Лавочкин робко продолжил задуманный розыгрыш, одновременно пытаясь взбодрить спутника:

– Товарищ прапорщик! Всё не так плачевно. Знаете, недавно учредили комитет прапорщицких матерей. Для беглых прапорщиков, где им помогают решить их проблемы…

– Не дебил, но в этот раз не понял. – Палваныч сдвинул брови. – Ты меня шуткой достать решил? Тогда вернемся к инструктажу. Заруби себе на соплю, рядовой. Я человек прямой, словно циркуль. Мне твои смешуечки – будто слону Каштанка, или как там ее, моську эту. Ты, типа, умного из себя строишь, неоконченное высшее, то, се, но я из тебя эту дурь интеллегени… интеллигиги… интелегине… Короче, не умничай, молокосос! Приказы исполняй, правильно себя веди, и мы вернемся в полк. Если я буду доволен, то тебя даже не сильно накажут. Понял?

– Так точно, – пробубнил Коля.

Рядом материализовался черт, обнимающий барона Косолаппена.

– Товарищ прапорщик, задание выполнено. Полчаса подождал, а потом явился! – громко пропищал Аршкопф, заставляя людей непроизвольно морщиться и закрывать уши.

– А этого зачем припер? – страдальчески простонал Палваныч.

– Вы же сами велели удерживать заложника, а потом присоединиться к вам… – захлопал глазками черт.

– Чучело мохнатое! Его нужно было оставить. На кой он мне?

– Исправляюсь, – пискнул бес, растворяясь в воздухе и снова возникая, но уже без Ференанда.

– Так-то лучше, – смягчился прапорщик. – Вопрос: неужели твоя бабка не отговаривала оказывать мне помощь?

– Ну, она, признаться, кое-что плела… – уклончиво и с оттенком боязни промямлил Аршкопф.

Всё-таки чертенок безоговорочно верил: Палваныч является Повелителем Тьмы. Аршкопфа впечатлила первая встреча с прапорщиком. В отличие от любого местного человека, мужик совершенно не испугался, даже игнорировал нечистого. По мнению беса, такое мог позволить себе лишь сам Мастер. А Дубовых тогда считал, что приболел белой горячкой. Позже он свыкся с чудесами этого мира и стал использовать черта в качестве подручного, понукать и покрикивать.

– Плела?! – Палваныч подступил к Аршкопфу вплотную.

– Она уже старенькая, вы должны милостиво ее простить, – залепетал черт. – Сидит на заслуженном отдыхе, сочиняет разное… Не сомневайтесь в ее преданности, товарищ прапорщик! Виной всему старческое слабоумие… Она считает, что вы не Повелитель.

– Хм… А если она права? – Дубовых решил проверить степень уверенности беса.

– Если бы она была права, то вы никогда не покинули бы ее каморки! – заулыбался рогатый, весело морща пятачок. – Людей она обычно съедает.

Странники предпочли промолчать об истинных причинах своего непопадания на стол древней чертовки. О священной полковой реликвии лучше лишний раз не болтать, хотя Аршкопф однажды испытал на себе силу знамени: попробовал схватить Колю и обжегся.

– А какого хрена со временем творится? – Дубовых решил восполнить пробел в знаниях. – Мы у твоей старой перечницы часа три просидели, тут два месяца пролетело!

– Ну, товарищ прапорщик, – высокий голосок беса слегка подсел, – иногда вы делаете странное, чтобы проверить мою веру… Бабка живет в Преисподней, а там время бежит значительно быстрее, чем в Пренаружной.

– Ладно, вопросов больше нет, – подвел итог Палваныч. – Аршкопф, сгинь пока куда-нибудь. Лавочкин, за мной вперед марш. Не хватало еще дождаться этого пижона Косолаппена. Небось лопается сейчас от злости.

Барон Ференанд действительно был вне себя от гнева. Полчаса в обществе черта, приставившего нож к твоей шее, – тот еще аттракцион страха. Ужас и унижение отодвигали недавнюю победу над Лобенрогеном на второй план.

