- Эй, пионер, сколько время сейчас, не знаешь? - крикнул он.
      - Не знаю, - буркнул Володька.
      Потом подумал и, неизвестно зачем, сказал:
      - Пять без четверти.
      - Ты что - сбрендил? - засмеялся пастух.
      - Это кто сбрендил? - сказал Володька, сжимая кулаки.
      "Дать ему, что ли?" - подумал он. Но посмотрел, увидел в руке у пастуха длинный веревочный кнут и решил не связываться.
      - А ну, пошли, Шарик! - крикнул он, и, оглянувшись, подарил пастушонка на прощанье уничтожающим взглядом.
      "Тоже! - думал он, еще не остыв от негодования. - Лежит, почитывает... Юрисконсульт какой! А общественное стадо, между прочим, без присмотра гуляет. В болото корова залезет - вот тебе и сбрендил!"
      Не удержавшись, он еще раз оглянулся. Пастух уже лежал под деревом и, уткнувшись носом в книгу, читал.
      И вдруг Володька почувствовал острую зависть к этому веселому парню. Лежит. Читает. Все у него в порядке. Полезным делом занимается общественных коров надзирает.
      "А меня, по нынешним временам, и в пастухи не возьмут", - подумал Володька, вспомнив вчерашние слова отца.
      Подбежал к нему Шарик, присел, завилял хвостом и, словно сочувствуя мальчику, жалобно заскулил.
      - А ну тебя! - рассердился Володька.
      Шарик вздохнул и побежал дальше.
      Опять перед ними журчал ручей. Опять они пили студеную воду. Опять Володька по камешкам, а Шарик прямо по воде - перешли ручей.
      В лесу Володька поел брусники и гонобобеля. На солнечной полянке начал было собирать цветы - бледные, поникшие ромашки с ярко-желтыми сердцевинками, сморщенные колокольчики, выцветшие лиловатые васильки... Потом вспомнил, что цветы девать некуда, и бросил их.
      Опять они вышли на проезжую дорогу.
      Навстречу шли две женщины. Одна из них вела за руку маленькую девочку, бледненькую, больную, наверно, с забинтованной головой.
      Шарик побежал, залаял. Девочка испугалась, заплакала, ухватилась за материну юбку.
      - Не бойся, не укусит! - крикнул Володька. И басом, по-хозяйски закричал на собаку: - Шар, на место!
      Догнав Шарика, он схватил его за шкирку, пригнул к земле.
      - Проходи, не бойся, - покровительственно сказал он девочке.
      Семеня маленькими быстрыми ножками, девочка испуганно выглядывала из-за юбки матери.
      - Смотри, какой мальчик умненький, - успокаивала ее женщина. - Вон он какой храбрый, ничего не боится!
      "Да, храбрый, - подумал Володька. - Трус я, а не храбрый".
      И сам удивился, - как это ему пришла в голову такая мысль.
      Стараясь не думать об этом, он пошел дальше, сделал еще несколько шагов, поднял голову и еще больше удивился, снова увидев перед собой колокольню, трубы и крыши Федосьина.
      "Что за шут?! - подумал он, останавливаясь. - Шел в другую сторону, а пришел опять к Федосьину! Черти меня, что ли, за нос водят?"
      Узнал он и дорогу, по которой сейчас шел. Именно по этой дороге бегал он каждый день из совхоза в школу. Вот мостик, сразу же за мостиком будет столбик и березка, а у столбика и у березки выходит на дорогу тропинка, которая на целых четыре минуты сокращает путь в школу.
      Выгнув кренделем хвост, Шарик бежал далеко впереди, поминутно останавливаясь и оглядываясь, как будто звал мальчика за собой. Вот он перебежал мостик, остановился у столбика, понюхал что-то и, не задерживаясь, свернул на тропинку.
      "Что это? - удивился Володька. - Никак он меня в школу зовет!"
      И вдруг понял:
      - Так ведь он же, дурак, по моим следам бежит!.. Ну, ясно! Ведь все-таки, как-никак, я полтора года по этой дорожке бегал. Наверно, раз тыщу отмахал туда и обратно...
      - Шар! Назад! - закричал Володька.
      Шарик на бегу повернул голову, что-то протявкал и побежал дальше - к Федосьину.
      - Назад! Кому говорят? - разозлился Володька и, подхватив сумку, кинулся за собакой. С радостным визгом Шарик пустился бежать еще шибче.
      - Ну и беги, дурак, - сказал, запыхавшись и останавливаясь, Володька. Кланяйся там... Скажи, Индиан Чубатый велел привет передавать...
      Но тут что-то кольнуло его. Как, подумалось ему, неужто и в самом деле он никогда больше не увидит ни Федосьина, ни школы, ни товарищей своих? Никогда не сядет за парту, не станет у доски, не возьмет мел в руку?.. Не выбежит в переменку во двор, не погоняет с товарищами в футбол, не подерется даже ни с кем?
