Леонид Панасенко
      Следы на мокром песке
      Ужимки продюсера начинали бесить.
      - Нет! - резко сказал Рэй Дуглас. - Ваш вариант неприемлем... Нет, я не враг себе. Напротив, я берегу свою репутацию...
      Голос продюсера обволакивал телефонную трубку, она стала вдруг скользкой, как змея, и у знаменитого писателя появилось желание швырнуть ее ко всем чертям.
      - Речь идет о крохотном эпизоде, мистер Рэй, - вкрадчиво нашептывала трубка.
      - Представьте, что рассказ - это ребенок, так часто говорят, - он с грустью отметил, что раздражение губит метафору. - Эдакий славный крепыш лет пяти-шести. Все при нем - руки, ноги, он гармоничен. Данный эпизод ручка, сжимающая в кулачке нить характера. Почему же я должен калечить собственного ребенка?..
      Писатель вывел велосипед на дорожку, потрогал рычажок звонка. Тонкие прохладные звуки засверкали на давно не стриженных кустах, будто капельки росы.
      - Пропадай, тоска! - воскликнул он и, поддев педаль-стремя, вскочил на воображаемого коня.
      Восторженно засвистел ветер. Спицы зарябили и растворились в пространстве. Шины припали к земле.
      Метров через триста Рэй сбавил темп - нет, не взлететь уже, не взлететь! А было же, было: он разгонялся на лугу или с горы, что возле карьера, разгонялся и закрывал глаза, и тело его невесомо взмывало вместе с велосипедом, и развевались волосы... Было!
      Злость на продюсера прошла. Человек он неглупый, но крайне назойливый. Точнее - нудный. О силе разума он, может, и имеет какое-нибудь представление, но что он может знать о силе страсти?
      Велосипед, будто лошадь, знающая путь домой, привез его к реке. Рэй часто гулял здесь. Пологий берег, песок, мокрый и тяжелый, будто плохие воспоминания, неразговорчивая вода. Так было тут по утрам. Однако сегодня солнце, наверное, перепутало костюм - вместо октябрьского, подбитого туманами, паутиной и холодной росой, надело июльский - и река сияла от удовольствия, бормотала что-то ласковое и невразумительное. Чистые дали открылись по обоим ее берегам, и стал слышен звук падения листьев.
      "А что я знаю о страсти? - подумал писатель. - Я видел в ней только изначальную суть. Весь мир, человек, все живое, несомненно, - проявление страсти. Что там говорить: сама жизнь, как явление, - это страсть природы. Но есть и оборотная сторона медали. Я создаю воображаемые миры. Это, наверное, самая тонкая материя страсти. Но я, увы, сгораю. Какая нелепость - страсть, рождая одно, сжигает другое. Закон сохранения страсти"...
      И еще он подумал, что для того, чтобы развеять тоску, было бы неплохо уехать. Куда-нибудь. В глухомань.
      Он взглянул на небо.
      Небо вздохнуло, и вдоль реки пролопотал быстрый дождик.
      - Дуглас, - негромко окликнули его.
      Писатель живо оглянулся.
      Никого!
      Берег пустынный, а лес далеко. Там подобралась тесная компания вязов, дубков и кленов. В детстве он бегал туда за диким виноградом. Это была страсть ко всему недозрелому - кислым яблокам, зеленым пупырышкам земляники...
      - Задержитесь на минутку, - попросил его все тот же голос. - Я сейчас войду в тело.
      Рэй наконец заметил, что воздух шагах в десяти от него как-то странно колеблется и струится, будто там прямо на глазах рождался мираж.
      В следующий миг раздался негромкий хлопок, и на берегу появился высокий незнакомец в чем-то черном и длинном, напоминающем плащ. Остро запахло озоном.
      - Не жмет? - участливо поинтересовался Рэй Дуглас и улыбнулся: - Тело имею в виду.
      - Извините, мэтр. Я неудачно выразился. Но это в самом деле мое тело. Незнакомец шагнул к писателю и радостно воскликнул, воздев руки к небу: Вот вы, оказывается, какой!
      "Что это? - подумал Рэй. Дуглас. - Монах, увлекающийся фантастикой? Или... Или я просто переутомился. Я много и славно работал в сентябре. Да и октябрь был жарок. Неужели воображение разыгралось так буйно?"
      - Успокойтесь, мэтр. - Незнакомец остановился. - Вы не больны. Я реален так же, как и вы. Извините за эти дерзкие слова; мне вовсе не пристало учить вас, как надо относиться к Чуду. Что касается одежды, то это защитная накидка. У вас здесь очень высокий уровень радиоактивности. Дома меня ожидает тщательная дезактивация.
      Писатель уже овладел собой.
      - Откуда же вы? - спросил он, пристально разглядывая незнакомца.
      - Издалека, - ответил тот. - Из две тысячи шестьсот одиннадцатого года. Я президент Ассоциации любителей фантастики. Я прибыл за вами, мэтр. И еще хочу заметить - у нас очень мало времени.
      - Польщен! - засмеялся Рэй Дуглас. - Встреча с читателями? Лекция? Я готов. - И удивился, покачав головой. - Две тысячи шестьсот одиннадцатый... Неужели знают?
      Теперь улыбнулся президент.
