Глава тринадцатая

ПОЕДИНОК

«Ему меня подстерегать не резон!» — крикнул Агеев Медведеву, бросаясь вслед за диверсантом к выходу из ущелья.

Такова была первая мысль. Конечно, мнимый англичанин постарается не упустить ни мгновения, использует преимущество во времени, чтобы, затерявшись в скалах, уйти к своим. Но тотчас родилось другое соображение.

Неверно! Может быть, неопытный враг сделал бы именно так, но испытанный разведчик, конечно, оценит особенность местности, затаится где-нибудь за скалой, чтобы, дождавшись преследователей, наверняка расправиться с ними.

«Точно! — думал на бегу боцман. — Где он будет ждать? Конечно, у перехода через стремнину. Придется мне там помедлить, выйти на открытое место. Там он и ударит, как на охоте».

И вместо того чтобы одним духом перемахнуть пенную воду, Агеев, пробежав ущелье, лег, подполз к заросли у потока и, не раздвигая зелени, выглянул наружу.

Сквозь кружево листвы, пронизанной солнцем, чернели мокрые камни, сверкали брызги потока.

Молчаливо сгрудились на том берегу бурые, ребристые скалы. За одной из них и ждет, вероятно, мнимый О'Грэди…

А на этом берегу — Агеев знал — вдоль отвесной стены на уровне скрытого входа в ущелье, где он задержался сейчас, идет трещина, узкий выступ, тоже скрытый зеленью снаружи.

Не шевельнув ветки, боцман пополз этим выступом вдоль стремнины до того места, где обрыв сворачивал в сторону и делала поворот речка.

«А может, зря теряю время, немец давно уже уходит к своим?» — терзала неотступная мысль.

— Неправда! Торопитесь медленно! — пробормотал он свою любимую поговорку.

Напрягся, перепрыгнул поток, стал возвращаться ползком, распластавшись по камням.

И против входа в ущелье, за первым же поворотом, лицом к лицу столкнулся с затаившимся врагом.

Диверсант лежал, держа наготове гранату, смотрел на зеленое горло ущелья. Совсем не такое, как у «капитана О'Грэди», напряженное, обтянувшееся лицо с полуоскаленными зубами под приподнятой верхней губой глянуло на Агеева.

Боцман прыгнул вперед.

Граната покатилась на камни. Агеев поднял пистолет. Но с проворством, почти невероятным для жирного, тяжеловесного человека, мнимый О'Грэди схватил его за руку. Они зашатались над самой водой. Враг рванулся, вывернулся, как змея, исчез за скалой.

И потом — минуты стремительного карабканья по скалам, бег по камням, под солнцем и ветром… И наконец Агеев лег ничком, жадно напился студеной воды, золотящейся в мшистом углублении.

Он вытер обильный пот, слепящий глаза, и, осторожно приподняв голову, окинул взглядом окрестность.

Теперь перед ним была плоская лощина, похожая на высохшее океанское дно. Ни деревьев, ни высокого кустарника. Тот же пейзаж, как и всюду, в этой области вечной мерзлоты: гранитные валуны, нагроможденные друг на друга, остробокие шиферные плиты.. Кое-где желтоватые ветви ползучей березы плотно прижимались к камням.

За этой лощиной, охватывая ее полукольцом, вилась далекая линия горной автострады — той самой дороги, что вела к заброшенным никелевым рудникам.

Боцман лежал за большим, обточенным ветром валуном; от камней шел легкий морской аромат: запах водорослей и соли. Сверху грело солнце, но снизу ледяной холод уже проникал сквозь одежду.

Успел ли он перерезать врагу дорогу, преградить ему путь? Агеев взглянул на циферблат плоских ручных часов — эти часы подарил ему адмирал за одну из разведочных операций…

После того как диверсант, вырвавшись, скрылся за скалой, боцман не стал преследовать его по пятам, а бросился наперерез, по одному ему известному кратчайшему пути.

