Пролог

В первые два часа поездки схватки у Конни Идальго были не больше чем болезненным покалыванием. Но когда они проехали выезд на Нью-Лондон номер И-95, боль стала нарастать.

– Билли, со мной что-то неладно, – пожаловалась она.

– Отстань. Ты месяц надоедаешь мне с этим, а до срока еще четыре недели.

– Мне бы надо было остаться дома.

– Тебе надо было поступить именно так, как ты и сделала. А именно, съездить в Нью-Йорк и помочь мне провернуть это дельце.

– Ну взял бы тогда «мерседес». В этой машине ужасное сиденье.

Конни знала, что не могло быть и речи о том, чтобы взять шикарную «500-СЛ». Билли Молинаро совершенно не желал привлекать внимание к себе или к машине. К тому же он был из тех, кто не меняет привычек, особенно когда дела идут хорошо. Потрепанный «форд-универсал» всегда служил им для поездок на Манхэттен. Ни за что на свете Билли не поступил бы иначе и на этот раз. Он не сказал ей, сколько денег они везли в двух спортивных сумках, засунутых в углубление для запасного колеса, но Конни знала, что денег много – больше, чем когда-либо раньше.

Она скорчилась, чувствуя приближение следующей схватки, и попыталась отвлечься, следя из окна за мелькающими огнями и вывесками. Конни была хрупкой женщиной – один живот, как говорил Билли, – с большими глазами и нежным гладким лицом, что, как она знала, делало ее для многих желанной. В четырнадцать лет Конни родила девочку и отдала ее, даже не взглянув на ребенка. Теперь, десять лет спустя, Господь благословил ее, дав еще один шанс. Никаких неприятностей не будет. Никаких.

– Билли, я люблю тебя, – нежно прошептала она.

– В таком случае прикури это для меня.

Он вытащил из-под сиденья толстую закрутку с марихуаной, ловко лизнул ее и протянул Конни.

– Билли, не надо. Это плохо для ребенка.

– Для ребенка плохо, когда шумят, – поправил он. – Поэтому я не разрешал тебе этого делать с тех пор, как мы узнали о твоей беременности. А вот что травка вредна, никто пока не доказал. Можешь мне поверить.

– Тогда хотя бы окно открой.

Конни поднесла огонек к его самокрутке и, вопреки желанию, глубоко вдохнула, когда он затянулся. Во время первой беременности она курила каждый день – и сигареты, и марихуану, – и ребенок получился толстенький и крепкий.

– А теперь слушай, – сказал Билли. – Мэнни Диас – слизняк, но после всех дел, которые мы провернули вместе, я во многом доверяю ему... особенно когда ты рядом и переводишь, если он не хочет говорить по-английски. Но сейчас речь о более крупной сделке, чем раньше, поэтому мы должны принять дополнительные меры предосторожности. Я встану на улице перед машиной, мотор будет работать на холостых. Держи все дверцы на запоре, пока я не подойду и не скажу, что все в порядке. Если что-то покажется не так – что угодно, – просто удирай к черту и позвони моему кузену Ричи в Ньюарк. Поняла?

– Ясно. Поняла.

Началась еще одна схватка. Конни сжала зубы и надавила своими тонкими пальчиками на пах. За последние пару недель ложная тревога была дважды, и Конни хотелось верить, что и в этот раз обойдется. Она посмотрела на часы Билли. Если схватки будут такими же болезненными, она начнет засекать между ними время.

Но пока Конни убеждала себя, что не происходит ничего особенно тревожащего, она почувствовала другое недомогание – на этот раз в кончиках пальцев. Вначале это ощущение нельзя было назвать болезненным. Скорее, окоченение – потеря чувствительности. Однако возле Стамфорда оно сменилось постоянной пульсирующей болью – усиливающейся, если надавить, но и не исчезавшей, если этого не делать. В темноте машины она ощупала по очереди кончики пальцев. Болели все.

