Мне приснилась Одесса. Мы шли с Инсилаем по кромке прибоя, и он обнимал меня за плечи. Я чувствовала тепло его сильных рук, слышала стук его сердца и была безмерно счастлива. Солнце почти скатилось за горизонт, небо стало багряным, а море черным. Он склонился ко мне, чтоб поцеловать, и мы слились единым черным силуэтом на фоне багряного заката, но тут к нам прилетели две метлы. На одной сидела маман, на другой — тоже маман, но лет на десять постарше, какой она была в Одессе. Мои мамаши начали страшно ругаться и орать на Инсилая. На меня они даже внимания не обратили, только отталкивали друг друга и кричали: «Уйди, Варька! Отвали, Катька!». Потом они стали тащить Инсилая каждая в свою сторону, а он даже не пытался вырваться из их рук, только смотрел на меня полными грусти глазами, и губы его шептали мое имя. Чуть слышно, почти беззвучно. У меня на глазах эти фурии разорвали его пополам, как мы с Софкой когда-то моего любимого плюшевого медвежонка. Только из медвежонка посыпался поролон, а из Инсилая бесконечное множество зеркал и зеркалец, пищащих: «Алло-алло». Мамаши расхохотались и потащили то, что осталось от Инсилая, в разные стороны. Я пыталась кричать, но крика не было. Я хотела бежать, но ноги мгновенно стали ватными и не слушались меня. Я проснулась в холодном поту и выяснила, что проспала в школу. Странно, и маман не разбудила. Может, они с Варварой этой и впрямь разодрали ночью Инсилая на кусочки и теперь отдыхают?

Я на цыпочках отправилась проверять целостность мужчины своей жизни. Слава богу, это оказалось не сложным. Инсилай мирно посапывал на диване в гостиной, натянув на голову собственную футболку. Я проявила заботу и накрыла его пледом. Заглянула к маман. Она тоже почивала мирным сном. Спящая красавица преклонного возраста и прекрасный принц, слегка потрепанный жизнью. Полнейшая идиллия.

Посмотрела на часы и решила в школу не ходить. Чем объяснять, почему на два урока опоздала, проще принести записку от маман, что приболела на целый день. А раз так, можно никуда не спешить. Поставила на плиту чайник и вывалилась на крыльцо. О господи, такого я даже от мамаши с Инсилаем не ожидала: прямо посреди двора парил характерного зеленого цвета домик-скворечник, в народе именуемый «туалет типа сортир». Необычным в нем было, собственно, то, что он не стоял, как это принято, на земле, а висел в воздухе на высоте примерно метров полутора. Интересно, как они туда запрыгивали спросонья, и, что еще интереснее, куда девалось, гм… содержимое. Я полюбовалась на архитектурно-канализационные успехи маман и пошла пить кофе. Так как тостер я спалила еще вчера, пришлось обойтись бутербродами.

Пока я завтракала, меня осенило. Я же говорила, что куда лучше мне думается в кухне. Чтобы до конца разобраться в обстановке, я решила не афишировать своего присутствия в доме и, собрав свой портфель, залезла в чулан. На всякий случай прихватила с собой фонарик, сверток с бутербродами и пару апельсинов. Теперь я могла сидеть в засаде хоть до вечера. Но надеюсь, что так долго не придется. Во-первых, сдается мне, в чулане полно мышей, а я их не очень жалую, во-вторых, в отличие от мамаши, я не умею творить сортиры, висящие в воздухе.

Маман проснулась около полудня. Процокала ко мне в комнату, убедилась, что нет ни меня, ни портфеля, и отправилась на кухню. Что это она топает, как полковая лошадь? Ах, батюшки, это ж она на каблуках рассекает. Страсти какие с утра пораньше. Сейчас начнет прынеца моего обольщать, а мы посмотрим, опыт переймем.

— Илай! — крикнула мамаша из кухни. Ты смотри, встать не успела, уже соскучилась.

В гостиной зашевелился Инсилай и выполз на кухню. Теперь мне было не только видно, но и слышно. Он подошел к маман и, приобняв ее, чмокнул в щеку.

— Здравствуй, Котик, с добрым утром. — Какие нежности! Начало впечатляет, ждем, что дальше будет.

