ОТ АВТОРА

Решение написать воспоминания о пережитом на войне пришло ко мне не сразу. Оно окрепло и заставило взяться за перо под влиянием нескольких причин. В одной из книг я прочитал такие слова: «Человек, испытавший потрясающие события и умолчавший о них, похож на скупого, который, завернув в плащ драгоценности, закапывает их в пустынном месте…» Нам, участникам Великой Отечественной войны, грудью отстоявшим Родину от злейшего врага – гитлеровской Германии и ее сателлитов, не к лицу уподобляться скупому, прячущему всенародное богатство. Оно нужно, очень нужно нашим детям и внукам, тем, кто принял у нас эстафету революционных, боевых и трудовых дел. Как-то позвонил мой старый друг, с которым мы всю воину летали вместе на боевые задания, и попросил вспомнить фамилию летчика, погибшего в боях за Днепр. Я вспомнил эту фамилию. А друг мой горько посетовал на свою память. Этот короткий телефонный разговор, словно вспышка молнии, ярко осветил в памяти лица навсегда ушедших от нас друзей. Подумалось: мы обязаны оставить имена павших героев потомкам. Это долг переживших войну, святая обязанность ее ветеранов.

Спустя много лет после окончания Великой Отечественной войны в одной из авиационных частей нас, бывших фронтовиков, окружили летчики сверхзвуковых ракетоносцев. Шел разговор о воздушных боях в фронтовом небе, о мужестве и отваге тех, кто не только сломал хребет хищному фашистскому зверю, но и добил его. И вдруг раздался молодой звонкий голос:

– Скажите, в случае необходимости мы смогли бы сражаться так же, как вы?

Уверен, что смогли бы. Вместе с беззаветной преданностью партии и народу ветераны Великой Отечественной войны вручили своим сыновьям и внукам эстафету мужества и отваги, а Родина дала им самую современную боевую технику. Нам приятно и радостно видеть и сознавать, что у молодежи есть горячее стремление примерить свою жизнь к жизни людей старшего поколения, быть похожими на них в самом главном – верном служении Родине, Коммунистической партии. В свое время мы также брали пример с легендарных героев гражданской войны. Великая Отечественная война дала тысячи и тысячи таких примеров. Пусть о них знает молодежь, пусть сверяет по ним свою жизнь. Интерес к героическому прошлому рождает ответственность за будущее. Так я пришел к выводу: нужно писать. Мемуары посвящены моим однополчанам – летчикам-штурмовикам, воздушным стрелкам, техникам и механикам – всем, с кем делил радости и горести, удачи и неудачи четырех лет войны. Я хотел рассказать о фронтовой судьбе хорошо знакомых и близких мне людей, их мужестве и стойкости, их беззаветной вере в победу и страстном желании любой ценой приблизить ее день. Каждое воспоминание фронтовика воскрешает частицу прошлого. Это помогает нашей молодежи еще глубже понять суровую правду войны, является завещанием одного поколения другому как зеницу ока беречь мир и ежеминутно быть готовыми к защите любимой Родины, завоеваний Великого Октября.

НА ВЗЛЕТ!

В первые дни июня 1941 года мы, курсанты Чкаловского авиационного училища, с нетерпением ждали приказа о выпуске. Позади остались четыре года учебы. Еще несколько дней – и разлетимся в разные стороны. Интересно, где начнется наша летная служба? Ребята шутят, бодрятся, а в глазах – грусть. Белокурый Саша Амбарнов, лукаво поглядывая на товарищей, загадывает:

– На Восток ли самый дальний иль на Север самый крайний?

