Леонид Панасенко
      Итальянский пейзаж
      Лиза разложила персики, достала из сумки бутылку из-под пепси-колы и, оглянувшись, побрызгала товар водой. На пушистых шарах засветились крупные капли.
      - Ранние, ранние, - позвала она двух курортниц в шортах, собравшихся, видно, на пляж. - Только что с дерева. С росой...
      Товар Лиза предлагала сдержанно, без лишнего шума, так как давно приметила: если ведешь себя с достоинством, значит, хозяйка, а не балаболка, которой лишь бы с рук спихнуть. Балаболки вообще народ непутевый - просит шесть, а приспичит ей, так и за трешку уступит.
      Горячая ладонь легла ей на спину - Лиза вздрогнула, выпрямилась. Конечно, никакая это не ладонь. Она уже знала этот взгляд. Только у него... такие сумасшедшие глаза. Они прожигают насквозь ее платье, и появляется ощущение руки - легкой, жгучей, наглой. Рука коснулась спины, бедер, и Лизу будто жаром обдало. Опять этот охальник! Что он себе позволяет!
      Она гневно обернулась. Худощавый низкорослый кавказец тотчас поклонился ей. Лицо его просияло, губы сложились в улыбку.
      - Здравствуй, сладкий булочка, - отозвался кавказец.
      Лиза отвернулась.
      "Хам, - наливаясь яростью, подумала она. - Не может чего другого придумать. Завел, как попугай: "Булочка, булочка..." Чтоб ты подавился".
      Настырный кавказец появился на рынке дня три назад и сразу пробудил в Лизе неприязнь.
      "И чего в Крыму ошивается? - сердилась она. - Есть свое море, свои клиенты, нет, его сюда принесло, черта кривоносого... Дело не в рынке. Если ты человек, то прилавка не жаль. Но уж больно нахальная эта залетная птица. Так и липнет, так и липнет, глазами раздевает. Тоже мне орел - хуже курицы!"
      Покупатели вдруг пошли один за другим. Только успевай взвешивать да сдачу отсчитывать. Лиза знала это время. "Дикари" спешат на пляж, запасаются фруктами. Спешат, родимые, потому как позже и к воде не протолкнешься.
      - Ранние, ранние, - повторила она. - Отборные! С росой...
      Солнце поднялось выше - за домами вздохнуло и проснулось море. Торг ушел так же, как пришел. Лиза взглянула на часы - пора на работу! сложила в сумку остаток персиков, килограмма три, и заторопилась, запетляла улочками.
      В картинную галерею она, хоть и спешила, вошла как всегда приосанившись. В залах никого еще не было - полы натерты, прохладно. Ее рабочее место, старинный стул с подлокотниками, находилось в простенке-закоулке между двумя залами - чтобы оба просматривались. Впрочем, картины здоровенные да и сигнализация везде - чего их сторожить? Муж, который несколько раз заходил к ней в галерею, называл это место на украинский лад - "закапелок" и, смеясь, приговаривал: "Не знаю, как эти рисуночки, но тебя точно не украдут - стул-то привинченный".
      Лиза села, облегченно вздохнула. Сторожить нечего, но Лев Давыдович, их директор, не любит, как он говорит, разгильдяйства. Потому и спешила теперь вот сердце колотится. Взгляд привычно скользнул по залам, остановился на трех этюдах, которые висели напротив нее в простенке. Средний - она запомнила - назывался "Итальянский пейзаж" и изображал гондольера, чем-то похожего на кавказца. Такой же смуглый, худощавый, но, по всему видно, не наглый, а просто молодой и веселый: улыбается, направляя веслом легкую гондолу, напевает про себя...
      Посетителей все еще не было.
      Лиза достала газету, оглядевшись, расстегнула на кофточке несколько пуговиц, стала обмахиваться, чтоб остудить разгоряченное тело.
      И вдруг что-то произошло. Ей показалось: сонный воздух картинной галереи вздрогнул, пахнуло сыростью реки, весло плеснуло и замерло, а гондольер вдруг приблизился на расстояние нескольких шагов, вырос до нормальных человеческих размеров и приобрел какую-то жуткую вещественность. Лиза, обомлев, заметила даже светлую родинку на щеке у парня, аккуратно подстриженные усы над четко очерченным ртом и смеющиеся глаза. Тут он увидел ее и несказанно удивился.