Выбравшись из рощи, ковыляя на кривых ногах, Косолаппен принялся гонять подчиненных пинками и орать:

– Нахлебники! Бездари!.. Неблагодарные твари, предатели!.. Почему не ударили по врагу?! Испугались? Я там должен терпеть издевательства… Вы хоть знаете, что от черта воняет, как от мокрой псины? Позорники! Лентяи! Ваш хозяин в беде, а вы в рады в кусты, да?

– Но вы же сами сказали уходить… – попробовал оправдаться давешний юный лучник.

– А голова у тебя на кой? Смекалку проявить не пробовал? – неистовствовал барон Ференанд. – Я понимаю, если бы наемники… Но вы, вы же мои слуги!..

Потешив самолюбие, Косолаппен почувствовал себя лучше. Можно было поразмыслить о мести.

– Ну и самозванцы! Чуть услышали, дескать, я барон, сами тут же назвались титулом. И подыскали-то славное, легендарное имя! Николас Могучий. Ни стыда, ни совести. Лживые колдуны должны понести наказание. И возмездие их настигнет, клянусь своим родом! Но самому с чертями тягаться бесполезно…

К барону подъехал на коне герольд, седоватый дядька с аккуратной бородкой. Он уже снял доспехи хозяина, в которых возглавлял основные силы «медвежатников». Спешился и преклонил колено.

– Мой господин, ваш враг Лобенроген заперся в замке. Прикажете осадить?

– Не пори ерунды, – ответил барон. – У нас нет ни людей, ни средств заниматься осадой презренного рогоносца. Достаточно того, что мы задали ему трепку, отвоевав эти поле и лесок. Отличное прибавление к моим владениям, не так ли?

– Воистину так, – склонился герольд.

– Меня сейчас больше интересует маленькая месть двум выскочкам-колдунам. Найди мне четырех всадников. Пустим по следам оскорбителей Мор, Глад, Брань и Смерть…

Не подозревавшие о нависшей над ними угрозе прапорщик и рядовой проплутали весь день и под самый вечер вышли к замку барона фон Лобенрогена.

Возле окруженного рвом обшарпанного колосса догорали крестьянские лачуги. Так уж повелось, что у замка ютились подданные шикующего за каменными стенами феодала, и если приходило войско неприятеля, то от села гарантированно оставалось пепелище, а цитадель сдавалась совсем-совсем редко.

При вражеском наступлении у мирного населения было два способа выжить: либо укрыться под защитой замковых стен, либо схватить пожитки и бежать в лес. Лобенроген предоставлял подданным второй вариант спасения.

Когда Коля и Палваныч выбрались к «домику» барона Лобенрогена, по сельскому пепелищу бродили хмурые крестьяне и искали уцелевшие вещи.

Кое-кто кидал на пришельцев оценивающие взгляды. В обстановке всеобщего кризиса дорог любой источник доходов.

Прапорщик Дубовых скорчил бандитскую мину модели «Не лезь – убьет». Коля тоже постарался придать лицу разбойничье выражение, но не преуспел: не та у него оказалась харизма, не та.

Впрочем, хватило рыла Палваныча.

Лавочкин, опасливо обозревавший пепелище, заприметил странного гражданина.

– Товарищ прапорщик, – прошептал солдат, – там собака в ботах…

– Пил, что ли? – Дубовых автоматически насторожился. – Хотя откуда у тебя выпивка…

Палваныч скорбно вздохнул. При его любви к алкоголю и многолетних ежедневных спиртовых возлияниях вынужденный трезвый образ жизни угнетал. Собрав волю в кулак, прапорщик отринул мечты о выпивке и взглянул в указанном парнем направлении.

По дымящимся развалинам топтался пегий беспородный пес. Топтался он не абы как, а на задних лапах, обутых в красные лакированные ботинки. Удивительно, но такое хождение не отнимало у пса сил и внимания.

– Неплохо для дворняжки, – оценил Дубовых. – Мечта Куклачева, блин!

Коля поморщился. За укротителя кошек стало обидно.

– Эй, Кабыздох! – позвал Палваныч необычного кобелька. – К ноге!

– Сам ты Кабыздох, – откликнулся «двортерьер», пиная пижонским ботом головню.

Прапорщик онемел от вопиющей наглости гражданского лица.

– А как тебя зовут? – спросил солдат.

