Сергей Панарин

Флаг вам в руки!

Глава 1

Караул, или «Туда, но не обратно»

В некотором подразделении, на некотором удалении от Москвы расположен всемирно известный секретный объект, чьи точные координаты и название пусть останутся неразглашенными. Это солидный ракетный комплекс, удерживаемый в боеспособном состоянии силами обычного полка. Именно здесь началась наша загадочная и героическая история.

Когда вся страна в едином новогоднем порыве нарезает тонны салатов и выпивает цистерны шампанского, когда фейерверки взрывают ночное небо, где-то есть люди, которым не до праздника, не до курантов и не до салютов. Это солдаты, несущие службу. Куда они несут службу? Согласно уставу, они несут службу Родине. Поэтому нет им тишины и праздника, а есть им сплошное беспокойство и армейские будни.

Вечером тридцать первого декабря рядовой-первогодок Коля Лавочкин заступил в ночной караул на Пост Номер Один, и означало это, что Новый год встретит он не за столом и с фужером игристого, а подле полкового знамени и с автоматом в руках. Целых полтора часа Коля тихо сокрушался над своей несчастливой судьбой. Угораздило же попасть в караул именно сегодня!

В полку, где служил Лавочкин, Пост Номер Один располагался не как обычно, в вестибюле, а был перенесен в Красный уголок. Коле нравилась музейная обстановка, царившая в Красном уголке: комната была увешана кумачовыми плакатами и стендами, рассказывающими об истории части. А недавно тут появилось упомянутое знамя под плексигласовым колпаком, и, соответственно, бедолага-постовой.

Лавочкин ощущал себя экспонатом дурацкой выставки – таким же бутафорским, как и остальная начинка Красного уголка. Караульщикам тут даже патронов не выдавали!

Вот и стоял Коля Лавочкин, словно ряженый: в парадной форме, и при автомате с пустым магазином.

За стеной, в огромном кабинете командира полка, где по традиции собирались офицеры, было шумно, музыкально и празднично. Кто не сбежал в длительное увольнение, тот встречал Новый год в компании сослуживцев. Лавочкин невольно вслушивался в басовитый гомон командиров и пронзительный смех их жен и подруг.

«Мы чужие на этом празднике жизни», – вспомнил Коля крылатую фразу и тяжко вздохнул.

Комполка, а проще говоря, «папа», человек старой закалки, давно завел уйму странных обычаев. Например, отмечал он все праздники без отрыва от службы, то есть прямо в штабе. А полковое знамя не запирал в сейфе, как все нормальные командиры, а мучил солдатиков караульной службой на Посту Номер Один.

Рядовой Лавочкин понимал: вряд ли кто-нибудь захочет проверять караульного в праздничный вечер, ведь дежурный офицер, любимчик «папы», веселился в том же кабинете.

В Красном уголке было тепло – хорошо топили. Коля даже немного вспотел и снял фуражку. Он захотел приоткрыть форточку, но за ночным окном несся сплошной поток снежных хлопьев. Долговязый рядовой Лавочкин скорбно ссутулился, поправляя висящий на плече автомат. Форменный садизм – в новогоднюю ночь ставить человека возле куска расшитой золотом красной материи! Коля Лавочкин снова глубоко вздохнул. Он служил седьмой месяц, но все никак не мог изжить гражданское здравомыслие, и это медленно подтачивало его дух…

– Дух! – так окрикнул его в первый день полковой службы местный старичок Витька Тупорылкин. – Ты дух, а значит, будешь служить, а я прослежу… И смотри у меня!

Позже Лавочкин понял, что недалекий Тупорылкин во всем копировал прапорщика Дубовых – хмурого дядьку с душой садиста. Встреча с этим замечательным человеком заканчивалась для рядовых неизменными проблемами… Коля не был исключением. Например, неделю назад, прямо на плацу ни с того ни с сего… Стоп!

Коля поспешно отогнал грустные мысли. Вот тебе и праздничная ночь, лезет всякое в голову…

Что это? Шаги!

Кое-как нахлобучив фуражку, солдатик встал по стойке «смирно». На пороге нарисовался прапорщик Дубовых – вот уж действительно, вспомни дурака…

Коренастый коротышка хмуро смотрел на вытянувшегося в струнку рядового.

Легко сказать – «коротышка»! Павел Иванович Дубовых был сильным матерым мужиком сорока трех лет с круглым поросячьим лицом. Он буравил Колю маленькими глазками. Коля подумал про себя, есть ли шея у этого плотного прапорщика.

– Кхм… Хыр… – прохрипел наконец Дубовых, и Лавочкин незаметно прикусил кончик языка, чтобы не расхохотаться. – Смотри у меня…

Произнеся ритуальную фразу, прапорщик развернулся и скрылся в коридоре, очевидно, в поисках уборной. Павел Иванович, или Палваныч-Болваныч, как его называли за глаза солдаты, а иногда и офицеры, не был пьян. Скорее, чуть подшофе. А хрюканье, наверное, досталось ему по наследству.

«Зачем офицерам этот павиан на празднике?!» – удивлялся Коля. Он не знал, что Палваныч Дубовых – давний сослуживец «папы», да и по части снабжения ему равных не было. Одним словом, прапорщик.

Шаркающие шаги Болваныча потерялись в веселом шуме.

Лавочкин опять снял фуражку.

Не вылетел бы он со второго курса института – сидел бы сейчас в родной Рязани, в общаге, веселился бы с друзьями… Или вот учебка, учебная часть… Полгода службы в ней по сравнению с полком казались райским времяпрепровождением. Дедов нет, ребята все душевные…

«Может быть, потому и называют духами новобранцев, что еще не зачерствели, не обозлились, не превратились в Тупорылкиных?..» – Коля хмыкнул. Он не любил себя жалеть, но последнее время как-то само собой получалось. По всем неуставным канонам, с учетом учебки, он уже был самым натуральным «соловьем», а в полку все кликали духом и рекомендовали вешаться.

За стеной, перекрывая общий праздничный гвалт, пробасил «папа»:

– Так, отставить трепотню! Сейчас нас будет президент по ящику поздравлять!

Гомон мгновенно затих.

«Ну, вот… Через пять минут Новый год…» – вздохнул Коля и мгновенно разозлился на свои нюни.

– Взбодрись! – приказал он себе вслух. Пришлось исполнять. Лавочкин глуповато улыбнулся, перевесил автомат на другое плечо.

И тут парень почувствовал, как что-то резко потянуло его назад. Сначала ему показалось, что он непостижимым образом потерял равновесие, но здравый смысл говорил: дело не в жонглировании оружием.

Коля удивленно охнул, потешно взмахнул руками и неуклюже упал на пятую точку. Зажмурился, ожидая удара о бетонный пол. Но посадка оказалась мягкой. Рядовой Лавочкин словно на кучу ветоши угодил.

Коля раскрыл глаза и увидел, что Красный уголок исчез. Вокруг простирался лес. Солдат узрел огромные деревья, густые заросли неизвестного ему кустарника и чахлую зеленую траву под ногами, а потом в уши ворвались звуки – уханье, стрекот и щебет птиц, потрескивание веток, скрип качающихся стволов и свист ветра в ветвях.

Ни снега, ни темноты. Точнее, было сумеречно. Этакий летний вечер на мирной лесной полянке.

– Что за… – начал было рядовой, но тут же почувствовал жгучий укол повыше бедра.

– Ай-я!

Коля стрижом взвился на ноги, хлопая себя по ужаленному месту. Обернулся. Оказалось, он сидел на огромном муравейнике, за что и поплатился. Самое удивительное – в муравейник было воткнуто полковое знамя. Плексигласовый колпак все еще защищал реликвию.

Лавочкин захотел ущипнуть себя для проверки, но раздумал: отважный муравей уже произвел необходимый тест. Коля тупо смотрел, как по красному древку и прозрачным стенкам колпака бегают черные работяги. И наверняка по-своему, по муравьиному, бранятся. В голове у парня царило смятение. «Розыгрыш? – спрашивал себя Коля. – Проверка бдительности? Похищение инопланетянами?.. Шутки старослужащих?..»

За спиной, в самой гуще кустарника, раздался дробный топот и треск ломаемых ветвей. Рядовой Лавочкин развернулся, вскинул незаряженный автомат и крикнул самое умное, что только мог придумать в сложившейся ситуации:

– Стой! Кто идет?

Топот не прекратился, кусты затрепетали. Из зелени высунулось рыло: натуральный кабан, однако, если присмотреться, – вылитый прапорщик Дубовых.

Коля взвизгнул и вспрыгнул на муравейник. Когда Лавочкин был маленьким, дед-охотник рассказывал, что такое дикий секач… Между тем рыло сморщилось, хрюкнуло и скрылось в зарослях. Топот быстро стих.

– Лучше бы это был прапор… – прошептал Коля, слезая с муравейника.

Руки отчего-то дрожали.

Рядовой огляделся в поисках фуражки. Ее нигде не было.

Постарался прийти в себя, справиться с нервами.

– Так, – Лавочкин попробовал придать голосу уверенности.

Получилось на троечку с минусом – фальцет не поднимает боевого духа. Солдат откашлялся.

– Так, – попробовал он более уверенно, – знамя здесь, оружие здесь, я тоже здесь. Значит, пост перенесен сюда. Надо караулить, пока кто-нибудь меня не сменит. Наверное…

Мысль дурацкая, но на безрыбье…

До ушей рядового донесся чей-то протяжный вой. Коля аж присел, снова хватаясь за автомат. Опасливо осмотревшись по сторонам, караульный взглянул на небо. Темные облака, окрашенные закатным солнцем в малиновый цвет, зловеще клубились над лесом, пророча ночной дождь.

Опять вой.

С ближайшей сосны вспорхнула грузная птица и улетела прочь.

– Намек понял, – сипло проговорил Коля.

Он наклонил колпак, снял его со знамени, выдернул полковую святыню из муравейника. Полотно расправилось, и из него что-то упало.

Рядовой Лавочкин наклонился к земле. Патрон от «Калашникова»!

– Как символично, – пробормотал парень. – Один патрон. Чтобы в плен не даться, что ли?..

Но самоубийство не входило в его планы. Коля припрятал боеприпас в карман. Отомкнул от автомата штык-нож, спрятал в ножны, болтавшиеся на поясе. Все равно толку от него никакого. Не хватало только сломать…

Чуть поразмыслив, Лавочкин зашагал в сторону, где лес казался менее дремучим.

Ботинки, брюки, китель, белый ремень, рубашка с галстуком «бздынь»… Конечно, одинокий солдатик в парадной форме и с огромным знаменем в руках выглядел весьма странно и даже комично. Но за этим своеобразным шествием наблюдала лишь пара больших зеленых глаз с огромными зрачками. Впрочем, когда парень покинул полянку, загадочные глаза скрылись в темноте, словно потухли.

Вскоре выяснилось: не все предварительные оценки бывают верны. Сухие ветви стали задевать полотно, древко застревало в высокой траве и поросли молодых деревьев, автомат также норовил зацепиться за куст.

Кляня себя последними словами за недогадливость, Лавочкин аккуратно скатал знамя вокруг древка. Теперь стало значительно удобнее. Через сотню шагов Коля вышел на тропу и, стараясь не думать, какие именно звери ее протоптали, затрусил неизвестно куда. Надежды юношей питают.

Конкретного юношу Лавочкина надежды вывели на поляну, где между кустарником и соснами стоял аккуратный домик. В окошке горел свет, из трубы тонкой струйкой поднимался дым. Вокруг пахло ванилью и сдобой.

Подойдя поближе, Коля вдруг понял, что домик-то совсем не деревянный, а пряничный. Запахи и вид съедобной избушки сделали свое дело: рядовой Лавочкин ощутил нечеловеческий голод. Рука сама дотянулась до кромки крыши, покрытой розовой глазурью, пальцы ощутили тепло свежей выпечки и отломили кусочек аппетитной «черепицы».

– М-м, кайф! – млел Коля, распробовав пряник.

Распахнулась дверца домика. На пороге стояла бабка-хозяйка. Солдат застыл, застигнутый с поличным: в одной руке флаг, в другой – килограммовый кусок кровли-ковриги.

А старушка попалась совсем несимпатичная. Прежде всего в глаза бросалась грязная одежда: длинное платье, фартук и платок. Преобладал черный цвет, на нем невообразимой рябью перемешивались алые, зеленые, желтые, сиреневые цветы. Коля посмотрел на лицо хозяйки – остренькое, сухое и морщинистое, словно кора дерева, смуглое, коричневого оттенка. Колючие черные глаза глядели живо и зло. Крючковатый нос чуть свернут вбок, подбородок выпирает вперед. Уши большие, можно сказать, огромные, с огромными же темными серьгами. Из-под платка торчали всклокоченные седые волосы. В общем, самая настоящая ведьма…

– Да, ведьма! – проскрипела бабка. – Самая настоящая! Но это не повод стройматериалы воровать!

Коля попятился назад. Что за чертовщина? Сначала лес вместо штаба, потом пряничный домик, бабка эта… И как-то странно она говорит…

– Чего глазами хлопаешь, гость дорогой, долгожданный? Заходи, коли пришел!

Ведьма протянула к солдату руку и поманила пальцем. Рука у нее была жилистой, тонкой, словно высохшая коряга, пальцы-веточки узловатые, странно изогнутые, с длинными грязными ногтями (или когтями?), которые шевелились, будто лапки огромного паука.

Этого Лавочкин не вынес. Он истошно заорал и со всех ног кинулся обратно в лес. Бежал минут десять, в сумерках не разбирая дороги и затравленно оглядываясь, хотя ведьма не прыгнула в ступу и не погналась за ним…

Окончательно вымотавшись, Коля плюхнулся прямо на землю, прислонился спиной к стволу огромного дуба. Судорожно дыша, солдат сжимал древко и пряник.

Положив пряник на колени, парень ощупал китель и штаны. Вроде целые… Рядовой Лавочкин знал: форму надо сберечь вместе с оружием и знаменем.

Наконец парень отпыхтелся, а красные круги, плававшие перед его глазами, порозовели и совсем растворились. Вернулась способность соображать. Дело шло к ночи, с волками встречаться не хотелось. Коля поглядел вверх, на крону дерева, под которым сидел. В темноте солдат различил мощные ветви. Похоже, есть место для безопасного ночлега.

Коля прикинул вес автомата. Тяжеловато…

Ботинки тоже придется снять, в обуви по широченному стволу не забраться.

Несколько раз глубоко вздохнув, Коля расстегнул китель, разулся, связал ботинки и повесил на шею. Встал, пощупал складки коры. Взялся за древко знамени, как за копье, и метнул его к месту предполагаемой дислокации. Попал с первого раза. Но, похоже, ствол дуба был полым внутри, – древко глухо застучало изнутри о стенки этого своеобразного колодца. Наступила полная тишина. Даже ветер чуть замер, словно подчеркивая опасность момента.

Коля пнул босой ногой ствол и запрыгал, держась за пальцы. В поединке дуба и глупца победил дуб.

Напрыгавшись и набранившись, Лавочкин успокоился.

– Хорошо, что автомат первым не закинул, – вздохнул он, намечая путь наверх.

Сзади раздалось тихое рычание.

Солдат обернулся и остолбенел: рядом, шагах в семи, стоял медведь. Здоровенный бурый хищник поднялся на задние лапы. Шагнул к Лавочкину…

В школьные годы Коля был парнем прытким – сорви голова. Очень смышленым мальчиком считался, но не ботаником. А уж по деревьям лазить умел – Тарзан бы позавидовал. Вот некоторые родители иной раз читают детям нотации: зачем, мол, вы по деревьям лазите, одежду портите, руки-ноги царапаете-ломаете? А оказывается, не просто так! Например, Лавочкину годы тренировок очень пригодились: с околозвуковой скоростью он взлетел по стволу дуба.