«Это нервы, просто нервы», – подумала она. Билли снова зажег закрутку. Одна затяжка не повредит, а возможно, и здорово поможет. Конни привлекла к себе его руку, приложилась губами к влажной бумаге и глубоко затянулась. Прошло уже почти полчаса с тех пор, как она курила это зелье. Ясно, что одна затяжка не повредит ребенку. На деле, рассуждала она, в свете того, что уготовано, малыш, наверное, нуждается во встряске больше, чем она сама.

До Нью-Рошеля Конни выкурила целую закрутку. Боль в пальцах не ослабевала, схватки повторялись примерно каждые пять минут, но ни то ни другое уже так сильно ее не волновало.

– Билли, я чувствую себя лучше.

– Знал, что так и будет, ягодка.

Однако через несколько миль Конни почувствовала гудящую боль в пальцах ног. Напуганная, она потянулась за еще одной закруткой.

– Эй, полегче с этим, – одернул ее Билли.

– Мне кажется, что начинаются роды.

– Ну, думаю, малыш достаточно сообразительный, чтобы повременить, пока мы не закончим. Ты мне нужна за рулем, чтобы все было как надо. К тому же если это сорвется, то ребенку лучше вообще не рождаться.

– Билли, я говорю серьезно.

– А я что, шучу? – Он нервно взглянул на часы. – Идем точно по расписанию. Мы проворачиваем эту покупку, ягодка, и попадаем в дамки. Поверь. Я долго ждал этого момента, и ничто уже мне не помешает.

Конни уловила напряжение в его голосе и опять сжала зубы, чтобы притупить пульсацию в руках и ногах. Билли прав. На карту поставлены не только деньги, но и их будущее. Когда-то она, молодая непривлекательная толстушка, была нужна мужчинам только для секса. Потом она изменилась, похорошела, мужчины, которые приударяли за ней, стали ценить ее выше – приглашали в разные приятные места. Но хотели они того же самого. А Билли отнесся к ней как к своей девушке и с самого начала уважал ее. Теперь у них должен родиться ребенок. И как только будет совершена эта сделка, он обещал жениться на ней.

Она сделает все, что бы сегодня ни потребовалось, чтобы помочь Билли Молинаро. Если только боль поутихнет... хотя бы немного.

Чуть не плача, Конни протянула руку и щелкнула выключателем верхнего света.

– Эй, что ты делаешь? – спросил Билли.

– Просто... просто ищу кассету, хочу поставить ее.

Она посмотрела на свои руки, быстро выключила свет и убрала, их подальше от его взгляда. Крайние суставы пальцев почернели почти до самых кончиков. Сами руки стали темно-серыми.

– Ну и что?

– Что «что»?

– Какую же кассету ты выбрала?

– Ах, это... решила, что лучше отдохну.

«Господи милостивый, – подумала она, – дай только еще один час! Только один!»

Было уже за полночь, когда они свернули на 116-ю улицу. Теперь Конни не так пугали усиливающиеся схватки, как мысль о том, что, когда они доберутся до места, она не сможет ухватиться за руль, не говоря уже о том, чтобы вести машину. Левая рука скрючилась и почти не действовала. И хотя правой рукой и пальцами она могла шевелить, малейшие движения причиняли нестерпимую боль.

«Боже милостивый!..»

– Ну вот и приехали, ягодка, – произнес Билли, останавливаясь под уличным фонарем перед обшарпанным жилым зданием. – Здешние ребята ужасно богобоязненные, и осложнений я не жду. Но никогда не мешает подстраховаться, особенно когда речь идет о сделке таких размеров. Поэтому оставайся здесь с запертыми дверцами и не заглушай мотор. Я поднимусь и проверю их товарец. Если все в порядке, мы произведем обмен прямо здесь, на улице. О'кей? Конни, ты слышишь?

Конни Идальго, чувствуя сильные толчки крови в руках и ногах, прикусила изнутри губу, когда боль от особенно сильной схватки пронизала все ее существо. Потом боль поутихла, и она почувствовала, что между ног стала просачиваться горячая влага. Видимо, начали отходить воды.