      - О, Мадонна! - воскликнул итальянец и ступил навстречу Лизе. Лодка качнулась, и парень чуть было не свалился в воду.
      Лиза поспешно запахнула кофточку. Щеки ее ожег румянец.
      - Синьора, милая! - Слова гондольер произносил иностранные, однако она каким-то образом понимала их. - О наконец-то вы заметили меня! Три года долгих я любуюсь вами... Ваш взгляд сковал движения рук моих, и челн все возвращается на место. Я не могу уплыть, не получив от вас хотя бы слово. Меня сжигает неземная страсть.
      - Я мужняя жена, - прошептала испуганно Лиза.
      - Нет-нет, - перебил ее гондольер. - Святая вы, и с вас великий мастер Мадонны лик запечатлел для мира. Вы ходите на рынок как кухарка, а вам молитвы надо принимать. Ведь красота всегда посредник бога. Ваш жалкий муж вас вовсе недостоин.
      - Но Коленька хороший, - слабо возразила она. - Не пьет, не бьет, заботится о сыне... еще год-два - и будут "Жигули"...
      Лодка опять качнулась - плеснула волна.
      - Синьора милая послушайте вы Джино. Проснитесь наконец!
      - Но я не сплю.
      - Не спит ваш ум и тело заставляет ходить, работать, быть частицей малой машины жизни - вы лишь механизм. Ваш ум не спит, но сердце... не вставало. Вы мужняя жена, но вы любви не знали! Признайтесь, что я прав.
      - Быть может, я больна? - Лиза встала, приложила ко лбу ладонь. Мерещится такое, что стыдно рассказать подруге лучшей. В своем ли я уме?
      - Вы вся в своем, - горячо прошептал Джино. - Вы светоч моих глаз, души томленье. Уже три года я молюсь на вас. В конце концов меня накажет церковь, ведь существо земное боготворю я больше всех святых. Велик мой грех, но он душе так сладок. Вы этот грех, и вы - мое спасенье!
      Гулко хлопнула входная дверь.
      Зыбкое пространство, соединившее на несколько минут картинную галерею и неизвестный уголок Италии, мгновенно сжалось до размеров этюда, волшебный свет, игравший среди волн, померк, и только сердце колотилось так громко, что, казалось, заглушит шаги Льва Давыдовича.
      - Здравствуй, Андреевна, - поприветствовал ее директор.
      Лиза молча кивнула. Голос куда-то девался. От страха или от дурного предчувствия - не к добру такие наваждения. Кавказец виноват - разбередил душу... Кому какое дело до ее жизни. Не хуже, чем у других! И этот... Джино. Что еще за имя? И слова его странные: "Вы мужняя жена, но вы любви не знали..." "Господи, о чем это я? Какие слова, какой Джино? Не было ничего! Задремала, видно, пригрезилось".
      Оглянувшись, подошла к картине. Осторожно притронулась к шероховатому полотну и с испугом отдернула руку. Еще Лев Давыдович увидит! Гондольер на полотне улыбался, и Лиза принялась вспоминать - улыбался ли он раньше?
      Весь день ее почему-то все раздражало. Бестолковые отдыхающие, которым все равно где проводить время - в картинной галерее или кафе-мороженом, разморенные солнцем иностранцы - три автобуса привезли, случайные вопросы и взгляды. Хотелось им всем что-то доказать, а что - и сама не знала. Что доказывать чужим людям? И зачем?
      Дома накормила Генку, полистала его тетради - троечник растет, все бы на улице с ребятами гонял, вот и задают на лето - и неожиданно для самой себя разрешила двухнедельный конфликт с сыном:
      - Езжай уже. Только чтоб от бабушки ни ногой, понял?!
      Генка расцвел: завтра в Симферополь. Купит там недостающие триоды для усилителя, погоняет в футбол, а главное - обещанные бабушкой джинсы. Где-то в шкафу дожидается его голубая мечта - настоящий грубый коттон, фирменный знак...
      - К отцу не приставай, - прервала мечты мать. - Поедешь автобусом. Прямо на первый рейс и чеши.
      Николай приехал в полседьмого, привез из соседнего совхоза два ведра персиков. Ополоснул лицо, широким жестом указал на товар:
      - Принимай, мать, привет от Кузьмича. Убытков ровно шесть тридцать. Берет только "пшеничной", стервец.
