Что в триклинах, что в макронах и вестибулах было видимо-невидимо людей. По сторонам рядами стояли стражники. Чужеземцев, светловолосых и светлоглазых, среди них замечалось больше, чем греков. Они стояли смирно, сложив на груди руки, но каждый при мече, и в узких рукавах шарами перекатывались их мускулы. Гораздо больше было народу невойскового, всё мужчины, но многие в одеждах длинных, как у баб. Маленькими шажками они сновали по каменным скользким полам и шушукались между собой, вытягивая узкие бороды. У половины, впрочем, борода не росла, ничего не росло на их желтых мертвецких лицах, и эти держали себя особенно важно. Бородатых и безбородых, кичащихся нарядами, были здесь, должно быть, не то что тысячи, а тьмы и тьмы. Ольга спросила:
      - Это кто же такие, гости?
      - Государственные чиновники, - ответил Феоктист, - состоящие на дворцовой службе.
      - Куда столько чиновников?
      - Ну как же. При надлежащем устройстве двора чинов требуется весьма много. Всяк, кого тут видишь, имеет не только имя, но и чин, и чин значит несравненно более, чем имя, и присваивается высокоторжественней. Причем высшие чины, кроме воинских, присуждаются исключительно евнухам, ибо только они могут отдавать себя службе целиком, не будучи отвлекаемы женами и детьми. Так, например, евнух - папия, которому подчинен весь двор. И помощник папии, девтер. А также анаграфей, сборщик податей Двенадцати Островов. И если диэтарии могут быть бородатыми, то их старшины, примикирии, - никогда! Они всенепременно евнухи.
      - Неужто, - она спросила, - для всех этих мужиков находится дело во дворце, хоть как он ни будь велик? Не полы же они моют.
      - Славно шутишь, - одобрил Феоктист и посмеялся шутке. - Дел государственной важности у нас хватает, княгиня, на всех. Некоторые, а именно диэтарии, предназначены, ты почти угадала, наблюдать за чистотой дворца, но они лишь несут за нее ответственность, а скребут и моют слуги. Недоумение твое простительно, оно проистекает, не взыщи, из неразумения, что такое истинная царственность. В необразованных странах понятия не имеют, как изощренно распределены должности при нашем дворе. Возьмем препозита. Он ведает царским венцом, его надеванием и сниманием допустимо ли возлагать на него что-нибудь еще, кроме этого? Когда император смотрит ристания на ипподроме, препозит стоит за ним и не смеет глаз отвести от венца, ибо ежесекундно может сесть муха, или пролетающая птица осквернит святыню, и препозит обязан удалить нечистоту без промедления. Вот тебе другой пример. Веститоры надевают на императора хламиду, а вестиариты подают ее веститорам и затем убирают в шкаф. Согласись, это разные должности, смешивать их нельзя. Есть также протовестиарий, он на особом корабле плывет в поход с царской одеждой за царским кораблем. Логофет дрома, идущий перед нами, ведает приемом послов. Нипсистиарий подает императору воду для омовения рук. Каниклий - хранитель царской чернильницы. Ламповщики заведуют маслом, которое расходуется на освещение дворца, кроме масла, идущего на освещение Хрисотриклина, им заведует сам папия. Заравы отбивают на биле число часов, извещая о времени открытия и закрытия дворца, собраний чинов и смены стражи. Ясно определенные обязанности имеют все протоспафарии, церемониарии, референдарии, остиарии, силенциарии, нотарии, адмиссионалии, ипаты, дисипаты, апоепархи, асикриты, друнгарии виглы, хартуларии геника и стриотика и антиграфеи квестора. Я перечислил далеко не всех, ибо лишь император с его глубоким вниманием к церемониалу да папия с его должностной памятью могут держать в уме всю номенклатуру чинов, никому третьему это не доступно. Но поверь, каждый стоит у некоего кормила и обременен заботой, и если выдернуть из этой постройки кирпич-другой, для империи могут проистечь самые нежелательные последствия.
