Алексей Иванович Пантелеев
      (Л.Пантелеев)
      Ночка
      ХОЗЯЙКА
      Мне двенадцать лет было. Подружки мои еще в куклы играли да через веревочку прыгали, а уж я хозяйкой была.
      Сама и белье стирала, и по воду ходила, и кухарила, и полы мыла, и хлебы пекла...
      Нелегко было, только я не жаловалась.
      Мама у нас умерла. Папа второй год с белыми воевал. Жили мы вдвоем с братом. Ему уж тогда пятнадцатый год пошел, он в комсомоле состоял. А меня в комсомол не брали. Говорят - маленькая.
      А мне обидно было. Какая же я, помилуйте, маленькая, когда я не только обед сготовить или что, - я даже корову доить не боялась.
      НОЧКА
      Корова у нас была хорошая, красивая, во всем городе такой второй не сыскать. Сама вся черная, как ворона, и только на лбу белая звездочка. Зато и кличка у нее была подходящая - Ночка.
      Это еще мама ее так назвала, еще теленочком. Я, может, за это и любила ее так, нашу Ночку, что она мамина воспитанница была.
      Ухаживала я за ней - сил не жалела.
      Бывало, встану чуть свет, сама не поем, а Ночке воды согрею, сена натаскаю: "Ешь, - говорю, - Ноченька, поправляйся". Потом доить сяду.
      А как подою, Васю разбужу и скорей гоню Ночку в стадо.
      А для меня это самое милое дело - корову в стадо гонять. Бывало, меня соседки просят:
      - Верочка, возьми и нашу заодно.
      - А что ж, - говорю, - давайте!
      Прихвачу штуки три-четыре - мне еще веселее.
      Иду, кричу:
      - Гоп! Гоп!
      А коровы мычат, стучат, колокольчиками брякают.
      Так через весь город и топаем.
      А потом - река. А на реке - мост.
      Мы через мост идем:
      "Туп! Туп! Туп!"
      А потом уж луга пошли. А за лугами лес. Ну, тут и прощаемся.
      Я, правда, никогда сразу из лесу не уходила. Утром в лесу хорошо. Другой раз возьму с собой шить или починить что-нибудь и сижу себе, ковыряюсь до самого обеда. А рассидишься если, так и уходить не хочется.
      БАНДИТЫ
      Правда, меня пугали, будто в лесу бандиты орудуют. Только я сначала не верила. Мало ли что девочки брешут. Но потом и Вася мне однажды говорит:
      - Ходи осторожнее. В заречных, - говорит, - хуторах действительно орудуют...
      А потом уж и по всему городу слухи пошли о бандитах.
      Такие о них ужасы рассказывали, будто они и живых в землю закапывают, и маленьких детей режут, и даже кошкам и собакам - и тем пощады не дают.
      А у нас в городе в то время никакого войска не было. И некому было его защищать. Одни комсомольцы остались, вроде Васи нашего. Им на всякий случай оружие выдали. И Вася мой тоже какой-то наган завалящий получил. Но только на них не надеялись. Какие же это защитники - мальчишки желторотые!
      Всё ожидали, что вот-вот Красная Армия подойдет. Богунская дивизия тогда подступала от Киева.
      Эту дивизию у нас в городе все ночью и днем ждали. А я больше всех ждала. Потому что в одном из полков этой дивизии служил наш папа.
      А уж я о нем так соскучилась, так соскучилась, что и сказать не могу. Бывало, ночью проснусь, лежу и слушаю: не идут ли, не слышно ли? А потом в подушку забьюсь и плачу тихонько, чтобы Вася не слышал. А то ведь, если услышит, задразнится. Он и так меня плаксой называл. А я - ничего не скажу любила поплакать.
      ОДНАЖДЫ
      Дело осенью было. Я уж давно с хозяйством управилась, обед сготовила, на стол накрыла, - сижу, дожидаюсь Васю. А Васи моего чего-то все нет и нет. А мне уж за Ночкой пора - уж доить время.
      Вдруг слышу: за окном где-то - бах! бах!
      Я думала - это бочки с водой по улице катятся.
      А потом, как еще раз бабахнуло, - "нет, - думаю, - это не бочки... это, пожалуй, скорее всего с винтовок стреляют".
      "Ох, - думаю, - не папина ли это дивизия подходит?"
      Только подумала, слышу: в сенях со всего размаху дверь как хлопнет. Вася вбегает. Сам бледный, рубаха на шее расстегнута, козырек набок свернулся.
      Я испугалась даже. На скамеечку даже присела.
      - Что, - говорю, - Васенька? Что такое? Что с тобой?
      А он на меня дико так посмотрел и говорит:
      - Банда идет!
      - Какая банда?
      - Такая вот... Соколовского атамана банда. С Богуславского хутора хлопчик сейчас прискакал. Богуславку сожгли, сюда идут.
      - Ой, - говорю, - что же это будет?
      - Ничего не будет, - говорит Вася. - Защищаться будем. Я за наганом пришел. У нас в комитете сбор.
      Я не подумала, вскочила. Говорю:
      - Я тоже пойду.
      Рассердился Вася.
      - Ну да! - говорит. - Только тебя там и ждали, Матрена Ивановна!..
      Обиделась я, еле слезы сдержала. Но не сказала ему ничего, отвернулась.
      А Вася наган из-под подушки достал, почистил, подул на него зачем-то, сунул за пояс и побежал.
      А я посидела, подождала, да и за ним следом.
