За целый день Вася ни словом не перекинулся с Олей, только исподтишка следил за каждым ее движением. Не сердится ли она на него? Он старался все делать как можно лучше, и мастер два раза похвалил его. Оля в это время отвинчивала под трактором гайку. Не могла же она не слышать: "Я думаю, из Бугрина будет хороший тракторист". А мастер на похвалы не щедр!
      Хорошо погладить обмундирование не так-то просто. Даже трудно. Изо всех сил давишь утюгом на брюки, а они морщатся. Капельки пота щекочут щеки. А рубаху гладить еще труднее. Иван Сергеевич отстраняет Васю.
      - Во-первых, не имей привычки давить утюгом и долго держать на одном месте, надо равномерно двигать. Видишь, желтоватое пятно? Будущая дыра.
      Иван Сергеевич привычно водит утюгом. Ловко у него получается! Ну как тут утерпишь и не расскажешь про свидание?
      - Надо еще разок прогладить, - шутливо говорит Иван Сергеевич. Спешить не следует. Тщательность - прежде всего. Девушки все замечают, глаз у них острый.
      Сегодня Вася купил "земляничное" мыло. В этот счастливый день он героически намыливает лицо несколько раз. И это Васька-то! Обычно он только под строгим контролем Ивана Сергеевича осторжно, словно боясь повредить лицо, ополаскивает водичкой лоб да щеки. Особенно трудно мыть шею, того и гляди кати потекут по спине. Неприятно, но что же поделаешь?
      Перед зеркалом Вася вертится со страдальческим выражением на лице. Эх, нос! Ну что за нос? У Ивана Сергеевича нос прямой, тонкий; а у Васи ровно картошка. И волосы топорщатся. Хоть бы кудри вились. Девушки любят кудри. В деревне девчонки никогда не смотрели на Васю дружелюбно, а Паню Рогачева даже вызывали на "пятачок" - излюбленное место, где плясали взрослые.
      Юра то выходит из комнаты, то возвращается. Посидит за столом, полистает журнал, вздохнет, сядет на подоконник и молча смотрит на Васю. Иван Сергеевич дергает свой льняной чуб и критически осматривает Васю со всех сторон.
      - Не то!.. Вид у тебя какой-то прибитый. - Иван Сергеевич снимает с него фуражку. Расчески у Васи нет. - Ну и кавалер! Разве можно без расчески? Возьмешь на время мою.
      Иван Сергеевич деловито, как заправский парикмахер, зачесывает Васе волосы.
      - Сделай чубик. Голову не водой смачивают, а одеколоном. - Иван Сергеевич косится на свой флакон, качает головой и осторжно брызгает одеколоном на Васю. Пораженный такой щедростью, Вася машет руками.
      - Хватит, хватит, а то тебе не останется! - и вынимает из кармана деньги. - Купи одеколон, я выбирать не умею.
      - В какую цену? - спрашивает Иван Сергеевич.
      - Получше.
      - Сорок рублей стоит, например, "Белая ночь" или "Шипр", но на данном этапе нашей жизни лучше пострадать качественно, чем материально. Есть цветочные одеколоны разных сортов. Они подешевле. А запах тоже сильный, даже еще сильнее.
      Иван Сергеевич вскоре возвращается с одеколоном.
      - У тебя носовые платки есть?
      - Нет, - признается Вася, - не захватил из дому.
      - Это же бескультурье, - искренне возмущается Иван Сергеевич. - Купил тебе два платка и кошелек. В кармане носить деньги не дело, потеряешь или изомнешь. Да и нехорошо, когда в кармане деньги бренчат, как у купца.
      Иван Сергеевич, видимо, волнуется не меньше Васи. На прощание он напутствует "кавалера":
      - Держи себя самостоятельно. Не завирайся. Как встретишься с ней, сразу читай стихи.
      Не знает Вася стихов. С трудом вспоминает одно:
      Маша варежку надела:
      - Ой, куда я пальчик дела?
      Иван Сергеевич машет руками:
      - Не годится, надо лирическое, про любовь.
      У ворот училища Васю встречает Юра с кипой шахматных журналов под мышкой.
      - Уже? - он растерянно улыбается. Вася кивает головой, в конце концов он не виноват, если Оле Юра не нравится.