– Ну, ни черта себе! – удивленно взревел косолапый, сплевывая на землю совсем по-человечьи.

Коля чуть не упал на исходную позицию:

– Ты… говорящий?!

– Нет, притворяюсь! – зло огрызнулся медведь и заковылял прочь. – Что за невезение-то? Хотел малому загадку загадать. А тут… Ни поохотиться нормально, ни пожрать…

Лавочкин в тягучем ступоре проводил взглядом сокрушающегося косолапого и еще долго не мог опомниться.

Очень уж все попахивало дурдомом. Домики пряничные, медведи болтающие… Стоп! Точно! Пряничный домик – это же из братьев Гримм!

Коля почесал лоб. Получается, прямо на посту свихнулся… На любимых детских сказочках поехал…

– Нет, нет, нет! – забормотал солдатик. – Если я думаю, что свихнулся, значит, я не свихнулся, ведь именно тот, кто свихнулся, никогда не признается себе, что он свихнулся. А я признался, что свихнулся, значит, не свихнулся… то есть свихнулся. Тьфу, запутался! Свихнуться можно.

Наступила ночь.

Коля печально размышлял о своем нынешнем положении и потерянном знамени. Лавочкин лежал на толстой ветви, ногами к идеально круглой дыре в стволе дуба. В свете выглянувшей из-за облаков луны дыра зияла черной беззубой пастью и совсем не привлекала.

Что же делать?

Аккуратно приблизившись, солдат заглянул в черноту. Естественно, кроме черноты ничего не было видно.

Коля преодолел страх и брезгливо ощупал влажные стенки дупла. Нашел две металлические скобы, вбитые в дерево одна под другой и образующие подобие ступенек. Наклонившись поглубже, парень ухватился за третью скобу. Подергал. Крепкая. Наверняка есть четвертая и пятая…

– Если есть ступеньки, значит, по ним лазят. А если по ним лазят…

Солдат хмыкнул. Надо было что-то решать. Впервые Коля пожалел о том, что не курит. Так бы хоть спичками подсветил… Лезть впотьмах очень не хотелось. Но ведь днем здесь тоже будет темно.

Осторожно спустив ноги в отверстие, Лавочкин нашарил ступнями скобы и принялся карабкаться вниз. Коле пришло в голову, что путь должен походить на спуск в ракетную шахту, куда ему, рядовому батальона охраны, ни разу не довелось попасть.

Лавочкин методично переставлял ноги и руки. Будь это ракетная шахта, рядовой бы давно достиг дна, а странный колодец все не кончался. Скобы были склизкими, солдат проявлял особенную аккуратность. В какой-то момент ему стало неимоверно страшно в абсолютной темноте и тишине, он до боли стиснул пальцами скобу.

– Тряпка! – сквозь зубы процедил парень. – Соберись!

Он задрал голову и увидел маленький еле различимый кружочек мутного света. Потом солдат посмотрел под ноги. Там виднелось яркое голубое пятнышко!

«Не зря старался», – ободрил себя Коля, возобновив спуск.

Через долгие минуты, показавшиеся Лавочкину часами, он ступил на песчаное дно дупла-колодца и очутился в комнате шириной метра в четыре. Свет давали стены, усыпанные яркими синими камушками. Камушки были очень малы и сияли, будто звездочки. Кроме света они давали еще и тепло, поэтому воздух был почти знойным.

«Пещерка удобная. Если бы такая была в моем распоряжении раньше, то фиг бы меня нашел военкомат», – с тоской, понятной только призывникам, подумал Коля.

Парень обратил внимание на то, что стен было шесть и они образовывали правильный шестиугольник.

На песке лежали знамя и флейта.

Коля проверил сохранность полковой реликвии. Порядок.

Затем его внимание привлекла флейта. Дудка как дудка, но человек существо любопытное. Солдат зажал пару отверстий, дунул, извлекая хриплую ноту. Перед ним возникла скатерть, а на ней – хлеб, сметана, жареный цыпленок и кружка неизвестного напитка.

Лавочкин аж флейту выронил.

– Ну, все, крыша окончательно съехала, – нервно хохотнул он. – Глюки начались…

Глюки были не только зрительные, но и обонятельные: вкусно запахло свежезажаренным цыпленком…

Парень осторожно коснулся пальцем крынки со сметаной.

– Настоящая… Ладно, будем питаться глюками, – решил Коля и набросился на еду.

Цыпленок был горяч, хлеб мягок, в кружке оказалось отменное пиво.

Попировав, солдат развалился на спине. Галлюцинации оказались на редкость питательными. Мысленно поблагодарив сумасшествие за любезно предоставленный ужин, находящийся в самовольной отлучке рядовой Лавочкин безмятежно заснул.

Ему снились дом, институт и девочка Лена, которая была согласна на все, кроме двухлетнего ожидания. Во сне речи о службе не велось, поэтому Лена была просто на все согласна. Без оговорок.

Впервые за полгода Коля проснулся бодрым отдохнувшим человеком.

Иногда жизнь кажется прекрасной не только сквозь розовые очки, но и в мягком синем свете.

Взяв флейту, Лавочкин надудел себе завтрак. Когда с очередным цыпленком было покончено, парень решил, что пора покинуть убежище.

Спрятав флейту за пазуху, обувшись (парень помнил, как неудобно было босым ногам стоять на тонких скобах) и повесив на шею автомат, Лавочкин засунул знамя за ремень и полез наверх.

Начало было бодрым, но подъем – не спуск. Коля стал экономить силы и через каждые пятнадцать скоб передыхать. Автомат казался все тяжелее и тяжелее, древко натерло спину, а флейта норовила ткнуться в подмышку. Мир вещей сопротивлялся человеку.

Но Коля все же выбрался наружу, обнял давешнюю ветвь и устало запыхтел, подобно орангутангу-астматику. Отдышавшись, солдат огляделся. Ни медведей, ни кабанов. С безоблачного неба припекало солнышко, щебетали птицы, где-то самозабвенно барабанил дятел.

Аккуратно скинув знамя под дуб, Лавочкин спустился следом. Через пять минут рядовой уже бодро шагал, хотя и не знал, куда. От нечего делать пробовал распевать разные современные песни, только вот беда: нынешние шлягеры отчего-то не запоминаются.

Коля спел «Ой, цветет калина…», «Ой, мороз, мороз…» и «Клен ты мой опавший…». Со стороны это могло звучать странно, но не для самого Лавочкина: что взять с одинокого российского солдата, шагающего со знаменем по лесу, где живут говорящие медведи?

К полудню лес стал реже, и вскоре парень вышел на широкое поле, по кромке которого пролегала двухколейная дорога.

«Ура! – мысленно воскликнул Коля. – Любая дорога где-то начинается и где-то кончается. Значит, куда ни пойди, куда-нибудь да придешь! Если не кольцевая, конечно…»

Лавочкин залез в карман, надеясь найти монетку для жребия. Монетки не было. А носовой платок не подкинешь.

Солдат зажмурился и несколько раз повернулся, вытягивая указательный палец перед собой. Остановился, открыл глаза. Выпало идти за солнцем, то есть на запад.

Закинув древко на плечо, Коля потопал в выбранном направлении.

Почувствовав голод, он остановился, сел в тени дерева и заказал у флейты обед. Как и опасался парень, меню не изменилось. Но голод не тетка.

После трапезы шагалось несколько тяжелее. К тому же начались холмы. Но когда вдали показалась деревенька, рядовой Лавочкин прибавил ходу.

Деревня была небольшая, на два десятка дворов. Домишки выглядели крепкими, хотя и небогатыми. Из транспорта были одни телеги. В общем-то, Коля догадывался, куда попал, но сознание не сдавалось: поверить в сказку – задача не из легких.

До селения было не близко, дома и люди, работающие на огородах, казались игрушечными. Солдат сделал привал чуть ниже вершины холма, сел на кочку и залюбовался видом деревеньки, примостившейся возле широкой реки. Русло реки неподалеку делало поворот и скрывалось за холмом.

Эту идиллию нарушил нарастающий звук ударов, сотрясающих землю. Лавочкин увидел, как тревожно забегали селяне. Они глядели в сторону холма. Наконец удары стали особенно сильными. Солдат обернулся.

На вершину холма взбирался великан. Здоровенный, бородатый, лохматый. Высоченный, с шестиэтажку, а то и больше. В мешковатой робе, подпоясанной тесьмой-канатом. В старых полосатых штанах, покрытых заплатами и незашитыми прорехами. Смуглое лицо его носило отпечаток тотальной тупости и злобы. Картофелеподобный нос морщился, демонстрируя презрение ко всему миру. Густые черные брови сошлись к переносице, спрятав мечущие гневные взгляды глаза. Рот сжат в тонкую прямую линию.

Великан достиг вершины, почесал босую ногу. Не возникало сомнений – путь его лежит к деревеньке. А Коля оказался на этом пути.

Солдат вскочил, подхватывая знамя. Полотно как назло размоталось и стало развеваться на ветру. Исполин заметил под ногами красное пятно и по-детски обрадовался, захлопал в ладоши.

– Человечишка! – воскликнул он. – Весело давить!

И зашлепал к Коле.

Парень понесся в сторону, изо всех сил стараясь не упасть. Великан не отставал. Коля забежал в невысокий, густой подлесок. Преследователь чуть замешкался, но двинулся за ним.

Солдат забирал чуть в сторону и вниз, теперь деревенька оказалась у него за спиной. Деревца кончились, и парень очутился на краю отвесного склона. Остановившись на самой кромке, беглец оглянулся. Великан почти выбрался из чащи и буквально пожирал Лавочкина глазами. Он побежал к Коле, каждым толчком ноги устраивая маленькое землетрясение.

Внезапно почва размытого дождями склона холма подалась, откололась целой глыбой, образовав желоб под ногами парня и увлекая его вниз.

Лавочкин отчаянно взмахнул руками. В правой все еще было полковое знамя. Древко встало в распор между стенок желоба, и Коля повис, как на турнике.

Мгновением позже с диким криком мимо промчался не в меру разогнавшийся великан. Солдат наблюдал за его падением, словно в замедленном повторе. Исполин вопил и широко размахивал руками, а затем, подобно подбитому самолету, плюхнулся в реку.

Течение оказалось сильным. Обмякшее тело великана всплыло довольно быстро, но его уже несло прочь от холма.

– Тормозить надо уметь, – ехидно сказал Коля. Он вскарабкался наверх. Отдохнул, искренне благодаря знамя за выручку. Побрел обратно.

Когда Лавочкин вышел из зарослей и стал спускаться к деревне, его встретили восторженные крики и пляски. Селяне вышли ему навстречу, пели здравницы и махали руками.

– Благородный рыцарь победил великана! Благородный рыцарь – наш герой-защитник! Слава непобедимому рыцарю! – кричали они. – Я сам видел, как он отважно замахал своим алым штандартом перед носом презренного гиганта и обратил его в бегство! Добро пожаловать в спасенный Жмоттенхаузен! Слава, слава!

Коля не сразу понял, что этот стихийный митинг целиком посвящен ему. Парень оглянулся, проверяя, точно ли его приветствуют, или он снова путается у кого-нибудь под ногами. Успокоившись, Лавочкин стал купаться в лучах славы.

«Да, черт возьми, я победил великана!» – дошло до него. Солдат зажмурился от гордости.

На самом пике самолюбования и веры в собственную крутизну Коля оступился и самым жалким образом упал, покатившись к ногам спасенных им селян, больно ударяясь боками и головой о твердые кочки.

– Благородный рыцарь устал! Благородный рыцарь утомлен схваткой! – захлопотали вокруг него женщины.

Это было последним, что услышал парень. Сознание покинуло его.

Глава 2

Роковой перекур, или Спасение рядового Лавочкина

Примерно в час ночи прапорщик Дубовых почувствовал непреодолимое желание покурить. Командир полка курение в комнате, где были дамы, не разрешал, поэтому Палваныч не слишком строевой походкой вышел в коридор.

Пухлые короткие пальчики долго не могли выудить «беломорину» из пачки, но наконец справились. Зажигалка поддалась с третьей попытки.

Основательно затянувшись, прапорщик потеплел сердцем. Подпирать стену не хотелось. Хотелось пройти «как по Бродвею в Париже» (эту армейскую остроту Палваныч Дубовых давным-давно подцепил у «папы», тот уже забыл, а прапорщик все еще блистал).

Ноги сами принесли Палваныча к Красному уголку. Дверь была приоткрыта. Прапорщик окинул ее хозяйским взглядом и пошел было дальше, но тут в его мозгах вдруг завизжала маленькая тревожная сиренка.

– Где рядовой? – прохрипел Болваныч, возвращаясь к дверному проему.

В комнате не было ни солдата, ни оружия.

– Ектыш! Самоволка! – хохотнул прапорщик и сразу замолк.

Чего-то не хватало… Чего-то красного, с золотыми буквами и бахромой… Священного…

Знамени!!!

Поганец убег в самоволку и прихватил полковую реликвию!

Прапорщика посетило не полное, но все же отрезвление.

– Ах ты, непосредственно, сволочь! – прорычал Палваныч, поднимая фуражку, валявшуюся на полу прямо перед входом.

Дубовых вышел на средину комнаты и принялся осматривать ее, словно сыщик. Несколько раз повернувшись вокруг своей оси, прапорщик почувствовал головокружение и остановился аккурат лицом к подставке для похищенного знамени.

На уровне груди прямо возле стены Болваныч увидел темную прозрачную воронку (а он сразу решил, что это воронка, из-за круглой формы и вращающегося воздуха).

– Так, с алкоголесодержащими напитками нужно прекратить… – раздумчиво произнес прапорщик Дубовых, тыкая указательным пальцем в центр аномалии.

Стоило ему поднести палец к воронке, как непреодолимая сила ухватила его за руку. Палваныч-Болваныч понял, что сейчас произойдет конфликт со стеной, и закрыл глаза.

Но, подобно самовольщику Лавочкину, прапорщик жестоко ошибся в своих прогнозах. Чуть позже об обнаружил себя рылом в муравейнике, – правда, было совсем темно, и Болваныч ничего не увидел, просто почувствовал мягкое и соломенное.

– Вот-те нате, хрен в томате, здравствуй, рота, Новый год! – высказался Дубовых.

Отплевавшись и отряхнув лицо, прапорщик встал с колен и принялся рыться в своих бездонных карманах.

– Стало быть, опять свет отрубили, вредители, – бормотал он. – Говорил я «папе», ставь второй автономный генератор… Теперь командный пункт в порядке, а полштаба обесточено…

Наконец Палваныч нарыл искомое – миниатюрный фонарик-жучок, спертый им в пивнушке у гражданского забулдыги из инженеров.

Бодро застрекотав под повелительным давлением прапорщицкой длани, фонарик мигнул и пролил свет на муравейник.

Прапорщик озадачился. Он наподдал оборотов фонарику, добиваясь ровного яркого потока. Хватило и на мягкую устланную травой да старыми сосновыми иглами землю, и на деревья…

– Что за карикатура?! – сдавленно сказал Палваныч.

Фонарик погас. После механического стрекота стало необъяснимо тихо. Но эта тишина была обманной. Постепенно в сознание прапорщика проникли шорохи, вздохи и всхлипы ночного леса.