      "А что? - подумал он. - Сходить, разве, что ли, для смеха в последний разок? Приду, скажу: до свиданьица, так и так, попрощаться пришел, в Москву уезжаю, в Нахимовское... Вот небось Елизавета-то Степановна нос вытянет!"
      Шарик сидел и ждал Володьку на мостике через Тумаху. Володька хотел разбранить его за непослушание, но у Шарика был такой усталый и такой довольный вид, что Володька не стал его ругать, а только сказал:
      - Погоди, бродяга, в другой раз я тебя на веревке буду водить. Избаловался, крокодил!..
      В Федосьино Володька пришел как раз в полдень, когда в школе была большая перемена.
      Во дворе и на улице бегали и возились ребята. Увидев Шарика, девочки завизжали и кинулись врассыпную.
      Кто-то закричал:
      - Ребята! Ура! Индиан пришел!
      Ни с кем не здороваясь, Володька прошел через толпу ребят и остановился у школьного крыльца.
      Все смотрели на него.
      - Минаев, ты почему это столько долго в школу не ходил? - спросил у него третьеклассник Спичкин.
      Володька посмотрел через голову Спичкина, прищурился и лениво ответил:
      - Значит, уж не твоего, братец, ума дело, почему не ходил. Учительница здесь?
      - Елизавета Степановна? Здесь. А тебе зачем?
      - Так просто. Насчет погоды зашел поговорить.
      И, сунув руки в карманы, заложив ногу за ногу, Володька прислонился к столбику крыльца и засвистел что-то сквозь зубы.
      "Эх, жалко - папиросочки нет, закурить бы", - подумал он, представляя себя со стороны и любуясь собственным геройством.
      В это время со двора на улицу вышла Елизавета Степановна. Увидев Володьку, она удивилась, подняла брови и сказала:
      - А это кто такой? Ах, это Минаев пришел? Тебе что здесь надо?
      Не вынимая рук из карманов, Володька попробовал сделать презрительное и независимое лицо, хотел сказать, что ему ничего не нужно, просто пришел с ребятами попрощаться, но, пока он изображал на лице презрительное выражение, прошла, наверно, целая минута.
      - Я тебя спрашиваю, - зачем ты сюда пришел? - громче и строже повторила учительница.
      И Володька, неожиданно для самого себя, жиденьким, жалобным, дребезжащим голосом ответил:
      - Ни зачем. Так просто... Посмотреть.
      - Что посмотреть? Тебе смотреть здесь абсолютно нечего. Можешь идти домой.
      - Как?! Почему домой? Зачем домой?
      И тут Володька с ужасом понял, что все, о чем он только что думал и чего опасался, - все это не шутки, не пустые слова, что он действительно никогда, никогда больше не войдет в свой четвертый класс, не увидит своей парты, не посмеет даже назвать себя школьником. Он опустил голову, и глаза его, заволакиваясь слезами, забегали по земле, уставились на камешек, похожий на собачью голову, перескочили на елочку тракторного следа, задержались на секунду на собственных, Володькиных, грязных башмаках и, наконец, остановились на ботинках учительницы. Это были простенькие, старые, стоптанные, много раз латанные и тщательно начищенные гуталином баретки. И тут Володька вдруг вспомнил, как шла третьего дня учительница под дождем по поселковой улице, когда он с камнем в руке стоял за деревом у калитки кунинского сада.
      "Вот в этих бареточках... четыре километра по грязи тащилась... из-за моей дурости", - подумал он, и голос его задрожал, когда он воскликнул:
      - Елизавета Степановна!..
      - Постой, - остановила его учительница. - Ты с кем разговариваешь?
      - Я? Я с вами разговариваю.
      - А почему же ты, скажи, пожалуйста, стоишь в шапке, когда обращаешься к своей учительнице?
      Володька сдернул с головы кепку и, захлебываясь, не стыдясь своих слез, не стыдясь товарищей и тех слов, которые сами собой слетали сейчас с его языка, заговорил:
      - Елизавета Степановна... Уважаемая... Пожалуйста! Простите меня... Я лодырь. Я виноватый во всем. Я - честно, по-большевистски... Я никогда... вот увидите... никогда больше, никогда не буду.
      Ребята толпились вокруг и смотрели. Учительница тоже внимательно смотрела на Володьку, слушала и молчала.
      - Ты правду говоришь, Минаев? - спросила она наконец.
      Володька хотел сказать: "Да, правду", но покраснел, опустил еще ниже голову и, грустно усмехнувшись, сказал:
      - Ведь все равно вы мне не поверите.
      - Не знаю, - улыбнулась учительница, - может быть, и поверю.
      На школьном дворике зазвенел звонок.
      - А ну, ребята, по классам! - крикнула Елизавета Степановна. И, повернувшись к Володьке, сказала: - Можешь и ты идти, Минаев.
      - Куда? - испугался Володька.
      - Ну, как же ты думаешь: куда? В свой класс, на свое место, к своим делам и обязанностям. Ты понял меня?
