - Пожалуйста.
      - Так вот. Я подумал: почему бы тебе не поступить в мединститут? Ты же не собираешься всю жизнь работать медсестрой?
      - Там ведь конкурс, - вздохнула Галина.
      - Я хорошо знаком с директором вашего совхоза. Виктор Сильвестрович мне кое-чем обязан. Я договорюсь с ним, чтоб тебе дали от совхоза направление на учебу в мединститут. Ты кем бы хотела быть: терапевтом, хирургом, педиатром?
      - Моя мечта стать детским врачом. Я так люблю детей.
      Корзун, чтобы придать разговору деловой тон, добавил:
      - Только ты же знаешь: нужно твое согласие вернуться в тот совхоз, который тебя направил на учебу. Вернуться, когда закончишь институт.
      - Я бы, конечно, согласилась. Но почему именно мне должны дать направление? Марина, например, училась лучше, чем я.
      - Разговор идет не о Марине. Ты что, не хочешь, чтоб тебя послали на учебу?
      - Я бы очень хотела. Только...
      - Что "только"?
      - Как я вас отблагодарю?
      - Не надо меня благодарить. Разве не бывает, что вдруг захочется помочь человеку? Когда я увидел тебя на собрании, я сразу почувствовал симпатию к тебе. Вот, думаю, та девушка, для которой я сделал бы все на свете.
      - Ой, - засмеялась Галина, - у меня закружилась голова.
      - Я сейчас отложу сиденье, и ты немного полежишь. Это с непривычки. Кислородное голодание.
      Корзун торопливо подошел к машине, отбросил назад спинку переднего сиденья. Получилось подобие кушетки.
      - Иди сюда, немного полежишь.
      - Да это пройдет.
      - Пройдет не пройдет, но полежать надо, - Иван Валерьянович подошел к Галине, осторожно обнял одной рукой за плечи и повел ее к машине. - Вот здесь тебе будет удобно.
      Чередович прилегла на откинутое сиденье. Она немного удивилась. Пила шампанское и раньше. Немного, но пила. И никогда с ней не было такого, чтоб так закружилась голова. Может, и правда, повлиял на нее лесной воздух. Сколько тут всяких запахов. А Иван Валерьянович, оказывается, хороший человек. Совсем бескорыстно предложил ей помочь. Может, и в самом деле сбудется ее мечта. Она станет детским врачом. Не просто педиатром, а микропедиатром. Она будет лечить самых маленьких крошек. Сколько невзгод подстерегает этих сосунков. Мать, конечно, оберегает их. Но разве она может все знать? Нет. Кроме материнской заботы маленьким детям нужен и специалист. Грамотно вылечить их от простуды или расстройства желудка может только врач. Вот Галина и будет их лечить. Зачем Иван Валерьянович открывает вторую дверь?
      - Хочу поговорить с тобой насчет направления в мединститут, - сказал Корзун, откидывая назад спинку второго сиденья и укладываясь рядом с Чередович. - Не помешаю?
      - Нет.
      - А как дышать? Не тяжело?
      - Нет.
      - Ты расстегни ворот. Легче будет дышать.
      - Мне не тяжело.
      - Не забывай, что я врач и понимаю в этих делах все-таки больше, чем ты. Давай помогу.
      - Иван Валерьянович, миленький, что же вы делаете? - приглушенно крикнула Галина, когда Корзун расстегнул ей блузку и лифчик и, все больше разгорячаясь, стал целовать ее грудь.
      - Галочка, горлинка моя! - жарко дышал он. - Ты же спрашивала: "Как я вас отблагодарю?" Говорила ты это или мне послышалось?
      - Говорила... Но так нечестно.
      У Корзуна было достаточно опыта, чтобы пропустить мимо ушей эти ее слова. Когда девушка в смятении и не может трезво оценить обстановку, нужно решительно, ни на секунду не ослабляя натиска, добиваться своего. Он закрыл своим хоботком губы Галины, нащупал рукою подол платья... В коротких перерывах, когда надо было отдышаться, шептал, словно убаюкивая:
      - Я сделаю для тебя все... Ты поступишь в мединститут... И потом, это все равно когда-нибудь должно было случиться.
      Галина все тише и тише говорила:
      - Но так нечестно... нечестно...
      И наконец умолкла. Молчала и тогда, когда Корзун привел все в порядок, завел машину и выехал на дорогу. Лишь у околицы Поречья, кажется, опомнилась:
      - Остановите, пожалуйста. Дальше я пойду пешком.
      Корзун не стал возражать, открыл дверцу. Галина, не оглядываясь, пошла в сторону больницы. Корзун немного постоял, потом развернулся и поехал обратно. В душе он, пожалуй, чувствовал раскаяние. Но что теперь маяться, когда дело сделано и исправить ничего невозможно. Нехорошо поступил, Иван Валерьянович. Ладно, это в последний раз. Наконец, мужчина он или нет? Впрочем, что он так себя казнит? Ведь не дурак же был этот римлянин, сказавший: "Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо".
      14
      Днем в поречской амбулатории никогда не бывает безлюдно: ведут прием если не врач, то фельдшер или акушерка. В этот день, закончив обход стационарных больных, Наталья решила заглянуть в амбулаторию. Войдя в коридор, стала прикидывать, сколько времени потребуется на то, чтобы принять всех ожидавших. Мимо проходил нестарый мужчина и бормотал себе под нос: "Ну и бардак, ну и порядки!"
      - Чем вы недовольны, гражданин? - спросила его Наталья.
      - Чем, чем... На работе придавило палец, ну и давай больничный лист. А они торгуются.
      - Я главный врач больницы, - представилась Наталья. - Кто вас обидел?
      - Почем я знаю. Сидят там в беленьких халатах.
      - Давайте вернемся. Выясним.
      - А что выяснять? Дали всего на три дня. Потом, сказали, придете, посмотрим.
      Наталья готова была отпустить мужчину, но тут уловила запах хмельного. Приказать ему вернуться она не могла. Пришлось пойти на хитрость:
      - Давайте поговорим с вашими обидчиками.
      Прошли в кабинет, в котором вела прием больных Инна Кузьминична.
      - Гражданин вот на вас жалуется. В чем дело?
      - А ни в чем. Выдали ему больничный лист, и все.
      - Разрешите ваш бюллетень, - попросила Наталья.
      Мужчина неохотно протянул больничный лист.
      - С пальцем я буду мучиться самое малое неделю, а мне только три дня. Это порядок, по-вашему?
      - Екатерина Мирославовна, - попросила Наталья медсестру, - дайте, пожалуйста, индикатор опьянения.
      Медсестра открыла шкаф, достала стеклянный приборчик и протянула его Наталье.
      - Подуйте, - предложила та мужчине.
      - Еще чего! - принял он угрожающую позу.
      - Значит, отказываетесь?
      - Я буду жаловаться.
      - Это ваше право. Но в амбулаторной карте мы отметим, что вы, будучи явно в нетрезвом состоянии, отказались от пробы на опьянение. Больничный лист мы аннулируем.
      - Коновалы! - вскричал мужчина. - Мы еще встретимся. Издевательство над рабочим человеком даром вам не пройдет! - Хлопнул дверью и вышел.
      - Вот так, - неопределенно заметила Наталья. - Надо сделать запись в амбулаторной карте.
      - Ничего, кроме того, что записала, я писать не буду, - уперлась Норейко.
      Ага, понятно. Не хочет фиксировать на бумаге тот факт, что она выдала бюллетень нетрезвому человеку.
      - Екатерина Мирославовна, - обратилась Наталья к медсестре, - что вы скажете о состоянии больного?
      - Ничего не скажу. Мое дело - взять, подать.
      - Как это - взять, подать. Для этого нужно было кончать медицинское училище? Екатерина Мирославовна, вдумайтесь, что вы говорите.
      - Чего вы пристали к человеку? - вмешалась Норейко.
      Наталья поняла, что продолжать этот разговор бесполезно. Во всяком случае - здесь.
      - Екатерина Мирославовна, прошу вас зайти ко мне.
      - Сейчас?
      - Да.
      Медсестра поглядывала на Норейко, колебалась. Но и не подчиниться главному врачу тоже нельзя. Ну что ж, она пойдет, но пусть Инна Кузьминична видит, что делается это только по принуждению.
      В своем служебном кабинете Наталья положила амбулаторную карту на стол и предложила медсестре сесть напротив. Силилась поймать ее ускользающий взгляд и размышляла. Екатерина Мирославовна всегда заодно с Норейко. Почему? Схожесть судьбы: обе одиноки? Но у Екатерины Мирославовны сын в пятом классе, да и старше она Инны Кузьминичны лет на десять. Говорят, она чуть ли не в домработницах у Норейко: стирает, моет полы, убирает квартиру. Еще одно "почему"?
      - Так что ж, Екатерина Мирославовна, был пьяным этот, как его... Наталья заглянула в амбулаторную карту, - Пашук Николай Иванович или не был?
      - Не знаю, Наталья Николаевна.
      - Что значит "не знаю"?
      - Поймите меня правильно...
      Наталья мысленно повторила: "Поймите меня правильно". Казалось бы, ну чего проще: живи по совести, не юли, не подлаживайся. Нет же, не хватает у нас то ли мужества, то ли просто порядочности. Другой раз не решаемся сказать правду, боимся, как бы нас не осудили, как бы кто-то не посмотрел на нас косо. "Поймите меня правильно". Поступаем неправильно и хотим, чтобы поняли нас правильно. Какая-то белиберда, вздор, бессмыслица.
      - Екатерина Мирославовна, ну подумайте сами, до чего мы дойдем, если на каждом шагу будем обманывать друг друга. То спрятали амбулаторную карту, то хотите утаить, что Пашук был пьян. У вас растет сын. Вы, как всякая мать, хотите, чтобы он был хорошим, честным мальчиком. А сами?.. Он же впитывает в себя все это, как губка.
      - Я ничего не знаю, Наталья Николаевна, - упорно твердила медсестра.
      - Но вы хоть можете подтвердить, что Пашук отказался от проверки на опьянение?
      - Нет, не могу. Не помню.
      - Чем вас так запугала Инна Кузьминична?
      - Ничем она меня не запугивала.
      Словом, разговора не получилось.
      - Идите на прием, - отпустила Екатерину Мирославовну Наталья.
      Беды хоронятся по темным углам. Честно говоря, Наталья не верила в угрозы Пашука. Но просчиталась: у пьяных своя логика. Когда в тот же вечер она темной улицей возвращалась домой, за мостом перед нею вдруг как из-под земли выросла темная фигура.
      - Вот мы и встретились. Не ожидала, милашка? - Пашук (а это был он), угрожающе расставив руки, медленно приближался к Наталье. От него теперь уже сильно разило самогонным перегаром.
      - Не смейте! - крикнула Наталья. - Я позову на помощь людей.
      - Зови, зови! Если успеешь... - Пашук стремительно метнулся вперед, обеими руками схватил ее за ворот, рванул на себя... Если бы не это неожиданное для пьяного проворство, Наталья, возможно, сумела бы убежать. Теперь же оставалось одно: защитить от обрушившихся на нее ударов хотя бы голову. Она не кричала, не звала на помощь. Почему? Скорее всего не хотела унижаться перед этим подонком, этим взбесившимся животным. Тихонько постанывала да, кажется, ругалась сквозь зубы.
      В последнем, на секунду, проблеске сознания Наталья отметила, что возле нее остановилась легковая машина...
      Павел Павлович Линько приехал в Поречье на милицейском "уазике" вместе со старшим уполномоченным капитаном милиции Червяковым. Первым делом осмотрел Наталью Николаевну. У нее были большие кровоподтеки по всему телу, рвано-ушибленная рана бедра и вдобавок - перелом двух ребер. Глубокий шок мог объясняться черепной травмой.
      Прежде чем приступить к обработке раны, Линько вышел в переднюю приемного покоя. Там в молчаливом ожидании сидели на застланной белой клеенкой кушетке Инна Кузьминична Норейко и директор здешнего совхоза Заневский. У окна стоял капитан Червяков.
      - Как это случилось?
      Видно, по тому, как был задан вопрос, Червяков понял, что жизнь потерпевшей вне опасности, и с легкой иронией усмехнулся: "Ну-ну, давай, веди дознание".
      Заневский, волнуясь, с заиканием на букве "п", заговорил:
      - Хотел машину п-поставить в гараж. Еду... П-поздно уже, темно. У мостика там п-поворот. Осветилась обочина. Вижу: кто-то лежит. П-подбегаю, а это она, Наталья Николаевна, Наташка... Я ее на заднее сиденье и сюда. Думал, машина какая-нибудь сбила. Да не похоже...
      - Это Пашук! - уверенно сказала Норейко. - Пьяница он. Недавно вернулся из заключения. Наталья Николаевна отобрала у него больничный лист...
      - Отобрала? - оживился капитан Червяков. - Это уже интересно. Вы, Пал Палыч, можете заниматься своим делом, а я пока возьму у товарищей показания. Итак, насколько я понимаю, вы выдали этому Пашуку больничный лист, а Наталья Николаевна отобрала?
      - Да...
      "Черт знает что, - ругался про себя Линько, промывая рану на бедре Натальи Николаевны и прикидывая, не следует ли наложить шов. - Другие всю жизнь проживут - веточка не шелохнется. А этой больше всех нужно. И года не проработала, а в таких передрягах успела побывать".
      Невольно обратил внимание на помогавшую ему медсестру. Что его привлекло? Лицо как лицо. Ну разве что эти наплывающие на глаза веки да картофелиной посаженный нос. И еще - взгляд. Не на собеседника, а куда-то в сторону. Мол, вы тут себе что хотите, а мое дело - сторона.
      И все же он решился заговорить:
      - Вы... простите, забыл, как вас?
      - Екатерина Мирославовна.
      - Да-да... Вы же были на приеме вместе с Инной Кузьминичной. И что, ничего не заметили?
      - А что мне замечать? Ну, Пашук буянил. Требовал больничный лист на неделю. А Инна Кузьминична дала только на три дня.
      - И все?
      - Все.
      - Спасибо. Я тут сам закончу. - Ему уже в тягость было видеть эту недалекую или прикидывающуюся в своих интересах ограниченной медсестру.
      Когда Наталью Николаевну перенесли в кабинет главврача, где для нее была приготовлена койка, он подошел к Норейко:
      - Итак, почему Наталья Николаевна отобрала у Пашука больничный?
      - Ей показалось, что он был пьян.
      - Показалось? А в амбулаторной карте ясно записано, что Пашук категорически воспротивился пройти проверку на алкогольное опьянение. С чего бы это?
      - А я почем знаю? Не думаете ли вы, что я выдала больничный пьяному? Да я...
      Видя, что она готова разразиться гневной тирадой, капитан Червяков пришел Пал Палычу на помощь:
      - Как вы полагаете: не приобщить ли нам к делу этот больничный лист?
      Подействовало. Норейко сникла, лишь негромко пробормотала:
      - Это у вас запросто. Особенно если человек не может за себя постоять...
      Шторм, так и не войдя в силу, затихал в отдалении.
      Светало. Норейко ушла домой. Капитан Червяков, складывая в планшет листки протокола, сказал:
      - Спать уже все равно не придется. Схожу-ка я познакомлюсь с этим самым Пашуком.
      - А я, раз уж приехали, займусь тут одним товарищем из вашего ведомства.
      - Каланом? Передавайте привет. Впрочем, я еще увижу его сам.
      ...Алесь кончал завтракать, когда Линько вошел к нему в палату.
      - Ну, как, Александр Петрович, дела?
      - Спасибо, Пал Палыч. Как будто все нормально.
      - Как будто? По моим подсчетам, уже пора снимать вытяжение.
      - А по моим - давно пора.
      - Ну, раз уж я здесь, так, может, и займемся этой процедурой?
      - Валяйте, Пал Палыч. Залежался я тут.
      - Тогда приготовьтесь терпеть. - Линько вышел.
      В любой больнице на всякий непредвиденный случай имеется комплект стерильного материала и инструментов. Был здесь и передвижной рентгеновский аппарат. Сделали снимки. Проявили. Линько не стал ждать, пока пленки высохнут, мельком взглянул на них и, довольный, вновь направился в палату.
      - Ну, Александр Петрович, с вас, как говаривали в старину, магарыч. Нога в полном порядке. Конечно, чтобы переход к нагрузкам был постепенным, нужно какое-то время поупражняться на костылях.
      - За этим дело не станет.
      Линько вымыл руки, протер их спиртом. Разложил инструменты. Марина Яворская, сменившая Екатерину Мирославовну, сняла подвешенные гири, металлическую скобу, к которой была прикреплена спица. Теперь - обработать ногу, обеззаразить спицу: ее придется протягивать через кость... Немного погодя Пал Палыч озабоченным тоном спросил:
      - Как будем удалять? Под наркозом или так выдержите?
      - А это очень больно?
      - Один мой знакомый в таких случаях говорит: "Не то, чтобы очень, но и не очень, чтобы то".
      - Делайте, как считаете нужным.
      - Шучу я, Александр Петрович. Сделали уже, достали вашу спицу. Можете, если хотите, взять ее себе на память.
      - Когда же вы успели? - удивился Алесь. - Ну, кудесник!
      - Ну и кому теперь верить? Вам или тем, кто называет меня коновалом?
      - Пал Палыч, - вбежала санитарка, - там товарищ капитан вас ждет.
      - А почему он не зайдет сюда?
      - Говорит, не может.
      - Ну что ж, если так, тогда придется идти мне. Капитан Червяков передавал вам привет.
      - Сан Саныч?
      - Он самый, Сан Саныч, ваш тезка.
      - Так почему же, действительно, он не зайдет сюда?
      - Не может, Александр Петрович. У него очень важное дело, - Линько не стал рассказывать Калану о недавнем происшествии. Слышал, правда, только краем уха, что у Корзуна расстроилась дружба с Натальей Николаевной и что причиной этого стал какой-то старший лейтенант из службы дорожной безопасности. Бывая в Поречье и зная все, что там происходило, Пал Палычу нетрудно было догадаться, о каком старшем лейтенанте шел разговор. Житейское дело. Разве мало случаев, когда молодой человек попадает в больницу и там ему приглядывается молоденькая медсестра или врач? И когда дело доходит до выздоровления и выписки из больницы, смотришь - судьба человека уже определена. Так и с Каланом. Кто его лечащий врач? Титова. А она, это Линько хорошо знал, отзывчивая, внимательная, никогда не пройдет мимо чужой беды. Да и по внешности - хороша собой. Ну как тут останешься равнодушным к такой девушке, да к тому же еще и человеку, который каждый день приходит, интересуется твоим здоровьем, делает все, чтобы побыстрее поправлялся. Вот и сегодня. Когда Пал Палыч удалял спицу, Калан не вытерпел и спросил: "А почему нет моего лечащего врача?" Правда, рабочий день уже кончился. Но старший лейтенант знал, что Наталья Николаевна пришла бы, нет, прибежала бы и помогла снять вытяжение. Калан спросил еще раз: "А что, ее никак нельзя было предупредить?" - "Да что вы беспокоитесь, Александр Петрович? вопросом на вопрос ответил Линько. - Неужели думаете, что не справимся?" "Да нет, я так не думаю. Но ведь Наталья Николаевна мой лечащий врач. Я знаю, она будет переживать, что все делается без нее". Ну что ответить Калану? Придумал: "Уехала она по срочному вызову". Нехорошо поступил Пал Палыч. Он и сам это хорошо понимает. Но иначе нельзя. Пусть Калан хорошо выспится, пусть за это время на месте удаленной спицы затянется ранка.
      - Ну вот теперь, кажется, все, - собираясь в дорогу, сказал Линько. Поправляйтесь, Александр Петрович, как можно быстрее. Может, не все понимают, как нужна ваша служба.
      Во дворе больницы стояла машина с работавшим двигателем. Казалось, он ворчал на задерживавшегося Линько. Рядом прохаживался капитан милиции. Он, видно, тоже вел себя не очень спокойно. Пройдет пару шагов, остановится, посмотрит в светившееся окно и вновь в обход вокруг машины. Наконец появился и Линько.
      - Пал Палыч, - подошел к нему капитан. - Я ведь не один, а с задержанным Пашуком.
      - Ну и что?
      - Нервничает он.
      - Из-за этого нервничать должны и мы? Не стоит, Сан Саныч. Поверьте, не стоит он этого. Я ведь не на посиделках был, а вашим же товарищем занимался. Удалил спицу. Теперь у него все в порядке. Кстати, спрашивал, почему не зашли проведать.
      - Вы же видите.
      - Вижу и знаю. Поэтому так и ответил, что у Сан Саныча очень важное дело.
      Сели в машину. Двигатель ускорил обороты. Слышно было, как при переключении рычага на скорость пробуксовали шестерни, издавая неприятный металлический звук. Пашук, уже протрезвевший, молча сидел на заднем сиденье. Изредка он поднимает голову, смотрит из-под бровей на капитана и нудно повторяет: "Ну не был я там, не был". - "Проверим. Если не был, так зачем же мы будем вас держать". - "Знаем мы вас, - не верит Пашук. - Вам лишь бы найти козла отпущения. А там хоть трава не расти. Рабочего человека упечь в каталажку - раз плюнуть. Вот если бы дело касалось какого-нибудь начальничка, вы бы, конечно, перед ним на лапках". - "Ведите себя спокойно". - "Ну какие у вас доказательства? - не унимался Пашук. - Что был у врача? Ну был. И что из этого? Что отобрали больничный лист у рабочего человека? Так за это должны ответить". - "Почему вы отказались от проверки на опьянение?" - спросил капитан, которому, по всему было видно, уже начинало надоедать нытье Пашука. "А может, у меня есть своя гордость? А может, мне стало обидно за рабочего человека, которому не доверяют?" Пал Палыч знает породу этих людей. Он будет упорно отказываться от обвинений. Будет отказываться до тех пор, пока ему не предъявят неопровержимые улики. Но может случиться и так, что он будет отказываться и в том случае, когда вина его будет полностью доказана. Поправится Наталья Николаевна, она вспомнит многое из того, что произошло сегодня вечером. Не может быть, чтобы она не узнала, кто на нее нападал. Но даже если бы и не узнала, все равно улик достаточно. Вот рядом с капитаном целлофановый мешок. Пал Палыч не спрашивал, что в нем находится. Нетрудно догадаться и так: ботинки Пашука. Предусмотрительным оказался Червяков. У Титовой была большая рвано-ушибленная рана. Пашук бил ногами. И, наверное, его обувь оказалась в крови. Если это так, то определить подгруппу крови можно без труда. И тогда Пашуку не отвертеться, даже если он будет отказываться. Капитан об этом не говорит. Да и зачем? Еще не известно, какие результаты будут у экспертов. Пашук все равно будет твердить свое: "Ну не был я там, не был". Твердить даже в том случае, если группа крови совпадет. Его спросят: "Откуда у вас на ботинках кровь?" - "Курицу резал", - ответит. "У курицы другая кровь". "Кровь у всех одинаковая". Такой разговор мог бы длиться до бесконечности. Но в таких случаях на выручку приходит криминалистическая экспертиза. "И тут, - мысленно ответил себе Линько, - вам, гражданин Пашук, отказывайтесь не отказывайтесь, еще не раз будут слышаться крики и стоны Натальи Николаевны. Будут сниться". Пашук опустил голову и молча ехал до самого Вольска.
      15
      После утренней процедуры Алесь снова уснул и проснулся поздно: незадолго до обеда. Может, потому что сняли груз с ноги. Хоть и привык к нему, а груз все-таки он и есть груз. Сперва в том месте, где была ранка, немного пощемило, но потом все прошло и наступила такая легкость, что он провалился в сон, как младенец. Проснувшись, готов был тут же встать и пройтись по палате. Правда, Пал Палыч сказал: к тренировке можно приступить только со следующего дня. Что ж, он так поспал, что сутки, можно сказать, прочь. Вот придет Наталья Николаевна... Но пришла Марина Яворская:
      - Я уже третий раз к вас заглядываю, а вы все спите. Лекарство нужно принимать.
      - Ты вот что, Марина. Принеси-ка мне костыли. Пора начинать учиться ходить... Да, а что это обхода не было?
      - Ой, товарищ старший лейтенант, вы ведь и не знаете... - И Марина сбивчиво рассказала о ночном происшествии.
      Вот, значит, зачем пожаловал в Поречье Пал Палыч! И ни словом не обмолвился. Не хотел тревожить. Покой прежде всего. Тоже мне хирург Пирогов. Тот - Наталья Николаевна говорила, - обходя и перевязывая раненых во время обороны Севастополя в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году, по одному виду раны определял, какие вести получал солдат из дому. Яркая, сочная, хорошо заживающая рана - дома все в порядке. А если та же рана на следующий день вдруг начинает вянуть, как брошенный на дорогу цветок, значит, дома беда: пала корова или случилось еще какое несчастье. Здесь вот тоже несчастье. Почувствовал, как заныла нога. Почему люди звереют, когда напьются? Им все видится, как в кривом зеркале. Разве не бывало, что пьянчуга избивает прохожего только за то, что у того не оказалось спичек? А потасовки, без которых редко обходятся хмельные свадьбы? Нет, Наталья Николаевна должна чувствовать себя в безопасности. И он, Алесь, знает, что для этого нужно сделать.
      - Так как, Марина, с костылями? Найдутся?
      - Сейчас принесу.
      Пока Марина ходила за костылями, в палату зашла Норейко. В больницах такой порядок: нет одного врача - его заменяет другой. И тут уж не до личных симпатий и антипатий.
      - На время болезни Натальи Николаевны вашим лечащим врачом буду я. Не возражаете?
      - С какой стати? А что же все-таки случилось с моим доктором?
      - Знаю одно, - ответила Норейко, - в такую историю не захочешь - не попадешь.
      Возвратилась Марина - принесла костыли.
      - Вот что мне сейчас нужно, - обрадовался Алесь, - Пал Палыч сказал, что теперь все зависит от меня самого. Чем меньше буду лениться, тем быстрее встану на ноги. Правильно, Инна Кузьминична?
      - Раз Пал Палыч сказал... Только не забывайте, что все должно быть в меру.
      - Тоже верно. Но прогулка по двору, надеюсь, не повредит?
      - По двору можно...
      Какая это радость - ходить! Пусть на костылях, пусть только по двору, но ходить. Самому. Природа наделила нас способностью ходить, делать что-то своими руками, смотреть на все, что нас окружает, чувствовать запахи. И стоит лишиться пусть не всех, а хотя бы одного из этих даров - и небо уже не кажется таким голубым, каким мы привыкли его видеть, и трава не удивляет нас своей свежестью. Но как же счастлив человек, к которому возвращается утраченное.
      Вот и Алесь первый раз вышел во двор. Огляделся. Хорошо! Правда, все это он видел из своей палаты. Сядет, бывало, у окна и смотрит на цветущий сад. Весенняя свежесть вливается через открытую форточку в палату. Но все это не то, не то... Алесь идет по дорожке в сад, вдыхает всей грудью весенний воздух, упивается запахами смородины и тимьяна, смотрит на белую кипень цветущих яблонь. А что это за цветы? Нежные, с полупрозрачными желто-фиолетовыми лепестками. Кажется, анютины глазки. А почему не наташины? Воровато озирнувшись, нарвал небольшой букетик. Такие, вспомнил с улыбкой, продавали ранней весной в Минске в подземном переходе. По полтиннику за букетик.
      Не заметил, как поднялся на крыльцо амбулатории. Постоял в раздумье перед дверью с табличкой: "Главврач". Кстати ли он со своим визитом? Он же не знает, как она там. А вдруг ей так худо, что она не хочет никого видеть? Но Марина же сказала: опасности нет. Решился все-таки постучать. Услышал негромкое: "Да". Не очень ловко (мешали костыли) пролез в дверь.
      - Извините, ради бога, что побеспокоил.
      Наталья была вся в бинтах. Увидев Алеся, она словно в испуге, прикрыла лицо рукою:
      - Пожалуйста, не смотрите на меня.
      Женщина остается женщиной. Алеся тронуло это ее невольное движение.
      - Я вот... цветы вам, - не очень складно сказал Алесь. - В саду сорвал.
      - Забыли поставить табличку: "Рвать цветы воспрещается", - с деланной озабоченностью сказала Наталья.
      Алесь немного смутился, но уж совсем вогнал его в краску вопрос:
      - Вы уверены, что хотели подарить цветы именно мне, а не кому-нибудь другому?
      - А кому же еще?
      - Ну, скажем, той девушке, что приезжала к вам.
      Вот тебе и на. Откуда Наталья Николаевна узнала о приезде Нонны? Хотя чему тут удивляться. Видели-то многие. Та же Марина. Да какая разница откуда узнала? Важно, что вопрос из тех, на которые надо отвечать всерьез, как на духу.
      - Нет у меня никакой девушки. Можно сказать, что и не было.
      Вопрос Натальи прозвучал как неловкое, с оттенком ревности признание. Что ж, ответ, пожалуй, был в том же духе.
      Как нарочно, чтобы не дать событиям развернуться, появился капитан Червяков.
      - Утром не смог, так хоть теперь решил тебя, тезка, навестить, поздоровавшись, сказал он Алесю. - Ищу-ищу, а ты вот где.
      - Так-таки из-за меня и прикатил? - смеясь, спросил Алесь.
      - А из-за кого же еще?
      - Из-за кого... В кабинет главврача ты зачем пожаловал?
      - Спросить у Натальи Николаевны разрешения зайти в твою палату.
      - Ладно, пинкертон. Спрашивай, а я поковылял к себе.
      По дороге Алесь пытался осторожно наступать на больную ногу. Появлялась колющая, но терпимая боль. Нечаянно перенес на нее груз всего тела и чуть было не упал. От боли на лбу выступили капельки холодного пота. Глазами поискал ближайшую скамейку. Подошел, сел, прислонив костыли к спинке. Мысленно перебирал в памяти все, что связывало его с Поречской больницей. Наталья Николаевна, делая обход, всегда брала стул, придвигала его к койке Алеся, считала пульс, выслушивала легкие. А то положит, бывало, руку ему на лоб, отведет назад чуб, большим пальцем приподнимет верхнее веко и скажет: "Посмотрите, пожалуйста, вниз. Теперь вверх. Так, хорошо". "Хорошо", - в тон ей ответит Алесь. Наталья улыбнется, вставая, обопрется рукой о его плечо и скажет: "Выздоравливайте поскорее".
      Ну вот, теперь, отдохнув немного, можно идти дальше. Червяков пришел, едва он успел лечь.
      - Докладываю тезка: разрешение получено, - сказал, устраиваясь на стуле рядом с койкой.
      Несмотря на разницу в званиях и возрасте, Алесь с Александром Александровичем Червяковым дружили. Понимали друг друга с полуслова, хоть Червяков имел обыкновение выражаться иносказательно, намеками. На этот раз он изменил своей манере:
      - Прости, дружище, что ни разу тебя не навестил. Принимал в Карпатах воздушные ванны. Ты же знаешь, оперативнику летом отпуска не дадут извольте лечить язву в самую слякоть.
      - Ладно. А тут что слышно?
      - Понимаешь, утром я не мог поговорить с Натальей Николаевной. Линько запретил: мол, истина мне дорога, а здоровье человека дороже. Ладно, я прихватил ботинки этого самого Пашука. На них была кровь, и группа совпала. Улика. Пашук перестал запираться. Выходит, я и впрямь ехал к тебе. Ну там кое-какие подробности...
      - Так я и думал. Слышь, тезка, ты говоришь, оперативнику в хорошее время отпуск не дадут. А как с участковыми?
      - Да, пожалуй, и того хуже. Постой, а что это тебя заинтересовало?
      - Да, видишь... Нельзя позволить, чтобы такие люди, как Наталья Николаевна, подвергались опасности.
      - Эге, да ты, может, уже и рапорт написал? Так, мол, и так, хочу приносить пользу обществу на поречском участке, где живет и работает...
      - Написал. Но не из-за нее.
      - Кого ты хочешь обмануть? Меня, сыщика? - Червяков был психологом. Тебе нужно мое "добро"? Ладно, давай пять.
      16
      Не раз Наталья не ночевала дома: то вызов в дальнюю деревню, то поздно вечером привезут больного, от которого нельзя отойти. Привыкла Марья Саввишна. Но на этот раз ее почему-то не оставляло беспокойство. Когда же Наталья не объявилась и под утро, тут уже хочешь не хочешь, а начали сдавать нервы. Может, хоть к обеду пожалует. Но солнце уже пошло к закату, а Натальи все не было. Что ж, надо собираться в дорогу. Наскоро одела Оксанку и поспешила в больницу. Оксанка едва поспевала за нею. За мостом Марья Саввишна остановилась.
      - Чего это мы летим как на пожар? - спросила не столько Оксанку, сколько самое себя. - Полдня сидели, а тут надумали бежать. Не переведя духу, дальше ворот не убежишь.
      Она уже была уверена, что с дочерью что-то стряслось. Так что, спешить навстречу беде?
      В больнице Марью Саввишну и Оксанку знали все. Отводили взгляды. Санитарка Ира Сушко провела их в кабинет главврача. Увидев Наталью с забинтованной головой, Марья Саввишна глухо простонала и стала медленно оседать на пол.
      Подоспевшая Марина Яворская помогла Ире довести Марью Саввишну до стула у изголовья Натальи. Сбегала на пост за успокоительным. Оксанка оставалась у двери одна. Вначале она крепилась. Но потом при виде общей суматохи у нее начали дрожать губки.
      - Видишь, мама, какой переполох устроила, - с мягким попреком сказала Наталья. - И Оксанку напугала.
      Марья Саввишна посмотрела на плачущую уже Оксанку, на крупные, с горошину, слезы на ее щеках и сказала:
      - И правда. Что это я? Не плачь, моя хорошая. Иди ко мне, - Марья Саввишна посадила Оксанку на колени, прижала к себе и, лаская, гладила рукой по головке. - Давай спросим тетю Наташу, почему она такая непутевая.
      - Путевая, - все еще всхлипывая, возразила Оксанка.
      - Хорошо, путевая. Но почему она не дала нам знать, что ее положили в больницу?
      - Тетя Наташа врач. Она сама себя положила, - просто объяснила Оксанка.
      Наталья засмеялась. Улыбнулась и Марья Саввишна.
      - Тетя Наташа, у тебя горлышко болит? - озабоченно спросила Оксанка.
      - Да. Выпила холодного молока, и, видишь, заболело, - ответила Наталья.
      - Что же все-таки стряслось? - спросила Марья Саввишна.
      - Не при девочке об этом говорить. Потом расскажу. Да и позади уже все. Видишь, я и разговариваю, и улыбаюсь. Через пару дней встану. Так что за меня не беспокойся.
      - И зачем тебе нужна была эта должность?
      - Да при чем тут должность?
      - А при том. Я не один десяток лет прожила на свете и знаю: чем выше положение у человека, тем больше завистников. А завистливые люди ничем не побрезгуют, лишь бы досадить. На что твой отец был смирный, а и ему ножку подставили...
      Наталья вспомнила отца. Больше двух десятков лет проработал он пасечником в совхозе. Тихий, работящий. Да вот нашлись люди, в самый разгар медосбора ночью приехали на машине, связали Миколу Титова и увезли все, что было выкачано за день. А перед отъездом еще и избили жестоко. Найти-то нашли этих молодчиков. Был среди них и Пашук. Ну что - судили. Дали по несколько лет. Отбыли наказание. Недавно вернулись и работают себе. Кроме Пашука, который, видно, снова "загремит под фанфары". И теперь, кажется, надолго. Но вот Микола Титов, отец Натальи, после того ночного нападения захворал. Потом и совсем слег. Года три как похоронили. Вот как оно все вяжется. Больничный лист - это, конечно, причина, чтобы в голове у такого пьяницы, как Пашук, помутилось. И все-таки тут было и другое - злопамятство.
      - Ничего, мама, - сказала наконец Наталья. - В драке не всегда обходится без синяков.
      - Да оно-то так. Но если бы дело только в синяках. А то ведь бывает и иначе... Тогда уж и мне пришлось бы следом за тобой. А ты подумала про эту вот несмышленую? Куда ей?
      - А ты подумала, мама, что было бы, если б верх взяли такие, из-за которых пострадал отец?
      - Одна ты их не переделаешь.
      - А я и не говорю, что одна. Все вместе.
      - Иван Валерьянович после того ни разу у нас не показывался. А прежде, бывало, чуть ли не каждый день приезжал, - переменила тему Марья Саввишна.
      - Не надо, мама, об Иване Валерьяновиче, - повела рукой Наталья. - Не надо. Ладно?
      17
      Корзуна вызвал к себе Яков Матвеевич Ребеко: известно ли ему, что областное аптечное управление выделило их больнице платидиам? Стоимость семь тысяч рублей. Дело даже не в цене, а в том, что это лекарство районной больнице совсем не нужно. Кто дает такие разнарядки? Почему не спрашивают согласия? "Поезжайте, Иван Валерьянович, в аптекоуправление и постарайтесь выяснить, во-первых, почему так получилось, и во-вторых, нельзя ли переадресовать этот платидиам тем, кому он, может быть, нужен". Корзун подумал было, что эти вопросы можно бы выяснить и по телефону, но Ребеко будто прочел его мысли, сказал: "По телефону толку от них не добьешся, поэтому придется, голубчик, съездить в область. Семь тысяч на дороге не валяются. Надо попытаться их сохранить".
      Ну что ж, надо так надо. Ивану Валерьяновичу не первый раз утрясать такие вопросы. Электричка ходит часто, никаких проблем с проездными билетами. И свободно сегодня: выбирай сиденье, какое тебе по душе. Люди не любят скамьи, обращенные в хвост поезда. Не любит и Иван Валерьянович. Кому охота смотреть назад? Человек хочет видеть то, что у него впереди. Корзун уселся на скамью прочно, по-хозяйски. Далекие телеграфные столбы на повороте кажутся маленькими колышками. Но поезд мчится, и они постепенно увеличиваются, тенью наплывают на окно вагона и исчезают. На полустанках часть людей выходит, входят новые. Не так ли и в жизни? Она мчится быстро, стремительно, разве что, в отличие от поезда, не знает остановок. А люди, покидая ее вагоны, уходят в вечность. Иван Валерьянович почему-то вспомнил свою недавнюю поездку в Поречье с Галиной Чередович. Зачем он так поступил? Леший попутал. Хорошо еще, если все это как-нибудь обойдется. Сколько раз давал себе слово крепко подумать, прежде чем делать рискованный шаг. И каждый раз кончалось все тем же: поздним раскаянием.
      В окне тянулись привокзальные строения областного города. От вокзала рукой подать до аптечного управления. К кому обратиться? К начальнику? По опыту знал, что лекарствами ведает не начальник, а его заместитель. Он и никто другой распределяет между районами все медикаменты.
      - Я к вам, Андрей Витальевич, - начал Корзун, поздоровавшись с заместителем.
      - Слушаю.
      - Вы выделили нашему району на семь тысяч рублей платидиама. Так?
      - Да, именно так.
      - А знаете ли вы, что в эти семь тысяч обошлось бы лечение одного только больного?
      Заместитель посмотрел на Корзуна из-под очков и с досадой в голосе ответил:
      - Для восстановления здоровья человека государство, если нужно, выделит не семь тысяч рублей, а в десять раз больше.
      - Так это же если нужно. А если платидиам нам не нужен? Мы вам давали на него заявку?
      - Нет, не давали.
      - Так почему же вы так легко распоряжаетесь нашими деньгами? Если не хватит для больных самых необходимых лекарств, вы нам их дадите?
      - Без денег, естественно, не дадим.
      - Вот то-то же. Без платидиама мы обойдемся. Да он нам, я уже говорил, не нужен. А вот без заказанных лекарств обойтись никак не можем. Платидиам мы у вас не возьмем, - твердо заявил Корзун.
      - Как это не возьмете?
      - Вот так. Не возьмем, и все.
      - Объясняйтесь с заместителем заведующего облздравотделом. Лекарство не мы распределяли, а он.
      Вот оно что. Сказал бы сразу, что этим вопросом занимался облздравотдел, и все встало бы на свои места. Только время зря потратил. Да, дело, выходит, сложнее, чем казалось. Облздравотдел - не аптечное управление. С ним так просто не поспоришь. И все-таки интересно, как мог облздравотдел пойти на такой шаг? Ведь кто-кто, а он-то знает, как обстоят дела со снабжением районных и участковых больниц медикаментами. Кто там в облздравотделе? Опять-таки заместитель заведующего. А заместитель, кроме всего прочего, еще и женщина: Лива Петровна Алехнович. Лива? До сих пор он, Корзун, не слышал такого имени. Но дело, конечно, не в этом. Лива Петровна, по слухам, ничего не прощает тем, кто обходит ее вниманием. Попробуй поговорить с нею так, как говорил с Андреем Витальевичем. Да она просто выставит тебя за дверь. Нет, тут нужно менять тактику. А возвращаться домой ни с чем никак нельзя. Придется подкатиться к ней с цветами. И не с какими-нибудь там гвоздиками, а с настоящими розами. Да чтобы только-только распустились. Правда, достать их не так просто, ну да с этим считаться не приходится. И еще вопрос. Как на все это посмотрит Лива Петровна? Вдруг поднимет его на смех? Он что, пришел на свидание или в официальное учреждение? Ничего, попытка - не пытка. Если случится конфуз, он это как-нибудь перенесет. Это же не для себя, а ради дела. Позвонил в облздравотдел, спросил, сможет ли принять его Лива Петровна. Да, пусть приезжает. Вот теперь можно заняться и цветами. Хлопотным оказалось это дело. Пришлось для начала раздобыть коробку конфет и вручить ее продавщице цветочного магазина. Потом с такой же коробкой съездить в розарий загородного хозяйства. Но зато Корзун достал то, что хотел, то, с чем не стыдно показаться перед самой Ливой Петровной. Чтоб не бросалось в глаза другим посетителям, да и самим работникам облздравотдела, цветы пришлось завернуть в целлофан и спрятать в портфель.
      Лива Петровна была на удивление моложава. Издали ее принимали за юную девушку. Толстая коса (своя ли?) и тонкая талия вводили в заблуждение. Выдавали ее истинный возраст лишь морщинки в уголках глаз. Но их можно рассмотреть только вблизи. Прежде Иван Валерьянович видел Ливу Петровну разве что издали, из зала заседаний областного медицинского совета. Теперь он сидел напротив нее за столом.
      - Так что же вас привело ко мне? - спросила Лива Петровна.
      - Прежде всего - скромный букетик цветов, - ответил Корзун, доставая из портфеля и разворачивая розы.
      - Какая прелесть! - восхитилась Лива Петровна, принимая цветы и погружая в них лицо. - Божественный запах.
      - Из моего огорода, - не моргнув глазом, соврал Корзун. - А вам они идут.
      - Вы дамский угодник, Иван Валерьянович. Вы опасны.
      - Нет, что вы. Дарить людям прекрасное... Разве можно за это осуждать?
      - Нет, конечно. Вы что же, только с тем и пришли, чтобы подарить мне эти розы?
      - Да нет. Хотя беспокоить вас я не собирался. Ехал в аптекоуправление. Хотел у них выяснить, за что нас разоряют.
      - Как это разоряют?
      - Заставляют купить платидиама на семь тысяч рублей. Ну что мы с ним будем делать?
      - Понимаете, Иван Валерьянович, нас тоже прижимают. Главное аптечное управление республики. Покупайте, и все. Где-то кто-то закупил за рубежом лекарство, толком не разобравшись, нужно оно нам или без него можно обойтись. И вот мы перед фактом. Что делать?
      - Да, положение. Лива Петровна, а нельзя ли сколько-нибудь там скостить?
      - Ладно. Пять тысяч я вам верну. А на остальные две вашему Якову Матвеевичу все же придется раскошелиться. Кстати, как он там? Не собирается на пенсию?
      - Собирается, да никак замену себе не найдет.
      - Замену? В резерве же числитесь вы...
      - Резерв, как известно, в расчет можно и не принимать.
      - Э, нет, сейчас так не делается. Или, может быть, вы сами не хотите?
      - Почему же. Нет, я не отказываюсь. Но это зависит не только от меня.
      - Прибедняетесь. Этот вопрос, можно сказать, решен. Хотя вам не очень-то позавидуешь: у главврача ни выходных, ни проходных. Кстати, чем вы занимаетесь в выходные дни?
      - По-разному. Охоту люблю.
      - На зайцев?
      - Не только. Случалось добыть и кабана. - У Корзуна мелькнула мысль: расстараться где-нибудь чучело вепра и привезти его Ливе Петровне. Ах, как хорошо получилось с цветами! Они проторили тропинку. Конечно, в ее словах уже есть обещание, поддержка. Они уже почти друзья, а друзья, как известно, помогают друг другу. Интересно, какая у нее семья? Эти чиновные дамы часто бывают одиноки. Она старше его, Ивана Валерьяновича, лет, наверное, на пять. Ну и что? Помнится, он был в составе медицинской комиссии при райвоенкомате. Как-то райвоенком ему сказал: "Сейчас к нам войдут два молодца. Обратите на них внимание". Иван Валерьянович заинтересовался. Парни как парни. Рослые, краснощекие, одного года рождения. "Ну что? - спросил райвоенком. - Как ребята?" - "Они что, братья?" - в свою очередь спросил Корзун. "Как бы не так. Отец и сын. А точнее - отчим и пасынок".
      Вспомнил Иван Валерьянович об этом случае и, кажется, понял, что может заставить молодого человека пойти на такой брак. Да окажись Лива Петровна вдовой или даже просто разведенкой, тут было бы о чем подумать. Во-первых, хороша собою, во-вторых, молодо выглядит и, в-третьих - положение. Но это, как некоторые говорят, гипотетическая ситуация. Как узнать ее адрес? Взять да спросить? Неудобно. Лучше потом, через справочное бюро. Чтобы закрепить достигнутое, добавил:
      - Первый же трофей ваш, - и, чтобы отвести возражения, поспешил перевести разговор на другое: - А вы, простите, разбираетесь в охоте?
      - Что вы! Где вы видели женщин-охотниц? Рыбачки бывают, да. Я слышала, в Минске завоблздравотделом даже зимой рыбачила мужикам на зависть. А насчет охоты... Мы если и разбираемся, то разве что в охотничьих рассказах. И то больше принимаем на веру.
      "Вот и отлично, - подумал Корзун. - До чего же это у меня ловко получилось, насчет трофея. И почему - чучело? Она женщина практичная, скорее оценит кабанью тушу".
      Уезжал Корзун домой в приподнятом настроении.