      - Она давно прошла.
      - Знаю. В райком вызвали.
      - Я в кружок пойду, на турнир, - с деланой беззаботностью говорит Юра. - Только не груби... Она очень хорошая...
      ...Еще целый час до встречи. Вася молодцевато прохаживается под часами. Каждые пятнадцать минут раздаются их звонкие удары. Останавливаются троллейбусы. Входят и выходят люди. Сердце Васи замирает. Троллейбус бесшумно уезжает, и Вася с нетерпением ждет следующего. Бесчисленные снежинки, словно серебристые мотыльки, налетают на яркий свет фар. Вася вытаскивает из кармана кошелек, любуется. И верно: хорошо с кошельком, солидно. Потом разворачивает новенький платок, нюхает. А может, у Оли нет одеколона? Взглянув на часы, он перебегает улицу. В парфюмерном отделе магазина у него разбегаются глаза. Он покупает самый большой флакон - "надолго хватит".
      Возле парикмахерской Вася вдруг останавливается, потирает ладонью подбородок и то место, где бывают усы. Он несколько раз проходит мимо дверей, заглядывает в окна, потом нерешительно открывает дверь.
      - Раздевайтесь, молодой человек. Как вас постричь?
      - Побрить, - солидно говорит Вася.
      Парикмахер смотрит в серьезное лицо клиента.
      - Гм, побрить? Извините, но у вас ничего нет, пушок один.
      - Вырастут.
      Бритва приятно скользит по щекам, подбородку. "А что, если крем попробовать и пудру? Была не была, все надо испытать..."
      ...Теперь бегом к часам! Оля уже ждет его.
      - Добрый вечер! Извини, Оля...
      Они стоят, глядя куда-то в сторону. Никогда Вася не испытывал такого стеснения.
      "Наверно, разочаровалась, даже не смотрит на меня", - с грустью думает Вася, мельком взглянув в смущенное лицо Оли.
      - Я целый день так волновалась, что даже подружки заметили, - говорит Оля, все еще не глядя на Васю.
      - И я волновался, все заметили, - выпаливает он в ответ.
      Они идут, сами не зная куда. Вася прибавляет шаг. Девушка еле успевает за ним.
      - Ты всегда так ходишь? - смеется она. Вася растерянно приостанавливается.
      - Привык.
      - Когда гуляют, ходят медленно.
      Ночь светлая и тихая.
      "Надо о чем-то говорить, - в отчаянии думает Вася. - Стихи? "Белеет парус одинокий в тумане моря голубом, что ищет он в стране далекой..." А дальше? Забыл. Взять ее под руку или не взять? А вдруг она рассердится?" Вася присматривается к идущим навстречу молодым людям. Почти все парни держат девушек под руку и о чем-то говорят, говорят.
      "Возьму - и все", - решается Вася, и от этой мысли ему становится жарко. Он уже несколько раз касался ладонью рукава Оли, но рука почему-то сама отдергивалась.
      - Снег... скользко, упасть можно.
      И вдруг он неловко и крепко, словно рычаг на тракторе, схватил Олю за локоть.
      - Ой! - воскликнула девушка и отстранилась.
      - Я думал, ты падаешь. Поддержал.
      Настроение у Васи окончательно испортилось. Он шел молча, хмуро разглядывая свои туфли, а Оля поглядывала на него украдкой и чуть-чуть улыбалась глазами.
      Они вошли в парк. В нем было удивительно светло от многочисленных электрических фонарей. Деревья, запушенные снегом, искрились.
      - Почему ты молчишь? - Оля окинула Васю ласковым взглядом и рассмеялась. - Ты молчун?
      Вася вздыхает: "О чем же говорить? Надо говорить о товарищах", решает он.
      - Вообще Юрка хороший товарищ, только он... - Вася хотел сказать "маменькин сынок", но спохватился - нельзя же на товарища наговаривать! У меня есть друг, Панька Рогачев.
      Оля засмеялась.
      - А Юрий как же?
      - Про Паньку рассказывать интереснее. Он самый первый механизатор в области.
      - Не самый первый, есть и лучше. Я Рогачева знаю.
      Вася даже приостановился, во все глаза уставился на Олю. Потом снисходительно улыбнулся.