      В КОМИТЕТЕ
      Прибегаю в комитет, а там уж народу - не протолкаться. Там комсомольцам - мальчишкам и девчонкам - оружие выдают. Кому - наган, кому - винтовку, а кому - только один штык от винтовки.
      Я потолкалась да и тоже в очередь стала.
      Подошла очередь, я говорю:
      - Дайте и мне.
      Оттолкнули меня. Говорят:
      - Иди, не мешай!
      Я говорю:
      - Дайте, пожалуйста! Я ж тоже хочу город защищать.
      - Иди, - говорят, - не путайся.
      Я говорю:
      - Вы думаете, я маленькая? Я же не маленькая. Я - сильная. Во, посмотрите, какие мускулы у меня...
      Тогда этот паренек, который оружие выдавал, говорит:
      - Ну, на, попробуй.
      И винтовку мне подает.
      Я винтовку взяла - и чуть на пол не села. Действительно, хоть мускулы у меня и крепкие, а тяжело.
      Я говорю:
      - Вы мне дайте - знаете, бывают такие маленькие... карабинчики, что ли...
      - Эва, - говорит, - чего! Может, тебе еще игрушечный пугач выдать? Иди, не задерживай, некогда...
      ПОДСЛУШАЛА РАЗГОВОР
      Я в сторону отошла, слышу: ребята судачат о чем-то.
      - Мост, - говорят, - сейчас взрывать будут.
      Все говорят:
      - Правильно! Пусть через реку сунутся - без моста-то.
      А один говорит:
      - А что толку-то? Мост! Они, если захотят, и по плотине у Стахеевской мельницы переберутся.
      - Ну, это положим. Кто им, интересно, покажет эту плотину! О ней ведь и в городе не всякий знает.
      Я сразу и не поняла, о чем они там говорят. Какой мост? Почему взрывать? А потом, как вспомнила, что у нас в городе всего один мост, догадалась. Значит, они хотят бандитов от города отрезать. Ведь если моста не будет, им сюда не попасть.
      "Ловко, - думаю. - Молодцы ребята! Хоть и мальчишки, а ничего, соображают..."
      Подумала так, и вдруг меня за плечо кто-то как схватит. Оглянулась Вася.
      - Ты что? - говорит. - Тебе кто позволил?
      Я хоть и не боялась его ни капельки, а все-таки испугалась.
      - Я, - говорю, - не зачем-нибудь пришла. Я - просто так, поглядеть.
      - А ну, домой сию же минуту!
      Рассердился.
      - Мне, - говорит, - перед отцом за тебя отвечать!
      - Да? - говорю. - А за тебя, интересно, кому отвечать?
      - Еще рассусоливать?! Пигалица!.. Марш!!
      Ну, я спорить не стала больше, поглядела на него как следует и пошла.
      ВЗРЫВ
      До угла не успела дойти - как бахнет! В ушах зазвенело. И даже в глазах темно стало.
      Оглянулась - все небо черное. И сразу на улице дымом запахло.
      Я думаю:
      "Что это? Откуда?"
      А потом вспомнила:
      "Мост!"
      Очень мне захотелось на реку побежать, поглядеть, как этот взорванный мост гореть будет. Но не пошла.
      "Нет, - думаю. - Надо и правда домой спешить. А то я даже и дверь на замок не закрыла. Да и поздно уж - пора за Ночкой в стадо бежать..."
      Подумала так и похолодела.
      - Ой, батюшки! Милые мои! Ночка-то! Ночка-то ведь моя - за рекой?!
      "Что же мне делать? - думаю. - Миленькие!.."
      У меня даже слезы из глаз брызнули.
      Закричала я тут, как сумасшедшая:
      - Ноченька моя! Ночка!
      И побежала к реке.
      МОСТ ГОРИТ
      Я думала, - может, еще проскочить успею.
      Да нет, где уж тут проскочишь... Еще издали, за две улицы, слышно было, как трещали в огне сухие сосновые балки.
      Люди бежали к реке с баграми. Наверное, не знали, в чем дело. Думали, что пожар.
      А на берегу уж весь город собрался. Я еле протискалась.
      Все шумят, кричат - радуются, что бандитов обманули. А я стою, как дура, и плачу.
      Тут уж и думать нечего было, чтобы на ту сторону пробиться. Из-за дыма да из-за огня даже не видно было, что на той стороне делается.
      Вдруг мне послышалось, будто на том берегу теленочек закричал. А потом колокольцы как будто звякнули. Потом слышу: коровы мычат.
      А уж в толпе кто-то кричит:
      - Стадо идет! Стадо идет! Куда они? Гоните их! Ведь сгорят! Живые сгорят...
      А я хоть и на цыпочки встала и шею вытянула, а никакого стада не вижу. Только дым и огонь вижу и только слышу все ближе и ближе: "Му-у-у-у! М-у-у! М-у-у-у!"
      Да так жалобно, так печально, что и не хочешь плакать, а заплачешь.
      ПЛОТИНА
      "Ну, - думаю, - пропала моя Ноченька".
      И тут я вспомнила о Стахеевской мельнице.
      "А что? - думаю. - Попробовать разве?"
      Я даже не подумала о том, что Стахеевская мельница далеко, что туда полчаса бежать надо.
      "Ничего, - думаю. - Как-нибудь добегу. Через плотину переберусь, корову найду и обратно. Бандиты еще и подойти не успеют".
      Но до мельницы мне добежать не пришлось.
      Только я из толпы выбралась, не успела на дорогу выйти, вижу навстречу Вася идет. А с ним еще человек пять комсомольцев.
