— Будем надеяться, — Крайнев встал, кивнул на часы, извиняясь. — Будем надеяться, — повторил он, — что пылинку, то есть нас, просто не заметят.
 
      Полюбоваться очередным выбросом собрались все, кто был свободен от дежурств. На смотровой палубе звучали молодые голоса, вспыхивали улыбки.
      «Какая там депрессия, — подумал Илья, — какая там раздражительность… Есть, конечно, и то и другое. Усталость тоже есть. Но неизмеримо больше доброты и радушия, смеха и излюбленной в нашем веке мягкой иронии. А значит, все не так уж плохо. И не может быть плохо. Мы просто не позволим, чтобы людям было плохо».
      Тут он заметил Юргена Шварца и всем своим чутьем «ангела-хранителя» понял, что это, наверное, единственный человек на палубе, которому сейчас в самом деле плохо! Юрген сидел в сторонке, нахохлившись, будто больной воробей. Они встретились взглядами. Юрген тотчас отвернулся — в глазах его почему-то стояла тоска.
      — Четыре минуты! — закричал богатырского роста парень, взобравшись на возвышение для ораторов. — Внимание, четыре минуты до выброса. Четыре, нет, уже три.
      Все взоры обратились к огромному объему экрана, как бы парившему над толпой. Там, в желтой дымке туманности, яростно пылала Скупая. Чуть ярче дымки светился гигантский рукав Питателя, похожий на инверсионный след реактивного летательного аппарата.
      — Минута… — вздохнули за спиной Ильи.
      — Секунды, уже секунды.
      В следующий миг рукав Питателя наполнился голубым огнем, завибрировал. Можно было вообразить, какие огромные массы звездного вещества мчат сейчас через силовой тоннель, но ни мощность полей, удерживающих выброс в Питателе, ни его назначение — куда? Куда все же уходит энергия? — пониманию не поддавались.
      Выброс окончился так же внезапно, как и начался. Слепящий блеск исчез, рукав Питателя медленно тускнел.
      Рядом с Ильей о чем-то горячо толковала группа физиков. Илья прислушался: ученые обсуждали феномен «скупости» пульсара. По всем расчетам получалось, что плотность потока нейтрино и рентгеновского излучения звезды должны быть в сотни раз больше. «Чему возмущаться, — заявил чернявый пожилой физик, кажется, Лебедев. — Благодарите бога, что Скупая в самом деле скупая. Иначе мы даже приблизиться к Окну не смогли бы. А так ничего — чуть ли не под боком у пульсара работаем».
      Илья вспомнил Крайнева и порадовался его проницательному уму. Скупость пульсара прекрасно вписывалась в гипотезу «Окно — энергетическая система». Конечно же, ее создатели умудрились каким-то образом закапсулировать почти все виды излучения звезды — к чему им такие гигантские потери?
      Он стал пробираться к Юргену Шварцу:
      «Все-таки, что с ним? Почему вдруг космолог так затосковал? Только ли из-за того, что мироздание не хочет сдаваться без боя и никак не вмещается в его логические схемы? Надо поговорить с Юргеном».
      Однако осуществить свой замысел Илье не удалось.
      — Я так и думала, — засмеялась Лоран, появившись перед ним, как джинн из бутылки. — Все вы такие, мужчины. Расстроить бедную девушку — это пожалуйста. А восстанавливать ее душевное равновесие кто будет? Кен Треверс, что ли? Так я его боюсь. Особенно… после приема хаотической информации.
      — Ты неисправима, Поль, — улыбнулся Илья. Он подумал, что и через тысячу лет, все равно каких бы высот ума ни достигло человечество, обязательно будут рождаться вот такие насмешливые и совершенно несерьезные создания, потому что такова уж природа человеческая, и это просто великолепно, что они были, есть и будут — вот такие создания…
      — Полетели в сад! — потребовала Лоран. — У, меня жажда общения, и твой профессиональный долг — утолить ее.
      — С удовольствием, — согласился Илья. — А то Крайнев уже беспокоится, что я получу информационный шок. Заработался!
      — Мой бедный «ангел», — Полина смешно наморщила нос. — И куда только врач Станции смотрит? — Она взяла Илью за руку. — Полетели.
      Они поднялись на второй уровень сада — уровень задушевности.