      Надо сказать, в последнее время отношения между ним и Ребеко обострились. Правда, проявлялось это несколько даже забавным образом. Вроде игры в гляделки. Раньше, бывало, как? Яков Матвеевич, если ему нужно что-нибудь уточнить, скажет: "Иван Валерьянович, голубчик, съезди, пожалуйста, в Поречье и разберись в делах этого курятника". Сейчас это же звучит иначе: "Вы не контролируете работу участковых больниц. Вчера я звонил в Коровичи. В шестнадцать часов. А там уже никого не было. Разберитесь и доложите. Срок - два дня". Корзун ехал, разбирался, но с докладом не спешил. Проходила неделя. Главврач вызывает Корзуна: "Разобрались?" "Разобрался". - "Почему до сих пор не доложили?" - "Ждал вашего вызова". Ребеко поднимет голову и долго смотрит в глаза своему заместителю. Пусть. Иван Валерьянович выдержит этот взгляд. Как и вопросики вроде: "Вы знали, что вчера дети остались без молока?" - "Знал". - "Почему же не приняли никаких мер?" - "Эти меры должен принимать ваш заместитель по хозяйственной части. Я же занимаюсь лечебными вопросами". - "А детское питание - не лечебный вопрос?" - "Питание - лечебный вопрос. Но его доставка - забота хозяйственников". Вот так. Пусть знает, что Корзуна голыми руками не возьмешь.
      По возвращении Иван Валерьянович обошел своих больных. Взял истории болезни, чтобы заполнить дневники. Эту часть работы он делал в своем кабинете. Не успел сесть за стол, как кто-то постучался.
      - Войдите.
      В кабинет протиснулся, озираясь, мужчина средних лет. В нем Корзун узнал больного, которого оперировал две недели тому назад. Операция прошла удачно, и теперь больного готовили к выписке.
      - Что случилось?
      - Я на одну минуточку, - шепотом ответил мужчина. - Вы не знаете, Иван Валерьянович, как я вам благодарен. Замучила было грыжа - спасу не было. А теперь я человек.
      - Ну и хорошо. Мы это выяснили во время обхода. Что еще?
      - За мое здоровье выпьете, - ответил мужчина, ставя на пол за столом сверток так, чтобы его нельзя было заметить со стороны двери.
      - И вам не стыдно, - Корзун заглянул в историю болезни, - Павел Васильевич?
      - Да какой же тут стыд? Не ворованное. От души.
      - Где вы работаете, Павел Васильевич?
      - Егеря мы. В Полевановском лесничестве. Может, слыхали?
      - Как не слыхать. Там же участковая больница.
      - Вот-вот. Из этой больницы меня и направили к вам.
      Корзун отложил в сторону истории болезни, сцепил руки на животе и, откинувшись на спинку стула, сказал:
      - Значит, егерь? Целые две недели вели разговоры о вашей болезни, а я только сегодня узнаю, с каким интересным человеком встретился.
      - Да я человек простой.
      - С простыми людьми интереснее. А у вас вообще редкая профессия. Если приеду, примете?
      - Как самого дорогого человека.
      Нет, поистине у него, у Корзуна, сегодня удачный день. Теперь под упрочение добрых отношений с Ливой Петровной подведена, так сказать, материальная база. А он-то корил себя: зачем ляпнул сдуру про охотничьи трофеи? Все будет выглядеть благопристойно. Выходит, не сдуру.
      18
      Ядька-чулочница, она же Ядвига Эдуардовна Плескунова, гостей не ждала. А они тем не менее нагрянули. Видные гости: новый участковый уполномоченный старший лейтенант милиции Калан, медсестра Марина Яворская и учительница Алла Захаровна Довнар.
      Как подобралась такая компания? Да в общем-то просто.
      В Поречье ни для кого не было секретом, кто снабжает пьяниц самогоном. В числе первых называли Ядьку-чулочницу. До поры до времени с этим мирились, как мирятся с затяжной ненастной погодой. Но после несчастья с доктором Титовой многие словно протрезвели. Пошли разговоры: сколько же можно терпеть алкоголиков и тех, кто на них наживается. Но разговоры, наверное, так и остались бы разговорами, если бы не Марина Яворская, которая в силу своей неугомонной натуры сразу перешла от слов к делу. С чего начинать? С корня. Такой корень, считала Марина, - Ядька-чулочница. Пошла в сельсовет и первым делом наткнулась на дверь с табличкой: "Участковый уполномоченный". Ага, он-то ей и нужен! Постучалась. Ответил знакомый голос. Вошла. За столом сидел старший лейтенант Калан и перебирал какие-то бумаги.
      - Ой, Александр Петрович. А вы что тут делаете?
      - На службе я, Марина.
      - Здесь же был другой старший лейтенант.
      - Был другой, верно. А теперь я. Что, не подхожу?
      - Нет, почему же. Еще и как подходите. Просто неожиданно.
      - Это смотря для кого. Я ждал этого назначения месяц.
      Марина рассказала Калану, с чем она пришла. Алесь смотрел на Марину и думал, как же она кстати подвернулась. А он-то ломал голову, как приступить к делу. И вот он, ответ.
      - Ты уверена, что нам удастся схватить за руку эту самогонщицу?
      - Конечно.
      - Тогда нам понадобится еще один человек.
      - Мы что, сами не справимся?
      - Справиться-то справились бы. Но по закону нужно не меньше двух понятых и санкция прокурора. Прокурора я беру на себя. Завтра за дело.
      Марина пошла домой. Открыла дверь своей комнаты и остолбенела: за столом вся в слезах сидела Галина Чередович. Плакала тихо, беззвучно.
      - Ты что, Галка?
      - Ничего, - ответила та, утирая слезы. - Так просто. Тоскливо отчего-то стало, вот и развела сырость.
      - Так просто не бывает. Что случилось?
      - Да говорю же тебе: тоска нашла.
      - Ладно. Не хочешь - не говори. А чтобы развеять тоску, завтра пойдешь со мной.
      - Куда?
      - Куда, куда... Потом расскажу.
      - Никуда я не пойду.
      - Но ведь дело-то какое. Мы с новым участковым решили вывести на чистую воду Ядьку-чулочницу. Но нужно, чтоб было двое понятых. Вот ты и будешь второй понятой.
      - Не могу я быть ни второй, ни первой. Тяжело у меня на душе, Марина. Так тяжело, что хоть в петлю лезь.
      Марина поняла, что дело не в беспричинной тоске. Если девушка заговорила о петле, то тут что-нибудь одно: либо безответная любовь, либо коварный обман. Насчет безответной любви вряд ли. Марина знала бы, у них до этого друг от дружки секретов не было. А вот обмануть Галку кто-то мог. Девчонка она доверчивая, да к тому же еще и слабохарактерная. Кто бы это мог быть? Кто-нибудь из механизаторов? Марина не знает такого. Может, Иван Валерьянович? Он так смотрел на Галку во время собрания. Даже Екатерина Мирославовна сказала: "Как кот на сало". Но не слыхать было, чтоб они встречались. Тогда кто же он? Нет, видно, девке сейчас не до ответа.
      - Ладно, Галка, не переживай. С нашей сестрой не такое бывало. А насчет второго понятого - найду кого-нибудь. Вернусь - мы еще посоветуемся.
      Но кого же найти вторым? Тут сразу и не придумаешь. С кем дружит Наталья Николаевна? С Довнар, с Аллой Захаровной. Вот к ней и надо идти. Марина познакомилась с Аллой Захаровной, когда у той заболела дочь Света. Рожистое воспаление после ветрянки не такое уж редкое осложнение. А осложнения, как известно, более опасны, чем сама болезнь. Конечно, Алла Захаровна помнит Марину хорошо. Никто так не благодарен за помощь детям, как их матери.
      На звонок открыл муж Аллы Захаровны:
      - Вам кого, девушка?
      - Здравствуйте, Франц Петрович. Не узнали?
      - Марина? Похорошела так, что и впрямь не узнать. Проходи, проходи. Дорогой гостьей будешь.
      Ишь ты, похорошела... Такова уж природа людей. Если что-то забывают, то причиной этого может быть что угодно, только не их собственная забывчивость.
      Алла Захаровна управлялась на кухне. Увидев Марину, сполоснула под краном руки, поздоровалась.
      Конечно, ей не понадобилось ничего объяснять. Когда Марина сказала, что новый участковый уполномоченный ждет их у себя, Алла Захаровна заторопилась:
      - Раз ждет, значит, надо идти. Ты, Франек, справляйся по хозяйству сам. Выбирал меня в депутаты - теперь помогай.
      В рабочей комнате уполномоченного было, по существу, уточнено только одно: идут они не к какой-то там Ядьке-самогонщице, а к гражданке Плескуновой Ядвиге Эдуардовне, каковой она значится в семи милицейских протоколах, обнаруженных Алесем в сейфе и составленных его предшественником.
      - Прошу вас, Марина, не называйте Плескунову Ядькой-чулочницей. Узнает, что мы ее так честим, еще жалобу на нас накатает.
      - Не буду, не буду, товарищ старший лейтенант.
      Назавтра они втроем входили во двор Плескуновой. Дом недавно отремонтирован. Щепа на кровле заменена шифером. Обновлены оконные наличники. Со стороны огорода - небольшая пристройка в виде закрытой веранды. На веранде баллон со сжиженным газом и плита. Живет Ядвига Эдуардовна одна. Летом наезжает из города на своей машине сын. Погостит с женой и двумя детьми выходные дни, загрузит машину овощами, домашними продуктами и - домой, в город. Ядвиге Эдуардовне за пятьдесят. Но женщина она еще крепкая. С соседями ведет себя по-соседски. Если кому нужно помочь деньгами, дает взаймы, не скупится. Оттого, может быть, еще не было случая, чтобы кто-нибудь написал, как это иногда бывает, на нее анонимку. Застали Ядвигу Эдуардовну за приготовлением обеда. Встретила гостей приветливо. Приглашая их в дом, говорила:
      - Живу одна. Сын и внуки иногда навещают. Налоги плачу исправно.
      - Мы не по поводу налогов, Ядвига Эдуардовна, - не стал тянуть волынку Калан. - Поступил сигнал, что вы занимаетесь самогоноварением.
      - Клевета. Как есть клевета, товарищ начальник.
      - Что, так никогда ни разу и не гнали?
      - Да зачем же она мне? Сама я не пью. А людям - борони бог.
      - А штрафовали вас за что?
      - Так это же когда было. Я себе не враг. Понимаю, что за такие дела власть не жалует.
      - Не будете возражать, если мы все-таки проверим?
      - Пожалуйста. Найдете - хоть на каторгу пойду.
      - На каторгу?
      - К слову пришлось. Вы уж простите старую женщину. Язык что помело. Ляпнет, не задумываясь.
      Для Калана поиск самогонных аппаратов дело новое. И тут он полагался больше на своих спутниц, чем на самого себя. Особенно - на Марину. Она, помнится, из села, к тому же молода, обоняние тонкое. Если в доме где-нибудь припрятан самогон, она должна его найти. По запаху. Самогон не водка. В нем много таких примесей, которые за несколько дворов начинаешь чувствовать. Марина ходит вокруг стола, поднимает полу скатерти, заглянет под стол, и везде пусто. Отойдет подальше, походит-походит и вновь вернется к столу. Что за чертовщина? Вроде бы слабый запах самогона. Откроет ящики в столе, перероет разный хлам, и хотя бы тебе что-нибудь нашлось. Вышла на веранду. Там, как во дворе. Разве что запахи от варившегося супа. Вернулась в комнату. Нет, ее снова тянет к столу.
      - Может, у вас были гости и вы угощали их самогоном? - спросила Ядвигу Эдуардовну Марина.
      - Какие гости? Какой самогон? - обиделась Плескунова.
      - А почему же такой самогонный запах?
      Плескунова принюхалась и, сделав вид, что что-то вспомнила, сказала:
      - Вы уж простите старую женщину. Забывать стала. Закончили мы ремонт дома, ну и надо ж было хоть чем-то угостить мастеров. Обычай такой.
      - Тогда другое дело, - будто успокоилась Марина. Она зашла за стол со стороны улицы, села на деревянный диван и наклонила голову, упершись локтями о стол. Потом словно встрепенулась. Приблизила лицо к стоящему на столе самовару и сказала:
      - Ядвига Эдуардовна, у вас чашка найдется?
      - Да этого добра у нас хватает, - ответила ничего не подозревавшая Плескунова.
      Марина взяла чашку, подставила ее под кран самовара и, поворачивая ручку, сказала:
      - Не предлагаете нам чаю, так сами напьемся.
      Ядвига Эдуардовна побледнела, схватилась за сердце и села на рядом стоявший стул. Подошли Калан и Алла Захаровна. Наступила тишина. Слышно было, как в чашку струйкой льется прозрачная жидкость. Закрыв кран, Марина пододвинула чашку ближе к Калану и сказала:
      - Товарищ старший лейтенант, не хотите отведать чаю?
      Калан взял в руки чашку, поднес ее к своему лицу и понюхал.
      - Чересчур крепко заваренный. А, Ядвига Эдуардовна?
      Плескунова молчала.
      - А говорили "хоть на каторгу". Как же вы так, Ядвига Эдуардовна? А хозяйство на кого же? - Калан, иронизируя, начал открывать крышку самовара. Не тут-то было. Крышка, как в обычных самоварах, не открывалась. Пришлось Алесю помозговать, прежде чем удалось ее снять. Внутри самовара была целая система для охлаждения паров браги.
      - Вот это да. Научно-технический прогресс, как видно, коснулся и самогоноварения, - рассуждал про себя Алесь. - Сами придумали, Ядвига Эдуардовна, или по спецзаказу сработано?
      - Купила.
      - В каком же магазине такое чудо техники продается?
      - Не в магазине.
      - А где же, если не секрет?
      - Случайно. Один знающий человек похвалился.
      - Кто же этот знающий человек? Может, дадите адресок?
      - Говорю же, случайно. Встретились, сошлись по цене, и до свидания. Он меня не знает, я его не знаю. Это дело такое: чем меньше знаешь, тем меньше отвечаешь.
      - Ну а где продукцию храните?
      - Никакой продукции у меня нет. Если, бывает, и сгоню, то только для себя.
      - Вы же сказали, что сами не пьете, а людям - борони бог.
      - Людям для продажи - борони бог. А так, кто поможет по хозяйству надо же угостить. Кто задаром будет делать?
      - Ну а если поищем продукцию, не будете возражать?
      - Как на исповеди говорю: нет у меня никакой продукции. Можете искать.
      На лице Ядвиги Эдуардовны такая была невинность, что старший лейтенант начал было сомневаться. Ну где можно хранить самогон, если бы он был? Скорее всего, в погребе. Побывал там Алесь. Осмотрел все. Даже пол простукал. Ничего не нашел. Посоветовались. Алла Захаровна сказала:
      - Самовар - это для отвода глаз. В нем не выгонишь столько, сколько нужно для продажи. А что продает - сомневаться не приходится.
      - Для дела с размахом нужны бочки. А где ты их спрячешь на подворье?
      - А в лесу? - Марина кое-что знала о повадках самогонщиков. - Тут до леса рукой подать.
      Решили осмотреть опушку леса. Пригласили и Ядвигу Эдуардовну.
      - А чего я туда пойду?
      - Придется, Ядвига Эдуардовна, - потребовал старший лейтенант. - Дело серьезное. Так что собирайтесь.
      Ничего не поделаешь, пришлось идти и Плескуновой. В огороде на грядках уже зеленели всходы петрушки, лука, гороха. Вдоль забора росли сливы и вишни. Между деревьями и забором поднимались густые заросли шиповника. Кто-то хорошо продумал планировку сада: залезть сюда не так просто. В конце огорода в заборе была калитка, за которой начиналось поле. Озимь уже отошла от зимней спячки и, набирая силу, тянулась вверх, наливалась весенними соками. От калитки к самому лесу вела тропинка, проторенная прямо по озими. Видно было, что ростки не раз придавливались к земле, но они упрямо выпрямлялись и вновь тянулись к солнечному свету.
      - Хворост ношу на растопку, - предупредила Ядвига Эдуардовна вопрос Калана. Она могла бы промолчать, но тропинка-то вела не куда-нибудь, а прямехонько к ней во двор.
      Калан ничего не сказал. Прошли поле. Тропинка привела к чистому криничному ручью. Дальше никаких следов. Кругом сплошные заросли орешника.
      Шедшая впереди Довнар внезапно остановилась. Прислушалась. Наверное, ей с Каланом пришла в голову одна и та же мысль.
      - Что посоветуете, Алла Захаровна? - спросил ее Калан.
      - Дрозд поет, - будто самой себе сказала Довнар. Она смотрела в густые заросли орешника и зачарованно слушала.
      Дрозд - отменный певец. Удивительно чисты и звонки переливы его песни. Она то взметывается до тончайших тонов и на них почти замирает, то как бы падает вниз, становится звонкой, будит в лесу многоголосое эхо.
      Что нужно для самогоноварения? Холод. Зимой снега или льда навалом. А как быть весной, тем более летом? Холодная вода! А что может быть холоднее родниковой воды? Значит, надо искать аппарат по ходу ручья, может быть, у самого родника.
      - Эх, Ядвига Эдуардовна, показали бы вы нам свое производство, и делу конец. Зря не теряли бы времени ни мы, ни вы. Может, покажете? - спросил Калан.
      - Было бы что, - обиженно ответила Плескунова.
      Пробирались вдоль ручья с трудом.
      - Глядите! Да тут же следы трактора, - крикнула Марина.
      Действительно, впереди было что-то вроде просеки. Поломанные кусты и следы колес. Дальше - небольшая поляна. Подошли по просеке к поляне, в центре которой находилось маленькое озерцо. От него-то и начинался ручей. Было здесь и еще кое-что. По бокам озерца на прочных металлических опорах стояли две большие бочки, от которых тянулись к длинным корытам трубы. В корытах трубы извивались, напоминая спящих змей. Да, дело тут поставлено на поток. Два заводских цеха, которые могут работать одновременно. Наливай в бочки брагу, раскладывай под ними костер, подставляй под выведенные из корыт концы труб посуду и получай самогон. Вначале идет первач, продукт, можно сказать, высшего качества. Плесни ложку такого самогона в костер - он вспыхнет синим пламенем. Дальше идет основная часть хмельного зелья, годная для широкой продажи. Под конец - остатки. Их обычно выливают в бочки для повторной перегонки. Ядвига Эдуардовна, видно, так и делает. У нее товар, по прежним сведениям, самый конкурентоспособный: либо первач, либо вроде того. Недалеко от бочек стоят две копны сена. Что бы это значило? Алесь проверил. В копнах тоже бочки. В них дозревает брага. Но как все это можно было завезти? А следы трактора? Значит, тут хозяйничает целая артель. Интересно, признается ли теперь Плескунова?
      - Ядвига Эдуардовна, что вы скажете на все это?
      - А что сказать? Лес-то не мой, откуда мне знать, кто тут чем занимается?
      - А тропка?
      - Что тропка? Я уже сказала, что хожу за сухими ветками.
      - Для растопки?
      - Ага, для растопки.
      - Под этими бочками?
      - Не докажете.
      - Докажем, Ядвига Эдуардовна, докажем. Но тогда уже одним штрафом, как раньше, не отделаетесь.
      Что же делать со всей этой техникой? Оставить в лесу? Завтра ее уже не будет. Перепрячут так, что и следов не найдешь. Разбить тем, что есть под рукой, не разобьешь. Без помощи директора совхоза не обойтись. Алесь написал записку и попросил Марину передать ее Заневскому. Пусть пришлет пару рабочих с трактором.
      Марина вернулась вместе с директором. Пришел-таки сам посмотреть на самогонный цех. А спустя еще некоторое время приехал и трактор с двумя рабочими. Составили протокол, подписались. Первым делом ликвидировали завод. Разобрали копны сена, вытащили из них бочки с брагой. Кувалдами погнули и эти бочки, погрузили все вместе на прицепную тележку и повезли в хозяйство.
      - Надо же! - сокрушался Виктор Сильвестрович. - Можно сказать, под самым боком устроились. Бочки приволокли. И чем? Совхозным трактором. Стыд и позор! Накручу я хвост завгару. Будет он помнить эту дату, как день своего рождения.
      - Ядвига Эдуардовна отпирается, говорит, что об этом цехе знать ничего не знает, - подошел к Заневскому Калан.
      - Верьте ей. Да она же с ее размахом заткнет за пояс наш сельмаг. Вы хорошо проверили ее потайные места?
      - Вроде бы да.
      - И ничего не нашли?
      - Ничего.
      - Пойдемте вместе поищем.
      Возвращались той же тропинкой, по которой шли в лес. Впереди Заневский. Остановился перед сарайчиком, начал присматриваться. И что-то разглядел. От основной тропинки отделялась другая, едва заметная. Вела за сарайчик. Между его стеной и забором тропинка упиралась в пустой ящик. Заневский отодвинул его ногой. Ничего особенного. Обычный мусор, скапливающийся годами в углах подворья. Вот разве что прошлогодние листья шиповника. Казалось, хозяйка сгребла их в кучу да так и оставила. Виктор Сильвестрович разгреб листья ногой. Под ними оказались какие-то доски. Постучал по ним - пустота. Возможно, тайник. Открыли и ахнули: три двадцатилитровые канистры и несколько литровых бутылок. Заневский достал одну из них. Холодная, запотевшая.
      - Не иначе как первач, - откупоривая бутылку, сказал Заневский. - Так и есть: экспортный вариант. Любую конкуренцию выдержит.
      Тем временем Калан достал канистры и остальные бутылки. Спросил Плескунову:
      - Столько самогону и все для себя? А, Ядвига Эдуардовна?
      - Так никто ж задаром ничего не сделает. Вот и приходится угощать.
      - Да, действительно. Без угощения трактор в лес не пойдет. А знаете ли вы, Ядвига Эдуардовна, что ваши клиенты чуть было не убили Наталью Николаевну Титову? И все из-за этого вот, что в канистрах.
      - Я тут ни при чем.
      - Суд разберется, кто при чем, а кто ни при чем.
      19
      Виктору Сильвестровичу Заневскому нет еще и сорока. Директорствует он в совхозе немногим больше трех лет. Принял хозяйство, можно сказать, добитое до ручки. Трудно, очень трудно было ставить его на ноги. Но теперь, кажется, перелом наметился.
      Вернувшись в контору, Виктор Сильвестрович вдруг вспомнил, что с того, будь он неладен, вечера он еще ни разу не видел Титову. А надо бы проведать, подбодрить. Как-никак он теперь ей что-то вроде крестного отца. Кто знает, что сталось бы с Натальей Николаевной, не случись ему тогда проезжать мимо. Вызвал Мишу Ведерникова, попросил раздобыть букет цветов и, как будет все готово, дать ему знать. Потом попросил к себе секретаря парткома Антона Кондратьевича Лепешко.
      - Вызывали, Виктор Сильвестрович? - приоткрывая дверь, спросил Лепешко.
      - Не вызывал, а просил зайти.
      - Что-нибудь случилось?
      - Случилось. Ты знаешь, где я только что был? В лесу.
      Антон Кондратьевич вскинул густые, чуть нависавшие рыжие брови.
      - Грибы в лесу если и есть, то разве что в беличьих тайниках, отшутился. - Да и не до грибов сейчас.
      - Грибов в лесу, ты прав, сейчас нет. Но мы нашли кое-что другое. И знаешь что? Это вроде бы и по твоей части.
      - Не темни, Виктор Сильвестрович. Выкладывай, что там у тебя.
      - Прибегает ко мне с запиской симпатичная медсестричка. Мариной ее зовут. Записка от нашего нового участкового уполномоченного. А в ней: так и так, присылайте трактор и двух рабочих. Уполномоченный - человек серьезный и игрушками, думаю себе, заниматься не будет. Дал я команду трактористу, а самого такое любопытство разобрало, что решил лично узнать, в чем дело. Да и провожатая при мне.
      - Узнала бы о провожатой Зоя Михайловна, перепало бы тебе на чай.
      - Жена у меня сознательная и зря семейных сцен устраивать не станет. Так вот, привела меня эта сестричка в лес. А там, не поверишь, настоящий завод. Гонят самогон по двум конвейерным линиям. И нашли ж шарамыги место. Для охлаждения бражного конденсата поставили змеевики у самого родника. А вода там, скажу тебе, - зубы немеют. Плохо это все. Дали мы волю самогонщикам. Но еще хуже, что сами оказались их пособниками.
      - Как это понимать? - насторожился Лепешко.
      - А так вот и понимай. У кого в Поречье трактора?
      - У кого же они могут быть, кроме как в нашем хозяйстве.
      - Значит, наши?
      - Да говори ты, Виктор Сильвестрович, толком.
      - А я и говорю, что туда привезено трактором четыре бочки, не считая мелкой утвари. А раз привозил все это трактор, значит, мы им помогали. Строим свинокомплекс, техника вся на строгом счету. А мы затеяли внеплановый объект - самогонный завод. Верховодит там всем известная самогонщица Плескунова. Но кто-то же в ее артели и из наших? Я все это к чему говорю? Не пора ли нам провести сход сельчан да строго спросить кое с кого.
      - А как доказать, что верховодит Плескунова?
      - Шестьдесят четыре литра самогона нашли у нее. Хотя перед этим божилась, что ничего, мол, нет. За эти дела ее уже штрафовали.
      - Согласен, Виктор Сильвестрович. Пора нам браться за самогонщиков серьезно. Для начала на первом же заседании парткома поставим этот вопрос.
      Во дворе засигналила машина.
      - Хочу навестить Наталью Николаевну, - сказал Заневский. - Может, и ты со мной?
      - Если возьмешь.
      - Пошли.
      Заневскому приходилось бывать в кабинете главврача и раньше. Кабинет как кабинет. Разве что сразу видно: здесь обосновалась женщина. Больничная кушетка аккуратно заправлена. Подушка с узорчатой накидкой. У изголовья на тумбочке - ваза с букетом распустившихся тюльпанов. Сама Наталья Николаевна сидела за столом и просматривала журнал.
      - С чем пожаловали, дорогие гости? - спросила она. С того злополучного вечера прошло немногим больше двух недель, а следов от ушибов как не бывало. Разве что, когда неловко повернется, по лицу пробежит гримаса боли. Дает о себе знать перелом ребер.
      - Решили проведать нашего доктора, который всегда помогает другим. В любую погоду, в любую пору, в любое время дня и ночи.
      - Да что вы, Виктор Сильвестрович, даже неловко.
      - Не скромничайте, Наталья Николаевна. Она, эта скромность, хороша, когда в меру.
      - А все-таки, зачем пожаловали, если не секрет?
      - Да честное слово, проведать. Вот и цветы в доказательство.
      - Ну спасибо, коли так.
      Виктор Сильвестрович рассказал Наталье о недавних событиях, о Плескуновой и о том, что было обнаружено в ее тайнике.
      - Нам нужно, Наталья Николаевна, как-то перестраиваться, объединять наши силы, что ли, - начал делиться своими планами Заневский. - Одному человеку это зло не одолеть. Подумать только, Терехова Антона загубил зеленый змий. Один наш пьянчуга угробил почти новый трактор и теперь замаливает свои грехи там, куда редко заглядывает солнце. Мерзавец Пашук тоже... Решили мы с Антоном Кондратьевичем обсудить этот вопрос сперва на парткоме, а потом и на общем сходе. Рассчитываем на вашу помощь. - Заневский пригладил рукой свои рыжие усы, взял по привычке из пластмассового стаканчика, что стоял на рабочем столе, карандаш и принялся крутить его в пальцах. Наталья смотрела на вращавшийся карандаш и думала, почему многие при разговорах теребят что-нибудь в руках. Наверное, это помогает сосредоточиться, снимает напряжение. Заневский заметил взгляд Натальи и, словно устыдившись своего несерьезного занятия, положил карандаш на место:
      - Извините. Привычка, знаете ли. Так вот я и говорю: надо бы нам объединиться. Ударить по самогонщикам - раз, по пьянству на работе - два. Это мы с Антоном Кондратьевичем берем на себя. Вы же по медицинской части: лекции там, ну и лечение алкоголиков. Как считаете, этими мерами переломим хребет змию?
      - Это кое-что, конечно, даст. Но переломить, как вы говорите, хребет змию мы этим не переломим.
      - Как не переломим? Неужели мы что-то упустили? - удивленно спросил Заневский.
      - Упустили, и важное.
      - Наталья Николаевна права, - сказал Лепешко. - Чтоб люди бросили пить, их надо чем-то заинтересовать.
      - Правильно, - закивала Наталья.
      - Ну, это уже по твоей части. Мозгуйте в своей партийной ячейке, думайте, вам и карты в руки.
      - А ты, значит, как бы в стороне. Так тебя надо понимать?
      - Нет, почему же, - деланно обиженным тоном ответил Заневский. - Но как-то уже повелось, что ставят на место коренных тех, кто вносит предложение.
      Лепешко понимал, что Заневский говорит с легкой подковыркой. Ответил:
      - Не надейся, Виктор Сильвестрович, на легкую жизнь. Тебя в этом вопросе никак не обойдем. Можешь быть уверен.
      - Вот так, Наталья Николаевна, - сказал Заневский, как бы приглашая ее в свидетели незаслуженно нанесенной ему обиды. - Стараешься угодить человеку, а он тебе за это - подножку.
      Наталья не приняла шутки. Вот он случай поделиться с совхозным руководством давно выношенными планами. И не надо в контору идти.
      - Записывайте, - поспешила она, боясь, что Заневский может передумать. - Первое: построить Дворец культуры и спорта.
      Виктор Сильвестрович посмотрел на Лепешко. Мол, какой еще дворец? Ответ у Натальи был готов. Борьба с самогоноварением, лекции - это хорошо. Но дворец решил бы сразу массу проблем. Чем заинтересовать людей? Ясно: что кому нравится. Одним - волейбол, другим - шашки, третьим - вязание. Да и пожилые могли бы собраться, поговорить за чашечкой чаю. А захотел попарить косточки - пожалуйста, вот тебе сауна или просто банька.
      - Главное, чтоб все было по-домашнему, без официальщины, - закончила Наталья.
      - Есть над чем подумать, - протянул Заневский, неторопливо приглаживая пятерней волосы. - Но тут одна заковыка. Средств у нас пока маловато. Да и не скоро их будет в достатке.
      - Ну, это уже вопрос практический, - улыбнулась Наталья. - Главное, чтобы народ нас поддержал. Но дворец это только начало. Есть у меня еще одна идея...
      И она рассказала о своих проектах насчет водолечебницы, о том, что заводила разговор об этом в облздраве и, кажется, встретила там понимание.
      Рука Виктора Сильвестровича застыла где-то на макушке, а брови парторга полезли вверх.
      - Речь идет о создании на базе наших целебных вод... ну, зоны здоровья, что ли, - сказала Наталья.
      - И значит, мы можем кое в чем скооперироваться с вашим министерством, - подхватил Виктор Сильвестрович.
      - Вот именно!..
      Простившись и пожелав Наталье быстрейшего выздоровления, Заневский и Лепешко вышли в коридор. Их заставил остановиться доносившийся из-за перегородки басок Миши Ведерникова:
      - Вы вот думаете, что шоферня - это одни пьяницы. И напрасно. Да если шофер возьмет хоть каплю в рот и сядет за руль, ему сразу три сто.
      - Что значит, три сто? - внятно спросил девичий голос.
      - Это у нас так говорят. На три года человек лишается водительских прав да плюс сто рублей штрафа.
      - О-о! А вас ни разу еще не наказывали?
      - За что? Я приучен к дисциплине еще с армии. И директор у меня такой же. Я, если что, садиться за руль ему не разрешаю.
      Лепешко стоял рядом с Заневским и давился смехом. На дворе было уже темно. Настольная лампа, горевшая на медицинском посту, отбрасывала на ткань перегородки тени водителя Миши Ведерникова и медсестры Марины. Так, наверное, начинаются многие знакомства. Как, скажем, познакомился со своей Зоей он, Виктор Заневский? Был такой же весенний день. Он, Виктор, шел по улице областного центра. И вдруг дождь. Да не простой дождь, а настоящий ливень. Свернул в ближайший подъезд. Через минуту туда же прискакала в одной туфле девушка. Студентка пединститута, как потом выяснилось. Мокрая, юбка в облипочку. "А туфля где ж?" - спросил Виктор. "Потеряла. Так напугал меня этот ливень, что не заметила, как и туфлю потеряла". - "Далеко отсюда?" "Нет, где-то здесь, рядом". Виктор, не раздумывая, побежал в том направлении, откуда появилась девушка. В считанные минуты промок до нитки, но туфлю нашел. Вбегает в подъезд. Девушка, увидев, как обошелся с ним ливень, мягко попрекнула: "Сумасшедший вы. Ну разве так можно?" - "Раз в жизни можно". - "Зоя", - протянула руку девушка. Так и познакомились. Сколько лет прошло с тех пор? Много. Очень много. За это время юноши стали отцами, а отцы - дедами. И в то же время до обидного мало. Кажется, только-только по-настоящему начал жить.
      А за перегородкой продолжал рокотать басок Ведерникова:
      - Я мальчишества не признаю. По мне, если что-нибудь делать, то делать по-настоящему.
      - А вы каждой девушке так говорите? - спрашивала шепотом Марина.
      - Вы вот не верите мне. А я, между прочим, серьезно.
      Виктор Сильвестрович покашлял, давая Мише понять, что его ждут.
      20
      Яков Матвеевич словно предчувствовал, что в этот день с ним что-то случится. Проснулся с непонятной тяжестью в груди и едва ощутимой тревогой. Вроде бы дома и в больнице все в порядке. Заботы как заботы. Их всегда полно. А тут на тебе - беспричинная усталость и беспокойство. Не с той ноги встал?
      Все это настораживало. Может, от переутомления? Сказать, чтобы работал больше обычного, не скажешь. Работает, как всегда. Но что значит работать, как всегда, немолодому человеку? Организм постепенно изнашивается, и то, что в молодости было как раз впору, в старости оказывается перегрузкой. Сознает ли это человек? Не всегда. В общей своей массе люди считают, что перегрузка может быть только от физической работы. Все остальное - от лукавого. Нельзя сказать, чтобы Яков Матвеевич на этот счет заблуждался. Нет, он хорошо понимал, что длительное нервное напряжение по своим последствиям не уступает тяжелому физическому труду. Более того, именно это напряжение чаще является причиной многих заболеваний. Понимать-то понимал, но только в том смысле, насколько это касалось других. О себе он просто не думал. Лишь сегодня, когда почувствовал тяжесть в груди, понял: дело не в том, с какой ноги встал. Дело в сосудах сердца. Их пропускная способность уменьшилась, а кому знать, что это значит, как не ему, врачу.
      Утренняя клиническая конференция прошла обычно. Рапорт дежурного врача, доклады заведующих отделениями. Под конец Яков Матвеевич огласил приказ: за выдачу больничного листа механизатору Пашуку, явившемуся в амбулаторию в нетрезвом состоянии, врачу Поречской участковой больницы Норейко Инне Кузьминичне - выговор. После конференции вернулся в свой кабинет и начал просматривать служебные бумаги. Немного погодя зашел Корзун. Внешне он, казалось, был спокоен. Но это спокойствие давалось ему с видимым трудом. Не ожидая приглашения, сел напротив Ребеко и, отодвинув пластмассовый стакан с карандашами, спросил:
      - Что ж это получается, Яков Матвеевич?
      Ребеко посмотрел на своего заместителя. Откуда у него эти развязные манеры? Входит в кабинет - не стучится, садится, не спрашивая разрешения. И даже этот раздраженный жест... Будто не он, Ребеко, хозяин в этом кабинете, а Корзун. Или Иван Валерьянович уже не считает его главврачом района? Так вроде бы еще рановато. Да и неизвестно, назначат ли Корзуна на эту должность. А вопрос, вопрос-то как задан? Мол, что же это вы, голубчик? Я на вас надеялся, а вы меня так подвели. Ребеко посуровел:
      - Говорите конкретнее, товарищ Корзун.
      - Почему вы все время выгораживаете Титову? Почему выговор объявили Норейко, когда кругом виновата Титова? Я разбирался. И медсестра подтвердила.
      - Вы знаете, что Титова сейчас в больнице?
      - Знаю. Поделом. А как еще говорить с такими, как Титова?
      Ну не наглец ли? И это говорит человек, который пытался ухаживать за Натальей Николаевной. Даже, если верить молве, собирался на ней жениться. Но не получилось. Вышел от ворот поворот. Уж не за это ли он сейчас мстит? Мстит низко, подло. Что ответить? Выставить за дверь? Нет, не годится наращивать завалы в отношениях. Ответить, конечно, нужно. Но ответ должен быть спокойным и взвешенным. Подавив в себе волнение, Яков Матвеевич сказал:
      - А ведь это не по-мужски, Иван Валерьянович.
      Как ни странно, но именно эти слова привели Корзуна в бешенство. Впрочем, что ж странного: задета его мужская честь. Как тут сохранить выдержку?
      - А волочиться за девчонкой достойно старого человека? - в ярости прошипел Корзун.
      Якову Матвеевичу показалось, что он ослышался. Настолько нелепым было сказанное, что он даже переспросил:
      - Я не понял вас.
      - Не притворяйтесь. Забыли стыд и совесть.
      До Якова Матвеевича дошел смысл чудовищного намека. До этого он ощущал только тяжесть в груди. Неприятное чувство. Но с ним как-то еще можно было мириться. Теперь же, казалось, на него навалился огромный камень. Он придавил грудь так, что стало трудно дышать. И форточка открыта, а воздуха не хватает. И в довершение ко всему его пронзила боль - жгучая, нестерпимая. Чувство тревоги, которое не покидало все утро, сменилось страхом. Будто впереди выросла бездонная пропасть. Голова кружится. Он пытается удержаться на краю пропасти, но его тянет пугающая, неодолимая сила. Смутно ощутил, как лоб покрылся холодным липким потом. Пытался вытереть его, но не мог. Рука, будто чужая, висела как плеть. Такого с ним еще не было.
      Корзун, увидев смертельно бледное лицо Якова Матвеевича, подбежал к двери, с силой рванул ее на себя и крикнул:
      - Врача!
      Молодая секретарь-машинистка Оля Безуглая торопливо набрала номер заведующей терапевтическим отделением. Пока ждала ответа, Корзун осознал нелепость своего распоряжения. Какого еще врача, если он сам врач?
      - Позвоните в приемный покой. Пусть принесут носилки. Якова Матвеевича нужно на пост реанимации.
      Прибежала Алина Павловна. Пощупала пульс Ребеко, выслушала сердце и легкие.
      - Что тут случилось, Иван Валерьянович?
      - Гром среди ясного неба... Я только вошел... - сбивчиво объяснял Корзун. - Не щадил себя старик. А мы все не двужильные. Говорил ему не раз, чтоб поменьше волновался, меньше брал на себя. Не слушал. Вот и... Инфаркт, наверное.
      - Да, похоже, - кивнула Алина Павловна. - За носилками послали?
      - Послали. Его нужно на пост реанимации.
      - Пойду скажу девочкам, чтоб приготовили электрокардиограф и все остальное. До введения промедола его пока не переносите.
      Оля Безуглая стояла здесь же и плакала. Когда Якова Матвеевича уносили на пост реанимации, взяла себя в руки. Вытерев платочком слезы, смотрела на Корзуна до тех пор, пока тот затылком не ощутил ее ледяного взгляда.
      - Ты чего?
      - Подлый вы человек, - тихо произнесла Оля и с достоинством вышла в приемную.
      - Ну-ну! - крикнул ей вдогонку Корзун и потом мысленно спросил себя: "Неужели все слышала?"
      Побывав на посту реанимации и узнав, что у Ребеко обширный инфаркт сердечной мышцы, пошел в свой кабинет и оттуда позвонил секретарю райкома партии Вороновичу:
      - Федор Васильевич? Здравствуйте... У нас несчастье... У Якова Матвеевича тяжелый инфаркт... Да, знаете, почти внезапно. Был здоров. Нагоняй на конференции всем дал. А потом пришел к себе в кабинет, и там... Издавать приказ о взятии обязанностей главврача на себя?.. Есть... Будет исполнено... До свидания.
      Бывает же так: за какой-нибудь час все меняется до неузнаваемости. Эта размолвка с Ребеко. Да не просто размолвка, если его, Корзуна, она привела в бешенство, а Якову Матвеевичу стоила инфаркта. Потом страх. У Якова Матвеевича - перед жестокой болью, у Ивана Валерьяновича - перед Олей Безуглой. Впрочем, кто такая секретарь-машинистка? Девчонка, безответный человек. Да она не то что других не тронет, за себя как следует постоять не может. А что касается Корзуна, теперь уже, можно сказать, главного врача района, то о нем и говорить не приходится. Она теперь и не пикнет. А пикнет - в два счета вылетит. И все-таки, когда эта пигалица сказала: "Подлый вы...", под ложечкой засосало. Совесть? Пожалуй, не то. Вдруг да разболтает. Пойдут пересуды. Но после разговора с первым настроение поднялось. Правда, это не совсем вязалось с сознанием, что там, на посту реанимации, в тяжелом состоянии Ребеко. А как же насчет сочувствия? Но, с другой стороны нельзя все время находиться в страхе или в подавленности. Жизнь идет своим чередом. Как это сказал Федор Васильевич? "Ну что ж, отдавайте приказ. Вы теперь главный врач района". Это что-нибудь да значит, черт возьми. Надо сейчас же, не откладывая в долгий ящик, пойти в приемную и продиктовать этой Безуглой текст приказа. Шел коридором, а в голове звучала торжественная мелодия марша Мендельсона. Звучала настолько явственно, что, казалось, вибрировали голосовые связки. Пришлось оглянуться и проверить, нет ли кого-нибудь позади. Вдруг услышат. Это было бы совсем ни к чему.
      - Оля, - входя в приемную, спокойно, даже с оттенком приветливости сказал Корзун. - Напечатайте приказ и разошлите по участковым больницам.
      Безуглая немного помедлила, но все же заложила в машинку несколько закладок бумаги.
      "В связи с болезнью Якова Матвеевича Ребеко и в соответствии с указанием РК КПБ обязанности главного врача района беру на себя".
      Вносить в текст приказа слова "в соответствии с указанием РК КПБ" не было необходимости. Но Иван Валерьянович знал, что делает. Прежде всего нужно было показать, что теперь Корзун действует от имени райкома партии, и поэтому ей, Оле, лучше держать язык за зубами.
      21
      Когда говорили с Заневским и парторгом о строительстве Дворца культуры и спорта. Наталья задала им, казалось бы, праздный вопрос: во что обойдется проектно-сметная документация?
      - Да тысяч в пятьдесят, - прикинул Виктор Сильвестрович. - А что?
      - Хочу внести свой пай, - улыбнулась Наталья. - Есть у меня в строительном институте подруга. Люда Каледа. В турпоходе познакомились. Помнится, она мечтала взять для дипломного проекта именно такую тему: сельский Дворец культуры. Вот и попробую ее уговорить, чтобы помогла нам. А понадобится - и по начальству пойду.
      Но сначала, закрыв бюллетень, пошла к начальству совхозному: как все же решился вопрос с дворцом? Без ясности в этом деле заводить разговор о проекте бесполезно. Надо прямо спросить у Виктора Сильвестровича: да - да, нет - нет. Зашла к нему в кабинет:
      - Так как же, Виктор Сильвестрович, с проектом дворца?
      Заневский посмотрел на Лепешко, сидевшего напротив, и кивнул ему:
      - Рассказывай, Антон Кондратьевич, все как есть.
      - Все так все, - начал Лепешко, немного насупив свои мохнатые брови. На днях был у нас сход. Разговор шел о разном. Предложили: строим Дворец культуры и спорта. Чтоб, значит, были там и плавательный бассейн, и комната отдыха, и кафе - ну, словом, все, что нужно. Хороша задумка? Хороша-то хороша, ответили сельчане. Но куда, к примеру, деваться молодым семьям? Об этом кто-нибудь подумал? Подумали, да не с той стороны. "Палац з кавай на верандзе, - сказал один дедок, - гэта, вядома, добра. Але ж лепей спачатку пабудаваць хату, а потым ужо и палац, як будзе магчымасць".
      Тут в разговор вмешался Заневский:
      - А Миша Ведерников, мой водитель, прямо мне заявил: "Уеду я от вас, Виктор Сильвестрович". - "Что так? - спрашиваю. - Заработок маловат?" - "Не в заработке дело. Жениться собираюсь. А куда я молодую жену приведу?" Вот вам и дворец. Так что поворачивает на то, Наталья Николаевна, что придется маленько подождать. Построим жилье, в первую очередь для молодых семей, вот тогда подумаем и о Дворце культуры и спорта. Иначе, видите, не получается. Без жилья потеряем и тех, которые у нас есть. И не только мы, но и вы, уважаемая Наталья Николаевна.
      - Медицинские работники вроде бы все устроены, - не очень уверенно сказала Наталья.
      - Вроде бы. А Марина Яворская где работает?
      - У нас. Но при чем тут Марина Яворская?
      - А при том, уважаемая Наталья Николаевна. Бывший моряк, а теперь мой водитель Миша Ведерников прокладывает курс прямо на этот ориентир. Не построим им дом - уедут как пить дать.
      - Дела-а, - протянула Титова. - А как же быть с проектом?
      - Не рано ли? И строительство домов, и это. Можем не потянуть.
      - В самый раз. Пока будем строить дома, подготовим все остальное, доказывала Наталья.
      - Как думаешь, Антон Кондратьевич? - спросил Заневский парторга.
      - Надо соглашаться.
      - Значит, можно от вашего имени договариваться?
      - Ну, раз согласился Антон Кондратьевич, значит, можно. Я так понимаю.
      Наталья не привыкла откладывать свои дела в долгий ящик. Решив ехать в институт завтра же, она не стала задерживаться в больнице и сразу, как только закончился рабочий день, пошла домой. Проходя мимо сельсовета вспомнила, что Алесь Калан работает теперь у них участковым уполномоченным. Да вон и окно его светится. А раз так, то сейчас она зайдет и поздравит его с новым назначением. Правда, предлог не из лучших. Ну и что? Ей небезразлично, как ее бывший больной себя чувствует. Хоть бы раз зашел, напомнил о себе. На то и врач, чтоб напоминать людям о главном: их здоровье - это дело не только личное, но и государственное. Поднялась на крыльцо, ступенька в коридор. Вот и табличка: "Оперативный уполномоченный". Но что там за смех? Прислушалась. Да это же голос Марины Яворской! Алесь рассказывает что-то смешное, а Марина повторяет: "Ой, не могу!" - и прямо-таки заходится от смеха. Нет, Наталья ничего такого не подумала, она уже прочно связала в уме Марину с Мишей Ведерниковым, однако охота увидеть Алеся вдруг пропала.
      Пришла домой, молча начала собираться в дорогу. Прежде, бывало, придет, начнет рассказывать своей матери обо всем: и кто у нее был на приеме, и к кому ее вызывали. А тут ее словно подменили. Даже мать заметила:
      - Ты что-то сегодня не в духе. Случилось что?
      - Нет, мама, все в порядке. Тебе показалось.
      - Показалось так показалось. - Марья Саввишна не стала больше расспрашивать: захочет - сама скажет.
      Понимая, что разговор не окончен, Наталья добавила:
      - Завтра еду в Минск.
      - Надо - езжай, - коротко ответила Марья Саввишна.
      - Бабушку обижать нельзя, - подала голос Оксанка.
      До этого, казалось, она была занята куклой и вся ушла в свои материнские заботы. Выходит, нет.
      Девочка чутко улавливала настроение в доме. Она верно поняла, что произошла размолвка и что началось все с Натальи. На чью сторону встать? Конечно же, на сторону бабушки.