      Логофет дрома к ним приблизился и дал наставление, как приветствовать императора. После того их ввели в Хрисотриклин.
      Шестнадцать полукруглых окон, пробитых в куполе, изливали в палату свет, и она была подобна храму. На стене под куполом золотой и цветной мозаикой изображен Христос, властный и грозный, сидящий на престоле.
      - Царь небесный, - шепнул Феоктист, - прообраз власти земной...
      Под царем небесным находилось возвышение, закрытое завесой. Русских поставили против завесы. Раздался протяжный, плывущий звук - зарав ударил в било, - два чина отдернули завесу, за ней сидел император. Зазвенев цепочками, взметнулись кадила, благовонным дымом окутывая престол, а все находившиеся в Хрисотриклине пали ниц, и Ольга увидела кругом себя зады своих боярынь. Сама она не пала, как наказывал логофет, а лишь наклонила голову.
      Пока другие лежали на полу, она разглядывала сидящего на нижнем престоле. У него была такая же бородка и такие же усы, как у сидящего на престоле верхнем, а взгляд сонный. Сидел неподвижно, как тот над ним, ноги покоились на шелковой скамеечке, одна нога выступала немного вперед, в левой руке держал свиток. Одежда его состояла из многих частей и многих драгоценных тканей, каких надменные греки никогда не продавали русским, считая их недостойными такое носить. Особенно хороша была небесно-голубая ткань, вышитая золотыми листьями. На голове золотой венец, над ним впереди возвышался крест из пяти жемчужин диковинной величины. Жемчужные нити, три справа, три слева, свешивались с венца между ушами и щеками.
      Так он сидел долгое время, давая им кому лежать задом кверху, кому махать кадилом, потом прикрыл хламидой правую руку и прикрытой рукой подал знак. Ольгу повели и посадили в кресло лицом к лицу с ним. Он сказал:
      - Чаем, княгиня, твое путешествие было благополучно.
      Потом:
      - Чаем, в нашем городе приняли тебя достойно и ты всем благоустроена.
      Толмач переводил, а кроме толмача тут как-то неприметно оказался еще человек - приполз, что ли, и прильнул на нижней ступени трона с пергаментом и тростью для письма - записывать, что будет сказано.
      Ольга жаловаться не стала, из гордыни, а также ради того, что привело ее сюда. Кивнула и спросила о здравии царя и царицы. На что он ответил:
      - Слава богу, благодарю тебя.
      Толмач торопливо шепнул:
      - Говори, княгиня, свое дело, беседа идет к завершению.
      Ольга сказала:
      - Вот мое дело. У тебя товар, у меня купец. Сын мой подрос, великий князь Святослав Игоревич, внук Рюрика. А у тебя в роду невесты есть. Ты о нас в книгах, говорят, писал, стало быть знаешь, сколько в нашей земле всякого добра и как крепчаем год от году. Была б корысть и нам, и тебе породниться. А Святослав у меня пригожий да храбрый.
      Все сказала как нельзя лучше. Но он молчал, и в длинных, усталостью затуманенных глазах ничего нельзя было разгадать, что он думает.
      Он спросил:
      - В твоей свите имеется священник. То духовник твой или катехизитор?
      Она не поняла. Толмач спросил от себя:
      - Ты крещена? Нет? Но он тебя наставляет? Катехизитор.
      - Я хочу креститься, - сказала Ольга.
      - Если сподобишься сего, - сказал Константин, - мы будем твоим восприемником.
      И склонил взор, отпуская ее.
      Ударило било. Ольга сошла с возвышения. Завеса задернулась. К Ольге подошли чины, поздравляя с великой милостью. Потом ее повели обедать с императором.
      Это только казалось так, на деле император с семейством обедал за одним столом, а Ольгу посадили за другой, среди знатных гречанок. Гречанки лопотали и угощали, но Ольге сидеть с ними было обидно. Она недобро посматривала на императора и императрицу, парчовыми одеждами и высокой шапкой похожую на священника, когда он служил в церкви, и на детей чахлого престолонаследника Романа и его жену, красивую девочку с бархатными бровями. Тот стол стоял высоко, взирать на него приходилось, хочешь не хочешь, снизу. И Ольге становилось все обидней, и она еле отведала кушаний и вин, хотя с утра была не евши.