Сережа Вшивцев, с улыбкой на чуть припухших юношеских губах, отвечает:

– Не все ли равно. Небо-то одно…

Сережа – мой друг. Он из Свердловска. Ему и север знаком, и против юга он не возражает. Геннадий Спиридонов – рослый и худой, «изящный», как мы говорили, – не чета нам, молодым да неженатым: недавно сочетался законным браком. Поэтому теперь ему важно знать – куда и можно ли брать с собой молодую жену или оставить ее пока здесь, у родных. Мы шагаем в строю по главной улице города к штабу училища. Стоит жаркий день. Из казахских степей, как из горячей духовки, тянет суховей. Еще недавно степь вокруг города напоминала яркий цветной ковер с алыми полянами тюльпанов. Широкой лавиной мчался полноводный Урал – наш лучший ориентир в курсантских полетах. Недалеко от Чкалова[1], встретившись с Самарой, он становился шире и катил волны среди зеленых густых зарослей, богатых птицей и рыбой.

С началом лета картина резко изменилась. Надолго установилась жара. Степь под иссушающими ветрами пожелтела. Истощавшие верблюды пережевывают сухие стебли – все, что осталось от буйной весны. Обмелела река. На зубах хрустит песок, в кабинах самолетов механики не успевают протирать пыль на приборных досках. Суровый здесь климат. Зимой, когда донимают морозы с ветром да метельные бураны, вспоминается знаменитое описание снежного бурана из «Капитанской дочки». Ведь действие повести Пушкина происходило здесь, в Зауралье. В просторном зале клуба училища выстроилось около сотни курсантов. Ждем начальника училища. Уже знаем: есть приказ о выпуске. Позади остались годы учебы, полные радужных надежд и неизбежных разочарований. И вот последний курсантский строй… Сегодняшние выпускники прибыли в училище в жаркие августовские дни 1937 года. Это было время, когда молодежь, комсомольцы откликнулись на призыв партии «Комсомол – на самолет!» и с энтузиазмом начали осваивать «целину» пятого океана. Был объявлен специальный набор ЦК ВЛКСМ. Наши курсантские роты и эскадрильи на сто процентов состояли из комсомольцев. Ко дню выпуска из училища многие из стоящих теперь в строю стали членами партии коммунистов. Звучит команда «Смирно!». Появился начальник училища, генерал. Рядом полковник с красной папкой. К ней прикованы сотни пар глаз. Сначала, как положено, звучат поздравления с окончанием училища. Генерал говорит о сложной международной обстановке, о готовности к защите Родины. Нет, это не традиционные фразы. В голосе генерала чувствуется тревога. Могли ли мы тогда знать, что всего через две недели начнется война… Наконец начальник штаба раскрывает красную папку. Звучат заветные слова: «…Выпускникам Первого Чкаловского военного авиационного училища летчиков имени К. Е. Ворошилова присвоить воинское звание „младший лейтенант“ и направить для дальнейшего прохождения службы в округа…» Вначале идет Московский округ, затем: «…В Северо-Кавказский – военных летчиков, младших лейтенантов: Амбарнова, Вшивцева, Пальмова, Спиридонова…» Я нахожу горячую руку стоящего рядом Сергея Вшивцева и крепко жму ее. Значит, вместе, в одном строю! Итак, прощай училище! Сколько славных летчиков вышло из его стен? В свое время это старейшее авиационное училище страны закончил Валерий Павлович Чкалов. В нем учились прославившие советскую авиацию летчики Михаил Громов, Андрей Юмашев и Анатолий Серов. Но настоящая, большая слава пришла в училище позже, в годы Великой Отечественной войны. 130 его выпускников стали Героями Советского Союза, 130 портретов украсили его стены. Среди них – портрет нашего однокашника, посланца ленинградского комсомола Василия Николаевича Осипова, ставшего дважды Героем Советского Союза. В шестидесятые годы галерея пополнилась портретом Юрия Алексеевича Гагарина, первым проложившего путь к звездам. В своей книге «Дорога в космос» Юрий Алексеевич тепло вспоминал училище, давшее ему крылья в небо, его командиров и инструкторов, учивших летать вначале на поршневых, а затем на реактивных самолетах. Мы же летали на самолетах, созданных в конце двадцатых – начале тридцатых годов. Впервые в воздух я поднялся на тихоходном По-2, имевшем скорость полета чуть больше ста километров в час. Этому самолету суждена была большая жизнь, он хорошо послужил в войну. Фронтовики любовно называли его «кукурузником»: ниже По-2 не летал ни один самолет. «Русфанер» мог появиться в любое время, даже в самую плохую погоду. Его мерное стрекотание приводило гитлеровцев в бешенство: из ночного неба на окопы и штабы врага сыпались бомбы и гранаты. Затем мы пересели на Р-5 – разведчик, легкий бомбардировщик и штурмовик – деревянной конструкции с матерчатой обшивкой крыльев и оперения, фанерной обшивкой фюзеляжа. Мы гордились этим самолетом. Он имел по тому времени приличную скорость и неплохую высотность. Летную программу заканчивали на СБ – скоростном бомбардировщике. Это – двухмоторный цельнометаллический серебристый моноплан с закрытой кабиной, В небе республиканской Испании СБ ласково назвали «катюша». Вот и вокзал. Мы шумно прощаемся. Кто знает, удастся ли когда-нибудь встретиться…

