А Мишка, оказывается, сам работает на корабле без году неделя, несколько недель назад его самого заставляли ломиком сдвигать паровой котел.
      - Иди сюда, держи мешок выше, - скомандовал Мишка.
      Я послушался его приказания. Он повернул что-то в механизмах, оттуда сильной струей повалил пар.
      Каким-то образом об этой шутке узнал капитан. Когда я от пара шарахнулся в сторону, он ястребом свалился в кочегарку.
      - Что вы тут делаете? - закричал он. - Я не позволю, чтобы на моем корабле издевались над людьми!
      Он так разошелся, что сразу поднял почти всю команду на ноги. Я, конечно, теперь стоял около него очень гордый: шутка ли, за меня заступается сам капитан.
      Он схватил меня за руку и потащил в свою каюту.
      Там сел в кресло и спросил меня:
      - А как по-твоему, почему над тобой подсмеивается команда?
      - Не знаю, а только все смеются.
      Капитан перебил меня.
      - А я знаю, - сказал он: - ты называешь себя матросом, да еще со старого парусного флота. Зачем это? И какой ты матрос, если еще ни разу не выходил в море? Ты еще не матрос, а юнга. Повтори: кто есть ты такой?
      - Юнга.
      - Правильно. И никогда больше не обманывай. Понял?
      - Понял.
      - Вот теперь иди в кубрик и скажи команде так: "Товарищи матросы, кочегары и машинисты, я вас обманул, я еще не матрос, а юнга Иван Остужев. Я хочу быть моряком, помогите стать мне настоящим матросом".
      Как мне ни тяжело было делать это, но скрепя сердце я покинул каюту капитана, спустился в матросский кубрик и промямлил только что выслушанные слова.
      - Подождите, братцы, - сказал один из матросов. - Этот малый что-то ведь нам хочет сообщить.
      - А я уже все сказал, - проговорил я.
      - Никто не слышал. А ну, повтори еще.
      Опустив глаза к носкам своих ботинок, я вновь пробормотал слова капитана.
      - Громче! - крикнул кто-то. - И подними голову.
      И тогда я оттарабанил им по-солдатски:
      - Товарищи матросы, кочегары и машинисты, я не матрос, как говорил вам, а юнга. Помогите мне стать настоящим матросом.
      - Молодчина! - крикнули сразу несколько матросов. - Выйдет из тебя моряк: честность на море нужна прежде всего. Поможем стать тебе матросом. Молодец!
      Капитан, выслушав мое сообщение об исполнении его приказания, улыбнулся, потом почесал мундштуком подбородок и сказал:
      - Вот теперь над тобой никто не будет смеяться. Надо всегда быть тем, кто ты на самом деле есть.
      Надо мной больше не подшучивали.
      ...Как-то утром, соскочив с постели, я выбежал из каюты и увидел на палубе нашего корабля белоголовую Лену, подлестничного капитана.
      "Как же она попала сюда?" - подумал я.
      И, главное, она здесь держалась так свободно, будто находилась дома. К ней подходили матросы, кочегары, будто тут она была своя. А когда ее увидел капитан, в знак приветствия даже поднял руку к козырьку. Со всех сторон неслись возгласы: "Здравствуй, Леночка!", "Ах, Лена, приветствую!" Но я сделал вид, будто ее не замечаю. Проходя мимо меня, она повернулась и сказала: - Здравствуй, рогач, чего нос-то повесил?
      - Ты сама рогач, - ответил я.
      Я тогда еще не знал, что на кораблях в шутку верхнюю команду зовут рогачами, а нижнюю - богачами.
      Догнав ее, я сказал:
      - Тебя зовут на клотик.
      - Зачем? - сощурив глазки, спросила она.
      - Чай пить.
      И тут же я услышал слова капитана.
      - Видите, какие ростки выходят из ваших семян? - с укоризной сказал он кому-то.
      Потом подошел ко мне:
      - Нехорошо так, Ванятка, нехорошо обманывать. Ты же перед матросами давал клятву, что больше никого не будешь обманывать, а?
