Тогда Егор Иванович решительно объявил:
      - Вот что. Идем к Цибе, оставим Самура на пасеке.
      - Да это же... - Саша только руками всплеснул.
      - Иного выхода нет. Ты не беспокойся, Циба мне головой ответит, если что случится с Самуром. Пока мы ходим, он его поправит, хочет того или нет.
      Обрывок веревки, прицепленный за шею, и поводок в руке Саши Самур воспринял как нечто оскорбительное. Он уже отвык от подобного обращения, но смирился, считая, что близкие ему люди лучше знают, что делать. Однако обида нет-нет да и всплескивалась. Самур понуро плелся позади Саши, как овца на заклание, часто отставал, и тогда поводок натягивался, а ошейник сдавливал горло. Он тихо свирепел, ощущая жгучий протест раба.
      - Ну что ты, Самур? - выговаривал Саша и ласково гладил его.
      Обида исчезала, однако ненадолго. Куда волокут его?..
      Рыжий проводил их до подъема на гору, он все время степенно и важно шел рядом с овчаром, но без всякого хвастовства, как добрый друг. Чтобы не ущемить гордость собаки, кот не резвился и не убегал в сторону, считая, что это может только раздразнить пленного товарища. У подъема Рыжий отстал и залез на каштан, чтобы подольше видеть печальный караван, медленно шествующий в неизвестном для него направлении.
      На пасеку пришли к обеду. Цибы в доме не оказалось. Но дверь он не запер - значит, ушел ненадолго. Посидели у порожка. Саша снял с Шестипалого веревку, овчар не испытал никакого желания бежать, лег рядом и закрыл глаза. Устал все-таки, силенка не та.
      - Вот досада! - сказал Егор Иванович, посматривая на часы. - Каждая минута на счету, а тут сиди и жди.
      Вдруг Самур поднял голову и тихо зарычал. Егор Иванович проследил за его взглядом: овчар неотрывно смотрел в кусты на дальней стороне поляны. Потом затих, но время от времени поднимал голову и ставил уши торчмя.
      Михаил Васильевич Циба перехитрил Молчанова и на этот раз. Когда пробирался через лес, то не переставал хвалить себя: как это он умудрился сперва выглянуть! Вот был бы номер, возникни он с винтовкой перед лесником! Неважно, что без дичи, без улик. Но винтовка!.. Увидев Молчанова, которого никак не ожидал у себя, потому что ушел он с сыном на перевалы, увидев его, Циба просто обомлел. Что это заладил на пасеку? Пока Михаил Васильевич соображал, скрываясь за кустами, Самур рычал, но Циба не заметил собаки, быстро ушел в глубь леса, спрятал винтовку и обошел поляну кругом, чтобы выйти к неожиданным гостям с другой стороны.
      Циба подошел тихо, из-за спины. И тут произошла сцена, которая, будь овчар поздоровее, могла кончиться для пасечника очень печально.
      - Кого вижу! - тоном, рассчитанным на неожиданный эффект, произнес Михаил Васильевич и развел руками.
      Молчановы оглянулись. Самур вздрогнул и, собрав все силы, безмолвно бросился на Цибу. Он сшиб его с ног и нацелился на горло, но пасечник ловко перехватил шею собаки и закричал так, что пчелы взвились над колодами.
      - Аа-а-а! - орал он на высокой ноте, сдерживая грозного овчара.
      Саша бросился в свалку и прикрыл Цибу своим телом. Самур, неузнаваемо ярый, хрипел и рвался, но слабел с каждой секундой. Руки Молчанова-старшего уже крепко держали его за загривок. Циба повернулся и на четвереньках уполз в домик.
      - Тихо, тихо, Самур, - приговаривал Егор Иванович, а сам уже накидывал на шею ему веревку. - Александр, ну-ка подсоби. Вот так. Сидеть, Самур! Смотри, как он рану свою разбередил. Что с ним произошло? Не могу понять. Такой спокойный, и вот...
      Самур завалился на бок, дышал тяжело и хрипло. Этот прыжок стоил ему дорого. Ярость проходила, зато рана открылась, и он почувствовал, что сейчас умрет. Саша принес ему воды, овчар лизнул раз-другой и закрыл глаза. Кажется, лучше. Пусть только не показывается тот...