– До свиданья, друзья! До встречи у Михаила Ивановича! – уже из дверей вагона поезда кричит наш любимец Кеша Бойцов, веселый крепыш с ямочками на щеках.

Его намек был понятен: к Председателю Президиума Верховного Совета СССР Михаилу Ивановичу Калинину в те предвоенные годы ездили получать награды. Среди провожающих выделяется рослая фигура Миши Гамариса, нашего курсантского старшины. В летной форме он выглядит еще более симпатичным. Мише «не повезло»: его оставляют в училище. Ребята утешают:

– Не печалься. Будешь хорошим инструктором. Только не зажимай курсантов.

Почти через тридцать лет, уже работая на одном из авиационных заводов, в вестибюле проходной я случайно услышал очень знакомый голос. Оглянулся: беседовали двое. Голос принадлежал высокому плотному мужчине с сединой в волосах. Мгновение на раздумье – и память сработала: Гамарис!

– Здравствуй, Михаил Михайлович! Не узнаешь? Ну-ка, вспомни мою фамилию!

– Сейчас, сейчас… – наморщил он лоб.

– Амбарнов?

– Нет, Миша, Пальмов.

Мы крепко обнялись. Вот так произошла наша следующая встреча. Сейчас живем в одном городе, работаем на одном заводе. В наших предписаниях была указана станция Тихорецкая. Путь лежал через Куйбышев, Ростов. Мы впервые почувствовали себя свободными, без курсантской увольнительной в кармане. Нам было чуть больше двадцати, мы начинали самостоятельную жизнь. И входили в нее, как в первый полет, – с тревожной радостью и томительным ожиданием. Были немного самоуверенны, поэтому иногда попадали впросак. В Куйбышеве, например, своевременно не заметили старшего по званию артиллериста, не отдали честь и чуть не оказались и комендатуре. Выручил саженного роста старший политрук-авиатор с орденом Красной Звезды, который решил разобраться в этом сам. Он напомнил нам, что еще ни одному летчику не помешала осмотрительность. Вместо благодарности за науку Спиридонов вдруг выпалил:

– Товарищ старший политрук, за какие бои получили орден?

– С белофиннами, товарищи летчики, на Карельском перешейке…

Везло нам тогда на встречи. В Ростове пришлось сутки ждать поезда на Тихорецкую. Решили осмотреть город. Обратили внимание на обильную зелень. Она здесь была сочная, пышная, не чета скудной оренбургской. Не успели отойти от вокзала, как встретили недавнего выпускника нашего училища лейтенанта Глеба Баженова. Забросали вопросами: на чем летаешь, как служба в строевой части, какие новости в летном мире?

– Летаем, ребята, много, но еще больше занимаемся строевой подготовкой. Словно к параду готовимся, – откровенно высказался Глеб.

– Разговорчики! – сделав серьезное лицо, погрозил Сергей Вшивцев.