«Измена! – шарахнуло в голове Палваныча. – Проклятые янки… Или исламские фундаменталисты… Новое секретное оружие, не иначе. Лучи смерти… Сразу по ракетному щиту Родины бабахнули, сволочи… Знают, где самое сердце, ироды, знают…»

– Но как?! – заорал Дубовых, запоздало ловя возглас в кулак.

Замер, вслушался. Все тот же лес…

«И ведь не зима! Вот паскудники сподобились… А может, это наша, штабная проверка?.. Может, на нас испытывают наше же оружие?..»

Мысли прапорщика бежали так неестественно быстро, и их было настолько много, что ему стало дурно. Сев на землю, Палваныч Дубовых уперся в нее руками и запрокинул голову, ловя ртом прохладный воздух.

Сквозь аромат свежайшего лесного воздуха пробился запах сигаретного дыма – на муравейнике тлела «беломорина». Поспешно схватив ее, прапорщик затянулся, приводя свой морально-политический дух в норму.

– Значит, вот, – еле слышно зашептал он, облегчая работу мысли говорением. – Из всей текущей непонятности мне особенно непонятно, где я есть. Оперативная задача будет такая. Дождаться утра и сориентироваться на местности. Что-то тут не особо чисто… Пацана постового они, как и меня, – хеш! – и в дырку. Но я не позволю всяким там вот так, в дырку. Тур им всем, в смысле, Хейердал!..

Поняв, что снова срывается на крик, Палваныч замолк и затянулся, щурясь на еле видную в облачной дымке луну.

– Нет, ироды-супостаты, я вам живым не дамся, тем более в Новый год… – Думы прапорщика приняли другой оборот. – А если это не янки с ваххабитами? Если это сам салага умудрился?.. Он же… Как его, сосунка?.. Скамейкин!.. Ага… Он же из этих, студентишек… Радиотехник недобитый, кажется. Да-да, пищалку-оповещатель в казарме установил… Сигнализация от офицерского состава, ядреный щит!.. Ишь, головастый. Вот он и собрал какую-то закавыку с воронкой…

Конечно, думать о хитрости самовольщика было куда удобнее и спокойнее, чем о происках наиболее невероятных врагов. Палваныч остановился на безопасной версии. Он снова раскочегарил фонарик, выбрал дерево пошире, прилег к нему и, отдав себе команду бодрствовать, провалился в самый бессовестный и безмятежный сон.

Туманным ранним утром Дубовых проснулся от собственного храпа. Было зябко. Прапорщик, кряхтя, поднялся на ноги. Голова слегка болела.

«Ага, не догнал до нормы», – понял он. Его голова всегда ныла с недопою. С перепою она, как правило, раскалывалась от боли.

Мысли вяло возвращали Палваиыча в реальность. Он припомнил празднование Нового года, самоволку постового и свое странное падение неизвестно куда.

– Ектыш! – прапорщик мгновенно сбросил остатки сна.

Он даже чуть присел, отчего в затылке подозрительно щелкнуло, и голову захлестнула волна боли.

– Е-о-октыш…

Во рту было суховато и поганенько, будто на старой степной свалке.

Пелена тумана размывала детали, виднелись лишь темные очертания деревьев. Палваныч прошелся, неспешно разминая ноющие ноги и плечи. Все-таки «сидячий» сон возле дерева – сомнительный отдых.

Дважды присев, морщась от ноющей головной боли, прапорщик счел себя готовым к дальнейшим испытаниям судьбы. Предстояло решить, куда подевался беглец.

– Найду салагу – выпорю, – хмуро пообещал себе Палваныч, поправляя на пузе ремень. – А сейчас возьмем след.

Прапорщик начал обход полянки. Туман почти не мешал. Он странным образом завис в метре от земли и густел на высоте подбородка Палваныча. Поэтому достаточно было нагнуться, чтобы рассмотреть поверхность. Следов было много, но прапорщик понял, что это его собственные.

Зато плексигласовый колпак говорил о многом. Прапорщик поднял его, поставил у дерева.

В муравейнике Дубовых обнаружил круглое отверстие, оставленное древком знамени.

– Та-а-ак… – протянул прапорщик с оттенком удовлетворения. – Значит, ты карикатуру тут наводил, молокосос! Значит, боевое красное знамя в муравейник втыкал. Надругался, стало быть… Ну, попадись ты мне теперь…

Осмотр земли вокруг муравейника дал Палванычу примерное представление о том, куда двинулся самовольщик. Вот тут он древко подволакивал, оставив четкий след на покрытом хвоей грунте… Здесь пацан оступился на шишке, и край подошвы ботинка оставил четкую ямку…

Павел Иванович Дубовых очень уважал охоту. Охота для него была бесконечным источником активного досуга и алкоголепотребления. Вот и сейчас, добившись немалых следопытских успехов, прапорщик неосознанно потянулся к левому боку, где обычно висела специальная охотничья фляжка. Ладонь похлопала по бедру. Мозг осознал фатальность ошибки. Эффект от успешного чтения следов был смазан.

Тяжко вздохнув, Палваныч поковылял в глубь леса. Наметанный глаз отмечал сломанные беглецом веточки, отдельные следы каблуков, маленькие горки хвои, оставшиеся там, где самовольщик подволакивал ногу, борясь с цепляющимся за кустарник знаменем. Затем Дубовых нашел место, где Коля додумался закатать полотно. В земле остались неглубокие ямки, которые проковырял кончик вращаемого древка.

Выйдя на звериную тропу, прапорщик выяснил, в какую сторону побрел похититель реликвии, и зашагал бодрее. Тропа вывела Палваныча к пряничному домику.

Как ни странно, съедобное строение отнюдь не озадачило прапорщика. Скорее, он испытал необъяснимую досаду, и даже злость, выразившуюся витиеватым ругательством и фразой: «Наставят диснейлендов цепекаошных хрен знает где».

Кто наставит и зачем, Палваныч не конкретизировал.

В окошке, «застекленном» леденцовыми пластинами, горел неясный свет. Прапорщик стукнул пару раз в дверь и проорал:

– Хозяева в доме есть?

Внутри послышались скрип и недовольное бормотание, шорох медленных шагов. Дверь распахнулась.

Палваныч поимел счастье увидеть ведьму, от которой ночь назад сбежал Коля Лавочкин. Только одета бабка была в чистое серое платье и голубой платок. Волосы были аккуратно зачесаны назад. В таком виде хозяйка пряничного домика мало походила на ведьму. Старушка как старушка.

– Здравствуй, гость долгожданный, да медленно ходящий! – душевно проскрипела бабка. – Устал, небось? Проходи, не стесняйся. Напою, накормлю, спать уложу… Да ты служивый?

– Прапорщик ракетных войск Дубовых Павел Иванович, – автоматически отрекомендовался Палваныч, запоздало жалея, что вываливает на-гора настоящие имя и звание.

Весьма существенная, но доселе неуловимая деталь вопила о чудовищном несоответствии происходящего и нормальной реальности. Что-то главное… И тут прапорщика осенило: а старуха-то странно балакает! Не по-русски!

Точно! При всей внешней ласковости и доброжелательности бабкина речь была резкой, агрессивной и отрывистой. С гортанным «р»…

«Немка! – очумел Палваныч. – Шпионка фрицевская!.. Хотя, зачем им шпионы через шестьдесят лет после войны?.. А! Вот! Живет в лесу, с тех пор внедренная, и шпионит!»

А затем прапорщика и вовсе разбил умственный паралич.

«А я?! Я ее понимаю! Я и ответил-то ей так же! Не по-русски ответил!!!»

Дубовых отлично отдавал себе отчет в том, что немецкого языка сроду не знал, хоть и учил в школе. Но, во-первых, последний урок немецкого в жизни прапорщика состоялся почти тридцать лет назад, в восьмом классе, а во-вторых, ненавистная Амалия Марковна еле-еле поставила ему «драй пишем, цвай в уме».

«Мозги промыли! – смекнул Палваныч. – Шпионы-диверсанты, забодай вас Хейердал! Секретов Родины захотели? А вот и хрен вам, а не секреты! Ведь думаю-то я по-русски! Выкусили, химмердоннерветтер? Господи… Так я тоже – шпион?!»

Последняя мысль заставила прапорщика окончательно сконфузиться.

Старушка с интересом наблюдала разыгрываемый на лице Палваныча спектакль.

– Ты, служивый, не горячись, – она успокаивающе похлопала Дубовых по плечу. – Смятение твое вижу, помочь не могу. Но приглашение все же прими.

Палваныч на деревянных ногах вошел в домик. Внутри было уютно, чисто и тепло, пахло свежей выпечкой. В единственной маленькой комнатушке стояли кровать, стол, три стула, скамья и шкаф. В углу размещалась старая каменная печь. Возле двери притулилась кадка, за ней метла и прочая утварь.

Старушка усадила прапорщика за стол, застеленный белой скатертью, засуетилась, доставая из шкафа и печи снедь.

– Ну, рассказывай, Пауль, сын Йохана, куда путь держишь, – спросила бабка, когда Палваныч откушал пшенной каши с мясом и запил ее слабым вином.

«Йоханый Пауль! Дожил…» – обреченно подумал прапорщик, скорбя о потерянных русских имени-фамилии.

– Беглого рядового ищу, – ответил он. – Солдат прихватил знамя и личное оружие, в нарушение устава самовольно покинул пост… Ты его не видела?

– Отчего же не видела? Видела. Вчера вечером забредал. Крышу мне обломал, окаянный. Я бы его поймала, но он не в моем вкусе, – ведьма перехватила удивленный взгляд прапорщика и игриво отмахнулась. – Я имею в виду, костлявый больно. С его мослов разве навар? Кстати, как тебе кашка?

– Вкусная, – насторожился прапорщик.

– Да ты не бойся, на кабанчике варена, – мелко рассмеялась старушка, отчего кончик ее крючковатого носа потешно затрясся. – А мальчик твой воровства своего, очевидно, застыдился и задал изрядного стрекача, мое тебе почтение! Но палку красную с материей не бросил, дорожит ею. Он у тебя, кажись, не в себе немного, да?

– Сама ты не в себе! – Палваныч стукнул по столу кулаком. – Он знамя полковое не бросил, а не «палку красную». А дороже полкового знамени…

– А! Дорогое, значит, вот и не бросил. И сколь за него дают? – Бабка хитро прищурилась.

– В иное время и расстрелять могли, не то что срок дать. Но ты мне зубы не заговаривай…

– А на кой их тебе заговаривать?! – удивилась старушка. – Они у тебя все здоровые, которые не золотые!

Дубовых гордился своими зубами. За годы службы он поменял почти половину и вставлял только золотые, чем хвастался даже перед рядовыми. Сейчас же насторожился:

– Ты и в зубы мне уже поглядела?

– Конечно, – не моргнула хозяйка. – Ты когда меня увидел, совсем голову потерял. Рот раскрыл, глазами завращал. Тут-то я посчитать и успела. Ты мне сразу понравился. Ты такой… прямой и надежный…

Прапорщик отодвинулся.

– Ну, бабка, ты и даешь! Все нормы износа просрочила, а туда же…

– Тьфу, безобразник! Чего удумал… – насупилась старушка, впрочем, не без кокетства. – Ты мне дров лучше наруби, полюбовничек! А то, как кашку жрать, так милости просим, а как бедной одинокой женщине помочь, так недосуг…

У Палваныча отлегло от сердца.

– Дров – это я завсегда, – с облегчением пообещал он.

– Топор в кадке, – щербато улыбнулась бабка. Нельзя сказать, что Павел Иванович Дубовых слыл большим поклонником физического труда. Но в охотку, точнее, ради собственной выгоды, он мог совершить не один трудовой подвиг. Нынче же, естественно, наживой не пахло. Другое дело, организм: он требовал нагрузки мускулам и расслабления мозгам. В последние несколько часов прапорщик думал и удивлялся столько, что на полжизни хватило бы.

А еще – воздух. Волшебный хвойный воздух пьянил и прибавлял энергии.

Палваныч работал, словно маленький сдобный Терминатор. Размеренно, почти механически поднимался и опускался топор, щепки разлетались от начинающего крениться ствола. Легко, как пушинки, отскакивали от поваленной сухой лесины ветки… Топор у бабки был славный: острый, с удобным длинным топорищем. Знатный инструмент, в любом хозяйстве пригодится.

«Найти салагу, – думал в такт ударам прапорщик, – обязательно найти салагу, и – обратно. Небось, не шпион он никакой… Спасать его срочно нужно! Там, на поляне, обязательно есть потайная дверь или что-то еще… Однозначно, по-другому никак…»

За день Палваныч нарубил поленницу, по размерам сопоставимую с пряничным домиком. А уж дум передумал – за целый НИИ. Устало сев на полено, прапорщик порылся в кармане кителя и достал опустевшую пачку «Беломора». Оставалось две папиросы. Бережно взяв одну, Палваныч прикурил от зажигалки. Блаженно затянулся. Почувствовал, как измотался.

В небе текли облака, лес шелестел о чем-то неизъяснимом. Солнце скрылось за деревьями, унося с собой свет.

Бабка вышла, неся кадку. Сходила куда-то за домик, принесла воды.

– Там ключ бьет, но я решила, зачем тебе ходить после такой работы. Умывайся прямо здесь. Я полью.

Она подхватила с земли кувшин, из которого прапорщик изредка пил, пока колол дрова, да зачерпнула воды.

Палваныч принялся обливаться и отфыркиваться.

– Смой, вода, с героя порчу, смой, вода, с героя пот… – зашептала старушка.

– Что ты сказала? – прапорщик остановил процедуры.

– Ничего, служивый, мойся, не отвлекайся. Дубовых снова заплескался, закидывая воду на обнаженную спину. Хозяйка опять зашептала.

– Ну-ка, старая, стой, раз-два! – разогнулся прапорщик. – Ты ворожишь?! Ты мне это брось! Я воробей стреляный, хоть кол на голове теши! Чтобы мне тут, пока я…

О вреде заговоров и приворотов Павел Иванович наслушался еще в детстве, от бабушки. Та, типичная жительница тамбовской сельской глубинки, очень верила в ворожбу, и особенно – в то, что ничего хорошего незнакомые ведуньи не нашепчут. А уж старухе, живущей в дремучем лесу да в съедобной хате, по всем прикидкам следовало быть ведьмой.

– Думаешь, я ведьма, да? – открыто усмехнулась хозяйка. – Очень вероятно. Все мы, бабы, ведьмы… Но тебе зла не желаю.

Она сняла с плеча полотенце.

– На, вытирайся. Ужинать пойдем. И ушла в дом.

Палваныч вытерся, надел майку, накинул китель. Прихватил топор и хмуро поплелся в хату.

На столе парило душистое мясное жаркое с репой.

– А где ты мясо берешь? – облизываясь, спросил прапорщик.

– Волки приносят знакомые, – сказала хозяйка с таким безразличием, будто волки испокон веков носят мясо любому желающему. – Вчера кабанчика, сегодня вот кролика подкинули. На завтрак заказала птичку какую-нибудь. Давно птичку не кушала…

Кролик оказался очень вкусным. Бабкино вино тоже.

– Ух, спасибо, хозяюшка, – Палваныч в гастрономическом изнеможении откинулся на спинку стула. – Столовался бы тут до пенсии, но пора мне за самовольщиком отбыть.

– Долг зовет, не иначе… – кивнула ведьма. – Не торопись, Пауль, сын Йохана. Утром отбудешь. Ночью-то в нашем лесу ты недалеко уйдешь. Кроме волков тут еще и медведи водятся. А те же умруны?.. Э, брат, по мне лучше медведь, чем умрун. Хотя оба ни на кой.