– П-пожалуйста, поторопись, – сумела выговорить она. – Вот-вот начнутся роды. Мне... мне кажется, нам надо ехать в больницу.

Билли схватил приборы для проверки товара, поправил кобуру под левой рукой.

– Сожми покрепче коленки, пока мы не покончим с этим, – бросил он. – Ясно? – Заметив выражение боли на ее лице, он несколько смягчился: – Конни, радость моя, все будет хорошо. Обещаю. Я как можно быстрее закончу это дело с Диасом. И потом, если ты захочешь, найду для тебя лучшего доктора в Нью-Йорке, будь он проклят.

– Но...

– А теперь помни, держи дверцы на запоре и поглядывай, не грозит ли откуда неприятность. Я люблю тебя.

– И я тоже, – отозвалась Конни, уже почти не владея собой.

С огромным усилием она передвинулась и села за руль, защелкнув запор дверцы со стороны водителя. В отчаянии она подумала, что если пойдут воды, то это еще не повод для паники. Знакомая медсестра много раз говорила об этом. Прошло пять минут. Потом еще пять. Схватки стали адскими.

Стараясь отвлечь себя и взглянуть на пальцы, Конни опять включила свет в салоне машины. Серые, холодные руки с почерневшими кончиками пальцев походили на какие-то маскарадные перчатки. Она посмотрела в зеркальце заднего вида. Что-то случилось с ее лицом. Прошло несколько секунд, прежде чем она сообразила, что темные завитушки на лице – это кровь, сочившаяся из ноздрей к уголкам рта.

– Пожалуйста, Билли, пожалуйста, поторопись, – захныкала она.

Она неловко стала копаться в сумочке, ища салфетку, когда заметила густое темно-красное пятно, расползавшееся в паху и на боках ее бежевых брюк. Это была не прозрачная или слегка окрашенная жидкость, о которой говорила медсестра. Это была кровь! Конни почувствовала головокружение, сознание помутилось. Она попыталась унять кровотечение из носа, кровь теперь затекала в рот и капала на блузку. Левая рука словно налилась свинцом.

– Пожалуйста! Пожалуйста, помогите кто-нибудь! – закричала Конни. И тут же поняла, что эти слова всего лишь пронеслись в ее сознании, произнести их вслух она не смогла. Перед глазами все поплыло, левую сторону тела парализовало. Ее охватил неописуемый ужас.

В это мгновение лобовое стекло «форда» разлетелось вдребезги, осыпав ее дождем осколков. Кровь из глубоких порезов на лбу залила лицо. Конни протерла глаза тыльной стороной правой руки, на короткое время вернув себе способность видеть. На капоте растянулось тело Билли, его разбитая голова и болтающаяся рука безжизненно свисали над сиденьем возле нее. Конни вновь и вновь издавала беззвучные вопли.

Через зияющее отверстие в лобовом стекле она увидела каких-то приближающихся людей. Не сознавая ничего, кроме желания бежать, Конни опустила руку на рычаг коробки скоростей и переключила ее из нейтрального положения на скорость. «Форд» рванулся вперед, ударив по крайней мере одного из мужчин и зацепив несколько припаркованных машин. Когда «универсал» выскочил, накренившись, на Третью авеню, тело Билли свалилось на мостовую. Конни, к этому времени скорее мертвая, чем живая, взглянула, налево как раз вовремя, чтобы успеть увидеть фары и бампер автобуса.

На одно короткое мгновение раздался ужасный скрежещущий звук, сопровождающийся такой дикой болью, какой она никогда не испытывала. Затем так же мгновенно наступила тьма... и покой.

Глава 1

1 июля, день смены состава

От квартиры Сары Болдуин до медицинского центра Бостона было ровно семь и две десятых мили. Сегодня – в субботу – дороги сухие, невысокая влажность, и в шесть утра практически никакого движения.

Сара прищурилась от яркого утреннего света. «Девятнадцать минут сорок пять секунд», – подумала она.