– Приказы наркома не обсуждать…

Мы все дружно заулыбались, хорошо зная «любовь» летчиков к строевой подготовке, В воздухе для них строй – святое дело, а на земле…

– Летаем на ДБ-Зф, или, как мы его называем, «Данило Борисович». Что сказать о нем? – Глеб посмотрел вокруг, нет ли посторонних, – Достоинств у него много. На этой машине Коккинаки установил несколько выдающихся рекордов высоты, С грузом в две тонны поднимался на одиннадцать тысяч метров. На ДБ Громов совершил перелет в США на восемь тысяч километров! – сделав паузу, он добавил; – В экипаже у нас три человека, вооружение – три пулемета. В случае чего, наш «Данило Борисович» оправдает себя…

Забегая вперед, скажу, что двухмоторный ДБ-Зф в годы войны был основным советским дальним бомбардировщиком и успешно действовал под маркой Ил-4. Это на ДБ советские летчики в августе 1941 года совершили первый налет на Берлин. Но Ил-4 существенно отличался от своего собрата, Моторы у него были в полтора раза мощнее, скорость возросла на 125 км и достигала 445 км в час. Бомб брал в два раза больше – свыше тонны. По всем показателям Ил-4 превосходил однотипный немецкий бомбардировщик Хейнкель-111, с которым нам пришлось столкнуться в будущем.

– Сейчас усиленно изучаем опыт войны на Западе, – сообщил под конец Баженов. – Командир нашей части и все командиры подразделений – опытные летчики, Воевали в Испании или с белофиннами. Слушая его, я невольно подумал: интересно, какие машины ждут нас? И какие у нас будут командиры? Надо же такому случиться, что с одним из них мы познакомились на том же ростовском вокзале, перед самым отправлением поезда на Тихорецкую.

– Внимание, справа капитан! – подал команду осмотрительный Саша Амбарнов.

Мы молодецки подбросили правую руку к головному убору, приветствуя капитана в авиационной форме. Рядом с ним шли высокая стройная женщина и девочка лет шести-семи. Они весело переговаривались, смеялись чему-то своему. Заметив нас, капитан приветливо улыбнулся, подбросив руку к темно-синей пилотке. На груди сверкнула медаль «За отвагу». Боевые награды в то время были редки, а медаль «За отвагу» учреждена всего около трех лет тому назад и вручалась наравне с орденами в Кремле. Примечательно, что на лицевой стороне медали были отчеканены три летящих самолета. Посадив семью в вагон, капитан подошел к нам.

– Кажется, едем в одном направлении? Будем знакомы: капитан Ширяев. Далеко держите путь?

Мы переглянулись, помня о военной тайне.

– Понимаю, – правильно оценив нашу заминку, открыто улыбнулся Ширяев.

– Я – в Тихорецкую. Догадываюсь, что и вы туда. А мы как раз ждем пополнения из училища.

Мы начали расспрашивать о новом месте службы.

– Могу сообщить – часть только формируется. Командование на месте, летный состав поступает. Самолетов пока нет, ждем со дня на день.

– В отпуск бы съездить, – мечтательно сказал Сергей Вшивцев. – С тридцать восьмого не был дома.

– Вот и попросимся, пока часть соберется. – Геннадий Спиридонов выжидательно смотрит на капитана.

Мы уже догадались, что Ширяев – не рядовой летчик, наверное, не ниже командира эскадрильи будет, тем более – с боевой наградой.

Капитан ответил не сразу:

– Отпуск придется пока отложить. Время не то. Я вот тоже не догулял, – и кивнул головой в сторону вагона, из окна которого выглядывали жена и дочь.

В Тихорецкую приехали утром. Моросил теплый летний дождик. Капитан Ширяев показал нам штаб, и мы распрощались. Неширокие станичные улицы напоминали туннели среди густой заросли садов. Над забором и плетнями свисали гроздья светло-красной черешни, уже зрела шелковица, вот-вот поспеют абрикосы, по-местному жерделы.

– Благодать! – втягивая острым носом густой аромат садов, произнес Саша Амбарнов. – В таких краях я согласен начинать летную службу.