      Пока длился обед, хоры пели славословия императору, хваля его мудрость и благочестие и перечисляя его благодеяния, оказанные подданным. Когда певцы смолкали, являлись плясуньи и лицедеи, они плясали и чревовещали, разыгрывали представления, играли шарами и жезлами, кидая их в воздух по многу сразу и перехватывая. Иногда император приподымал свои утомленные руки и слегка ударял в ладоши в знак одобрения, тогда все принимались хлопать что было сил, кроме Ольги, которая это считала стыдным для себя и сидела нахмуренная.
      Подошли чины и, кланяясь, поставили перед ней изукрашенное каменьями золотое блюдо, на блюде насыпаны были червонцы. Толмач сказал - это дар ей от императора, пятьсот милиарисиев. Привстав, она поклонилась, и Константин благосклонно кивнул. Вслед за тем подали воду и полотенца для умывания. Царская семья удалилась. Ольгу понесли на подворье святого Мамы, где стояло посольство. Толмач сказал, что подарок доставят туда же.
      И правда, когда Ольга добралась до подворья, ее пятьсот милиарисиев уже лежали там на столе, сложенные столбиками. Свита ее, обедавшая в другой дворцовой палате, в пентакувуклии святого Павла, вернулась раньше, и все друг другу показывали, кто сколько получил. Племяннику Ольгиному дали тридцать милиарисиев. Двадцати послам и сорока трем должностным лицам - по двенадцать. Служанки Ольгины получили по восемь. Почему-то столько же дали Григорию, невзирая на его сан. И чем больше он силился выказать, будто ему все равно, - тем видней было, как ему это горько, что его приравняли к служанкам, и где же? В Константинополе!
      Совсем мало получили Святославовы послы: всего по пять милиарисиев.
      - А блюдо где? - спросила Ольга. - Блюдо, на котором мне подали милиарисии эти.
      - Княгиня, - сказал Феоктист, - блюдо не является подарком. Оно возвращается в сокровищницу.
      - Так вы дарите, греки, - сказала она, не выдержав, чаша ее обиды была переполнена унижением Святославовых послов. - У нас дарят не так.
      Пришел Панкрат Годинович. С глазу на глаз она ему сказала:
      - Как дарили саракин, не слыхал? Жива не буду, если саракинам дали больше.
      - Если и больше, то вряд ли намного, - сказал Панкрат Годинович. Дела-то здесь не больно важные. Только пыль в глаза пускать мастера. К примеру, на пасху царь награды чинам раздает: кошельки с деньгами. Так кошелек дарится закрытый, а в него сущий пустяк положен. А то вовсе безденежно норовят отделаться. Королеве лангобардской Теодолинде маслица подарили из лампад от святых мест. Ты видела пышность одежд придворных всё казенное: на раз выдается и обратно забирается. Сама понимаешь, что стоит держать такие дворцы и храмы, и ипподромы, и телохранителей, и лицедеев с танцорками.
      - И печенегам платить, - сказала Ольга, - чтобы чаще нас тревожили...
      Тем не менее она приняла христианское крещенье. Патриарх Полиевкт наставил ее в правилах веры, и он же крестил, а император, как обещал, был крестным отцом. Она приказала купить самое дорогое блюдо, какое найдут, и подарила патриарху. Блюдо тяжелое было, литого золота, по краю усажено жемчугом, посредине на самоцветном камне написан лик Христа. Его выставили в Софии на видном месте.
      Перед отъездом Ольга еще раз побывала во дворце и теперь уже обедала на возвышении с императрицей и ее бархатнобровой юной невесткой. А знатные гречанки сидели за другим столом, гораздо ниже.
      Император на прощанье еще беседовал с нею. Он сказал:
      - Ты видела от нас добро и гостеприимство и через нас сподобилась вечного спасения. Было бы справедливо, если бы за наш прием ты нам прислала достойные дары.