Она оседлала свой велосипед «фуджи» с переключателем скоростей, поправила шлем безопасности и поставила секундомер на нулевую отметку. Борьба теперь шла в пределах пятнадцати секунд, и чаще всего ей удавалось их выиграть. В течение двух лет, что она ездит на велосипеде в МЦБ, Медицинский центр Бостона, она отточила четкость езды, привнося в требуемое для поездки время массу скрытых переменных, не все из которых помнила.

«Было это во вторник или четверг?.. Добавила тридцать секунд. Пила обычный кофе за завтраком вместо декофеинизированного? ...Отнять сорок пять. Две ночи подряд без вызовов?.. Целая минута выигрыша или даже больше. Сегодня тоже надо постараться принажать на педали, чтобы почувствовать физическую нагрузку, но не чересчур сильно, иначе вспотеешь».

Она взглянула на радующие глаз дома, выстроившиеся вдоль ее узкой улицы, включила секундомер и оттолкнулась. Когда-то она чуть не фанатично старалась держать спортивную форму, но теперь практически отказалась от всякого рода упражнений и бега. Вместо этого она выжимала из себя все во время поездок на работу, принимала душ в больнице, а потом переодевалась в рабочую одежду для обходов. Сегодня ничего необычного не ожидалось.

Первого июля в Медицинском центре Бостона, как и в большинстве клинических больниц страны, отмечали День смены состава.

Для каждого обучающегося искусству врачевания, День смены состава сотрудников был связан с целым рядом церемоний. В больнице появлялись новоиспеченные доктора медицины, начиная там свой первый год стажерской жизни. Продержавшиеся год переходили на второй, тем самым закрепляя свои позиции. Для Сары перемена будет заключаться в том, что со второго года практики по акушерству и гинекологии она перейдет на третий. Буквально сразу меньше опеки, особенно в операционной. Нельзя сказать, что напряжение и страхи, охватившие ее год назад в День смены, оказались позади, но, безусловно, теперь она чувствовала себя увереннее.

Потом пройдет еще год, и День смены превратит Сару в старшую практикантку-сотрудницу. С этого дня, как в большинстве подобных случаев, все будет зависеть от ее решения, от ее профессионализма. И хотя быть старшей в скромном медицинском заведении типа МЦБ не так престижно, как, например, в «Уайт Мемориал» или в другом огромном университетском госпитале, все равно это впечатляет – особенно если вспомнить, что еще лет семь назад она и не помышляла о карьере врача.

Сара сбросила скорость, когда преодолевала холм Бикэн, а затем спустилась к заливу Бэк-Бэй. Как раз в нескольких кварталах отсюда высилось огромное здание из бурого камня, где когда-то размещался институт Эттингера, там лечили внушением по методу холизма. Как и всегда, проезжая мимо этого здания, она спросила себя, почему Питер Эттингер никогда не отвечает на ее звонки и письма. Может быть, он женился? Счастлив ли он? И что стало с Аннали, девочкой из Восточной Африки, которую он удочерил. Когда Сара уехала, ей исполнилось пятнадцать лет, и они были очень близки. Сару все еще печалило, что их взаимоотношения прервались.

Три года назад, когда она возвратилась из Италии, получив степень Д.М., доктора медицины, Сара заехала в институт. Место, которое когда-то было ее домом и средоточием всей ее жизни, превратилось теперь в шесть роскошных строений. Среди совладельцев значилась фамилия Питера. Через несколько месяцев она узнала о «Ксанаду», холистской общине, которую Питер основал в холмистой местности к западу от города. Она намеревалась как-нибудь съездить туда. Может быть, при личной встрече они смогут все наладить.

Но так и не собралась.

Задумавшись, Сара проехала на желтый свет и навлекла на себя непристойный жест таксиста, который готовился рвануть на зеленый.

"Поосторожнее, – мысленно предупредила она себя. – Будь внимательнее. Иначе все кончится тем, что в День смены окажешься в отделении «Скорой помощи».