Дальше себя ждать не заставило. Когда с кофе было покончено, Инсилай поинтересовался:

— Кэт, а что, красотка твоя в школе?

— Конечно, — рассмеялась маман, — она же не носилась всю ночь, как наскипидаренная.

— И это очень странно, — между делом заметил Инсилай.

— Почему? Мы же еще вчера выяснили, что это или вино, или Машка. К Альвертине ни то, ни другое отношения не имеет.

— А мне сдается, что никакого отношения к этой истории не имеют ни вино, ни Варвара. Дай-ка мне вчерашнюю бутылку.

— Где ж я ее тебе возьму, она уже давно в утилизаторе. И зачем тебе пустая бутылка понадобилась?

— Есть кой-какие соображения, надо бы просканировать.

— И что ты там хочешь найти, — маман уселась на колени к Инсилаю и повисла у него на шее, — обрывки заклинания?

— Да нет, — я видела его сильные загорелые руки, обнимающие маман, и моя черная зависть на пару минут победила страх разоблачения, — что-нибудь попроще. Сдается мне наши ночные бега — Альвертининых рук дело.

— С ума сошел! Она еще совсем ребенок, ей такое не по зубам.

— В Хлюпине мы с тобой, забыла? Здесь даже кошка колдовать может, если захочет.

— Ерунда. И зачем ей это? Абсурд.

— Мне кажется, она ревнует, — предположил Инсилай.

— Глупости, — отрезала маман и, вывернувшись из его объятий, снова занялась посудой, — у тебя мания величия, осложненная манией преследования.

— Ага, а еще паранойя, старческий маразм, буйное помешательство и белая горячка, — проворчал Инсилай.

— Ну, не злись, — миролюбиво проворковала маман, — она, конечно, не сахар, но не чудовище же.

— Тебе видней, ты ее лучше знаешь.

— Бывал бы здесь почаще, да хоть час уделил бы на ее воспитание, не искал бы виноватых.

— Можно подумать, это была моя идея — податься в учение к твоей сестрице, — проворчал Инсилай, — да мне, чтоб ты знала, это волшебное образование все нервы вымотало. Сам не знаю, как еще не разнес эту академию изящных наук по кирпичику. А красотку твою я хоть сегодня воспитаю. Ремня хорошего за мелкое пакостничество — с превеликим удовольствием.

— Это не метод, — встала на мою защиту мамашка. — Ребенка надо не бить, а убеждать.

— Доубеждаешься, что она тебя в фикус превратит, или кактус. Будешь зеленеть на подоконнике и рассуждать о пользе убеждения.

Вот ведь паразит! Я так разозлилась, что чуть не выскочила из своего чулана, чтоб вцепиться в его наглую физиономию. Ремня он мне дать собрался! Сейчас! Да чтоб тебя, воспитатель недоделанный, этим самым ремнем с утра до ночи лупили, карката модана! Десять тысяч палочных проклятий на твою белобрысую голову и тощую задницу! Чтоб тебя покорежило, каракурт проницательный! Крепостное право в школе проходил? Нет, маловато будет за мои потрепанные нервы…. Про рабство слышал? Это уже ближе. Цепь на шею, а за спину Карабаса-Барабаса с плеткой! Пороть понедельник, среда, пятница, а так же Восьмое марта, Рождество и Пасха, по всем календарям, включая мормонов, ну, День взятия Бастилии, святое дело, хэллуин, масленица и, конечно, первое сентября, чтоб с детством счастливым по гроб жизни не расставался…. Приперся, барин местечковый, не было печали. Нашел девочку для битья, «щас»! Пока я почем свет проклинала Инсилая, они уже тему разговора сменили, а я так увлеклась, что все прозевала. Когда я малость успокоилась, эти голубки уже снова сидели в обнимку и ни про меня, ни про ремень не вспоминали.

— Сегодня вечером, самое позднее — завтра утром я должен быть в Гамбурге, — Инсилай не смотрел на маман, барабаня пальцами по столу, — оттуда сразу в Мерлин-Лэнд. Может, хватит этих дурацких интриг? Мне осточертела любовь по расписанию. Я хочу быть с тобой, а не играть в дурацкие игры с твоей сестрицей и магической этикой!