      Наталью это задело, но тут же возник вопрос: как быть с Оксанкой? Брать ее с собой или под каким-нибудь предлогом оставить дома? Сколько прошло времени с тех пор, как они были у Веры? Месяца два. Надо, непременно надо ее навестить. И эта мысль как-то успокоила Наталью.
      - Поедем, Оксанка, к маме?
      - Поедем, - радостно ответила девочка и тут же начала заворачивать куклу в одеяльце.
      - Что ты, Оксанка, так мы не справимся с делами, - сказала Наталья. Куклу оставим с бабушкой.
      - Нет, она моя дочка, и я возьму ее с собой, - твердо заявила Оксанка.
      Наталья была озадачена. Что это? Каприз или первое проявление материнского инстинкта? Так или иначе, а куклу брать все же придется. Оксанка покажет ее маме. Вера будет знать, что о ее девочке заботятся, а это само по себе уже лекарство.
      Суббота - день особый. Электричкой едут на побывку к родным студенты, чьи-то обзаведшиеся в городе семьями сыновья и дочери. Не меньше и встречный поток. Почти у каждого - дорожные сумки с разной снедью. Многие едут в город проведать своих близких в больницах, везут домашние колбасы, соленья, пироги. В вагоне, в который сели Наталья с Оксанкой, большинство пассажиров - пожилые люди, и разговоры здесь большей частью о болезнях. Соседка напротив, держа хозяйственную сумку на коленях и упираясь подбородком в подставленную руку, говорит:
      - Еду к своему старому в больницу. Доктора говорят, рак у него. Операция нужна. А мне одна знакомая посоветовала рецепт: горелый сахар на спирте, полстакана меду, отвар болотной сушеницы и настой дикого шиповника. Три дня чтоб постояло все в темном и в холоде. Принимать по столовой ложке натощак. Будто бы это лекарство проверяли самые большие ученые. Пока его держат в секрете. Вот приготовила. Может, обойдется без операции.
      Наталье оставалось только вздыхать. Да, народные средства и народный опыт - большое подспорье в медицине. Но сколько в этой сфере предприимчивых шарлатанов и к каким ухищрениям они ни прибегают. Печатают на машинке "отзывы" о своих лекарствах, якобы прошедших клинические испытания. При этом указывают фамилии академиков, названия столичных клиник. И находятся же люди, которые верят всему этому вздору. Самый обильный урожай шарлатаны собирают среди отчаявшихся больных, среди людей, которые тщетно ищут исцеления. Вот и эта соседка... Впрочем, она женщина простая, а вот как попадаются на удочку люди образованные, искушенные в тонкостях многих наук?..
      - Сначала справимся с делами, а потом поедем к твоей маме, - как бы советуясь с Оксанкой, сказала Наталья, когда они вышли из вагона.
      На вокзале в это время настоящая сутолока. Толпы людей, спешащих к своим поездам, и такие же толпы направляющихся на привокзальную площадь. Там вереницей стояли такси. Передние машины, заполненные пассажирами, отъезжали от стоянки и, повернув в сторону проспекта, направлялись в центр города. Наталья не привыкла разъезжать в такси. Да и какой смысл тратить время на выстаивание в очереди? Гораздо проще и дешевле ехать по ее делам на метро. Да и Оксанке нужно показать, какие теперь подземные поезда в Минске. Спустились по ступенькам вниз. Зашли в широкий вестибюль. У Оксанки все время разбегались глаза, для нее все было удивительным, необыкновенным. Когда подошли к эскалатору, появилось на лице выражение страха. Наталье пришлось ее успокоить:
      - Не бойся, Оксанка. Это такая лесенка. Она бежит сама. Как в сказке. Ну, становись ножками. Вот так, - девочка крепко уцепилась ручками за подол юбки Натальи и, прижавшись к ней, смотрела только в ее лицо. Лишь под конец немного осмелела и начала рассматривать ближайших пассажиров. Вышли на перрон. В черном проеме туннеля показались огни приближавшегося поезда. Вместе с ним прошла волна свежего ветра. Шумно растворились двери вагона, из которого один за другим начали выходить пассажиры. Наталья взяла под мышки Оксанку, внесла ее в вагон и, выбрав свободное место, усадила ее на скамью.
      - Уже ночь? - спросила Оксанка.
      - Почему ты решила, что уже ночь?
      - А почему лампочки горят?
      - Мы под землей. А под землей темно. Вот потому и приходится зажигать электричество.
      - Ладно, - согласилась девочка.
      Добрались до института быстро. Труднее оказалось найти Людмилу. Однако нашли. Наталья отметила в подруге большие перемены. Вообще-то Люда была дурнушкой. Непомерно большой нос, такой же выступающий подбородок - все это, конечно, не красит. Первый раз, когда Люда пришла в школу туристского мастерства, Наталья отнеслась к ней, как относятся к людям с физическими недостатками: это не вина ее, а беда. Позднее обнаружилось, что Люда на редкость умна и, главное, добра. Наталья крепко привязалась к ней. Люда училась на архитектурном факультете. Теперь была ассистентом, готовила диссертацию.
      - Ну, Наталка, сколько это мы уже не виделись? - спросила Люда и, не дожидаясь ответа, продолжала: - А девочка чья же? Ты, насколько я помню, замужем не была.
      - Не была. А теперь вот дочка. Правда, ты моя дочка? - спросила Наталья Оксанку.
      - Я мамина.
      - Вот так, - засмеялась Люда. - Нечего присваивать чужих дочек. Пора своими обзаводиться. Замужем?
      - Нет.
      - Что ж так? Положим, мне трудно решать эту проблему, - Люда легко говорила о своих недостатках, - а тебе с твоей прямо-таки рекламной внешностью давно можно было бы заполучить любого принца. Пошли в столовую. Тут у нас рядом. Вполне приличная диетическая столовая.
      Шли по самой любимой Натальей части Ленинского проспекта. Как он похорошел за последние годы. Кажется, улица стала шире, просторнее. Поднялись выше каштаны. Теперь они все в цвету. По обеим сторонам улицы вдоль тротуаров стояли будто огромные люстры с горящими в них белыми свечами. В центре венчиков из белых лепестков пламенеют алым цветом тычинки. Туда дальше, по правую сторону проспекта, широко раскинулся парк Челюскинцев. В нем так же, как и в лесу возле Поречья, все пропитано запахом хвои, черемухи и сирени. Этот нарядный, праздничный вид проспекта всколыхнул у Натальи воспоминания о прошедших студенческих годах, навеял легкую грусть о том, чего уже не вернуть.
      Дверь столовой почти не закрывалась: люди то входили, то выходили. Те из них, кто уже пообедал, в вестибюле останавливались, доставали носовые платки, вытирали губы.
      - Что будешь брать? - спросила Люда Наталью, заняв очередь к кассе.
      - Солянку, битки и компот. Оксанке - по полпорции, зато два компота. Бери талоны, а я займу очередь к раздаточной, - вспомнилась студенческая привычка экономить обеденное время.
      - Так рассказывай, зачем приехала, - напомнила Люда, когда сели за стол.
      - Тебя повидать.
      - Ну, повидала. - Люда усмехнулась. - А теперь что, пообедаешь и домой?
      - Да нет. Есть еще два дела.
      - Значит, не только меня повидать?
      - Не только, Люда. Надо навестить Оксанкину маму. Она в онкологической больнице. Такая досадная с нею история получилась, что лучше не вспоминать.
      - Что, поздно обнаружилось?
      - Обнаружилось-то не поздно. Да мы долго не могли разобраться.
      - И что теперь?
      - Что теперь? Известно что.
      Люда положила ложку на стол, подперла руками свой тяжелый подбородок и долго смотрела на Оксанку. Та неумело, всеми пальцами держала ложку и с аппетитом ела суп.
      - Ну, а второе дело?
      - Второе касается тебя.
      - Меня? - искренне удивилась Люда. - Ну, даешь. Ты кого хочешь заинтригуешь.
      Наталья рассказала о своих планах, поделилась и мечтой о водолечебнице. Люда выслушала, потом иронически спросила:
      - А почему не сразу санаторий?
      Наталья не приняла иронии, поправила сбившуюся прядь волос, ответила:
      - Сразу не получится. Сначала нужно все проверить, доказать, что деньги не будут выброшены на ветер. А потом можно и санаторий. Ты будешь отдыхать в нем первая.
      Люда даже не улыбнулась.
      - Ты кем работаешь в Поречье?
      - Главным врачом.
      - А строить все это кто будет?
      - Совхоз.
      - Тогда при чем здесь ты? Или ты уже и директор совхоза?
      - Нет, я только главный врач. А почему всем этим занимаюсь, так дело вот в чем: ты знаешь, что сейчас делается на селе? Никому я об этом не говорила, а тебе скажу. Недавно один алкоголик так меня отделал, что еле в живых осталась. Спасибо нашему директору совхоза. Вовремя наскочил, подобрал меня и привез в больницу.
      - Так просто, за здорово живешь?
      - Не совсем. Я не дала ему больничного листа. Пьян был. Вот и взыграло в нем: "Я, рабочий человек!" Такие вот дела.
      - Значит, ты хочешь, если я правильно тебя поняла, чтобы мы сделали проект Дворца культуры и водолечебницы? А может, все-таки сразу и санатория?
      - Ой, Людочка, какая же ты умница. Не зря я так тебя полюбила.
      - Не подлизывайся.
      - Ладно, не буду. В общем, ты сколачиваешь группу энтузиастов и приезжаешь к нам в Поречье. С директором я уже договорилась. Кроме того, уверена: у вас получится такой проект, что вы сразу станете лауреатами.
      - Наталка! Да ты просто прирожденный дипломат. Надо же придумать: лауреатами.
      - А что, не святые горшки обжигают.
      - Да, не святые. - Немного подумав, Люда спросила: - Скажи: почему ты не пошла в науку? Я же помню: была отличницей, занималась в научном кружке, и вдруг... Дома у тебя все в порядке?
      - В порядке.
      - И дело не в милом дружке?
      - Нет.
      - Тогда в чем?
      - Понимаешь, Люда. Если честно, то на пятом курсе я и правда подумывала остаться в аспирантуре. Но, понимаешь, мама... В годах, прихваривает. Еще на несколько лет ее одну бросать? И потом, она навела меня на целебный источник. Да не какой-нибудь, а серебряный.
      - Что значит серебряный?
      - В буквальном смысле. Это я потом узнала. При химическом анализе воды. Ты слышала такое, чтоб вода стояла полгода и оставалась чистой, как родниковая?
      - Вроде нет.
      - И я не слышала. Когда узнала результаты анализа, сразу и не поверила. Это же такая находка, понимаешь? Тут науки не на одного человека.
      - Ты знаешь, я подумаю, - сказала Люда.
      Наталья понимала, что Люде непросто будет дать ответ. Если бы это касалось только ее самой - куда ни шло. Но в том деле, которое предложила Титова, должны участвовать и другие. А их-то не так просто заманить в сельскую глушь. И кроме того, выполнение дипломной работы всегда требует помощи опытных преподавателей. А где их возьмешь в Поречье? Не будешь же каждый день ездить в Минск? Какой тут выход? Только один. Сколотить группу энтузиастов - выпускников. Группу молодых людей с хорошим честолюбием, с богатой фантазией и развитым чувством современного красивого. Таких людей, которых можно было бы увлечь мечтой, которые ради этой мечты могли бы поступиться удобствами. По крайней мере на время творческой работы. Но мечтой конкретной. А что? Пусть дерзнут ребята, попытают счастья. Может, и в самом деле удастся создать такое, чему будут удивляться не только жители Поречья и ближайших деревень, но и искушенные в этом деле специалисты, знатоки архитектуры. В самом деле, почему настоящее, значительное строится только в больших городах? Пора же наконец красивые архитектурные ансамбли создавать и в селах. И выпускникам, пожалуй, именно с этого и надо начинать. И чем больше Люда думала над предложением Титовой, тем все больше убеждалась, что нужные ребята найдутся. Не может быть, чтобы все остались к этому равнодушными. Лично она первой поедет в Поречье. Будет просить, чтобы ей разрешили возглавить группу дипломников. И если ей доверят, она попытается сделать то, о чем мечтает последние годы. А мечта у нее большая. Создать такое, что надолго осталось бы в памяти людей. Защитить проект, а вместе с ним и кандидатскую диссертацию.
      В больнице было людно, как и в первый их приезд. Впрочем, причина все та же: суббота. Когда еще, как не в выходной, навестишь больного. Заведующий отделением Закревский, заметив на ходу Наталью, сразу же пригласил ее в свой кабинет. Вглядываясь в его лицо, подумала, что Виктор Вениаминович, пожалуй, не очень обременяет себя работой. Щеки Закревского, казалось, еще больше порозовели.
      - Вы не представляете, - начал Виктор Вениаминович, - как кстати ваш приезд.
      Наталья забеспокоилась. Уж не случилось ли чего с Верой? То, что заведующий спокоен и даже пытается шутить, еще ничего не значит. Он привык к человеческим трагедиям, как привыкают к своей работе служители моргов.
      - Нет, ничего трагического не случилось, - прочел ее мысли Закревский. - Терехова жива. Боли прошли. Это уже кое-что. Ходить мы ей пока не разрешаем. У нее патологический перелом позвонка. Вы знаете, что это значит. Пока очаг не окостенеет, всегда есть угроза тяжелых осложнений.
      - Чем же тогда кстати мой приезд? - начала успокаиваться Наталья.
      - Во-первых, мне приятно вас видеть, - расплылся в улыбке Закревский. "Нахальный тип, - подумала Наталья. - Нашел место и время расточать комплименты. Ну что твой павлин! И даже походка павлинья. Ладно, пусть распускает перья. Меня от этого не убудет". Вслух спросила:
      - А во-вторых?
      - Сегодня мы отправляем Терехову домой. Санитарным самолетом. Вот я и подумал: зачем вам трястись в поезде, когда можно самолетом? Мне не нужно посылать медсестру, а вам не нужно добираться до железнодорожной станции. На автомашину - и в самолет. Как, подходит?
      - Заманчиво.
      - Будем считать, что сделка состоялась. Берите вашу девочку. Это же дочка Тереховой?
      - Да.
      - Берите ее и выходите во двор. Там уже ждет машина.
      - Может, помочь собрать Веру в дорогу?
      - Да все уже готово. И Терехова, наверное, в машине.
      Выйдя во двор, Наталья увидела, как в кузов санитарной машины вдвигали носилки. На них лежала прикрытая одеялом Вера. Закревский, поставив ногу на подножку, оформлял сопроводительные документы.
      - Садитесь с девочкой в кабину, - предложил он Наталье.
      - Спасибо. Мы уж тут, с больной, - ответила Наталья. Устроившись с Оксанкой на боковом сиденье, она спросила Веру: - Ну, как наше самочувствие?
      - Спина почти не болит. Но врачи почему-то ходить не разрешают. Сказали, пусть окрепнет кость, тогда можно будет потихоньку подниматься.
      Наталья знала, что Вера если и поднимется, то ненадолго. Закревский просто сбывает ее с рук. Болезнь в той стадии, в которой она была выявлена, полностью излечить уже невозможно. Будут, как говорят специалисты, "светлые промежутки", она может отступать, но только на время. После затишья вновь пойдет на приступ - жестокий, мучительный, изнуряющий человека до предела. Знает ли обо всем этом Вера? Наверное, знает. В больнице всякого наслышалась и насмотрелась. Есть среди больных женщины, которые не щадят ни себя, ни других, изводят своими пугающими рассказами соседок. "Раз прицепилась эта холера, то уж не отпустит. И никакие доктора не помогут. Изъест тебя, как ржа железо. Я-то уж знаю". Таких иногда приходится выписывать домой. Жестоко оставлять человека без лечения, но другого выхода нет. Вера, наверное, побывала "в руках" таких женщин. Не раз смачивала подушку слезами.
      - Ты летала когда-нибудь на самолете? - спросила Наталья Веру.
      - Нет. Первый раз.
      - Вот и Оксанка первый раз полетит. Не боишься?
      - Нет, - ответила девочка и добавила: - Птички ж летают и не боятся.
      Вера отвернулась. Из уголков глаз покатились слезинки. Сколько тут прошло времени, как она рассталась с Оксанкой? Ну, пусть месяца два. А уже почувствовала, как ее Оксанка повзрослела.
      - Что, нехорошо? - спросила Наталья.
      - Нет, ничего. Это пройдет, - смахнула слезы Вера. - А куда меня теперь положат?
      - В нашу больницу. Мы всегда будем рядом.
      - И Оксанку будете ко мне пускать?
      - Ну что за вопрос, Вера!
      Въехали прямо на летное поле. Там уже был готов к вылету санитарный самолет. Веру перенесли из одной машины в другую, крылатую. Наталье с Оксанкой на руках пришлось сесть рядом с пилотом. Взревел двигатель. Самолет вырулил на взлетную полосу и остановился. Получив разрешение на взлет, пилот прибавил газу, самолет побежал по земле и спустя минуту был уже в воздухе.
      Набрали высоту. Наталья смотрела на проплывавшие внизу поля, лесные угодья, озера, змейки рек и речушек. Да, здорово это - видеть, не поворачивая головы, все, чем украсила себя земля.
      - Ну как, интересно? - спросила Оксанку Наталья. Хорошо, что взяла ее с собою. Малышке будет теперь что вспомнить. Одно дело рассматривать те же облака с земли и совсем другое - видеть их прямо перед носом. Далеко впереди показалось стадо коров. Даже Наталья не сразу определила, что это были именно коровы. Громко, пересиливая гул мотора сказала:
      - А вот внизу, видишь, коровки пасутся.
      - А почему они такие маленькие?
      - До них очень далеко. Поэтому и кажутся маленькими.
      Вера лежит на носилках чуть позади. Дремлет? Вряд ли. Наталья берет ее за запястье. Пульс ровный, без перебоев. Значит, все в порядке.
      Сели на окраине районного центра. Их уже ждала машина "скорой помощи". Не успели погрузиться, как самолет развернулся, набрал скорость, взлетел и вскоре скрылся за лесом.
      - В райбольницу! - бросил сидевший рядом с водителем фельдшер.
      - Нет, давайте прямо в Поречье, - возразила Наталья.
      - Не могу. На станции "Скорой помощи" не будут знать, где машина.
      Пришлось Наталье бежать в вагончик с облупившейся вывеской "Аэровокзал", звонить на "Скорую". В районной больнице Вере делать нечего. Шел бы разговор о специальном лечении - другое дело. А тут нужен обычный больничный уход. Убедила диспетчера.
      Через минуту-другую машина "скорой помощи" пылила по дороге на Поречье.
      22
      "О матерях можно говорить бесконечно..." Чьи это слова? Горького, кажется. Да чьи бы ни были, а в них сущая правда. Почему? Ну, хотя бы потому, что они, матери, такие одинаковые и такие разные...
      Анисья Антиповна, мать Николая Пашука, уже в тех годах, когда больше всего хочется покоя. Но какой тут покой, когда ее старшенького, Миколку, эта Титова упекла так, что неизвестно, дождешься ли его возвращения домой. На днях был суд. Привезли Миколку под конвоем в клуб. Народу собралось - тьма. Анисья Антиповна пробилась поближе к сцене. Спасибо, уступили ей место. Сидит касатик рядом с Ядькой-чулочницей, а по бокам два молоденьких милиционера. За столом судьи, прокурор. И пошло: Миколка такой-сякой, и пьяница, и житья от него никому нету. А какой он пьяница? Ну выпьет, бывало. Мужик, он и есть мужик. Правда, не повезло Миколке с семьей. Жена с дочкой остались где-то за Вологдой, где он отбывал наказание. Он и звал, говорит, и золотые горы сулил, а жена ни в какую. Сидит Анисья Антиповна, слушает. И вот слышит: Миколку к пяти годам лишения свободы, а Ядьку-чулочницу - к двум. Ядька как запричитает, как заголосит. Миколка, тот мужик крепкий. Молчал, только сильнее брови насупил. Ну как перенести такое матери? Умоляла, просила судей: "Отпустите сыночка. Не берите грех на душу". Где там! Услышала под конец только слова: "Взять под стражу". Что же теперь делать? С кем посоветоваться? Шла домой как в воду опущенная. Догоняет ее Инна Кузьминична. Вот уж отзывчивая женщина, душевная. И на суде выступала, говорила, что Миколка был в тот день трезвый, что никакого запаха она от него не слышала. И вот теперь приглашает зайти.
      - Да какие уж гости с моею бедой? - для виду стала было отнекиваться. А сама впереди хозяйки и в сени, и в горницу.
      - Думаю вот, как бы вам помочь, - сказала Инна Кузьминична.
      - Сказывают, можно жаловаться выше.
      - Толку-то. Теперь вы, насколько я понимаю, одна?
      - Одна, касатка, одна. Как перст, одна.
      - Где теперь ваш младший?
      - Еще не вернулся, касатка.
      - Но срок уже вышел или нет?
      - Писал, что скоро отпустят.
      - Ну что мне вам посоветовать? Вы знаете, что Антон Терехов погиб из-за Титовой?
      - Да вроде бы слышала, только как оно там было - откуда же знать.
      - Ну так вот. Сильно тогда ушибся Антон. По правилам врач не должен глаз сводить с такого больного. А Титова бросила его и ушла домой. Вот он и помер, бедняга. Что за это полагалось Титовой?
      - Известно что, касатка.
      - То-то, что известно. Тюрьма. Да нашлись защитнички, выгородили. А теперь она других сажает в тюрьмы. Сказала бы: я, мол, Николая не виню, наказания для него не требую - совсем бы по-другому дело повернулось.
      - Твоя правда, касатка. Как есть, по-другому.
      - Чтобы я вам посоветовала. Пойти к Титовым. Сейчас самое время. И сказать: так и так, вызволяй, Наталья Николаевна, сына из неволи. А если начнет артачиться, то прямо скажите, что напишете жалобу прокурору: она, мол, убила Антона Терехова. А если и это не поможет, пригрозите: скоро-де вернется младший сын, спросит за брата.
      - Пригрозить-то можно. А вот с жалобой... Я и писать как следует не умею...
      - В этом деле большой грамоты не нужно. Чем проще, тем лучше. Только уговор: обо мне никому ни слова.
      - Что ты, что ты, касатка. Бог с тобою!
      Анисья Антиповна уходила от Норейко скорее сбитая с толку, чем успокоенная. Шла за помощью, а уходила с тяжестью на душе. Ничего себе добрая и отзывчивая. Она такого насоветует, что все кругом огнем займется. Надо же: Антона вспомнила. Знает, что для Наташки это - нож в сердце! Что, как малая прослышит? Эх, Колька, Колька! Что делать, нужно идти к Титовым. Хоть и поздно, а надо.
      Дома были все: Марья Саввишна, Наталья и Оксанка. Давно Анисья не захаживала к Титовым. Считай, с тех пор, как Миколка с дружками устроил нападение на Титова. Да сказать по правде, Марья Саввишна не очень-то привечала Пашуков. Когда Анисья вошла в дом, не сразу нашлась, что сказать. Уж слишком неожиданным был приход Анисьи. Но та не подала и виду, что между ними когда-то пробежала черная кошка. Елейно поздоровалась, даже извинилась за поздний приход.
      - Иду мимо, вижу: в окнах свет. Значит, еще не спят. Дай, думаю, зайду.
      - С чем пожаловала, Анисья? Поди, с угрозами? - спросила Марья Саввишна, не принимая елейного тона Пашучихи, как называли Анисью соседи.
      - Да бог с тобой, касатка. Нешто мы нелюди или звери какие? У каждой матери болит сердце за своих детей.
      - У кобры тоже болит сердце за змеенышей, - ответила Марья Саввишна.
      - Бог тебя простит, Марьюшка, за твои слова. А я пришла просить твою Наташу, чтоб она простила моего непутевого. У нее, я знаю, доброе сердце, и она уважит старую женщину. Не помирать же мне одной, неприкаянной.
      - Чем же я могу помочь вам, Анисья Антиповна? - спросила ее Наталья.
      - Только ты и можешь помочь, моя касатка.
      - Что для этого я должна сделать?
      - Напиши, касатка, письмо: мол, нет у тебя полной уверенности, что Коленька был, значит, пьян.
      - Ага, - подхватила Наталья, - тогда получится, что я его оскорбила, вызвала на угрозы и ему ничего не оставалось, как привести их в исполнение. Но это же неправда!
      - Правда, касатка, все то, что не вредит человеку. Я знаю, ты, касатка, ученая, и мне трудно с тобою спорить. Но люди советовали поговорить с тобою. Твоя доброта, говорят, известная.
      - Хитрите, Анисья Антиповна. Это ваше дело. Но писать я ничего не буду.
      - Не хочешь? Вот и мне не хотелось писать, - сменила тон гостья. - Не хотелось, да, видно, придется. Сказывают, что Терехов Антон не по своей воле того...
      - Что? - похолодела Наталья.
      - Может, люди и брешут. А только есть слушок, будто ты, касатка, его недоглядела. Ушла домой, а он, бедняга, и помер.
      - И что дальше?
      - А то, бают, что это судом пахнет. - Про Оксанку сказать все-таки язык не повернулся.
      - Ну и порода! - вмешалась Марья Саввишна. - Говорить с ними по совести, все равно что воду в ступе толочь. Вот что, моя хорошая, иди-ка ты с богом из моей хаты и не трави ты душу людям, не мути тут воду.
      Говорилось это как будто спокойно. Так же спокойно Марья Саввишна выпроводила гостью в сени и дальше, на улицу. Однако Наталья видела, что она не на шутку испугалась. Не за себя, а за нее, за дочь. Испугалась еще тогда, когда Николай Пашук зверски ее избил. Болит у нее сердце за Наталью. Вот и сейчас с болью заговорила:
      - Чует мое сердце, дочка, что Пашуки на этом не остановятся. Хлебнем мы от них горя. Может, отступилась бы?
      - Как отступилась? - не поняла Наталья.
      - Ну, написала бы, что требует Анисья. Ты же слышала: возвращается младший Пашук.
      - Ну и что?
      - Не дай бог с тобою случится, что уже раз случилось. Я не переживу. А Оксанку тогда на кого? Скитаться по людям?
      - Ой, мама. Ты своими разговорами кому хочешь душу разбередишь. Ну пойми же ты, наконец: если перед такими, как Пашуки, ходить на цыпочках, то они совсем обнаглеют и не будет с ними никакого сладу. Ничего. Ты же сама иногда говоришь: бог не выдаст, свинья не съест. К тому есть еще и милиция.
      - Да, есть. Калан какой-то, сказывают.
      - Не какой-то, а тот самый, что лежал у нас в больнице. Хороший человек.
      - Женатый или нет? - вроде ненароком спросила Марья Саввишна.
      - Нет, - ответила коротко Наталья и тут же поймала себя на том, что кровь бросилась ей в лицо. Не укрылось это и от Марьи Саввишны, которая к тому же искала повод сменить тему разговора.
      - Хороший, говоришь, человек? Звать-то его как?
      - Алесь.
      - Имя и правда хорошее. А сам-то он?
      - В каком смысле? Внешностью, что ли?
      - Да нет. Как человек.
      - Я же тебе рассказывала. Собой рисковал, чтоб один пьяный угонщик машины не натворил бед. Перегородил ему дорогу.
      - Ну хороший он человек и хороший. Так что ж ты печалишься?
      Наталья подняла голову. Она смотрела на мать, как смотрит иной раз на Оксанку, когда та что-нибудь сморозит.
      - Ничего ты, мама, не понимаешь.
      - Куда уж мне. А ты взяла бы да и растолковала.
      - Шутишь, мама. А мне не до шуток.
      - Доченька, девочка моя дорогая. Да кто же, как не мать, поймет, что тревожит душу ее дитяти. Ты хоть говорила с ним?
      - Приходил он ко мне, когда лежала в больнице. С цветами.
      - С цветами? - переспросила Марья Саввишна. - Так в чем же тогда дело? Ой, блажишь ты, девка. Скорее всего и он тебя любит. Иначе зачем бы цветы?
      - Любит... На днях иду в сельсовет. Давно хотела узнать, как у него нога. А там наша медсестра. Слышу за дверью: что-то смешное ей рассказывает. А сестричка - Марина это была - так и заходится.
      - Ну и что? Ты видела, чтобы они целовались? Вспоминали, поди, как они Ядьку-чулочницу в оборот брали.
      - Если бы...
      Марье Саввишне недавно перевалило за полвека. Жизненного опыта ей не занимать. Было и у нее немало переживаний в молодые годы. Бывало, постоит ее Никола с какой девахой, перекинется парой игривых слов, а ей, Марье, возьмут да и вложат в ухо. Так что она? Замкнется и неделями не смотрит в его сторону. Никола и так, и этак. Что он такое сделал, какая муха ее укусила? Немало помается, пока она не отойдет. Вот и у Натальи, похоже, характер ее, материнский. Что же делать-то? Может, пойти к этому самому уполномоченному? Не набиваться, конечно, в тещи, а деликатненько так выведать, что у него на уме.
      Предлог Марья Саввишна нашла. Еще прежний участковый как-то встретил ее и говорит: "Подходит праздник, а у вас, Марья Саввишна, заборчик пооблез. Так что вы уж, пожалуйста, сделайте милость, приведите его в порядок". Забор она покрасила. Значит нужно теперь доложить, что порядок она знает и указание власти выполнила. Можете, мол, прийти и проверить.
      Выбрала день и, когда Наталья была на работе, пошла в сельсовет. Постучалась, чуть приоткрыла дверь:
      - Можно к вам, товарищ участковый?
      - Пожалуйста, прошу вас, Марья Саввишна, - поднялся навстречу старший лейтенант.
      Взглянула на него, и сердце обмерло. Да какая ж девка не засмотрится на такого статного, стройного да пригожего? Форма на нем чистенькая, выглаженная. Глаза весенние какие-то. Вышел из-за стола, предложил сесть. Величает по имени-отчеству.
      - С чем пожаловали, уважаемая Марья Саввишна?
      - Прежде тут был у нас тоже старший лейтенант. Так он пожурил, что забор у меня непокрашенный. Я все сделала. Пришла сказать ему. А оказывается, на его месте новенький. Значит, вот вам докладываю, товарищ участковый.
      - Зовите меня Александр Петрович.
      - А-а, так вы и есть тот самый Александр Петрович? - слукавила Марья Саввишна. - Наташа мне о вас столько рассказывала!
      - Рассказывала? - живо спросил Алесь.
      - О вас. Калан же ваша фамилия?
      - Так точно, Калан, - радостно подтвердил Алесь. - Вы ведь знаете, она меня на ноги поставила. Сколько раз хотел к вам зайти, посоветоваться с Натальей Николаевной. Не знаю, как себя вести. Одни говорят, что после перелома на первых порах нужно остерегаться, не давать слишком большой нагрузки на ногу. Другие, наоборот, советуют побольше ходить, укреплять кость.
      Марья Саввишна усмехнулась про себя: так уж и не дала тебе Наталья инструкций, что да как делать. Но вслух сказала:
      - Что ж не зайдете? Будем рады.
      - Все никак не решался. Честно признаюсь: боюсь Натальи Николаевны больше, чем своего прямого начальства.
      - А вы не бойтесь, Александр Петрович. Это я говорю вам, как мать. По секрету скажу, что и она что-то жалуется на вас. Уж не знаю, что там. Но и не узнаю свою дочь. Только, чур, уговор. Я ничего вам не говорила, вы ничего не слышали. Да и вообще мы с вами еще нигде не встречались. Узнает что про наш разговор или что я уже была у вас - разгону мне не миновать. Бедовая она у меня. И в кого только пошла!
      - Буду нем как рыба, - пообещал Алесь. - Только под каким же предлогом мне вас навестить? Без предлога Наталья Николаевна может догадаться, что разговор у нас с вами был.
      - А у вас там должно быть записано про забор. Вот вы, значит, идете и проверяете, какой у нас порядок. Засиделась я у вас, Александр Петрович, а там, поди, и дочка пришла домой. Так что не забывайте нас. Обязательно приходите.
      - Вы не знаете, как я вам рад, Марья Саввишна. Так рад, как родной матери, - придерживая женщину за локоть, говорил ей Алесь. Он намеревался проводить ее до самого выхода из сельсовета, но под конец Марья Саввишна воспротивилась.
      - Не надо, чтобы нас видели вместе. Передадут моей дочери, скажут, что, мол, так и так, видели меня у вас - рухнет вся наша затея, - уходила Марья Саввишна домой успокоенная. И такая в ее душу радость вселилась, что хотелось встретить кого-нибудь из хороших знакомых и рассказать ему о новом участковом. Он теперь придет к ним домой, обязательно придет. Она, слава богу, научилась разбираться в людях. Если все пойдет хорошо, придет время породниться с ним. Человек он, по всему видно, уважительный. Она, Марья Саввишна, ни в чем перечить ему не будет. Разве что Наталья может другой раз из-за своей дурацкой ревности наговорить ему что-нибудь. Ну да они оба, Марья Саввишна и Алесь (так иногда называет его Наталья), образумят ее. С матерью дочка считается. Еще не было случая, чтобы Наталка чем-нибудь обидела ее. Пойдут у них дети. Уж как она рада будет своим внукам. Правда, забот у Марьи Саввишны хватает и сейчас. Оксанка - девчонка не из очень поседливых. Да и, правду сказать, где они сейчас поседливые дети. Малыши, они всегда малыши, как те козлята. И влезут куда не следует, и заберутся куда повыше. Только ходи за ними и посматривай в оба. Ну а что за жизнь была бы без этих забот, без детских голосов? Пустота, одна пустота. Хватит ее, этой пустоты, потом. А пока человек жив, у него должны быть заботы. Взять хотя бы птиц. Ума у них, положим, никакого. А и они, поди, хлопочут, когда приходит время. Галдеж устраивают такой, что голова начинает болеть. А все из-за чего? Из-за своих птенцов. И накормить их нужно вовремя, и доглядеть, чтоб какой-нибудь хищник не подхватил. Да и потом, когда летать начнут, не один день и не одна неделя проходит, пока у них не появится самостоятельность. Это у птиц. А что говорить о человеке? Его нужно научить не только есть, но и добывать пищу. И добывать не просто так, а честным трудом. Научить вести себя, чтобы его любили и уважали не только родители, но и люди. Чтобы он жил по совести. Не так, как Пашуки, по-волчьи, а как добрые люди, как Заневский, например. Уважают его за доброту. Он не только поможет, но и выручит из беды. Как выручил, спас Наталью от неминуемой гибели.
      23
      Полевановская сельская больница стояла, можно сказать, прямо в Пуще. Иван Валерьянович, видно, и не собирался бы приехать сюда, если бы не приглашение егеря Дербени. Дорога немалая: с объездами за полсотни километров. Добрались до больницы чуть ли не в полдень.
      В таких больницах, как Полевановская, серьезных операций не делают. Так, по мелочам: обработка ран, вскрытие гнойников, перевязки. Но хирург есть, как без хирурга. В разговоре с ним Иван Валерьянович сказал:
      - Вас, наверное, замучили разными проверками. Так вот: я не формалист. Документация меня не интересует. Важно что? Живое дело! У вас, к примеру, должен состоять на диспансерном учете Павел Васильевич Дербеня. Знаете такого?
      - Конечно, - ответил хирург. - Вот, пожалуйста, его контрольная карта.
      - Карта картой. А каково его состояние после операции? Вы проверяли?
      - Собираемся пригласить.
      - Собираетесь. А я семь верст должен киселя хлебать и вместо вас осматривать больного.
      - Так ведь прошло всего два месяца. Контрольный осмотр полагается через квартал.
      - Въелся в нас, понимаешь, этот формализм. А чтоб по-человечески, не через квартал, а когда надо? Руки не доходят. - Понимая, что упрекает хирурга напрасно, Корзун уже более примирительно сказал: - Ладно. Сам съезжу. Интересоваться судьбой больного должен в первую очередь тот, кто оперировал.
      - Рановато вы приехали, Иван Валерьянович, - улыбнулся хирург. Неподходящее сейчас время для охоты.
      - А при чем тут охота? - насторожился Корзун.
      - Дербеня-то у нас егерь.
      - Ну и что?
      - Могли бы удовольствие получить.
      - Я приехал делом заниматься, - вздернул плечо Иван Валерьянович. - И ваши намеки совсем не к месту. Скажите лучше, где искать Дербеню.
      - Скорее всего - в лесничестве.
      Полистав все же больничную документацию, Корзун поехал в местное лесничество. Дербеня был там. С жаром стал звать Ивана Валерьяновича к себе:
      - Думал, вы уж и забыли, что есть такой Дербеня, - радовался он. - Я рассказывал жене, как вы меня от килы спасали. То-то будет рада повидать вас.
      Жил Дербеня на околице Полеванова. Едва подъехали, он выскочил, торопливо открыл ворота и жестом показал, куда ставить машину.
      Корзун огляделся и не без зависти подумал: "Крепко живет мужик!" Дом из смолистых сосновых брусьев. Шиферную крышу венчает конек из оцинкованного железа. Оконные наличники и крыльцо в резных украшениях. Рядом с крыльцом конура - из нее доносилось злобное урчание. Тут ничуть не страшась грозного соседства, рылись в земле куры. Иные грелись, закатив от наслаждения глаза, в уютно насиженных ямках и не очень-то спешили на зов большого и пестрого петуха, когда тот принимался скликать свой пернатый гарем. У сарайчика, рядом с корытом, лежала упитанная хавронья. Ко двору примыкал отгороженный низким заборчиком садик-пасека: там в три ряда стояли ульи.
      Вошли в дом. Не знай Иван Валерьянович, к кому приехал, он все равно определил бы, что хозяин имеет прямое отношение к охоте. На стенах висели развесистые оленьи рога, на полу перед диваном распростерлась кабанья шкура. Привлекла внимание картина: нетронутый уголок лесной пущи. Корзун не очень разбирался в живописи, но и он отметил, что картину писал не дилетант, а профессиональный художник. Видно, было за что отблагодарить егеря.
      - Ну как вам у нас? - спросил Дербеня.
      - Знаете, как в музее. Особенно эти рога.
      - Какие вам больше нравятся?
      - Сразу не скажешь.
      - Берите, Иван Валерьянович, на выбор.
      - Что вы! Это же редкость. Да у меня и денег таких при себе нет.
      - Какие деньги? Вы что, обидеть меня хотите?
      - Спасибо, коли так.
      Вошла жена Дербени, моложавая, полная и довольно привлекательная женщина. Да еще, видно, принарядилась ради гостя. "С такой, - подумал Корзун, - больше тревог, чем покоя".
      - Моя жена Настасья... Анастасия Петровна, - поправился Дербеня и добавил: - А это, Настенька, мой исцелитель Иван Валерьянович Корзун. Я тебе о нем говорил.
      - Здравствуйте, - подала руку хозяйка. - Вы извините, я на минутку отлучусь. Гостей надо привечать не только добрым словом.
      - Давай, Настенька, уж похлопочи.
      - Да что вы беспокоитесь, Павел Васильевич, - проводив хозяйку долгим взглядом, сказал Корзун. - Я, собственно, ненадолго. Заехал узнать, как вы себя чувствуете.
      - Спасибо. Грех жаловаться. Все теперь в порядке.
      - Посмотреть все-таки надо. Прилягте на диван...
      После осмотра Корзун сказал:
      - Что ж, действительно все в порядке.
      - Пока моя хозяйка собирает на стол, покажу я вам свое пчелиное хозяйство. Вы не увлекаетесь этим делом?
      - Все недосуг.
      - Не говорите так. У человека всегда найдется минутка для любимого занятия. Вот, например, пчелы. Кроме пользы, ничего от них нет, - Дербеня вышел в сени и тут же вернулся с приспособлением, которое напоминало широкополую шляпу со свисающими сетчатыми полями. - Надевайте.
      Во дворе водитель обхаживал "Москвича".
      - Вот сюда пожалуйте. - Подойдя к ближнему улью, Дербеня снял крышку и поднял лежавшие под ней защитные планки. Дымокуром отогнал пчел, скопившихся на верхних планках рам. Выбрал раму потяжелее и показал Ивану Валерьяновичу на свет. Несмотря на то, что соты были покрыты тонким слоем белого воска, они горели на солнце, как янтарь.
      - В этом году, Иван Валерьянович, думаю получить не меньше чем по пуду на улей. Как считаете, стоящее дело?
      - Пожалуй. Как только выйду на пенсию - обязательно займусь пчеловодством.
      - Будете подгонять под пенсию - ничего у вас не получится. Это дело такое. Требует, чтоб его любили, а не поркались от скуки. Пойдемте в хату. Там, поди, у Настеньки уже все готово, - Дербеня, не торопясь, закрыл улей, снял сетку и, довольный собою, махнув по пути рукой водителю, неспешно направился в дом.
      Стол был накрыт. Среди тарелок со всякой снедью выделялись небольшие глиняные горшочки, запечатанные бумажными листами. В центре стоял запотевший графинчик с багряно-красной наливкой. Дербеня принялся разливать ее по рюмкам.
      - Мне не надо. Я за рулем, - закрыв ладонью рюмку, сказал водитель.
      - Да здесь же никакого ГАИ.
      - Не надо принуждать, - рассудил Корзун. - Порядок, он везде порядок, даже за обеденным столом.
      - Нет так нет, - согласился Дербеня. - За встречу.
      Когда Корзун чокался с хозяйкой, она посмотрела на него так, что у Ивана Валерьяновича захолонуло сердце.
      Закусили ветчиной, солеными боровичками. Наконец хозяйка пододвинула гостю горшочек:
      - Отведайте нашего кушанья. Вы такого не пробовали даже в ресторане.
      - Что же это, если не секрет?
      - Вы сначала попробуйте.
      Корзун снял ножом бумажную корку и принюхался. Первое удовольствие выразил неопределенным звуком, в котором угадывалось: "Ч-черт". Попробовал.
      - Картошка с грибами, - не то спросил, не то высказал свое заключение.
      - Верно, - ответила хозяйка. - Только это еще не все. Не будем вам голову морочить. Тушеная картошка с лосятиной и белыми грибами. Когда я работала официанткой в ресторане, там по особым случаям готовили такие блюда. Вот я и решила... Мой Павлуша ничего другого знать не хочет. И только в горшочках.
      - У Павла Васильевича вообще вкус, - многозначительно произнес Корзун, с удовольствием принимаясь за еду.
      Дербеня, не переставая жевать, горделиво покосился на свою Настеньку: мол, в чем-чем, а в женской красоте он разбирается. Та зарделась и потупила глаза.
      - Хозяйственный вы человек, Павел Васильевич, - вел свою линию Корзун.
      - Штука не хитрая, было бы умение, - согласился Дербеня. - Нельзя быть жадным. Если ты к человеку с душой, то и он к тебе с душой. К примеру, я попал к вам в больницу. Вы сделали мне операцию. Вернули мне здоровье. А что значит здоровье? Здоровье - это все. Нет его, здоровья, и ни за какие деньги ты его не купишь. Так могу я не отблагодарить своего дорогого доктора? Да я ему отдам все, что у меня есть. Верно я говорю?
      - Не согласен, Павел Васильевич. Зачем же меня благодарить за то, за что я уже получил зарплату? Вот вы трудитесь, оберегаете лесное богатство. А разве вам дают еще что-нибудь, кроме оклада?
      - Все вы верно говорите. Но тут нужно, как я говорил, еще и умение. У вас есть свое министерство. Мы тоже подчиняемся министерству лесного хозяйства. Вы что же, думаете, оттуда приезжают просто так? Нет. Им нужно, когда сезон, и ружьишком побаловаться, и прихватить с собой что-нибудь из даров природы. Сам-то представитель ничего этого не найдет. Потому как городской. Вот и пойдешь ему на выручку. А это, ежели ты человек, не забывается. Вот и получается, что мы вроде помогаем друг другу. Жизнь, она и есть жизнь.
      - Нет, Павел Васильевич, я не согласен. Надо, чтоб все шло по строгому порядку.
      - Да разве ж я против порядка? Для порядка я и поставлен. Но как, скажите, быть в таком случае? У соседа не хватило каких-нибудь припасов. Он идет ко мне. Я, понятное дело, его уважу. Другой раз и он меня уважит. Так что ж, по-вашему, мы ради порядка не должны помогать друг другу?
      - Это другой разговор. Я за то, чтобы мы берегли государственное. Без обруча, говорят, нет клепкам державы.
      Когда обед подходил к концу, хозяин, поднимаясь, сказал:
      - Вы тут, Иван Валерьянович, прилягте, отдохните. А я тем часом сбегаю в лесничество. Вернусь - мы с вами еще потолкуем.
      Дербеня ушел, водитель сказал, что вздремнет в машине, а хозяйка принялась убирать со стола. Иван Валерьянович, сидя на диване, смотрел на пышнотелую Настю, и в нем росло желание подойти к ней, заглянуть в глаза и молчаливо спросить... О чем? Она догадается. А дальше что? Откликнется ли на его призыв? А вдруг разразится гневом?
      - Что это вы примолкли? - спросила Настя, проходя мимо с посудой в руках.
      - Не знаю, что и сказать, - чувствуя, как спирает дыхание, ответил Корзун. - Язык отняло. То ли от наливки, то ли еще от чего.
      Настя вышла на кухню. А Иван Валерьянович мучительно думал, как ему поступить, когда она вернется. Отбросить всякие условности? Или посмотреть, как она себя поведет?
      - Так от чего же язык-то отняло, ежели не от наливки? - спросила, возвращаясь и садясь рядом с ним, Настя.
      - Можно мне называть вас Настенькой?
      - Пожалуйста. Только не при всех.
      - Что же это со мною, право? - уже не владея собой, проговорил Корзун. Он провел рукой по отворотам тонкой кофточки, ткнулся губами в белую шею хозяйки, зашептал: - Настенька... Это какое-то наваждение...
      - Иван Валерьянович! - тоже шепотом ответила Настя. - А если заглянет ваш водитель?
      Вот он, пароль, который дает право идти на решительный штурм! "А если?.. Никаких если..."
      - Водитель у меня воспитанный человек, - шаря губами по Настиной уже оголенной груди, ответил Иван Валерьянович.
      - Ну что же вы спешите, как наш Петька? Чего уж там... - обхватывая руками шею Корзуна и удобнее втискиваясь телом в диван, шептала Настя...
      Когда вернулся Дербеня, Иван Валерьянович, готовый в дорогу, прохаживался в саду. Не там, где стояли ульи, а за надворными постройками. Егерь, оказывается, занимался не только пчеловодством. На приусадебном участке росли яблони, вишни, груши, сливы. Вдоль забора уже наливались соком ягоды черноплодной рябины, облепихи, дозревала алыча...
      - Может, заночевали бы? - спросил Дербеня.
      - Что вы, дорогой Павел Васильевич, - возразил Корзун. Мелькнула мысль, что после всего случившегося Дербеня стал ему как бы роднее. - Пора и честь знать.
      - Ну тогда открывайте багажник. Без гостинцев вас не отпустим.
      Гостинцы - это была наполненная чем-то сумка и два трехлитровых бидончика.
      - Тут сушеные грибки. В бидончиках медок - свежий, самый что ни есть целебный, - говорил Павел Васильевич, укладывая принесенное в багажник машины. - Постойте, вы же забыли. - Через минуту он вынес развесистые оленьи рога. - Не знаю только, как чтоб поудобнее их поместить.
