Как ни была она хороша, но пришлось ее мне потерять.
      ОПЯТЬ В ДОРОГЕ
      Мы сидим в чайхане на окраине старинного, пыльного города Маргелана. Под дощатым настилом весело булькает вода. Узбеки очень любят строить чайханы над арыками или на берегу быстротекущих горных рек. Над нашими головами в клетках звонко насвистывают канарейки. В чайхану то и дело входят новые люди. Но мы ничего не замечаем. Перед нашими глазами идет жестокий бой. Гремят пушки, валятся с лошадей люди. Володя читает нам книгу Льва Толстого "Война и мир".
      Где это Бородино?
      И вот снова дорога. Лязг буферов, шум пассажиров, ругань вагонных проводников, щелчки по нашим затылкам, жалобные вопли Люси, пронзительные, предупреждающие голоса Володи и цыганенка Петьки. Дробный перестук вагонных колес и проплывающие мимо нас незнакомые станции.
      В Ташкент мы едем на буферах и на крышах вагонов. В городе очень много милиционеров. Не успеешь вылезть из ящика, как очутишься в руках стрелка. В Ташкенте надо пересаживаться на другой поезд. Кто выдумал эти пересадки? Почему не ходят поезда прямо на Бородинское поле!
      Бродим между железнодорожными линиями. Усаживаемся в какой-то товарный вагон. Только успеваем сесть, как Петька оказывается в объятиях здоровенного стрелка.
      - Атанда! - кричит Володя.
      Бросаемся врассыпную, а Петька так и остается в вагоне.
      - Петьку оставлять нельзя, - говорит Володя и бежит ему на выручку.
      И вот перед моими и Люсиными глазами предстает страшная картина. Из вагона три стрелка сначала вытянули Петьку, а за ним Володю. До самого вечера мы с Люсей околачиваемся в скверике у вокзальной площади, не надеясь дождаться товарищей. Но чудо! Мы видим снова наших друзей. У Петьки в руках несколько кругов колбасы, а у Володи целая стопа узбекских лепешек. Мы с Люсей крутим головами и, не веря своим глазам, спрашиваем:
      - Это вы? Откуда это?
      - Это? - показывая на лепешки и колбасу, говорит Володя. - Нам подарили в милиции, говорят: "Возьмите, ребята, на дорогу, вам, наверное, нечего кушать". Вот мы и взяли.
      - Вас отпустили?
      - И держать не стали, - весело отвечают Петька и Володя.
      На самом деле с нашими друзьями произошло вот что. Когда милиционеры вели их через улицу, возле остановился трамвай. Не успели милиционеры моргнуть, как наши дружки шмыгнули к трамваю, смешались с толпой и исчезли.
      Едем дальше. Ночь. Скорый поезд мчит нас на запад.
      Холодно. На крыше, прижавшись к вентиляционным трубам, сидим, будто примерзлые. У меня побаливает голова и звенит в ушах. Люся ухаживает за мной. Следит за каждым моим движением. На второй день она сама оказывается в таком же положении. Я вижу ее то скрюченной, то раскинувшейся пластом. Что с нами, я не могу сообразить. В одном степном городке Володя стаскивает нас с поезда. Мы лежим на лужайке, потом нас переносят в какой-то сырой подвал.
      - Ничего, ничего, - успокаивает Володя, - хоть здесь плохо, но спокойно.
      Не успеваем как следует обосноваться, прибегает Петька:
      - Едемте дальше, пришел товарняк.
      И снова мчимся на запад. Меня уже не интересуют города, поселки, которые проезжаем, и даже Бородинское поле. Скорее бы перестала болеть голова! До моего слуха доносится: Аральское море. Сколько раз я проезжал около этого моря, но никак не удавалось посмотреть его: то поезд проходил ночью, то я сидел под какойто лавкой, оттуда нельзя было высунуть носа. И вот наконец я увижу его. Я встаю на ноги, хочу подойти к двери чуть приоткрытого товарного вагона, и вдруг в моих глазах темнеет, я проваливаюсь в бездну.