      Егор Иванович уже стоял возле дверей домика и слушал, как бормочет и всхлипывает перепуганный Циба, ждал, пока тот переоденется. Дверь открылась. Лицо пасечника, белее мела, все еще выглядело испуганным, на лысине блестели капельки пота.
      - Черт, черт! - твердил он и все искал глазами, где этот пес, едва не погубивший его. - Он же бешеный, дядя Егор! Его на испертизу надо отправить. Рази умный кобель кинется на спокойного человека! И на кого - на суседа твоего, а? Нет, он бешеный, истинная правда. Ведь он меня жизни хотел лишить, ты видел, видел? Александр, крепко держи его, я выйти хочу, понял? Смотри не упусти. Ну и ну...
      - Садись, Мишка, и утихомирься, - строго приказал Егор Иванович. - Вот так. А теперь сказывай, ты где и когда встречал Самура?
      - В глаза не видел! Да на кой он мне, леший! Выходит, я еще и виноватый! Что за люди!..
      - Слушай, зря он не кинется, не такой пес. Что ты ему сделал, говори?
      - Ни сном ни духом не ведаю. И никогда, чтоб ударить или как еще. Хошь поклянусь?
      - А кто стрелял в него?
      - В собаку? Понятия не имею. Зачем же стрелять, я ж его знаю, и он меня тоже. Бешеный кобель, не иначе.
      - Ой, Мишка, таишь ты плохое, по глазам вижу! Если узнаю, что ты... Сам расправлюсь властью, мне данной.
      - Дядя Егор! Вот с места не сойти! Ну, с медведем ты меня попутал, каюсь. Все сполню, мясо сдам, как положено, штраф уплачу, но насчет чего другого ты зря. Неповинен я ни в чем. А что кинулся пес, так он же сбесился, не иначе. Он и на тебя может, так что сам опасайся.
      Самур поднял голову, и этого оказалось достаточно, чтобы Циба подвинулся к двери. Но овчар уже не мог сделать зла. Все в нем погасло, ослабело, сейчас он хотел только одного - чтобы оставили его в покое и чтобы сидел рядом с ним Саша и гладил, гладил и говорил ему что-то ласковое и тихое. Взрыв ярости против этого лысого человека, чей вид и запах напомнили ему страшную ночь, и эти сапоги, которые били его, уже смертельно раненного, там, у лесного домика, - все отошло куда-то далеко-далеко, подернулось туманом, и сейчас он хотел только покоя. Саша и отец переглянулись. Неужели все-таки Циба был там, у домика? Не хотелось верить. Сосед - и вдруг...
      Егор Иванович сказал:
      - Ладно, мы к этому еще вернемся. Но ты в чем-то повинен перед моим овчаром. Не бешеный он. Просто мстит тебе за обиду. Лучше скажи, Михаил, все равно узнаю.
      - Не в чем мне виниться, дядя Егор. - Циба прижал ладони к груди и смотрел на лесника глазами невинного младенца.
      - Не верю, - сказал лесник. - Учти, с моим Самуром нельзя шутить. И если ты не хочешь неприятностей, сдружись с ним. Иначе беда. Он не простит. Это мы вот здесь, а если один на один встретишься? Кто тебя спасет? Уж лучше ты с ним лаской, лаской, может, и забудет он про старую обиду.
      - Да будь он проклят, чтобы я!..
      - Напрасно, Миша. Мало ли что. В общем, советую подружиться.
      - Боюсь я его, дядя Егор. Вон как зырит...
      - В него стреляли недавно. Больной он.
      - Ух ты! А кто?
      Егор Иванович усмехнулся:
      - Тебе лучше знать.
      - Уж не на меня ли грешишь? Да я, если хочешь, могу и...
      - Клятву твою знаю. Молчи. - И, перед тем как сказать о главном, сделал паузу. Потом твердо произнес: - Вот что мы сделаем: оставим Самура здесь. Поправь его, выходи, поставь на ноги.
      - Ни в жисть! - Циба выставил перед собой ладони.
      - Еще раз говорю: в твоих же интересах, Мишка. Подружишься - он обиду забудет.