      - Выдумываешь.
      - Честное комсомольское. Я разговаривала с ним.
      Оказывается, Янгикурганский район давно соревнуется с Буадильским, и Паня вместе с другими делегатами приезжал проверять выполнение социалистических обязательств.
      - Понравился он мне. Другие приедут, походят, посмотрят, вежливо поговорят, уедут. А Паня, если увидит огрех, сразу бежит к трактористу. "А ну, вылазь с креста, у тебя формализм, а не работа", - закричит он, развернет трактор и пошел плугами ворочать.
      Вася берет девушку под руку. Получается это невзначай. Хорошо идти с Олей! Она даже Паньку знает, молодец! О чем она сейчас думает? Красивые черные глаза Оли задорно поблескивают, искрятся, будто в них попали снежинки.
      - Помнишь, как к директору повела нас?
      - А ты насмешливо посмотрел на меня...
      - Неладно получилось. Я все время думал, как бы с тобой поговорить. Думал, ты строгая, а ты, оказывается, простая. Люблю простых людей.
      - А я люблю смелых, энергичных. У тебя вид такой - смелый.
      - Ну, насчет смелости не знаю, - ответил, запинаясь, Вася. - Нет, я не совсем смелый. Не получается. Все не так.
      - Знаешь, когда я обратила на тебя внимание?
      Вася напрягся в ожидании.
      - Мне понравилось, когда ты в классе сказал: "Виноват Ярков". Ведь никто из ребят не осмелился прямо сказать, только глазами мастеру показывали на Костю. Так трусы и ябедники делают, а ты молодец, Вася!..
      Оказывается, Оля видела, как Ярков тянул на шпагате курицу.
      - Я бы на твоем месте, пожалуй, тоже не сказала замполиту про воровство... Если бы ты сказал, то Костю исключили бы из школы. Верно?
      - Как же быть?
      - Если бы я знала, как быть! Пойми мое положение, я, комсорг училища, и скрываю преступление... Ведь это тоже преступление. Костя должен сам все рассказать.
      - Это верно, только сам он не скажет...
      - Он должен!
      Пришли в училище. Надо расставаться, уж скоро одиннадцать.
      - Давай всю ночь будем ходить, - предлагает Вася.
      - А целый день спать будем? - смеется Оля и поправляет ему воротник пальто. Почему у тебя одно плечо выше другого? Физкультурой занимайся, Вася. Я люблю физкультурников.
      - Я и так гири по два пуда поднимаю, - не сразу ответил Вася. Оля покачала головой.
      - Зачем меня обманывать? - тихо сказала она. - Не надо обманывать. Я занимаюсь гимнастикой, на кольцах, и тебе советую. Будешь?
      Вася отвел глаза в сторону.
      - Будешь? - переспросила девушка.
      - Буду.
      Он пожал ей руку на прощание, но вспомнил о подарке.
      - Ты одеколон любишь?
      Оля удивленно вскинула брови.
      - Люблю, конечно.
      Он торопливо вынул из кармана флакон.
      - В подарок, - смущенно протянул ей одеколон.
      Оля отпрянула.
      - Не говори глупостей!
      - Возьми, Оля, - упрашивал Вася.
      Девушка не взяла.
      - И еще один совет: не мажься кремом. Лицо у парня должно быть мужественное, суровое, смелое... Понятно?
      Она легко поднялась по ступенькам парадного, оглянулась и махнула рукой. А Вася стоял не двигаясь.
      Светла была зимняя ночь, без единой тучки на небе. Светло и на душе у Васи, но... где-то в глубине сердца затаилась тревога: "Хотел что-то важное сказать и не сказал. Не так, не так все получается. Эх, Оля, еще бы хоть немного постоять с тобой и посмотреть в твои ласковые, такие загадочные глаза".
      В открытую дверь красного уголка Вася увидел Ивана Сергеевича, склонившего светлую голову над разложенными книгами. Тихонько, на цыпочках Вася подошел к другу и заглянул через плечо: - "Химию учит, а я в ней ни шиша не понимаю".
      - Ваня, - тронул Вася товарища за плечо.
