Леонид Панасенко
      Взятка Харону
      В юности он посмеялся над гадалкой, которая, пообещав, как обычно, несметные богатства и славу, вдруг буквально впилась глазами в его ладонь, забормотала, затем отпрянула испуганно, а на его настоятельные расспросы только и сказала: "Твоя линия жизни... Она и не обрывается, но и продолжения ей нет. Где-то ты между землей и небом будешь обретаться, милок. А такого не бывает..."
      Теперь Адам убедился: не бывает, не может быть, ибо челн уже выплыл на середину реки, а он никак не мог разговорить проклятого старца. Да что там он! Вне всяких сомнений, среди миллионов, даже миллиардов пассажиров, которых уже перевез Харон, были самые замечательные люди: ученые и ораторы, властители земли и сладкоголосые певцы - служители всех муз... И никто... Господи, никто во веки веков не разжалобил этого истукана, более холодного и равнодушного, чем черные воды Стикса. Не все, конечно, пытались. Души многих и многих умирали вместе с телом, то есть становились на этом последнем переходе слепыми и глухими, более мертвыми, чем само подземное царство. Но были ведь и сильные. Были смелые и хитрые. И бунтари были, в которых дух противоречия пылал ярче даже тех далеких костров, что горят на том берегу. Все напрасно! Будь проклят этот бессмертный старый козел - полуголый и безобразный, в вонючем рубище, глухой к мольбам и стенаниям. Вода будто смола - густая на вид, тяжелая. Весла входят в нее без звука, без брызг. Медленно и неотвратимо движется челн. Времени здесь не ощущаешь, но оно, несомненно, есть и здесь - уходит, сжимается, поздно...
      Ах, гадалка! Как ты ошиблась. Противоположный берег Стикса и есть конец линии жизни, хотя формально он, Адам, умер позавчера. Но почему перевозчик такой невозмутимый? Может, он глуховат и не слышит его?
      - Я не хочу туда, старик, - сказал Адам как можно громче и убедительней, вынув изо рта монетку, чтобы не мешала. - Я большой жизнелюб, и мне нечего делать в царстве теней. Отпусти меня или дай хотя бы отсрочку.
      Закончив говорить, Адам тотчас сунул обол обратно в рот, чтобы не нарушать погребальный обряд.
      Старец молчал. Челн медленно двигался к Аиду, который отсюда виделся, не столько зловещим, сколько беспредельно унылым: громады темных, пыльных деревьев, камни и скалы, возле которых прилепилась широкая башня с аркообразным входом, за ними снова деревья и нечто белое, клубящееся туман или дым, а еще дальше, слева, в черно-зеленом полумраке проблескивают огоньки - там, должно быть, судилище и асфоделевый луг, где ему предстоит блуждать.
      Адам опять достал обол изо рта. Харон взглянул на серебряную монетку, которую Адам купил перед смертью у знакомого коллекционера. В выцветших глазах перевозчика промелькнула искорка интереса.
      - Ага, заметил, - обрадовался вслух Адам. - Признайся, дружище, давненько тебе уже не платят за перевоз. Забыли обряд, забыли. А я заплачу. Столько заплачу, что тебе и не снилось. Только отпусти меня наверх. Да, люди называют это взяткой, но какое тебе, старче, дело до людей. Смотри...
      Адам поспешно извлек из-за пазухи замшевый мешочек, развязал его. Даже в сиротском свете бриллианты затеплились, заиграли, как бы зашевелились на ладони.
      - Здесь почти миллион... - Голос Адама дрогнул. - Я вложил в них все свои сбережения. Гонорары за репортажи, за книги... Три из них попадали в списки бестселлеров. Все... Все тебе отдаю.
      Харон даже не взглянул на драгоценные камни, не повернул головы в его сторону. Будто и не слышал предложения.
      Адам похолодел от ужаса. Он вдруг понял, насколько нелепа и смехотворна его попытка подкупить перевозчика. До него в этой ладье сидели миллиарда усопших. Если не всем, то многим хотелось продлить самообман бытия, а то и вернуться наверх... Главное - не попасть в Аид, не раствориться в несметном сонмище безликих стенающих душ, которые забыли землю и жизнь на земле - без всяких желаний слоняются они среди цветов асфодела, еще более бледные и жалкие, чем эти дикие тюльпаны... Как же он раньше не сообразил, что Харона искушали уже миллионы раз. В этой лодке сидел сам Крез - где сейчас его печальная тень? Сидели императоры и фараоны, красавицы всех времен и народов, финансовые магнаты, величайшие ученые и Гомер... А он, несчастный писака, репортер и прожигатель жизни... Он вообразил себе, понадеялся... Впрочем, надеялись все. Все его предшественники. На милость, на случай, на удачу...