      Циба призадумался. Перспектива, конечно, заманчивая. Если собака лесника будет видеть в нем второго хозяина, это сулит некоторые выгоды. Овчар не тронет его, след не возьмет, так что... Но с другой стороны... Вдруг не простит той ночи? Поправится, выждет момент - и тогда прощайся, Миша, с белым светом. Ишь, ведь прямо на горло целился.
      Он сказал, притворно вздыхая:
      - Это все преотлично, дядя Егор. А ну-ка он сдохнет за эту неделю? Ты же меня тогда...
      - Тогда не жди хорошего, Мишка, это точно. Спрошу по всей суровости, по закону леса.
      Саша сидел как на иголках. Оставить Самура этому субчику? Но предложить что-нибудь лучше он не мог. Ведь им на перевалы надо!
      - Боюсь я его, - откровенно признался Циба.
      - Вон у тебя балаган стоит. Выкинь рухлядь, дверь крепкая. Сена туда натаскаем, пусть лежит и поправляется. Мяса немного возьмешь из бочки, вымачивай и корми. Всякая живая тварь руку кормящего благословляет. Это известно. Ну?..
      - Ладно, считай, договорились. У, чертяка! - тоном ниже сказал пасечник, обходя смирно лежавшего Самура.
      Все дальнейшее Шестипалый воспринимал как дурной сон. Его перетащили в щелистый, деревянный балаган, где хранились старые колоды. По совету Цибы укрепили дверь, сделали новый засов, поставили поилку так, чтобы наполнять ее водой снаружи. Он лежал и смотрел. Но еще не понимал, к чему все приготовления, только сделалось ему тоскливо, хотелось тихо скулить и не упускать из поля зрения суетливых своих друзей, ради которых ушел он от Монашки.
      - Все будет хорошо, Самур, все будет хорошо, - с какой-то притворной сладостью повторял Саша, но от этих слов хорошо Самуру не делалось наоборот, усиливалось беспокойство.
      Он вдруг увидел, что хозяин и его сын взвалили рюкзаки и стали рядом с этим ужасным человеком, и он засмеялся, этот человек, и сказал, чтобы не беспокоились, уж он-то выходит кобеля, поставит на ноги, раз такое дело. Потом дверь заперли. Самур поднялся из последних сил и ткнулся носом в щель.
      - До свидания, дружок, - сказал Саша и, просунув руку, погладил его.
      - Крепись, старина, - произнес хозяин. - Мы скоро вернемся за тобой. Отдыхай, набирайся сил.
      И они пошли по тропе всё дальше от балагана.
      Хриплый лай раздался им вслед. Потом Самур завыл. Сперва тихо, а потом громче и громче, чтоб слышали они, ушедшие далеко, чтобы вернулись и взяли его с собой.
      - А ну, цыц! - по-хозяйски крикнул пасечник и стукнул палкой по доске. Самур мгновенно ощетинился, но замолчал и лег на свежее сено, обреченно опустив голову на передние лапы.
      Предали!
      За все, что он сделал. За любовь, за отвагу и дружбу. Заперли в клетке и поставили над ним чужого, ненавистного человека.
      Самур не дотронулся до еды вечером. Отвернулся от мяса и утром. Лежал, закрыв глаза, и ничего хорошего от жизни не ждал.
      Он не знал, что у людей есть долг, чувство ответственности перед другими людьми и что этот долг иногда бывает сильнее всех других чувств.
      Глава четвертая
      К ПЕРЕВАЛАМ
      1
      Километра за четыре до лесной избушки, где тропа извилисто спускалась в глубокую долину реки, Егор Иванович свернул налево и пошел по дикому, нехоженому лесу, стараясь держаться хребтины длинной горы.
      Саша следовал за ним.
      В ушах его еще долго стоял хриплый лай и тоскливое завывание Самура. Жалость к своему четвероногому другу больно царапала сердце. Что там ни говори, а поступили они с больной собакой не лучшим образом. Саша вздыхал, мучил себя, но понимал, что обстоятельства сильнее его желания. Вот оно, пятнадцатое число...
      Больше всего Саша боялся, что этот лысый пройдоха сделает что-нибудь с Самуром. Убьет или отравит, а потом скажет, что сбежал.