— Убить три года и бросить все за десять шагов до финиша?

— Знаешь, сколько можно бежать эти десять шагов? Вечность. А еще можно сдохнуть в двух шагах от финиша, и такое бывает, — проворчал Инсилай.

— Ты, что, уже при смерти? Что-то не заметно.

— Я устал, Кэтти, — он это так сказал, что я ему даже посочувствовала, — я так долго притворяюсь идиотом, что скоро сам в это поверю. Давай плюнем на все, на Гамбург, на Варвару твою… Имею я право жить с любимой женщиной, не прячась по углам? Я от этой чертовой конспирации скоро на стенку полезу!

— Потерпи чуть-чуть, — помедлив, посоветовала маман. — Через полгода, максимум через год мы сможем быть вместе целую вечность. Альвертина станет совершеннолетней, мы с ней вернемся в Город, и все время будет принадлежать только нам.

— Ага, если доживем до финиша, и тебя не посетит очередная остроумная идея, — проворчал Инсилай. — Все здорово, но я люблю тебя сейчас, а не через год. И быть с тобой хочу сегодня, а не на финише черт знает чего. Веришь, нет, у меня от этой любви на расстоянии скоро инфаркт будет.

— Я тоже тебя люблю, — успокоила маман, — и через год буду любить, и через десять.

— Ну, дорогая, при такой жизни через десять лет мне уже не любовь нужна будет, а психоаналитик. — Инсилай встал и прошелся по кухне. — Я здесь уже третий день, а ты на меня и минуты не найдешь. Как я понимаю, любовь еще на пару лет откладывается, правильно?

— Не преувеличивай, — отмахнулась мамаша, — ты что, прямо сейчас уезжаешь?

— Нет, — буркнул Инсилай. — И что это меняет?

— Сейчас ничего, Альвертина вот-вот вернется.

— Ну, правильно, теперь Альвертина. Она, что, телевизор не смотрит? Там про любовь с утра до ночи показывают. Небось сама уже с мальчишками в темных углах целуется.

Ну это он врет, паразит, ни с кем я по углам не целуюсь. Кино, конечно, смотрю, но это ничего не значит. Там, между прочим, любовь всегда пополам с пальбой. Я же не бегу на улицу всех отстреливать, тогда почему я должна целоваться с кем попало? Но сдается, Инсилай крепкий кандидат в папаши. Если уж не на первого, то на второго точно.

На этом месте мне не повезло. Он разозлился и, хлопнув дверью, удалился на крыльцо. Мамаша упорхнула следом, полагаю, успокаивать его любовный пыл. Потом я услышала их гомерический хохот, видимо, они увидели парящее над двором творение рук своих. Пока они демонтировали сооружение, я выскользнула из чулана, вытащила Инсилаево зеркало-мобильник из-под свинцового колпака и сунула под диван в гостиной. Пусть играют по-честному. Вот выцепит его эта мамашина сестрица-злодейка, тогда и про ремень разберемся, и про любовь. Едва я успела по-новой засесть в засаду, вернулись граждане влюбленные.

Инсилай еще долго уговаривал маман на любовь, но она проявила завидную стойкость в блюдении моей, а заодно и своей нравственности, и от любви отказалась. Единственное, чего добился Илечка от своего Котеночка, так это туманного обещания отправить меня после школы в гости к Фьорелле, и тогда может быть…

Потом мамаша занялась обедом, а Инсилай сперва, как сыч, сидел в гостиной с какими-то журналами и кальяном, а потом, как неприкаянный, болтался по дому. Я все боялась, что он заглянет в чулан, но, слава богу, пронесло. От обеденных ароматов у меня слюнки потекли, и я смела все свои продовольственные запасы. И вообще, пора вылезать отсюда, нужно только момент выбрать, чтоб никто здесь не болтался, а то придется долго объяснять, что это я в чулане забыла. Очень кстати Инсилай собрался в ванну, и маман подалась в спальню за полотенцем. Тут-то я из засады и выпорхнула. Повезло мне не до конца, в коридоре я столкнулась с Инсилаем. На мое счастье, он так замечтался о любви, что не сообразил, что я иду из кухни, а не от входной двери. Чтоб ты утонул, изменщик коварный! Через минуту послышался шум воды. Я чинно прошла к себе в комнату, бросила портфель и отправилась на встречу с маман. Есть только один шанс получить записку о моих мнимых болезнях, воспользоваться тем, что она меня не разбудила — раз, два — мечтает выставить меня из дома сегодня вечером. Я заявилась на кухню.