      - Ванятка, Ванятка! - слышу чей-то далекий голос. - Вставай, приехали в Оренбург,
      - Не трогай, - говорит второй.
      - Что - не трогай! Сколько уж времени он лежит, умрет еще. - И вдруг тот же голос вскрикивает: - Володька, атанда! Милиция!
      А мне в это время не страшна была и милиция. Моя голова словно сдавлена тисками. Тошнит, я все время икаю, но в желудке у меня пусто. Через некоторое время снова слышу голоса, теперь уж я узнаю их: один принадлежит Петьке, другой Володе. Они оба облегченно вздыхают:
      - Пронесло, не заметили.
      Петька и Володя берут нас с Люсей на руки, тащат между вагонами, заталкивают в собачьи ящики какогото пассажирского поезда и облегченно говорят:
      - Все в порядке, поехали дальше.
      Наконец мы в маленьком городке Можайске. До Бородинского поля осталось не больше-семи километров. Но туда надо добираться пешком, а мы с Люсей еле волочим ноги. Последнее расстояние мы преодолеваем тяжелее, чем несколько тысяч километров оставленного нами позади пути.
      Но вот и Бородино.
      Постояли мы около памятника, над которым размахнул крылья орел. Поели на Бородинском поле щавелю п тронулись обратно. Куда? Конечно, обратно в Ферганскую долину. Володя в какой-то книге вычитал, что за Шахимарданом стоит алмазная гора. Решили проверить.
      КОНЕЦ НАШИМ ГАСТРОЛЯМ
      - Разрешите, товарищ начальник? - проталкивая оборвышей в двери кабинета, весело проговорил милиционер.
      - Прошу, прошу, - раздался из кабинета такой же веселый голос.
      И тут перед начальником предстали четыре подростка, одетых в самые причудливые костюмы. Это, конечно, были мы.
      - Гастролеры, вечные странники, - с улыбкой доложил милиционер.
      - О! Друзья, да вы не из цирка ли? - воскликнул начальник.
      Друзья, то есть мы, как по уговору, шмыгнули носами и ответили:
      - Мы проезжие.
      - Куда же вы едете?
      Мы задумались. Разве на такой вопрос сразу можно ответить? Впрочем, на этот раз мы и сами не знали, куда ехали.
      - Значит, не можете ответить? - сказал начальник. - Ну что ж, тогда сделаем остановку и поговорим по душам. Садитесь.
      Мы, не дожидаясь вторичного приглашения, тут же уселись. Петька, самый деловой человек в нашей компании, не любивший попусту тратить время, взял со стола газету и углубился в чтение.
      - Так, - поглаживая и без того гладкие седые волосы, проговорил начальник, - теперь давайте будем знакомиться. Как тебя звать, уважаемый чтец?
      - Петр Гаврилович Смерч, - выпалил Петька.
      - Понятно, - сказал начальник. - А газету, дорогой Петя, надо перевернуть, вверх ногами ее не читают.
      - Скажите пожалуйста! - изумился Петька. - Оказывается, сейчас стали газеты печатать совсем наоборот.
      - Да, и это очень давно, - чуть-чуть улыбаясь, проговорил начальник. - Скажи, Петя, а отец у тебя есть?
      - Был. У меня были и отец, и мать, бабушка, дедушка, прабабушка, прадедушка.
      - Довольно, все ясно... А тебя как зовут, девочка? - обратился к Люсе начальник.
      - Люся Кравцова. Отца нет, матери нет. Какие еще будут вопросы?
      - Больше к тебе вопросов не будет.
      Когда начальник спрашивал о моих родителях, я также скороговоркой хотел ответить, как Люся, но, посмотрев в добрые глаза начальника, не мог этого сделать, только отрицательно покачал головой.
      - А у тебя, Володя, тоже нет родителей? - спросил начальник.
      - Вы откуда знаете мое имя? - удивился Володя.
      - А у тебя на руке оно вытатуировано.
      - А-а... Не знаю, может быть, есть, а может быть, и нет. Петька подозревает, что у меня вообще не было родителей.
      - Понятно, все понятно. Да-а... Ну, что ж, ребята, с вами делать? Вы ездили долго?