      Полина, оглянувшись по сторонам, решительно вломилась в густой малинник.
      — Там, дальше, растет несколько ранних яблонь, — заговорщицким тоном сообщила она. — И уже, наверное, есть чем полакомиться. Осторожней — ветка.
      Трава возле деревьев немного выгорела. В саду стояла середина лета, и белесое небо над ним дышало зноем. Пахло полынью. В малиннике лениво отзывались птицы, а от кислющих маленьких яблок сводило скулы.
      — Послушай, Поль, — поинтересовался Илья. — Ты ведь еще девчонкой использовала право вето. Почему? Дети ведь наоборот — боготворят нас. Как и мы их, впрочем.
      В глазах Полины зажглись насмешливые огоньки.
      — Вторгаешься все же? В сокровенное и интимное? Ну, ну… Да пустое все это… Дом у нас был огромный — тридцать четыре семьи. Представляешь, сколько друзей?.. Я тогда пела немного. Точнее — импровизировала, было такое увлечение. Мы тогда жили в Крыму, а Толик — в Ташкенте…
      — Поль, Поль, — покачал головой Илья. — Опять романтическая история.
      Лоран шутку не приняла, досадливо повела плечом.
      — Нет. Он потом, когда мы выросли, стал моим мужем… Так вот. Увидел он раз голограмму праздничного представления, в котором я выступала. Узнал личный индекс, позвонил — восхищался. Потом еще звонил… А весной уговорил своих родителей — прилетели они в Крым. Объясниться Толик или не умел, или боялся. Так он через Службу Солнца давай фокусы выкидывать. И все — на публику, чтоб другие знали. То имя мое на склоне Ай-Петри огромными камнями выложил, то уговорил знаменитого певца приехать к нам в Алупку и устроить концерт в мою честь… Словом, ребячество. Я это все разом и прекратила.
      Илья улыбнулся.
      — Камни он, пожалуй, без нашей помощи таскал… Но в принципе, я так понимаю, дело ведь не в этой детской истории.
      — Дело в самом принципе. — Полина подставила лицо густому свету, льющемуся с иллюзорного неба. — Я не люблю опеки. Какая бы она там ни была. Она размагничивает. Наш древний коллега Павлов писал о рефлексе свободы. Это высший рефлекс — стремление к преодолению преград. Заметь, к самостоятельному преодолению.
      — Ты — сильный человек, Поль, — тихо сказал Илья. — Но ведь есть и слабые. И вообще, материальное раскрепощение не сделало человека автоматически счастливым. Напротив. Жить стало во сто крат сложнее. Потому что обогатились разум и душа, появилось больше времени для мыслей и чувств — и страсти человеческие приобрели новые качества. Тоньше стали, глубже, пронзительней. Теперь и Ромео не в диковинку да и Отелло уже не те. Куда там классическому ревнивцу до нынешних…
      — Да ну тебя, — засмеялась Полина. — Никогда не поймешь: серьезно ты или шутишь.
      — Я серьезно, — подтвердил Илья. — Рефлекс свободы — это, конечно, здорово. Но ведь существует еще и наиважнейший закон жизни — закон целесообразности. И все, что осталось скверного в человеке, — нецелесообразно, вредно, противоестественно. Как и все остальное, что мешает ему быть счастливым.
      — Меморандум твой я, кстати, слышала. Еще на «Бруно». — Полина была абсолютно невозмутима. — Впечатляюще, но ты не во всем убедителен. Где пределы ваших добродеяний и где начинается сугубо личное, неделимое?
      — Все, Поль, все — личное, — вздохнул Илья. — Мы помогаем тем, кто просит помощи. Или тем, кому она жизненно необходима. Кроме того, добрые деяния — только малая толика нашей работы… Ты, наверное, и не подозреваешь, что плоды забот Службы Солнца окружают нас со всех сторон. Даже в мелочах.
      — И сад этот тоже? — Полина иронизировала.
      — Угадала. По крайней мере, его уровни общения. Кстати, до нас искусством общения вообще никто всерьез не занимался. Возьми, например, устройство Станции. Периодические изменения геометрии и интерьера ее помещений; чередование зон невесомости с зонами нормального тяготения; устройство иллюминаторов — все это для того, чтобы насыщать людей эмоциями, облегчать тяготы жизни в условиях замкнутого пространства. И все это, кстати, помогали разрабатывать Садовники.