      Муж уехал в таксопарк, а Лиза выключила телевизор и опять застыла над своими непонятными думами. Однако посумерничать не дали. Сначала пришла одна из четырех квартиранток - Тамила или Ольга, вечно она их путает, и попросила сковороду, затем в соседнем санатории завели музыку, и думать о чем бы там ни было стало невозможно.
      Мельком выслушала Николая. Тот, вернувшись домой, сокрушался: "навару" сегодня кот наплакал, одиннадцать рублей, а крутился по городу как зверь. Сказала мужу о Генке - пускай бабушку порадует, заждалась, наверное. Потом смотрели программу "Время". Это тоже Николай приучил. Оно и правда удобно - газет можно не выписывать, все новости расскажут и покажут.
      Легли рано, в полдесятого.
      За открытым окном шелестели деревья. Танцы в санатории шли уже по второму кругу. Лиза знала, что у массовика там всего две кассеты и за вечер приходится крутить их раза четыре или пять, но вот Лещенко запел ее любимую:
      Улица моя лиственная,
      Взгляды у людей пристальные,
      Быть бы нам чуть-чуть искреннее...
      Лиза тихонько поднялась, накинула халат, вышла в сад. Ночь так и не принесла прохлады. "Сбегать бы сейчас к морю", - подумала, вглядываясь сквозь ветки в огни танцплощадки. Подумала мельком, сонно, так как знала никуда она не побежит. И поздно, и неудобно как-то - не девочка уже, сын вон в седьмой перешел...
      За забором, в конце сада, послышался тихий женский смех. Мелькнуло белое пятно рубашки.
      "Целуются, - без всякой горечи подумала Лиза. - Вот это реально. А то придумала какого-то сказочного Джино и сходишь с ума... Завела бы лучше хахаля. Вон и Софа советует, говорит: "Тебя сила распирает, силу гасить надо, а Николай твой только на счетчик и смотрит..." Легко Софе говорить она уже все, что могла, погасила. Кукует теперь кукушкой..."
      Лиза вернулась в дом, легла. Кровать качнуло, будто... лодку, смуглое лицо наклонилось над ней и пропало, потому что лодка вдруг поплыла, поплыла...
      Она остановилась у входа в галерею, чтобы перевести дыхание.
      "Может, попроситься в отпуск? - тоскливо подумала Лиза. - Я, наверное, устала - считай, четыре года без отпуска. То строились, то Генка болел... Что же это со мной? И к врачу с таким идти стыдно. Да и к какому врачу: невропатологу или, не дай бог, психиатру?"
      Наваждение не отпускало ее уже вторую неделю.
      Первые страхи как будто прошли. Она смирилась с Джино как с некой новой частицей своей жизни - странной, тревожащей душу. Когда гондольер "оживал" в минуты затишья, старалась не вслушиваться в его слова, не задумываться реально ли происходящее или это только сон. Эти полусны-полуявь начинали даже нравиться ей, как и сам юноша, его пылкие взоры и речи.
      Сегодня Лиза прибежала на работу раньше. На целых полчаса. Где-то в залах стучала ведром тетя Паша, уборщица. Чтобы не привлекать ее внимания, Лиза сняла босоножки, на цыпочках пробралась в свой закоулок.
      Солнечное марево, струящееся из окон, привычно дрогнуло. Исчез простенок, стул, река заполнила оба зала. Лодка Джино качалась рядом.
      Увидев Лизу, парень вскочил с мешковины, которой прикрывал дно гондолы.
      - Любимая, вы здесь?! Так рано! Вы? Отрада мне, безумцу. Сегодня злые ветры хотели челн угнать и наш союз разрушить. Не спал я эту ночь. Весло сожгло мне руки, но ваш приход - бальзам и утоленье жажды.
      - Какой союз? - удивилась Лиза. - Я вам не обещала...
      - Вот знак его!
      Гондольер бросил ей розу - большую, тяжелую, с капельками росы на лепестках.
      - Покиньте вы меня, - прошептала Лиза. - Я в самом деле жалкая торговка. Влюбились вы в подобие мое. Иль в сон. А может, в отраженье.
      - Синьора, полно вам. Вы самая земная из всех богинь, что правят нашим миром. Слепой не жаждет так увидеть свет, как жажду я обнять свою Мадонну. Идите же в мой челн!
      Он протянул Лизе руку, коснулся ее пальцев.
      И тут в их мир ворвалось шарканье чьих-то ног.
      - Ты чево тут, Андреевна? - послышался голос тети Паши.