      - Да, прилично, - ответил Володя.
      - На Урале были?
      - Приходилось.
      - Видели, какие там начинают строить заводы? Да не только на Урале, везде. Заводам нужны инженеры, умные люди, а для того чтобы быть умным, надо учиться. Сейчас старые люди и то за книги начинают браться. Мне вот пятьдесят с лишним лет, а тоже учусь. Спросите у Сафронова. Правда ведь, товарищ Сафронов?
      - Совершенно верно, - ответил милиционер.
      - А вы ребята молодые, хорошие, - продолжает начальник, вам только учиться и учиться. Что толку от бродяжничества? В наше время и бродяжничать-то стыдно. Другое дело, если бы, допустим, некуда было деваться, а то, пожалуйста, в любую колонию или в детдом придите, и вам с удовольствием откроют двери. Вот послушайте, что мне пишет один мальчик.
      Начальник достал из ящика бумажку и начал читать:
      - "Дорогой дяденька Егор Николаевич! Очень большое спасибо я шлю вам за то, что меня задержали. Я теперь выздоровел и учусь во втором классе. Я тогда чуть совсем не околел, то есть не отдал концы в воду..."
      Володя взял у него письмо и стал читать о том, как неизвестный нам мальчик ездил из города в город на поездах, потом заболел и не в силах был ходить. Чтобы не попасть в руки милиции, он запрятался в какой-то станционный подвал и чуть там не умер. Его обнаружил сторож, передал в милицию, а милиция направила в детскую трудовую колонию.
      После чтения Володя повертел, повертел письмо, передал его на исследование Петьке. Может быть, нам начальник какое-нибудь поддельное подсунул. Петька закрывал то один глаз, то другой, но, не обнаружив никаких подделок, возвратил начальнику.
      - Ну, что вы скажете? - спросил начальник.
      - А что мы скажем, - ответил Володя, - письмо как письмо.
      - Нет, я говорю насчет колонии. Там будете обуты, одеты, сыты и еще вас будут учить, а? Я думаю, вам понравится. Как, Сафронов, хорошая та колония, где мальчик живет?
      - О! Замечательная.
      И Сафронов так расписал колонию, будто там было райское житье.
      - Вот представьте, - говорил он, - в колонии тихо. Вдруг, все равно как на военной службе, на линейку выбегает горнист и дудит: "Вставайте, вставайте, стряхивайте лень умыванием, зарядкой, встречайте новый день". Когда физзарядка заканчивается, горнист снова берет свою трубу и дудит уже по-другому: "Бери ложку, бери бак, а не хочешь, иди так". Это он созывает всех на завтрак, а с завтрака колонисты расходятся по классам. Школа там светлая, хорошая. Век бы я там сидел и учился. А какие там игры устраивают!..
      - А вот, которые, допустим, совсем ни бельмеса в грамоте, тех тоже учат? - спросил Петька.
      - А как же, всех, всех там учат и каких еще из них грамотеев делают!
      - Не знаю, кто как, - сказал Петька, - а я вообще не против посмотреть на эту колонию, может, и правда там ничего.
      Мы с Люсей также согласились.
      Володя думал, думал и тоже махнул рукой:
      - Ладно. В случае чего можно повернуть обратно.
      На следующее утро милиционер Сафронов посадил нас в поезд. Вагон, куда мы еле влезли, был переполнен.
      - Рабочий люд едет на стройки, - объяснял нам Сафронов, видите, даже со своим инструментом, - показал он на кирки и лопаты. - А те вон, что сидят в соседнем купе, - студенты, едут после учебы отдыхать домой" Эх, до чего же эти студенты веселый народ! Вон ведь как задорно смеются. Вечно я завидую им.
      Сафронов оказался очень словоохотливым. Едва мы с ним успели познакомиться, он уже рассказал нам, как служил в конной армии Буденного, потом работал на заводе, как пришел служить в милицию.
      Выслушав его, мы тоже, перебивая друг друга, стали рассказывать о своих странствиях, а когда кончили рассказывать, Сафронов покачал головой и сказал:
      - Да, ребятки, неудачно у вас началась жизнь. Ну, ничего, все поправится. Поживете в колонии, поучитесь и какими еще станете людьми! Завидовать будут вам.