      — Признайся, Илья. — В зеленых глазах Лоран отражалось кружево листвы. — Чтобы обратить меня в свою веру, ты бы, наверное, даже женился на мне?
      — Не могу, никак не могу, — засмеялся Илья. — Ты… ты мне… противопоказана.
      — То есть? — его смех озадачил девушку.
      — Помнишь, — Илья вернул лицу серьезную мину. — Когда мы первый раз столкнулись — буквально, буквально! — ты мне посоветовала вычислить… А я дельные советы ценю. Логический блок тут же выдал мне все сведения о Полине Лоран, попутно заметив, что данная особа астрономически далека от моего идеала. У меня, кстати, очень толковый блок…
      — Оно и видно, — ядовито заметила Полина. — Слишком часто ты им пользуешься. Удачный симбиоз.
      Они шутили и насмешничали друг над другом, все дальше уходя от первоначальной дискуссии, от прошлого, от философских обобщений и частностей, и оставался только сад, дразнящие земные запахи, голоса птиц и сумбурный, необязательный разговор. Иногда загадочный и тревожный, как взгляд Полины. Чаще — осторожный, будто шаги охотника. В целом же легкий и стремительный, из тех разговоров, которые оставляют по себе не глыбы смысла, а ощущение. Ощущение радости, что ли…
      — Ой, чуть не забыла, — всполошилась вдруг Полина. — У меня в шестнадцать связь с Землей.
      Они спустились на первый уровень, прошли мимо пруда, где у кафетерия человек шесть звездолетчиков дрессировали вислоухого щенка. Щенку наука явно не нравилась, он лаял и все норовил удрать в кусты. Дальше, за деревьями, на спортивной площадке глухо стучал мяч.
      Полина вдруг остановилась.
      — Ты надолго к нам? — отрывисто спросила она, глядя Илье в глаза.
      — На месяц, полтора. А что?
      — Улетай поскорей. Разберись, в наших делах и улетай. Опасен ты для меня.
      — Чем же? — удивился Илья.
      — Ты мне тоже нравишься. А это крайне опасно. Это расслабляет. Я привыкла быть свободной. И сильной.
      — Интересно, — Илья опустил глаза. — Я только одного не пойму, Поль, почему «тоже»?
      — Не смей врать! — сердито сказала Полина. — Вы проповедуете предельную искренность и смелость в общении. Зачем же ты…
      — Виноват, — вздохнул Илья. — Наверно, старею. Да, конечно же, ты мне нравишься. Очень нравишься. Ну и что?
      — Нет, нет! — она испугалась всерьез. — Так нельзя. Это не настоящее. Это нечто… старое, стыдное, — девушка мучительно подбирала слова. Лицо ее зарделось, стало то ли гневным, то ли обиженным, и Илья вдруг почувствовал какую-то пустоту, стремительно надвигающуюся на них, разделяющую или объединяющую — не понять.
      — Это… ты же врач, знаешь. Внезапные влечения возникали раньше от чувственного голода… Патология бесконтрольной психики… Нет, не хочу.
      — Погоди, Поль, ты все перепутала… — начал было Илья, но Полина уже шла к выходу из сада. Быстро, чуть ли не бежала, боясь, наверное, что он станет догонять.
      «Зачем, зачем она так трезво и безжалостно? — с тоской подумал Илья. — Кого она боится? Себя?.. Ну и Станция. Здесь даже отношения между людьми строятся по принципу дурацкой детской игры. Столько тепла, неподдельного тепла… и вдруг обжигающий холод. Нет, пора вплотную заняться Окном… И улетать. Конечно же, надо улетать».
 
      — Лоран, не отвлекайтесь! — прикрикнул Илья на ассистента. — С этим справится и диагност… Следите за жизнеспособностью клеток.
      Он быстро отсекал сожженные вакуумом ткани, обуглившиеся сосуды: «Прочь, прочь все, что поражено. Чем тщательнее удалена некротизированная ткань, тем больше активная площадь для трансплантата… Прочь и этот черный лоскут… Держись, мой милый».
      От руки Исаева фактически осталась уже одна кость с лохмотьями непораженных тканей. Еще ужаснее выглядело развороченное плечо. В глубине рваной раны в области грудной клетки виднелась легочная масса.