      И зачем только Самур вернулся! Бегал бы со своей волчицей, поправлялся, а потом... Он не верил, что собака может изменить людям, считал, что все равно придет домой.
      Егор Иванович шел молча, но по тому, как нервно покашливал он и какие грустные были у него глаза, Саша догадывался, что и отцу нелегко. Вся надежда на то, что Циба трус и только из страха перед лесником сохранит овчара. Да, все это так. И тем не менее чувство острой вины перед четвероногим другом не давало ему покоя. Надо же так сложиться обстоятельствам!
      Тропа в лесу извилисто бежала по хребтине невысокого увала. Егор Иванович шел уверенно, как ходят по знакомой дороге. Серый от стирки и дождей рюкзак ловко висел у него на ремнях, сбоку болталась фляга в чехле, карабин он повесил через грудь почти горизонтально, ружейный ремень перекинул на шею, а руки чуть приподнял и положил на карабин; большие кирзовые сапоги лесник ставил уверенно и точно, ни разу не поскользнувшись и не оступившись. Ему как-то удавалось миновать заросли рододендрона, их темно-зеленые густые кущи Саша все время видел то справа, то слева; путь проходил по каменистому взлобку горы, заросшей дубовым и грабовым лесом. Саша и не догадывался, что отец все время идет по звериной тропе. Кабаны и косули - отличные знатоки леса - ходят по самым выгодным направлениям, и лесник не ошибался, когда выбирал этот путь и для себя. Без троп в лесных горах ходить попросту нельзя.
      Вскоре они вышли на голую от леса лужайку и сделали короткий привал. Саша широко открыл глаза: уж больно красивый вид открылся перед ним. Он пошел было вперед, но отец предупредил:
      - К самому краю не подходи. Осыпь.
      С той стороны лужайка, покрытая светло-зеленым вереском, обрывалась. Заглянув вниз, Саша почувствовал легкое головокружение. Гора страшным обрывом уходила метров на семьсот, оголенный бок ее, словно срезанный ударом гигантского топора, белел острыми выступами скал, языки щебня круто сползали вниз. На дне, затянутом темной голубизной, стоял какой-то нерасчесанный, перепутанный лес, там валялись сломанные пихты, похожие на омытые дождями кости изуродованного скелета. На опушке леса переплелись сухие, без коры, стволы бука и граба, мертвый подлесок и ветки. Хаос. Громадная могила, на дно которой сброшены трупы деревьев вперемешку с камнями.
      - Вот это да! - сказал он, отшатываясь.
      - Снег поработал, - отозвался отец. - Зимой отсюда лавина упала. Как бритвой срезало лес.
      Они устроились у костра. Саша лениво жевал кусок вареного мяса и смотрел, смотрел, не в силах оторвать взгляд от чуда, которое открывалось с высоты.
      Егор Иванович протянул руку:
      - Видишь вон ту зеленую гору? Смотри ниже, она в тени. На ней остались военные рубцы. Там проходил передний край обороны.
      - Мы пойдем туда?
      - Непременно. Горка эта добре как кровью полита. Там до рукопашной доходило. С "эдельвейсами".
      - С кем?
      - Так у немцев горная дивизия звалась. Егеря. Опытные бойцы. Ну, мы им дали, этим альпийским стрелкам. Жаркое дело случилось.
      Черный от тени хребет лежал по ту сторону страшного провала. Саше сделалось жутко от одной мысли, что надо спускаться по почти отвесной скале. Конечно, если не смотреть вниз, то можно...
      Егор Иванович стал собираться. Уложился, взвалил рюкзак, осмотрел место бивуака: не осталось ли чего и потух ли костерок? Только тогда надел свою форменную фуражку с зеленым кантом и золотыми дубовыми листочками и пошел вперед так уверенно, словно по городскому тротуару.
      Они не стали спускаться в опасном месте. Егор Иванович даже не глянул в провал, а пошел забирать левей и левей, все по лесу, чуток вниз, пока не оказались они в седловине между гор, и только тогда Саша понял, как удачно нашлась на их пути эта седловина, соединяющая два хребта: ведь они выбирали трассу для ветеранов, которым трудно будет одолеть крутые подъемы и спуски.