      Мы замолчали. Воспоминания словно придавили всех. Только я все время ерзал на сидении и, по привычке, опасливо посматривал по сторонам. Мне казалось, сейчас подойдет кто-нибудь, схватит за шиворот и скажет: "Мальчик, билет. Ах, нет? Выкатывайся отсюда!"
      Володя смотрел, смотрел на меня и не выдержал:
      - Ты что, на шиле сидишь?
      И снова все замолкли. Молчание нарушил Сафронов. Он посмотрел на часы и сказал:
      - Эх, ребята, время уже клонит к обеду. Нам что-то надо поесть. Подождите, - спохватился он, - кажется, мне жена давала деньги на мясо, - и стал рыться в своих карманах. - Куда же они девались? Неужели потерял?
      Петька отвел в сторону глаза и певуче сказал:
      - Товарищ Сафронов, ваши деньги у меня, возьмите, а то у меня карманы худые, могу потерять их.
      Сафронов, сделав вид, что ничего особенного не произошло, весело проговорил:
      - Ну что ж, если сумел их сохранить, то теперь на эти деньги должен нас накормить.
      На одной из остановок Петька принес буханку хлеба, соленых огурцов, и мы все это съели с таким аппетитом, что остальные пассажиры тоже стали вытаскивать съестные припасы.
      Когда со столика исчез последний огурец, Сафронов вытер руки и сказал:
      - Ну вот, теперь другое дело, можно послушать и какую-нибудь музыку. Ты бы что-нибудь нам спела, Люся.
      - А что вам спеть? - спросила Люся. - "Во поле березонька стояла" или "Налей, налей бокалы полней"?
      - Нет, - сказал Сафронов. - Ты нам спой про конницу Буденного. Люблю эту песню.
      И Люся тоненьким голосом запела:
      С неба полуденного жара не подступи...
      А Сафронов набрал в себя воздуху и забасил:
      Конница Буденного рассыпалась в степи,
      За ними запели и мы, за нами подхватили пассажиры, и вскоре эта песня стала греметь на весь вагон, словно ее пела целая рота солдат.
      В детприемник приехали вечером. Познакомив с дежурным, Сафронов пожал нам руки.
      - Ну, вот вы и дома. Учитесь, чтобы лет через десять я встретил вас инженерами. Учтите: не ниже чем инженерами!
      - А вы за это время не умрете? - полюбопытствовал Петька.
      - Сейчас нам некогда умирать, - ответил Сафронов, - кругом такие дела разворачиваются, только жить да жить.
      Люся посмотрела на Сафронова и, вздохнув, сказала:
      - А вы все-таки хороший, товарищ Сафронов.
      - Ну уж! - смущенно пробормотал Сафронов.
      Он ушел, а мы еще стояли и смотрели ему вслед. Потом Люся мечтательно проговорила:
      - Вот были бы все такие хорошие люди, как Сафронов, и мы стали бы жить хорошо! А может, и все такие, только мы сами бегали от них?
      - Есть и плохие, - сказал Петька.
      - Есть, конечно, - согласилась Люся.
      В СОКОЛИНСКОЙ КОЛОНИИ И В РОДНЫХ МЕСТАХ
      R НОВОЙ ЖИЗНИ
      Итак, мы в детприемнике.
      - Интересное заведение, - замечает Петька. - Все вещи на ходу.
      - Как это? - спрашиваю я.
      - А вот так: стоит, допустим, к этой шторке приложить небольшое усилие, и она сама побежит на базар.
      Разговор происходит в красивом, увешанном разными картинами вестибюле. Здесь же прохаживаются еще два десятка таких же, как и мы, "вольноопределяющихся". Они так же, как и Петька, с большим интересом рассматривают шторы, стулья, этажерки. Некоторые из них даже прикидывают, сколько за ту или иную вещь могут дать на базаре.
      Но вот в вестибюле появляется худенькая женщина в белом халате и объявляет:
      - Вновь прибывших прошу в приемную.