      - Вас ждут во всех Обитаемых мирах, - объяснил он, и бледное лицо его чуть-чуть порозовело. - Это такая удача, что мы можем вас спасти. Пойдемте, Дуглас. Вы проживете еще минимум восемьдесят-девяносто лет и напишете уйму замечательных книг. Только наш мир сможет дать вашему адскому воображению настоящую пищу. Вы будете перебрасывать солнца из одной руки в другую, словно печеную картошку.
      - О чем вы? - сдавленным шепотом спросил писатель. - Уйти? Насовсем? Сейчас? Среди бела дня и в здравом уме?
      - Вы уже не молоды, - мягко заметил посланник из будущего. - Вырастили детей, достигли зенита славы. Вы уже никому ничего не должны здесь. Если вам безразлично, что вас ожидают сотни миллиардов моих соотечественников, то подумайте хоть раз о себе. Пойдемте, Дуглас. У нас осталось двадцать две минуты.
      Воскресное утро, начавшееся для знаменитого писателя с досадной телефонной ссоры, вдруг засверкало для него всем великолепием красок, а растерянная мысль метнулась к дому:
      "Как же так? А Маргарет, дочери, внучата... Уйти - значит пропасть. Без вести. Значит исчезнуть, сбежать, дезертировать. С другой стороны дьявольски интересно. Ведь то, что приключилось со мной, - настоящее волшебство. Это вызов моей страсти, моему искусству и таланту. Им нужен маг. Вправе ли я отклонить вызов? И что будет, если я приму его? Ведь я не что иное, как форма, которую более или менее удачно заполнил мир. Уже заполнил.
      - Почему такая спешка? - недовольно спросил он. - Во всяком случае я должен попрощаться с родными.
      - Исключено! - президент Ассоциации любителей фантастики развел руками, и на его лице отразилось искреннее сожаление. - Осталось двадцать минут.
      - Но почему, почему?
      - Время оказалось более сложной штукой, чем мы предполагали. Масса причинно-следственных связей, исторические тупики... Есть вообще запретные века. Там такие тонкие кружева, что мы боимся к ним даже притрагиваться. Поверьте, если бы существовала такая возможность, мы бы спасли все золотые умы всех веков и народов. Увы, за редким исключением, это невозможно.
      - И я как раз - исключение, - хмуро заключил Рэй Дуглас.
      - Да. И мы очень рады. Но временной туннель только один, и продержаться он может не более тридцати семи минут.
      - Кого же вы уже спасли?
      - Из близких вам по духу людей - Томаса Вулфа, - ответил президент Ассоциации и вздохнул: - Однако он вернулся. Сказалось несовершенство аппаратуры...
      - Томас?! - воскликнул Рэй. - Чертовски хотелось бы с ним встретиться. Ах, да, я забыл...
      Писатель разволновался, схватил пришельца за руку.
      - Теперь я понял, - пробормотал он, улыбаясь. - Я все понял. Последнее письмо Вулфа из Сиэтлского госпиталя, за месяц до смерти. Как там? Ах, да... "Я совершил долгое путешествие и побывал в удивительной стране, и я очень близко видел черного человека (то есть вас)... Я чувствую себя так, как если бы сквозь широкое окно взглянул на жизнь, которую не знал никогда прежде..." Бедный Том! Ему, наверное, понравилось у вас.
      - Мэтр! - взмолился человек в черной накидке. - Сейчас не время для шуток. Решайтесь же, наконец. Четыре минуты.
      - Нет, что вы, - Рэй Дуглас наклонился, подхватил велосипед за руль. Хитро улыбнулся: - Если бы я мог проститься, а так... Тайком... Ни за что!
      - Мы любим вас, - сказал человек с бледным лицом и пошел туда, где воздух колебался и струился. - Вы пожалеете, Дуглас.
      - Постойте! - окликнул его писатель. - Человек в самом деле слаб. Я не хочу жалеть! Обезбольте мою память, вы же, наверное, умеете такое. Уберите хотя бы ощущение реальности событий.
      - Прощайте, мэтр, - пришелец коснулся своей горячей ладонью лба Рэя Дугласа и исчез.
      Писатель тронул велосипедный звонок. Серебряные звуки раскатились в жухлой и редкой траве, будто капельки ртути. Рэй вздрогнул, оглянулся по сторонам:
      "Что со мной было? Какая-то прострация. И голова побаливает. Я сегодня много думал о Вулфе. И, кажется, с кем-то разговаривал. Или показалось? На берегу же ни одной живой души. Но вот следы..."
      На мокром песке в самом деле отчетливо виднелись две цепочки следов.
      "Ладно, это не главное, - подумал писатель. - Вот сюжет о Вулфе хорош... Его забирают в будущее, за час до смерти... Там ему дают сто, двести лет жизни. Только пиши, только пой! Нет, это немыслимо, слишком щедро, он утонет в океане времени. Сжать! До предела, еще и еще... Месяц! Максимум два. Их хватило на все. Он летит на Марс. И он пишет, надиктовывает свою лучшую книгу. А потом возвращается в больницу, в могилу... Но чем объяснить его возвращение - необходимостью или желанием?.. Я напишу рассказ. Можно назвать его "Загадочное письмо". Или "Год ракеты". Или еще так - "О скитаниях вечных и о Земле".