Сара проверила время, когда повернула с шоссе Ветеранов на въездную дорогу МЦБ, Уже больше двадцати минут. Она остановила велосипед, решив пройти пешком последние несколько сотен ярдов.

Ее небольшие состязания с самой собой особого значения не имели. И все же она мысленно отметила, что День смены состава начался с неудачи.

Впереди, по обе стороны въездной дороги, выстроились пикетчики, глумливо выкрикивающие что-то вслед идущим на работу и иногда принимавшиеся нестройно скандировать. Прошла уже неделя или больше без демонстраций возле МЦБ – самый длительный срок, как могла припомнить Сара. Теперь на тропу войны вышла какая-то новая группа. Сара попыталась сообразить какая. Медсестры... или... обслуживание, транспортники, охрана, питание, канцеляристы, физиотерапевты, младшие медсестры или работники по эксплуатации зданий – рано или поздно каждая из этих групп предъявляла свои требования руководству больницы.

«Долой Гленна Пэриса...» «МЦБ – новое хвастовство...» «Улучшайте управление. Довольно обещаний...» «МЦБ – нет, здравоохранению – да!»

Плакаты в основном были подготовлены профессионально. Надписи на них варьировались от подлых до злобных.

«Разве Пэрис подпалился? А нам-то что?..» «Заплатите нам, или делайте все сами...» «Можно ли быть спокойным за жизнь в этом заведении?»

Значит, все-таки эксплуатационники. Какие бы ни были счеты с МЦБ, отметила про себя Сара, деньги, похоже, у них водятся.

– Удачный денек для демонстрации, правда?

С ней поравнялся Эндрю Трюскот, ставший с сегодняшнего дня старшим хирургом по сосудистым системам и живущий теперь здесь. Приехал он из Австралии и обладал острым язычком, который порой становился просто ядовитым. В свои тридцать шесть Эндрю был единственным практикантом – ровесником Сары. Тяжелый в общении человек, с ужасным самомнением и, не исключено, – серьезными комплексами, но чертовски хороший хирург. Они встретились в первый же день ее приезда в МЦБ и быстро сошлись. Вначале Сара думала, что эти отношения – чувство товарищества по профессии – перерастут в настоящую дружбу. Но оказалось, что товарищество по профессии – это большее, на что мог пойти Эндрю с кем бы то ни было в МЦБ.

И все же Саре нравилось общаться с ним, из их бесед она почерпнула немало полезного. Но она также признавалась самой себе, что если бы Эндрю Трюскот не был женат, то она охотно пустила бы в ход свои женские уловки и преодолела бы его сдержанность. А пока что Сара пыталась разрешить нелегкую проблему – как стать компетентным хирургом, не отказываясь полностью от любви, дружбы, секса и всего того, из чего состоит жизнь помимо больницы.

– Как бы выглядел День смены состава в МЦБ, Эндрю, если бы не было пикетов? – воскликнула она.

– Ах да. День смены в Медицинском центре Бостона. У восточного крыла толкутся охотники за наркотиками и надувают новых врачей дешевыми инсценировками приступов почечной колики или боли от сдвига поясничной пластинки. А у западного крыла выстроились недовольные эксплуатационники, которые хотят выжать еще несколько баксов из этой каменной лечебницы. Ну, разве медицина не великое дело?

– «МЦБ – нет, здравоохранению – да», – процитировала Сара. – С каких это пор эксплуатационники стали лезть в больничную политику?

– Возможно, с тех самых пор, как кто-то сказал им, что они могут сорвать свои баксы, когда хозяином больницы станет «Эвервелл» и на месте МЦБ возникнет частное доходное предприятие.

– Этого не случится.

– Попробуйте объяснить им, – улыбнулся Трюскот.