И вот теперь он лежал за большим валуном, просматривая всю лощину. Знал, если враг не добрался еще сюда — а по времени не мог добраться: боцман прошел к валуну прямиком, по обрывистым оленьим тропам, — не сможет, гад, пересечь лощину, не подставив под выстрел свое большое тело.

Агеев лежал задыхающийся, потный, держа наготове гранату и тяжелый пистолет.

Солнце сверкало над камнями, вися в бледно-голубом небе.

Великая тишина пустыни стояла кругом.

И вот Агеев снова увидел врага.

Тот полз по краю лощины, распластавшись так, что почти не выделялся за линией шиферных глыб. Полз метрах в сорока от боцмана, и всего десяток шагов отделял его от дальнего края лощины.

Агеев выстрелил три раза подряд и, приподнявшись, тут же метнул гранату.

Он промахнулся. Диверсант вильнул в сторону скользким, торопливым движением змеи.

Промахнулся!.. Бешеный бег по камням, волнение, усталость от бессонных ночей сделали свое дело.

Агеев взглянул на часы. Улегся ничком. Высоко в небе стояло солнце, спина была теплой, но живот леденел, легкий озноб пробегал по телу… Что ж, он будет ждать, пока враг не выглянет из-за камня, сколько бы времени ни ушло на это ожидание.

На это ожидание ушло почти восемь часов…

Уже солнце пересекло небосвод, уже не раз Агеевым овладевала неодолимая дремота, голова опускалась к камням.

Боцман взял остроконечный осколок, поставил острием вверх… И когда голова падала сама собой, резкая боль укола снова приводила его в себя, прогоняла дремоту.

Из-за зеленоватого камня выставилось круглое кожаное плечо.

Боцман не стрелял.

Плечо шевельнулось, исчезло, высунулось снова. Агеев хмуро смотрел. Усмехнулся, выстрелил. Дернувшись, плечо скрылось за скалой.

Агеев не вставал из-за камня.

Он знал все тысячу и одну хитрость первобытной горной войны. Ставкой в этом поединке была не только его собственная жизнь.

Он поднял ветвистый желто-бурый, будто отшлифованный рог оленя, лежавший среди камней. Засунул рог стоймя полунаклонно между двумя камнями. Привязал к нему длинный и тонкий шкертик, который всегда носил с собой в кармане. Снял свой круглый шерстяной подшлемник, расправил, надел на верхние развилки рога.

Разматывая шкерт, он отползал в сторону, плотно прижавшись к земле, не показываясь из-за укрытий. И только отползши шагов на десять, взял на прицел дальнюю скалу, где исчезло плечо врага, и осторожно потянул бечевку.

Испытанная хитрость северных снайперов!

Рог шевельнулся. Подшлемник, как живая голова, высунулся, кивнул из-за камня.

Агеев увидел: из-за скалы взметнулась рука с пистолетом — подшлемник дернулся, пробитый навылет.

Пистолет разведчика громыхнул дважды. Оружие врага взлетело в воздух, упало на плоские плиты.

— Вот ты какой хитрый! — пробормотал Агеев. — Вместо плеча пустой комбинезон подставил! А теперь что будешь делать с простреленной лапой?

Сонливость прошла, сердце колотилось, сразу заострились все чувства. Теперь гибель врага — решенное дело.

Перележал фашиста, перехитрил его, нужно ждать результатов.

Но он радовался недолго. Из-за скалы, где лежал раненый диверсант, потянулась тонкая, нерешительная струйка дыма.

Она расширялась, густела; изогнутый бурый столб вырастал, медленно качался над камнями.

— Своих подзываешь, гад?! — удивленно, с яростью пробормотал Агеев.

Сжался в комок. Сердце стучало больно и бешено. Нужно пойти на риск, нельзя терять ни минуты! Огромными прыжками, не скрываясь больше, Агеев кинулся к укрытию врага.

Навстречу, крутясь, вылетела граната, брошенная нетвердо, левой рукой. Агеев припал к камням.