      Кое-как уложили.
      - Ты выезжай, - сказал водителю Корзун, - а я еще перекинусь парой слов с хозяевами.
      Дербеня открыл ворота. Машина, провожаемая все тем же урчанием из конуры, медленно выехала с подворья. Иван Валерьянович, растроганный, подошел к хозяевам. Чуть-чуть вроде саднила совесть. Павел Васильевич как мог отблагодарил своего врача. Хотя хватило бы, пожалуй, и одних рогов. А получилось, что наградил рогами своего пациента и он, Корзун. Какой-то злой каламбур. Но это длилось недолго. Взглянул на Настю. В ее глазах светилась радость. Вот и решай после этого, что хорошо, а что худо. Нет, ничего не надо усложнять. Пусть жизнь идет так, как идет.
      - Ну, дорогие мои, - раскрывая объятия, сказал Корзун, - встречал я людей на своем веку всяких. Но таких, как вы, еще не приходилось. Спасибо от души. Если в чем будет нужда - дайте только знать.
      - Приезжайте к нам, - говорила Настя. - Примем как самого дорогого гостя.
      - Да-да, Иван Валерьянович, приезжайте. Обязательно приезжайте, поддержал жену и Дербеня.
      - Ловлю на слове, - улыбнулся Иван Валерьянович. - Придет пора отпуска - загляну на недельку, если вам не в тягость.
      - Ой, что вы! - обрадовалась Настя. - Отдохнете, как ни на одном курорте.
      Уже в дороге Ивана Валерьяновича разморило: сказались и обильный обед, и сладкие минуты близости с Настенькой. Началось с дремоты, а там навалился и сон.
      Проснулся, как от толчка, когда машина нырнула в виадук. Ага, скрещение дорог! Надо было выбирать: сворачивать или ехать прямо, в областной центр. Собственно, в области Ивану Валерьяновичу делать нечего. Но вспомнилась Лива Петровна, обещания, вторые давал ей. Нет, более подходящего случая, пожалуй, не будет. Куй железо, пока горячо. Лива Петровна, судя по тому, как она обрадовалась розам, не станет жеманиться, примет подарок. Щедрый подарок: и эти дурацкие рога, и бидончик свежего меда, и грибы. Они теперь на вес золота. Второй бидончик меда останется ему, Корзуну.
      - Давай прямо, - сказал Иван Валерьянович. - Нужно заехать в одно место.
      Уточнять куда именно, Корзун не стал. Водителю незачем знать лишнее.
      - Прямо так прямо, - пожал плечами водитель. - Наше дело - крути баранку.
      Дальше ехали молча. Корзуну пришел на память разговор с Дербеней. Разговор о благодарности. Да, в отношениях между людьми нельзя смешивать личное и государственное. Личным ты можешь распоряжаться как хочешь. Вот хотя бы эти грибы и мед. У Дербени такого добра навалом. Так почему же не поделиться с человеком, к которому ты испытываешь добрые чувства? Будь у Корзуна то, чего нет у Дербени, и он поступил бы точно так же. Другое дело, если бы Дербеня попросил больничный лист, скажем, на дни прогула. Тут ответ один: "Уволь, Павел Васильевич, этого я сделать не могу". И весь разговор. С Ливой Петровной, между прочим, тоже самое. Разве Иван Валерьянович собирается просить у нее надбавки к жалованью или что-нибудь в этом роде? Нет. Он просто хочет, чтобы между ним и Ливой Петровной были хорошие отношения. Ну что это за работа, когда между людьми нет взаимопонимания? Это уже не работа, а растранжиривание нервных клеток.
      - А хозяйка у этого Дербени смачная, - вдруг нарушил молчание водитель.
      Корзун покосился на него, словно усомнился, все ли у парня в порядке с рассудком.
      - Чего это тебе полезли в голову такие мысли?
      - Да так. Заметил, как она на вас смотрела.
      - Обыкновенно. Как еще можно смотреть на гостя?
      - Да нет. У бабы все в глазах написано.
      - Не заметил.
      - Да мне что? Мое дело сторона.
      Вот и областной город. Угадали аккурат в час пик. На автобусных остановках очереди - люди спешат домой. "А вдруг Лива Петровна еще на работе? - мелькнула беспокойная мысль. - Ничего, подожду во дворе. Соседи? А какое дело соседям до машины "медицинской помощи"? Может, кому-нибудь действительно понадобился врач".
      Нужную улицу и дом нашли сразу. Повезло и в другом: едва подрулили под тополя, как Корзун заметил Ливу Петровну. У нее все та же коса, заплетенная сбоку. Пожалуй, эта молодежная прическа не очень-то гармонировала со строгим покроем ее светлого костюма, но необычное сочетание как раз и выделяло Ливу Петровну среди других женщин.
      Корзун поспешил ей навстречу.
      - Здравствуйте, Лива Петровна.
      - Иван Валерьянович! Каким ветром? Здравствуйте! - подала руку Лива Петровна.
      - Как обещал. Извольте принять лесные дары.
      - Ну зачем это, Иван Валерьянович? В какое положение вы меня ставите?
      - Не понимаю вас, Лива Петровна. Да тут все, можно сказать, чисто символическое. - Корзун достал бидончик, сумку с сушеными грибами. Водитель извлек из недр машины и передал ему рога. - Куда прикажете?
      - Ничего себе символика, - буркнула Лива Петровна, направляясь в свой подъезд. Ее квартира была на третьем этаже. На звонок открыл мужчина лет сорока. Вошли в прихожую.
      - Знакомьтесь, пожалуйста, - сказала Лива Петровна. - Мой муж Степан Васильевич. А это тот самый Иван Валерьянович Корзун. Я тебе рассказывала о нем, Степа. Как видишь, молодой, энергичный руководитель. Только не знаю, что он надумал с какими-то дарами.
      - Все свое, - соврал Корзун. - Родня ни за что не отпустит с пустыми руками. А мне ни к чему столько. Да, признаться, сам я с кухней не в ладах. Это Ливе Петровне, - ставя у порога бидончик и сумку с грибами, продолжал Иван Валерьянович. - А это вам, Степан Васильевич.
      - Рога? Покорно благодарю.
      - Степа! - одернула мужа Лива Петровна. - Ты всегда во всем видишь второй смысл. Нельзя же так.
      - Вы многим уже преподнесли рога? - пропустил замечание мимо ушей хозяин квартиры.
      - Что вы, Степан Васильевич?! - поняв нелепость своего положения, оправдывался Корзун. - Я же без задней мысли, от всей души.
      - Шучу. Ну проходите, раз гостем назвались.
      - Я ненадолго. Меня ждет машина...
      - Не обижайтесь на моего мужа, - говорила Лива Петровна, провожая Корзуна. - Он всегда отличался прямолинейностью и, я бы сказала, даже некоторой бестактностью. Спасибо вам.
      Не такой представлялась Ивану Валерьяновичу встреча с Ливой Петровной. Почему-то считал, что она будет одна, что можно будет обо всем поговорить, если не дойдет до большего. Не вышло. Все этот мужиковатый Степан Васильевич. Правда, он, Корзун, тоже дал маху. С этими рогами... Ну, бывает, допускает человек ошибку. Но нельзя же его казнить за это. Культурные люди так не поступают. И где нашла Лива Петровна этого мужлана? Он, видите ли, шутит. Ну, ничего. Не стоит расстраиваться из-за этих мелочей. Главное, что подарок принят. Лива Петровна теперь будет стоять за него, Ивана Валерьяновича, горой. А что касается иных утех, то у него есть Настенька.
      - Куда теперь, Иван Валерьянович? - спросил водитель, когда в ранних сумерках подъезжали к райцентру. - Домой или в больницу?
      - Давай, браток, в больницу. Надо навестить Якова Матвеевича.
      Последний раз он видел Ребеко, считай, в день инфаркта. Избегал заходить не потому, что времени не было (для такого дела всегда можно выкроить десяток минут). Боялся показаться на глаза. Неизвестно, как Яков Матвеевич встретил бы своего заместителя. Мог, чего доброго, разволноваться, довести себя до повторного инфаркта. Потом оправдывайся, доказывай, что ты не верблюд. Вот что удерживало Корзуна. Однако дальше так вести себя уже просто нельзя. Зачем давать козыри недоброжелателям?
      В терапевтическом отделении дежурила сама заведующая.
      - Какие сегодня у нас новости? - спросил Корзун, входя в кабинет Алины Павловны.
      - Все в порядке, Иван Валерьянович.
      - А Яков Матвеевич как?
      - Лучше, хотя ходить мы ему еще не разрешаем.
      - Посетители у него бывают?
      - Кого-кого, а посетителей хоть отбавляй. Сегодня приезжал первый секретарь райкома.
      - Федор Васильевич? - с тревогой спросил Корзун. Вот уж это было совсем некстати. Ребеко мог наговорить чего угодно. О нем, о Корзуне, он, понятно, доброго слова не скажет. Да, надо было попытаться наладить отношения раньше. А теперь вроде бы уже и поздновато. Ну да ничего. Иван Валерьянович надел белоснежный халат, шапочку и с достоинством в сопровождении Алины Павловны направился в указанную ему палату.
      - Здравствуйте, дорогой Яков Матвеевич, - подойдя к больному и легонько пожав его руку ниже локтя, бодро произнес Корзун. - Не навещал вас - боялся беспокоить. Ну да сейчас, как сказала Алина Павловна, уже лучше. Я рад, очень рад, что дела идут на поправку.
      Ребеко даже не шевельнул рукой для встречного рукопожатия. Сделал вид, что он и хотел бы, да еще слаб.
      - Трудно без вас, Яков Матвеевич. Опыт остается опытом, и ничем его не заменишь. Был я сегодня в Полевановской больнице. Просили передать, чтоб поскорее выздоравливали. Любят вас...
      Якову Матвеевичу сказать бы "спасибо", а он молчит. В глазах будто чертики скачут, будто хочет сказать: "Ах и сукин же ты сын, Иван Валерьянович. И кто только учил тебя так беззастенчиво врать. Меня ведь, старого воробья, на мякине не проведешь". Даже Мазур, казалось, поняла смысл этого выразительного молчания. Сказала, неизвестно к кому обращаясь:
      - Сегодня у Якова Матвеевича был трудный день. Ему нужен покой.
      - Да-да, - поспешил согласиться Корзун. - Не будем вас больше беспокоить. Выздоравливайте только скорее.
      - Постараюсь, - негромко ответил Ребеко.
      24
      Титову неожиданно вызвали в районную больницу. Что еще надумал Иван Валерьянович? Новое взыскание? За что? Раздумывать долго не станет. Корзун найдет за что. Тот и сыщет, кто ищет. Как бы там ни было, а ехать надо. Поехала.
      Иван Валерьянович успел уже перебраться в кабинет Ребеко. Он был на месте, однако пришлось ждать. "Куражится, - подумала Наталья. - Пусть его, как-нибудь выдержу". Наконец вызвал. Прежде вышел бы сам, так как знал о приезде Натальи (секретарша доложила), а тут по телефону, через ту же секретаршу.
      - Вы что же самовольничаете? - спросил в упор. Не поздоровался, ничего не объяснил. Даже не предложил стула. "Далеко мы пойдем", - мелькнуло у Натальи.
      - Можно сесть?
      - Садитесь.
      - Я слушаю. Так в чем мое самовольство?
      - Это я вас слушаю, - начал злиться Корзун. - Почему вы, не согласовав с главврачом объяснительную записку, отдали ее профессору Малевич?
      Вот оно в чем дело. Разгневался Иван Валерьянович, что ему не доложили об объяснительной записке. Как ответить? Щелкнуть его по носу? Не стоит. Закусит удила и понесет.
      - У вас так много других забот. Вот я и подумала: зачем беспокоить главного врача.
      Корзун прищурился. Уловил, значит, иронию. Хотел вспылить. Но вовремя, видно, вспомнил, что гнев - плохой советчик. Уже более спокойно продолжил:
      - Могли бы и показать. Ведь одно дело делаем. Вот, читайте, - протянул Корзун телеграмму из министерства здравоохранения.
      "Предлагаю командировать заседание коллегии министерства главных врачей районной и Поречской участковой больниц обсуждения вопроса заболеваемости инфекционной желтухой тчк министр".
      - Когда нужно быть в министерстве? - спросила Наталья.
      - Завтра в десять.
      - Все? Или будут еще указания?
      - Какого только черта вы приехали к нам? Оставались бы в своей аспирантуре, - не сдержался наконец Корзун.
      - Вот это уже откровенно. К счастью, не все зависит от вашего не в меру чувствительного "я". Можно идти?
      - Идите!
      На следующий день Наталья села на проходящий автобус и к девяти часам была уже в Минске. Знакомое многоэтажное здание Дома правительства. В приемной министра ждали вызова заместитель заведующего облздравотделом Лива Петровна и Иван Валерьянович. В половине одиннадцатого помощник министра открыл двери кабинета: "Пожалуйста, товарищи, ваш вопрос". Коллегия министерства - это не только солидно звучит, но и выглядит соответственно. Рядом с министром - его заместители, за ними - начальники управлений, председатели общественных организаций. Еще дальше - приглашенные из столичных клиник, других учреждений здравоохранения. Титова поискала взглядом начальника управления кадров. Не нашла. Вместо него увидела знакомого - Бориса Семеновича Гордейчика. Тот ободряюще кивнул ей. Ага, видимо, начальник в отпуске и Борис Семенович присутствует вместо него.
      Министр озабоченно просматривал лежавшие перед ним бумаги. Постарел. Наталья знала еще его по институту - был у них ректором. Тогда он казался сравнительно молодым. Но за эти полдесятка лет, что возглавляет министерство, заметно сдал. Виски заметно посеребрило, морщины на лбу и под глазами. Да и не мудрено. Столько забот! Помощники помощниками, а если уж где-то что-то случается, то спрос прежде всего с него, с министра. Вот и сейчас. Нужно разобраться, почему участились случаи заболевания инфекционной желтухой в благополучном прежде районе. Казалось бы, чего проще. Поручить это облздравотделу. Не может же министерство заниматься каждой районной больницей. Но нет, министр знает, что такие вопросы нужно решать не вообще, а конкретно, на примере одного из районов. Для этого профессору Малевич и было поручено побывать на месте и выяснить, почему там не перестают тлеть заразные болезни.
      - Иван Валерьянович, в чем причина, что вы никак не можете справиться с инфекционной желтухой? - спросил министр Корзуна после доклада профессора Малевич. - Мало того что ваш район вышел в передовики, извините, по этому заразному заболеванию, так вы умудрились привить четырем больным еще и сывороточную желтуху.
      Корзун встал, одернул полы пиджака и, сделав губы хоботком, заговорил:
      - Подвела нас Поречская больница. Мы разобрали все случаи заболеваний инфекционной желтухой на медсовете. Наказали главврача Титову. Опыта у нее, считайте, никакого, а самоуверенности хоть отбавляй.
      - Путает Иван Валерьянович. Все ставит вверх ногами, - резко вмешалась Малевич. - Самоуверенность, а может, просто нежелание показать неприглядную у себя картину проявило медицинское руководство района. А наказали Титову, чтоб неповадно было выносить сор из избы.
      - Титова, товарищ министр, - попытался выгородить себя Корзун, критиковала на медсовете ваш приказ.
      - Какой приказ?
      - По заготовке консервированной донорской крови.
      - Разрешите, я внесу ясность, - поднялся заведующий кафедрой гематологии мединститута. - Наша клиника, как всем вам известно, занимается и вопросами переливания крови. Я помню Наталью Николаевну еще по студенческому научному кружку. Пытливая, думающая студентка. Простите, теперь уже врач. И догадываюсь, о чем речь. Мы неоднократно поднимали вопросы порочной практики заготовки цельной крови, а не ее компонентов. Учили этому и наших студентов. Говорили также об устаревших методах проверки донорской крови на вирус сывороточной желтухи. Но воз и ныне там. Пока не перейдем на современные способы проверки, случаи сывороточной желтухи будут повторяться, и винить в этом практических врачей нельзя.
      Министр вопросительно посмотрел на директора института переливания крови: мол, кто же, как не он, готовил проект приказа, о котором говорил Корзун. Директор поспешно встал и так же поспешно ответил:
      - Мы руководствовались приказом союзного министра. А приказы, как известно, не обсуждаются, а выполняются.
      Наталье показалось, что министру стало трудно дышать: торопливыми движениями расслабил узел галстука. О чем он думал? О том, наверное, как сильна инерция старого мышления. "Есть приказ - его надо беспрекословно выполнять". Что же тогда останется делать директору института переливания крови? Бездумно штамповать циркуляры сверху? Боится директор брать на себя ответственность. А вот заведующий кафедрой не боится будоражить умы своих студентов.
      Одолев одышку, министр продиктовал стенографистке текст решения, справляясь на каждом пункте с мнением членов коллегии. Потом сказал:
      - Попутно посоветуемся еще по одному вопросу. Иван Валерьянович, вы знакомы с предложением Титовой о создании на базе Поречской больницы водолечебницы. Каково ваше мнение?
      - Еще не определился, товарищ министр.
      Министр вопросительно посмотрел на Гордейчика.
      - Ну как же, Иван Валерьянович, - вспыхнул тот, - вспомните, пожалуйста. Вы даже лично возглавляли комиссию по обследованию целебного источника в Поречье. И выступили на заседании медицинского совета против открытия водолечебницы.
      - Да, против, - сказал Корзун. - А сейчас не знаю, что и думать.
      Министр покачал головой:
      - Кого будем слушать?
      - Пусть расскажет сама Наталья Николаевна Титова, - предложил Гордейчик.
      - Пять минут, - ограничил время выступления Титовой министр.
      Мало, очень мало времени. А Наталья и не думала, что возникнет этот вопрос. Рассказать бы обо всем подробно, чтоб никто не сомневался в важности задуманного дела. Но на коллегии, видно, строгие порядки. Здесь привыкли дорожить временем. Значит, только о главном, коротко и ясно. Собралась-таки с духом и, к своему удивлению, уложилась в пять минут.
      - Вопросы? - поднял голову министр.
      - Наталья Николаевна, - спросил первый заместитель министра, - сколько вам сейчас нужно врачей? Без учета водолечебницы.
      - Нет положенных по штату хирурга, акушера-гинеколога, педиатра.
      - Вот, - прояснил смысл своего вопроса первый зам. - А мы с вами размечтались.
      Министр, казалось, пропустил этот короткий обмен репликами мимо ушей.
      - Иван Валерьянович, - обратился он к Корзуну, - вы, так сказать, глубже, чем кто-либо из нас, изучали этот вопрос. Итак, все же ваше мнение.
      Корзун медленно поднялся, поправил галстук и, слегка запинаясь, заговорил:
      - Собственно, свое мнение я высказал еще на заседании нашего медицинского совета. Нет смысла да и не время за это браться. Какой-то там родничок... Я хотел сказать еще и о врачах, которых просит товарищ Титова и которых, как мне кажется, готово направить в Поречье управление кадров. Ну почему такая несправедливость? Почему мы готовы одним отдать все, а другим ничего. Да у нас в районе есть участковые больницы, где во врачах нужда не меньше, чем в Поречье.
      - Видимо, вы, товарищ Корзун, - перебил его министр, - не хотите понять, о чем идет речь. Садитесь.
      Корзун хотел было что-то возразить, но сидевшая рядом Лива Петровна дернула его за полу пиджака:
      - Молчите уж!
      Мнения разделились. Основной довод скептиков сводился к тому, что для сельской больницы водолечебница - слишком большая роскошь. Зачем индивидуальному садовому участку мощный гусеничный трактор? Серьезный аргумент. Выслушав всех выступавших, министр спросил:
      - Наталья Николаевна, хотите что-либо добавить?
      Нелегко вести спор с опытными людьми, искушенными в хозяйственных и других вопросах. Но Наталья столько уже думала, столько перебрала вариантов, что готова была постоять за свою мечту.
      - Все, о чем говорили товарищи, верно. Но верно и другое. Вода наша уникальна. Дебет геологи обещают по крайней мере на десятки лет. Кто сказал, что мы будем лечить только своих жителей? Мы готовы принимать больных из нескольких районов. Им не надо будет ехать за тридевять земель, в те же Ессентуки или Трускавец. Все на месте. Признаюсь, со временем я вижу на месте нашей водолечебницы настоящий санаторий. К нам будут проситься люди из других областей. Да что областей - из других республик.
      Страстная речь Натальи произвела впечатление. Сторонников у нее сразу прибавилось. Министр заключил:
      - Что ж, товарищи, будем готовить всестороннее обоснование пока на водолечебницу. Что дальше - время покажет. Я лично разделяю оптимизм Натальи Николаевны.
      В перерыве Гордейчик подошел к Деденовичу:
      - Ну как?
      - Знаю я тебя, - ответил Деденович своей любимой фразой.
      Наталья знала, что положительным решением вопроса во многом обязана этим двум работникам министерских управлений.
      - Спасибо вам большое, - протянула по очереди руку Гордейчику и Деденовичу.
      - Ну что ж, Наталья Николаевна, - ответил ей Гордейчик, - дело ваше, можно считать, в шляпе. Теперь, как говаривали в старину, остановка только за хорошим магарычом.
      - Я же вас приглашала в Поречье. Повторяю приглашение.
      - Ну как, Вадим Демьянович, может, тряхнем стариной?
      - Знаю я тебя, - улыбнулся Деденович. - Заварить кашу ты мастер. А как до дела, так сразу в кусты. Не верьте ему, Наталья Николаевна. Никуда он не поедет. Это одни разговоры.
      - Ну так уж! Наталья Николаевна знает, что я человек дела.
      - А вот мы сейчас проверим, - подхватила их шутливый тон Наталья. Борис Семенович, мне нужен тималин.
      - А это еще что такое?
      - Именно то, без чего я никак не могу обойтись.
      Настало время провести Вере Тереховой повторный курс лекарственного лечения. Из последней беседы все с тем же Закревским (он, конечно, пижон и ловелас, но в своем деле кое-что смыслит) Наталья узнала, что в данном случае лечение лучше проводить под защитой нового препарата - тималина. Он поддерживает в нормальном состоянии кровь, предупреждает головокружения, рвоты. В аптечной сети тималина пока нет. Он еще только испытывается. Отпускается в медицинские научно-исследовательские учреждения по специальной разнарядке. Применять его на больном человеке пока рискованно. А если речь идет о единственном шансе? К тому же, как говорит Виктор Вениаминович, у них в больнице уже накоплен достаточный опыт, и все, кто имел дело с тималином, отзываются о нем хорошо.
      - Не можете обойтись? - переспросил Гордейчик. - Лично вы или ваша больница?
      - Это одно и то же. Я взяла на воспитание дочь одной тяжелобольной молодой женщины. Лежит у нас. Помочь ей по-настоящему уже трудно. Как приходим мы с этой девочкой, с Оксанкой, к ее матери - ну сердце разрывается. Короче, хоть бы пару флаконов тималина. В продаже его нет.
      - Давайте спросим Юрия Михайловича Протасеню. Это по его части. Кстати, он сам идет к нам. Сначала послушаем его.
      - Борис Семенович, - положив руку на плечо Гордейчика, сказал начальник главного аптекоуправления. - Сколько же ты собираешься дать нам в этом году фармацевтов?
      - Все будет зависеть от твоей доброты, - в шутливой и вместе с тем интригующей форме ответил Гордейчик.
      - Не понимаю.
      - Ты знаком с этой девушкой?
      - Слушал ее с большим интересом.
      - Послушай ее, пожалуйста, еще раз.
      - Для одной нашей больной нужно пять флаконов тималина, - начала Титова. У Гордейчика поднялись брови. Хотел было сказать: "Вы же просили только два?", но промолчал.
      - Он же еще не разрешен фармкомитетом, - ответил Протасеня.
      - В этом-то все и дело. Но в онкологической больнице его уже проверили и дали положительный отзыв.
      - Понимаешь, Юрий Михайлович, - вмешался в разговор Гордейчик. Наталья Николаевна взяла на воспитание маленькую девочку одной тяжелобольной женщины. В этой ситуации, как ты думаешь, нужно ей помочь?
      - А если какие-нибудь осложнения, кто ответит?
      - Так тебе же говорят, что уже проверили.
      - Свяжемся с онкологической больницей. Если они не будут возражать, отпустим за их счет и под их ответственность.
      - Как, Наталья Николаевна, такой вариант подходит? - спросил Гордейчик Титову.
      - Ну конечно. Мы вышлем им даже протокол исследования. Пусть это войдет в серию их клинических наблюдений.
      Зашли в кабинет Гордейчика, связались с главным врачом онкологической больницы.
      - Зачем вам брать на себя эти заботы? - спросил по телефону главврач онкологической больницы. Пусть приезжает Наталья Николаевна к нам, и мы все уладим.
      - Слышал, что ответил главный врач? - спросил Гордейчика Протасеня.
      - Как же я мог слышать? Трубка-то была у тебя.
      - Сказал, что мы зря затеяли эту возню. Надо было Наталье Николаевне обратиться прямо к нему, и он бы все уладил.
      По дороге в онкологическую больницу Титова думала, что, обратись она к этому гравврачу, он не стал бы с ней даже разговаривать. Не стал бы разговаривать по двум причинам. Во-первых, кто она, Титова, такая? Главный врач Поречской участковой больницы? Но таких главных врачей сотни. И если бы каждый из них обращался к нему с такими же просьбами, то у него не хватило времени даже на ответы. Во-вторых, тималин только проверяется на практике, и отпускать его по чьим-то просьбам никто не стал бы. Это, если хотите, юридическая сторона дела. А ну если возникнет какое-нибудь осложнение? Кто будет первым в ответе? Тот, кто отпускал лекарство. Но ведь уже проверили. Проверить-то проверили, но не до конца. Нужно еще все проанализировать, ответить на многие вопросы и направить материалы проверки в фармкомитет. Там специалисты еще раз все взвесят и только потом решат судьбу этого лекарства. Долгий путь, но иначе нельзя. Ведь речь идет о самом ценном в жизни человека - здоровье. Именно в этом как нельзя более уместна пословица: семь раз отмерь и только раз отрежь.
      Главврач онкологической больницы оказался на месте.
      - Да сказали бы вы мне, и все проблемы с этим тималином были бы сразу решены. Мы выдадим вам лекарство и временную инструкцию по его практическому применению. Но так как тималин еще только проверяется, надо будет завести специальную карту. В ней будете отмечать дни введения больному и его реакцию на лекарство. Да что я вам рассказываю. Здесь все написано. Заполните эту карту и потом ее нам вышлите.
      - Конечно. Все это я сделаю лично, - пообещала Наталья.
      Взяв необходимые бумаги и лекарство, она направилась на железнодорожный вокзал. Автобусом ехать все-таки дольше. Да и неизвестно, сколько придется его ждать. Электричка же ходит чуть ли не каждый час. С Тереховой Верой вопрос решить удалось. А как быть с Оксанкой? Ей нужно хоть что-нибудь да привезти. И дело тут не столько в самом подарке, как в другом. Наталья что-нибудь ей купит. Но, вручая девочке покупку, расскажет ей и что это за вещь, и кто ее подарил Оксанке. Расскажет так, чтобы ей было интересно, чтобы из рассказа девочка узнала что-нибудь для нее новое. Так что же выбрать Оксанке? Куклу? Так она у нее уже есть. Сколько лет девочке? Скоро уже пять. Пора ее учить буквам. А для этого есть очень красочные детские книжки. Зашла в книжный магазин, выбрала то, что хотела, и прямо на вокзал. Там обычная людская сутолока. Кто-то приезжает, кто-то уезжает. И среди них Наталья. С билетами нет никакой проблемы. Пошла к одному из автоматов, опустила в него две монеты по двадцать копеек, и, пожалуйста, получи нужный тебе билет. А ведь совсем еще не так давно было иначе. Длинные очереди у билетных касс. Мучительное выстаивание, пока дойдет до тебя очередь. Да и не всегда удавалось купить проездной билет. Уже в вагоне выбрала себе место у окна, поудобнее устроилась и не заметила, как и заснула. Сказалось волнение, выступления перед людьми, многих из которых она не знала. Люди постарше после таких переживаний, бывает, наоборот, никак не могут уснуть. Даже свой родной дом, привычная обстановка и то не помогают. У Натальи все иначе. Набегается за день, переволнуется за тех, кого приходится лечить, и потом спит, как говорят, без задних ног. Вот и сейчас летит поезд, мерно стучат вагонные колеса, а Наталья спит себе без всяких видений. Старая женщина, что сидит напротив, смотрит на спящую Титову и говорит соседке:
      - Што значыць маладая. Стучы не стучы, а ёна, знай сабе, спиць, як проса прадавшы.
      - Што вы хочаце, - вступил в разговор здесь же сидевший дед, которому на вид пошел, пожалуй, девятый десяток. - Яшчэ да жаницьбы хадзив я да адной малодки. И што вы думаеце? Иду, бывало, на свитанку да дому и, брыць, гляжу, у канаве апынився. Заснув идучы. Ци хто паверыць гэтаму? А было. Правду гавару.
      - А ци не праспиць гэтая дзявчына сваёй станцыи? - спросила старая женщина еще совсем молоденькую проводницу.
      - Не проспит, не проспит...
      - Ну тады няхай паспиць. А дзе ж ей трэба будзе выходзиць?
      - В Вольске.
      - Так мы яе тады сами разбудзем.
      Вот уже и Вольск. Разбудили Наталью соседи, как обещали. Знакомый автовокзал, знакомые односельчане, ожидавшие своего автобуса.
      А уже в Поречье, подходя к дому, Наталья увидела довольно забавную картину. Вдоль свежепокрашенного забора расхаживали, скупо жестикулируя, Марья Саввишна и... Алесь Калан. Мать сразу пустилась в объяснения:
      - Вот, еще бывший уполномоченный меня пристыдил: почему не покрашен забор. - Она обернулась к Калану. - Как видите, все сделано. А теперь, раз уж вы, Александр Петрович, зашли, просим в дом. Познакомимся. Вам ведь положено знать, кто чем дышит.
      Наталья все поняла. Ох, мама, мама! Да у тебя же все шито белыми нитками. Теперь и самой неловко, и Алеся вон заставила покраснеть. Ладно, принимаю правила игры.
      - Гостям всегда рады, - сказала Наталья, подхватывая на руки подбежавшую Оксанку и целуя ее.
      - Знакомьтесь, это наша Оксанка. А что я тебе привезла, а?
      - Покажи, покажи! - обхватила девочка шею Натальи.
      - Джин дал мне красивую книжку про Снежную королеву и сказал: "Это для Оксанки, чтоб хорошо училась".
      - А джин хороший?
      - Очень хороший. Он такой же хороший, как вот этот дядя, которого зовут Александр Петрович или просто дядя Саша. Нет, - поправилась Наталья, - дядя Алесь. Ты его не боишься?
      - Нет. Ты же сказала, он хороший.
      - Правильно, моя девочка. Хороших людей бояться не надо. Они маленьких не обижают. Дядя Алесь, вы Оксанку не будете обижать? - не замечая скрытого смысла в своем вопросе, попыталась Наталья вовлечь Калана в разговор.
      - Нет. Оксанку мы всегда будем защищать, - ответил Алесь.
      - Дядя Алесь, а у вас звездочки золотые? - посмотрела девочка на погон.
      - Золотые.
      - А вы к нам часто будете приходить?
      - Если тетя Наташа разрешит, то часто.
      - Тетя Наташа, - обернулась Оксанка. - Давай мы разрешим дяде, чтоб он приходил к нам. Часто-часто.
      - Ну, если ты согласна...
      - Дядя Алесь, мы разрешаем тебе приходить к нам. Часто-часто.
      - Ну спасибо. Вам обеим спасибо.
      - Проходите, пожалуйста, - предложила Наталья.
      У Титовых была широкая светлая веранда. В летнее время она служила столовой. Здесь стояли мягкий диван, стол и несколько стульев.
      - Ты, Наташа, занимай гостя, а я приготовлю ужин, - распорядилась вошедшая вслед за ними Марья Саввишна.
      - Нет, что вы, - начал отказываться Алесь. - Я недавно обедал.
      - Александр Петрович, - укоризненно посмотрела на него Марья Саввишна, - дочь только что вернулась из Минска. Проголодалась. Так что же, по-вашему, она будет есть, а вы будете только смотреть? У нас так не принято. А если обедали, то пусть это будет ужин.
      - Да, но...
      - Никаких "но", Александр Петрович, - поддержала мать Наталья. - У себя на службе будете командовать. А здесь извольте подчиняться женщинам.
      - Да, дядя Алесь, - подала голос и Оксанка. - Здесь мы с тетей Наташей и бабушкой будем командовать.
      - Ну как же так, - все еще пытался сопротивляться Калан. - Выходит, я напросился?
      - Ничего подобного: вам приказали, - улыбнулась Наталья.
      - Так точно.
      - Вот и выполняйте.
      - Слушаюсь.
      Пока Марья Саввишна что-то готовила в летней кухне, Наталья решила сходить в огород - нарвать зеленого лука, редиски, захватить из погреба моченых яблок.
      - Вы тут посидите с Оксанкой немного, а я помогу маме.
      - Может, и я могу чем-нибудь помочь? - спросил Алесь.
      - Конечно, можете. Присмотреть за Оксанкой. Вот вам книжка. "Снежная королева". Листайте и рассказывайте. Учитесь обращаться с детьми...
      Наталья ушла, а Алесь принялся рассказывать Оксанке, что нарисовано в книжке.
      - Это такая птица.
      - Правильно. Когда ты была еще совсем маленькой, аист принес тебя на крышу и подарил твоей маме.
      - Нет, меня не аист принес. Меня мама родила, - ответила серьезным тоном Оксанка.
      Алесь улыбнулся. Ему припомнился недавно услышанный им анекдот. Второклассник спросил своего папу, где взяли сестричку. "Аист принес". - "А меня?" - "В капусте нашли". После этого разговора мальчик записал в свой дневник: "Сегодня спрашивал у папы, что он знает про секс. Дуб дубом". Пока разбирались в буквах и картинках, вернулась Наталья. Обмывая и очищая принесенную зелень, она говорила, обращаясь больше к Оксанке:
      - Вот приготовим свежую редисочку, зеленый лучок, мама уже заканчивает варить картошечку, и мы такой пир устроим, что пойдем дым коромыслом. Слышишь, как в редиске и луке пищат витамины?
      - А им больно, что они пищат? - спросила Оксанка.
      - Пищат они оттого, что хотят, чтобы ты быстрее их съела. "Мы хотим, говорят они, - чтобы Оксанка росла здоровенькой и никогда ничем не болела".
      Марья Саввишна заправила уже сваренный молодой картофель жареным луком со шкварками, и такой от этого пошел приятный запах, что от замечания не удержался и Калан.
      - Тут даже не будешь хотеть, так попросишь.
      А когда на тарелке кроме заправленного картофеля, очищенного редиса и перьев зеленого лука появились еще и кусочки поджаренной домашней колбасы, к этому всему не осталась безразличной даже Оксанка.
      - У нас сегодня праздник?
      - Еще какой! - ответила Марья Саввишна. И хотя в ее словах, казалось, ничего особенного и не было, Наталья все же уловила в них скрытый смысл. Более того, она заподозрила, что визит к ним Алеся не был случайным, что в этом определенную роль сыграла и ее мать Марья Саввишна.
      - Смотрю я на тебя, мама, и никак не могу понять, кто ты сейчас: то ли хозяйка в доме, то ли сваха, что за чужую душу божится?
      - Вот и поговори с такой дочерью, Александр Петрович. Она такое матери припишет, что и во сне не приснится, - деланно обиженным тоном ответила Марья Саввишна.
      Под конец ужина пили чай с вареньем: на столе были смородинное, малиновое и вишневое. Выбирай, какое хочешь. Алесь попробовал и того, и другого, и третьего, да так и не смог определить, какое из них лучше. Все хороши, но каждое по-своему.
      - Ой, мама, что-то ты сегодня расщедрилась.
      - А это, дочка, чтоб нас Александр Петрович не оштрафовал, если вдруг заметит какой непорядок. Верно я говорю, Александр Петрович?
      - Все вы верно говорите. Спасибо вам. И вам, Марья Саввишна, за угощение, и Наталье Николаевне - за то, что поставила на ноги. Спасибо. Было и вкусно, и приятно с вами посидеть. Пора мне. Еще в район добираться.
      Наталья пошла его провожать. Заря уже почти догорела, и невысоко над горизонтом зажглась вечерняя звезда. Тишина. Среди других запахов улавливался один, сладкий и свежий - пахло аиром.
      - От вас тут совсем близко до реки, - сказал Алесь.
      - Была река, а стала речушка. Пошли!
      - Очень хотел бы.
      Наталья повела Алеся через сад. Тропа полого шла вниз. С каждым шагом становилось прохладнее. Показались заросли камыша. Где-то рядом проскрипел коростель-дергач. В ответ раздалось многоголосое кваканье лягушек. Вышли к мосткам. Днем сюда приходят женщины стирать белье. Простирнув, полощут в проточной воде, отжимают и тут же развешивают для просушки. Пока белье сохнет, обменяются новостями, обсудят все, что произошло в округе за последние дни.
      Тихо плещется о стойки мостков вода. Над рекой повисла серая пелена тумана. А поверх ее одна за другой зажигаются звезды. С севера на юг тянется широкий Млечный Путь - Чумацкий Шлях, как называли его в старину. Алесь, видя, что Наталья начинает поеживаться, снял китель и набросил ей на плечи.
      - А вы как же?
      - Нам бояться холода не положено по уставу. А вам идет форма. Настоящий офицер!
      - Я и в самом деле офицер. И даже не старший лейтенант, как вы, а капитан. Капитан медицинской службы. Так что извольте мне подчиняться.
      Алесь смотрел на Наталью и глуповато улыбался.
      - Я готов подчиняться во всем, - сказал серьезно. - Только разрешите называть вас Наташей.
      - Так называют меня мама и Оксанка. Правда, Оксанка добавляет еще "тетя", - ушла от ответа Наталья.
      - А мне можно?
      - Тогда я вас буду называть Алесем.
      Ну какой тебе еще нужен ответ? И все-таки Алесь переспросил:
      - Так можно?
      - Нужно, - сказала Наталья.
      - Наташа... Наташа-а... - повторял Алесь, словно пробуя дорогое ему слово на слух, так и этак перекатывая его во рту.
      - Наташа! Наташа-а! - послышался голос Марьи Саввишны.
      - Мама зовет. Что-то случилось, - Наталья вбежала по тропинке на откос. - Что такое, мама?
      - Совхозная машина у ворот. Тебя в больницу. Срочно.
      - Ну вот, Алесь, даже самого главного сказать не дают.
      25
      В приемном покое на кушетке лежал не старый еще мужчина. Лицо бледное, глаза запавшие. Пульс частит. С трудом справляется сердце. Но тут не просто нехватка кислорода. Язык сухой, шершавый, как щетка. Значит, что-то неблагополучно с животом. Так и есть: напряжен, как доска, говорят в таких случаях медики.
      - Когда заболели? - спросила Наталья.
      От больного ответа не добилась. Попробовала узнать у молодой женщины, приехавшей с больным. Жена, как выяснилось.
      - Всего один день, - ответила та. - Схапило раптом. Вчера еще был здоров.
      "Всего один день", - мысленно повторила Наталья. Как все относительно. Людям кажется, что это совсем немного, а на самом деле... Присмотрелась внимательнее. На животе - круглый синяк. Как после банок, только куда больше.
      - А это что? - спросила Наталья у женщины.
      - Соседка посоветовала поставить горшок вместо банок.
      Вот это уже совсем плохо! От такой банки не польза, а прямой вред. Но почему люди берутся за то, о чем не имеют и малейшего понятия? Да что теперь об этом говорить. Надо звонить районному хирургу.
      Павла Павловича Линько нашла дома. "Острый живот, говорите?" - "Да, Пал Палыч. И сомнений никаких". Линько помедлил, а потом сказал: "Придется все-таки везти его к нам. Но как можно скорее". Машина была под боком, и Наталья сама повезла больного, введя ему перед этим лекарства.
      Ошибки не было: Пал Палыч сразу определил прободение язвы желудка. Захлопотал об операции.
      - Я могу вам помочь? - спросила Наталья.
      - Нет. Каждый должен заниматься своим делом. Мои помощницы всегда наготове.
      - Я все-таки обожду здесь.
      Возвращалась под утро, уже зная, что операция прошла благополучно. Вылезла у больницы. Машину отпустила. Присела в своем кабинете на диван да и заснула. Спала, не просыпаясь, до начала рабочего дня. А когда же у сельского врача бывает ему конец? Центральная бухгалтерия требует, чтобы в табеле рабочего времени указывались начало и конец рабочего дня. Пишут, понятно, то, что требуется для бухгалтерии.
      Не успела толком привести себя в порядок, как в коридоре послышался шум и в кабинет ввалилась ватага студентов. Впереди - Люда Каледа.
      - Хоть бы позвонила, - обнимая ее, сказала Наталья.
      - А зачем? У нас разговор был? Был. Кто просил приехать? Некая Титова. Или, может, уже не Титова? А? - тараторила Люда.
      - Нет, фамилия прежняя.
      - Смотри, Наталья! Женский век не то, что доброе вино в подвалах. Ну да об этом успеется. Сейчас о другом. Знакомься, пожалуйста.
      Какие они молодые и какие все разные! Четыре девушки и четыре парня. Три девушки были в брюках-бананах. Курточки с нашитыми на плечах полосками в виде погон. Лишь одна из четырех девушек была в платье. Эта, видно, понимала толк в одежде. Платье не простое, а вязаное, плотно облегающее тело. Все верно: прятать такие формы в бесформенную одежду?! Да, будет теперь у кого перенимать последнюю моду. У молодых поречанок дело за этим не станет. Ну а парни? Все в не вышедших пока еще из моды джинсах с традиционными бляхами. Правда, прибавились широкие, почти во все бедро, накладные карманы. Не спереди, а с боков. Интересные ребята, особенно этот, белокурый. Впереди на футболке изображение дружинника в древнерусском шлеме. Внизу непонятная для Натальи надпись "гриди". На спине старославянская надпись "Полоцк". Как и у дружинника на футболке, у студента были такие же усы и курчавая борода. Когда знакомились и студент протягивал Наталье руку, девушка, стоявшая рядом, с явной тревогой посмотрела на своего студента-"гриди". "И чего она так встревожилась? - внутренне улыбнулась Наталья. - Неужели приревновала? Да мы же еще совсем не знаем друг друга". Женщины чутко улавливают опасность, когда сталкиваются с возможными соперницами. Они как птицы или животные, чувствующие наступление ненастья.
      - Вы полочанин? - спросила парня Наталья.
      - Полочанин.
      - Из Полоцка?
      - Из Полоцка.
      - А что такое "гриди"?
      - Молодший дружинник, как говорили в старину.
      Удивила Наталью эта футболка и своей красочностью, и оригинальностью. Титова не раз видела на молодых парнях такие же футболки, но с дурацким подражанием всему иностранному "Adidas", "Lewys" и даже "Ney-Vork". А вот у этого Славы все русское. И что интересно, на эти надписи и рисунок обращают куда большее внимание, чем на все эти "адидасы". Вот что значит настоящая выдумка. Где только Слава все это мог сделать? Ну да удивляться не приходится. Он ведь архитектор, а значит, и художник. И нисколько не вычурными кажутся его русая борода и такие же усы. Даже не назовешь его "патлатиком", как называют многих длинноволосых, хотя волосы длинные и у него. Но зато какие волосы! Как у настоящего русского богатыря. Надень на него древнерусский шлем и кольчугу, и впрямь бы выглядел былинным русским богатырем. Не зря, ох не зря так ревниво поглядывает на него его подруга, смотрит, на кого он больше обращает внимание.
      - Куда же вас поселить, мои дорогие? - захлопотала Наталья. - Ты, Люда, будешь жить у меня. А этими бравыми парнями и их подругами пусть занимается директор совхоза. - Наталья набрала номер телефона. - Виктор Сильвестрович? Приехали! Ну как кто? Они самые... Восемь человек и девятая моя Люда. Да? Хорошо... Все в порядке, сейчас будет машина, - сказала Наталья гостям.
      Ждать пришлось долгонько. Да и то - договориться о размещении восьмерых человек не так-то просто. Когда машина со студентами ушла, Наталья, предупредив дежурный персонал, повела Люду к себе домой.
      - Накормлю тебя свежими витаминами. Небось проголодалась?
      - Да ты что? Думаешь, если мы выехали чуть свет, так даже и не позавтракали?
      - По себе сужу. Я действительно еще не завтракала. И дома не ночевала.
      - Не узнаю. Считала тебя девицей строгих правил, а тут... С чего бы это? Надоел монастырский устав?
      - Да нет, ночь суматошная выдалась. Привезли больного с запущенным перитонитом. Пришлось в район ехать, ждать там - операция долгая. Вернулась, присела на диван и до вашего приезда проспала. Не раздеваясь.
      - Ну, Наташка, работка у тебя...
      - У нас у всех она одинаковая. Если, конечно, с совестью все в порядке.
      - Слушай, - спохватилась Людмила. - Ты приезжала в Минск с девочкой. Она и сейчас у тебя?
      - Да, считай, это моя дочь. У матери дела плохи.
      - А как же быть? Я не захватила никаких подарков.
      - Не беда. Она у нас не обижена. Поляки на этот счет говорят: цо задужо, то не здрово.
      - Ладно, будем считать вопрос закрытым. Кстати, хочу тебя предупредить.
      - Что еще?
      - Ты будь с моими мальчиками поосторожнее.
      - То есть?
      - Ты видела, как на тебя смотрела Юлия?
      - Подружка Славы?
      - Да. Она смотрела на тебя ревнивыми глазами. А этот Слава может вскружить голову кому угодно. Я популярно излагаю?
      - Можешь быть спокойна. У меня на этот счет есть отличное противоядие.
      - Какое, если не секрет?
      - Как-нибудь расскажу.
      - Смотри, Наташка. Сохранить коллектив в твоих интересах. Развалится все полетит к чертям собачьим.
      Что бы ты ни строил, это делается не на песке и не с кондачка. Все зависит от того, для чего объект нужен. Кто-кто, а Людмила Каледа это понимала. Чтобы не собирать группу дважды, она решила проектировать дворец и водолечебницу одновременно. Начать с дворца. Во-первых, он должен быть красивым. Но этого мало. Нужно еще, чтобы он отвечал своему назначению, то есть был удобным. Но и это, оказывается, не все. Может быть, главное - выбор места. И когда все собрались в конторе (а были тут кроме приезжих директор, парторг, председатель профкома, секретарь комитета комсомола совхоза и, конечно же, Наталья как инициатор всего дела), то первое, с чего начали разговор, был вопрос: где строить? Водолечебницу, понятно, рядом с больницей. А вот дворец... Тут мнения разошлись: каждый доказывал свое.