      Ласково говорил и твердо, и у нее язык сам ответил:
      - Пришлю.
      - Мы рады были бы получить доброго воску для свеч. И работников для строительства, нами предпринятого. И непревзойденных ваших мехов.
      - Пришлю, - сказала Ольга.
      - Самое же для нас дорогое - военный союз с тобой. Твои воины славятся силой и храбростью. Пришли нам войско в помощь от врагов наших. А мы будем молить за тебя господа.
      - А какое будет твое слово, - спросила, - насчет моего купца и твоего товара?
      - Об этом надо думать, - ответил он. - Мы подумаем.
      Перед отъездом прислала спросить - подумал ли. Ей сказали:
      - Император подумает во благовремении.
      Близилась осень. Во второй половине листопада русские поплыли домой.
      Было о чем порассказать, вернувшись.
      - Принимали нас, - рассказывала, - как великую владычицу. С императором и императрицей мы обедали запросто. Дарили нас богаче всех других царей, лангобардских и прочих. И мы такими же царскими подарками отдаривали.
      - Все хитрости царьградские от бога, - рассказывала. - Чему он их только не вразумил. Вода из глубин идет по трубам. Часы не солнечные, не водяные, а с колесами и стрелкой, стрелка как живая ходит и будто пальцем время указывает... В храме поют далеко, а ты слышишь - рядом, такое в стенах устройство...
      Мы крестились в крестильнице святой Софии. Ковров в тот день по улицам понавешали, цветных платов, в Софии паникадила позажигали, так что слепли глаза от света, и благовониями курили. Сколько ни есть жителей, все потекли во храм, император Константин впереди: у каждого зажженная свеча в руке, каждая свеча имеет внизу чашку с ручкой, чтоб удобно нести и не капало, а поделаны свечи из нашего воска...
      В крестильнице кругом купели висели завесы - как белый снег, диаконисы стояли в белом облачении. Погрузились мы в купель - сам патриарх произнес молитвы, а диаконисы пели, а народ молился коленопреклоненно, и мы своими вот этими глазами видели, как над нашей головой высоко белый голубь пролетел в луче солнца. А был ли то голубь, случайно под купол залетевший, или же то был дух святый, - того не знаем, брехать не будем. При крещении дано нам имя, которое носила мать великого Константина равноапостольного, строителя Царьграда: Елена.
      Потом, одевшись, вышли мы к народу. Пока шли, нам под ноги ковры стелили. А патриарх взошел на амвон и сказал нам похвальное слово. Благословенна ты, сказал, в женах русских! Новою влагою смысла еси черные пятна былых своих деяний. Поклонись же тому, что ты сжигала, и сожги то, чему поклонялась! И посулил, что теперь господь нас всему умудрит, как греков умудрил.
      После из своих рук причастил нас тела и крови Христовой и дал нам освященную просфору, а император, наш восприемник, дал нам целование любви.
      С того дня ношу вот этот крест.
      Он ко смирению призывает. На нем Спаситель наш муки принял.
      А патриарху сам император до земли кланяется.
      Патриарх в Софии живет, в патриарших палатах - не хуже императора. На конюшне две тысячи лошадей держит, кормит их шафраном и миндалем.
      Вот только царевны ихние нам не приглянулись. Те малы, те стары, та хромая, та косая. Уж нам их показывали-показывали - ни одной мы не облюбовали для нашего сына.
      Святославу же она сказала:
      - Вот так-то, сынок, отозвались греки на наше сватовство.
      - Да ладно, - сказал Святослав и обругал греков.
      - Оно верно, такие они и есть, - согласилась Ольга, - но все же пора нам в люди выходить, чтоб обращались с нами хотя бы как с саракинами. Ругай не ругай, а приходится признать - обиход не в пример царственней нашего, на престолах восседают, подобных божьему, и тебе гораздо бы приличней молиться, как ихние государи молятся, при свечах и лампадах в том же храме Илии, чем резать баранов на Перуновом холме. Я себя, по правде скажу, куда выше ставлю с тех пор, как в купель окунулась и голубь надо мной пролетел.