      Мы заходим в просторную комнату, оклеенную голубыми обоями. Посредине комнаты - стол, за которым сидит похожий на сельского писаря человек в очках. Волосы у него белые, подстрижены ежиком, под носом тоже маленький ежик.
      - Подходи следующий, - то и дело говорит писарь и, посмотрев поверх очков на подошедшего, спрашивает фамилию, имя, отчество...
      "Вольноопределяющиеся" стараются ему отвечать по-солдатски, залпом.
      - Купцов Михаил Спиридонович, сын собственных родителей, образца тысяча девятьсот...
      - Довольно, - останавливает его старик. - Дальше мне все ясно. Следующий.
      - Бунька.
      - Что - Бунька? Это твоя фамилия?
      - Как - фамилия? Так зовут меня пацаны.
      - Я спрашиваю фамилию.
      - Ах, фамилию! Так бы сразу и сказали. Подождите, я сейчас припомню.
      - Хорошо, подойдешь после. Следующий!
      К столу подходят два мальчугана, им лет по десяти.
      - Я просил подходить по одному, - сердится старик.
      - А у нас у обоих одна фамилия, - отвечают мальчики.
      - Как - одна?
      - Одна: Шпилька.
      - Это же прозвище, а не фамилия.
      - А другой мы не знаем.
      Писарь озадаченно смотрит на них.
      - Родителей помните? - спрашивает он.
      - У нас их не было, мы с малолетнего приюта.
      - А после приюта что делали?
      - Лазали по форточкам.
      - А имена свои знаете?
      - Знаем, - отвечает один из мальчуганов. - Меня звать Мишкой, а его - Гришкой.
      - Ну хорошо, тогда твоя фамилия будет Пионерский, а его Октябрьский. Запомнили?
      - Запомнили.
      - Идите на место.
      Наконец очередь доходит до меня. Я рассказал о своих родителях, о Строганове и о том, как я остался один.
      Когда я возвратился на место, ко мне подсело несколько ребят. Один назвал себя капитаном Кошачий Глаз, а другой бараном Дри-чи-чи. Имен остальных я не запомнил.
      - Эх, чудак! - заговорили они в один голос. - В цирке работал, а в детскую колонию идешь! Бежим отсюда. Мы тебе наберем целую стаю собак, если хочешь, даже можем из зверинца тяпнуть медведя.
      - Не веришь, - сказал капитан Кошачий Глаз, - могу поклясться своими фиксами.
      Хотя эти капитаны были такие же ободранные, как и я, но во рту носили коронки - фиксы, которые служили знаком отличия. Ребята побаивались их и держались с ними осторожно.
      После регистрации всех, и рядовых и капитанов, остригли наголо и погнали в баню. Мы не сразу узнали друг друга. Володя Гончаров казался низеньким, а у Петьки голова походила на арбуз - так и хотелось щелкнуть по ней. Капитаны стали рядовыми. Детприемовский воспитатель заставил фиксы выбросить. Правда, капитаны опять потом их подобрали, но во рту не носили, а без фикс, известно, какие же они капитаны!
      В детприемнике мы пробыли больше недели. Однажды нас выстроили в вестибюле. Перед строем поставили стол, и воспитатель объявил, что сейчас с нами будет говорить представитель из Комиссии по делам несовершеннолетних. И правда, со второго этажа спустился толстый, как пивной бочонок, человек в военной гимнастерке, бухнул свой портфель на стол и прокричал:
      - Товарищи, все наше стремление идет к тому, чтобы направить вас к новой жизни, и вы сейчас пойдете в новую жизнь. Новая жизнь... - И он пошел склонять эти два слова по всем падежам.
      Беспризорники, народ очень нетерпеливый, стояли, стояли, а потом закричали:
      - Нельзя ли как-нибудь покороче!..
      - Товарищи, регламент мне никто не устанавливал, - сказал представитель, - но я постараюсь покороче.
      И поехал дальше. Мы, собственно, никогда не интересовались и не задумывались, что такое новая или старая жизнь, не заглядывали назад и не смотрели вперед. Мы знали вообще жизнь и очень любили ее. Поэтому сколько лекций ни читали нам в детприемнике, они отлетали от наших голов, как от стенки горох. Наконец представитель в последний раз крикнул:
      - Товарищи, смело идите в новую жизнь!