– Здесь можно выбрать и семейную площадку, – разглядывая одноэтажные аккуратные домики, сделал вывод Сережа Вшивцев. – Девчат-то, наверное, больше, чем летчиков.

Не успели представиться начальству, как последовал приказ – прибывших летчиков определить на курсы командиров звеньев. Поскольку самолетов пока нет, заниматься теорией. И, конечно, строевой подготовкой, изучением уставов, которые мы знали от корки до корки. Бросились в глаза две детали: через Тихорецкую на Ростов часто шли военные эшелоны, а у военкомата толпились призывники – из тех, кто был отпущен домой после «финской».

В воскресенье с утра мы собрались в увольнение. Казарма наполнилась радостной суетой, все чистили, гладили одежду. В воздухе стоял освежающий запах одеколона. Около двенадцати дружной компанией вышли за ворота. На душе легко и радостно, как обычно бывает в выходной, Но вместо ожидаемых радостей это воскресенье принесло нам тяжелую и страшную весть. У первого же громкоговорителя на перекрестке центральных улиц мы увидели застывшую толпу. Советское правительство извещало по радио о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Потемнели глаза всегда веселого Сергея Вшивцева. Еще больше заострилось лицо Александра Амбарнова. Я невольно сжал кулаки. В сознании, вытеснив все мысли, билось одно слово: «Война, война, война…»

Через несколько минут мы были в части. В клубе начался митинг. Открыл его комиссар полка батальонный комиссар Дроздов. Гневно и страстно говорил он о вероломстве фашистов, нарушивших договор о ненападении, о том, что вдоль всей советской границы идут жестокие бои. Комиссар зачитал заявление правительства, которое заканчивалось пророческими словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» На трибуне штурман полка капитан Маяцкий, проводивший у нас занятия по штурманской подготовке. Он – участник боев в Испании, награжден орденом Красного Знамени. Штурман сказал, что война будет тяжелой и кровопролитной, что враг жесток и коварен, в этом убедил опыт сражений в республиканской Испании. Долг советских летчиков – беспощадно уничтожать фашистскую нечисть, посягнувшую на честь и свободу советского народа. Не знаю, как уж это случилось, но волна бушевавших чувств подхватила меня, и неожиданно для себя я оказался на трибуне. Многое хотелось сказать. О том, что дала Советская власть мне, пареньку из глухой псковской деревни, что для защиты Родины мы, молодые летчики, не пожалеем жизни и что сейчас нам надо использовать каждую минуту, чтобы как можно лучше подготовиться к предстоящим боям. Позже сам удивлялся, откуда взялись нужные слова и мысли, смелость для выступления. Все горели желанием вступить поскорее в бой с врагом. Уже кое-кто рассчитывал полетные маршруты на запад, туда, где с рассвета кипела война.

В первый день войны всех перевели на казарменное положение. На второй день закрыли дивизионные курсы командиров звеньев. Мы получили назначение в 276-й ближнебомбардировочный полк, базировавшийся в Тихорецкой. Через два дня в полк поступило несколько СБ. На построении полка мы впервые увидели его командира – майора Еськова. Это был среднего роста полный блондин с редеющими волосами. Открытое, добродушное лицо. На груди – два ордена Красного Знамени и медаль «XX лет РККА». Значит, командир сражался в небе Испании, это укрепляло веру в него, повышало авторитет, Командиром нашей эскадрильи оказался капитан Ширяев Всеволод Александрович.

– Старые знакомые! – радостно приветствовал он Амбарнова, Вшивцева и меня.

– А где четвертый?

– Младший лейтенант Спиридонов назначен в другой полк, – доложил я.

– Итак, начнем полеты, товарищи летчики, – сразу перешел к делу капитан Ширяев.