      — Протез, — все еще сердито проворчал Илья. — Протез и этот железный истукан мог бы вживить. Ге-ни-альное решеньице — протез! А вдруг, как говорит Ольга, они не понравятся друг другу?.. Ничего, я тебе, Иван, сейчас такую руку слеплю…
      Универсальный диагност на «истукана» не обиделся. Он выбросил на объемном изображений искалеченной руки еще два красных огонька — места поражений, не замеченные хирургом — и тут же сообщил:
      — Начинаю вводить стимуляторы митозного деления клеток.
      — Молодчина, — похвалил Илья электронного помощника и добавил, обращаясь уже к Полине: — Подберите режим митогенетического облучения. Активный режим!
      Начал поступать трансплантат. Розовая масса аккуратно ложилась на остатки руки, на плечо Исаева, но Илье показалось, что тубус хирургического комбайна движется чересчур медленно, и он приказал вскрыть еще один консервант.
      Зачерпнул рукой. Бросил на операционный стол, будто ком глины. Еще и еще. Затем начал наращивать трансплантат на кость. Хуже всего было с формой руки. Илья лепил кисть и с нетерпением поглядывал на громоздкую установку диагноста: тот явно опаздывал с изготовлением форм. И если бывший врач Ефремов как хирург умел многое, то как скульптор — он это почувствовал сам — был беспомощен.
      — Что там? — не выдержал Илья. — Посмотрите, что там с формой. Готова?
      — На подходе, — тотчас ответила Лоран. — Идет стерилизация.
      Она поглядывала на Илью с удивлением и робостью. С тех пор, как он принял решение изменить ход операции и резко отмел соображения электронного эскулапа, а также ее собственные, Илья словно забыл и о сверхгуманности своей новой профессии, и о тонкостях этикета — даже на «вы» перешел и покрикивает. Она понимала: сказывается колоссальное нервное напряжение, которое во все времена иссушало, сжигало талантливых хирургов.
      «Он не просто талантлив, — подумала Полина. — Он еще и чертовски смел. Определить грань, за которой регенерация органов — напрасное дело, за которой остается чистое биопротезирование, — задача не из легких. А он решил ее, вопреки советам диагноста решил и, кажется, успешно».
      Полина подалась к операционному столу, быстрым движением вытерла пот со лба Ильи. И пока рука ее уносила тампон, он успел ответить на заботу взглядом: коротким, полным тепла и немного обиженным.
      «Какие у него сильные руки, — удивилась девушка. — Нет, не то слово. Надежные, что ли. Они, наверное, легко снимают боль. Боль… Не из боязни ли новой боли ты так резко и глупо говорила с Ильей? Ох, эта женская логика! Сама почти объяснилась, а потом… Испугалась его тепла, ведь правда? Испугалась, что раскиснешь, сдашься и обрушишь свою беду на любимого человека… Господи, а это откуда? Откуда это слово взялось?!»
      Исаев очнулся.
      «Что со мной?» — одними глазами спросил он.
      — Все хорошо, Иван, — успокоил его Илья. — Руку мы тебе подлатали. И плечо… А вот и форма… Недельки две полежишь — будешь, как новенький.
      Исаев тускло улыбнулся. Глаза его опять закрылись.
      — Режим активной регенерации, — распорядился Илья, обращаясь к диагносту. — Ну и, само собой разумеется, общий контроль деятельности организма, стимулирование.
      Он вышел из операционной, на ходу срывая с себя стерильную пленку халата. В холле медотсека, возле экрана, показывавшего ход операции, собралось человек двадцать. От них отделилась худенькая женщина, чем-то даже похожая на Исаева, и Илья сразу понял — это она, жена энергетика, зовут, кажется, Марией. Мария ни о чем не спрашивала, просто глядела на него, но Илья почувствовал, как одиноко и холодно сейчас этой маленькой женщине. Очень буднично и деловито он сказал:
      — Завтра можно навещать. Проследите, чтоб его калорийно кормили…
      Он знал, что лучшее лекарство от отчаяния — работа, занятие. Пусть бесцельное, потому что к питанию больного диагност никого не допустит, но душевное спокойствие оно возвратит. А большего и не надо.