— Привет, — маман была сама любезность, — как в школе?

— Не знаю, — честно сказала я.

— Как это не знаю, — всполошилась она, — ты что, в школе не была? Что еще за фокусы?

— Понимаешь, — я попыталась принять вид расстроенный, даже удрученный, — ты меня не разбудила, и я проспала. Целых два урока. Я к тебе заглянула, но ты так сладко спала, что я тебя будить не стала, чтобы ты мне записку написала. А без записки я побоялась.

— И где же ты шлялась полдня, боязливая моя, — поинтересовалась маман.

— Гуляла, — вздохнула я и тут же заныла, — мам, так вкусно пахнет. Давай я сначала поем, а потом ты меня будешь ругать.

Сработало. Если я хочу есть, ругань всегда отменяется. Маман сделала сердитое лицо и поставила передо мной тарелку с борщом.

— Мам, — набив полный рот, продолжала я, — а можно я после обеда к Фью пойду?

— Ну ты нахалка, — возмутилась маман, — а уроки? Мало того, что школу прогуливаешь, еще и от уроков хочешь смыться.

— Так я и пойду за уроками, — заныла я, — откуда ж я узнаю, что задано. — Что-то она не жаждет меня из дома выставлять. Может, ей плевать на Инсилая, и нужен он ей только, чтобы этой ее Маше-Варваре насолить? Тогда я, пожалуй, погорячилась, вытащив его зеркало, может, у меня еще есть шансы.

— Ну, иди, раз нужно, — маман подозрительно быстро согласилась.

— А записку напишешь? — все я правильно сделала, как решила, так и будет.

— Напишу-напишу, ешь уже, все остынет.

Я быстро покончила с обедом и подалась к Фьюшке. Хотят любовь, пусть любятся сколько хотят. Я дошла уже до угла, когда вспомнила, что забыла дома ступку и травы. Пришлось тащиться назад. Маман колотила в дверь ванны кулаком и звала Инсилая.

— Что случилось?! — испугалась я, на мамаше лица не было.

— Он там уже час плещется. Но уже минут двадцать вода не льется. Он не отзывается. Вдруг что-то случилось?

— Что с ним случится? Разве что поскользнулся, упал, очнулся — гипс.

— Ты меня до инфаркта доведешь, каркуша!

— Не ори на меня, а возьми да посмотри.

— Дверь, что ль, ломать? — засомневалась маман.

— Чего ее ломать, она открыта, — я нажала на ручку и потянула ее на себя.

Дверь открылась. Ванна была полна пара, но Инсилая в ней точно не было.

К Фью я, понятно, не попала. Маман впала в такой транс после исчезновения Инсилая, что я стала серьезно опасаться за ее рассудок. Сначала она металась по дому и страшно ругалась. Потом она влетела в гостиную и ухитрилась превратиться в тигрицу, черную курицу и американский Шаттл одновременно. Затем присела на диван, всплакнула, поуспокоилась маленько, умылась и отправилась на кухню мыть посуду. Все это заняло у нее не больше пяти минут.

Маман на кухне грохотала посудой, а я тихонько пробралась в гостиную и, вытащив из-под дивана мобильное зеркало, спрятала его обратно под колпак. Не дай бог, она обнаружит, кто помог ее дорогому Илечке засыпаться, тогда все, хана. Лучшее, на что могу рассчитывать, это стать лет на десять чучелом тушканчика, в худшем — просто исчезнуть, раскинуться на атомы и парить в свободном полете, пока маман не сменит гнев на милость, а это запросто может занять пару-тройку веков. Конечно, совсем не факт, что именно мои козни оказались причиной его исчезновения, может, он по собственной инициативе от нее свалил, но вряд ли мамаша будет разбираться.