      Ночевали почти на обещанном "переднем крае". Еще не зашло солнце, а Егор Иванович отыскал сухое углубление под скалой, свалил рюкзак и сказал:
      - Собери валежнику, Александр. Чтоб на всю ночь.
      - Может, еще пройдем? - спросил Саша, которому не терпелось увидеть старые окопы и блиндажи.
      - Утром, утром. Не торопись.
      Разожгли костер, поужинали. Еще не стемнело. Ниже этого бивуака чернел сумрачный и кудрявый каштановый лес. Что-то знакомое угадал Саша в этом лесу. Бывал он здесь, что ли? Егор Иванович сказал:
      - Сюда ты не забирался. А лес внизу тебе знаком. Тут верстах в семи наша хата стоит.
      - Я погуляю, - сказал Саша.
      - Смотри не заблудись.
      - Далеко не пойду. Спущусь немного.
      Да, тот самый лес. Вот и ручей, здесь его истоки, зарождение. Он тоненький, слабый, часто пропадает в камнях. А ниже уже ворчливый, серьезный. Там и водопад, из которого сто лет назад черкешенки брали воду. И каштаны знакомые.
      Саша подошел к ручью и с наслаждением напился холодной, вкусной воды. В лесу было тихо, как на кладбище. Но это обманчивая тишина. Здесь судьбы людские. Множество поколений оставило в горах Кавказа свой след. А какой след оставит его поколение?..
      Он стал подыматься наверх, к отцу.
      Стемнело. Красное пятнышко костра светилось в черноте ночи. Огонь пропадал за стволами, на миг возникал в прогалине леса, как мигающий на берегу маяк, и опять исчезал. Егор Иванович лежал на куче пихтовых веток лицом к огню и читал Бунина.
      - Нагулялся? - спросил Егор Иванович, отрываясь от страницы.
      Саша кивнул и стал устраивать себе постель.
      2
      За ночь привалил туман и пленил горы.
      Когда проснулись и раздули едва тлеющий костер, вокруг стояла молочная, сырая пелена. Туман пропитывал лес, проник в самые густые заросли, оседал между камнями и скрывал от взора тропы и перспективу. За пять шагов Саша не видел даже высокую скалу.
      Мир как бы замкнулся вокруг них и страшно отсырел. Хотелось спать или лениво потягиваться.
      Но Егор Иванович уже успел сходить за водой, повесил котелок с чаем и теперь своим ножом нарезал холодное мясо. У него на поясе всегда висел этот нож, неизменно приводивший Сашу в веселое настроение: огромный косырь, наверное в килограмм весом, с одной стороны острый, с другой зазубренный, как пила. Лесник сам сделал для него кожаные ножны с деревянными щечками и всегда носил это гигантское оружие при себе.
      Нож на все случаи жизни, как мог убедиться Саша: им можно было починить карандаш и двумя ударами перерубить ветку в руку толщиной, если она загородила путь; нанести смертельный удар разъяренному медведю, когда, раненный, кидается он на человека, и нащепать тонкой лучины для костра; распилить мозговую кость или вырезать колоду для поилки - все можно таким кинжалом. Сейчас Егор Иванович резал этим ножом аккуратные ломтики мяса и раскладывал их на хлеб. А когда они поели и напились чаю, заваренного смородинным листом, он вырезал своим ножом большой ломоть глинистого дерна и накрыл им еще горячие угли костра. Хоть и сыро вокруг, а все же...
      - Куда мы пойдем? - спросил Саша. - Ничего не видно.
      - Носки своих кедов видишь?
      - Заблудимся.
      - И в хорошую погоду с дурной-то головой закрутишься. Топаем, Александр. Смелей. Сырость скоро кончится.
      Сперва они шагали вниз, еще вниз, потом стали некруто подыматься. Лес поредел, остались одни буки; вдруг повеяло свежим ветром, туман вроде бы стал жиже, задвигался, и совсем неожиданно они вынырнули из молочной пелены, как водолазы из моря. Туман сделался по грудь, потом по пояс, по колени и, наконец, прилег на землю. А вокруг них, наподобие цветного широкоформатного кино, возникли вчерашние горы - близкие и далекие, а над горами голубое, совершенно чистое небо и простор, такой простор!