      Вася и рта раскрыть не успел, а уж я ему говорю:
      - Не ругайся, Васенька! У нас беда.
      - Что такое?
      - Ночка у нас на той стороне осталась.
      Он побледнел. Потом говорит:
      - Плевать. Ничего с ней не будет.
      Я говорю:
      - Как это так ничего не будет? А если ее подстрелят?
      - Ну и пусть, - говорит, - подстрелят. Не в этом счастье... Беги домой. Сейчас у них тут стрельба начнется. Бандиты подходят.
      Тут я не выдержала и говорю:
      - Нет, ты как хочешь, Васька, а я домой не пойду. Я лучше к Стахеевской мельнице побегу.
      - Это зачем еще? - говорит.
      А один комсомолец языком прищелкнул и говорит:
      - Опоздала, девочка!
      - Как это опоздала?
      - Да так. Опоздала трошки. Наши ребята только что побежали плотину взрывать.
      ДЯДЯ ФЕДОР
      Что же мне делать было? Домой бежать? Нет, не могла я домой бежать ноги не шли.
      На берегу уж никого не осталось, все куда-то попрятались. Только я одна сидела у самой воды и смотрела на тот берег. А мост все еще горел. И вода вокруг него была красная, огненная, блестящая. Пар над водой клубился. Что-то шипело, ломалось, трещало... И мне все чудилось, что на той стороне коровы мычат. А может быть, и не чудилось, может быть, они и правда мычали.
      Вдруг где-то близко-близко захлопали по воде весла.
      Я голову подняла - вижу: лодка плывет. А в лодке знакомый старик - дядя Федор, охотник.
      Он меня тоже заметил, положил весла и кричит:
      - Эй! Кто там? На берегу! Тетенька!
      А я и ответить не могу. Отвернулась и поскорей слезы глотаю.
      Тогда он к берегу пристал, поглядел и узнал меня.
      - О! - говорит. - Тетенька-то знакомая. Ты чего ревешь, тетка?
      Ну, я ему все рассказала - сквозь слезы-то. Он помолчал, веслом поиграл и говорит:
      - Жалко корову.
      Потом еще подумал, в затылке почесал, крякнул и говорит:
      - Э, была не была! Давай садись поскорей в лодку. Поедем твою буренушку спасать...
      У меня сразу и слезы высохли. Я сама лодку от берега отпихнула, на ходу вскочила; дядя Федор ударил по воде веслами, и наша лодочка на всех парах полетела на тот берег.
      УСПЕЕМ ИЛИ НЕ УСПЕЕМ?
      Я все думала:
      "Успеем или не успеем?"
      И все на тот берег поглядывала. А там у самого берега очень густой кустарник рос. И вот, я помню, думаю:
      "Если мы там, у этих кустов пристанем, - это хорошо. Там можно и лодку спрятать и самим притаиться, если надо будет".
      Дядя Федор изо всех сил веслами работал. А мне все казалось - тихо плывем. Я, помню, даже подгоняла его:
      - Дядя Федор, давай нажмем! Дядя Федор, поскорей, пожалуйста...
      А он только покряхтывал да головой кивал: дескать, ладно, не торопись, успеем...
      Вот уж до того берега совсем близко осталось. Вот уж травой запахло. Уж листики на кустах видно стало.
      Я на носу сидела. Мне не стерпелось, я встала; думаю - сейчас соскочу на берег. Уж и место себе глазами выбираю посуше.
      Вдруг что-то как хрустнет. Я думала - это днище о песок задело. А потом слышу:
      - Стой! Кто такие?
      Дядя Федор лодку с разгону как повернет. Зубами как заскрипит.
      - Садись, - говорит, - девка! Живо! Назад!
      А я - не знаю, что со мной сталось, откуда у меня храбрость взялась. "Нет, - думаю, - уж коли так случилось, назад не поеду".
      Взяла да и прыгнула в воду.
      И - бегом к берегу.
      А уж над головой у меня пули свистят. Одна, другая, третья.
      Оглянулась, вижу: дядя Федор далеко. Саженей двадцать уж отмахал. Лодка у него, как моторная, бежит. Пена вокруг. А весла над головой так и мелькают, так и мелькают, будто крылышки стрекозиные...
      ДОПРОС
      Я когда в воду прыгала, мне не страшно было. А как увидела этих бандитов, - ноги затряслись.
      Их там не много было: человек пять или шесть. Но я хоть и раньше о них слыхала, а все-таки не думала, что эти бандиты такие страшенные.
      Все они с ног до головы оружием обвешаны: бомбами, кинжалами, револьверами. Одеты не по-военному, а как-то чудно, будто на маскарад вырядились. Кто в офицерской шинели, кто в бушлате, кто в шубе овчинной. У одного на голове фуражка без козырька, у другого - папаха, у третьего этакий, как у нас говорят, бриль соломенный. У одного - косынка шелковая в полосочку, а еще у одного - так целая дамская шляпа с пером и с вуалькой.
      У меня голова завертелась, когда я на них посмотрела.
      Мне бы бежать надо, пока они там в дядю Федю стреляли. А я - не могу. Ноги не двигаются. Стою по колено в воде и смотрю, как наша лодочка от бандитов удирает.
      Дядя Федор так и ушел от них невредимый.
      Рассердились бандиты. Плюнули. Заругались. И сразу на меня накинулись.
      - Ты кто, - говорят, - такая? Тебе что здесь требуется?