      - Э, невидаль! - отвечал Святослав и обругал голубя.
      - Божественный закон, как ни кинь, нужен, - сказала Ольга.
      - Дед Рюрик оставил нам закон, - сказал Святослав. - Один на один нападай. Против двоих - защищайся. Троим - не уступай. Только от четверых можешь бежать. Славный был закон у деда Рюрика.
      И не смогла уговорить. Потому что за ним, юным дубком, стояли мощные дубы - Свенельд и другие, помнившие громкую удачу Олега, а древний Гуда твердил им закон Рюрика, и они держались старых богов, ожидая от них и впредь, с новым удалым князем, побед и добыч.
      А тут в скором времени - по пятам плыли, что ли, - греческие послы.
      - Император, - говорят, - повелел сказать тебе, княгиня: за прием мой ты обещала, воротившись в Русь, прислать рабов, и мехов, и воску, и воинов мне в помощь.
      Она все вспомнила - затряслась от гнева.
      - Скажите вашему императору, - отвечала, - когда ты у меня на Почайне столько простоишь, сколько я у тебя простояла в гавани, - тогда получишь, что я обещала!
      И прогнала послов, и женила Святослава на киевской боярышне. А Малушу сделала своей ключницей.
      СВЯТОСЛАВ
      Едет Святослав перед дружиной, поет песню. Песня проносится над степью и уходит за ее край, как зыбь на ковыле.
      - А-а-а-а-а... - поет Святослав.
      Едет печенежский князь Куря перед своими всадниками и поет песню, и уплывает его песня, как зыбь на ковыле.
      - А-а-а-а-а... - поет князь Куря.
      У князя Кури лицо скуластое, с расплющенным носом, темно-коричнево от степного солнца, глаза - две косые щели, где мысли прячутся, усы свисают смоляными жгутами. На привале разобьют ему шатер, расстелют ковер, сядет князь, поджав ноги, барашка жареного с кинжала зубами рвать будет, кумысом запивать.
      У Святослава широкое лицо с плосковатым носом от загара красно, как кирпич, и на нем голубые глаза смотрят неистово светло и бесстрашно, а усы свисают соломенными жгутами. Волосы острижены, один оставлен длинный чуб в знак высокого рождения. Полотняная рубаха распахнута на груди: презирает Святослав и солнечные ожоги, и печенежские стрелы. На привале разведет с дружинниками костер, нарежут тонкими ломтями конины или зверины, испекут в угольях. Поев, спать завалятся на конских потниках, седло под голову. Не водят за собой стад, не таскают котлов для варки, возы с оружием и бронью не громыхают им вслед: чего нельзя увезти в седле, то им без надобности. Любишь негу - к Святославу не просись, не возьмет.
      Зато передвигается легко, как гром с ясного неба ударяя там, где его и не ждали. Легок и на коне, и в лодке с веслом. И на ходу: как рысья лапа, бесшумно и цепко ступает небольшая нога в мягком сапоге.
      Как гром он грянул на Белую Вежу. Хазары благодушествовали, не чая беды. Противились недолго, каган побежал. Хазары брали дань с вятичей. Святослав напал на вятичей, побил их, велел впредь ничего хазарам не давать, ему давать, Святославу.
      Потом доброе сделали дело в Итиле. Что было на итильских складах товаров, все досталось Святославовым молодцам. Потом спустились по Волге к Семендеру. Этот был не бедней Итиля, весь в плодовых садах, город сытый, деятельный и невоинственный, где племена, даже враждующие между собой, сходились для торговли. Там мирно уживались всякие веры, много ценностей было припрятано в мечетях, синагогах и христианских церквах.
      Ходил Святослав на ясов.
      Ходил на касогов.
      На древнее Тмутараканское княжество.
      Всех, сердечный, бил подряд.
      Хвалили его за нестяжательность в дележе: ему первей всего было походы и сражения, добыча уж после.
      Дружина умереть за него была готова.