      - Не мешай! - отшатнулся Иван Сергеевич, но увидев Васю, смягчился. Я думал, Полев балуется. Все время он с глупыми вопросами пристает - что раньше появилось: курочка или петух? Неправильная постановка вопроса. Посоветовал книги почитать. Говорит, их долго читать. Странный он какой-то: тихий, скрытный, а глаза ехидные. Не люблю таких.
      - А кто его любит? И чего ты с ним разговор завел?
      Иван Сергеевич внимательно посмотрел на Васю.
      - Встретились?
      - Ой, Ваня, какая она хорошая! Только вот, мучаюсь: говорить не знал о чем. Надо было подобрать такие слова, чтобы она поняла, какой я есть...
      - Ну, ну, развез! Какой есть - это еще не заслуга; какой будешь другое дело...
      - Возьми вот в подарок, - Вася сунул одеколон в руки товарища и зашагал в свою комнату. Иван Сергеевич с недоумением повертел флакон, поставил его на стол и снова принялся решать задачу по химии.
      Глава двадцать пятая
      ОГОРЧЕНИЯ И РАДОСТИ
      На шахматный турнир Юра не пошел - в плохом настроении ни одной партии не выиграть. Никогда в жизни он не был так несчастен, как в этот субботний вечер. Оля ушла в кино с Васей, а он один сидел в саду и с горечью вспоминал Олины слова: "Останемся на всю жизнь школьными друзьями".
      В таком состоянии отчаяния и нашел Юру Целинцев.
      - А ну, идем заниматься.
      Юра покорно встал и пошел за товарищем. Дело в том, что в последнее время учеба у Юры катастрофически покатилась по наклонной плоскости. Первые дни Юра старался, гордился тем, что учится в восьмом классе. Пока занимался с Олей, даже четверки получал. А потом схватил первую двойку по химии, затем по физике и по русскому. Ему грозил перевод в седьмой класс. Юра стал пропускать занятия. На групповом собрании его "взгрели", особенно Вася нападал, а Оля назвала его "бесхарактерным лодырем". Пропускать занятия он уже больше не решался, но уроки слушало безучастным видом.
      Комсомольцы решили спасти положение. Оля предложила Целинцеву взять шефство над Юрой, "пока он не поймет, что стыдно быть двоечником". Комсомолец Умит Раджабов взялся подготовить Юру по узбекскому языку.
      - Опять сегодня двойку схватил, - угрожающе сказал Целинцев, - а мне на бюро за тебя попало.
      Юра, позевывая, лениво глядел в окно.
      - Там ничего нет, в книгу смотри, - с сердцем сказал Целинцев.
      Но если человек не хочет заниматься, трудно ему что-либо втолковать. Иван Сергеевич не выдержал, закричал:
      - Бездельник! Сколько можно лодырничать?
      Юра обидчиво надул губы и наотрез отказался заниматься:
      - Не кричи! Как умею, так и учусь.
      - Ты умеешь, но не хочешь! Не мне, тебе это нужно, дурень.
      Юра, насупившись, бросил на кровать книги с тетрадями.
      - Как хочешь, - сердито махнул рукой Целинцев. - Я не каменный. - Он собрал свои учебники и вышел.
      Юра слышал, как пришел Вася. Приоткрыв глаза, он со злостью посмотрел на счастливое лицо товарища.
      А ночь была длинная, длинная. Не раз просыпался Юра с надеждой: не утро ли? Включал свет. Часы показывали два... Потом три... четыре часа ночи... Вдруг захотелось покурить. Вышел в коридор. Курил, прислонясь к стенке, закрыв глаза. Кружилась голова, чуть поташнивало. С папиросой в руке Юра вернулся в спальню. Перед глазами стояла Оля: строгая, красивая. "Как грустно в мире одному", - прошептал Юра с горечью. Если бы его сейчас спросили, чего он желает больше всего на свете, "Увидеть Олю", - не задумываясь, ответил бы он. Но его никто ни о чем не спрашивал.
      Как грустно в мире одному!
      Зачем расстались мы?
      Пойми меня, как я люблю!
      Навек люблю тебя!
      "Сам сочинил!" - с удивлением подумал Юра. Ведь он никогда не сочинял - и вдруг сразу получились стихи.
      Проснулся он от нестерпимой боли, схватился за грудь. Дымилось одеяло. В прожженную дырку свободно пролезал кулак.