Прапорщик мельком удивился, насколько немецкая речь цветаста, ну, прямо-таки русская, правда, грубее. И еще Палванычу стало вдруг неуютно оттого, что он до сих пор не знает имени приютившей его хозяйки.

– А как тебя зовут?

Бабка помолчала, сперва подняв брови, а потом словно раздумывая, рассекречиваться или нет.

– Люди когда-то величали Гретель, – ответила наконец она.

– Красивое имя, военно-строевое, – неуверенно вымолвил комплимент прапорщик.

За окном стемнело. Гретель полезла на печь, а Палваныч улегся в кровать. Он уснул крепенько, что солдат-срочник после суточного марш-броска.

В полночь бабка сползла с печи и, запалив пучок какой-то травы, обильно окуривая спящего, забормотала заклинание:

Наша сила не в уме, мы не ездим на метле,
Мы идем пешком по жизни, или лучше на коне.
Не споткнется пусть нога, да не дрогнет пусть рука,
Пусть нас сила не оставит, с нами будет на века.
Мысли, может, нечисты, да стремления просты,
Но пускай нам все ж удача, а не голова в кусты.
Нам шагать еще вперед, биться рыбою об лед,
Девки нас пускай полюбят, пусть нам каждая…

Много еще разных слов было в ведьмином заговоре, но не каждое можно изложить письменно, ибо ворожба есть тайна, а какая же это будет тайна, если ее в книжке прописать?

Закончив ворожбу и спалив пучков восемь чудо-травки, Гретель забралась обратно на печь.

Утром Палваныч и хозяйка позавтракали остатками давешнего жаркого, бабка собрала для прапорщика узелок скромной снеди, наковыряв свежеотросших на крыше пряников-черепиц, и указала в лес.

– Вот туда бросился молодой твой, будто драконьим молоком ошпаренный, – махнула она в сторону, противоположную той, куда накануне с диким воплем ретировался Коля Лавочкин.

– Спасибо за все, хозяйка, – пробубнил Палваныч. – Прости, если что не так. Прощай.

– До свиданьица, – ответила ведьма, глядя, как потопал прочь деревянной походкой перетрудившийся вчера гость, удаляясь от места предполагаемой дислокации самовольщика.

Вскоре прапорщик скрылся из виду.

– Сердце женское, оно изменчиво, словно молва людская, – тихо изрекла ведьма, не очень добро усмехаясь, и закрыла за собой дверь пряничного домика.

Через несколько мгновений дверь снова распахнулась, и разъяренная бабка выскочила на поляну.

– Вот гад! – кричала она. – Никому верить нельзя! Топор упер, ворюга!

Глава 3

Герой Жмоттенхаузена, или Ну, раз вы еще здесь, то…

Коля медленно просыпался. Немного болела голова. Глаза не хотели раскрываться. Да парень и не торопился, нежась в сладкой полудреме. Ему было тепло и мягко, просто благодать.

Где-то рядом раздался молодой женский голос, он был негромким, а слова – абсолютно непонятны.

Этот факт и выдернул Колю из состояния дремотного блаженства. Голова заболела сильнее, просто ужасно заболела. Зато чужая речь обрела смысл.

– …Подивись, Малеен! Потом рыцарь сделал вид, что страшится великана, остроумной хитростью увлек его к краю пропасти и скинул в реку! Мы все слышали страшный крик поверженного исполина, и – бултых!..

– Воистину, так оно и было, Эльза, воистину так, – ответил сухой старушечий голос. – Бог послал нам великого воина, но зачем тараторить об этом в сотый раз, тем более я тоже там толклась?..

– Он такой молоденький и… красивый, – прошептала Эльза, отирая Колин лоб влажной тряпицей.

Парень разлепил ссохшиеся губы, намереваясь попросить воды.

– Гмык бр-р, вас?.. – вышло жалко.

– Что? Что вы сказали? – участливо и тревожно воскликнула невидимая пока Эльза.

Солдат собрался с силами и выдавил:

– Пожалуйста… Дайте мне пить, девушка… Эль… за…

Слова были правильные, но очень уж не его… Странное чувство.

Тут-то умницу Лавочкина впервые посетила догадка насчет того, что же ему не давало покоя в речи ведьмы, медведя, всех этих людей – и его собственной. Все они, да и он сам говорили не по-русски.

Открытие ошеломило парня. Коля сделал несколько судорожных глотков.

– Спасибо…

Теперь предстояло продрать глаза. Веки казались чудовищно тяжелыми. После нескольких геройских попыток глаза все же распахнулись.

О! Лучше бы они не открывались! Дневной свет нещадно резанул по ним, умножая головную боль. Солдат сомкнул веки и застонал.

– Окно, занавесь окно! – велела Эльзе старушка. Стало темнее. Коля осторожно приоткрыл глаза.

Терпимо.

Окружающее не сразу обрело резкость, словно парень смотрел на мир сквозь запотевшее стекло, медленно стирая с него влажную пелену.

Эльза оказалась красавицей. Она напоминала киноартистку, игравшую в давнем фильме незабываемую гостью из будущего – Алису Селезневу. Курносый, чуть вздернутый носик, огромные глаза, круглое личико с розовыми щечками… и с ямочками! Смотрела она серьезно и заботливо. Солдату показалось, что в ее взгляде сквозила тайная грусть.

Зеленое скромное платьице.

На вид – лет семнадцать.

Старушка, очевидно, приходилась Эльзе бабкой. Она была в строгом черном платье с розовым кружевом. На голове – чепец.

Кроме бабушки с внучкой Коля разглядел серый от копоти потолок, небольшое зашторенное окно, бревенчатую стену и древний обшарпанный комод.

– Долго я спал?

– Вечер, ночь и целый день, – ответила старушка. – Эльза, принеси господину еды.

– А знамя где? – спохватился Лавочкин.

– Тут знамя, тут, не волнуйтесь. И странная железная рогатулина, и дудка.

Коля догадался, что странная железная рогатулина – это автомат Калашникова. Стало спокойнее.

Эльза принесла чашку простокваши и тарелку крендельков. Солдат смог без помощи женщин сесть на постели и поесть.

Еда подействовала благотворно. Головная боль притупилась, Коля почувствовал прилив сил и некий намек на бодрость духа.

Захотелось встать, прогуляться. Но тут возникла заминка: если не считать бинтовой повязки на голове, Лавочкин оказался совершенно голым. Парень мгновенно покраснел, представляя, кто его раздевал.

Деликатная старушка сказала девушке, что надо выйти, и Коля оделся. Форма была постирана. Наверняка руками грустной Эльзы.

Выбравшись из дома, пошатываясь от головокружения, солдат попал под ласковый свет вечернего солнца. Старушка тронула парня за рукав:

– Пойдемте к старосте. Очень просил, очень…

Коля позволил отвести себя в избушку, на вид чуть крепче и богаче остальных.

Староста встретил его на пороге. Крепенький седоватый мужичок в клетчатой рубахе, холщовых штанах и в маленьком берете. Он напоминал Лавочкину классического бюргера: такого, как их изображают в фильмах о мирной германской жизни.

Скуластое лицо мужичка было преисполнено достоинства и почтения. Белые бакенбарды придавали оттенок благородства.

– От всего нашего селения, от всего Жмоттенхаузена спасибо вам, высокочтимый господин! Ваш вчерашний подвиг навсегда останется в наших благодарных сердцах. Смею ли я пригласить могучего витязя в свое скромное жилище?

– Конечно, – ответил, замешкавшись, высокочтимый господин Лавочкин.

Он изо всех сил боролся с робостью, стараясь придать голосу достоинство. Получалось фальшиво, с каким-то мальчишеским вызовом. Но, скорее всего, здесь эта интонация была в порядке вещей, потому что староста ничуть не поморщился, сохраняя на лице добродушную улыбку.

Между тем к домику сходились селяне.

Коля помахал им и вошел внутрь.

Жилище старосты было побогаче того, в котором очнулся солдат, но отнюдь не роскошным. Обстановка носила след уверенной зажиточности с легкими признаками скопидомства. В углу стояла прялка, за ней трудилась хозяйка дома. Увидев гостя, она бросила работу, засуетилась у стола.

– Прошу вас откушать эля, – церемонно предложил Коле староста.

К напитку были соленые крендельки и вяленое мясо. Накрыв на стол, жена старосты тихо удалилась во двор.

Трапезу сопровождала неторопливая беседа.

– Позвольте узнать ваше славное имя, юный господин, – почтительно обратился к гостю хозяин.

– Коля я, Николай в смысле, – представился солдат. – Рядовой N-ского полка ракетных войск вооруженных сил Российской Федерации.

– Счастлив знакомству с вами, уважаемый рыцарь Николас, чей блистательный титул непросвещенный ваш слуга ни поймет, ни выговорит! – произнес староста. – А меня, если соизволительно будет представиться, зовут Якобом.

– Дядь Яша, значит, – сократил дипломатическую дистанцию Лавочкин.

– О, вы оказываете мне великую честь, снисходя до задушевного обращения, – затрепетал староста. – Воистину храбрый герой славен еще и скромностью.

Коле подумалось: «Эх, если бы наши командиры так с нами обращались…»

– Дядь Яш, пожалуйста, будь другом, выражайся проще, – солдат доверительно улыбнулся, касаясь повязки на больной голове.

Староста помолчал, готовясь к какому-то непростому разговору.

– Ах, подвиг ваш нейдет из моей души, – начал он, отхлебнув из кружки и долив из кувшина сначала Коле, затем себе. – Признаться, все мои соседи с вдохновенной радостью приветствуют ваше деяние… Благодаря людям, подобным вашей светлости, в мире становится более спокойно. Знаете, эти великаны – настоящие чудовища. Тупые, грубые душегубы. Гигант, над которым вы вчера одержали верх, растоптал целую деревню!.. И король совсем нам не подсобляет… Только знай собирает налоги. Если бы не вы, мы бы погибли. Спасибо вам, и не останавливайте меня! Спасибо, спасибо, спасибо!..

Коля любил, когда его хвалят, но совсем не переносил лести. Чем больше возносил его староста, тем стыднее ему становилось. Воспользовавшись паузой, парень попробовал сменить тему:

– Что сделано, то сделано, любезнейший Якоб. На моем месте так поступил бы каждый. В мире еще много чудовищ, а значит, мне пора. Представьте себе, у нас – странствующих монстробоев – очень плотный график работы. Сегодня великан, завтра – дракон…

– Как?! – староста вскочил с места, опрокидывая стул. – Вы и о драконе знаете?!

Парень замолчал, слушая внутренний сигнал тревоги.

– Ка… какой дракон?.. – тихо спросил он.

– Ну, наш дракон… – немного растерянно ответил Якоб. – Свирепый. Трехголовый. Который каждый год прилетает за семнадцатилетней девственницей.

– А… зачем?

– Вам ли не знать? – всплеснул руками староста.

– Да-да, извините… – стушевался Коля, кляня себя за то, что не признался сразу в своем чудесном спасении от великана, а начал корчить из себя рыцаря.

– Значит, завтра на рассвете вы дадите ему бой, правда?..

Лавочкина посетила идея совместить приятное с полезным.

– А что будет, если у вас не окажется девственниц? – осторожно поинтересовался он.

– Поверьте, нам совершенно не приходило в голову проверять такой вариант ответа на драконьи требования. Особенно после его обещания спалить деревню, если мы ослушаемся.

– Конечно, не вариант, – поспешно закивал Коля. – Какие переговоры с террористами?

– Да, наша милая Эльза – не предмет для торга! – с энтузиазмом подхватил староста. – Я знал, что мы можем на вас рассчитывать! Ведь так?..

Якоб выжидающе смотрел на солдата.

– Да.

Голос рядового Лавочкина звучал обреченно.

«И сам погибну, и девчонку-красавицу погублю…»

Однако Якоб истолковал все по-своему, проникаясь к юному щуплому силачу еще большим уважением. Надо же, какая спокойная тихая решимость!

Допив эль, они вышли во двор. Вокруг стояла толпа: оказалось, селяне ждали итогов переговоров и не расходились. Когда Коля и Якоб появились на пороге, воцарилась напряженная тишина.

Староста степенно откашлялся.

– Жители Жмоттенхаузена! – крикнул он. – Николас, могучий победитель великанов, нас защитит! Завтра быть бою!

Толпа взорвалась радостными криками и аплодисментами. Коля неуклюже поклонился, чтобы спрятать глаза.

– А сейчас – праздник! – провозгласил Якоб.

В считанные минуты на площадь перед домом старосты снесли столы и скамьи. Гордый полковой стяг тоже не забыли, считая его личным штандартом доблестного рыцаря-самовольщика.

Наволокли эля, но с закуской было все же бедновато.

Удрученный Коля осмотрел голые столы: «Вот тебе и Жмоттенхаузен!» Вспомнил про флейту. Подозвал бойкого мальчонку лет семи:

– Знаешь, где я спал?

– Конечно!

– Принеси оттуда мою флейту. Постреленок сбегал.

– Великий рыцарь еще и музыкант? – умилился староста.

– Нет, скорее, повар, – улыбнулся Лавочкин и принялся мучить флейту.

К концу выступления Коля подобрал мелодию песни «В лесу родилась елочка» и наколдовал штук сорок стандартных порций «цыпленок с хлебом и пивом».

Концерт увенчался полным триумфом. Люди радовались и чуду, и горячей пище, и тому, что уж такой-то чародей обязательно победит дракона.

Начался веселый сельский пир с песнями и танцами. Коля сидел грустный во главе стола и слушал игру местных музыкантов. Особенно парню понравилось звучание лютни. Сам Лавочкин страстно уважал гитару и кое-чего умел.

Любой паренек, росший в городе, способен при желании удивить публику если не виртуозным исполнением «Под небом голубым есть город золотой…», то хотя бы бренчащей песней «Колхозный панк».

По Колиным полупьяным наблюдениям, лютня мало отличалась от гитары.

Музыканты сделали перерыв (они тоже хотели пить и есть), солдат незаметно встал, взял лютню и отошел поближе к знамени. Примерно четверть часа он тыкался и мыкался, изучая строй и способы извлечь нужные аккорды, а потом, к собственному изумлению, довольно сносно заиграл песню о Стеньке Разине. Некоторое время спустя Коля почувствовал, что довольно долго играет в полной тишине, и обернулся.

На него смотрели десятки удивленных глаз. Лавочкин оборвал мелодию.

– Я так и знал, молодой господин еще и музыкант! – громко сказал староста. – Просим спеть! Просим спеть!

– Ни-ко-лас! Ни-ко-лас! – принялись скандировать селяне.

«Почему бы и нет?» – решил солдат.

Он пересел поближе к столу и заиграл вступление.

– Эту геройскую и одновременно грустную песню о славном полководце сложил мой народ, – громко отрекомендовал Коля историю о Разине и княжне.

А потом он запел. По мере того, как слова срывались с его уст, Лавочкин все больше и больше поражался содержанию. Если общий сюжет оставался в пределах известного, то место всем известного атамана занял совсем другой герой:

Из-за острова на стрежень, на простор речной волны
Выплывают два драккара – острогрудые челны.
На переднем Ганс Фирфлюгель, обнимаясь с фрау, сидит,
Свадьбу новую справляет, сам веселый, паразит.


Позади их слышен ропот: «Нас на фрау променял,
Только ночь с ней провожжался, сам наутро фрау стал».
Этот ропот и насмешки слышит фюрер-атаман,
И могучею рукою обнял фрау тонкий стан.