      Адам бросил бессмысленный взгляд на обол, который все еще сжимал в руке, и швырнул монетку в реку. Зачем? К чему воскрешать древний обычай, забытый и бесполезный, как и все, на что он наделся, о чем думал?
      Тем не менее произошло чудо.
      Старец повернулся к пассажиру, укоризненно проскрипел:
      - Зачем нарушаешь обряд, человек? Впереди - судилище.
      - Плевать! - почти выкрикнул Адам и поразился во второй раз: Харон оставил одно весло и вынул из уха кусок грязной то ли пакли, то ли ваты. Вот оно что! Выходит, перевозчик даже уши затыкает, чтобы не слушать мольбы и уговоры. Пергаментное лицо Харона было испещрено шрамами и царапинами, нижняя губа, которую не прятали седые космы бороды, рассечена. Неужели?.. Еще на лице и на рубище какие-то белесые пятна. Они сливаются в странный налет, будто много раз падали капли грязной воды и высыхали.
      - Ты угадал - плевали, - проворчал Харон. - Без счета, сам видишь. А бабье морду царапало - все до глаз норовило добраться. Один римлянин мечом сдуру ткнул.
      - Кто? - не сразу понял Адам.
      - Такой, как ты. Любитель жизни.
      - Не понимаю! Это ужасно... - пробормотал сконфуженно Адам. - Дикари какие-то.
      Перевозчик неопределенно хмыкнул и отпустил весла, чтобы передохнуть.
      - Телеса окончательно они там теряют. - Глаза Харона колюче стрельнули в сторону башни с черным провалом входа. - А здесь, бывает, ведут себя похлеще, чем на земле... Один лорд как-то отказался в лодку садиться. Грязная, мол, она, санитария нарушается. А зачем покойнику санитария?
      Он задумчиво посмотрел на низкое слепое небо - без солнца и ветра, которое едва прятало за зелено-бурыми тучами каменную твердь свода, без всякого перехода спросил:
      - Других, тех, кто богат безмерно, еще могу понять. Жалко им... А чего ты-то наверх рвешься? Что ты там оставил, кроме хлопот и суеты?
      - Там жизнь...
      Адам почти пропел эту фразу.
      - Тебе не понять, дружище Харон. Точнее, долго слушать, а мне - долго рассказывать. Сущность жизни не в больших событиях, которые мы так или иначе ищем на земле. Я понял это, когда ходил с рыбаками на промысел. Давно, еще пацаном... Сущность жизни в маленьких радостях и безмятежности духа. Представь только один день. Обычный, заурядный... С вечера ты искупался и просыпаешься утром в чистой постели. Ранняя осень. За окном чуть тронутые увяданием деревья. Воздух ключевой свежести, но еще тепло, а днем и вовсе будет сказочно. Ты делаешь короткую зарядку. Затем легкий завтрак. О, я даже сейчас слышу аромат жареной свинины и кофе - только что сваренного, с огня. А как здорово пишется в утренние часы! Сначала слова просыпаются неохотно, кажется, даже видишь, как они зевают и потягиваются. Проходит время - они начинают понимать порядок и смысл, выстраиваются на бумаге все быстрее. Они уже толпятся, спешат овеществиться, даже мешают друг другу. И повинуются. Ощущение власти над ними ни с чем не сравнимо. Такое, может, переживал только Наполеон, когда он и армия составляли как бы одно целое... Ах, старик, разбередил ты мне душу!
      - Не убивайся так, - сказал Харон. - Глотнешь разок из Леты - и все забудешь. Хитрая река... Без нее здесь сплошной плач да стон стояли бы... Ты рассказывай, рассказывай...