      А я забубнила чего-то, заплакала. Потом говорю:
      - Я, дяденьки, за Ночкой приехала.
      - Ты зачем врешь? - говорят. - За какой дочкой? Какая у тебя может быть дочка?
      Я говорю:
      - Да не за дочкой, а за Ночкой. Это корова у нас так называется...
      Который в шляпе с пером, приставил к моему носу наган и говорит:
      - А это вот нюхала? А ну, говори правду, а не то зараз дух вышибу...
      И так наганом нажал, что носу больно стало.
      Я еще громче заплакала и говорю:
      - Я вам правду сказала.
      - Нет, ты не правду говоришь! Ты врешь! Отвечай: кто тебя сюда послал?
      Я говорю:
      - Никто меня не посылал. Я за коровой приехала. Пустите меня, пожалуйста, у меня корова с утра недоенная ходит.
      Они друг на дружку посмотрели, головами покачали и говорят:
      - Ловко придумано. Ничего не скажешь...
      А потом этот, который в шляпе, взял меня за плечо, сдавил его со всей силы и говорит:
      - А ну, пошли к атаману. Разберемся...
      КОРОВЫ
      Я всю дорогу плакала. Да так еще плакала, так орала, что даже бандиты не вытерпели. Один какой-то с бородой, в бриле соломенной, остановился и говорит:
      - Тьфу! Не могу. Все уши заложило от ее крика.
      Тут и другие остановились. Говорят:
      - А ну ее! Таскаться с ней... Может, она, и верно, за коровой приехала!
      А тот, который в шляпе, ногой топнул и говорит:
      - Бросьте! Знаем мы, какие тут у них коровы. Никаких тут коров нема! Тут...
      И только сказал "тут" - будто назло ему где-то впереди как загудит:
      - М-у-у-у-у!..
      Я сразу очухалась и плакать перестала.
      Вижу: навстречу нам из лесу на лужок выходят коровы. Впереди - белая, за ней - пегая, потом еще какие-то, а потом - кто вы думаете? А потом вижу Ноченька, красавица наша идет!
      Я как закричу:
      - Вот она! Вот она, моя корова! Видите - черная, которая с беленькой звездочкой!
      И бежать уж хотела. А бандит в шляпе схватил меня за плечо и говорит:
      - Стой!
      Потом говорит:
      - Вот я тебе что скажу. Это твоя корова? Да? Так ты ее позови. Кликни. Если она отзовется, если пойдет, - значит, правда. А если не пойдет, значит, неправда, значит, ты брешешь, значит, ты - красный разведчик.
      ИСПЫТАНИЕ
      Я обрадовалась. Говорю:
      - Ладно!
      А сама думаю:
      "А вдруг не пойдет Ночка? Вдруг не откликнется?" Ведь все-таки, сами понимаете, это корова, а не собака...
      Вздохнула я тихонечко и говорю:
      - Ноченька! Ночка!..
      Она - хоть бы что. Даже головы не повернула. Идет, не спешит, травку жует.
      Тогда я погромче говорю:
      - Ночь, Ночь, Ноченька!
      Вижу - Ноченька голову подняла, губами шевелит, будто воздух нюхает. А потом в мою сторону посмотрела и пошла. А я - к ней навстречу.
      За шею схватила и - целовать. И опять чуть не плачу.
      - Ноченька ты моя, Ноченька! - говорю. - Бедная ты моя, бедная! Вымечко-то у тебя как разбухло. Пить ты, наверное, хочешь, бедняжечка!..
      А Ночка меня узнала, трется об меня и локоть мне своим шершавым языком лижет.
      Тут уж, конечно, бандитам пришлось поверить, что я за коровой приехала, а не за чем-нибудь. Даже этот, который в дамской шляпе, и тот поверил.
      - Ну что ж, - говорит. - Твое счастье. Шут с тобой! Забирай свою дочку или бочку и - катись отсюдова.
      А я думаю:
      "Куда же мне катиться?"
      Потом думаю:
      "Ясно - куда. К Стахеевской мельнице. Сейчас, как они только уйдут, я потихонечку по кустикам да по залескам и погоню мою Ночку к плотине. Может, успею еще. Может, еще наши ребята, на счастье, не взорвут ее к тому времени..."
      АТАМАН СОКОЛОВСКИЙ
      Но и тут мне не повезло.
      Только мы с бандитами разговор кончили, не успели попрощаться, слышу: копыта стучат. Вижу: из лесу на лужайку всадники скачут.
      Мои бандиты, как увидели их, испугались чего-то, побледнели.
      - А ну, - говорят, - ребята, сторонись! Атаман едет!
      А он, атаман этот, к ним подскакал, плеткой взмахнул и кричит:
      - Вы чего тут треплетесь?.. Варнаки!..
      Сам он усатый, в папахе, седло у него шелком вышито, а на боку целых две сабли - одна с золотой рукояткой, а другая с серебряной. Бандиты, я вижу, еще больше испугались, потемнели все и говорят:
      - Да ты не ругайся, Соколовский. Чего там. Мы же в разведке тут.
      А он их не слушает. Кричит:
      - Какая разведка? Какие вы к черту разведчики? Пока вы тут баклуши бьете, красные черти мост успели спалить!..
      Бандиты ему говорят:
      - Мы же не виноваты.
      А он им:
      - Не виноваты?!
      Раскраснелся весь, зубами залязгал.
      - Я вот, - говорит, - вас всех сейчас постреляю за такое дело.
      Потом меня увидел и говорит:
      - А это кто такая?