– Пес в башмаках к вашим услугам. – Лопоухий зверь постарался горделиво подбочениться, и это ему почти удалось.

– Это как Кот в сапогах? – поинтересовался Лавочкин.

– Оскорбить изволили, – проговорил пес. – Сравнить подлинного гения с жалким эпигоном!..

– С кем?! – вклинился Палваныч.

– С подражателем, – просветил командира Коля и поспешил реабилитироваться в глазах умной животины: – Прости, пожалуйста! О коте приходилось слышать, а о тебе, к сожалению, нет.

– Вот! Вот! – Зверь воздел передние лапы к темнеющему небу. – Перехватил мою идею, паразитирует на образе… Горе мне!

– Да не слушайте его! – крикнула крестьянка, ненароком услышавшая разговор. – Брешет, окаянный!

– Завистники, кругом завистники, увы, – скорбно прокомментировал пес. – Но, позвольте, с кем имею честь?..

– Я – Николас, а это Пауль, – представился Лавочкин. – Путешественники.

– Романтично, романтично… – одобрил зверь, кивая совсем по-человечьи. – Я тоже, знаете ли, со щенячьего возраста мечтаю о странствиях и приключениях…

Вдруг Пес в башмаках замолк и принялся ловить носом носящиеся в пропитанном гарью воздухе запахи.

– Прошу извинить, дела, – почти протявкал он, встал на четвереньки и припустил куда-то в кустарник, растущий неподалеку от замкового рва.

– Какие дела? – произнес Палваныч вслед необычному знакомцу.

– Известно какие, – хохотнула крестьянка. – Он же кобель самый натуральный. Учуял самочку, вот и сорвался.

Столь резкое падение пса с высот цивилизации в пучину животных инстинктов удручало.

– Пойдем, рядовой, – сказал прапорщик, направляясь к замку. – Попросимся на ночлег.

Словоохотливая крестьянка и тут не смолчала:

– Кто ж вас пустит? Не видите, мост поднят?

– Покричим, опустят, – не очень уверенно запланировал Палваныч.

– Держи карман шире! Пока по округе болтаемся мы, погорельцы, поганец барон мост не опустит. Боится, что мы явимся требовать новое жилье. Старое-то он не стал защищать.

– Вы барону налоги платите? – вступил в прения Коля.

– Еще бы! – Круглое лицо селянки исказила гримаса ненависти. – Обирает до нитки.

– Так ведь налоги, насколько я в курсе, являются платой за защиту от врага, – умно задвинул солдат.

– Хорошо звучит, но на деле всё не так… – Женщина опустила плечи.

– Проведите забастовку!

– Чего провести?

Естественно, местные простолюдины не были знакомы с теорией организованного протестного движения рабочего класса и крестьянства.

Лавочкин пояснил суть акции:

– Откажитесь работать. Напишите плакаты. Что-нибудь типа «Долой лобенрогенский произвол», «Лобенрогена в отставку», «Барон, иди считать ворон» и тому подобное. Выйдите толпой к замку. Потрясите плакатами, покричите призывы. Требуйте денежной компенсации за ущерб, понесенный вследствие недостаточного принятия мер по обеспечению защищенности налогоплательщиков…

Речь лилась из Колиных уст, будто на предвыборном выступлении матерого бюрократа. Даже подготовленный к словесным наворотам прапорщик растерялся.

И не важно, что феодалы в отставку не уходят и тем более не выдают компенсаций. Главное, парень был в ударе.

Крестьянка вовсе осоловела.

– Вы такой умный… – сказала она, когда солдат остановился перевести дух. – Не могли бы вы рассказать то же самое, но только всем и нормальным языком?

– Ночевать есть где? – В Палваныче проснулся искатель выгод.

– Найдется. Мы соорудили шатры на опушке вон того леса.

– Тогда вперед.

В лагере погорельцев Коля повторил революционное воззвание, но старался подбирать выражения. Простолюдины были в восторге.

Правда, один эпизод охладил их пыл. Лавочкин как раз говорил о наглядной агитации:

– Когда встанете у моста, обязательно разверните плакаты. Напишите разные воззвания: «Лобенроген, отдай наши деньги!», «Барон, выполни свои обязанности за май месяц! Да не супружеские!», «Мы не дойные коровы!».