      Возвращаясь для краткого отдыха в Киев, Святослав спал с женой и с Малушей.
      Родила ему жена сына, Ярополком назвали.
      Сама в родах умерла. Второй раз Ольга женила Святослава на девице из Новгорода.
      Святослав с ней поспал, а когда она понесла младенца, он опять к Малуше. Как рассядутся по небу звезды и стихнет во дворце - Святослав уже в Малушиной светелке.
      Теперь не на рогоже спит Малуша: на пуху и беленом полотне.
      Подарки ей из походов - самые лучшие.
      Малушин брат Добрыня носит перстни на всех пальцах и с челядью держит себя господином. С Ольгой уклончив, Святославу смотрит в глаза - ждет чего-то.
      А Святослав уж отдохнул и уходит снова, кинув на Ольгу семью и правление. Едет перед дружиной, поет:
      - А-а-а-а-а...
      Солнце жжет, коршун кружит, в зыбком мареве встают, в садах, неведомые города. Сласть! А женок на свете всюду предовольно.
      К Ольге пришла старость.
      Стали руки узловатыми и жиловатыми.
      Набрякли мешки под глазами. И как ни наводи брови багдадской краской - не те уж брови: будто моль тронула.
      Все равно, и старыми руками держи бразды, не отпускай: князь-сын - в нетях.
      Теперь ждать, покамест подрастут князья-внуки.
      Вот второй, слава богу, рожден благополучно. Послала Ольга к Святославу гонца с счастливым известием. Олегом назвали - славное имя, предвещает долгую жизнь и удачливое княжение.
      Лет через несколько Малуша мальчонку принесла. Начались между бабами ревность и свары: мой-де лучше - брешешь, мой лучше. Твой - рабий сын. А вот он вырастет, он твоему сморчку покажет. Не стала Ольга терпеть такого неблагообразия нецарственного. Дала Малуше село Будутино поблизости от Киева - владей, кормись там с дитем, бог с вами. Добрыня, свистун, пусть защитой вам будет.
      Святослав в избе сидел с товарищами и играл в кости. День был жаркий, они поскидали рубахи и сапоги и сидели в одном исподнем, и так нашел его греческий посол Калокир.
      - Обожди, - сказал Святослав.
      Калокир присел на лавку. Святослав доиграл и повернулся:
      - Чего надо-то?
      - Я тебя искал с опасностью для жизни, - сказал Калокир, - потому что посольство мое особой важности, я не мог ждать твоего возвращения в Киев. Император Никифор, да продлит бог его царство, тесним с двух сторон, арабами, и болгарами, и ищет твоей помощи. Он будет друг твой до конца дней, если ударишь с Дуная на болгар.
      - Сколько? - спросил Святослав.
      - Десять кентинарий золота.
      - Подумаю с дружиной, - сказал Святослав.
      Они подумали, и он сказал Калокиру:
      - Вот наше слово: пятнадцать кентинарий будет не то чтобы много, но, пожалуй, довольно. А остальное мы возьмем сами.
      - Прекрасный и пресветлый великий князь! - воскликнул Калокир. - Моим глазам радость смотреть на тебя, моим ушам радость слышать твои мужественные речи! Лишь истинный герой так не щадит себя самого и других, как ты не щадишь! Ты подобен великому Александру! Киру! Цезарю! Что пятнадцать кентинарий? Будь я император, я бы всей казны для тебя не пожалел! О, если бы я был императором, я бы распахнул перед тобой дверь сокровищницы - черпай сколько душа хочет! О, помоги мне такая рука, как твоя, занять престол - на что имею прав не менее всех других по благородству крови и по способностям, - чего бы я пожалел в награду? Ничего! В том числе - я бы оставил этой достойной руке Болгарию во владение. Болгарию, э?
      На это ничего не сказал Святослав, только пронзительно светло смотрел на Калокира голубыми глазами. Уговорились о пятнадцати кентинариях.
      Святослав пошел с дружиной и легко вошел в Болгарию, изнуренную войной. Огляделся и полюбил эту страну. Горы в ней были - крепости, воздвигнутые без человеческих стараний. Долины преисполнены плодородия. Люди доблестны, красивы и трудолюбивы.