      - А это, - говорят, - девочка. За коровой пришла.
      Он еще больше покраснел, даже позеленел и говорит:
      - Видали? Красные там оборону готовят, мосты жгут, а они тут, черти, с грудными младенцами прохлаждаются!
      Я не обиделась, правда, что он меня грудным младенцем назвал, но только думаю - надо сматывать удочки. А то, глядишь, и тебе попадет от такого бешеного.
      Их уж там полная лужайка набилась, этих бандитов. Кто на коне, кто пеший... Коляска еще какая-то приехала.
      Шумят, орут, ругаются на чем свет стоит.
      Я думаю: "Ну, до свидания. Я пошла".
      Подняла какую-то хворостинку, огляделась и под шумок погнала свою Ночку в кусты.
      "КИРПИЧОМ ПО ГОЛОВЕ"
      До кустов не дошла - слышу за спиной:
      - Эй, дивчина!..
      Оглянулась - вижу: ко мне атаман подъезжает.
      У меня сердце захолонуло. "Что еще? - думаю. Этак, я думаю, - с вами и через час до плотины не доберешься".
      А он на меня зверем посмотрел и говорит:
      - Ты тутошняя?
      Я говорю:
      - Да, тутошняя.
      Тогда он пониже ко мне нагнулся, по сторонам посмотрел и говорит:
      - Скажи, далеко отсюда будет Стахеевская мельница?
      У меня сразу и хворостинка на землю полетела. Меня будто кирпичом по голове стукнули. Даже губы затряслись. Я говорю:
      - Какая мельница? Не знаю я никакой мельницы. Никакой мельницы тут нет.
      А он:
      - Как это нет? Ты зачем брешешь? Нам же хорошо известно, что тут где-то есть мельница, и около мельницы - плотина.
      У меня в голове мысли, как колесики в часах, завертелись. Я думаю:
      "Как же это? Откуда они узнали? Ведь если они, раньше чем плотину взорвут, до нее доберутся, это ж - городу крышка. Это же значит, что они у нас всех перережут. Вы посмотрите - их сколько? Вона - у них и пулемет, и второй пулемет из коляски торчит... А у наших мальчишек - только ружья да наганы заржавленные..."
      Я думаю:
      "Нет, нет. Надо что-то такое придумать. Надо их обязательно задержать, обмануть. Давай, - думаю, - покажу им не в ту сторону. Пускай-ка побегают. Пока они там разберутся, пока догадаются, а уж от плотины одни щепочки останутся!"
      Все это я в одну секунду обдумала.
      Атаман говорит:
      - Ну что? Вспомнила?
      А я перед ним дурочкой представилась и говорю:
      - А-а! Это вы про плотину спрашиваете? Так это ж далеко. Это - в ту сторону. Это - за мостом...
      Он говорит:
      - А ну, проводи нас.
      НЕ В ТУ СТОРОНУ
      Уж этого я никак не ожидала.
      "Вот, - думаю, - влипла, девочка!"
      Ну, сами подумайте, - что мне делать было?
      Отказываться? Попробуй откажись - он тебя так плеткой погладит, что от шкуры ничего не останется. А если не откажусь - тоже хорошего мало. Куда ж их вести? Не в ту сторону? Так они тебя после в куски разорвут, из пулемета застрелят.
      Да, ничего не скажу, испугалась я в эту минуту. Даже подумала: не сказать ли им правду?
      А потом, как вспомнила, что в городе одни мальчишки да женщины остались, - стыдно мне стало.
      "Э, - думаю. - Ладно! Чего там! Уж коли назвалась груздем - полезай в кузов".
      Думаю:
      "Так и быть! Поведу их не в ту сторону".
      В ЛЕСУ
      А уж Соколовский командует:
      - Построиться!..
      Вот они все построились кое-как - конные на коней позалезли, пешие ремни на винтовках подтянули, - и вся эта банда, вся орава двинулась за мной следом.
      Впереди у нас, за самого главного командира, Ночка моя выступает. За ней - я с хворостинкой. Со мной рядом - атаман Соколовский на кауром коне, а за ним следом - его есаулы, помощники и вся шайка.
      Идут они как попало: где у них конные, где пешие - не разберешь. Атаман на них кричит. Сами они ругаются. И на меня тоже все время покрикивают.
      - Эй, - говорят, - босоногая! Чего спишь? Гони свою тварь, а то сейчас ее на говядину пустим...
      А я не спешу, не тороплюсь. Думаю: "Куда мне спешить? Пока я веду вас, голубчики, ничего вы со мной не сделаете. А вот потом что будет - это дело другое".
      "Ох, - думаю, - лучше об этом сейчас и не думать..."
      ПУГАЮ БАНДИТОВ
      Я только об одном думаю: скоро ли взрыв-то будет? "Что ж они, - думаю, - черти, копаются там?" Ведь рано ли, поздно ли бандиты очухаются, вернутся. Тогда уж поздно будет плотину взрывать. Неужели они, косолапые, до сих пор до мельницы не могли добраться?
      А уж мы из лесу вышли. Опять по реке идем.
      Над рекой туман. Уж темнеть стало. В городе, на той стороне, желтые огоньки замигали. И я как увидела эти огоньки, - мне до того худо стало, до того невесело, так мне домой захотелось, что прямо хоть в воду кидайся...
      Я даже плакать опять потихоньку принялась.
      Мне и себя-то до смерти жалко. И Ночку жалко. Бедняжка за день набегалась, нагулялась - теперь еле бредет, еле ногами переступает...