Когда громыхнул взрыв и просвистели осколки гранаты, вновь вскочил на ноги. Делая зигзаги, достиг укрытия. Два выстрела миновали его.

Перед ним, без комбинезона, в розовой трикотажной рубахе, обтянувшей жирную грудь, стоял мнимый О'Грэди, поддерживая левой рукой окровавленную кисть правой. Страшная ненависть была на толстом сероватобледном лице, в широко открытых, воспаленных глазах.

Они выстрелили одновременно. Агеев, может быть, на секунду раньше. Диверсант качнулся, выронил пистолет, упал навзничь, головой к дымящемуся костру.

На потрескивающих березовых ветвях тлел обгорелый комбинезон. Враг лежал, готовый, казалось, крикнуть; медные усики топорщились над приоткрытым ртом; белки, испещренные кровяными жилками, смотрели в тускнеющее небо.

Боцман тщательно затоптал костер, огляделся, сунул в кобуру пистолет.

Солнце по-прежнему блестело на камнях, по-прежнему стояли кругом безлюдье и тишина каменной пустыни. После грохота боя эта тишина казалась еще чудеснее и полнее.

Агеев глубоко вздохнул. Сел на камень. Осторожно достал из кармана свою заветную трубку.

Он обнажил кинжал и прежде всего сделал на мундштуке последнюю, шестидесятую зарубку. Знал, что должен уходить, но именно сейчас, хоть несколько минут, хотелось насладиться победой.

Он выполнил зарок. Уничтожил убийцу Кульбина, шпиона. Имеет наконец право покурить в свое удовольствие.

Из заднего кармана стеганых штанов он извлек плоскую маленькую жестянку, полную табаку. Как долго, как бесконечно долго носил ее с собой, не раскрыв ни разу! Как бережно набивал теперь полированную чашечку трубки, старался не просыпать ни крошки. С удивлением заметил: широкие узловатые пальцы дрожат мелкой дрожью.

— Эх, боцман, боцман, нервы у тебя подгуляли!

Вложил в рот рубчатый мундштучок, чиркнул зажигалкой, затянулся глубоко, до сладкого головокружения.

Именно тогда наступил миг, рассказывая впоследствии о котором, Агеев сразу терял хорошее настроение и дар речи.

Он охотно, с неостывающим удивлением рассказывал об ощущениях, сопровождавших первую затяжку. Необъяснимо, странно, но ему сразу расхотелось курить. Он сидел с трубкой, зажатой в зубах, чувствуя лишь неожиданную слабость в коленях, боль в теле, избитом камнями.

Табак потерял для него прежний вкус. Может быть, слишком долго и часто мечтал он об этих затяжках… Остро захотелось вернуться на Чайкин Клюв, к друзьям, узнать, не произошло ли еще что-нибудь дурное в этот невероятный день. На сегодня приключений достаточно, более чем достаточно для простого человека…

Может быть, этому минутному упадку духа был обязан боцман тем, что его так неожиданно захватили враги.

Они подкрались по горному склону со стороны дороги. Агеев говорил потом, что их было не меньше пяти. «Иначе им бы меня не взять!» — добавлял он с несвойственным ему мрачным хвастовством.

Это были горные егеря, здоровые и ловкие парни. Они накинулись на него так быстро, что он даже не успел до конца сдернуть кольцо с ручной гранаты, которую бросил под ноги себе и врагам…

«Живыми в плен не сдаваться!» — это девиз советских военных моряков. А Агеев не успел сдернуть кольца и уже валялся, скрученный по рукам и ногам, на платформе фашистского грузовика. Его встряхивало и швыряло на поворотах… У самого лица видел он тяжелые, подкованные сталью ботинки горных егерей.

Грузовик мчался на вест. Сидя на бензиновых баках, держась друг за друга, егеря взволнованно обсуждали только что совершившееся событие — пленение русского моряка.