Вот уже несколько лет честолюбивая – а по мнению многих, алчная – организация охраны здоровья «Эвервелл» наблюдала, подобно хищной кошке, как хромает МЦБ под бременем финансовых проблем, рабочих волнений и споров о сочетании традиционных методов лечения с альтернативными. Согласно уставу, вопрос существования или закрытия больницы, решался большинством голосов на совете попечителей. Далее это решение одобрялось или не одобрялось Комиссией общественного здравоохранения. И каждая забастовка, любая шумиха вокруг МЦБ приближали день, когда это уникальное заведение будет поставлено на колени.

– Этого не случится, Эндрю, – повторила Сара. – Дела немного поправились, когда к руководству пришел Пэрис. Вам это известно так же хорошо, как и мне. Наши методы привлекают людей со всего света. Мы не можем позволить, чтобы «Эвервелл» или кто-либо другой порушил все это.

– Послушайте, коллега, – произнес Трюскот голосом, в котором явственнее обозначился акцент. – Если вы начнете так сильно волноваться из-за чего бы там ни было, то должны будете сдать свой значок посвящения в хирурги. Таково правило.

– Вас все это волнует не меньше меня, – возразила Сара. – Только ваше самомнение не позволяет вам показать это. – Она взглянула мимо демонстрантов на пустующие велосипедные козлы, где ржавела только пара велосипедов устаревших моделей с порезанными покрышками. – Думаю, что младшие медсестры были настроены менее агрессивно во время забастовки, – заметила она. – Похоже, мне придется привязать цепью свой велик в зале для посетителей. Эндрю, нет ли у вас такого чувства, как будто все это организовали не только эксплуатационники?

– Намекаете на «Эвервелл»?

– Возможно, – пожала плечами Сара. – Но они не единственные. Благодаря Акселю Девлину теперь у многих сложилось ложное представление о том, чем мы тут занимаемся.

Девлин, журналист из газеты «Геральд», известный своими крайне консервативными взглядами, был противником методов лечения в МЦБ. Он сделал их объектом своих частых нападок в колонке «Топор Акселя» под рубрикой популярных материалов «Хотите верьте, хотите нет». Сару тоже помянули пару раз в этой колонке, отнюдь не лестно, как Д.М., чрезмерно увлекающегося иглотерапией и траволечением. Ей так и не удалось узнать, как Девлин докопался до этого.

– Кто знает, – отозвался Эндрю без особого интереса. Он кивнул в сторону примерно дюжины пикетчиков. – Похоже, это несговорчивые ребята, и среди этой кучи мышц нет ни одной без татуировки. – Он задержался возле двери с надписью: «Только для персонала», повернулся к Саре, саркастически улыбаясь, – Ну что же, доктор Болдуин, можете соответствовать?

Сара задумчиво потерла подбородок, потом дотронулась до руки Трюскота.

– Доктор Трюскот, – ответила она, – имеющиеся у меня варианты либо неприемлемы, либо незаконны. Попробуем.

Лиза Саммер стояла на краю скалы, на высоте пятидесяти футов над поверхностью прозрачного горного озерца. Совершенно голая, если не считать венков из белых лилий на голове и шее. Солнце освещало ее высокую, прекрасно сложенную фигуру и сверкало в ее золотисто-соломенных волосах. Вокруг – буйство горных цветов, покрывших скалы и каскадами спускавшихся по камням, среди которых журчали струйки водопадов. Высоко над ней на фоне безоблачного лазурного неба легко парил одинокий сокол.

Лиза откинула голову назад, подставив лицо теплым лучам солнца. Закрыла глаза и прислушалась к пенившейся внизу воде. Затем раскинула руки в стороны, подтянулась на носочках на краю скалы, сделала последний глубокий вдох и прыгнула. Она скорее летела, чем падала, мимо водопадов, стрелой проносясь через кристально прозрачный воздух, лицо нежно ласкали ветер и брызги. ...Летела ниже... ниже... в самый низ...

– Потерпи, Лиза. Прекрасно. Потерпи немного. Схватка почти прошла. Минута десять секунд... минута двадцать. Вот так. Вот так. Вы молодчина. Просто молодчина.