      Да и бандиты, я вижу, тоже чего-то приуныли маленько.
      Атаман уж сердиться стал. То и дело спрашивает:
      - Ну, что? Скоро ли?
      Я говорю:
      - Скоро. Скоро.
      Он говорит:
      - Да знаешь ли ты, где плотина-то? Может, ты путаешь чего-нибудь?
      Я говорю:
      - Нет, не путаю.
      - Ты сама-то была на мельнице? Какая она - плотина? Широкая?
      Я говорю:
      - Очень широкая.
      - Тачанка пройдет?
      - Нет, - говорю, - тачанка, пожалуй, не пройдет.
      Это я нарочно сказала. Я думала, может, они испугаются и не поедут дальше, если тачанка-то у них не пройдет. Но, вижу, - нет, не испугались. Едут.
      Они меня по дороге много о чем расспрашивали. И сколько в городе красных, и какие части, и много ли у них при себе оружия. А я хоть и знаю, что мало, а говорю:
      - Ох, до чего много! И винтовки, и пулеметы, и револьверы.
      Они только посмеиваются.
      - Да ну? - говорят. - Неужели не врешь? Неужели даже револьверы?
      Я говорю:
      - А что вы думаете? Даже пушка есть. Я своими глазами видела: у самой плотины стоит. Вот такая пушища - с колесами.
      Думаю: может быть, они хоть пушки-то испугаются. Нет. Опять смеются.
      - Ну, что ж, - говорят. - Пойдем побачим, що це за пушка с колесами...
      НАКОНЕЦ ГРОХНУЛО
      А потом и смеяться перестали. Не до смеху им.
      Только и слышу:
      - Ну что? Скоро ли мельница?
      А я им только одно говорю:
      - Скоро. Скоро. Успеете.
      А сама думаю:
      "До коих же пор я им головы морочить буду? Ведь этак, - думаю, пожалуй, я могу их до самого синего моря довести".
      И только подумала - слышу:
      "Бах! Трах! Трах!"
      Три раза подряд как грохнет.
      "Ну, - думаю, - слава тебе, господи, - плотину взорвали..."
      А бандиты остановились, перепугались. Кричат:
      - Що це таке?
      - Что такое?
      Лошади у них все в одну кучу сбились. Зафыркали, захрипели. Коляска куда-то в канаву въехала. Такой шум поднялся - хоть уши пальцами затыкай.
      Атаман Соколовский наган из кобуры выхватил. Кричит:
      - Эй, вы!.. Тихо там! Не наводи панику...
      Потом ко мне повернулся и говорит:
      - А я думал - ты врешь.
      Я думаю:
      "Ну что ж. Правильно. Вру. А в чем дело?"
      А он уже не мне, а своим есаулам говорит:
      - А ведь девчонка-то правду сказала. И верно, оказывается, семидюймовка у них.
      Я думаю:
      "Какая семидюймовка?"
      Посмотрела за реку. А там в эту минуту что-то как вспыхнет, как ухнет.
      И почти сразу же где-то совсем рядом, в кустах за моей спиной, взорвался орудийный снаряд.
      Меня даже воздухом в сторону откинуло.
      ПОД ОБСТРЕЛОМ
      Я помню, еще успела подумать:
      "Что такое? Так, значит, это не плотина была? Значит, это из пушек стреляют? Откуда же, - думаю, - пушки у наших?"
      Но тут меня чуть не задавили. Бандиты от страха прямо с ума спятили. Такой у них поднялся галдеж, такая свалка, что и рассказать не могу.
      Атаман Соколовский кричит:
      - Стой! Стрелять буду!
      А они и не слушают его - гонят куда попало. Коляска у них трещит. Лошади спотыкаются, падают...
      Ночка моя, бедняжка, мычит, мечется между ними. А они и внимания не обращают, дуют себе напролом.
      А тут еще, как нарочно, пулемет затрещал из-за реки. Так уж тут и сам Соколовский не выдержал. Стегнул коня, крикнул: "За мной!" - и вперед ходу.
      И мы с моей Ночкой тоже бежать припустили. Только мы не вперед, а - в кусты.
      ДО СВИДАНИЯ, НОЧКА!
      Я думаю:
      "Откуда же пушки взялись? Ведь не было! Ни одной не было".
      И вдруг мне как будто подсказал кто-то:
      "Так это же папа! Папина дивизия подошла!"
      У меня даже голова закружилась, как только я подумала об этом.
      "Ну, конечно же, - думаю, - папина дивизия в город пришла. Потому и плотину, наверно, не взрывали. Теперь их там много, теперь им бояться нечего... Теперь уж небось бандитам не поздоровится..."
      И вдруг я вспомнила, что ведь бандиты уходят, что ведь я сама увела их подальше от города...
      Меня будто крапивой стегнули...
      "Что же я наделала? Дура! Ведь их потом не найдешь. Ведь они если в лес уйдут, их полгода потом ловить придется!"
      А уж из города, вижу, и стрелять перестали. Думают, наверно: ушли бандиты...
      "Как же, - думаю, - их задержать? Что бы такое придумать?"
      И придумала все-таки.
      - А ну, - говорю, - Ноченька, до свидания, беги-ка ты домой одна.
      Подхлестнула ее хворостинкой, а сама повернулась и - бегом, догонять бандитов.
      БАНДИТЫ ХОТЯТ МЕНЯ ЗАРУБИТЬ
      Они еще далеко не успели уйти.