      Из красного уголка вышел тощий, с кошачьими усами милиционер и повел нас в новую жизнь.
      ВОТ МЫ И ПРИБЫЛИ
      - Вот мы и прибыли, - сказал милиционер, - входите.
      Петька Смерч поднимает вверх голову, вторит ему:
      - Вот и прибыли, только куда?
      - Входите, входите, - говорит милиционер, - не робейте!
      Перед нами высокая монастырская стена. Ворота проходят под мрачной серой башней, они темные, похожие на зев громадного зверя. Кажется, как только подойдем поближе, втянет всю нашу компанию - и поминай как звали.
      - Робеть, конечно, нечего! - говорит барон Дри-чи-чи, проходя первым в ворота. Мы двинулись за ним.
      Идем по тенистой, посыпанной песочком аллее.
      - Скажите, пожалуйста, здесь у них как в приличном парке! - говорит кто-то из ребят.
      - Ой, а цветы, цветы какие тут! - восклицает Люся. Действительно, как в хорошем парке.
      - Да, - говорит Володя, - здесь вроде не совсем плохо. Но посмотрим, как встретят нас.
      Милиционер подводит нас к двухэтажному зданию, приказывает подняться по лестнице. В дверях нам загораживает дорогу лет двенадцати мальчик в синей блузе.
      - Нам бы заведующего, что ли, или кого другого, - говорит милиционер.
      - Минутку терпения.
      Мальчик подходит к маленькому, покрытому красной материей столику, нажимает на черненькую кнопку, и через несколько минут перед нами предстает в такой же форме паренек с темнеющей верхней губой.
      - Где ваши документы? - серьезно спрашивает он.
      Милиционер из своей сумки вытаскивает огромный пакет и какую-то книжку. Мальчик со столика берет ручку, расписывается в книжке и подает милиционеру.
      - Подожди, а твоя подпись действительна ли? - спрашивает милиционер.
      - Действительна. Пойдемте, ребята.
      Мы весело пошли за пареньком, а милиционер так н остался на месте, недоверчиво посматривая на подпись в книжке.
      Паренек провел нас через длинный коридор, распахнул перед нами белые двустворчатые двери и сказал в глубину комнаты:
      - Василий Иванович, вы не заняты? Новички к нам прибыли.
      - Пусть проходят.
      - Проходите, ребята, к заведующему, - сказал паренек.
      За столом сидел худой человек в серой толстовке.
      Оторвавшись от бумаг, он посмотрел на нас, поздоровался и спросил:
      - Ну как, ребята, нравится у нас?
      - А откуда мы знаем? - сказал Володя.
      - А вы разве еще не познакомились с колонией?
      - Нет.
      Заведующий укоризненно взглянул на паренька.
      - Фролов, как же так, сегодня ты старший по колонии - и вдруг такая оплошность.
      - Некогда, Василий Иванович, - смущенно произнес Фролов.
      - Нет, сначала познакомь ребят с колонией, а потом уж приведешь ко мне: может, кому-нибудь из них не понравится у нас.
      Фролов водил нас по каким-то мрачным комнатам.
      Через разноцветные осколочки, собранные в оконной раме, скупо падает свет. Темные дубовые столы, такие же резные сиденья, похожие на диваны... Скучно.
      - Смотрите - это палаты, сюда триста лет назад приезжал царь, - поясняет Фролов. - Теперь это историческое место, нам доверили охранять.
      - Бедновато все-таки жил царь, - говорит цыганенок Петька. - В Москве на Курском вокзале и то обстановка лучше.
      Собственно, нам здесь делать нечего.
      Фролов ведет в столовую.
      Столовая встретила нас строгими рядами квадратных столиков, белизной скатертей. Так захотелось сесть за один из них и... Володя сел и сказал:
      - Столовая вообще ничего, но только какие здесь обеды?..
      - Сима, - закричал Фролов, - дай обед для гостей.