Пока она мыла посуду, а я предавалась грустным мыслям и сочинению алиби, воздух посреди комнаты потемнел, завертелся смерчем и выбросил прямо на меня какое-то жуткое чудовище с девчонкой, размером с меня или чуть меньше, в когтистых толстых лапах. От неожиданности я так завизжала, что стекла зазвенели. Мамаша влетела в комнату с тарелкой в одной руке и полотенцем в другой. Вновь прибывшая девица была какая-то тормознутая и ни словом, ни жестом не среагировала ни на мои вопли, ни на появление маман, ни на присутствие чудовища. Чудовище при ближайшем рассмотрении оказалось тоже каким-то снулым, хоть и имело вид весьма грозный. Больше всего меня удивила странная реакция мамашки.

— Только этого не хватало! — она смотрела в пространство между мной и вновь прибывшей парой, так что было не совсем ясно, о чем она: о моих визгах или о неожиданном вторжении. Чудовище отпустило девицу и превратилось в безобидного бобика.

— Имею приказ сдать Вам заказанный объект и вернуться в агентство, — сообщила шавка птичьим свистом. — Распишитесь в получении.

Откуда она достала блокнот и ручку, осталось для меня полной непоняткой, не под хвостом же она все это прятала! Маман явно не собиралась ничего подписывать:

— С какой стати, это нарушение контракта! Куда я, по-вашему, ее дену?

— Это не мои проблемы, — прочирикало существо, смахивающее на малость покоцанную болонку, — у нас возникли форс-мажорные обстоятельства.

— Можно узнать, какие?! — возмутилась мамашка.

— К нам пришла налоговая полиция. Вашими, между прочим, молитвами, — любезно пояснила болонка. — Кто-то очень интересовался нашей деятельностью, лицензией и Вашим заказом. Контракт прекращается по обоюдному согласию сторон. Задаток нами не возвращается, остаток суммы Вами не доплачивается. Подписывайте и разойдемся по-хорошему.

— А если я не подпишу? — уточнила маман.

— Мы будем настаивать через суд на полной оплате суммы заказа, а на время тяжбы возвратим объект договора на место и время изъятия.

— Отличная работа! — проворчала мамаша, но бумажку подмахнула. То ли платить не хотела, то ли возвращение объекта на место изъятия ее не радовало.

Собака тявкнула и исчезла. Девчонка осталась. Я просто приросла к дивану, обалдев от всего происходящего. Единственное, на что хватило моих извилин, так это сообразить, что чудище, судя по козлиной бороде, скорее всего, Химера, а притараненная к нам в дом девица — Алиса, о которой было столько разговоров. Надо сказать, ничего особенного. Тощая блондиночка, нос курносый, глазки голубенькие, челочка, ленточка, носочки белые. Было б о чем говорить, честное слово. В руках Алиса зачем-то сжимала теннисную ракетку, больше особых примет не было. Абсолютно серая, точнее, белобрысая личность. Маман, озадаченная ее появлением, пребывала в видимых раздумьях, что с ней делать. Я даже посочувствовала: этакий кульбит, а главного консультанта в лице Инсилая в канализацию засосало. Смыло душем начисто. Бывает же такая непруха.

Тут девица немного очухалась и, сменив меня на посту сирены, оглушительно завизжала. Происходи все это в Одессе, к нам уже давно бы примчались соседи, милиция, пожарные, скорая помощь и полгорода. В Санта-Хлюпино народ, по счастью, подобрался не любопытный, и наши крики не удостоила вниманием даже соседская дворняжка.

— Не ори, — устало попросила маман и вдруг перешла с птичьего чириканья на русский, — у меня и без ваших воплей голова раскалывается. Возьми у девочки ракетку и проводи ее в кухню. Она, наверно, есть хочет.

Ну, правильно, у мамашки от всех бед одно лекарство — поешь и успокойся. Хорошо сказано, возьми ракетку, а что как она мне от своего нервного состояния этой ракеткой промеж глаз засветит? Человек в состоянии стресса способен быка придушить, а эта подруга явно не в себе. Я и подходить-то к ней боюсь, я не бык, мне много не надо.

— Спасибо, — очень вежливо сказала девчонка, ну, точно, и она по-русски лопочет. — Позвоните, пожалуйста, моему папе, он очень волнуется, а потом, если можно, я действительно съела бы что-нибудь не очень калорийное.

