И не выжить бы - но она знала целебные травы и знала, как сшивать шелковиной живую плоть. "Точки жизни", нажим на которые способствует лечению тоже были ей ведомы - кто научил, когда успел? Не знаю, не говорили мы о прошлом, словно не было его. Словно жизнь наша началась с той ночи. Ночи Одернутого Занавеса. ...Тогда я опустился на волчий мех рядом с ней, обнял за вздрогнувшие плечи и до утра сидел, щекоча дыханием ухо, шептал слова, непонятные ей, не запомнившиеся мне, но ласковые, успакаивающие. Вокруг разноголосо храпели воины (спят или прислушиваются?) - и ничего у нас не было в ту ночь. И в следующую ночь не было, хоть я и перебрался из оружейной в шатер (зароптали дружиннички, один даже шутку скабрезную отпустил - но не договорил ее, шутку, ибо нелегко шутить с челюстью разбитой...). Я мог уже позволить себе такие штуки в хлодвиговом духе - мог, да не очень, не безоговорочно. Поэтому назавтра, благо как раз штурм предстоял (ничего себе - "благо"!), я весь бой был в первом ряду, первым же ступил на первую осадную лестницу, своим примером одушевляя... Ну и нарвался - на копейщика справного, рукастого. (Интересно, настоящий князь, из Обьективности - с ним бы как? Он навряд ли бы Звездочку внимания удостоил: иной стандарт красоты, не для десятого века, тот дурень именно по этому поводу прохаживаться начал - начал и подавился своими зубами... Впрочем, раз не взглянул - значит, и незачем ему было так на рожон лезть, престиж свой подтверждая. Стало быть, не встретил его тот копейный бросок, не возникла нужда в искусном лекаре. Ну да, все правильно. Бесполезное это дело - Время на ошибках ловить). Жар был, липкая муть, по углам толклись живые тени - и вдруг все как-то разом прекратилось. Я осторожно повернулся на бок - подживающая рана тоненьким уколом напомнила о себе, но и только - и увидел перед собой ее детское лицо, осунувшееся, с синевой под глазами. Она сразу заплакала, легко и как-то освобожденно. Обеими руками я осторожно притянул ее к себе, ощутил ее неловкие, непривычные обьятья - и никто не услышал ее вскрика... (Лишь потом я понял, что обернись дело иначе, разделила бы она со мной не ложе, а погребальный костер). - Сядь, мой повелитель. Струя прозрачной воды льется сверху. Потом тончайшая льняная простынь холодит чистую кожу. И уже не в воспоминаниях, а наяву она шагнула ко мне. Я принимаю в себя птичью хрупкость ее тела - и вот я забыл о том, кто я и откуда, забыл о вплотную подступившей гибели, да и вообще обо всем забыл...
      * * *
      Время, Время летит галопом, как газель от пардуса, бьется красной рыбой на мелководье, сечет железным ливнем... Все было, есть и будет одновременно, все идет насквозь - туман, фантом, но подлинна кровь и смерть - и жизнь тоже подлинна. Есть у Времени резерв прочности, как-то выправляет оно само возникающие мелкие ошибки (или кто их выправляет?) - но тем страшней и неукоснительнее ложится его магистральный путь. Хронопласт, пласт земли глинистой, что давит на крышку гроба... а в гробу лежит упырь с открытым левым глазом и налитыми кровью губами, может он встать, вспаривая все эти пласты над ним нависшие, если сердце у него не пробили осиной, тонким осиновым копьецом. Не упырь- навий, навье - так зовут непокойных покойников, мертвецов, лишенных погребения или тех, чья гибель была необычна, нелегка была гибель. Станет ли навьем человек, павший в бою? Не станет, это честная смерть. А если над телом его надругались, если его мозг, как пища, вывален в пыль на прокорм тонконогим степным собакам? Как, не поднимусь ли я, не начну ли бродить среди живых, алча соленой красной водички из человеческих жил? Или надлежит мне шататься по ночам, ужасая встречных снесенной до глаз головой, в поисках своего черепного свода? И карать страшной смертью тех, кто посмел отхлебнуть из него вина? Какая чушь, какая глупость лезет в мысли... Жаль. Очень жаль. Себя жаль, еще двоих-троих, делящих с собой Время и Место. Но больше себя, больше них жалко знаний. Знаний! (Да, даже так. Впрочем, я всегда это понимал, только осознать смог лишь после наложения. Хоть чем-то оно на пользу пошло... В конце-концов, жертвуем же мы своими жизнями в обмен на знания! Статочная цена...) ... Когда