Алой кровью налилися Ганса буйного глаза.
Брови черные сошлися, надвигается гроза.
«Одер, Одер, милый Одер! Ты арийская река,
Не видал ты, друг, подарка от германского сынка!»


Мощным взмахом поднимает он красавицу жену
И за борт ее бросает в набежавшую волну.
«Что ж вы, братцы, приуныли? Эй ты, Дитрих, черт, пляши!
Грянем песню удалую на помин ее души!..»

Голос у Коли Лавочкина был красивый, почти правильный, с трогательной хрипотцой. Парень сильно опасался за смысл спетого. Ведь, как он понял, особенности перевода превратили текст во что-то совершенно новое. Вопреки опасениям, песня потрясла сельчан до глубины души. Плакали даже мужчины. Многие женщины упали в обморок. Дети рыдали.

Коля встретился глазами с Эльзой. Девушка смотрела на Лавочкина, не мигая.

«Если я хоть что-нибудь понимаю в девушках, – подумал парень, – то эта конкретно в меня втюрилась.

Но завтра ее сожрет дракон.

А сначала прихлопнет его, как муху. И все же это будет только завтра!

Вжарив веселенькую «Пидманула-пидвела», которая, слава песенным богам, не исказилась, Коля вернул людям праздничное настроение. Теперь все ударились в пляс и смеялись. Доиграв, рыцарь и по совместительству бард раскланялся и передал лютню хозяину. Танцы продолжились.

Лавочкин пригласил Эльзу. Они долго плясали, потом решили прогуляться под звездами, затем посидеть на берегу реки, а что было после – не особо важно.

Важно другое – наутро дракону подсунули не девственницу.

Есть железный закон природы: если ночью мало спать, а, к примеру, пить эль, танцевать и гулять под звездами, то наутро чувствуешь себя прескверно.

Именно так ощущал себя Коля Лавочкин-Суперзвезда.

Люди настолько сильно верили в его победу, что никто и не поинтересовался, нужен ли ему меч. Растолкав героя, умыв, одев и опохмелив, староста и бабка Малеен вывели его на улицу, в предрассветные сумерки. Стоявшая у забора заспанная Эльза изо всех сил делала вид, что ничего не случилось.

Якоб вернулся в дом, вынес знамя и автомат.

– Удачи тебе, рыцарь Николас! – проникновенно произнесла Малеен.

Староста обнял Лавочкина.

– Куда идти-то? – мрачно поинтересовался Коля, поправляя флейту за пазухой.

Эльза взяла солдата под руку и повела за околицу, к реке. У реки их ждала утлая лодка и хмурый мужик-силач, который перевез их на другой берег. Берег был крутым, парень и девушка забрались, помогая друг другу, наверх и очутились на поле.

– Вот сюда он и прилетит, – шепотом сказала Эльза, потирая озябшие руки. – С первыми лучами солнца.

– Давай нырнем в реку и уплывем. Течение бодрое, унесет далеко, если не упираться, как ваш лодочник, – Коля махнул в сторону борющейся с потоком скорлупки.

– Обречь родных на гибель?! – не поверила своим ушам девушка. – Оставить их на лютую смерть?!

– Шучу, – буркнул солдат.

– А с другой стороны, я для них подкидыш-приемыш… А жить-то хочется… Закрой рот, Николас, я тоже шучу.

Парень воткнул знамя в землю. Залез в карман. Достал единственный патрон. В рожке автомата, разумеется, было пусто – караульщикам не выдавали боеприпасов на Пост Номер Один. Само оружие служило бутафорским свидетельством боевой мощи, кою так любил подчеркивать «папа».

– Эх, не попади я на Новый год в караул… – досадливо проговорил Коля.

Зарядил.

Сели, обнявшись, с Эльзой. Стали ждать первых лучей солнца.

Рассвело. Девушка устала считать лучи, а дракон все не появлялся.

«Авось, и не прилетит?» – подумал Лавочкин.

Ему почему-то вспомнились две поварихи, работавшие в полковой столовой. Звали их обеих Надеждами. Коля, помнится, как-то скаламбурил: «Надежды юношей питают».

Теперь же эта фраза стала злободневна в своем подлинном значении…

Через час солдат не выдержал:

– Ладно, Эльза, хватит сидеть. Клиент не пришел. Наверное, проспал.

Стоило им подняться, как вдалеке, в небе, показалась черная черточка. Она быстро увеличивалась, и вскоре стало ясно: клиент прибыл.

Коля снял автомат с предохранителя.

Дракон впечатлял.

Прежде всего, не зеленый, не золотой, а коричневый с рыжим отливом. Во-вторых, размеры. Дракон выглядел словно двухэтажный восьмиквартирный дом. И еще – размах крыльев. Легко догадаться: чтобы эта «двухэтажна» летала, ей необходимы гигантские крылья. Наконец, пламя из пасти – дракон оказался огнедышащим. А вот голова была только одна. И еще два завязанных какими-то тряпками обрубка по бокам.

Исполинский ящер зашел на посадку. Это походило на приземление тяжелого бомбардировщика. Дракон пронесся над лесом, коснулся поля, перебирая здоровенными лапами и подтормаживая крыльями о воздух. А потом направился к Коле и Эльзе.

Чем ближе он подбирался, тем становилось страшнее. Наконец дракон замер шагах в пятидесяти. Огромные немигающие глаза уставились на людей.

– С-с-сколько раз-с-с повторять? Девс-с-ственница без с-с-сопровождения? – прошипел ящер, выпуская две тугие струи дыма из широких ноздрей.

Тут надо сказать, что морда дракона заслуживает отдельного описания.

Если взять кабину «Урала», обтянуть ее коричневой чешуйчатой кожей, вставить в нее два прожектора-глаза, ниже приделать пару покрышек от джипа – ноздри, а потом вырезать широкую щель – пасть, снабдив ее длинными, словно охотничьи ножи, зубами, то как раз и получится драконья голова. Вытянутая, как кабина грузовика, и такая же умная. Пожалуй, еще следует упомянуть роговые гребенчатые наросты сверху на его плоской башке. Шея ящера была длинна и широка – кусок нефтепровода, да и только.

– А давай, ты просто улетишь? – предложил Коля, наглея с перепуга.

– Эй, бесплатному приложению никто слова не давал, – заявил дракон.

Лавочкин поднял брови.

– У вас тут что, сделка?!

– Разумеется, – снизошел до ответа ящер. – Я их защищаю. Они мне платят девчонками.

– От кого же ты их защищаешь?

– От других драконов, разумеется.

– Стройно у тебя все получается, рэкетир чешуйчатый, – тихо проговорил Коля, ободряюще пожимая руку прижавшейся к нему Эльзы. – А чем же плохи другие драконы?

– Слушай, мелюзга, – дракон пыхнул снопом искр. – Я тебе в порядке исключения объясню. А ты пойдешь и передашь мои слова людишкам, торчащим на том берегу… Ишь, вылупились… Так вот, мои соседи давно берут по две девки в год, а я с вами церемонюсь. Добрый потому что. А с вами, подлецами, надо жестко. Хочешь, будет жестко?

– Я хочу, чтобы никак не было, – твердо сказал солдат.

– Никак не будет на том свете, – плоско сострил ящер, запрокинул кабину-голову и засмеялся, выпуская фонтаны пламени.

– Где две башки обронил? – Коля попробовал подпортить дракону настроение.

– Не обронил, мелюзга, а потерял в бою. В неравном, между прочим. Но ничего, новые отрастут. Ай, напомнил вот, опять культяпки зачесались…

– У них это быстро, – шепнула парню в ухо Эльза. – Два месяца – и новая голова.

Коля лихорадочно соображал. По всем раскладам выходило, что ящер попросту «навел крышу» и брал дань с беззащитных селян. Если продолжить изъясняться современным языком, необходимо было предъявить свои права на крышуемых и выбить чешуйчатого из бизнеса. Даже стрелку забивать не нужно: фактически она уже началась. Как ведут себя бандиты в кино? Понты! Точно, главное – понты.

– Значит, так, упырь коричневый, – Лавочкин шагнул вперед. – Этих лохов пасу теперь я, а ты разворачивай свою старую задницу и порхай отсюда, пока на мясо и модные тапки не пустили. Если не вкурил, то поясню: твои предъяви здесь кончились, есть возможность не кончиться самому.

Дракон затряс головой. Потом выгнул шею, стараясь заглянуть за спину солдата.

– Что он сказал? – спросил ящер у Эльзы.

– Не знаю, – честно призналась девушка. – Язык вроде наш, да смысл не ловится.

– Во-во…

– Объясняю для тормозов, – терпеливо начал парень. – Ты тут жрал девок. Было тебе приятно и удобно. Взамен деревня ничего не имела. Теперь забирать у них дань буду я. А ты сейчас быстренько раскочегаришь свои крылышки и улетишь. И путь сюда забудешь. Вернешься – убью. Это тебе говорю я, Николас, могучий победитель великанов.

– Впервые о тебе слышу, – озадачился ящер.

– Вот и сделай так, чтобы мое имя не стало последним, что ты слышишь.

– Ха, а как излагает! – хохотнул ящер, сбросив транс, в который его ввела речь Лавочкина. – «Могучий!» Ну, разумеется, могучий! А чем докажешь?

– Давай плеваться, – предложил Коля.

– То есть?!

– Ну, ты до меня огнем доплюнешь? Дракон самодовольно улыбнулся:

– Разумеется.

– А если удвоить дистанцию?

– Доплюну, – после короткого раздумья сказал ящер.

Коля почувствовал его неуверенность.

– Вот давай и проверим. Если ты со ста шагов попадешь в меня, то я сгорю вместе со своими претензиями. А если в тебя попаду я, то ты, конечно, не погибнешь, – солдат поднял с земли маленький камушек. – Вот им я и плюну. Ну, чтобы тебя не убить.

Ящер рассмеялся, впрочем, экономя огонь:

– Мелюзга, думающая убить меня плевком со ста шагов! Уморил…

– Ты согласен с условиями состязаний? Доплюну – уберешься.

– Ладно, ладно, давай! – дракон нетерпеливо взмахнул массивным хвостом.

– Тогда отходи, мне-то некуда, – Коля кивнул в сторону реки.

Пожиратель девственниц заковылял на условленное расстояние.

Солдат шепнул девушке:

– Эльза, возьми знамя и спустись, пожалуйста, к воде. Вдруг этот старый крокодил действительно достанет досюда своей горелкой.

– Ах, мой рыцарь! – на глазах Эльзы выступили слезы. – Ты жертвуешь жизнью, спасая меня… Позволь мне остаться с тобой?..

Лавочкин обнял ее:

– Послушай. Я в любом случае останусь в живых. Упасть, откатиться, залечь ногами к взрыву, спрятать голову – рецепт простой, но работающий. А вот тебе действительно стоит поберечься. И оцени, на кой мне жертвовать жизнью, если ты останешься?!

Дракон между тем остановился.

– Эй! – крикнул он. – Начинаем?

– Прячься, – приказал Коля Эльзе.

Она порывисто обняла его и запечатлела на его губах жгучий от слез поцелуй.

«Эх, не хватает испанской гитары фоном!» – подумалось солдату.

Эльза покинула поле боя.

– Давай! – скомандовал солдат ящеру.

Монстр набрал в грудь несколько кубометров воздуха и что есть силы выплюнул его в направлении Коли. Факел получился потрясающим. Лавочкин с ужасом смотрел, как к нему несся огненный вихрь. Все «залечь-укрыться» забылись. Парня охватило оцепенение. Но расчет оказался верным: пламя иссякло, не долетев до Коли.

– Эх, не добил! – раздосадованно топнул дракон. – Ну, дерзай, мелюзга! Плюй!

Солдат медленно выставил левую ногу вперед, аккуратно поднял автомат для стрельбы из положения стоя, тщательно прицелился в драконью голову и спустил курок.

Раздался резкий хлопок «акашного» выстрела. Отдача была существенная – плечо заныло. Коля поглядел на ящера. Тот сидел на заднице, мотал головой, отчаянно хлопал крыльями и ревел.

– А-а-а! Сволочь! Ты мне в глаз попал! В глази-и-ик!

– Орем, значит, мозг не задет, – поставил диагноз Лавочкин и решительно зашагал к горе-спорщику: – Эй, чешуйчатый! Уговор дороже денег, вали отсюдова!..

Глава 4

Дубовых разбушевался, или Черт с ним!..

Прапорщик Дубовых был мужчиной хозяйственным. Кроме топора он позаимствовал у ведьмы немаленький моток веревки и кое-что по мелочи: кусок мыла (какая веревка без мыла?), костяной гребешок, кроличью лапку да россыпь красивых разноцветных камешков.

В лексиконе Палваныча не существовало глаголов «украсть», «слямзить», «стырить» и «своровать». Прапорщик оперировал одним красивым словом: «раздобыть».

Добытчик он был еще тот: добывал беспрерывно, добывал масштабно, добывал все, что перемещалось в пространстве. Но он не был этаким Плюшкиным, чахнущим над накопленным барахлом. Оно шло либо в хозяйство, либо на продажу, либо на взятки. Последнее понятие тоже отсутствовало в языке Дубовых. Он любил повторять, что взятка – это уголовная статья, а подарок – это от всего сердца.

Вверенное Палванычу полковое складское хозяйство содержалось образцово, недостач и пересортиц не случалось, все документы были в полном ажуре. Дома прапорщик проявлял еще большую аккуратность. Гараж, сарай и подвал забил до отказа, но не абы как, а с толком, с чувством, с математически точным расчетом. На каждую единицу хранения хозяин завел инвентарную карту (бланки Палваныч раздобыл на службе), в ней значилось наименование хранимого, дата поступления, единицы измерения и количество.

Казалось бы, столь впечатляющие результаты должны достигаться адскими сверхусилиями и спартанской самодисциплиной. А прапорщик Дубовых добился совершенства всего лишь ритмичной и неторопливой работой. Да, он был дисциплинирован, но не роботоподобен. Да, он очень старался, но не надрывался. При всей своей ограниченности и слабом уме Палваныч распланировал воровство и учет таким образом, что оставалось место для других хобби, главным из которых было круглогодичное пьянство.

С первых лет службы употребление алкоголя стало естественным фоном жизни прапорщика. Он пил, как мы, например, едим. Мы едим каждый день. Он пил так же.

Теперь, когда подвальные запасы спирта были недоступны Палванычу, он почувствовал невосполнимую утрату. Нельзя сказать, что прапорщик превратился в законченного алкоголика. Но и приятного в нынешнем нарушении питейного режима оказалось мало. Если давеча Дубовых отвлекла рубка дров, да еще тихонько журчали в крови новогодние возлияния, то теперешний поход по лесу давался прапорщику с трудом.

Шагалось как-то невесело. Думалось еще грустнее, и на душе было муторно.

«Вот выпить бы, и сразу бы мозги заработали!» – подумал прапорщик.

Эта истина открылась во всем великолепии, словно бутылка водки в рекламе. Прапорщик стал подмечать и сухость во рту, и назойливый зуммер в мозгах, и слабость в непривычно трезвом организме.

Животворный лесной воздух да идиллические шишкинские пейзажи слабо помогали. Палваныч медленно погружался в вязкую пучину вялости и апатии.

Полный упадок сил случился вечером.

Прапорщик проходил мимо молодой дубовой рощицы. Рядом лежало сухое поваленное дерево. На стволе сидел черт. Бурый, рогатый, с копытами. Хвостатый. Заросший клочковатой шерстью. Сам с маленькими злыми глазками, жиденькой пародией на бородку и розовым пятачком.