      "Вот и накурился. Теперь пропесочат", - с ужасом подумал Юра.
      Он поднялся вместе с ребятами, убирая постель, прикрыл дырку на одеяле подушкой, потом пулей выскочил из общежития.
      Из трамвая Юра вышел на кольце, свернул в одну из узких улиц старого города и побрел медленно в горьком раздумье. Он купил двести граммов конфет и зашел в небольшую чайхану. На подмостках, застеленных коврами, сидели старики и, тихо переговариваясь, пили чай.
      Чай в чайхане особенно вкусный, ароматный. Парнишка лет шестнадцати, рослый, красивый, с черными живыми глазами, подал Юре на подносе чайник и пиалу.
      - Самсы принеси парочку, - важно сказал он пареньку и показал два пальца.
      Тот с готовностью, улыбаясь, кивнул головой и на чистом русском языке сказал:
      - Я хорошо понимаю.
      "А я по-узбекски не понимаю, - подумал с сожалением Юра. - Ничего, когда-нибудь научусь". Съев самсу, он попросил мороженого.
      - В чайхане нет. Там есть, - указал паренек в окно. - Совсем близко.
      Юра вернулся с четырьмя палочками эскимо. Лениво пожевывая, он наблюдал за пареньком. Тот сновал от одного человека к другому, подавал чай, конфеты, лепешки, сушеный урюк, самсу.
      Чайханщик, маленький, с толстыми плечами, стоял около медных самоваров и под их мерное гудение напевал вполголоса унылую, нагонявшую сон песню. Его круглое добродушное лицо лоснилось.
      - Эй, парень! Хочешь эскимо? - Юра протянул две палочки.
      - Рахмат, спасибо. Не хочу.
      - Рахмат - потом, сначала ешь...
      Парнишка, поколебавшись, осторожно взял мороженое.
      - Как тебя звать?
      - Садык.
      - А почему ты все время улыбаешься?
      - Не знаю почему...
      - А ты сколько часов работаешь?
      - Восемь.
      - Не больше?
      - Нет.
      - Нравится работа? - вкрадчиво спросил Юра.
      Садык пожал плечами. Кто-то стукнул в пустой чайник - и Садык убежал. А Юра догадывался: "Наверно, у паренька на душе тошно, а он улыбается".
      Юра опять подозвал Садыка.
      - Сколько получаешь?
      - Триста пятьдесят.
      - И ты за эти гроши работаешь?
      - Да. Хорошо платят, работа легкая.
      - А ты любишь легкую работу?
      Садык опять пожал плечами и ничего не ответил.
      - И хочется тебе чай подавать? Ведь ты здоровый, молодой. Не стыдно? Девушка увидит тебя - отвернется, плюнет и скажет: "Не надо мне прислуги".
      - А что такое "прислуга"?
      - Тащишка вроде.
      - Я не тащишка, не прислуга.
      - Чудак, ты не обижайся. Не в полном смысле. Пусть чайханщик сам подает. Вполне один справится. Смотри, он от жира скоро лопнет. Пусть побегает, ему же лучше будет, похудеет. - Юра заговорил тише. - Тебе не здесь надо работать. Хочешь быть героем труда?
      - А ты кто такой?
      - Тракторист, слесарь, комбайнер... - Юра вытянул вперед ладони. - На все руки мастер. Получать буду тысячу рублей в месяц, а постараюсь - до двух догоню.
      - О! - воскликнул Садык, - такой молодой и тракторист. - Он причмокнул языком. - Очень хорошо!
      - А ты хочешь?
      - Я не умею... Очень хочу...
      - Я тоже не умел. Эх, и школа у нас, Садык! Академия! Из нашей школы сплошные герои выходят.
      - И ты герой?
      - Конечно... - Юра вдруг смутился. - Нет, Садык, я пока еще не герой. Мало-мало рановато. А вот из прежнего выпуска двенадцать человек прославились. Ты Паню Рогачева знаешь?
      - Нет.
      - А Бекбулиева?
      - Не знаю.
      - А Ганиева?
      Садык с огорчением покачал головой.
      Вскоре они договорились так: завтра Садык отпросится у чайханщика и придет в школу, а Юра к этому времени порекомендует его Галине Афанасьевне. Садыку нужно поспешить, потому что вновь организованная третья группа начнет заниматься через пять дней. Надо еще врачебную комиссию пройти.