      - Вот теперь смотри и запоминай маршрут, - сказал Молчанов.
      Перед ними возник голый гребень перемычки от одной вершины к другой. Довольно неприятная, с точки зрения Саши, нехоженая дорожка шириной в метр или чуть меньше, заваленная щебнем и глыбами камня.
      - Нам туда? - спросил Саша, немного поотстав.
      - Олени эту дорожку бегом пробегают, - сказал Егор Иванович, оборачиваясь. - Ты не смотри по сторонам, а под ноги, под ноги. Земля твердая, не бойся.
      - Я и не боюсь, - сказал Саша обиженно.
      - А чего же тебя качает?
      - Это я так. - Он взял себя в руки.
      Они прошли примерно треть этого опасного участка, и Саша все время чувствовал, как тело его, независимо от желания, клонится то в одну, то в другую сторону, провалы справа и слева тянули к себе с неудержимой силой, и, только опустив глаза под ноги, можно было подавить эту противную тягу к пустоте.
      - Эт-то что еще? - сказал вдруг Егор Иванович и остановился.
      Саша ткнулся носом в его рюкзак. Из-за плеча увидел: навстречу им спокойно шагала крупная медведица, а позади, ну точь-в-точь как Саша за отцом, двигался медвежонок. Вот так встреча!
      Разойтись они, конечно, не могли.
      Ветер тянул сбоку, медведица смотрела себе под ноги и часто оглядывалась - видимо, боялась за малыша, который, в общем-то, уже не был малышом, так, с дворовую собаку, - и по этой причине заметила людей гораздо позже, чем они ее. А увидев, никак не могла сразу сообразить, что это такое. Она остановилась, даже приподнялась на дыбы и все нюхала, нюхала, водила туда-сюда носом, но вперед уже не шла. Медвежонок за широким задом родительницы ничего не видел, вынужденную остановку он использовал для игры - спускал вниз камни с тропы и озорно смотрел, как летят они, подымая за собой целую лавину камнепада.
      Может быть, медведице еще не приходилось видеть человека так близко - а их разделяли от силы пятьдесят метров, - да еще сбивали с толку черные усы Егора Ивановича и ружье, которое висело поперек груди, отчего человек казался ей коротким крестом, во всяком случае, она минуты три никак не могла решить, сближаться ей или удирать от странных существ. А тут еще Егор Иванович взял да прикрыл лицо фуражкой, чтобы не увидела она глаз, и решительно пошел на медведицу.
      - Ружье! - шепнул Саша, досадуя, что отец не взял карабин на изготовку. Егор Иванович только головой крутнул. Обойдется.
      Сорок метров. Тридцать. Медведица стоит на задних лапах, тихо рявкает, топчется, то назад посмотрит, то вперед. И вот тут ветерок донес ей недостающую информацию. Как она вздрогнула и испугалась! Мигом повернулась, рявкнула на медвежонка, и он, догадавшись, что объявлена нешуточная тревога, галопом поскакал назад, она за ним, только оглядывается, не догоняют ли. А когда опасная тропа кончилась и узкий гребень влился в кустарник, она остановилась на мгновение, подняла голову над березками и, еще раз рявкнув что-то негодующее, исчезла со своим маленьким в зарослях мелкого бука.
      - Вот и все, - сказал Егор Иванович.
      Саша засмеялся. Страхи остались позади.
      - Слыхал, как она упрекнула нас? Прорявкала, что мы недостаточно воспитанные, женщине с ребятенком дорогу не уступили, заставили назад идти.
      Улыбнулся и Егор Иванович:
      - Тон у нее был явно недовольный. И замечание, в общем-то, правильное. Примем к сведению, Александр, хоть в лесу и свои законы.
      Встреча не столько испугала, сколько развеселила. А Саша спросил себя: будь с ними Самур, как поступил бы он?
      Ах, Самур, Самур! Как тебе там живется?..
      Егор Иванович прибавил шагу, быстро прошел через мелкий березняк, остановился и как-то тревожно осмотрелся. Потом зашагал левей, на пологий склон, вдруг опять остановился, снял фуражку и наклонил голову.
      Ничего особенного Саша не увидел. Росли три березы от одного корня, а под ними поседевшая травка мятлик с шелковыми кисточками и еще стоял пенек, не пилой отрезанный, а топором срубленный. Черный пень, очень старый.