      - Мы так будем переливать из пустого в порожнее до утра, - подал наконец голос Заневский. - Пусть Людмила Петровна внесет предложение, а мы его обсудим. В этих делах, как впрочем и в любых других, нужно, чтобы решали специалисты, а не любители вроде меня и наших совхозных вожаков. Думаю, они за это на меня не обидятся. Потому как разговор о деле.
      - Что ж, подход хозяйский, - улыбнулась Люда. - Предлагаю поставить дворец на берегу. Почему? Участок реки перед ним можно будет расширить и углубить, чтоб получился хороший водоем. В дальнейшем построить небольшую лодочную станцию. Зимой это будет прекрасный каток. Главный корпус мы спроектируем так, чтобы второй этаж выдавался в сторону реки. Открытая веранда над рекой. На веранде может быть танцевальная площадка или кафе. Пока не знаю. Нужно подумать. Представляете? Кафе над рекой. По сторонам и перед главным корпусом - благоустроенный сквер. Улица асфальтирована. Красота и уют. Ну как?
      Некоторое время все молчали. Каждый по-своему представлял себе будущий дворец. Но то, каким его нарисовала Люда, захватило всех. Первым нарушил тишину Заневский:
      - Каву на веранде будем пить, как сказал один наш долгожитель.
      - Неужели мы все это построим? - усомнился комсомольский секретарь Валерий Сушко.
      - Вот уж от кого, от кого, а от тебя не ожидал, - покачал головой Заневский. - С каких это пор молодые сделались скептиками?
      - Да ведь это же... Это настоящая сказка. Зачем мне тогда город? В городе такого нет.
      - Что верно, то верно, - согласился Заневский. - Хорошо вы придумали, Людмила Петровна. Так и порешим. Там на берегу пустуют три двора. По-моему, самое подходящее место. Пошли, товарищи, посмотрим? Прикинем что к чему на месте.
      - Да лучше не придумать. Все как надо, - согласились Лепешко и Варнава.
      - Хорошо, конечно. Но сегодня поднять его мы не поднимем. С год уйдет на согласование документации с проектными организациями, выделение фондов стройматериалов. Я уже не говорю об ассигнованиях. Но к тому времени мы уже разбогатеем и ни у кого помощи просить не будем. Сегодня же наша главная задача - построить жилье для тех, у кого его нет. И построить не времянки, а хорошие, добротные дома. Чтоб люди приживались, входили корнями в нашу сельскую жизнь. Стройматериалы нам дали. Этого отказать нам никто не мог. Не имел права. Вот теперь я вас спрашиваю, дорогие специалисты. Завтра берет ссуду и может начинать строить свой дом наш комсомольский вожак Валерий Сушко. У нас есть типовой проект сельского дома и, понятное дело, все, что требуется в хозяйстве. Так вот я спрашиваю вас, нужно ли нам взять уже готовый проект или вы и здесь нам поможете? Выдумка у вас, я убедился, что надо. Так, может, если уж и обновлять наше Поречье, так обновлять по-настоящему? Как считаете?
      - Виктор Сильвестрович, - повернулась Каледа лицом к Заневскому. Дайте нам два дня, и мы вам положим на стол то, что вам хотелось бы.
      ...Три хаты подряд стояли заброшенные, видно, уже добрый десяток лет. Углы осели, и от этого оконные рамы перекосились. Проемы кое-где были заколочены досками, иные зияли черными дырами. Щепа на крышах прохудилась, покрылась зеленым мхом. Заборы местами лежали на земле.
      - Все, что осталось после людей, которые здесь жили. Молодые разлетелись по городам, а старики ушли на покой. Грустная картина, не правда ли? - посмотрел Заневский на Люду.
      - Да, слезы подступают.
      - И таких дворов, сказать откровенно, немало. Бедновато мы еще живем. Вот и не задерживаются люди. Правда, сейчас заработки у нас неплохие. Ну да дело не в одних заработках. Жилье для людей и свободное время - вот то, в чем мы еще хромаем.
      Вошли в один из дворов. Огородик, оказывается, кто-то засадил картошкой. Все остальное, в том числе и небольшой садик, заросло дикой травой.
      - И мы хотим превратить эту богом заброшенную землю в сказочный уголок? - снова пал духом Сушко. - Просто не верится.
      - А ты поверь. На то ты и комсомол. Людей нужно окрылить! Вот тогда земля наша и расцветет садом. Сюда будут приезжать из других районов, областей, республик. "Вы не знаете, по чьему проекту строился этот дворец?" - "Читайте!" А на фасаде - табличка с надписью: "Дворец построен по проекту лауреатов Государственной премии..."
      Приезжие заулыбались: лихо замахнулся директор Поречского совхоза.
      - А что? - улыбнулся и Заневский. - Чем черт не шутит. Да если получится так, как нам расписала Людмила Петровна, мы первые начнем хлопотать о присуждении вам премии.
      - Ловим вас на слове, Виктор Сильвестрович, - сказала Люда. - Мы-то не оплошаем. Ребята подобрались что надо.
      - Значит, по рукам?
      - По рукам!
      26
      Марина сдала дежурство и пошла домой. Как уже говорилось, они с Галиной Чередович занимали жилую комнатку при больнице. Жили душа в душу, но в последнее время Марина перестала узнавать подругу. Та и раньше не отличалась разговорчивостью, но все же, бывало, что-нибудь расскажет, поделится своими тайнами. А тут замкнулась, ушла в себя. И внешне переменилась. Где ее прежний румянец во всю щеку? На лице уже проступили желтоватые пятна, кое-что заметно и по фигуре.
      Когда Марина вошла, она поспешно вытерла слезы и продолжала сидеть у окна. Марина подсела к ней и внимательно посмотрела в глаза:
      - Ты скажешь, что случилось?
      - Ничего. Тебе показалось.
      - Галка! Ну что, я не вижу, что ли? Ты же беременна.
      Галина крепилась-крепилась, но не выдержала. Залилась слезами и уронила голову на руки.
      - Кто он? - добивалась Марина. - Ты слышишь или нет?
      Галина молчала, лишь время от времени судорожно всхлипывала. Это был у них уже не первый разговор. Галина почему-то упорно скрывала, кто отец будущего ее ребенка.
      - Пойду расскажу Наталье Николаевне, - припугнула Марина.
      - Не надо! - резко выпрямилась Галина. - Я тебя очень прошу!
      - Ну и до чего мы домолчимся? Пойми же, дурья твоя башка, что рано или поздно все станет известно. Этого не скрыть.
      - Ну и пусть. Но я тебя очень прошу: никому не рассказывай.
      - Настоящий страус. Так птица же она и есть птица. А ты человек и должна понимать, что к чему.
      - Все мы понимаем, когда нас на касается.
      - Ну, Галка, я считала, что ты умнее. Какой-то мерзавец ходит себе и в ус не дует. А ты, значит, все решила взять на себя? Ну, придет время, родишь. И что? Сама будешь младенца воспитывать? Покажешь этому типу, вот, мол, какая я гордая? Нет, была ты телкой, телкой и останешься.
      В дверь постучали. Галина опять вытерла платочком глаза, рукавом осушила влажные щеки, повернулась к книжной полке, будто ищет какую-то книгу.
      - Можно? - появился в дверях Миша Ведерников.
      - Входи, - кивнула Марина.
      С Ведерниковым Яворская знакома уже давно. Пожалуй, с того дня, как он демобилизовался и устроился шофером в совхозе "Поречье". Почти в это же время приехала по распределению на работу в участковую больницу и Марина. Вначале Ведерников только присматривался к Марине. Но потом, увидев в ней самостоятельную и завидную девушку, решил познакомиться с ней поближе. Началось близкое знакомство с посещения больницы директором Заневским. Виктор Сильвестрович разговаривает с Натальей Николаевной. А что делать Ведерникову, когда в это время разбирает на медицинском посту лекарства Марина? Конечно же, поинтересоваться, а есть ли такие лекарства, которые были бы от всех-всех болезней? "Таких лекарств нет, - авторитетно заявила Марина. - Вот разве что витамины, которые участвуют в очень важных вопросах". - "А от сердца что бы вы могли посоветовать?" - спросил Миша. "Что, болит?" - недоверчиво спросила Яворская. "Ноет. Особенно по вечерам", - деланно серьезным тоном ответил Ведерников. Марина уже догадалась, что этот симпатичный парень просто голову ей морочит. Но, делая вид, что всерьез принимает его болтовню, ответила: "Наша Наталья Николаевна советует принимать от сердца настойку пустырника. Я тоже считаю, что это самое подходящее лекарство". - "Это что, трава такая?" - "Да. Растет на огородах, пустырях. От этого и называют ее пустырником". - "А самому эту настойку можно приготовить?" - "В старое время настойку пустырника сами и делали". - "Если бы вы мне ее показали", - просительно сказал Ведерников. "Настойку?" - "Нет, траву". - "Когда же? Я сейчас на работе". - "А после работы?" - "Ну приходите", - согласилась Марина. Вечером Ведерников пришел в больницу и напомнил Марине о ее обещании. Яворская вывела Мишу за территорию двора больницы. Пройдя несколько десятков шагов, нагнулась и указала на сорную траву, которая росла под забором. "Это он и есть?" - не поверил Ведерников, беря рукой не саму траву, а руку Марины. "Да. А что вы хотели? С этого цветка пчелы даже мед собирают". Миша, не отпуская руки, поднес ее к своему лицу и, принюхиваясь, сказал: "И в самом деле медом пахнут". После этого Ведерников приходил к Марине и расспрашивал, а когда лучше срывать пустырник, чтобы в нем не пропали его лекарственные свойства, как приготовить самому настойку и когда и по сколько принимать? Марина после первой же встречи с Ведерниковым достала справочник "Лекарственные растения" и выучила все, что было написано в нем о пустырнике. А месяц тому назад Ведерников и Яворская подали заявление в загс.
      - Мне срочно нужно переговорить с тобой, - не закрывая дверь, сказал Миша.
      - Говори. Галка знает, что мы давно подали заявление.
      - Все-таки лучше там, - повел головой Миша в сторону двора.
      Марина вышла.
      - Ну, что там у тебя?
      - Понимаешь, - начал Миша, - вчера объявили, что создается бригада строить молодым семьям дома.
      - Да ну?! - радостно воскликнула Марина. - Ой, Миша! Ты не представляешь, какое это счастье!
      - Дают ссуду, строительные материалы, - продолжал Миша. - А кто хорошо будет работать, тому ссуду частично погасит сам совхоз. Понимаешь?
      - Понимаю, Мишенька. Все понимаю. Просто не верится.
      Марина, не отнимая рук, которыми обвила шею Миши, смотрела ему в глаза. И такое на ее лице было выражение, так она вся сияла, что, казалось, нет на свете человека счастливее, чем она, Марина Яворская. Не проработала в Поречье и года, как встретился на ее пути Миша Ведерников. А теперь вот предлагают строиться. Скоро у них будет свой дом, огородик. Посадят они молодой сад. Пойдут у них дети. Ох, как она будет их любить!
      - Ну так как? - спросил Миша. - Вступаем?
      - О чем ты говоришь! Да разве ж от этого можно отказываться? А когда начинать?
      - Да хоть завтра, сказали. Выберем место и к делу. Только вот что, Марина. Нужно как можно скорее расписаться. Без этого нас не примут.
      - Тогда завтра.
      - Я готов бы и сегодня.
      - Сегодня поздно, Мишенька. Да и с моей дурехой Галкой что-то творится. Еще, чего доброго, надумает неладное.
      - А что такое?
      - Миша, - просительно сказала Марина, - только ты никому. Влипла девка. А с кем, не говорит.
      - Во дают!
      - Не говори так, Миша. Может, тут не просто ее глупость, а чья-нибудь подлость. Бывает же так?
      - Да, бывает по-всякому.
      - Вот поэтому я и прошу никому об этом не говорить. Чтоб нам не подлить масла в огонь и не натворить еще большей беды.
      В бригаду по строительству индивидуальных домов вошло шесть молодых семей. С помощью Люды Каледы выбрали типовой проект, который устраивал всех. Но создать бригаду и выбрать проект - это еще не все. Тем более обнаружилось, что среди ребят не было ни одного строителя. А ведь речь шла о возведении не сарайчиков или каких-нибудь подсобных помещений, а домов, которым стоять и стоять при жизни хозяев, их детей, внуков и даже правнуков. Значит, нужен инженер или хотя бы техник, который мог бы поднатаскать бригаду в строительном деле и потом ею руководить. Кое-как нашли специалиста, который прежде работал в местной ПМК, а теперь находился на заслуженном отдыхе.
      Выбранное за Ольшанкой место сразу окрестили Молодежным районом. Никого не смутило это название, хотя казалось бы, что за "район" всего из шести домов. "С видом на перспективу", - сказал Заневский. Поначалу расчистили и выровняли участки, срезав уклон в сторону речки. В этом деле обошлись своими специалистами: большинство членов бригады, не исключая и женщин, были механизаторами.
      Решился и вопрос с материалом на фундаменты. На полях в поречской округе было в избытке валунов. Не знали, как от них избавиться. Из года в год собирали, свозили в места, где они не мешали. Теперь пришло их время. Даровой, можно сказать, строительный материал. И притом такой, что лучше и не сыщешь.
      Строительство крупных объектов ведется как? Начинают и кончают, не распыляя по возможности сил и средств, не перебрасывая их время от времени на другие объекты. Здесь этот способ не проходил. Выложенные фундамент и цоколь должны постоять недельки три, а то и четыре, чтобы раствор толком схватился. Вот и пришлось заниматься этим по очереди, а потом уж приступать к кладке наружных стен и перегородок.
      После работы и в выходные на строительных площадках часто появлялся и Алесь Калан. Кстати, это он через свое ведомство разыскал пенсионера-строителя Андрея Христофоровича Бычкова. Было ему далеко за шестьдесят, но прыти еще хватало. И не скажешь чтоб молодился - просто натура такая. Андрей Христофорович много курил. От этого усы под носом приобрели желтовато-бурый, какой-то ядовитый цвет. Марина как-то его спросила:
      - Андрей Христофорович, почему вы не бросите эту заразу? Не щадите вы своего здоровья.
      - К чему организм привык, - отшучивался Бычков, - этого его грех лишать. Может, курение мне и сил прибавляет.
      - Что вы такое говорите, Андрей Христофорович? Как может никотин прибавить сил, если одна его капля убивает лошадь?
      - А что вы скажете, милая Марина, на такой факт. Капля змеиного яда может убить человека. И тем же змеиным ядом лечат многие болезни. И это не какое-нибудь шарлатанство, а вполне научный метод лечения.
      Что тут возразишь? Марина не нашла слов. Вот если бы на ее месте была Наталья Николаевна. На выручку пришел Алесь Калан. На нем, как на заправском каменщике, была спецовка, поверх ее - рабочий передник. Умело орудуя остроносой кувалдой, он откалывал острые углы камня, придавал ему нужную форму и потом укладывал в траншею. Вгоняя камень тяжелой трамбовкой в грунт, говорил с расстановкой:
      - Ты, Марина, не те доводы приводишь. Ими Андрея Христофоровича не проймешь. Скажи лучше, что если б он бросил курить, то прожил бы еще столько же.
      А Марина и рада, что Алесь включился в разговор. У нее как-то все не было случая задать ему один щекотливый вопрос.
      - А что же вы сами не строитесь, товарищ старший лейтенант? Работать работаете, а на кого?
      - Так участки ведь дают только молодоженам, - ответил Алесь. Потом немного подумал и в шутку добавил: - Женился бы на тебе, да, видно, не судьба. Миша Ведерников проворнее оказался. Видишь, как посматривает на меня?
      - Ой, так уж и женились бы?
      - А что? Девушка ты красивая. Запросто мог бы сватов заслать.
      - А мне тогда, значит, бросай работу? - приняв шутливый тон, ответила Марина.
      - Зачем? - не понял Алесь.
      - Ну а как же? Кое-кому это было бы как нож в сердце.
      Наконец Алесь сообразил, что Марина намекает на Наталью Николаевну.
      - Ничего ты, Марина, не знаешь. И разбираешься в женских сердцах, наверное, не лучше, чем я.
      - Я-то не разбираюсь? - почти с обидой спросила Марина. - Да все я знаю, товарищ старший лейтенант. Все. Только вы, извините, не понимаете нас. Мы, женщины...
      - Вот-вот, - перебил Алесь. - Так говорит и Оксанка: "Мы, женщины..."
      - Да я же серьезно, товарищ старший лейтенант. Нужно вам строиться. Между прочим, когда-то я даже загадала: поправитесь и останетесь у нас. Так и получилось.
      27
      Наталья собиралась идти в сельсовет, но в последнюю минуту в больницу прибежала Марфа Сидоровна Царь:
      - Наталья Николаевна, спасите моего непутевого! Помирает.
      У Натальи было к Марфе Сидоровне какое-то смешанное чувство брезгливости и жалости. Когда опускается мужчина, нехорошо. Но когда это происходит с женщиной, вдвойне отвратительно. Женщина! С нею связано все прекрасное. А Марфа? На ней какая-то замызганная, давно не стиранная кофта, такая же юбка. На голове не волосы, а колтун, который ни пригладить, ни расчесать.
      - Опился, наверное? - спросила Наталья.
      - Я уж и не знаю. Сказывал, стеклоочистителя выпил. А сейчас лежит, как, не ровняя, покойник. Спрашиваю: "Что болит?" - не отвечает. Серый весь.
      Тому, что говорят алкоголики, верить особенно не приходится. Но рассказ Марфы Сидоровны вызвал у Натальи сильную тревогу. Картина серьезного отравления. Позвонила Заневскому. Его на месте не оказалось. Лепешко, выяснилось, тоже уехал по делам. Выручил главный инженер: прислал машину. Считай, что повезло. Добираться пешком пришлось бы добрых полчаса. Кто знает, что могло за это время случиться. Ну, скажем, обошлось. Так опять же: Царя, скорее всего, нужно везти в больницу. Снова бежать за машиной? Нет уж, лучше сразу.
      Приехали. Видела Наталья, как зарастают нежилые дворы. Видела в запустении и двор Царей. Но то было раньше. А теперь лебеда, лопухи, конский щавель так вымахали, что не видно даже окон. Лишь узенькая тропка тянется от покосившейся калитки до крыльца.
      Сам Царь лежал на полу. Под ним была рваная дерюга, покрывавшая охапку высохшей травы. В нос Наталье ударил неприятный запах. Пощупала пульс. Как ниточка. Расспрашивать о том, как все это случилось, не имело смысла: Царь был в бессознательном состоянии и ни на какие вопросы не отвечал.
      - Давайте его в машину. Только вначале приведите хоть немного в порядок, - распорядилась Титова.
      В приемном покое, куда доставили Царя, Наталья очистила и промыла ему желудок, начала переливать жидкости против отравления, вводить сердечные. Больше часа боролись за жизнь Петра Лукановича. Были моменты, когда надежд почти не оставалось. Но мало-помалу с опасностью справились. И когда Царь пришел в сознание, восстановилось дыхание и стала нормальной работа сердца, Наталья вытерла полотенцем лоб и сказала дежурной медсестре:
      - Кажется, пронесло. Теперь, Екатерина Мирославовна, только поддерживать. На этом листке выписаны все назначения. Проверяйте и выполняйте их в срок. А мне нужно в сельсовет.
      Знал бы Петр Лукьянович Царь, что ему предстоит еще одно нелегкое испытание.
      Собрания у поречан не такое уж частое дело. А что до обсуждения мер борьбы с пьянством, такого, пожалуй, никто и не припомнит. Ну поговорят, бывало, о ком-нибудь на собрании (не специально, а так, как бы мимоходом), этим дело и кончалось. Даже когда первый раз оштрафовали Ядвигу Плескунову, то об этом знали немногие. Лишь через пару недель известие разошлось по селу, как расходятся обычные рядовые новости. Вот выездная сессия народного суда действительно многим запомнилась. Но и тогда судили-то не пьянство, а пьяницу-преступника да самогонщицу, все ту же Плескунову. А вот теперь замахнулись не на одного выпивоху, а на пьянство как явление и на то, что его порождает. Оповестили и по местному радио, и объявления вывесили, и так передавали друг другу. В зальчик Дома культуры, где обычно демонстрировались кинофильмы, народу набилось - яблоку негде упасть. К моменту открытия собрания сизый табачный дым стоял сплошной пеленой. Женщины разгоняли дым руками и честили курильщиков: "Начадили, хоть топор вешай". "Так ведь это одни только разговоры, - отшучивались курильщики. - Без винного и табачного запаха бабы мужиков не признают". - "Вот сейчас за винный запах вас так распишут, что будете бежать от него как черт от ладана". - "Да уже расписывали. А толку? Сказывают, во многих государствах уже вводились сухие законы. А потом их приходилось отменять. А все почему?" - "Потому что дуракам закон не писан", - отвечала другая сторона. Такие разговоры, сдобренные прибаутками, возникали тут и там в зале, пока за столом президиума не появилась председатель сельсовета Портнова:
      - Курящим предлагаю выйти из помещения. Совсем совесть потеряли.
      Замечание подействовало. В зале возникло движение. Нет, никто не выходил. Один сплюнет в ладонь и к мокрому месту приложит конец горящей сигареты, другой положит ногу на ногу, чтобы каблуку можно было прижать окурок. А некоторые просто бросали недокуренную сигарету на пол, придавливали ее ногой и растирали.
      - Товарищи, - продолжала властным голосом Портнова. - По постановлению исполкома нашего сельсовета решено провести общий сход жителей Поречья. Какие будут предложения насчет президиума?
      - Директора! Заневского Виктора Сильвестровича!
      - Кого еще?
      - Доктора Наталью Николаевну.
      - Так, - сделала паузу Портнова. Она надеялась, что первой назовут ее, председателя сельсовета. Ведь кто власть в Поречье? Она, Портнова. Как же можно ее обходить? Еще теплилась надежда, что назовут и ее фамилию. Поэтому-то и сказала:
      - В президиум выбирают нечетное число людей. Надо еще одного человека.
      - Учительницу. Довнар Аллу Захаровну.
      Портнова даже не ставила выдвинутые кандидатуры на голосование, не пригласила названных товарищей за стол президиума. Хмуро сошла со сцены и села в первом ряду. Пусть, мол, руководят другие. Первое время царило как бы безвластие. Наконец поднялся Заневский. Пройдя за стол, он уважительно сказал:
      - Прошу вас, Наталья Николаевна. И вас, Алла Захаровна. - Потом, когда обе заняли места в президиуме, продолжал: - Вам, товарищи, известно, что разговор у нас будет об одном: как выкорчевать пьянство.
      Он, наверное, произнес бы длинную речь, если б из зала не донеслась реплика, задавшая тон всему сходу:
      - А пускай пьянчуги покажутся перед народом.
      - Верно, - ухватился Заневский. - Мы просим всех, кто сидит в первом ряду, уступить место любителям спиртного. Пусть будут вроде как в президиуме. Пожалуйте, товарищи любители! Петр Луканович, это и вас касается. И вас, Марфа Сидоровна.
      - Не пойдем! - крикнула Марфа Сидоровна.
      - Воле народа надо подчиняться. Иначе что получится? Сейчас вы не хотите выполнить решение схода, завтра не пожелаете выйти на работу. Если решили не иметь с коллективом никакого дела, что ж, насильно мил не будешь. Отпустим. Ищите другое место работы.
      Между супругами возникла короткая перебранка: "Не кочевряжься, пошли! это Петр Луканович жене. - Все равно заставят". - "Иди ты, гнилая колода", огрызнулась Марфа Сидоровна, но все же поднялась и потянулась вслед за мужем. Поименно "пригласили в президиум" еще пятерых завсегдатаев магазина.
      - Вот он, дорогие товарищи, можно сказать, "цвет и гордость" нашего села... Да вы не стыдитесь, посмотрите людям в глаза, - говорил Заневский тем, кто сидел в первом ряду. Что с ними делать? Посоветуйте, товарищи.
      - Предупредить в последний раз, а потом по всей строгости закона! послышался женский голос из середины зала.
      - Так и поступим, - сказал, как о решенном, Заневский. - Кто допустит прогул по причине пьянства или выпьет на работе, того временно в разнорабочие, лишить всяких премий, в том числе и годовой. А повторится будем ставить вопрос об увольнении. Хватит нянчиться. Теперь что касается самогонщиков. Есть предложение: в недельный срок все аппараты сдать в сельсовет. После этого мы проведем рейд. У кого будет обнаружен несданный аппарат, пусть пеняет на себя.
      - А если свадьба? - спросил кто-то.
      - Свадьба? А вы помните хоть одну свадьбу без пьяной драки? Я лично не припоминаю. Что, по-вашему, будем продолжать и дальше? Нет, товарищи, пора кончать со скверными традициями. Ну а теперь последний вопрос. Как быть с продажей спиртных напитков? По новому Указу ее полагается ограничить. А в сельсовете так решили: не завозить, не продавать никаких вин и никакой водки. Как думаете, товарищи?
      По наступившей тишине можно было догадаться, что некоторые ожидали чего угодно, только не этого. И таких, видно было, немало. Кто-то даже спросил:
      - Значит, идти против Указа?
      - Кто же против него идет?
      - Сельсовет. Указ за то, чтобы не весь день продавали, ну и еще там кое-что. А вы чтоб отменить. Начисто.
      Заневский по привычке повертел в руках карандаш, посмотрел на Титову и Довнар. Будто оказался в трудном положении и не знал, как из него выйти. Откашлялся и сказал:
      - Если народ решит полностью запретить у нас продажу спиртных напитков, то это будет если не по букве, то в духе Указа.
      - Не согласны! Полине тогда нечего будет делать в магазине, - выкрикнул кто-то.
      - А ну, покажись, чтоб хоть знали, кто у нас не согласен, - стукнул легонько карандашом о стол Заневский.
      Не тут-то было. Вообще, в зале нашлось немало если не пьяниц, то тех, кто не считал предосудительным в меру отметить праздники, дни рождения, а то и просто поднять настроение в выходные дни.
      - Дайте мне слово, - поднялась Наталья. - Один мудрый человек сказал: у человека много преимуществ перед животными. Но и у животных есть преимущество перед человеком. Они никогда ничего не делают во вред себе. Поднесите, к примеру, сигарету или стакан водки собаке. Да она убежит от вас на версту. А ведь всему этому вы учите своим примером ваших детей. Неужели же вы не хотите, чтобы они были здоровыми, радовались жизни? Вы же люди. Я думаю, Виктор Сильвестрович, что несогласные товарищи поймут. Так жить дальше нельзя...
      Когда голосовали, дружно взметнулись вверх руки женщин. Мужчин с поднятыми руками было меньше.
      - Так, - подсчитал голоса Заневский. - Подавляющее большинство. "Членов президиума", думаю, можно не считать: у них только совещательный голос.
      Несколько дней после этого собрания были как праздники. Но праздники на то и есть праздники, что они не продолжительны. После них наступают будни с их обычными заботами и уже веками установившимся укладом жизни. Первым сигналом наступления этих будней был случай появления на работе Царь Марфы Сидоровны в подвыпившем состоянии. Может, это осталось бы и незамеченным, если бы с ней не столкнулся Заневский. Не поверил он своим глазам. Да как же это могло быть? Всего несколько дней прошло после собрания и - на тебе. Спросил: "У кого брала спиртное?" - "В магазине", - ответила Царь. "Как в магазине?" - не мог поверить Заневский. "А так, Виктор Сильвестрович. Полина сказала, что Указ нельзя никому нарушать. Над сельсоветом есть и выше". Горячая была пора. Но делать нечего. Надо узнать, не путает ли чего Марфа Сидоровна. "С тобой, Марфа, - сказал Заневский, - разговор будет особый. Но это потом. Сейчас поеду узнать, в чем там дело". Приехал в магазин. И действительно. Все оказалось так, как было и раньше. Торговля вином и водкой шла так же бойко, как и до Указа. Разозлился не на шутку. "Ты что же это, каналья твоя душа, народ спаиваешь? Разве ты не знаешь про решение собрания?" - зло спросил Полину, заведующую магазином. "Была на нем, знаю. Да люди мы подневольные. Что нам скажут, то мы и делаем". - "Слово-то какое откопала. "Подневольные". Кто же это тебя неволил продавать этот опиум?" "Хозяйка наша, председательша сельсовета". - "Да ты что?" - "А зачем мне возводить на женщину напраслину?" Не верил Виктор Сильвестрович, что Портнова могла пойти на такое. Но верь не верь, а узнать надо. Не через кого-то, а лично от нее, Зинаиды Станиславовны. Люди могут и набрехать. Такие случаи бывают. Приехал Заневский в сельсовет и прямо к Зинаиде Станиславовне. Так, мол, и так. "Подвели тебя, Зинаида". - "Кто в чем меня подвел?" - спросила Портнова. "Сказали, будто ты разрешила продажу спиртного". - "Разрешила", - спокойно ответила Зинаида Станиславовна. До последней минуты надеялся Виктор Сильвестрович, что в этой злополучной продаже хмельных напитков кто-то что-то напутал, и Портнова здесь ни при чем. Выяснилось же, что все-таки она, председатель сельсовета, отменила решение сельской сходки. "Как же ты могла такое сделать и зачем?" поразился Заневский. "Это вы спрашивайте председателя райисполкома, ответила Портнова. - Полина поехала в райпотребсоюз за товарами, а ей водку. "Решение общего собрания вино и водку у вас не брать", - сказала на базе райпотребсоюза Полина. "Как не брать?" - удивились на базе. "Так, не брать, и все". Те к председателю райпотребсоюза. И пошло-поехало. А вчера вызывает меня сам председатель райисполкома и говорит: "Ты у нас, Зинаида Станиславовна, работаешь не первый год и должна знать наши порядки. В Указе не сказано, чтоб переходили на сухой закон. А ты превысила свою власть и пустила под откос выполнение плана товарооборота. А чем это пахнет, должна сама понимать". В общем пришлось брать вино и водку, торговать ими. Так-то, Виктор Сильвестрович. Как видишь, не сама я все это сделала. Заставили". Заневский немного успокоился. Хоть Портнова тут ни при чем. Но почему же в районных организациях не посчитались с решением сходки сельчан? "Да", выдохнул Виктор Сильвестрович, и этим он как бы ответил на все вопросы.
      28
      Заведующему Петришковским фельдшерско-акушерским пунктом Лещинскому Федору Тарасовичу недавно исполнилось пятьдесят. Федор Тарасович считал, что образование образованием, а опыт - всему голова. К заведующим такими же фельдшерско-акушерскими пунктами с небольшим стажем работы он относится снисходительно, как, бывало, относились старослужащие матросы к новичкам. "Эй, салага! - подшучивали над новоприбывшим. - Сбегай на клотик. Посмотри, все ли там в порядке". Откуда новичку знать, что клотик - набалдашник, который насаживается на верх мачты или флагштока. Он, новичок, бывало, побегает-побегает, посмотрит вокруг. Вроде бы все в порядке. А спросить, что такое клотик, стыдно. Вернется к бывалому матросу и скажет: "Ничего". - "Что ничего? Я куда тебя посылал?" - "На клотик". - "Где он, этот клотик?" "Там", - неопределенно кивнет головой новичок. Бывалый матрос к этому времени соберет ватагу таких же, как и он, и потешается: "Видишь вон тот набалдашник?" - "Вижу". - "И ты туда мог залезть?" - "Нет", - смущенно отвечал новичок. "А если нет, то зачем же меня обманул. Сказал "ничего"?" Новичок краснеет, а бывалые матросы гогочут. Но это матросы, которых хлебом не корми, а дай только посмеяться. Федор Тарасович не такой. На новичков он смотрит хотя и свысока, но серьезно-снисходительно. В дни, когда заведующие фельдшерско-акушерскими пунктами приезжают в районную больницу на совещание, Федор Тарасович всегда садится в первом ряду в центре. Бывало, кто-нибудь из совсем молодых займет его место, Федор Тарасович вальяжно подойдет, молча постоит, пока новичок не встанет.
      Совсем недавно в Петришковский ФАП прибыло пополнение. Приехала на работу совсем молоденькая акушерка Лариса Завойкова. Прочитав ее направление на работу, Федор Тарасович спросил:
      - Замужем?
      - Нет, - немного смущенно ответила Лариса.
      - Значит, скоро будешь. - Лещинский знал, что хорошенькие девушки в Петришкове долго не засиживаются. Недалеко расположена воинская часть. Лейтенанты быстро добывают информацию обо всем, что касается их мужского внимания. А Лариса - совсем еще молоденькая девушка. Многие считают молодость недостатком. Но лейтенанты почему-то отдают предпочтение именно этим недостаткам и меньше уделяют внимания таким преимуществам, как опыт. Федор Тарасович решительно против такого отношения к специалистам. "Опыт всему голова", - любит повторять Лещинский.
      - Вы будете жить в этом же доме, где и наше учреждение. Вот ваш угол, показал Ларисе комнату Федор Тарасович. - А это ваше рабочее место.
      - А вы разве не здесь живете?
      - Я, Лариса Остаповна, работаю здесь уже тридцать лет. Так что заслужил, чтоб жить, как другие. Мой дом рядом с нашим учреждением, Лещинский всегда называл фельдшерско-акушерский пункт "нашим учреждением".
      - А если нужна будет помощь, к кому мне обращаться?
      - Нашим учреждением заведую я. Стало быть, и за помощью нужно обращаться ко мне. У меня все-таки опыт. А опыт - всему голова.
      - Понятно.
      - Только вот что... Наше учреждение медицинское. А в медицинских учреждениях, как вы знаете, должна быть стерильность. Я к тому, что вы молодая. У вас будут, а может, уже и есть, поклонники. Поэтому, вы сами понимаете, - что значит "сами понимаете", Лариса пока не могла понять. Посвятить себя целиком служению медицине, так это она уже давно решила. Отказаться от того, что ей самой природой предназначено, отказаться от человека, которого она, может быть, полюбит? Но какое отношение имеет служение медицине к ее личным делам? Они друг другу не мешают. Скорее, наоборот. Видя вопросительный взгляд Ларисы, Федор Тарасович добавил: Посторонние люди могут заносить в наше учреждение микробы.
      - А как же посетители, которые приходят к нам на прием?
      Действительно, как это он, Лещинский, не сообразил, что посетители тоже могут заносить микробы?
      - Посетители - это посетители, - не придумав ничего другого, ответил Федор Тарасович.
      - И кроме того, - перебила Лещинского Лариса, - вход в мою комнату отдельный. Так что микробы в наше учреждение заноситься не будут.
      - Будут, - безапелляционно сказал Федор Тарасович. - Вирусы и разные там бактерии, они, знаете, такие.
      - Ну а если приедет моя мама?
      - Мама - это вопрос другой.
      Такой ответ Федора Тарасовича мало удовлетворил Ларису. Из курса микробиологии она твердо усвоила, что разные микробы бывают и там, куда не проникают даже пылинки. Но, может быть, Петришковский ФАП - особое медицинское учреждение? Знакомясь с расположением комнат ФАПа, Лариса убедилась, что они такие же, как и во многих других фельдшерско-акушерских пунктах. Небольшая ожидалка с пустующей сейчас вешалкой для одежды, кабинет, в котором ведет прием посетителей Федор Тарасович, и комната, где должна принимать женщин акушерка. Есть еще одна небольшая комнатушка, в которой стерилизуются инструменты. Чистоту в помещении поддерживает приходящая уборщица. Вот, пожалуй, и все, если не считать стульев, стола в кабинете Лещинского и специального кресла в комнате акушерки. Так что Петришковский ФАП не какое-нибудь там особое медицинское учреждение, а обычный пункт, в котором работают фельдшер и акушерка. А бывает, что только один фельдшер или только одна акушерка. Так что "стерильность" ФАПа, казалось, должна быть одинаковая во всех случаях: и когда на пункт приходят посетители, и когда Ларису навещает в ее жилой комнате кто-нибудь из знакомых. Но Федор Тарасович говорит, что у него опыт. А опыт, как утверждает тот же Федор Тарасович, всему голова. Веру Ларисы в опыт Федора Тарасовича, да и в свои знания тоже, поколебала непростительная ошибка в лечении одного заразного заболевания. Вскоре после того, как Лариса приступила к работе, к ней на прием пришла молодая женщина из Петришково Тамара Козич.
      - Грудь у меня, - пожаловалась она акушерке.
      - Болит? - спросила Завойкова.
      - Не то что болит. Тянет.
      - Давно?
      - С неделю.
      - Показывайте.
      Тамара сняла кофточку, расстегнула лифчик, оголила правую грудь.
      - Да что вы меня стесняетесь? - упрекнула акушерка Тамару. В училище студентам не раз напоминали, что нельзя осматривать только одну руку, только одну ногу или только одну грудь. Известное философское изречение "все познается в сравнении" как нельзя более применимо в медицине. Сравнивая одно с таким же другим, начинаешь понимать, что и как изменилось, а значит, и что могло быть причиной этих изменений. У Тамары грудь, на которую она жалуется, как грудь. Ну разве что небольшое покраснение кожи. А вот когда ощупываешь пальцами, в ней ясно ощущается какое-то болезненное затвердение. Лариса измерила температуру тела. Оказалась немного повышенной. Как тут не вспомнить то, о чем не раз говорилось на лекциях и практических занятиях: воспаление - это боль, покраснение и жар. У Тамары Козич все эти признаки налицо.
      - Что же у меня, Лариса Остаповна? - с надеждой спросила Тамара.
      - Воспаление груди. Где-то продуло на сквозняке.
      - Что же теперь делать?
      - Лечить.
      - Как?
      - Выпишу я вам мазь и антибиотики. Через неделю покажитесь, - Лариса знала, что надо всегда проверять свои назначения. Точнее, результаты назначенного лечения. Козич надо было бы и предупредить. Если, мол, станет хуже, чтобы немедленно дала об этом знать ей, акушерке. Но с другой стороны, предупредить человека, а он тут же и подумает: "Значит, докторша не уверена, что ее лечение мне поможет. Мало опыта". Ну как тут быть? Не предупреждать? Можно, конечно, и так. Ну а если окажется, что человек этого лекарства не переносит? Бывают же такие случаи? Сколько угодно. Вот и разберись в этих противоречиях. Надо будет посоветоваться с Федором Тарасовичем. Ведь у него большой практический опыт. Прошла неделя. Пришла на повторный прием и Козич.
      - Ну как самочувствие? - спросила акушерка.
      - Как было, так и есть, - ответила Тамара.
      "Что же делать?" - мысленно спросила себя Лариса. Простое воспаление после такого лечения обычно проходит. Правда, бывают и затяжные случаи. Их причина в том, что воспаление вызвано либо "очень злыми" микробами, либо ослабленной сопротивляемостью организма человека. Злыми, оказывается, могут быть и микробы, а не только сорняки, собаки, люди. Так как все-таки лучше поступить? Продолжить назначенное лечение или же посоветоваться с Федором Тарасовичем? А заодно и спросить, нужно ли предупреждать больных о возможных побочных действиях лекарств? Надо все-таки посоветоваться. Хотя она, Лариса, кончила с ним, Федором Тарасовичем, одно и то же фельдшерско-акушерское училище, разница между ними немалая. Привела Завойкова женщину к фельдшеру и спросила:
      - Федор Тарасович, не пойму, в чем тут дело. Вроде и антибиотики сильные, а движения никакого.
      - Сколько дней?
      - Воспаление?
      - Лечение.
      - Неделя.
      - Мы все делаем теперь только по науке. А про народную медицину, про опыт, забываем. А опыт - всему голова. Нужны водочные компрессы. А еще лучше в виде припарок.
      Завойкова подумала, что припарки вряд ли тут помогут. Не зря же так неуважительно говорят о них в народе. Но сказать об этом Федору Тарасовичу Лариса не решилась. Припарки так припарки.
      - Федор Тарасович, - спросила акушерка, когда Козич уже ушла, - а как мне лучше: предупреждать больных, чтобы они приходили на повторный прием, когда им станет хуже, или не предупреждать?
      - Почему хуже? - не понял Лещинский.
      - Ну если человек не переносит лекарства.
      - Это бывает редко.
      - Пусть редко. Но бывает же?
      - Бывает, - согласился Федор Тарасович. - Но хуже если и становится, то постепенно. Острые случаи бывают только при уколах. Так что если уж что-нибудь и случится, то больной сам прибежит к вам. Без предупреждений. Лечить нужно уверенно. Чтоб больной смотрел на нас, как на бога. А этой Тамаре Козич скажите, чтоб следующий раз шла прямо ко мне. У меня, знаете, правило: если уж взялся за что-нибудь, то доводи до конца.
      Уверенность Лещинского в своих действиях Ларису подкупала. Она, эта уверенность, передается и больному. Наоборот, колебания, сомнения сеют в человеке такие же колебания и сомнения, заставляют его обращаться к другим медицинским работникам, а то и просто к знахарям. Лариса из лекций знала, что там, где это можно, противовоспалительное лечение нужно проводить с учетом вида микробов, которые вызвали воспаление. И не только вида микробов, но и их чувствительности к антибиотикам. Бывает, что микробы совсем не "обращают внимания", скажем, на пенициллин. Тогда какой смысл назначать этот антибиотик? И мы, все же назначая пенициллин, потом удивляемся, почему воспаление не поддается лечению. Вот и с Тамарой Козич так же. Сказала, было, Лариса Федору Тарасовичу, что нужно проверить чувствительность микробов к антибиотикам. Выяснили бы, какой из них наиболее подходящий. Вот тогда, пожалуйста, и назначайте лечение. А так получается вроде бы вслепую. Гадаем: поможет не поможет. И что же на это сказал Федор Тарасович? "У нас не городская клиника, не районная и даже не сельская больница. У нас все иначе. Да и в сельской больнице не делают. А чем мы лучше больницы, где есть врачи? Я по опыту знаю, что воспаление нужно лечить теми антибиотиками, которые есть. Ну и, конечно, народная медицина". Что остается делать Ларисе? Верить тому, что опыт - всему голова?.. Можно, конечно. Но зачем тогда теория, зачем было слушать лекции? А их было немало. Хотела возразить Федору Тарасовичу. Но потом подумала, что переубедить человека с большим практическим опытом дело почти безнадежное. Особенно тому, кто только начинает работать.
      Прошло больше месяца с тех пор, как Лариса начала лечить Тамару Козич. Около трех недель ее лечил Федор Тарасович. Увидела как-то Завойкова Тамару в ожидалке, поинтересовалась, как идут дела.
      - Вот уже дней десять, как прорвало. А заживать не заживает, - ответила Козич.
      - После того, как Федор Тарасович сделает вам перевязку, зайдите ко мне, - попросила Лариса.
      Уважила-таки Козич просьбу Завойковой, зашла к ней в кабинет.
      - Температура спала, а заживать не заживает, - начала рассказывать Тамара, снимая кофточку. - Я-то не разбираюсь в этих делах. Но почему прорвало вначале в одном месте, а сейчас в трех местах сразу?
      Лариса осмотрела воспалившуюся грудь, увидела несколько гноившихся свищей. Вспомнила, что такое бывает при чем угодно, но только не при простом воспалении.
      - Знаете, Тамара, давайте я вас направлю в Поречскую больницу.
      - А что у меня? - забеспокоилась Козич.
      - Воспаление. Но только его лечить надо по-особому.
      - А Федор Тарасович назначил мне мазь. Чтоб через день.
      - Раз назначил, значит, делайте. Одно другому не помеха. Но посоветоваться с врачом нужно. Разве Федор Тарасович будет против?
      Вот с этого и началось то, чего Лариса никак не ожидала. Она считала, что если у человека что-нибудь не получается, он должен посоветоваться с другим. Завойкова лечила Тамару Козич неделю. Улучшения не наступило. Посоветовалась с Федором Тарасовичем. Тот лечил Тамару не неделю, а целых три. И тоже никаких результатов. Даже хуже стало, появились свищи. Что в таких случаях надо делать? Посоветоваться? С кем? С опытными специалистами? Так у Федора Тарасовича опыта хватит на тридцать таких специалистов, как Лариса. Но Завойкова считает, что в некоторых случаях нужен не только опыт, но и более глубокие знания. Вот она и решила направить Тамару к Наталье Николаевне. Как-никак Титова не просто врач, а главный врач больницы. Ведь на этот пост назначают не лишь бы кого, а самых знающих специалистов. Все, казалось бы, так и должно быть. Но Федор Тарасович думал иначе. Расценил поступок Ларисы как подрыв его авторитета. Можно, конечно, в чем-то не соглашаться даже с самим Федором Тарасовичем. Но если уж к кому-то и обращаться за помощью, то по крайней мере с разрешения заведующего ФАПом. У Федора Тарасовича - авторитет. С ним вежливо здороваются. А мужчины постарше, особенно в преклонном возрасте, приветствуя, даже снимают фуражки. Потому что знают: у заведующего пунктом - большой практический опыт. Как же поставить Завойкову на место? Для начала вызвал ее к себе и, барабаня пальцем по столу, спросил:
      - Лариса Остаповна, кто в нашем медицинском учреждении заведующий?
      Лариса удивленно посмотрела на Лещинского. Она, пожалуй, меньше удивилась бы, если бы ее спросили: "Лариса Остаповна, чем вы дышите?" Ну, конечно же, воздухом. Конечно же, заведующий нашим медицинским учреждением Федор Тарасович Лещинский.
      - К чему этот вопрос, Федор Тарасович?
      - Я еще раз спрашиваю: кто в нашем медицинском учреждении заведующий?
      - Да вы, кто же еще.
      - Тогда скажите мне другое: кто дает разрешение на консультацию больных?
      - Каких больных, Федор Тарасович?
      - Которые обращаются в наше медицинское учреждение.
      - Не понимаю вас. Если вам что-нибудь не ясно, то зачем вам разрешение? А если что-нибудь не ясно мне, то я обращаюсь к Наталье Николаевне.
      - Но вы же меня спрашивали: "А если нужна будет помощь, к кому мне обращаться?" Что я тогда вам ответил?
      - Нашим учреждением заведую я. Стало быть, и за помощью нужно обращаться ко мне. У меня все-таки опыт. А опыт - всему голова.
      - Правильно. У вас, я вижу, хорошая память. Почему же вы сделали не так, как я говорил?
      - Да как же не так? Я когда увидела, что с Тамарой Козич у меня не получается, к вам и обратилась.
      - А потом?
      - Потом? Потом, вижу, что и у вас не получается.
      - И решили подорвать мой авторитет?
      - Да что же вы такое говорите, Федор Тарасович? При чем тут авторитет?
      - При том, Лариса Остаповна. Вы начнете наговаривать на меня, я - на вас. И что получится?
      - Да при чем тут наговоры? Я же на вас не наговаривала.
      - Это все равно что наговаривали.
      - Не знаю, Федор Тарасович, что и думать.
      - Вы не знаете, а я знаю. Не успели приехать, а уже развели тут не понятно что.
      Завойкова не могла даже предположить, что Лещинский имел в виду, сказав "не понятно что". Думала, что речь идет о все той же Тамаре Козич. Но ошиблась.