      Из кухонного окошечка выглянула краснощекая девочка, и вот она уже поставила на столик тарелки борша.
      Володя взял ложку, попробовал.
      - Ну как? - спросили все.
      - Вроде ничего.
      Примеру Володи последовали остальные и пришли к общему мнению, что столовая хорошая.
      Осмотрели клуб. Здесь мне больше всего понравилась физкультурная комната с кольцами, турниками и мягкими спортивными матрацами.
      - Среди вас есть спортсмены? - спросил Фролов.
      Он разбежался и прыгнул через деревянную кобылу.
      Я тоже скинул свой пиджачок, выданный мне в детприемнике, подражая Виталию Лазаренко, потоптался немного на месте, сделал переднее сальто-мортале.
      - О! Ты настоящий физкультурник! - воскликнул Фролов. Наш физрук твоему приезду обрадуется не знаю как. Ну-ка, покажи еще что-нибудь.
      Я постоял на руках, затем сделал несколько задних сальто-мортале и пируэт.
      - Ребята, это же настоящий циркач! - восхищенно кричал Фролов.
      - Он и так настоящий. И у нас он не один, вот Люся тоже из цирка, - сказал Володя.
      - Вот хорошо! Наш физрук уцепится за вас обеими руками. Ну ладно, пойдемте, ребята, дальше.
      Перед нами слесарная мастерская. За верстаками стоят маленькие рабочие. Они деловито ширкают рашпилями по брусочкам железа, измеряют их какими-то хитроумными инструментами и кладут аккуратно в стопочки, как на настоящем заводе. А в механическом отделении еще интереснее: тут мальчуганы управляют машинами. К нам подходит пожилой рыжеусый человек.
      - Это инструктор, - сообщает Фролов.
      Инструктор обводит нас внимательным взглядом и спрашивает:
      - Никому из вас не приходилось стоять за токарным станком?
      Все молчат.
      К станку подходит капитан Филька - Кошачий Глаз.
      - Товарищ инструктор, - спрашивает он, - а может, совершится чудо? Вот, допустим, я встану за станок, и из меня сразу получится токарь!
      - Такого чуда мне еще ни разу не приходилось видеть, отвечает инструктор.
      - А если бы вышло, вы мне доверили бы такой же станок?
      - Без лишнего разговора.
      Филька встает к станку, смело берет какой-то рычаг, что-то включает - и станок зашумел. А через несколько минут мальчик подает готовый стерженек.
      Инструктор внимательно рассматривает его, потом из бокового кармана вытаскивает какой-то инструмент, придирчиво меряет детальку и смотрит удивленно на Фильку.
      - Ну как? - спрашивает капитан Филька.
      - Все точно. Выходит, ты настоящий токарь.
      - Еще бы, - отвечает Филька. - Мой отец был не дурак, чтобы не научить сына своему ремеслу. А ты, парень, держи станок, а то отберу, - обращается Филька к мальчугану, стоявшему у станка.
      - Ну что же, как говорят, дал слово - держи, - сказал инструктор. - Передаю тебе этот станок, вижу, ты с ним хорошо знаком.
      - А как же этот товарищ? - указывая на мальчугана, обеспокоенно спросил Филька.
      - Работать будете вдвоем: один в первую, а другой во вторую смену.
      - Серьезно?
      - Я никогда не обманываю, - говорит инструктор.
      - Что же, я согласен. Дри-чи-чи! Где барон Дри-чи-чи?
      - Что такое?
      - Возьми свои фиксы, у меня появилось желание быть простым смертным.
      - Спрячь, потом плакать будешь.
      - Возьми, возьми. Может, на "воле" тебе еще пригодятся.
      Мастерских в колонии оказалось более чем достаточно. Смотришь, то у одного, то у другого из нашей компании загорятся глаза. В деревообделочной мастерской изготовляют стулья, столы и какие-то маленькие,зеркальные шкафчики. Тут не было хитроумных машин, но работа не менее интересна, чем в механической мастерской. Мальчуган берет обыкновенное полено, ширкает несколько раз по нему рубанком, получается табуреточная ножка.