      - А я как будто и не знаю, где находится клотик! - сказала Лена. - Вон на самой верхушке мачты. - Она надула губы и насмешливо посмотрела на меня.
      Я тоже косо поглядел на нее.
      - О! Друзья, да, никак, вы коситесь друг на друга! - заметил капитан. - Вы знаете, что на корабле не положено враждовать. А ну-ка, сейчас же пожмите руки.
      Как не хотелось подавать этой девчонке руку, но, если на корабле не положено сердиться, ничего не поделаешь. Пришлось подать.
      - Ну вот, - сказал капитан, - по морскому закону - вы должны навсегда остаться друзьями, понятно?
      - Понятно, - ответили мы.
      - А сейчас отойдите в сторону, не мешайте убирать палубу.
      Мы с Леной сели на кнехт. Хотя оба старались сохранять дружественный и веселый вид, но веселого разговора у нас не получалось. Вспомнив, что капитан назвал ее мордовкой, после довольно длительной паузы я кашлянул и спросил ее:
      - Ты... это самое... по-правдашнему мордовка?
      - Нет, русская, - ответила Лена.
      - А почему тебя зовут мордовкой?
      - А меня по-всякому зовут, - ответила Лена. - Мама - Леночкой, бабушка - греховодницей, сестра - разбойницей, а дядя Гриша - мордовкой. А что?
      - Да просто так. Я думал, что ты на самом деле мордовка.
      - Разве правда на свете мордовки есть?
      - Есть.
      Видя, что разговор у нас начинает вязаться, я сказал:
      - Ну ладно, на палубе серьезные разговоры неудобно вести, пойдем в мою каюту, посмотришь, как я живу.
      - Тебе даже и каюту дали? - спросила она.
      - А как же, - важно ответил я.
      Подходя к боцманской каюте, Лена воскликнула:
      - Так это же папина каюта!
      - Какого папы? - спросил я. - Здесь со мной живет боцман.
      - Боцман и есть мой папа, - сказала Лена.
      - Ну, значит, тогда каюта общая, - поправился я.
      Почти вслед за нами вошел боцман. Он невысокий, плотный, кряжистый, как дуб.
      - А-а, стрекоза появилась! - увидев свою дочь, воскликнул он. - И уже успела познакомиться с нашим юнгой? Что ж, это хорошо, неплохой он парень. А тебя предупреждаю заранее: если будешь шалить, то говори сразу "до свидания". Тут же выпровожу с корабля, минуты одной держать не буду. Договорились?
      - Договорились, папа, - сказала Лена.
      - Ну так вот. А ты как себя чувствуешь, молодой человек? Привык уж к кораблю?
      - Привык-то привык, - сказал я, - только матросской работы мне не дают делать, к кому ни пойду, все меня гонят, говорят, иди с коком работай. А разве я коком пришел на этот корабль? Меня обида берет, вот что.
      - Ишь, какой прыткий парень! - сказал боцман. - Сразу и воробья в руки хочешь поймать. Молодец, учтем это дело. Ну, не горюй, что хочешь, то сбудется. Как выйдем в море, обязательно займусь с тобой, а сейчас пока бегай, отдыхай, развлекайся чем-нибудь. Вот Лена найдет тебе развлечение.
      Лена, видно, на всякие развлечения была горазда.
      Мы забрели в рулевую рубку. Около тумбы, на которой был компас, стояло небольшое ведерко с краской, рядом с ним - на бумаге несколько кисточек.
      - Тумбу красили, - сказала Лена.
      - Красили, да недокрасили, - заметил я. - Смотри, колпак-то, которым накрыт компас, некрашеный остался.
      - И правда! - воскликнула Лена. - Давай покрасим?
      - Давай.
      Колпак был медный, и до того он был начищен, просто на солнце горел огнем, жалко его было даже красить.
      Мы взяли кисти и через несколько минут он был размалеван. Немножко полюбовались своей работой и пошли на палубу искать чего-нибудь другого, что еще матросы не доделали. Только мы успели сойти с мостика, как нас обоих схватил за шивороты боцман.