      - Сегодня. Жду... - шепнул Джино.
      Мир реки сжимался, тускнел, возвращаясь на полотно.
      - Когда же? - вскрикнула Лиза.
      - Ровно в восемь.
      Тетя Паша подозрительно осмотрела закоулок, заглянула даже под стул:
      - Ты чево, девка, сама с собой разговариваешь? Или померещилось старой? Да ты, смотрю, как невеста - с розочкой, при румянце. Ой гляди, девка...
      Вечер выдался душный. Квартирантки опять что-то жарили в летней кухне. Совсем некстати Лещенко на танцплощадке в который раз уверял всю округу:
      ...Нам не жить друг без друга!
      Пересыхало горло. Лиза несколько раз пила охлажденную воду. Не помогало. Наверное, от духоты кружилась голова, в висках позванивало.
      Наконец приехал Николай. Он долго плескался во дворе под краном, сокрушался, что никак не доведет до ума душ. Затем зашел в комнату, удивился:
      - Ты чего без света сидишь?
      Лиза промолчала.
      - А я сегодня два раза в Керчь смотался, - довольно заявил Николай. Одного полковника с семьей доставил и еще каких-то гастролеров. Петь там будут, что ли. Короче, два червонца наши.
      За разговором Николай заглянул на кухню и удивился еще больше.
      - Ты что, мать, забастовала? Я же как зверь. Пару пирожков на вокзале перехватил, и так весь день.
      Он легонько потрепал жену по затылку.
      - Может, приболела? Или дерябнула где?
      Лиза оживилась.
      - У Софы... - Она запнулась, так как не привыкла лгать. - День рождения у Софы. Посидели после работы...
      - А это уже басни, - нахмурился Николай. - Я же за рулем, мать. У меня нюх похлеще, чем у автоинспектора... Обсчитали, наверно, на рынке?
      Лиза встала, достала из сумки деньги.
      - Как посмотреть, - с улыбкой сказала она. - За двадцать минут все отдала. По три рубля.
      - По три рубля? Да ты с ума сошла...
      - Сошла, - легко согласилась Лиза.
      Муж говорил что-то сердитое, она кивала, но не слушала. Потом из потока речи выплыло слово "спешила". Она кивнула:
      - Спешила. На свидание спешила.
      - Что ты дурочку строишь?! - заорал Николай.
      Лиза опять улыбнулась, взглянула на часы.
      - Коля, - спросила она, - а я похожа на Мадонну?
      - На корову ты похожа! - зло ответил муж.
      Она молча швырнула ему в лицо мятые пятерки, трешки, рубли, взяла сумку, стала укладывать туда белье, платья. Сверху на всякий случай положила теплую кофту.
      - Что с тобой, Лиза? - Николай уже не ругался. В глазах его росло и ширилось удивление. - Куда ты собралась? Ты вся горишь. Может, вызвать "скорую"?
      - Меня украли, потому горю, - нараспев сказала Лиза. - Он обещал украсть меня сегодня. Мы уплывем, как только восемь часы пробьют. Я ухожу.
      - Лиза, опомнись! - Николай схватил ее за руки, заглянул в лицо. - Что с тобой?! Какие-то стихи... Что ты бормочешь?
      Она рванулась.
      - Пусти меня, постылый. Я тороплюсь! Меня заждался Джино.
      Николай повалил жену, слабо понимая, что делает, стал вязать ремнем руки. У него с перепугу стучали зубы.
      - Успокойся, Лизонька, успокойся, - приговаривал он. - Я мигом... Сейчас приедут врачи, сделают укол... Все будет хорошо, Лизонька. Тебя обязательно вылечат...
      На всякий случай он связал ей и ноги. Затягивая узел, бормотал, заикался от ужаса, от непонимания происходящего, диких речей жены:
      - Тебя вылечат, вылечат... Полежи минутку, Лизонька. Куда же ты рвешься?! Я только позвоню... сбегаю...
      Николай выскочил из дому.
      - Решилась я и потому свободна! - крикнула ему вслед Лиза, стараясь зубами развязать ремень. - Удерживайте, мучайте меня, но помните взлететь теперь могу я. Я сделала тот шаг, который отделяет унылое "хочу" от звонкого "могу".
      Она заплакала - навзрыд, тяжко, повизгивая, будто раненый зверек.
      - Решилась я, - шептала сквозь слезы Лиза. - Знайте все: решилась!