Крестьяне радостно загомонили, оценивая идею. Не ликовал лишь староста.

– Всё это здорово, – сказал он, – плакаты там, воззвания… Только мы писать не умеем.

Люди сникли.

– Не страшно! – крикнул прапорщик. – Николас напишет!..

– Верно! Отличная мысль! Напиши, Николас! – загудела толпа.

– Но это будет стоить определенных денег, – закончил Палваныч.

Настрой крестьян снова резко поменялся.

– Ась?! Эй, толстяк, у тебя совесть есть? Пропустите-ка, ребята, я спалю его дотла…

Дубовых сообразил, что хватил лишку.

– Шутка! – провозгласил он.

Возмущение отступило, но настороженность осталась.

– Сейчас стемнело, – сказал Коля. – Завтра напишу. Бесплатно.

После споров об организации акции обнадеженные погорельцы разошлись.

Староста высмотрел в толпе нужного человека.

– Эй, Шлюпфриг! ^[6] Поди!

К старосте и Лавочкину с Палванычем подбежал суетливый юнец. На вид ему было от пятнадцати до восемнадцати лет. Моложавое лицо, признаки щетины…

Парень как парень. Оборванец. Чуть сутуловатый и невысокий, рыжеволосый, он производил впечатление лиса, норовящего залезть в курятник. Он не мог спокойно стоять на месте. Постоянно переступая с ноги на ногу, меняя положение рук и ведя беспорядочную стрельбу взглядом, Шлюпфриг молча ждал, когда староста соблаговолит продолжить.

– Устрой гостей на ночлег, – велел тот. – И не обижай их, проныра. Я тебя знаю…

– Ладно, ладно, – отмахнулся юнец. – Пойдем.

Шлюпфриг увел россиян к краю лагеря, несколько раз огрызнувшись на шутливые возгласы односельчан, мол, он самый радушный из бездомных.

– Спать будете тут. – Он указал на одеяла, постеленные под матерчатым пологом.

Рядом горел костер.

– Сначала поедим, – сказал прапорщик.

– Но у меня ничего нет… – растерялся Шлюпфриг.

– Зато у меня есть. – Палваныч достал из-за пазухи флейту.

– Ух ты, моя флейта! – вырвалось у Коли.

– Шиш с два твоя, – буркнул прапорщик. – Я ее в дупле нашел.

– А я положил.

– Так это ты меня подставил?!

Палваныч имел в виду досадный инцидент с участием злобного тролля, настоящего хозяина флейты. Разгневанный тролль чуть не убил прапорщика, полагая его вором.

Перед мысленным взором Дубовых возникла уродская рожа тролля, размахивающегося здоровенной дубиной. А ведь случилось-то это буквально день назад!

– Не подставлял я вас! – оскорбился Лавочкин. – Умные люди посоветовали избавиться от опасной вещи, я и спрятал. Откуда мне было знать, что вы по дуплам лазаете? А если и нашли чего, то ведь не ваше же, товарищ прапорщик! Понравился тролль?..

– …подосланный тобой!

– Дудите уже ужин, пожалуйста.

Шлюпфриг жадно слушал перепалку. Глазки юнца бегали особенно быстро, впрочем, надолго останавливаясь на предмете, спровоцировавшем спор.

Палваныч извлек из флейты три совершенно немузыкальных звука, и перед ним возникли три свеженькие тушки жареных цыплят с кружечкой пива, куском хлеба и крыночкой сметаны.

Юноша восхищенно ахнул.

– Вот что настоящее искусство могет! – изрек прапорщик. – Угощайся.

За ужином Коля расспросил Шлюпфрига о королевстве.

История Дробенланда не отличается оригинальностью, но тем не менее поучительна. Некогда славное, крепкое царство, оно рассыпалось под влиянием разных неприятностей. Огромное целое трудно удержать в одних руках. Три-четыре века назад суровые и даже жестокие короли объединили под своей десницей князьков, отхватив земли у Дриттенкенихрайха и Зингершухерланда. Последний, кстати, недавно перестал существовать, переродившись в Черное королевство. Но в пору своего расцвета именно Дробенланд диктовал условия всем подряд государствам.