      - Ну-ка, голубчики, вернитесь назад, - сказал он. - Это вы тут натворили? - спросил он, показывая на колпак. - Да где же вы видели... - он даже поперхнулся от досады, а потом заорал: - Стереть сейчас же краску! Довести колпак до прежнего блеска, даже до солнечного сияния, чтобы на нем, как на солнышке, ни одного пятнышка не было!
      - Папа, - сказала Лена, - а нам учительница говорила, что на солнце тоже есть пятна.
      - "Пятна, пятна"! - передразнил ее боцман. - Если есть, значит потому, что за ним присмотра нет. Если бы стояло оно на нашем корабле, так ни одного бы пятнышка не было. Ну, меньше разговоров, давайте драйте, иначе вас обоих в трюм запакую.
      Этот колпак мы терли почти полдня.
      Частенько мы заходили в гости к капитану.
      Однажды мы застали у него старшего помощника, или, как говорят моряки, старпома. Старпом, вертя в руках шахматную фигуру, говорил капитану:
      - Вот ведь досада какая, придется прекратить погрузку погодка свежеет. Норд-ост дает знать о себе.
      Капитан ему отвечал:
      - Да, с норд-остом шутки плохие. В прошлом году английский "Фредерик", как щепку, на берег выбросил. Пока не утихомирится, придется поболтаться в открытом море.
      - Жаль, жаль, - проговорил старпом.
      - Ну ничего, - сказал капитан, - часика полтора еще можно грузиться.
      Я радовался - наконец-то выйдем в открытое море - и уже представлял, как там, в море, громадные волны будут швырять наше судно и вдруг на судне что-то случится страшное, оно будет тонуть, все люди будут метаться, кричать... И вот тогда из боцманской каюты выйдет самый маленький человек - юнга, которого раньше не допускали до настоящей матросской работы, и спасет судно.
      Я так размечтался, что даже не заметил, как старпом покинул каюту, а Лена, сидевшая рядом со мной оказалась за капитанским круглым столом. Очнулся я от голоса капитана, который кричал мне:
      - Эй, дружище, ты что, как филин, уставился в одну точку? Чаю с медком хочешь?
      Вскоре опять явился старпом и сказал капитану:
      - Кажется, начинается, мелкие суденышки уже прячутся за пристани, а большие выходят в море.
      Капитан встал из-за стола, надел фуражку и сказал:
      - Выходим и мы. Ну, пострелята, - обратился он к нам, до свидания. Ты, Ванятка, марш в каюту, а ты, мордовочка, давай-ка, пока не поздно, беги домой. Как вернемся с болтанки, снова придешь. Ну, жму твою руку, пока.
      Я хотел проводить Лену, но она недовольно посмотрела на меня и сказала:
      - Сама знаю на берег дорогу.
      И мы разошлись в разные стороны.
      Посидев немного в боцманской каюте, я выбежал на палубу.
      "Тайфун" уже вышел из бухты и теперь шел по заливу в открытое море - его прилично покачивало. От этого меня начинало тошнить. Наш кок Федосеевич, увидев меня, сказал:
      - Эй, шкетик, ты что рожицу-то сморщил? Пойди-ка покушай огурчиков, легче будет.
      Я слышал, что соленые огурцы - самое верное средство от тошноты, поэтому сразу же откликнулся на его совет.
      - А где огурцы? - спросил я.
      - Вон там, около камбуза, занайтованы два бочонка, один-то из них пустой, а другой - с огурцами.
      Я подошел к камбузу и открыл бочонок...
      Ба! Вот так огурец - там сидела Лена.
      - Огурцы рядом, - весело глядя на меня, сказала Лена и тут же спросила: - Папа меня не ищет?
      - Нет, я ему сказал, что ты попрощалась и ушла домой.
      - А в море уже вышли?
      - Вышли.
      - Ну ладно, набирай огурцов, и пойдем посидим пока в камбузе, а потом уж я покажусь папе. Ой! Наверное, он будет ругаться! Бр-р, страшно!
      Зайдя в камбуз и съев несколько огурцов, Лена спросила меня:
      - Ты боишься качки?