– В эскадрилье всего три самолета. Так что экипажи будут летать по очереди. Начались полеты. Три СБ не знали отдыха. Менялись экипажи, и самолеты снова и снова поднимались в воздух. Прибыло очередное пополнение – выпускники Таганрогской школы военных летчиков, и сразу же подключились к полетам. В моем звене летчиками двух экипажей были сержанты Жашков и Ныров – таганрожцы. Ныров – почти двухметровый здоровяк. В эскадрилье шутили: такому, чтобы идти в воздушном строю на уровне с командиром, надо держать удвоенное принижение. В каждом полете участвовал комиссар Дроздов. Как летчик, он присматривался к нам, давал советы, часто беседовал с комиссаром нашей эскадрильи политруком Ислямом Сатаевичем Сатаевьш. Однажды после полетов мне сообщили: вызывает комиссар полка. «Зачем это я ему понадобился?» – недоумевал я, перебирая в уме события последних дней. А они были наполнены полетами, занятиями на земле, сколачиванием экипажей и звена. Выслушав доклад о прибытии, Дроздов пригласил сесть. И сразу ошарашил:

– Есть предложение назначить вас комиссаром эскадрильи…

Меня комиссаром? Справлюсь ли? Ведь комиссар – душа коллектива, правая рука командира. Дроздов ждет ответа. Что сказать? Образование у меня чисто летное, опыта работы с людьми мало… Да и коммунист я молодой… В партию меня приняли в летном училище в январе 1941 года. Кроме комсомольской организации, рекомендации дали командир звена Русаков и комиссар эскадрильи Вергун; на всю жизнь запомнил я фамилии этих людей, доверие которых всегда старался оправдать. Так что в первые месяцы войны мой партийный стаж был очень мал для ответственной комиссарской должности. Но Дроздов не считал это помехой. «Главное – убеждение, вера а дело, на которое идет священная воина, – говорил он. – Поедете на курсы комиссаров».

На курсах собрались в основном инструкторы из летных училищ. Из боевых летчиков я там оказался один. После нескольких недель учебы командование сочло необходимым вернуть меня в полк. Забегая вперед, скажу, что хотя штатным политработником мне не суждено было стать, я всегда испытывал интерес к партийно-политической работе с людьми, часто в отсутствие комиссара Сатаева выполнял его обязанности, почти все годы войны избирался в состав партийного бюро части. Когда я вернулся в полк, там произошли большие изменения. Ушел на фронт один из полков дивизии, укомплектованный самолетами из других ее частей. И мы стали «безлошадными». Улетели на фронт комиссар Дроздов, капитан Маяцкий. А через несколько дней пришло сообщение: наш капитан, любимец полка, сгорел в небе где-то под Полтавой. В один из пасмурных октябрьских дней, когда облачность была довольно низкая, над Тихорецкой появились какие-то самолеты. Наша эскадрилья как раз находилась в бане. Зашел дед-банщик, спросил:

– Хлопцы, вы – люди военные, гляньте: не герман ли летает?

Хлопцы посмеялись над опасением деда. И напрасно. Внезапно раздался пронзительный свист, затем – оглушительный взрыв. В бане вылетели стекла, ребята бросились к выходу, впопыхах стали одеваться. Ноги не сразу попадали в штанину, под сапогами хрустело стекло. А взрывы тем временем, отдаляясь, следовали один за другим. Подбежав к казарме, мы не узнали ее: стены иссечены осколками, окна без стекол, во дворе толовым дымком курятся черные воронки. На дорожке лежит летчик. Прильнул ухом к земле, словно прислушивается к ней. Легкий ветерок шевелит русые кудри, на совсем юном бледном лице застыло удивление. Вокруг молча столпились солдаты, командиры.

– Во время бомбежки, если не успел укрыться, нужно не бежать, а падать на землю, – прерывая тяжелое молчание, произнес старший лейтенант Устинов, имевший опыт войны с белофиннами…

Это был первый урок войны, первая ее жертва, увиденная нами. Через несколько дней в пешем строю мы покинули Тихорецкую и отправились по направлению к городу Кропоткину. Шли быстрым шагом, гимнастерки потемнели от пота. Привалы были вынужденными: в воздухе то и дело появлялись разведчики противника. Скрываясь в лесопосадках и хлебных стогах, мы с ненавистью и гневом смотрели на крестатые самолеты, шнырявшие над кубанскими полями и дорогами. В Кропоткине среди дня гитлеровцы начали бомбежку. На станции полыхали здания, вагоны, цистерны с бензином, были убиты десятки людей.