Несколько раз были произнесены слова: «майор Эберс». Агеев, знавший по-немецки два десятка слов, понял: речь идет о застреленном им диверсанте. Так, значит, майора Эберса, знаменитого офицера немецкой разведки, удалось ему отправить на тот свет!.. Но такая тоска, такой стыд, что дался в руки врагам!

Платформа взлетала и наклонялась. Иногда пленнику, будто при вспышках в темноте, приоткрывался клочок мчавшегося мимо ландшафта.

Проносились по краю дороги столбы линии высокого напряжения — приземистые, наполовину обложенные грудами камней. Возникал нежданно мшистый курган сторожевого дзота. Ажурные витки колючей проволоки тянулись по склонам, прикрывающим дорогу.

И вновь боцман видел только грязные доски платформы, бился головой в дребезжащую перегородку, задыхался от терпкого запаха бензина.

Почему не наступало то, чего ждал уже давно, о чем мечтал как о возможном средстве спасения? Почему не начиналась высадка десанта?..

Но вот тяжелые гулы смешались с тарахтеньем грузовика. В небе с дьявольским свистом пронесся снаряд. Приятнее сладчайшей музыки показался боцману этот свист.

Глухой взрыв раскатился по ущельям.

Снова раздались свист и мощное уханье с моря.

«Наша, корабельная, бьет!» — чуть не крикнул Агеев.

Он знал посвист этих голосистых орудий. Верил — по звуку угадает, не только бьет ли наша или вражеская батарея, но даже пушки какого корабля вступают в дело. «Громовой» бьет!" — подумалось в ту минуту. И точно, эсминец «Громовой» первым начал разгром немецких батарей.

Словно от удивления грузовик замедлил ход, потом снова помчался с бешеной скоростью. Немцы кричали, указывали на море, подскакивали на гремящих баках.

Затем машина остановилась. Еще явственнее вырос гром канонады. Били корабли. Отвечали береговые батареи.

Егеря прыгали через борта. Прозвучала команда. Немцы ушли куда-то беглым шагом.

И уже опустилась бурой пеленой ночь. Рев стрельбы рос в отливающем багрянцем небе, а боцман лежал скрученный, всеми забытый, тщетно пытаясь распутать стягивавшие его узлы. Раза два егерь, оставленный на страже, взглянул на платформу. Снова начинал шагать снаружи…

Потом боковая стенка откинулась. Два солдата, с жестянками эдельвейсов на помятых кепи, схватили пленника с двух сторон, опустили на камни. Агеев лежал неподвижный, закрыв глаза, решив не подавать признаков жизни.

Это он убил майора Эберса, — сказал один голос, и сапог ударил боцмана в бок. — Он знает о десанте.

Доктор его оживит, — ответил другой. — Пока бросим его в третий сектор.

Там англичанин.

Ничего. Англичанин уже подыхает. Для допроса возьмем внутрь.

Подняли, пронесли несколько шагов, тяжело швырнули снова на камни.

Боцман открыл глаза.

Темнота. Но это — не закрытое помещение. Колючая сетка темнеет недалеко от глаз. Она искрится кое-где, сухо потрескивает; деревянные столбы обмотаны изоляционной прокладкой. Ограда под высоким напряжением, такая, о которой рассказывала Маруся.

Сбоку раздался стон. Агеев молчал. Стон повторился.

— Кто там? — еле внятно спросил голос поанглийски.

Это был настоящий английский язык. Чем-то неуловимым отличался от языка, на котором говорят небританцы, но Агеев знал — это настоящий английский…

— Кто там? — повторил умирающий голос, и после паузы: — Если спасетесь, товарищ, передайте нашим: я капитан О'Грэди, из Дублина. Я летчик британского королевского флота… Заблудился в тумане… Разбили голову, раздели… Два дня истекаю кровью… Может быть, больше… Я капитан О'Грэди…

Голос прервался, послышалось невнятное бормотанье. Агеев лежал, прислушиваясь. Так вот он, подлинный капитан О'Грэди, самолетом которого воспользовался диверсант.