      Он облюбовал себе на Дунае город: Предслав, и стал его устраивать: укрепил стены, расширил и углубил крепостной ров. Император прислал сказать ему:
      - Что же ты? Кончил дело, получай плату за труды рук своих и уходи.
      Святослав ответил:
      - Русь не поденщики, чтоб питаться трудами рук своих. Вы, греки, прочь идите из Болгарии и думать о ней забудьте.
      И горными дорогами двинулся на греков.
      Дорогами, где в пропасть скользит нога и водопады ниспадают по скалам прядями белой пряжи.
      Где сосны растут без земли, уцепясь корнями за голый камень.
      С Русью шли болгары и венгры.
      И женщины были с ними, вооруженные как мужчины, умевшие биться копьем и ножом.
      В тесных ущельях греки выскакивали вдруг, скатывали сверху каменные глыбы. Где местность позволяла, Святослав вызывал их на открытый бой. Какой-то грек в рукопашной схватке ударил его мечом по голове, сшиб с коня. На Святославе шлем был крепкий - обошлось. А грека тут же изрубили в куски.
      После боя местность покрыта бывала телами и щитами. Святослав и его воины рубили деревья и складывали костры. Они отыскивали своих среди убитых и сжигали, и над пылающими кострами закалывали пленных, творя отмщение.
      В горах стояли монастыри.
      В один монастырь пришли ночью. С факелами шли по темному переходу, факелы озаряли каменные шершавые стены и балки над головой. Святослав рванул низкую дверцу - из мрака проступил девичий узкий лик под монашеским покровом, черные очи с крыльями ресниц, распахнутые ужасом, губы - два бледных резных лепестка. Уж каких не видал, но на эту красоту взглянул с изумлением. Велел вести за собой. Девственницей была гречанка эта, постриглась недавно. Он ее не тронул, послал старшему своему сыну Ярополку.
      Отдыхать от походов Святослав возвращался теперь не в Киев - в Предслав на Дунае.
      Сначала киевляне ничего не заметили: спали после обеда и не видали, как на той стороне, за Днепром, поднялись столбы дыма. Проснувшись, занялись кто чем и опять-таки не сразу обратили взор куда следовало, а обратив, не сразу уразумели, что эти бледные, как бы из тонкой редины, дымы, тающие в знойной дали, - знаки опасности, весть, что показался враг. Ну, конечно, побежали на княжий двор, объявляя по дороге встречным:
      - Печенеги!
      Когда Ольга, постукивая клюкой, поднялась на башню, крепостной вал кипел и гудел народом, глядевшим туда, откуда грозила напасть. И Ольга разглядела дальнозоркими старыми глазами, как ползут в траве печенежские кибитки.
      Кибитки ползли медленно, вразвалку, как ползают в травах большие жуки. И, как жуки, то разбредались, то собирались в кучки.
      В кибитках ехали их жены и дети.
      Кибитки остановились. Было видно - там тоже жгут костры: пищу готовили.
      Выпрягли лошадей: не спешили.
      - Вишь, дерзкие! - сказал Гуда. - Как близко подойти осмелились!
      - Раскаются, - сказала Ольга. - Ужо задаст им Претич.
      Воевода Претич стоял с войском на том берегу для защиты со стороны степи.
      Вдруг с вала крик раздался:
      - Печенеги!
      За Лыбедью показались всадники.
      Отряд за отрядом выезжал из леса - видимо-невидимо - степные мелкопородные лошади, барашковые шапки.
      Как они сюда пробрались, кто знает. Верно, ночью переплыли Днепр. Их лошади плавали в самых глубоких реках.
      Что сделалось! Горохом посыпался народ по домам, за семьями и имуществом.
      Дом не унесешь. Но можно одежу взять. Топор. Кувшин с зерном. Пряжу. Полотна, которые сама ткала, и мочила, и на солнце белила.