      - Не хочу забывать! - зло сказал Адам. - Не для этого у тебя прошусь... Обо мне писали: "Неистовый репортер". Это не только имя на первых полосах газет и дешевые книжонки, которые продаются во всех киосках. Это образ жизни. Я радовался всему этому, упивался, будто пьяница вином. Представь: ты славно поработал, бросил к чертям ручку, взял ключи от машины, спустился во двор. На сиденье нападало листьев - пусть так и лежат. Как уговаривались, заезжаю за подружкой. Через полчаса мы уже в небольшом ресторанчике, где подают мясо с грибами и чуть терпкое красное вино. И музыка... В узенькой вазе на столе - астры. И все это - вино, приятная болтовня, медленные танцы, нежные прикосновения - разжигают огонь страсти. Нетерпение гонит вас к машине. Вы то и дело целуетесь в пути, рискуя врезаться в столб. Наконец, спальня... О, ты не знаешь, дружище, какая у моей подруги была спальня. Вся стена, которая напротив изголовья, сплошное зеркало... И вдруг оказывается, что у меня рак. Это в сорок два года. Не нажился я, старче, понимаешь?!
      Харон, как показалось Адаму, сочувственно кивнул, взглянул на часы.
      Часы - хорошие, швейцарские - поразили Адама. Рубище, ладья, потусторонний старец и... этот механизм. Живой, тикающий, из того реального мира.
      - Зачем они тебе? - спросил Адам, указывая взглядом на часы.
      - Надо ориентироваться, - туманно ответил перевозчик. - Работы много видишь, какая толпа собралась, а я старый... Вот с тобой сегодня заболтался, а Гермес ночью новую партию приведет...
      Адам на миг вернулся в прошлое, когда он оставил бесполезные консультации медицинских светил и окончательно распрощался с надеждой на выздоровление. За несколько дней он проштудировал целую стопку книг, в которых человек шел на тысячу уловок, создавая различные модели существования после смерти. Трудно сказать, чем конкретно привлекла его греческая мифология. Может, тем, что она не пугала крайностями. Да, сумрачно, да, плохо, да, забвение желаний, то есть потеря личности. Последний постулат связывался с многочисленными древними и новейшими представлениями о том, что психическая энергия индивидуума растворяется в некоем всеобщем поле... Словом, он сделал выбор, купил обол и даже переехал в Италию, к озеру Аверн, где, по преданию, находится один из входов в Аид... Когда Адам однажды ночью вдруг осознал, что не спит, а идет, спотыкаясь о камни, по едва освещенной тропе, он понял: все произошло именно так, как он предполагал. Спуск занял около двух часов. Люди шли молча, ошеломленные случившимся, не зная - радоваться ли им, что полного небытия пока нет, или стенать о безвозвратно утерянном. Их шло человек пятьдесят, а может, и больше. Он различал только тени ближайших попутчиков. Время от времени кто-нибудь из женщин начинал плакать. Гермес грубовато подбадривал их, но и поторапливал. По-видимому, тропа не успевала пропускать всех усопших, однако вводить какие-либо новшества здесь или ленились, или их запрещал канон.
      Плеснуло весло - Адам встрепенулся.
      "Почему я ничего не предпринимаю? Противоположный берег все ближе, а этот старец и не думает мне помочь! Неужто все напрасно?! Все мои ухищрения, энергия, жизнелюбие... Неужто они не нужны этому миру? И зачем тогда душе иллюзия жизни? Чтобы погаснуть в лучах? Сначала стать бесплотной, затем равнодушной и беспамятной, то есть абстрактно мыслящей субстанцией, деталькой всемирной ЭВМ... Нет! Тысячу раз нет! Мерзкий старик, забывший вкус, цвет и запах жизни, чем тронуть твое сердце?!"
      - Ну, что же ты молчишь, истукан?! - вскричал Адам. Ярость и ужас овладели им. Берег, истоптанный миллионами ног и потому похожий цветом на старую кость, был уже совсем рядом. - Опять ты молчишь... Придумай что-нибудь! Мне страшно. Я не хочу туда, к теням, на асфоделевый луг... Там молчание и полное забвение... Перестань грести, старик!
      - Чудак, - проскрипел Харон. - Ты просишь невозможного. Не в моих силах вернуть тебе жизнь, человек. Ты умер и погребен. Еще никто из людей не восстал из гроба.
      - Придумай что-нибудь! - Адам сполз с лавки, умоляя, протянул к старику руки. Колени его уткнулись на дне лодки в подстилку из мусора. Очевидно, там были отдельные волоски, упавшие с одежд странников в царство мертвых, пыль с их обуви, превратившиеся в прах случайные вещи.