– Ну, подлецы! Ну, погодите! – Сергей Вшивцев плотно сжимает губы. – Скоро мы вам покажем…

В Кропоткине мы увидели уходившую на задание девятку СБ. Возвратилась же только четверка. Наступил праздник 24-й годовщины Великого Октября. До войны в этот день на Красной площади проводился парад, выступал И. В. Сталин. А теперь немецко-фашистские войска угрожали столице нашей Родины. Как-то сейчас там? Десятки голов прильнули к радиоприемнику. Сквозь шум помех, речитатив морзянки донесся спокойный и уверенный голос Верховного Главнокомандующего. Мы жадно ловили каждое слово. Речь Верховного вселяла надежду, бодрила, звала к действиям. Хотелось верить, что там, в Москве, знают что-то такое, что неизвестно нам. Да, будет праздник на нашей улице! Радовал и парад на Красной площади. Значит, жива наша столица! И ничто не смогло нарушить ее обычного распорядка.

Из Кропоткина едем на Махачкалу, в порт на западном берегу Каспийского моря. Оттуда наш путь лежит в Астрахань, в устье Волги. Когда посмотришь на карту, то до Астрахани, если идти вдоль западного побережья Каспия, четыреста сорок километров, т. е. около двух суток пути. Но наш колесный пароход «Коллонтай» взял курс на юго-восток и, пересекая Каспийское море, пошел на Красноводск. Это нас озадачило. Значит, отправляемся в Среднюю Азию и конечный путь будет иным?

Трое суток пароходик боролся с ноябрьским буйством Каспия. Большинство из нас впервые познакомилось с морем, да еще в такое неподходящее время. Некоторые «воздушные волки» уже к концу первых суток повисли с серо-зелеными лицами у бортов. А на третьи сутки почти все пассажиры лежали в трюмах, обессиленные, изнуренные болтанкой. И только команда да несколько наших товарищей твердо держались на ногах. Что касается нашего командира – капитана Ширяева, то он проявил такую выдержку и стойкость, что его авторитет еще более повысился. За время этой изнурительной поездки мы прямо-таки полюбили всегда корректного, внимательного, заботливого Всеволода Александровича. Поразил нас и комиссар Сатаев. Он родился и вырос в казахских степях, на море раньше никогда не бывал, и вдруг такая устойчивость, невосприимчивость к водной стихии. Может, это сила духа, воли? Как бы там ни было, но после каспийской одиссеи мы убедились: наши командиры – люди мужественные, достойные самого большого уважения. А тот, кто был на фронте, знает, как много значила вера в командира для успеха в боевых делах.

Дальнейшая наша жизнь подтверждала это неоднократно. Наконец-то ступили на земную твердь. Здесь нас ждали товарные вагоны с дощатыми нарами. В маленьких вагонных оконцах замелькали песчаные дюны Каракумов, колючие кусты саксаула да песчаной акации. Поезд шел на Ашхабад. Но вот наш эшелон повернул на Ташкент, а оттуда взял направление на север, через весь Казахстан. Теперь уж появились самые фантастические предположения. Слух об Астрахани давно был забыт. Но когда на двадцатые сутки пути, оставив позади Уральск, мы стали с северо-востока подъезжать к Астрахани, вспыхнул спор о целесообразности такого окружного вояжа. По мнению многих из нас, куда проще и ближе было из Махачкалы проложить курс прямо на Астрахань. И все-таки самая очевидная истина порой может быть ошибочной. В этом мы убедились, когда прибыли наконец на место назначения. Мы узнали, что командование испробовало и более простой, как казалось многим, вариант. Перед нашим отъездом из Махачкалы ушел корабль прямо на Астрахань. И очутился в ледовом плену. На борту – сотни пассажиров: беженцев, военных. Закончились продукты и пресная вода. Надежда на помощь была ничтожна, ледоколов не было.