все перемешалось в едином бурлящем котле - славяне, иранцы, остготы, еще дюжина малоизвестных племен да полдюжины вовсе неизвестных, образуя сложную, причудливую мозаику; когда можно встретить, например, раскосого широкоскулого викинга, носящего славянское имя, говорящего на тюркском языке и творящего молитвы Ахурамазде; когда названия одних земель, городов, даже племенных групп сплошь и рядом переносятся на другие, им вовсе не родственные; когда крещенные воины мажут вырезанной на распьятьи фигурке губы человеческой кровью, искренне полагая, что свершают богоугодное дело, когда 1смерд сел 1на пферд, а конунг - на комонь 0невозможно разобраться в этом хитросплетении стороннему человеку. А разбираться будут, для этого и создан Институт. Значит, будут жертвы, случайные и бессмысленные, как в бездну рухнет громада ресурсов, энергии, сотни, если не тысячи человеко-лет квалифицированного труда... И лишь веке в двадцать шестом Реально, переступив через погибших, полностью перестроив методику погружений и структуру Института, приблизятся к тому уровню понимания, которым я обладаю сейчас. Только приблизятся, не достигнут... - Повелитель мой, ты стонеш - к тебе пришел дурной сон? Позволь, я развею его...
      * * *
      - Княже! А, княже! Проснись. - Что? - (ладонь моя нащупала в изголовье костяную рукоять, сжала) "Уже" - Чего - "уже"? - Уже печенеги? - Какие здесь печенеги, откуда, княже? Там караульщики какого-то поймали, к тебе ведут. - Что, утра подождать не могли? Такое я мог сказать только спросонья. "Какой-то", оказавшийся в потаенной, секретной бухте, да еще всего через несколько часов после нашего прибытия - новости не из малых. Посланец? Скорее, лазутчик. Сейчас проверим. "Ведут" - стало быть, живым взяли. Это хорошо. Только тут я огляделся. Тай-бо рядом уже нет - значит, она неслышно поднялась еще до моего пробуждения, перешла к мальчику и кормилицам. - Так что, сюда вести или как? Поскольку я уже проснулся, эти слова воин произнес в полный голос - и тут же в шатре по соседству захныкал разбуженный ребенок. - Потише говори-то. По лицу гридя прокатилось недоумение. Снова моя оплошность, что-то я совсем размагнитился. Да, ладно, уже недолго... - Светильник запали - вон там кресало. Ну, ввести его. Ввели. Задержанный стоит меж двух гридей, на них и на меня посматривая без страха. Он среднего роста, среднего возраста, да и одет во что-то среднестатистическое - невозможно определить кто он и откуда. Правда, одеждой эта усредненность и завершается: лицо его - это лицо книжника, к такому бы лицу и руки слабые, в чернильных пятнах - но тело дышит скрытой пружиннистой силой неутомимого ходока, если не рубаки. Да, такой вполне может высмотреть и толково описать слабое место в обороне, покрыть за день - пешком, верхом или на ладье - десятки верст, а при случае и снять часового. ("Оружие было при нем?" - " Нож да посох долгий" - " Как, махаться не пробовал?" - "Пусть бы попробовал только...") - Слушай меня, пришелец. Ты все равно заговоришь, уж поверь мне, так говори лучше сразу. Где те, что были с тобой, сколько их, комонные вы либо при челнах? Пленник и впрямь сразу заговорил, но словами непонятными, хотя и с отзвуком знакомым. Толмача, что ли, позвать? Без толку, ибо толмач знает больше языков, чем реципиент мой, а не чем я сам. И тут - словно Небесный Бог пронзил меня своей огненной стрелой. Потому что теперь пленный говорит по русски,- но не в Обьективной, а в Реальной форме языка. - Да, немало пришлось тебе пережить, если ты не только интерлингву забыл, но и меня в лицо не помнишь. Ты сам-то тоже на себя не похож: вместо запорожского чуба, как считалось традиционно - гребень волос вдоль темени... Но все-таки я тебя сразу узнал, Предводитель. Красным пляшущим светом выкрашено было его лицо, лица воинов, да и мое, должно быть, тоже. Со стороны мы все, наверно, напоминаем идолы языческих божеств вокруг горящего на жертвеннике огня. Но некому глянуть со стороны. - Здравствуй, Наставник. Здравствуй, Андрей, Волчара, здравствуй! Гриди отшатнулись, пораженные невиданным: как в бою схватываются медвежьим зацепом, сжали друг друга в обьятиях их вождь и безвестный пленник. Но это были обьятья дружбы, а не борьбы.