      Подошел Крайнев, пожал руку.
      — Ваша первая профессия пришлась весьма кстати, — он помедлил, прищурился. — И вообще… Вы удачно вписываетесь в наш коллектив, брат Илья. Смотрите, для вас это небезопасно. Свою судьбу придется потом решать.
      — А как же иначе? — удивился Илья. Он все еще жил операцией, радовался ей, потому что знал: с этим делом — случайным, полузабытым, рискованным — он справился. — Мы всегда так работаем. Как свою судьбу, точно.
      — Мы ничем не можем помочь Ивану? — спросил Крайнев.
      — Нет. Впрочем, он «лунатик»?
      — Да, а что?
      — На время болезни, я думаю, — Илья показал глазами в сторону медотсека, — неплохо было бы оградить его психику. Экранирование какое-нибудь, что ли…
      — Попробуем, — обрадовался Крайнев. — Вы представляете, что значит для наших светлых умов конкретное задание? Да еще такое!
      — Да, кстати. Не спросил о главном. Как это произошло?
      — Амебы… — голос Крайнева дрогнул. — Обнаружился сбой в защите седьмого сектора — это вспомогательные хозяйства, склады, и там нет систем дублирования. Иван решил выйти, посмотреть. В скафандре. Амебы в это время вели очередную атаку…
      Илья представил, как это происходило — серебрится громадное тело Станции, щуплый человечек в скафандре топает к антеннам защиты, а над ним, в вышине, в желтой мути туманности кружат черные листья — падают, рушатся, пикируют на невидимый колпак поля — представил и отчетливо почувствовал холодок незащищенности. Не покидало его и ноющее, как зуб, ощущение несоответствия энергий. Исаева как энергетика это, наверное, тоже не могло не волновать. Он знал всю огромную мощь Станции, но мощь конечную, имеющую пределы, а силы «простейших» множились так стремительно и легко, что за ними угадывалась мощь невообразимых звездных величин — непонятная, а значит временно недоступная человеку… По-видимому, Илья о чем-то спросил Крайнева, потому что тот покачал головой:
      — Нет, сбой в защите вовсе не означал ее прорыва. Амебы не могли прорваться. Но… они применили новый вид «оружия» — обстрел крошечными сгустками своего вещества. Пока автоматы подбирали новый режим защиты, одна из «шаровых молний» зацепила Ивана. Скафандр тут же самозарастился, однако этих долей секунды хватило на все…
      Мария вздохнула и, по-прежнему глядя в сторону операционной, сказала со скрытой угрозой:
      — Еще две недели терпения. А там мы, наконец, разберемся…
      — Через две недели придет рейсовый грузовой, — пояснил Крайнев. — Мы заказали девять космоботов с генераторами искривления пространства. Четверо из них поймают нам хоть парочку амеб, а остальные под прикрытием генераторов пойдут на разведку к Питателю.
      «Сегодня же, — думал Илья по дороге в свою каюту, — сегодня же надо выяснить, на что горазды эти проклятые амебы. Исаев — уже девятая их жертва… Знать сущность амеб, конечно, надо. Но еще важнее знать возможности этой пресловутой сущности. Ибо мы, кажется, раздразнили могущественные силы. Раздразнили, даже не поинтересовавшись пределами их могущества. Мы раздразнили целое гнездо космических ос, не представляя, как далеко в случае бегства они будут преследовать нас. Способны ли они вообще на такое?»
      Он шел быстро и чуть было не наскочил на огромный экран-иллюминатор, в глубине которого яростно пылала Скупая. Ни нагромождения скал, ни ручейка не было и в помине. Только связавшись с логическим блоком Станции, Илья узнал, что его каюта переместилась с седьмого коридора в девятый. Узнал — и возмутился. Вернее, насторожился, потому что понял: логический блок явно зачастил с корректировками «изменяющегося мира», а во всем странном, что делают автоматы, уже скрыта или какая-то неисправность, или неучтенный фактор. И то, и другое одинаково опасно.
      — Интересно, — пробормотал Илья, — период клаустрофобических кризисов, помнится мне, в пределах нескольких месяцев. А здесь…
      Но разбираться в новой загадке Окна было некогда. Впереди Илью ждал опасный эксперимент.

ОХОТА НА… СЕБЯ