Палваныч остановился, разглядывая черта. Потом присел на одну из высоких кочек. Скорбно ссутулился. Подпер голову рукой и пробормотал:

– У, карикатура… Правду говорил политрук насчет того, что белая горячка случается, если пить-пить, да вдруг завязать… Все, приплыл, Павел Иванович.

– Ну, раз приплыл, то с прибытием, – пискляво поздравил черт.

Его пронзительный голосок напомнил прапорщику звук, извлекаемый трущимся о стекло куском пенопласта. Ужасающе противный звук, аж зубы заныли… Беседовать с порождением белой горячки не хотелось. Последнее дело со своими глюками лясы точить. Палваныч досадливо потер затылок, брезгливо косясь на черта.

– Ты что, совсем меня не боишься, человек?! – удивился черт.

Прапорщик Дубовых скорчил мину – мол, нет.

Рогатый спрыгнул со ствола на землю. Росточку он оказался небольшого, на голову ниже самого Палваныча. Черт угрожающе поднял когтистые тонкие руки, зашипел, обнажив внушительные клыки. Правда, при этом нежный розовый пятачок потешно сморщился, и прапорщик невольно улыбнулся.

– Не боишься, – бес сбросил напускную злость.

– Еще бы я «белки» боялся, – нарушил обет молчания Палваныч.

– Э… Я не белка, а черт.

Дубовых засопел, мысленно казня себя за то, что раскрыл рот.

– Слышь-ка, мужик, – похоже, рогатый начал волноваться. – Ты будто с Луны свалился. Меня не боишься!.. Будто не замечаешь… Издеваешься вон, белкой обзываешь… Понимаешь, после столетней карьеры адского пугала я слегка поражен…

Прапорщик сосредоточенно расковыривал прутиком ямку под ногами.

– Вот ведь оказия! – топнул копытом нечистый и перешел почти на ультразвук. – Чучело смертное, пади на колени пред своим господином! Трепещи! Убоись коварного исчадья преисподней, заклинаю тебя именем пекла!!!..

Человек молчал. Черт жалобно взвыл:

– Мужи-и-ик! Ну, мужик же!.. Перед тобой натуральный черт…

– А перед тобой целый прапорщик! – неожиданно рявкнул Палваныч.

Бес отскочил от него, как от ладана.

– Не надо, не надо, дяденька, не извольте кричать! – залебезил он. – Аршкопф хороший, Аршкопф тихий…

– Будь здоров, не чихай.

– Спасибо, дяденька, только это имя такое – Аршкопф.

– Будь здоров еще раз, если не притворяешься, – строго сказал прапорщик.

– Спасибо, только…

– Молчать! – проревел прапорщик. – Смирно!

Рогатый замер, неестественно вытянувшись и вздернув нос-пятак в небо.

«Если уж мириться с психиатрическими видениями, то только на правах старшего по званию», – сформулировал стратегию поведения Палваныч. Он встал и посмотрел в глаза черта сверху вниз.

– Имя?

– Аршкопф!

У прапорщика задергалась верхняя губа, и зашевелились волосики на плешке.

– Ты что, аллергика из себя симулировать строишь?!

– Нет.

– Не «нет», а «никак нет»!

– Никак нет!

Колени беса тряслись от страха и напряжения.

– Имя?

– Арш… копф…

– А! – наконец-то понял Палваныч. – Рядовой Задоголовый! ^[1]

– Я и говорю…

– Отставить!!! – заорал прапорщик.

Черт стал озираться, соображая, что ему велели отставить и куда.

– Смирно!

Аршкопф снова застыл.

Палваныч зашагал взад-вперед перед рогатым.

– Слушай вводную, – прапорщик будто вколачивал каждое слово. – Я терплю тебя по одной-единственной причине: согласно теории психиатрии, ты являешься жалким порождением моего больного мозга и не более того. Посему…

Бес бросился на колени, вцепился в штаны Палваныча.

– Повелитель! Повелитель! Это вы… – залепетал он. – Я так и знал! Ваши речи – загадка, но теперь я вижу, вижу… Вы приняли облик жалкого человечишки, чтобы испытать своего никчемного слугу… Я виноват, виноват, виноват… Я буду наказан, наказан, наказан…

Прапорщик попытался вырваться из цепких ручонок Аршкопфа, брезгливо отпихивая его ногами. Сначала не получилось, но потом черт понял, чего от него хотят, и ослабил хватку. Дубовых поспешно отступил на пару шагов.

– Накажите меня, Мастер! – зашептал в исступлении бес. – Виноват, кругом виноват!..

– Молчать! – Палваныч даже дал петуха, выкрикивая эту команду.

Черт умолк и пал ниц.

Стало слышно лес, птиц, ветер. Мимо прапорщика медленно пролетел-прожужжал толстый шмель.

Дубовых, конечно, ничего не понял в бессвязной тираде Аршкопфа. Ясно было одно: галлюцинация полностью подчинилась воле хозяина. Черт же, оправдывая свое имя, уверился в том, что перед ним сам Повелитель Тьмы.

– Встать, – спокойно сказал Палваныч. – Слушать мои команды. Возникнут проблемы – обращаться с вопросами. Пример. Захотел по нужде. Подошел. Говоришь: «Разрешите обратиться, товарищ прапорщик?» Я либо разрешаю, либо нет. Понятно?

– Да, Мастер! – с энтузиазмом выпалил бес.

– Не «да, Мастер», а «так точно, товарищ прапорщик». Уяснил?

– Да… то есть так точно, товарищ прапорщик!

Черт рассудил просто. Повелитель поднялся на поверхность земли по какому-то тайному делу, о котором никчемному рабу совсем не нужно знать. Ведь для рядовой нечисти промыслы дьявола священны и неисповедимы. Видимо, были причины и в преображении Мастера в чудаковатого на вид человечишку. Все это Аршкопф принял со смиренным поклонением. На душе стало легко. Глупцу комфортно, когда все просто.

– Вот то-то же, смотри у меня, – завершил инструктаж прапорщик.

Резко развернувшись, Дубовых возобновил путешествие. Он старался не замечать звук шажков черта, почтительно семенящего чуть сзади.

Скверное самочувствие никуда не делось. Необоримо хотелось выпить. Лес раздражал своим однообразием. «А за деревом дерево, а за деревом дерево…» Начинало смеркаться, и прапорщик задумался о ночлеге. Особых идей не родилось, зато на очередной опушке обнаружилось несколько хижин.

Палваныч остановился на краю полянки. Зазевавшийся бес чуть не ткнулся пятаком в спину «повелителя», но вовремя замер, не смея его коснуться.

Хижины были безжизненными. Соломенные кровли покосились, на крайней лачуге вообще отсутствовала крыша. Двери либо подпирались палками, либо, распахнутые, болтались на ветру. Заборы, огораживающие пустынные дворы, накренились, а кое-где повалились. Все вокруг заросло дикой травой. Особенно выделялись высокие стебли тысячелистника, оканчивающиеся белыми и розовыми соцветиями.

Прапорщик стал обходить заброшенную деревеньку, заглядывая в каждую хижину. Внутри царило нешуточное запустение: погнившая мебель была засыпана кучами пыли, с потолка свисала паутина, на земляном полу – бледно-зеленый мох.

– Н-да… Бардак на территории, – констатировал Палваныч.

Черт подобострастно кивал.

Последняя лачуга, выглядевшая покрепче, оказалась более-менее пригодной для ночлега. Крыша еще держалась, стены тоже, сохранились кровать и стол. Полуразрушенная печь картины не портила: летом растопки не требовалось.

Сделав из травы веник, прапорщик слегка смел пыль. Убрал с кровати истлевшую перину. Уселся на голые доски. Достал собранные в дорогу ведьмой харчи. Перекусил.

– По-моему, неплохое местечко, – удовлетворенно сказал Палваныч, откидываясь на кровать.

Оживившийся рогатый осмелился подать голос:

– Более чем, товарищ прапорщик, более чем! Местечко замечательное, вы не могли выбрать лучше! Прекрасное, прекрасное…

– Молчать! – вяло рявкнул прапорщик, укладываясь на жесткое ложе. – Почему не сказал «разрешите обратиться»?! Ладно, все. Отбой.

Черт, попеняв себе за ошибку, клубком свернулся у порога и через минуту-другую мерно засопел.

А прапорщик Дубовых засыпал беспокойно, то проваливаясь в небытие, то выныривая, и все глядел в бревенчатый потолок. Потом все же погрузился в долгий тягучий сон, в котором он был великим королем, отцом единственной дочери. Когда девочка родилась, он собрал всех на огромную пьянку – «на обмыв ножек», – но не позвал какую-то там дальнюю родственницу по линии жены. Родственница оказалась колдуньей и сволочью, приперлась без приглашения. Много пила, вела себя развратно, рассказывала матерные анекдоты и плясала на столе. Под занавес вечеринки впала в истерику, обвиняла короля-прапорщика во всех тяжких: от скупости до сексуальных домогательств. Его величество Палваныч с супругой (ею почему-то оказалась кинозвезда Шарон Стоун) весь вечер терпели выходки незваной гостьи, но когда та стала орать: «Ну че, совратитель, как сына назовем?», король был вынужден попросить стражу «проводить госпожу с лестницы посредством пенделя».

Колдунья резко оборвала истерику. «Слушай сюда, монарх недорезанный, – молвила она нечеловеческим голосом. – Дочка твоя в семнадцать лет уколется канцелярской кнопкой, и все королевство погрузится в длинный кошмарный сон, в котором ты увидишь себя прапорщиком вооруженных сил геройской, но не очень толковой страны…» Много чего наговорила пьяная женщина, пока ее не спустили с парадной лестницы.

Потом сон Палваныча перескочил на семнадцать лет вперед. Дочка, как две капли воды похожая на Наташу Королеву, ныла, что хочет работать хотя бы в офисе, а он строго воспрещал. Они рассорились, и Дубовых запер капризную принцессу в тронном зале: «Посиди, подумай!»

Тут и случилось напророченное.

Придворный шут (вылитый Евгений Петросян) подложил кнопку на королевский трон, желая подшутить над нервничавшим из-за одного только упоминания о канцтоварах монархом. Вот запертая принцесса и села вместо отца…

В тот же миг веки короля Палваныча стали смыкаться, и проснулся он уже прапорщиком. Пробуждение было столь же тягостным, сколь и засыпание.

Будь Дубовых чуть умнее, он стал бы мучаться философским вопросом: прапорщик ли он, которому снился странный сон о короле, или король, которому пригрезилось, что он прапорщик.

К счастью, Палваныч больше волновался супружеством с Шарон Стоун. Такое не каждому выпадает.

Но через мгновение прапорщику стало не до Шарон Стоун. Он вдруг осознал, что лежит на мягком, хотя точно помнил себя засыпающим на досках. Палваныч приподнялся, вглядываясь в темноту. В окно заглядывала полная луна, освещая часть хижины. Только хижины ли? Постепенно проступили детали внутреннего убранства. Потолок мерцал мозаичными узорами, на стенах угадывались большие картины. Квадрат лунного света выхватывал из мрака кусок дорогого паркетного пола.

Свесив ноги с кровати, прапорщик сел, протирая глаза. Вдруг с тихим шорохом вспыхнули свечи. Они горели в настенных канделябрах и на столе, на камине, стоящем на месте печи, и неизвестно откуда взявшемся резном комоде.

Да, лачуги и след простыл. Палваныч был в дорогущих покоях, какие видел разве что в Петергофе, когда еще школьником ездил туда на экскурсию.

– Что за черт! – невольно вырвалось у пораженного прапорщика.

– Это я, Аршкопф, – отозвался нечистый с батистового коврика возле двери.

– А? – словно очнулся Палваныч.

– Это я, Пове… товарищ прапорщик! Аршкопф..

Дубовых застонал.

– Ты… Ой-е!.. Что со мной, где я?!.

– Как же, товарищ прапорщик? – Черт вскочил на ноги и захлопал глазенками. – Вы сами привели смиренного раба в Шабашдорф… Сегодня же полнолуние!..

Объяснение ничего не прояснило.

– Докладывай подробнее, – приказал Палваныч, морщась от мысли о том, что требует отчета у галлюцинации.

– Шабашдорф, товарищ прапорщик, – это деревня-призрак, преображающаяся раз в месяц, дабы принять слет нечисти, в просторечье шабаш.

– Слет?

– Да, сбор местного темного ордена. Ведьмы прилетают на метлах, колдуны обращаются воронами…

– Отставить доклад. Уходим.

Прапорщик встал с кровати и стремительно пересек комнату. Бес посторонился. Приоткрыв дверь, Палваныч выглянул на улицу.

Ни зарослей травы, ни гнилых заборов, ни хлипких хижин. Мощенная булыжником площадь, заставленная каменными готическими склепами. Посредине – огромный костер, вокруг которого метались в жутком танце темные фигуры участников шабаша. Возле костра, на специальном возвышении, играл маленький, но громкий ансамблик. Музыка была изрядно гадкой и нестройной.

Над самой головой прапорщика пронеслась ведьма на метле. Палваныч захлопнул дверь, прислонился к ней спиной и съехал на пол.

– И когда на море качка, – фальшиво запел он, – и бушует ураган… Здравствуй, белая горячка… Я сейчас концы отдам…

Бес опасливо наблюдал за человеком.

– А эти… хижины… Они тут зачем? – спросил Палваныч у черта, вытирая со лба пот.

– Товарищ прапорщик, ну, посудите сами, зачем еще комната с камином, свечами и здоровенной кроватью? – робко проговорил Аршкопф.

– Ага, отдохнуть, значит…

Бес мелко подобострастно рассмеялся: Повелитель явно чудил на своем недостижимом черту уровне и сейчас, похоже, изволил шутить.

– Долго они будут шабашить? – продолжил выяснение диспозиции прапорщик.

– До рассвета.

– А отдыхать когда придут?

– Да вот… Сейчас жертву вам принесут и…

– Сюда?! Они знают, что я здесь?! – растерялся Палваныч и тут же мысленно возопил: «Боже мой, что я, где, и куда дальше?!»

Рогатый с готовностью ответил:

– Никак нет, товарищ прапорщик, они не знают. Они принесут жертву обычным способом.

Выяснять, какой способ считается обычным в этих широтах, Дубовых не стал. Ему непреодолимо захотелось снять трубку телефона, набрать цифры ноль и три, чтобы вверить себя строгим людям в белых халатах… Но не было, не было здесь телефона! Отсутствие этого блага цивилизации необъяснимым образом повлияло на Палваныча. Он ощутил себя безумно одиноким в своей персональной «белочке».

Странно, но вскоре появилась тяга действовать, причем напористо и дерзко.

Прапорщик резко встал, хватая спертый у ведьмы топор, и вышел на заколдованную площадь.

Шабаш был в самом разгаре. Идиотский ансамблик жарил что-то ужасающее, ведьмы, истошно визжа, извивались в эпилептической пляске, колдуны не отставали. Кружащая вокруг костра темная масса выглядела черной пародией на новогодний утренник.

– Ну, держитесь, Хейердалы, – безотчетно бормотал Палваныч. – Дедушка Мороз уже близко…

Сзади цокал копытами по булыжникам рогатый Аршкопф.

Бывают в жизни совпадения! Толпа принялась скандировать:

– Приди! Приди! Приди!

Дубовых слегка озадачило, что его мысли об утреннике наложились на вопли «шабашников». А черт удовлетворенно заулыбался. Вот оно, еще одно доказательство: да, это он – тот, которого зовут Повелителем Тьмы.

В костре что-то пыхнуло с громким утробным хлопком, и столб искр ринулся в начинающее светлеть небо. Ведьмы и колдуны выдохнули в едином порыве, простирая руки к пламени. Несносный ансамбль заткнулся.