      ГЛАВА III
      - Гласят законы Ману; даже в пылу битвы не пора
      жай ни оказавшегося на земле, ни стоящего со
      сложенными руками, ни евнуха, ни безоружного,ни
      говорящего "Я твой", ни сошедшегося в схватке с
      другим, ни раненого, ни отступающего. Многие
      махараджи плохо слушали своих учителей, еще
      большему числу их учителя говорили лишь то, что они
      готовы были услышать. Но ты запомни сказанное на
      ближайщие пять лет.
      - Почему только на пять, Учитель? Вместо ответа
      тот вышел на террасу и долго стоял там, щурясь на
      закатное солнце. И когда ученик понял, что он задал
      глупый вопрос, на который не полагается ответа
      вот тут-то и последовал ответ.
      - Потому что на больший срок тебе вряд ли удастся
      это сделать, Ананси. Мальчика не звали Ананси, но
      ему очень нравилось это прозвище, вывезенное
      учителем из краев, где люди черны и курчавоволосы.
      И означало оно - "паучок".
      Фитилек, чадя, плавал в жировой плошке, а остальные светильники были погашены. Но все равно они сидели, почти прижимаясь друг к другу и переговаривались едва слышно - словно кто-то мог их подслушать, словно кто-то здесь и сейчас мог понять их речь. - Я уж и не ждал никого. Но все равно, конечно, свинством было тебя не узнать, хоть ты и в биогриме, в бороде, да еще и цвет волос сменил. - Ладно , прощаю, так уж и быть. Мы ведь к тому же и расстались еще желторотиками, от роду меньше лет имевшими, чем с тех пор прошло ... - Надо сказать, удивил ты меня своими аппартаментами. "Ни котла, ни шатра не имяше, но попону подстлав и седло в головах". - В начале так и было. Впрочем, и сейчас я из одного котла с дружиной хлебаю, да и шатер мой коврами не устлан, как видишь. - А Па Рао - это не я, это родовое имя того раджи, у которого я учительствовал. - Это мгновенно произошло, я даже не успел включиться. Причем ведь гипотеза синхронизации не общепризнана, я ее вспомнил с трудом и не сразу, так что можешь представить... - Все в порядке. Ребята? Целы,целы все, весь наш выпуск, не беспокойся. Живы и здоровы, привет тебе шлют. Да, и Бьярне тоже. Ладно, давай лучше о тебе поговорим. - А я и отвык уже. Даже не вижу себя в Реальности. Ох, неужели... Смирный шепот выкатывающихся на песок волн перекликался с шепотом человеческим, гасил его и одновременно как бы порождал - словно все звуки истекали из одних уст. Высокая смуглая девочка, неслышно ступая босыми ногами, принесла им новую порцию дурманящего напитка (он так и назывался - "дурман"; нечто горячее, терпкое, с медом и брагой), пряча лицо от незнакомца, опустила чаши на столик и тут же шагнула назад, в полутьму шатра. - Да, моя - Руслан ответил на незаданный вопрос. - Красивая кобылка, правда? Покажись господину своему и другу его, Тай-бо, Звездочка! Девочка-женщина шагнула в круг мерцающего света. Андрей видел только ее узкую спину: не решаясь взглянуть на него, она стала лицом к своему хозяину. Хозяину или...? - Покажи себя! - (странный жест последовал: будто схватив что-то у груди, руки разошлись в стороны и разжались, отпуская схваченное). Медленно, птицей, расправляющей крылья, она повторила это движение - и ткань сползла с ее плеч. Лишь сейчас Андрей понял, что она неодета, в спешке набросила на себя какое-то покрывало. - Повернись! Едва заметные бисеринки пота изморосью выступили по телу и язычек пламени отблескивал на них жемчужно. Она была открыта вся - от тонкой шеи с мягко пульсирующей жилкой, крутых холмиков грудей до темного мыска под животом...