      В местах, где медицинские учреждения, в том числе и фельдшерско-акушерские пункты, соседствуют с воинскими частями, так уж заведено, что между медиками разных ведомств устанавливается прочная деловая связь. Ну а там, где есть и совсем молодые, эта связь становится особенно прочной. И не мудрено, что как только в Петришково приехала Лариса Завойкова, на ФАП почти сразу же пожаловали военфельдшер Ботов Кирилл и его друг лейтенант Силич Сергей. Казалось, зашли случайно. Но почему-то получилось так, что их визит был приурочен к тому моменту, когда на ФАПе не было Федора Тарасовича.
      - Вы к заведующему? - спросила Лариса ожидавших в прихожей военных.
      - К нему, - слукавил лейтенант. - Но, к сожалению, на месте его не оказалось. Так мы уж тогда к вам.
      - Но у меня еще одна женщина ждет.
      - А вы принимайте. У нас время есть. Можем подождать.
      Подождали, пока Лариса не закончила прием.
      - Слушаю вас, - вышла в ожидалку Лариса. Лейтенанты встали, одернули гимнастерки, поправили поясные ремни. Представились. Назвала свою должность и фамилию Лариса.
      - Тут вот какой вопрос, - начал военфельдшер. - По традиции мы заключаем с соседями шефство. Наше начальство приказало нам познакомиться с вами.
      - Так вы подождите еще немного. Придет заведующий, вы с ним и поговорите.
      - Мы люди военные, и свободного времени у нас не так много.
      - Тогда в другой раз.
      - Можно, конечно, и в другой раз. Но раз мы с вами уже познакомились, то для укрепления шефской связи, может, согласитесь приехать к нам на концерт?
      Лариса хотя и понимала, куда клонят лейтенанты, сделала вид, что озабочена лишь деловой стороной вопроса. Поэтому ответила:
      - Я передам Федору Тарасовичу ваше предложение.
      Но военных сбить с толку таким поворотом дела не так-то просто.
      - Вы знаете, Лариса, Федор Тарасович - человек семейный. Вечером ему отлучаться от семьи никак нельзя. Это мы уж знаем точно. - А вы - другое дело. Так как насчет концерта?
      - Я же не знаю, где вы и как к вам пройти.
      - О! - дружно воскликнули оба. - Это уже наша забота. Мы за вами приедем и отвезем домой в наилучшем виде. На военных вы можете смело положиться.
      Так вот и начала укрепляться шефская связь между воинской частью и Петришковским фельдшерско-акушерским пунктом. Правда, не со всей воинской частью, а только с наиболее молодыми ее представителями. И не со всеми работниками ФАПа, а только с комсомолкой Ларисой Завойковой. Узнал об этом Федор Тарасович и обиделся. Обиделся прежде всему потому, что и до приезда молоденькой акушерки были попытки установить шефскую связь. Но дальше попыток дело не пошло. То у самого Федора Тарасовича не было времени, то военные были заняты учениями. Так вот это хорошее начинание и заглохло. Заглохло, можно сказать, на самом корню. А тут на тебе. Приехала Завойкова, и уже шефская связь. Обида у Федора Тарасовича немалая. И начал точить его душу червь. А в шефстве ли тут дело? А не простая ли тут распущенность его подчиненной? И чем дальше, тем больше росла его обида. И не просто обида, а чувство уязвленного самолюбия. Как же, не посчиталась с ним как заведующим, начала подкапываться под его авторитет среди военных. Нет, так дальше идти не может. Надо принимать меры. Какие? Самый верный способ - сообщить начальству о неблаговидных делах человека, которого ты хочешь поставить на место. Сообщить письменно. А кому из начальства? Главному врачу Поречской больницы Титовой Наталье Николаевне? Нет, эта не войдет в положение Федора Тарасовича. Еще, пожалуй, и навредит. Слышал он, что она в немилости у главного врача района Корзуна Ивана Валерьяновича. Вот кому нужно написать. И написал. А заодно и добавил, что докладывал о безобразиях главврачу Поречской больницы Титовой. Да та мер не принимает. В своем письме Федор Тарасович указывал на два безобразия: на участившуюся заболеваемость среди женщин Петришковского ФАПа и аморальное поведение Завойковой. Заболеваемость среди женщин Петришковской зоны действительно увеличилась. Но этому увеличению Лещинский придал особый оттенок. До приезда Завойковой Федор Тарасович не все случаи заболевания среди женщин регистрировал, а лишь часть. Лариса показала все, что было в действительности. Федор Тарасович не был против этого. Расчет был простой. При случае показать, что у него, опытного фельдшера, дела шли куда лучше, чем при ничего не знающей Завойковой. И второе. Молодая акушерка свои служебные дела забросила, ударилась в распущенность. Закончил письмо тем, что он, честный человек, дальше смотреть на все эти безобразия не может. Не позволяет совесть. Просил также не направлять его письмо главврачу Поречской больницы Титовой, а приехать из района и самим разобраться, в чем тут корень зла.
      - Вот, полюбуйтесь, - потрясал письмом Иван Валерьянович перед Алиной Павловной. На нее Корзун временно возложил обязанности заместителя главврача районной больницы по лечебной работе. - Нам пишут рядовые труженики из глубинки, Петришковского ФАПа, и просят не направлять письмо Титовой.
      Алина Павловна внутренне улыбнулась, сказала самой себе: "Да будет тебе, Иван Валерьянович. Говори кому угодно, только не мне. Зависть тебя заела". Но подумать подумала, а сказала иначе:
      - Дадите ей волю, она не такие порядки заведет у себя.
      - Да уже дали, - ответил Корзун. Мазур догадалась, что имел при этом в виду Иван Валерьянович. Дал волю не он, Корзун, а министерство. Оно разрешило построить водолечебницу и выделило Поречской больнице столько врачей из нового выпуска, сколько не получит весь район.
      Приехал Корзун в Петришковский ФАП вместе с Алиной Павловной. Обошли помещение, проверили документацию, убедились, что по журналам число зарегистрированных заболеваний среди женщин действительно увеличилось.
      - Чем вы можете объяснить плохие показатели вашей работы? - спросил Ларису Корзун.
      - Почему плохие? - удивилась Завойкова.
      - Если раньше, при Федоре Тарасовиче, этих заболеваний было меньше, а сейчас, при вас, их стало больше, то как, по-вашему, это лучше или хуже?
      - Я здесь совсем недавно и не знаю, что было при Федоре Тарасовиче.
      - А знать надо. Вы же не просто регистратор, а дипломированная акушерка.
      - Я стараюсь все делать так, как нас учили, - ответила Завойкова, не понимавшая, за что ее отчитывает главный врач района.
      - И кроме того, - продолжал Корзун, - вы не очень хорошо ведете себя.
      - Как, не очень хорошо? Что я сделала плохого?
      - Есть сигналы, что вы... ну как бы это сказать... много времени отдаете гуляньям.
      - Каким гуляньям? Я что, на работу не выхожу? Не делаю то, что надо?
      - Вы не горячитесь. Я просто предупреждаю вас.
      Лариса крепилась-крепилась, но сдержать себя не смогла. От обиды слезы полились ручьем. Ну как можно. Главный врач, серьезный человек, поверил чьим-то наветам, без причины бросил в лицо такие обидные слова: "много времени отдаете гуляньям". Она что, уходит куда-то в рабочее время? Нет. Устраивает в своей комнате каждый день вечеринки? Тоже нет. Что сходит в воинскую часть раза два в неделю в кино? Так что тут такого?
      - Вы бросьте мне закатывать истерики, - повысил голос Корзун. - Не то сообщим вашим родным про все ваши художества.
      - Но скажите, - всхлипывая, спрашивала Лариса, - какие художества? Кому я причинила зло?
      До этого Алина Павловна только слушала и молчала. Но когда плакавшая Лариса спросила, что же конкретно она сделала плохого, вмешалась в разговор и мягко упрекнула Корзуна:
      - Иван Валерьянович, вы бы действительно помягче, что ли. Ведь в письме нет ни одного факта, а так, общие слова. Федор Тарасович просто позавидовал этой девушке.
      - Чему тут завидовать, Алина Павловна, - не сдержался и Лещинский. Каждый вечер тут машины гудят. Не ФАП, а штаб какой-то.
      - И все-то?
      - А что, этого мало?
      - Поехали, Иван Валерьянович, - предложил Мазур. - У нас дел посерьезнее хватает.
      Корзун так уехать не мог. Уехать, ничего не сделав, это значит признать, что ты не прав. В другом деле Иван Валерьянович, может, и не стал бы так упорствовать. Но в этом, в чем незримо маячила тень Титовой, нужно показать, что от нее он не отступится, чего бы это ни стоило.
      - Предупреждаю, - пригрозил Завойковой Корзун. - Еще раз поступят на вас сигналы - выгоним и сообщим об этом домой.
      "Почему? Почему кому-то верят, а мне - нет, - спрашивала себя не раз после этого Лариса. - Где же справедливость?" "Я забочусь прежде всего о том, - говорил, возвращаясь в Вольск, Корзун Алине Павловне, - чтобы была справедливость. Неестественно, когда человека с тридцатилетним стажем работы начинает третировать девчонка, которой еще надо учиться и учиться". "А почему все-таки Лещинский, - спросила Мазур, - накатал на свою подчиненную жалобу?" "Не накатал, а написал, - поправил Корзун. - Завойкова нарушила элементарные правила субординации. Не посоветовавшись с заведующим пунктом, направила одну больную к Титовой". "Ах, вот оно в чем дело, - мысленно сказала себе Мазур. - Задели самолюбие местного светилы". Удивительный все-таки этот мир. Страсти кипят, оказывается, на всех уровнях. Раньше Алина Павловна думала, что конфликты возникают только там, где решаются вопросы серьезные. И ничего в этом удивительного нет. У людей взгляды на вещи неодинаковые. Мнения разные. И настолько разные, что порою одно исключает другое. Идут в ход доказательства. А уж тут бывает по-всякому. Кто доказывает спокойно, кто - не очень, а кто - с таким жаром, от которого атмосфера в коллективе накаляется до предела. В такой атмосфере часто забывают обо всем. Как зловонные пузыри от гниющего ила, поднимаются наверх раздражение, злоба, ненависть. Но все это, думала Алина Павловна, только среди таких людей, как Корзун. Совсем иное дело - труженики фельдшерско-акушерских пунктов. Ехала вместе с Иваном Валерьяновичем в Петришково - была почти уверена, что повод для их поездки - какое-то недоразумение. Оказалось, нет. И здесь кипят такие же страсти, как и в Вольской районной больнице.
      - Заедем еще в Поречскую участковую больницу, - предупредил Алину Павловну Корзун.
      - Стоит ли портить себе настроение еще и в Поречье? - возразила было Алина Павловна.
      - Стоит. Не настроение портить, как вы говорите, а предупредить Титову... Не забывайте, что Петришковский ФАП - в прямом подчинении участковой больницы. И если на ФАПе бедлам, то в этом вина не только работников ФАПа, но и главврача Поречской больницы. Разве не так?
      - Так, так, - согласилась Алина Павловна, хотя думала совсем иначе.
      В Поречье, прежде чем зайти в кабинет главврача, Иван Валерьянович обошел палаты, проверил дежурный пост медицинской сестры (дежурила Марина Яворская), заглянул в процедурную. Везде, где были шкафы, он их отодвигал: нет ли в укромных местах паутины, пыли? Не обнаружив ничего такого, к чему можно было бы придраться, в сопровождении Алины Павловны направился в кабинет главврача. Титовой в кабинете не было.
      - Дежурная! - крикнул Корзун, выйдя в коридор.
      Марина, оставив пост, подбежала к Ивану Валерьяновичу:
      - Слушаю вас.
      - Где Наталья Николаевна?
      - Ушла по вызову.
      - Поезжайте вместе с шофером, разыщите и привезите ее сюда.
      - А кого оставить на посту?
      - Делайте, что вам говорят.
      Марина вышла. Алина Павловна, прикрыв дверь, мягко сказала:
      - Иван Валерьянович, не надо бы показывать своего раздражения персоналу.
      - Я, Алина Павловна, другого мнения на этот счет. Персонал участковой больницы, когда приезжает руководство, должен трепетать, бегать, мигом исполнять все распоряжения. Иначе с нами никто не будет считаться.
      - Зачем же быть пугалом?
      - Если хотите, именно на страхе и должно все держаться. Либерализм, панибратство, сюсюканье - все это ни к чему хорошему не приводит. Строгость, строгость и еще раз строгость.
      - Лучше сказать - требовательность.
      - Требовательность - это та же строгость.
      Мазур опять хотела возразить, но тут открылась дверь и вошла Титова. Алина Павловна тут же взяла на заметку ее скромное, элегантного покроя платье.
      - Здравствуйте. Извините, что не смогла вас встретить. Не предупредили. А тут - вызов на дом.
      - Мы из Петришковского ФАПа, - с ходу начал Корзун. - Сколько вы здесь работаете главврачом?
      Наталья ответила в том же тоне:
      - Какое отношение имеет длительность моей работы к Петришковскому ФАПу?
      - Самое прямое. Вы знаете, какие там творятся безобразия?
      - Не знаю.
      - На ФАПе грызня. Акушерка терроризирует опытного фельдшера, который, можно сказать, всю жизнь отдал тамошним больным.
      - Из-за чего грызня? Я недавно была в Петришкове и никаких признаков грызни не видела. Акушерка - знающая, добросовестная девушка, и ничего дурного сказать о ней не могу.
      - Вот и плохо, что не можете. Почему жалобы от Федора Тарасовича идут мне, а не вам? Зазналась ваша Завойкова, вот что я вам скажу.
      - Иван Валерьянович, мы ходим вокруг да около. Нельзя ли поконкретнее?
      - Можно и поконкретнее. Прочитайте это заявление.
      Наталья пробежала текст: "Главному врачу Вольской районной больницы товарищу Ивану Валерьяновичу Корзуну. От заведующего Петришковским фельдшерско-акушерским пунктом Ф.Т.Лещинского. Довожу до Вас, что акушерка Л.О.Завойкова, чтобы завоевать дешевый авторитет, натравливает на меня больных. Я лечил Козич Тамару с маститом. Завойкова встретила ее и сказала: не ходите к Лещинскому, он вас залечит. Завойкова ведет себя аморально в быту. У нее на уме одни гульбища. ФАП теперь как дом терпимости. Стыдно людям в глаза смотреть. Посодействуйте, Иван Валерьянович. Население Петришкова требует порядка".
      Вернула заявление Корзуну и сказала:
      - Иван Валерьянович, давайте разберемся в этой истории и потом уже сделаем выводы. Знаю одно: Завойкова вовсе не такая, какой ее описал Лещинский.
      Корзун стал наливаться краской. А для чего, спрашивается, он ездил в Петришково? Познакомиться с фельдшером и акушеркой? Так с фельдшером он давно знаком, а акушерку принимал и направлял на работу в Петришковский ФАП лично. В чем еще разбираться? Федор Тарасович премилый человек. Он понимает, что младшие должны подчиняться старшим. Иначе на работе не будет никакого порядка. Корзуну, сколько он помнит, не раз приходилось бывать в Петришкове. Встречал, бывало, его, Ивана Валерьяновича, как самого дорогого гостя. Выйдет навстречу без шапки, пригласит сесть, предварительно обмахнув полотенцем стул. Никогда не отпустит без обеда или там ужина да еще и подложит незаметно что-нибудь в машину. Вернется Корзун домой, а водитель: "Это ваше". Иван Валерьянович деланно отчитает шофера. Тот ответит: "А я тут при чем?" "Чтоб это было в первый и последний раз", - скажет Корзун и неохотно, но все же возьмет аккуратно сплетенную корзиночку, прикрытую сверху газетой. Деликатный человек Федор Тарасович. Понимает, что совать прямо в руки гостю какой-нибудь подарок неудобно.
      Поддавшись такому течению мыслей, Корзун обрел выдержку и взял себя в руки.
      - В Петришкове мы уже были, - сказал, успокаиваясь. - И детально разобрались в причине конфликта. Федор Тарасович прав. Кроме того, проверив документацию, мы убедились, что заболеваемость среди женщин там возросла. Как же ей не возрасти, если акушерка только и знает, что принимать ухаживания. Для дела у нее не остается времени. Как вы считаете, Алина Павловна?
      Мазур хорошо знала, что в действительности дело обстоит не так просто, как обрисовал Иван Валерьянович. Тем не менее ответила уклончиво:
      - Думаю, что отчасти вы правы, Иван Валерьянович.
      - Сделаем так, - подвел итог Корзун. - Вы переведете Завойкову в Поречье, а на ее место направите свою акушерку.
      - Нет, я этого не сделаю, Иван Валерьянович.
      Корзун опешил. Вот, оказывается, в чем корень зла! Эк возомнила себя! В министерстве ее поддержали, и теперь, видите ли, никто ей не указ. Нет, Наталья Николаевна, всему есть предел. И вашему самовольству тоже.
      - Значит, мои распоряжения для вас необязательны? - спросил деланно спокойным тоном.
      - Обязательны, но только те, которые согласуются с законом.
      - Значит, я требую от вас чего-то незаконного?
      - Именно. Без согласия акушерок я не могу поменять их местами. И вообще гонять людей с места на место...
      - А производственная необходимость?
      - Да какая тут производственная необходимость? Одна видимость. Да и той, пожалуй, нет. А во-вторых, я должна в этом деле разобраться сама.
      - Вот с этого и начинали бы. Нашей проверки вам мало.
      - Да, Иван Валерьянович. Я не говорю, что вы не правы. Но должна убедиться сама. Завтра съезжу в Петришково, поговорю с людьми и тогда сообщу вам свое мнение.
      В Корзуне боролись два чувства. Одно подсказывало, что надо быть сдержаннее. Второе подтачивало нервы, толкало сказать Титовой то, чего она, по его мнению, заслуживала. Не совладал-таки Иван Валерьянович с этим вторым чувством, взорвался:
      - Выгнать бы вас с треском отсюда! На все четыре стороны!
      Тут уж и Наталья не сдержалась:
      - Руки коротки.
      - Вот как? Слышали, Алина Павловна?
      Подмывало и Мазур сказать Ивану Валерьяновичу: "Что ж вы хотели? Сами напросились". Но вместо этого посоветовала:
      - Поехали, Иван Валерьянович. Мы и так много времени убили на все это.
      Возле дома, перед тем как выйти из машины, Иван Валерьянович повернулся к водителю:
      - Ты помнишь тот родник... ну, недалеко от дороги на Поречье?
      - Мы же с вами ездили туда.
      Корзун помедлил. Решал, с чего начать.
      - Понимаешь, в чем дело. Санстанция сделала анализ той воды. Оказалось, что в ней полно всякой заразы. Где-то на ферме просачивается навозная жижа. И - в родник. Ты разбираешься в этом?
      - Мое дело - баранку крутить.
      - Крутить баранку и я умею. Тут нужна твоя помощь. Словом, так. Тебе задание: забить тот родник. Лучше сделать так, чтоб никто тебя не видел. Зачем зря будоражить людей? И еще. Присыпь потом это место песком, галькой, чем угодно. Пусть думают, что родник ушел, иссяк, пропал. Бывает же такое.
      - Да, бывает, - согласился водитель.
      - Значит, действуй. И никому ни слова. А то потом тебя же еще и обвинят. Понял?
      - Чего тут не понять.
      - Ну, будь! - бросил Иван Валерьянович на прощанье.
      29
      Тяжелый осадок остался на душе у Натальи после отъезда начальства. Чего все-таки добивается Корзун? Дело тут, конечно, не в Тамаре Козич, хотя, казалось бы, именно из-за нее разгорелся сыр-бор. То, что у Тамары не простое воспаление, Наталья поняла сразу, как только взглянула на заплывшую от гноя и мази грудь. Из свищей выделялись какие-то белесоватые крупинки. Кожа бледная. "Туберкулез или грибок", - мелькнула мысль. Послала мазки в лабораторию районной больницы. Ответили: "В мазках обнаружены туберкулезные бактерии". Вот так. Значит, туберкулез. Три недели Федор Тарасович делал ненужные припарки. Сколько же времени Тамара, сама того не зная, рассеивала заразу. Кого тут винить? Ларису Завойкову? Нет, ее ни в чем нельзя упрекнуть. Федора Тарасовича? Но ведь не хотел же он, чтоб женщине стало хуже. Просто, несмотря на большой практический опыт, не знал одного: это заболевание встречается редко. Так редко, что в его практике подобного случая не было. Туберкулез вообще, конечно, ему не в новинку, но чтоб груди...
      Наталья задумалась о себе. Последний год у нее сплошная чересполосица. Удачи чередуются с неудачами. Что пошлет ей следующий день?..
      День принес радость: приехали два врача - выпускники мединститута муж и жена Куприяновы. Валентин и Валентина. Прямо-таки персонажи из кинофильма. Но еще больше удивило совпадение отчества: Валентин Сергеевич и Валентина Сергеевна. Направления у обоих целевые, прямо из министерства. Он хирург, она терапевт.
      - Ну, дорогие мои, с чего же начнем? - спросила Наталья, разглядывая прибывшую пару. У Валентина Сергеевича чуб торчком. Сколько его ни приглаживай, он все равно топорщится. Брови белесые. И жена очень похожа на него: такая же вся светлая. Точно брат и сестра.
      - Нам бы угол какой-нибудь, - ответил Валентин Сергеевич.
      - А что бы вы сказали насчет дома в Молодежном районе?
      - В каком районе? - не понял Куприянов.
      - Ну не район, а улица, - уточнила Наталья. - А у нас говорят: Молодежный район. Там строятся молодые семьи.
      Куприянов посмотрел на жену, словно спрашивал: "Ну как?"
      - Я, как ты, Валя, - вслух ответила на взгляд мужа Валентина.
      - Это было бы здорово, - сказал Валентин Сергеевич. - Только...
      - Что "только"? Может, не собираетесь здесь жить?
      - Разговор не об этом.
      - Денег нет?
      - Деньги есть, но не столько, чтобы сразу построить дом.
      - А если совхоз даст ссуду?
      - Тогда другое дело.
      - Если так, будем считать вопрос решенным. Постараюсь уговорить директора, чтоб помог. А пока можете пожить у меня.
      Не успела Наталья присмотреться к Куприяновым, как Валентин Сергеевич огорошил ее новостью. Привез из медхозснаба счет на оборудование операционной. Без малого на тридцать тысяч рублей. Отпросился в Минск за пожитками, а через день вернулся с багажом и счетом на тридцать тысяч рублей.
      - Но у меня же нет денег, - схватилась за голову Наталья. - У нас бухгалтерия центральная. Кредитами распоряжается главный врач районной больницы.
      - Что же теперь делать?
      - Хоть бы посоветовались, что ли.
      Наталья была уверена, что обращаться к Корзуну с просьбой оплатить счет бесполезно. Если бы в районной больнице и были ассигнования по этой статье, Иван Валерьянович придумал бы все, что угодно, но денег не дал бы.
      - Но вы же понимаете, Наталья Николаевна, - пытался убеждать Куприянов, - что без оборудованной операционной я здесь не нужен. Может, мне поехать к главному врачу районной больницы?
      - Это будет напрасной потерей времени.
      - А если все же попытаться?..
      Каково же было удивление Натальи, когда Куприянов приехал с оплаченным счетом. Не верила, пока собственными глазами не увидела бланк с надписью "Авизо" и внизу закорючку самого Ивана Валерьяновича. "Чудеса, да и только", - ахнула про себя Наталья, а вслух сказала:
      - Я скорее поверила бы в землетрясение, чем в то, что вижу. Скажите, если не секрет, как вам удалось?
      - Сказать, что просто, не скажешь. Вначале я пошел к главному врачу. Говорю, мол, так и так. "Нет", - отвечает. "Чего нет?" - спрашиваю. "Государственных денежных знаков", - поясняет с ухмылочкой Иван Валерьянович.
      - Я же вам говорила! - не сдержалась Наталья.
      - Да к этому я был готов. Что оставалось? Я к районному хирургу. Знакомимся. Он говорит: "Зовите меня Пал Палыч". Я, так, мол, и так, давайте, Пал Палыч, открепительный талон. "Какой еще открепительный талон?" - спрашивает. "Обыкновенный. Вам же хирурги не нужны". "Да вы что, молодой человек? Да нам, - говорит, - не один, а десять хирургов нужно". Тогда я ему на стол счет: "Оплачивайте". Крутил он, вертел эту бумажку. Видно, и он знал, что у вас тут какие-то особые отношения. Берет меня за руку. "Пошли". Ладно. Идем, а куда - не знаю. Вижу, табличка на дверях солидного здания: "РК КПБ". Входим. "Федор Васильевич у себя?" - спрашивает у секретарши. "У себя". - "Нам бы к нему по очень важному делу". - "Сейчас спрошу". Вышла, а потом приглашает нас в кабинет первого. Пал Палыч подводит меня к столу секретаря и говорит: "Новое пополнение хирургов, Федор Васильевич". - "Очень рад", - отвечает и подает мне руку. "Только вот в чем дело. Не успел приехать и уже требует открепительный талон". Посуровел Федор Васильевич и спрашивает: "Комсомолец?" - "Комсомолец", - отвечаю. "А почему трудностей испугался?" - "Не трудностей, а безделья, - кладу ему на стол счет. - Негде и нечем работать. Нашел вот все нужное, а платить нечем". Федор Васильевич вопросительно посмотрел на Пал Палыча. Тот ему: "Да вы же знаете, Федор Васильевич, наши дела". Секретарь - своей помощнице: "Соедините меня с Корзуном". Хороший разговор получился. "Иван Валерьянович, - говорит секретарь, - вы знаете, что выпускники собираются от вас уезжать?.. Хирург и терапевт из Поречской больницы... Нет условий работы по специальности... Давайте так: вы этот счет все же оплатите. А если потом возникнут финансовые трудности, мы подумаем, как вам помочь". Вот такие дела, Наталья Николаевна.
      Наталья смотрела на Куприянова и думала: "Пробивной парень. Если он и дальше будет таким же оборотистым, то из него выйдет толк".
      - Знаете, Наталья Николаевна, - сказал Куприянов. - Пока то да се, пока банковские операции, пока доставка грузов, постою-ка я за операционным столом рядом с Пал Палычем. Уж очень мы с ним, можно сказать, подружились.
      - Неплохо. А жена?
      - Что жена? Тут же езды всего каких-нибудь полчаса.
      Министерство между тем выполняло свои обещания. Не успела Наталья уладить дела с Куприяновыми, как в больницу приехал с направлением еще один врач. Этот оказался щеголь щеголем. Волосы длинные, чуть ли не до лопаток. "Ты смотри, как нос дерет", - вслух поделилась своим впечатлением Марина Яворская.
      - Козёл ваша фамилия? - уточнила Наталья, читая направление.
      - Козел, - переставил врач ударение на первый слог.
      - Извините, Вольдемар Пахомович, - прочитала Наталья имя и отчество врача. - Вы, значит, хотели бы всерьез поставить у нас лабораторные исследования?
      - Да, Наталья Николаевна.
      И когда только успел узнать ее имя и отчество? Парень, видно, тоже пробивной, но несколько в другом направлении.
      - Что ж. Но на первых порах придется пожить на частной квартире.
      - Я знал, что меня направляют в глухомань. Поэтому на комфорт не рассчитывал. Погорбачу положенный срок - и адью.
      - Это решено? - спросила Наталья.
      - Посмотрим... Время покажет, - в упор, словно пытаясь гипнотизировать, ответил Козел.
      - Ладно. Присматривайтесь. А начните с того, с чего начал Валентин Куприянов. Он решил поработать в хирургическом отделении районной больницы. Вам нужно познакомиться с работой клинической и биохимической лабораторий. Составите список нужного оборудования и реактивов. Потом поедете на областной аптечный склад. Выбирайте самое необходимое. Позднее, возможно, направим вас на специализацию по лабораторному делу. Надеюсь, согласны?
      - Пока да.
      - Что значит "пока да"? Собираетесь бежать?
      - Я же сказал: положенный срок отработаю.
      - И то хлеб.
      И наконец еще один забавный эпизод из той же кадровой серии. Наталья уже начала было беспокоиться, почему не едут еще два выпускника, как однажды в кабинет вбежала Марина Яворская:
      - Ой, Наталья Николаевна. К нам, наверное, комиссия.
      - Почему ты решила, что комиссия?
      - Так на "Волге" же.
      В самом деле, кто бы это мог быть на "Волге"? Заведующий облздравотделом? Нет, Корзун уже давно поднял бы всех на ноги. Так кто же это? Гадать долго не пришлось. После стука дверь открылась, и в кабинет вальяжно ступил дородный мужчина лет под пятьдесят. Рядом с ним нарядная женщина, по всем признакам, жена. Последней шла молодая девушка: белый костюм и такие же белые босоножки.
      - Здравствуйте, - протянул руку мужчина. - Председатель областного совета агропрома Мезенцев, Степан Свиридович.
      - Софья Петровна, - подала руку и женщина.
      - Мне бы поговорить с главным врачом вашей больницы, - продолжал Мезенцев.
      - Я к вашим услугам. Титова, Наталья Николаевна.
      Мезенцев был в недоумении. Уж не шутит ли над ним эта самая Титова. По возрасту ей немногим больше, чем его дочери, которая стоит рядом и тоже недоверчиво смотрит на Наталью.
      - Слушаю вас, - напомнила Титова.
      - Извините. Просто не верится...
      - Степа, - прервала его Софья Петровна, - удивляться будешь потом. Дело вот в чем, - начала женщина. - Наша дочь Лина... Ангелина Степановна в этом году закончила мединститут. По специальности акушера-гинеколога.
      - И ее направили в нашу больницу, - закончила Наталья.
      - Да, совершенно верно.
      - Так это же чудесно. Мы Ангелину Степановну ждем не дождемся.
      - Да, но... - замялся Мезенцев.
      Наталья почувствовала в тоне Степана Свиридовича холодок. "Собирается просить открепительный талон", - мелькнуло в голове.
      - Лина у нас одна. У нее нет никакого практического опыта, - поддержала мужа Софья Петровна.
      - С практическим опытом не рождаются. Он приходит в работе. - Наталья умышленно истолковывала по-своему сказанное Мезенцевой.
      - Вы меня не так поняли. Я имею в виду жизненный опыт.
      - Это дело тоже наживное.
      - Наживное-то наживное, но наша Лина такая неприспособленная.
      - Мы надеялись, - перевел Степан Свиридович разговор в конкретное русло, - что вы дадите нам открепительный талон.
      Теперь посуроветь пришлось Наталье. Мезенцев слушает, поглядывает на нее и, кажется, начинает понимать, что зря он затеял этот разговор. Нет, она не пойдет на то, чтобы дать этот самый открепительный талон. Если бы даже и хотела, она не вправе это сделать. Взглянув еще раз на Наталью, махнул рукой и, повернув голову к жене, примирительно сказал:
      - Ладно, Соня. Не будем больше об этом говорить.
      - Степа, как это не будем? Ты что, хочешь, чтоб твоя единственная дочь осталась в этой глухомани? Что из нее получится? Да нас же засмеют.
      - Вот это ты уже зря, - начал сердиться Степан Свиридович. - Лина! Ты почему молчишь?
      - Я уже тысячу раз вам повторяла, - впервые подала голос Лина Степановна. - Другие едут в тайгу, в тундру, и ничего. А тут, я вижу, такая прелесть.
      - Боже мой, - заломила руки Софья Петровна. - Что она говорит! Степа, да образумь же ты ее!
      - Соня, возьми себя в руки. Неудобно же. Давай лучше спросим, какие здесь условия для работы.
      Наталья уже потирала под столом руки. Вот это удача так удача! Ну, спрашивай, спрашивай, товарищ председатель облагропрома!
      - Да. Я хотел бы знать, в каких условиях будет работать моя дочь.
      - Мы постараемся, - дипломатично начала Наталья, - чтобы ее первые шаги были не на голом месте. Возможно, удастся сделать пристройку к больничному корпусу, и тогда у Ангелины Степановны будут палаты для ее больных. По сути - маленькое отделение, где она будет полновластной хозяйкой.
      - Как, Лина? - посмотрел на дочь Мезенцев.
      - Ой, папочка, это было бы просто здорово.
      - А кто будет делать эту пристройку, вопрос уже решен? - вернулся к Наталье Мезенцев.
      - Откровенно сказать, нет. Это пока только мечта.
      - Мечтатели... - как бы про себя сказал Степан Свиридович. - Вы хоть говорили с начальником районной ПМК?
      - К сожалению, нет.
      - Значит, и впрямь только мечта. Реального пока ровным счетом ничего. А? - вновь повернул Мезенцев голову к дочери.
      - Но ты же нам поможешь, папочка?
      Мезенцев рассмеялся. Шутливо грозя пальцем, сказал:
      - А вы, Наталья Николаевна, себе на уме. Ни словом ни обмолвились, ни о чем не просили, а дело повернули так, что я вынужден предлагать вам помощь. Видать-таки, не зря вас назначили главным врачом, хотя, казалось, вам еще расти да расти.
      - Так что, это уже все? - вынимая из сумочки платочек, спросила мужа Софья Петровна.
      - Все, Соня. Тут уж ничего не поделаешь. Да и кто знает, где оно, счастье нашей дочери.
      Лина быстро встала, подбежала к отцу и, целуя его в щеку, затараторила:
      - Я знала, папочка, что ты у меня самый-самый... Мамочка, не волнуйся, все будет в порядке.
      - У вас тут хоть есть приличные девушки, с кем могла бы подружиться моя Лина? - спросила у Натальи Софья Петровна, вытирая глаза.
      - Надеюсь, я и сама подружусь с Ангелиной Степановной.
      - Ну вот видишь, - приобнял жену Мезенцев. - Наталья Николаевна сама...
      - А с пристройкой как? - напомнила Лина отцу.
      - С пристройкой, я думаю, уладим. Познакомлю Наталью Николаевну с начальником ПМК, дам ему задание.
      - Ну спасибо, Степан Свиридович. Такое удружить: и специалиста, которого ждали и никак не могли дождаться, и пристройку... Спасибо!
      - Рано еще меня благодарить, Наталья Николаевна. Вот сделаем все, тогда пожалуйста. Ну и последний вопрос: где тут найти для Лины подходящую комнату?
      - Мои квартиранты скоро переезжают в новый дом. Так что Ангелина Степановна будет жить у меня.
      - Ой, я так рада! - чуть не захлопала в ладоши Лина.
      30
      Шел второй день работы - принималась проектно-сметная документация на строительство дворца и водолечебницы в Поречье. Особенно придирчивым был директор совхоза. Это и понятно. Кому, как не ему, отвечать за истраченные деньги. Ведь строительство обойдется не в одну сотню тысяч рублей. Смету на строительство такого объекта утверждает не он, не райисполком и даже не облисполком, а коллегия республиканского агропрома. И тут, как ни в каком другом деле, применима пословица: семь раз отмерь, один раз отрежь. Вот и приходится сейчас Виктору Сильвестровичу дотошно копаться во всех мелочах. Даже Люда Каледа немного обиделась:
      - Вы что же, Виктор Сильвестрович, не доверяете нам как специалистам?
      - Ну что вы, - улыбается Заневский. - Дело в другом. Я как бы сам сдаю экзамен. Ведь могут спросить: "А что это за узел? И нельзя ли было принять альтернативное решение и тем самым удешевить строительство?" Я им отвечу: "Нельзя". А они мне опять тот же вопрос: "Почему?" Не могу же я ответить: "Так специалисты считают". Конечно, можно было бы сослаться и на вас. Но в каждый раз отрывать вас от дела - это не гоже. Да и кто может гарантировать, что вот, скажем, ту вашу красивую девушку завтра или послезавтра не подхватит какой-нибудь летчик и не улетит с ней в Забайкалье. И кто тогда будет пояснять что к чему?
      - А я зачем? - спросила Люда Каледа.
      - К вам там в столице меня не пустят, - отшучивался Заневский.
      Разобрался-таки Виктор Сильвестрович во всех проектных тонкостях и теперь мог бы отвечать на любые вопросы самых дотошных специалистов. Как и полагается, все поставили свои подписи, а директор скрепил их еще и совхозной печатью.
      - Вот теперь, кажись, все. Или не все? - вопросительно посмотрел директор на Каледу.
      - По-моему, все.
      - Нет, все-таки не все. Вы большое дело сделали бы, если бы согласились на вечер.
      - Какой еще вечер? - удивилась Каледа.
      - У вас люди молодые, с огоньком и большие выдумщики. Вот бы нам провести вечер. Объявить всем, что вы расскажете, каким будет Поречье. Выставим вот эти большие рисунки. Пусть посмотрят люди. Чтоб заинтересовать. Чтоб знали не только мы, но и все жители Поречья, а то и ближайших деревень. Как, Люда, подходящее это дело?
      - В этом действительно что-то есть.
      - А еще, - загорелся Заневский, - после всего этого показать, как надо отдыхать.
      - Отдыхать? Разве этому надо учиться?
      - Еще и как. Не просто прийти и полузгать семечки, а чтоб людям было интересно. Если нужен будет чай, пожалуйста, купим, сколько надо. Печенье или там коржики какие - тоже пожалуйста. На это у нас есть свои мастерицы. А вы нам что-нибудь веселенькое да с перчиком. Не зря же я сказал, что ваши ребята большие выдумщики. Да вот и Наталья Николаевна своих молодых спецов привлечет. Возьмите и наших комитетчиков из комсомола. Покажите им, как надо культурно проводить свободное время.
      - Виктор Сильвестрович, - пыталась отказаться Каледа. - Да это же целая наука, которую изучают в культурно-просветительных училищах. Мы же не специалисты в этом деле.
      - Не согласен с вами. Раз умеете проектировать, можно сказать, дворцы, значит, знаете и как нужно культурно отдыхать.
      Каледа да и все члены комиссии рассмеялись. Каламбурный довод. Так можно сказать и о проектантах самолетов: раз умеете проектировать, значит, умеете и летать. Но спорить долго не пришлось. Согласились. А как получится, это уже другой вопрос. Готовились целый день. Повесили объявления и даже объявили по радио, что возле клуба состоится вечер. На стендах развесили красочные проекты дворца и водолечебницы. Из помещения повыносили стулья и столы. Из домов принесли самовары, у кого они были, чашки, блюдца. В Вольске заказали столько печенья, сколько его должно хватить на всех желающих. В назначенное время людей собралось немало. Директор совхоза рассказал о том, что сделали проектанты, где и как будут построены объекты. Сам рассказ занял каких-нибудь четверть часа. А вот вопросы и ответы на них тянулись в несколько раз дольше. Не утерпела, чтоб не сказать своего слова, и Анисья Пашук.
      - Я, касацик, на гэтую будовлю не пайду. Кава у мяне и дома ёсць.
      - Да мы знаем про твою каву, Анисья Антиповна, - намекнул на самогоноварение Заневский. - Силком мы на отдых в этот дворец загонять никого не собираемся. Сами будут проситься.
      Решил задать вопрос и Макарыч:
      - А вот ответь мне, дорогой Виктор Сильвестрович, на такой мой вопрос. Кто и когда нам построит такой домище?
      - Ждал я, Макарыч, этого вопроса. Вот если бы, к примеру, ты надумал строить себе новый дом. Ты бы спросил кого-нибудь, кто и когда его тебе построит?
      - Так это ж себе.
      - А этот, выходит, мы собираемся строить дяде?
      По рядам прокатился сдержанный смех. Засмеялся и сам Макарыч.
      - Не дяде, а государству.
      - Вот тебе и арифметика. Выходит, опять-таки государство - одно, а мы, поречане, - это другое. Так, что ли?
      - Вроде и так и не так.
      - Нет, дорогие товарищи. Дворец этот государственный, а значит, наш, общий. Вот рядом сидит главный врач нашей больницы Наталья Николаевна Титова. Она могла бы сказать лучше, чем я. Чья это больница? Государственная. А кто в ней лечится? Мы с вами, дорогие товарищи. А значит, эта больница наша, кровная. Вот так и с дворцом. Раз он наш, то кто же, как не мы с вами, будем его строить? Мы ж не иждевенцы какие-нибудь, и ждать манны небесной нам не пристало. Ну а теперь другой вопрос: когда будет построен этот дворец? Опять я бы хотел спросить тебя, Макарыч. А когда бы ты построил свой дом, если бы надумал его строить?
      - Само собой. Сразу же, как только было бы за что.
      - Ну а вот это "было бы за что", от кого оно зависит?
      - От меня, конечно.
      - Вот это, Макарыч, я и хотел от тебя услышать. Значит, все, что мы собираемся делать, строить, зависит только от нас самих. Будем сидеть на завалинках и лузгать семечки - будет все идти через пень-колоду. И наоборот. Будем добросовестно трудиться - будет у нас во всем достаток. Да зачем далеко ходить за примером. Молодые семьи построили себе дома? Построили, и притом быстро. А почему? Да потому, что трудились и день, и ночь. Словом, так, малость окрепнем, поднакопим денег - и за строительство дворца. На это, скажу я вам, уйдет года три. А если поднатужимся, то и за два управимся.
      За столами наступило оживление. Люди постарше наливали в чашки заваренный чай, добавляли в него сахар и, помешивая ложечкой, приговаривали: "И кто это придумал чаевать вместе? Отродясь такого у нас не было".
      - А что, разве плохо? - садясь за стол и наливая себе чаю, спросил Заневский.
      - Да нет, Виктор Сильвестрович. Вроде даже как по-семейному.
      А на широком крыльце Дома культуры в это время переставляли столы, уносили стулья, готовились к самодеятельной части вечера. Руководила всем этим Люда Каледа. У дипломников, оказывается, уже был опыт выступлений на институтских вечерах художественной самодеятельности. Им не пришлось заново все готовить. Нужно было только немного приноровиться друг к друг. И приноровились. Первым выступил дуэт двух парней.
      - "Нелюдимо наше море". Музыка Вильбоа, - объявила Каледа. И полилась под аккомпанемент гитары песня, мелодичная, задушевная.
      Юлия оказалась способной частушечницей. Она не только задорно исполняла, но и сама придумала такие едкие частушки, от которых несладко пришлось выпивохам. Крепко досталось Царю Петру Лукановичу. А Марфа Федоровна как только услышала спетое Юлией "царица", боком-боком и с людских глаз - домой.
      Исполнил песенку и Вольдемар Козел. Сегодня он не рискнул напялить на себя куртку с надписью "U.S.Army", а надел обычный костюм. Правда, и на этот раз не обошлось, чтобы не потешить сельскую публику своим необычным видом. Дело в том, что поречанские парни, если и надевают костюмы, то рубашки на все пуговицы не застегивают. Оставляют шею открытой. Изредка, в особо торжественных случаях, повязывают галстуки. Но чтобы кто-нибудь появился с бабочкой вместо галстука, этого не водилось и в помине. Вольдемар же на вечер явился с бабочкой в горошину. "Видно, приехал до нас городской артист", - шушукались бабки. Но когда Каледа объявила выход врача-лаборанта Поречской больницы, многие заулыбались. "Вишь ты, врач, он же и лаборант". По улыбкам пожилых женщин видно было, что в таком наряде Вольдемару лучше бы не выступать. Да к тому же еще и необычное имя. Может быть, все бы и обошлось, да на несчастье Каледа добавила: "Выступает Вольдемар Козел!" И при этом ударение поставила не на первом, а на последнем слоге. Не умышленно, конечно, а как-то непроизвольно. Тут уж зал разразился хохотом. Хотя Вольдемару и пришлось сконфузиться от такого приема, но спел он хорошо. Ему дружно аплодировали.
      Закончились выступления. Ну и, как водится в таких случаях, после небольшого перерыва начались танцы под радиолу. Вольдемар уже решительно было настроился пригласить на танец Наталью. Но Алесь - он уже совсем выздоровел - разгадал этот замысел соперника. Разгадала его и Наталья. Она коснулась руки Алеся и сказала: "Может, потанцуем вместе". Алесь встал, коснулся рукой талии Натальи и повел ее в вальсе по кругу. Вольдемару ничего не оставалось, как пригласить другую девушку. Поблизости стояла Лина Мезенцева. От предложения она не отказалась, хотя и была в числе тех, кто от души смеялся в зале, когда объявили выход на сцену Вольдемара.
      - Ну и какие ваши первые впечатления? - спросил Вольдемар.
      - По-моему, все нормально. А вы, мне кажется, не очень довольны назначением?
      - "Не очень" - это мягко сказано. Совсем недоволен. Ну чему тут быть довольным. Самая захудалая сельская участковая больница, в которой нет ничего. Все на уровне земской медицины.
      - Вольдемар Пахомович, почему вы не хотите видеть, например, того, что в этой больнице будут почти все специализированные службы?
      - Когда это будет? Да и будет ли?
      - Я, например, убеждена, что все это будет. И притом очень скоро. Вы же знаете, что решила коллегия министерства?
      - Все это показуха. Я ничему этому не верю.
      - А что вы скажете, если через полгода все это наладится?
      - Через полгода?
      - Да, через полгода.
      - Я, когда соберемся вместе, встану и скажу: "Товарищи, я был не прав".
      - Я слышала, что вы не собираетесь здесь долго задерживаться?
      - Ну сами посудите, какой смысл оставаться в этой дыре.
      - Почему же "дыре", если здесь будут специализированные службы? А дворец? Вы видели, каким он будет?
      - "Службы", "Дворец"... Все это - туманность Андромеды.
      - Вы скептик по натуре?
      - Я реалист и привык верить тому, что материально осязаемо.
      Лина посмотрела на бабочку в горошину, потом перевела взгляд на вальсирующие пары. Вон там кружится Наталья Николаевна со старшим лейтенантом. Какими влюбленными глазами он смотрит на нее! Не так много Лина работает в Поречье. Но сколько она наслышалась об этом человеке? Как он безоглядно смел и мужественен. И ничего нет удивительного в том, что Наталья Николаевна пошла танцевать именно с ним, а не с этой "порхающей бабочкой". Лине расхотелось танцевать с Вольдемаром, который, как она поняла, и во сне видит себя только на олимпе. С трудом дождалась конца танца и поспешила к Люде Каледе, которая стояла в одиночестве и смотрела на своих воспитанников, теперь, считай, уже коллег.
      - Почему вы не танцуете? - спросила Лина Каледу. Милая наивность. Ей, Лине, молодой и миловидной девушке, трудно представить, что Люде хотелось бы так же кружиться, как это делают многие другие. Но... видно, не всем поровну делит счастье судьба. Одних она прямо-таки засыпает удачами, радостью, весельем, других обходит, будто совсем не сознавая, что все хотят быть счастливыми.
      - Да вот никак не выберу себе подходящего партнера, - шутливо ответила Люда. Но здесь Лина почувствовала и примесь горькой иронии. Как будто Люда и впрямь ждет только принца. - А ты почему сбежала от своего кавалера?
      О, Людмила, оказывается, тонкий психолог. Она замечает то, чего не могут заметить другие.
      - Самовлюбленный павлин, - ответила Лина.
      - Правильно сделала. Из таких получаются тираны, от которых рано или поздно сбегают.
      Кончился вечер. Может быть, первый такой вечер в Поречье. Многие расходились парами, некоторые группами. К Титовым шла пятерка: Наталья, Люда, Лина, Алесь и Вольдемар. Самолюбие Козела было уязвлено - от него сбежала Лина. Он был уязвлен и решал, что же предпринять. Такого с ним еще не было. В институте за ним гонялись девчонки. А здесь...