Теперь раздавался лишь треск горящих дров.

– Отставить маскарад! – заревел подобно теплоходному гудку прапорщик.

Эхо разнесло его команду, отражая звук от каменной мостовой и леса, стеной обступившего бывшую полянку.

Растерянная толпа уставилась на Палваныча и черта. Пыхтящие участники шабаша опускали руки, непонимающе переглядывались.

Восторженный Аршкопф заорал почти в ультразвуковом диапазоне, оглушая прапорщика:

– Падайте ниц перед тем, к кому взывали!!!

В отличие от Палваныча, колдуны и ведьмы чертей боялись. Большинство и вовсе видело нечистого впервые…

Меж тем бочонкообразный мужик, стоящий рядом с чертом, совершенно его игнорировал…

А черт говорит, что это сам…

А кто еще дерзнул бы остановить черную мессу?..

А… чего мы стоим?..

Вот примерно так подумали «шабашники» и благоговейно распластались перед Палванычем. Жалобно брякнули-прогремели инструменты – музыканты тоже пали ниц.

Ошалевший вконец Дубовых обернулся к Аршкопфу. Тот тоже залег.

– Значит, так! – заорал Палваныч. – Слушай мою команду! Под мой счет!.. По сто отжиманий каждый!.. Начи!.. Най!.. Раз!.. Два!..

Глава 5

Обратная сторона геройства, или Та еще Дыра.

Пир, посвященный победе Коли Лавочкина над драконом, продолжался двое суток. Слухи о богатом застолье (и поводе к нему) разнеслись по округе со скоростью звука. В Жмоттенхаузен постоянно подъезжали новые охотники до бесплатной выпивки и закуски. Солдат то и дело доставал из-за пазухи флейту и заполнял столы новыми порциями шкворчащей курятины.

После позорного поражения ящера авторитет Коли Лавочкина возрос астрономически. Парня не отпускали из-за стола, упрашивая поведать еще о каком-нибудь деянии.

– …А бывает, патроны кончатся, тогда бьешь этих монстров ногами, пока боекомплект в темном углу не найдешь. Потом бегаешь, отстреливаешь их пачками да аптечку ищешь, жизнь-то почти на нуле…

Веселый и хмельной Коля, пардон, Николас Могучий вдохновенно рассказывал селянам о своих подвигах в компьютерных играх Duke Nukem, Quake и Half Life, а все – от малых детей до матерых мужиков – завороженно внимали его эпосу, поражаясь масштабам кровавых подвигов и бурно переживая в самых критических моментах. После слов Лавочкина: «Убили-таки, сволочи, пришлось воскресать», – люди вовсе впали в транс.

Выбравшись наконец из окружения благодарных слушателей, солдат разыскал в одном из домов Эльзу.

Девушка грустила.

– Я тебе не нужна, – печально произнесла она, отстранившись после поцелуя.

Парень почесал макушку.

– Зря ты так, Эльза. Праздник закончится, все разойдутся. Мы останемся.

– Я не о том, – вздохнула девушка. – Ты – герой. Тебе надо идти дальше.

– Прогоняешь?

– Угу.

– А если я останусь?

В тот момент солдат искренне верил, что осядет в деревеньке.

– Малеен считает, ты молод и жаждешь приключений…

– Я?! Жажду?! Да я случайно убежал от тупицы-великана и со страху облапошил дракона-калеку! До этого…

– Ах, не трудись, Николас, я не поверю этим скромным уверткам, – остановила его откровения Эльза, – Через месяц, год, два ты затоскуешь… Что ты мне говорил в ночь перед боем о своей Родине?..

– Да-да, я должен найти дорогу домой… – сник Коля.

– Так почему ты изменил планы?

Лавочкин замолчал, разглядывая знамя, казавшееся в полутьме бордовым.

– Эх, слишком ты умная для девушки из сказки… – с горечью выдавил он.

Эльза вряд ли поняла, что подразумевал Коля.

– И еще, Николас, Малеен считает, героя нельзя останавливать. Когда герой не ищет приключений, они сами находят героя. А у нас очень бедная и много вынесшая мирная деревенька…

– О!..

А что еще мог ответить солдат?

– Ты одержишь множество блистательных побед, Николас, – пылко продолжила девушка. – А я буду тебя ждать!

– Два года вытерпишь? – усмехнулся Лавочкин, вспоминая далекую Ленку.

– И два, и три! – пообещала Эльза.

– Если не вернусь через три года, не жди.

Девушка промолчала, обнимая парня. Намедни Малеен разложила карты, сказала: Николас Могучий никогда сюда не вернется.

А пока он не ушел, было чем заняться…

Колю разбудил петушиный крик. В последние дни деревенские петухи пели громче и дольше обычного, словно догадавшись, что пока здесь живет владелец волшебной флейты, резать их никто не станет.

Бодро соскочив с кровати, Коля снял ненужную уже повязку с головы, потом сделал несколько приседаний, отжался от пола, умылся и оделся. Вышел на воздух.

Было пасмурно. Теплый несильный ветер ласково трепал листву. Во дворе не видать ни Эльзы, ни ее бабки. Солдат отправился к старосте.

Опухший Якоб сидел на крыльце дома и горевал.

– Что случилось, дядь Яш? – с ходу спросил Лавочкин.

Ему сразу нарисовались картины новых испытаний, которые навалят на него добрые селяне. Вдруг кроме дракона есть еще какой-нибудь Кинг-Конг, чей приход запланирован на сегодня?

– Ах, это вы, досточтимый Николас, – вяло улыбнулся Якоб. – Спрашиваете, что случилось? А случилось страшное.

«Ну, все – кранты», – подумал солдат, садясь рядом со старостой.

– Да, страшное… – продолжил тот. – Жена из дому выгнала, вот что случилось.

– За что же?

Коля, конечно, постарался придать голосу нотки участия, но слишком сильным было облегчение – улыбку спрятать не удалось. Якоб истолковал ее по-своему.

– Ничего смешного, рыцарь… прославленный. Между прочим, меня выставили из-за вас.

– Из-за меня?!

– Да. Вы развратили народ! Мы четвертые сутки не работаем, а пируем. Супруга сказала, ей не нужен муж-пьяница…

– А я как раз собирался уходить, – солдат взял выгнанного мужа за плечо и слегка встряхнул. – Засиделся я тут у вас.

Дверь дома старосты раскрылась. На пороге возникла сияющая жена:

– Слава Бо… то есть дай Бог вам доброй дороги и неизменной удачи, уважаемый Николас Могучий! – выпалила она. – Пусть ваши победы гремят во всех землях, а спасенные вами люди молятся за ваше здоровье.

Она незаметно пихнула ногой мужа.

– Да-да! – вскочил Якоб. – Именно молятся! Мы все станем молиться за вас, досточтимый рыцарь! И наши дети, и их дети, и дети детей наших детей! И даже их внуки…

Теперь Лавочкин понял, кто в действительности управляет деревней.

И, черт возьми, насколько быстро иссякает благодарность!

– Ну, раз вы так рады от меня… услышать весть об отбытии к новым полезным и славным делам, – продолжил солдат, – то знайте: я отправлюсь через час.

Он развернулся и ушел к дому Малеен. Старуха стирала.

– А, Николас, собираешься в путь? – она оценивающе посмотрела на Колю.

– Да, бабушка.

– Знай, воин, две вещи, – проговорила Малеен, понижая голос. – Во-первых, на тебе лежит заклятие. Не знаю чье и не ведаю, какое воздействие оно на тебя оказывает. Во-вторых, цель, к которой отправляешься, очень долго тебе не дастся. Так мне сказали карты.

– Вы гадалка?

– Чуть-чуть гадалка, чуть-чуть ведунья, – бабка пожала плечами. – Роды вот могу принять…

Последнее она произнесла, недобро зыркнув на Колю и тут же скосив взгляд на свой домик.

– Как начну рожать – сразу к вам, – пообещал Лавочкин.

Малеен покачала головой.

Он зашел за вещами.

Эльза вскочила из-за стола, бросилась Коле на шею.

– Помни меня, рыцарь, – зарыдала она. Парень стоял истуканом и не знал, что делать. Потом были проводы.

Но вместе с благодарными селянами за уходящим солдатом следили из зарослей можжевельника большие зеленые глаза с огромными зрачками.

Наконец, за памятным холмом скрылись и деревня, и Эльза, и можжевеловая поросль.

Ать-два, левой!..

За спиной солдата висел сшитый бабкой Малеен мешок, в котором лежали автомат, а также подаренные спасенными людьми нож, ложка, немного соли, огниво и прочие дорожные мелочи. Свернутое знамя Коля нес в левой руке, а правой размахивал в такт шагам, чертя в воздухе всякие затейливые фигуры. Лавочкин задумался о цели похода.

Хотелось найти путь домой. Солдат рассудил, что на поляне с муравейником может обнаружиться путь к возвращению. Какой-нибудь секретный лаз.

«На фига я сбежал с поляны? – казнил себя парень. – Ищи ее теперь…»

Когда он выложил Эльзе историю своего магического попадания в этот мир и скитаний по лесу, она всплеснула руками: «Что взять с Зачарованного леса? В страшном и опасном месте очутился ты, Николас!» Стало быть, путь его лежал в Зачарованный лес. Но на первой же развилке Лавочкин свернул не туда. Через полдня он вышел к большому поселку, которого прежде не видел.

– Блин! Я заблудился! – сделал открытие солдат. Постучавшись в первый же дом, Коля спросил старика хозяина, куда попал и где Зачарованный лес.

– Зачарованный лес-то? Да вон он, – старик широко махнул рукой. – Он же большой. Можно прямо здесь в него зайти, а можно хоть восточнее, хоть западнее… Только не советую, господин хороший, туда хаживать. Вы, я гляжу, рыцарь. Многие рыцари сгинули… Типун мне, конечно, на язык… А поселок наш не иначе как Лохенбергом ^[2] зовется, вот…

– Большое спасибо, хозяин, – поблагодарил Коля. Старик церемонно поклонился.

– Если господину нужен постой, то у меня найдутся комнатка и харчи.

– Я бы с удовольствием, только денег нет… – неуверенно ответил Лавочкин. – Я заплачу жареными цыплятами и элем!

– Уж не Николас ли Могучий посетил мой скромный дом? – воскликнул старик.

Коля был шокирован.

– Откуда вы знаете?..

– Слава летит впереди героя, – распевно изрек хозяин. – Племянник ездил в Жмоттенхаузен торговать черными траурными лентами, да вернулся позже обычного, не продав ровным счетом ничего. Сказал, что девственницу тамошнюю оплакивать не стали, наоборот, праздничный пир был. Ну, и про Николаса Могучего, про вас то есть, все обстоятельно поведал, вот…

– Так пустите переночевать?

– Почту за честь, господин рыцарь! А зовусь я не иначе как Фридером, – старик посторонился, указывая путь Лавочкину – мол, входи.

– Очень приятно, господин Фридер, – кивнул Коля, принимая приглашение.

Дом у Фридера был крепенький, даже зажиточный. Старик портняжничал, притом очень хорошо. Ремесло отлично его кормило. Вот и сейчас хозяин убрал со стола разложенную для работы материю и усадил гостя.

– Я-то много кого обшивал, пока племяннику дело не передал. Сам теперь чуть-чуть балуюсь, по привычке, – хвастался простодушный Фридер. – Мне, бывалоча, бойцы особого королевского полка, не к ночи помянуть, заказы делали! Из дворян кое-кто… Где, говорите, ваши замечательные цыплята с элем?

Надудев обед, солдат привычно сунул флейту за пазуху. Поели. Коля кратко объяснил старику, куда шел и чего искал.

– Эвон, уважаемый юный рыцарь, как вами судьба-игрунья распорядилась… – посочувствовал Фридер. – Имею разумение, что идти вам в столицу нашего королевства надобно. Стольноштадт ей название. Там живет великий мудрец Тилль Всезнайгель. Если он ничего о вашей беде не скажет, то не знаю, кто вообще в силах помочь. Не иначе как останется только смириться…

Печальный Лавочкин допил эль и подпер голову рукой.

– Но не кручиньтесь прежде срока, уважаемый Николас! – сказал старик. – Я гляжу, у вас прекрасный рыцарский штандарт, но без чехла. Так материя быстро истреплется. Пошью-ка я вам чехол!

– Спасибо, господин Фридер, – Коля улыбнулся. – Я, пожалуй, пройдусь по вашему поселку.

Он повесил на плечо автомат и вышел на улицу. Зачем он взял бесполезное и не особо легкое оружие, Лавочкин не знал. Видимо, по привычке.

Лохенберг был приятным местечком. Расположенный на склоне, он тянулся широкой лентой, словно опоясывая гору. Крепкие каменные дома, ухоженные дворы. Гончар, вращающий свой круг и лепящий новый горшок. Кожемяка, выделывающий огромные бычьи шкуры. Мальчишки, устроившие веселую возню на песке. Коля остановился понаблюдать. Он сам с четвертого по седьмой класс ходил на дзюдо, потом, к несчастью, сломал руку и бросил тренировки. Но любовь к борьбе осталась. Болельщицкая.

Насмотревшись, побрел дальше.

Случайные прохожие с готовностью отвечали на расспросы, и солдат вскоре узнал, что поселок получил название от таинственной пещеры, которая ведет в глубь горы. Существовало предание: дескать, эта пещера вырыта древними гномами, добывавшими здесь изумруды. Давным-давно отдельные смельчаки пытали счастья, спускаясь в мрачное подземелье, но мало кто вернулся, а возвратившиеся не могли ничего рассказать, ибо по неизвестной причине онемели или вовсе сошли с ума.

Одна разговорчивая старушка поведала доверительным полушепотом, что по ночам из «проклятой дыры» доносятся вой и дьявольский смех. А одна девушка с вязанкой хвороста заявила – мол, нет там чертовщины, и все это только страшные байки для мальчишек-сорванцов, вечно ищущих приключений.

Вскоре парень вышел из поселка и сразу же оказался у входа в пресловутую гномью нору. «Дыра как дыра, и никаких воев-смехов», – отметил про себя солдат.

Вид отсюда открывался отменный. Склон холма сбегал в крохотную долину, очерченную с одной стороны лесом, с другой – рекой и горами куда внушительнее той, на которой располагался Лохенберг. Шагах в ста от Коли тек-бежал широкий ручей, терявшийся ниже в зарослях ивняка.

Парень повесил автомат на ветку молодого клена, росшего возле пещеры, и присел на плоский камень, любуясь игрушечным видом. Облака плыли низко – казалось, подпрыгни и достанешь. Чуть ниже летали птицы.

«Даже прыгать не надо», – усмехнулся Коля. Мысли прихотливо разбегались, и немного погодя расслабившийся Лавочкин задремал.

Пробудил его звук удара металла о камень. Солдат не сразу понял, что загремело, а когда обернулся, увидел какого-то коротышку, тащившего автомат за ремень к пещере.

– Стой, паразит! – крикнул Коля, но вор только прибавил ходу.

Рядовой Лавочкин на четвереньках кинулся выручать личное оружие. Вероломный малявка скрылся в темноте. Коля, не раздумывая, последовал за ним, но шагов через пять поскользнулся и поехал дальше на заднице вниз по гладкому склизкому желобу. Где-то впереди громыхал автомат, и весело верещал похититель.

– Металл, металл! – торжествующе пищал он.