Затем воцарился король-реформатор. Он провозгласил лозунг: «Хапайте себе столько, сколько исхитритесь унести». И началось… Теперь десятки феодалишек тянули одеяло на себя, ослабляя друг друга и обрекая страну на отставание от соседей. Тем не менее у дробенландцев была собственная гордость: на соседей они смотрели свысока. В силу особенностей рельефа.

Лавочкин подумал: «Что-то это всё напоминает…»

Попировав, улеглись спать. Коля еще поговорил с Шлюпфригом под храп Палваныча, рассказал, куда они со спутником идут. Рыжий селянин позавидовал. Несомненно, это общая черта домоседов – вздыхать о путешествиях.

Завтра крестьянам предстояло побастовать, а потом приняться за восстановление деревеньки. Процесс уже был налажен: раз в три года к замку Лобенрогена подкатывали очередные противники и выжигали всю округу. Люди привыкли. Они ко всему привыкают.

– Спокойной ночи, – сказал Шлюпфриг, выбираясь из-под полога.

– А ты куда? – спросил Лавочкин.

– По девчонкам пробегусь. Хочешь со мной? Наставил бы рога самому Лобенрогену. У него жена молодая…

– Ага, шутник. Мост-то до сих пор не опустили. Нет, спасибо. Сегодня без девочек – устал слишком.

«Наверное, здесь работает тот самый феномен, о котором пишут умные психологические статьи, – подумал Коля, закрывая глаза. – После стресса человек норовит предаться сексу…»

С этой оптимистической мыслью парень и заснул.

Глава 3.

Медвежьи услуги, или Кое-что о преступной халатности

Средневековая забастовка выглядела столь же жалко, сколь должен смотреться капиталлистический субботник.

Толпа с плакатами работы Николаса Лавочкина толклась напротив ворот замка и выкрикивала всякие крамольные призывы. Лозунги им подсказал тот же автор.

– Барона Лобенрогена к ответу!

– Землю крестьянам, обезьянники обезьянам!

– Лучше выпить самогона, чем работать на барона!

– Деньги на бочку, а не то по почкам!

– Верни награбленные налоги, презренный Лобенроген!

Мост так и не опустили, поэтому делегация имела особенно мистический вид: толпа на краю замкового рва.

Прапорщик и солдат предпочли созерцать пикет издали, с небольшого естественного возвышения типа холм. Утренний ветерок отлично доносил скандируемое до вдохновителей народного бунта.

– Молодец, рядовой, – похвалил Палваныч. – Политпросвещение внедрил – любой политрук бы позавидовал.

– Что-то неспокойно мне, – признался Коля. – С бароном-то я работу не провел. Как он откликнется на чаяния трудящихся?

– Не дрейфь, революционно-освободительное движение еще никого не оставляло равнодушным. Особенно тех, против кого направлено.

«Откуда берутся все эти наши диалоги?» – терзался Лавочкин. Он еще накануне начал подозревать, что полковое знамя не только потеряло мощь, но и стало слегка глючить, внушая ему и прапорщику советско-проповеднический образ мыслей.

К наблюдателям присоединился всклокоченный Пес в башмаках.

– Хорошо ли почивали, любезные? – поинтересовался он. – Как продвигается забастовка?

– А ты чего не с массами? – спросил подозрительный Палваныч.

– Дабы не превращать серьезное дело в цирк, – ответил пес. – К сожалению, моя репутация…

– Кобелиная, что ли? – Коля хитро улыбнулся.

– Я бы настаивал на другой формулировке. – Зверь слегка обиделся. – Репутация дамского угодника.

Лавочкин показал на стену замка:

– Смотрите-ка, переговорщик!

На стене действительно появился одинокий человек. Он походил на растолстевшего Дольфа Лундгрена: лицо-ледокол, широченные плечи, высокий, но – дряблый. Сказывались неправильный образ жизни и пристрастие к горячительным налиткам. Разумеется, это был сам барон Лобенроген.