Только лицо она продолжала скрывать в ладонях, так плотно их прижав, что пальцы будто судорогой свело. - Уходи. Она даже не подхватила упавшую накидку. Перестук ног, гибкий разворот бронзовокожей статуи, вдруг обретшей подвижность - и они остались вдвоем. Мгновенье спустя что-то со звоном обрушилось в черноте, скрывавшей глубь шатра, куда призраком метнулась женская фигура. - Зачем ты так... Обидел девочку. Тот, который князь, встал со своего места (резкое и одновременно по-кошачьи мягкое движение прирожденного бойца - даже сейчас он бойцом оставался). Теперь он возвышался над сидящим, как корабельный ростр). - Просто она - моя, понимаешь - МОЯ. Целиком, душой и телом моя. А насчет обиды - ты и не знаешь, что это такое, никто из вас этого знать не может... - Уж передо мной-то права собственности мог бы и не демонстрировать. Потом - что это значит: "ни один из ВАС?" - Да, из вас. Что, не согласен с термином? - и опять-таки словно огромная дикая кошка ("легок, аки пардус" - было сказано о Святославе. Выходит, не о Святославе это было сказано...) тот, который был князем, согнулся, будто изготовив тело к броску. Вовсе он не собирался бросаться, просто полувраждебный поворот разговора автоматически выставил его в боевую стойку. Не нажать бы случайно на спуск-но поди угадай,вдруг именно подчеркнутая корректность окажется спусковым крючком. - Счастье твое, что я не согласен. " Передай нашему (или своему, если я уж в списках не числюсь) начальству следующее...". Числишься ты в списках, в НАШИХ с тобой списках... князь Руслан! И - спущена насторожка. Зверем взревел от этих слов бывший князем, прыгнул к стене, где висело оружие - и словно подхваченная его рыком из темного угла, из-за вороха мехов взметнулась еще одна тень. Закрывая пол-неба, блеснул широкий меч - Андрей едва успел отклониться. Немногое можно было сделать в его положении (он все еще сидел, при первом рывке князя не вскочил с места, надеясь образумить его уязвимостью позы), но он сделал и они с этим, из темного угла, покатились по земле в ближней схватке. Прильнуть к нему, как рысь к вепрю, превзойти мощь умением, обезоружить... Почти удалось, но незащищенная спина ждет удара, вот он - и резкий поворот, острие копья, царапнув кожу между лопатками, входит в земляной пол. Второй удар мог быть смертельным: нельзя отпустить того, кого скрутил и отбиваться трудно, его удерживая. Но откуда-то сбоку возникло гнутое лезвие, сухой хруст - наконечник так и остался в земле с половиной разрубленного древка. Сначала Андрей глянул на блеск стали, потом - в другую сторону. Кривой клинок хазарской сабли был в ладони князя, а вот копейный обломок... Она так и не успела одеться но, кажеться, не сознавала в этот момент своей наготы. Древко держит обеими руками (и правильно держит- так, как положено в бою), вот тут-то Андрей и рассмотрел ее лицо Мудры были те, кто дал ей имя "Звездочка". Китаянка? Ну да, Тай-бо "Осенняя звезда", Венера. Тот, который был князем, быстро и непонятно сказал что-то. Мышцы удерживаемого обмякли, расслабляясь и Андрей в свою очередь расцепил хватку. Еще несколько секунд в воздухе висело тяжелое и опасное, как боевая сталь, молчание, потом схваченный воин первым рассмеялся. Нет, не рассмеялся - захохотал, брызжа слюной, ударяя себя по ляжкам и откидывая в изнеможении львиногривую голову. Это была разрядка бешенства и двое мужчин, стоявших друг против друга в напряженных позах, сначала недоуменно уставились на него, а потом их самих разобрало. Только что страшное произошло между ними, былого уже не вернуть, однако теперь они заходились смехом до слабости, до икоты. Позже каждый из них будет вспоминать эту сцену, но каждый по-своему. Легонько стукнуло дерево об утоптанную землю. По полу катился тупой обрубок древка, а Осенней Звезды уже не было - лишь снова дрогнула чернота. - Ну, ты и здоров - как медведь здоров, пришелец - тыльной стороной кисти воин смахнул набежавшие слезы.