Лиза медленно раскрыла глаза. Она сидела, подпертая подушками на кушетке в своей тесно заставленной комнате, освещенная лучами раннего утра. Хейди Гласман, ее подруга и акушерка, сидела рядом и гладила ее руку. Недалеко от нее наготове стояли детская кроватка и подсобный столик, которые она нашла в магазине «Гудвилл» и старательно отполировала.

Недели практических занятий в амбулатории больницы и дома принесли свои плоды. Лиза уже третий час активно готовилась к родам, и благодаря серии чувствительных образов, которые она научилась вызывать в сознании, пока что ей удавалось смягчать боль схваток.

Доктор Болдуин называла это процессами внутреннего и внешнего видения. Она сказала Лизе, что это элементарная форма самогипноза – метод, который при усердном использовании позволит Лизе перенести предродовые мучения и сами роды без наркоза. Лиза то вызывала в памяти яркие сцены, например прыжок с горной скалы или подводное плавание на спине дельфина. То, при других схватках, как бы направляла взгляд внутрь себя, на мышцы в своем чреве и находящегося там ребенка, и мысленно ограждала их толстыми ватными тампонами.

– Как вы себя чувствуете? – спросила Хейди.

– Хорошо. Просто отлично, – мечтательно ответила Лиза.

– Внешне вы очень спокойны.

– Я чувствую себя великолепно.

Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Лиза сжимала и разжимала руки.

– Через каждые пять минут, почти час. Думаю, что уже пора звонить.

– Еще повременим, – сказала Лиза. На несколько секунд она сомкнула глаза.

Ее мысленный взор отчетливо видел шейку матки. Она только начала раскрываться.

– Хотите, я проверю? – спросила Хейди.

Хейди несколько лет работала медсестрой в родильном отделении. А теперь она получила задание ассистировать доктору Болдуин при домашних родах.

– Не думаю, что это нужно, – ответила Лиза, потирая пальцы.

– Что-нибудь не так?

– Нет. Руки чуть затекли, вот и все...

– Могла задержаться вода. Давайте я проверю вам давление.

Хейди обернула вокруг руки Лизы манжету тонометра и поместила стетоскоп на сгибе локтя. Давление, девяносто на шестьдесят пять, слегка понизилось, но было вполне нормальным для рожениц. Хейди нашла эти изменения несерьезными. Она записала показания в свой блокнот и решила проверить давление еще раз минут через десять-пятнадцать.

– Кто выиграет соревнования по бильярду? – спросила Лиза.

– Если они сегодня состоятся.

– О, они обязательно пройдут сегодня, В этом можно не сомневаться.

– В таком случае Кевин разбогатеет на тридцать долларов.

Кевин Доу, художник, был еще одним жильцом дома 313 на улице Ноултон. Всего там жило десять человек. Преимущественно художники, артисты и писатели, все без приличного заработка. Они называли свой стиль жизни коммуной и делились почти всем. Лиза, которая продавала свою керамику, уже почти три года проживала в массивном доме с фронтоном. Она дважды переспала с одним из членов этой коммуны, но была уверена, что ребенок не от него, чем в самом начале его и успокоила.

Лизу абсолютно не волновало, кто был отцом ее ребенка. Она воспитает его сама, в одиночку. Он будет расти в скромной обстановке, окруженный любовью, терпимостью и пониманием, без всякого давления на него, связанного с его будущим.

С помощью Хейди она встала и подошла к окну. Правая рука казалась ей уставшей и тяжелой.

– Хотите чего-нибудь? – спросила Хейди.

Лиза машинально почесала плечо, глядя на белку, которая легко перепрыгивала с ветки на ветку, которые казались слишком хрупкими, чтобы выдержать ее.

– Может быть, немного какао, – ответила она.

– Сейчас... Лиза, с вами все в порядке.

– Мне... мне хорошо. Думаю, сейчас будет еще одна. Сколько прошло времени?

– Пять минут и три секунды.