Барон пребывал в крайней степени раздражения. Во-первых, бодун. Во-вторых, горечь вчерашнего поражения от проклятого Косолаппена. В-третьих, вопящая толпа разбудила его, а это прямой вызов его абсолютному авторитету.

«Вчера тебе накостылял соперник, а сегодня подданные наглеют. Куда катится мир?» – подумалось барону.

– Чего орете, смерды? – крикнул Лобенроген и тут же схватился за больную голову.

Крестьяне замолкли.

Ответил дрожащий от страха староста:

– Мы требуем выполнения своих требований!

Это было серьезное заявление. Хозяин замка на несколько секунд забыл о головной боли, постарался вникнуть в содержание плакатов.

– Э… «Барон, иди считать ворон»… «Выполни»… «обязанности»… «за май»… «супружеские»… Ерунда какая-то… – Похмельный феодал шевелил непослушными губами, ища смысл.

Он нервно облизнулся, мечтая выпить чего-нибудь холодного и не очень крепкого.

– То есть вы хотите, чтобы я пошел считать ворон? – грозно спросил он. – А супружеские обязанности я уже исполнил в полном объеме!

– Мы же написали, не супружеские, а наоборот… – стушевался староста. – А про ворон… Это фигурально.

– Супружеские наоборот?! Э, да тут у меня бунт?! – Лобенроген выпучил глаза. – Вы что, песье племя, себе позволяете?

– Вы, ваше величие, налоги собирали? Собирали! А защищать нас вчера стали? Не стали!

Староста отлично усвоил Колину большевистскую пропаганду.

– А я и не обещал никого защищать, – нагло заявил барон. – Идите работать. Если не разойдетесь, то выпущу войско. Уж с крестьянами-то оно справится.

Лобенроген обернулся и посмотрел вниз, во двор:

– Да-да, про вас, дармоедов, говорю!

Палваныч сплюнул. Толкнул солдата в плечо:

– За мной, рядовой. Пора в путь.

– А как же?.. – Коля протянул руку в сторону забастовщиков.

– А так же, – осклабился Дубовых. – Хочешь дождаться от них самой искренней благодарности?

– Н-нет.

– Тогда валим отсюда!

– Можно с вами? – протявкал Пес в башмаках.

– Не возражаю, – разрешил прапорщик.

Троица покинула наблюдательный пункт и скрылась в лесах Дробенланда, оставляя за спиной еще две рассерженные фракции. Селяне были сильно недовольны итогами переговоров с администрацией. Администрация ужасно желала узнать, кто был зачинщиком столь необычной смуты. Барон Лобенроген сообразил: такие бунты отнюдь не усилят его власти.

Слуги феодала пристрастно допросили пару крестьян. Стали известны имена смутьянов-гастролеров. Николас и Пауль обретали новую, весьма сомнительную популярность.

Палваныч, Лавочкин и пес топали по узкой лесной тропинке. Было пасмурно, влажно, и дул прохладный ветер. Скука царила неимоверная, хоть засыпай на ходу.

Чтобы развеять дрему, прапорщик завел разговор:

– Ну, кобель в сандалиях, или как там тебя, показывай дорогу к Дриттенкенихрайху.

– Пес в башмаках, с вашего позволения, – поправил оскорбленный кобель.

– Однохренственно. Что там с дорогой?

– К сожалению, не знаю. Не путешествовал… Именно по этой причине я напросился к вам в спутники! Посетить иные края – вот соль моих мечтаний!

– Кто тебя говорить учил? – спросил Палваныч. – Треплешься, как Пушкин с Лермонтовым, блин.

– Не имел чести знавать. А манеру изъясняться принял от многих достойных представителей аристократии.

Пес проговорил это с нечеловеческим достоинством. С собачьим.

– Эти представители посещали тебя в деревне? – Лавочкин лукаво улыбнулся.

– Ваша ирония простительна, ибо опирается на неосведомленность, многоуважаемый Николас, – печально прогундосил кобель. – Я начал жизнь в столице.

Коля перебросил мешки с левого плеча на правое. Солдат тайно костерил прапорщика за то, что тот сгрузил свою ношу на него. Вроде бы не тяжело, но неудобно и нечестно. И между прочим, вчера мешок Палваныча казался легче…

– В столице, значит… – продолжил беседу рядовой. – Да вы, получается, светский лев?