      От радости у Володьки перехватило дыхание. Он быстро надел кепку, так же быстро сорвал ее с головы и, неизвестно зачем, опять нахлобучил ее на свою чубатую голову.
      - Есть, Елизавета Степановна! - воскликнул он. - Понял, Елизавета Степановна!.. Спасибо, Елизавета Степановна!..
      И, подхватив свою сумку, он вместе с остальными ребятами побежал к воротам. Шарик, который до тех пор не подавал никаких признаков жизни, вдруг отчаянно залаял и тоже ринулся в кучу малу. Поднялся визг. За спиной у себя Володька услышал сердитый окрик Елизаветы Степановны:
      - Ребята! Постойте! Что за безобразие! Это чья собака?
      "Ну, попадет сейчас, - подумал Володька. - Скажу, что не моя, что просто привязалась неизвестно откуда..."
      - Я спрашиваю: это чья собака? - повторила учительница.
      - Это... это моя, Елизавета Степановна, - сказал Володька.
      - Твоя? - удивилась учительница. - Что-то я не помню, чтобы у вас в доме была собака. Давно она у тебя?
      Володька хотел уже по привычке соврать, хотел сказать, что собаку ему привез из Германии, еще щенком, дядя его, генерал-лейтенант, и что он, Володька, сам вырастил и воспитал ее, но вместо этого, к удивлению своему, и, может быть, первый раз в жизни он сказал правду.
      - Нет, - сказал он. - Не очень давно. В общем, сегодня только... - И, заметив, что учительница все еще сердится, он торопливо добавил: - Ничего, Елизавета Степановна! Вы не бойтесь. Я в школу ее не пущу. Она посидит, подождет. Она у меня, вы знаете, умная!
      Через пять минут Володька уже сидел в классе, на своем старом месте, за четвертой от учительского стола партой, на черной полированной доске которой по-прежнему желтели знакомые буквы "В.М." и отливала всеми цветами радуги чернильная лиловая надпись: "Смерть фашизму!".
      В классе было тихо. В открытую форточку над Володькиной головой дул осенний ветерок. Шевелилась фестончатая бумажная занавеска. И в тишине тонким басом гудела под потолком последняя осенняя муха.
      Учительница делала диктовку. Володька писал, торопился, от хорошего настроения ставил где надо и не надо запятые, а сам то и дело косил глаза и поглядывал за окно, где в палисаднике, под облетевшим тополем, сидел и ждал его Шарик.
      На морде собаки было написано счастье.
      "Уж очень ты, брат, щуплая, - по-хозяйски озабоченно думал Володьки. Ничего... ладно... откормим постепенно".
      А учительница ходила по классу, останавливалась, смотрела на потолок, как будто читая там что-то, и, постукивая карандашом по тетрадке, негромко и с удовольствием выговаривала:
      - Роняет лес багряный свой убор... Роняет лес...
      1947
      ПРИМЕЧАНИЯ
      РАССКАЗЫ О ДЕТЯХ
      Эти рассказы давно уже стали классикой, на них воспиталось не одно поколение читателей. Они издавались в сериях "Библиотека пионера", "Золотая библиотека", в сборниках, представляющих советскую детскую литературу за рубежом. Дети, их судьбы, характеры всегда волновали писателя. В каждом из ребят, независимо от возраста, Л.Пантелеев видит личность, с уважением и пониманием относится к трудностям, с которыми они сталкиваются на нелегком пути взросления. Какими же представляет своих героев Л.Пантелеев? Он считает, что самые лучшие человеческие качества - честность, храбрость, достоинство - проявляются не только в исключительных обстоятельствах, но и в самой обычной, будничной обстановке. Вот почему написанный в мирные дни рассказ "Честное слово" о верности маленького мальчика данному слову так актуально прозвучал в первые дни войны. Его не только опубликовали, но и читали по радио.
      Осень и зиму 1941-1942 годов Л.Пантелеев провел в осажденном Ленинграде. Наряду со взрослыми судьбу блокадного города разделяли дети. Вместе с ребятами писатель дежурил на крыше, тушил зажигалки, дети окружали его и на Каменном острове в больнице, куда его привезли в состоянии крайнего истощения. "Присутствие детей, - пишет Л.Пантелеев, - подчеркивало великий человеческий смысл нашей борьбы". О мужестве ленинградских детей в дни войны и блокады написано большинство рассказов этого раздела.
      ИНДИАН ЧУБАТЫЙ
      Персонаж с похожим характером появился в рассказе "Новенькая", но там Володька Бессонов - лицо эпизодическое. Здесь же выдумщик и фантазер Володька Минаев, прозванный Индианом Чубатым, главное действующее лицо. Злоключения Володьки восходят к старому, известному в литературе сюжету истории блудного сына. Писатель показывает, как один неверный шаг может вызвать далеко идущие последствия, недаром в пословице говорится: "Посеешь ветер - пожнешь бурю".
      Впервые рассказ опубликован в книге "Рассказы и повести". Петрозаводск: Гос. изд-во Карело-Финской ССР, 1952.
      Г.Антонова, Е.Путилова