Лиза наклонилась, опершись на подоконник. Потом глубоко вздохнула, закрыла глаза, попыталась мысленно заглянуть внутрь своего существа. Но не смогла, ничего не почувствовала, кроме боли, не увидела образов, не ощутила покоя. «Я слишком стараюсь», – подумала она. Не надо разбрасываться, учила доктор. Болдуин, надо концентрироваться и готовиться к каждой схватке. Ей впервые стало страшно. Может быть она не знает, как скверно все может обернуться? Может быть, у нее не хватит сил справиться? Лиза сжала зубы и с напряжением потянулась всем телом.

– Сколько прошло? – спросила она.

– Пятьдесят секунд... пятьдесят пять... минута... минута и десять... – Схватка стала ослабевать. – Минута двадцать. Как вы?

– Мне легче, – ответила Лиза, пятясь от окна и присаживаясь на кушетку. На ее лбу выступили капли пота. – Эта была ужасная. Я не ждала такого.

Лиза сглотнула и почувствовала привкус крови. Она поводила языком и нащупала небольшую ранку – видимо, случайно прикусила щеку. Теперь боль от схватки совершенно прошла, но странное ощущение в руке и плече осталось.

Хейди вышла из комнаты и возвратилась как раз к началу следующей схватки. С помощью Хейди и лучше подготовившись сама, Лиза легче перенесла ее. Хейди опять надела манжету тонометра и проверила давление. Восемьдесят восемь на пятьдесят, и удары слышны отчетливее, чем прежде.

– Думаю, уже надо звонить, – сказала она.

– Все нормально?

– Все в порядке. Давление хорошее. Просто думаю, что уже пора.

– Хочу, чтобы все прошло без проблем.

– Так оно и будет, Лиза. Так и будет.

Хейди провела рукой по лбу Лизы и пошла к телефону в прихожую. Давление упало немного, но это ее насторожило, она хотела, чтобы доктор Болдуин была рядом.

На другой стороне улицы Ноултон, перед домом 316, за машиной пригнулся Ричард Пуласки, снимая мощный телеобъектив со своего фотоаппарата «Никон». Ему удалось сделать по крайней мере два хороших снимка девушки анфас. Он был в этом уверен. А может быть, и больше. Пуласки вынул из кармана потершееся фото Лизы Грейсон. Девушка на снимке не была точной копией женщины в окне, но сходство было несомненным. Это была она, и это главное. Шесть месяцев труда с лихвой оправдались. Половина сыщиков города пытались найти ее, но выигрышный билетик достался именно Дики Пуласки.

Ухмыляясь про себя, Пуласки скользнул в машину. Если ему повезет, то через недельку он положит в карман пятнадцать штук откупных.

Глава 2

Сара прикрепила велосипед к металлическому каркасу у кровати в приемном покое акушерского отделения. За два первых года в больнице она провела в этом небольшом помещении почти столько же ночей, сколько у себя дома, и ни одна из них не была спокойной.

Сняв спортивный костюм фирмы «Спэндекс», Сара облачилась в темно-бордовую форменную одежду, которую носили в ее отделении, и задержалась возле побитого больничного зеркала. Она редко пользовалась какой бы то ни было косметикой, но по случаю Дня смены слегка накрасила губы бледно-розовой помадой. Потом, по всегдашней привычке перед началом рабочего дня, внимательно вгляделась в свое отражение. Не зря пропали усилия, когда она старательно закрывала лицо от палящего солнца во время нескольких лет пребывания в Таиланде. Кожа лица сохранила хороший оттенок, лишь несколько веснушек на верхней части щек. В уголках глаз появились еле заметные морщинки, но ничего страшного. Ее черные волосы – почти всю жизнь она носила их длинными – были теперь коротко подстрижены и как бы обрызганы по концам искусственной сединой. В целом, решила она, – особенно учитывая два года на низкой зарплате, рабочие недели по сто часов и отсутствие финансовой и эмоциональной поддержки со стороны – женщина в зеркале сохранилась чертовски неплохо.