Спуск оказался недолгим. Солдат влетел в освещенный факелами зал и плюхнулся на старый соломенный тюфяк. Замер, потешно раскинув ноги и хлопая глазами: на Колю были нацелены десятки коротеньких мечей. Маленькие бородатые человечки полукругом обступили тюфяк. За их спинами прятался лилипут, стащивший автомат.

Гномы стояли плечом к плечу, на моложавых личиках была написана решимость. Но выглядело это потешно, и Лавочкин расплылся в широкой улыбке.

Бойцы смутились. Их клинки слегка задрожали.

– Зачем автомат украл? – спросил солдат, отыскивая взглядом вора.

– Не украл, а нашел, – пискнул тот.

– Не ври, мелкий! – прикрикнул Коля. Коротышки чуть отступили.

– Ну, на металл взял, – сказал похититель. – Нам он очень-очень нужен…

– Замолчи! – раздался высокий с хрипотцой голос.

Из широкого коридора в зал вошел седой длиннобородый гном. Он был облачен в островерхий золотой колпак и богато расшитую синюю мантию. Присутствие напыщенного коротышки придало остальным боевого задора. Мечи перестали дрожать, недорослики шагнули вперед.

Длиннобородый наклонился над автоматом»

– О, знатный металл… – протянул он. – Хозяйка будет довольна. Нас поощрят.

Он дотронулся ладошкой до оружия и тут же отпрянул, словно обжегся. Закачался на ослабевших ножках. Два гнома подскочили, придержали начальничка.

– Страшная вещь, смертоносная… – промямлил он. – Дышит огнем, плюется металлом… Я видел, как она разорвала глаз дракона!.. А этот человек ею управляет!

Маленькие воины снова струхнули.

– Кто ты, чародей? – спросил золотоколпачник.

– Николас Могучий, – воспользовался своей новой кликухой рядовой Лавочкин.

– Я слышал о нем сегодня ночью, когда промышлял в поселке, – сказал один из меченосцев. – Люди говорили, он великий рыцарь.

– Это правда? – снова обратился к Коле главный.

– В общем и целом, – солдат даже не покраснел.

– Вот дела… Что делать-то? – нахмурился длиннобородый.

– Что делать? – Лавочкин вспомнил эпизод из популярного фильма. – А я тебе скажу, что делать. Сейчас я позвоню паре негров-извращенцев с паяльниками, и они сделают с вами такое…

Гномы опустили мечи, двое выронили. Николас Могучий излагал непонятно, но убедительно. Становилось страшно. Главный робко проблеял:

– А может…

– Есть варианты, – перехватил реплику Коля. – Во-первых, пушку верните.

– Где же мы тебе целую пушку возьмем?! Забирай свой смертоносный кусок металла, пожалуйста, а пушку не требуй. Все железо мы отдаем своей госпоже.

– Что за госпожа?

– Ее величие Белоснежка.

– А вы, значит, семь гномов?! – солдат расхохотался, глядя на толпу.

– Да, – с достоинством ответил длиннобородый. – Мы – Орден Семи Гномов. Только откуда ты знаешь эту страшную тайну?

– Ее каждый ребенок знает.

– Ах, нас рассекретили! Нам конец! – завопили гномы. – Хозяйка нас жестоко накажет! Она обещала!

– Хм, порядочки у вас жесткие, – покачал головой Лавочкин, жалея коротышек. – А про детей я пошутил. Не волнуйтесь.

Он встал с тюфяка. Гномы оказались чуть ниже Колиного колена.

Солдат наклонился за оружием. Вор покорно протянул ремень автомата.

– Ладно, сейчас мы разойдемся по-мирному. Но что-то мне подсказывает: если не с вами, то с вашей милой госпожой мы еще встретимся. Ведите на поверхность. Только без сюрпризов. В гневе я и великанов убиваю.

Чуть правее желоба, по которому Коля скатился в гномье подземелье, обнаружилась высеченная в породе лестница. По ней и выбрался наверх Николас Могучий, освещая себе дорогу факелом. Коротышка-провожатый, давешний ворюга, робко пропищал ему на прощание:

– Не держи зла, человек. Хозяйка наша действительно строгая. Норму установила. Если не успеваем – лютует.

– Ну, удачи, – солдат осторожно похлопал гнома по плечику. – Я бы на вашем месте пересмотрел трудовой контракт.

И зашагал к свету, оставив гнома в полном недоумении.

Выбравшись на солнечный свет, Коля не сразу заметил собравшуюся у пещеры небольшую толпу. Во главе стоял Фридер. Он пошел разыскивать постояльца и по рассказам соседей понял, куда отправился Николас.

Заметив солдата, люди ахнули. Никто не чаял увидеть его живым.

Коля удивил их еще больше, промолвив:

– Привет! Меня ждете? А я там с гномами встречался, представляете?!.

Вот так к подвигам Николаса Могучего добавился счастливый спуск в «проклятую дыру».

Когда стемнело, солдат стал главным участником танцев на главной площади Лохенберга. Слух о его приключении разнесся по поселку, поэтому на площади собралось много народу. Девушки хотели танцевать с рыцарем (или хотя бы взглянуть на него), парни ревновали, но тайно восхищались смелым Николасом, мужчины с женами да старики пожаловали из любопытства.

Фридер сидел на центральной скамье как важная персона. Люди слушали его рассказы о знаменитом постояльце. Внимание публики льстило старому портному. А вот Коля не очень радовался. Он не привык находиться в центре всеобщего внимания, это напрягало… Но – растанцевался, закружился в веселой деревенской пляске, забыл о своем «звездном статусе», и стало легко.

Наутро Фридер подарил Николасу Могучему чехол для знамени. Солдат поблагодарил, попрощался и отправился в славный город Стольноштадт к великому мудрецу Тиллю Всезнайгелю.

По дороге Лавочкина осенила гениальная мысль: «Допустим, в полку меня хватятся и пошлют спасательную экспедицию. Если везде оставлять сообщения о том, кто я и куда иду, это облегчит им работу!»

Через минуту Коля принялся старательно вырезать штык-ножом надпись на стволе дерева. Он высунул кончик языка и мычал мотив старой песни Пугачевой «Найти меня».

Вскоре сообщение было готово:

«Здесь был русский „дух", здесь Русью пахло!»

Тщательно осмотрев произведение, Лавочкин нехотя признал: информации слишком мало. Да и та, что имеется, неточна: «соловей» все-таки не «дух»…

Пришлось дописывать краткую биографию.

Вышло не очень стройно и сумбурно, но, по мнению автора, вполне понятно.

Перечитав послание, удовлетворенный Коля зашагал дальше.

Глава 6

Палваныч, или Ход конем

Ста отжиманий не сделал никто. Прапорщик Дубовых впал в праведный гнев.

– Хлюпики! Сосунки! – грохотал его зычный глас над площадью. – А если завтра война?..

Поклонники зла устыдились: Мастер прямо заявил, что полчища тьмы вот-вот восстанут против мира сего, а они, считавшие себя первыми его слугами, не могут сто раз отжаться! Стыд, позор…

Прапорщик долго распекал хлипкую публику, то проповедуя ей устав строевой службы, то объясняя текущую военную доктрину Российской Федерации, то громя неряшливый внешний вид и странный образ жизни. Палваныч постоянно обещал вступать с присутствующими в интимные отношения до тех пор, пока не сделает из них настоящих солдат.

Отчего прапорщик пошел вразнос? Видимо, психика, спасавшаяся от стресса, переключилась на привычную программу «гнобления» рядовых. Эмоциональное напряжение, в котором пребывал мужик, потихонечку ослаблялось с каждым новым криком, исторгавшимся из его груди.

Вдоволь наоравшись, Палваныч распустил усталый и запуганный шабаш коротким: «Всем вольно, разойтись».

Ведьмы кланялись, прыгая на метлы, и улетали. Колдуны пятились, превращаясь в воронов, и вспархивали в начинающее светлеть небо.

Обметая хвостом мостовую, черт на согнутых ножках подбежал к Дубовых:

– Товарищ прапорщик, разрешите обратиться?

– Ну, что еще?

– А мне как же, тоже разойтись?

– Блин, а тебе особое приглашение подавай?! – оскалился прапорщик и добавил совершенно бездумно:

– Сгинь, нечистый.

В тот же миг Аршкопф исчез, растворившись в воздухе. Слегка запахло серой.

Палваныч на негнущихся ногах вернулся в домик, упал в мягкую постель и уснул, как убитый.

Очнулся он в самом разгаре нового дня. Прапорщик отлежал бок и руку на твердых досках. Кряхтя и потирая онемевшие части тела, осмотрелся. Ага, простая лачуга, не склеп с камином. Выйдя, Палваныч убедился: нет мощеной площади, есть трава с хижинами.

– А не приснилось ли мне все это? – проговорил Дубовых.

Он ухватился за эту мысль, убеждая себя в том, что не было ни шабаша, ни черта…

– Да, сон. Все сон, не «белочка», – твердо постановил прапорщик.

Стало необычайно легко на сердце. Прямо как от песни веселой.

Собрав скарб, Палваныч «выдвинулся в пешем порядке» из заброшенной деревеньки. У опушки леса он наступил на старую широкую доску. Она тут же рассыпалась в труху. Прапорщик так и не узнал, что на обратной стороне доски было вырезано название села: «Шабашдорф».

Шлось бодрее, чем давеча, но страшно хотелось курить. Найдя в кармане пачку «Беломора» с последней папиросой, Дубовых решил оставить ее на черный день.

«Вот же японские перепонки, – думал прапорщик, – без спиртного, да теперь и без курева… Полная трагедь… Ну, ничего. Мы еще посмотрим. Мы еще забухаем и укуримся назло всем этим…»

Кто такие «эти», Палваныч не знал. Зато злость пробуждала его к жизни. Доказать неизвестно кому неизвестно что – первейшая задача каждого уважающего себя мужика!

День выдался спокойный и скупой на приключения. Правда, ближе к полудню навстречу прапорщику выскочила неведомая зверушка, чумазая и покрытая пестрым мехом. Зверушка растопырила передние лапки и заорала, видимо, от злости, а может, сама перепугалась. Размерами чудище было с московскую сторожевую, доверия не внушало.

Испугавшийся Палваныч хватил странного монстра обухом по голове. Зверушка брякнулась на спину, выпустив из лапки бархатный мешочек наподобие кисета. Дубовых развязал кисет. Там оказались три орешка и три золотые вещи: колечко, маленькая самопрялочка и такое же мизерное мотовильце. Однако прапорщик не знал умных слов наподобие «самопрялочки» и «мотовильца». Он расценил эти предметы как безделушки из драгметалла.

Прихватив добычу, Палваныч поспешил ретироваться.

«Вот карикатура-то, – кипел его возмущенный разум, – экие Квазиморды тут водятся… Сроду похожих не видал, и дай бог не видеть. Ну, рядовой Скамеечкин, ну, погоди!»

Прапорщик шагал и прикидывал, каким страшным пыткам он подвергнет сбежавшего солдата. Только бы поймать…

На исходе дня лес наконец-то кончился. Палваныч вышел к широкому озеру. Берега просматривались, но были изрядно далеки. В стороне от путника, километрах в трех, стоял городок. К нему и направился прапорщик.

Через час, найдя таверну, Палваныч договорился с хозяином, что расплатится за постой топором. Отличный колун сразу приглянулся владельцу.

Мужик он был под стать прапорщику: коренастый, лысый, но с усами. Хитрые глаза, похоже, видели мир исключительно в денежных суммах.

Свояк свояка видит издалека. Прапорщик и хозяин таверны (его звали Генрихом) живо поняли, что одной закваски будут. Генрих копчиком чувствовал: Пауль, сын Йохана, временно на мели, но именно временно, – ведь такие люди не созданы для нищеты.

В общем, они быстро сошлись, выпили вместе эля, разоткровенничались. До определенных пределов, конечно.

– Понимаешь, Генрих, я попал в переплет, – плакался прапорщик. – Посреди леса оказался хрен знает как… Ищу вот беглого солдата. Поганец сбежал с оружием и со знаменем. Может, он тут был день-два назад? Молодой-зеленый, знамя красное…

– Нет, друг Пауль, не было в нашем городке солдатика, – развел руками трактирщик. – А ты, значит, служивый. Я ведь тоже воевал. Да, за короля нашего, забери его ундина, повелителя. Его ведь, как и меня, Генрихом кличут. Спинокуса нашего венценосного…

Хозяин на всякий случай огляделся, хотя в обеденном зале никого, кроме него и прапорщика, не было.

– Не любишь его? – подзадорил Палваныч.

– А за что любить, друг Пауль? Он же, во-первых, не девка, чтобы его любить, а во-вторых, не рассчитал толком меня со службы. И если бы только меня! Этот жмот, да продлит небо его года, облапошил всю армию!

– Знакомая песня. Нас тоже постоянно кидают… – закивал прапорщик. – А что же вы его не тряхнули как следует?

– Эх… Все не так просто, – Генрих угрюмо уставился в кружку. – У него есть армия в армии. Называется «особый королевский полк». Сытые, обласканные, здоровенные битюги. А уж на мечах дерутся – снимаю шляпу. Хватают по клинку в каждую руку и давай юлой ходить, крошить все в сплошной салат… Мы-то кто? Крестьяне да люди ремесленные, волчком вертеться не обученные. Вот и проглотили обиду, по домам двинули.

– Беспредел, – посочувствовал Палваныч.

– Это еще что, друг Пауль! – продолжил жалобы на монарха трактирщик. – После смерти жены он совсем спятил! Решил жениться на собственной падчерице, представляешь? Девочка неплохая, люди сказывают, Златовлаской величают… А недавно сбежала она от папаши. Конечно, объявили, мол, похитили… Но ежу ясно, сама сбежала. Говорят, оделась в шкуру, сшитую из лоскутов, взятых у разных зверей, намазалась сажей и в лес подалась. Прихватила всего ничего – три вещички золотые… Поварята столичные дворцовые видали, как она в лес бежала… Пестрой Шкуркой ласково ее назвали, ага. Дай Бог ей, бедняжке, в лесу не погибнуть.

Прапорщик вылупил на Генриха глаза, вспомнив давешнюю встречу со страшной зверушкой. В голове гремел неестественно громкий рекламный возглас: «Е-мое, что ж я сделал-то?!»

– Ты чего? – спросил трактирщик.

– Да так, – замялся Палваныч. – Страшно представить…

«Страшно представить, что я ее грохнул… – думал он. – Нет, удар был несильный, скользящий удар. Надо же, принцесса, мать ее королева…»

– Конечно-конечно, друг Пауль. Одна… В лесу… Как только таких извращенцев земля носит? – воскликнул хозяин, имея в виду короля, но прапорщик принял его слова и на свой счет.

Оставалось надеяться, что падчерица монарха оказалась живучей.

Проболтав полночи, новые друзья легли спать.

На следующий день прапорщик Дубовых прогулялся по городку, собирая сведения о самовольщике. Парня в одежде, похожей на форму Палваныча, никто не видел.

Все наперебой говорили о другом.

В озеро, у которого стоял городок, вливалась река. Два дня назад она принесла утопленника-великана. Его огромное тело застряло у истока из озера, не давая воде выходу. Рыбаки весь вчерашний день пытались пропихнуть его вниз по течению.

– А то ведь и воду потравит, и потоп устроит, – объясняли Палванычу наперебой полупьяные мужики, хотя он не просил у них никаких объяснений.

Что поделать – гордость от трудового подвига…

– Товарищи! А река, по которой приплыл великан… Она откуда течет? – продолжил сбор сведений прапорщик.

– Из соседнего королевства, мил человек! Огибает Зачарованный лес и – к нам в озеро…