Или рехнулась, понимаю я, или это такой воспитанный ботан в юбке, что еще похуже психа будет. Осторожненько подошла к ней и забрала ракетку. Ее она мне без всяких возражений отдала и снова завела свою песню:

— Разрешите мне позвонить, пожалуйста. Папа, правда, жутко нервничает, когда я пропадаю без всяких объяснений.

— У нас нет телефона, — подумав, сообщила маман.

— Может быть, можно позвонить от соседей? — настаивала Алиса.

— Боюсь, что нет, — мамашка в упор смотрела на девицу. — В нашем городе нет телефонов. Ни одного. Мне очень жаль.

— Нет телефонов? — удивилась Алиса. — Разве такое еще бывает? И как же вы живете? Куда это я попала?

— В Санта-Хлюпино. Девочки, идите на кухню. Альвертина, накорми Алису обедом, — ага, все-таки это Алиса, я не ошиблась! — А ты, детка, — маман погладила гостью по голове, — не волнуйся, мы обязательно что-нибудь придумаем и свяжемся с твоим папой.

Мы пошли на кухню. Я впереди, Алиса чуть-чуть сзади. На пороге она вдруг остановилась и, обернувшись к моей маменьке, спросила:

— А откуда Вы знаете мое имя? Кто Вы?

— Я все знаю, девочка, — рассеянно сообщила маман. — Я — волшебница.

Очень мило. Девица и так не в себе, а уж после такого заявления и вовсе рехнется. Но против ожидания, Алиса даже не удивилась. Похоже, такой ответ ее вполне удовлетворил, и она продолжила движение в сторону кухни. А может, она уже устала удивляться и действительно сильно проголодалась. Не знаю, как там у мамашкиного борща в смысле калорийности, но две тарелки оголодавшая Алиса махнула в один присест. Полагаю, что от третьей она отказалась исключительно из скромности. Глаза у нее были ой, какие голодные. Я вошла в ее положение и предложила ненавистной мне рыбы-Фиш. Я ее по доброй воле в рот не возьму, Инсилай смылся — в прямом смысле слова, а у маман, похоже, события последних часов надолго отобьют аппетит. Оставался только один резерв — Алиса, его я и задействовала. Рыбка пошла на ура. Когда мы дошли до сладкого, нарисовалась маман.

— Арви, постели Алисе в гостиной, пусть отдохнет с дороги, а сама садись за уроки. Я скоро приду, до моего прихода никаких фокусов, из дома ни ногой. Все понятно?

Мы с Алисой кивнули головами синхронно, как близнецы.

Мамашка подозрительно покосилась на нас, но из дома ушла. Видно, необходимо было, кровь из носа, а то бы она нас ни за какие коврижки одних не оставила, это у нее крупными буквами на лице написано было.

Когда дверь за маман хлопнула, Алиса снова заныла про папашу. Я ей честно сказала, что в этом деле одна надежда — на мою мамочку ненаглядную. Если кто что и придумает, так только она.

— Как же вы здесь живете без телефона? — посочувствовала Алиса.

— Плохо, — честно призналась я. — Иногда сама бы полжизни отдала за час телефонной связи. Но маман говорит, скоро все устроится.

— Телефон проведут, или сотовые выдадут? — деловито осведомилась Алиса. — Слушай, а у вас здесь роуминг есть? Телефон-то у меня с собой. — Она достала из нагрудного кармана малюсенький, чуть больше спичечного коробка, мобильник.

— Вряд ли, но давай попробуем. — Естественно, ничего кроме проблем в нашем Санта-Хлюпине не оказалось, от телефонной связи пришлось отказаться. Алиса посокрушалась было немного, но потом глаза у нее начали слипаться, и я решила ее по мамочкиному совету заложить в койку. Мы потопали в гостиную, и тут она увидела компьютер. Глазки у нее сразу загорелись:

— А Интернет есть?

Хорошая идея, но сложновата в исполнении. Я ей объяснила, что единственная возможность выхода в сеть только в «Паутине», это интернет-кафе в нашей высотке, но туда пускают только взрослых и только по карточкам. Так что одна надежда на мамашу. Может, она туда и отправилась, кстати говоря.