      - Я? Нет!
      - Я тоже нет. А мутит тебя?
      - Нисколько.
      - Ох уж, "нисколько", а сам побледнел.
      - Я? Это ты побледнела.
      Мы спорили, спорили, а потом договорились до того, что ни я, ни она не боимся качки и нас обоих совсем не мутит, хотя чувствовали себя так, будто наглотались мух.
      Через некоторое время у меня стала тяжелеть голова, шея уже не держала ее, голова валилась вперед, а у Лены лицо стало мертвенно бледным.
      - Тебе очень плохо? - спросил я.
      - Мне? Нет, только я хочу на воздух. Пойду пройдусь по палубе.
      И она, словно после долгой тяжелой болезни, придерживаясь за стенки, поплелась к выходу.
      "Тайфун" уже шел в открытом море, и здесь были такие большие волны, что они даже перемахивали через борт "Тайфуна" и гуляли по палубе.
      Я, конечно, последовал за Леной. Лавина, катившаяся по палубе, схватила ее и, как мячик, подбросила вперед.
      Я хотел задержать ее, схватился за руку девочки, и меня понесло вместе с ней. Почти у самого борта я зацепился за что-то, и мы оба ушли под волну, покрывшую нас. Когда волна отхлынула, мы оказались в чьих-то крепких руках. Хотя эти руки довольно грубо нас отбросили от борта, но я был рад, что они вырвали нас из воды, и еще больше обрадовался, когда увидел, что эти руки принадлежали нашему капитану, дяде Грише. Капитан привел нас в свою каюту и начал на наши головы метать огонь и молнии. Когда у него, видимо, запал кончился, он устроил допрос. На его строгие вопросы мне пришлось отвечать одному, потому что Лена как села на стул, повесила голову, так больше не поднимала ее, как говорят моряки - отдала концы в воду. Но, когда капитан спросил, где мы опять встретились, Лена набралась мужества, приподнялась и ответила:
      - В бочке из-под огурцов.
      Капитан улыбнулся и покачал головой.
      - Ох, - произнес он, - что только с тобой будем делать, горе ты луковое!
      А если уж капитан улыбнулся, значит, он больше не мог быть сердитым, такой уж у него был характер.
      ВЫХОДИМ В МОРЕ
      Настал для меня долгожданный час - выходим в море. Лену уже сняли с борта, она одиноко стоит на берегу и с завистью смотрит на меня. Жалко мне ее. И почему капитан не берет ее в море? Это все из-за ее отца - боцмана. Он говорит: детей привечать на корабле - это значит беспорядок допускать. Вот и он, легок на помине.
      - Ну, друг ты мой разлюбезный, - говорит он мне, - теперь уж готовься к делу.
      - На вахту? - спрашиваю я.
      Боцман молчит.
      "И зачем я его об этом спрашиваю? Само собой разумеется, что на вахту", - думаю я.
      - Боцман, а что мне делать? - следуя за ним, спрашиваю я.
      Боцман, видимо, не рад, что заговорил со мной, сердито отвечает:
      - Иди в каюту, отдыхай.
      "И правильно, - думаю я, - матросы всегда перед вахтой отдыхают".
      Точно так же поступаю и я. Но разве заснешь, если у меня даже жилки на виске выстукивают: "На вахту, на вахту, на вахту!"
      Лежу в постели и думаю:
      "Наверное, Лена еще стоит на пристани и ищет глазами меня. Ах, бедная Лена! Если когда-нибудь буду капитаном, то в каждый рейс буду ее брать".
      Но, однако, когда же наступит вахта?
      Время мне кажется вечностью.
      Сиплым басом заревел "Тайфун", заработала машина.
      Пошли. А я сижу все еще в каюте.
      Может быть, боцман позабыл про меня? А что ж, впопыхах все может случиться. Быстро одеваюсь, выхожу на палубу.
      "Тайфун" уже отчалил от пристани, сейчас медленно разворачивается посреди бухты. Лена все еще машет рукой, я отвечаю ей.
      Почти одновременно со мной из своей каюты выходит и капитан. Он оглядывает небо и довольно улыбается.