      - Ну вот... мы и пришли, - сказала погрустневшим тоном Каледа. Ей придется возвращаться в одиночество. Как всегда после работы или вот после вечера. Она старается уходить из дому куда угодно: к приятельницам, знакомым, в кино, в театр. Лишь бы не оставаться одной в своей небольшой квартире. Втайне подумывала обзавестись ребенком. Но и это оказалось не простой задачей. Ей, умной, рассудительной, но уже немного перезревшей девушке, не так просто предложить себя первому встречному. А из знакомых мужчин никому и в голову не приходит прийти к ней домой и остаться на ночь.
      Наталья сердцем чует, какие мысли не дают покоя Люде. Но чем и как помочь? Словами утешения? Но они могут еще больше разбередить душевную рану Люды. Каледа, как только подошли к дому Титовых, поспешно ушла, сославшись, что завтра ей рано вставать. Наталья с Алесем ушли к мосткам, любимому месту их зореваний. Остались Лина и Вольдемар. Совсем недавно Вольдемар узнал, что Лина приехала не так, как другие. Ее привезли на "Волге" родители. Узнал Вольдемар и то, что отец у Лины - председатель областного совета агропрома. Это не простая фигура. Возможности у него, конечно же, большие. Однако почему он не устроил Лину в областной, а то и в столичной клинике? И Вольдемар спросил:
      - Ангелина Степановна, а почему вы не остались в столице или хотя бы в областном центре?
      - А вы?
      - Я? - удивился Козел. - Были бы у меня такие возможности, как у вас, я бы в эту дыру не поехал.
      Лина вспомнила, что именно эта "дыра" разладила ее отношения с одним однокурсником, за которого она собиралась выходить замуж. Перед распределением дело, кажется, уже совсем было наладилось. Она побывала у его родителей, он приезжал к ней домой. Узнав, что отец Лины занимает высокий служебный пост, жених потребовал, чтобы молодым помогли остаться в областном центре. Родители Лины не только не возражали, но даже настаивали, чтобы их единственная дочь осталась дома. Сама Лина уже было согласилась на уговоры матери. Но после того, как жених определил свои условия - остаться в областном центре, - Лина ополчилась - да это же настоящий торг. Ему нужна не я, а мое приданое, мои возможности. Нет, этому не бывать... А теперь вот Вольдемар с той же жизненной платформой.
      - Так почему? - переспросил Козел задумавшуюся Лину.
      - Если все захотят работать в центрах, то кто же тогда останется здесь?
      - Те, кому в жизни не повезло.
      - Значит, нам с вами не повезло?
      - Такова диалектика жизни, и тут ничего не попишешь. Почему пустеют села? Потому что жизнь кипит не здесь, а в городах.
      Когда Лина училась в мединституте, она знала многих студентов, родители которых жили в Минске. Бывала в их семьях. И что же? Молодежь, та действительно дома не сидит. Театры, кино, концерты, дискотеки, просто вечеринки. А более пожилые люди? Многие из них в театр или кино десятки лет не ходят. В выходные дни вечерами сидят дома и смотрят телевизор. И в селе этих телевизоров полно. А попробуй предложи какой-нибудь городской паре перебраться в село. Ни за что! В их сознании какая-то психологическая инерция, застой, что ли. Лина не раскаивается, что уехала из города. Тут она многое узнает, тут она почти подружилась с хорошим, интересным человеком Натальей Титовой. В планах Натальи Николаевны добиться того, чтобы в Поречье было лучше, чем в городе, чтобы отсюда не уезжали, а наоборот, приезжали из города.
      После затянувшейся паузы Лина спросила Козела:
      - А кто, по-вашему, определяет эту диалектику?
      - Жизнь. Кто же еще.
      - Нет, Вольдемар Пахомович. Все определяют люди. Возьмите наше Поречье. Оставайся главврачом нашей больницы Инна Кузьминична Норейко, и все шло бы так, как было и пять и десять лет назад. А сейчас? Расширяется больница...
      - Да не расширится она, - перебил Лину Вольдемар. - Вот увидите, не расширится.
      - Я-то лучше знаю, чем вы, что расширится.
      - Утопистка вы, Ангелина Степановна.
      - Ну что ж, - развела руками Лина. - Убедить вас в этом, я вижу, дело безнадежное. Вас следует убеждать не словами, а делами. Я верю в талант Натальи Николаевны. Вот пройдет года три, и если вы еще будете здесь работать, сами увидите, во что превратится Поречье.
      - Не знаю, буду ли я все эти три года здесь. Но посмотреть посмотрю. Даже если буду работать в другом месте, приеду, посмотрю. И если вы будете здесь, разыщу вас и скажу: "Ну, как, Ангелина Степановна? Кто был прав?"
      Лина не стала больше спорить с Вольдемаром. Не совсем довольные друг другом они разошлись.
      31
      Смеркалось, когда Алесь Калан ехал на своем мотоцикле в райцентр. Время от времени он ночевал дома, у матери. Конечно, лучше бы участковому всегда быть на месте, тем более ночью, когда, как известно, и случаются обычно всякие ЧП. Но сколько можно спать в сельсовете на раскладушке, да и у матери после давешней истории с ним сердце не на месте.
      Почти сразу за околицей дорога углублялась в смешанный лес. Кое-где уже брались позолотой листья берез. Еще, кажется, недавно на обочинах дороги буйствовал люпин. На пригорках синева его соцветий была светлой; в выемках она темнела, как, бывает, темнеют на горизонте синие тучи. Теперь люпин уже не тот, что в начале лета. На месте соцветий - бурые семена, листья блеклые, снизу совсем высохшие. В ветреную погоду они скрипуче шуршат, как шуршат в зимнюю пору заросли камыша.
      Где-то впереди послышался выстрел - с деревьев с пронзительным криком сорвалась грачиная стая. Доехав до места, где переполошились птицы, Алесь остановился. Прислушался. Вроде бы все тихо. Лишь над деревьями не умолкает птичий грай.
      И тут совсем недалеко раздался новый выстрел. Алесь съехал на обочину и, оставив мотоцикл, побежал в ту сторону, откуда долетел звук. Вскоре перед ним открылась поляна. Почему-то подумалось, что на таких осенью всегда растут рыжики. Посреди поляны какие-то люди. Трое, что они делают? Подбежал ближе. Заметив милиционера, все трое выпрямились. У их ног лежала, вздрагивая последней дрожью, лосиха, а поодаль стоял и тоже дрожал, не решаясь уйти от убитой матери, лосенок.
      - Кто такие? - спросил Алесь.
      - Охотники, - ответил бородатый мужчина, по всем признакам старший в этой группе.
      - Вижу, что охотники, только какие?
      - Обыкновенные. У нас лицензия.
      - Прошу предъявить документы.
      Хлопнула дверца автомобиля. Алесь обернулся на звук и увидел стоявшие в кустах "Жигули". За стеклом мелькнул знакомый - губы хоботком - профиль Корзуна. В этот момент Алесь ощутил тяжелый удар по затылку. Поляна качнулась, деревья как-то странно наклонились, и, как во сне, послышался голос бородача: "Скорее заводи!"
      Больше Алесь ничего не помнил. Ничего! Не знал, сколько он пролежал в лесу. Очнулся в больнице. Раскрыл глаза, хотел повернуть голову, но острая боль пронзила затылок. Нет, двигаться нельзя. Осторожно огляделся. Увидел рядом металлическую стойку, какой-то стеклянный баллон с прозрачной жидкостью и тянувшуюся от него к руке пластмассовую трубочку. Попробовал шевельнуть рукой - не дала боль в локтевом сгибе.
      Где же он? Рядом с его кроватью сидит кто-то в белом. Вот только никак не узнать, кто это. Наверное, оттого, что в палате слабое освещение.
      - Дайте больше света, - попросил Алесь. Сказал негромко, но этого хватило, чтоб в затылок застучало чем-то тяжелым и опять пришло беспамятство.
      Лишь через сутки Алесь очнулся. Откуда ему было знать, что все это время возле него неотлучно находилась Наталья. В первую минуту, когда Заневский (все тот же Заневский!) привез Алеся, она в буквальном смысле лишилась дара речи. Хотела и не могла спросить, что произошло. Лишь после того как Алеся поместили в палату, собралась с силами.
      Заневский рассказал:
      - Возвращаюсь я из райцентра. Вижу, на обочине стоит мотоцикл Александра Петровича. И проехал бы мимо, да мне до зарезу нужно было его видеть по одному делу. Темновато уже. Ждем-ждем, а его все нет. Взяли с Мишей по сектору, пошли искать. Потом Миша меня зовет. Подбегаю, вижу: на полянке лежит Александр Петрович, а рядом, куда ни протяну руку, - кровь. "Ну все, - думаю. - На какого-то бандита напоролся, и тот его прикончил". А ну послушаю сердце. Вроде бьется. И одежда вся сухая. Тут что-то не так. Осмотрелись. А в стороне, не поверите, стоит лосенок и весь дрожит. И тут нам все стало ясно. Браконьеры! Взяли мы Александра Петровича и к вам. Потом Миша съездил забрал лосенка. На ферме он у нас...
      И вот Алесь пришел в себя. Смотрит: знакомая палата. А рядом Наталья. Увидела, что раскрыл глаза - и в слезы. Гладит ладонью его руку, шепчет:
      - Жив... Жив мой Алесь... Как подумаю, что Виктор Сильвестрович мог проехать мимо, все во мне обрывается. Ты хоть что-нибудь помнишь?
      - Нет, - слабо прошептал Алесь.
      - А я все время возле тебя. Звала. А ты не откликался. Говорила с тобой. Ты не слышал?
      - Нет.
      - Хочешь услышать?
      - Наташа...
      - Ты, Алесь, самый дорогой мне человек. Дороже мамы, дороже Оксанки...
      - Наташа... - слабым голосом повторил Алесь. И такие у него были глаза, что Наталья снова облилась слезами. Она знала, о чем он хочет спросить, но не станешь же рассказывать, что тут происходило ночью.
      Когда Виктор Сильвестрович привез Алеся, пульс у него еле прощупывался. Ощупала Наталья голову, а у него на затылке вмятина. "Сдавление мозга!" ударило в сердце. Самое страшное! Лишь немедленная операция может спасти человека с такой тяжелой травмой головы. "Звони районному хирургу", - только и смогла сказать Марине. Потом отошла-таки от оцепенения и начала вводить лекарства. А через час в больницу приехал и Пал Палыч. Еще раньше прибежал Валентин Куприянов.
      - Тут вся триада, - подтвердил его диагноз Пал Палыч, осматривая Алеся. - И сотрясение, и ушиб, и сдавление головного мозга. На стол! Немедленно!
      К операции начали готовиться еще до приезда Пал Палыча. А вернее, и того раньше - когда Валентин выбивал оборудование для операционной. Это и спасло Алеся. Наталья ни на минуту не присела: переливала жидкости, вводила в вену поддерживающие лекарства. Были и критические минуты. В какой-то момент остановилось сердце. Пришлось прибегнуть к кардиостимулятору. "У нас на практике обходилось без кардиостимулятора", - заметил позже Валентин. "Считай, что вам везло", - ответил Пал Палыч.
      - Ну а теперь, Наталья Николаевна, - сказал Пал Палыч, снимая с себя после операции халат, бахилы и маску, - вся надежда на богатырскую силу этого симпатичного молодого человека. И, конечно, на вас. Очень вас прошу, хорошенько присмотреть за ним. Как-никак он дважды мой крестник.
      И вот, наконец, Алесь первый раз по-настоящему пришел в сознание. Не надо ни о чем его спрашивать, ни о чем рассказывать. Ему нужен покой и только покой. Если она, Наталья, что-нибудь и скажет, то только об одном - о том, как она его любит, как он отчаянно дорог ей. Это раньше она говорила какие-то непонятные слова. Тоскливый взгляд у Алеся. Нет, это не тоска - это отпечаток, след того страшного, что случилось с ним, слабый оттенок нежности, когда он смотрит на Наталью. Осознал ли он значение того, что сказала ему Наталья? "Я люблю тебя, мой дорогой Алесь".
      - Спи, дорогой мой Алесь. Тебе нужно как можно больше спать. - Наталья впервые коснулась губами его губ.
      Алесь медленно сомкнул веки, и казалось, слабая улыбка прошла по его заросшему лицу.
      К концу недели наметился хотя и робкий, но вполне определенный перелом к лучшему. Алеся уже не так донимали головные боли, исчезли рвоты. А именно они-то больше всего беспокоили Наталью. Не сами по себе, а как признак серьезных, возможно, даже необратимых изменений головного мозга.
      Теперь главная тяжесть спала. Можно было заняться другими делами, которые Наталья считала неотложными. Среди них была злополучная жалоба фельдшера Лещинского на Ларису Завойкову.
      Как-то утром она спросила у своей новой квартирантки:
      - Лина, тебе на практике не приходилось заниматься разбором жалоб медика на медика?
      - Нет. А что, разве медики могут жаловаться друг на друга?
      Милая наивность! Да ведь медики такие же люди, как и все остальные, и среди них подчас кипят такие же страсти, как и среди простых смертных. Лина жила, можно сказать, в тепличных условиях. Ее оберегали от всяких дрязг и невзгод. Немудрено, что она слабо представляла себе, какой в действительности бывает жизнь.
      - Собирайся. Поедем в Петришковский фельдшерско-акушерский пункт. Кстати, там работает акушеркой симпатичная молодая девушка. Акушерки - это твои кадры.
      - А на чем же мы поедем?
      - Для этого у нас имеется гужевой транспорт.
      - Гужевой? А что это такое?
      Наталья рассмеялась. Хотя что тут смешного? Откуда Лине знать, что такое гужевой транспорт? Да она, может быть, в жизни своей не видела лошади в упряжке. У ее отца - "Волга". Она сама рассказывала, что еще на втором курсе получила водительские права и не раз садилась за руль.
      - Ты знаешь, что такое хомут? - спросила Наталья.
      - Хомут? - переспросила Лина. - Ну это что-то такое... Говорят же: надеть на себя хомут.
      Наталья покачала головой.
      Собрались, вышли во двор. Наталья попросила Макарыча (так звали конюха), чтобы запряг лошадь. Когда Макарыч вывел лошадь из конюшни и стал надевать на нее хомут, она сказала Лине:
      - Вот это называется хомутом, а эти петли - гужами. Отсюда - "гужевой транспорт". Поняла?
      - Поняла, - засмеялась теперь и Лина.
      - Что поняла-то?
      - Что человечество идет вперед и начисто забывает то, с чего все начиналось. Не все, конечно, человечество, а его отдельные представители.
      Приехали в Петришково, когда на месте были Федор Тарасович и акушерка Завойкова.
      Лещинский встретил приезжих настороженно. Сказал, что Лариса ведет прием, а сам он к их услугам. Приезд врачей на ФАП пусть не прямо, но каким-то образом был, конечно, связан с его жалобой. Наталья попыталась снять напряжение:
      - Федор Тарасович, у нас новый врач. Знакомьтесь: акушер-гинеколог Ангелина Степановна Мезенцева. Вот ввожу ее в курс дела.
      - Вводите, - хмуро обронил Лещинский.
      - Что это вы не в духе?
      - У меня уже были главный врач района и его заместительница. Они все проверили.
      Не получалось так, как было задумано, как хотела Наталья - чтобы по-доброму. Чувствительная, однако, натура у заведующего ФАПом. Ну да пусть злится. Пусть даже пишет новую жалобу.
      - Проверили, говорите? А у меня вот есть сомнения. С чего это вдруг с приездом помощницы дела у вас пошли хуже, чем прежде? Что-то тут не так.
      - Проверяйте...
      Все, как и думала Наталья, оказалось проще простого: увеличилась численность не больных, а впервые выявленных хронических заболеваний. Чтобы уличить Ларису в недобросовестности, Лещинский не побоялся ухудшения общих показателей.
      - Федор Тарасович, - обратилась к нему Титова, - чем вы объясните, что у вас по отчету одно, а в действительности другое?
      - Не может быть, - не согласился Лещинский.
      - Проверьте, пожалуйста, сами. Я выписала на отдельный лист фамилии всех женщин, у которых заболевание вы выявили впервые. Найдите хоть одну фамилию, которую вы записали бы раньше.
      Лещинский надел очки и принялся сверять список, составленный Титовой, со своим журналом.
      - Ну как? - спросила Титова Лещинского после того, как он снял очки и закрыл журнал.
      - Ошибка вышла.
      - А вы знаете, как это сейчас называется?
      Лещинский молча посапывал, ожидая, что скажет Титова. Она выждала некоторое время и сама ответила:
      - Искажением отчетности. Будем считать, что это вы сделали неумышленно. Но в своей жалобе на Завойкову вы должны снять свое обвинение в ее недобросовестности. И письменно это напишите сейчас.
      - Но Иван Валерьянович проверял.
      - Не будем сейчас ссылаться на Ивана Валерьяновича. Вы его, как видите, подвели.
      - А если я не напишу?
      - Что не напишете?
      - Что вы сказали.
      - Об ошибочном обвинении Завойковой?
      - Да.
      - Ну тогда, - растянула Титова, - придется привлекать вас к ответственности по закону. Вы знаете, как сейчас строго спрашивают за приписки?
      - Так я ж ничего не приписал.
      - Искажение отчетности - это та же приписка.
      У Лещинского на лбу выступили капельки пота. Он достал ученическую тетрадку и приготовился вырвать из нее лист бумаги. Титова положила руку на тетрадку и сказала:
      - Вы знаете, о чем я подумала. Давайте проверим и остальную часть вашей жалобы.
      - Вы что, не верите мне?
      - Этого я не утверждала, но проверить надо. Согласитесь, если бы о вас такое написали, что бы вы сказали? Возмутились бы и потребовали проверки. А почему Завойкова не может потребовать?
      - Вы, значит, все-таки мне не верите. А у меня стаж уже тридцать лет.
      - Опять мы начинаем переливать из пустого в порожнее.
      - А как вы это проверите?
      - Спросим соседей, как ведет себя Завойкова. Съездим в воинскую часть, там поинтересуемся.
      - И вам там сразу все выложат на тарелочку?
      - Поговорим с заместителем командира по политчасти. Навета на честных офицеров он не допустит.
      - Я написал то, что видел.
      - Ну что ж, проверим. Но, Федор Тарасович, хочу вас предупредить. Если ваша писанина и на этот раз окажется клеветой, подам на вас в суд. И сраму тогда не оберетесь. Все люди будут сторониться вас.
      - Проверяйте, - со злостью ответил Лещинский.
      Титова с Мезенцевой зашли в кабинет, в котором вела прием женщин Завойкова. По ее заплаканным глазам видно было, что она слышала этот неприятный для нее разговор. Сделав над собою усилие, Лариса поспешно вытерла платочком глаза и первая поздоровалась с Титовой и Мезенцевой.
      - Чем мы так расстроились? - поинтересовалась Наталья. Сделав вид, что не понимает истинной причины огорчения Завойковой, спросила: - Не все получается? Так это дело наживное.
      - Да ничего. Все вроде бы в порядке, - начала успокаиваться Лариса.
      Посмотрели вместе несколько ожидавших приема женщин. Убедились, что Завойкова грамотная акушерка. Идти к соседям и расспрашивать их, как ведет себя Лариса, Титова считала просто недопустимым. И если она сказала об этом фельдшеру, то лишь с единственной целью - попытаться его урезонить, заставить признать свою неправоту. Собирались было подводить черту (да и день уже клонился к вечеру), как в дверь комнаты акушерки постучали. На пороге появился лейтенант в полевой форме.
      - Разрешите!
      - Пожалуйста, - ответила Наталья.
      - Здравия желаю, - козырнул военный и представился: - лейтенант Силич Сергей.
      - Здравствуйте, товарищ лейтенант. С чем пожаловали?
      - Я узнал, что здесь комиссия врачей.
      - Да никакая мы не комиссия. Я главный врач Поречской участковой больницы Титова Наталья Николаевна, а вместе со мною акушер-гинеколог Мезенцева Ангелина Степановна. Как водится, новых врачей знакомят с их местом работы, вот мы и приехали, чтоб познакомиться с работниками пункта, с их работой. Узнать, чем им можно помочь. Вот и все.
      - Ну, может, и так. Разрешите сесть?
      - Пожалуйста.
      - Лариса, - повернулся лейтенант к Завойковой. - Я прошу тебя выйти. Мне нужно поговорить с доктором.
      Завойкова молча вышла из комнаты.
      - Здесь до вас была одна комиссия: главврач района и его помощница. Так? Я не знаю, как насчет работы, а что касается поведения Ларисы, то такое нагородили. Лариса моя невеста, и лучше меня ее никто не знает. Это очень хорошая девушка. Так? Ну как я могу спокойно относиться, когда вижу ее всегда в слезах. Я приехал зачем? Чтоб разобрались. Я спрашиваю Ларису: в чем дело? Она отвечает, что ее заведующий против. Он кто ей? Отец? Родственник? Так какое он имеет право вмешиваться в ее личную жизнь? Так?
      - А почему заведующий пунктом против того, чтобы вы встречались с Ларисой?
      - Вот этого я и не могу понять. Так? Говорит, нарушается какая-то стерильность.
      Титова и Мезенцева рассмеялись. Лейтенант остался серьезным. Ему показалось, что он сказал что-то невпопад.
      - Я думаю, что ничего смешного я не сказал.
      - Да нет, вы не обижайтесь. Это мы насчет объяснения заведующего про стерильность.
      - Еще я хотел вам сказать вот что. Я собираюсь написать рапорт своему командованию. Так? Объясню, что члены комиссии, которые были, какие-то бюрократы. Просто пятно на районное руководство. Так? А что вы мне скажете? Ну не могу я. Поверьте, не могу смотреть, как хорошая девчонка ходит и переживает.
      - Давайте договоримся. Мы сейчас выйдем на несколько минут. Поговорим с заведующим и потом вернемся. А вы пока посидите здесь. Мы думаем, что удастся уладить все миром.
      - А Лариса может сюда зайти?
      - Конечно. Ее присутствие будет даже обязательным.
      Выходя в ожидалку, где сидела Лариса, Титова сказала:
      - Иди к себе. Там ждет Сергей. Посиди с ним, пока мы кое-что постараемся уладить. Зашли в кабинет Лещинского. По внешнему виду, по выражению лица он не ожидал такого оборота дела. Считал, что раз на его стороне сам главный врач района, и не только он, но и его заместитель, то можно быть спокойным. Федор Тарасович не разрешит подрывать свой авторитет какой-то девчонке, которая не то что в дочки, но даже во внучки ему годится. Иван Валерьянович поверил в то, что написал в своей жалобе Лещинский. Приехал, поговорил, убедился, что так все и было, как рассказал Федор Тарасович. А рыться в бумагах, еще раз проверять - этим можно только обидеть уважаемого фельдшера с тридцатилетним стажем. А эти две не хотят считаться с авторитетом, выгораживают такую же, как, наверное, и они сами. Зашли, сели за стол. Главная спрашивает:
      - Ну так что надумали, Федор Тарасович?
      - Что надумал, - буркнул Лещинский. - Ошибку в заболеваемости признаю. А насчет поведения акушерки - сам видел.
      - Вот что Федор Тарасович. Там в кабинете акушерки сейчас лейтенант Силич. Лариса - его невеста. Он очень сердит на вас. Если вы будете упрямиться, он грозит подать рапорт своему командованию. А оно, знаете, такое. Они не остановятся ни перед чем. Чтоб защитить честь офицера, они могут обратиться куда угодно. В райком, обком. И тогда вам не поможет сам главный врач района. Мой вам совет: напишите сейчас краткую объяснительную. Что, мол, так и так, ошибся и в том, и в другом. В конце объяснительной добавьте: принес извинение лейтенанту Силичу Сергею и его невесте Завойковой Ларисе.
      Лещинский в крайней озабоченности почесал рукой затылок. Когда закончил писать объяснительную записку, Титова взяла исписанный лист бумаги, прочитала и сказала:
      - Ладно, сойдет и так. А теперь пошли к молодым людям. Они небось уже заждались нас.
      Первой в комнату акушерки вошла Наталья, за ней Мезенцева и только потом Лещинский. Чтобы облегчить ему задачу, Титова сказала:
      - Ну мы, кажется, договорились. Федор Тарасович признал свою ошибку и готов перед вами извиниться. Я правильно говорю, Федор Тарасович?
      - Правильно.
      - Нет, - поднялся лейтенант. - Так не извиняются. У нас заведено по-другому. Если кто обидел кого, а тем более оскорбил, при всех честно, четко, без подсказок извиняется. А то получается, что извиняется не Федор Тарасович, а Наталья Николаевна.
      - Товарищ лейтенант, - пыталась сгладить остроту разговора Титова. - Но надо же понять и Федора Тарасовича. Ведь ему, немолодому человеку, тоже нелегко.
      - А вы думаете, легко было переносить незаслуженную обиду Ларисе? И это тянулось не один и не три дня.
      - Извините меня, Лариса Остаповна, если в чем-то вас обидел, собрался-таки с духом Лещинский.
      - Вот так-то лучше, - уже спокойно сказал лейтенант.
      Возвращались, когда уже солнце касалось горизонта. Макарыч не спешил, лишь изредка пошевеливал вожжами. Тронутая предосенним увяданием листва переливалась всеми красками - от охряно-золотистой до темно-багряной. Из-под куста выскочил заяц-русак, немного пробежал вдоль дороги, потом свернул на уже убранное и вспаханное поле и задал стрекача. "Вот так же, наверное, думала Наталья, - было мирно и спокойно, когда Алесь ехал лесом на своем мотоцикле. Как он там сейчас?"
      - Макарыч, нельзя ли поскорее?
      - Чаму ж не? Можна. - Он стегнул лошадь по крупу, и та, словно спохватившись, затрусила резвее.
      Приехали. Первое, что Наталья сделала - надев халат, пошла в палату к Алесю. Многие, конечно, заметили, что она часто навещает его. Ну и что? Алесь у них самый тяжелый больной, он и сейчас на грани жизни и смерти.
      Вошла в палату и остолбенела: Алесь, чисто выбритый, сидел на кровати. Правда, небольшие пшеничные усы оставил нетронутыми.
      - Алесь! - бросилась к нему Наталья. - Кто тебе разрешил подняться?
      - Сам, - улыбнулся он.
      - Но этого же тебе нельзя.
      - А что можно?
      - Только лежать. Лежать, пока не поправишься.
      - Хорошо, я лягу. Но прежде ты должна меня поцеловать.
      - Может зайти медсестра. И что она скажет? Что я пришла не на обход, а на свидание с любимым.
      - Тогда я сам встану и подойду к тебе.
      - Нет-нет-нет! - испуганно замахала руками Наталья.
      - Тогда поцелуй. Говорила, ты меня любишь.
      - Люблю. Ну конечно же, люблю.
      - А почему не хочешь поцеловать?
      - Алесь, ведь я же на рабочем месте. Как ты этого не понимаешь? Что, если на работе все станут целоваться?
      - Во-первых, не все, а только те, кто любит. А во-вторых, рабочий день давно уже кончился. Я встаю! - Алесь спустил ногу с кровати.
      - Нет-нет-нет! - теперь уже не на шутку испугалась Наталья. - Я сделаю все, что ты просишь. Но сначала ты ляжешь.
      Алесь покорно лег и, не сводя глаз с Натальи, ждал. Наталья обвила руками его голову и, целуя, шептала:
      - Алесь... Мой Алесь... Ты не сердишься, что я долго тебе не говорила: "Мой Алесь"? А ведь знала, что ты мой, знала, еще когда увидела тебя в первый раз.
      - А когда узнала, что и я тебя люблю?
      - Когда ты собирался запустить в Андрица вытяжными гирями.
      - И столько молчала.
      - Проверяла. И себя, и тебя.
      - А ты знаешь, что это Марья Саввишна подсказала мне прийти посмотреть, как у вас покрашен забор?
      - Тоже мне заговорщики! Вся ваша затея шита белыми нитками. Даже Оксанка и та, наверное, поняла.
      - "Мы, женщины..." - засмеялся Алесь.
      - Поправляйся и как можно больше спи, - еще раз поцеловала его Наталья. - А то и в самом деле начнут болтать бог знает что.
      По пути в ординаторскую заглянула на пост медсестры, обошла палаты, справилась, все ли в порядке.
      - Ну как Алесь? - вопросам встретила ее Лина.
      - Лучше.
      - Да, сомневаться не приходится. И косвенные признаки есть.
      - Какие признаки? - не сразу поняла Наталья.
      - Косвенные, - повторила Лина, пристально всматриваясь в густой румянец на щеках у Натальи.
      - Да ну тебя! - отмахнулась та.
      И все же в этот славный день Наталью ждало большое огорчение. Они с Линой уже собирались домой, когда в ординаторскую ворвалась Марина Яворская.
      - Ой, Наталья Николаевна, миленькая! Такое у нас, такое...
      - Что случилось?
      - Не знаю, как сказать... Увидела - все у меня оборвалось.
      - Сядь, успокойся.
      Марина села, налила стакан воды, выпила и, немного отдышавшись, сказала:
      - Родника нашего нет.
      - Как это "нет"?
      - Пропал.
      Наталья слышала, что родники иногда исчезают. Находят себе другие пути, понижается уровень грунтовых вод - да мало ли какие бывают причины. Но тут-то что могло случиться? Конечно, исчезновение родника практически ничего не значит. Геологи обследовали всю площадь, бурили скважины. Вывод однозначный: вода есть, достаточный дебет обеспечен на долгое время. Так что родник сам по себе ерунда. Но что скажут люди? Ведь среди них и суеверные. И как воспользуется этим обстоятельством Корзун?.. Беда!
      Гадай не гадай, надо идти смотреть самой. Отправив Лину домой, поспешила через поле к роднику. Нет, не ошиблась Марина. Раньше было как? Доверху наполненная прозрачной водой криница. Посередине - едва приметно бьющий ключик. Из криницы вытекал чистый ручеек. А теперь все обмелело, сам ключик затянулся песком. Помочь бы этому живому, но неизвестно чем заболевшему существу. Но чем ему поможешь, если он нашел себе другой путь?
      Возвращалась Наталья расстроенная, не заметила даже, что пришла не в больницу, а домой. Оксанка сразу уловила ее настроение. Сказала Марье Саввишне:
      - Я тетю Наташу не обижала.
      - Нет, моя хорошая. Никто меня не обидел, - ответила Наталья. Видя, однако, что выражение лица Оксанки остается вопросительным, уточнила: - Я потеряла ключик.
      - Купи себе другой.
      - Такие ключики не продаются.
      - Вот я найду его, и все будет хорошо.
      - Спасибо, родная.
      32
      В ординаторскую больницы вбежала Марина Яворская.
      - Ой, Наталья Николаевна, к нам большая комиссия приехала.
      Сидевшие за своими письменными столами врачи подняли головы и посмотрели через окно во двор. Ангелина Степановна, присмотревшись к приезжим, сорвалась с места и с криком "Папа приехал!" побежала во двор. Встала со своего места и Наталья. Истории болезни своих больных она никогда не вела в кабинете. Записывала дневники вместе со всеми в ординаторской. Вышла в коридор. А по нему уже шагали к кабинету главврача Мезенцев, рядом с ним, ухватившись за руку, семенила Лина и чуть в стороне степенно шел незнакомый мужчина.
      - Здравствуйте, Наталья Николаевна, - первым приветствовал Титову Мезенцев. - Приглашайте нас в свой кабинет.
      - Пожалуйста, заходите, - открыла дверь Титова.
      - Знакомьтесь, начальник Вольского ПМК Сапего Илья Касьянович. Не ожидали?
      - Признаться, нет.
      - Тем лучше. Приятная неожиданность всегда поднимает настроение. Я уже в общих чертах рассказал Илье Касьяновичу о ваших нуждах. Пристройка к больничному корпусу обойдется вам в несколько десятков тысяч. Где вы собираетесь брать деньги? Своих, как я понимаю, у вас нет.
      - Папочка, - вмешалась в разговор Лина. - Если уж и делать пристройку, то не только к больнице, но и к жилому дому для медицинского персонала. Ты знаком с последними партийными документами? Производство производством, но не надо забывать и о соцкультбыте. А к нам едут и едут специалисты. Где размещать их, по-твоему?
      - Видал, Илья Касьянович? - засмеялся Мезенцев, обращаясь к приехавшему вместе с ним начальнику районной ПМК. - Вот она, теперешняя молодежь? Не надо газет читать. Она тебе и про партийные документы, и про соцкультбыт расскажет. Только берись да делай!
      Лина уловила в словах отца иронию, но не сдалась:
      - Недавно Наталью Николаевну вызвали в министерство. Там говорят: дадим вам еще врачей, оборудование. Работайте только, оздоравливайте людей. А если получится, ваш опыт распространим на всю республику.
      Мезенцев, видно, не привык разговаривать с дочерью всерьез и поэтому обратился к Наталье:
      - Тут еще много вопросов. Ваш совхоз только-только становится на ноги. Но в области я нашел заинтересованных людей и кое-что пробил. Надо еще подключить ваш райком, и можно начинать. Илья Касьянович, когда будет проектно-сметная документация?
      - Раньше чем месяца через два не смогу, Степан Свиридович. Вы же знаете...
      - Я берусь все сделать за две недели, - сказала Наталья.
      - Как это "берусь"? - удивленно уставился на нее Мезенцев. - Вы что, инженер?
      - Не инженер. Но у нас тут работает целая группа специалистов именно по этой части.
      - Если так, то дело упрощается.
      - Словом, так, - заключил Мезенцев, - через недельку я приеду, возьмем с собою Наталью Николаевну и - к первому. Думаю, поддержит. А после этого все будет зависеть от тебя...
      - А может, зря все это? - не то спросила, не то сама себе сказала Наталья за ужином.
      - Как это зря? - удивилась Лина.
      - Да вот и с водолечебницей, видишь, все заглохло. Даже родничок наш приказал долго жить. Ключик...
      Марья Саввишна спохватилась:
      - Вот старая! Все забывать стала. Оксанка-то нашла твой ключик.
      - Как нашла?!
      - Сегодня были мы с ней в лесу, - начала рассказывать Марья Саввишна. Подошли к месту, где был родник. Я, значит, ищу себе нужную травку, а Оксанка ковыряется в ямке. Вижу, потянула за кончик какой-то тряпки. Тянула, тянула и вытянула-таки. И тут же стало сочиться. Давай и я ей помогать. А там, не поверите, кол забит. Расшатала я его, вытащила. Как ударит! Не только Оксанка, даже я, старая баба, перепугалась. Вот, говори, Наталья, спасибо Оксанке: нашла твой ключик.
      Наталья бросила на стол вилку, подбежала к Оксанке и давай ее целовать:
      - Ах ты ж моя умница! Нашла-таки! Ну спасибо, спасибо тебе, родная.
      - И кому пришло в голову забить родник? - не могла успокоиться Марья Саввишна.
      - Кому-то, значит, это выгодно, - сказала Лина. - А он все же пробился. Вот так пробьется и все хорошее. Как бы и чем бы его ни затыкали.
      Вечерами к Титовым, у которых жили Люда Каледа и Лина Мезенцева, часто приходили еще Вольдемар Козел и Людины дипломники. Вольдемар - всегда с магнитофоном. А сегодня он еще вырядился в куртку цвета хаки с надписью на груди: "U.S.Army". Люда, не щадившая никого, сразу же заявила:
      - Никак, к нам прибыл американский военный атташе? Не припомнишь, Наталья, ты его звала?
      - Не надо завидовать, - парировал Вольдемар. - Между прочим, это не какой-нибудь там суррогат, а настоящая импортная вещь.
      - Дурак ты импортный, - отрезала Люда. - И как таким оболтусам дипломы выдают, ума не приложу. Не завидую я тебе, Наташа. Наплачешься ты с ним.
      Наталья хотела было защитить коллегу, но на него дружно навалилась неразлучная парочка - Слава с Юлей, - и Вольдемар, с видом непонятого оракула, ушел. Даже уговоры Марьи Саввишны не помогли.
      - Ну зачем ты так, Люда? - не на шутку огорчилась Наталья. - Теперь у меня в коллективе - конфликт.
      - А что он такой, - добавила Лина, - так это же его не вина, а беда.
      - Ну как вы не понимаете! - горячо заговорила Люда. - Это же очень серьезно. Это щели, через которые к нам просачивается гниль. Троянский конь. Ничего себе шалости! Такие, как ваш Вольдемар, опасны тем, что находят таких же бездумных подражателей.
      После этой короткой стычки Наталья уж и не знала, как перейти к разговору, который был у нее намечен. Решила говорить без обиняков.
      - Вы знаете, мы с Линой попали в тупик.
      Все посмотрели на Лину, как будто на ее лице можно было прочесть, что там еще за тупик. Но та и сама не догадывалась, куда клонит Наталья.
      - Нам, кажется, удалось уладить вопрос о двух пристройках - к больнице и к нашему жилому дому. Остановка за проектно-сметной документацией. Это и есть тупик.
      - Ну и Наталья, - развела руками Люда. - Сватала за одного, а как до дела дошло, так сразу и второй объявился. Не сваха, а талант.
      - Людочка, да я же понимаю, что работы у вас без наших пристроек под завязку...
      - Не подлизывайся. Будто я тебя не знаю. Тут - как ребята. Они, видишь, и так без выходных вкалывают. Говори с ними.
      - Раз мы настроились на лауреатство, - ответил за всех Слава, - то ничего не поделаешь. Я "за".
      Согласие было единодушным.
      Расходились поздно. Наталья, Лина и Люда собирались уже ложиться спать, как на веранде, словно привидение, возникла Вера Терехова. Недавно, под нажимом Корзуна, ее выписали из больницы. Конечно, здоровье к ней не вернулось, но наступило улучшение - она успокоилась, на лице уже не было тех болевых гримас, которые прежде выдавали разрушительную работу болезни.
      Вера немного потопталась на месте, пригладила рукой сползшую на висок прядь волос. Огляделась, будто хотела призвать Люду и Лину в свидетели. Тихим извиняющимся голосом начала:
      - Миленькая Наталья Николаевна! Не знаю, как вас и благодарить. Вы и только вы поставили меня на ноги.
      - Вера, вы что, за этим только и пришли? Так уже поздно. Давайте завтра утром. Потолкуем заодно, как вам быть дальше.
      - За этим, за этим, миленькая Наталья Николаевна. Но у вас всегда много людей, и вам не до меня.
      - Вера, ну что вы говорите!
      - Я вот еще что. Хотела бы взять к себе Оксанку.
      - Оксанку? - холодея, переспросила Наталья.
      - Да. Я чувствую себя хорошо и вполне могу за нею присмотреть.
      Наталья перевела дыхание, еще толком не зная, что скажет Вере.
      - Может, все-таки завтра? - ухватилась она за соломинку. - Девочка уже спит...
      - Ничего. Я осторожненько возьму ее на руки. Она даже не проснется.
      - А вот этого-то и нельзя. - Голос у Натальи окреп, это был голос врача, который в чем в чем, а в таких вопросах разбирается. - Брать ее на руки вам нельзя.
      - Почему, Наталья Николаевна?
      - Потому, что спина у вас еще не окрепла. Может пойти прахом все лечение.
      - Но я же чувствую себя совсем хорошо, - не сдавалась Вера.
      Ну как ты ее убедишь, что чувствовать себя хорошо - это еще не все. Не скажешь же, что болезнь только притаилась на время и когда она проявится снова, никто не знает. Даже самый опытный врач. Поднять тяжесть - это значит повредить и без того хрупкие позвонки. Нет, брать сейчас Оксанку на руки Вере действительно нельзя. Сказать ей правду тоже нельзя. Пусть уж лучше сердится, пусть считает ее, Наталью, черствой.
      - Нет, Вера. Думай что хочешь, но Оксанку сейчас я тебе не отдам. Она спит с бабушкой. Мы всех разбудим. А это будет не по-человечески. Пришла бы ты раньше - другое дело. А сейчас поздно. Так что уж извини.
      - Но это же моя дочь, - сквозь слезы проговорила Вера.
      - Правильно. Твоя, и никто у тебя ее не отнимает. Завтра, если хочешь, я сама ее приведу. А сейчас иди домой и ложись спать.
      Назавтра в больнице появился капитан Червяков.
      - Как состояние Калана? С ним уже можно поговорить? Я прежде справлялся - худо ему было.
      - Сейчас уже можно. А раньше действительно был плох.
      - Так я, с вашего позволения, зайду к нему?
      - Я провожу вас. Только, пожалуйста, недолго. И не удивляйтесь, что он мало вам скажет.
      Направились в палату. Червяков узнал - та самая. Давно ли он был здесь? Тот случай был проще: в дорожном происшествии пострадали оба - и пьяный угонщик машины Юрий Андриц, и его преследователь инспектор ГАИ Александр Калан. Оказался под рукой и свидетель - Иван Валерьянович Корзун. С пьяницей Пашуком повозиться пришлось дольше. Пашук начисто отрицал свою вину. Пришлось по крупице собирать улики.
      А как быть, с какого боку подступиться к бандитскому нападению, которое чуть не стоило жизни Калану? Тут ни малейшей зацепки не было. Вся надежда на Алеся. Может, он что-нибудь помнит? Скажем, номер машины, на которой приехали браконьеры. Вот с этой надеждой и приехал в Поречскую больницу капитан Червяков.
      - Ну как, Алесь? - поздоровавшись и присев на стул у кровати, спросил Червяков. - Все более-менее в порядке?
      - А что со мной может статься? - с некоторой бравадой ответил Алесь.
      - И то верно, - согласился капитан, хотя отлично знал, что статься с Алесем могло всякое. Был, можно сказать, на волосок от смерти. - Ну а хоть что-нибудь помнишь? Как ты нарвался на браконьеров? Сколько их было? На чем приехали?
      - Чего не помню, того не помню.
      - Как же так, Алесь? Неужели ты ничем нам не поможешь?
      - Ретроградная амнезия, - шепотом произнесла Наталья. Червяков знал, что это такое: выпадение памяти обо всем, что предшествовало травме. Что-то похожее было и с самой Титовой после нападения Пашука.
      Ничего не удалось выяснить капитану Червякову. Разве что своими глазами увидел последствия травмы. Но экспертное заключение районного хирурга Павла Павловича Линько о тяжком повреждении головы Алеся давно лежало в деле и нисколько не приближало к главному: кто же они, преступники.
      Еще раньше Червяков был у Заневского, вместе с ним и с Мишей Ведерниковым выезжали на место происшествия. Никаких тебе окурков или тряпок, ни клочка бумаги. Лишь пятно спекшейся крови на том месте, где лежала убитая лосиха, да слегка примятая трава. Впрочем, нет, кое-что удалось: заснять и сделать слепок протектора. Слепок получился достаточно четким: колесо прошло по песку, тоже залитому кровью. Но что след? Сколько их, колес, с таким рисунком протектора? И все-таки Червяков решил еще раз съездить туда с Мишей. Заневского не стал беспокоить. Когда приехали, попросил Мишу:
      - Расскажи еще раз все по порядку, до мелочей.
      - Так я уже говорил, - начал Миша. - Разошлись мы с директором: у него свой сектор, у меня - свой. Он еще спросил: "Ты в соревнованиях по ориентированию участвовал?" - "Участвовал". Ну и начали искать. Вот в этом месте лежал товарищ старший лейтенант. А рядом - большая лужа крови. Сперва я подумал: ну все, погиб наш старший лейтенант. Потом увидел лосенка. Ага, картина ясная. Мать его убили, и чтоб не было свидетелей, пытались сделать то же самое и с товарищем старшим лейтенантом.
      - Та-ак... И больше ничего не видели?
      - А что еще?
      - Ну там мелочь какую-нибудь. Пыж, клочок бумаги. Да мало ли что.
      - Нет, товарищ капитан. Бандюки, видно, опытные. Никаких следов... А что, если ничего нового узнать не удастся, так все и заглохнет? - спросил больше из любопытства Ведерников.
      - Не будем загадывать наперед, Миша. Бывает и так: бьемся-бьемся, а улик никаких. Концы в воду. Досадно, но дело приходится закрывать.
      - И что, преступники так и остаются гулять на свободе?
      - Бывает, что и остаются.
      - Но это же несправедливо.
      - Несправедливо. Да что поделаешь?
      В общем Червяков побывал в больнице, на месте происшествия, поговорил в деревне с людьми да так, как показалось многим, ни с чем и уехал.
      Когда Наталья рассказала матери, что вечером приходила Вера Терехова и хотела забрать Оксанку, та прямо обомлела:
      - Да как же так? Дитё привыкло к нам, мы - к нему. И теперь отдавать больной матери? А если все-таки эта хвороба заразная?
      - Придется, мама. Тут уж ничего не поделаешь. Я и так вчера еле уговорила Веру оставить Оксанку до утра. А теперь надо Оксанку отвести.
      Девочка занималась со своими игрушками, но краем уха прислушивалась к разговору. Когда же поняла, что говорят о ней, ее внимание удвоилось.
      - А мы давайте маму возьмем к себе, - одним махом разрешила она все проблемы.
      Наталья и Марья Саввишна переглянулись. Вот и сохрани что-нибудь в тайне. Нет, при детях говори, да оглядывайся. Наталье ничего не оставалось, как предложить:
      - Давай, Оксанка, хоть проведаем маму. Посмотрим, что она делает. Может, чем-нибудь ей поможем. Ты же бабушке помогаешь?
      - Так бабушка же старая, - резонно заметила Оксанка.
      - Старая, правильно. А мама твоя еще не совсем поправилась. Ей тоже нужно помогать. А ты уже девочка большая. Ну-ка сколько тебе лет?
      - Половина годика и четыре.
      - Вот видишь. Так как? Пойдем проведаем?
      - А бабушка Марья?
      - А бабушка побудет пока дома. Договорились? Мы же с тобой женщины. А женщины должны помогать друг другу.
      Собрались, пошли. Но как только ступили на площадку перед квартирой Тереховых, Оксанка заупрямилась:
      - Я не хочу домой. Хочу к бабушке Марье.
      Наталья не знала, что и делать. Раньше Оксанка часто хныкала, просилась домой. А тут все наоборот. Как образумить ребенка?
      - Оксанка, мы только поможем маме и пойдем к бабушке. А если захочешь, заберем и ее к себе. Мама, наверное, сидит и плачет. Ждет свою Оксанку. Ты же не хочешь, чтобы мама плакала и чтобы у нее от этого снова заболела спинка?
      - Я хочу к бабушке!
      Да, тут любые доводы бессильны. Маленьким детям не нужно много времени, чтобы привязаться к тем, кто по-матерински о них заботится, болеет за них душой так же, как настоящая мать.
      Вера услышала-таки разговор на площадке. Открыла дверь, бросилась, обливаясь слезами, к Оксанке:
      - Доченька! Что ты, доченька? Не узнаешь свою маму?
      Вспомнила-таки Оксанка мать, все вспомнила. Или, может, на нее подействовали слезы? Как бы там ни было, но она доверчиво приняла руку матери и прошла вместе с нею в открытую дверь.
      33
      Наталья шла по улице и вдруг остановилась, заметив вроде бы знакомое лицо.