      - Я могу тебе кое-что предложить, - задумчиво сказал Харон, и подобие улыбки искривило его рассеченную губу. - Но вряд ли ты согласишься. Это не жизнь - та, твоя... Однако ты мог бы жить воспоминаниями...
      - Согласен, на все согласен! - возопил Адам и стал рвать с груди мешочек с бриллиантами. - Уговорил-таки! Купил старика! - Он смеялся, как безумный, и не мог впопыхах ни снять мешочек, ни разорвать шнурок. Только не к теням!
      - Не радуйся прежде времени. - Харон перестал грести. - И спрячь свои камни. Я уже говорил тебе: здесь они ничего не стоят.
      - Что я должен сделать? - Адам замер, боясь разгневить всемогущего старца.
      - Я устал грести без передышки. У меня болят руки. Кроме того, мне скучно. Все мои пассажиры или каменно молчат, или вопят и стенают. Садись рядом со мной - вот тебе весло! - и рассказывай мне о той жизни. Ты хорошо рассказываешь...
      "Рядом с ним?.. Он что - издевается? Годами терзать себе душу воспоминаниями о радостях бытия, которые я так любил, и грести, грести, грести?! Сгорать в бесплодных мечтаниях о Невозвратном?! Только горячечным воображением рисовать себе дружеские пирушки и объятия Евы?! Забыть, что ты был обласкан миром, богат, знаменит?! И все это - там. А здесь - вечное кружение между жизнью и смертью... Теперь мне ясно, почему давным-давно линия моей руки напугала гадалку... Самому добровольно обречь себя на вечную пытку?! Нет, ни за что! Уж лучше судилище... Лучше глотнуть из Леты..."
      - Так я и знал, - вздохнул Харон и пошевелил веслом. Челн опять двинулся к берегу.
      - Нет, нет! - Адам вскочил на ноги. Челн качнулся, и это новое движение показалось непривычным и странным в мире тысячелетнего порядка. - Я буду грести. И рассказывать буду...
      Старец молча пожал плечами, подвинулся. Лицо его опять стало бесстрастно-отчужденным.
      Споткнувшись сначала о лавку, а затем о черпак, Адам поспешно ступил вперед, не сел, а буквально упал рядом с перевозчиком.
      Харон двумя взмахами весла повернул челн к тому берегу, откуда они только что приплыли. Там по-прежнему стояла толпа, которую привел Гермес. Души ждали своего череда, чтобы, преодолев воды Стикса, превратиться в тени.
      "Пусть будут муки, - подумал Адам. - Любые... Адские! Пусть сжигает меня огонь памяти... Зато останется душа. Больная, кровоточащая - живая душа!"
      - Что же ты? - спросил Харон и показал глазами на весло.
      Адам ухватился за деревянную, отполированную до блеска рукоять. Тяжелое весло показалось ему необычайно легким. Небо над Аидом немного просветлело, и он подумал, что тут, оказывается, тоже возможны перемены, а значит, и движение жизни. Пусть малюсенькое, едва заметное, как дыхание спящего ребенка, но достаточное, чтобы противостоять тлену и вечности. Живой душе нужен, конечно, весь мир, но она умеет довольствоваться и крохой. А если не умеет, то научится...
      Впервые за время пребывания в подземном царстве Адам улыбнулся. Он глянул на старика с рассеченной губой и как бы невзначай сказал:
      - Вы знаете, дружище Харон, прошлым летом я попал в Испанию. Совершенно случайно, без гроша в кармане, без документов. Забавнее ситуацию трудно даже придумать. Так вот... Выхожу я из самолета...
      Перевозчик наклонил голову, чтобы лучше слышать. Весло его стало вздыматься реже, а затем старец и вовсе бросил рукоять. Он опустил натруженную руку в воду - остудить горящие мозоли, а другой погрозил роптавшей на берегу толпе.
      Адам тоже глянул на бывших попутчиков в царство Аида.
      На берегу происходило нечто невообразимое.
      Люди оживленно жестикулировали, что-то кричали - он не мог еще разобрать слов, а одна женщина даже зашла по колени в черные воды Стикса и размахивала то ли шалью, то ли белым платком.
      У Адама защемило там, где при жизни было сердце. Он не знал, что разволновало людей на берегу. Радуются ли они, что хоть один из них откупился у грозного старца, или завидуют и проклинают. Теперь уже не только Харона, но и его.