      Чего у них там случилось - не знаю, только вижу: стоят, окружили атамана своего, кричат, руками размахивают.
      Я еще до них добежать не успела, а уж атаман как будто ждал меня:
      - Вот, - говорит, - она! Здесь она!
      Потом говорит:
      - Ну! Где ж плотина-то?
      А я задрожала вся, руки перед ним ладошками сложила и говорю:
      - Ой, дяденьки, миленькие!.. Вы только не сердитесь, не ругайтесь...
      - Ну, что еще, - говорит, - такое?
      - А я, - говорю, - ошиблась маленько. Плотина-то ведь в той стороне.
      - Как, - говорит, - в той стороне?
      - Да так, - говорю. - Вы уж давеча больно громко орали на меня. Я с перепугу-то все и перепутала.
      Он свою серебряную саблю выхватил и говорит:
      - Ты что?!
      Потом говорит:
      - На обман взяла? Издеваешься над нами?
      Тут из толпы этот, в шляпе который, выскочил и говорит:
      - Рубай ее, атаман! А ну, рубай ее, красную гадину!
      Тут и другие, слышу, тоже кричат:
      - Обманщица!
      - Обдурила нас!
      - Застрелить ее надо!
      - Стреляй в нее, атаман!
      Я думаю: "Ну, что ж! Сейчас застрелят".
      Зажмурилась даже. Потом говорю:
      - Я ж не нарочно.
      И заплакала.
      Атаман меня за плечо схватил, в глаза посмотрел и говорит:
      - Так, значит, ты говоришь, плотина - там, в той стороне?
      - Там, - говорю. - Вот честное слово - там.
      Он говорит:
      - А ну, становись на колени.
      Я не подумала - стала.
      - Перекрестись, - говорит.
      Я и перекрестилась.
      Тогда он саблю обратно вложил, по рукоятке ладошкой похлопал и говорит:
      - Если обманешь, сам на месте тебя вот этой саблей зарублю.
      Потом на коня вскочил и кричит:
      - Эй, вы, черти окаянные, поворачивай!.. Конные вперед, переменным аллюром - за мной!..
      Гикнул, свистнул и вдруг коня придержал, нагнулся, схватил меня под мышки и - к себе в седло.
      - А ну, - говорит, - показывай нам дорогу.
      Потом еще раз свистнул, лошадь рванула, и я чуть из седла не вылетела.
      НАЗАД В ГОРОД
      Я даже кричать не могла. Я будто вся деревянная стала. Лошади в холку вцепилась, зажмурилась и глаз не разжимаю.
      А меня так и кидает, так и подкидывает.
      Соколовский орет:
      - Гей! За мной! Вперед! Не отставай!..
      Сзади свистят, улюлюкают, плетки щелкают, копыта стучат.
      Я глаза приоткрыла - вижу: мы уже лесом несемся.
      Над головой только темные ветки мелькают.
      Я думаю:
      "Куда же мы едем? В город? Ведь там же красные. Ведь папина дивизия пришла. А может быть, - думаю, - и не пришла никакая? Может быть, я дурака сваляла? Может быть, я в безоружный город бандитов веду?"
      Подумала об этом, и даже холодно стало, будто мне снегу за шиворот насыпали.
      ВСТРЕЧА
      Но до города мы так и не доехали. Не успели. Только, я помню, мы с бандитами из лесу выскочили, - у меня над головой что-то как засвистит.
      И не успела я голову наклонить, а уж слышу - Соколовский кричит:
      - Стой!..
      Лошадь под ним на дыбы взвилась. Удилами зазвенела. Задние на него налетели. Все смешались.
      А уж где-то впереди слышу:
      - Ура-а! Ура-а! Ура-а-а!
      Я лошадь за шею обхватила, высунулась и вижу: бегут нам навстречу люди. И хоть они и далеко еще, а уж вижу, что это не просто люди, а военные: в шинелях, с винтовками со штыками... И столько их там бежит, что и сосчитать нельзя.
      А впереди на коне командир скачет и наганом над головой размахивает...
      Я его еще и разглядеть не успела, а уж у меня дух захватило и сердце в груди заколотилось.
      Я, как угорь какой-нибудь, из седла выскользнула, на землю спрыгнула и - бегом навстречу.
      - Папа! - кричу. - Папочка! Папка!
      А за спиной слышу:
      - Стой! Гадина!
      Оглянулась - несется ко мне атаман Соколовский.
      Весь изогнулся, чуть из седла не валится. Лицо у него злое. Глаза горят. Оскалился.
      - Стой! - кричит.
      И вижу, саблю надо мной поднимает.
      Я съежилась. Присела. Потом у меня что-то в ушах затрещало. Что-то грохнуло. Ноги у меня подкосились. И я память потеряла.
      ЗОЛОТАЯ САБЛЯ
      Очнулась - кто-то мне голову гладит.
      А голове больно. В голове шумит.
      Где-то как будто стреляют. Где-то "ура" кричат.
      А я даже и вспомнить не могу, что со мной, где я... Носом поглубже дохнула: папоротником пахнет. Глаза приоткрыла - что такое? Кто это надо мной?
      Я даже головой замотала.
      - Уйди! - говорю.
      Страшно мне стало.
      А потом посмотрела получше и узнала: Ноченька это, корова наша... Нагнулась ко мне, сопит и тепленьким своим языком плечо мне вылизывает.
      Я у нее, помню, спрашиваю:
      - Ноченька! Милая! Где это мы с тобой? А?