      Ребятишки на плечах, корова на поводу, пес сзади сам бежит, - спешили киевляне укрыться в городе, за валом. Скрипя, закрылись городские ворота. Расселись люди по улицам со своими пожитками. В Киеве войска не было, печенегов не ждали с этой стороны, Свенельд был в Болгарии со Святославом, - оставалось надеяться лишь на Претича, что узнает о беде и придет выручать.
      А в покинутых, неукрепленных концах Киева рассыпались печенеги на маленьких лошаденках. А на том берегу их жены кормили грудью детей и готовили пищу, ожидая своей части добычи, а Претич где-то ходил с войском и ничего не знал. В последний час перед тем, как сомкнуться кольцу осады, отъехал от Ольги гонец в Болгарию.
      Сидели осажденные на земле под небом.
      Сперва ели свои запасы. Потом Ольга стала кормить.
      Она их оделяла, в справедливом равенстве, хлебом и мясом и квашеной капустой, пока еще оставалась с зимы. Но, не видя исхода своему сидению, они день ото дня становились злей и ругали ее корма на чем свет стоит - и скряга она, и кормит не вовремя, и капуста у нее тухлая. Почти так же ее поносили, как Претича.
      Съели зерно. Съели коров и свиней.
      Выпили воду в колодцах.
      Душными ночами кричали на зловонных улицах бездомные младенцы на руках у бездомных матерей.
      Младенцы умирали от живота.
      Стали и взрослые умирать. Закапывали где придется.
      Воевода Претич вышел к Днепру против Киева и увидел на правом берегу несметную силу печенегов. Войско сказало:
      - С такой силой разве мы можем биться. Они нас перебьют, едва мы из лодок наземь ступим.
      И, видя, что Претич стоит там бездельно и надежды больше нет, киевляне заговорили:
      - Коли так, сдаваться надо. Один конец. Все равно пропадем от голода и жажды.
      Один юноша умел говорить по-печенежски. Он взял уздечку и тихонько вышел из города. С уздечкой ходил среди печенегов и спрашивал на печенежском языке:
      - Моего коня никто не видел?
      Так, будто бы разыскивая коня, дошел до Днепра. А там скинул одежду и поплыл на ту сторону. Стрелы полетели ему вдогонку, но он уже был далеко, и воины Претича плыли в лодках ему навстречу. Он им сказал:
      - Если не сделаете приступ, киевляне откроют печенегам ворота.
      - А что пользы, - они спросили, - если и сделаем приступ?
      Но другие стали говорить:
      - Хоть княгиню с княжатами выхватить из города. Если убьют их или угонят в плен - Святослав, как придет, нас всех погубит.
      И самые осторожные тут задумались.
      Они совещались всю ночь и придумали хитрость. Чуть свет сели в лодки и затрубили изо всех сил. Из Киева откликнулись ликующие трубы.
      - Святослав! - заорали печенеги, вскочив спросонок. Разбежались по лесам и попрятались. А Претич, не зевая, погнал лодки к Киеву. Ольгу на руках снесли на берег с двумя внуками и невесткой и посадили в лодку.
      Но что там за туча над дорогой? Пыльная туча до небес, в ней мелькают конские бешеные ноги, конские груди, шишаки.
      - Святослав! - вскричали Претичевы воины.
      - Святослав! - стоном пронеслось со стен осажденного города.
      - Свя-то-сла-а-ав! - аукнулось в лесах.
      - Святослав, дитятко! - прошептала Ольга.
      Он мимо в туче промчался и погнал печенегов. Многие из них были порубаны под Киевом. Другие потонули, второпях переплывая на левый берег. А которые бежали, те так неслись степью, что конские копыта вырывали траву с корнями.
      - Сынок, - сказала Ольга, - видишь, ты чужой земли ищешь, чужую блюдешь, а нас тут чуть-чуть печенеги не взяли.
      Он сидел, после бани чистый и еще более красный лицом, на нем была полотняная белая одежда и в ухе серьга с жемчугом и рубином.
      - Они опять придут, если ты уйдешь, - сказала Ольга. - Останься с нами!