Пришлось всех эвакуировать по льду. До берега пассажиры добрались еле живыми, были обмороженные. Так что не всякий короткий путь – скорый, а длинный – медленный. Астрахань – старинный волжский город, морской и речной порт. С Кавказа сюда поступали танкеры с нефтью, затем баржами ее переправляли вверх по Волге. Встретил нас город декабрьским морозом и обжигающими ветрами. Наш полк разместился в школьном здании и, как мы узнали, был по счету четырнадцатым маршевым полком. Что это означало – в полной мере мы испытали в столовой. Располагалась она на пристани, добирались туда три раза в день пешком, часами выстаивая в длиннющей очереди. Основным продуктом в меню было пшено: суп и каша. От такой еды, да еще в сильные холода, наши авиаторы затянули потуже пояса, а в ремнях прокалывали все новые и новые дырочки. Но все это были мелочи по сравнению с испытаниями, которые выпали на долю нашего народа. Трудное, тяжелое было время. Фашисты захватили Украину, Белоруссию, Прибалтику, многие области России. Больно было слушать сводки, сообщавшие о кровопролитных боях под Москвой, Тихвином, Тулой, Ростовом. Отыщешь на карте названный город – и сердце сжимается от боли и обиды. Когда же мы вступим в бой, когда испытаем себя?! И вдруг радостная весть о победе под Москвой! Как посветлело у всех на душе, как мы воспрянули духом! Как жадно ловили каждое слово сводки Совинформбюро, десятки раз перечитывали названия освобожденных сел и городов! Хотелось побыстрее сесть за штурвал бомбардировщика. Однако наша очередь еще не пришла. Не хватало машин, почти непрерывно летали экипажи других запасных частей, прибывших ранее. А пока у нас две задачи: как можно быстрее изучить самолет Пе-2 и держать в боевой готовности взлетно-посадочную полосу. На партийных и комсомольских собраниях приняли решение: днем заниматься самолетом, вечером – аэродромом. Главная «очистная техника» – метла и лопата. Работали здорово, с огоньком. Хотя усталость валила с ног, но крепились. В боевых листках отмечались лучшие.

Похвала согревала, но больше всего придавало силы железное слово «Надо!». Скоростной пикирующий бомбардировщик Пе-2 внушал доверие. Машина новая, выпуска 1940 года. С двумя двигателями, цельнометаллическая. Брала до тонны бомб. По скорости – 540 км в час – Пе-2 почти не уступал истребителю противника «Мессершмитт-109Е». Дальность полета – 1200 км. Самолет располагал пятью пулеметами, которые обслуживались летчиком, штурманом и стрелком-радистом.

Самолетов Пе-2 пока было очень мало, поэтому каждая машина несла максимальную нагрузку во время учебно-тренировочных полетов. А уж о том, как берегли их, и говорить не стоит. Однажды на занятиях мы рассматривали силуэты самолетов, участвовавших в войне, изучали их краткие характеристики. До летчиков уже дошел слух о штурмовике Ил-2, который нагонял на гитлеровцев страх. На альбомном снимке штурмовик выглядел внушительно, и я не удержался от восхищения:

– Вот бы сесть на такой!

Сержант Александр Карпов, прибывший в полк с пополнением из Таганрогского училища, коротко бросил:

– Хоть на метле, лишь бы поскорее…

Тогда мы еще не знали, что нам предстоит долгая и крепкая дружба с этой замечательной машиной. Январским днем 1942 года пришло радостное сообщение. Развивая наступление после победы под Москвой, наши войска освободили мои родные места, оккупированные врагом на третий месяц войны. Достав школьную карту, я долго рассматривал район боевых действий войск Северо-Западного фронта, вчитывался в знакомые с детства названия городов

– Андреаполь, Торопец, Холм.

Ни районного центра Сережино, ни родной деревушки в глубине Псковщины на карте, конечно, не было. И в сводке о них не говорилось.