      - Ты чего, па? - спросил он.
      - Однополчане мои здесь, - Егор Иванович кивнул на деревья. - Положили мы их неглубоко, березку воткнули, ишь разрослась. Как же ребят тех звали, дай бог памяти? Одного-то Петром величали, Кривулин по фамилии, из-под Рязани, есть там поселок такой, Солотча называется. А вот других двух... Нет, не вспомню, годов-то сколько минуло!
      Он вздохнул, поднял голову и осмотрел лесок, заросшую кустами поляну, каменный гребень, за которым круто падала гора. До боли знакомые места.
      - Ну, вот тебе и наше военное хозяйство, Александр.
      - Хозяйство? - переспросил Саша, не увидев ничего, кроме камней.
      - А вот... Там были зимние квартиры, землянки, значит. Ишь, пообвалились, только ямы да гнилой накат. А у самого гребня наши окопы, немцы оттуда наступали, минометы у них во-он там стояли, мы их дважды по ночам в тылу брали. Подкрадемся по лесу - и нема "эдельвейсов", да еще трубу и мины утянем, по их же порядкам и бьем наутро, будим к завтраку.
      - Сюда приведем ветеранов?
      - Обязательно, Александр. Передний край обороны Кавказа.
      Саша смотрел в оба, глаза у него блестели. Они шли вдоль широкого и пологого гребня, отец показывал извилистые, полузасыпанные траншеи. Он вдруг нагнулся и поднял истлевшую пулеметную ленту, нашел кучу зеленых от плесени гильз, взял в руки, и они рассыпались, только ободки остались. На толстой ветке изуродованного граба Саша заметил почерневшую от времени немецкую каску с характерным обрезом краев. Она висела на ржавой проволоке.
      - Это наш ротный умывальник, ребята приспособили.
      Увидели блиндаж, где располагался пункт связи. Он уцелел. Возле задней стены стоял столик, а на нем выросли две поперечные полоски земли и песка просыпались сквозь щели в накате, на полосках росла какая-то хилая, светло-зеленая травка, вытянувшаяся в сторону света, к дверям. И этот стол с грядочками, и натеки песка из-за лопнувших досок обшивки, и обрывок обуглившейся бумаги, видно письма, засунутый в свое время в щель стены, все говорило о том, что никто тут не успел побывать с тех далеких, тревожных дней, когда небо гремело над притихшими горами.
      - Вот, поди же ты, ни шакал, ни медведь, ни любопытная лисица даже близко не подходят, не говоря уже о косулях и сернах. Чуют дух войны. Такая ядовитость от нее для всей природы!
      Егор Иванович присел на лавку в блиндаже и закурил. Произошло чудо. От дыма одной сигареты ожила, затеплела землянка, стала домовитой, как обычное жилье. Чуть поднови ее, вымети, и живи себе сколько надо.
      Впрочем, нет, не нужна нам обжитая военная землянка. Пусть остается она как памятник тяжелых лет. Как остались черкесские камни в лесу. Как дольмены далекой эры. Не будем обживать и подновлять военные блиндажи на Кавказе. Есть дела поважней. И повеселей.
      Еще одну ночь провели Молчановы на перевалах, они поднялись выше, в зону альпийской растительности, где леса отходят, а прекрасный, многометровый бук начинает даже в затишке стелиться по земле, прижимаемый метелями и холодами в студеное время года.
      - Сюда немцы не выходили, - сказал Егор Иванович, - но войска тут тоже стояли, наши ближние тылы, можно сказать. Тогда-то и выбили в горах все живое, чуть ли не последнего оленя перевели. Да еще немцы десанты свои пробовали бросать сюда, те десанты нам множество хлопот наделали. Могилки тут везде разбросаны, теперь не сыщешь, ливнями их сровняло. Разве кто из ветеранов вспомнит, куда опускали друзей-товарищей...
      К вечеру они вышли на туристский приют.
      Сборные финские домики, поставленные под одну крышу, пустовали. Туристы в это время года ходили уже редко, сезон заканчивался, но постели на приюте были в полном порядке.