— Капитан! — окликнул он тихо.

Темнота молчала. По-прежнему плыл отдаленный гул канонады. И вот, совсем вблизи, настойчиво зачастили пулеметы, лопнула граната, забили пулеметы с другой стороны.

Агеев напрягся, изогнулся всем телом — узлы немного ослабли. Нащупал грань острого камня, стал перетирать стягивающий руки шкерт. Раза два шкерт срывался, острый край скользил по пальцам, но Агеев не чувствовал боли.

Это работали наши пулеметы!

Он перетирал веревки и вслушивался и вглядывался в озаряемый тусклыми вспышками мрак. Что-то изменилось кругом. Что-то произошло с проволокой: она перестала потрескивать, искриться. А кругом пробегали враги, падали, стреляли, бежали снова. Где-то на склоне замигал быстро-быстро красный огонек автомата.

Боцман перепилил шкерт. Сел, разминая затекшие пальцы. Развязать ноги было совсем легко. Припал к земле — пулеметная очередь, разрывая проволочную ограду, лязгнула над самой головой.

Он подполз к неподвижному телу дублинца. Пальцы Агеева скользнули по белью, жесткому от засохшей крови. Капитан О'Грэди, подлинный капитан О'Грэди был мертв — сердце его не билось…

Большой дырой зияла проволока, рассеченная пулеметной очередью. Агеев шагнул наружу. Да, в проволоке не было больше электротока.

Посвистывали над головой пули, летели медленно самоцветы трассирующих снарядов и огненный пунктир пулеметных очередей.

Боцман снова припал к камням. Смерть носилась над головой. Нужно перехитрить ее снова, проползти туда, откуда — он определил это по звуку — били наши пулеметы и автоматы. Быстро полз по темным, скользким камням.

Все его избитое, измученное тело болело и ныло, во рту был солоноватый привкус крови, жгучим потом, а может быть, кровью заливало глаза.

Кто идет? Полундра! — прозвучал впереди резкий вопрос.

Свой! — крикнул Агеев. — Я свой, Сергей Агеев!

Боцман?

Агеев узнал голос друга — разведчика сержанта Панкратова. Увидел его коренастую фигуру, распластавшуюся на камнях у ручного пулемета.

Он самый, сын своего отца! — Агеев крепко стиснул руку сержанту.

С кем это вы, Панкратов? — послышался, как всегда, негромкий, глуховатый голос Людова.

Боцман Агеев, товарищ капитан, откуда-то взялся!

Боцман? — Людов подполз ближе, из-под капюшона плащ-палатки блеснули круглые стекла. — Вы почему не на Чайкином Клюве?

Так вышло, товарищ капитан… Я майора Эберса убил. Меня немцы в плен взяли… — Последнюю фразу Агеев произнес с трудом, много тише, чем первую.

Ага, — сказал Людов хладнокровно. — Следовательно, полагаю, вы без оружия? — Никогда, ни при каких обстоятельствах капитан Людов не показывал, что удивлен тем или другим фактом.

— Так точно, без оружия…

— Панкратов, передайте ему автомат Тер-Акопяна… Тер-Акопян только что погиб, боцман… — На мгновение Людов замолчал. — Панкратов, нужно проверить, вырублен ли ток.

— Ток вырублен, товарищ капитан! — доложил Агеев.

Он сжимал в руках автомат павшего товарища. Кровь бушевала в теле, не было и следа недавней слабости.

— Прекрасно! — сказал Людов. — Тогда займемся спасением женщин и детей, орлы матросы!

Как же очутились орлы капитана Людова здесь, в самом сердце секретного вражеского района?

Глава четырнадцатая

ЖЕНА ОФИЦЕРА

Когда Фролов с вершины Чайкина Клюва увидел наши корабли, на одном из этих кораблей был капитан Людов со своими бойцами. Но разведчики шли не на эсминце — они толпились на палубах двух катеровохотников. Маленькие корабли плыли мористее, почти застопорив ход. Обстрел берега не входил в их задачу.