- Ты первый, кто одолел меня, из мною встреченных, да еще голорукий - оружного. Нам теперь остается одно: либо уж биться насмерть, либо заполнить половину чаши вином, остальное долить нашей кровью и выпить в две глотки. Не довелось нам стать братьями по рождению, так станем ими по крови. Что скажешь на это? - Ты тоже силен, Асклинд, и сила твоя не глупая, так что в моей победе вини судьбу - не меня. Я не прочь промочить горло вином пополам с кровью. Но скажи сам - могу ли я стать братом тебе, не становясь братом твоему брату? Асклинд только глазами моргнул. Лицо его вдруг показалось детским - да он и был ведь ребенком, испытанный в бессчетных боях витязь. По меркам Реальности, во всяком случае. Большим ребенком, забавляющимся, как испокон века все подростки, военными игрушками... - Как ты... Откуда ты знаешь? Князь вдруг обнял викинга за бычью шею, притянул к себе, шепнул что-то на ухо. Тот поднялся, цепко обводя шатер взглядом. - А над моими словами ты подумай, пришелец. Я ими бросаться не привык. Похоже, будь у шатра дверь, он бы хлопнул ей. А так разве что пинком отшвырнул материю поглога - и исчез во тьме.
      * * *
      - Это тоже обида легкая, она уже сегодня пройдет. Конечно, он из моих приближенных, так что некую этическую норму я нарушил, его отсылая. Ну что ж... - Я вижу, ты-то действительно знаешь, что такое обида. Он тебя хоть на поединок не вызовет - или это все-таки не положено? - Все-таки не положено. Хватит об этом. За вспышку свою извиняться не буду - это реципиент, не я... - В том-то и дело. - Я же сказал - хватит. Лучше расскажи, как вы меня забрать планируете. - Не знаю, Руська... Честное слово, не знаю. - Что значит "не знаю"? Тебя же за чем-то сюда послали ведь! Я спрашиваю план какой? Итак, не миновала его чаша сия... Прийдется отвечать, причем отвечать правду. Хотя, судя по предшествовавшему, результат может оказаться непредсказуем. - А никакого плана нет, Руслан. ПОКА нет - это дополнение должно было смягчить убийственный смысл первых слов, но вряд ли смягчило,- И никто меня сюда не посылал, сам собрался. Сам же я, убей меня, не представляю, как мы сможем тебя изъять, не вмешавшись в ход истории сами - или не положив при изъятии десяток наших. А возможно, и то и другое сразу... И - ничего не произошло. Тот, который князь, продолжал сидеть, как сидел. Лишь закаменели руки на подлокотниках резной византийской работы. - Ты о кассете им сказал? - голос того, что был князем, звучал так же твердо, как и раньше. Даже более твердо, вот оно что. Вообще Андрей ждал этого вопроса. А вот чего он никак не ждал - это что о кассете будет спрошено в первую очередь. - Я не понял, Руслан - ты за кого, собственно, нас принимаешь? - А за кого же мне вас принимать... Твоя кассета с тобой сейчас? Приготовься - сейчас запишешь несколько ключевых моментов. Андрей только плечами пожал. Конечно, была у него кассета - роговая бляшка с грубым узором, украшение одежды. Не роговая, само собой: это маскировка. И готовиться ему было совершенно нечего, запись произойдет автоматически, помимо его воли. В этом даже некоторое неудобство... - Я дам малый формат. Подвинься-ка сюда. Конечно, уставом не положено просматривать запись в Объективности, но ведь и ты, поди, не всегда устав блюдешь. - Не всегда... Его кассета была выполнена в виде шейной гривны ажурного золота - ну да, не князю бояться разбойников. Это оправа, разумеется, изготовленная уже здесь по особому заказу: сама кассета представляла собой невзрачный камушек в глазнице крылатого льва. ...