– Издеваетесь, – насупился кобелек. – Каламбурите… А ведь всего три года назад я отчаянно воспламенял на балах!

– Зажигал, что ли?

– Истинная правда. Я блистал.

– Еще бы. Гвоздь вечера – пес в башмаках, – проговорил Палваныч, перепрыгивая маленький ручей. – Так, привал. Приказываю поесть-попить.

Король столичных вечеринок плюхнулся на траву, разул ногу и принялся с остервенением чесаться за ухом. Звук получился, словно вертолет летит: тыр-тыр-тыр-тыр-тыр…

Дубовых даже в небо посмотрел.

Выбрали место посуше, расселись, Коля расстегнулся, размотал знамя, давая торсу отдых. Прапорщик наворожил курятины.

Пока личный состав уплетал завтрак, в Палваныче потихоньку просыпался командир-стратег. Потянуло проинвентаризировать имеющиеся ресурсы.

– Рядовой Лавочкин, доложи про оставшиеся в твоем распоряжении фокусы!

Парень не сразу понял, что Дубовых подразумевает под фокусами.

– Ах, это!.. Если честно, товарищ прапорщик, то не знаю. Знамя сказало…

– Ты точно не пил?

– Тьфу, чувство подсказало: знамя растеряло всё сильное волшебство. Остались мелкие, как вы их называете, фокусы.

– Почему?

– Приведу аналогию, – сумничал Коля. – Допустим, магия – это капающая вода, а знамя – кружка. Мы хотим напиться, то есть загадать желание. Выпиваем кружку, ждем, когда накапает еще. Чтобы утолить жажду, хватит и кружечки-двух, а чтобы затушить костер, необходимо ведро. Мы не сможем затушить костер. До происшествия со стрелой знамя было цистерной, в которую хлестал неимоверный поток воды. Сейчас оно – кружечка. Поэтому нельзя мгновенно переместиться в пространстве.

– На редкость красивая метафора, – встрял Пес в башмаках. – Вы поэт, Николас.

– Кстати, знамя запросто помогало писать песни и играть на лютне, – вспомнил солдат. – Скорее всего, это не самое сложное колдовство.

Палваныч вспылил:

– Форменная карикатура! Неужели от него теперь никакой пользы, кроме культурно-массовой функции?!

– Нет, – Коля покачал головой. – Оно говор… то есть оно позволяет недолго летать.

– И то хлеб, – прохрюкал в своем стиле прапорщик.

Парень усмехнулся. Его окружали нетривиальные существа: человек, похожий на кабана, и пес, ведущий себя как человек.

Кстати, последний с нескрываемым восхищением любовался магическим артефактом.

– Интересно, а я смогу играть на лютне?.. – Дубовых рассмеялся:

– С твоими-то лапами?

– Точно, баррэ не возьмешь, – закивал Лавочкин. Коля давно выяснил, что знамя было бессильно в руках выходцев из этого мира. Но не рассказывать же об этом собаке!

Воспоминание о придворном колдуне Вальденрайха натолкнуло солдата на идею.

– Товарищ прапорщик, я подумал, послать бы весточку Тиллю Всезнайгелю. Он бы не помешал…

– Угу, дай ему телеграмму, – пошутил Палваныч.

Лавочкин стушевался. Верно, мысль известить колдуна хороша, но труднореализуема. Хоть гонца нанимай…

Отдохнув, путники отправились в дорогу. Оставалось надеяться, что она вела в Дриттенкенихрайх, а не в Драконью долину.

Во второй половине дня экспедиция добралась до лесного дома. Хозяйство было крепкое: сзади – обширные пристройки, на поляне разгуливали куры и утки, поодаль паслась ухоженная коровка.

– Кто же тут живет? – задал риторический вопрос прапорщик, тихо прикидывая, что можно экспроприировать.

Из дома вышла старушка. Коля почему-то ожидал увидеть ведьму наподобие известной ему Гретель, страшной, отталкивающей персоны, которую он встретил сразу по прибытии в этот мир. Но здешняя хозяйка была вылитая бабушка из рекламы молока, только очочков не хватало. Аккуратное клетчатое платьишко с кружевным воротничком и рукавами, чистый передник, туфельки. Уложенные в клубок седые волосы, доброе, открытое лицо. Одним словом, картинка, а не старушка. Она улыбнулась путникам.