      И Саша и Егор Иванович знали хозяина приюта. Он пять годов кряду приходил в горы из Желтой Поляны на весь туристский сезон, привязался к месту, да и гостям пришелся, как говорится, ко двору. И уж ничто не могло оторвать его от этой хлопотливой и трудной работы.
      - Шастает где-нибудь в ущельях, козочек пугает, - грубовато-ласково сказал про него Егор Иванович. - Вот тут и дождемся нашего Бориса Васильевича, если он, конечно, не забыл про пятнадцатое число. Маршрут для гостей мы, в общем, осмотрели. По-моему, не очень трудный, Александр?
      - Только гребень тот... - Саша боялся, что не каждый найдет в себе смелости пройти по острому лезвию каменного ножа.
      - Вообще-то правильно: ветераны - люди старые, больные, можно провести низом, чтобы не утруждать. Но только, я думаю, не испугаются они и гребня. Как взыграет ретивое, как вспомнят, так не удержишь, вот посмотришь, взовьются по тому опасному месту и на исторические высотки непременно подымутся.
      Далеко у реки замаячила одинокая фигура. Человек нес на спине огромный пук сухого плавника, перехваченного ремнем. Саша пошел навстречу, заранее улыбаясь. Хозяин лесной гостиницы Александр Сергеевич, его тезка, изволил припожаловать. Егор Иванович сидел у костра и усмехался в усы.
      Заведующий приютом свалил плавник, снял с шеи ремень от бинокля. Не здороваясь, сурово нахмурясь, сказал в пространство:
      - Ходють тут всякие по горам, нет, чтобы пожалеть старика, самим о дровах позаботиться... Носи им, горб утруждай. Здорово, что ли. Ты живой еще, Егор? Не съели тебя волки-рыси?
      Он подошел к Молчанову и толкнул его коленом.
      - Вот возьму карабин, да прикладом! - в том же тоне ответствовал Егор Иванович и поднялся. Ростом одинаковые и одетые одинаково, они близко глянули друг на друга, прищурились и вдруг обхватили ручищами за плечи, обнялись крепко, до хруста в костях.
      - Есть еще порох в пороховницах! - весело говорил Егор Иванович, пошлепывая по плечам друга.
      - Да и ты железный человек, - потеплевшим голосом отозвался Александр Сергеевич. - Ну, здорово еще раз и ты, сынок. Каким ветром в наши края?
      Был Сергеич широк в плечах, но немного худоват с лица и телом, да, конечно, постарше Молчанова годами. Ходил он уже сутулясь, плечи выставлял вперед, а на лице его, заросшем рыжеватой щетиной, все время бродила насмешливая улыбка. Видать, любил он послушать шутку, и сам не прочь был разыграть кого угодно. В общем, веселой души человек.
      Не дожидаясь ответа на свой вопрос, Сергеич продолжал:
      - А я как раз, грешник, шел и, само собой, думал, с кем бы мне стопочку опрокинуть. До того одиноко на приюте, только хмельным делом и заниматься. Вот и наскулил себе приятелей. Ты, я вижу, с фляжечкой, Егор?
      - Есть маленько, приберегли для тебя, знаем, какой забулдыга ведает здешним приютом. И как ему доверили высокий пост, ума не приложу! Тысяча семьсот метров над уровнем моря! Подумать только, куда вознесся!..
      Трезвость Сергеича в Желтой Поляне давно стала присказкой. В рот не брал хмельного. А поговорить на эту тему, подразнить страсть как любил.
      - Дак ведь кто назначил-то, он и сам не прочь. Рыбак рыбака...
      - Постреливаешь небось, старый грешник?
      - Без ружья сижу, Егорушка. Не так соблазнительно, когда вокруг тебя козы прыгают.
      - А бинокль чего ради таскаешь? Высматриваешь туров?
      Сергеич оглянулся по сторонам, словно боялся лишних свидетелей, и сказал, заговорщицки понизив голос:
      - Потешные картины рассматриваю. У меня за рекой медвежья берлога имеется и полный двор детишек. Интересуюсь ихней жизнью. Близко-то не подхожу, спугнуть боюсь, а в бинокль хорошо вижу. Медведка, стало быть, взрослая, два годовика и, само собой, малыш. Хороводы водят, играют. Потеха!