Изображение возникло между ними внезапно, как солнце, показавшееся среди ночи. Во всяком случае, для любого постороннего наблюдателя из здешнего хронопласта было бы это столь же немыслимым, невозможным чудом. Да и те двое, кто сейчас напряженно вглядывались в квадратик голубого света, тоже сперва отшатнулись, себе не поверив. Один не привык к такому зрелищу в Объективности, другой же вообще не видел ничего подобного за четверть века. Хотя это в искусственном изображении - глазами же он видел все. Именно это и видел он... ...Рослый, холеный красавец в клетчатом хитоне-далматике - он кажется еще выше, поскольку мы смотрим на него с точки, расположенной чуть пониже ключиц: как раз там находится матово блестящий глаз грифона. Говорит негромко (впрочем, звук приглушен), взвешенно, словно чеканя каждое слово. Лицо его обронзовело маской аристократической надменности - и внезапно быстрый, с откровенным любопытством взгляд из-под тяжелых век. ("Цимисхий это, император". "А на каком языке вы общаетесь?" "На греческом".) ...Тяжко захлопываются крепостные ворота ("Доростол. Только что с вылазки вернулись"), плотная масса человеческих тел - - словно единое тело, даже в беге сохраняющее строй. А со стены тревожно кричат, машут руками и мы вместе с еще несколькими воинами взлетаем наверх по шатким мостикам. Внизу под нами гребцы торопливыми взмахами гонят палубные лодки вплотную к стенам, под защиту выставленных на них баллист - издали же, пеня мутную воду, медленно надвигаются византийские суда с тремя рядами весел вдоль бортов. Медью блестят уставленные вперед тараны, кованная медь покрывает бока корабельных башен и медно высверкивают какие-то невообразимые раструбы на них. Это устройства для метания знаменитого греческого огня, каждая брызга которого прожигает тело до кости. ("Что это у тебя все война..." "А что у меня еще в жизни было-то? Сейчас чуть пораньше попробую.") ...Конная фаланга замерла , но из ее рядов, отпустив поводья вырывается бешеный ромей, воющий не хуже берсеркера ("Опять на битву попало..." "Ничего. Это Анемас?" "Да, если Льву Диакону верить. Мне же он, как сам понимаешь, не представился") - вихрем швырнуло в стороны тех, кто заступил ему дорогу, летит чья-то рука вместе с плечом, меч ромея превращается в сияющий ореол... Все темнеет - поле зрения заслонил поднятый щит, потом удар, клинок проходит сквозь брызнувшие щепой доски... Небо опрокинулось, дальше взгляд идет с земли. Кто-то верхоконный заслоняет нас ("Это только ушиб, не рана даже. Броня зело крепка была"), видно лишь его широкую спину, вот он пошатнулся и видно, как с головы его на две стороны падает расколотый шлем - но удержался в седле и всю силу своего удара послал вниз, на затянутую кольчужной сеткой шею вражеской лошади. Валится конь, увлекая за собой всадника - и тут же сомкнулось над ним озеро пехотинцев. ("Асклинд". "Тут вы и побратались?" - "Нет, кровь мы смешали давно, лет десять тому, когда штормом лодью опрокинуло. Плавали мы полсуток, друг друга поддерживая, и не уцелеть бы нам врозь.") Минута за минутой - и месяц за месяцем, год за годом летят в обратном направлении. Не каждый миг блестит железо и льется кровь, далеко не каждый, но все же... ...Дружина расступается, образуя полукольцо, кто-то смеется, кто-то было продолжает разговор, но соседи пихают их в бока - - мол, слушайте. " Аз, Святослав, великий князь русский, аки и отец мой Ингвар и дед мой Хродрик..." ("А на самом деле деда моего, скорее всего, звали Хельге- - Олег то есть. Тот самый, Вещий. Нет, никакой гробовой змеи в конском черепе, все обычным путем. Впрочем, они и сами толком не знали. Это после пира было, когда и не вспомнить - кто, с какой наложницей , от чьего семени... Но если по внешности судить, то и отец мой, и я даже..." "Деда твоего совсем не так звали, а отца - тем более. Не звали, а зовут: они живы. И вот на них ты действительно похож внешне") И вдруг - оба вздрогнули. Горит город, несколько воинов распято держат