      - Не волнуйся! Я не врач и то вижу, что ты здоров. А тебя чайханщик отпустит с работы?
      - Отпустит, - уверенно сказал Садык. - Он мой старший брат... Я приехал в ФЗО поступать и опоздал. А он сказал: "Поработай пока в чайхане".
      - Брат?! - изумился Юрка. - А я-то думал...
      Дав Садику адрес школы, Юра крепко пожал ему на прощанье руку.
      Глава двадцать шестая
      МИТЯ ПОЛЕВ
      Почему ребята не любили Митю? На это, пожалуй, прямо никто не смог бы ответить. Вроде и не хитрый, вроде и не задира, а никто с ним дружить не хочет. Учился Митя ни шатко ни валко: двоек не было, но и четверка залетала к нему так же случайно, как птица в открытое окно. Тихий, опускающий к земле настороженные светло-серые глаза, он в разговор с ребятами почти никогда не вступал, со всеми соглашался. Удивляло Васю и лицо Полева, оно всегда выражало какую-то непонятную тупую покорность, смирение. Какое бы событие ни произошло в училище, Митя молчал. Ребята прозвали Полева "святошей". Неизвестно, кто прицепил ему этот ярлык, только прилепился он к нему накрепко. Пожалуй, ребята забыли бы его имя и фамилию, если бы на уроках его не вызывали преподаватели.
      Но однажды Митя поразил всех. Костя громогласно приказал Юре заправить "заодно" и его кровать. Иван Сергеевич возмутился:
      - Ты что, барин?
      - Руки не отвалятся, пусть приучается. Не вмешивайся, Иван Сергеевич, я, может, из него настоящего человека сделаю.
      Вася собрался вступиться за Юру, но Митя, слушавший этот разговор, подошел к Косте и поднял на него тихие грустные глаза.
      - Зачем обижаешь Юру? Ты человек, и он такой же человек. Обижать никого не нужно. Все люди одинаковы, и каждый за себя должен делать. Все хотят жить спокойно, и не надо мешать друг другу.
      Костя удивленно уставился на Митю.
      - Вот новость! - изумленно воскликнул он и расхохотался. - Вот так "святоша"! Ну и отчебучил: "Мешать не надо!" "Жить спокойно!" А ну, брысь под стол!..
      После этого случая Вася стал приглядываться к Мите. Они все чаще стали бывать вдвоем.
      - Спокойнее нам вдвоем, хоть насмешек от ребят не слышишь, монотонно бубнил Полев, когда они оставались с Васей. - Бабушка моя учат: "Сторонись плохих людей, обходи их за версту".
      - Гм... Чем же они плохие люди-то?
      - Будто сам не знаешь? Вот, например, Иван Сергеевич. Заставляет меня учиться. Пристал хуже репья. А мне бабушка говорит: "Не перегружай голову, а то можно с ума сойти..."
      - Твоя бабушка глупости говорит. Она у тебя отсталая, что ли?
      - Не-ет, - протянул Митя. - Ежели моя голова слабая на учение - как ты не бейся, ничего не получится. Я это проверил. Вот учу, учу урок, и вдруг в голове шум, гудение...
      Вася рассмеялся и хлопнул Митю по плечу.
      - От лени все это. От лени я даже спать на уроке хочу.
      - Нет, не говори так, - рассердился вдруг Митя. - Кому что положено, то надо и делать. Мне школа не впрок. И тебе тоже...
      - И мне? - перебил задетый за живое Вася. - Меня не равняй с собой. Никогда у меня голова не гудит. Я, если захочу, лучше всех учиться буду.
      Пожалуй, аккуратней Полеаа никого в комнате, исключая Ивана Сергеевича, не было. Вставал он точно по звонку, опрятно заправлял кровать, за столом ел не торопясь, степенно. Покончив с едой, облизывал ложку. А если случится, что уронит крошку хлеба на стол, то подберет ее и положит в рот.
      Странное, неребячье поведение Мити вызывало у ребят насмешки. Но Митю они не смущали. Он, как правило, не отвечал насмешнику, и тот в конце концов, пожав плечами, отставал.