      - Эх, была не была, дай-ка, пацан, молоток, - обращается барон Дри-чи-чи к мальчику, сколачивающему что-то маленькими гвоздями.
      Стук-стук-стук - и под руками "барона" шкафчик разваливается на части. Мальчик-столяр поражен, у инструктора опустились руки.
      - Хм! Кажется, я немного не так приступил, - чешет затылок Дри-чи-чи.
      Инструктор говорит срывающимся голосом:
      - Ничего, ничего, бывают ошибки. Я тоже, когда учился... Получится из тебя краснодеревщик, да еще какой, завидовать будут твоей работе!
      - Ну что ж, ребята, - наконец сказал Фролов, - как будто все осмотрели.
      Заведующий нас встретил прежним вопросом: как понравилась нам колония.
      - Да так, вроде ничего, - ответили мы.
      Заведующий щурит глаза:
      - Может быть, не понравилось в колонии? Говорите сразу, могу обратно отправить в приемник.
      Ребята молчат. Нельзя же сразу ложиться на обе лопатки. Заведующий нам тоже понравился. Он совсем не похож на начальников детприемника: не мямлит, не уговаривает, а прямо режет в глаза. Сразу видно, что человек наш, с прямым характером.
      От заведующего нас повели в баню, переодели в колонистскую одежду. Кроме того, выдали, как настоящим рабочим, комбинезоны, которые на базаре стоят не меньше тридцати-сорока рублей. А из бани направили в столовую. Нас накормили так, что Петька, хлопая себя по животу, сказал:
      - Нарубался, все равно как после хорошей удачи.
      После обеда нас созвали в красный уголок, в колонии его называют клубом. Заведующий объявил нам, что отныне мы воспитанники Соколинской детской трудовой колонии. Оказывается, звание колониста нам еще надо было заслужить. Но, по словам цыганенка Петьки, эта не так уж трудно. "Петька все наперед знает".
      В детприемнике нам говорили:
      "Подождите, вот попадете в Соколинскую колонию, там вас сделают шелковыми. Там ребята по струнке ходят".
      И вот мы стали присматриваться к этим "шелковым" колонистам.
      Примерно через месяц после нашего появления в колонии произошел такой случай.
      Как-то под вечер к нам прибыл представитель наробраза. А всяких представителей в колонии бывало очень много... Некоторые беседовали с колонистами, спрашивали, кто чем недоволен, и ответы тут же записывали в блокнот; другие галопом проходили по двору, на ходу делали замечания: то не на месте стоит мусорный ящик, то волейбольная площадка плохо посыпана песком.
      На этот раз представитель увидел, что у нас некрасивые входные ворота и поэтому, как он выразился, колония не имеет социалистического вида.
      - Поглядите, - говорил он, - какие ворота в наробразе: когда входишь в них, сразу чувствуешь, что входишь в социалистическое учреждение.
      В наробразе действительно ворота были красивые, сделанные из витых железных прутьев, с какими-то причудливыми цветами.
      Представитель говорил это Василию Ивановичу в присутствии колонистов. Заведующий ничего не ответил, колонисты тоже промолчали.
      В колонии был такой закон: пока гость не осмотрит все достопримечательные места, его не отпускают домой, а этого затащили еще в клуб слушать большой концерт.
      Вечером, после концерта, колонисты подвели представителя к воротам и спросили:
      - Как, теперь наша колония имеет социалистический вид?
      Оказывается, пока шел концерт, у нас появились новые ворота. Представитель посмотрел на них и ахнул:
      - Да это же наробразовские ворота!
      - А что ж, только одному наробразу, что ли, теперь иметь социалистический вид? - сказал кто-то из колонистов.
      Наробраз от нас находился кварталов за пять, на самой бойкой, многолюдной улице, и, как колонисты умудрились снять ворота и доставить сюда, я до сих пор не знаю.
      Был и такой случай. Василий Иванович сказал, что к нам приедут летчики - герои гражданской войны. В то время самолеты были еще редкостью, и человека в летной форме не везде можно было увидеть. Половина колонистов хотела быть летчиками, поэтому встреча всех обрадовала. Когда гости приехали, колонисты засыпали их цветами.