за руки - за ноги, поднимают над собой женщину. Разрывают на животе одежду, богатое княжеское одеяние Дунайской Болгарии. И над этим животом, огромным животом, уже опустившимся в предродовом ожидании, нависает наша рука с широким лезвием. А рядом стоят трое гридей, один держит иглу с дратвой, двое же других - обезумевшую, извиваюшуюся в руках кошку. Ее и вошьют в утробу женщины на место исторгнутого плода. Мигнув, исчезло изображение. Тот, который был князем, тяжело дышал сквозь стиснутые зубы. На него страшно было смотреть. - Ну что, что, что ты молчишь? Не понравилось, кажется необычным, да?! А это сплошь и рядом в теперешнее время бывает - и с той и с другой стороны, и просто резня, и ТАКОЕ, и похуже... тоже бывает... Андрей помолчал немного. Но когда заговорил, голос его был спокоен. - А зачем,собственно, ты оправдываешься? Я и сам эти годы не в дошкольном учреждении провел, видел и слышал многое, с тобой сравнимо. Твоя дружина ведь на добрую половину состоит из викингов, а оставшиеся нравом не тише, иначе не бывать бы им в дружине - ушкуйник стоит варяга. Мы оба знаем, что викинги, взяв город, подбрасывают в воздух грудных детей и ловят их на копья, даже не из особой жестокости, а так - душу потешить Ну и прочее в том же духе. И все, кроме разве что матерей этих младенцев, считают это если и не совсем рядовым то, в общем, нормальным делом. А отцы уж точно считают: они и сами готовы кое-кого при случае... на копье поймать... (И,как вспышка перед глазами - воспоминание сотни полторы человек стоят на коленях,молятся неслышно...Почти все они старики и дети вперемешку, мужчины оказали сопротивление, и их нет. Женщин тоже не видно, во всяком случае молодых и красивых - их куда-то отогнали, может им и повезет, если это везение...Верхоконник в тюрбане, с покачивающимся поперек седла длинным копьем - да, именно копье у него, хотя это другой год, другое место, другие обычаи,- негромко спрашивает что-то у одного из седобородых. Тот даже головы не повернул в ответ. Тогда конный заговаривает с подростком (это один из твоих учеников и у тебя словно мохнатый паук пробежал по коже холодными лапами). Мальчишке не по силам сохранить бесстрастие, он дрогнул, ссутулился,но не прервал молитвы. Это несколько удивило всадника, он даже помедлил минуту - но вот он махнул своим, гарцующим вокруг коленопреклоненных, перехватил оружие для удара, желтой стеной поднялась пыль, а когда она развеялась... Вот так. А ты и другой твой ученик смотрели на это из-за полуразрушенной стены. Впрочем, он не смотрел, ты закрыл ему глаза ладонью. На жаргоне хроноисследователей это называлось "Завершение". Уже седьмое Завершение за твою жизнь, еще более исковеркавшее душу, чем все предыдущие. Три недели назад свершилось оно, через месяц после гибели Асклинда. Который все еще жив и падет в бою лишь два года спустя. Впрочем теперь ему будут даны другие сроки.) - "Видел и слышал " - но не творил. В смысле лично не творил, чистоту свою соблюдая,- тот, который князь, усмехнулся одним ртом,- "Твоя дружина" - но не ты; такой подтекст следует, верно? А ведь я - князь-конунг, вот какое у меня теперь амплуа, но не просто "предводитель". От меня ждут совершенно определенных поступков. Дружина ждет, ждет Объективность, а значит - и Реальность тоже. Вы, чистоплюи, ждете. И каждый из вас век мне должен быть благодарен, что не оказался на месте моем. Потому что пришлось бы - куда денешься - делать все тоже, что и я творю. Доброе и злое . Отважное и постыдное. Только и разницы, что ты бы это делал, в большей степени себя переламывая - но тем хуже! Хотел Андрей сдержаться и сдержался почти. Именно что "почти". - Ты, я вижу, весь целиком уместился в этой разнице. Как, не тесно? И снова ничего особенного не