– Здравствуйте, добрые господа и пес несомненных талантов! – поприветствовала хозяйка троицу.

– Здравия желаем, гражданочка, – ответил Палваныч. – Не подскажете путь к… Ядрена бомба, как его?

– Дриттенкенихрайх, – снова выручил Коля.

– Подскажу, милейшие! Но не хотелось бы вам испить кваску и посидеть за беседою?

– С удовольствием, – расцвел прапорщик. Уж он-то был редчайшим ценителем халявы.

– В таком случае милости прошу, – пригласила старушка. – Только, пожалуйста, тихонечко. Внук спит.

Войдя в дом, гости поразились аккуратности и основательности хозяйства. Светлая горница была заставлена крепкой удобной мебелью, Шкафы, две кровати, в центре – стол со стульями, у окна два сундука с замками. В дальнем углу за полупрозрачной занавеской угадывалась детская кроватка.

– Сколько внуку? – шепотом спросил Палваныч.

– Четвертый год, – ответила бабушка. – Садитесь за стол, а я за кружками и квасом!

Дождавшись угощения, прапорщик и солдат принялись смаковать напиток. А собаки, как известно, кваса не любят.

Проснулся внук, о чем известил пронзительным криком, переходящим в рев.

Старушка захлопотала у кроватки.

– Интересно, где родители? – вполголоса проговорил Коля.

Тем не менее хозяйка услышала его реплику.

– Дочка с мужем улетели изучать жизнь северного единорога, а внука мне оставили.

Она ловко одела мальчонку, привела его к столу. Карапуз был симпатичный, в меру упитанный, правда, чуть опухший со сна и зареванный.

– Он у нас смирный и толковый, – сказала бабушка. – Ади его имя.

Мальчик внимательно оценил гостей. Прапорщик Дубовых ему решительно не понравился, зато приглянулся Пес в башмаках. Колю воспринял ровно.

Старушка усадила крепыша на свободный стул, достала из печки теплую жидкую кашку в горшочке.

– Не в службу, а в дружбу, добрые господа, – обратилась хозяйка к посетителям, – я быстро до соседки добегу, хлебца возьму, а вы уж покормите Ади, ладно?

– Почему бы и не отплатить, что называется, за гостеприимство? Рядовой Лавочкин, выполнять! – распорядился Палваныч.

Бабка удалилась.

Коля не имел опыта общения с детьми. Он неловко зачерпнул кашу ложкой, поднес о рту малыша.

– Кушай, Ади.

Карапуз наморщил лобик, рта не раскрыл.

– Не хочешь?

– Нет.

– А за папу съешь?

– Угу…

– Вот давай за папу… – И пошло кормление:

– Давай за маму… Давай за бабушку… Давай за дедушку… – импровизировал Лавочкин. – Давай за них… Давай за нас. И за десант… И за спецназ… За свет далеких городов… И за друзей… И за врагов…

Парень обнаружил, что малыш смотрит остекленевшими глазами прямо перед собой и ритмично открывает рот для новой порции, разжевывает кашку и проглатывает, открывает, разжевывает, проглатывает, открывает».

Горшочек стремительно опустел, песня группы «Любэ» кончилась, а Ади всё открывал рот, пережевывал пустое пространство и глотал.

Очумевшие Палваныч и пес следили за процессом.

Колю прошиб холодный пот.

– Что я натворил?! Ну-ка, малый, стой, раз, два.

Ребенок встал со стула. Челюсти всё работали. Лавочкин захотел убежать, но надо было что-то сделать. Родители-то колдуны, да и бабка наверняка не проста…

– Слушай, Ади, мою команду, – подражая гипнотизерам, торжественно сказал солдат, – На счет «три» ты перестанешь жевать и проснешься. Итак… Раз… Два…

– А вот и я! – Запыхавшаяся хозяйка внеслась в горницу. – А что это с Ади?

– Три… – неуверенно закончил внушение новоиспеченный психотерапевт.