      Однажды вечером Вася с Митей сидели в саду. Первый снег уже давно растаял, стояла сыроватая, но теплая погода. Митя задумчиво, не мигая, провожал глазами редкие прошлогодние листья, время от времени тихо падавшие на землю.
      - Земля чудеса делает, - вдруг произнес он. - Живет человек на ней, она поит и кормит его и потом к себе забирает. Весной все цветет, земля жизнь дает, а осенью все умирает, обратно в землю идет.
      - Ну и что? Так и должно быть - закон природы. А чего ты об этом так странно рассуждаешь, как поп?
      - Поп не поп, а думать об этом надо. Вот, скажи, откуда земля появилась?
      - Гм... Ты же в школе учишься и книги читаешь.
      - Читал, проходил... На лекциях тоже объясняют, только все не то.
      - Как не то! А что же "то"?
      - Вот об этом и надо думать. - Вид у Мити был какой-то торжественный, на лбу собрались морщины.
      Озадаченный его словами, а главное, тоном, Вася долго молчал, искоса поглядывая на Митю.
      - Скучно с тобой, - сказал он, наконец, сердито. - Голову морочишь себе и другим.
      - Ты не сердись, ответь на вопрос.
      Вася не знает, что и думать: не то шутит Митя, не то всерьез спрашивает. Вася, как может, рассказывает Мите о происхождении земли. Митя слушает, глядя куда-то в сторону, я нельзя понять - то ли он соглашается с Васей, то ли не верит ему.
      - Может так, а может и не так, - загадочно заговорил Митя. - Есть у меня книга интересная. Хочешь почитать, приходи к нам. Книга толстая, старинная, в ней про все сказано и про святых написано. Вот люди были! Таких сейчас нет...
      - А разве святые - люди?
      - Сначала были людьми, а потом святыми стали. Не нам с тобой чета. Знаешь, как они жили? Каждому добра желали. Никого не обижали. Постились.
      - Ого! Значит, голодали!
      Митя озадаченно помолчал.
      - Они приучили себя... в пустыне без воды и без хлебушка проживали.
      Вася расхохотался.
      - Ты сумасшедший, Митька. Как они не умерли?
      - Молитвой спасались, в ней вся сила. Потому и стали святыми... В огне не горели, по водице ходили - не утонули.
      - Ой, брехня! Ой, брехня! - зажал уши Бугрин и уверенно добавил: - Ты идиот, Митька.
      Полев улыбнулся снисходительно, с видом человека, знающего что-то очень важное, и больше не сказал ни слова.
      Глава двадцать седьмая
      ДОМА У МИТИ
      В субботу, под вечер, Митя пригласил Васю к себе домой. Но к Мите они попали не сразу.
      - Бабушка в хоре поет, зайдем за ней.
      "Молодец бабушка, в самодеятельности участвует", - подумал Вася. Только когда они подошли к воротам церкви, Вася понял, о каком хоре шла речь. Из-за ограды доносилось заунывное пение.
      Из ворот выходили старики и старухи, поспешно крестясь, что-то нашептывая. Спустя некоторое время Вася увидел попа с большой белой бородой. Горбясь, с портфелем в руках он направился к стоявшей неподалеку от церкви "Победе".
      Подошел Митя.
      - Сейчас бабушка выйдет. Она ведь старшая в хоре, - видимо гордясь этим, пояснил Митя и с торжественным видом развернул маленький аккуратно склеенный пакетик. В нем оказался крест.
      - Для тебя купил. Надевай, он от всех несчастий спасет.
      Вася возмущенно крикнул:
      - Ты с ума сошел!
      Полев завернул крест и бережно сунул его в нагрудный кармашек рубашки.
      - Заблудший ты. В вере покой и счастье обретешь, Пойми! Я ведь тоже ношу.
      Вася молчал. И слушать противно, и возражать неохота. Вот так тихоня! Даже Ярков в тысячу раз лучше Мити.
      К ним подошла сгорбленная старушка. До чего же она была старенькая и слабенькая! Бугрину показалось, что она вот-вот переломится и упадет. Старуха шла, опираясь на суковатую палку. Забыв обо всем, Вася поспешил ей навстречу и взял ее под руку.
      - Спасибо, миленький, спасибо.