Между ними и береговыми высотами скользила грозная линия эсминцев, вздымающих белоснежные буруны. Широкие военно-морские флаги и змейки вымпелов вились на их мачтах. А над «Громовым» — флагманским кораблем — алый флаг командующего флотом: три белые звездочки возле краснозвездного поля. И на высоком мостике стоял сам вице-адмирал, не отводя от ястребиных глаз черные окуляры бинокля.

— Есть позывные с Чайкина Клюва?

— Нет позывных, товарищ командующий…

Корабли сближались с берегом. Все яснее были видны зубчатые отвесные скалы.

Гудел ветер, бился в брезент ветроотводов. Мерно вибрировал турбинами корабль.

Комендоры, направив на берег длинноствольные пушки, тоже всматривались в молчаливые скалы. Сигнальщики, опершись на холодные поручни, не отрывали биноклей от глаз.

— Есть позывные корректировочной группы?

— Нет, товарищ командующий…

Уже ясно виден был Чайкин Клюв: раздвоенная, уходящая в бледное небо вершина. Дымовая нить ракеты взлетела над ней — вспыхнул в небе красный дымок.

— Ракету! — приказал вице-адмирал.

С мостика «Громового» взвилась ракета.

— Вижу человека на Чайкином Клюве! — взволнованно крикнул сигнальщик. — Пишет по нашему семафорному коду: «Готов к началу корректировки».

Офицеры смотрели. Крошечная фигура на обрыве огромной скалы неустанно махала флажками.

— Дайте ответный, — приказал адмирал: — «Начинаю обстрел берега».

Развернув сигнальные флажки, писал ответ сигнальщик «Громового».

И первые громовые раскаты послышались с моря, первые снаряды разорвались около тайных береговых батарей.

— Заметили нас! — крикнул в восторге Фролов. — Приняли семафор, товарищ командир!

Медведев склонялся над картой берега, распластанной на камнях. Смотрел, как перестраивались корабли, как первые бледные вспышки рванулись от их бортов, первые снаряды прочертили воздух.

— Объект номер первый — перенести огонь на полкабельтова вправо… Объект номер второй — недолет… Объект номер третий — накрытие… — диктовал Медведев.

И флажки молниеносно летали в руках Фролова.

И вот рявкнул берег: из-под маскировочных щитов, из-под камней, с окрестных высот заговорили вражеские батареи — и первые пули чиркнули по граниту Чайкина Клюва. Пулеметная очередь лязгнула о камни…

Товарищ командир, — Фролов кричал, не прекращая сигнализации, — если подстрелят меня, как бы мне вниз не свалиться!.. Нехорошо будет…

Я тебя удержу! — крикнул Медведев в ответ. — А ты не стой на одном месте! Дал корректировку — и прячься… И перебегай на другой край…

Он сам вытянулся над камнями, не берегся пуль. Это был бой — стихия военного моряка! То чувство, что захватывало целиком, вытесняло все посторонние мысли.

— Дают шквал огня! — кричал старший лейтенант сквозь ветер и грохот орудий. — Прямое попадание в первую батарею… А ну, перенесем огонь глубже!

Вновь свистнула пулеметная очередь над самыми их головами.

— Перейди на ту сторону площадки: там тебя не достанет!

Фролов бесстрашно стоял над обрывом. И непонятно было, ветер ли режет лицо или пули свистят возле самых ушей. Вдруг споткнулся, взял флажки в одну руку, провел пальцами по лицу.

— Ранен, Фролов? — рванулся к нему Медведев.

— Ничего, пуля погладила по щеке…

Все скалы пылали огнем, клубились дымовыми волнами.

Водяные черные всплески взлетали вокруг маневрирующих кораблей.

Наступал вечер — дымный, неверный свет мерцал в темнеющем небе. И неустанно сигналил еще четко видимый с кораблей и с берега Фролов.