— А как же… Она даже адрес не спросила, — засомневалась, было, Алиса, но тут же сообразила, — хотя, наверно, она и так знает. Волшебница все-таки. — И без всякого перехода: — А можно я подремлю немножко, что-то я засыпаю. Слушай, а зачем волшебникам Интернет? Они ведь должны как-то связываться своими силами, без технических средств…

— Это ты сказок начиталась, — авторитетно сообщила я. — Своими силами можно только протелепатировать, но, во-первых, это требует больших энергетических затрат, а, во-вторых, сто к одному, что адресат примет это за галлюцинацию, если он сам этой техникой не владеет. У тебя папа — телепат?

— Нет.

— Значит, пустой номер. — Я дала Алисе плед и подушку. — Ложись, пока маман не придет, все равно ничего не сделаем.

Это я вслух сказала. Про себя-то мне было ясно, что черта с два мамаша с кем-нибудь будет связываться. Так она и разбежалась, свой единственный козырь отдавать. Если она что и сделает, то уж никак не в помощь. Я хорошо помню, о чем они с Инсилаем бакланили. Если тебе, подруга, на кого и надеяться, так только на загадочную Варвару.

— Знаешь, — Алиса свернулась калачиком под пледом. Голос у нее был сонный-сонный, — я такого насмотрелась. Голубые вороны, пауки с меня ростом, карлики, великаны.… Зря ты про сказки так пренебрежительно, там все — правда. Это просто отсюда не видно. А если чуть-чуть в сторону шажок сделать, за черту заступить, так и драконы есть, и гномы, и русалки. Честное слово, я своими глазами видела. А русалка одна меня своим хвостом чуть не пришибла…

На русалочьих воспоминаниях эта лягушка-путешественница и заснула. Отрубилась просто на полуслове. Самое странное, что я почему-то тоже спать ужас как захотела. То ли это привет от моих ночных бдений, то ли маман для страховочки на нас сонным взглядом зыркнула. Ее штучки, с моей точки зрения, более вероятны, уж больно синхронно нас в сон потянуло. Я как присела в кресло рядом с Алисой, так и закимарила, а ведь сроду сидя не спала, тем более, в пяти шагах от родной кровати.

Проснулась я оттого, что прямо ко мне под ноги грохнулось что-то тяжелое. Я уже начала свыкаться с тем, что гости падают чуть не на голову, и даже не ойкнула, только глаз приоткрыла и наблюдаю. Что-то оказалось кем-то. Точнее, парнем лет шестнадцати с синюшным вороненком. Парень был совсем не похож на Инсилая, но мне понравился. У него были длинные черные волосы, широкие плечи и черные глаза с длиннющими ресницами. У Инсилая тоже глаза черные, но совсем другие, загадочные, без зрачков, как бездонные омуты, а у нового гостя зрачки на месте и глаза добрые. Я уже, было, собралась изменить свои представления о мужчине моей жизни, но увидела, как он своими огромными глазищами смотрит на Алису, и передумала. Тут, явно, наши не пляшут. Хватит головой о стенку биться и локти грызть. На всех конкурентов пургену не напасешься.

Вороненок огляделся и заголосил:

— Варваре ура!

Очень мило. Осталось только этой таинственной Варваре с неба свалиться да Инсилаю через душ вернуться, и все заинтересованные лица будут в сборе.

— Привет! — продолжал вещать вороненок. — Дай тапочки!

Конец света. Уж чего-чего, а тапочки для ворон у меня точно в отсутствии. Ничего, не баре, босиком полетаете.

— Смотри, смотри! — не унимался голосистый птенчик.

Парень оторвался, наконец, от созерцания Алисы и огляделся. Тут-то он меня и увидел, а когда увидел, откровенно растерялся. Я искренне позлорадствовала про себя. Летел, можно сказать, на крыльях любви, спешил, мечтал — а тут я сижу. Это ж надо, какой облом. Никакого тет-а-тету. Мои соболезнования, но ничем помочь не могу — живу я здесь и всем мешаю.

— Ты кто? — шепотом спросил он, заметив, видно, мой недремлющий глаз.

Хороший вопрос, спасибо маме. Если он сейчас заржет, я ему в глаз дам.

— Альвертина.

Но он даже не улыбнулся.