      Ребята подсадили бабушку на переднюю площадку трамвая. Ехали долго.
      - Ноги-то вытирайте хорошенько, - предупредила старушка, когда они вошли в ветхие сенцы. Митя тщательно вытер ботинки тряпочкой и передал ее Васе.
      Едва они вошли в полутемную комнату с завешанными окнами, как Митя, косясь то на бабушку, то на Васю, перекрестился. А Вася не знал, что ему делать.
      Старушка устремила на него маленькие подслеповатые глазки.
      - Родители живы?
      - А как же, в Оксиновке живут.
      - При них-то чего не живешь?
      - Учиться надо, трактористов не хватает.
      - Ох, уж трактористы из вас!
      Старушка усадила ребят за стол, поставила сахарницу с мелко наколотыми кусочками сахара, нарезала хлеб.
      - Пейте чай, наверно голодные.
      - Нет, бабушка, мы сыты.
      - Глядите-ка, так уж и накормили досыта... На казенных харчах не разжиреешь.
      - Хватает нам, бабушка, - с обидой сказал Вася.
      - Ну, ладно, молодой да обидчивый! Старшие говорят - слушать надо, а вам бы только перечить...
      Старушка включила свет, надела очки и села к столу, взяв в руки толстую книгу.
      - У старых учиться уму-разуму надо. Вы не те книжки читаете, поэтому в бога перестали верить.
      Старушка читала о том, как жили святые, сколько несчастий претерпели, как смиренно молились и за это бог их вознаградил - сделал святыми. Вася смотрел на морщинистое лицо бабушки и думал: "Хоть бы чуть-чуть улыбнулась. Неужели ей самой не смешно? - Вася перевел взгляд на приятеля. - Неужели и Мите не смешно?"
      - А где сейчас святые? - с наивным видом спросил Вася.
      Старуха поверх очков взглянула на него.
      - Все узнаешь, - ласково улыбнулась она, - будешь ходить в церковь и все узнаешь. Почему в церковь не ходишь?
      "Потому что бога нет!" - хотел крикнуть Вася в лицо старухе, но вместо ответа молча стал собираться. Старушка взяла из его рук фуражку и ласково погладила по голове.
      - Нелюдим ты больно... Ну-ка покажи свой голосок. Митя больно хвалит тебя.
      - Не умею петь.
      - А ты спой, спой.
      Митя стал горячо уговаривать Васю.
      - Чего пристал? Настроения нет, - отмахнулся Вася.
      - Ну хорошо, послушай, как мы с внучком поем, может, подтянешь, сказала старуха. Два голоса - один тягучий, приторный, другой басовитый, не устоявшийся - затянули молитву. Лицо у Мити приняло смиренное выражение.
      Вася не вытерпел, прыснул, охватил фуражку и выбежал во двор. Возле калитки он остановился: "Как во сне. Неужели это было?"
      - Зачем же так? - услышал он за спиной голос Мити. - Нехорошо.
      Вася насмешливо стрельнул глазами.
      - Ты не сердись, - быстро зашептал Митя, - бабушка хочет, чтобы ты в хоре пел. Поп обещал взять меня к себе в послушники. Потом из меня дьяка сделает. А мне в послушники стыдно идти. Когда бабушка к сыну уезжала, я в училище поступил. А теперь не знаю, учиться мне в училище или бросить. Ругается бабушка все время.
      Митя вздохнул и внезапно загоревшимися глазами взглянул на Васю.
      - Давай вместе пойдем в послушники. Голос у тебя хороший, бабушка поговорит с попом.
      - А это не видел? - Вася поднес к лицу Мити кукиш. - Ничтожный ты!
      Митя отвернулся и медленно пошел к дому.
      - Нет, ты постой. - Вася схватил Митю за плечо. - Я бы к такой ведьме сроду не пошел. - И Вася насмешливо протянул: - Х-хосподи исусе, прости нас грешных... - передразнил он Митю, закатывая глаза под лоб. - Лапоть ты, противно смотреть.
      Когда Митя вернулся в дом, на столе, кроме сахара и хлеба, лежали сдобные пироги, ватрушки, сало, стояла в вазочке варенье.
      "У жадоба, для Васьки пожалела", - со злостью подумал Митя.