Но вот он схватился за грудь, шагнул к обрыву. Флажок упал на камни. Медведев успел подбежать, подхватил тяжело обвисшего моряка.

Ранен, брат? Куда?

Угадали, дьяволы! Как будто в плечо, осколком… Рука онемела, не могу сигналить…

Кругом свистели трассы, лопались на камнях мины.

Фролов бледнел, голова откинулась на камни. Набухала кровью тельняшка под бушлатом.

Медведев вспомнил: «Маруся!» Бросился ко входу в ущелье.

Маруся стояла, прислонившись к скале, опустив автомат. Молча глядела на Медведева.

— Фролов ранен! — крикнул Медведев. — Вам здесь больше стоять не нужно… Помогите ему!.. Идите в кубрик. Принесу его туда.

Кинулся обратно. Маруся бежала следом, бледная, держа в руках ненужный теперь автомат.

— Идите в кубрик! — повторил Медведев. — Видите, здесь стреляют. Подождите там…

Фролов старался приподняться на локте:

Эх, обидно: сигналить больше не могу…

Ничего, ты уже свое сделал. Теперь они сами могут бой вести. Засекли все точки…

Опять лопнула мина вблизи. Медведев припал к камням. Оглянулся — Маруся стояла на коленях рядом с Фроловым.

— Уйдите, здесь вас подстрелят! — крикнул Медведев.

Она будто не слышала. Ее густые волосы рассыпались по плечам, лицо тонуло в полумраке. Она вынула из ножен финку Фролова, разрезала тельняшку, разорвала индивидуальный пакет.

— Это ничего… — Она стирала ватой кровь. — У него плечо прострелено, мякоть… Сейчас остановлю кровь… Так… Так… Нужно его в землянку отнести…

Медведев подхватил раненого.

В скрежете и чавканье мин пронес в кубрик, положил на койку: здесь, под защитой козырька скалы, безопасно.

Стер с лица пот, взглянул на ладонь — она была в горячей, липкой крови.

— Вот кончите с Фроловым, и я к вам записываюсь на прием! — бодро сказал он через плечо. И тут только заметил: Маруси нет в кубрике.

Выбежал наружу. На камнях темнело распростертое тело.

— Вы ранены?

Она чуть шевельнулась. Лежала ничком, фланелевка была разорвана на спине, кровь капала на камни.

— Да, немножко, в спину… Это ничего, это хорошо, мне не больно. Только трудно дышать… — Замолчала, чуть слышно заговорила снова: — Очень я устала от той жизни… Ваша жена… Настя… была права — лучше смерть…

— Моя жена?.. — Медведев близко нагнулся к ней, не чувствовал, не слышал свиста осколков вокруг.

— Да, — шептала Маруся. — Не увидите больше ее… Она умерла героем… Когда нас заставляли работать здесь, в горах, она отказалась с тремя другими женщинами. Она не хотела строить этот завод… Бросилась на эсэсовца, схватила за горло… Ее застрелили… Она умерла хорошо… Мы боялись так умереть…

Ее шепот стал совсем невнятным, затих. Медведев сжал ее тонкие пальцы. Маленькая рука упала на камни…

— Настя, — сказал Медведев, — Настя…

Ничего не сознавая, будто во сне, подошел он к краю обрыва. То, что увидел, заставило его прийти в себя.

Уже наступила ночь, но весь берег был озарен зеленоватым дрожащим светом.

Корабли били осветительными снарядами. Низкий желтовато-багровый дым стлался над скалами. То там, то здесь вспыхивало бурое пламя; рвался боезапас батарей. А вдали по-прежнему пенили воду корабли, озаренные молниями залпов.

Прямой, высокий, не в силах оторвать от этого зрелища глаз, стоял Медведев на краю высоты… Потом вернулся в кубрик.

Навстречу блеснул горячий взгляд раненого.

Старший лейтенант присел на край койки.

— Как дела, товарищ командир?