      - Косарева! - вспомнила фамилию бывшей одноклассницы Наталья. - Ты что, не узнаешь?
      - Титова?
      - То-то же. А я уже было подумала, что возгордилась, задрала нос и не хочет узнавать школьных подруг.
      Наталья смотрела на одноклассницу и думала, как все-таки быстро может измениться человек. Была типичная деревенская девчонка. А теперь... Будто родилась и выросла в городе. Волосы схвачены широкой лентой с каким-то замысловатым орнаментом, на куртке, как на туристском чемодане, сплошь блестящие застежки и бляшки, юбка так сужена, что и хотела бы, да не побежишь.
      - Ой, Титова! Мир тесен. Где ты теперь?
      Наталья улыбнулась, вспомнив, что и в школе они почему-то называли друг друга по фамилии. Так, между прочим, ведется даже в некоторых семьях. Забавно!
      - Здесь, дома.
      - А работаешь где?
      - В больнице, в Поречье. А ты?
      - В газете.
      - В районной?
      - Бери выше.
      - В областной?
      - Еще выше.
      - Неужто в республиканской?
      - В республиканской тоже надо кому-то работать. - Косарева и прежде не отличалась ложной скромностью.
      - Так ты, значит, в командировке по своим газетным делам?
      - Ясное дело. Ну а у тебя как с работой?
      - По-всякому бывает. А в общем нормально.
      - Подожди-подожди, - припомнила Косарева. - Что-то я слышала о Поречской больнице. Был какой-то разговор на коллегии вашего министерства?
      - Возможно.
      - Слушай, Титова. Это же очень интересно. Расскажи-ка о себе, о твоей работе.
      - Пока нечего рассказывать. Ничего толкового мы не сделали. Правда, пытались сделать, да только осрамились. Людям теперь стыдно в глаза смотреть...
      У кого что болит, тот о том и говорит. И Наталья рассказала о решении, принятом на сходе сельчан, и о том, как райисполком отменил это решение.
      - Слушай, - заинтересовалась Косарева. - Это же прекрасный газетный материал. Тут есть о чем порассуждать: с одной стороны, вроде и перегиб, а с другой, - воля народа... Ты не будешь против, если я приеду в Поречье? Где тебя искать?
      - Я же тебе говорила: в больнице.
      - Сегодня переговорю по телефону со своим завом, а завтра утром прямо к тебе. Идет?
      - Что ты надумала, если не секрет?
      - Какой же тут секрет? Ты сама говорила, что нужно прижать ваших алкоголиков.
      - И ты думаешь, что твоя статья кого-нибудь переубедит?
      - Да нет, на это я не рассчитываю. А вот задуматься кое-кого заставит.
      Наталья задумалась. Не заварит ли эта газетная статья такую кашу, что не расхлебать им вместе с Заневским?
      - Ты о чем загрустила, Титова?
      - Не знаю, как тебе и сказать. Бывает два хороших дела, и нужно их решать, не откладывая в долгий ящик. А дела эти, хотя они и хорошие, хватают друг друга за горло. И не знаешь, что нужно делать, чтобы они решились по-хорошему.
      - Я тебя не понимаю. Объясни.
      - Нам нужно кое-что построить. А кто нам даст деньги на строительство после твоей статьи? Председатель райисполкома? Держи карман шире. Да он после этого и знать меня не захочет. Секретарь райкома? Думаю, и ему влетит. Так что запросто могу оказаться, как Одиссей между Сциллой и Харибдой.
      - Ладно, на месте посмотрим и решим.
      - А что там решать, - махнула рукой Наталья. - Бог не выдаст, свинья не съест, как говорит моя мама.
      На следующий день Косарева, как и обещала, приехала в Поречье. Зашла в больницу.
      - Во-первых, - сказала Наталье, - хочу просить, чтобы ты достала мне машину. Такая возможность, коль ты главврач, надеюсь, у тебя есть?
      - Попробую. - Наталья позвонила Заневскому, сказала, что в больнице сейчас корреспондент столичной газеты и что она, корреспондент, готова помочь поречанам в одном очень важном для них деле, нужна только машина.
      Виктор Сильвестрович - человек догадливый. Он не только прислал машину, но и сам на ней приехал. Косарева, едва познакомились, сказала:
      - Виктор Сильвестрович, я в курсе всех ваших дел. Поэтому, если у вас найдется часок времени, давайте подъедем в сельсовет. Мне хотелось бы ознакомиться с протоколами заседаний и сельсовета и общего собрания жителей Поречья. А потом уж в магазин: посмотрим, как там идут дела.
      - Я бы советовал, - сказал Заневский, - сделать все наоборот. Протоколы никуда от нас не денутся. А вот в магазин нужный сигнал могут послать.
      - Согласна, Виктор Сильвестрович.
      Приехали, когда магазин уже был открыт и очередь до этого доходившая почти до угла переулка, наполовину втянулась в помещение. Шла бойкая торговля. Покупали только водку: она обычно кончалась часам к двенадцати. Сухие вина и коньяк пользовались меньшим спросом.
      - Некоторые даже острить начали, - рассказывал после посещения магазина Заневский. - Приходит покупатель в магазин без четверти час и просит продавщицу отпустить ему бутылку водки. Продавщица отвечает: "Нет". - "Так еще же только без четверти час". - "Вы бы еще в час пришли", - упрекнула продавщица покупателя. Это в том понимании, что водку быстро разбирают и приходить за ней даже в половине первого уже не имеет смысла. Среди местных пьяниц есть у нас и другие острословы. Стоит в очереди такой вот бражник и спрашивает у другого: "Ты слышал про "у-2" и "у-7"? - "Нет. А что это такое?" - "Задавали этот вопрос умным людям. Те думали-думали и ничего другого придумать не могли. Ответили: "Это, наверное, какое-нибудь секретное оружие". - "Ну и что же это в самом деле?" - "У два открывают, у семь закрывают", - хохочет бражник. Вот такие у нас невеселые дела, товарищ корреспондент.
      В сельсовете нашли аккуратно подшитые протоколы, решение общего схода жителей Поречья. На письменный запрос председателя сельсовета, как быть с этим решением, имелся во "Входящих" ответ председателя райисполкома: "В соответствии с разъяснением председателя облпотребсоюза сообщаю, что план реализации спиртоводочных изделий, утвержденный магазину Поречского сельпо, остается в силе. Время отпуска указанных изделий определено известными вам законодательными положениями".
      - Вот так, товарищ корреспондент. За пьяниц, как видите, горой стоят: разъяснение председателя облпотребсоюза, письменное указание председателя райисполкома, ну и, как разъясняют эти товарищи, "известные законодательные положения".
      - Но это же черт знает что! - захлопнула папку Косарева. - Вот так взять и отмахнуться! Да хоть бы попытались что-то разъяснить, доводы привели.
      Гром с ясного неба - иначе не назовешь статью, появившуюся в республиканской сельской газете под названием "Как помогли оздоровить поречан". И хотя подписи Титовой под статьей не было, все, кто был в курсе поречанских событий, были уверены, что вся эта каша заварена именно ею. Статья начиналась с самых, казалось бы, будничных вопросов. Молодой главврач больницы пытается внедрить в практику ряд ценных начинаний. Его поддерживают в министерстве здравоохранения республики: из нового выпуска врачей направляют на работу четырех специалистов. Все вроде бы хорошо. Но дальше разговор пошел такой, что от него, наверное, зачесались затылки не у одного руководителя. Сами жители Поречья решили: не нужно завозить в их магазин спиртных напитков. А председатели облпотребсоюза и райисполкома говорят: "Нет, пейте! От вина и водки здоровье только крепчает". Выходит, высшее демократическое право человека: хочу выпить - вынь да положь! А воля большинства, высказанная на сходе, - это пустяки, массовое заблуждение.
      Написана статья была зло, с хлесткой иронией. В конце автор задавал руководителям органов местной власти еще один вопрос. Коль министерство в целях накопления передового опыта помогло значительными силами и средствами Поречской участковой больнице, то не долг ли советских и партийных органов поддержать это начинание, помочь молодым врачам жильем, а больнице выделить средства для постройки лабораторного отделения и операционного блока?
      Первым откликом на появившуюся статью был телефонный звонок председателя райисполкома Орлика Корзуну:
      - Иван Валерьянович, кто у нас исполняет обязанности главврача?
      - Пока я, Семен Юлианович. - У Корзуна сразу вспотела шея. Он знал, что начинается крайне неприятный для него разговор. - Но я именно исполняю обязанности.
      - Вот оно что. Значит, по-настоящему руководить здравоохранением района не собираетесь?
      - Что значит, не собираюсь? - обиженно спросил Корзун. - Я готов.
      - А если готовы, то почему у вас такой бедлам?
      "О каком бедламе он толкует?" - мысленно спросил себя Корзун (газеты просмотреть он еще не успел).
      - Семен Юлианович, - неуверенно начал объясняться Корзун. - Прививочная работа у нас ведется. Заболеваемость...
      - Какая в черта прививочная работа?! - взорвался Орлик, поняв, что статьи Корзун не читал. - Вы хотя бы иногда заглядываете в газеты?
      - Обижаете, Семен Юлианович. Читаю регулярно, и почти все.
      - Так вот возьмите республиканскую сельскую газету и прочтите статью "Как помогли оздоровить поречан". Потом позвоните.
      Корзун разыскал статью, бегло пробежал текст, потом вернулся и прочитал уже внимательно. Понять, откуда подул ветер, кто дал корреспонденту критический материал, большого труда для Корзуна не представило. "Ну и стерва! Ну и карьеристка!" Набрал телефон председателя райисполкома.
      - Семен Юлианович?.. Прочитал эту подлую статью. Слов не нахожу...
      - Что намерены делать?
      - Может, вызовем Титову к вам и дадим понять, что она не ко двору?
      - Основание?
      - Какие еще нужны основания? Не считается с исполнительской властью раз, вносит дезорганизацию в работу финансовых органов - два, ну и, наконец, подрывает авторитет руководства с чисто карьеристской целью. Вы считаете, этого мало?
      - Она коммунистка?
      - Нет.
      - Вызывайте.
      Получив телефонограмму из райисполкома, Наталья сказала Люде Каледе и Лине Мезенцевой:
      - Вот и дождались. Приглашают на беседу. О чем беседа - догадаться нетрудно. Вопрос только в том, что они там решили: строгий выговор или сразу предложат сдать дела другому главврачу.
      В райисполкоме Наталью ждали. Не ей пришлось, как обычно, ждать, а ее ждали. Председатель райисполкома взглянул на вошедшую с откровенной враждебностью. Иван Валерьянович казался внешне бесстрастным. Но и на его лице нет-нет да и проскользнет едва заметное выражение злорадства: "Попалась-таки, птичка. Увяз коготок". Наталья была готова к худшему и поэтому вела себя спокойно, с достоинством.
      - Ну садитесь, рассказывайте, - начал Орлик.
      - О чем? - не скрывая иронии, спросила Наталья.
      - О том, что написано в статье.
      - Вы же читали. Мне нечего добавить.
      - Вы уже совсем ни во что не ставите руководство?
      - Какое руководство?
      - Ну хотя бы главного врача района Ивана Валерьяновича Корзуна. Почему, прежде чем писать в газету, не посоветовались с ним?
      - В газету я не писала.
      - Но материал корреспонденту дали вы?
      - Я.
      - Так вот я и спрашиваю: почему вы не посоветовались с главврачом?
      - Это обязательно требуется?
      Переглянулись. Как осадить эту девчонку? Сказать: "Да, обязательно" не скажешь. Тут нужен другой довод.
      - Вы писали...
      - Я не писала, еще раз вам говорю.
      - Ну хорошо, - поправился Орлик. - Не писали. Но вы говорили корреспонденту, что вам нужны ассигнования для пристроек. Вы с этим вопросом к кому-нибудь обращались?
      - Нет.
      - Так какого же черта, - сорвался на крик Орлик, - вы растрезвонили на всю республику о том, с чем вы ни к кому не обращались? В чем вам никто не отказывал?
      - Я попросила бы не кричать. - Наталья закусила удила.
      - Извините, - почел за благо взять себя в руки Орлик. - Но ведь, товарищи, - обратился он к Корзуну почему-то во множественном числе, - как можно понять эту писанину? Это же явное стремление опорочить всех без малейших на то оснований.
      - А чего вы так всполошились, Семен Юлианович? - спросила Наталья. Разве за это статья кого-нибудь критикует? Там говорится только, что инициатива могла бы исходить от райисполкома. Высказывается пожелание...
      - Вам это кажется пожеланием. А всем остальным - палкой в колеса. А чего стоит ушат грязи, вылитый на нашу торговлю?! Мы что, продаем водку в неурочные часы? Нет. Все делается так, как и везде. Как в Минске и других городах. Так в чем же тогда дело? Иван Валерьянович! - повернулся к Корзуну. - Как справляется Титова со своими прямыми обязанностями?
      - Не блестяще, Семен Юлианович.
      - А именно?
      - На днях мне сообщили из обкома партии, что к нам выезжает комиссия по проверке жалобы на Титову.
      - Что за жалоба?
      - В самых общих чертах. По вине Натальи Николаевны погиб механизатор Антон Терехов. Его жена не перенесла смерти мужа и заболела раком. Она в тяжелом состоянии. Чтобы как-то выгородить себя, Титова взяла на воспитание их дочь...
      Наталья смотрела на сидящих перед ней людей, слушала их и недоумевала. Да неужели же они в самом деле верят в то, что говорят? Ну, Корзун понятно, этот выдаст белое за черное и глазом не моргнет. Но председатель райисполкома? Ведь его же избирали депутатом. Он выслушивал наказы своих избирателей, обещал честно трудиться, быть справедливым, чутким, отзывчивым. Ну, покритиковали его в газете. Так возражай, если ты прав, или принимай меры, исправляй свои ошибки. Э, нет, вопрос, оказывается, ставится иначе. Председатель райисполкома - номенклатура. Его рекомендовал на этот пост обком партии, обкому он и подотчетен в своих решениях и действиях. И уж во всяком случае не какой-то там Титовой. За сознательный подрыв авторитета руководителя советской власти в районе она, Наталья, должна понести наказание. Так и только так нужно ставить вопрос.
      - Словом, готовьте материалы, Иван Валерьянович, а выводы сделаем вместе.
      - Мне можно идти? - спросила Наталья так, будто наперед знала, что все так и будет.
      - Идите. И зарубите себе на носу, что принцип коллегиальности - главное в нашей работе.
      В автобусе ни с кем не хотелось разговаривать. Всю дорогу смотрела в окно. Моросил дождь. Уныние тяжким грузом лежало на душе у Натальи. Она понимала, что один Корзун это бы еще полбеды. Но когда в упряжку с ним становится еще и председатель райисполкома, ей этого натиска не выдержать.
      34
      Якова Матвеевича выписали. Выписали в сносном состоянии, но прежних сил, хотя бы тех, что были до инфаркта, чувствовал, уже не вернуть. Занимать кресло в кабинете главврача? Нет, это не в его правилах. Нужно уступить место здоровому, энергичному, знающему и, главное, порядочному специалисту. Кого рекомендовать на это место? Корзуна? Ни за что, загубит дело. Тогда кого? Некого.
      Настолько Якова Матвеевича огорчала эта мысль, что он места себе не находил, успокаивался только с помощью лекарств. Как же так? Работал не покладая рук, из последних сил. Но, выходит, этого мало. Дальновидный руководитель должен всегда думать о резерве. А он разве не подумал? Подумать-то подумал, да промашка вышла. Ну чем его взял этот Корзун? Ошибся в человеке, вовремя не разглядел червоточины. А когда разглядел, оказалось уже поздно. Что ж, как бы там ни было, надо поправлять дело. Надо идти к Федору Васильевичу.
      Шел не с обидой на Корзуна, а с болью за будущее медицины в районе. Секретарь поднялся ему навстречу:
      - Садись, дорогой Яков Матвеевич. Садись и говори, в чем нужна наша помощь.
      - Спасибо, Федор Васильевич. Не за помощью я к тебе пришел. Все, что нужно, у меня есть. О другом душа болит. Признаться, тут я и сам виноват.
      - Не пойму я тебя, Яков Матвеевич. Давай-ка лучше по порядку.
      - По порядку так по порядку. Я, как ты знаешь, уже не работник. Вопрос теперь, кому передать кормило. Так абы-кого назначать нельзя. Горько мне будет, если все пойдет вкривь и вкось. Не личная обида, нет. Душевная боль за людей.
      - А Корзун? Разве он не твой выдвиженец.
      - Да мой, мой, Федор Васильевич. В том-то и беда.
      - А не ошибаешься ты, Яков Матвеевич, насчет Корзуна? Не перегибаешь? спросил Федор Васильевич.
      - Дорогой ты мой, - улыбнулся Ребеко. - Да разве же я решился бы настаивать, беспокоить тебя, если б, в больнице лежа, все не обдумал?!
      - Н-да... - Федор Васильевич, убегая взглядом, посмотрел в окно. Давай решим так. Я буду стараться отстаивать твою точку зрения. Хотя, откровенно сказать, не уверен, что мое слово будет решающим. Ты знаешь, есть инстанции и повыше. И от них зависит подчас больше, чем от нас.
      Такой вот получился разговор. А дня через три из облздравотдела пришел приказ о назначении главным врачом районной больницы, а значит, и всего района Ивана Валерьяновича Корзуна. Первой пришла поздравить его Алина Павловна Мазур.
      - Рада за вас, дорогой Иван Валерьянович. Мы все так ждали этого назначения.
      - Спасибо, Алина Павловна, - ответил, не скрывая торжества, Корзун. Теперь вы мой официальный заместитель.
      - Спасибо за доверие. Постараюсь оправдать.
      С поздравлениями шли и шли. Но были и такие, кто под предлогом занятости от этого ритуала уклонились. Больше всех, пожалуй, был огорчен Ребеко. Узнав о приказе, Яков Матвеевич пошел в сад. Думал, успокоится. Но не получилось. Вернулся в дом, принял лекарство и лег на кушетку. Невеселые мысли сдавили сердце. Как же так? Ведь Федор Васильевич обещал сделать все, что от него зависело. А от него многое зависит. Неужели он не поверил? Неужели подумал, что в нем, в Ребеко, говорит личная обида? Да нет, видно, не удалось и ему. Значит, в облздравотделе есть кто-то, кто крепко подставляет спину Корзуну. А может, и в самом обкоме партии.
      Недоволен был новым назначением и Павел Павлович Линько. Сказать об этом Корзуну, когда тот вызвал его, не сказал, но и не поздравил, как другие. Корзуна это задело. Поставить его на место? Нет, пожалуй, еще рано. Настрочит заявление об уходе - ищи тогда хирурга. А такого специалиста, как Пал Палыч, с руками оторвут в любом другом месте. Скрепя сердце, Корзун сделал вид, что поздравительному церемониалу значения не придает. Более того, считает, что это вовсе ни к чему.
      - Пал Палыч, - начал Корзун, - надеюсь, вы понимаете, что я не всегда смогу быть в отделении и, значит, сполна отрабатывать свои полставки ординатора.
      - Что вы мне объясняете? Так было, когда вы были заместителем главврача. А теперь тем более.
      Корзун с удовлетворением отметил: ага, Линько не только знает, что он, Иван Валерьянович, главврач, но и признает за ним некоторые привилегии.
      - Я бы без разговоров отказался от совместительства, - продолжал Корзун, - но мне, понимаете, не хочется терять квалификацию. Администратор это, знаете, такое дело: сегодня ты фигура, а завтра - никто. Верно я говорю?
      Линько неопределенно хмыкнул. Достал носовой платок и, деланно откашлявшись, вытер им рот.
      - Работать мы, надеюсь, будем дружно, - не дождавшись ответа, вел дальше свою линию Корзун. - Я всегда и во всем готов вас поддерживать.
      - Я не очень понимаю, к чему этот разговор. Мы что, до этого работали недружно? Или у нас были какие-то неразрешимые проблемы?
      "Ершист, - подумал Корзун. - Хочет показать, что он ни в чьей поддержке не нуждается. Что ж, пусть тешит себя иллюзиями. Меня от этого не убудет".
      - Пал Палыч, вы меня не так поняли. Конечно же, работа как шла, так и будет идти. Я только к тому, что меня будут вызывать в райком партии, в райисполком. Поэтому я не всегда смогу присутствовать на обходах. Только и всего.
      - Я могу идти?
      - Пожалуйста, Пал Палыч, - миролюбиво кивнул Корзун.
      35
      В последнее время Вера Терехова стала раздражительной, нервной. Думала, что успокоится, как только заберет к себе Оксанку. Ан нет, не получилось. Привела ее Наталья Николаевна, а назавтра девчонка давай хныкать: "Хочу к бабушке Марье". Пришлось прикрикнуть. Она в плач. Тут уж не выдержали нервы. Отстегала сгоряча. Грозилась добавить, если та не перестанет реветь. Вроде бы и перестала. Только все всхлипывала да вздрагивала. После этого как-то замкнулась, забросила даже игрушки. Сядет у окна и, будто взрослая, задумается, долго-долго смотрит на пустынную улицу и мокрые от дождя стволы деревьев. И зачем, зачем она, Вера, выбросила куклу Таню, которую принесла с собой Оксанка? Вначале ни о чем таком и не думала. А потом, когда Оксанка начала ныть, проситься к бабушке Марье, решила, что кукла будет только тревожить девочку, напоминать ей о Титовых. Со злостью, с каким-то ожесточением поотрывала у куклы ноги и выбросила в мусорный ящик. Как на это смотрела Оксанка!
      А на днях наведалась к ним Пашучиха.
      - Я к тебе, касатка, с доброй весточкой. Вернулся мой младшенький и спрашивает: "А как Тереховы?" Я ему как есть: "Похоронили, - говорю, Антона". - "Как, - спрашивает, - похоронили? Он же был такой молодой и здоровый". - "Молодой-то молодой. Да, видно, судьба у него такая. Ранение ноги он получил". - "От этого сейчас не умирают. Медицина у нас не таких выхаживает". - "Так это ж если выхаживать по совести. А когда у докторши ветер в голове, то медицина не помогает". Все ему и рассказала. "Ну, говорит, - поквитаюсь я с этой стервой и за Антона и за мово брательника Миколу. Если будешь видеть Веру, скажи ей, что зайду. Помогу что по хозяйству. Трудно ей, поди, да еще и с малолеткой". - "Девочку забрали Титовы", - говорю ему. Я тогда еще не знала, что Оксанка уже у тебя.
      - Не хотели отдавать, - сказала Вера.
      - Это ж как не хотели? Закона у нас нет такого, чтоб, значит, отнять у родной матери дитя. Нет, Вера. Ты как хочешь, а прощать такое Титовым нельзя. Да если ты будешь молчать, они тебе на голову сядут.
      - А что я могу сделать?
      - Я ж говорила: писать, касатка, писать. Прокурору или еще кому. Как думаешь: почему кругом такая несправедливость?
      Вера повела плечами: этого, мол, она не знает.
      - И знать тут нечего, - начала растолковывать Пашучиха. - Потому что молчим. Не пишем куда следует. А написали бы, смотришь, Наталке и прижали бы хвост.
      - Тетя Наташа хорошая, - сказала молчавшая до этого Оксанка.
      - Вот оно, Вера, их воспитание, - зло улыбнулась Пашучиха. - Заморочили девочке голову разными там конфетками, и мать для нее уже не мать.
      - А ты плохая, - насупилась Оксанка.
      - Ты у меня получишь! - прикрикнула на дочь Вера.
      - Прости ты ее, Вера, - елейно поджала губы Пашучиха. - Разума в ней, видишь, никакого. Испортили ее Титовы.
      Долго сидела в раздумье Вера. Что сделалось с девочкой? Почему она не тянется к матери так, как бывало раньше, до того, как пришлось отвести ее к Титовым? Зельем приворотным ее там опоили? Ишь ты: "Хочу к бабушке Марье". Взрывается, выходит из себя Вера, когда слышит эти слова. И такая поднимается в душе злоба против Титовых! Да, Наталья помогала ей как могла, приезжала с Оксанкой в Минск. Но это же все тонкий расчет, хочет отнять у нее дочь. А зачем? Что, сама она не может выйти замуж? Не может родить? Может. Молодая. Да и лицом не хуже других, а то и лучше. Тогда в чем же дело? О чем это толковала Пашучиха? А-а, боится Наталья Николаевна, чтоб из-за Антона не прижали ей хвост. Сделала вид, что она благородная, взяла к себе на трудное время Оксанку. Кто же после этого ее упрекнет? И хочет, чтоб, значит, пока она, Вера, жива, девочка оставалась у них. А как только умрет, ребенка, ясное дело, - в приют. Нет, правильно советовала Анисья Антиповна. Нужно все это описать и отправить куда следует. Настроившись решительно, Вера разыскала чистый лист бумаги, шариковую ручку, села за стол и вывела первое слово: "Прокурору..."
      36
      Первыми жителями Молодежного района стали Куприяновы. Но вот пришла очередь и Марины Яворской, теперь уже Ведерниковой.
      Вся она светилась от счастья. Что брать с собою? Да, считай, нечего брать. Разве что чемодан с разными там женскими мелочами да пару вешалок с платьями, костюмчиком и пальто. Мебелью она не обзаводилась. Все, что есть в комнате, больничное. Да если бы и было что? В новый дом старую рухлядь? Нет, ни к чему. Они с Мишей соберутся - пусть не сегодня и, может быть, даже и не завтра - и купят себе новый мебельный гарнитур. Такой, чтоб был и удобен, и красив, и моден. Ведь это на всю жизнь.
      Галина Чередович оставалась одна. Она, конечно, радовалась за подругу, но радость была пополам с горечью. Улыбалась, но улыбка была какая-то жалкая, вымученная. Будто ей приказали: "Ну улыбнись же! Хоть самую малость".
      Все уже знали, что она беременна. Скрывать дальше уже было нельзя. Но кто, кто отец ее будущего ребенка? Странная эта Галина: не скажешь, чтобы была с характером, а вот, поди ж ты, до сих пор никому ничего не сказала. Даже своей лучшей подруге - Марине. Сколько раз Марина пыталась выведать ее тайну, но так ничего и не добилась.
      - Ну телка ты, Галина. Одно слово - телка, - пожимала Марина плечами. Сколько ты получаешь?
      - Восемьдесят. А с добавочными дежурствами - сто.
      - И ты собираешься на них прожить?
      - Живут же люди. И детей растят.
      - Так они хоть алименты получают.
      - Стыдно мне, Марина, выпрашивать.
      - А не стыдно будет держать ребенка в тряпье?
      - Не будет он в тряпье.
      - Боже, какая же ты все-таки дура!
      - Не обижайся, Марина, - просила ее Галина на прощанье. - Может, я и правда делаю что-то не так. Но иначе не могу. Счастья вам с Мишей.
      И вот Галина осталась наедине со своими невеселыми думами. Теперь ей уже некого стесняться. Упала на свою кровать, зарылась головой в подушку, залилась слезами. Потом постепенно успокоилась и не заметила, как уснула. Это только кажется, что сон - вычеркнутая страница из книги жизни. Ого, как бы не так! Не будь сна, организм разладился бы в самое короткое время. Известно, например: чем в старости меньше человек спит, тем быстрее он дряхлеет.
      Проснулась, когда солнце уже было высоко. Полежала в раздумье. Потом, будто решилась на что-то очень серьезное, быстро встала, умылась холодной водой, надела свое выходное платье и - на автобусную остановку. Села в проходящем автобусе на заднее сиденье, чтобы поменьше обращали на нее внимания, и снова ушла в свои мысли.
      Как же это она решилась поехать к Ивану Валерьяновичу? Ясно даже не представляла, что ему скажет. Так, какой-то безотчетный порыв. Посмотрит на него. Это ей нужно, чтобы знать, как жить дальше. Догадается же, с чем она к нему приехала.
      Иван Валерьянович был у себя в кабинете. Села в приемной на стул. И тут вдруг от ее решимости не осталось и следа. Он может подумать, что пришла к нему чего-нибудь просить. Да не нужна ей никакая его помощь. А что нужно? Она и сама не знает.
      Секретарь-машинистка раз и другой посмотрела на Галину, наконец спросила:
      - Вам к Ивану Валерьяновичу?
      - Нет-нет, - поспешно ответила Галина. Поднялась и хотела было уже уходить, как вдруг открылась дверь кабинета и на пороге показался сам Корзун. Всмотрелся в лицо, узнал.
      - Вы ко мне?
      - Да... То есть нет...
      - Зайдите, - уловив нерешительность Галины, сказал Корзун.
      Неуверенно вошла. Глаз у Ивана Валерьяновича наметанный, еще в приемной заметил: беременна. И претензии, естественно, к нему. Что ж, и по времени совпадает, и вообще водится за ним такой грех, не зря хвастал приятелям: "Иду вдоль забора и боюсь, что каждая доска от меня забеременеет". Знать бы, что она никому о нем не сказала и что готова все перенести молчаливо и безропотно - прошел бы мимо. Но все женщины болтливы, как сороки. С какой стати эта будет исключением? Чертовски неприятно! Не успел стать главным врачом, как уже дал повод для сплетен. Главный врач района - это как-никак фигура, и нельзя допускать, чтобы о нем болтали в подворотнях.
      - Вас, помнится, Галиной зовут? - спросил Корзун, усадив ее напротив.
      Вопрос, казалось, был рассчитан точно: сразу указать этой простушке расстояние. Но Иван Валерьянович переборщил: Галина беззвучно заплакала, потом встала и направилась к двери. Корзун проворно выскочил из-за стола. Не хватало, чтобы сейчас ее увидели: беременную женщину, которая вышла заплаканной из кабинета главврача. Что случилось? Догадаться нетрудно. И кроме того, он, Иван Валерьянович, не выяснил главного: знает ли о нем еще кто-нибудь?
      - Ну хорошо, - перешел Корзун с официального тона на дружеский. - Ты кому-нибудь говорила о... Ну, о том, что между нами было?
      - Нет.
      - Умница, - обрадовался Корзун. - У тебя родители есть? Где они?
      - В Брашинском районе.
      - Тебе было бы лучше поехать к ним.
      - Не могу.
      - Почему?
      - Стыдно. Меня там все знают.
      - А еще куда-нибудь?
      - Кто меня такую на работу примет?
      - Да, тут есть сложность. Что же нам делать? - спросил Корзун не столько Галину, сколько себя. Жениться? Чепуха! В его теперешнем положении это конец всему. Раньше - да. А теперь это уже совсем другое дело. Вынужденная женитьба. О таких вещах отзываются не очень похвально. Нет-нет, о женитьбе не может быть и речи. Но и отмахнуться теперь не отмахнешься. Что же все-таки придумать?
      - Как у тебя с жильем?
      - Комната в больничном доме. Жили с подругой. Но теперь она вышла замуж и съехала. Осталась я одна.
      - Ну, хоть с этим все в порядке. Комната останется за тобой. Подселять к матерям-одиночкам теперь не имеют права. А сколько ты получаешь?
      - Восемьдесят рублей. Иногда чуть больше.
      - Сколько тебе еще нужно?
      Это, наверное, опять был перебор. Галина поспешно вытерла слезы, слегка подсушила пудрой лицо.
      - Извините, - сказала. И вышла.
      Корзун не знал, торжествовать ли ему победу или бранить себя. Все-таки решил, что Галина будет хранить молчание. Гордая...
      37
      В Поречье Корзун приехал вместе с Алиной Павловной Мазур. Официальный главный врач района и его столь же официальный заместитель. Руководство.
      Когда они вошли в кабинет, Наталья стояла у окна. Корзун по-хозяйски прошел к столу, сел, кивком пригласил сесть Алину Павловну. Потом достал из портфеля несколько листков бумаги, бросил их на стол:
      - Ознакомьтесь, Наталья Николаевна.
      Наталья взяла крупно исписанные листки, начала читать. Это была жалоба в прокуратуру. Описан давний случай с Антоном Тереховым. Ничего нового в этом письме не было, кроме злобы и ненависти к ней, Наталье, требования наказать ее ни много ни мало за смерть человека, за тяжелую болезнь его жены и сиротство малолетней дочери. Потрясла Наталью подпись: Терехова Вера.
      - Так вот, - продолжал Корзун. - Вам, Наталья Николаевна, придется передать обязанности главного врача Инне Кузьминичне Норейко. Вопрос согласован с райисполкомом. Вот приказ. Распишитесь, пожалуйста, что вы с ним ознакомлены.
      Наталья через силу прочла текст приказа, расписалась.
      - Теперь пригласите, пожалуйста, Инну Кузьминичну, - нарочито будничным тоном сказал Корзун.
      Не помнила, как вышла из кабинета, как позвала дежурную медсестру и попросила ее разыскать Инну Кузьминичну. Норейко, наверное, уже кое-что знала. Тотчас подошла:
      - Я слушаю вас, Наталья Николаевна.
      - Вот больничная печать. Возьмите. Вы назначены главврачом.
      - Почему?
      - Вам скажут. Идите, вас ждут.
      Сегодня Наталья на работе не задерживалась. Идя домой, она колебалась, зайти или не зайти к Тереховой. Спросить у женщины, что случилось? Почему она так поступила после того, как Наталья сделала для нее все, что могла? Ну зайдет она к Вере, спросит. И что дальше?
      Дома Наталья, не скрывая своих чувств, рассказала о случившемся. Мать, казалось, даже повеселела:
      - И слава богу. Будешь, как люди, приходить вовремя.
      Спала Наталья тревожно, часто просыпалась.
      А утром - повестка. Что ж, значит, нужно ехать в район. Только поставить в известность Инну Кузьминичну. Она, конечно, поинтересуется: чего? зачем? Хочешь не хочешь, придется показывать повестку. Можно себе представить, как посмотрит на нее Норейко. Пожалуй, даже спросит: "Что, доигралась?" Пусть смотрит, пусть спрашивает. Наталья найдет в себе силы перенести и это.
      В больнице, кажется, всё уже знали. Люди, которых она встречала, похоже, сочувствовали ей. И Норейко знала.
      - У меня повестка. Вызывают к следователю.
      - Какая повестка? К какому следователю?
      - Обыкновенная повестка, какими вызывают к следователю, - начала злиться Наталья.
      - Да вы что, милаша?
      - Что еще за милаша, Инна Кузьминична? Соблюдайте, пожалуйста, хотя бы элементарное уважение к человеку.
      - Я к вам с сочувствием, Наталья Николаевна, а вы обижаетесь.
      - Да знаете же, знаете все. Зачем вам нужно ломать эту комедию?
      Норейко сбросила личину. Глазки-пуговки зажглись откровенным торжеством:
      - Да, знаю. Если хотите, давно знала, что вы этим кончите. За чужой счет счастье свое не строят.
      - Что значит - за чужой счет?
      - Не прикидывайтесь невинной овечкой. Не успела опериться, как ей, видите ли, уже захотелось стать главным врачом. Тут же начала строить козни другим. Правду говорят: не рой яму другому - сам в нее попадешь. Теперь, миленькая, не смоешь с себя дерьма до самой старости.
      - До чего же вы злобное существо! Кто так исковеркал ваш характер? Может, с вашей помощью и настрочили эту мерзкую жалобу? - наобум спросила Наталья, даже не подозревая, насколько она права.
      - Вон! Вон из моего кабинета! - в ярости закричала Норейко. Демонстративно подошла к окну, распахнула его настежь и закончила. - Чтоб духу твоего тут не было!
      Зачем Наталья вступила с нею в разговор? Не раз давала себе слово сдерживаться, зная, что в ответ последуют оскорбительные нападки.
      Когда Наталья подошла к знакомому зданию с машинами и мотоциклами у подъезда, у нее вдруг пересохло в горле. Первый раз... Вот и дверь кабинета, который назван в повестке. Постучала. Услышала бодрый голос: "Да". Несмело открыла дверь. За столом сидел молодой человек в штатском. Подумала, что ошиблась: она ожидала увидеть офицера милиции.
      - Вы к кому? - спросил молодой человек.
      - Я по повестке, - протянула бумагу Наталья.
      - Садитесь.
      - Ничего.
      - Садитесь, говорю, - пробежав глазами повестку, повторил молодой человек посуровевшим голосом. - Разговор у нас будет долгий.
      Села. Какое-то неприятное ощущение появилось под ложечкой. Начало даже поташнивать. Молодой человек, сцепив пальцы рук и положив их перед собою на стол, в упор рассматривал Наталью. По-видимому, это был один из приемов, который, по мнению следователя, должен парализовать волю подследственного, заставить развязать язык, рассказать все, как было.
      - Ну, - начал он, - будем говорить правду или наводить тень на плетень?
      - О чем я должна говорить? - справилась с комком в горле Наталья.
      - О том, как вы способствовали смерти Антона Терехова, после чего неизлечимо заболела его жена и осиротела их маленькая дочь Оксана.
      "Ему, наверное, дали установку, - подумала Наталья, - и он готов из кожи лезть, чтобы только угодить начальству, заработать положительную характеристику для очередного повышения в звании". Вдруг вспомнила о капитане Червякове.
      - Скажите, пожалуйста, а капитан Червяков у вас работает?
      - У нас. А что? Вы его родственница?
      - Нет, какая там родственница. Просто, приезжал он к нам в больницу, ответила Наталья. Рассказывать, зачем приезжал, не стала. Еще подумает, что его хотят разжалобить. Но все же спросила:
      - Он сейчас на работе?
      - Гражданка Титова, вы что? Приехали сюда узнать последние новости? Я пригласил вас не для этого. У нас разговор другой.
      Мучительно стыдно было отвечать на нелепые вопросы следователя. Но пришлось, скрепя сердце, отвечать, отводить от себя клевету.
      - Вот заключение комиссии, - ткнул пальцем в какую-то бумагу следователь. - В нем говорится, что виновница гибели Терехова - Титова Наталья Николаевна. Так что придется отвечать.
      - Ну что ж, придется так придется.
      - Вот вам бумага. Опишите все, как было.
      Наталья взяла лист бумага, пересела за маленький столик, стоявший у окна, начала писать.
      - В конце, там, где написано об ответственности за ложные показания, поставьте подпись.
      - Поставила, - закончив писать, сказала Наталья.
      Следователь взял исписанный Натальей лист, внимательно его прочитал и, бледнея, почти шепотом спросил:
      - Вы что, собрались издеваться надо мною?
      Как ни крепилась Наталья, но сдержать себя не смогла:
      - Нет, товарищ следователь, если кто и решил издеваться, то не я, а вы.
      Следователь, казалось, готов был испепелить ее взглядом. В объяснении было, видно, совсем не то, чего он ожидал. Она написала и о первом приказе, которого нет в материалах заведенного дела, и о своей объяснительной записке, которую она в тот раз представила главврачу и которой опять-таки не оказалось под рукой.
      - Я думаю, - немного пришел в себя следователь, - что мы еще встретимся. Надеюсь получить санкцию прокурора на ваше водворение в КПЗ. Может быть, тогда вы одумаетесь и не будете нести той околесицы, какой нагородили в своем объяснении. А пока вот - подпишите обязательство о невыезде за пределы Поречья.
      - Я что, уже преступница?
      - Пока нет. Это решит суд.
      - Значит, вам заранее известно, что меня будут судить? Любопытно: из каких же источников?
      До этого следователь еще хорохорился, стремился психологически сломить Наталью, выбить почву у нее из-под ног. Но тут, кажется, смутился. Оказался в положении фехтовальщика, у которого выбили шпагу из рук. Еще бы: подследственная явно намекает, что он поет с чужого голоса.
      - Подпишите обязательство, - только и сказал.
      Наталья не знала, как отнестись к требованию о невыезде. Интуитивно чувствовала, что тут следователь превышает свои полномочия, опять берет ее на испуг. Но отказаться поставить подпись не решалась. На проходной спросила у дежурного:
      - Скажите, пожалуйста, где сейчас капитан Червяков?
      - Сан Саныч? - улыбнулся дежурный. - Он в данный момент любуется красотами черноморского побережья.
      - В отпуске, что ли?
      - Так точно, девушка. У самого синего моря. Неделя, как уехал.
      - Спасибо, - поблагодарила Наталья. Значит, ждать еще целых три недели. Рассказать обо всем Алесю? Нет, только не это. Во-первых, он ничем не поможет. Во-вторых, теперь он заинтересованное лицо. Начнут козырять еще и этим. Мол, пустили в ход знакомство, использование должностных лиц. Да чего же все это нелепо!
      Возвращалась домой с тяжелым, невыносимым чувством.
      Уже в самом Поречье встретила Пашучиху. Хотела пройти мимо, да не тут-то было. Ухватила Наталью за рукав:
      - Здравствуй, касатка, здравствуй, моя птушечка.
      - Здравствуйте, Анисья Антиповна. Что-нибудь случилось?
      - Случилось, касатка: вернулся мой младшенький.
      - Вот и хорошо.
      - Да оно как сказать. Для кого хорошо, а для кого и не очень.
      Посмотрела Наталья на Пашучиху. Старая уже женщина. Ан нет, злоба из нее так и прет. Нет, лучше не связываться. Повернулась Наталья и пошла дальше, не отвечая на явно прозвучавшую угрозу.
      Мать была вся в слезах. Ходила из угла в угол и, заламывая руки, тихонько причитала, почти беззвучно: "Да что же это такое? Да разве ж так можно?.."
      - Что случилось, мама? - остановилась в дверях Наталья.
      Остановилась, будто застигнутая врасплох, и Марья Саввишна. Смотрела на дочь, словно не верила, что это она, а не кто-то другой. Потом снова залилась слезами, подбежала и, обхватив ее голову, снова начала причитать:
      - Чуяло мое сердце, что этим кончится...
      - Да ты скажи толком: в чем дело?
      - Беда, ох какая беда... - не переставала всхлипывать Марья Саввишна. Как только ты уехала в район, заявилась Пашучиха. Такая приветливая, такая радостная. "Никак в лотерею выиграла?" - спрашиваю. "Выиграла, касатка, выиграла. Дождалась-таки своего счастья". - "И сколько же привалило?" - "Не сосчитать, - отвечает. - Такое счастье на деньги не переводится". Загадки какие-то. Ладно, не вытерпит, сама скажет. А она губки так поджала и говорит: "Такая радость, такая радость, что и не передать. Мой младшенький вернулся". - "Ну что ж, Анисья Антиповна, - говорю ей, - рада за тебя". "Да - тебе-то, - отвечает, - вроде бы и не резон радоваться". "Это почему же?" - спрашиваю. "Уж больно сердит мой младшенький на вас. За Миколку. За его, значит, брательника. Неужто забыла, как твоя касатка упекла его за решетку?" "Иди, Анисья, не мути воду", - сказала ей, взяла за руку и веду к дверям. А она как вызверится: "Ну, вот мой младшенький вам теперь покажет. Отольются вам мои слезки!"
      - Не волнуйся, мама, - попыталась успокоить Марью Саввишну Наталья... Все собаки брешут, да не все кусают.
      - Ох, доченька, не знаешь ты этих людей. Чует мое сердце, натворят они бед. Уедем отсюда.
      - Мама, ты что, испугалась их?
      - Не за себя волнуюсь - за тебя.
      Тут-то и послышались тяжелые шаги на крыльце. Без стука отворилась дверь. На пороге встал молодой мужчина с коротко остриженной головой, небритый, с небрежно расстегнутым воротом грязноватой рубашки.
      - Со свиданьицем вас, - оскалил зубы мужчина. - Не узнаете?
      - Змитро? - упавшим голосом произнесла Марья Саввишна.
      - Он самый. Значит, признали, - Пашук, не спрашивая разрешения, подошел к столу, сел на скамью.
      Марья Саввишна, загораживая собою Наталью, спросила:
      - Что тебе от нас нужно, Змитро?
      - Я пришел спросить: где мой брательник Микола?
      - А то ты не знаешь?
      - И второе. За что вы его упекли за эту самую? - Пашук пальцами изобразил решетку.
      - Ты знаешь, что он чуть не убил мою Наталку?
      - Я одно знаю. Моя маманя просила вас на коленях не сажать Миколу. Вы поимели сочувствие к старой женщине?
      - Змитро, уходи, не гневи бога.
      Пашук встал, легко отстранил рукой Марью Саввишну, будто какой неодушевленный предмет, и вплотную приблизился к Наталье. Выдохнул самогонным перегаром:
      - Ну а ты, стерва, что скажешь?
      - Не смей ко мне прикасаться, подонок! - гневно ответила Наталья.
      - Доченька! - крикнула Марья Саввишна. - Прошу тебя, заклинаю: беги от этого страшного человека. Он может все.
      - Могу. Это ты верно сказала, старая. Но не об тебе разговор. Я эту суку спрашиваю, - ткнул пальцем Пашук в лицо Натальи. - Ты видела слезы моей мамани?
      - Мерзавец! - Наталья наотмашь ударила Пашука по лицу.
      Марья Саввишна побледнела и, чтобы загородить дочь от удара, встала между нею и Пашуком.
      - Да не мельтеши ты, старая, перед глазами, - снова отпихнул Змитро Марью Саввишну. - Ты, козявка, - сдавил Пашук пальцами подбородок Натальи. Я же из тебя блин сделаю. Ты это понимаешь?
      - Мама, вызови милицию. Я вижу, эта скотина другого языка не понимает.
      Марья Саввишна не знала, как ей быть. Защитить Наталью, понятно, не сможет. Оставлять наедине с этим зверем тоже боялась.
      - Мама! - крикнула Наталья. - Прошу тебя, вызови милицию.
      - Счас, доченька, - метнулась Марья Саввишна к двери.
      Проворным оказался Пашук. Казалось, он даже не двинулся с места, а так, небрежно выставил ногу. На бегу Марья Саввишна споткнулась о его ногу и рухнула.
      - Ишь, разогнались, - снова оскалил зубы Пашук. - Да я вас сразу могу к ногтю, и концы. Не знаете, с кем имеете дело. - И - к Наталье: - Вначале бы поиграться с тобой, краля, а уж потом, что заслужила. А?
      - Носит же земля таких! - чуть слышно проговорила Наталья.
      - Ну да ладно. Здесь руки пачкать о вас не стану, - решил Пашук. Немного постоял, опустив голову, потом выпрямился и добавил: - Даст бог встретимся. Там и поговорим. - Ушел, хлопнув дверью.
      Марья Саввишна с трудом приподнялась, села.
      - Уедем, доченька, отсюда. Этот зверь все равно не оставит тебя в покое.
      - Да что ты, мама, в самом деле, - опустилась рядом с нею Наталья. Будто у нас уже и власти нет никакой. Это одна похвальба.
      - Уже была раз такая похвальба. Из-за нее я чуть с ума не сошла.
      - Ты как иногда говоришь? Бог не выдаст, свинья не съест, - решила подбодрить мать Наталья. А у самой, почувствовала, слезы подступили к глазам. Столько несчастий на нее свалилось. И в довершение ко всему - эти угрозы Пашука. Как быть? Послушаться мать, бросить все и уехать куда глаза глядят? На тот же БАМ. Ну а здесь, что люди подумают? Сбежала? Значит, виновата. И как же после этого поднимут головы корзуны и пашуки. Натворят такого, что станет сомневаться в себе сама справедливость. Будут новые жертвы. Как быть? Что делать?