произошло. Однако на этот раз не только пальцы на поручнях кресла закаменели, но и лицо на мгновенье превратилось в гранит. Тот, который князь, встал. Протянул руку к золотому грифону, сжал его в кулаке. - Этот кусок я сотру - сказал он, не пуская в голос никаких эмоций И вынул из гнезда грифоний глаз, ощупывая его внутреннюю сторону: "Сейчас... А, вот оно". - Стой, что ты делаешь! - Андрей не завершил движения, так как князя уже не было рядом с ним. Был он теперь возле боковой стенки - как раз той, где висело оружие. Улыбался холодно: - Ты сиди, продолжай сидеть, а то,знаешь ли... У меня сейчас реакция, может, и похуже твоей, но вполне сопоставима. Вот ты и выдал себя: кассета тебе нужна, информация, на меня самого вам плевать. Андрей действительно остался сидеть, словно в оцепенении. Потом он встал, зачем-то потрогал роговой кружок на своей рубахе. И сделал шаг не в сторону князя, а вон из шатра. - Куда? - тот, что был князем, следил за ним... - Да куда-нибудь, где людей нет. Не здесь же мимикрино вызывать. - Мимикрино...- голос князя будто дрогнул. - Ты ведь не сделаешь этого, правда, Руслан?. - Нет. Не сделаю. - Значит, я мог бы и не напоминать об индивидуальном коде. Никого, кроме меня, не пропустит - во всяком случае, вопреки моей воле. Главное уже было сказано и понято. Теперь оба могли не прибегать к осточертевшей дипломатии. - Вопреки твоей воле...Убедил, не буду. - И не получится, сразу тебе говорю. Так что же, отпускаешь меня или крикнешь гридям? Тот, который князь, промолчал. Ему тоже было нелегко ставить точку. - Побудь со мной... И - опустил глаза,сказав это.
      * * *
      ...Они прибыли на рассвете, когда небесная чернота переходит еще даже не в синий, а в густо-фиолетовый цвет - и сквозь эту фиолетовую пелену вдруг различимы становятся силуэты коней, поставленные торчком копья и оскаленные морды чудовищь на корабельных носах, когда роса садится на кольчугу, когда предутренний сон, будто расплавленное золото, тяжелит веки. Впрочем, караульные не спали. Не спали и еще два человека в лагере. - Рано...- тот, кто был князем, встал и поежился от сырости - - О, сын Сварожий, зябко мне... Так рано, говорю. Ты сообщение вечером отправил они что, за несколько часов все уладили? - Не сходи с ума, Руслан - Андрею не было холодно, на нем был плащ из медвежьей шкуры. Единственная теплая одежда в шатре - и ее получил именно он по законам гостеприимства, хотя гость он здесь или пленник... - А, ну да ,конечно... Реальность - Объективность, это и месяц мог пройти...- И сразу же без малейшего перехода: - Асклинд! - ("Слышу, родич!" - откликнулась темнота) - - Сколько их? Оружные? Пускай обождут. ("Или зазвать их сюда?" - "Лучше не надо. Один из них может оказаться не наш - так обычно и бывает. И заранее не узнать, кто именно".) Асклинд возник в проеме входа. Вид у него был озадаченный. - Они тебе бронь дощатую привезли, родич. Говорят,Цимисхия дар. "Бронь дощатая" - это, конечно, панцирь. Одно из требований, другим был слохемовский меч. Он еще не знает, что доспехи его не спасут. - Далеко мы ушли от Царьграда, чтобы василевс мне вдогонку дары слал. Впрочем, неси. И мечи их принеси мне тоже. ("Я же сказал , Руслан, слохем ты не получишь" - "Как знать...") Снаружи гулко хрупнул металл по металлу . Потом - еще какие-то звуки, вдруг зло и отрывисто загомонили голоса. Андрей вскочил, но тут-то все и смолкло. - Один не отдавал. Но у него сабля была - Асклинд снова стоял перед ними. И он бросил эту саблю не устеленное мехом ложе, два прямых меча бросил рядом. В другой руке у него был тяжело звякнувший сверток, его он не стал бросать, а бережно положил: это - дар, не добыча. Тот, который князь, осторожно провел пальцем по сабельному лезвию, тронул глубокую зарубку.