      А потом голову повыше подняла и вижу: поляна или опушка лесная. Луна светит. Елочка растет. Около елочки конь какой-то гуляет, уздечкой звенит. А рядом со мной вижу: лежит человек. Лежит на спине, руки раскинул. На правой руке кровь. А в руке сабля с золотой рукояткой.
      Я тут и вспомнила все. И Соколовского - атамана - узнала.
      Думаю:
      "Вот оно что. Значит, не убил ты меня? Значит, самого убили!.."
      А в голове больно-пребольно. Прямо трещит голова.
      Встать хотела - не могу. Все крутится, качается, будто я целый час на одной ножке вертелась.
      Легла я и голову уронила.
      Вдруг, будто сквозь сон, слышу, кричат:
      - Вот она!
      Я опять голову через силу подняла, вижу: люди бегут на полянку. Впереди Вася, братишка, бежит. За ним дядя Федор, охотник. А за ними с конем в поводу - папа!
      Я только "папа, миленький" и успела сказать. А уж он меня на руки подхватил, обнимает, целует и в лоб, и в нос, и в глаза, и куда попало...
      - Живая? - говорит.
      - Живая, - говорю.
      - Ну и молодец. Нам больше ничего и не надо.
      А что дальше было, я уж не помню. Потому что я опять память потеряла. И как меня в город везли - не знаю. Говорят, меня папа сам на своем коне довез. А Вася и дядя Федор будто бы сзади бежали...
      ВЫРОСЛА
      Ну, а дальше и рассказывать нечего.
      Бандитов, конечно, всех переловили. В тюрьму посадили.
      Мост новый построили.
      А я только три денька всего и повалялась в постели.
      У меня ведь ничего страшного не было. Ведь Соколовский меня зарубить не успел. Папа, когда увидел, что он на меня с саблей летит, выстрелил и пробил ему руку. Сабля только тупым концом и ударила меня по затылку. Зато у меня до сих пор лысинка на этом месте осталась на память.
      А я лежала - не жаловалась. Чего мне жаловаться? Со мной ведь папа рядом сидел!
      Правда, нам с папой даже и поговорить как следует не дали. Уж столько народу, столько людей меня навещать в эти дни приходило, что даже неловко было.
      Все они на меня глядели, удивлялись: вот, дескать, храбрая какая девочка - бандитов не испугалась!
      А я хоть и молчала, а сама думаю:
      "А вы почем знаете, что не испугалась? Еще как испугалась-то".
      Папа у нас неделю только и погостил. А потом опять воевать уехал.
      А через день или через два меня в комсомол приняли.
      Как-то вечером возвращаюсь с Ночкой из стада - вижу, ребята идут. Комсомольцы. И с ними наш Вася.
      Увидели меня - честь отдают.
      - Здорово, - говорят, - товарищ военный инвалид. Мы к вам.
      Я говорю:
      - Ну что ж, милости просим.
      Привела, усадила, спрашиваю:
      - В чем дело?
      - Дело, - говорят, - такое. В комсомол хочешь?
      А я хоть и обрадовалась до полусмерти, а сама и виду не подаю. Отвернулась даже. Говорю:
      - Я же - маленькая...
      Тут Вася мой подскочил, кулаком по столу ударил и говорит:
      - Ну, ну! Не фасонь! Ты! Матрена Ивановна! Маленькая, да удаленькая...
      Ребята смеются...
      - Правильно, - говорят. - Об чем разговор? Пиши заявление.
      Тогда я подумала и говорю:
      - Ну, хорошо, ладно. Вот с коровой управлюсь и сяду писать...
      А сама думаю:
      "Чего мне писать? У меня уж все написано и переписано".
      У меня ведь заявление-то месяца три уж под подушкой лежало. Уж и пожелтело небось... Всё дожидалось, пока я вырасту.
      1940
      ПРИМЕЧАНИЯ
      РАССКАЗЫ О ДЕТЯХ
      Эти рассказы давно уже стали классикой, на них воспиталось не одно поколение читателей. Они издавались в сериях "Библиотека пионера", "Золотая библиотека", в сборниках, представляющих советскую детскую литературу за рубежом. Дети, их судьбы, характеры всегда волновали писателя. В каждом из ребят, независимо от возраста, Л.Пантелеев видит личность, с уважением и пониманием относится к трудностям, с которыми они сталкиваются на нелегком пути взросления. Какими же представляет своих героев Л.Пантелеев? Он считает, что самые лучшие человеческие качества - честность, храбрость, достоинство - проявляются не только в исключительных обстоятельствах, но и в самой обычной, будничной обстановке. Вот почему написанный в мирные дни рассказ "Честное слово" о верности маленького мальчика данному слову так актуально прозвучал в первые дни войны. Его не только опубликовали, но и читали по радио.
      Осень и зиму 1941-1942 годов Л.Пантелеев провел в осажденном Ленинграде. Наряду со взрослыми судьбу блокадного города разделяли дети. Вместе с ребятами писатель дежурил на крыше, тушил зажигалки, дети окружали его и на Каменном острове в больнице, куда его привезли в состоянии крайнего истощения. "Присутствие детей, - пишет Л.Пантелеев, - подчеркивало великий человеческий смысл нашей борьбы". О мужестве ленинградских детей в дни войны и блокады написано большинство рассказов этого раздела.
      НОЧКА
      Первая публикация: "Ночка", журнал "Костер", 1940, № 6. Отдельное издание: "Ночка". М.- Л.: Детгиз, 1948.
      Г.Антонова, Е.Путилова