      Я понимаю, зачем он это делает, и тоже начинаю оглядывать небесный свод. Голубой купол до того чист, будто кто его протер^ мокрой тряпкой. Правда, середина его кое-где запятнана тучками, но, видимо, они для капитана ничего не значили, разумеется, и для меня тоже.
      Капитан после осмотра неба сразу уходит, а я еще остаюсь на месте и смотрю на эти тучки. Когда прищуриваю глаза, они превращаются то в сказочные дворцы, то в необыкновенные снежные горы, то становятся похожими на головы бородатых стариков.
      - Ты что опять толчешься под ногами? - услышал я голос боцмана.
      - А я уже отдохнул, теперь бы мне работу... - запинаясь, отвечаю ему.
      - Ах да-а, - пробасил боцман. - Теперь, пожалуй, можно с тобой подзаняться, коли обещался. Значит, дам настоящую работу.
      Он подает мне швабру, ветошь, приводит в гальюн, показывает стены, говорит:
      - Чтоб через пять минут эти стены ну, и все остальное прочее блестело, как лысина у нашего старшего помощника, понятно? Действуй.
      Я смотрел на "все остальное прочее" и никак не мог представить, как сделать, чтобы все это блестело.
      В общем, напросился. И боцман мне услужил. Однако делать нечего, отказываться нельзя. Беру ветошь и одними пальцами начинаю протирать что-то, а что, и сам не вижу.
      - Ты что, как мадемуазель фу-фу, держишь ветошь одними пальчиками? - говорит мне боцман.
      - Боцман, - обиженно говорю я, - да разве это настоящая работа?
      - Вот видишь, ты уже испугался трудной работы, а еще хочешь стать моряком. Если ты хочешь знать, все великие моряки начинали свою жизнь с трудностей.
      - С гальюна?
      - А что ж тут такого позорного?
      Он берет у меня ветошь и без всякой брезгливости начинает протирать нижнюю часть гальюна.
      - Вот как надо работать, - говорит он.
      А за ним и я уже смело беру ветошь.
      Пока я занимался работой, "Тайфун" вышел из бухты и сейчас медленно шел по зеркальному заливу. Выйдя на палубу, я с гордым видом оперся на швабру, заложил ногу за ногу и с суровым видом стал смотреть вперед.
      Если бы у меня во рту торчала трубка, то я непременно был бы похож на "морского волка", но трубку не разрешает приобретать боцман. Он сказал мне:
      - Если хоть раз из твоих ноздрей увижу дым, потом не пеняй на меня - рот законопачу смолой.
      Суровый все-таки он человек.
      Впрочем, в позу "морского волка" я стал не случайно. Навстречу "Тайфуну" медленно плыли перегруженные рыбацкие шаланды. Они возвращались с моря.
      Пусть себе, думаю, смотрят рыбаки, какой серьезный моряк плывет на "Тайфуне".
      Боцман поглядел на них:
      - Навстречу баба с полными ведрами - к удаче, рыбацкие шаланды - к счастливому рейсу.
      Когда шаланды скрылись за молом, боцман сказал мне:
      - Ну что ж, юнга Остужев, теперь на пахту?
      - На вахту.
      Капитан поднимается на мостик,
      Я следую за ним.
      - Ты не штурманскую ли вахту решил принимать? - догоняя меня, засмеялся высокий матрос, рулевой. - Это, брат, пока еще рановато. А вот рулевую вахту мы сейчас, пожалуй, с тобой примем.
      Он завел меня в рулевую рубку, взял мою руку и вместе со своей положил на штурвал. Сменяющийся рулевой четко отчеканил нам курс корабля. Мы повторили за ним и повели корабль в четыре руки.
      "Тайфун" проходит последнюю веху, указывающую фарватер залива. За ней открытое море.
      Капитан подходит к телеграфу, берется за его ручку...
      - Полный вперед!
      Я посмотрел на него и сказал себе:
      "Ничего, когда-нибудь и я, Ванятка Остужев, поверну ручку телеграфа на "полный вперед".